Шинкарёв Максим Борисович : другие произведения.

Перерождение. Часть 7

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  Древний китайский плеер хрипит динамиком.
  Перцовка течёт в горло.
  Захлёбываюсь, кашляю.
  В дверь заглядывает одичавший.
  
  - Иди-ка ты с Богом со Христом, душа неприкаянная.
  
  Опрокидываю бутылку, последние капли стекают по языку.
  Одичавший маячит в двери.
  
  - Да отвалишь ты или нет? Я ведь встану сейчас, пожалеешь...
  
  Одичавший смотрит.
  Ну так на тебе в харю бутылкой.
  Ревёшь, лезешь в дверь.
  Не местный ты, оборотень. Не знаешь меня. Сейчас будет больно.
  Волосатые лапы хватают меня за глотку. Маленькие глазки налиты кровью.
  Нечем дышать...
  
  
  
  Маленькие ручки. Хлопают по щекам. Карие глазки.
  
  - Па-апа-а, а в цирке будут обезьянки?
  - Бу-удут, Танечка.
  - А мишки?
  - И ми-ишки.
  - А вы с мамой купите мне мишку?
  - А что ты с ним будешь делать?
  - Играть!
  - Купим...
  
  
  
  Саднит помятая глотка.
  Ревёшь, бродяга. Катаешься по полу.
  Я же говорил, будет больно.
  Сейчас ты заговоришь.
  
  - Уб..бей. Уб..бей.
  
  Не хочу знать, почему девочка. Не хочу.
  Патронов нет.
  
  - Ложись.
  
  Оборотень ложится лицом вниз. Рыдания сотрясают одичалого.
  Рука тянет рукоять из ножен.
  Полувосьмёрка.
  Тесак рассекает позвоночный столб. Оборотень дёргается и замирает.
  Из-под трупа растекается едкая жёлтая лужица мочи. Смешивается с кровью.
  Вон отсюда.
  Вон.
  
  Дерьмо. За батарейками зашёл.
  Сморкаюсь. Вытираю ладонь и пальцы о притолоку.
  Отоварился.
  Господи.
  
  
  
  Хрипит голос Шевчука из плеера. Новые серебристые гильзы батареек из бумажной пачки в его пластиковом нутре.
  Перцовка пошла обратно, почти сразу, как я вышел из магазина. Не успел травануться насмерть.
  Алкоголь, успевший впитаться в кровь, крутит мир над головой тошнотворной каруселью.
  Лежу навзничь.
  Ночь холодная.
  Если придёт кто из нечувствительных - последняя будет ночь.
  Отмаюсь.
  "Я зарезан без ножа, я прострелен, но не пулей..." - скрипит плеер голосом Шевчука.
  Сон-обморок, где ты? Приди ради Христа...
  
  
  
  Холодно.
  Муторно.
  Сушит.
  Давит мочевой пузырь.
  Никто не удосужился отпустить меня.
  Крышка с бутылки воды улетает куда-то под ноги. Жадные глотки пересмыкают глотку.
  Мочусь где стою. А-а-ах...
  Полегчало.
  Судя по похмелью, есть захочу через пару часов, не раньше.
  Схожу-ка за патронами. Быть мясником не нравится. Не хочу.
  Иду мокрыми от росы зарослями.
  Тихо.
  Блаженная оглушённость.
  Блаженны нищие, ибо они наследуют Царствие Небесное.
  Духом блаженны.
  Я блажен нечуствием. А так - богат. Весь город мой.
  Пока не грохнут.
  
  
  
  Две коробки картечи. Красные столбики гильз. Золотистые донца капсюлей.
  Солнце отражается от жестяного прилавка.
  Голод.
  По дороге к магазину я слышу дыхание мира.
  Ещё один день в Преисподней.
  Пальцы дрожат, гладят приклад.
  
  
  
  Рву обёртку с салями. Месяц прошёл, а эта хрень до сих пор не испортилась. Крашеная химия со вкусом мяса.
  Вода. Пластик в окружающий мусор.
  Карта города. Ещё один квадрат перечёркиваем крест-накрест.
  Пусто.
  Я встаю, поправляю дробовик. Двигаю рукоятку тесака поближе к руке.
  Иду по мёртвому, заваленному клочьями прошлой жизни проспекту.
  Я не один - одичавшие тоже здесь.
  Уступают мне дорогу.
  Впереди вижу одичавший автомобиль.
  Бегите, оборотни. Бегите.
  А я подойду, побалакаю.
  Кто-то из нас замрёт.
  Если я - навечно. Если он - на пару часов.
  Шансы классные.
  
  
  
  Древний ржавый джип.
  Несёт горелой резиной.
  Падает кровь из порезов на лице.
  Молчит джип. В тишине стали, алюминия и меди нету наведённого сумасшествия.
  Я заклеиваю содранные пальцы на левой руке пластырем.
  Бывай, машина. Спи спокойно.
  А как проснёшься - не гоняй бедолаг.
  Хотя не слышишь ты меня.
  Бывай.
  
  
  
  Квадраты закрываются крестами. С утра я пропахал четыре.
  Пятый не осиливаю.
  Падаю на задницу посреди двора.
  Ноги гудят.
  Низко гудят бесформенные, слепые голоса душ одичалых. Взрыкивают глухо и сонно наведённые сознания машин. Комарино звенит ожившая электроника. Холодно и потусторонне молчит камень зданий.
  В сумрак звука вплетается новый тон. Высокий, хрупкий, холодный и горячий одновременно.
  Не зря. Не зря сбивал ноги.
  Живой.
  
  Незнакомый мне живой. Незнакомый звук. Незнакомый тон.
  Я закрываю глаза.
  Во тьме поёт райская птичка с ледяным голосом. Красные сполохи, синие точки, джунгли серых линий.
  Белый огонёк.
  
  Беру азимут. Подключаю дыхание и обоняние.
  Холодный, незнакомый запах. Пыль с привкусом ментола.
  В висках покалывает.
  Недалеко. Метров двести пятьдесят.
  Дотащимся, братие.
  
  
  
  Трансформаторная подстанция.
  Ну ясень пень, не в квартире же выживать.
  Стучу прикладом в дверь.
  
  - Открывай, Сова! Медведь пришёл!
  
  Молчит дверь.
  
  - Открывай, я знаю, что ты тут! Не грабить же пришёл. Жрать хочешь? Или патронов? Или воды? Ну или языком потрепать? А нет - так могу тебя из города вывести. Завтра с утречка пойдём, к вечеру у бруствера будем.
  
  Молчит дверь.
  
  - Ты думай там, думай. А я тут посижу, с оборотнями лясы поточу.
  
  Присаживаюсь, достаю воду и ещё одну салямину.
  Взгляд из решётки над затылком.
  
  - Ну, решил, старик?
  
  Лязг о решётку изнутри.
  
  - Тебе лет шестьдесят пять, у тебя обезвоживание в начальной стадии. Оружие у тебя - охотничье ружьё и четыре или пять патронов. Жратвы осталось меньше четырёх банок, и две из них испорченные, сожрёшь - ботулизм тебя угробит.
  
  Допиваю воду. Догрызаю салями. Засовываю обёртку и шкурки от колбасы в горлышко бутылки. Закрываю бутылку крышкой, кидаю в заросли крапивы.
  
  - Ну сколько можно уже? Тут ты гарантированно сдохнешь. А я даю тебе возможность выжить и убраться из этого ада. И хватит мне в затылок сопеть.
  
  Взгляд пропадает.
  Внутри шелестят шаги.
  Лязгает засов двери.
  
  - Ну давно бы так.
  
  
  
  Подбираю рюкзак и оружие.
  Вхожу.
  
  - Запирай, отец.
  
  Внутри воняет как в самом загаженном сортире.
  Жарко.
  Что ж, каждому свой ад.
  
  
  
  В комнатушке за трансформаторами чуть получше. Закрывается дверь и приглушает вонь.
  
  - Вот тебе вода, отец.
  
  Старик пьёт взахлёб. Как я утром.
  
  - Есть хочешь? - протягиваю последнюю салямину и пачку хлебцов. Ещё одно химическое дерьмо - даже не заплесневело.
  
  Старик жадно ест, запихиваясь. Кашляет от жадности.
  
  - Выпей! - отдаю последнюю бутылку воды.
  
  Запивает.
  Я сижу и смотрю на него сквозь черноту.
  
  
  
  - Спасибо, парень.
  
  А ты вежливый.
  
  - На здоровье. Так что, идём из города?
  
  Старик кивает.
  
  - В округе есть ещё кто живой? Не одичавший?
  
  Мотает головой.
  
  - Не видел со времени обвала.
  - Чего? Обвала? Это ты превращение так называешь?
  - Наверное.
  - Ладно. Теперь помолчи минут десять, ладно? Я посмотрю.
  
  Я закрываю глаза.
  Чернота до горизонта. Мысленного горизонта. Шестьсот метров. Дальше не пробиваюсь. да и эффективно вижу метрах на четыреста пятидесяти, не больше. Дальше надо приближаться и проверять - многое мнится.
  
  - На полкилометра вокруг глухо. Только ты.
  
  Старик вздыхает.
  
  - Какое у тебя свойство, отец?
  - Что?
  - Какое у тебя изменение?
  - А у тебя?
  
  Не хочет говорить старик.
  
  - У меня видение мира и нормализация.
  - Это что?
  - Внутренние зрение, слух, обоняние и осязание - вижу, слышу и по-другому чувствую тебя, одичалых, машины. Могу ненадолго вернуть одичалого или машину в первоначальный вид. Рассеиваю Превращение. Ненадолго, часа на два. Ну а ты?
  
  Старик молчит, мнётся, тянет паузу.
  
  - Я немного вижу будущее и прошлое.
  - О как. То-то я такого рисунка не ощущал раньше. И хорошо видишь?
  - Когда как.
  
  Что-то ты мне не договариваешь. Но и в лицо не врёшь.
  
  - Ладно, отец. Как зовут тебя?
  - Андрей Константинович.
  - Вот и ладно, Андрей Константинович. Где тут гадят у тебя? Искать по темноте неохота.
  
  Поднимается Аксакал Константинович.
  
  - Пошли, покажу.
  
  
  
  За пределами вонючей тьмы светлеет.
  
  - Эй, отец. Пошли. Время.
  - Собраться надо.
  - Кой хер тебе собирать, Константиныч? Ружьё с патронами и жопа в штанах - от и всё. Или ты алмазов полкило заныкал? Так на границе отберут, станешь управдомом. Жратвы по дороге возьмём. Патроны есть. У тебя же магнум 12-й? На, возьми!
  
  Старик заряжает ружьё.
  
  - Они.
  - На выход.
  
  Скрипит старик. Страшно оставлять своё зассанное прибежище.
  Но откидывает засов, открывает дверь.
  Выходим.
  
  
  
  Синяя мгла. Где-то над крышами чуть светлеет.
  
  - Слушай меня внимательно, Андрей Константинович. Идёшь чуть левее меня и на полшага впереди. Должен быть у меня всегда в поле зрения. Тогда девяносто девять из ста тварей к тебе и подойти не захотят. Пропадёшь из поля зрения - никаких тебе гарантий. Понял?
  - А сотая тварь из сотни?
  
  Философ ты, старик.
  
  - А сотая тварь - это моя забота. Скомандую - стреляй. Не скомандую - стой и тихо бойся.
  Не будет так он делать, не такой. Хоть и бомж вонючий после халабуды своей, но не с кашей внутри. Чую, будут у нас приключения.
  
  Хоть бы на пользу гонор его пошёл, не в звон яичный.
  
  - Двинулись. Идём прямо по улице. На все вопросы один ответ - я жив, и ты у меня не первый ведомый.
  - И какой же?
  - Двадцать третий. И двадцать первый, если доведу.
  - А что с теми двумя?
  - Один пальцы погнуть не вовремя остановился, со вторым на обморозка нарвались.
  - Кто такой обморозок?
  - Нечувствительный ко мне одичавший. Чувствительные от меня бегут.
  - Почему?
  - Я нормализатор. Они вспоминают себя. Им страшно. А обморозки прут. Но вокруг тебя их должно быть немного, а я постоянно в дороге.
  - И что?
  - Если торчишь на месте и наращиваешь своё свойство, вокруг тебя всё борзеет - оживают машины, электроника одушевляется, дикие сильнее дичают. Так что либо готовься к масштабной войне, либо постоянно перемещайся.
  
  Под нашими ногами хрустит бетонная крошка.
  Мы выходим на главную улицу.
  
  - Не теряйся из виду, Константиныч.
  
  Одичавшие боязливо глядят нам в спины из развалин.
  Старик держится чуть впереди слева.
  
  
  
  Солнце давно перевалило за полдень, когда мы сели перекусить на бетонном парапете эстакады пригородной трассы.
  Ели тушенку, закусывали сухими как порох крекерами.
  Пили воду.
  На нашем счету был один обморозок и две машины.
  Обморозка прибил Константиныч.
  Машины усыпил я.
  
  
  
  - Ещё пара часов, и я тебя отправлю к солдатикам, а сам назад пойду.
  
  Старик смотрит на меня внимательно.
  
  - А что сам?
  - То. Кто вас, ещё живых, из города выведет? Спецназ? Они всех тварей и технику на себя соберут и откатятся. Они хороши в позиционной обороне или зачистке территории. А тут не зачистка, тут геноцид голимый.
  - А ты почему?
  - А некому больше.
  - Кто, если не ты?
  - Точно.
  - Странный ты.
  - Выбор у меня богатый - или водить вас, пока могу, или с маху в суки конченые. Треть города я отработал, ещё две трети осталось.
  - Это ты поэтому крестики на карте чиркаешь?
  - Угу.
  
  
  
  Мы дошли до колючки примерно через час.
  
  - Отойдём в сторонку, покажу чего. Не помешает. Тут недалеко.
  
  Я свернул с дороги в лес. Константиныч последовал за мной.
  
  
  
  Сторожка по-прежнему была опутана ржавью.
  Колючка оплела ковром стены, ныряла в окна, выныривала из дверей.
  
  - Стой тут, близко не подходи. Гляди, во-он, у пенёчка... Видишь?
  
  Старик прищурился.
  
  - Она же.
  - Угу. Начиная с пенька там всё в колючке. А теперь отходим, а то что-то эта зараза заволновалась. Сильнее ты, отец, чем говоришь. На меня одного она отсюда не реагирует.
  Ржавая проволока, скрипя и потрескивая, начала двигаться.
  - Назад, назад!
  
  И мы побежали.
  Шагов через двадцать я обернулся.
  Ржавая смерть остановилась, затихла.
  
  - Харе. Отсюда не достаём.
  
  Старик смотрит на сторожку.
  
  - Что это было?
  - А это была одна скотина, которая могла с вещами говорить. И договорилась.
  - А попонятнее?
  - Это недоразумение стало подчинять себе ожившую материю. Начало с ожившей колючки. И на ней и закончилось. Он там, внутри, в россыпи. Сухим фаршем.
  
  Сплёвываю. Достаю из рюкзака бутылку с водой. Отхлёбываю.
  
  - Пошли обратно.
  
  Старик молчит всю дорогу до трассы.
  
  
  
  - Зачем ты мне это показал?
  
  Гляжу на него.
  
  - Я это всем показываю.
  - Но цель-то какая?
  - Простая цель. Мы все теперь - неучитываемый фактор. Трое из из тех, кого я вывел, умеет говорить с живым. Ещё трое - огнём плюются что твой дракон. Один вообще металлы без радиационного фона друг в друга превращает, как алхимик. Один мысли читает. Двое телекинезом балуют. Четверо умеют разлагать.
  - Это как?
  - А просто. Подходит такой к железобетонной балке, глядит на неё, и та в пыль рассыпается. Одна пластик в жидкое дерьмо растворяет. Чуть не в примитивные углеводороды.
  - Вот как.
  - А то. Ну так и вот. Чтобы вам там на свободе крышу не сносило, я эту экскурсию и провожу.
  - Вот как. Педагогика.
  - А то.
  
  
  
  На последнем километре старика пробило.
  Я видел, как по его ауре проскочила здоровенная искра, почти молния.
  Когда он развернулся, нащупывая меня стволом ружья, я уже был у него за спиной, и ствол дробовика упирался ему в затылок.
  
  - Спокойно, Андрей Константинович. Дёрнешься - и не будешь ты двадцать первым. Понял меня?
  
  Старик прохрипел:
  
  - Я видел...
  - Видел? Это интересно. Счас расскажешь. Ружьё брось-ка.
  
  Ружьё упало в траву.
  
  - А теперь шажков десять вперёд и вправо, будь ласков... От так. Повернись и рассказывай.
  
  Старик смотрит на меня, и лицо у него бледное, покрыто потом.
  
  - Ну, не молчи. Ты ж во времени видишь, так?
  
  Старик сглатывает, кивает.
  
  - Ну так не томи.
  
  Хрипит старик.
  
  - Ты выводишь зверей.
  - Познавательно. Дальше.
  - Ты выведешь всех, кого найдёшь в городе. Ещё сорок два человека. Потеряешь ещё шестерых.
  - Трагично, но не чую повода для мочилова.
  
  Старик страшно скалится в тоске, и видны жёлтые зубы.
  
  - Все, кого ты выведешь, будут участвовать в войне. Война окончится уничтожением обычного человечества. Останутся только изменённые.
  
  Чешу подбородок.
  
  - Для тебя, я смотрю, это новость?
  - А для тебя - нет?
  
  Старик потрясённо смотрит мне в лицо.
  
  - Я вывожу новую человеческую расу. Расу магов. Новых кроманьонцев. Ясен хрен, что всё это закончится общемировой войной. И старые кроманьонцы лягут в тину истории.
  - И ты можешь...?
  - Могу. И делаю. А ты думал, я так просто, на личную значимость и жертвенность подрачиваю?
  
  Старик садится на землю, закрывает лицо руками.
  Я подбираю из травы его ружьё. Переламываю.
  
  - В общем так, старик. Если пойдёшь прямо как мы шли, вон на ту рябину, то через полкилометра будет блокпост. Кинешь ствол и с поднятыми руками на коленках постоишь. Но чтоб ты ко мне чего плохого не удумал, я тебе оставлю только один патрон. Здесь, в траве.
  
  Я вытаскиваю из ствола патрон. Кидаю его в траву. Кладу рядом ружьё. Забираю его патронташ.
  
  - Сиди так и считай до двадцати. Глаз не открывай.
  
  Отхожу, и листва скрывает меня.
  Я вижу, как он сидит на полянке. Как встаёт. Как бредёт к ружью. Шарит в траве. Заряжает. Засовывает ствол в рот.
  Звук выстрела докатился глухо.
  Ты выбрал, старик.
  
  - Двадцать три - двадцать. Будем считать, что я просто прогулялся. - бормочу я.
  
  Вставляю в уши сенхайзеры. Пой, плеер.
  
  
  
  "Далеко-далеко
  Беззаботные дни.
  Я смотрю как легко
  Исчезают они.
  Слышу я тишину,
  Что молчит в тишине.
  Вижу мир да войну,
  Грею ночь на огне..."
  
  
  
  Я возвращаюсь к трассе.
  Сорок два человека.
  Придётся побродить.
  
  
  Что я выберу в конце?
  
  
  "Я - дорога"...
  
   Пой, плеер.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"