Шипилов Андрей Юрьевич : другие произведения.

БОЛЕЗНЬ

Гром не грянет - мужик не перекрестится.

Горбатого могила исправит.

Русские пословицы.

-Witam, witam, dla mnie jak zwykle kaw prosz. Sucham? Jasne, e czarn...

Милая девочка эта официантка. И имя милое. Мартой зовут. Знаю ее, наверное, лет сто. Не меньше. А, действительно, сколько уже она у нас на факультете? Год - наверху, в аудиториях, год - внизу, в баре, копейку зашибает. Насколько я помню, она - из маленького горного городка, в столицу приехала совсем девчонкой, с небольшим трогательным чемоданчиком и тубусом с чистым ватманом внутри. Грезила архитектурой, в предэкзаминационной лихорадке перебирала пересохшими губами: Райт, Гауди, Карбюзье... Однако под глянцевой, сверкающей всеми цветами радуги, картинкой столичной академической жизни покоится совсем иного плана аттракция: постоянная погоня за денежкой, скрипящие по ночам петлями двери общих уборных, засохшие бутылки из-под кефира на подоконниках с дохлыми мухами и ночной вой ветра в трубе одиночества. Утро приветствует тебя золотозубым оскалом вахтерши: Проснись, студент Вот так и карабкается Марта по жизненной пирамиде, чрезмерно напоминающей иногда отвесную скалу, сдирая лак с ногтей и наивные юношеские иллюзии с души.

Хотя, как говорится, кто без греха, пусть первый бросит камень... Кто из нас тут не рецидивист-второгодник?.. О себе, во всяком случае, промолчу... Хотя вот этот, например. У стены. Наверняка на жизнь не жалуется. Зачетка у него в полном порядочке и академкалендарик можно демонстрировать на выставке с троекратным повторением заветного глагола в названии. Периодически поправляя тоненьким кривоватым пальчиком на переносице оправу модных очков, медленно, тщательно пережевывает он запакованный мамой в золотую фольгу бутерброд (с ветчиной и маслицем - на первую перемену, с сыром - на вторую; мяско, сынок, дольше переваривается). Рубашечка гладко выглажена (перед выходом из дома достаточно открыть шкаф - там висит их десяток, другой), в кармане джинсиков - бумажные платочки - вытереть масляные губки, в-о-от так... Молодец, лапочка!

Хотя и такие вот буквари находят себе проблемы. Частенько подсаживаются на героин. Со скуки, наверное. Или от тех напастей, что и мамина VISA избавления не принесет: впалая грудь, вросшие ногти, плоскостопие с детства и отсутствие любовниц с юности.

Хорошо, все-таки, что у нас клуб не отобрали. Без него, блин, как без рук. Вот где бы я сейчас сидел, отчет дописывал? Где? Наверху, в пустующем временно кабинете, среди разбросанных японским иероглифом отталкивыюще-сиротливых стульев-близнецов? Спасибочки. Я уж лучше тут, с горяченным кофе, в общем, полумраке низких сводов темного красного кирпича, с мотыльками лампочек, разбросанными тут и там над столиками, с тихо льющейся по стенам прозрачными невидимыми струйками спокойного ручного водопада музыкой: ...one enchanted evening you may see a stranger across the crowded room...

Сюда можно приходить и вечерами. Наливают. После шести начинают продавать пиво, а после восьми (ох уж это распоряжение ректора) и более крепкие удовольствия. Вход бесплатный, жлобья нет, тепло и уютно, особенно когда наверху, снаружи - февральская темень, пронизывающий насквозь ветер и каша, противная каша из снега, соли, вчерашних билетов в кино и упаднического настроения под ногами.

-Двойной спагетти!

О, это меня. Большую керамическую чашку с дымящейся итальянской вкуснятиной, высоко подняв мускулистые руки, подает мне лысый, с цыганскими кольцами в ушах, бармен Марек.

-Спасибо тебе, Марек. Сколько с меня?

-Как всегда, по минимуму, три пятьдесят...

Ввинчиваясь в ложку ее двоюродной сестрой, вилкой, уплетаю длинные, жирные, распаренные хлебные хворостины, густо перевязанные ниточками желтого сыра.

Смотрю на колоритную фигуру Марека, лениво взбивающего молочный коктейль, и вспоминается мне один мой старый приятель, практически на каждой вечеринке доканывающий меня одним и тем же вопросом: так все-таки у пидаров в правом ухе серьга или в левом? Уж очень, видно, не хотелось ему ошибиться...

Ах, милый мой прямолинейный друг... Как был бы прост и нуден мир, коль с первого взгляда можно было бы безошибочно записать человека в дружный отряд голубых, педо - и зоофилов, любителей водки или гашиша, дураков, валютчиков, поэтов, красных, белых, зеленых, черных или черт знает еще каких... Хотя хитрые (не зря же они так улыбаются) японцы, кажется, что-то на эту тему уже придумали. Да вы слышали, наверное. Нет?

Маленький электронный прибор на подобие, извините, пейджера. Вписываешь туда все свои пристрастия и самые сокровенные чаяния, нажимаешь ОК, забрасываешь в дальний карман и как ни в чем ни бывало живешь себе дальше: ходишь по улицам, ездишь зайцем в общественном транспорте, посещаешь языковые курсы, пьешь пиво на лавочке в парке и вечерами в шлепанцах выносишь из дома тошнотворно пахнущий мусор. Главное, чтобы приборчик был в кармане. И как только оказываешься на расстоянии пяти-семи метров (самурайская техника и больше бы потянула, но тогда, говорят, сориентироваться сложновато) от особи с похожими интересами, приборчик этот, электронная сваха, полупроводниковый сукин сын, начинает пищать, или песенку петь (к примеру - вот эта улица, вот этот дом..., а то и сразу марш Мендельсона - что тянуть то...), это уж что запраграмируешь. Напрягаться, одним словом не стоит, пару тебе подыщет фирма СОНИ. Или ФИЛИПС: Изменим жизнь к лучшему, тоже неплохо.

Только вот одного, на мой взгляд, они не учли. Допустим, купил ты эту панацею от одиночества. Зарядил ее как следует. В самый почетный нагрудной карманчик, туда, где раньше партбилет носили, водрузил и ждешь. Неделя проходит, другая. Ничего, выше нос,- подбадриваешь ты сам себя. Через месяц начинают подлыми змеями закрадываться в душу сомнения: Может не там хожу, не то ем, не то пью? Может почаще в метро ездить? Или на рок концерты начать ходить? Да там ведь ничего не услышишь - грохот такой. Разве что режим вибрации включить. А забудешь? Еще хуже ведь может быть тогда: возвращаешься домой, снимаешь просоленную рубашку в стирку, предварительно достав из кармана перманентно молчащую (прямо издевка какая-то, ей богу) штучку, а там - сообщение, как на сотовом: Три нереализованных разговора - ужин локтями обеспечен... Короче, через пол года, троекратно возненавидев себя и японцев заодно, поменяв пару раз программу, (практически отказавшись от своей мечты, заменив ее стандартным набором счастья - а он все равно, гад, молчит...) начинаешь еженощно выть в подушку. От нестерпимой душевной боли заламываешь руки и уже подумываешь об их на себя наложении. Да, да, друзья. А что вы хотели? Есть другой выход? В пору мылить веревку, мазать маслом отцовскую волыну, с мрачным сексопилом в слезящихся глазах требовать в аптеке хитрые таблетки с корявым названием, изучать график движения скорых поездов международного сообщения или шире открывать окна... Крик, шум, несущаяся по лестнице соседка с закрытыми от усердия глазами: Несчастье, несчастье... Заглядывание через головы обступившей толпы, придыхания: Господи Иисусе, а молодой то какой... Видать довела, стерва... Не довела, гражданочка, а довел. И вот он, пожалте, рядом со мной, еще теплым, лежит. Крепкий, зараза, оказался. На совесть делают. Мэйд ин джапан, не шалам балам...

Приедут эксперты. Окажется потом, что в виновнике всего сыр-бора, просто-напросто, батарейка села...

Или вот... Стоп! Что-то я замечтался. Сколько времени? Сколько, сколько? Ну и дела! Уже половина третьего! Как это ничего особенного? Это вам ничего, а мне лететь пора, отчет отдавать. Недописанный, кстати. Да ладно, поди, прокатит.

Последний глоток уже остывшего кофе. Убираю языком гущу с зубов. Ф-у-у! Б-р-р! Хватаю папку, рюкзак и вприпрыжку по лестнице, никого не замечая, не отвечая на приветы - наверх, на третий этаж. Там живет тишина, профессор по градостроительству пан Гзель (говорят - умнейший мужик, между прочим) и его вечно короткий галстук.

Стой! Раз, два! Отдышался. Стучу в дверь: Тук! Тук! Тук! Тишина. Еще раз, по-другому, настойчивее: Тук! Тук! Тот же эффект. Ну, е-мое! Мазерфакер! Два с половиной часа сидел, писал. И чё? Фак!

Ладно, успокойся. Пустяки. Отдашь на следующей неделе. Поди, примет (тьфу-тьфу-тьфу).

Не спеша, спускаюсь. Привет! Здорово! Как сам? Холл наш наполнен разношерстной толпой - горячие денечки сессии. Многие вернулись с гор, с лыжных баз: загорелые лица, белозубые улыбки, дрожащие руки. После яркого солнца, слепящего и хрустящего снега, обжигающего легкие своей чистотой воздуха очень сложно снова погружаться в большую посудомоечную машину мегаполиса.

Подхожу к раздевалке, меняю дырявый кусочек алюминия на вполне еще сносную куртку, достаю из кармана пачку с магичным дымом, закуриваю, приостанавливаюсь - ничего не забыл? Да вроде бы нет - выхожу. Сзади, закрываясь и подло оставляя меня один на один с уже темной, холодной, враждебной, промозглой, гадкой, до чертиков надоевшей, кишащей под ногами морем разливанным зимней будничной усталости, молчаливого раздражения, авитаминоза и мешков под глазами (бр-р-р! Какой еще?) февральской улицей, громко охает трехметровая дверь.

Передвижение по городу на машине днем - раньше это называлось часом пик, теперь же растянулось на пять-шесть пиковых часов - похоже на прием у невропатолога: никто не знает, у кого первого сдадут нервы.

Фа-а-аааааааа! Па-а-а-а-а-ааааааап! - ну чего, спрашивается, сигналят? Как будто что-то изменится, ага, ждите: водитель трамвая застыдится, густо зальется краской, и вся его многотонная железяка испарится с перекрестка сама собой... Хотя многие умудряются сохранять спокойствие и в столь нервных ситуациях - то ли дело привычки, то ли особенности характера. Вот, например, джентльмен справа, в серебристом красавце Ягуаре, совсем не волнуется, читает себе приспокойненько газетку, пускает клубы трубочного дыма, изредка снимая ногу с педали тормоза, разрешая машине проползти очередную пару-другую метров. Да он, наверное... Дай-ка подъеду поближе... Ну, ну... ну так и есть - посольские номера...

Железные коробченки выстроились плотными рядами. Периодически они совершают маленькие перебежки; светят друг другу в задницу выпученными, грязными глазенками, перемигиваются желтыми лампочками поворотов и ало-ало вспыхивая сзади, истерично кричат: осторожно! Смотри, не стукни меня, разиня!.. Всю эту металлическую псарню сверху, откуда-то с плоского свинцового неба, оплевывают тонны мокрого снега.

В одной из таких консервных банок еду (в данный момент - терпеливо сижу) и я. Делать нечего - не бросишь же машину, громко хлопнув дверью, не пойдешь пешком, подняв воротник, по трамвайным путям, разобидевшись на весь свет - сидеть, так сидеть. Со скуки перебираю пальцами клавиши радиоприемника: новости, погода (ничего хорошего наверняка не предвидится), очереди на границах, плоская музычка. Вставляю кассету. Главное: успеть выдернуть палец из старого стереофонического жерла. Выдернул. Играет. Делаю чуть громче. Ленивым движением прикасаюсь к ручке справа от руля. Б-ы-ш-ш. Ш-и-иб. Б-ы-ш-ш. Ш-и-иб. Машина, всплакнув тонкими струйками вонючих слез, обеими руками вытирает себе лоб. Тупо смотрю перед собой. Господи! Ну почему всегда должна гореть эта проклятая лампочка! Ну, хоть когда-нибудь у меня получится залить полный бак?.. Загорается зеленый, и все возбужденно рвут с места. Несколько перегонов без стояния в пробке - красота. Нагло перестраиваюсь, пробираясь в правый ряд. Сзади недовольно сигналят. Отвечаю тем же: poshyol na khuy! Сворачиваю в боковую улочку и партизанскими переулками пробираюсь в сторону старого города. Через пятнадцать минут я - на месте.

В этом доме, когда-то бывшим чьим-то дворцом, живет девочка, которую я учу великому, могучему, правдивому и свободному или, проще говоря, русскому языку. Дверь открывает она: простенькая юбочка, тугие косички, на месте лица - безликое смазанное пятнышко.

-Добрый день...

-Добрый, добрый. Хотя, какой к черту добрый, паршивый скорее...

-?.. Проходи, пожалуйста.

Прохожу. Высокие потолки, по периметру и в центре - тяжелые колбасы лепнины. Ее мать приносит чай и печенье. От печенья отказываюсь, чай пью с удовольствием.

-Что у нас было на сегодня?

-Э-э... сочинение под... на... тему... Мой хобби...

-Ну и отлично, только мое, а не мой. Читай.

Она читает. Я сначала слушаю, потом, скорее, делаю вид, что слушаю. Большая комната; в углу - твердая юношеская кровать, на ней я и сижу, она - за столом, на столе - компьютер; по стенам - полки с книгами и минералами - девочка коллекционирует минералы, невинное детское увлечение.

И вот уже она рассказывает мне о том, как они всем классом ездили на экскурсию в Прагу и о том, как там было здорово. Она привезла оттуда несколько новых минералов (неправильной формы каменяки отвратного серо-зеленого цвета) и очень этим довольна. Я изредка ее поправляю, но говорит она уже в принципе вполне сносно.

Следующее упражнение: она берет учебник и читает вслух какой-то дикий рассказ, кажется, Короленко. Потихоньку начинаю жевать печение. Рот занят, и я ее уже совсем не поправляю: пусть читает, как читает. Оживленная своими псевдоуспехами она несколько расслабляется и начинает чувствовать себя поувереннее. Улетучивается скованность и девочка устраивается на стуле поудобнее. Она еще совсем ребенок и вести себя как женщина просто не умеет. Я сижу напротив и непроизвольно вижу кружевную оборку и белую тугость ее трусиков. Рассказ ее я уже не слышу: может уже и не совсем ребенок... и грудки уже на месте, хотя соски еще наверняка податливо-мягкие и светло-розовые... вот сейчас взять подойти и медленно стянуть с нее эти тугие... интересно, как она отреагирует, я ведь вижу, что ей нравлюсь... Ха-ре! Ей же еще и восемнадцати нет... Гнать, гнать от себя такие мысли! П-пшли вон! П-пшли, кому сказано! У-у-у-ффф!.. Виновато опустив голову, не поднимая взгляда, мысли уходят вон... Кажется, она ничего не заметила, да нет, не должна, сильно уж увлечена чтением...

Незаметно проходят два часа,(солдат спит - служба идет) за окном - совсем уже темно, съедены печенюшки, выпит чай, задано домашнее задание и заплачены за мой честный труд деньги. Я прощаюсь с матерью девчонки и ухожу, улыбаясь: Tak, tak, dzikuj, pamitam o tych schodach... Dobranoc pani...

Сажусь в уже заснеженную машину и еду домой. Слава богу! Кажется, день подходит к концу. Сейчас пару сосисок на ужин с горчичкой и бутылочку пивка холодненького... Ляпота. Может, и по телику что интересного покажут, а нет - и не надо - схожу к Марьюшу, на этаж выше, фильмец какой возьму - у него всегда кассет полно. Вот сейчас только на заправку заскочить, погасить ненавистную оранжевую лампочку с мутным профилем колонки со шлангом, успокоить сердце, успеть более или менее со смыслом потратить только что заработанные две хрустящие двадцаточки; а то ведь только покажись в общаге - jak znam ycie - непременно встретишь в коридоре кого-нибудь, кому должен... Опять неприятный разговор, улыбаться опять: Во вторник, старик, во вторник - железно... Смотри... Перестань, ну ты ж меня знаешь... Надоело, честное благородное слово... Просто надоело.

Фи-у-фи-у-фить! Фи-у-фи-у-фить! - городской птичкой пропел телефон. Ну, кто опять? На экране ничего не высветилось, рискую, подношу к уху:

-Алё?

-Сам алё! Ты где опять пропал, мерзкий тип, ты в городе? -Звонила Верка. Как всегда не вовремя - Ладно, привет, пропащий! у меня целых три новости, держись; во-первых, я устроилась на работу - упадешь - батик буду расписывать, ну платки там всякие, простыни, ну ты понял, да? во-вторых - умрешь - я переехала! ага! ближе к центру и дешевле, хозяйка работает уборщицей в том же банке, где и Анка Баволяйша, помнишь ее? ну она еще на Новый год напилась и на лестнице заснула, ну у Славки дома, помнишь? ну не важно, так вот она меня порекомендовала, и хозяйка согласилась даже без залога за телефон, и платить за три месяца тоже не надо, и даже прописывает, не ну ты представляешь себе? во повезло, как в кино; а в третьих - Верка выдержала паузу, что она делала крайне редко, и продолжала уже заговорщицким шепотом - я сделала себе вторую татуировку, знаешь где? догадайся... я сейчас держу здесь ладошку, тут тепло и мягко, догадался? - И снова взрыв - Слушай, а какой сегодня день? мы на когда с тобой договаривались? дуй ко мне, сегодняшний вечер - мой... Слышишь?

-Слышу. Вер, ты только не горячись, ладно? Я сегодня, правда, не могу... Ну, честное слово... Мне сегодня к парням, в мастерскую, на всю ночь, халтурим, я договорился... Алё?...

-Знаешь что, милый? я слишком устала, давно устала; давай так: сегодня не приедешь - можешь мой номер из записной книжки вычеркнуть, понял, да? навсегда, я серьезно, я не шучу, между прочим, ты меня знаешь; ну и?..

-Через пол часа буду.

-Так бы и сразу (голос в трубке поменялся с безразлично-сурового на домашне-обыденный); да, еще: купи чего-нибудь выпить, апельсиновый я не пью, если еще помнишь...

-Помню, помню. Па.

Удар по рулю. Неподдельная гримаса: Ну, е-мое! Ну, чо за, падла, невезуха... Ну почему вечно, как только я захочу домой...

Заруливаю на заправку, вместо бензина покупаю водку и всякий сопутствующий хлам. Двадцатки прощально хрустят в руках продавца, пусто улыбающегося парня в синем джинсовом комбинезоне.

Гори, гори контрольная лампочка... Гори вечным огнем моего невезения, в память о постоянных неудачах, стыдливых поражениях и, в общем то, никчемной, бесцельной и дерганой жизни... Аминь.

Верку я знал давно. Хотя, как давно. Года два, наверное, не больше. Честно говоря, за последние несколько месяцев мне наши отношения перестали нравиться. Уж чересчур рьяно, что ли, начала она, как бы это назвать, прибирать меня к рукам. К примеру, постоянно заставляет что-то пить, когда я к ней приезжаю. Это чтобы я ночевать остался. Какое такси? Ты что, с ума сошел? Машину в моем дворе оставлять? Как будто не знаешь, какой тут райончик! Я ее сторожить не собираюсь, я по ночам спать привыкла. Оставайся и сам выглядывай... Ага, спать. Кому, кому, а мне можно эти басни не рассказывать. Подарки зачастила покупать. Другой бы на моем месте только обрадовался, но у меня нюх пока - на все сто. Одним словом, сдается мне, что Верка начинает присматриваться ко мне как к потенциальному жениху (потрясывает меня от этого словечка). Хотя это, конечно, само по себе смешно. Ну, сами посудите, какой из меня жених? Ветер сплошной, если не сказать ураган, в голове. Да и в карманах тоже. Странная двойная фамилия, как говорится: Николаев-Нидвораев. Но ведь черт их разберет, тех, что юбки носят... Я против Верки лично ничего не имею, но чтобы аж так... Извини - подвинься... В мои планы (уже другой вопрос: есть ли они у меня) это никак не вписывается.

Встретила меня хозяйка в новой прическе. Это была четвертая новость, о которой говорить по телефону она мне не решилась: уж очень мне нравились ее предыдущие рыжие копны. Хотя, и теперь, справедливости ради стоит признать, антрацитно-черная, выглядела она на крепкую, круглобокую пятерочку. Вот уж что, что, а в этом Верке отказать нельзя. Умеет. Умеет всегда себя преподнести как надо. И держаться умеет. Дама, иначе говоря. Откуда, спрашивается? Из простой семьи, вроде бы.

Квартирка и вправду очень миленькая (как, впрочем, и все у Верки), лучше той, что была, не зря переехала. Сижу на большом и глубоком диване. Удобный, зараза. Прямо передо мной, на стенке (на почетном месте, блин, можно сказать) висит небольшая картинка моего авторства. Картинка - говно говном. И чего, спрашивается, повесила - ума не приложу. Не-е, точно. Пора с этим делом завязывать. Затянет - и глазом моргнуть не успею. Тикать надо... Тикать. Но, пожалуй, не сегодня: уж больно чем-то вкусным из кухни тянет, котлетами, по-моему. Хозяйка то она отличная...

Я помогаю Верке готовить ужин. Режу капусту на салат. Она, ни на секунду не останавливаясь, порхает между плитой и маленькой барной стойкой, исполняющей роль обеденного стола. Мы о чем-то говорим. Она расспрашивает меня обо всем на свете, потом рассказывает мне обо всем на свете. Беседа наша напоминает разговор двух старых саратников. В такие минуты мы, как долго прожившие друг с другом муж и жена, наверное, понимаем больше, чем сказано словом. Как будто когда-то, очень, очень давно разобрались раз и навсегда во всех истинах, сложили из них нашу, собственную, стройную и ладную систему и теперь, если что-то не вписывалось в нее, попросту отбрасывали, как чужое, ненужное. Иногда мне начинает казаться, что существуют термины, о значении которых знаем только мы двое. Но это ощущение, к сожалению, пропадает так же внезапно, как и приходит.

Поужинав, я иду в спальню порыться в зеленой бархатной коробке: у Верки всегда было что-нибудь покурить. Так оно и есть. Вернувшись в комнату, мастерю джойнт. Очень даже ничего получился. Длинный, стройненький и немножко на конус, почти что марокканский. Покурив и маленько подождав, беремся за дринки. Верка постоянно о чем-то рассказывает:

-Я в субботу с Агнешкой была на блошином рынке, первый раз в жизни, там, за автобусной петлей, где конечная пятьдесят второго, ну ты знаешь; господи! сколько же там всякого добра! и старики такие милые, все отдают за бесценок, ну серьезно! Агнешка себе эсэсовский плащ купила; черный, кожаный; правда он ей очень большой был, так она его перешивать взялась; звонила позавчера - прикинь, кожа оказалась такой старой, что лопается под иголкой! короче - коту под хвост! зря смеешься, в буквальном смысле - она из этого плаща подстилку для своего Отелло смастерила; ну, блин, просто чума... а я себе портсигар купила, во, смотри, на пятнадцать папирос, и джойнты носить можно, прикинь, как удобно: раз, и достаешь уже готовый, когда надо, и ветер - не помеха; а еще вот эти очечки взяла, тоже за копейки какие-то, только стекла поменять надо, ты же знаешь у меня только минус полтора, ну как мне идет? тебе нравится? как это все равно?..

Я заряжаю второго. Класссссс! Все хорошо, все в норме. Борт тридцать два тридцать три, ответьте базе! База! Борт тридцать два тридцать три, отвечаю: полет нормальный... Все просто отлично: диван огромный, дринк вкусный, свет мягкий, Верка красивая, вечер уютный, вытянуть ноги очень приятно, улыбаться здорово, жизнь длиннющая, торопиться некуда... Что? Оказывается, я ее не слушаю. Интересно, как давно...

-Опять ты меня не слушаешь, - обижается Верка, - так вот, оказалось, что Инга уже третий месяц беременна, все бы пол беды, да не знает точно от кого! ну как так можно, я прямо не знаю; не, ну серьезно, я ей так и сказала: Инга, ну как так можно?.. а Стас, мерзавец, на мои слова только улыбается; он рассказал об этом Игорьку, ну и, сам понимаешь, понеслось...

А ей действительно очень хорошо в черном. Ничуть не хуже, чем в рыжем. Так даже более вызывающе, что ли... Сзади. Надо взять ее обязательно сзади. Только так... Затыкаю ей рот поцелуем. Она ничуть не сопротивляется. Я знал...

...вот так, вот так, вот так... Мои темные, налитые кровью, ладони страшно выглядят на ее белокожих трясущихся ягодицах... ...про-тя-ни-и-и ме-ня-я-а-а-а-а, про-тя-ни-и-и-и-и-и-и-и-и-и-и... - выпуская прокушенную и обслюнявленную наволочку изо рта стонет Верка.

Мы молча курим в постели, лежа на спинах. К потолку улетают две неровные струйки дыма. Вместе мы - двухтрубный пароход. Я уплываю... Я засыпаю... Верка пытается меня разбудить. Играет. Мурзится, но понарошку: Не спи, я что тебе? Снотворное?.. Но меня уже нет. Я уже провалился в бездонную черную канаву сна усталого человека.

Мне то это зачем нужно было? А этому парню зачем? Я его, кстати, почти совсем не знаю. Но теперь уже поздно. Хотя... Не я, в конце концов, ее убивал. Теперь надо как-то побыстрее выпутаться из всей этой истории. Он (лицо какое-то смазанное, гутаперчивое что ли, спроси: как выглядит, на кого похож - не отвечу) чем-то занят в соседней комнате. Слышен грохот падающей мебели. Я сторожу труп. Здесь, у дивана. Она лежит лицом вниз, выбросив в стороны руки, абсолютно голая, безжизненно белая, только черные кудри разметались по ковру. Что я здесь делаю... Надо уходить. Да, надо уходить. Я встаю и направляюсь к двери, но тут ...она начинает стонать и пытается приподняться на локте. Еще мгновение и повернет голову, уберет рукой волосы и увидит меня. Какой ужас! Нет! Нет! Ни в коем случае! Не допустить! Одним прыжком я оказываюсь возле нее, хватаю первое, что попадается под руку и с силой, часто-часто начинаю бить в ее черный затылок. Сильнее, сильнее! Еще чаще! На! На! На! Да что же это такое - череп никак не пробивается, я и не знал, что он такой крепкий... Но вот, наконец, я чувствую, как кости крушатся под натиском моих ударов,и я уже бью во что-то мягкое. Медленно, спокойными толчками вытекает густая темная кровь. Блин, я уже весь ею перепачкан, нужно срочно вытереться, я вскакиваю с колен и судорожно ищу глазами какую-нибудь тряпку. Но что это? У меня в руке - окровавленная консервная банка. Я убил ее консервной банкой! Какой ужас! Кошмар! Господи, что происходит?.. Знаю абсолютно точно: нужно избавляться от тела. У меня же внизу машина! Верно. Быстрей! Быстрее! Хватаю за безжизненные руки и волоку труп в направлении двери. Она открыта. Вытягиваю на лестничную площадку. Разбитая голова и окровавленные волосы (боже, как это выглядит...) оставляют кривые разводы на полу. Нажимаю кнопку вызова лифта. Стоп! Что за чушь? Вчера ведь не было лифта! Паранойя какая-то... Похоже, я схожу с ума... Потом! Все потом! Быстрее! Лифт приехал! Цепляю тело за руки и втягиваю внутрь. Не получается. Упереться сильнее! У-уппп! Еще раз! У-уппп! Руки вытягиваются, оказывается они - из какой-то белой резины, но тело, как на зло, - ни с места. Лифт начинает пикать: Пи-пи-пи-пи... Быстрее, он ведь сейчас уедет! Пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи-пи... Что это? Я в ужасе оглядывась. Это не лифт! Откуда этот звук?!! Пи-пи-пи-пи-пи-пи...

А-а-а-а-а-а, - я с криком просыпаюсь и вскакиваю в постели. На столике монотонно пикает маленький будильник: Пи-пи-пи. Пип! - я затыкаю его.

Господи! Это только сон... Какое счастье... Спасибо, боже... Без сил опускаюсь на спину. Я весь мокрый. Бывает же такое. Ну и пробужденьице...

Поворачиваю голову влево. Верка не проснулась, сладко почмокивает во сне, под щекой - ладонь, как у ребенка. Окончательно открываю глаза и тихонько встаю, выбираясь из-под одеяла. Бр-р-р! Колотун! - форточка открыта. Ухожу в душ.

Горячие струи лупят меня по затылку. Какой кайф! Еще горячее! Я окончательно просыпаюсь. Что за хрень мне снилась, что за гадость? Пытаюсь об этом не думать. Просто перекурил вчера. Да и день был слишком длинный. Ничего это не значит. Горло немного першит. Может, я заболел? Перестань - все нормально.

Беру одежду, закрываю дверь в спальню, одеваюсь, пью вчерашний сок, мастерю скорый бутерброд, на ходу запихиваю его в рот, царапаю короткую записку Верке: Позвоню на днях. Береги себя, целую. Я. Осторожно захлопываю дверь. Бегом - вниз по лестнице (а лифта и вправду - нет...), выскакиваю во двор и ...слепну. Вот это солнце! Вот это я понимаю! Здравствуй, Новый День! Принимай меня! Вот он я - твой!

Не дыша, поворачиваю ключ. Замерзшая за ночь в камень машина дрожит всем телом. Грейся, маленькая, я подожду. Мы с тобой на пару возвращаемся к жизни: постепенно отпускают ночные кошмары и морозные узоры на стекле. Поехали! Вперед - труба зовет.

Вечер. Я уже дома.

Плохо. Все плохо. И день был плохой и чувствую себя плохо и погода снова дурацкая. Устал как собака, а вроде бы ничего по большому счету и не сделал. Похоже, что и вправду заболеваю. Горло - сухое и болит, глотать больно. Голова - свинцовая, тяжеленная. Во лбу, под кожей - металлическая овальная бляшка. Пульсирует и передвигается. Руки-ноги крутит и кости ломит. Вспоминаю бабушку. Кости ломит. Перестань! Что за глупости? Ну не притворяйся, пожалуйста. Как это кости могут ломить? Ах, ты так, да? Ты спица-а-а-ально, я знаю, что б со мной не играть. Ну ладно. Я тебе припомню...

Сон - лучший лекарь. Надо сегодня раньше лечь спать. И завтра никуда не пойду. Вообще. Пролежу весь день в постели, проболею. Бедный я, несчастный...

Зашел сосед. Чего тебе надо, сосед? Уйди, уйди, не видишь - плохо мне.

Зато болеть очень выгодно с той точки зрения, что совсем ничего не ешь. Экономия. Только пьешь. Так и пей, сколько влезет. Воды то - вон ее сколько, в кране. Не жалко. Мама всегда говорила, что больные должны как можно больше пить. Кстати чай надо заварить. С лимоном обязательно. Есть лимон? Открываю холодильник. Ура, есть! Засохший, правда. Ну, на безрыбье, как говорится... Маленькие желтенькие солнышки с косточками внутри (косточки хрустят на зубах). Нарезать и - на блюдце, а сверху сахаром посыпать. Смотришь на смерть белого песка - тает, тает - и чувствуешь, как рот наполняется слюной. Подцепляешь чайной ложкой и ...Ам! У-у-х! - аж сводит, какой кислый. Зато полезный. Вот наемся - завтра встану как огурчик.

Фи-у-фить! Фи-у-фить! Снова телефон. Ну, кто еще там? Да. Слушаю. С кем говорю? Кто? Какая Лиза?.. А-а-а, Лиза... Да не-е, рад... я просто болею ужасно... Не знаю, простыл, наверное... или грипп... не-е, не надо ничего приносить, ну серьезно, все есть... Лизавета! Говорю же!.. Все, мать, мне трудно говорить, я позвоню, пока. Это была Лизавета. Задорная тетка. Немного полноватенькая - а кто не полноватенький? С усами гусарского полковника и лицом актера Гафта. Только без шрамов. Вот шрамов нам еще не хватало...

Н-да.

Надоела! Ну, до чего же настырная баба! Ей то чего от меня надо?.. Между нами: я у нее постоянно занимаю денег. Только никто об этом не должен знать. Тс-с-с!

Все, отключаю телефон, запираю дверь и ложусь. Завтра. Все - завтра. Будет целый день. Буду болеть, пить чай, смотреть в окно, отписывать на накопившиеся письма, бесцельно перелистывать каналы в телевизоре... А сейчас - спать. Спа-а-а-ть...

За окном сильно дует. Прямо воет. Ветер высвистывает мне колыбельную. Капли-кашицы мокрого снега не удерживаются на скользком стекле. Их сносит, безжалостно размазывая. Остаются только тоненькие, косые, мокрые паутинки-бусенки. Как в самолете во время взлета. Спасибо, ветер, я уже засыпаю...

Наступило завтра.

Все. Мне, кажется, хана.

Жар. Горячка. Температура. Лихорадка. Как еще там это называется? Короче, страшное дело. Мясо отделяется от костей и, злостно ухмыляясь и корча рожи, летает под потолком по периметру комнаты. Жалко, нет сил встать и поймать его, отвалтузить как следует. Погоди, мясо, я сейчас кого-нибудь позову! Словят тебя, как миленькое... В мясорубку его, в мясорубку! Смотрю на себя сверху: худенькие то, какие косточки, бог ты мой! Чо ж енто, Ё,К,Л,М,Н, деется то... Это ж, О,П,Р,С,Т, ни в какие рамки не лезет... Так ведь и скончаться недолго... Достаю из тумбочки телефон. Огромный, зараза, горячий и кнопки бегают так, что не попасть. Этого еще не хватало! Кнопки, стоять! Ага-а, замерли, мерзавки, боятся, значит... Тыкаю пальцем... Попадаю... Але, Вера? Верочка? Верунчик, ты? Слушай, со мной то-то, то-то и то-то; я не умру, а?.. Точно? Ты уверена?.. Есть, а как же, и большущая, да... откуда я знаю, у меня ж градусник разбился... да, и теперь ртуть скатывается с этой, как ее, пылью в матовые шарики и гоняют по полу, как сумасшедшие, аж встать страшно... В-е-е-е-р, приезж-а-а-ай, а? Помру ведь... При-е-е-едешь, а?.. Куда то все начинает проваливаться. Держись! Ой! Завертело, завертело и провалилось...

Ну и дела. Я сижу в подушках. И Верка кормит меня с ложечки бульоном. Откуда она здесь? Ты отку... - Т-с-с-с... - ее палец на моих губах запрещает мне разговаривать. Рядом, на столике - куча таблеток в ядовитых упаковках. И вообще, в воздухе пахнет лекарствами. А это что? Ни-фи-га себе! Шприц. Это что ж она меня колола, выходит... Верка как будто читает мои мысли: Да, маленький, да, и укольчики мы тебе тоже делали... Прямо в попку... Но совсем не больно - как комарик укусил... А теперь тебе снова поспать надо... Баю-баю-баю-бай, поскорее засыпай... Ты спи, я посижу... И укрывает меня. И улыбается. Мило так, совсем, как родная. Почти что как мама.

Я закрываю глаза. И думаю. Господи, как хорошо, что есть Верка... И становится мне постепенно стыдно за то, что я такой мерзавец и вообще.

Действительно: как она ко мне и как я к ней - небо и земля. Все, хватит, так дальше не пойдет. Играть надо честно. Вот выздоровею и все-все-все направлю. Буду открыт и принципиален. Надо будет - и расстанемся. Она заслуживает лучшего. Доброта, она ведь все перекроет и все перевесит. А Верка добрая. Сейчас таких днем с огнем...

Да чё там Верка... Верка - капля в море. Вообще: как я живу? Не, ну как я живу? И зачем? Зачем мне все это? Все эти постоянные марафоны, догонялки, гулянки, знакомства, блин - черт ногу сломит, халтуры, приработки, долги... Верчусь, как белка в колесе. Фу! Грязь сплошная... Вспоминать тошно. Вот двинул бы вчера коней. И чё? И ничё! И понапрасну столько лет прожил, выходит? Ни одна бы падла слезинки над гробом не уронила - это на все сто. Разве что родители... Вот именно, родители. Когда последний раз домой звонил-писал, сучий потрох? Вот так то... А любовь? Где ж любовь то посеял, тварь бесчувственная, гусар хренов? Прожил ты свои года, Емеля, как черновик. Просрал, то есть... А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а... Лучше уж спать...

Голова плывет, комната плывет, Верка плывет, все плывет. Потолок белый-белый, аж слепит. Ух ты! Да и не потолок это вовсе, а снег. Точно, снег. Огромный, толстый, пушистый. Теплый-теплый. Уютный-уютный. Все, отплясался. Ложусь в спячку. Затормаживаю метаболизм там и все такое... Сворачиваюсь клубком, лапу - в рот и привет! Наше вам с кисточкой!

Пусть. Пусть там, наверху, творится все, что угодно. Пусть метут метели, трещат по ночам от страха и мороза деревья, воют, поджимая холодные хвосты, голодные и до предела одичавшие волки, клубятся паром огромные города, женятся, разводятся, рожают детей, грызутся и мирятся люди, топятся льды в Антарктиде, Земля маленькой, сиротливо светящейся голубой точкой накручивает отведенные ей богом обороты вокруг Светила, взрываются вселенные и рождаются галактики - пусть. Мне до всего этого дела нет... Я сплю.

Прошло три дня. Мне уже лучше. Более того - я уже хожу. Верки нет. Ей срочно нужно было ехать в другой город, к подруге. Зачем - я, правда, так и не понял. Но раз надо - значит надо. Что ж я не понимаю, что ли? Вопросов лишних не задаем - сами люди военные.

Ох, и намучался я за эти дни, доложу я вам. Исхудал. И душой и телом. Но не зря горячка бушевала. Ой, не зря... Многое я передумал, многое взвесил. И скажу вам с полной ответственностью: слово с делом у нас, у разведчиков, не расходится! Вот, пожалуйста! Написал договор. Что, как говорится, написано пером, тому на стенке и висеть. И о топоре думать - не моги. Блестящей кнопкой наглухо пришпилен (висеть!) над столом листок бумаги:

Договор с самим собой

(вводится в действие с моментом полного выздоровления)

Быстрее, быстрее! Ус-пе-ва-ю... Успел! Успел на зеленый. Еду в школу. Вечно горящая лампочка погашена (только что залил двадцать литров), на заднем сидении - законченный макет (отдаю семестральный по градостроительству), я - гладко выбрит, учтив и улыбчив. Все хорошо. Просто замечательно. Все идет по плану. Сегодня - седьмой день моего выздоровления.

Вы даже не представляете, как это здорово: жить по плану и в мире с самим собой! Солнце светит только для меня! Бздынь! Как звонко и бодро хлопает дверца моей машины! Как легко и свободно, словно меха в умелых руках старого мастера, ходят мои розово-стерильные легкие, распрощавшиеся навсегда с никотином, движимые упругой, здоровой диафрагмой! Как чист и насыщен кислородом утренний воздух! Вот и родной, искренне и горячо любимый институт! Я сегодня на десять минут раньше обычного! Просто так! И двери - вовсе не тяжелы и не скрипят! Они рады мне, я - им. Так и расплываемся в одинаковых улыбках: Marvelous! Gorgeous!. Пожалуйста, пожалуйста! Ladies first - я пропускаю внутрь испуганных и залившихся краской студенточек...

Проект отдан (пятерочка!), все проблемы в школе решены, и я лечу домой. Сегодня возвращается Вера. Я все продумал. Я знаю, что делать. Я молодец. И я очень этому рад.

Тут позвонила Надя. Очень неожиданно. Даже больше, чем очень.

-Здравствуй.

Я, холодея:

-Привет...

-Как дела?

-Отлично, спасибо...

-?

-Не, ну, правда, все здорово...

-Редко слышу тебя в таком настроении. Я рада. У меня сегодня как раз парти. Тебе, разумеется, приглашение не нужно, я внесла тебя в списки, только документ какой-нибудь прихвати. Подгребай к восьми. ОК?

-Все, как всегда?

-Ага. Хотя припасена и пара сюрпризов. Тебе понравятся. Ну, как, будешь?

-Надь, я сегодня не смогу. Прости. Спасибо, что позвонила. Рад был тебя слышать. Правда...

-Странный какой то у тебя голос. Ты не болен?

-Да нет, скорее наоборот...

-Ну, смотри, тебе жить... Надумаешь - приезжай. Адрес прежний. Чао-какао!

-Чао-какао...

От этого нашего старого приветствия у меня аж в груди заныло...

Я стою голый перед гладильной доской и с силой вдавливаю утюг в рубашку, как будто она в чем-то виновата. Ненавистный взгляд мой (все говорят, что я страшен в таком состоянии) устремлен на стену. Туда, где висит листок. Мой новый кодекс. Алгоритм. Закон. Рельсы. Концлагерь. Смерть моя...

Хватит! Хрясь! - со всей силы швыряю утюгом в угол. Подхожу к стене... Внимание! Доулыбался, душегуб из целлюлозы! Взык! - срываю я его. Напополам, в четверть, в одну восьмую, просто сжать в кулаке! И - в стол! Вот тут тебе место! Полежи, подумай! Вернусь, тогда и поговорим.

А как же вечер объяснений? А как же Вера?.. А никак! Ни-че-го-шень-ки с Веркой не сделается! И вообще! Я кому-нибудь что-нибудь должен? Не уверен.

Рубаху - в шкаф. Ныряю в старые армейские штаны (мое-е-о-о-о!!!). Где? Где вытянутый синий свитер? Есть! Ласточка моя, ух! Шершавенький...

Черт! Луплю себя по карманам. С деньгами - швах. Об этом то и забыл. Звоню старому знакомому, жителю тех страничек в записнушке, что неделю назад перечеркнул крест-накрест. Монотонный сигнал в трубке как будто издевается. Ну же... Ну... Дома! Займешь? Об чем базар, старик?.. Договариваюсь на семь в клубе на факультете.

Еду. И уговариваю сам себя. Сам перед собой оправдываюсь. Как маленький, честное слово. Зачем, спрашивается?.. Как будто вчера родился, ей богу. Ведь все проще простого: мир слишком велик, чтобы навредить ему. Бескорыстное вранье - это не ложь, это поэзия. И давно известно: порядочный человек - тот, кто делает гадости без удовольствия. В наши же дни альтернатива добра и зла превратилась в альтернативу успеха и неудачи. Действительно, проще простого...

Неделю не был в клубе. Кайф. Просто кайф. Тихий, спокойный, ленивый кайф. Приятная темнота старого кирпича отлично успокаивает, музыка (какая все-таки здесь классная музыка...) заметно поднимает настроение, кондиционер бесшумно сосет дым моей сигареты и официантки - всегда тут как тут. Рай на земле.

О! Сегодня опять дежурит Марта. Здравствуй, Марта. Да, мне, как всегда кофе. Да, да, черный и без сахара. У тебя отличная память, Марта.

Я жду свой кофе и думаю о том, как плохо болеть...

Рука вверх, щелчок кастаньетами пальцев. И чуть громче обычного:

-Zmieniem zdanie, setk koniaku poprosz...

Август 1999г.

г.Варшава.

Привет, привет, мне, как всегда, кофе, пожалуйста. Что? Конечно же черный... (польск.)

...в один волшебный вечер ты увидишь незнакомца в битком набитой комнате... (англ.)

Да, да, спасибо, я помню об этих ступеньках... Спокойной Вам ночи, до свидания... (польск.)

Насколько я знаю жизнь (польск.)

Дивно! Роскошно! (англ.)

Сначала дамы (англ.)

Я передумал. Сто грамм коньяка, пожалуйста (польск.)

10

ЏАндрей Шипилов Рассказы

ЏАндрей Шипилов Рассказы

ЏАндрей Шипилов Рассказы

ЏАндрей Шипилов Рассказы

ЏАндрей Шипилов Рассказы