В ночь на субботу мне виделось, что родителей моих за нос водит призрак.
Маленький мальчик, черт знает, сколько времени назад умерший, заставляет их покупать ему сладости и гладить себя по головке.
Я отправился домой незамедлительно: не выбирая времени и условий взял себе первый попавшийся рейс, собрал рюкзак и рванул на вокзал.
Но даже в дорожном вакууме вагона меня преследовал морок, и я боялся предположить, сколь сильно же тогда он исказил представление о мире моих родителей.
Медленно наседало на меня осознание того, что он не ест и не спит, не знает отдыха и усталости, и, значит, в доме моем теперь царит бардак и телефон снова молчит, отключенный за неуплату. Что-то резко с обидой и болью полоснуло мне по сердцу.
Ночью никак не удавалось уснуть, слишком душно и неспокойно было в душе; через несколько полок плакал маленький ребёнок, надрываясь высокими трелями, мать в отчаянии пыталась его успокоить, шептала, укачивала, и мне вдруг стало ужасно жаль его еще не устроенной судьбы.
Я закрыл глаза и погрузился в тревожную, неспокойную дремоту.
Но и в предрассветной дымке меня навязчиво преследовала картина того, как моя мама отчаянно пытается успокоить давно почившую, но не упокоенную душу, своего новоявленного сына, и лишь напрасно тратит силы: тот все плачет и плачет.
Плачет и плачет.
Не выдержав, я с усилием вырвал себя из этого злого сна, чтобы распахнуть опухшие веки за мгновенье до того, как мы пересекли границу города.
Не было нужды смотреть в окно: я столько раз уезжал и возвращался, что знал эту дорогу наизусть.
Мы проезжали мимо проспектов и закоулков, и я нашептывал себе их название, прекрасно осознавая, стоит мне мысленно добраться до перекрестка у нашего дома, как его скроет от моих мыслей туман, угрюмый и плотный.
Я задумчиво покачал головой и нащупал в кармане четки.
Компанию им составляли два мешочка с солью и пеплом, покоящихся во внутреннем кармане рюкзака.
Тщательно проверяемых на предмет сохранности каждый раз, когда я куда-либо собирал вещи.
Не слишком густо, но весьма действенно; впрочем, я ведь и не собирался с кем-либо воевать.
Слишком хорошо зная, что там, где присутствует страх, призрак всегда сильнее, даже если страх - его собственный.
Мне кажется, выйдя из поезда, я мог бы идти домой наощупь: просто позволив вести себя грубому, осязаемому чувству отчаяния.
Кем-то позабытого, злого, невыносимого.
"Ну здравствуй, мой маленький принц," - ухмыльнулся я сам себе. "И совсем не маскируешься, как я погляжу"
***
Она сидела на кухне, когда я постучал.
Хотела чем-то отвлечься, думать о своем, и ничего не получалось: мысли были изгнаны из тесной квартиры посторонним присутствием.
Я разулся и тихо прошел на кухню.
Она не заметила и чтобы не пугать, я постучал в открытую дверь.
"Здравствуй мама"
"Я тут забегался, знаешь, и сразу не смог.."
Она улыбнулась мне очень грустно.
"Мне всегда немного не по себе, когда ты возвращаешься"
Я прислонился к косяку, она молчала.
Не желая множить тишину, я, наконец, произнёс
"Ничего страшного, к такому нельзя привыкнуть"
И тут же развернулся, ни моргая, ни вздрагивая, на ходу увеличивая и ощущая свою собственную дремавшую силу.
Он оказался еще меньше, чем я думал.
Едва ли два года без пеленок и много месяцев, как мертв.
Пять страшных букв, один слог, который мне так сложно выговаривать даже про себя.
Я всё смотрел на него, пытаясь не почувствовать, так угадать, в скольких семьях он побывал до моей?
Сколько часов, дней, недель ел, выедал, поглощал, силясь отыскать потерянное в смерти счастье быть чьим-то.
Как его увещевали, как пели колыбельные, рассказывали сказки, умоляя и проклиная, а он все плакал и плакал.
Не переставая.
Брошенный навсегда.
Он смотрел на меня.
Долго.
Смотрел, пока не сумел наконец разглядеть каждую деталь моего существа, вплоть до пепла и соли, спрятанных во темноте и пыли.
А потом все-таки заговорил.
Заговорил так, как говорят те мертвые, научившиеся складывать слоги в слова лишь после смерти.
Слова были неловкими, тяжелыми, но вполне различимыми.
Глубоко проникающими.
Он сказал.
"Это ты виноват"
И вряд ли я мог с этим спорить.
"Это из-за тебя мы приходим сюда"
"Потому что знаем, мертвых здесь не прогоняют"
И я подумал, что это правда, но вслух сказал всего одну фразу, которой всем всегда хватало, чтобы уйти.
"Я - единственный призрак этого дома"
Мальчик вздрогнул и пошатнулся, выгнул спину, преображаясь.
Шипенье стало его голосом, ужасное, раздражающее уши, рвалось наружу болью остатков его души.
Вытянувшись, он заполнил собой пространство всего коридора и продолжал расти, отчаянно выбирая из самого себя все силы: каждую крупинку, имевшуюся в его распоряжении или отобранную у других.
Его голос свистел по трубам, стучал по потолку и полу, грохотал по крыше, пугал соседей и будил кошек.
"Я не мертв!! Не мертв! Я не умер!!"
Я почувствовал, как позади меня, не разбирая слов, ощущая лишь холодный воздух на своих пальцах, мама скукожилась на стуле и заплакала.
Тихо-тихо.
Так тихо, как не плакала годы после моей смерти.
"Не умер!!"
Кричал он, борясь с собственным невыносимым молчанием, и не было смысла его успокаивать.
Я вздохнул и повторил. Еще тише, но так, чтобы мама тоже могла меня слышать.
"Это мой дом. Я - единственный его призрак"
И тогда он заплакал. Не капризно, выпрашивая внимания или подарок.
Просто устало, уже едва ли даже дыша.
"Иди домой"
Я вздохнул и опустил голову, краем глаза поймав мамину фигуру, все такую же сгорбленную, покалеченную чужим страхом.
"Иди к себе домой"
Мальчик посмотрел на меня, вытирая слезы, слишком взрослый для подобных проделок, слишком маленький, чтобы умирать.
"Каждому обязательно нужен именно свой дом"
"Понимаешь?"
Он кивнул.
Я знал, что сейчас он будет еще какое-то время оглядывать эти стены, запоминая надолго, нет смысла его больше трогать, все и так уже ясно, поэтому я повернулся и шагнул на кухню.
***
Она еще долго плакала.
Просто потому, что выплакаться нужно было.
Это не было страхом или обидой, или разочарованием.
Но какая-то странная неведомая мне ностальгия, печаль по чему-то, чего я уже и не помню.
Просто она знала правила: мертвым нельзя лгать живым, и потому нет никаких шансов, чтобы я смог повторить ей то, что сказал нашему визитёру.
Я уже несколько лет здесь не жил.
Я был здесь таким же гостем, как он, просто чуть более желанным.
Время шуршало, напоминая мне о своем присутствии.
"Ты же знаешь, что я никак не могу остаться"
"Ты же знаешь, меня ждут в совсем другом месте.."
Я не решился ей напоминать, что умер совсем не здесь.
В ответ, открывая дверь и обнимая меня на прощанье, она так и не произнесла вслух давно обдуманное и взлелеянное чуткой болью
"Твоя невеста не вечно будет ждать твоего возвращения"
Но перед тем, как закрыть дверь снаружи и запереть на ключ, я так и не ответил ей, улыбаясь, давно обдуманный мной ответ
"Но ведь и она однажды тоже умрёт"