Новые мысли нетерпеливо скачут, как чисто вымытые, в белом, пациенты в ожидании завтрака - завтрака, потому что начался новый день, белый и чистый, как первое утро после смерти.
102
Тут, в замкнутом пространстве головы, просторно... Слишком многое учитывается. Каждому действию - воображаемому - воображается альтернатива, все альтернативы, даже те, какие я никак не могу домыслить из-за немощи или незнания, последние представлены тенями и запахами, запахами всевозможных, всех возможных мыслей, всех картинок, возможных для кучи цветной мозаики: из одного кусочка, из двух, из трёх и далее до миллиарда и более, и пересыпаясь внутри миллиардов.
Стоит ли в отчаянии врезаться руками, и подбрасывать, и развеивать этот песок? - когда его нужно сортировать, каждую мысль, каждую песчинку-искру, доносимую ощущениями, - и всё станет понятным...
Но трудно верить тому, что предстаёт в виде несчётного множества альтернатив, в центре которого говорится "да", а ближе к краю уже "нет".
103
Раздевая волю к власти от иносказаний и умолчаний (лукаво-терапевтических или, наоборот, болезненно вытесняющих), произнося имя там, где она хотела бы остаться инкогнито, мы огрубляем её, неуклюже принуждаем пользоваться топором вместо скальпеля.
104
Дружба, основанная на жалости, - свидетельство того, что недостатки заслонили собой достоинства, что существуют только недостатки.
105
Можно вызывать на исповедь, можно слушать исповедь - но никогда не исповедоваться в ответ, а найти себе другого слушателя. Исповедовавшийся гарантированно не может принять этот ответ. Понять этот баланс.
106
Зимним вечером пасмурное небо приобретает лиловый оттенок, - и тогда заметно, в какой стороне незаселённые пространства: парки, пригороды, заречье - по густо-фиолетовым теням среди светлых пятен, создаваемых на тучах тысячами городских огней.
107
Тот, кто замкнут в одной игре, в своде её правил, кто никогда не выходит наружу по умозрительным тропам - слепец, для которого ещё существуют убеждения, серьёзность, пафос. Тот, кто сумел вообразить себе мир без игр, точнее, вне игр, кто научился смотреть на игры оттуда - обречён выбирать единственную стезю, единственное развлечение: быть праздным демоном - шутливым, легкомысленным, непостоянным.
108
Слушаю разбитные, простословные радиопесенки и понимаю, что даже что-то более мелкое и то́ имеет право называться "любовью"...
109
Я читал книги, не понимая, о чём там говорится. Но в нагромождении непонятного попадались жесты, которые я узнавал, моё воображение выпелёнывало их из недопонимания. Из узнанного строились зыбкие мостики - так я прозревал к реке. Неизвестные понятия очерчивались непониманием, обретая контур, во вспышке импульса воображения уподобляясь и сополагаясь известным, теперь они - известные. Чем больше текстов протекало сквозь меня, тем более крепло понимание, чётче становились границы смыслов, понятия утаптывались, тем не менее слова оседали во мне первыми. И даже сейчас я более уверен в слове, чем в смысле, синтаксис и речь вообще для меня - одежда, проявляющая контуры, облекающая человека-невидимку.
110
Быть может, у меня умудрённый вид - но лишь потому, что я достаточно побыл зрителем и соучастником мудрости других. Забывая мудрость авторов книг, я собрал в копилку выражения их лиц!
111
Внутри растёт фанатический солипсизм, который уже не говорит "Я есмь", потому что "есмь" поставить некуда, есть одна буква, один звук, протяжный, совсем непохожий на слово "я", некий господствующий белый шум, который и может быть назван "мною" рассмотревшим его конечность Внешним Исследователем. Но исчезают падежи, растворяются местоимения, утверждается шум, поглощая последними именительный падеж и само местоимение "я". Шум отделяет сердцевину-сознание от тела, им подталкиваемого. Или тело отторгает сознание, как нерадивого жильца.
112
Упрямство субъективного материалиста: безосновательная, но сияющая вера в правоту зрения и твёрдость того, что вовне - оно бросает мне свою твёрдость, как мяч. И не годится не принимать игры.
113
Есть литература незаписанного, где тексты, кроме слов состоят из жестов, запахов, цвета и звучаний. Тем не менее всё это имеет замысел и автора, хотя и исполняется лишь единожды. Литература жизни. Как и книга, она раскрывается в руках того, кому понравилась обложка...
114
Ехал в автобусе и привычно подслеповато следил за плеском своих мыслей, лишь плеском, но не самими мыслями - и, незаметно проникшись вопросом "О чём ты сейчас думаешь на самом деле?", впитав его, сделав своей кровью, попал вдруг в странную комнату, где отражение отражается отражением, где шут смеётся над звуками своего смеха, где пытливый хирург вкрадчиво рассекает собственный мозг, а скальпель хирурга - свою металлическую ручку, и оба слушают, нюхают: как это? - и погружаются всё глубже. Такая фантасмагорическая медитация приносит результат, она подобна пустоте, непроизвольно рождающей и исторгающей из себя материю.
115
Когда ребёнок говорит "Я буду космонавтом", он задаёт сценарий, существующий твёрдым, возможно, только во время высказывания, но - ненадолго отверждённый игрой, всей структурой детского мировоззрения. Из моментов твёрдости, отвлекаясь от содержания, складывается некая основа: "Я точно буду кем-то" - складывается само время. Получается, что время складывается из веры.
Настойчиво возобновляемый мною анализ разрушал во мне веру, как спонтанное действие, высвобождал релятивизм, иллюстрировал свои выводы простой возможностью - возможностью взгляда извне игры, прерывностью веры, возможностью её утраты. Теперь моё время не слитно.
Но о слитности шепчет крохотный шарик в стержне моей ручки, катящийся по бумаге, не спотыкаясь, - пока длится слово, пока длится его часть после резкого изгиба назад буквы "д" или "у" или "з". Его память, моя неширокая память удерживает след о том, что существует хотя бы переход из точки А1 в точку А3 и в следующую секунду - хотя бы из точки А2 в точку А4, и вот - распознаётся слитность, время ещё сохранило свою текучесть, оно - это итерация, самовычисление-заново сознания.
116
Не верю в силу ума, яркость воображения и терпимость своих грядущих читателей. Часто стараюсь усреднить, привести под некую норму, втиснуть в шаблон - этому потакает синтаксис - обесцветить то, что в естественности пылало красками, прояснить, расшифровать то, что выглядело гораздо блистательнее под вуалью, в многослойных одеждах, под абракадаброй, - одёрнуть расшалившуюся метафору, убрать, переставить топорщащееся над потоком смысла предложение, - а иногда изменить саму мысль, думать последовательнее, логичнее, по-другому, - но зачем? щадя неповоротливые умы? угождая педантам? Может быть, это не так, может быть, текст, который почти всегда умнее автора, зализывает раны и отращивает ампутированное, от меня отвернувшись. Но не оставляет чувство сопротивления, цепей, отяготивших пишущую руку.
117
Они не знают, о чём разговаривать, потому что боятся заговорить о том, что взаправду волнует. Если это очень личное, они боятся, что их высмеют, а если очень научное, боятся, что не поймут и высмеют опять. Ведь их окружали раньше лишь глупые, вычеркнувшие себя из себя люди с окаменевшими - и упростившимися - эмоциями, всегда щедрые на насмешки и тому подобные словесные уловки. Уловки, принижающие собеседника, буквально уменьшающие его величину. Не зная теперь, о чём поговорить, они толкуют о безделицах - ведь поверхностная беседа не касается нагноившегося нутра.
Люди, понявшие, что говорить не́ о чем, что они говорят ни о чём, узнавшие, о чём можно говорить, и заговорившие по-новому - спустя некоторое время научатся и летать.
118
Боюсь мощи своего воображения: оно способно показывать крамольные фильмы посреди империи инквизиции. Свежесотканная метафора заявляет: во мне есть инквизиция, я отталкиваю некоторые картинки, чувствую боль от того, что там нарисовано. Источник боли погребён под слоями опыта, взаимосвязанных, отвердевших представлений, но когда он вздрагивает, содрогаются все осадочные породы, и там, наверху, в настоящем падают люди, падают, споткнувшись, города.
За портьерой - испуганный котёнок. Ужас перед дрожащей портьерой мешает мне подойти и достать котёнка.
119
Самопознание раскапывает могильники, выпускает чуму, нагой хаос, который, оставшись заключённым в оболочку, выучился бы петь, как поёт раковина, как поют переплетённые радиосигналы.
120
Ночью начала июля чувствую, как год катится под гору. Вместе с дождём. Дождём, подмешиваемым ветром к темноте и в темноте - к деревьям. Листья, капли, темнота - эти три песка шелестят, сталкиваясь. Облачные орды добрались наконец до наших краёв, отодвинув зной в Средиземноморье. Точке, которой является мой дом, кажется, что дождь движется полосами. И полосы состоят из узких штрихов, ветер подталкивает их, деревья вдруг шумят сильнее, а потом стихают - до следующего сгустка роящейся влагой темноты.
121
Скрежещущих зубами чудовищ не бывает в обычной жизни. Есть чаще всего - камни, что деликатно, бессловесно, настойчиво сопротивляются нажиму, они умны, эти камни, они тоже делают своё дело, предлагая осмысленную и спокойную альтернативу, никоим образом не грозящую щупальцами со страшной гримасой. Ключ спрятан в интонации, в выражении лиц вещей: они - партнёры, конкуренты, быть может, но не судьи.
122
Обыденный разум - чрезвычайно либеральное государство, оффшорная зона: здесь любой бродяжьей идее разрешено войти и узурпировать подлинность, любой мелодии, наигрываемой, чаще всего, не на музыкальных инструментах, состоящей не из звуков, но из всплескоподобных движений, чисто кинестетической, с весьма детальной текстурой - выстроить по-своему содержимое мысли, наполнить резонансом, принудить к своему танцу.
123
Слова выкатываются в подставленное пространство, ложатся в ряды, поперёк рядов начертаны только им, словам, понятные узоры, и я не могу, зачерпывая горстью из уже наполненного, что-то изменить, - в нарушенном и, несколько поодаль, в только что насыпанном проступает тот же узор.
124
Читатель пространственно отде́лен от книги. (А внутри чтения легко представить, что это не так, ведь я буквально протяжён вдоль книги, книга проживается мной, пониманием я наполняю текст своей плотью.) В отличие от персонажей читатель легко шагает на следующую после окончания книги ступеньку, шагает хотя бы в следующую секунду. Жизнь не является эпизодом книги, всякая книга - эпизод жизни. Это значит, что читатель не безнадёжен, ему нет смысла умирать на последней странице ни оплаканной жертвой, ни заклеймённым палачом.
125
Парадокс застольного опыта: литровая бутылка строго меньше, чем две поллитры.
126
Обычно этот хлам разбросан весьма произвольно. Крохотные навязчивости. Если насыпать из них холм, то он, верно, назовётся - мировоззрением. Песчинки, составляющие его, неразрушаемы. То, что способно разделить песчинки, внушает отвращение, а если разделяет - ввергает в ужас.
Отвращение, потому что это действие как бы отлепляет так удобно слежавшиеся куски - руки от ног, голову от ключиц. Ужас, потому что открывает начинку каждого куска, и там сплошная гниль. - Но это чересчур гиньольно.
Более медицинское толкование: их улежавшаяся диспозиция есть компенсация, а начинка каждой - боль. Хотя... тот же гиньоль.
127
Написанное должно оставаться понятным автору, иначе оно не отличается от его мыслей и так же бесплодно.
128
О чём книга Норы Галь "Слово живое и мёртвое"? Не столько о мастерстве и чутье переводчика. Не столько об истасканной "культуре русской речи". Но - о том, как встречаются наши и чужие слова. У чутких, подлинных художников - писателей или переводчиков - они сходятся, как не знакомые кошки: настороженно медлят, принюхиваются, словно пробуют друг у друга дыхание. Английский, немецкий, французский, латынь - и русский язык. А вот - будто смешались стаи бродячих собак: ворчат и гавкают, тычут носом под чужой хвост, выясняют ранги, кто крут, а кто шестёрка. ...И ещё о живости, краткости, точности, сиречь достаточности слов, - как если подбираешь слоги для крохотного хайку, чтоб простор уместить в три строки.
Но нужно ещё видеть всю страницу от буквы до смысла, нужно накрывать целые фразы внимательной ладонью и слушать их дрожь - как, бывало, я проверял верный ход фрезерного станка или на трассе следил, как звенит рама и щёлкают на камнях покрышки моего велосипеда.
...Правда, такой перевод станет сложней оригинала, и мы обманемся: рядовой бумагомаратель Уцбаха отрос поэтищем!
129
День за бессонной ночью: мыслимое встаёт во внутреннем зрении цельным куском, такие куски, словно бы из желе, подплывают, разворачиваясь, вдавливаются друг в друга - медленно внутри секунды.
130
Отбрасывать дни, как угрюмый земледелец - камни с бесплодного поля. Бесплодны и ночи. Сон странным образом отделился от тёмного времени суток, встав в круг предметов наравне, скажем, с солнцем, он присутствует в небесах ещё одним светилом, он стал - мыслью, дрожью, целью, сновидением - едва брезжащим призраком. И сон помогает скользить сквозь время почти без трения.
131
События, обрушивающие свои дождевые капли параллельно, при последовательном изложении умирают. Сам позыв к изложению, описанию - чистое лицедейство! Событие источается вопреки обнимающим жестам нашего наслаждения и независимо от отталкивающих жестов боли, тает своим темпом, не требуя запечатлевать и тем удваивать.
132
Память-призрак укоренена лишь в моей голове: картины, ею воспроизводимые, это воспоминание о сне, могу ли я брать их в расчёт? почему назавтра реальность встречает меня с заговорщицким видом, будто это не было сном? - Кто это долго дожидался со мной автобуса? не был ли смысл, что я читал в её мельчайших движениях, порождён обычным для сна потоком желаний спящего, сносящим события в сторону исполнения всех желаний? как переменились за два года сновидений её рост, тембр голоса, цвет и стиль одежды, интеллектуальный и социальный статус! ...Но следует соскользнуть в реальность, отпустив твёрдый и протяжённый поручень рассудка. Иногда уютнее в этом безрассудстве: не нужно оглядываться, прислушиваться к решениям "подобает - не подобает" строгих за́мковых инстанций.
133
Безработному многое можно делать не спеша. Не спеша подкрадываться к вещам.
134
Одна из сладчайших игр - игра с чужой душой. Любовь проходит, когда такая игра не задаётся, когда между двумя душами оказывается холодная мембрана, пропускающая лишь слова, повторяющиеся комки обыденных слов. Душа - нечто более нагое, чем тело. Можно лежать вдвоём, плоть к нагой плоти, но с одетыми душами.
135
Мне не кажется, что созидание, construction, есть предельное и "подлинное", единственно подобающее человеку занятие. Может быть, я не столь искусен, чтобы верить в это. Мне милее наблюдать за созиданием - за преобразованиями формы, за сцепляющимися фрагментами, за многообразием движений, обладающих для меня свойствами жеста, иначе говоря - за танцем, будь то строительство дома, или развитие научной теории, или просто мимика и жестикуляция миловидной спутницы. Я хочу ходить и смотреть - и только. Оправдываясь, я добываю себе свободу ходить, свободу смотреть.
Но придёт миг, когда созидание будет безвыходным - из одной лишь твоей страсти! Или окажется, что позади пробилась поросль - а ты и не знал, что се́ял.
136
Очищенные вещества нарушают баланс природы, в чьих чашах всё перемешано, чей хлеб - сер, чьё вино - некрепко, чья вода - с жуками-водомерками. Человеческий же мозг - это живая перегонная установка. Продукт очистки всего и вся - слова и тонкие связи, тянущиеся от них к плоти.
137
Странно, что я, находясь в освещённом храме сознания, полагаю соседние строения тёмными, в которых обитатели пробираются со свечками. Но моё сознание, моя память, мой оперирующий рассудок - сама очевидность. Я слишком мало и редко разглядываю людей, вижу их действия, проявляющие сознание.
Смеюсь, поняв, что анахоретство кроме прочего учит быть насмешливым и бесцеремонным, рождает тирана: выходя из кельи и пробуя оперировать людьми так же, как оперирует образами и словами, он терпит неудачу, если развиваемая мощность меньше некоего порога, и "побеждает" с подозрительным постоянством, если мощь его чрезмерна, - в последнем случае он озирается с недоумением, он ищет и не находит вокруг ни одной выжившей души.
138
Не столько любить другого, сколько позволять и помогать ему любить себя. Любить себя сильнее, чем прежде. Ведь многое из того, что кажется "неверным" или "мешающим" в человеческом обществе, вызвано распространённым среди людей самоотторжением.
С другой стороны, не каждому можно такое дарить... следует ли некоторым любить себя в нынешнем виде?
139
Чем строже и выше идеал "любви", тем сильнее отвержение "малых" её форм, тем беднее жизнь носителя идеала: он слишком разборчив и потому остаётся голодным.
140
Убеждённость, что "никуда не годен" создаётся не словами. В обход слов. Ребёнок чувствует, как нечто свыше рывком ставит его на ноги, сбивает с ног во гневе, подаёт выпавшую из рук игрушку и отбирает то, что захотелось взять самому.
141
Между мелкими и крупными отрезками времени нет никакой разницы: они соскальзывают. Неразличимы и на вес. Оскользновение произошло - и вес событий, расположившихся на очередном отрезке, оказывается неопределимым.
142
Я - слуга языка. Оживляю его структуры так же, как электричество оживляет мою аудиосистему. Сочетаю символы и группы символов - и утверждаю, что как минимум получаю удовольствие: как пляшет это синее или чёрное, руко- или машинописное пламя. Я утверждаю также, что высказываю... поправлю: ссылаюсь на некий "смысл", реконструируемый, но на другом материале, возможным читателем. И вот тут-то пламя, состоящее из тридцати трёх букв и пары десятков вспомогательных знаков (включая абзац, пробел, конец строки в стихотворении), смыкается с другим - с начинкой читателя-зрителя, с пламенем из образов и настроений, точно так же трепещущим, точно так же трепещущим над угольями, точно так же бессмысленно трепещущим над своими угольями. В результате обмена их трепет усложняется - и вот читатель получил какие-то новые ответы на вопросы, которые задаёт уже давно.
143
Первые бомбы - самые разрушительные, кроме самих стен они взрывают представление - о незыблемости, об облике улицы, о размещении узловых точек: булочной, аптеки, остановки автобуса.
144
Смерть означает конец ожиданию. Что-то опять не случится, и теперь уже наверняка. Словно стоишь в невообразимо длинной очереди, не знаешь, хватит ли того, что раздают/продают в её голове, там точно что-то важное! Возможно, ты теряешь время, ждёшь напрасно, но вырваться, выйти означает потерю шанса, неопределённой величины, которая по словам циников близка к нулю, а если отказаться от "борьбы", обращается в ноль тождественно.
145
Наверное, каждая женщина испытывает в жизни хотя бы раз особую досаду: не будь она женщиной, мужчина смог бы дружить с ней. Просто дружить.
146
Традиционное погребение менее полно обозначает смерть, чем кремация: кажется, что опустили в безучастный песок спящего, ещё живого...
Потому и наивно продлены остальные иллюзии: что он ждёт, готовый восстать, что с ним должны быть кони и рабы, любимая одежда, золото. Огонь - в противовес - это полное расставание.
147
После смерти остаётся бесхозной тысяча предметов, тысяча актёров, чей спектакль погребён под руинами театра - актёров с исчезнувшими ролями.
148
Выкорчеванные и брошенные в своих ямах комли деревьев похожи на отрубленные головы - всклочены волосы мелких корней, а крупные, спиленные, будто слепые глаза.
149
Сон стал чем-то торжественным. Утратив невинность появления, он вынужден входить с чёрного хода - и войти удаётся не так уж часто.
"Святость" сна индуцировала понятие кощунства - попрания святости, прерывания ритуала... но приходя наконец, сон становится нежеланным, он схлёстывается с другим ритуалом, предпосылки которого более явны, более ясны для моего сознания, чем иррациональный, нечитабельный позыв ко сну - с ритуалом мышления. И в битве ритуалов оказываются отстранёнными - или же убитыми, подобно жителям города на линии фронта, - подлинный сон, подлинное мышление.
150
"Любимая выцвела. Свет, источаемый моими глазами, был слишком ярок, слишком взыскующ."
151
Грёзы, равно как и слова, должны передаваться от вечера к вечеру. Работа, ранний отъезд, позднее возвращение, - в неподходящий момент сотрясают душу, нарушают эстафету мысли, - ...а потом становятся единственным потрясением, без которого не звенит ни одна моя погремушка.
152
Жить для кого-то в качестве актёра или денщика, гораздо проще, чем жить для себя.
153
Когда-то я жадно вдыхал порывы ветра, чувствуя будто приносимую издалека тоску. Теперь кажется, что этот ночной ветер дует внутри, не прекращаясь даже в солнечные, знойные минуты - и холодный порыв из окна уже не тревожит ничем, кроме узнавания: вот с чем я - одной плоти, вот где я - капля в потоке.
154
Сказка о мальчике, который очень любил слушать сказки и в конце концов в них заблудился.
Он находит тропы прочь из леса, но перестал понимать, как ими пользоваться.
155
Считаешь ли ты, что мир важен, значителен, горделив? что он что-то требует? - тогда как на самом деле, возможно, мир безучастен и бессмыслен, он ждёт.
Но если он ничего не дождался, ты рассыпаешься, растворяешься... не уведомлённым о наказании за ошибку.
156
Кто-то говорит: "Мои проблемы слишком абстрактные. Они не устранимы." - Но кажется, что в небесах абстракций стоит сдвинуть совсем чуть-чуть, чтобы здесь, среди предметов, изменилось так многое!...
157
Размышления о любви - игра в шахматы на четырёх клетках.
158
В почерке бьётся нетерпение, не отвлекающееся на прорисовку, бегущее кратчайшим путём, досадующее на сопротивление среды - и в отчаянии всплёскивающее штрихами...
159
Мы можем выдумывать новые фразы, вдыхая в них донельзя остранённое содержание, смыслы, взламывающие друг друга, можем высказываться просто и коротко о вопиюще необычном, но всё это - лишь версификация, освоение множества сочетаний. Безумец прыгает по нему быстрей, но бесследней, дальше - но в одиночестве.
160
Как комичны ужимки галок, прилетевших кормиться насыпанным на балконе пшеном! - Из-за господства чёрного в окрасе, абсолютно круглых, редко мигающих глаз и высоких лбов (почти у каждой) они кажутся инопланетными существами. В отличие, скажем, от голубей, их тело строго геометрично. Четыре сидят на перилах, наблюдая скорее за окном, чем за двумя, мне невидимыми, пирующими внизу, на снегу. Вот одна боком подвигается по рукотворному насесту, забавно переставляя лапы, будто одетые в мохнатые шаровары.
161
Иногда легко самостоятельно воспроизвести глубокомысленные высказывания классиков. Цитировать чужие строки и соглашаться, принимая в структуру мировоззрения, - словно сначала выдумывать для яблока имя и форму, только потом выбегать в сад и разыскивать реальное соответствие. Производить нечто самостоятельно, пусть из сырья, оплодотворённого древними цитатами, более естественно - ведь обрамление настоящего яблока, уже потом очерченного словом, гораздо богаче.
Абстракт, принятый извне, неслитен с внутренним фоном. Тот же результат абстрагирования, выросший из этого фона, един с ним. В последнем случае слово не выходит за пределы исконной роли "инструмента", связь слова со смыслом гораздо теснее из-за доминирования смысла. Неприсвоение, подчёркнутое цитирование рождает схоластику, порожнюю акробатику.
162
Безумно рад, - но вдруг открылось, что слишком безумен чтоб радоваться. Радость осталась незамеченной, и бальзам ранам не помог.
163
"Молодёжные субкультуры" сменяют одна другую, но всё пенится будто до какого-то барьера. Мир "взрослых" со старыми дихотомиями "труд - безделье", "преуспевающий - неудачник" остаётся и порциями принимает в себя повзрослевших панков и рейверов, забияк и чистюль, пену-масло-воду-осадок. Не существует субкультуры стариков, с годами стихают страсти, распадаются ганги, теперь каждый идёт в одиночку, нимало не рисуясь, даже прячась друг от друга.
164
Кочующие зверьки. Триллионное кочевье перепоясало пустошь валом, на фронте которого низвергается верещащий хаос, подминается, обновляется - сверху катятся всё те же тела́ одинакового габитуса, одинаковой расцветки.
Живущие на фронте современности лишь наполняют собой последнюю волну, функционально не отличаясь от животных. Потребляют. Уподобляются. Слагают из собственных тел полотно, по которому что-то движется, если не всё это - лишь растущая живая дорога, не предназначенная для транспорта.
165
Профессиональная деятельность, как траншея посреди поля. Мы прячемся в неё от развёрстости горизонта и его "недостижимости", его надмевания. Мы принуждённо и скорбно сужаем себя.
Жить "в просторе", в распахнутости и всевидении (но не "всезнании", ведь "ви́дение" - нечто поверхностное) - значит быть бесплодным пропорционально простору, быть постоянно растерянным, рассеянным, разреженным. Всякая форма - сужение.
И всё-таки мы не хотим сужаться! Простор нам чем-то так сладок!
166
Я покупаю что-то, проникаясь приязнью. Я расширяю собственность предмет за предметом - каплю за каплей этой "приязни". Стоит мне исчезнуть, и по каплям собранное - выплеснется, останутся холодные, неразличимые предметы: не они, а влюблённость в них и тысяча оттенков любви были моей плотью.
167
Родители приходят к детям, дети уходят от родителей.
Родители пытаются подружиться с детьми так же, как с любыми симпатичными им незнакомцами и незнакомками. Дети - лишь эпизод их жизни. Но для типичных детей родители - это фон, быть может, чрезмерный, быть может, навязчивый: не существует времени, когда можно было бы сказать, что родителей "не было".
Обостряя: одни бесцеремонно входят в комнату, другие в ужасе убегают прочь.
168
Не нужно обманываться неподвижностью. Жизнь растения - это танец на одном месте.
169
Многие книги приходится читать из почтения к авторам, чьи имена - на устах, из любопытства простолюдина, текущего с толпой под уступом дворца, под небрежными приветствиями владык! Почтением искажён и мой слух. Стремясь уравновесить это, я отыскиваю в себе неприязнь - непонимание или несогласие, более эффективные инструменты.
170
Весь день в городе пахнет дымом от далёких лесных пожаров. Кажется, что дымка удерживает сумерки: солнца уже нет, но небо остаётся голубовато-серым. Возле полной луны танцуют, трепеща крыльями, стрижи - и луна от этого удивительно близкая и выпуклая.
171
Тот, кто задаётся вопросами о своём содержании, своём месте в мире, своих пределах, иначе говоря, занимается самоочерчиванием (чтобы не сказать, самопознанием), приобретает вкус к философии и филологии, не отказывает им в прагматической роли, как то делают простые люди. - Обыватель довольствуется коллажем из чужих мнений, позиций, языковых повадок. Для того, кто пытается выделить своё мнение, философия становится практическим инструментом, более осязаемым и комфортнее ложащимся в руку, чем, например, молоток для слесаря.
172
Можно знать строение и принципы работы аппаратуры, виртуозно управлять ею - компьютером, станком, автомобилем, - но не быть уверенным до конца, что аппаратура - неживая. Чем сложнее аппарат, чем многообразнее его реакции, тем сильней на краю сознания брезжит впечатление, сходное с получаемым от подлинно живых существ.
Это очень хорошо понимают творцы и ремонтники. Приоритет образа над его источником заметен в отношении ребёнка к игрушке, не только интерактивной, и ещё более - программиста к программе. Живыми начинают казаться даже строчки кода, если ты, терпеливо отслеживая ошибки (но надо говорить скорее о нетерпении, нетерпимости ко всему, что мешает твоему движению к цели), управляешь первыми шагами своего рукописного голема.
173
С возрастом суждения становятся более взвешенными. Если юноша склонен, единожды отмерив, семь раз отрезать, то взрослому человеку уже подходит общепринятый вариант этой пословицы. Что означает, кроме прочего, что с возрастом мы всё меньше действуем - "отрезаем" - и проводим время, лишь "измеряя".
174
В светлой одежде - холодно. Кажется, что ветер дует сквозь тебя.
175
Высокомерие одиночества. Привычка к местности, где ты - самая высокая точка.
176
Блики в зрачках твоей симпатичной собеседницы означают, что мир приходит к каждому из нас уже неполным, сам орган зрения, ещё не восприняв, отбивает от него осколки.
177
Мания величия постигает того, кто устаёт ошибаться.
178
Основой, фоном для человека в городе бывает переживание объёма, подчёркиваемое перспективами скрещений электрических проводов от крыши к крыше, проёмами меж зданий, восходящей, нисходящей ли последовательностью древесных крон, голых или зелёных. Как редко доводится замечать - и удивляться - что этот мир, его цвет и рельеф так же присущи нам, как собственное тело, как тщательно подобранный уют домашней обстановки! В отличие от иной собственности, мы не можем управлять миром улиц, но говорит ли это об отстранённости и даже ненужности? - а мы по большей части относимся к нему так небрежно, непристально, будто отталкивая...
Подчас мы похожи на ребёнка, который долго строил город на берегу, а теперь, непонятно на что обозлившись, лупит палкой по башенкам и остервенело топчет жителей босой ногой.
181
Временами то одна, то другая машина во дворе начинает подвывать, или хныкать, или попискивать. Прилетевшие ещё в начале октября синицы откликаются и, кажется, иногда пробуют подражать.
182
Мысли о червях, пожирающих труп, о трупе, превращающемся в перегной - мысли самого что ни на есть жизнерадостного оптимиста. Пессимист-горожанин представляет, что кусочки кирпича и краски с шелушащегося угла, цветные пластиковые банки, обрывки фотографий и все остальные продукты/жертвы распада - попадают в место, где их ничто не сгложет, где нет святого гниения, и смерть не пресуществляется в жизнь: в абсолютный ад, в пресную и неизменную бесполезность.
183
Оскоплённый чужой гармонией.
184
Еду на работу в полупустой маршрутке. Отвлекаясь ненадолго от окна, замечаю, как от толчков на ухабах шатаются кресла, прогибаются и дрожат опоры поручней. - При всей видимой цельности Продукт остаётся компанией предметов, готовых при первой возможности вновь отправиться каждый в свою сторону.
185
Нетрезвый, возвращался от друзей. В промёрзшем трамвае привиделось, что автоматизировав свой быт - чужими догматами, собственными патологиями и "житейской мудростью", а снаружи - стиральными машинами, общественным транспортом, будильниками, вытряхивающими из кокона сновидений, - мы всё чаще оказываемся между проверкой условия и выполнением оператора, в паузе между стимулом и реакцией, между реакциями, в ожидании стимула. Сидим и ждём, когда мир снова опустит в нас монетку... в ожидании IF, между IF и THEN, после ELSE.
186
Непривычное движение в неровностях свежевыпавшего снега! - это по обочине трусит белый кот.
187
...Думаю о том, что бывает, когда умирает читатель, исчезает материя, в которой воплощается писательское искусство. Греет, что текст, восхищавший меня, остаётся, в какой-то мере остаюсь и я, его пересечение с иными. Текстами здесь оказались: мой город, поездки в другие города, на юг, ломаные линии передвижений, ночные лампы их тупиков. Ни один из этих текстов не исчез. Всё, что в них переменилось, выдаёт тем самым свою малоценность. Я, смертное сочетание бессмертных явлений, не так уж и мелок...
188
Бывает, что храбрость - удел того, кто уже давно не по душе сам себе. Храбрость - как опыт самоотшвыривания.
Другое измерение - примат линии над грифелем: линия настолько важна, настолько зрима, что ты-грифель должен прожить именно её, именно эту связь между А и Б, утром и вечером, сегодня и завтра... может быть, ты раскрошишься, но линию следует начертить. Непререкаемое стремление, вовсе не "долг".
189
Перестаёшь различать правду и неправду, другими словами, то, что "происходит на самом деле", и то, что выпрядаешь из себя самого и тянешь, цепляя паранойю за паранойю, продевая грёзу сквозь мотивации, сворачивая узлы ритуалов. Кто знает, может именно "происходящее на самом деле", за которым ты гоняешься, и есть самый махровый, заскорузлый предрассудок, медведем наваливающийся на тебя извне, царём - выхлёстывающий в тебе раба!...
Можно уважать "чужое мнение", можно пренебрегать им. В первом случае тебя одёргивает чувство самосохранения: не следует заменять своё мнение чужим. Во втором - просыпается чувство власти, простая логика: невозможно выправить чужое мнение по своему шаблону, человек с отсутствием мнения неутилизуем, неспособен к прямому пути. Мифическое "происходящее-на-самом-деле" - это некое совокупное Чужое Мнение, самоочищающееся от шелухи тел. Но даже и этот надличностный колосс наполовину сотворён тобой!
190
Что заставляет искать, поддерживать и менять социальную роль, да хотя бы и внутриличностную? Без роли - пустота. Пустота дышит из щелей между ролями. Из пауз - если они не записаны в сценарии. Понять, что записано там, можно лишь тогда, когда отыграешь...
191
Рассудку противостоит усталость. Рассчитывающий вероятности, таящий оптимизм, ободряющий самим своим движением рассудок оказывается отстранён, его рекомендации игнорируются, их попросту не слышат. Но усталость помогает продвигаться: нужно просто падать туда, вперёд, сквозь проблемы, чуть-чуть шевелясь, оперируя внутри падения, твоя энергия возрастает за счёт кинетической.
192
Сон шагает со мной, как экспрессивный сверстник, разговаривая, жестикулируя, поглощённый своим монологом, толчками локтя направляющий мой путь, но исподволь вытесняющий меня с тротуара. Я вынужден смущённо отцепляться от его руки, натыкаться, заходить справа, слева, оступаясь на траву, спотыкаясь, полы его плаща путают мне ноги, шарф плещет по лицу, и я поддакиваю, поддерживаю улыбку, напрягая в полуобороте давно онемевшую шею, и запинаюсь об его каблук. Сон - дополнительное солнце, мой день - смесь двух свечений, перпендикулярных или, другим словом, несводимых одно к другому.
В будние дни к сну и бодрствованию добавляется третье состояние - рабочий компьютер. Что кому тогда консоль?... Компьютер, легко вскальзывающий в пустое пространство, где должна быть женщина: теперь это пространство, если уж освободится, станет затягивать в себя скорее новый компьютер, чем женщину. Ведь компьютер неплохо оппонирует сну и отличается от вопиющей (сколь зрим этот вопль!) пустоты, что настигает в "реальности".
193
На смену "харизматичным" друзьям и женщинам приходят те, что попроще... И тяжелеет противоречие: жизнь, как мне чудится, совершенно лишена драматизации, они не играют, не кажутся, не пытаются. Наиболее отталкивающим, от чего неуловимо подташнивает, оказывается не-абстрагирование, несклонность к схемам, концепциям, к исследованию, - а к нему меня вновь и вновь побуждает обострённость собственного внимания.
Если твой опыт мышления не разбавлен - пока ещё, никогда ранее, ты подозреваешь, что никогда уже, - то всё больше сомневаешься в существовании других сознаний. Никакая твоя рефлексия не полноценна, потому что невелик зазор между точками зрения. Ты начинаешь пренебрегать мнениями друзей из-за куда большей достоверности собственных, а друзья твои все - неблизкие, неплотские, полупрозрачные на свет.
194
"Боги, снизойдите к нам", - просим мы и топим отчаяние в водке, тоже очищенном продукте, ведь боги - это ректификат наших грёз о мощи, мудрости, любви.
195
Кажется, уезжал. Вернулся, но местности - транзитные или конечные - путешествуют теперь вместе со мной, они рядом, я поминутно касаюсь их: этого переулка, этих сосновых корней, этой линии электропередач. Съедены копчёная рыбина и кедровые орехи - нет, они коллапсировали в точку, расстояние между ними стало бесконечно малым, я обращаюсь к ним, как к ячейкам памяти, построенным скорее на голографическом, чем на цифровом принципе.
196
Мерцает моя лампа: только что включил, и она конвульсирует спросонья. Когда потроха совсем провиснут, она вот так же - только всего разок - ярко вспыхнет и, может быть, лопнет от коснувшегося колбы раскалённого вольфрама.
Который уже вечер наслаждаюсь "Евгением Онегиным" с набоковским комментарием в параллель. В моём издании поэмы превосходные рисунки, слегка сомнамбулические: какие мысли приходят в голову читающему свои стихи Пушкину, читающему стихи Пушкина Набокову, лукавому гению деталей. Отряхиваюсь при этом от презрения к классике, впечатанного в нас в школе. Такое презрение в чём-то сродни непониманию и смеху при встрече с некоторыми устаревшими фактами языка, например, "телогрейкой" на няне Татьяны, - взрослея, мы, обескураженные столь же, мысленно запускаем рой аналогий и, скользя по интерполяциям, наконец-то понимаем услышанное, сдерживаем вульгарный смешок.
Стихи Пушкина содержат тот же процент литературных штампов своего времени, что и любые другие - правда, если говорить о настоящей поэзии. И хотя кажущаяся приторной примесь отпугивала меня в детстве, теперь я прозреваю к лёгкости и тонкому высокомерию тона, к мелодичности и богатству слова, к приглушённой мудрости автора. Но вот что: не пригласи меня Набоков, я не сопереживал бы Пушкину нисколько. Правда... ещё лет в одиннадцать, до того, как изучал "Онегина" в школе, я уже мог рассмотреть звенящий привкус "надменности", "высокомерия"... рассмотреть, разделить, присвоить! - как впредь присваивал жестикуляцию многих и многих строк.
197
Моя роль диктует мне. Роль, что я выбрал, роль, пробуждающаяся по ночам, роль, выбравшая меня. Прочитал что-то в какой-то книге... или увидел в фильме, ведь в детстве довелось смотреть много фильмов... Привычно отождествил видимое и видящего, изображение и себя, слился, принял зазеркальное причастие... о, сколько же изображений живут во мне! по скольким шаблонам выровнено моё содержимое!
198
Тот, кто избавляется от шума, выделяя сигнал, приходит к мысли, что обилие сигнала-значения становится шумом следующего порядка, в котором в поисках сырья будет прокладывать штреки потомок.
199
Простоватый человек привык к однозначному прочтению жизни - и у него не зыбнет под ногами. Болезнь, вызываемая образованием, шире - познанием, особенно воодушевлённым познанием, познанием-от-всего-сердца: мания многозначности, мания контекста и, как следствие, усложнение реакций, приоритет торможения над стимулом.
200
Первому написанному слову предшествует удручённость ретроспективой. Перед словом производимым, пока что последним, незримым вестником бежит пустота перспективы. Знание будущего бесполезно, появляется желание сбить ход этого механизма.
Стоит пробовать жить настоящим. Комкать и выбрасывать ошибки, ведь они, после вердикта об ошибочности, уже прошлое. Не проверять события на прочность прежде, чем они совершатся, потому что проверкой нарушишь их течение.