Ехал по дороге всадник. Ехал молча. Ветер полей насвистывал ему весёлые гимны, журчала и поплёскивала река, а над ней - глухо бормотали под копытами доски моста. Ночью, когда звёзды все разом начинают подмигивать и расчёсывать свой серебряный мех, тихо шептали сосны - и качали во тьме разлапистыми ветками. Всадник слушал эти простые звуки и был доволен, - ни к чему добавлять к ним собственную песню, она может оказаться совсем не благозвучной. К тому же люди, поющие вслух, - это обычно орава пьяниц, вываливающихся заполночь из кабака.
Всадник ехал вперёд. Куда? Вон до того холма. За ним - холм повыше, и ещё, и ещё, а когда эта лестница на полпути к небесам оборвётся, раскинутся дали, зелёными волнами уходящие к горизонту, - что ж, придётся ехать до горизонта... Часты были на пути большие города. Всадник привязывал коня и бродил по рынку, всматривался в лица - девушки ему улыбались, - и ещё он пылко торговался, заставляя отдавать жареных кур и бутылки с сидром совсем задёшево. А после - снова дорога.
Всадник знал, что нет ничего равного дороге. Как оценить предрассветные часы, когда над тёмной бесконечностью полей зыблется бесконечность другая, где в сапфировом плавают чистые звёзды? Какими винами разбавить жёсткое крошево ливня, какой музыкой заглушить рваные вопли молний, и каким танцем перещеголять извивы их фиолетовых талий? Чем заменить то растрёпанные, то разглаженные в половину лазури перья высотных облаков? Всадник скакал наперегонки с ветром. В полночь замшелые стволы толпились вкруг костерка, на уголья капал жир, и от запахов трапезы облизывались даже старые пни. Бывало, что лес тянулся слишком долго, дорога петляла, поворот за поворотом вставали чёрные ели - и тогда всадник вдруг замечал странные вещи, сбивался со счёта: сколько ног у его коня? двенадцать? и каждая - тонкая и многосуставчатая? и везёт его уже не конь, а паук, а то и просто слизистый горб, перебирающий в пыли краем-бахромой? и сам он - кто? уж не птичья ли лапа торчит из рукава, а вместо лица - не гладкое ли зеркало?
Всадник останавливался на ажурных, коротких, как вскрик, мостах - внизу, в глубине оврагов и лощин застыли сплетения блестящего и тёмного металла, будто искорёженные внутренним взрывом. В знойный полдень открывалась поляна - и всадник пришпоривал коня: в траве топотал каменный хоровод, прыгали, прыгали друг за другом большие и маленькие валуны, подставляя солнцу бархатистые спинки. И ещё: среди ночи, из ниоткуда, налетал двойной поток красноглазых и быстрых, не касающихся земли повозок - сдерживая коня, всадник заглядывал в их освещённые окна, - и всё исчезало вмиг. А горизонт был всё так же далёк... Всадник усмехался - ведь горизонт тоже был в пути вместе с ним.
Однажды утром, проснувшись, всадник нашёл у исходящего дымком кострища тело человека в удивительно знакомой одежде - и понял, что умер. Он вспомнил, что такое уже бывало. Немного отъехав, всадник захотел вернуться и похоронить тело, но никак не мог найти свою стоянку, - и это всё тоже повторялось, как повторялась расцветка оперения дичи, которую он убил вчера и убьёт завтра. Только дорога, ландшафты и облака были всегда разными, новыми и новыми, сладостно непрерывен был их ряд. Луга. Город в ожерелье садов, роняющих в ветер белые лепестки - и осенние листья. Безоблачная глубина небес. Горизонт, наточенный солнцем, - он манит всадника вперёд, всё вперёд, по пыльной полоске дороги.