Максимилиа́н Карл Эми́ль Ве́бер (нем. Maximilian Carl Emil Weber; 21 апреля 1864, Эрфурт, Пруссия - 14 июня 1920, Мюнхен, Германия), известный как Макс Вебер (нем. Max Weber) - немецкий социолог, философ, историк, политический экономист.
Идеи Вебера оказали значительное влияние на развитие общественных наук, в особенности - социологии. Наряду с Эмилем Дюркгеймом и Карлом Марксом Вебер считается одним из основоположников социологической науки
Вебер ввёл в научный оборот термин "социальное действие". Учёный был последовательным сторонником методов антипозитивизма, утверждая, что для исследования социальных действий лучше подходит не чисто эмпирический, но "объясняющий", "интерпретирующий" метод. В рамках основанной на нём концепции понимающей социологии учёный пытался не только рассмотреть то или иное социальное действие, но также распознать цель и смысл происходящего с точки зрения вовлечённых индивидов.
Вебер определил государство как некоторый институт, который обладает монополией на легитимное применение насилия.
После начала Первой мировой войны пятидесятилетний Вебер добровольно поступил на военную службу и был назначен офицером резерва.
В самом начале войны он разделял взгляды националистов и поддерживал идею ведения военных действий. В то же время он считал, что участие в войне является обязанностью Германии как одного из ведущих государств. Позже позиция Вебера кардинально изменилась и учёный стал одним из последовательных критиков дальнейшей экспансии империи и военной политики короля
Вебер хорошо понимал устройство политической системы США и выступал за создание выборного мощного института президентства, который служил бы противовесом бюрократической власти. Спорным является мнение о том, что Вебер настаивал на закреплении в документе чрезвычайных полномочий президента. Статья 48 Веймарской конституции действительно содержит подобное положение, которое было впоследствии использовано Адольфом Гитлером для подрыва других конституционных норм, подавления оппозиции и установления тоталитарного режима
В целом Вебер поддерживал стремление к построению объективной системы общественно-научных знаний, хотя и считал эту цель недостижимой.
"Не существует совершенно никакого "объективного" научного анализа культуры... Всё знание культурной действительности... всегда является знанием, искажённым точкой зрения. ..."объективный" анализ культурных событий, проводимый в соответствии с тезисом о том, что идеалом науки является редукция эмпирической действительности до "законов", бессмысленнен... [поскольку]... знание законов общества не равнозначно знанию общественной действительности, но является скорее одним из многих способов, которые наш разум использует для достижения этой цели [знания]"
Он различал понятия социального действия и социального поведения.
Социальным действием, пишет Вебер, считается действие, которое по смыслу соотносится с действиями других людей и ориентируется на них[57]. Так, Вебер выделяет 2 признака социального действия:
осмысленный характер;
ориентация на ожидаемую реакцию других лиц.
Вебер выделяет четыре типа социального действия в порядке убывания их осмысленности и осмысляемости:
целерациональное - когда предметы или люди трактуются как средства для достижения собственных рациональных целей.
Субъект точно представляет цель и выбирает оптимальный вариант её достижения. Это чистая модель формально-инструментальной жизненной ориентации, такие действия чаще всего встречаются в сфере экономической практики;
ценностно-рациональное - определяется осознанной верой в ценность определённого действия независимо от его успеха, совершается во имя какой-либо ценности, причем её достижение оказывается важнее побочных последствий: капитан последним покидает тонущий корабль;
традиционное - определяется традицией или привычкой.
Индивид просто воспроизводит тот шаблон социальной активности, который использовался в подобных ситуациях ранее им или окружающими: крестьянин едет на ярмарку в то же время, что и его отцы и деды.
аффективное - определяется эмоциями
Вебер считал, что политика - не место для праведников, и что политик должен соответствовать этике убеждений и этике ответственности, то есть быть верным своим идеалам и отвечать за свои действия. Политическая деятельность, писал социолог, требует от человека страсти к своему занятию и способности дистанцироваться от объекта своего управления.
Вебер выделил три идеальных типа политической власти:
харизматический, характерный для семейных и религиозных властных институтов;
традиционный, свойственный патриархальным обществам и феодализму;
рационально-легальный, присущий современному государству и бюрократии
Учёный выделил некоторые необходимые условия формирования бюрократического аппарата:
увеличение администрируемой территории и числа подконтрольных лиц;
повышение сложности выполнения административных заданий;
появление монетарной экономики, в которой происходит активное обращение денежных средств
Чиновники в модели учёного должны получать квалифицированное обучение и продвигаться по службе исключительно на основании профессиональной зрелости, уровень которой должен определяться не отдельными субъектами, но группами экспертов.
"Решающим аргументом, определяющим превосходство бюрократической организации, является её чисто техническое превосходство над любой другой формой организации"
Вебер сформулировал трёхкомпонентную теорию стратификации, в которой выделил класс, социальный статус и принадлежность к политической партии в качестве основных характеристик положения индивида в общественной иерархии
Критика
Гипотезы Вебера глубоко специфичны для тех исторических периодов, которые он анализировал. Обобщение этих выводов на более крупные периоды представляется затруднительным
***
( Ш. - надеюсь Вы умеете читать подобные "шедевры" . В любом случае знать чужое мышление и ВЫВОДЫ - всегда полезно . До сих пор удивляюсь КАК Маркс , Энгельс нас клеймили ( Клинтон с прочими фашистами отдыхает ... ) . А мы Их идеологию принимали как ОПРЕДЕЛЯЮЩУЮ для Нашего развития .
Кроме того этот текст найти не просто . Так чтобы Вам , любознательным ... не искать . )
http://aldonkustbunker.blogspot.ru/
Alexander Kustarev - Александр Кустарев
Макс Вебер. К состоянию буржуазной демократии в России (полный текст)
МАКС ВЕБЕР
К СОСТОЯНИЮ БУРЖУАЗНОЙ ДЕМОКРАТИИ В РОССИИ
Перевод с немецкого Александра Кустарёва
Мы только что ознакомились с кратким изложением проекта российской Конституции. Я позволю себе теперь высказать некоторые мысли относительно политического движения, предложившего этот проект.[1] Как он скажется на дальнейшей политической жизни, еще будет видно. Но для нас интересно, что он отражает определенное политическое мышление чрезвычайно деятельной и идеалистически настроенной группы русских патриотов Им приходится работать в крайне тяжелых условиях и, каковы бы ни были результаты их усилий, на их стороне все наши симпатии. Мы глубоко сочувствуем им даже несмотря на то, что они часто резко враждебны немецкой культуре (на русской земле) и, по большей части, так же политически враждебны Германии.[2]
Проект конституции разработан "Союзом освобождения", и был одним из проектов, обсуждавшихся на земских съездах. Несколько слов об этих институтах - носителях либеральных и демократических тенденций. "Союз освобождения" был задуман в Шварцвальде, куда летом 1903 года приехала, якобы на отдых, группа русских политиков.[3] Председательствовал тверской помещик Петрункевич, который в свое время распоряжением Плеве был исключен из Тверского земства. Официально "Союз" был оформлен в январе 1904 года в Петербурге. В "Союзе" приняли участие представители самых разных политических течений, от земских конституционалистов до социалистов-революционров. В нем не было только тех, кто официально называл себя социал-демократами. Примерно 1/3 участников Союза земцы, остальные представляют разные варианты интеллигенции. Главный орган движения - двухнедельный журнал "Освобождение" С 1902 года он издавался в Штуттгарте. После достойных сожаления репрессий германской полиции он переехал в Париж. В условиях преследования он имел 4 тысячи подписчиков за границей и по некоторым оценкам вдвое /?/ больше в самой России.Расходы на его содержание были, вероятно, весьма значительны, в особенности из-за необходимости доставлять его контрабандой в Россию. Его последовательная редакционная политика в духе "буржуазной демократии" (в самом широком смысле слова) стремилась вытеснить "народническую" романтику из сознания общественных реформаторов, и следует очень высоко оценить эти усилия. Сам Петр Струве, хорошо знакомый читателям этого журнала, где он публиковался раньше(Band V, s.498, VI,s.172,630,VII,s.350, XIV,s.221),находясь под сильным влиянием Маркса, хорошо знал капитализм и сделал своей главной задачей борьбу против этих романтических иллюзий.[4] У Союза не было денег для собственной ежедневной газеты. Поэтому он оказывал моральную и денежную помощь другим изданиям.Неоднородность состава и вынужденная конспирация несомненно ослабили Союз, но это отчасти возмещалось его сплоченностью.[5] С осени 1904 года рядом с "Союзом освобождения" появились такие организации как земства и думы[6]. Теперь обе корпорации выбираются раз в три года. В выборах участвуют только имущие классы деревни и города.Выборы проводятся по сословным куриям и многоступенчаты. Выбираются уездные и губернские земства.Земские собрания избирают из своей среды постоянно действующие "управы", аналогичные нашим магистратам. Должности председателя и двух-пяти членов управы платные; остальные же должности в земских собраниях почетны, то есть их исполнение не вознаграждается. С осени 1904 года, вопреки законодательному запрету, представители губернских земств и дум больших городов стали собираться на "всероссийские съезды" которые до нынешнего времени и оставались главной ареной конституционно-демкратического движения, все больше доминировавшего на этихъ съездах. В первом земском съезде участвовали только 2О губерний.. Правительство Святополк-Мирского не знало, как поступить. Сначала съезд был разрешен, при условии, что его проведут не в Петербурге и не в Москве. В последний момент, однако, правительство запретило съезд. Участники съезда в Петербурге, как и следующего съезда в Москве собрались вопреки запрету и отказались разойтись по требованию полиции, даже не позволив полиции составить протокол. До съездов либеральное движение вело себя еще очень неуверенно, но с началом съездов почувствовало свою силу. Перед первым съездом не надеялись больше чем на 14 голосов в пользу так называемых "11 пунктов"[7]. На самом деле требование народного представительства прошло почти единогласно; против голосовал только граф Стенбок-Фермор из Херсона. Лишь меньшинство во главе с Шиповым (27 делегатов) предлагало для представительного органа "частичное участие в законодательстве" Резолюция была передана не прямо Царю, но премьер-министру Святополк-Мирскому и, поскольку съезд не был легальным, от имени губернских земств, которым она предварительно была направлена для обсуждения. Версию резолюции, пришедшую из Черниговского земства, Царь, как говорили, назвал "дерзкой". Следующий съезд состоялся в феврале 1905 года. А на съезде в апреле 1905 года были представлены только 2/3 губерний. В мае оба главных движения - конституционные демократы и славянофилы - заседали отдельно. Под впечатлением разгрома в Цусиме они провели "коалиционный съезд"(24-25 мая по старому стилю), отправивший депутацию в Петергоф (6 июня). Участников июньского съезда Царь назвал "болтунами". Это был последний съезд, который полиция в известном смысле считала "нелегальным"(при съезде находился чиновник по особым поручениям). Сентябрьский съезд для обсуждения проекта Булыгинской думы заседал открыто, так же как и съезд после обнародования Октябрьского манифеста, проходивший 6-13 ноября. Он заявил, что выразит "доверие" графу Витте только на определенных "условиях". Этот съезд подробно освещала и немецкая пресса. На первых съездах были только представители земств. Городские думы проводили собсвенные совещания, и лишь съезд в июле был всеобщим - отсутствовали только некоторые особенно реакционные думы. Перед каждым съездом, а в июле 1905 года после съезда, группа конституционных демократов проводила отдельные заседания. Возможность опираться на земские организации была очень удобной для либерального движения. Во-первых,так оно обретало легальную форму. С этой территории правительство, по крайней мере теперь, не рискнуло бы либералов удалить. Об этом свидетельствует опыт Московского земства, о чем мы упомянем ниже. Во-вторых, в распоряжении либералов были управы. Сами земства собирались только раз в году, обычно поздней осенью, но управы работали круглый год На их-то основе и готовились резолюции к съездам. Это было особенно важно, поскольку официальные председатели губернских и уездных собраний согласно закону выбирались из дворянского сословия и почти повсюду были реакционно настроены. Ведущую роль во "Всероссийском съезде" взяла на себя Московская управа. Уже в 1902-3 годах она под руководством Шипова занималась межземскими делами, не носившими тогда еще политического характера. Способности Московского земства политически руководить съездами содействовал, не желая того, сам Плеве, когда он сместил умеренно-либерального славянофила Шипова за противодействия земства произволу правительства. Это смещение сделало Шипова на какое-то время популярным. Между тем, на место Шипова был выбран радикал Головин. Незадолго до этого Плеве совершенно обезглавил Тверское земство, лишив его ведущих активистов Петрункевича, де Роберти и других, и на этот раз он попросту не решился вмешаться. И по мнению самих участников съездов , если бы Шипов был во главе Московской управы, вряд ли бы съезды прошли так, как они прошли при Головине. Что касается социального состава земских либералов, то он определялся избирательной системой. Выборы в земства и думы прводились по имущественным и сословным куриям, а чтобы быть избранным в земство, нужно было удовлетворить имущественный ценз. Есть разные способы обходить эти ограничения. В свое время в Берлине социал-демокрыты придумали регистрировать как собственников тех, кому принадлежала одна сотая какой-либо недвижимости и оформляли фиктивные документы на эту недвижимость. Примерно то же самое делалось в России. Фиктивные документы о передаче недвижимости использовались в тех случаях, когда в земство или думу надо было провести специалиста, чтобы он активно участвовал в той или иной реформе управления.В результате мы видим на земских съездах рядом с либеральными землевладельцами цвет российской академической интеллиганции и политической публицистики,[8] во всяком случае либеральной. И если тут вообще уместны аналогии, то земские съезды по своему составу больше всего напоминают Учредительный парламент во Франкфурте 1848 года или Франкфуртское (не Берлинское) национальное собрание.Кроме 34 губерний, где существовали земские организации, для целей прелставительства на съездах была создана избирательная процедура через существующие аграрные и другие союзы, но ее детали мне не известны. Так или иначе, на последних земских съездах были представители от неорганизованных областей наряду с Сибирью и Закавказьем, а на ноябрьском съезде и представители Польши. Но вообще на съездах никогда не была представлена вся страна, потому что некотогрые земства и думы, как, например, Киев, сами отказывались от участия, а некоторые, как, например, Петербург,были представлены лишь несколькими делегатами. Тем более что не малое число уездных земств были попросту реакционны.
Некоторые земские, исполнявшие службу бесплатно ("деятели" в отличие от гласных) представляли главным образом "буржуазную" интеллигенцию, которую следует понимать не как экономичесий класс, а как социальный слой с определенным образом жизни и уровнем образования. А влияние "буржуазии" как таковой, в особенности крупных промышленников, было в земствах сравнительно незаметно. Уже 11 марта 1905 года представители Центрального района во главе с Морозовым(Москва), петербургского крупного капитала во главе с Нобелем, южнорусских горнопромышленников во главе с Ардаковым на аудиенции у министра Булыгина выражали сомнения в том, что представители земств и дум выражают все "общественное мнение". Земские либералы не имели обычно экономических интересов и были поэтому носителями политического и социально-политического идеализма. А такое умонастроение, как показывает судьба социал-националистов (в Германии - А.К.), в наше время не легко организовать в общественное движение. В России их называют "вторым элементом" земской структуры, в отличие от пролетароидной интеллигенции - мелкого земского чиновничества, которых Плеве брюзгливо и неприязненно назвал "третьим элементом".Вместе с другими социальными слоями, в основном, хотя и не исключительно, того же разбора, они организовались в "Союз Союзов". К этому "третьему элементу" принадлежат, по некоторым оценкам, около 50 тысяч бюрократов, которые вместе с управами обеспечивают земскую рабочую рутину.[9]
Часто смеются над "педантизмом", характерным для радикальных идеологов этого слоя. Иностранец, глядя на массу земской статистики, может, конечно, придти в отчаяние от невозможности ориентироваться в этом море и понять, что тут важно и что нет. Но в то же время идеализм и бескорыстие земских работников, единственной группы, действительно "живущей с народом одной жизнью", есть, возможно, самое лучшее и достойное уважения в сегодняшней России.
Из "Союза освобождения" и земских конституционалистов выросла конституционно-демократическая партия. Июльский земский съезд поручил 40 делегатам переговоры с делегатами "Союза освобождения" и "Союза союзов". "Союз освобождения" принял встречное решение, и 12-18 октября по старому стилю в Москве партия была создана.Программа партии была опубликована в Љ41 "Права".Город был тогда отрезан от внешнего мира стачками, и детали этого события были мне недоступны. Достоверно, что взгляды участников "Союза союзов" не позволили им прикнуть к умеренной новой партии. "Союз освобождения" был соответственно распущен. Петербургская группа не пожелала присоединиться к партии. А когда профессора Милюков и Струве подали заявление о вступлении в партию, они подверглись жестоким нападкам; профессора Струве при этом называли "знатным иностранцем". Особенно энергично выступала против Струве г-жа Екатерина Кускова. В декабре петербкргская группа реорганизовалась в социально-политический клуб. По некоторым сообщениям Струве в ответ на это основал общество по образцу английских фабианцев.Таким образом, элементы, объединенные до сих пор в "Союзе освобождения", разошлись в разные стороны. "Буржуазная" интеллигенция осталась костяком земской партии, а "пролетароидная", представленная в "Союзе Союзов" пошла своим путем.
Упомянутый уже апрельский земский съезд принял за основу проект конституции, представленный несколькими "освобожденцами" (его мы и будем обсуждать в дальнейшем) и назначил комиссию для его доработки. Результат этой работы теперь издан в Париже издательством "Освобождение", ныне уже закрытым. Озаглавлен он так же как и проект, обсуждаемый нами. Расхождения между двумя вариантами незначительны, за исключением двух важных моментов. В новом проекте нет "Верховного суда" и вообще не обсуждаются финляндский и польский вопросы. Этот измененный вариант был принят в целом июльским съездом против 7 голосов. За местными органами самоуправления сохранено право его дальнейшего обсуждения.Либералы после этого не предлагали никаких других проектов. Говорят, свой проект предложила "Партия правового порядка", но до меня он не дошел.
Проект, который мы собираемся обсуждать, вполне можно упрекнуть в том, что он совершенно лишен "исторической логики". В самом деле, подобный экстракт из современного интернационального конституционного права выглядит в данном случае как явление "внеисторическое". Впрочем, что можно считать в сегодняшней России подлинно "историческим"? Исключим Церковь и крестьянскую общину. Не останется ничего, кроме абсолютной власти Царя, унаследованной от татарских времен; то есть системы власти, которая после распада "органической" структуры, определявшей облик России ХVII-XVIII веков, буквально повисла в воздухе свободы, принесенной сюда ветром, вопреки всякой исторической логике. Страна, еще каких-то 100 лет назад напоминавшая своими наиболее укорененными в национальной традиции институтами монархию Диоклетиана, не может найти такую формулу реформы, которая имела бы местные "исторические" корни и была бы при этом жизнеспособной. Земство - современный орган самоуправления, существующий уже 4О лет. За это время он был уже однажды перестроен. Поначалу в земствах были представлены только землевладельцы, включая крестьян. Теперь это многосословный институт, что и отражено в его структуре.Судить о достижениях земств я не берусь. Судить об этом по состоянию дорог и мостов, как это обычно делают западноевропейские путешественники, как в Америке, недопустимо по тем же экономическим соображениям. Для России вера в "систему" и значение, придаваемое всеобщей теории, как известно, намного более характерна чем для Америки. Но обе страны похожи друг на друга в том отношении, что и там и там местное самоуправление сильно занято народным образованием. А идеализм российских земцев и их готовность на материальные жертвы ради высоких целей заслуживают глубокого уважения; этим они кстати напоминают восточнопрусских сословных представителей образца 1847 года. Даже в теперешнем плачевном состоянии и разрываясь между самыми разнообразными видами деятельности - народными школами, медицинским и ветеринарным обслуживанием, строительством дорог, налогообложением, статистикой, земледельческим образованием и призрением - земства все же демонстрируют вопреки всем трудностям замечательные достижения (насколько позволяют судить материалы доступные заграницей).[10] И это должно бы положить конец все еще слышным разговорам о том, что русские якобы "не созрели" для управления в условиях свободы. Понятно, что по сравнению с земствами "государственная власть", несмотря на все свое превосходство по части бюрократической техники[11] кажется попросту паразитом , единственный смысл которого в том, чтобы поддерживать существующий баланс политических сил в обществе. У нее нет почти никаких функций, кроме некоторой финансовой политики, и она смотрит с глубоким недоверием на своих конкурентов.[12] Поэтому земствам пришлось добывать свои успехи в борьбе с постоянным сопротивлением государственной полиции, от которой зависело выполнение принятых земствами решений. Ревность государства ощущалась все сильнее и в конце концов стала постоянной помехой. Государство, например, запрещало увеличить налоговые отчисления на школы, создать благотворительную организацию рядом с насквозь коррумпированным государственным Красным крестом во время войны, а также пыталось перевести в свое ведомство работу по призрению. Земства все больше и больше превращались в пассивные целевые объединения, выполняющие предписания правительства и вынужденные нести тяготы, возложенные на них тем же правительством. Распространение земской системы на Малороссию и Белоруссию не состоялось.[13] И, наконец, Плеве в последние годы своего правления обнаружил серьезные намерения вообще разрушить земскую систему и заменить ее государственной бюрократией.
После всего сказанного странно выглядит то, что в проекте конституции нет ни малейшей попытки конституционно определить сферу компетенции и полномочной власти земства. Иными словами проект не решает вопрос, бывший центральным в политической жизни последних 25 лет: а именно, должно ли земство быть корпорацией местных интересов, исполнителем полномочий государства или пассивным целевым союзом. Все эти варианты возможны при "демократическом" способе правления. То что проект даже не пытается обеспечить
конституционный статус самоуправления выглядит особенно странно , поскольку эту задачу уже попробовал остроумно решить прогрессивный публицист Драноманов в своем проекте для Малороссии в 1884 году.[14] Его проект гарантирует полномочия представительных институтов деревни, города, волости, округа и области ясно оговаривая их контроль над инструментами принуждения и в конце концов даже над собственными вооруженными силами. Наместник сохраняет право налагать через суд вето на неконституционные решения местных властей. Депутаты в органы самоуправления, а также представители 19 областей в двухпалатную государственную Думу или "федеральное собрание" получают от изберателей императивные мандаты, но также могут быть в любое время отозваны.Предусмотрено также право органов самоуправления оспаривать в суде конституционность государственных законов. Для "федерального собрания" ("Coюзной Думы") Драгоманов заимствовал элементы сената Соединенных Штатов, Швейцарской системы, верхней палаты немецкого Парлламента - Бундесрата. Проект ж, который мы теперь обсуждаем, касается только двух палат Думы; выборы в них должны быть "всеобщими равными прямыми тыйными" В нижнюю палату Думы депутаты идут от населения, а в Верхнюю от земств, причем замства оказываются здесь коммунальной корпорацией, чья компетенция н определена как исключающая компетенцию центральной власти. Очевидно, что авторы проекта думали о том же типе избирательного права и в связи с земствами. Позднее мы увидим, чем объясняется эта сдержанность.Дело в том что вопрос о децентрализации теснопереплетен с проблемой национальностей. Тем не менее то обстоятельство, что проект так или иначе связан с земством, обеспечивает всей коллизии ту меру "историзма", которая возможна при данных обстоятельствах. Программа же конституционных демократов пока возвращает нас к идеям Драгоманова, возможно, вполне бессознательно. Например, к самоуправлению переходят все сферы государственного управления, "кроме тех что по нынешним временам действительно должны находиться только в руках центральной власти" - параграф 22 проекта. А согласно параграфу 23 полномочия представителей центральной власти на местах ограничиваются правом вето на противозаконные действия местных властей. Это и есть главный принцип, который отстаивает партия.
Конституционные демократы безусловно поддерживают принцип "всеобщих равных прямых тайных выборов". Это отличает их от других, более правых конституционных групп., поддерживающих цензовый принцип или непрямое голосование.[15] А также от антибюрократической славянофильской группы Шипова с ее предложением создать на основе существующих земств совещательный орган народного представительства для контроля над финансами.[16] Требование такого избирательного права - самый дискуссионный элемент проекта. После того как правительство 25 лет неустанно дискредитировало земство и поскольку в проекте нет больше ничего исторического, для демократов такая избирательная система - естественная компенсация, есть и еще одно обстоятельство, ныне повсюду мешающее сторонникам принципиальных реформ. Капитализм, порождающий классы, делает для реформаторов невозможным откровенно и с чистой совестью соглашаться на ступенчатое /вероятно, цензовое - А.К./ избирательное право. Противоречия между классовыми интересами в обществе и классовое положение в обществе пролетариата наносят специфически буржуазным реформам удар ножом в спину. Такова повсюду судьба реформаторов. Ведь только если в обществе преобладает ремесло, у массы трудящихся остается, по крайней мере теоретически, шанс сохранять "самостоятельность", и тогда можно, не кривя душой, считать, что, несмотря на цензовые ограничения избирательного права, все, включая "несамостоятельных", будут так или иначе представлены. В России городские "средние сословия" в западноевропейском смысле этого слова были очень слабы, не только по историческим причинам. Но теперь, когда капитализм и здесь начал свою работу, всякая защита избирательного ценза означает для реформаторов одно: они остаются офицерами без солдат.Рабочие в городах, разумеется, никогда не дали бы себя на этом провести.А в сельской местности, там где существует община, цензовое избирательное право потребовало бы значительного произвола: община признает равное право голоса за каждым главой домохозяйства - это его "историческое" право.Автократическое правительство еще могло бы, если бы действовало своевременно, навязать обществу какую-то схему ограниченного избирательного права,например с образовательным цензом или с правом больше чем на один голос. Но партия Реформы могла предложить только то, что она и предложила в проекте. Если бы она поступила иначе, автократия получила бы возможность при первом же сопротивлении со стороны Думы использовать против Думы рабочих. Старый режим долгие годы прибегал к этой тактике (по меньшей мере с видимым успехом) чтобы запугать подозрительно относящиеся к либералам имущие классы. А если бы демократическая партия согласилась на полное или частичное цензовое отстранение от выборов крестьянской массы, то реакция получила бы на свою сторону и крестьян, поскольку ненависть сельских масс обернулась бы против "цензовой" элиты - помещиков и прежде всего кулаков и других групп "сельской буржуазии". Крестьянство никоим образом не считало Царя виновником своих бедствий. Злодеями в их глазах были до сих пор чиновники и в будущем стала бы Дума, в которой широкие крестьянские массы, поставленные цензом н и ж е любой группы городского пролетариата, не принимали бы никакого участия. Уже теперь реакционная аристократия и государственное чиновничество упорно распространяют слухи, что цель либералов - не допустить крестьян в Думу. Особенно отчетливо эта демагогическая политика проявилась в проекте Булыгинской Думы[17]. По манифесту от 6(19) августа избирается орган, консультирующий законодательство и контролирующий государственные счета. Выборы идут таким порядком. В 26 больших городах и в губернских избрательных собраниях выбираются выборщики. А те уже выбирают депутатов в Думу, причем из своей среды, чтобы в Думу попало поменьше интеллигенции. В губерниях учреждены три курии: /1/крупные частные землевладельцы, /2/города,/3/крестьянство. Это деление выглядит в каждой губернии по своему.[18] В первых двух куриях установлен весьма плутократический ценз.[19] Рабочие в результате почти полностью лишены голоса. А выборщики от крестьян выбираются на волостных сходах, где все домохозяева равны. Иными словами, ценза не существует только для крестьян, то есть самой неграмотной части населения.Кроме того, выборщики от крестьян, в отличие от других курий, могут выбрать из своей среды одного депутата до того как они будут выбирать остальных депутатов вместе с остальными выборщиками. Таким образом, у крестьян в Думе лишний 51 представитель (по числу губерний в Европейской России), а в корпусе выборщиков вместе с цензовиками по землевладению они составляют больше 2/3. Манифест 17(30) октября постановляет "раз и навсегда", что впредь ни один закон не вступит в силу без согласия Думы, что в оставшееся время нужно предоставить избирательное право всем, кто "до сих пор был его лишен" и что "вновь созданный законодательный порядок" позаботится о "дальнейшем развитии" "основы" "общего" избирательного права.[20] Поэтому совершенно правильно Пишет Петр Струве в предисловии к проекту Конституции, что любая другая избирательная система в России уже "опоздала". Идея "прав человека" и требование "четырехстепенного"(всеобщее прямое тайное равное гососование - А.К.) избирательного права - вот на какой основе объединились в "Союзе освобождения" радикальная буржуазная и пролетароидная интеллигенция (часть последней составляли социалисты-революционеры). Непреклонная решимость держаться этих идей только и спасала интеллигенцию от раскола
Но отвлечемся, если это в наших силах, хотя бы на секунду от этой ситуации. И тогда даже убежденный демократ или социал-демократ усомнится в том, что разумно провозглашать первоочередной задачей такое избирательное право в такой стране и в такоймомент.[21]
Каковы же будут последствия такого избирательного права? это самый больной вопрос, и тут высказываются самые разные точки зрения. Прежде всего есть сомнения, не опасно ли фактически передавать земства под контроль самой неграмотной части населения, как бы ни была настоятельна необходимость усилить представительство крестьянства, которое теперь в земствах в меньшинстве и полностью лишено влияния.[22] В этом случае скорее всего неизбежна полная бюрократизация земского управления и, как бы ни были значительны достижения "третьего элемента", он станет лишь проводником централизации по французскому образцу. Экономическая независимость тех, для кого работа в земстве была почетной обязанностью, гарантировала независимость земства в целом от "верхних инстанций". А при рырешнем хозяйственном порядке не допустила бы и вмешательства любого парламентарного партийного правительства, пока крестьяне связаны аграрным коммунизмом своих общин. Взгляды на то, какие последствия будет иметь всеобщее равное избирательное право для Думы, тоже расходятся. Я знаю русских демократов, которые, например, говорят:fiat justitia, pereat mundus. Иными словами, пусть массы угрожают культурному прогрессу, мы должны думать только о справедливости. Наш долг - предоставить народу избирательное право и, таким образом сделать его ответственным за собственные действия. Дескать, даже крайняя охлократия будет не так страшна, как "черная сотня", нанятая чиновничеством, почуявшим, что его власть - под угрозой. Как бы то ни было, лучше погрузиться в культурные сумерки на несколько поколений, чем допустить политическую несправедливость. Будем надеяться, говорят эти демократы, что со временем воспитательная сила избирательного права принесет должные плоды. В подобных взглядах стихийно выражается вера Соловьева в этически-религиозное своеобразие политической миссии русского духа, на что мне прямо указал один из представителей подобных взглядов. Абсолютное неприятие "этики успеха" даже в приложении к политической сфере в данном случае означает: возможна только борьба за "правду", или, иначе говоря, "святое самоотрицание". Но коль скоро то, что считается положительным "долгом" исполнено, этический вакуум заполняется библейской заповедью, глубоко укоренившейся в душе всего русского народа, а не только таких людей как Толстой, заповеди "непротивления злу насилием". Резкие смены бешеной активности и полного подчинения обстоятельствам вытекают из того, что этически нейтральное не признается существующим или чем-то таким, что может иметь "ценность", а, стало быть, и заслуживать активности. Этот подход свойствен панморализму соловьевской доктрины "святости", так же как и этически ориентированной демократии. Между тем, рядом с этими идеологическими экстремистами мы видим немало думающих иначе - их, вероятно, даже большинство. Они, как и некоторые иностранные наблюдатели допускают что конституционные намерения нынешнего режима искренни, и видят доказательство этому как раз в том, что режим не хочет давать избирательное право политически необразованным массам.Но некоторые из вождей русской демократии настаивают, что есть особо важные экономические причины, в силу которых массы, получив избирательное право, неизбежно будут следовать - -политически и культурно - идеалам свободы. Общий аргумент сводится к указанию на воспитательную функцию избирательного права, которая, впрочем, коль скоро речь идет о равномизбирательном праве, может реализоваться лишь при условии известных "исторически-эволюционных" предпосылок. Чисто же политическая аргументация ограничивается указанием (в преамбуле к проекту конституции) на политический опыт Болгарии, где введение всеобщего избирательного права, по мнению авторов проекта, было успешным. При этом забывают об отличии малой страны от великой нации, вынужденной иметь свою "мировую" политику, и об отличии традиционного положения священного - в национальном и религиозном отношении- русского Царя от наемно-импортированной болгарской монархии.
Теперь следует категорически подчеркнуть, что во всех других отношениях (кроме избирательного права- А.К.) проект конституции вовсе не отличается "радикальным" характером. Авторы отвергают с полным основанием модные ныне разговоры о том, что парламентаризм - это "пережиток"[23], но проект конституции в целом щадит положение Царя.[24] В нем не нашлось места для выборных служащих, кроме "мировых судей"[25]. Он не знает парламентского суверенитета на английский манер. Ему чужда также идея господства марламентского большинства во французском стиле. Эта оглядка на монарха отличает конституционных демократов от более левых радикальных групп. Последние, если они и не республиканцы, хотят все же обечпечить принцип народного суверенитета созывом учредительного собрания и с помощью контроля парламента над ходом политической жизни[26]. Готовность КД сохранить монархию объясняется не только "реальнополитической" необходимостью, но и убеждением, что только монархия олицетворяет империю как единство в условиях, когда национальностям предстоит получить широкую автономию (об этом мы будем говорить позже). С этой оглядкой на Царя проект не может осуществить полное разделение исполнительной и законодательной власти по американскому образцу.Поэтому авторы проекта пыпаются создать нечто в некоторых отношениях действительно новое. они предлагают "Верховный трибунал", стоящий за пределеами судебных структур. Он будет /1/ рассматривать апелляции по действиям правительства, противоречащим конституции, и по судебным приговорам, ссылающимся на формально корректные, но по существу неконституционные законы; апелляции могут быть поданы от имени частных лиц и от высших судебных инстанций (конституционных);примечательно, что авторы проекта считают этот институт копией американского Верховного суда- ошибка тем более странная, что в России хорошо известна знаменитая книга Джеймса Брайса. /2/проверять результаты выборов. /3/рассматривать - усиленный судьями из кассационной палаты - - политические обвинения против министров, выдвинутые одной из палат. Эти обвинения наряду с обвинениями против всех служащих в обычных судах могут влечь за собой только увольнение и запрещение заниматься служебной активностью в течение 5 лет. Согласно проекту они возможны в случаях /а/намеренного нарушения конституции и /б/"серьезного ущерба государственным интересам" через злоупотребление, перевышение полномочий или небрежение обязанностями. По замыслу парламентская процедура "вотума недоверия" должна была приобрести вид судебного процесса, где решение принимается на основании объективных критериев. Но ведь вещественное содержание "государственных интересов" не может быть объективным. Оно зависит от идеалов и интересов, а , стало быть, и "ценностных суждений", на основе которых возникают политические партии. Строго формальная задача защиты конституции и обязанность решать юридически, что "имеет силу" с одной стороны, и в то же время выражение политического предпочтениея тому, что "должно иметь силу", с другой стороны - эти две задачи оказываютмя в одних руках, и это само по себе сомнительная идея.Конечно, авторы проекта могут сослаться на то, что и формальные решения по конституционным вопросам фактически принимаются аналогичным образом: когда американский федеральный суд решил спорный вопрос, кто будет президентом, в пользу Хейеса, голоса разделились точно по партийной принадлежности. Никто сегодня не сомневается, что решение было неверным, но зато оно позволило избежать гражданской войны.Во втором проекте этого института уже нет, и учредительный съезд партии КД удовлетворился, комментируя Манифест 17(30) октября, требованием возложить ответственность на министров и предоставить Думе обсуждать не только правомочность, но и целесообразность действий правительства. Но оставим попытки правовой критики проекта, проблематичного во ногих отношениях Займемся вместо этого такими сторонами проекта, которые бросаются в глаза иностранцу. И это в основном политические аспекты. С этой точки зрения интереснее не то, что в проекте есть, а то, чего в нем нет.
Прежде всего, проект обходит полным молчанием проблему национальностей, в частности, польский вопрос. Это тем более поразительно, то именно на этом вопросе разрушалось единство всех партий свободы в России. В этом был залог силы правительства, и одно из непреходящих политических достижений специфически русского земского движения состояло в том, что ему удалось преодолеть этот барьер и хотя бы немного продвинуть в сторону единства буржуазный либерализм. Ко времени составления проекта это единство еще не устоялось и различия во взглядах не были полностью устранены. В проекте поэтому говорится только о праве земств объединяться для определенных целей самоуправления/статья 70/, а в "основаниях" проекта замечено, что, возможно, таким путем 10 губернаторств Польши смогут себе обеспечить национальную автономию в той мере, какая для них будет предусмотрена. Однако в программе "Союза освобождения", опубликованной в журнале Петра Струве "Освобождение"[27] обещано на этот счет кое-что другое. Здесь обещана "автономия"[28] всем областям империи с "выраженным историческим своеобразием"
в особенности Польше, Литве, Малороссии и Закавказью. Другие народы, н,е имеющие территории, где жили бы только они, а перемешанные с русскими получали право на "культурную автономию" - очень удачный термин. Безусловно допускался родной язык для обучения в народных школах и для использования в местной администрации. Ничего этого в проекте конституции уже нет. Национальную проблему придется в обозримом будущем решать на практическом уровне. Поэтому теперь мы лишь упомянем некоторые детали той работы, которую проделало для решения этой проблемы либеральное движение. В будущем понадобится, конечно, гораздо более подробный научный анализ, учитывающий, в частности, ту сторону проблемы, которая связана с социальным расслоением.
Сначала посмотрим, как Петр Струве объясняет свои возражения по поводу трактовки польского вопроса в статье, предваряющей публикацию самого проекта.
Признание польской конституции 1815 года - это самое меньшее, что удовлетворит польских либералов. И такая полная внутриполитическая независимость Польши не представляет для России никакой опсаности и не будет означать ее полного отделения. Польша, как показывает в известной брошюре Роза Люксембург, привязана к России как рынку сбыта своей промышленности, а если будет восстановлен отмененный в 1851 году таможенный барьер, Россия получит возможность исключительного политического давления на Польшу, тем более что Польша может стать, как объяснил Яснопольский, финансовым заложником России, благодаря сосредоточенной на западной границе армии. Автономия Польши - и это можно было сказать 50 лет назад - была бы также сильным "моральным козырем" для России в славянском мире. Чичерин считал, что это единственный способ сделать шах Германии. Катков, правда только до 1863 года, требовал полного внутреннего самоуправления для Польши. Даже Аксаков рекомендовал отказ от Польши. Следует заметить, что все сказанное Струве относится к Польше в границах Венского конгресса. То, что лежит к востоку, как считает и он сам, "история окончательно отдала России"[29] Надо заметить, конечно, что в коренной Польше с этим "приговором истории" не соглашаются и говорят в этой связи об упущенном "историческом шансе" польской нации. Но развитие политических взглядов и партий в нынешней Польше - это другая тема. Самый значительный факт в политической жизни Польши это появление и усиление прогрессивно-демократической партии[30], родственной по своей программе с русским либерализмом. Она стоит на позиции сохранения места Польши в Российской империи на базе национальной автономии. Но в любом случае, все польские резолюции весной 1905 года говорили, как и Струве, об автономии коренной Польши как о самом меньшем. Примером может служить парижская группа польских "прогрессивных демократов", которая в программе, принятой 18 марта, определенно высказалась за "statut organiczny" 1815 года. Этот "минимум" поляки в переговорах с русскими демократами должны были существенно понизить. После июльского земско-думского съезда комиссия, назначенная съездом, начала переговоры с поляками об их участии в дальнейших земских съездах. Согласно информации, исходящей от русской стороны, поляки, то есть делегаты пргрессивно-демократической и национально-демократической партий требовали, чтобы в дополнение к упомянутому второму проекту конституции было проведено конституционное разграничение имперской компетенции и компетенции автономных областей. В основе этого разграничения должен быть принцип, что имперские законы должны действовать только в тех сферах, которые абсолютно изъяты из законодательства автономий. Также надлежит конституционно установить право на школьную автономию и равноправие коренного языка в областях со смешанным населением. После введения собственной конституции Польша политически будет связана с Россией через личность императора и "короля" (Keiser und Konig как в Австро-Венгрии - А.К.), через участие в центральной Думе, через фигуру императорского наместника и государственного секретаря, ответственного за польский земельный парламент-ландтаг (сейм - А.К.)Законодательная сфера империи будет охватывать деньги, армию, таможню, акциз, железные дороги, почту, телеграф и телефон, хотя и под польским управлением. Доходы и расходы, связанные с управлением, определяются по численности населения. На этих условиях они согласились бы участвовать в земских съездах.Бюро съезда обсудило эти требования и претензии других национальностей и изложило в очень ясной и деловой записке принципы для составления резолюций следующего съезда.[31]Неназванный член бюро внес предложение, идущее дальше идей Драгоманова: разделение страны на области по экономически-географически-национальным критериям; национально-пропорциональные выборы в этих областях; верховный суд, решающий по поводу вето наместника на противоконституционные решения сейма и также решающий межобластные споры;Императивный мандат и право отзывать областных депутатов из центральной Думы; изменения конституции только с согласия 2/3 областей и большинства верхней палаты центральной Думы на основе решений принятых собираемой на этот случай конституционного органа;такая же процедура предусмотрена для случаев, когда верхняя палата опротестовывает решение Думы как нарушающее права областей. Ничего не было сказано насчет разграничения компетенции центра и областей.Бюро съезда приняло точку зрения, что хотя проблема децентрализации и самоуправления пересекается с проблемой национальностей, а организация областей имеет прямое отношение к вопросу о национальном гнете, оба вопроса должны рассматриваться отдельно. Например, Сибирь хочет автономии[32] не по национальным мотивам А в Австрии области имеют свои конституции и, несмотря на это, а отчасти даже поэтому, там есть национальный конфликт. Чисто национальный характер имеет прежде всего проблема языка. Сохранение русского языка совершенно необходимо в армии и в центральной администрации. Не совершенно необходимо, но важно в интересах самих национальностей в Центральном парламенте. В судах и местном управлении выбор рабочего языка следует предоставить на их собственное усмотрение. Это означает, что в ведомствах, проводящих решения центральной власти, должен использоваться русский, в других - местный язык. А в общении с обывателями используется их язык. Если стороны не понимают друг друга, надлежит использовать переводчика.Местные чиновники должны владеть всеми нужными языками. (если бы составители проекта внимательно ознакомились с языковой проблемой в Австрии, они, возможно, лучше поняли бы некоторые практические трудности, например проблему перевода чиновников по службе из одной области в другую в многонациональной стране.) В центре всей проблемы - школа. Главные идеи здесь таковы: русский язык обязательно должен преподаваться в школах; в частных школах язык преподавания - дело самой школы; у каждого должна быть возможность обучаться на родном языке за счет государства. На практике это означает: /1/обучение на языке меньшинств повсюду в народной школе./2/добавочные классы для меньшинств так же и в средней школе.
Докладная записка не скрывает, что по вопросу о децентрализации среди земцев нет единого мнения. Общая децентрализация управления и "политическая" децентрализация, включая законодательство, которые, впрочем, трудно отделить друг от друга, представлены некоторой "средней" точкой зрения, допускающей рядом с некоторой автономией управления также и политическую автономию некоторых областей, в первую очередь Польши. Бюро съезда приняло эту компромиссную точку зрения, обоснованную подробно и ясно. "Децентрализация управления" должна означать, что /1/ компетенция местного управления отныне простирается на все, за исключением того, что может контролироваться только из Центра "по своей сути", например, почты, телеграфа, таможни, акциза, железных дорог[33], и что /2/представитель центральной власти губернатор имеет право только надзора и вето на решения местных властей (земства и управы), в случае если их действия противоконституционны; в самом управлении он не участвует. Все это восходит к идеям Драгоманова. Органы самоуправления должны так же регулировать, хотя и на основе некоторых предустановленных общих принципов, целый ряд обычно устанавливаемых законом отношений, например, земельных отношений.[34]
Бюро съезда не скрывает, что такая мера местной самостоятельности не достаточна, чтобы удовлетворить политико-национальные требования некоторых областей.Но обсуждать во всей полноте, широко и открыто проблему превращения России в федеральное государство трудно не только из-за ее "новизны".Дело в том, что легко механически "разделить страну на бумаге".Но ведь нужно еще провести реальные границы между областями, так чтобы они были достаточно естественны, как с точки зрения исторической, так и с точки зрения потребностей населения, а это нуждается в тщательной проверке опытом. Только для некоторых областей, например, для Польши, задача эта достаточно проста. Слишком общие разъяснения "федеративного" принципа могут легко возбудить шовинизм, и поэтому прежде всего нужно определить, на каких основания будет осуществляться федерализация. Во-первых, гарантии автономии должны быть заложены в имперской конституции: вытекать из нее, а не предшествовать ей, иными словами должны быть результатом согласия всех частей империи. Возможность автономии должна быть зафиксирована в законодательных актах, а затем реализована в любой области, где население в свой черед захочет автономии и подаст на этот счет петицию. После этого возможны два пути. Или в каждом отдельном случае определяются границы и затем закрепляются специальным законом. Или раз и навсегда заготавливается правовая схема, что-то вроде "стандартного устава" автономии, и на этой основе каждый раз некая территория самоорганизуется, а затем требует признать свою автономию. Второй вариант, ссылаясь на американские аналогии, поддерживала часть Бюро съезда. Большинство, однако, предпочло первый вариант, полагая, что объем автономии в каждом случае будет разный. Общими основаниями тут должны быть только: соблюдение демократического конституционного принципа, буржуазных :основных "прав человека" и участие автономных областей в Центральной думе. Все остальное решается в дальнейшем по обстоятельствам. "Царству Польскому", учитывая историческое значение и застарелую остроту "польского вопроса", автономию на этих основаниях следует предоставить немедленно, в других случаях это может произойти позднее при удобных обстоятельствах.
Московский съезд земств и городов в сентябре 1905 года, в соответствии с этими принципами, наряду с общими резолюциями по культурной самостоятельности принял резолюцию о польской автономии. Программа партии КД (пункт 25) в согласии с этим призывает немедленно и одновременно с созывом Российской Думы гарантировать: "отделение королевства Польши как особой единицы с выборным Парламентом (Сеймом) при условии сохранения единства империи" и сверх этого "исправления границ между королевством Польша и соседними губерниями" в соответствии с"объявленной этнической идентичностью и желанием местного населения" в духе принципа "культурной самостоятельности" и прав национальных меньшинств, так же и внутри самой Польши.Никогда еще обсуждение польской автономии не было так близко к существу дела. Отношение: Финляндии к России после составления финляндской конституции должны быть урегулированы между двумя государствами. А другие этнические области после введения российской конституции должны "найти путь" в "рамках имперского законодательства" обеспечить себе соответствующую желаниям коренного населения"местную автономию" и способ "земельного (областного) народного представительства" с определенными законодательными функциями.[35] До меня дошли сведения, что сентябрьский съезд опросил в течение нескольких недель около 300 уездных земств, что они думают на этот предмет. Не больше двух дюжин протестовали против этих постановлений. Более резко критиковал резолюции сэъезда и программу партии КД в прессе. Их упрекали в намерении расчленить Россию, а "партия правового порядка" (о ней позже) еще больше набросилась на либералов и даже выразила мнение, что парламентаризм опасен для целостности Империи.[36] Либералы (например, Кузмин-Караваев в статьях в газете "Русь"), если они настроены к либеральной программе критически, подчеркивают, что "автономию" следует предоставить только коренной Польше, а другим областям только "самоуправление" в определенных сферах при сохранении однако, имперской "компетенции над компетенцией" На другой стороне со своими претензиями возникают польские националисты. "Гонец", орган польских национал-демократов, еще в ноябре требовал создания собственной польской армии - ранее он ограничивался тем, что настаивал на размещении польских рекрутов российской армии в Польше. Также выдвигалось требование, чтобы польский язык использовался в польской центральной администрации. В разрез с этим газета "Русь" (которая тогда обычно была трибуной петербургских демократов) твердо стояла на том, что военная служба, финансы и государственный язык остаются прерогативой Империи. В полемике с петербургским приватдоцентом Пиленко "Новое время" указывало как на устрашающий пример на Венгрию и напоминало, что ни о каком особом правовом статусе местного населения, ни о каких собственных железных дорогах, почте и таможне, ни о каких своих "гонведах" Польша даже не должна помышлять - и это были представления либералов. Правительство Витте , при приеме польских и других делегатов, переправила всю проблему Думе, зная, что именно на этом вопросе легче всего расколоть либералов, что усилит политические позиции русских националистов в правительстве. Однако страх возбудить русский шовинизм, с другой стороны, способствует пониманию между русскими и польскими демократами. Такое соглашение временно и установилось на земском съезде 6-13(19-26) ноября, где были представлены почти все губернаторства, области и города, благодаря склонности к компромиссу 23 польских представителей. Резолюция бюро съезда требовала для поляков /1/немедленно отменить военное положение (осуществляется) и ввести местный язык в народных школах, общинных и мировых судах, хотя после поправки Родичева это требование было смягчено оговоркой: "насколько это возможно технически"[37], и /2/недвусмысленно высказаться за автономию в царстве Польском в пределах, определенных первым народным представительством, "при условии сохранения целостности империи". Второй пункт резолюции был принят единогласно при одном воздержавшемся. Псоледовало заявление, которое подписали ЗО тысяч представителей разных польских партий во главе якобы с Генрихом Сенкевичем. Подписавшие протестовали против того, что им приписывают намерение отделиться от России. Этим решениям сопротивлялся на съезде только представитель Саратова, выступавший против собственного экономического законодательства в Польше, в частности против собственного польского железнодорожного тарифа, поскольку это могло бы нанести экономический ущерб России.Князь Петр Долгоруков и Максим Ковалевский защищали в своих речах славянскую федерацию на демократической основе.Первый напомнил о великой эпохе первых славянофилов. А второй заметил, что когда распадутся австро-Венгрия и Турция, "Россия должна иметь друзей на западных границах.
Такое понимание национального вопроса вполне заметно уже в предварительной и фрагментарной программе "Союза освобождения". Оно имеет несколько источников. Славянофильство, конечно, приняло крайне националистический и клерикальный вид. Катков и в особенности Леонтьев хотели отвернуться от духовно коррумпированных западных славян и обратиться лицом к востоку с целью покорения азиатских народов, привыкших к авторитету, для укрепления самодержавия. Но Вл.Соловьев, в духе своего религиозного миротворчества не переставал призывать к мирному союзу славян, а в последнее время вселенскому союзу.[38] И хотя среди социалистов, в частности последовательных марксистов, существование национальной проблемы как отдельного вопроса нередко отрицается, уже в начале 8О-х годов Драгоманов пытался примирить на демократической основе концепцию общерусской культуры с идеалом культурной независимости отдельных народов[39]. Для своей украинской национальности он стал чем-то вроде того, чем стали Деак или Фишхоф для своих. Его сильная сторона в комбинации экономического подхода и национального идеала; он хорошо чувствует, что на самом деле возможно, учитывая этнографическую реальность России и нынешние экономические условия. Против великорусски-централизаторского характера революционного движения и против исключительно экономически ориентированной программы он отстаивает идею национальной культуры на "плебейском" фундаменте. Сепаратизму крайних националистов он противопоставляет необходимость федеральной спайки империи. Вместо повернутого в прошлое "национального легитимизма", апеллирующего к "историческим" или еще каким-либо другим "границам" наций он предлагает свою главную идею культурнойнезависимости. Наконец, он отвергал радикальный революционизм, считая необходимым объединение крестьян и рабочих с "плебейскими" буржуазными культуртрегерами против знати и автократии - противников свободы и культурной независимости простого народа. Таким образом, он превратился из социалиста в национал-демократа.Мы уже упоминали однажды драгомановский проект деления России на земли[40] с гарантированной автономией. Земские съезды приняли - и это было главное в их программе - только автономию для Польши, с собственным земельным парламентом, и в этом отношении они даже сделали больше, чем требовал Драгоманов.[41] Но для Малороссии и других национальных областей они согласились только (по уже рассмотренным мотивам) на два "естественноправовых" требования: "культурную автономию" и демократическое самоуправление, и то в недостаточно разработанной форме и без тех гарантий, которые требовал, как мы видели, Драгоманов и которые уже содержались в программе "Союза освобождения", приравнявшего все компактно живущие национальности к Польше.[42] Более ранние (относящиеся еще к 1890 году) радикальные требования, сопровождаемые резкими нападками на русских либералов и предлагающие вернуться к персональной унии договора 1654 года (Переяславская рада), были между тем поддержаны "Правдой" и совсем недавно венским "Русинским обозрением"(3-й год издания, Љ13). Они, однако, выходят за пределы того, что требуют верхние слои украинской интеллигенции. Они никогда не ставили под сомнение единство Империи, то есть гегемонию великороссов. Более того, многие из них, включая тех, кто считал себя последователями Драгоманова, даже не настаивали на такой степени децентрализации, какой хочет "Демократическая Украина".Такое впечатление, что их пока устроит "культурная самостоятельность", то есть обучение на родном языке в начальной школе с обучением государственному языку как второму, использование родного языка на равных правах с государственным в администрации, академическое изучение родного языка в университетах[43] и широкое местное самоуправление.[44] Украинские города, где сосредоточена интеллигенция (Киев, Полтава) фактически руссифицированы[45]. И все-таки представители Украины в демократических группах ставили себе значительно более дерзкие цели и кое-где даже достигали их. Съезд "Союза освобождения" в марте/апреле/ 1905 года принял касательно Польши,Литвы и Закавказья, а после длительных дебатов и для Украины идею Драгоманова о разделении России на Земли. На рассмотрение июльского съезда поступили две программы из Украины Более интересным по существу и детальным было предложение "Украинской демократической партии". Что касается конституционной стороны дела, то оно повторяло основные идеи Драгоманова, хотя и уступало им в детализации. А проблему степени децентрализации предлагалось решать так: свой земельный парламент ("Народная рада"), ответственный за все, кроме внешней политики (война, торговые переговоры) и бюджета центральной администрации. Центральная инстанция должна была состоять из палаты депутатов и союзного совета из представителей автономных областей.И все же проблему автономии ЗО миллионов украинцев трудно проглотить даже самым последовательным демократам. Земско-городской съезд в ноябре 1905 года согласился только на свободу языка и на то, чтобы использовать "по возможности" местные языки в начальных школах, где участся латыши, литовцы, эстонцы и украинцы. Местным лидерам украинцев, особенно в сельской местности этого вряд ли достаточно.[46] Но "реал-политики" поступают в этих вопросах так же как поляки, следуя принципу Фридриха Великого, что "Бог войны на стороне тех, у кого больше войско".[47] Струве, например, в 1901 году возводил свой национализм, основанный на строго индивидуалистических "правах человека", к фихтеанскому понятию культуры. Но в современных практических вопросах его общеполитические взгляды ведут к тому, что он не хочет ставить на одну доску с поляками украинцев, латышей и (само собой) кавказские народы, вступая, между прочим, в противоречие с программой Союза освобождения. А его особая позиция в польском вопросе определяется более широкой "миро-политической" программой - союз с либеральными державами, особенно с Англией, Россия как фронтовое государство относительно Передней Азии и т. д[48].
В результате решение национального вопроса оставлено Думе, и Дума столкнется с немалыми трудностями, если вообще окажется жизнеспособной.[49] И все же следует заметить, что принципиальное согласие возможно. Его теперь даже легче достичь, чем раньше: в отношении поляков благодаря безуспешной польской политике Германии, в отношении украинцев благодаря успешной руссификации и в отношении не-немецких народов в остзейских провинциях благодаря исторически обусловленному влечению их радикальных партий к русскому радикализму.[50]
Так же как проблемы национальности и языка, проект конституции обходит молчанием связанный с ними школьный вопрос.Программа Союза освобождения содержит в этом отношении далеко идущие требования: восстановить независимость университетов(отмененную), гарантировать автономию всех местных школьных союзов, обеспечить бесплатность всякого общественного обучения - Струве был против последнего требования, считая, что оно нереально и противоречит принципам справедливости.[51] Проект молчит о школах, хотя (а может быть потому что) в самом разгаре была война между земскими, частными и церковными школами, которую правительство разожгло еще двадцать лет назад.[52]
Но это молчание объясняется так же и тем, что проект ни одним словом не упоминает отношения с ЦЕРКОВЬЮ. Проект ограничивается тем, что обещает в рамках общественного порядка безусловную терпимость и свободу культа.А ведь в программе Союза лсвобождения говорилось об "отделении Церкви от Государства и Государства от Церкви", то есть об отмене положения, созданного сперва Иваном Грозным и политическим монашеством ХVII века и завершенного Петром Великим. Отношения между Государством и Церковью показались авторам проекта слишком сложными, чтобы укладывать их в "несколько параграфов". Но при всем этом согласно проекту Император должен присягать Конституции так же и святейшему Синоду. Тем самым признается этот цезаропапистский институт.[53] Программа конституционных демократов удовлетворяется тем, что требует свободы православной Церкви (и всякой другой) от государства (пункт 2) и ничего не говорит о положении, которое после этого возникнет. Как отнесется Церковь со своей стороны к конституционному движению и как поведет себя в конституционном государстве, когда оно возникнет?
Уже тысячи вновь основанных духовных училищ показывают яснее, чем оживившееся когда-то в борьбе со штундой внутреннее миссионерство, что в новой ситуации православная Церковь намерена дать бой[54], хотя ей будет очень нелегко избавиться от традиций изнуряющего обер-прокурорского режима. Вопрос только в том, насколько решительно и в каком направлении Церковь будет действовать.[55]
Не осталось незамеченным, что за пределами и внутри епископата, а также в высших кругах государственной бюрократии отнюдь не похоронена идея посадить наконец кого-то на патриарший престол, пустующий уже 2ОО лет.[56] Епископ нижегородский Исидор, отвечая на провокационную публикацию московской газеты, открыто высказал эту мысль.[57] С другой стороны, как раз либерально настроенное "белое" духовенство возражает против восстановления патриарха, который, как ожидается, будет слишком авторитарен к тем, кто ниже его, и слишком уступчив к тем, кто выше. Выдвигается требование выборного (вместо назначаемого ) Синода и выборных епископов и чтобы светский секретарь Синода имел только совещательные функции.[58] Но помимо национального характера , все прошлое и организационные формы православной Церкви делают совершенно невероятным, чтобы в нынешней общей обстановке, несмотря ни на какую реорганизацию, она смогла бы стать, наподобие Римской Церкви, защитницей свободы против произвола полицейского государства. Она удовлетворится большей независимостью в управлении и освобождением от бюрократического контроля. Идея Третьего Рима с самого начала была цезаропапистской.В то же время Церковь может быть вполне респектабельным инструментом власти в руках Царя. Трудно представить себе русскую Церковь как орудие парламентарногоцезаропапизма наподобие греческой или даже румынской церкви, поскольку это противоречит ее интересам и традициям. Иностранцу не понять, какой силой располагает здесь Церковь, несмотря на глубокое личное презрение к попам [59] и их противостояние "черному духовенству" и иночеству. Конфликт между "белым" и "черным" духовенством, между прочим, один из источников власти государства - единственного защитника попов от давления со стороны монашества.[60] И еще труднее понять внешнему наблюдателю, какое в конечном счете положительное или отрицательное значение для Царизма могут иметь христианско-социальные и христианско-демократические тенденции, получающие сейчас распространение среди духовенства и молодых выпускников семинарий.[61] Но, судя по опыту либералов в других странах, мало вероятно, что, современный русский либерал адекватно оценивает существующие возможности и трудно сказать, насколько он недооценивает религиозный фундамент самодержавия, именно в силу того, что замечает Милюков в конце второго тома своих "Очерков": в отличие от образованного француза, ставшего врагом своей церкви, и образованного англичанина, ставшего ее приверженцем, у русского образованного человека исторически сложилось "абсолютно безразличное к ней отношение.[62] Теория, наиболее последовательно развитая Николаем К. Леонтьевым, настаивает, что самодержавие обладает Божественным правом, и этого не может отменить даже сам Царь. Любая противу-присяга - грех и не связывает ни самого присягающего, ни его наследников (это очень напоминает взгляды Карла I Английского). С отставкой Победоносцева это оружие потеряло свою остроту; играло ли оно какую-то роль в защите самодержавия, остается неясным. Исповедальня и душеспасительная практика, паломничество и хозяйственные товарищества[63] - вот где сегодня расцветает подлинная демагогия современных абсолютистских Церквей. Некоторые обстоятельства затрудняют православной Церкви борьбу с либерализмом: исповедь здесь имеет очень обобщенное содержание, она лишена каузистики и подлинного испытания совести, что связано с отсутствием целибата /у белого духовенства - А.К./;отсутствует единая авторитарная юрисдикция наподобие папства для носителей сана; и прежде всего отсутствует монашество, чьи дела вершились бы в миру, и вообще отсутствует орден с собственной рационализацией аскезы. Но так или иначе, если России действительно предстоит либеральное правление, самое лучшее, вероятно, что может сделать Царь для укрепления своего авторитета, это освободить Церковь от господства чиновников и разрешить ей снова иметь собственного Патриарха. Решительно поддержали Октябрьский манифест раскольники, догматически православная схизма, возникшая в ХVII веке в результате популистской и одновременно эллинистской по духу попытки Патриарха Никона осуществить "возрождение". Только им пока пошел на пользу указ о веротерпимости. Когда "Московские ведомости" поместили неподписанное воззвание некоего "Союза староверов" поддержать Царя и объявить борьбу с либерализмом, в либеральных "Российских ведомостях" немедленно появилась прокламация староверов, отрицавшая, что такой "Союз" существует. При этом говорится о "Воспоминаниях Рогожского кладбища" и, судя по этому, речь идет о ритуалистских религиозно-консервативных раскольниках.Из эгалитарных сект правовыми гарантиями больше всех будут довольны специфически протестантские."Гностические" секты, напротив, либо аполитичны, либо антиполитичны, а отчасти, во всяком случае до сих пор, процветали только как "церкви под Крестом". Когда преследования уменьшаются ниже определенного уровня, их идеализм поразительно быстро испаряется.У этих сект как носителей индивидуалистических идеалов и по существу "протестантских" в центрально-русских крестьянских областях мало сторонников. Либералы Украины и Южной России возлагают надежды на быстрое распространение штунды, но еще не ясно, насколько эти надежды оправданы.
"Политический ндивидуализм" западноевропейской идеи "прав человека"(что отстаивает, например, Струве) имеет разные корни. Один из его "идеальных" корней - религиозные убеждения, не признающие человеческого авторитета, поскольку такое признание означало бы атеистическое обожествление человека.[64] Эти убеждения при современной форме "просвещения" вообще уже не могут широко прижиться. Помимо этого, "политический индивидуализм" - продукт оптимистической веры в гармонию индивидуальных интересов свободных личностей, а она ныне разрушена навсегда развитием капитализма. Эти стадии формирования принципа "индивидуализма" Россия уже не может наверстать: специфически буржуазный индивидуализм внутри самого класса "образованных и имущих" уже преодолен и не может завоевать мелкую буржуазию.Тем более - массы. В самом деле: что может побудить массы, которым всеобщее избирательное право даст власть, поддержать движение, выдвигающее чисто материально обусловленные буржуазно-демократические требования, содержащиеся в программе "Союза освобождения", а именно /1/гарантия свободы индивида; /2/конституционное правовое государство на основе избирательного права, организованного по четырем сословиям;/3/социальные реформы по западноевропейскому образцу;/4/аграрная реформа.
В больших городах теперь процветает социалистическая агитация. Еще до событий, позволивших ей оперировать открыто, русская социал-демократия раскололась на две группы: во главе одной оказались Плеханов, Аксельрод, Мартов и Старовер/Потресов/, а во главе другой Ленин/Ульянов/.[65] Первая сохранила контроль над общепартийным органом, издававшейся в Женеве газетой "Искра", и послала делегацию на первый /1905 год/ съезд "Всероссийской рабочей партии". Она отклоняла - во всяком случае во время раскола - вооруженное восстание, по крайней мере в нынешних обстоятельствах, и столь же решительно - участие в возможном революционном правительстве, связывая свою активность главным образом с организацией профсоюзов. Другая группа с 1903 года представлена журналом Ленина "Вперед". Она отказалась считать "Искру" общепартийным органом, а поскольку в партии она в большинстве, вела себя на "третьем съезде российской социал-демократической рабочей партии" как преемник всей совместной организации. Она основала свой орган "Пролетарий" и вместо организации профсоюзов требует восьмичасовой рабочей недели, проповедует восстание и намерена участвовать в революционном правительстве. Она отвергает легальные формы агитации и требует немедленной конфискации всех не-крестьянских земель в пользу крестьян.[66] Последнее находится в резком противоречии с официальной программой социал-демократии, которая предполагает вернуть крестьянам "обрезки", то есть ту землю, которая была у крестьян взята при освобождении (около 1/5). Требование социалистов-революционеров о конфискации всех земель высмеивалось как "утопическое", а еще весной 1905 года представители группы удалились со "всероссийского съезда инженеров" вообще до того как требование это стало обсуждаться.[67] Чтобы отмежеваться от плехановской группы, ленинская группа сочла возможным даже временный союз с социалистами-революционерами, конечно, при условии "сохранения независимости". Обе группы разъяснили, что их долг попрежнему поддерживать либералов в их борьбе с самодержавием, но в то же время дискредитировать перед рабочими все либеральные группы, включая "Союз освобождения" и "Союз союзов".Все же на втором съезде (перед расколом) была принята резолюция Старовера, называвшая сотрудничество с буржуазными демократами возможным и в некоторых случаях полезным.Ленинская группа открыто отказалась потом от этой резолюции. И даже плехановская группа практически ее игнорировала. Как видим, поводы для раскола дали не принципиальные, а частично личные, частично тактические разногласия, но раскол был чрезвычайно характерен для интеллектуальной атмосферы русского социалистического движения.[68] Сейчас естественный источник раскола - противостояние между вождями ортодоксии, долго жившими на Западе и находящимися под влиянием европейских социал-демократов, и "путчизмом", захватившим в самой России после снятия цензуры массу вновь возникших организаций. Попытки Бебеля предотвратить раскол кончились ничем: Ленин отклонял все советы иностранцев, не понимающих, как он считал, местной специфики.Путчистские настроения, несомненно,возникли не только как порождение нынешней ситуации с ее атмосферой штурма и надеждой, что великий час настал и, наконец, можно политически свергнуть самодержавие и осуществить хотя бы социалистическую "программу минимум".Революционизм и негативизм в отношении "законов развития" в крови у русского социализма со времен его отцов-основателей Герцена и Лаврова как отголоски некоторых идей Гегеля. Герцен, как известно,отрицал как "вздор", что социализм может возникнуть только после капитализма. А Лавров вслед за старшими "народниками" подчеркивал творческую природу человеческой мысли - "воплощенного духа".Этот прагматический рационализм никогда не уступал места натуралистическому рационализму какой-либо "теории развития". Самым сильным аргументом здесь всегда было то, что коммунизм сохранился в русской деревенской общине. Ее живое присутствие сказывалось не только на сознании рабочих людей, для кого она оставалась родным домом, но и на шеренгах либералов, то есть на их подходах к решению аграрных проблем, о чем мы поговорим позднее. Путчизм, таким образом, не только порождение моментальной ситуации, хотя она и усиливает его. Организованным рабочим совершенно чужды "экономизм" вышколенных в "эволюционно-историческом" духе иностранцев. Ленинская группа сознательно отбросила его в одной из своих резолюций, которая гласит, что взгляд "организация есть процесс" ослабляет элементы революционного сознания пролетариата.. Впрочем, "экономическое" направление местных организаций не должно мешать их принадлежности к партии, при условии что они подчинятся ее дисциплине. Обе группы, таким образом, часто работали вместе, и в Петербурге соблюдался принцип некоторой "федеративности". Тем более что плехановской группе после переселения ее вождей в Петербург пришлось сделать важные уступки принципу "диктатуры" пролетариата ввиду возможного скорого осуществления этой идеи; она могла сделать это с чистой "ортодоксальной" совестью, глядя на то, что происходит в нашей германской социал-демократии. Обе группы теперь имеют ежедневную газету в Петербурге: плехановская группа - "Начало", ленинская группа - "Новая жизнь". На обеих значится:"Орган социал-демократической рабочей партии" и "Пролетарии всех стран соединяйтесь" Несмотря на это обе выходили беспрепятственно. Было лишь предъявлено обвинение сперва редактору "Новой жизни", а потом и редактору "Начала", что их газеты требуют республики, что действительно постоянно имело место в передовых статьях.К ленинской группе примкнули также те, кого ортодоксия осуждает или игнорирует за их еретическую "теорию познания", например, "эмпириокритики" вроде А.Богданова. В редакции "Начала" сперва оказались все знакомые вожди: Плеханов, Аксельрод, Мартов, Старовер, Тотомянц, Раппапорт, "Первус"/Гельфант/, Вера Засулич и пр. Иностранные члены редакции: В.Адлер, Бебель, Каутский, Меринг, Роза Люксембург, Клара Цеткин. Соответственно это издание имеет международное признание как "ортодоксальная". ("Новую жизнь" мне пока не довелось видеть. Тем временем обе газеты были запрещены). Как сейчас политически сильны социалистические организации и каков их возможный успех в случае выборов, даже в самой России никто толком не знает. Но очевидно, что они вербуют себе членов и занимаются кропотливой организационной работой значительно более активно, чем либералы, не уступают либералам по числу организаций в городах и, похоже, более сплоченны. Однако, это все не так важно, а гораздо важнее другое. На сцену открыто выступает, так сказазать "правильный" (при всех его причудах) социализм, и он привносит еще один чрезвычайно действенный "элемент распада" в антиавторитарное движение. Еще несколько месяцев назад оно было представлено более или менее единым "Союзом освобождения", и вот уже с ним покончено благодаря появлению социал-демократов с их педантичной догматикой и специфически сектантскимхарактером.Как последовательный иезуит, правоверный марксист пребывает в состоянии высокомерной эйфорической уверенности в себе. Его не соблазнит никакой намек на длительный политический успех. В сознании собственной безупречности он будет взирать с насмешливой улыбкой на крушение всех надежд, включая собственные, опрокинуть врага, общего для него с другими движениями. Он занят исключительно сохранением чистоты веры и тем чтобы уловить хотя бы еще несколько душ. Они все время "разоблачают" среди своих потенциальных союзников либо "лжекатоликов", либо "врагов народа". Именно таким образом ведет себя здесь в Германии социал-демократическая пресса в отношении баденского "блока" между либералами и прогрессистами (понятие "блок" прижилось в России). В таких условиях взаимопонимание между оппозиционными элементами невозможно. Между тем программа социалистов-революционеров (о них позже) не так догматически определенна и не исключает союзов с попутчиками. Некоторые социалисты-революционеры, как мы видели, принадлежали вместе с радикальными князьями к "Союзу освобождения".[69]
Из социалистических (хотя и не обязательно созданных партией) организаций сейчас выделяется "Совет рабочих депутатов" в Петербурге. Он возник после бойни 9 января, когда правительство через сенатора Шидловского искало понимания с рабочими и для этого назначило выборы депутатов.[70] Рабочие отклонили переговоры, поскольку их политические требования не были приняты, но сохранили представительство - сначала для местных целей. "Совет рабочих депутатов" состоит теперь (конец ноября 1905 года) из представителей от каждой фабрики с числом занятых 4ОО и больше то есть крупно-промышленной рабочей элиты. Выборы проходят на местной, а не отраслевой основе.[71] Все же на заседании 28 ноября Совет решил связать себя с объединением профессиональных союзов таким образом,чтобы делегаты последнего могли присутствовать на его заседаниях. Вопрос о том, должны ли они иметь право решающего голоса, остался, кажется, открытым. Напротив, было решено, что радикальный крестьянский союз (о нем позже) получит место и голос в Совете рабочих депутатов.Что же касается его позиции по общим вопросам, то сперва он держался неопределенных взглядов на повторную всеобщую стачку (конец ноября).[72] На заседании 28 ноября было решено, что это слишком дорого обойдется. "Известия" (орган Совета депутатов трудящихся) постоянно предостерегали от бессмысленных бунтов и провокаций.
Эта позиция отражала настроение наиболее политически и экономически развитого, а потому и более расчетливого, слоя промышленных рабочих. Помимо этого, тут, вероятно, сказалось и влияние плехановской группы, принимавшей активное участие в создании этой организации. Но затем произошли перемены.За подстрекательство был арестован председатель Совета адвокат Хрусталев-Носарь - личность мало известная и политически ничем не примечательная[73] - и это оказалось поводом для резкой резолюции в пользу вооруженного восстания. Тем временем радикальный "Союз союзов" обратился к Совету депутатов трудящихся, а также к другим изолированным объединениям в России с открытым предложением создать "Общий союз", куда входили бы Совет депутатов трудящихся, Крестьянский союз, профсоюзы, в особенности железнодорожников и почтово-телеграфных служащих, а также все, входящие в сам "Союз союзов". Ядром возникшего в начале мая "Союза союзов" были добровольные объединения свободных профессий. Они активно создавались в первые месяцы 1905 года, особенно после Манифеста 18 февраля главным образом для защиты демократии. Так возникли "всероссийские" союзы адвокатов, врачей, инженеров, журналистов, бухгалтеров, учителей начальной школы, учителей средней школы, агрономов и статистиков, фармацевтов, ветеринаров и государственных служащих. Граф Толстой за принадлежность к одному из союзов был отстранен от должности секретаря Государственного совета.Появились также организации представителей страховых работников, конторщиков, актеров, а также союзы борьбы за равноправие женщин или евреев.Поначалу в "Союз союзов" входили 14 организаций, но к ним присоединяются новые и из-за границы трудно установить, сколько их сейчас.[74] (служащие московской полиции, имея в виду "колоссальную" силу этого Союза, призывали "товарищей" к организации). Между тем цели и характер этих Союзов не одни и те же. Некоторые преследуют профессиональные цели, по меньшей мере наряду с политическими, но большая часть их носит главным образом политический характер. В последние годы ни одна конференция учителей (и других Союзов) не обходилась без того, чтобы не принять резолюцию по конституционным вопросам. Между тем "Союз союзов" одновременно с окончательным переходом в "пролетарский" лагерь объявил о своем намерении на съезде в середине декабря проверить ориентацию своих участников: являются ли они чисто "профессиональными", "профессионально-общественными" или"профессионально-политическими". Несмотря на свой радикализм, пролетариату "Союз" кажется все еще слишком буржуазным.Вот Союз инженеров отверг идею республики, считая ее непрактичной. Пришлось как-то исправлять создавшееся впечатление."Интеллигенция", находившаяся вне земств и первоначально организованная в "Союзе союзов" с самого начала носила преимущественно пролетароидный характер[75]. В особенности это относится к "третьему элементу". Для него была типична смесь "народнических" и социал-революционных взглядов или современно-социалистические воззрения; и вел он себя соответственно. "Союз союзов", например, в отличие от "Союза освобождения" бойкотировал Булыгинскую Думу и, что еще важнее, не вошел в конституционно-демократическую партию. Как подготавливался и разворачивался этот процесс, столь важный для политического положения российской "интеллигенции", остается для нас неясным.[76] Так же как сейчас вообще невозможно получить даже общее представление о том, что происходит внутри "Союза союзов", основываясь лишь на противоречивых газетных заметках.На отношения внутри него, понятным образом, влияет глубокий антагонизм, который испытывает столь важный для Союза "третий элемент", чувствующий себя интеллектуально ответственным за достижения Земства, по отношению к почетным участникам движения из имущих классов, кому принадлежит право решающего голоса. Политический поворот, сделанный Витте, хотя и выглядел как следствие стачки, произошел так быстро, что создалось впечатление, будто Старый режим слабее, чем он есть на самом деле.Множество профессиональных союзов, выросших как грибы в условиях неожиданной свободы[77],ликовали в надежде на то, что наконец-то будет окончательно сброшено страшное иго самодержавия. В такие моменты значение союзов "имущих" не лежит на поверхности и его трудно оценить.[78] После роспуска "Союза освобождения" стало расти влияние путчистских элементов в социал-демократии. Они смотрят с глубокой антипатией на объединение части социал-революционеров с буржуазией и все более решительно борются против радикальной интеллигенции в Союзе. "Радикализм" Союза, впрочем, заключался в том, что он, как и некоторые другие свободные организации, до Октябрьского манифеста оформился организационно в отличие от некоторых "умеренных" элементов в свободных профессиях, которые воздерживались от организованных действий, поскольку это, строго говоря, было неллегально.[79]
Союз радикальной интеллигенции с организованными рабочими и Крестьянским союзом должен был последовать на основе общего требования созвать Учредительное собрание, то есть на принципе признания народного суверенитета.Резолюция от 2О ноября, принятая по требованию поляков, предлагает "простое" решение: созвать имперскую Думу, равно как и Учредительные собрания для Польши, Финляндии и всех областей, которые этого пожелают, хотя и при условии сохранения "имперского единства". Вопрос о том, должна ли первая Дума быть учредительной, занимает также земских конституционалистов. Программа партии КД настаивает на этом. Московская управа, получив телеграмму графа Витте, предлагавшую отослать представителей партии, постановила отказаться от всех детальных требований ради одного - "созвать Учредительное собрание".На ноябрьском съезде Милюков от имени Бюро партии в согласии с первоначальной программой "Союза освобождения" потребовал созыва Учредительного собрания, которое с разрешения Государя разработает Конституцию.Но от этого варианта с "привкусом республиканизма" отказались, в частности после выступления Максима Ковалевского, сказавшего, что он был бы рад жить в республике, как в Париже, но российские обстоятельства вынуждают его быть монархистом.[80] Но социал-демократы, радикальные элементы "Союза освобождения", социалисты-революционеры и "Союз союзов" с момента своего появления на сцене, напротив, настаивали на "Учредительном собрании" как на решающем условии. Разрыв между "буржуазной" и "пролетарской" интеллигенцией, разумеется, не только по этому незначительному поводу, углубился, поскольку первой не удалось получить от Витте "гарантий".Чем больше, с одной стороны, воцарялась анархия и чем чаще становились полицейские и военные акции правительства, чем больше затягивалось ожидание избирательного закона и указа о выборах, тем выше поднималась волна республиканского радикализма, в особенности после того как Государственный совет в очень холодном ответе Земскому Бюро отказался принять на себя какие бы то ни было обязательства.[81] "Союз союзов" в уже упоминавшемся открытом заявлении относительно образования "всеобщего Союза" высказал убеждение, что свободу можно добыть только вооруженным восстанием. Одновременно "Союз" опубликовал проект Учредительного собрания. Проект предполагал, что все граждане обоего пола старше 21 года примут участие в выборах по 968 /!/ округам. Выбранный орган будет соединять законодательные, исполнительные и судебные полномочия: в сущности это была бы диктатура "массы" и чудовищный централизованный революционный трибунал. Вскоре после этого появился "Манифест" Совета рабочих депутатов, предложивший изъять все вклады из сберегательных касс и депозитных банков, отказаться принимать бумажные деньги и обращать все ценные бумаги в наличные, так как государство стоит на пороге банкротства. На эту и другие подобные публикации правительство ответило арестом президиума "Союза союзов" и всех редакторов газет, опубликовавших такие манифесты. Прокламированная в этих публикациях всеобщая стачка могла сопровождаться только началом реакции. Подобные ошибки дискредитировали бы демократию, и это коснулось бы не только тех, кто решился бы поиграть мускулами, но и всего конституционного движения, потому что массы видели бы в его неучастии причину поражения.
Среди городского рабочего класса, подвергшегосяся также обработке со стороны христиан-социалистов[82] и социал-революционеров(в радикальном духе), и среди "свободных профессий" оценивали шансы буржуазной демократии как весьма сомнительные, хотя их собственные программы содержали все радикальные реформы западноевропейского типа.[83] Что же касается собственно "буржуазии", которая согласно характеристике Шульце-Геверница была некогда настроена националистически, то часть фабрикантов сильно сдвинулась к либералам и даже демократам, что было естественно, после того как несколько лет правительство Плеве старалось настроить рабочих против "интеллигенции": 11 рабочих бараков, где концентрировались участники гапоновского движения, были построены на средства правительства.[84] Между тем, в партии КД совершенно нет громких имен из этой среды.Как мы видели, с земским движением им не по пути, а в антипротекционистской программе "Союза освобождения" для них нет совершенно ничего привлекательного. Большинство их представителей еще в начале 1905 года придерживались реакционных социально-политических взглядов и расчитывали на репрессии, хотя, конечно, между ними не было полного единодушия. Было немало случаев, когда фабриканты требовали гарантировать права коалиций.[85] Очень многие из них теперь принадлежат к "Партии правопорядка" (о ней позже) или близкому ей "Союзу 17 октября". Впрочем, после приобретенного опыта они уже не готовы так безоговорочно поддержать правительство и реакцию против либералов. Когда на одном собрании "Союза торговцев и промышленников" в Петербурге представитель "партии правового порядка" Филин предложил примкнуть к правительству в борьбе против "Совета рабочих депутатов", другие выступавшие резко отклонили это предложение: "Общество" должно бороться в одиночку. Потому что если Союз будет теперь искать поддуржки правительства, придет время, когда другие с таким жен успехом будут искать помощти правительства против Союза. Наконец, мелкая буржуазии, чья позиция, как всегда, меньше всего понятна,
по большей части не готова к союзу с либералами из-за своей враждебности к евреям. Правда, не следует забывать и обстоятельства, толкающие ее в противоположном направлении. Например, в больших городах и некоторых других "неблагонадежных" местах от дворников требуют вести слежку за жильцами. Для домохозяев это чревато непосильными для них издержками и ответственностью.[87] Кроме того, принудительная паспортная система и практика административного выселения и обысков (часто ночных) создает нетерпимую зависимость граждан от продажных и самовольных чиновников. В ближайшее время протест против этой системы будет перевешивать все другие соображения. С системой, которая нуждается в подобных методах, длительный компромисс невозможен.
Но для будущего конституционно-демократического движения и, что еще важнее, для самых главных элементов его программы, а, стало быть, для перспектив свободного "развития" в западноевропейском духе решающей была и остается позиция крестьянства.Даже если цензовое избирательное право даст либералам большинство, реакционное правительство всегда сможет использовать крестьянство, коль скоро крестьянство реакционно, в качестве дубинки против непокорной Думы. На деле крестьянство главный объект буржуазно-демократической пропаганды. Петр Струве расчитывает, что когда крестьянин привыкнет не только к "праву" в объективном смысле, но и в субъективном смысле, то есть к "правам человека" в духе английского индивидуализма, он станет "личностью".[88] Вновь и вновь настойчиво подчеркивается, что центральная проблема - это аграрная реформа, что политические реформы должны и будут благоприятствовать ей, а она в свою очередь будет благоприятна для политических реформ. Но все это еще не значит, что само крестьянство будет настроено демократично. Петр Струве и авторы проекта (конституции - А.К.) полагаются на экономические интересы крестьянства, требования которого реакционное правительство удовлетворить не может. Какие же требования самих крестьян и сторонников аграрных реформ в интересах крестьянства? Уже февральское собрание земства занималось аграрным вопросом. На нем опять муссировалась ставшая уже характерной для либеральных реформатоторов идея о "дополнении крестьянского надела". Все же остальное было оставлено для экспертного обсуждения.[89] А программа "Союза освобождения" предложила (март 1905 года) следующие существенные принципы аграрной политики:/1/отменить выкуп земли наполовину к 1906 году и полностью к 1907 году[90]; /2/наделить землей безземельных и малоземельных за счет раздела монастырских, удельных и кабинетских земель, а если понадобится, за счет экспроприации земли у частных владельцев; /3/создать государственный земельный фонд для плановой колонизации; /4/провести реформу арендных отношений, так чтобы сделать мелиорацию выгодной для арендатора, и урегулировать судебную процедуру касательно арендных платежей, чтобы "обеспечить интересы работающих" и для решения споров между ними и землевладельцами; /5/распространить трудовое законодательство на сельскохозяйственных рабочих."с учетом особенностей сельских работ". За этим следует еще несколько пунктов в откровенно физиократическом духе. Среди них - постепенная отмена косвенного налогообложения и развитие прямого налогообложения на основе прогрессивного подоходного налога,[91] отмена таможенного протекционирования некоторых производств, но одновременно "решительная помощь в развитии производительных сил народа": провозглашается, что постепенное снижение импортных пошлин "улучшит положение сельского хозяйства и поможет расцвету промышленности". Петр Струве, критикуя проект с точки зрения его значения для бюджета, отклонил полную отмену косвенных налогов, назвав эту идею результатом "редакционного недосмотра". Между тем именно этот пункт популярен у тех сельских хозяев, которые изъявляют готовность следовать либеральному направлению. Петиция (похоже что подлинная) 56 "грамотных" и 84 неграмотных "буржуазных" сельских хозяев из Херсонской губернии требовала отмены налогов на чай, сахар, машины и спички. Ей вторят другие петиции, столь же очевидно подписанные крестьянами и во множестве публикуемые в газетах. Но совершенно очевидно, что сегодня в России прогрессивный подоходный налог не будет достаточен, чтобы заменить собой пошлины и налог на потребление. Не говоря уже об экономических соображениях, для него попросту нет моральных оснований. По этой причине он оказывается сейчас невозможным даже в Соединенных Штатах. Остается также совершенно непонятно, из каких средств будут финансироваться столь обширные и глубокие реформы. Однако, вернемся к самим реформам.
Немецкие читатели, должно быть заметили, что пока я еще ни разу не упомянул характернейший институт российского аграрного строя - общину или мир.Крестьянский вопрос стоит сейчас остро не только, конечно, в областях, где господствует полевая община[92], то есть в Центре, на востоке Черноземья и везде к востоку и северо-востоку от них. Напротив, аграрная проблема характерна для всей обширной империи от Балтийского моря до степи; в Малороссии она так же жгуча как и в Московской губернии. Но все же именно аграрно-политические проблемы русского народа-гегемона прямо или косвенно связаны с полевой общиной, и эта проблематика охватывает зону, где сосредоточена самая компактная группа крестьян и для которой характерна хроническая массовая нищета.Эта "идеальная" Россия - "универсальная" тема российской политической жизни; ее дальнейшая судьба уже не одно десятилете доминирует в социально-политических спорах и партийном строительстве. Эта тема владеет воображением масс так же как и социальных политиков всех мастей гораздо больше, чем заслуживает по своему прямому практическому значению.Не здесь ли следует искать объяснения тому, что программа либералов парадаксальным образом хранит по этому поводу молчание. Несомненно,это означает уступку, с одной стороны тем славянофилам, которые приняли взгляды политического либерализма, и народникам , а с другой стороны, социалистам, социал-революционерам и сторонникам земельной реформы, поскольку и те и другие, хотя и по разным причинам, не хотят открытого наступления на полевую общину,тогда как те, кто придержавается либерально-экономических взглядов, в особенности старонники индивидуализма как Струве, прошедшие хорошую марксистскую школу, должны считать "утопическими"попытки связать аграрную реформу с сохранением общины. Помимо этого, замалчивание общины объясняется тем, что законодательная обработка проблемы общины заняла бы не меньше десятилетия,а для практических политиков сейчас важнее более насущные аграрно-политические задачи. И все же при первых же попытках провести широкую аграрную реформу реформаторы неизбежно столкнутся с проблемой общины. Поэтому, а также, как мы уже говорили в силу своего принципиального значения, можно определенно утверждать, что партиям придется гораздо серьезнее заняться своим отношением к общине, чем, по понятным причинам, сейчас.
З0 апреля 1905 года состоялся съезд по аграрному вопросу в Москве. В пригласительном билете на него, подписанном проф.М.Герценштейном, проф. А. Мануйловым и кн. Петром Долгоруковым были названы следующие темы для дискуссии: /1/принудительная экспроприация частного земельного фонда и использование государственных и части удельных, кабинетских и монастырских земель для дополнений к владениям крестьян, имеющих малые наделы, в особенности так называемые "нищенские"; /2/государственное регулирование аренды; /3/государственная поддержка выселения и переселения крестьян с помощью кредитования и создания специальных корпораций; /4/коренное изменение законодательства о землеустройстве и расчистке полей.
Резолюции этого Аграрного съезда[93], в котором также принимали участие и некоторые более молодые аграрные статистики (Чупров, Кауфман и др.), требовали: мер по обеспечению землей всех слоев безземельного населения, которое (как, например, арендаторы) ведут самостоятельное земельное хозяйство (пункт 6). Как если бы благоприятная для крестьян земельная политика была возможна только при условии дополнения нынешних крестьянских наделов. Землю для дополнения этих наделов предлагается взять не только из государственных земель, но так же из удельных, монастырских и частных. Поскольку земли нехватает для переселения в больших масштабах (пункт 3)[94], для того чтобы получить ощутимые результаты, нужно прикупать землю от частных владельцев (пункт 7). Государство должно закупить у частных владельцев землю, приписать ее к государственному фонду, а затем раздавать землю крестьянам на "строго установленных основаниях" (пункт 8).[95] Далее указывалось, что нынешняя деятельность созданного государством "Крестьянского банка", существующего для перехода поместных земель в руки крестьян посредство покупки-продажи (полномочия его в ноябре были опять расширены), ведет, благодаря его "коммерческому" характеру только к спекулятивному вздуванию цен на землю (пункт 5); все же "полная национализация" в "настоящее время" выглядит утопичной (пункт 3). Что касается размеров "надела" крестьянской семьи, то насколько можно судить по нынешней полемике, специалисты (например, Чупров как один из авторов сборника) предлагают держаться тех размеров, которые когда-то были указаны в манифесте 1861 года. Чупров также надеется, что новое разделение земли будет рассматриваться исторически как продолжение незавершенной реформы "Царя- освободителя". Это, на самом деле, отвечало и представлениям крестьян: они-то всегда думали, что чиновники и помещики обманом мешают им получить обещанное Царем. Но этим Чупров предлагает и ограничиться. Насколько позволяет судить газетная полемика, Чупров имеет в виду "указный надел", то есть участок размером 3,5-8 десятин (3,8-8,7 га) в зависимости от района в качестве максимального надела. С другой стороны, в руках частных владельцев должна остаться после изъятия минимум 1/3 принадлежащей им теперь земли. Это компромиссное предложение с неизбежным и, как признает сам Чупров, запутанным межеванием. Как эта программа "дополнений" в количественном отношении соотносится с социалистическим требованием "обрезков", я сейчас, к сожалению, не знаю. При довольно значительной задолженности, висящей на дворянских земельных владениях (1,5 миллиарда /рублей?-А.К./), надо думать, что число эффективных поместных хозяйств в результате этой операции не станет меньше. Расчеты Чупрова показывают, если цифры воспроизведены правильно, что реализация его проекта в 5О уездах из 160 приведет к изъятию менее чем 1/4 частных земель, в 80 от 1/4 до 1/2 и в 26 более чем 2/3, а в 4 уездах частных земель даже не хватит, чтобы покрыть потребности. При этом в 30 округах необходимо будет переселение под надзором государства, если хотят выполнить предложение Чупрова оставить у нынешних землевладельцев минимум 1/3 их земли. Радикальные участники съезда не хотели оставлять надел в пределах тех размеров, которые предполагались реформой 1861 года, а предлагали определять величину надела в зависимости от трудовых возможностей семьи без учета наемных работников: безусловное признание "права на землю" в духе русской полевой общины. Это соответствует традиции старых "народников", надеявшихся посредством наделения землей "подушно"(то есть по потребности) помешать бегству крестьян на фабрику, куда они, согласно теориям народников, бежали исключительно гонимые голодом, и таким образом предотвратить развитие ненавистного им капитализма не только в деревне, но и за ее пределами. Либеральные же дворяне (князь Трубецкой) считали предложенный вариант паллиативом для крестьян и слишком радикальным для дворян: через 12 лет после установленного в 1893 года (хотя, может быть, и не осуществленного) срока для конца первого передела и начала второго крестьяне потребовали бы себе остатки земли. И даже среди тех, кто в целом сочувствует этому проекту высказывается опасение, что через несколько десятков лет от не-крестьян замлевладельцев в стране останется "одно воспоминание". Радикалы же обращали внимание на то, что урегулирование арендных отношений пошло бы на пользу только "самым крепким" хозяйствам, поскольку именно они и способны к эффективной аренде, а это косвенно нанесло бы ущерб массе крестьянских хозяйств: коммунистическая "этика" протестовала против "экономического отбора".
Таким образом, и здесь не говорится ничего определенного по поводу будущего развития общины, во всяком случае ничего не зафиксировано в политической программе, насколько позволяет судить дошедшая до меня информация.[96] Все это согласуется с представлениями, которые, между прочим, выразили на съезде такие ученые как Кауфман и Чупров. Заслуга первого, в частности, в том, что он установил и исследовал самопроизвольное возникновение полевой общины во вновь заселенных районах частного землевладения в Сибири по мере роста плотности населения. Второй в своем превосходном исследовании "морфологии общины" показал, что она в состоянии успешно приспособиться к любым производственным системам. Чупров при этом пришел к выводу, что "в существе общины нет ничего такого, что обрекало бы ее на исчезновение" и что застой в сельском хозяйстве объясняется не столько существованием общины, сколько другими обстоятельствами, например, недостатоком технических знаний и образования. Мы могли бы к этому добавить, вполне в духе Чупрова: недостаточными размерами земельных наделов и тем, что поборы и налоги вынуждают крестьян ориентироваться на экспортную монокультуру. Чупров считает, что наше отношение к общине может быть вполне делом "свободного" морального выбора и не зависит от оценки ее производственных возможностей и от того, как она якобы вписывается или нет в так называемое "закономерное развитие общества".Иностранец, видящий общину другими глазами, поступил бы неосторожно, если бы стал высказывать на этот счет свои соображения.Так или иначе, отвлекаясь (пока условно) ото всех экономических соображений[97], можно думать, что вопрос о дальнейшем развитии общины скоро станет очень практическим, потому что аграрная реформа столкнется с проблемой: каков будет правовой статус вновь распределяемых земель. Даже участники съезда, исповедующие либерально-экономические убеждания, как например, князь Волконский, полагают нецелесообразным считать эти земли чистой индивидуальной собственностью.С другой стороны, Колюбакин резко выступал против передачи их общинам, ссылаясь на опыт в Новгородской губернии, где внутренняя колонизация , главным образом на условиях аренды, не сопровождалась включением в общину тех, кто приходил сюда селиться извне. Монополия местного населения на землю привела бы к тому, что реформа оказалась бы тесно связана с общиной и нанесла бы ущерб переселенцам.И в самом деле, кажется, во всяком случае глядя из-за границы, что в результате либеральных политических реформ община, по крайней мере в правовом отношении, неизбежно претерпит глубокие изменения. Сегодня она все еще представляет собой комбинацию товарищества и принудительного союза, реальное и политическое единство; индивид перинципиальным образом зависит от нее, так же как она, естественно, от него. Он в принципе имеет право на земельный надел, а она в принципе имеет право располагать его рабочей силой. Он имеет безусловное право всегда вернуться в ее лоно,а она безусловно может принудить его к этому, например, отказавшись продлить ему паспорт, который общинник не может получить без ее согласия, так же как и без согласия государственных властей. Индивид, который не несет никаких повинностей в отношение помещика со времен отмены крепостного права, остается, по крайней мере формально, "в кабале у общины", несмотря на то, что в 1904 году была отменена налоговая круговая порука. Программа "Союза освобождения" требует права свободного передвижения и свободного поселения для всех, включая крестьян, и отмены паспортной системы. Если это произойдет и если вслед за этим в общине будет реализовано всеобщее избирательное право - а это должно быть так, если не хотят сохранить на самой низкой ступени общественной организации юридически зависимую и вместе с тем привилигированную курию - так вот, если это произойдет, то непосредственным результатом этого будет разделение общины как земельного и как политического единства, а сохранение "права на землю" в родовой общине лишится формальных и правовых оснований. Такое впечатление, что процесс, уже идущий де факто, получит и формально-правовое оформление: сперва юридически, а в скором времени и фактически за общиной останутся только чисто экономические функции. Следует ли такой общине теперь передавать новые крестьянские земли?Из доступных мне сообщений не видно, говорилось ли что-нибудь по этому поводу на съезде, и если говорилось, то возник ли вопрос, как предотвратить возможность перенаселения в деревнях, если земля там распределяется по числу "едоков", то есть фактически детей, и тем самым поощряется многодетность. Иностранец, вероятно, предложил бы установить нижнюю границу для семейного надела, не имея возможности судить, насколько такой подход будет практически осуществим. Такие аграрные политики как Мануйлов, Герценштейн, Чупров, Кауфман, несомненно имеют на этот счет мнение, но вообще мы видим снова и снова, что в радикальных партиях, вплоть до буржуазных демократов господствует полный хаос мнений по вопросам, связанным с полевой общиной.
Чтобы получить об этом лучшее представление, мы должны взглянуть на то, что происходит "влево" от либералов в частности в различных группах "социал- революционного" направления. В смысле организации и программы это довольно молодая партия. После прекрасных работ Шульце-Геверница и Симковича мы может считать, что нам известно, как совместное существование полевой общины и кустарного товарного промысла способствовало сохранию авторитета в общественном мнении теории "народничества" с ее характерной верой в то, что в России с помощью кустаря удастся помешать отделению производителя от средств производства, а с помощью права на землю надолго предотвратить отрыв промышленного рабочего от общины и от земли. Таким образом, думали народники, удастся избежать того, что произошло на Западе - капитализма и "индивидуализма".Авторитарное православие и империалистическое славянофильство видело в этом залог вечного существования органического единства Руси под скипетром Царя: лучезарное будущее виделось им в образе благообразного "мужика", или своего рода русского общечеловечества, доховно преданного Царю и Церкви. Напротив, радикальные анархо-социалисты дамали, что этот тип поможет перепрыгнуть через мучительные промежуточные стадии западного развития и когда осуществится идеал "землю пахарю, фабрику рабочему", войдет в будущее царство свободы. И наконец, иренические славянофилы видели в "мужике" еще не развившийся тип носителя этических ценностей "русской души", в частности идеала самопожертвования. "Народничество" "русской социологической школы" держалось эволюционной теории, было не-политическим и хотело лишь большей свободы от центральной бюрократии. С ним мирно уживались революционные направления. Например, "Черный передел", опиравшийся на веру в то, что бюрократы саботировали полную передечу земли крестьянам, обещанную Царем. Были и другие направления, не вполне отмежевавшиеся от применения силы. И, наконец, "Народная воля", применявшая террор для дезорганизации господствующих классов и как пролог будущей насильственной экспроприации. Ее история нас здесь не касается.
Во 8О-е и 90-е годы для всех, так или иначе разделяющих эти взгляды, за исключением крайних националистов, наступили трудные времена. Политический пресс был тяжелее чем раньше, и капитализм проникал в Россию со всеми сопутствующими ему экономическими и интеллектуальными явлениями. Ни одно направление не могло закрывать глаза на эту реальность. Наряду с Марксом большое влияние приобрел Генри Джордж, чего и следовало ожидать в стране, где еще не вся земля находится в частной собственности. Из всего этого хаоса представлений в начале ХХ века кристаллизовались народнические и социал-революционные партийные программы, все еще довольно расплывчатые.Причем "народники" подчеркивали социально-политическую, а "социал-революционеры" чисто политическую сторону освобождения народа от гнета, усиленного капитализмом. Но и те и другие должны были принять во внимание, что ни кустарь, ни община не смогли обеспечить того, чего от них ждали.[98]
В 90-е годы сферы влияния разделялись между радикальными партиями таким образом: социал-демократы работали среди городского пролетариата, а народники - среди крестьянства. И в том и в другом случае это была социально-политическая активность, но исходившая из совершенно разных теоретических и практических воззрений. В другом аспекте: наряду с чисто политическими террористами "Народной воли", объявившими войну Самодержавию и "преступному" произволу чиновников, городская революционная интеллигенция, вооруженная самыми разными теориями, работала в той же сфере что и социал-демократы. В начале века реорганизованная партия "социалистов-революционеров" попыталась соединить разные сферы активности и методы активности: агитацию, путчизм или систематический террор, смотря по обстоятельствам, работая как в крестьянской, так и в рабочей среде, а также и среди "образованных", чему сама партия придавала особое значение. Конечной целью партии было объявлено "полное осуществление социалистического общества", но это будет возможно в России, как неоднократно подчеркивалось в полемике с социал-демократическими газетами "Заря" и "Искра", через политическую революцию, демократическую по существу с непременной аграрной реформой на основе "права на весь продукт своего труда".Эсэры в отличие от ортодоксальных социал-демократов не считали, что эта революция должна быть непременно буржуазной, потому что в результате дальнейшего развития капитализма в деревне "упадет покупательная способность деревни" (специфически модернистский "народнический" аргумент) и, таким образом, современная "политическая надстройка" сделается невозможной, а крестьяне в результате буржуазной революции вновь окажутся во власти Царя. Видеть в крестьянах пушечное мясо для революции, которая должна быть сперва чисто буржуазной, как это было свойственно социал-демократам, было для эсэров неприемлемо. Русский крестьянин, продолжали считать они, в отличие от западноевропейского, не антиколлективист: в борьбе с помещиками и кулаками, при заселении новых земель в Сибири и при переделах он ведет себя антииндивидуалистически и это его свойство будет только усиливаться при повышении его культурного уровня. Когда социал-демократы указывали, что идея "равной" и "справедливой" дележки и вообще всякой "дележки" наполнена мелкобуржуазным и цеховым духом, противоречит техническому и экономическому прогрессу и в силу этого реакционна, эсэры отвечали, что эта идея направлена против собственности вообще и что в сторону этой идеи толкает нас политическая реальность. Опасность кроется, однако, в неопределенности понятия "обобществление" земли ; для крестьян это равнозначно сельскому коммунизму, а любая аграрная реформа, проведенная правительством, только укрепит их надежду на царя. Но правительство Александра III с его бюрократическим ущемлением независимости крестьянского мира при возрастающей нехватке земли у крестьян, прикованных к тому же миру, играло наруку революции: земские школы, влияние поработавших в городе в качестве фабричных рабочих или кустарей, видевших мир и знакомых с социальной дифференциацией, а также секты начали превращать крестьянина в другого человека. Крестьянин уже не тот, что был 30 лет назад, тогда как "интеллигент", "идущий в народ"остался как и был "белоручкой".Приходится теперь создавать "братства" убежденных товарищей, которые напоминали бы о себе, когда община принимает решения, при организации бойкота помещиков и кулаков, в борьбе за понижение арендной платы и повышение платы за крестьянский труд в поместьях и в пропаганде взглядов, согласно которым земля принадлежит только "обществу", и может быть передана в пользование только тем, кто ее обрабатывает и имеет право на результат своего труда - такой порядок уже вполне выражен теперь (хотя и не полностью) в нынешней системе "мира". Все эти экономические моменты должны использоваться лишь как доводы в пользу требования политической свободы как единственного средства добиться улучшения положения крестьян и обеспечить единство с демократически настроенной "интеллигенцией" всех слоев общества. Крестьянин должен понимать, что он по существу уже "социал-революционер" и должен исходить из этого, а не из ложной и непонятной "теории развития" социал-демократов, которая провозглашает частную собственность неизбежной "переходной стадией".
Все это отражено в проекте программы партии эсэров, опубликованной Љ46 "Революционной России" от 5 мая 1904 года. Проект признает, что капиталистическое развитие - это реальность, но с оговоркой, что его последствия для разных слоев народа и разных странах не одинаковы даже в производственно - техническом смысле; в "странах промышленных и классического капитализма" они могут быть положительны, а в "аграрных странах, для которых условия международной конкуренции менее благоприятны", особенно в России, все может быть наоборот (трактовка, противоположная социал-демократической). Соответственно, в России борьба за освобождение от гнета со стороны эксплуататорских и праздных классов и превращение народа в единый большой союз трудящихся - предварительное условие "всестороннего гармонического развития личности" - должны учитывать особые исторические условия и исходить из того, что уже есть. Прогрессивное эсэровское меньшинство добивается прежде всего крушения самодержавия, а после этого, если меньшинство по ходу дела не превратиться в большинство, следует выполнить программу-минимум: восьмичасовой рабочий день для рабочих, нижний предел зарплаты, обязательное страхование, участие рабочих в управлении предприятиями; в аграрной же сфере предлагалось сохранить "традиции и образ жизни русского крестьянства" в борьбе против сельской буржуазии - помещиков и кулаков; вся земля в индивидуальной частной собственности должна быть конфискована, а коль скоро это не возможно сразу сделать, то экспроприирована в пользу деревенских общин или территориальных ассоциаций для дальнейшего распределения на условиях равных прав на землепользование (главное, с чем были не согласны социалисты, то есть так называемая "социализация" земли). В качестве переходных мер предлагались: налог на доход, превышающий "нормальный трудовой" доход, компенсация за мелиоративные работы, если они требовали перехода земли из одних рук в другие, специальный налог на арендную плату в пользу общины. Что же касается "обобществления", то проект предлагал быть осторожным: "национализация" части народного хозяйства желательна при буржуазном режиме лишь на том условии, что этот "государственный социализм" не превратится в "правительственный капитализм" и не послужит укреплению власти господствующего класса.
Легко увидеть здесь комбинацию "народничества", сельского коммунизма, идей Генри Джорджа[99], Маркса и других. А за понятием "прогрессивного меньшинства" обнаруживается вера в творческую волю и в руководящую роль "интеллигенции", несмотря на все уступки идеям "социального эволюционизма". В данную минуту политическая цель эсэров как демократического движения это прежде всего свержение самодержавия как условие для всего дальнейшего, и это делает возможным их широкое согласие с вождями "буржуазной" демократии, которые со своей стороны в "Союзе освобождения" прямо выражают физиократические идеи, и даже в земствах готовы сделать все, чтобы ликвидировать "земельный голод" крестьянства. Между прочим, как мы уже видели, некоторые эсэры даже принадлежали к "Союзу освобождения". Но когда была обнародована программа уже упомянутого либерального аграрного съезда, эсэры из "Революционной России",возможно, под впечатлением того, что шансы на революцию тем временем стали казаться более благоприятными, отвергли эту программу как совершенно недостаточную[100]: эсэры требовали "всей земли" и "без нового выкупа" и не хотели даже слышать о замене земельной ренты на государственные ценные бумаги в случае революции.[101]
Недоговоренность проекта фграрной реформы выглядит подозрительной так же и для той части народничества, которая остается вне партии. Ее прежний лидер Михайловский умер как раз накануне русско-японской войны.Мощное политическое движение превратило социал-революционеров из небольшой группы конспираторов за границей в большую политическую партию, действующую в самой стране. Эта партия, как и другие группы, должна теперь предложить общественности обновленную программу. Мы взглянем теперь внимательно на две такие программы: одну, возникшую в среде "народничесвта", другую - в среде "социал-революционеров". Они совершенно противоположны в отношение темы, особенно нас интересующей, а именно, полевой общины. Все это безусловно должно быть интересно для немецких читателей, мало знакомых с российской аграрной политикой.[102] Как особая группа радикальных политиков, выступающих от имени крестьянства, в последнее время привлекли к себе внимание "младо-народники" - демократическая ветвь старых народников во главе с Михайловским и Воронцовым, то есть того типа народничества, которое отличалось научно-теоретическими интересами и само не занималось политикой. После того как догма научных "народников", считавших, что капитализм в России "невозможен", была опровергнута фактами,"младо-народникам" пришлось искать себе место между экономическим либерализмом и марксисзмом, чтобы утвердиться по крайней мере в сфере аграрной политики. Недавно их "программу" очень ясно изложил Г.Новоторжский в открытом письме Пешехонову, одному из издателей "Русского богатства", некогда главного органа научных народников, а теперь, естественно, занятого обсуждением земельной реформы. Это письмо и было опубликовано в "Русском богатстве" (август 1905, вторая половина, стр.98 и далее).Старое направление Михайловского и Воронцова в силу своего неполитического характера и глубокой веры в "творческую" силу планомерных реформ не было враждебно самодержавию, по меньшей мере в принципе. "Младо - народники", напротив, были приверженцами "правового государства", надеясь, что в будущем оно разовьется в "трудовое государство".Это направление, все еще не вполне свободное от "аполитичности", находило себе опору в старых анти- империалистических убеждениях народников, которые вполне справедливо считали, что экспансионистская политика со всеми ее железными дорогами, займами и пр. так же как и политика поддержки "национальной индустрии" при Александре III по существу приводит капитализм на место старых национальных форм производства. "Национализация земли", за что вместе с другими группами выступали младо-народники, была в принципе возможна, как писал Г.Новоторжский, в трех вариантах: /1/сдача государственных земель в аренду капиталистам для использования с применением наемной рабочей силы - этот вариант, разумеется, отвергался.; /2/сдача земли в аренду мелким крестьянам для обработки собственными силами, то есть с запретом на использование наемных рабочих рук; и /3/"социализация" земли - и за это выступают младо-народники. Это не "социализм". Это значит: "свободная община в свободном государстве", то есть передача земли деревенским общинам для совместного пользования. Но при этом внутри деревенской общины должна быть запрещена передача земли в длительное владение (верховная собственность государства исключала бы это юридически), а так же аренда земли и использование наемной рабочей силы[103] Чтобы община избежала капиталистических отношений с внешним миром, крестьяне общинники должны организоваться в кредитный кооператив, с одной стороны, и в потребительский кооператив, с другой стороны.Верховная собственность государства на землю, помимо того, что она препятствует возникновению внеобщинной частной собственности, на практике означает еще вот что: в случае если одна община перенаселена, а в другой, наоборот, избыток земли, государство должно позаботиться о перемещении избыточного населения из бедной общины в богатую. Иными словами, община перестанет быть закрытым образованием, куда не может проникнуть ни один чужак без решения самой общины. Подселение будет разрешаться в тех случаях, когда государство сочтет это целесообразным. Во-вторых, государство должно сохранять за собой земельный резерв, который может понадобиться для использования при избытке населения. В-третьих, государство будет решать, что должен заплатить общине тот, кто желает из нее выйти; теперь часто случается так,что община эксплуатирует крестьянина, разбогатевшего благодаря своей внеобщинной активности. Принцип принадлежности к общине, таким образом, сохраняется, лишь при усиленном контроле со стороны государства; ему, естественно, сопутствует право индивида на земдю, коль скоро он не отделяется от общины. Так что возможно и обратное: мир выплачивает компенсацию общиннику, который выходит из общины, например выдает деньги на экипировку, если он собирается стать фабричным работником - Новоторжский рассказывает и о случаях такого рода. Это соответствует выходным свидетельствам и приплатам, бывшим в свое время в ходу в альмендах южной Германии. Все это, конечно, означает сохранение, если не паспортной системы, то чего-то очень похожего и, стало быть, ограничение свободы передвижения; община имеет право вернуть общинника, если власти не разрешили ему откупиться. Получается, что "свободная" община имеет принципиальный суверенитет в отношении индивида, но сама находится под контролем полиции.В остальном же "младо-народники" или их представители в отличие от "старых" народников не считают более общину "воплощением естественного права и препятствием развитию". Они видят в общине "переходную ступень" к двум одинаково возможным состояниям. Или деревенский производственный кооператив, что они определенно предпочли бы сами. Или мелкокрестьянская индивидуальная аренда у государства, исключающая отчуждение земли или использование рабочей силы в случае, если община все-таки распадается. Этот последний вариант, пишет Новоторжский, уже теперь годится для однодворцев и для областей, где нет общины, например, для Малороссии. Программа младо-народников, настаивает он, основана на том, что есть и что жизнеспособно - на общине. Крестьяне сами не хотят ее ликвидации, а если и хотят, то в тех случаях, когда общину обременяет традиционная круговая порука в отношении налогов и податей, недавно, наконец-то устраненная законом. К их движению, пишет Новоторжский, в деревне враждебно настроена только сельская буржуазия, то есть кулаки, шинкари и лавочники - представители мелко-капиталистической экономики.
Экономическая философия этой программы особенно интересна тем, что в ней, наряду с верой в возможность не допустить аренду и наемную рабочую силу простым запретом, выражено твердое убеждение что деревня может одновременно быть принудительным объединением и добровольным товариществом, остаться и тем и другим, или, если угодно, стать и тем и другим, и что индивид останется привязанным к общине, отчасти вынужденным образом, поскольку выход из нее нужно улаживать, а отчасти по своей воле, поскольку будет претендовать на сохранение своего надела. В этом месте начинается критика проекта земельной реформы, предлагаемой эсэрами, этим ответвлением радикального народничества, которое под влиянием Генри Джорджа и Маркса существенно модернизировалось и теперь выражает свои взгляды в уже упомянутом издании "Русское богатство": теперешняя деревня - это продукт разделения общества на сословия, "крестьянское гетто", препятствующее свободному и "естественному" движению населения между областями, между городом и деревней, переселению, концентрации и рассеянию населения под влиянием природных сил и эколомических условий, сложившихся на "рынке".Передать титул земельной собственности деревням значит не только создать на месте привилегированного меньшинства (частное землевладение) привилегированное большинство (мир). Помимо этого, сохранение запрета на продажу земли на самом деле похоронит главный принцип земельной реформы - "свободный доступ к земле".При этом черты "гетто" в деревне еще усиливаются правом государства принудительно подселять людей к общине. На такое не решается даже нынешнее русское полицейское государство, как справидливо замечает Пешехонов, отвечая на "открытое письмо" Новоторжского.[104] Каждая новая железная дорога, новый растущий город, новые заводы и рудники решительным образом меняют положение деревень относительно рынка сбыта, а вместе с этим уровень рентабельности крестьянского хозяйства. Это повело бы к к бесчисленным принудительным переселениям, если бы не дифференциальная рента, регулирующая расселение в сущности через плату за землю, то есть за вход в общину. Земельная рента в превращенной форме присутствует особенно ясно у Новоторжского в рассмотренном им случае, когда деревня выплачивает премальные тому, кто ее покидает с тем чтобы уменьшить число претендентов на землю. Это полномочие общины и соответственная возможность приобрести участие в общине за плату совершенно не согласуется с правом государства регулировать подселение в общину. Далее критика указывает на самое слабое место "народнических" представлений: идея права (государства) на принудительное подселение в общину основана на ложном экономическом доводе. Вовсе не однозначно понятие земельного фонда, "достаточного" для общины при условии обработки земли только собственными силами. Потребность в рабочей силе определяется не только земельной площадью и качеством земли, но также /1/производимой культурой и /2/техническим оснащением производства. Премии за выселение снижают заинтересованность общины в переходе к более рациональному ведению хозяйства и интенсивной культуре. Если государство не хочет допустить чтобы прогресс в сельском хозяйстве сдеживался ради высокой ренты, оно должно будет контролировать и регламентировать все сельское хозяйство; иначе будет невозможно регулировать потоки населения в деревню и из нее. По той же причине невозможно запретить использование наемной рабочей силы.только с помощью казуистических ухищрений. Можно считать чем-то иным неизбежную соседскую помощь, оплаченную деньгами или натурой. Между прочим, не всякий работодатель оказывается всегда эксплуататором. Так, например,к наемным гужевым услугам прибегают те, у кого просто нет своего гужа. Пешехонов иллюстрирует эту ситуацию иначе: он говорит о найме оборудования, или, в более общем случае, о заемном капитале. Все это в сущности правильно, и Пешехонов мог бы еще усилить свою критику более принципиальными теоретическими аргументами: представление, будто сельскохозяйственный продукт есть результат только плодородия почвы и живого труда выглядит все более несостоятельным по мере того как в сельское хозяйство включаются средства производства, не производимые самими крестьянами, то есть усовершенствованные орудия, современные хозяйственные строения и искусственные удобрения. Не только урожай, но и сами элементы почвенного плодородия производятся все больше не сельским хозяином с помощью сил природы, но на машиностроительных заводах, калийных рудниках, в грушах Томаса и в машино-ремонтных мастерских.Таким образом, все большая часть "общественного необходимого труда" (народники любят кокетничать с марксистской терминологией) вкладывается в производство сельскохозяйственного продукта не на самой земле, а на рудниках и в промышленных центрах. И не только выселение из общины за отступные, но и подселение в общину, а также любое прикрепление индивида к деревне должно мешать "техническому прогрессу" в обычном смысле слова. А технический прогресс влечет за собой не только относительное, но и абсолютное уменьшение, а не увелечиние числа работников в мелком крестьянском хозяйстве: иными словами, вытеснение "рабочих рук" "капиталом".[105] Каковы технические и экономические пределы этой тенденции, зависит от специализации и социальной организации сельского хозяйства, и здесь мы не можем заниматься этой проблемой. Но ясно, что в стране с зерновым хозяйством, ориентированным на дальний рынок, в отличие от страны, где мелкие хозяйства заняты производством трудоинтенсивых культур, единственно возможным последствием целенаправленного "технического прогресса" может быть уменьшение нынешнего сельскохозяйственного населения.[106] В случае если хозяйство ведется на частно-капиталистической основе так будет везде, где аграрная область остается действительно "аграрной", то есть там где не возникают многочисленные местные рынки в особенности в результате развития промышленности, создающие в условиях частной собственности на землю хорошие предпосылки для мелких собственников и мелких арендаторов. В противном случае должен усиливаться натуральный характер крестьянского хозяйства. Иными словами крестьянин должен ограничивать все потребности, которые он мог бы удовлетворить только на рынке и, тем самым изолируясь от рынка, уклонялся бы от "технического прогресса". Программа "младо-народников" исходит из цехового принципа "потребительского хозяйства", то есть не спрашивает: как с наименьшими затратами труда обеспечть максимальное производство на данной площади (принцип аграрного капитализма), но ставит себе цель так: как обеспечить на данной площади пропитание возможно большему числу людей при условии, что они сами здесь работают. Сторонники этого принципа должны решительно отрицать "технический прогресс", так как им придется бороться перотив роста "производства средств производства" и вытеснения ручного труда машинным. В противном случае община попадает в водоворот капиалистического процесса обобществления, а там "потребительский принцип" хозяйства теряет смысл. Слабость народников в том, что они хотели бы одновременно быть "современными" в "техническом" отношении: они говорят, например, о "растущей покупательной способности" крестьян, что им, якобы, должна обеспечить их программа. Они расстались с первоначальной идеей старых народников, которую Михайловский формулировал так: нужно сохранить "целостность" индивида и при развитой специализации органов избежать насколько возможно разделения труда между индивидами. Этой идее сопутствовало прославление кустяря (домашней промышленности) и ориентации крестьянского хозяйства на самообеспечение. А Воронцов даже оправдывал высокую арендную плату для крестьян, то есть в сущности их эксплуатацию, поскольку это препятствует капиталистическому развитию в сельском хозяйстве. Эти "романтические" направления объединяет то, что они хотят бороться с капитализмом, не имея никакого теоретического представления о нем. Капитализм развивается у них за спиной, пока они сражаются с ветряными мельницами. Сущность капитализма им знакома в основном по работам Маркса, которого они читали плохо и главным образом чтобы отыскать там "смысл истории".[107]
Что касается капиталистического предприятия, во всяком случае механизма образования ренты, то сторонники земельной реформы разбираются во всем этом гораздо лучше реакционеров этого сорта. Как специалисты в этих вопросах, они хорошо понимают значение товарного производства и дифференциальной ренты для хода земельной реформы. Это относится во всяком случае к авторам "Русского богатства". Взглянем теперь на их положительную программу. Ее журналистский вариант появился недавно в петербургском "Сыне отечества", некогда пропагандировавшем взгляды "Союза освобождения", а с 15 ноября ставшем партийным органом "социал-революционных" народников. Его редактируют Г.И.Шрейдер, Г.Кудрин, В.А.Мякотин, А.В.Пешехонов(его взгляды мы только что рассматривали) и В.М.Чернов. Программа опирается на Чернышевского, на Лаврова, наконец, на Михайловского и определенно высказывается за "социализм" в смысле "обобществления средств производства и всей хозяйственной деятельности людей". Их расхождение с марксистами в том, что они отвергают марксистское учение об общественном развитии: "Наша партия не намерена склоняться перед действительностью и делать фетиш из фактов. Нам чуждо представление, будто новый общественный порядок может возникнуть только в результате эволюционного развития уже существующего порядка". И далее: "Границы сущего" отнюдь не священны..." Легко заметить, что это все то же прагматически-рационалистическое мышление, характерное для социализма Лаврова и "социологии" Михайловского, объясняющее "стихийное" развитие Западной Европы тем, что в прошлом еще не было науки и "знания о социальной материи". Ближайшая задача партии в том, чтобы обеспечить политическую свободу на основе "Воли народа", "в какой бы форме эта воля ни проявлялась" - старая народовольческая формула. Провозглашается декократическое федеральное государство с пропорциональным представительством и референдумами. Главное социальное требование - "социализация" земельной собственности путем передачи ее в руки "территориальных союзов" и закрепления права на использование земли в руках тех, кто на ней трудится. Вопрос о всеобщем обобществлении ("национализации" или "муниципализации") средств производства остается открытым, но партия выступает за то чтобы передавать хозяйственную деятельность обществу, в особенности в форме коммунальных предприятий всегда и везде, где это оказывается "возможным". Пока партия требует 8-часового рабочего дня, запрещения использовать детей и женщин на ночной работе и обязательного страхования. Из-за своего "интеллектуального" характера вряд ли эта группа сможет завоевать какой-то авторитет среди крестьян. И все же для лучшего понимания того, что такое "социалисты-революционеры", вернемся еще раз к аграрно-политическим взглядам Пешехонова, который в роли соредактора "Русского богатства" как будто бы должен быть рупором партии.
Право на землепользование всех "работающих", если они не крепостные, означает "свободный доступ к земле". Добавим от себя, что это относится и к тем, у кого есть капитал для ее обработки, а это опять-таки должно привести к концу "крестьянского гетто" и к полной свободе передвижения. Община могла бы быть "свободной", замечает Пешехонов, возражая Новоторжскому, только в том случае, если она "добровольна", то есть представляет собой товарищество не принудительного характера. Правда, что Европа достигла той же цели свободным обращением земли на рынке. Но это ведет к возникновению земельной ренты, а когда в конкуренцию будет втянуты более дешевые земли,то и к аграрному кризису, причем Россия как экспортер сельскохозяйственной продукции не сможет защититься импортными тарифами и вынуждена была бы (а это совершенно немыслимо) субсидировать своих крестьян. Земельная рента, а, стало быть, частная собственность на землю вообще не подлежат обсуждению - в конце концов "собственность на землю возникает естественным образом" - но, продолжает весьма характерным образом Пешехонов, сознательно допустить сопутствующую этому процессу пролетаризацию - "морально недопустимо". Ну так как же быть? Такой вопрос неизбежно встает, когда мы видим подобные замечания, которые выдают с головой нежелание допустить "естественный процесс" развития капитализма. Дифференциальная рента, возникающая в результате различичного качества земли и положения земельного участка относительно рынка, согласно этим взглядам, "принадлежит обществу" и должна быть отобрана от ее получателей. Это не должно делаться в форме фиксированного земельного налога.
Каждая новая железная дорога или стороительство местного промышленного предприятия создают новую ренту и поэтому поземельный сбор жолжен быть "эластичным" (кстати, идею "single tax" или "единого налога" в духе Генри Джорджа Пешехонов тоже решительно отвергает). В кризисные годы сбор должен понижаться, в случае возникновения новых дифференциальных рент он - добавим от себя - повышается для тех, чьи доходы увеличились, пропорционально этому увеличению. "Социализация" земли как раз позволяет осуществить этот механизм, тогда как устранение частной собственности на землю служит только "свободному доступу к земле". Этот проект исходит из того, что централизованное государство окажется "объективным" существом, "выше милости и неприязни" (Шиллер). И мы не можем упрекнуть авторов проекта в наивности, поскольку некоторые видные немецкие специалисты по национальной экономике и даже желающие выглядеть политическими реалистами иногда высказываются подобным же образом, обсуждая современное прусское государство. Но теперь спрашивается: а каким образом государство может стать собственником земли и налоговых поступлений? Это невозможно сделать простым декретом. Пешехонов прекрасно видит, с каким удивлением восприняли бы его реформу обнищавшие крестьяне Черноземья, с одной стороны, и передовые крестьяне вблизи городов, портов и железных дорог, с другой стороны, когда они узнали бы, что реформа означает для них новый налог и налог на их собственную землю. Пешехонов предпочитает "органический" переход. В трех случаях государство может брать себе в собственность крестьянскую землю: /1/чтобы помочь естественному процессу расселения, государство может при переселении крестьянина брать себе его прежний надел; /2/государство может так же выкупать у крестьянина надел при его полном выходе из общины; /3/как только крестьянин переходит к капиталистическому ведению хозяйства, его земля немедленно экспроприируется. Все эти три варианта могут способствовать как разрушению деревенской общины, так и подавлению развития технически "прогрессивного" хозяйствования в зависимости от того, какую выкупную цену за землю будет давать государство. Что же касается признаков, по которым хозяйство следует считать капиталистическим, то здесь все выглядит вполне двусмысленно, поскольку в России этим термином пользуются очень широко. Остается неясно, кого будут включать в эту категорию: только помещиков и кулаков, хозяйствующих на купленной или арендованной земле, или так же любое однодворное хозяйство и крестьян, использующих наемный труд. Пешехонов не хочет больше, чтобы деревенская община была принудительной, но оставляет принудительный характер за публичными областными корпорациями. Имеется в виду, что более верный путь к (социалистическому) "народному хозяйству" - "муниципализация", то есть регламентирование экономики через публично-правовые конгломераты, чем профессиональные объединения с обычными для них конфликтами частно-экономических интересов. И чем больше эти образования, тем больше они способствуют развитию "общественного духа". Вот, например, теперь местные земства менее демократичны, чем губернские земства. По этому образцу - крупные корпоративные объединения будут более прогрессивны, чем мелкие. Только в больших образованиях имеется интеллигенция, а где она - там демократия. Где речь идет об "идеалах", должна быть централизация, и только там, где речь идет непосредственно об интересах массы, не знающей идеалов, начинаются полномочия локальных объединений. Это соображение, хорошо известное из практики французского конвента, Пешехонов предлагает против первоначальных идеалов "народничества" всей мастей, социалистов-революционеров федералистского толка[108] и социалистов типа Драгоманова. Эта защита прагматики всесильного государства напоминает нам об опасности, что Россия в будущем под влиянием радикальных теоретиков легко может пойти по пути централизованно- бюрократического развития. Согласно Пешехонову община должна утратить свои права землевладельца. Зато государство, одно или вместе с "товариществами" сельских хозяев, должно будет решать, кому и как передавать землю в пользование Опять-таки, это плохо согласуется с осуждением профессиональных объединений. Мы возвращаемся вновь к деревенской общине, которая, правда, теперь уже не будет принудительной. В самом деле, нелегко избавиться технически и психологически от общины, по крайней мере там, где она еще существует. "Младо- народники" во всяком случае совершенно правы, что крестьяне сами в массе ни за что не согласятся с аграрной программой в "индивидуалистическом" западноевропейском стиле. Этим же объясняется и сдержанность демократов при обсуждении этой проблемы. Прежде всего, живучесть полевой общины - при том, что решения о перераспределении земли всегда есть результат ожесточенной классовой борьбы - объясняется не только экономическими интересами классов; здесь сказываются глубоко укорененные в общественном сознании "стественно- правовые" представления. Совершенно очевидно[109], что решения о новом переделе земли далеко не всегда принимается голосами тех, кто расчитывает при этом улучшить собственное положение и тех кого заставляет голосовать палкой и угрозами. Столь же верно и другое: как раз переделы, составляющие по видимости важнейший элемент этой аграрной демократии, весьма часто остаются на бумаге, во всяком случае в том, что касается их "социально-политической" роли в жизни общины. Экономически сильные крестьяне сдают землю в аренду, продают или получают ее в личное наследство (правда, только в пределах общины), не опасаясь никаких переделов: более слабые общинники находятся у них в руках как должники, и всякий передел лишь укрепляет положение богатых. А поскольку передел касается только земли, но не касается скота и фондов, то эта система вполне сочетается с самой бедудержной эксплуатацией. И по мере повышения цен на землю и углубления социальной дифференциации возрастает радикализм возмущенных масс - как раз вследствие расхождения права и практики. А самое интересное то, что этот коммунистический радикализм обостряется именно тогда, когда положение крестьян улучшается, их тяготы ослабевают, и община получает в свое распоряжение больше земли. Потому что там, где связанные с наделом повинности превышают доход, землевладение еще и сегодня рассматривается как обязанность, от которой каждый общинник пытается уклониться. Там же, где, наоборот, доход выше повинностей, массы настроены в пользу передела. Таким образом, массы больше всего заинтересованы в переделе, а имущие крестьяне, наоборот не заинтересованы, в областях с лучшими землями. Отмена налогов и повинностей, а также выкупной цены земли должны, таким образом, (при сохранении общины) усиливать коммунистические настроения и обострять социальный конфликт. Известно, например, что немецкие крестьяне на юге России установили более строгие общинные порядки, когда правительство увеличило их земельные владения. Причины этого в высшей степени понятны. "Округление наделов" не могло иметь никакого другого результата, кроме укрепления коммунистических настроений. Социалисты-революционеры, повидимому, возлагают надежды именно на эту логику процесса. У них есть для этого все основания.
И тем не менее для подлинного сторонника аграрной реформы программа округгления наделов сегодня представляется неизбежной. Партия КД также включила в свою программу (пункты 36-40) соответствующие требования Союза освобождения и либерального Аграрного съезда, даже с некоторыми уступками требованиям эсэров. Среди них: /1/компенсация за земли, иъятые у помещиков, должна определяться не на основе рыночной цены, а на основе "справедливой цены" (пункт 36); /2/законодательная гарантия возобновления аренды, компенсация (при известных условиях) за мелиоративные работы и судебная инстанция (по ирландскому образцу) для снижения "несоразмерно высокой" арендной платы (пункт 39); /3/аграрная инспекция для контроля за внедрением в сельское хозяйство трудового законодательства.Принципы передачи крестьянам изъятой у прежних собственников земли (в личную или общинную собственность или владение) должны "учитывать местные особенности землевладения и землепользования". Ранее мы уже видели, что регулирование земельных отношений должно стать прерогативой демократизированных самоуправляющихся корпораций - очевидное приближение к эсэровской идее "территориальных объединений" как носителей права на землю.[110]
Эта весьма радикальная аграрная программа не слишком отличается от той, которую "Революционная Россия" всего несколько лет назад считала осуществимой и для начала достаточной. Но в виду неожиданных успехов революции она перестает быть достаточной, поскольку еще допускает частную земельную собственность, как для политически радикальных народников, так для социалистов-революционеров, так и для ленинских социал-демократов и, наконец, для широких слоев крестьянской бедноты, коль скоро они "пробудились". Все это легко понять. Иногда можно услышать практическое соображение, что крестьяне попросту не смогут обрабатывать без инвентаря свои наделы, если они увеличатся за счет отобранной у помещиков земли. Но на крестьян и реформаторов, стремящихся отнять у помещиков землю, которой они "владеют не по праву", это возражение не производит должного впечатления. В самом деле, если крестьянину нехватает своей земли, он вынужден ее арендовать (часто на условиях частичной аренды) или наниматься работником к помещику. В областях, производящих зерновые на экспорт, они часто нанимаются со своим инвентарем. Стало быть, уже теперь поместные земли обрабатываются с помощью крестьянского инвентаря. Считается, что 4/5 зерна, поступающего на рынок, произведено "крестьянским" трудом, хотя в Черноземье 5/8- всей площади и 1/3 посевной как будто находится в руках частных собственников. Таким образом, конфискация помещичьих земель представляется самим крестьянам просто как ликвидация монополистического класса рантье - не более того.[111] Итак коммунистический характер крестьянского движения становится все лучше выражен , поскольку он коренится в характере аграрного строя и по причинам, о которых мы говорили только что. Со своей стороны власть делала все возможное, в течение столетий и в последнее время, чтобы еще больше укрепить коммунистические настроения. Представление, что земельная собственность подлежит суверенному распоряжению государственной власти (искоренявшей, кстати, частное право на всякое другое "нажитое" добро), было глубоко укоренено исторически еще в московском государстве, точно так же как и община. Остается дискуссионным, следует ли приписать их происхождение исключительно московскому податному порядку и glebae adscriptio (уложение о прикреплении к земле), но это не так уж важно.Но так или иначе, непризнание права на "приобретенное" и передача его общине были элементами правительственной программы графа Киселева при Николае I, и эта практика сохранилась вплоть до нашего столетия, хотя, вероятно, некоторые либеральные чиновники не держались ее строго. И вот в сознании крестьян до сих пор сохранился своего рода "сельский коммунизм", то есть такой правовой порядок, согласно которому земля принадлежит совместно всей деревне, да к ней должна еще добавиться помещичья земля, обещанная крестьянам "Царем-освободителем". А политика последних десятилетий заменила этот "исторический" крестьянский коммунизм проектом "государственного обеспечения всех крестьян землей".[112] По крайней мере начиная с закона 1893 года, правительство постепенно лишает "мир" социальных полномочий и превращает его в пассивный объект деятельности административного аппарата государтсва. Переделы земли все больше попадают под контроль властей, хотя за решениями о переделе и скрывается классовая борьба внутри самой общины. Но прежде всего в 1893 году государство фактически свело на нет все, что крестьяне согласно уже существовавшим законам и обещаниям приобрели за выкуп, произвольно ограничивая утилизацию этой частной собственности в интересах общины. После того как государство до такой степени лишило смысла идею собственности и присвоило себе право и возможность контроля над ней, нет ничего удивительного, что крестьяне со своей стороны возлагают на государство обязанность обеспечить их землей, даже не желая знать, откуда эта земля берется. Таково единственное возможное следствие государственной политики.
Одним словом, если реформа, предлагаемая буржуазными демократами, будет проведена в жизнь, то среди крестьян значительно усилятся аграрно-коммунистические и социал-революционные настроения, которые и сегодня уже так сильны, что по меньшей мере крестьянскую массу не удастся склонить на сторону индивидуалистичесой аграрной программы в духе той, которую в свое время предлагал П.Струве.[113] Русская ситуация своеобразна тем, что в России по мере "капиталистического" развития, повышения стоимости земли и ее продукта, наряду с формированием промышленного пролетариата и распространением настроений "современного" социализма будут распространяться и настроения "архаичного" аграрного коммунизма.[114] Отнюдь не ясно также, в каком направлении пойдет в России интеллектуальное развитие.
Дух народничества, все еще присущий всем оттенкам "интеллигенции" всех классов общества и политическим программам, когда-нибудь будет преодолен. Но возникает вопрос: а что придет на его место? Такому трезвому пониманию вещей, который свойствен социал-реформистскому либерализму, будет нелегко без тяжелой борьбы накинуть узду на широкую русскую натуру. Потому что романтический радикализм социалистически-революционной интеллигенции имеет еще одну сторону: по характеру он близок, несмотря на протесты своих представителей, к "государственному социализму", и от него лежит очень короткий путь в авторитарно-реакционный лагерь. Быстрое превращение крайне радикальных студентов в крайне "авторитарных" чиновников, как сообщают нам главным образом нерусские, но добросовестные наблюдатели, не обязательно объясняется (если действительно имеет место) их личными врожденными свойствами и низким стремлением заработать себе на кусок хлеба. Не случайно имеет место и обратное превращение: убежденные, казалось бы, сторонники прагматического бюрократического рационализма в духе Плеве и Победоносцева превращаются в радикальных социалистов-революционеров. Прагматический рационализм этого направления в принципе есть как раз тот образ мышления, которому свойственно страстное стремление к "делу" в духе абсолютной социально-этической нормы. Аграрный коммунизм оказывается идеальной почвой, на которой происходит постоянное качание между идеей "творческого акта" "сверху" и "снизу", между реакционной и революционной романтикой. Но займемся наконец тем, что думают сами крестьяне.
В резолюциях бесчисленных собраний и адресах, импровизированно составленных на стихийных собраниях крестьян[115], как например, ранее в этом году в Харьковской губернии, наряду с требованием снизить налоги и подати, а также ввести обязательное школьное обучение, крестьяне настаивают на двух простых вещах: /1/прекратить вмешательство мелких чиновников, а также государственных чиновников-дворян, особенно земских начальников:"мы просим тебя, Государь, избавь нас от наших чиновников, этих надсмотрщиков[116], жандармов и начальников. Они обходятся дорого и тебе и нам, а порядка никакого не чинят, только мешают нам жить и работать и мучают нас. Спроси их, Государь, и пусть ответят, кто виноват, что народ коснеет в глупости, почему у нас нет школ, почему мы должны читать книги и газеты, которые нравятся им[117], почему мы так забиты. Они сами во всем и виноваты. Позволь нам, государь, самим выбрать себе чиновников. Мы выберем понимающих людей, благонравных людей, они не будут обходиться тебе и нам так дорого, а проку от них будет больше.[118] Этому постоянно сопутствует требование разрешить, как в старые времена, свободно собираться для обсуждения собственных проблем. /2/Второе постоянное требование - больше земли: "земля,дарованная твоим дедом, осталась той же, а народу стало много больше. У тех, кто получил надел, теперь имеют 5-6 внуков, да и у тех теперь уже взрослые дети, и ни у кого нет земли." К этой общей теме сводят аграрный вопрос все без исключения направления. Со всей ясностью и силой это прозвучало на учредительном съезде "Всероссийского крестьянского союза" в июле 1905 года в Москве, точнее в одном из больших пригородных лабазов, в стороне от столбовой дороги.[119] Этот съезд был первым парадным смотром партии социалистов-революционеров и их агитационных успехов. Содержание заседаний съезда весьма симптоматично и дает, прежде всего, представление о состоянии движения. В мае организации эсэров существовали в 40 волостях и 7 губерниях. На съезде были около 1ОО делегатов от 28 губерний.[120] Почти не были представлены Запад и Северо-запад, крайний Север, Юг и Юго-восток были едва представлены. Напротив, хорошо были представлены Центр, Черноземье, включая Восточную Украину. Судя по анкетным данным делегатов, организация, возникшая в Москве, особенно распространилась в некоторых областях Украины и в Курской губернии. Она определенно очень слаба в Туле и Владимире (промышленные области),в Казани (на востоке), в Вологде (на севере). В промышленных областях ее слабость объясняется отсутствием единства интересов среди крестьян. Но несмотря на слабость, в Орле, например, она уже тогда оказалась способной снизить арендную плату наполовину. Организация этого рода ставит перед собой достижение чисто экономических целей в рамках существующего порядка, хотя в большинстве случаев экономические цели совпадают с политическими. И, судя по многочисленным сообщениям в газетах, она добилась значительных успехов.[121] В основном, правда, в тех областях, где община сохранилась слабо, в частности на Юге или в Малороссии. Гораздо меньше ее успехи в Центре и в Белоруссии, где преобладают чисто разрушительные тенденции крамолы. Повсюду поводом для волнений послужил рескрипт 18 февраля 1905 года, ставший известным крестьянам благодаря газетам и усилиям пролетарской интеллигенции. Почти повсюду было замечено, что чиновники пытались сохранить содержание рескрипта в секрете от крестьян и этим объясняется то, что волнения были столь ожесточенными. Когда полиция запрещала собрания, ссылались на этот рескрипт. Кростьяне сами читали газеты или кто-то читал им газеты вслух (в особенности "Сын отечества"), на сходах принимали "приговоры", составляли прокрамации и петиции Царю. Власти, очень часто (хотя и не всегда)попы, регулярно помещики и кулаки пытались чинить движению препятствия. На съезде было предложено принимать в крестьянский союз только тех у кого больше 50 десятин земли, и не допускать туда не-крестьян, в том числе "интеллигенцию". Но после обсуждения этот вопрос было решено оставить на усмотрение местных организаций. Для атмосферы на съезде были
характерны накаленные демократические настроения и подозрительное отношение ко всякому авторитету, выразившееся в том, что созданные съездом комиссии получили только "служебные" мандаты. Вообще, съезд рассматривал себя как форум тех, кто "живет своим трудом" и резко этим отличается от земства, где господствуют собственники. Все это не помешало тому, что даже самые радикальные делегаты настойчиво предостерегали ото всяких выпадов лично против Царя[122] Точно так же при всей ненависти и презрении к попам и монастырским владениям, верх одержал страх перед их влияниями, а в иных случаях выражалась даже симпания к альтруизму и коммунизму монастырской организации. Но по земельному вопросу, бывшему центральным в дебатах по существу дела, разногласия обнаружились только в двух отношениях. Во-первых: в чью пользу должна отчуждаться (экспроприироваться) земля? Большинством в один голос было решено, что земля должна поступать в распоряжение некоторой "общности". Впрочем, это должно было еще решаться на сельских сходах. Предствавитель Черниговской губернии выступал рашительно против всякой теории "национализации". Представитель Владимирской губернии настаивал, что титул собственности должен перейти к крестьянской общине. Но оба они были за экспроприацию в той же мере, что и все остальные. Принципиальные возражения против экспроприации выдвинул только присутствовавший на съезде как и все "интеллигенты" с совещательным голосом представитель социал-демократии. Его выступление находилось в полном согласии со взглядами, развивавшимися ранее плехановской группой, но в полном противоречии с ее нынешней практикой.[123] Согласно этим взглядам, устранение частной собственности не только на фабриках, но и в крестьянском хозяйстве, теперь преждевременно, потому что задержит капиталистическое развитие в сельском хозяйстве. Земля - это "дар природы" (другие выступавшие пользовались по большей части выражением "дар Божий") только в том же смысле, что и лес, хлопок, шерсть, приобретающие потребительскую ценность лишь после обработки трудом и инструментами, или иными словами, "капиталом": крестьянам теперь нужен капитал, а капитал может возникнуть только на основе частной земельной собственности.[124]В России возможна, таким образом, только политическая революция, а не экономическая.[125] Но съезд не хотел ничего слышать о дедукциях насчет "исторического развития".[126] Он искал только справедливого решения второго вопроса: следует или не следует платить возмещение за отчужденную землю, точнее хозяйственно ценную землю.Суждения, высказанные на съезде безусловно интересны как проявление "свободной этической мысли". Единодушным было мнение, что Царь, Великие князья, Церковь и монастыри (после некоторых колебаний со ссылками на их "коммунистический" характер) должны отдать свою землю безвозмездно, поскольку эта земля очевидным образом представляет собой общественное достояние и, как правило, на самом деле даже не используется. Принцип возмещения за любую частную собственность отстаивали представители с севера (Вологда), из Черноморских областей и с Украины, то есть оттуда, где нет полевой общины и вкус к собственности относительно развит. Но значительное большинство, в особенности представители Черноземья и Северо-востока /Вятка/, где земля еще и теперь не представляет собой коммерческой ценности, держались иного мнения; они предлагали давать возмещение только тем крестьянам, которые купили землю - их интересы энергично защищались. Сообветственно, различали купленную и унаследованную землю, причем унаследованная земля не считалась такой неприкосновенной. Дескать, первоначальное присвоение земли, лежащее у истоков всех прав наследования, всегда есть насильственный акт, или во всяком случае акт, не спровождаемый платежом: участникам съезда, например, напомнили, как Екатерина II дарила деньги своим любовникам. Это было так же незаконно, как раздача воздуха и света. Поэтому само по себе наследование не обеспечивает права владения - такой взгляд вполне гармонирует с ситуацией в областях, где господствует община и где не семья, а деревня распоряжается собственностью индивида. Напротив, приобретение земли собственными силами не рассматривается как незаконное: даже спонтанные "приговоры", как указали противники компенсации, в принципе, допускают возмещение за изъятие купленной земли. К этому добавляли, однако, что при компенсации надо учитывать, когда земля была куплена.Поскольку за 2о или 30 лет доход от земли компенсирует собственнику затраты на покупку и вложенный капитал, замля, приобретенная так давно, может экспроприироваться без компенсации - нечто обратное принципу присвоения за давностью.[127] Все это вполне согласуется с обычной практикой (чрезвычайно тонко разработанной), когда общинный передел касается владельцев земли, произведших на своем участке мелиорацию. Однако, когда землю покупают более крупные собственники, включая кулаков, присвоение земли не имеет никаких оправданий; ведь невозможно с "чистыми руками" получить в свое распоряжение достаточно средств для приобретения большого земельного участка. И представитель эсэров напомнил другим делегатам русское присловье "на трудах праведных не построишь палат каменных".Так или иначе, господствовало представление, что люди живущие на трудовые доходы, не могут приобрести много земли, а только трудовые доходы считались морально безупречными. И стало быть, следует установить верхний порог землевладения, выше которого конфискация земли не компенсируется. В качестве такого порога предлагались 50 или 100 десятин. Наконец, было предложено установить верхний предел компенсации в размере прожиточного минимума "культурного человека".Этот минимум зависел от плодородия почвы, а его верхний предел был оценен в 6ОО рублей (эквивалент дохода с капитала в 10 тысяч рублей). Представитель эсэров говорил, что было бы негуманно обречь бывших землевладельцев (не умеющих работать) на нищету и голод и предложил назначить им пожизненную пенсию. Но о компенсации как таковой не может быть и речи. Этому выступлению горячо апплодировали. В конце концов делегаты приняли всеьма расплывчатую формулировку: землю следует экспроприировать "частично с компенсацией, частично без компенсации". Весьма высокопарное воззвание Союза призывает к борьбе за справедливость, свободу и землю вместе с рабочими и интеллигенцией, выделяет полицию как главного врага, говорит о необходимости не допустить, чтобы другие классы "закрыли двери Думы" и провозглашает как свою цель "передачу земли в руки тех, кто обрабатывает ее своими руками".
Никто не может сказать, насколько эта программа отражает настроения крестьян.В той мере, в какой они вообще мыслят политически, их будет невозможно, конечно, вовлечь в антилиберальный альянс с дворянством: в этом российская ситуация отличается от положения в Германии. В то же время они настроены ни в коем случае не "либерально" Остается неясно, насколько экономически передовое крестьянство, в частности на юге и юго-востоке, или слой "сельской буржуазии" может повлиять на мнение крестьянской массы в пользу "буржуазной" демократии на предстоящих выборах. Так же неизвестно, какую роль будут играть священники, тоже в основном происходящие из крестьян.[128] Анти-авторитарная агитация, не желающая удовлетворяться призывами к насилию и нацеленная на строительство партий, столкнется со значительными трудностями, поскольку даже Витте не отменил цензуру в сельской местности, а дворяне, чиновники и, что еще важнее, православные священники уже начали из Москвы вовлекать крестьян в организации консервативного направления. Читая сообщения прессы о том, что во многих местах, например, во Владимире, крестьянские организации присоединились к партии КД, сохранив за собой лишь право "интерпретировать" по своему аграрную программу либералов, спрашиваешь себя недоуменно:а что бы это могло значить, если известно, что на съезде КД были не только дворяне и государственные чиновники, но и земские начальники, в которых крестьяне видят своих главных врагов. Напротив, радикальные земские служащие, то есть "третий элемент", в целом согласный с Союзом союзов, то есть отчасти с эсэрами и отчасти с социал-демократами, находится в тесном общении с крестьянами. На Крестьянском съезде обнаружилось, что они фактически склонны идти вместе с крестьянством.[129]
Крайним радикализмом отличался так же второй Всероссийский крестьянский съезд. Он состоялся 6-13 ноября в Москве и собрал около 500 делегатов, на этот раз изо всех областей страны. Мы имеем о нем только очень отрывочные сведения, почерпнутые из "Права"/Љ44/.Некоторые газеты, ссылаясь на сообщение Петербургского телеграфного агентства, утверждали, что на этом съезде значительно преобладала интеллигенция, так что это было не столько собрание крестьян, сколько "для крестьян". Съезд отверг эти утверждения и объявил бойкот агентству. Съезд настаивал, что он собрал в основном крестьян.Из сообщений виден несомненный прогресс чисто крестьянских профессиональных организаций, в основном опять в Малороссии и других областях, где сравнительно развиты индивидуалистические структуры, а так же в казацких областях. Гораздо меньше заметна эта тенденция в центральных районах с сохранившейся полевой общиной: они больше угнетены и в силу этого там сильнее фаталистические и эсхатологически революционные настроения. Крестьянское движение, которому приходится преодолевать, хотя и не везде, энергичное сопротивление духовенства, на севере и в других областях, где нет земельного голода, имеет преимущественно политический характер, а на юге, наоборот, более влиятельно толстовство. Но повсюду преобладают аграрно-революционные настроения.Съезд рекомендовал бойкотировать чиновников и суды, применяя ненасильственное сопротивление, игнорировать распоряжения властей, уклоняться от платежей и трудовых повинностей помещикам. Движение отнюдь не чувствует себя уверенно. Характерно, что когда обсуждался вопрос, чем заменить суды, предложение выбирать судей на общинных собраниях было отклонено: реальной казалась опасность, что в суды могут быть избраны представители"черной сотни". предпочтительнее оказалось выбирать третейского судью в каждом отдельном случае. Острые споры разгорелись по вопросу: мирная агитация или восстание? Черниговский священник, избранный на съезд от пяти деревень, рекомендовал только "мирную всеобщую стачку" и страстно призывал Царя обнародовать как можно скорее "манифест о земле", чтобы избежать весной "большого пожара". Его выступление было встречено горячим одобрением. На самом деле известно, что во многих местах, даже там, где вполне хватало земли, крестьяне этим летом провозгласили: ждать, что скажет Царь, еще год или до следующей весны, а потом - "подниматься". Были острые споры с социал-демократами. Перед ними был поставлен решающий вопрос: выступают они за отчуждение земли или нет. Ясного ответа не было. Съезд не захотел пускаться в обсуждение теории "постепенного процесса" и постановил, что у представителей социал-демократии впредь будут спрашивать их мнение, но права решающего голоса у них не будет. На это последовали протесты со стороны московских социал-демократов. Они требовали полноправного участия и предостерегали, что либералы могут использовать крестьянские съезды в собственных интересах. На этот раз протестовали участники съезда, среди них даже сами социалисты.[130] Конгресс объявил всех, кто примет участие в Думских выборах, "врагами народа" и требовал созвать "Учредительное собрание". После окончания съезда его президиум был арестован. Такое впечатление, что только после этого представители Крестьянского союза связались формально с социалистическими организациями Совета рабочих депутатов и с "Союзом союзов".
Как же поведут себя крестьяне на выборах? Конечно, крестьяне упорно сопротивляются влиянию консервативных чиновников и духовенства. Сильнее всего и легче всего это сопротивление объяснимо не в районах крайней нужды, а на юге - в казачьих областях, в Черниговской и Курской губерниях. В них, а также в некоторых областях промышленных районов, несмотря на весь контроль со стороны полиции или аппарата предводителей дворянства, крестьяне на сходах принимают самые радикальные петиции (под ними стоят тысячи подписей), требуя устранить бюрократический контроль и учредить институт выборных народных представителей. Решающий элемент этих документов не имеет, разумеется, ничего общего с идеями современного парламентаризма. Они расчитаны на то, чтобы установить прямую связь с Царем, в обход бесчисленных чиновников. Иными словами, крестьяне хотят, чтобы бюрократический аппарат самодержавия был устранен, но - и тут славянофилы правы - не имеют ни малейшего желания заменить его бюрократией под контролем парламента.[131] Антибюрократические настроения в настоящее время довольно сильны. В нескольких случаях крестьяне на сходах, отвергли "лойяльные" резолюции, предложенные чиновниками. В других случаях крестьяне принимали эти резолюции в присутствии чиновников, а потом отказывались от своего решения или отправляли обратно памфлеты, посланные им реакционными ассоциациями. Все же мало вероятно, что эти настроения определят исход выборов - этого будет мало, чтобы преодолеть давление со стороны чиновников. Избирательный закон даже в версии 11 декабря предполагает исключить предвыборную агитацию. Хотя он и разрешает собраниям избирателей и выборщиков "предварительные обсуждения" кандидатов в Думу без присутствия полиции, но допускает к участию в этих собраниях только тех, кто имеет право голоса и выборщиков (вход на собрания контролирует полиция!). Удивительным образом исключение сделано только для чиновника (предводителя дворянства или его представителя), который руководит выборами, даже если он сам не избиратель и не выборщик. Сохраняется принцип выборов "из числа своих" или "из числа тех, кто уполномочен участвовать", хотя известно, что практическое применение этого принципа в Америке серьезно снизило уровень законодательства, что, собственно, и было целью такого регулирования. В городах все это по большей части всего лишь формальность.Но что такой надзор за избирательными собраниями означает в сельской местности, говорят сами крестьяне, а их главное требование как раз состоит в том, чтобы устранить надзор со стороны гражданских чиновников. Правительство, одержимое моментальным эффектом, таким образом, бесповоротно уступило наиболее удобный (и законный) пропагандистский аргумент радикалам. Власти, вероятнее всего, "охотятся" за консервативными крестьянскими представителями, но каждый крестьянин будет знать, что они его не представляют: ко многим причинам, по которым крестьянин ненавидит бюрократию, добавится еще одна.
Никто не может, таким образом, сказать, как поведет себя крестьянство на выборах в Думу. В общем, иностранцы предполагают, что Дума окажется крайне реакционной; русские же, несмотря ни на что, надеются на крайне революционный характер Думы, полагаясь в основном на крестьянство. Те и другие имеют основания для своих расчетов; оба прогноза имеют равные шансы оправдаться. В европейских революциях нового времени крестьянство переходило от самого крайнего радикализма к безучастности и даже прямо к политической реакции, как только его непосредственные экономические претензии были удовлетворены. На самом деле нет никакого сомнения в том, что если автократия решит насильственным или полу-насильственным образом "заткнуть глотку" крестьянам землей, или, если крестьяне в условиях анархии сами возьмут землю и смогут удержать большую часть ее, интерес к форме правления у крестьян угаснет.[132] Поэтому представители буржуазной демократии, в частности Струве, предпочли бы, чтобы реакционное правительство не смогло удовлетворить требование крестьян относительно земли. Этот вариант возможен, поскольку удовлетворение этих требований угрожало бы не только дворянству, но и Великим князьям и, наконец, самому Царю. Интересы крестьян несовместимы с инстинктом самосохранения этих могущественных сил. Но следует помнить, что при всех огромных размерах владений Императорской семьи масштабы дворянского землевладения намного больше, и ненависть крестьян направлена в особенности против дворянства.Далее, проблема в том, какие требования крестьян и в какой мере мог бы удовлетворить сам демократический режим.Струве горячо возражает против простой конфискации земли.Однако программа КД предлагает, что изъятая земля не должна компенсироваться по ее рыночной стоимости, а с "буржуазной" точки зрения это уже означает "конфискацию": принцип определения стоимости земли по доходу с нее, применяемый у нас при оценке наследства, здесь опять вывернут на революционный манер. И уже предложение Чупрова заставляет князя Трубуцкого опасаться, что либеральное дворянство может податься в лагерь Шипова. Так или иначе,часть дворянства, которое само по себе очень неоднородно (по словам министра образования при Николае I "растянулось от ступеней трона до крестьянских изб"), при нынешних обстоятельствах склоняется к тому, чтобы отдать землю. "Лучше жить в усадьбе без земли, чем, как теперь, на своей земле словно в осажденной крепости", - сказал князь Долгоруков на либеральном аграрном съезде в Москве. Но съезд аграрных предпринимателей, собравшийся за закрытыми дверями в декабре 1905 года в Москве, потребовал безоговорочных репрессий.[133] Как бы там ни было, для не-репрессивного правительства земля обойдется в колоссальные деньги. есть обширные пространства для колонизации, особенно на юго-востоке и северо-востоке огромной Империи, если удастся мобилизовать серьезные средства для ирригации или расчистки лесов (в Сибири). Отмена выкупных платежей, налоговые льготы для крестьян, расходы по Цивильному листу для компенсации Царской семьи, потеря ренты с удельных земель, расходы на мелиорацию - все это означает колоссальное уменьшение государственных доходов и увеличение расходов. Одним словом, бюджетная проблема не знает прецедента. Сверх всего, появление множества новых земельных собственников-крестьян само по себе не решит аграрную проблему. Более того, если это будет единственная мера, то это лишь замедлит "технический прогресс".[134] Поскольку нетрудно предвидеть глубокое разочарование среди крестьянства даже после того, как все требования крестьян будут удовлетворены, и поскольку крестьяне при нынешнем состоянии дел никак не "проводники" или "столпы", но "объект" аграрной политики, партия, решившая проводить аграрную реформу законными средствами, окажется в незавидном положении.
Между тем, правительство обещало пока только освобождение от выкупных платежей, расширение (на 30 милн. рублей нового капитала) активности Крестьянского земельного банка по перемещению земли от помещиков в собственность крестьян[135], а также согласилось, хотя и в неопределенных выражениях, провести аграрную реформу, которая должна будет "примирить" интересы помещиков и крестьян. Несмотря на усилия всех "комиссий" в прошлом, остается неясным, есть ли у Правительства какие-то планы, как это сделать "конкретно". Жизненно важным остается, чтобы Правительство, с одной стороны, и крестьяне, с другой стороны пришли к соглашению о том, как обеспечить права каждого крестьянина получить свою долю частной собственности, после того как будут внесены все выкупные платежи.
Путь русской социально-реформистской либеральной демократии - это путь самоотречения. У нее нет выбора. По моральным соображениям и поскольку старый режим ведет себя так демагогически, она может требовать только безусловного всеобщего и равного избирательного права. Но ее собственные идеи могли бы стать политически влиятельными лишь в условиях избирательной системы, подобной земской. Им приходится выступать за аграрную реформу, в результате которой возникнет экономическая практика и возобладают экономические отношения не в духе технико-экономического "прогрессивного" волюнтаристского социализма, но, в сущности, в духе архаического крестьянского коммунизма. Это приведет не к отбору наиболее продуктивных в "деловом" смысле хозяйств, а к "этически" обусловленному равенству жизненных шансов для всех. Таким образом, развитие индивидуалистической культуры западноевропейского типа, что большинство самих демократов считает в конечном счете неизбежным, замедлится. Сытые немцы, самодовольно считающие себя "реалистическими политиками"[136] и приходящие в смятение от одной мысли, что они могут оказаться не на стороне "победоносного дела", конечно, будут взирать свысока на такое развитие событий. Потому что, разумеется, у либерального движения попросту нет достаточно сил для борьбы, на что вновь и вновь не без злорадства указывают крайние социалисты-революционеры.В самом деле, никто не знает, что сейчас творилось бы в стране, если бы автократия не была запугана убийствами Плеве и Великого князя Сергея Михайловича. Либералы могут лишь надеяться на то, что офицерство в конечном счете не пожелает повернуть оружие против людей, с которыми оно фактически связано семейными узами.[137] На самом деле часто оказывается эффективной тактика, рекомендуемая либералами. В отличие от эсэров, делающих ставку в отношениях с армией на взрывчатку и вооруженное сопротивление, они предлагают мирное неповиновение. Конечно, против решительного военного руководства все это не будет так эффективно, а нынешнее восстание в Москве будет очень благоприятно для укрепления дисциплины в армии. Есть, разумеется, еще один, специфически "буржуазный" элемент давления, но он находится не в руках самих русских либералов. Без угрозы со стороны иностранного финансового капитала - не прямой и буквальной, но угрозы по существу - Манифест 17 октября никогда не был бы обнародован, или во всяком случае был бы отменен. Страх перед возмущением масс или мятежами в армии и ослабление авторитарного режима в результате поражения на востоке были бы недостаточны, если бы не сочетались с холодным и твердым давлением банков и биржи на автократию. С этим приходится считаться таким политикам как Витте и Тимирязев. И когда социал-демократическое "Начало" называет графа Витте "агентом биржи", за этим примитивным ярлыком скрывается известная правда.В вопросах конституции и внутреннего управления убеждения Витте крайне неопределенны. В любом случае, он часто противоречил сам себе. У него так же появилась скверная привычка: когда люди, вполне заслуживающие доверия, воспроизводят его слова, он уверяет, что его "неправильно поняли", и это касается не только конфиденциальных разговоров, но и переговоров с партийными представителями. Витте безусловно мыслит "экономически". Витте, например, "хватило духу" взять на себя тяжкий грех (как в глазах реакционной бюрократии, так и революционной демократии) защиты частного крестьянского землевладения. Его теперь ненавидят славянофилы, а Царь терпит его только по причине его "незаменимости".Несомненно, что он настроен "капиталистически" - так же как и либералы образца Струве.В отличие от Плеве, пытавшегося править, опираясь на массы, руководимые авторитарным режимом, против "буржуазии", Витте, конечно, охотно нашел бы общий язык с имущими классами против масс. Он и, вероятно, только он способен сейчас поддержать кредит и валюту России, поскольку готов проявить к этому волю. Он несомненно хорошо понимает, что для этого Россия должна превратиться в правовое общество с конституционными гарантиями. Если бы он мог, он, вероятно, принял бы необходимые внутриполитические меры с тем, чтобы не подвергать опасности дело своей жизни - превратить Россию в реальную финансовую державу. Вдобавок предполагается, что если в России установится "подлинно" либеральный режим, то укрепится союз с Францией. Однако все эти мотивы ни для Витте, ни для Царя и его окружения недостаточны, чтобы, пренебрегая всем, встать на путь либерализации. И остается лишь догадываться, при какой мере напряжения они дрогнут и соблазнятся на идею военной диктатуры как предшественника некоего псевдо-конституционализма. В ближайшем будущем дело может принять именно такой оборот. Если хотя бы 1/10 офицерского корпуса и войск (на самом деле это скорее будут 9/10)[138] останутся верны Правительству, даже самые массовые восстания останутся бесплодными. Биржа откликнулась на первую кровь на улицах Москвы повышением курса акций, и все происшедшее с тех пор показывает, как возросла уверенность реакции в себе и как изменилось настроение Витте. Хозяйственная разруха здесь, как и повсюду, после крушения политических иллюзий приведет к тому, что воля пролетариата к борьбе угаснет. И внешнему наблюдателю кажется весьма вероятным, что к власти придет правительство, выражающее волю централистского чиновничества. Ибо социальные силы, на которые режим опирался до сих пор, без сомнения и теперь лучше организованы, чем это кажется на первый взгляд. Их возрождение становится все более вероятным. Тем более что сектантский и торгашеский дух "профессиональных социалистов" - даже в условиях бандитского террора со стороны дрожащего за свою шкуру полицейского чиновничества - направляет энергию своих сторонников против конкурирующих (в борьбе за свободу) буржуазно-демократических партий. Именно на этом пути, как мы хорошо знаем в Германии, разворачивается во всей красе склонность некоторых общественных групп к высокопарному обличительству, политически совершенно бесплодному и блокирующему всякую возможность политического воспитания.[139] Они будут чувствовать себя триумфаторами и в том случае, если верх возьмет реакция, и в том случае, если большинство имущих перейдет в лагерь "умеренных" партий. В обоих случаях они смогут, как и у нас в Германии, отвести душу, тешась приятной мыслью:"каких только негодников, дескать, нет на свете".
Консервативные силы проявляют себя в обструкции со стороны реакционного чиновничесвта и высшего офицерства. Насколько сильными могут оказаться их партийные организации, покажет практика. Центр старо-консервативной "монархической" партии находится в Москве. Ее штаб-квартира это редакция "Московских ведомостей". Их программа до сих пор предусматривала полное сохранение статус кво и насильственное подавление оппозиции. Об ее внутренней организации и влиянии сейчас трудно судить из-за границы. Похоже, что прошли времена первоначального замешательства в этом лагере, когда один из лидеров монархистов писал, что не знает, как помочь Царю, если сам Царь не даст приказа "в поход" /"Московские ведомости", 7 мая/, и когда князь Мещерский в "Гражданине" с негодованием отвергал мысль, что "власть Царя зависит от помощи господина Грингмута" и сожалел, что манифест консерваторов может произвести на народ именно такое впечатление - характерная аналогия с тем, что думали некоторые прусские роялисты в 1848 году. Даже закон, запрещающий создание политических союзов, больше не удерживает консерваторов. "Союз русских людей /русского народа? - А.К./"[140] в Москве с многочисленными отделениями и множество подобных организаций в других городах были основаны уже в марте после манифеста 18 февраля, точно так же как и "патриотическая лига" в Петербурге. В отличие от земских съездов все они заседали за закрытыми дверями, как и Московский консервативный съезд в ноябре 1905 года, выступавший за репрессии.В декабре Царь объявил депутации "Русского народа" и других консервативных союзов, выразивших ему опасения об "угрозе Самодержавию"[141], что он "твердо" намерен держаться обещаний, данных им в Манифесте 17 октября, после чего организация консерваторов как политическая парламентская партия сильно прогрессировала.
Но и независимые консервативные партии тоже развивались в течение 1905 года. Например, "Партия правового порядка". Среди ее петербургских лидеров известный и в Германии профессор Янжул, а также Красовский[142], обиженный и фрондирующий экс-чиновник из несостоявшихся министров. Сюда же относится основанная в Петербурге "Партия 17 октября". Ее возглавляют Гучков, граф Гейден, Шипов и др.. Она несколько "либеральнее"и ближе к Витте.[143] Ничего пока не известно о собственных социально-политических программах этого и других подобных движений.[144] Партия правового порядка предлагала Витте помощь штрейкбрехеров в случае предстоящей забастовки работников почты и телеграфа.К этим группам примкнули умеренные депутаты Думы и земцы, собственно буржуазия - банкиры и крупные промышленники, а отчасти люди, вроде Красовского, не стремившиеся поначалу к конституции, а добивавшиеся законной гарантии свободы личности и печати, не думая, впрочем, о том, как это практически возможно без конституции. Все эти группы объединяет, кроме признания Манифеста 17 октября, на который, как известно, староконсервативные чиновники ответили налетами Черной сотни, может быть, даже надеясь на его отмену, откровенный религиозный индифферентизм.[145] В остальном же наверняка только одно: все они безусловно хотят "спокойствия" и будут согласны на все, что поможет обеспечить спокойствие. Петербургский "Союз правового порядка", например, выступает за то, чтобы предоставить избирательное право евреям и тем самым "успокоить их". Петербургские цензовые избиратели после долгих дебатов высказались за автономию Польши по тем же соображениям.На других собраниях цензовых избирателей в разрез с радикальным требованием отделения Церкви от государства требовали сохранить преподавание Закона Божьего, поскольку это необходимо для поддержания порядка. И так далее. В остальном они будут довольны всеми уступками, которые Царь сочтет возможным им сделать. Можно думать, что подобные настроения усиливались крестьянскими и военными бунтами, угрозой всеобщей забастовки и популярностью путчизма в среде социал-демократии. И само собой разумелось, что Правительство и особенно Витте рассчитывают , что общество, напуганное анархией, в конце концов, как выразился Витте, "само запросит порядка". И тогда, добавили бы мы, освободится место для лозунга "обогащайтесь!". К тому дело и шло. Естественно, подобное развитие событий было в ущерб конституционной земской демократии. "Эпоха земских конгрессов кончилась", - сказал князь Долгоруков, подавая в отставку. В самом деле, время "идеологического джентри" позади - материальные интересы вновь выступают на сцену и начинают играть "нормальную" роль. Из игры при этом исключаются политически настроенный идеализм (слева) и мечтающее о расширении земского самоуправления умеренное славянофильство (справа). Ни то ни другое не должно огорчать Витте. Несмотря на все это, выжидательная политика Витте, возможно, объяснялась тем, что ему приходилось обделывать чужие дела или у него просто не было возможности для чего-то другого. В глазах Двора (и в большой мере на самом деле) Витте - просто человек, занимающий место, и его нельзя заменить, потому что он пользуется уважением на бирже и потому что он умен и образован. Насчет позиции, которую занимали близкие к Двору элементы в правительстве никогда не было никаких сомнений. Высшие чиновники в тех областях, где, согласно надежным и не опровергнутым сообщениям, полиция пыталась спровоцировать гражданскую войну, были в некоторых случаях, с оглядкой на заграницу, наказаны, но их, так сказать, "спустили по лестнице, ведущей вверх". У нас нечто похожее произошло с теми депутатами Рейхстага, которые угробили в парламенте проект Восточно-центрального канала. А граф Витте не предпринял никакой серьезной попытки (не исключено, что у него и не было для этого возможности) как-то подавить бескомпромиссный обструкционизм провинциального чиновничества, попросту не желавшего верить в то, что конституционный режим продлится сколько-нибудь долго. Либералы видят в этом недостаток "честности": не лишено оснований, но не вполне точно. Как говорится, "чем богаты, тем и рады" - помехи для соответствующих мер надо искать выше. Многие меры Министерства внутренних дел, о чем можно судить по газетным сообщениям, действительно ведут к тому, что массы возбуждаются, а власти опускают вожжи и ждут, когда страх перед "красным" террором достигнет того уровня, при котором созреет время для террора "белого". Не следует думать, что такая политика проистекает исключительно из слабости и неуверенности. Существует потребность - отомстить за 17 октября.[146] Эта политика приводила и по замыслу ее инициаторов еще приведет в долгосрочной перспективе к несомненной дискридитации всех освободительных движений, в особенности буржуазно-конституционного антицентрализаторского либерализма, чье влияние на общественное мнение и роль в органах самуправления уже давно вызывает ненависть реакционной и рационалистской государственной бюрократии. Очевидно, что в случае временного воцарения полной анархии либерализм имеет еще меньше шансов на успех, чем в случае возрождения Самодержавия, к чему, при данных обстоятельствах, приведет анархия.
Можно наверняка утверждать, что постоянная болезнь не только всех радикальных, но и любых чисто "идеологически ориентированных" политических движений состоит в исключительном умении "упускать возможности" Так, Винке в свое время отказался обсуждать частным образом с просскими министрами "новой эры" законопроект об армии на том основании, что это не к лицу народному представителю. Так, в 1893 году либералы на какой-то час опоздали принять решение, которое они потом все равно приняли после роспуска Рейхстага В обоих этих случаях решалась судьба либерализма. Можно думать, что русские либералы с точки зрения их же собственной партийной палитики заслуживают того же упрека - некоторые высказывания Витте прямо толкают нас к этому суждению. Так мне казалось еще осенью. Но чем больше я обдумываю положение дел, тем больше мне кажется, что либеральные политики правильнее оценивают свои возможности, что готов за ними признать граф Витте.[147] В обоих только что приведенных примерах речь шла о сделках, "честно"предложенных либералам.. А здесь даже "умереннейшему" конституционному земскому либерализму на деле не было предоставлено никакого "шанса", и совершенно очевидно, что у него не было ни малейшей возможности что-либо изменить. Так же мало мог сделать у нас в 1877 году Беннигсен, когда он отказался войти в правительство Бисмарка; у него были на это гораздо более веские причины, чем за ним признают историки. И так же как Людовик XVI ни в коем случае не хотел быть "спасенным" Лафайетом, так и русский Двор и бюрократия предпочли бы сделку с самим дьяволом союзу с земским либерализмом. Политическая неприязнь между группами одного социального слоя или между социально соперничающими "родственными" слоями оказывается часто - в субъективном плане - наиболее интенсивной.
Правительство сделало самый значительный "примирительный шаг", когда граф Витте предложил Московской управе прислать к нему на совещание представителей земской партии.[148] Это совещание состоялось 27 октября по старому стилю при участии Головина, князя Львова и Кокошкина. Разница во взглядах сводилась к следующему. Витте хотел, чтобы вопрос о всеобщем равном и тайном избирательном праве решала Государственная Дума, расширенная за счет представителей рабочих, и обещал в этом свое содействие. А делегаты земства настаивали, что единственный способ восстановить спокойствие в стране - это созвать Учредительное собрание на основе такого избирательного права.[149] Но за этим очевидным разногласием, кроме старого недоверия земцев к Правительству, стояли и другие помехи: сперва в силе был Трепов, а позже Дурново, которого вполне уважаемые люди обвиняли в открытых письмах в газеты во взятках, "хотя и незначительных - 1200-1500 рублей", сообщая при этом подробности каждого отдельного случая.[150] Кроме того, либералы требовали детализации Манифеста 17 октября в строго конституционных терминах, а ее все не было.Уверения Витте, что он чувствует "духовную близость" к конституционно-демократической партии не могли вызвать доверия в этих обстоятельствах, в особенности потому, что все помнили его "конфиденциальную записку" 1899 года, где он говорил о несовместимости земства с автократией и тем самым задержал более широкое распространение земской системы. Но прежде всего: положение России требует настоящего "государственного мужа", а амбиции династического правителя не оставляют места для крупного реформатора даже если бы он нашелся - как всегда в подобных услучаях и в частности как и у нас в Германии.
Полное впечатление, что не было ни одного момента, когда у царя появились бы хотя бы признаки устойчивого и искреннего понимания по отношени к тем, о ком он неизменно в течение полугода говорил в "непарламентских" выражениях. Если это обстоятельство принимать как данное, становится ясно, что Россия "не созрела" для настоящей конституционной реформы, но дело тут не в либералах. Приходится признать, что при таких обстоятельствах никакое взаимопонимание между Правительством и земским либерализмом не будет иметь ни малейшего политического смысла, если оба они не имеют каких-то внешних гарантий. Представители либерализма могут только "сохранить чистоту мундира", после того как их "миссия" - в том объеме и смысле, которые теперь в принципе возможны - будет выполнена. Вполне возможно, что в ближайшем будущем им придется смириться с тем, что по своему блестящее движение земского либерализма, которым Россия может гордиться так же как мы Франкфуртским парламентом, пока становится "достоянием истории", во всяком случае в его нынешнем виде. Возможно, что эта участь лучше, чем участь "мартовского министерства" ( прусское либеральное правительство в 1848 году, пытавшееся остаться у власти за счет компромиссов -А.К.). Только так сможет "идеологический" либерализм остаться на почве своих идеалов и сохранить свою потенцию от посягательства внешних сил. Именно так сможет восстановиться распавшееся в свое время единство двух интеллигенций: "буржуазной" интеллигенции, сильной своим имущественным положением, образованием и политическим опытом, и "пролетароидной", хорошо чувствующей настроение масс и исполненной духом борьбы. Последней придется отказаться от недооценки того действительного значения, которое имеет столь "антипатичный" ей "буржуазный" элемент. Надо думать, что это и произойдет вследствие предстоящих ей разочарований. О разрушении народнической романтики позаботится дальнейшее развитие капитализма. Ее место несомненно займет в основном марксизм.[151] Но работу над необъятной и основополагающей аграрной проблемой не удастся осуществить только с помощью марксисиских идей Между тем, именно эта работа и сможет опять сблизить разные слои "интеллигенции". Очевидно, что работу эту предстоит сделать органам самоуправления, и уже поэтому для либерализма вопрос жизни - бороться с бюрократическим и якобинским централизмом, и насаждать в массах старую индивидуалистическую идею "неотъемлемых прав человека", которые нам западноевропейцам кажутся чем-то вполне "тривиальным", как кусок хлеба тому, кто сыт. Эта "естественно-правовая" аксиома не дает однозначных указаний на какую-либо конкретную социальную и экономическую программу. Не существует также неких единственныхусловий, благоприятных для нее. И уж во всяком случае ее не предполагает так называемый "модерн".
Напротив:хотя борьба за "индивидуалистические" жизненные ценности должна учитывать "материальные" условия и следовать по пятам за их изменениями, "реализация" этих ценностей никак не гарантирована "экономическим развитием".Шансы на "демократию" и "индивидуализм" были бы невелики, если бы мы положились на "закономерное" действие материальных интересов. Потому что материальные интересы явно ведут общество в противоположном направлении. В американском "благожелательном феодализме", в германских так называемых "институтах благообеспечения" (Wohlfahrt - welfare - вэлфэр- А.К.), в русском фабричном уставе - везде выстраивается каркас будущих отношений крепостной зависимости. Остается лишь подождать, чтобы замедлились темпы технико-экономического "прогресса", чтобы "рента" вытеснила "прибыль", чтобы истощились ресурсы "свободных" земель и "свободных" рынков. Тогда массы станут послушными, и дворец нового рабства будет достроен. Усложнение хозяйства, расширение государственной и муниципальной компетенции, территориальное разрастание национальных популяций - все это ведет к увеличению массы канцелярской работы, появлению новых профессий и профессионального обучения в сфере управления, иными словами - новых каст. Американские рабочие, выступавшие против "Реформы гражданской службы", знали, что делали: они предпочитали, чтобы ими правили выскочки с сомнительной моралью, нежели патентоввнные "мандарины". Но их протест обречен.
И пусть не беспокоятся те, кого терзает вечный страх, что миру грозит слишком много "демократии" и "индивидуализма" и слишком мало "авторитета", "аристократизма" и "почтения к службе": древо демократического индивидуализма не раскинет свою крону под небеса - это уж точно. Весь наш опыт говорит о том, что история всякий раз неумолимо рождает новую "аристократию" и новый "авторитет", и к ним могут примазаться все, кто сочтет это выгодным - для себя лично или "для народа". Если дело только в "материальных" условиях и определяемых ими (прямо или косвенно) комбинациях интересов, то любой трезвый наблюдатель должен видеть: все экономические тенденции ведут к возрастанию "несвободы". Было бы совершенно смехотворно надеяться, что нынешний зрелый капитализм (этот неизбежный итог хозяйственного развития), каким он импортирован в Россию и установился в Америке, как-то сочетается с "демократией", а тем более со "свободой" (в каком бы то ни было смысле). Вопрос стоит совершенно иначе: каковы в этих условиях шансы на выживание "демократии", "свободы" и пр. в долгосрочной перапективе? Они смогут выжить лишь в том случае, если нация проявит решительную волю в своем нежелании быть стадом баранов. Мы - "индивидуалисты" и партийные сторонники "демократических" институтов идем "против течения", против "материальных" обстоятельств. Кто хочет "идти в ногу" с тенденцией развития, должен как можно скорее отказаться от этих старомодных идеалов. Теперешняя "свобода" дала первые ростки при уникальном стечении обстоятельств и условий, и они никогда больше не повторятся. Назовем самые важные из них. прежде всего, заморская экспансия - в кромвелевском войске, во французском Учредительном собрании, да и во всей нашей хозяйственной жизни еще и сегодня веет этот ветер из-за морей. Но теперь уже нет незанятых частей света; огромные континентальные области - Россия и Америка - с их предрасполагающими к схематизму равнинами становятся все более явно центрами тяжести населения в рамках западной культурной зоны. Во-вторых, своеобразие экономической структуры Западной европы эпохи раннего капитализма. В-третьих, покорение жизни наукой, так сказать "возвращение духа в себя". Теперь же рациональное оформление жизни, ведущее к уничтожению бесчисленных "ценностей", сделало свою работу: унификация внешнего стиля через "стандартизацию" продукции в нынешних условиях "экономизированной" жизни универсальна; наука же как таковая больше не способствует "универсальности личности". И наконец, в конкретных и своеобразных исторических обстоятельствах возникло особое религиозное настроение, породившее идеальные ценностные представления, которые в комбинации с бесчисленными и тоже своеобразными политическими обстоятельствами и материальными предпосылками определили "этическое своеобразие" и "культурные ценности" современного человека. Сможет ли какое-либо материальное, а тем более нынешнее "позднекапиталистическое" развитие сохранить эту своеобразную историческую атмосферу или создать ее заново? Ответ напрашивается. Нет ни тени намека на то, что во чреве экономического "обобществления" содержатся в зародыше "свободная личность" или "альтруистические идеалы". Есть ли признаки чего-нибудь подобного в идеологии и практике тех, кого, как им самим представляется, "материальные" тенденции ведут к победе? "Правильная" социал-демократия гонит вымуштрованную массу на своего рода духовный парад, суля ей рай на земле вместо постуроннего рая, куда пуританин мог попасть, только сослужив в этом мире службу делу "свободы".Попутно этот земной рай оказывается чем-то вроде прививки от оспы для тех, кто заинтересован в статус кво. оциалцдемократия заставляет своих выкормышей подчиняться догмам и авторитетам, приучает их к бесплодным спектаклям массовых стачек и к бездеятельному наслаждению злобной бранью своих присяжных журналистов - безвредной и даже смехотворной в глазах противника,, а также к упоению "истерической аффектацией", полностью вытесняющей экономическую мысль и деятельность. На этой бесплодной почве, после того как "эсхатологический" момент движения остался позади, а поколение за поколением напрасно сжимали в карманах кулаки и рычали на небеса, не может взойти ничего, кроме умственной и духовной тупости.
А время не ждет: надо действовать "покуда еще день"/Иоанн 9:4/. Если на протяжении ближайших поколений, пока еще не отжили окончательно свой век экономическая и духовная "революции", проклинаемая "анархия производства" и столь же поносимый "субъективизм", не удастся завоевать "неотчуждаемое" право человека выделиться из массы и стать свободной личностью (а только при таких условиях это возможно), то этого не удастся уже осуществить никогда - пусть мир при этом станет хозяйственно "завершен" и интеллектуально "пресыщен". Во всяком случае, насколько нам позволяет судить наши слабые глаза, с трудом различающие сквозь непроницаемый туман контуры будущей истории.
Россия теперь окончательно встала на путь европейского развития, каковы бы ни были в ближайшее время возможные тяжелые рецидивы. Властное проникновение западных идей разрушает здесь патриархальный и консервативный коммунизм, точто так же как прибытие в Соединенные Штаты европейского, особенно восточноевропейского человеческого материала разрушает старую демократическую традицию - в обоих случаях в союзе с силами капитализма. В некоторых отношениях - как позднее обнаружится - несмотря на все колоссальные различия в капиталистическом развитии эти "сообщающиеся людские резервуары" вполне сопоставимы. Оба лишены "исторической" глубины. Оба "континентальны" и их горизонт открыт во все стороны. Но самое главное, что их роднит: в известном смысле это две последние возможности для возникновения спонтанной культуры свободы. "Тысячелетия пройдут, пока ты народишься, и еще тысячелетия в молчании ждут, чтобы увидеть, что ты будешь делать со своей жизнью", - эти слова Карлейля, выражающие страстную веру в человеческую индивидуальность и обращенные к каждому новому человеку, вполне приложимы к Соединенным Штатам и России в их нынешнем состоянии и к тому, что с ними будет на протяжении жизни ближайших поколений. И поэтому, несмотря на все национальные различия, включая - об этом нельзя умолчать - различия национальных интересов, мы смотрим с глубоким сочувствием на русскую освободительную борьбу и носителей свободы в России, независимо от того, какого они "направления" и к какому принадлежат "классу".
Их работа не останется бесплодной; об этом позаботится сама псевдоконституционная система. В самом деле, что касается негативнойстороны дела, то, вероятно, надо согласиться с эволюционистами. Согласно их логике, русское самодержавие, в том виде, в каком оно сохранилось до сих пор, то есть в виде централизованной полицейской бюрократии, как раз теперь, когда оно побеждает ненавистного врага, по всем очевидным признакам не имеет никакого другого выбора, кроме как рыть самому себе могилу. Так называемый "просвещенный" деспотизм противоречил бы интересам своего же самосохранения. И все же, чтобы сохранить столь необходимый ему престиж, Самодержавию приходится брататься с теми экономическими силами, которые в русских условиях оказываются носителями неудержимого "просвещения" и "разложения системы". Струве и другие очевидно, правы:пытаясь решить любую серьезную общественную проблему, Самодержавие при этом смертельно ранит само себя.
Пока эти строки набираются, они несомненно уже устареют. Никто сегодня не знает, какие надежды либералов на реформу, освобождающую общество от пут бюрократического централизма, осуществятся, а какие, наоборот, рассеются как мираж.[152]Крушение надежд не обязательно будет означать неприкрытую реставрацию.Можно быть более или менее уверенным, что будет принято некое подобие "конституции", а вместе с ней появится больше свободы для прессы и личности.[153] Поэтому даже самые решительные приверженцы Старого режима отдают себе отчет , что если бюрократия задраивает все окна и двери, то в конце концов она сама принуждена двигаться наощупь в потемках. В то же время, бюрократия, обращаясь к чужому опыту /например, германскому/, может надеяться, что псевдоконституционализм в комбинации с какой-либо экономически ориентированной "политикой консолидации" окажется более эффективным средством, чем неповоротливое Самодержавие.Некоторое увеличение свободы передвижения в стране окажется неизбежным. После царства полного произволда, сумевшего разъярить известных своим послушанием мирных обывателей до такой степени, что они вышли на улицу и стреляли не в каких-нибудь "сильных мира сего", а в ничтожных злополучных полицейских, это может показаться не так уж мало. Но типичные и собственные элементы социально-реформистской буржуазной интеллигенции окажутся практически элиминированы, как в плане программы так и в плане личного участия в политике. В этом отношении бюрократия автократического режима и на этот раз скорее всего пожнет плоды своей долголетней демагогической политики: с одной стороны, поощрять капитализм, а с другой стороны, сдерживать любое развитие буржуазной самостоятельности, в то же время натравливая общественные классы друг на друга. Конституционная и анти-централистская реформа, расчитанная на сравнительно долгое время и способная хотя бы кого-нибудь умиротворить, оказывается сегодня трудно осуществимой при участии либеральной интеллигенции, даже если бы у монарха нашлось желание и потребность взять на себя роль реформатора. Но, разумеется, победа бюрократии в борьбе за власть (под маской конституционализма), хотя она и кажется теперь постоянному наблюдателю вполне вероятной, не станет последним словом русской истории, так же как прусская Landratskammer /палата земельных советов/ в середине прошлого века не стала последним словом в истории Германии. Выборы могут привести к сговорчивому "народному представительству" - это ничего не будет значить. Крестьянство необозримой империи будет еще больше ненавидеть чиновников, даже если в империи воцарится гробовое спокойствие.[154] Потому что трудно будет забыть то что произошло -события, обещания, надежды. Любое проявление слабости этой идущей по проволоке государственной машины вновь все приведет в движение. Пугающее убожество "духа", которое обнаружил якобы "сильный" режим, немотря на видимую утонченность техники управления, надолго останется в памяти широких масс.Но теперешняя система, исходя из соображений собственной безопасности, не может принципиально изменить и своих методов правления. И ей придется, в согласии со своей давней политической традицией допустить действие таких политических сил, которые будут продолжать разрушать ее саму и толкать имущие слои в лагерь ее противников. Эти традиция - дальнейшая бюрократизация правления и полицейская демагогия. Но иллюзии и ореол, которыми она была окружена и которые маскировали роковые тенденции, теперь рассеялись. После того, что произошло между Царем и подданными, ей будет трудно "сохранить лицо" и вновь повести игру в прежнем духе. Слишком многие узрели ее во всей наготе.. Теперь они могут, смеясь ей в лицо, повторить слова Шиллера: "Фокусник, твоим трюкам - конец".