Отношения Дугласа Стона и лэди Сэннокс были известны всему городу. Знали о них и в великосветских кругах, элегантной представительницей которого она была, знали и в ученом мире, причислявшем Стона к своим выдающимся сочленам. Поэтому, известие о том, что лэди Сэннокс постриглась в монахини, привлекло всеобщее внимание. Узнали и больше того: — знаменитый хирург Стон, человек с железными нервами, был найден по утру сидящим на стуле перед своей кроватью, с бессмысленной улыбкой на лице, и с обеими руками, засунутыми в один и тот же рукав сюртука. Этот могучий ум затмился на веки. Какая сенсация — даже для самых равнодушных!
Дуглас Стон был рожден для блестящей будущности: стань он офицером или путешественником, юристом или инженером, он прославился бы так же, как он прославился в качестве хирурга. Никто не осмеливался и мечтать о том, что он выполнял. Его хладнокровие, проницательность, быстрота его взгляда не имели себе равных; еще и до сих пор говорят его коллеги и пациенты об его энергии, смелости, вере в себя.
Доходы Стона были третьими по величине в Лондоне, но еще больше оказывались его расходы. Он всегда был рабом своей чувственности. Внезапно им овладела безумная страсть к лэди Сэннокс. Один разговор, два манящих взгляда, сказанное шепотом слово — воспламенили его. Она была самой красивой женщиной Лондона — для него единственно красивой, — но для нее он не мог быть «единственным». Она любила эксперименты.
Лорд Сэннокс был молчаливым, замкнутым господином 36 лет, но казавшимся на двадцать лет старше, с тонкими губами и тяжелыми веками, любивший занятие садоводством и уют. Раньше он увлекался сценой и сам арендовал театр в Лондоне. Там познакомился он с мисс Мэрион Доусон, которой предложил свою руку, положение и состояние. После женитьбы он охладел к театру и теперь предпочитал с лопатой и лейкой проводить часы среди своих орхидей и хризантем. Знал ли он, какую жизнь вела его супруга? Был ли он ослепленным простаком? Этот вопрос оживленно обсуждался во всех салонах и клубах.
Но когда выбор лэди Сэннокс пал на Дугласа Стона, лорд уж не мог оставаться в неведении, в этом не могло быть сомнения. Ибо для Стона не существовало никакого утаивания, никаких преград, он обладал слишком импульсивной и могучей натурой. Скандал вышел публичный. Одно ученое общество даже собралось исключить Стона из членов своего правления: его друзья умоляли его подумать о своей профессиональной репутации. Он остался глух. Каждый вечер проводил он у нее; она выезжала в его экипаже; они и не старались скрыть своих отношений.
Зимняя ночь была темна и ненастна. Сеял мелкий дождь. Ветер завывал в трубе. Дуглас Стон сидел в своем рабочем кабинете у камина; рядом с ним, на малахитовом столике, стоял стакан портвейна. В этот вечер он обещал быть у лэди Сэннокс; уже пробило половина девятого. Он только что хотел приказать подать экипаж, как услышал удары в дверь и шаги.
— Вас ожидает какой-то господин, сэр, — доложил слуга.
— Пациэнт?
— Кажется, он хочет пригласить вас на дом, сэр.
— Слишком поздно, — с досадой ответил Дуглас Стон. — Я сегодня не выезжаю. — Слуга подал ему на золотом подносе визитную карточку: Гамиль Али, Смирна . — Хм, — турок?
— Да, сэр, он должно быть издалека и страшно взволнован.
— Ха, я уже приглашен и занят. Но проведите его сюда, Фим, я с ним поговорю.
Слуга впустил маленького, тщедушного человечка; он сутулился и вытягивал голову, как это делают при сильной близорукости. Его лицо было смугло, волосы и борода иссине-черные. В руке он держал красный полосатый тюрбан.
— Добрый вечер, — сказал Дуглас Стон, когда слуга удалился. — Вы, верно, говорите по английски?
— Да, хоть и плоховато. Я из Малой Азии.
— Вы хотите меня взять с собой, как я слышал?
— Да. К моей жене.
— Сегодня вечером уж поздно.
Турок молча вынул кожаный футляр и высыпал из него на стол кучу золотых.
— Здесь 100 фунтов, — сказал он. — И я уверяю вас, что вы потратите меньше часа. Мой экипаж ждет.
Дуглас Стон взглянул на часы: только час: — останется еще время для визита к лэди Сэннокс. И к тому же гонорар был необычайно высок, он не мог упустить такого случая.
— В чем дело? — спросил он.
— О, случай печальный, очень печальный. Слыхали ли вы когда-нибудь об Альмохадских кинжалах?
— Нет.
— Это старинные кинжалы с клинком причудливой формы, — похожим на стремя. Я антиквар и приехал по делам из Смирны: на будущей недели я еду обратно. Среди моих товаров находился один из этих кинжалов…
— Позвольте вам напомнить, что я занят сегодня, — сказал врач. — Я должен вас просить ограничиться необходимейшими деталями.
— Но как раз очень важно, чтобы вы все это знали: моя жена упала в обморок в той комнате, где лежали мои товары и разрезала себе губу этим проклятым кинжалом.
— Я понимаю, — сказал Дуглас Стон, поднимаясь. — Я должен перевязать рану.
— Нет, нет, это гораздо серьезнее.
— Как так?
— Эти кинжилы отравлены.
— Отравлены?
— Да. Ни на Востоке, ни в Европе не знают этого яда. Ему нет противоядия.
— Каковы симптомы его действия?
— Глубокий сон и смерть через тридцать часов.
— Но раз невозможно исцеление, зачем платите вы мне такой гонорар?
— Лекарства не могут излечить раны, — только нож: яд рассасывается медленно и часами остается в том же месте.
— А если попробовать промыть рану?
— Она для этого слишком мала и смертельна, — как укус змеи.
— И так она должна быть вырезана?
— Совершенно верно. Мой отец говаривал: «если у тебя на пальце будет эта рана, — отрежь его!» Но подумайте только, куда поранила себя моя жена! О-о, ужас!
— Однако, это, кажется, единственное спасение, — возразил Дуглас Стон. — Лучше лишиться губы, чем жизни.
— Ах, я знаю, что вы правы. Нужно смириться, — этого хочет судьба.
Дуглас Стон захватил свои инструменты и перевязочный материал; надо было спешить, если он хотел еще поспеть к лэди Сэннокс.
— Не хотите ли стакан вина, раньше чем выйти на холод? — спросил он, надевая халат. Гость отступил и поднял руку жестом отказа:
— Вы забываете, что я магометанин, верный последователь Пророка! Вы только что взяли с собой зеленую бутылочку, — что в ней?
— Хлороформ.
— Это тоже нам запрещено. Мы не должны прикасаться к алкоголю.
— Но не хотите же вы, чтобы я оперировал вашу жену без наркоза?
— Ах, она ничего не почувствует: — глубокий сон, как первое действие яда, уже охватил ее, кроме того, я дал ей опия. Едемте, — экипаж ждет нас…
Экипаж остановился. Дуглас Стон, хотя и хорошо знал Лондон, но не мог определить, где они находятся. Старуха со свечей в руке открыла им.
— Как она? — поспешно спросил купец. — Говорила?
— Нет, сэр, она лежит в глубоком сне, как и раньше.
Они последовали за старухой. На полу не было ни ковров, ни цыновок, всюду виднелась паутина. Шаги гулко раздавались в молчании дома. Хозяин ввел Стона в восточную комнату: тут и там стояли столы с инкрустацией, и видны были своеобразные трубки и причудливые оружия, только одна маленькая лампочка освещала комнату. Дуглас Стон взял ее и приблизился к кушетке, стоявшей в углу. Там лежала по-турецки одетая женщина, с лицом, покрытым чадрой. Нижняя часть лица не была покрыта, и врач заметил кривой порез на нижней губе.
— Извините за фату, — сказал турок. — Но вы знаете обычаи наших женщин!
Врач не обратил на это внимания: перед ним была не женщина, а «случай».
— Я не вижу никаких симптомов, — заметил он. — Мы можем отложить операцию.
Муж с отчаянием поднял руки:
— О, доктор, доктор, я знаю, что яд смертелен, и спасти ее может только операция!
Стон еще колебался. Но, что, если турок прав и женщина умрет? — в каком окажется он положении?
— Вы ручаетесь мне на основании собственного опыта, что операция необходима?
— Клянусь вам всем мне святым.
— Лицо будет страшно изуродовано.
— Рот, во всяком случае, не будет манить к поцелую.
На эти грубые слова, Дуглас Стон резко обернулся, но теперь было не время вступать в пререкания. Он взял свои инструменты и придвинул лампу поближе. Два темных глаза блестели сквозь фату, зрачков почти не было видно.
— Вы дали ей много опия?
— Да, большую дозу.
— Она не в полном беспамятстве.
— Не взяться ли вам за нож?..
Врач закусил губы и двумя быстрыми движениями вырезал у женщины широкий треугольный кусок из губы.
С ужасающим, придушенным криком женщина вскочила. Фата упала: он знал это лицо. Несмотря на отвратительно изуродованную губу, несмотря на поток крови, он вновь узнал его теперь. Комната поплыла перед его глазами. Как сквозь сон, увидел он волосы и бороду турка, лежащие на столе, и лорда Сэннокса, со спокойной улыбкой прислонившегося к стене. Крики женщины прекратились; ее обезображенная голова запрокинулась. Дуглас Стон все еще сидел неподвижно. Лорд Сэннокс спокойно улыбался.
— Операция была действительно крайне необходима для Мэрион, — сказал он. — Не физически, но морально, знаете ли, — морально.
Дуглас Стон ничего не слышал. Он играл кистями ковра.
— Я уже давно хотел дать ей маленький урок, — продолжал лорд Сэннокс. — Ваша записка от четверга ошибочно попала в мои руки. Она со мной. Что до раны, то она нанесена моим перстнем с печатью. — Дуглас Стон все еще перебирал бахрому.
— И так вы не опоздали на свиданье, — заметил лорд.
И тут Дуглас Стон начал смеяться, смеяться долго и громко. Лорд стал серьезен, его лицо выразило нечто вроде испуга. Он бесшумно покинул комнату.
— Подождите, пока госпожа не проснется, — сказал он старухе, ожидавшей снаружи. Потом он вышел на улицу и приказал своему кучеру:
— Джон, вы сначала отвезете доктора домой, но я думаю, что вам придется свести его по лестнице. И скажите его слуге, что «случай» на него немного повлиял!
— Так точно, сэр.
— Потом вы отвезете лэди Сэннокс домой.
— А вы сами, сэр?
— О, мой адрес на ближайшее время — Венеция, Отель ди Рома. Почту пусть пересылают туда, а Стэфенс пусть пошлет пурпуровые хризантемы на выставку. Буду ждать о них известий.