Мадлен зашла в палату как всегда - без четверти восемь. Как всегда она открыла шкаф в углу, сняла туфли на каблуках, надела другие, на плоской подошве, положила сумку на полку, сняла с вешалки белый халат, надела его, вытащила чемоданчик с инструментами, открыла холодильник и достала из красной коробочки две ампулы с бесцветной жидкостью. Потом она подошла к зеркалу и, оценив в целом положительно новую укладку чёрных волос, завивавшихся теперь к подбородку, убрала случайную соринку с ресницы. Все эти действия, в той же самой последовательности повторялись в одно и то же время уже много лет. Ничего не менялось и не двигалось, разве только в субботу ей исполнилось тридцать восемь, только это. Закончив с зеркалом, сбросив мгновение задумчивости, Мадлен повернулась. Она стояла в углу большой светлой палаты с белыми шторами на окнах. Эти шторы были всегда задёрнуты.
Чтобы ни делала здесь Мадлен, всему многие годы был свидетелем один человек. Он всегда присутствовал здесь. Он присутствовал когда она причёсывалась, и когда смотрела в окно, когда она иногда переодевалась и когда готовила лекарства. В палате стояло две кровати, но одна была всегда пустая. Хотя однажды, лет пять назад, когда у Мадлен была интрижка с одним медбратом, они иногда занимали эту кровать - ту, что стояла у окна. Они занимали её почти каждое утро на протяжении месяца, но и тогда тот человек неизменно оставался здесь. Он занимал вторую кровать. Он всегда занимал её, так было, вероятно, ещё со дней Творения, а быть может и раньше. Эта вторая кровать стояла у дальнего окна. Мадлен сейчас смотрела на неё. Там лежал мужчина в возрасте, с седыми волосами. На нём была полосатая пижама с нашитым на груди, на левом кармане, жёлтым клочком материи с номером палаты.
Мужчина уже проснулся. Пустой взгляд его был бездумно устремлён в потолок. Правая рука бессильно свесилась с кровати, мужчина не двигался. Посторонний решил бы, что этот человек мёртв. Но Мадлен деловито подошла к нему и, взяв за шиворот, посадила.
- Подъём! - сказала она громко. Пациент сел, никак больше не не отреагировав на её слова. Мадлен села на корточки и надела на пациента тапочки, стоявшие там же, куда она поставила их вчера. Затем она снова потащила пациента за шиворот. Он встал и стал переставлять ноги, двигаясь туда, куда Мадлен направляла его. Она завела его в смежную комнату, бывшую уборной, сняла с пациента пижаму и усадила на унитаз.
- Давай, не упрямься - произнесла Мадлен стандартную фразу. Она всегда произносила её, с самого первого раза. Она стояла рядом и ждала, когда пациент сделает всё, что нужно.
Пациент по-прежнему бесстрастно смотрел перед собой. Процедура была ему знакома и привычна, и он не упрямился. Когда он закончил, она подняла его, надела обратно штаны, опорожнила унитазный бачок, и подвела пациента к раковине. Здесь она его нагнула, надавив на шею, умыла и вытерла полотенцем - не забыв надавить ему на лоб - чтобы пациент распрямился. Потом она так же отвела его обратно в палату, усадила на кровать и, оставив так, куда-то вышла.
Когда через двадцать минут она вернулась, пациент по-прежнему сидел в той же позе. Взгляд его был также беспристрастен, кажется, он не замечал ни палаты, ни Мадлен. Она же принесла ему поднос с едой. На подносе была тарелка с овсяной кашей и стакан сока. Сев рядом с пациентом, Мадлен взяла ложкой немного каши и поднесла ко рту пациента. Пациент открыл рот. Мадлен заложила ему в рот кашу, вытащила пустую ложку и стала ждать, пока тот прожуёт.
- Жуй, жуй, не глотай сразу - со вздохом сказала она ещё одну привычную фразу, ничего не означавшую и относившуюся скорее к ней самой, нежели к пациенту. Она зачерпнула следующую ложку каши.
Когда каша была доедена и сок выпит, Мадлен вытерла пациенту рот полотенцем и подошла к холодильнику. Там она взяла приготовленные ампулы и уже собиралась было вскрыть их, но взгляд уловил непривычную деталь. Надпись на ампуле была другая. Мадлен прочитала.
- Вот это да... откуда это сюда попало? - прошептала она.
Она недовольно пожевала губами и, открыв холодильник, стала изучать его содержимое. Всё было на месте и в полном порядке - только кто-то сунул на дверцу лишнюю коробку с ампулами.
- Опять этот болван суёт сюда... - сказала возмущённо сама себе Мад-лен.
Нервным резким движением она заложила ампулы обратно и достала другие две - из такого же точно соседнего коробка. Вот, это то, что нужно. Мадлен стала прохаживаться по комнате, согревая ампулы в кулаках. Пациент по-прежнему сидел на кровати. Через минуту она достала из чемоданчика шприц, набрала в него бесцветное содержимое ампул, постучала, спрыснула, достала вату, промокнула её в спирт, подошла к пациенту, закатала ему рукав, прижала вену и ввела содержимое шприца. Затем всё убрала на место.
Открылась дверь. Зашла уборщица.
- Здравствуйте! - торжественно сказала уборщица, широко улыбаясь.
Мадлен ничего ей не ответила, продолжая собирать чемодан.
- Здравствуйте! - так же значительно обратилась уборщица к пациенту, тот тоже ничего не ответил ей.
Мадлен взяла пациента за руку и повела его из палаты.
Уборщица стала вытирать пыль. Заметив в зеркале своё отражение, она снова расплылась в широкой улыбке и сказала:
- Здравствуйте!
Мадлен привела пациента в парк. Парковая дорожка была пуста. Только на дальней скамейке сидели двое в белых халатах - профессор объяснял что-то ассистенту, напротив них, на маленькой скамеечке сидела и курила медсестра. Мадлен посадила пациента на скамейку в тень, откинула его на спинку и ушла.
Так он сидел неподвижно до обеда. Так продолжался каждый его день последние четырнадцать лет. Четырнадцать лет, каждое утро, Мадлен кормила, собирала его и приводила сюда, в парк на эту скамейку. Здесь, в тени деревьев, за старым больничным корпусом было всегда тихо и спокойно. Только зимой и в дождь Мадлен водила его в оранжерею. Но в оранжерее всегда были люди, иногда по несколько человек, а это не одобрялось инструкцией.
В обед за пациентом приходила уже санитарка - у Мадлен был приём больных. Та же санитарка кормила его вечером, и если приём у Мадлен ещё не заканчивался, она же укладывала его спать. И так - четырнадцать лет.
Но вот однажды что-то случилось, хотя пациент, конечно, не заметил этого: Мадлен не пришла. Её не было ни в восемь, ни в девять, ни в двенадцать. Зашла только уборщица. Увидев пациента, она как всегда широко улыбнулась, громко с ним поздоровалась, поздоровалась с зеркалом, всё вымыла и ушла.
Только в обед, когда санитарка пришла в парк и не обнаружила пациента, она отправилась в палату. Пациент лежал на кровати, мокрый и бесстрастный. Санитарка выругалась, переодела пациента и сменив бельё, куда-то ушла. Через некоторое время в палату пришли доктор - главный врач больницы и медсестра. У доктора была седая борода клинышком и небольшие круглые очки.
Бегло осмотрев пациента, он сказал медсестре:
- Ну что ж, придётся пару недель вам повозиться, пока Мадлен не вый-дет.
- Хорошо, доктор.
Доктор сам подошёл к холодильнику и, нахмурившись стал изучать разные препараты, хранившиеся там. Выбрав один из них и что-то пробормотав себе под нос, он показал санитарке коробочку, объяснил ей, когда и по сколько нужно колоть. Медсестра внимательно посмотрела на пациента, которого раньше здесь никогда не видела. И, странное чувство, - почему-то его лицо показалось ей знакомым. Однако спрашивать у доктора, кто этот человек, она не стала. Сам доктор иногда заходил сюда, правда, очень редко.
Если не считать отсутствия Мадлен, ничего в жизни пациента не изменилось. Прошла неделя, за ней - другая, а Мадлен всё не было и не было. Приходящая медсестра делала всё так же аккуратно и точно. Только утрами она всё путалась в коробочках, не замечая, что колет она пациенту не тот препарат.
Дни тянулись за днями - и что-то стало происходить с пациентом. Мед-сестра, которой был поручен уход, приходила на так чётко, как Мадлен, а в разное время, то раньше, то позже.
И пациент каким-то образом почувствовал перемену. Он стал просыпаться раньше и подолгу внимательно смотреть в потолок - не так, как прежде, просто лежать, но именно видеть - белый прямоугольник, стоящий перед глазами. Однажды он поднял руку, пытаясь дотянуться до этого прямоугольника, но почему-то не смог этого сделать.
Как-то утром, когда медсестра опаздывала, он повернул голову и стал смотреть на дверь. Что было ему в этой двери - кто знает, но он ждал, вглядываясь с едва уловимым напряжением, которое спало в миг, когда медсестра пришла.
Однажды он осознал себя вдруг сидящим где-то среди деревьев. Удив-лённый, он смотрел на колышущуюся на ветру листву, на бабочку, порхавшую над кустарником. Мимо прошёл человек - и пациент, вопреки многолетнему своему состоянию, посмотрел ему в спину. Человек шёл, ничем не примечательный, просто шёл по дорожке. И пациент смотрел на его движущуюся спину, пока было видно.
В другой день был дождь и пациента отвели в оранжерею. Там он сидел на маленькой лавочке, с удивлением заметив поперечины коричневого цвета и чёрные металлические скобки, на которых сидел. Зашли два доктора. Они о чём-то долго разговаривали, причём один из них часто жестикулировал руками. Пациент внимательно рассматривал их. Когда доктора ушли, он посмотрел на свои руки. Поднёс их к лицу, разглядывая пальцы, ногти, волосы, причудливое переплетение линий на ладонях. На левой ладони была длинная темнеющая полоса - старый шрам. Пациент не мог понять, что это такое, но в его сознании короткой ослепительной молнией вспыхнул вдруг образ серой острой металлической полосы, режущей с болью его ладонь. Пациент вздрогнул и резко отдёрнул руку - так, словно ей и впрямь угрожала опасность. Он вспомнил про боль и вдруг почувствовал своё тело.
Через день в парке мимо него снова кто-то прошёл. Пациент сначала просто смотрел в удаляющуюся спину, а затем... встал и пошёл следом. В этом его действии не было никакого смысла, никакой цели - просто неясное внутреннее побуждение встать и идти. И впервые за безумно долгие годы он вдруг встал и пошёл - сам, без провожатого, без присмотра. Он шёл, осторожно ступая по дорожке, временами глядя себе под ноги. Человек, за которым он пошёл, куда-то свернул - и пациент потерял его из вида. Теперь он просто брёл по дорожке, дошёл до высокого кирпичного забора, повернул направо. Дорожка вывела его к дальнему корпусу, где он никогда не был, снова повернула направо и ещё раз - и через несколько минут он вернулся к своей лавочке. Он ощутил усталость и сел на своё прежнее место. Через час за ним пришла санитарка. Никто не видел его прогулки.
Спустя ещё два дня медсестра вновь опоздала. В то утро пациент про-снулся и снова лежал, глядя в потолок. Впрочем, на этот раз потолок его почти не интересовал. Он чувствовал, что должен встать и идти куда-то, потому что пришло время туалета. Вновь смотрел он напряжённо на дверь, но она всё не открывалась. Странное чувство охватило его. Повинуясь этому чувству, медленно, не вполне твёрдо провёл он рукой по одеялу и отбросил его в сторону, спустил ногу и ощутил пяткой прохладный пол. Тапочки стояли рядом, но пациент не заметил их. Он пошёл по направлению к туалету, подошёл к двери. Дверь была закрыта и он остановился. Некоторое время он стоял так, не понимая сути возникшей преграды. Потом взгляд его упал на ручку и рука сама, как-то автоматически взялась за эту ручку и потянула её на себя. Пациент не понимал, что он делает, он просто совершал некое движение, и когда дверь подалась и открылась - с удивлением младенца посмотрел на результат своего усилия. Затем он подошёл к унитазу и сел на него - всё, как всегда делал. Единственное, что он забыл - снять пижамные штаны. Закончив с туалетом, пациент вернулся к себе в кровать и лежал так до прихода медсестры. А медсестра снова ругалась: он внимательно вслушивался в её слова, как звучал её голос, но смысла сказанного не понимал. Медсестра забрала у пациента его традиционную полосатую пижаму, и принесла взамен другую, нестандартную - тёмно-синюю, из довольно плотной ткани. И пациент заметил перемену, произошедшую в его одежде. Днями он сидел теперь в парке и рассматривал свои руки, постоянно открывая на них прежде не замеченные новые чёрточки, родинки и линии.
Однажды он проснулся в неположенное время, за окнами было ещё темно. Темнота испугала его, но фонарь, светящий на улице, просвечивал сквозь белые шторы. Пациент встал, уже более уверенно подошёл к двери туалета, зашёл и всё сделал, на сей раз ничего не забыв. Он даже умылся сам - так, как это всегда делала с ним Мадлен. Умывшись, он вернулся обратно, в основное помещение палаты. Ложиться в постель он не стал - делать это после умывания было непривычно, да и темнота давила на него. Он прошёлся несколько раз по палате - туда-сюда, подошёл к холодильнику, открыл его. Дверца подалась легко, внутри загорелась лампочка. Поначалу пациент отпрянул, но потом заметил, что от этой лампочки в палате стало светлее. И он, оставив холодильник открытым, снова принялся ходить туда-сюда. Он ещё раз зашёл в туалет, но там ему ничего не было нужно. В этот момент за окном подул ветер и фонарь закачало. Полосы его света стали бегать по стене, донёсся шум веток на деревьях. От этого всего пациента охватило беспокойство и даже испуг. Он понял, что он здесь один, что никого кроме него нет и он не знает - что ему делать. От страха он вернулся в постель, укрылся одеялом с головой и сжался в комок. Окружающая темнота пугала, грозила, а под одеялом было почему-то не так страшно. Словно в норе чувствовал он себя немного защищённым от всех внешних врагов. Но всё же и здесь ему было плохо. И он заплакал - тихо и жалобно. Так пролежал он до утра, но никто не узнал о случившемся. Утром, как всегда, пришла уборщица, поздоровалась и радостно принялась за работу - убирать с пола лужу, растекшуюся из перегоревшего холодильника.
Шли дни, Мадлен не появлялась. Одну медсестру заменили на другую и к пациенту приходили теперь очень поздно. Он ведь сам ходил теперь в туалет, сам умывался и даже сам вытирал полотенцем своё лицо - и новая медсестра не обратила на это внимания. Да она и не знала - как было раньше. А доктор почему-то нервничал всякий раз, когда ему задавали вопросы об этом пациенте. Пациенту кололи какое-то странное лекарство, с которым медсестра никогда прежде не сталкивалась, оно не имело даже привычной заводской маркировки, а находилось в каких-то красных коробочках без надписей. И медсестра поняла, что здесь лучше не задавать лишних вопросов.
Пациент стал часто вставать со своей лавочки, ходить по парку, рассматривать корпуса больницы, ворон и голубей, а однажды, увидев сидящую на скамейке кошку, подошёл к ней и погладил её по голове. Кошка в ответ лениво щурилась, а пациент с удивлением и каким-то острым, нарастающим изнутри волнением, вспоминал это ощущение - давно забытое прикосновение к кошке. Словно что-то эфемерное и неуловимое, но, вместе с тем, сильное и щемящее кружило над ним - и слёзы выступили на глазах. Он долго не мог успокоиться и весь день что-то искал на парковых дорожках.
Следующий день выдался холодным и ветреным. И пациент, оставлен-ный после обеда на лавочке, замёрз. Медсестра, приставленная к нему, всё не шла. И тогда он встал и пошёл в оранжерею. По дороге он заблудился и попал в какой-то незнакомый ему корпус больницы. У входа стояли стол и стул вахтёра, на стуле висела куртка, но самого вахтёра не было. Секунду посмотрев на куртку, пациент подошёл и снял её со стула, покрутил в руках и натянул на себя. Куртка была довольно тёплой и длинной. Постояв в ней несколько секунд, он пошёл обратно, вернулся как-то на свою лавочку, сел на неё. Но дул холодный ветер и сидеть на лавочке было неуютно. Тогда он встал и пошёл к себе в палату. Там ему стало жарко, он снял куртку и бросил её в туалете. Медсестра вечером заглянула к нему, принесла ужин, но задерживаться не стала - пациент ел сам и вёл себя спокойно, она стояла и наблюдала за ним. В этот момент в палату заглянула женщина, кажется санитарка, и сказала медсестре: "Элен, ты идёшь домой?". "Да, пора уже" - ответила медсестра, глянув на часы. Когда пациент доел, она забрала посуду и ушла. Произошедшее неприметное событие оказалось новым и непривычным для пациента. Как-то раньше никогда не случалось так, что кто-то ещё, кроме медсестры или уборщицы просто так заглядывал в палату. В привычный, годами отлаженный быт пациента теперь вдруг вошло что-то необычное, неправильное. "Ты идёшь домой?" - эхом звучала в его голове случайно брошенная фраза.
Ночь выдалась неспокойной. Пациент, в отличие от обычной своей привычки, не мог заснуть. До недавнего прошлого он засыпал немедленно, как только голова его касалась подушки, в последнее время он стал засыпать немного погодя. А сегодня сна вообще не было. Он вертелся в постели, то погружаясь в дремоту, то просыпаясь от каких-то толчков, неясных звуков. Ночью на улице дул ветер и будил пациента несколько раз. И только ближе к середине ночи он как будто бы уснул. И снилось ему, а быть может - просто виделось: огромный деревянный человек плавал на поверхности воды. Море было холодное, серое, бурное, барашки неслись по поверхности волн. Фигуру качало на волнах, вертело, но слепые деревянные глаза великана бесстрастно смотрели вверх, в стальные тучи, низко плывшие по небу. Где-то гремел гром, завывал ветер. Сильные волны раскачали деревянного великана, так что он несколько раз вставал в воде почти вертикально, по пояс возвышаясь над волнами. Но всякий раз он падал обратно и снова катался по волнам. Так продолжалось долго. И от сильного движения вод случилось что-то - и в деревянном великане произошла перемена: руки его как будто размякли или расшатались, и стали двигаться по-своему, отдельно от движений остального тела. Тем не менее, движение это было хаотичным и бессмысленным. В этот момент случилось ещё одно событие: рядом, качаясь на волнах, показалась лодка. Деревянная лодка, без рулей и вёсел плыла куда-то мимо огромной угловатой фигуры. В лодке сидела женщина. Её лица не было видно потому что на женщине был одет плащ с капюшоном, скрывавший её лицо. И когда лодка проплыла мимо, произошло изменение течения. И гигантскую деревянную фигуру повлекло за маленькой лодкой, твёрдо идущей по волнам. Раздался оглушительный грохот, сверкнула молния и на море обрушился ливень. Яростный ливень, хлещущий жестоко поверхность бурных вод... Великан безвольно барахтался в волнах, закинув назад руки, и кажется и ноги его стали немного подвижны. Впереди же показалось что-то. Кажется там, сквозь ливень проступили серые громады прибрежных гор. Лодка плыла к ним. Берег стремительно приближался и деревянный великан потерял лодку из вида, и даже забыл о ней: теперь его взгляд был прикован к неведомому берегу, становившемуся всё ближе, всё крупнее, всё чётче. И немыслимый ужас вдруг охватил деревянную фигуру. Великан пытался шевелить руками и ногами, но они, деревянные, почти не слушались его, взмывая и падая только по воле волн. Поднялся сильный шум - то штормовой прибой яростно накатывал волны на берег. Ужас стал нестерпимым, столкновение - неизбежным. Вот, уже различимы камни на сером безмолвном берегу, вон - волны крутят гальку у воды, вон - скалы, окутанные водяной дымкой, поросли неведомым кустарником, берег всё ближе и ближе. И вот - удар. Особенно сильная волна швырнула фигуру о камни, откатилась, увлекая её за собой обратно, снова швырнула, снова откатилась...
Боль. Чудовищная, невыразимая боль от удара о камни пронзила и сжала деревянную фигуру. Возникнув в ногах, она молнией пролетела по всем деревянным членам, заставив их содрогнуться и задрожать. И когда боль докатилась до горла, она вырвалась наружу громовым гортанным криком, перекрывая шум ревущих волн и шумящего ливня. И великан ожил. А волны всё били и били его о берег, и каждый новый удар причинял ему немыслимую боль. И волны стали красными и отпечатались кровавой пеной на прибрежных камнях.
Тело содрогнулось ещё раз, и пациент вскочил с постели, издавая последний стон улетающего сна. Ужас закончился, но сила видения была столь огромна, что он как будто и вправду чувствовал боль и сжавшись на постели затрясся, потрясённый и пролежал так не меньше часа. Постепенно он успокоился, хотя о сне теперь не было и речи. Немного расслабившись, он сел на постели и стал рассматривать палату в свете уличного фонаря. Он не знал что делать, но понимал, что что-то случилось, изменилось и больше не будет так, как было прежде. А как это - "прежде"? Страхи улеглись, боль оказалась как будто призрачной и в момент, когда он окончательно успокоился, с улицы донёсся вдруг приглушённый смех. Смех возник так неожиданно, так внезапно, что пациент вздрогнул. Было очень тихо вокруг. Он встал, пошёл умыться, вернулся в палату. Смех через какое-то время повторился. Смеялась женщина и пациенту показалось, что этот смех каким-то непонятным образом связан с ним. Было в этом смехе что-то знакомое и особенное. Он как будто бы уже слышал его когда-то. Этот смех словно звал его за собой, и в какое-то мгновение пациенту ждаже почудилось, что кто-то заглянул к нему в темноте в палату и спросил тоном вечерней гостьи: "Ты идёшь домой?". Пациент подошёл к двери, за дверью было тихо. Он ещё немного походил по палате и, не найдя что делать, лёг в постель. Кажется, немного полежав, он задремал, но смех повторился, разбудив его.
Возможно теперь он спал и ему приснилось это, хотя когда он уже от-крыл глаза - смех ещё продолжался. Он встал и подошёл к окну. За окном был виден кусок дорожки, подводящей к корпусу, несколько скамеек, освещённых фонарём. Никого не было видно. Пациент отошёл от окна, но снова услышал тот же смех. Смех был лёгким, приглушённым, но хорошо слышимым в предутренних сумерках. Пациент снова подошёл к окну, но опять никого не смог разглядеть. Он прошёл по палате, затем снова вернулся к окну: смех взбудоражил его, заставил отчего-то волноваться. Постояв немного у окна, он отправился в туалет, взял там куртку, надел уличные ботинки и открыл входную дверь. Мадлен всегда запирала дверь на ночь, но дежурная медсестра этого не сделала. И он беспрепятственно вышел в коридор. Прошёл до лестницы, спустился вниз, в холл. Там, в холле, никого не оказалось. Горел свет, стоял стол ночного охранника, на мониторе камеры видеонаблюдения показывали пустые коридоры. Пациент подошёл к большой стеклянной двери, выводящей на улицу, надавил на неё и вышел...
На улице было тепло, тем не менее он застегнул куртку на молнию (рука сама, машинально сделала это), посмотрел вниз: его плотные тёмно-синие пижамные штаны смотрелись с курткой вполне нормально. Вот если бы это случилось раньше, когда Мадлен одевала на него полосатую пижаму... Он осмотрелся. Дорожки, освещённые фонарями, уводили в разные стороны. Было кругом пусто и тихо. Небо просветлело - начиналось утро. Пациент постоял немного и пошёл по одной из дорожек. Дорожка вывела его на широкую асфальтированную аллею, а та - провела мимо одного из больничных корпусов на широкую площадку. Тут пациент замешкался, но ему снова послышался тот же смех. Смех доносился как будто с той стороны площадки - и он пошёл туда. Через пару минут он вышел к воротам.
Около ворот стоял грузовик, работал двигатель. Водитель и охранник стояли рядом и рассматривали какой-то бумажный лист. Занимаясь этим делом, они повернулись к фонарю, отвернувшись от того места, где стоял пациент. Ворота были распахнуты перед грузовиком. Пациенту показалось, что смех теперь доносился уже оттуда - из-за ворот. И он пошёл туда. Прошёл мимо грузовика, вышел на улицу и попал на дорогу. За воротами больницы стояли высокие деревья, дорога уводила куда-то вдаль, туда, где в светлеющем небе начинался рассвет. Пациент пошёл вдоль дороги, сначала довольно быстро, но потом, забыв о цели своего пути, просто побрёл по обочине. Он шёл довольно долго, устал, сел на землю, сидел, смотрел на деревья. "Деревья" - возникло вдруг в его голове непонятное слово. "Деревья" - он вспомнил, что так называется то, что он видит, когда-то он и сам так это называл. Немного погодя пришло другое слово: "груша", но что такое "груша" вспомнить он не мог. Мимо по дороге проезжали изредка машины, он смотрел на них, провожал взглядом.
Немного отдохнув, пациент поднялся. Он услышал громкий шум мощного двигателя, шедший из-за поворота: по дороге ехал автобус. Неизвестно почему, скорее как-то инстинктивно, пациент махнул автобусу рукой и тот, замигав жёлтой лампочкой, съехал с дороги и остановился рядом. Автобус был огромен и пациенту стало страшно. Он даже хотел убежать, но у автобуса открылась дверь, и он увидел людей внутри. Перед ним была лестница. Постояв секунду в нерешительности, он поднялся по лестнице. Дверь закрылась, автобус тронулся. Пациента качнуло и он почти упал на сидение. Людей было мало - только примерно половина сидячих мест была занята, никто не обратил на него внимания. На следующей остановке вошло ещё несколько человек, к пациенту подошла женщина и сказала:
- Оплатите проезд.
Пациент не понял её. Женщина решила, что сказала слишком тихо и повторила громче:
- Оплатите проезд!
Он продолжал смотреть на неё, не понимая. В этот момент к нему подсел какой-то парень.
- Так-так - сказал он под себе нос и, отсчитав мелочь, отдал женщине. Та взамен дала ему билет и, кивнув на пациента, спросила:
- А ваш друг что, глухой?
Парень посмотрел на пациента, и вдруг осторожно вытянул из нагрудного кармана его куртки слегка торчавший бумажник, который пациент и не заметил, заглянул внутрь, вытащил оттуда купюру и отдал женщине.
- С детства, - "подтвердил" он, - совершенно глухой.
- У меня сдачи не будет - ответила женщина, но потом, взяв бумажку, сказала - ладно, сейчас попробую.
Она отсчитала несколько бумажек и монет и добавив к ним билет, отдала парню. Когда она отошла, парень пересчитал возвращённые ему бумажки и, отложив себе в карман две, остальные сунул обратно в бумажник, который заложил пациенту в нагрудный карман, сказав про те две:
- Это мои комиссионные, за труды.
В этот момент кто-то позвал парня. Он повернулся, встал и пересел на другое сидение.
Медсестра, как обычно, опоздала. Вдобавок кто-то срочно вызвал её и она пошла в палату к пациенту только в одиннадцать. Пациента не было. Медсестра удивилась, заглянула в туалет, зашла в соседние палаты, сходила в парк, в оранжерею, но нигде его не нашла. Она опросила несколько человек, дежурного вахтёра, сходила в столовую, но всё было тщетно. Проходив так с час, около полудня, она отправилась к главному врачу.
- Можно, доктор? - спросила она, заглянув в кабинет.
- Добрый день, Элен, заходите.
- Доктор, вы знаете, тот пациент, за которым вы поручили мне ухажи-вать, ну, вместо Мадлен...
- Ну-ну...
- Он куда-то исчез.
Доктор оторвался от бумаг, которые читал перед появлением медсестры.
- Подождите, Элен... как понимать, что это значит - исчез?
- Ну, его нигде нет, я пришла утром в палату, а его там нет.
- А кто запирал палату на ночь?
- Не знаю... никто... а разве её нужно запирать?
Доктор медленно откинулся на спинку своего кресла, не спуская взгляда с медсестры, спросил:
- Постойте, Элен. Давайте проговорим ещё раз: вы не запирали палату на ночь?
- Нет, доктор, мне об этом никто не сказал, - медсестра начала нервни-чать, понимая, что дело принимает неожиданно плохой оборот.
- Об этом написано в распорядке! - голос доктора повысился.
- Но, доктор... я не работаю с пациентами в тех палатах, я же временно...
- Хорошо, - доктор встал, - вы смотрели в парке?
- Смотрела, его там нет.
- В оранжерее?
- Тоже.
- В столовой?
- Доктор, я смотрела везде, в столовой, в оранжерее...
- В других корпусах смотрела? - доктор в запале перешёл на "ты", чего с ним до сих пор никогда не случалось.
- Ну, в других корпусах нет...
Страшная догадка посетила доктора. Он резко, нервно снял трубку телефона и вызвал к себе начальника охраны.
- Выйди отсюда, - бросил он медсестре.
Медсестра потрясённо смотрела на доктора. Всегда предельно вежливый, интеллигентный и оптимистичный сейчас он побледнел, стал грубить, кажется у него затряслись руки. Медсестра хотела возмутиться такому указанию, но он неожиданно заорал:
- Что, непонятно сказано?! Пошла вон!
Медсестра в слезах выскочила из кабинета.
Пришёл начальник охраны. Доктор, срываясь на крик, потребовал немедленно найти пациента, перевернуть всю больницу, проверить подвалы и чердаки, просмотреть все палаты, всю территорию. В больнице поднялась невообразимая суета. Главный врач сам, лично, вместе с начальником охраны бегал по парку, нервным и бессильным взглядом смотрел вдоль линий пустых скамеек. Всё пришло в движение, больные забеспокоились, многим пришлось принимать успокоительные. Размеренный спокойный ритм течения жизни оказался сорванным. Через два часа напряжения и поисков стало понятно, что пациента в больнице нет. Доктор не мог поверить в случившееся, он продолжал вопрошать у начальника охраны - а смотрели ли там, или там. Смотрели уже везде.
Через два часа, словно выпотрошенный, доктор бессильно упал в своё кресло и, обхватив голову руками, стал думать - как ему теперь поступить. Снова явился начальник охраны и сказал, что в процессе поисков совершенно забыли про видеокамеры, сейчас в корпусе, где лежал пациент как раз отсматривают запись. Ни слова не говоря, главный врач бросился к вахтёрскому столу в вестибюле больничного корпуса. Всё открылось довольно быстро. Видеозапись бесстрастно показала, как в четыре часа утра пациент спокойно вышел из своей палаты, спустился по лестнице и оказался на улице. Камеры проводили его до самых ворот - было видно, как он прошёл мимо грузовика и исчез на дороге.
Никто никогда ещё не видел доктора таким. Набросившись на вахтёра, схватив его за грудки, он стал трясти стареющего мужчину, обвиняя его в разгильдяйстве. Напрасно начальник охраны кричал доктору, что вахтёр этот заступил только в восемь утра, а его напарник, дежуривший в ночь, уже дома. Когда силы стали покидать доктора он, едва держась на ногах, ушёл, пошатываясь, к себе. Никто не понял - что случилось, почему из-за какого-то пациента, добровольно ушедшего куда-то, поднялся такой переполох. Начальник охраны пожимал плечами, помятый вахтёр злился и наливал коньячок из фляжки, медсестра рыдала в оранжерее, больные потихоньку успокаивались. Главный врач сидел в кабинете, отрешённым взглядом смотрел в окно.
Всё пропало! Как же можно было так расслабиться! - думал доктор. - Идиот! Ведь это было совсем несложно - проследить за медсёстрами, пока не вернётся Мадлен! Другой голос ответил доктору: но ведь прошло столько лет! Как можно столько лет соблюдать повышенную бдительность и ни разу не ошибиться? На это доктор возразить не нашёлся, а только грустно перевёл взгляд от окна на свой стол, где стояли фотографии жены и детей. Что же теперь будет? А как же дети...
Теперь, после всего случившегося, следуя инструкции, он должен был сделать "это". "Это" лежало в сейфе, в отдельно запирающемся отделении, на верхней полке. Лежало там уже много лет неподвижно и доктор очень надеялся, что до конца своей карьеры ему и не придётся доставать из сейфа этот предмет. Но нет, судьба сложилась иначе, придётся... Он долго не мог решиться, крутил в руке карандаш, собирался с духом. Но что же делать - нельзя больше терять время, и так его столько потеряно! Он встал и медленно, ощущая физическое опустошение в ватных ногах, подошёл к сейфу.
То, чего он так боялся было красной записной книжкой. Все телефоны из этой книжки были уже давно старыми, но книжка не выбрасывалась потому что на последней странице её лежала чёрная визитная карточка с телефонным номером. Доктор взял эту карточку так, как берут в руки нечто опасное, грозящее укусить или взорваться. Вернулся за стол и медленно набрал номер. Пошли гудки, доктор закрыл глаза. В возникшей перед его взором темноте вдруг объёмно возник голос, идущий из трубки. Низкий, тяжёлый, густой голос.
- Слушаю, - сказал этот голос.
- Здравствуйте, господин Бергман, - сказал врач, стараясь держать свою речь ровно, но голос его всё равно предательски задрожал.
- Кто это? - спросил голос из темноты.
- Это доктор Квасьневский.
- Что случилось, доктор Квасьневский?
Доктор зажмурился ещё сильнее, сжал напряжённо руку с карандашом.
- У нас проблема, господин Бергман.
- Какая проблема, доктор Квасьневский?
- Проблема с особым пациентом.
Краткое молчание в трубке, через секунду голос спросил:
- Особый пациент мёртв?
- Нет, господин Бергман, он жив, судя по всему...
- Изъясняйтесь яснее, господин доктор.
Щёлкнул сломавшийся в руке карандаш. Доктор сжал обломки и выдавил из себя:
- Особый пациент исчез, господин Бергман.
- Я же просил вас, доктор Квасьневский изъясняться яснее. Подробнее.
Голос гудел, обволакивая доктора властными интонациями, волнами жути, холодом отзывающейся под рёбрами. Доктор был мокрый от пота и дрожал мелкой дрожью всем телом.
- Ночью... в четыре часа утра... он встал и... ушёл.
- Плохо понимаю вас, доктор Квасьневский. Кажется, он должен был находиться в особом состоянии...
- Так и было, господин Бергман, так и было. Просто медсестра, которая за ним следила, Мадлен... она легла на операцию... а вместо неё заступили другие... и у них что-то случилось, я ещё не разобрался - что именно. Во всяком случае вследствие каких-то пока не ясных причин... господин Бергман... произошла ремиссия.
- Значит вы назначили новую смотрящую медсестру, а сами даже не проверили её работу?
Доктор почувствовал, что задыхается.
- Я... господин Бергман... но ведь прошло четырнадцать лет...все эти годы...
- Вы предпринимали поиски?
- Да, но...
- Надеюсь, вы никого не поставили в курс дела?
- Нет, господин Бергман.
- Что же, я немедленно присылаю к вам своего человека. Ничего не предпринимайте, мои люди поработают с полицией, чтобы она тоже помогла.
- Спасибо, господин Бергман.
- Доктор Квасьневский, я надеюсь, что мы найдём особого пациента. И мы должны сделать это сегодня.
- Да, господин...
- Скажите, доктор, у вас есть пистолет?
- Нет...
- Впрочем он вам и не нужен, доктор Квасьневский, у вас же столько лекарств.
Раздались короткие гудки, голос исчез. Доктор сидел на своём кресле, осунувшийся, постаревший и поседевший.
Автобус довёз пациента до вокзала. Здесь он вышел вместе со всеми пассажирами и некоторое время осматривался по сторонам. Вокруг было шумно, людно, длинные ряды автобусов выстроились вдоль большого четырёхэтажного здания со стеклянным фасадом. Пациент некоторое время озираясь по сторонам, ходил вдоль автобусов, удивлённо рассматривая блестящие на солнце фары, стёкла, людей, копошащихся внутри. Всё это ему ужасно напоминало что-то, вызывало приятное чувство узнавания происходящего. Он подходил к автобусам, гладил их рукой, его губы непроизвольно шевелились, словно он хотел сказать что-то. Так он прошёл до конца ряда автобусов и почувствовал здесь запах жареного мяса. Почувствовав этот запах, пациент осознал, что голоден и стал искать взглядом - откуда он идёт. Рядом с ним располагался небольшой ресторанчик, со столиками на улице. За столиками сидели люди и аппетитно ели содержимое тарелок. Несколько столиков были свободны. Пациент медленно двинулся к одному из них. Еды на столике не было никакой, зато на стойке невдалеке стояли готовые блюда на тарелках. Пациент нерешительно подошёл к стойке и взял себе несколько разных тарелок с едой. За прилавком стояла женщина-продавец. Она что-то сказала пациенту, он не понял, что именно, но каким-то образом догадался что от него требуется. В нагрудном кармане куртки лежал бумажник. Пациент достал его и посмотрел на красивые резанные бумажки внутри. "Деньги" - словно подсказал какой-то голос изнутри.
Пациент достал одну из бумажек, не очень понимая её стоимость и смысл производимого им действия, и дал её женщине. Женщина как раз понимала происходящее, она взяла бумажку и дала ему взамен сразу несколько. Процедура эта понравилась пациенту, хотя забрав бумажки он не знал - что теперь делать. Впрочем, женщина отвернулась, а голод напомнил о себе. Пациент взял выбранные им тарелки и пошёл за столик. Лёгкий тёплый ветерок обдувал его. Как приятно было есть на улице! Как давно он не делал этого! Перед взором его предстал маленький балкончик, настежь распахнутые двери, столик, установленный около них, вазочка с цветами и женщина... красивая, молодая женщина, улыбается, смотрит на него...
Пациент вздрогнул. Картинка немедленно рассыпалась и исчезла. С удивлением он обернулся по сторонам, но ни раскрытых дверей, ни столика, ни женщины не увидел. "Деревья" - снова пришло на ум, и ещё: "груша". Он стал есть - быстро и с наслаждением. В больнице его всегда кормили из ложки, здесь была вилка, но он каким-то образом знал, как ею пользоваться и спокойно накалывал вилкой вкусные жаренные кусочки мяса. Доев, пациент встал и снова начал ходить около автобусов. Автобусы были большими с широкими яркими полосами на бортах. Внезапно ему снова послышался смех. Тот самый женский смех, который он слышал прошлой ночью. Пациент встрепенулся и стал оглядываться по сторонам. Вокруг было много людей. Они сосредоточенно шли куда-то, мужчины и женщины, с сумками и тележками, заходили в автобусы, выходили на улицу, стояли у дверей вокзала, просто шли мимо. Но смеющегося никого не было. Пациент ускорил шаг, смех показался ему где-то вдали, он пошёл туда, почти пробежал весь автобусный ряд до начала, но никого не увидел. Он очень расстроился и устал. Обернувшись по сторонам ещё раз, он остановился взглядом на табличке, закреплённой на лобовом стекле автобуса. На табличке была какая-то надпись, своими очертаниями показавшаяся ему знакомой, а за надписью было нарисовано какое-то здание с двумя большими башнями. И эти башни показались тоже знакомыми. Пациент медленно повернулся и зашёл в автобус. К нему подошёл мужчина, что-то спросивший. Пациент достал бумажник, дал подошедшему одну из тех бумажек, что выдала ему женщина-продавец. Мужчина взял эту бумажку и дал пациенту какой-то картонный квадратик синего цвета. Автобус вскоре тронулся в путь.
Рядом к пациенту подсел другой мужчина, полный и пожилой. Он смерил пациента оценивающим взглядом и спросил:
- Куда едете?
Пациент посмотрел на мужчину и ничего не ответил.
- Я-то до самого конца еду, с женой. Жена подсядет по дороге. Вы тоже едете до конца?
"Домой" - появилось у пациента слово в голове, и он понял значение этого слова. Он ехал домой!
Мужчина так и не дождался ответа, а заметив какую-то странность в манерах и одежде своего попутчика, "диалог" продолжать не стал. Этот попутчик показался ему знакомым. Впрочем, он так и не смог вспомнить - откуда может знать этого странного человека.
Ближе к вечеру доктору Квасьневскому позвонили и он отправился встречать гостей. В шесть часов вечера к подъезду его корпуса подъехали две чёрные машины, в них сидело восемь мужчин. Приехавшие были аккуратны, одеты в костюмы и галстуки. Среди них выделялся старший, стройный рослый мужчина лет сорока пяти, лысый, широкоплечий. Он подошёл к доктору, представился Шварцем. Они поднялись в кабинет, где их уже ожидал начальник больничной охраны. Шварц не стал тратить время на общие разговоры.
- Господа, мне нужна от вас только некоторая оперативная информация. Ваша помощь, нам уже, судя по всему, не потребуется, - заявил он доктору и начальнику охраны. - Мне нужны от вас: фотография особого пациента, видео с камер внутреннего наблюдения и кое-какая общая информация. Кроме того, нужен кабинет и на время нашей работы по поискам особого пациента - статус официальных сотрудников службы охраны больницы, вплоть до удостоверений.
Говоря это Шварц уже сидел в кресле доктора, а сам хозяин кабинета и начальник охраны стояли перед ним почти навытяжку.
- Скажите, доктор, - начал Шварц, когда начальник охраны ушёл вместе с одним из прибывших снимать видеозаписи и фотографии, - в каком состоянии находился особый пациент в последнее время?
- Господин Шварц, - доктор Квасьневский присел на боковой стульчик, - видите ли произошедшее явилось нам полной неожиданностью, поскольку постоянно прикреплённая к особому пациенту медицинская сестра заболела и легла на операцию. Мы проверили состав препаратов, которые были назначены и вводились особому пациенту... и там выяснилась одна проблема...
- Какая, доктор?
- Видите ли, выяснилось, что почему-то... мы сейчас разбираемся почему, один препарат оказался, ну... ошибочным.
- Как понять "ошибочным"?
- В холодильник положили другой препарат в упаковке от того, который нужен.
- Насколько я понимаю, любая медсестра, даже временная, прежде чем ставить укол должна сверить надпись на ампулах с надписью на этикетке.
- Всё это так, господин Шварц, но... препарат, который вводили пациенту... не маркируется... а я не счёл возможным подробно инструктировать её, поскольку это противоречит... инструкции, да.
Шварц откинулся на спинку кресла и на секунду задумался.
- Иными словами, доктор Квасневский, вы хотите сказать, что вашему пациенту вводили препарат, о котором медсёстры не имели никакого представления?
- Имели, Мадлен... то есть та постоянно закреплённая медсестра, она полностью в курсе и знает все тонкости, но вот новые, временные медсёстры не знали, а я не стал вводить их в курс дела, так как это противоречит...
- А сами не проследили?
Доктор не ответил, а нервно отвёл взгляд.
- Да, доктор... с такой халатностью мне ещё не приходилось сталкиваться! Вам была поручена совершенно особая, секретная миссия. За выполнение этой миссии на протяжении многих лет вы получали значительную ежемесячную, я бы сказал, доплату... Ваша задача заключалась в том, чтобы всего-навсего заботиться о вверенном вам человеке, и помимо стандартного комплекса санитарных процедур вводить ему некий препарат... всё, доктор, всё! И вы не смогли справиться с этой пустяковой задачей!
- Господин Шварц! Напоминаю вам, что я четырнадцать лет...
- Оставьте, доктор! И что с того, что четырнадцать лет? Это не значит, что на пятнадцатый год вы должны бросить важнейшую задачу на случайного человека, на временную медсестру, полностью самоустранившись от дел! Хорошо, что он вообще остался жив после этого вашего "ошибочного" препарата!
- Хорошо бы, если бы не остался...
- Это не ваше дело! Было решено сохранять жизнь этого человека в силу ряда причин. Сохранять, но медикаментозно поддерживать его в таком психологическом состоянии, при котором он остаётся безвредным. И вы это прекрасно знаете!
Доктор молчал.
- Кстати, доктор, что вы ему там по ошибке вводили и кто подменил препараты?
- Не знаю, разбираемся. Ошибка, скорее всего, была не преднамеренной. Раньше такое уже случалось, просто Мадлен замечала, а...
- Ладно, доктор. Все эти вопросы мы будем разбирать потом, сейчас у нас другие задачи. Сколько, по вашему времени, потребуется пациенту для полного восстановления?
- Господин Шварц, я не могу ответить на ваш вопрос! - доктор не на шутку нервничал. - Я даже не уверен, возможно ли такое восстановление! Когда особый пациент только поступил к нам, речь шла о том, что он будет поддерживаться в таком состоянии от нескольких недель до нескольких месяцев, в зависимости от решения какого-то важного вопроса, о котором я не имею чести знать. Несколько месяцев превратились в четырнадцать лет. И я вообще не уверен, что за это время в личности больного не произошло непоправимых изменений, что он вообще в состоянии восстановиться.
- Тем не менее, он восстановился до такого состояния, что сбежал.
- Он не сбежал, он просто ушёл, оставаясь по большому счёту в бессознательном состоянии.
- Ладно, доктор. Не буду вас задерживать, занимайтесь пока своими делами. Мы сейчас будем подключать местную полицию... без них нам не справиться.
Разговор со Шварцем эмоционально вымотал доктора. Он был подавлен, Шварц говорил с ним обвинительным тоном, смотрел надменно и зло. Было ясно, что оправдаться не удастся, надежда оставалась только на нежелание этих господ посвящать в дела новых людей, на то, что его простят по необходимости сохранения тайны. Впрочем, надежда эта была слабая и доктору было очень плохо.
Где-то через час в больницу к Шварцу приехал полицейский в чине полковника и ещё какой-то мужчина в штатском. Они о чём-то совещались около часа. Доктор не знал о чём, он сидел в кабинете одного терапевта, находившегося в отпуске. Ещё через час фото особого пациента поступило во все местные отделения полиции, все окрестности пришли в движение. На дорогах появились усиленные патрули, начался досмотр транспорта, опрос местных жителей. В окрестные населённые пункты поехали машины, зазвонили телефоны. Началось дознание сотрудников окрестных предприятий, магазинов, больниц, гостиниц; стали задерживать бродяг, таксистов, начали проверку документов на железнодорожных станциях. Люди Шварца разъехались вместе с полицейскими, постоянно названивая шефу и докладывая ему новую информацию. Итогом всей этой деятельности к ночи стало следующее. Шварц теперь знал, что выйдя из ворот больницы, особый пациент следовал вдоль автодороги около пяти километров. Там он сел в автобус, был определён номер маршрута этого автобуса и установлен водитель. Выяснилось, что особый пациент доехал до автовокзала, где пообедал и пересел на другой автобус, но вот на какой именно - установить пока не удалось.
Квасьневский поразился осмысленности действий пациента и тому, что восстановление шло такими высокими темпами. Впрочем, вместо врачебной радости, доктор испытывал горечь преступника, близкого к разоблачению. Четырнадцать лет он занимался незаконно деятельностью, нарушал клятву Гиппократа и долг врача, и вместо лечения человека все эти годы калечил его... Квасьневский сидел в кресле терапевта, бледный, ссутуленный, раздавленный.
Ближе к полуночи Шварц кому-то позвонил, доложил о результатах и уехал из больницы: поиски теперь перемещались дальше, как минимум на автовокзал.
Автобус ехал всю ночь. Пациент, не заметив, заснул и проснулся только рано утром. Судя по настроению пассажиров - уже подъезжали. Пациент потянулся и посмотрел в окно. За окном промелькнул мост, по лужайке прогнали стадо коров, по пригорку проехал поезд. Всё это было удивительно и невероятно. И он неотрывно смотрел на всё это. Коровы особенно поразили его воображение. Что это за животные? Почему они так свободно передвигаются? Никто не смотрит за ними!
Автобус повернул направо и, поднявшись на горку выехал прямо к же-лезной дороге. По дороге ехал, громыхая большой поезд с коричневыми вагонами. Автобус ехал параллельно поезду, прижавшись совсем близко к вагонам, медленно их обгоняя. Это выглядело немножко страшновато. Когда поезд отстал от автобуса, из-за него стали видны окрестности, появились дома. Небольшие одно и двухэтажные, в окружении деревьев и цветников. По улицам мимо домов ходили люди. Дома за окнами стали увеличиваться, одноэтажные частные коттеджи сменились большими двух и трёхэтажными домами. Людей становилось всё больше. Пациент не помнил, чтобы где-нибудь видел так много людей. Впрочем нет, где-то это уже было. Чем дальше ехал автобус, тем многолюднее становилось за окнами, тем больше машин там ехало - и тем большая волна поднималась в его душе: он где-то уже видел эти дома и эти улицы. Странное, незнакомое ему чувство открытия чего-то давно знакомого охватило его. Он не мог оторваться от окна.
Автобус на секунду остановился, высадил женщину и тронулся дальше.
Наблюдая за проплывающими с той стороны автобусного стекла домами, улицами, людьми, машинами, пациент почувствовал волну острого и даже болезненного возбуждения, поднявшуюся в нём. В этот момент в сознании его возникло какое-то расщепление: вроде бы он всё также, полубессознательно видел всё происходящее вокруг, но, вместе с этим возникло нечто новое, какой-то кусочек души, который вдруг узнал эти улицы и эти дома, как будто они прошлой ночью приснились ему. Во рту пересохло, сердце заколотилось. Он не знал, как назывались эти улицы и куда они вели прохожих, шедших по их тротуарам, машин, вдруг двинувшихся на зелёный свет светофора. Но, несмотря на незнание, улицы эти были знакомы, они были тёплыми и родными, словно узнавшими его и вышедшими ему навстречу.
"Остановите автобус!" - вдруг прошептал женский голос в голове пациента.
Широкая, мощёная камнем старинная улица круто уводила вверх, поворачивая куда-то направо. Вот! Вот эта улица! Вот она! "Остановите автобус" - громко повторил голос внутри. От этого голоса пациент задрожал и испуганно посмотрел по сторонам. Никто ничего не говорил, люди молча ехали, смотрели в окна. За окном мелькнул какой-то знакомый дом с большой красной вывеской. Дальше - старый четырёхэтажный отель с зелёной крышей. "Остановите автобус!" - громко и настойчиво повторял голос внутри. Пациент взмок от напряжения, он крутил головой, ища пассажирку, которой принадлежал голос, но никто вокруг по-прежнему ничего не говорил. Какая-то волна прокатилась по всему телу и он почувствовал, что ему трудно сидеть. Между тем улица, по которой ехал автобус, вывела на широкую площадь с большим памятником посередине. Десятки машин разъезжались по площади. От этой картины у пациента перехватило на миг дыхание. Ещё одна волна прошла через живот кверху - через голову и завибрировала изнутри, забилась в черепную коробку, как обезумевшая птица. "Остановите...остановите!".
Автобус быстро пересёк площадь и выехал на широкий гудящий про-спект. Пациент прильнул к окнам. Все дома теперь, казалось, смотрели на него. Все они были знакомы. В переулке мелькнули высокие башни собора. От неожиданности у пациента что-то помутилось в голове. Сдавленный стон вырвался у него из груди, и он встал со своего места. Автобус свернул направо и через минуту весь собор - огромный и безумно знакомый - оказался справа - они проехали совсем рядом с ним. "Остановите!" - безумно закричал кто-то внутри и словно забарабанил кулаками в голову и в грудь. "Оста... остановите..." - едва шевелясь, повторили вслед губы. Качаясь, пациент медленно пошёл по салону вперёд, к водителю. "Остановите автобус!" - ему казалось, что его крик слышно даже на улице, но женщина рядом с водителем удивлённо посмотрела на него.
- Что? - переспросила она.
Он шепнул ей:
- Остановите автобус.
- Остановить? - переспросила женщина.
Он ничего не ответил ей, но ей показалось, что он ответил.
- Останови! - сказала она водителю.
Автобус сбавил ход и, пропустив несколько машин на полосе слева, припарковался к бордюру и открыл дверь.
Пациент вышел. Двери автобуса закрылись и, загудев, автобус тронулся дальше. Но пациент уже не видел этого. Какая-то страшная сила повлекла его назад, к собору, и он, словно гонясь за кем-то, бросился бежать. Он бежал, налетая на людей, отталкивая их и кто-то бросил ему вслед:
- Сумасшедший!
Собор, неожиданно, из-за угла, выпрыгнул навстречу. Пациент остано-вился, тяжело дыша, не в силах более двигаться. Две огромные готические башни уводили взор ввысь, башни... И снова, уже опоздав, женский голос повторил напоследок: "Остановите автобус".
Люди шли в разные стороны, не обращая внимания на башни. Пациент остановился на миг, как бы колеблясь и вошёл внутрь. В тёмном прохладном сумраке стояли скамьи, на них сидело несколько человек. Пастор разговаривал с кем-то в дальнем конце, у алтаря. Пациент медленно, нерешительно, оглядываясь по сторонам, прошёл через церковь. Высокие своды терялись где-то вдалеке, на стенах были нарисованы святые люди - всё было знакомым и привычным, здесь ничего не изменилось. Пастор разговаривал с женщиной, одетой во всё чёрное, говорил ей что-то утешительное. Пациент подошёл к ним почти вплотную и они оба посмотрели на него.
- Чем могу быть полезен? - спросил пастор.
Пациент вдруг понял смысл сказанного, но не знал что ему на это отве-чать. Вместо ответа губы его вдруг сказали сами собой:
- Отец Иоанн.
Пастор вздохнул, опустил голову и ответил:
- Да, да... мы все скорбим об этой утрате. Похороны завтра, в полдень. Приходите.
Пастор обернулся обратно к женщине и продолжил прерванный разговор. Пациент отошёл в сторону и, почувствовав усталость, сел на скамью. Он посмотрел на алтарь, большой крест с фигурой Распятого, фрески на стенах, и отчётливо почувствовал, что здесь должен быть другой пастор, не тот, что сейчас разговаривает с женщиной. Этот пастор - какой-то чужой, взятый из другого места, незнакомый... Ему нарисовался образ немолодого, седого человека с усами и острой бородкой, улыбающегося, искрящимся увлечённым взглядом смотрящего на тебя. Отец Иоанн...
Последние два слова пациент, кажется, повторил вслух, из-за чего пастор обернулся, посмотрел на него, но на этот раз ничего не сказал. Пациент не понял смысла слов пастора, но почему-то ему стало невыразимо-грустно и от стал плакать, всхлипывая по-детски. Пастор снова обернулся на него, но не подошёл, а с тревогой глянул на свою собеседницу, которая тихо сказала:
- Ненормальный...
Отец Иоанн никогда бы не стоял вот так, не смотрел бы таким чужим взглядом. Пациент встал и медленно направился к выходу.
Шварц всю ночь просидел в кабинете директора автовокзала. Сам директор, которому очень плохо объяснили - что же произошло в подведомственной ему организации, не решился уйти домой, а просидел ночь, мучаясь в полусне, за столом своей секретарши. Шварц произвёл на тихого по жизни директора, всю жизнь занимавшегося автобусами, очень страшное впечатление, а когда к тому на "приём" среди ночи стали приходить большие полицейские чины, заспанные, поднятые с постелей сотрудники мэрии и даже какой-то военный генерал - директору и вовсе стало не по себе: никогда ещё прежде его кабинет не видел таких посетителей. Что случилось? Что за человека они ищут? Кто эти люди? Директор сиротливо сидел в собственной приёмной, чувствуя себя провинившимся школьником. Отвлекала его лишь секретарская работа: он отвечал на бесконечные звонки взбесившегося телефона, соединяя звонивших со Шварцем, а так же несколько раз носил ему кофе на большом серебряном подносе.
Городок наводнила полиция. Была объявлена общая тревога, наряды полиции ходили по отелям, будили постояльцев, зарегистрировавшихся вчера, проверяли документы. Мэру города ночью позвонили очень важные люди из столицы и доверительно сообщили, что в городе замечен опаснейший международный террорист, очевидно готовящий теракт. И мэр с середины ночи тоже зачем-то сидел в своём кабинете. Ходили по паркам, по сдаваемым на ночь квартирам, по ночным ресторанам и клубам, проверяли пустующие подвалы и чердаки, останавливали машины, проверяли пассажиров на вокзале. Всю ночь продолжалось это суетливое движение, не понятное стороннему наблюдателю и пугающее. Под утро к Шварцу приехал армейский генерал - и с четырёх утра солдаты военных частей, поднятые по тревоге, начали осмотр в окрестностях города.
Около семи утра к Шварцу приехал какой-то майор в необычной форме, каковой директор автовокзала никогда до сих пор не видел. Майор привёз Шварцу серую металлическую коробку, набрал на ней секретный шифр, вставил ключ и достал толстую потрёпанную картонную папку, на обложке которой была приклеена фотография особого пациента, написаны его имя, фамилия, основные данные. Шварц углубился в чтение и где-то через час составил список населённых пунктов, упоминавшихся в деле особого пациента, в которых следовало теперь продолжать поиски. Зона поисков всё расширялась - и теперь от территории больницы разрасталась уже на несколько городов. Шварц начал нервничать и звонить кому-то.
Немного погодя он вызвал из приёмной директора и велел ему принести расписание рейсов - всех, за весь вчерашний день. Получив расписание, Шварц сопоставил его со своим списком городов и неожиданно для себя обнаружил, что совпал только один город. Это резко меняло дело. Снова зазвонили телефоны и полицейские немедленно отправились связываться со своими коллегами из того города. Быстро разыскали нужный автобус и его водителя. Водитель по присланной фотографии признал одного из своих пассажиров, сошедшего сегодня утром с автобуса, буквально с час назад. Однако вот где он сошёл - водитель, хоть убей, вспомнить не мог. Впрочем, теперь было уже намного проще. Шварц допил кофе и вызвал машину, сделал ещё два звонка: предстояло организовывать поиски уже в другом городе.
Выйдя из собора, пациент пошёл по направлению к улице, которую видел из окна автобуса - к той, что уводила куда-то вверх. Стояло чудесное солнечное утро. Свежий приятный ветерок нёс в голубом небе белые облака, шелестели зелёные листья деревьев, навстречу шли люди. Как давно он не видел людей! Пациент шёл медленно, оглядываясь по сторонам: какое чудо!
Он дошёл до нужно ему улицы и повернул на неё. Дорога вела вверх, вдоль дороги стояли разноцветные дома. В этот утренний час в первых этажах открывались магазины, встречавшие ранних покупателей. Было всё это знакомым и удивительным. Пациент отчётливо понял - куда ему нужно идти. В это дивное утро всё кипело у него внутри от нахлынувшего возбуждения, душевного переживания. И образы, и слова, так редко приходившие к нему прежде, теперь полились могучим потоком, заполнили собою всё его сознание, и он шёл, словно пьяный, оглядываясь по сторонам. Вон там, сбоку, сейчас будет дом серого цвета, в первом его этаже, в углу расположен магазин, торгующий хлебом. От этого магазина нужно будет свернуть направо, и идти по улочке, а потом - через сквер, к небольшому старинному трёхэтажному зданию. Там, на верхнем этаже, есть маленькая квартира с уютным балкончиком. Ему туда.
Он довольно быстро дошёл до серого дома и почувствовал запах свежего хлеба. Он понял, что очень голоден и не смог пройти мимо. В магазине всё изменилось. Прилавки отодвинули в дальний край, убрали стенку, соединив торговый зал с подсобкой, поставили столики, за которыми можно поесть. Магазин внутренне разросся, теперь здесь продавали не только хлеб, но и много другого. За прилавком стояла молодая незнакомая женщина, одетая в обычную одежду. А тогда здесь был другой продавец - пожилой мужчина с усами. Он всегда надевал белый халат и поварской колпак. Тогда... когда это? Пациент купил хлеба и какой-то воды в бутылке и присел тут же за столик, стал есть. Однако доесть хлеб ему не удалось. Совершенно неожиданно откуда-то снова послышался смех, женский смех. Он обернулся по сторонам, но вновь никого не увидел. Всё поплыло перед глазами, и перед внутренним взором пациента на миг вспыхнул вдруг образ. Красивая женщина с тёмными вьющимися волосами, золотая заколка красиво держит причёску. Это - его заколка, это он купил её где-то... На женщине - тёмное платье, она сидит на стуле напротив и улыбается, её глаза смотрят на него радостно и приветливо. Это она смеётся. Это Катрин. О Боже, Катрин!
Это имя заставило его вздрогнуть и вскочить с места. Женщина за при-лавком испуганно посмотрела на него. Бросив на столе недоеденный хлеб, пациент выбежал на улицу и побежал боковой улочкой, сквером - к тому дому, в котором квартира с балкончиком на третьем этаже.
У сквера замелькали знакомые аккуратные трёхэтажные домики. Вон там, в том доме... ему туда. Вот - знакомая подворотня, вход в крошечный, почти игрушечный двор, уставленный цветочными горшками. Камни, местами поросшие мхом. Знакомая выбоина на ступени. Вверх, на третий этаж. Там будет одиночная дверь с чёрной ручкой, там слуховые окна выводят прямо на черепичную крышу, там кровать, пододвинутая под самое окно, там, прямо с этой кровати, он вылезал ночью на крышу и смотрел оттуда, как лунный свет заливает башни собора. И там - Катрин. Катрин, встающая утром с постели, когда он ещё спит - заспанная, в шёлковой белой ночной рубашке; Катрин, приносящая ему завтрак на подносе в постель, весёлая в красном халатике; Катрин, ставящая розы в китайскую напольную вазу; Катрин, говорящую: "Звонил Макс из журнала, хочет ещё раз взять у тебя интервью".