Школьникова Вера Михайловна : другие произведения.

Выбор наместницы. Вторая часть

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:


I

   Соэнна сидела в кресле в одном из внутренних двориков замка и наблюдала, как ее сыновья лупят друг друга деревянными мечами. Недостаток умения, простительный для четырехлетнего возраста, они восполняли энтузиазмом. Герцогиня знала, что в знатных семьях мальчиков с малолетства обучают военному искусству, но никогда не видела, как фехтуют малыши - у нее были только старшие братья. Она и на расстоянии различала близнецов, схожих, как две дождевые капли: Элло, как обычно, загнал более спокойного брата в угол и сейчас пытался выбить у того из руки меч. Без всякого сомнения, это ему удалось бы, сумей он хоть раз попасть по своей цели. Леару не хватало смелости для ответной атаки, но он уворачивался от ударов с редким проворством. Обычно их поединки так и заканчивались: устав гоняться за братом, Элло откидывал меч в сторону и переходил к рукопашной, наставник вмешивался, растаскивал драчунов и присуждал победу Леару, хотя Элло управлялся с мечом куда искусней. Вот и сейчас Элло упрямо доказывал, что Леар дерется нечестно, а мастер в очередной раз объяснял, что на кулаках бьются крестьяне в деревне, а благородный воин должен сохранять терпение в любой ситуации.
   Так было во всем. Упрямый и откровенный Элло постоянно проигрывал тихому и ласковому Леару, неважно, в поединке, игре или попытке завладеть отцовским вниманием. Казалось, он должен был бы возненавидеть брата, но узы близнецов обуздывали горячий характер мальчика, и после каждой ссоры неизменно следовало примирение. Близнецы не могли обходиться друг без друга, самым страшным наказанием за проделки было развести их на полчаса по разным комнатам, после можно было две недели не опасаться шалостей. А вот во всем, где не доходило до прямого соперничества, везло, наоборот, старшему из близнецов, а на Леара вечно сыпались все камушки. Трудно было найти два более разных характера. Элло не мог провести на одном месте дольше двух минут, няня говорила, что у него в одном месте уголек жжется. Леар научился читать в два года и часами просиживал в библиотеке. Элло постоянно придумывал всевозможные каверзы и вовлекал в них брата, причем главный затейник всегда выходил сухим из воды, а Леару доставалось на орехи. Когда братья тайком пробрались на конюшню, и попытались прокатиться на отцовском кавднийце - Леар упал с коня и сломал ногу, Элло же отделался ушибленным локтем и испугом. Леар чуть было не утонул в озере, на счастье, рыбаки вовремя заметили барахтающегося в воде мальчика, Элло научился плавать. Казалось, что у богов хватало времени присматривать только за одним из близнецов.
   Дети вернулись в дом, а Соэнна вздохнула: никогда бы не поверила, что мать может любить одного ребенка больше другого. Близнецы ведь, в один день родились, а перед собой не слукавишь. Горячего и смешливого Элло Соэнна любила сильнее, чем по-кошачьи ласкового Леара. А вот Иннуон, наоборот, предпочитал младшего сына. В Элло слишком явственно проглядывало наследственное упрямство рода Аэллин, которое Иннуон считал дозволенным только себе, в то время как Леар казался отцу достойной почвой для приложения воспитательных усилий. Соэнну вполне устраивало разделение: муж не мешал ей проводить время с Элло, она не вмешивалась в воспитание Леара. Дети, как и следовало ожидать, быстро разобрались, и со своими обидами Элло всегда приходил к матери, а Леар - к отцу, что, впрочем, не мешало им находить общий язык после каждой ссоры. Иногда такое положение дел казалось Соэнне неестественным, словно какая-то неведомая сила управляет ее детьми, заставляет любить, когда впору было бы ненавидеть, но Иннуон не видел в этом ничего странного. Узы близнецов для того и дарованы богами, чтобы охранять род от братоубийства. Весьма разумная мера предосторожности: вряд ли в этом мире найдется человек, которому хотя бы раз в жизни не хотелось убить своего брата. Герцогиня собрала рукоделие и отправилась в свои покои - небо затянуло тучами. По коридору эхом разносились детские голоса. Удивительно, как два маленьких ребенка могут оживить каменную громаду замка! Соэнна вздохнула с сожалением: у дворянских детей остается мало времени на детство. Уже сейчас Иннуон искал наставников для сыновей по всей империи, не жалея денег на самых лучших учителей. Фехтование, военные науки, математика, история, литература, танцы, этикет и многое другое, и все это нужно освоить к четырнадцати годам. Скоро она будет видеть своих мальчиков только за обедом. Как жаль, что у нее нет дочери ... с девочками все по-другому. Их приходится выдавать замуж, но до того времени за воспитание дочери отвечает мать. Но Иннуон счел, что двоих сыновей с него более чем достаточно, а если Соэнна желает уподобиться крольчихе - пусть поищет себе другого мужа, герцог с удовольствием даст ей развод. В двадцать лет Соэнна горько смеялась над девичьими мечтаниями: как же, приползет муж к ней на коленях и будет умолять о любви! Лишь четырнадцатилетним красавицам дозволено быть такими дурами! Иннуон ничуть не изменился за эти годы, разве что теперь иногда приходил к жене в спальню и снисходил до разговора за завтраком. Временное потепление в отношениях закончилось с рождением детей, и замужество Ивенны не спасло ситуацию, скорее наоборот, герцог не мог забыть, по чьему совету отдал сестру другому. Иннуон снова начал избегать супруги, а Соэнна проплакала трое суток, узнав, что муж, по сути дела, приказал убить ее во время родов. Все иллюзии, что еще оставались, утекли с этими слезами: она никогда не победит. Что толку в красоте и уме, если условия изначально неравны. Нужно поблагодарить богов, что уберегли от позора, даровали детей и сохранили жизнь, и не требовать большего. Соэнна училась смирению, но получалось у нее плохо: сердце никак не желало согласиться с голосом разума и требовало отмщения. Иногда ей даже хотелось убить Иннуона, но она знала, что не сумеет довести дело до конца. Да и потом, пусть и против воли, но он дал ей сыновей, и она не в праве оставить их без отца. Несмотря на благодарность богам, она порой с горечью вопрошала в храме, почему они не позволили ей родиться мужчиной.
   А за окнами близилось к концу короткое северное лето, в зелени берез пробились первые желтые пряди, крестьянки приносили в замок огромные корзины пылающей клюквы. Скоро осень: неделя безмятежно-синего высокого неба и шелестящей под ногами листвы, а потом несколько месяцев холодного дождя и снова снег. В детстве Соэнна любила играть в снежки и кататься на санях, здесь же, в Суэрсене, возненавидела и переливающийся на солнце снег, и покрывающий озера голубым панцирем лед. Честно признаться, она ненавидела здесь все: и горы, и лес, и сам замок. Если бы пламя пожрало в одночасье каменные стены родового гнезда Аэллин, герцогиня бы только поблагодарила поджигателя. Увы, замок простоял почти девятьсот лет и не собирался доставить своей нынешней госпоже такого удовольствия. Соэнну ожидали еще долгие годы тоскливого времяпровождения в унылых стенах. Герцогиня поставила на столик корзинку с вязанием и позвала горничную, переодеться к обеду. Сегодня принимали важного чиновника из столицы, и Иннуон ждал от жены, что она исполнит долг хозяйки дома, хотя и не счел нужным поделиться с ней причиной неожиданного визита. Соэнна надеялась, что гость окажется разговорчивее ее супруга и сам расскажет за обедом, что привело его в Суэрсен. А еще нужно поймать лекаря и задать тому выволочку: последнее время Элло плохо спал ночами, кричал, метался, пылал, как в лихорадке, но утром все было в полном порядке. Горе-целитель отговаривался возрастом: мол, скоро все само пройдет, а мальчик кричал так отчаянно, что сердце сжималось. Как же, возрастное: Леар почему-то спит ночь напролет, даже не шелохнется! Лекарь, конечно, премудрый, и в храме много лет целительству обучался, но Соэнна твердо решила, что выгонит его в три шеи, если он не вылечит Элло. И пусть Иннуон потом ругается сколько его душе будет угодно. Сам герцог считал эти загадочные болезни дамской блажью и советовал супруге меньше дрожать над своим драгоценным сыночком - здоровее будет. Еще бы, ему ведь не случалось просыпаться среди ночи от детского крика, а днем мальчик был здоров и полон сил, с точки зрения наставников - даже переполнен.
   Соэнна в нерешительности перебирала платья в своей гардеробной. Она по мере сил следила за модой, выписывала из Сурема последние фасоны, да и местные портные ничуть не уступали в мастерстве столичным, а все-таки на душе было неспокойно. Гость ведь секретарь самой наместницы, каждый день ее видит, при дворе живет. Служанки сплетничали, что одних только сундуков с нарядами пять штук привез. Стыдно будет показаться серой провинциалкой перед таким щеголем. Как ни следи за модой, а пока из Сурема новости дойдут - в столице все десять раз поменяться успеет. После долгих раздумий Соэнна остановилась на вишневом шелковом платье с жатым лифом и свободными рукавами, как у мужской рубашки. Его прислали из Сурема всего два месяца назад, и герцогиня надеялась, что этот наряд еще не успел устареть. Она подошла к большому зеркалу из Ландии, занимавшему полстены и стоившему больше, чем все ее наряды вместе взятые. Ну что ж - молодая женщина осталась вполне довольна собой. В двадцать лет Соэнна находилась в самом расцвете, пускай ее талию уже нельзя было обхватить ладонями, а при улыбке в уголках глаз появлялись первые, пока еще незаметные никому, кроме нее самой, морщинки. Даже если платье и покажется столичному гостю старомодным, вряд ли это сильно испортит впечатление от хозяйки дома, красота герцогини Суэрсен не нуждалась в парадном обрамлении, потому она отставила в сторону ларец с драгоценностями, не соблазнившись ни алыми рубинами, ни вишневыми гранатами, ни розовым жемчугом. Никто не заподозрит герцога Суэрсен в скупости, если его жена выйдет к обеду без украшений, а Соэнна давно уже перестала восхищаться серьгами и ожерельями - когда драгоценностей так много, они теряют всякую привлекательность. Янтарные подвески крестьянок казались ей теперь куда красивее тяжеловесного золота и ослепительных камней.
   Соэнна вышла из своих покоев и отправилась в обеденный зал. В коридоре она наткнулась на сыновей, занятых любимым делом - нарушением запретов. Мальчишки вскарабкались на широкий подоконник и наполовину высунулись из окна, опасно свесившись вниз. Что такого интересного можно углядеть в знакомом до булыжника внутреннем дворе, Соэнна не знала, но у близнецов было на этот счет свое мнение. Хотя двор их действительно не интересовал, в отличие от увившего стену плюща. На счастье Леара и Элло мать не умела читать мысли, поэтому ограничилась коротким нравоучением, сняла близнецов с подоконника и передала с рук на руки подоспевшей Марион. Если бы пять лет назад кто-нибудь сказал Соэнне, что она поручит своих детей бывшей кормилице Ивенны, она бы просто рассмеялась. Все, от управляющего до мальчишки-конюха, не сомневались, что эти две женщины ненавидят друг друга. Однако после рождения близнецов молодая герцогиня сблизилась с пожилой женщиной, особенно когда узнала, что та не побоялась пойти против воли герцога и помогла целительнице спасти жизнь роженице. Марион нашла подходящую кормилицу, свою племянницу, чистенькую девушку, совсем молоденькую, а когда близнецов перестали кормить грудью, как-то само собой оказалось, что присматривает за ними старая няня Ивенны. Иннуон не стал возражать. Оказавшись при деле, Марион перестала мозолить ему глаза, и он чувствовал моральное превосходство над сестрой, бросившей свою верную кормилицу, в то время как Иннуон дал той кров... а мальчики все равно быстро выходили из-под женской опеки. Пройдет еще несколько лет, и няню сменят многочисленные наставники.
   Герцогиня вошла в обеденный зал, опытным взглядом окинула сервировку и осталась довольна. Тонкий фарфор из Кавдна, оранжерейные цветы, вино в специальных подставках для бутылок, уже открытое, чтобы успело "подышать". Слуги торопливо расставляли на столе холодные закуски и складывали салфетки причудливыми цветами. Соэнна поморщилась и приказала переложить салфетки в серебряные кольца. Вычурность прошлых лет уступила место кажущейся простоте: дамы перестали сооружать на головах многоярусные башни из локонов, кавалеры - расшивать камзолы бисером и стразами, а фарфор одержал победу над роскошной, но тяжелой золотой и серебряной посудой. Новая мода вполне устраивала Соэнну, а вот Иннуона скорее раздражала. Отличаясь безукоризненным вкусом, герцог, тем не менее, любил яркие цвета.

II

   Ванр сидел за обеденным столом как на раскаленных углях. В другое время он бы с удовольствием насладился и изысканной кухней, и обществом очаровательной хозяйки, и прекрасным видом на скалы, но сейчас с нетерпением ждал конца обеда, чтобы пойти в библиотеку. Он все еще не мог поверить, что многолетняя охота завершилась, и в скором времени он будет держать в руках книгу, попортившую ему столько крови. Был, конечно, шанс, что Ванр ошибался с самого начала, и это проклятое описание погребального обряда и впрямь досталось мышам на ужин двести лет назад, но об этом не хотелось даже думать. Он поддерживал ни к чему не обязывающую светскую беседу, щедро одаривал комплиментами герцогиню и повара, смаковал вино, но мысленно уже перебирал фолианты на книжных полках. Однако обед затягивался, хозяева решили впечатлить столичного чиновника: холодные закуски сменялись горячими, горячие - первым блюдом, первое блюдо вторым, и так до бесконечности. Платье герцогини, поначалу казавшееся милым в своей уютной провинциальности, к концу обеда начало раздражать, как быка красная тряпка, выдержанное вино отдавало уксусом, а воздушные пирожные, поданные на десерт, уже просто не лезли в горло.
   Он с трудом держал себя в руках: герцог не должен заподозрить, насколько важен этот визит в библиотеку. Иннуон и так удивился, что наместница прислала своего личного секретаря со столь пустяковым поручением. Ванру удалось развеять подозрения герцога - любовь наместницы к чтению была известна по всей империи, желающие заручиться королевской милостью присылали ей в подарок редкие книги, ходили слухи, что Энрисса один раз прочитала всю дворцовую библиотеку и теперь начала заново. Несколько смущаясь, он сообщил герцогу, что библиотека Суэрсена немногим уступает дворцовой, и наместница надеется найти здесь книги, способные заинтересовать ее. А кто, как не личный секретарь наместницы, лучше всего разбирается в ее интересах? Объяснение, как Ванр и рассчитывал, польстило и без того самоуверенному герцогу. Разве могла хоть какая-нибудь дворянская библиотека сравниться с книжным собранием рода Аэллин? Потому и переписывали их мелкие чиновники, а в Суэрсен приехал секретарь наместницы. Наконец, обед закончился, Ванр поцеловал герцогине руку, по привычке задержавшись губами на бархатной коже, раскланялся с герцогом и спешно удалился. Желудок настойчиво требовал послеобеденного отдыха, но Ванр решительно поймал слугу и приказал проводить себя в библиотеку. Он больше не мог ждать.
   Как и в королевском дворце, библиотека занимала отдельную башню. Ванр подозревал, что в этом не было никакой необходимости, книги прекрасно бы разместились в нескольких залах, но герцоги Суэрсен не терпели чужого превосходства. Заполнить всю башню книгами они не смогли, но с умом распорядились свободным местом. Поднимаясь наверх, в книжные залы, Ванр прошел через комнаты для занятий и переплетную мастерскую, и только на третьем ярусе началось собственно книгохранилище. В чем-то эта библиотека была даже удобней дворцовой - она строилась позже, окна были шире, а лестницы не такие крутые. А самое главное - все книги удобно располагались на полках на верхних этажах, а не лежали стопками в пыльном холодном подвале, где даже свечи соглашались гореть с большой неохотой. В отличие от герцога Ойстахэ, хозяин Суэрсена заботился о своем книжном собрании. Никакой пыли, не говоря уже о паутине или мышином помете, самые ценные книги прятались каждая в отдельном ящичке - такой роскоши Ванр не встречал и в библиотечной башне Сурема. Остальные тома просторно стояли в один ряд на широких полках вдоль стен. Библиотекарь почтительно поприветствовал чиновника из столицы и предложил свои услуги. Ванр сначала планировал перерыть тут все самостоятельно, но увидев объем работ, передумал и решил воспользоваться столь любезно предложенной помощью:
   - Я думаю, стоит начать с исторических хроник - наместница наслышана о вашем собрании.
   - Как вам будет угодно, господин Пасуаш, здесь эти книги мало кто читает, в большинстве своем они на старом наречии.
   Ванр хмыкнул - аристократов в обязательном порядке обучали старому наречию, но чтение на нем оставалось сомнительным удовольствием: не удивительно, что герцог не засиживался в библиотеке над старинными фолиантами. Они прошли через полукруглый зал, потом поднялись еще на один уровень, и там, в небольшой комнате первым, что увидел Ванр, был маленький мальчик, лет четырех, в голубой тунике. Мальчик удобно разместился на подоконнике, забравшись туда с ногами, и перелистывал небольшую книгу в черном переплете, слишком быстро, чтобы успеть прочитать, даже если он и умел читать, в чем Ванр сомневался, но осторожно, чтобы не помять страницы. Заметив вошедших, он поднял голову от книги, но даже и не подумал слезть с подоконника. Ванр с удивлением спросил библиотекаря:
   - Сюда пускают детей? Они же могут повредить книги!
   - Ну что вы, лорд Леар обращается с книгами осторожней иного взрослого. Вот его старшего брата я в библиотеку в ближайшие лет пять не пущу, в прошлый раз он умудрился разбить три чернильницы!
   - Так это младший сын герцога? А, - чиновник понизил голос, - а они в самом деле так похожи, что не различишь?
   - Не знаю, как их мать отличает. Впрочем, мне-то проще - лорда Элло книги не интересуют.
   - Неправда, - вмешался в разговор мальчик, по-прежнему не слезая с подоконника, - Элло любит читать, только не умеет.
   Ванр рассмеялся:
   - Так как же он тогда может любить читать?
   - Я же люблю, - в голосе ребенка звучала непререкаемая уверенность, что если что-то нравится ему, то понравится и брату.
   - Ну-ну, - Ванр не нашелся, что ответить, и предпочел вернуться к тому, ради чего он сюда пришел. Если мальчишке охота сидеть на подоконнике и строить из себя великого грамотея, пусть сидит. Он поблагодарил библиотекаря и подошел к полкам, достав для виду перечень из поясной сумки. Исторические хроники занимали три ряда полок, рядом, как Ванр и предполагал, стояли труды по географии и сборники обрядов и обычаев разных народов. Суэрсенский библиотекарь придерживался общепринятой схемы расположения книг, облегчавшей поиск. Он быстро перелистывал книги, некоторые откладывал в сторону, другие сразу ставил на место. Похоже, слава суэрсенской библиотеки была сильно преувеличена - пока что ему не попалось ни одного названия из списка Хранителя.
   Мальчик слез с окна и, зажав книгу под мышкой, подошел к чиновнику:
   - Ты не умеешь читать? - Поинтересовался он совершенно серьезно, показывая на стопку книг, которую Ванр отложил в сторону едва раскрыв.
   - Я умею читать, а вам, молодой человек, лучше заняться каким-нибудь полезным делом, - "а еще лучше, убраться отсюда к няне под юбку", - со злостью подумал Ванр, он не сказал вслух. Он понятия не имел, как нужно разговаривать с четырехлетними детьми, а уж тем более с маленькими лордами.
   - Я занимаюсь, я книжку смотрю. Там буквы красивые, только непонятные, - вздохнул мальчик, - я такие еще не знаю.
   Ванр оглянулся, убедился, что библиотекарь оставил их одних, и передвинулся сразу к книгам с обрядами. Их он проглядывал куда внимательнее, и ставил обратно на полку с нескрываемым разочарованием. С каждым фолиантом становилось все труднее отгонять мысль о возможной неудаче. Он перебрал первую полку, вторую, третью, опустился на колени, чтобы удобней было заняться самой нижней, четвертой, и оказался лицом к лицу с Леаром, наблюдающим за поисками. У мальчика оказались черные отцовские глаза и округлый подбородок матери - красивый ребенок, впрочем, это еще вопрос, что из него вырастет. Вон, младшая сестра Ванра в детстве была очаровательной пышечкой, а выросла в неуклюжую расплывшуюся девицу, от которой шарахались даже самые непритязательные женихи. Не стань Ванр секретарем наместницы, она так бы до сих пор и ходила в девках.
   - Узнаешь еще, - утешил он мальчика и продолжил поиски. Книг с описаниями обрядов оказалось не так много, не прошло и получаса, как Ванр поставил на место последнюю. Он сел прямо на пол и обхватил голову руками - пять лет брошено в выгребную яму! Книги здесь нет! Конечно, он проверит остальные полки, сверит со списком, осторожно расспросит библиотекаря, не забрали ли какие-нибудь старинные фолианты в переплетную мастерскую, или почитать на сон грядущий в спальню, но уже без всякой надежды на удачу. Он представил себе лицо Энриссы, выслушивающей его оправдания, и тихо застонал. После стольких лет близости он уже не боялся, что наместница выгонит его вон после первой же неудачи, но молчаливое сожаление в ее взгляде действовало на Ванра сильнее высказанного вслух неодобрения. Только Энрисса, не сказав ни слова, одним взглядом, могла заставить его почувствовать себя глупым щенком, нагадившим в туфли благодетельнице. Ванр ненавидел это ощущение - прожив с наместницей столько лет, он давно уже не сомневался в ее любви, но одной любви для него было недостаточно. Быть рядом с сильной женщиной оказалось для Ванра Пасуаша непомерным испытанием. Его мужское естество требовало даже не равенства, а превосходства, и не только ночью, но и днем, но с рассветом Энрисса превращалась в строгую наместницу, изначально стоящую выше простых смертных. Иногда он даже думал, что оно того не стоило, и чувствовал, что сам загнал себя в ловушку, из которой нет и не будет выхода, пока жива наместница. Он будет стареть рядом с ней, навсегда оставшись секретарем, услужливо протягивающим бумаги на подпись. Самый мелкий чиновник - хозяин в своем доме, его слово - закон для жены и детей, Ванр же обрек себя на положение вечного слуги. У него никогда не будет ничего своего - только дарованное наместницей, и ставший привычным спутником страх разоблачения умрет вместе с ним, если, конечно, не убьет его раньше. Даже его карьера, и та закончилась, не успев начаться, несмотря на стремительный взлет. Ванр успел понять, что Энрисса не станет менять ради него правила игры, места в Высоком Совете ему не видать, не говоря уже о титуле. Разве что какие-нибудь именитые болваны поднимут восстание и в империи сразу освободится несколько герцогских кресел. И все же Ванр знал - доведись выбирать заново, он поступил бы точно также. Судьба дала мелкому чиновнику Пасуашу всего один шанс, и Ванр использовал его, как сумел. И что теперь с того, что плата порой кажется непомерной?
   Леар, тем временем, обошел вокруг Ванра и, просунувшись под его руку, раздвинул книги на полке, поставил в образовавшуюся дырку свою книжку и с укоризной заметил:
   - Ты их неправильно поставил, не по росту. Тут маленькие книжки должны стоять, а ты большие поставил, - и принялся деловито переставлять. Ванр не стал ему мешать, он протянул руку и вытащил только что поставленную на полку книгу, сердце заколотилось как после чашки крепкого карнэ, он осторожно открыл обложку и с первых же слов понял: оно, наконец-то оно!
   Книга оказалась старой, настолько старой, что чернила успели поблекнуть и из когда-то черных превратились в светло-коричневые, почти сливающиеся с пожелтевшим пергаментом. Пришлось поднести текст прямо к носу и разбирать по слогам, словно Ванр и в самом деле не умел читать. Он с трудом продирался через выцветшие буквы, соединяющиеся в слова старого наречия, и чувствовал, как его коротко стриженые волосы медленно встают дыбом на затылке, а по спине стекает липкая струйка пота. Этого просто не могло быть! Наверное, он неправильно понял прочитанное, может быть, это какой-то диалект старого наречия и знакомые слова означают совсем другое? Но к концу рассказа хрониста не осталось никаких сомнений - эта книга действительно может уничтожить империю. И Аред тут не при чем. Стало понятно, почему эльфы так боялись, что эта история всплывет на поверхность. Как же, судьба мира их беспокоила! За свою шкуру боялись, бессмертные, никакая магия бы их не спасла! Энрисса правильно сделала, что поручила ему поиски, для любого другого соблазн мог оказаться непосильным. Он осторожно отложил книгу в сторону, борясь с желанием засунуть ее под рубашку и немедленно удрать из замка, бросив все свои сундуки, а мальчишку - придушить, чтобы никаких свидетелей. Но нет, нельзя привлекать внимание. Он пороется в библиотеке еще несколько дней, отберет книги, а потом придет к герцогу за разрешением на покупку. Ванр не сомневался, что Иннуон эту книгу не читал, кто ж по доброй воле станет слепить глаза и забивать голову хитросплетениями старого наречия?
   Леар, тем временем, закончил расставлять книги по своему разумению и обратился к Ванру:
   - Только ты ее на место поставь, вот сюда, где дырка. А то будет некрасиво.
   - Поставлю, поставлю, обязательно поставлю, ты не волнуйся.
   - Я завтра приду проверю, - грозно заверил его малыш, и, с трудом открыв тяжелую дверь, выбежал из зала.
   Ванр подошел к окну, распахнул ставни и жадно глотнул свежий воздух, пахнущий недавним дождем и мокрой травой. Великие боги, а ведь в его руках страшное оружие - он, Ванр Пасуаш, неприметный чиновник, по женской прихоти сделавший блестящую карьеру, может изменить ход истории. Вместо наместницы - на троне король, обязанный короной Ванру Пасуашу. За такую услугу его точно сделают герцогом или графом. "Или отправят на тот свет, чтобы не болтал лишнего" - услужливо подсказал внутренний голос. Нет уж, от добра добра не ищут, он привезет книгу наместнице, а Энрисса пускай решает, что с ней делать. По крайней мере, Ванр сможет быть уверен, что его не придушат потихоньку в темном коридоре дворца за то, что слишком много знает. Пусть другие дерзают менять многовековые устои.

III

   Ночь неторопливо раскинула по небу звездную сеть. Замок погружался в сон: поварята притушили огонь в кухонном очаге, конюхи налили воду в поилки, а вернувшаяся с вечерней прогулки горничная герцогини торопливо пробежала мимо стражи, привычно огрызнувшись на ущипнувшего ее за мягкое место охранника. Она сегодня задержалась, любезничая с ухажером, и теперь бежала по коридору, боясь, что не успеет приготовить госпоже вечернюю ванну. Стражник фыркнул ей вслед - подумаешь, недотрога, как с кузнецовым подмастерьем - так ночь напролет гулять готова, а доблестному стражу один щипок жалеет! Факельщики прошли по коридорам, зажигая факелы и заменяя сгоревшие, сменившаяся с поста вечерняя стража доедала на кухне остывший ужин, ругая ленивого повара. За окном надрывно ухала сова, не пойми как залетевшая так высоко.
   Соэнна ждала в детской, пока Марион разденет полусонных мальчишек и уложит их в кровати. Леар послушно протягивал няне то руку, то ногу, а Элло пытался отбрыкиваться, уверяя, что совсем не хочет спать, и еще светло, вон там, на краешке неба розовая полоска! Но Марион не слушала никаких возражений, знала, что неслух уснет, как только голова подушки коснется, а утром попробуй разбуди! Когда близнецы, наконец, оказались там, где и им и надлежало быть в столь поздний час - под одеялами, Соэнна подошла поцеловать сыновей на ночь, и напоить Элло успокоительным отваром. Принимать напиток из других рук мальчик отказывался, вне зависимости от того, сколько сладкого сиропа наливали в кубок. Лекарь постоянно менял рецепты, добавлял все новые травы, но пока что толку от этого не было ни на грош. Герцогиня проследила, чтобы Элло выпил все, до последней капли, поправила одеяло, быстро поцеловала его и Леара и вышла из комнаты, не дожидаясь, пока Элло начнет требовать сказку на ночь. Соэнна давно уже рассказала все известные ей сказки, а новые как-то не придумывались.
   Марион задула свечи и открыла ставни - комнату залил лунный свет, подождала, подремав в кресле, пока от кроваток не послышалось мерное сопение, и, осторожно прикрыв дверь, отправилась к себе. Год назад Иннуон счел сыновей достаточно взрослыми, чтобы ночевать без няниного присмотра. Марион такие строгости не одобряла: двери в замке толстые, стены - еще толще, а дети - маленькие. Случись что, испугаются, звать будут, никто и не услышит, а ведь Элло плохие сны видит, но герцог сказал, что долг отца вырастить сыновей мужчинами. Марион попробовала было без лишних споров остаться ночевать в детской, но быстро убедилась, что Иннуон всегда следит за тем, как исполняются его приказы, пришлось уходить на ночь к себе. И все-таки на душе у нее было неспокойно: будь ее воля, прогнала бы прочь высокоученого лекаря, и отвезла мальчика в деревню, к знахарке. Понятно ведь, что сглазили ребенка. Но об этом она и заикнуться не смела - все равно не позволят. Сама она к колдунье сходила, посоветовалась, та ей ветку ивовую дала, да воду заговоренную, на три ночи помогло вроде, а потом все сначала, еще хуже, чем раньше. А во второй раз знахарка и вовсе ее прогнала, мол, слишком сглаз сильный, так его не прогонишь, только темных духов разозлишь, приводи ребенка, будем смотреть, а иначе - голову не дури.
   Элло не хотел спать, он точно знал, что не хочет, что стоит закрыть глаза - и снова провалишься в страшный сон, липкий, как свалявшиеся сливочные тянучки, тяжелый, как родовой меч, горячий, как кухонный котел, под которым пылает огонь. Сон не имел начала и ничем не заканчивался, просто в какой-то неуловимый момент мальчик оказывался там, в оранжевом мареве. Мерзкий туман щипал глаза, забивался в рот и уши, мешал дышать - каждый вздох давался с трудом, и отвратительный оранжевый вкус тошнотворной судорогой сжимал горло. Элло кричал, задыхаясь, но сам не слышал своего крика - марево не пропускало звуков, ни шелеста, ни шороха, а потом прямо из глубины тумана возникала огненная змея, пламя переливалось в кольцах ее туловища, билось изнутри в прозрачную чешую. Змея приближалась медленно, зная, что Элло некуда деваться, что языки тумана вцепились в его запястья, он даже пошевелиться не может, распятый в горячем облаке. Змея подползала к мальчику, становилась на хвост, и он завороженно смотрел, не в силах отвернуться, как бушует пламя под ее чешуей, а треугольная голова оказывалась перед его лицом, и рубиновый неподвижный взгляд впивался в глаза, изучая. А потом первое кольцо обвивалось вокруг его ног, прожигая насквозь, так, что крик закипал в горле, а огненная лента поднималась все выше и выше, и тогда безмолвие разрывалось единственным дозволенным звуком: шелестящим голосом, похожим на шум дождя:
   - Ты снова не сделал то, для чего предназначен, мальчик.
   Элло не мог сказать вслух ни слова, но каким-то образом отвечал:
   - Я не могу! Это неправильно! Он - это тоже я!
   - Ты должен.
   - Мне больно!
   - Мне тоже, - на какой-то миг из голоса змеи исчезала шелестящая вкрадчивость.
   - Я не могу! - Мальчик плакал, и слезы закипали на его щеках.
   - Я создал тебя для этого, - голос не знал сомнений, - сделай, и я больше никогда не приду.
   И Элло, сгорая заживо в огненных кольцах, кричал, что все исполнит, только пусть она уйдет, исчезнет, рассыплется золой, чтобы снова можно было дышать. Раздвоенный язык клеймом прожигал его щеку напоследок, и змея растворялась в тумане, а он оставался висеть в оранжевом мареве, содрогаясь в рыданиях, зная, что все обещания - пустые слова, и он никогда не исполнит свое предназначение, и змея будет приходить каждую ночь.
   Утром встревоженная няня расспрашивала мальчика, что ему снилось. Элло смешно морщил лоб, пытаясь вспомнить, но перед глазами стеной вставал оранжевый туман, и он честно отвечал Марион:
   - Я не помню, но оно рыжее.
   Начинался новый день, с утра до вечера заполненный разными интересными занятиями, но чем ближе к вечеру, тем чаще Элло замирал на одном месте, словно прислушиваясь к чему-то. Потом встряхивался, как искупавшийся в луже пес, и бежал дальше по своим делам. Воистину, по сравнению с братом Леар казался самым обычным ребенком. Ну, подумаешь, научился читать в два года, любит сидеть на подоконнике и отказывается есть еду белого цвета. Иннуон часто жалел, что синяя нитка первородства досталась Элло, а закон защищает право старшинства.

IV

   После своей находки Ванр отработал в библиотеке еще неделю, несмотря на нетерпение. Не мог же он сказать герцогу, что изучил его знаменитую библиотеку за один день, и ничего кроме вот этой тоненькой книжки в черном переплете ему не приглянулось. К концу недели у него набралось достаточно книг способных заинтересовать наместницу: несколько исторических хроник, редкий сборник любовных стихов Саломэ Несчастливой, написанных в уникальной трехстрочной форме, "Предания Зачарованного Леса" - книга, запрещенная еще сто лет назад по требованию эльфов, выставленных в ней самым неприглядным образом, три сборника старинных баллад, и, наконец, искомое описание погребального обряда. Библиотекарь остался доволен предложенной суммой и был готов расстаться с фолиантами хоть сегодня, но не мог подписать договор о продаже без разрешения герцога. Оставалось только надеяться, что тому будет не до подробного изучения списка, и вообще, он будет рад избавиться от незваного гостя. Ванр не мог не заметить, с каким раздражением герцог наблюдает за ежевечерними светскими беседами столичного чиновника и своей супруги. Право же, Ванр даже жалел, что приехал сюда по делу: герцогиня была на редкость красива, и производила впечатление женщины, изголодавшейся по ласке. Один шаг с его стороны - и чело герцога Суэрсен увенчают развесистые рога, прекрасная Соэнна только и ждет подходящей возможности, что неудивительно. Даже в присутствии гостя герцог обращался с женой возмутительно грубо.
   На горе Ванра, всю эту неделю герцог находился в отвратительном расположении духа. Холодное северное лето расщедрилось напоследок солнечными днями, а Иннуон всегда плохо переносил жару. А обитатели замка, похоже, вступили в сговор с природой: Соэнна требовала уволить лекаря, лекарь клялся всеми богами, что не виноват, дети постоянно путались под ногами, наставники жаловались, что не могут различить своих учеников, Элло постоянно повязывает синюю нитку на запястье брата, и Леар дважды отвечает домашнее задание, а служанка, с которой герцог последние полгода проводил ночи, потупившись, сообщила его милости, что выходит замуж за кузнеца и переселяется в деревню. Больше всего на свете Иннуон жаждал покоя и прохлады, и меньше всего - разбираться со столичным чиновником. Соблазн махнуть на все рукой и позволить этому перелетному щеголю хоть всю библиотеку вывезти, был велик, но еще больше Иннуону хотелось испортить кому-нибудь настроение. Он уже предпринял шаги в этом направлении: увеличил лекарю жалованье, позвал к себе жениха служанки и выдал тому двадцать золотых на приданое, с удовольствием заметив, как здоровенный мужик, стиснув зубы, благодарно поклонился, и отправил письмо Квейгу, с очередным приглашением в гости. Иннуон прекрасно знал, что Ивенна опять откажется ехать, а герцог Квэ-Эро сгрызет три пера, пока подберет вежливую причину для отказа. Теперь он сидел в кабинете, с привычным раздражением глядя в прозрачное стекло, заменившее разбитый им витраж, и ждал столичного зазнайку. Ванра он невзлюбил с первой же минуты: несмотря на всю вежливость, в разодетом по последней столичной моде чиновнике проскальзывало презрение к провинциалам. Казалось, он просто сгорает от желания поскорее управиться с делами и вернуться в столицу, подальше от поросших мхом стен горного замка. Кроме того, этот франт посмел кокетничать с герцогиней, а Иннуон не терпел посягательств на свою собственность и плевать он хотел, что при дворе принято рассыпаться в комплиментах и целовать дамам ручки, пока дыхания хватит. Герцог поприветствовал гостя, любезно предложил ему сесть, с усмешкой понаблюдав, как тот ерзает на жестком стуле, и сделал вид, что внимательно изучает список, а сам незаметно рассматривал чиновника, пытаясь понять, что же такого привлекательного нашла в нем Соэнна. Среднего роста, расплывшийся в боках, широкий пояс с трудом удерживает животик, слащавое выражение лица - тот тип мужчин, которых лучше держать подальше от молоденьких мальчиков. Иннуон мысленно ухмыльнулся: новая мода сыграла дурную шутку с разъевшимися придворными. Раньше они могли прятать неприглядные особенности фигуры в кружевах и оборках, а теперь простой покрой, пусть даже и из самой дорогой ткани, беспощадно выставлял напоказ все недостатки. Жаль, что такая мода не продержится долго. Иннуон оторвался от списка:
   - Я не совсем понял вас, господин Пасуаш. Что вы хотите сделать с этими книгами?
   - Приобрести для дворцовой библиотеки, ваше сиятельство.
   - Но с чего вы взяли, что я буду распродавать наследие предков?
   Ванр чуть не взвыл:
   - Но я же сообщил вам о цели своего приезда в первый же день!
   - Но вы не сказали, что хотите увезти книги. Я понял, что вы перепишите то, что вас заинтересует.
   - В списке пятнадцать наименований! Мне пришлось бы зазимовать здесь!
   - Вы же привыкли иметь дело с документами. Наверняка вы быстро пишете, да и почерк у вас должен быть отменный.
   - Послушайте, я даю за эти книги очень хорошую цену, за каждую из них можно будет купить три новых! - Ванр совершил ошибку, забыв, что разговаривает с баснословно богатым герцогом Суэрсен.
   - Вы что же, на рынке торгуетесь, любезнейший? - Ледяным голосом поинтересовался герцог.
   - Что вы, я просто хотел сказать, что ваша библиотека не пострадает, если я куплю эти книги для ее величества.
   Иннуон сдержал усмешку - вспомнил таки, чинуша, кому служит:
   - Моя библиотека и так не пострадает. Книги останутся на своих местах. Желаете исполнить волю наместницы - нанимайте в городе переписчиков, или переписывайте их сами, мне без разницы. Но продавать я ничего не собираюсь.
   Теперь Ванр проклинал свою предусмотрительность: пятнадцать книг, в здешней мастерской больше трех переписчиков не разместятся, это же на два месяца работы! И ведь не пойдешь на попятный: мол, пожадничал я, ваше сиятельство, на самом деле мне всего одна книжка нужна! Делать нечего, придется задержаться в Суэрсене:
   - Воля ваша, герцог. Но это займет много времени.
   - Не беспокойтесь, можете возвращаться в столицу хоть завтра. Библиотекарь проследит, чтобы вы получили все списки, как только они будут готовы. Я всегда готов оказать услугу ее величеству.
   Ванр сжал зубы, чтобы не сказать чего лишнего: услугу он оказать готов! Подданный должен быть готов исполнить волю наместницы, а не "услуги ей оказывать". Триумфальное возвращение в столицу с книгой откладывалось на неопределенный срок. Ну что ж, теперь они хотя бы знают, где книга хранится, и чем она так опасна. А от Ванра герцог Суэрсен так просто не отделается, нельзя подпускать к книге переписчиков.
   - Я, с вашего позволения, останусь и прослежу за работой переписчиков. Да и сам тряхну стариной, все ж быстрее получится. Как вы совершенно верно заметили - у меня действительно прекрасный почерк.
   Герцог с трудом сдержал ругательство - в свою же ловушку попался! Теперь придется терпеть этот фрукт в своем доме еще два месяца, не меньше. Но было уже слишком поздно отступать:
   - Как вам угодно, господин Пасуаш, мой дом всегда открыт для посланников ее величества.
   Ванр забрал список и откланялся, нужно было ехать в Солеру за переписчиками. Ну что ж, герцог, мы еще посмотрим, кто кому больше неприятностей доставит: теперь у Ванра было сколько угодно времени, чтобы заняться очаровательной герцогиней.

V

   Ивенна стояла на верхней галерее и смотрела на море. Волны набегали на мраморные ступени лестницы, но брызги не долетали до второго этажа. В Квэ-Эро быстро темнело - море весь день ждало, когда солнце зависнет на самой кромке небосклона, а потом жадно проглатывало багряный диск, и на небе сразу же вспыхивали звезды. Герцогиня вдохнула пряный теплый воздух и спустилась к воде. Она любила купаться в темноте, когда песок не обжигал ноги, а вода превращалась в перламутровое топленое молоко. Она оттолкнулась от ступенек, проплыла вперед и перевернулась на спину. Соленая вода легко удерживала ее тело на поверхности, нужно было только изредка шевелить руками, чтобы ноги не коснулись дна. Квейг никогда не купался в этом месте, для него тут было слишком мелко, а Ивенна всей душой полюбила тихую заводь. Она слишком плохо плавала, чтобы стремиться на глубину. Квейг... она поморщилась, вспоминая сегодняшнюю размолвку, как всегда, по одной и той же причине. Иннуон опять звал их в гости, Квейг снова пытался убедить жену, что ее поведение - неприлично. Чтобы там ни было - а это ее родной брат, уже почти пять лет прошло, в обеих семьях наследники подрастают, нельзя столько времени таить обиду. Обычно Квейг не спорил с женой - чаще всего он просто делал то, что она хотела, реже - поступал так, как считал нужным, в любом случае не пререкался. Но сейчас на стороне Квейга были все разумные доводы, Ивенне было нечего возразить, она просто отказывалась ехать. Она не хотела объяснять, что обиды давно уже нет, разве что на судьбу, связавшую ее узами. Сначала она отказывалась из страха, что не сумеет удержаться, что разорванные звенья снова соединятся в единую цепь, и все начнется сначала. Потом она отказывалась из равнодушия: ей было все равно, увидит она брата или нет, но не хотелось оставлять детей на попечение слуг, или везти их за собой в долгое путешествие. Теперь же она не соглашалась ехать из жалости: Ивенна слишком хорошо знала Иннуона, семейное упрямство не позволит ему признать поражение. Ведь не он отослал Ивенну прочь - она сама оставила его, она предпочла другого. Не избежать тягостного объяснения, Иннуон не готов встретиться с другой Ивенной, свободной от родового проклятья, привыкшей к солнечному теплу и соленой морской воде. Ивенна все еще любила, но не так самого брата, как память о нем, и не хотела сталкиваться с реальностью, не хотела своими глазами убедиться, насколько они стали чужды друг другу. Да и Квейгу лучше не встречаться со старинным другом, его может ждать сильное разочарование. Ивенна не верила, что брат сумеет сдержаться и не проявит неприязни к мужчине, забравшему его женщину, будь то хоть трижды друг. У Иннуона вообще было странное представление о дружбе: в его понимании друзья существовали, чтобы отдавать ему то, в чем он нуждался, в ответ довольствуясь осознанием, что этот удивительный человек - их друг. Самое смешное, что это работало - у Иннуона никогда не было недостатка в друзьях, с восторгом отзывавшихся о нем, готовых придти на помощь по первому зову. Впрочем, звать на помощь было ниже достоинства герцога Суэрсен. Ивенна же не сомневалась, что у Квейга несколько другие представления о дружбе, и хотела уберечь его от удара. Иннуон умел быть беспощадным, особенно к тем, кого любил.
   Огонь свечи рассек темноту - горничная пришла с полотенцем. Выросшая на побережье девушка не одобряла ночных купаний своей госпожи. Мало ли, что вода кажется теплой и мелко - утонуть и в лохани можно, сведет ногу судорогой, объясняй потом герцогу, почему не уследили. Переубедить Ивенну она так и не сумела, но всегда держалась поблизости, а когда герцогиня слишком долго не выходила из воды - намекала, что пора бы и спать лечь. Летом в Квэ-Эро рано вставали, чтобы успеть управиться с делами до настоящей жары, и Ивенна, ночная птица, каждый день выходила к завтраку в отвратительном настроении, но так и не смогла заставить себя ложиться спать вместе с солнцем, подобно курам. Впрочем, завтра можно было со спокойным сердцем проспать до полудня - Квейг собирался уехать в порт на рассвете. Это к лучшему - посмотрит, как на верфях растут его вожделенные парусники, и перестанет думать об Иннуоне. Ивенна вздохнула: когда речь заходила о кораблях, Квейг вообще переставал думать. Иногда ей казалось, что супруг младше ее не на шесть лет, а на все шестнадцать. Это же надо было додуматься - пять лет добиваться от Тейвора денег на парусный флот, уверяя, что при одном виде новых кораблей кавднийские галеры будут в ужасе опускаться на морское дно, а добившись - связаться с каким-то ненормальным, собравшимся плыть на край света! И ведь Квейг действительно собирался дать безумному капитану свои новые корабли, три прекрасных каравеллы! Да еще и оплатить всю затею из собственного кармана: нанять экипаж, закупить припасы! И на основании чего? Старые карты из библиотеки, ах, если бы только Ивенна могла сказать мужу, что его драгоценные карты не стоят ни гроша, просто украшение на полу в часовне! Но даже Квейгу она не имела права признаться, что в Суэрсене сохранилась часовня Ареда. Ивенна с ужасом ожидала конца строительства. Она представляла себе выражение лица военачальника, когда он узнает, что новый парусный флот уплыл в неизвестном направлении. С Тейвора станется потребовать возместить стоимость кораблей, а то и приписать герцогу Квэ-Эро злой умысел. Доказывай потом, что не вступил в сговор с правителем Кавдна и родину не продавал. А если узнают, что Квейг привез с островов запрещенные устройства - и до изгнания дойти может. А Квейг часами просиживал с капитаном Трисом, обсуждая детали путешествия, и сожалел, что не может отправиться с ними. Но Ивенна и в этом не была уверена - с него станется в последний момент догнать корабль вплавь. Нет, не понимала она этого. Дело моряков - торговля и, не приведи боги, война, а об устройстве мира пусть рассуждают жрецы и мудрецы. Зачем искать новые земли на другом конце моря, когда своих забот хватает?
   Герцогиня завернулась в полотенце и, не обуваясь, вернулась во дворец. Неслышно ступая, вошла в детскую, убедилась, что дети крепко спят, и отправилась к себе. Хотела бы она знать, унаследовали ли ее сыновья отцовскую беспечность или удались характером в мать. Но сейчас еще было слишком рано судить. Пока что близнецы напоминали ей подрастающих щенят: такие же смешные, неуклюжие и невыносимо трогательные. Счастливые дети - трудно было бы найти для детства место лучше, чем розовый дворец у самой кромки моря. Пожалуй, даже хорошо, если они удались в отца - в этой благодатной земле ни к чему северная сдержанность Ивенны.

VI

   Войдя в кабинет наместницы, Ванр молча положил на стол тонкую книжицу - несколько листов бумаги, сшитых грубой ниткой, и, по-прежнему не говоря ни слова, сел напротив нее. Энрисса начала читать, и уже на середине первой страницы подняла голову и с удивлением посмотрела на своего секретаря. Вскоре удивление сменилось растерянностью, а потом гневом. Всегда невозмутимая наместница в ярости швырнула книгу, та ударилась о стену и шмякнулась на пол. Энрисса смахнула со стола остальные бумаги, вместе с фарфоровой чернильницей, расколовшейся с веселым звоном, плечи наместницы тряслись, она закрыло лицо ладонями. Ванр впервые видел Энриссу в таком состоянии: гнев, слезы, раздражение - случалось все, но чтобы так... Он подошел к рыдающей без слез женщине, обнял ее за плечи, шептал что-то бессмысленное и утешающее на ухо, пока ее не перестало трясти. Энрисса опустила ладони и безжизненным голосом проговорила:
   - Это просто каменный болван.
   Ванр вздохнул - как будто раньше она считала статую подлинным окаменевшим телом его эльфийского величества. В сказку про каменного короля верили только маленькие дети:
   - Конечно, это просто статуя.
   - Ты не понимаешь, - устало пояснила наместница, - я всегда знала, что это просто кусок камня. Но верила, что король был. Ведь кто-то же основал эту проклятую империю, установил эти порядки! Не могло оно само столько лет простоять, не могло! Я верила, что когда-нибудь он вернется, он, или кто-нибудь другой, неважно. Вернется, и все закончится! И больше никто не будет губить дочерей ради власти! Чтобы урвать кусок!
   Ванр снова не стал возражать - не будут драться за трон, найдут дочерям другое применение. Наместница может быть только одна, а мало ли девочек в дворянских семьях выдают замуж против воли, в обители отправляют, а то и еще хуже - оставляют навечно в приживалках, племянников нянчить, да племянницам приданое шить. Еще неизвестно, какая судьба лучше, то есть хуже.
   А Энрисса все не могла успокоиться:
   - А это не камень, нет. Это идол, как у варваров. И нас приносят ему в жертву, медленно, всю жизнь, одну за другой, одну за другой, и он нас жрет! - Она, наконец, заплакала.
   Но уж от женских слез Ванр знал замечательное средство, оно его еще ни разу не подводило. После "лечения" Энрисса пришла в чувство, даже подобрала злополучную книгу, перелистала ее еще раз. Теперь она видела перед собой проблему, которую нужно было немедленно решить:
   - Это ведь копия.
   - Да, я писал вам, что задерживаюсь, чтобы сделать списки. Герцог отказался продать книги, пришлось нанимать переписчиков. Эту я переписал сам.
   - Я вижу, но почему герцог так поступил? Он что-то знает?
   - Нет, ваше величество, - с некоторым злорадством ответил Ванр, - герцог ничего не знает, он просто любит портить людям настроение. - Думаю, он даже не читал эту книгу, оригинал в плохом состоянии.
   - Вы должны были найти способ забрать книгу!
   - Я не мог, ваше величество! Он приказал слугам обыскать меня перед отъездом!
   - Что?!
   - Управляющий сказал, что у герцогини пропал ручной хорек, и что он вполне мог залезть в один из моих сундуков.
   - Хорек, значит, - свистящий голос наместницы не обещал герцогу Суэрсен ничего хорошего.
   - Я не хотел рисковать - если бы у меня нашли одну эту книгу - обязательно бы заинтересовались, а украсть все наименования из перечня - выше моих скромных способностей.
   - И что вы, в силу ваших скромных способностей, предлагаете делать теперь?
   - Отправить туда вора? - Неуверенно предложил Ванр, сам понимая, насколько маловероятен успех подобной затеи. Прежде всего, вору нужно было придумать убедительную причину, чтобы попасть в замок, тайком туда не пробраться, твердыня Аэллин не зря славилась неприступностью. А уже в самом замке нужно было добраться до библиотеки, найти книгу и вынести ее. Но главная беда даже не в этом - вор наверняка заинтересуется, что это такое важное он крадет. Сам прочитать не сможет - найдет грамотея, лови потом эхо в горах.
   - С тем же успехом можно зачитать текст на главной площади.
   - Отправить туда Хранителя?
   - Смысл?
   - Возможно, герцог отказал мне кгм... из личных соображений? - Ванру ох как не хотелось признаваться Энриссе в интрижке с герцогиней, но если она узнает об этом из своих источников, будет только хуже. - Герцог ведь домосед, он никогда не бывал при дворе, и вы же знаете, как провинциалы относятся к столичным жителям, особенно к придворным. И костюмы у нас чересчур роскошные, и умываемся мы теплой водой, и с дамами любезничаем.
   Энрисса умела понимать недосказанное, но сейчас было не до разбирательств. Да и не верила она, что Ванр посмел зайти слишком далеко. Храбрости у него бы хватило, но рисковать итогом многолетних поисков потому, что в штанах зачесалось - только не господин Пасуаш. Но все-таки, неприятно. Говорили, что герцогиня Суэрсен на редкость красива, а самое главное - ей всего двадцать лет. Энрисса знала, что все еще великолепна, но не умела себе лгать - время безжалостно ко всем, но особенно - к красивым женщинам, и каждый прожитый год добавляет морщинки в уголках рта и убавляет блеска в глазах. А вчера она нашла у себя первый седой волос, вырвала, хотя никто не углядел бы его в золотых косах. У Соэнны из Айна еще долго не будет седых волос.
   - Да, любезничать с герцогиней Хранитель определенно не будет. Но вы скопировали все книги из его перечня. Зачем ему бежать на другой конец империи по вашим следам? Сверять правописание?
   - Обвинить герцога, что он скрывает запрещенные книги и потребовать обыск?
   - Основания?
   - Я нашел там "Предания Зачарованного Леса".
   - Нашли на полке, совершенно открыто. Это повод сделать выговор библиотекарю, но уж никак не унижать герцога обыском.
   - Ваше величество, ну я не знаю, что еще можно сделать! - В отчаянии выкрикнул Ванр, - не можем же мы сжечь этот замок вместе с библиотекой и всеми обитателями!
   - К сожалению, именно что не можем. Он каменный, а библиотека заговорена от пожара. Я помню, Хранитель показывал амулеты и ставил в пример герцогов Суэрсен, они обновляют защиту каждые двадцать лет, а библиотечную башню заговаривают заново только раз в полвека.
   - А может быть, оставить все, как есть? Она там пролежала двести лет, и никто ее не открывал. Чернила почти выцвели, еще сто лет, и ее даже при большом желании не прочтешь.
   - Вы можете быть в этом уверены?
   Ванр вспомнил маленького Леара, сосредоточенно перелистывавшего страницы, и тяжело вздохнул:
   - Не могу. Я нашел книгу только потому, что ее листал младший сын герцога. Нет-нет, ничего страшного, он еще не умеет читать на старом наречии.
   - Но научится гораздо раньше, чем через сто лет.
   Энрисса вернулась в кресло, откинулась на спинку, расслабив плечи, и задумалась. Соблазнительней всего было бы просто забыть про книгу, но если у неприятности есть хоть один единственный шанс произойти, она не преминет им воспользоваться. Иногда Энриссе казалось, что это основополагающий закон мироздания. Нужно было найти выход. Медленно текли минуты, Ванр не рисковал прервать размышления наместницы, наконец, Энрисса подалась вперед:
   - Я напишу герцогу письмо и попрошу у него несколько книг в подарок. Не в библиотеку, а лично для себя. Скажу, что интересуюсь старинными шрифтами, и хотела бы именно эти книги иметь в оригинале.
   - А если он решит прочитать эти книги?
   - Придется рискнуть. Если прочитает - тем хуже для него. Я хочу, чтобы вы отправили в Суэрсен подходящего человека. Пусть устроится в замковую охрану и ждет.
   - Но герцог принимает туда только местных уроженцев.
   - Значит, найдите местного. Пусть расскажет, что сбежал из дворцовой гвардии, подальше от петушиных мундиров нашего драгоценного военачальника, - наместница дала волю сарказму - граф Тейвор выкачал из имперской казны столько денег, что из "драгоценного" стремительно приближался к "бесценному".
   - А если герцог откажет?
   - Тогда будем считать, что он прочитал книгу. Я не могу представить себе другую причину, чтобы отказать наместнице в такой малости.
   Ванр со вздохом принялся собирать с пола бумаги. Он не испытывал теплых чувств к герцогу Суэрсен, более того, случись у герцога неприятности - только обрадовался бы. Но умудренный опытом внутренний голос подсказывал, что если придется воспользоваться услугами "подходящего человека" - герцогу будет уже все равно, а вот у всех остальных могут быть серьезные проблемы.

VII

   Граф Тейвор, военачальник империи, находился в редком для него состоянии полного удовлетворения. Сегодня, наконец, он может продемонстрировать наместнице и Высокому Совету плод своих многолетних трудов. То есть, не совсем своих, конечно, работали алхимики и литейщики, но именно Тейвору пришла в голову эта идея, способная раз и навсегда изменить стратегию. Да что стратегию - владеющий новым оружием будет владеть миром! Он еще раз осмотрел свое детище: на первый взгляд огненная катапульта выглядела неуклюже - на здоровенной деревянной колоде был закреплен под углом толстый ствол из спаянных вместе железных полос, скрепленный металлическими кольцами. Сначала катапульты пробовали делать без колец - но ствол разрывался при первом же выстреле. Вокруг орудия суетились стрелки - готовили круглые каменные ядра, подтаскивали поближе смолу, чтобы выстрелить зажигательными ядрами, прочищали ствол. Тейвор, не удержавшись, провел рукой по теплому металлу. Красавица! Увидев, как одно ядро проламывает дыру в каменной стене, Высокий Совет, наконец, поймет, что военачальник не зря тратит деньги. Когда шесть лет назад он приказал алхимикам создать новое оружие для разрушения крепостных стен, он ожидал, что ученые старцы усовершенствуют уже существующие зажигательные смеси так, что они смогут прожигать камень. Невзрачный серый порошок сначала разочаровал Тейвора, граф никак не мог придумать, как его использовать. Взрывался-то он с огромной разрушительной силой, но вот как донести эту силу до места назначения... Сначала попробовали набивать порошком глиняные сосуды и поджигать фитиль - но оказалось слишком сложно рассчитать правильную длину фитиля, а в полете запал часто гас. Понадобилось несколько лет, чтобы понять - новое вещество не оружие само по себе, а вспомогательное средство. Давно ведь было известно - чем сильнее натянешь стрелу - тем дальше она полетит, из новых катапульт можно было стрелять почти на милю вперед, а разрушительная сила ядра достигала невообразимых ранее размеров. Теперь Тейвор мог быть спокоен - ни одна крепость не устоит против его чудо-оружия. Правда, он пока еще не придумал, как доставлять эти чудовищные катапульты к месту боя - для одной такой "крошки" требовалось шестьдесят лошадей. Были и другие недостатки - из катапульты было невозможно толком прицелиться - уж как ствол закрепили, так она и стреляет. В бою от нее не было бы никакого прока, разве только лошадей шумом пугать, зато при осаде или обороне замка новые катапульты решали бы исход дела. В своих мечтах он уже получил одобрение Высокого Совета, построил форты напротив дворянских замков и установил там огненные катапульты. И тогда даже самые упрямые лорды не смогут возразить военачальнику, когда он предложит распустить их дружины. А если и возразят - быстро убедятся, что в этом мире больше не существует неприступных стен.
   Военачальник отправился вниз - встречать высоких гостей. Для показа он выбрал свой замок: установил катапульту на крепостной стене, а напротив приказал крестьянам возвести массивное укрепление из камня. Строительство пришлось на самую горячую пору - сбор урожая, но графа не волновало, что будут есть зимой его подданные. Он торопился поразить Высокий Совет и получить деньги на дальнейшие труды. Перед его мысленным взором проплывали дивные видения: изящные катапульты, закрепленные на повозках, с длинными стволами, способными поворачиваться в разных направлениях, совсем маленькие ручные катапульты, стреляющие кусочками железа на огромные расстояния, катапульты, посылающие целые очереди из огненных ядер...
   Высокий Совет в полном составе, наместница и ее секретарь, глотая не слишком теплые отзывы о графском гостеприимстве, поднимались наверх по винтовой лестнице. Выйти на площадку, где Тейвор приказал установить свою катапульту, можно было только через башню, а лестницы в таких башнях испокон веку делали узкими и без перил - вдруг враг ворвется в замок. Оказавшись наверху, советники с удивлением уставились на уродливое устройство, прикрепленное к куску дерева. Хранитель, деликатно прокашлявшись, поинтересовался:
   - А кольца - это чтобы не развалилось?
   - В некотором роде да. Сейчас вы увидите удивительную силу. Силу огня, подчинившуюся человеку. Силу, способную защитить империю надежней мечей и копий!
   Тейвор так увлекся, что не видел ни приподнятой брови магистра Ира, ни брезгливо поджатых губ Иланы, ни усталого терпения на лице наместницы. Воображение увело его в далекую страну, где не нужно было добиваться одобрения чиновников. Холодный голос наместницы вернул его к действительности:
   - Граф Тейвор, ваш доклад мы уже слышали в зале заседаний. Вы ведь, кажется, хотели убедить нас наглядно?
   - Да, да. Если вы подойдете ближе к краю, то увидите, что напротив катапульты выстроена каменная стена. Нет-нет, господин бургомистр, подойдите с другой стороны, не стойте так близко от орудия!
   Магистр Ир насмешливо поинтересовался:
   - А что вы будете делать, если противник не позаботится выстроить свои укрепления напротив вашей катапульты?
   - Давайте мы обсудим этот вопрос после испытания.
   - Как вам будет угодно.
   Орудийная обслуга закатила в ствол тяжелое каменное ядро. Тейвор еще раз проверил, что все его сановные визитеры отошли на безопасное расстояние, и приказал поджигать. Поднесли запал, затрещал длинный фитиль, солдаты торопливо спрятались под навесом, забившись в самый дальний угол, Тейвор предупредительно заметил:
   - Заткните уши, у этой малышки громкий голосок.
   "Громкий" - это было мягко сказано. Содрогнувшись от грохота, Энрисса подумала, что выдержать два выстрела подряд сможет только глухой. А не глухой - оглохнет. Вдобавок к грохоту, тяжеленный ствол содрогнулся на своем помосте, на какой-то миг показалось, что он сейчас развалится на части. Стало понятно, зачем нужны кольца. А дым, выедающий глаза и раздирающий горло на части, а мерзкое зловоние, смешивающееся с запахом гари! Воистину только сумасшедший Тейвор мог смотреть на это железное чудовище с умилением. А военачальник счастливым голосом приглашал всех подойти поближе и посмотреть на результат стрельбы:
   - Вот, смотрите, какую брешь пробило ядро в стене! Обычная катапульта не сможет ударить на такое расстояние с подобной силой!
   Действительно, в каменной кладке зиял огромный проем. Удушливый запах гари несколько развеялся, и наместница, смахнув перчаткой выступившие слезы, вынуждена была признать:
   - Да, ваше орудие впечатляет. Но на будущее я бы предпочла впечатляться на расстоянии. И даже не надейтесь, что я позволю установить нечто подобное в королевском дворце. Надеюсь, больше у вас ничего не припасено?
   - Ну что вы, это только малая часть того, на что она способна!
   - У вас есть еще один выстрел. Все остальное - в письменном виде. - Энрисса сомневалась, что выдержит больше.
   - Как прикажете, ваше величество. Если вы не возражаете - я велю зарядить огненное ядро. Это уникальное зрелище! Мои алхимики работают над составом, который будет прожигать камень, так же легко, как дерево, но пока что мы используем обычную смолу. Но уже сейчас понятно, что скоро мы сможем отказаться от услуг огненных магов! Любой солдат, обученный обращению с новой катапультой, сможет сделать то, что раньше могли от силы десять человек в империи! Любая крепость, любой замок падет после нескольких таких выстрелов, будь он хоть в скале высечен!
   Ванр вздохнул - он знал один высеченный в скале замок, который не помешало бы сжечь. Наместница отправила письмо герцогу Суэрсен две недели назад, но пока еще не получила ответа. Почему-то чиновник не сомневался, что герцог найдет вежливый повод для отказа просто из упрямства, чтобы лишний раз подчеркнуть свою независимость. Как будто на нее кто-нибудь покушается! Ванр вообще не понимал, зачем нужно было присоединять к империи это герцогство. Земли богатые, но налоги они все равно не платят, зато дают другим лордам повод задуматься: мол, почему это одни оставляют себе три четверти налога, а другие - всего лишь четверть.
   На этот раз невозмутимый Ир даже не приподнял бровь, по его лицу вообще было непонятно, слышал ли он эту пламенную тираду. Тем временем в ствол закатили обмазанный смолой заряд, поднесли запал. Наученные горьким опытом зрители заткнули уши без напоминаний, а заодно и закрыли глаза, сожалея, что не могут последовать примеру солдат и спрятаться под навесом. Поэтому никто не увидел, как незаметно шевелятся губы мага, и не услышал шелестящий шепот. А змеящийся огонек подбежал к стволу, раздался грохот, но несравнимый с шумом от первого выстрела. На этот раз показалось, что барабанные перепонки рвутся в клочья. Открыв глаза, Энрисса увидела, как куски железа медленно кружась, опускаются на каменную площадку. Ствола больше не было - взрыв разнес его на куски. Наместница, как зачарованная, смотрела на повисшие в воздухе осколки, и только потом увидела, что Ир стоит, вскинув руки, словно прикрывает их всех невидимым щитом. А вот солдатам, оказавшимся за пределами щита, повезло меньше, вернее, совсем не повезло: их тела превратились в кровавые ошметки. Энрисса нащупала плечо Ванра и оперлась на него - голова кружилась. Остатки ствола медленно опустились вниз, повинуясь магистру, и только тогда он опустил руки. Бледный Тейвор с ужасом смотрел на осколки своей мечты:
   - Я-я не понимаю, она же стреляла!
   Магистр Илана уже успела придти в себя:
   - Вы чуть не убили нас всех, и думаете только о своей катапульте! Я всегда была против ваших нововведений! - Белая ведьма оглянулась на молча стоявшего в стороне огненного мага.
   - Это недоразумение! Я все исправлю, уже через месяц будет готов новый ствол, и вы все убедитесь!
   - Убедимся, что вы великолепно умеете пускать деньги на ветер, - вмешалась в разговор наместница. - Хватит, граф, Высокий Совет уже увидел все, на что вы способны. С такими защитниками, как вы, врагов уже не нужно. Я запрещаю вам изготавливать подобные орудия. Армия империи не нуждается в столь дорогостоящем способе убивать собственных солдат.
   В такие моменты, как сейчас, Энрисса думала, что верный военачальник обходится ей дороже, чем она может себе позволить. Наместница, так же, как и Тейвор, хотела иметь в своем распоряжении сильную армию, считала, что от дворянских дружин больше вреда, чем пользы, но ставила только реальные цели, в то время как фантазии ее племянника заходили слишком далеко. Энрисса боялась, что гоняясь за зайцами, Тейвор упустит ворующую кур лисицу.
   - Но!..
   - Никаких "но", если вы настаиваете, что ваши катапульты безопасны...
   - Совершенно безопасны, ваше величество! Я сам присутствовал при сотне выстрелов!
   Энрисса продолжила фразу:
   - Тогда случившееся - ни что иное, как покушение на мою жизнь и жизнь членов Высокого Совета.
   Бледность Тейвора приобрела пугающий зеленый оттенок. Покушение на наместницу - смерть на месте. Энрисса загнала его в угол: или он признает, что его любимое детище опасно для окружающих, или отправляется на эшафот. Или в изгнание, если наместница вспомнит о родственных узах.
   - Вы правы, ваше величество. Эти орудия могут быть опасны. Мы не сумели отлить цельный ствол, а склепанный из полос может взорваться под давлением. Но если вы позволите продолжить работы, - Эльн сделал последнюю попытку.
   - Не позволю. Я не хочу рисковать жизнями своих подданных. Разговор закончен, граф, а деньги, потраченные на это чудовище, вы возместите из своих доходов. А сейчас проводите нас вниз.
   Уже садясь в карету, Илана улыбнулась Иру:
   - Поздравляю, магистр. Этот взрыв пришелся как нельзя кстати для блага ордена Дейкар.
   - Этот взрыв пойдет на пользу и ордену Алеон.
   - Поэтому я ничего не слышала и не видела. Счастливого пути, магистр! - Белая ведьма захлопнула дверцу кареты.

VIII

   Маленькая Саломэ всегда знала, что отличается от прочих детей. Это не делало ее жизнь хуже: у нее была мама, всегда спокойная, с теплыми ладонями и ласковым голосом, был отец - самый сильный и смелый. Была своя комната на втором этаже, под черепичной крышей, с большим круглым окном и скошенной стеной. Была зеленая лужайка, с бархатной травой, пересыпанной желтыми одуванчиками, издали похожими на цыплят, родник, с пронизывающе-холодной водой - пить ее мама не разрешала, чтобы не застудить горло, но можно было опустить в воду кончики пальцев, а потом слизывать с них прозрачные капли. Была лошадь, маленькая лохматая лошадка, со смешно оттопыренными губами, а в клетке жили кролики, голубоглазые, с коричневыми ушами. Саломэ не скучала, хотя никогда не играла с другими детьми. Она их даже не видела, только знала, что и в деревне, и в замке живут мальчики и девочки, со своими папами и мамами. Но ей туда было нельзя. Никто не должен был знать, что она дочь графа, потому что у папы была жена. Сейчас она уже не могла вспомнить, когда именно узнала, почему отец уезжает от них вечером и никогда не остается на ночь, почему ей нельзя выходить из своей комнаты, когда к маме приходят крестьяне за травами, или молочница приносит молоко. Но в свои шесть лет Саломэ не сомневалась - все, что у нее есть, все, что ей дорого и важно, начиная от мамы, заканчивая фарфоровой куклой, могут забрать злые люди. Люди, для которых важно, чтобы все было по правилам. Поэтому она и не стремилась покинуть свой маленький мир, и вовсе не материнский запрет удерживал девочку в пределах лужайки. Все остальные люди существовали где-то за гранью ее осознания, как смутная угроза благополучию, досадная помеха, удерживающая отца далеко от дома, расстраивающая маму. Она не огорчилась бы, проснувшись однажды утром и обнаружив, что во всем мире остались только трое: она, мама и папа. Тогда они бы жили все вместе. Однажды она даже рассказала о своей мечте маме, пожаловавшись, что не знает подходящего заклинания. Но мама расстроилась, и долго объясняла девочке, что все люди разные и нельзя вот так сразу желать всем смерти. Саломэ не понимала: смерть - это когда курице сворачивают шею, чтобы сварить суп, а она просто хотела, чтобы все люди пропали и перестали им мешать. Спорить она не стала - мама, наверное, лучше знает, но мечтать не перестала. А однажды отец приехал не один: он привез с собой маленького мальчика, рыжего, как лисья шубка, и с разноцветными глазами - один был карий, а второй - зеленый, и сказал, что это младший брат Саломэ, Арьен. Поначалу Саломэ не знала, что ей делать - играть с другими детьми она не умела, но мальчик оказался весьма бойким, и уже через час девочка с воодушевлением носилась по лужайке, пытаясь поймать шустрого братца, а потом показывала ему свою лошадь и кроликов. Арьен фыркал, что такие лошадки - для девчонок, а ему отец подарит боевого коня, черного, с белой гривой и они вместе поедут на войну и всех победят. Что такое "война" Саломэ не знала, родители ей не рассказывали, но из путаных рассказов Арьена она сумела понять, что это что-то очень интересное, и что их папа любит воевать, но Саломэ он на войну не возьмет, потому что она девчонка.
   Ланлосс выглянул в окно - дети, набегавшись вволю, мирно беседовали, развалившись на траве. Он улыбнулся Эрне:
   - Вот видишь, замечательно поладили.
   - И все же, стоило привезти девочек из города.
   - А потом что с ними делать?
   - Я бы выучила их на травниц.
   Генерал Айрэ вздохнул: для Саломэ, конечно, было бы полезнее играть со сверстницами, но он не хотел рисковать. Слишком дорого ему досталась нынешняя спокойная семейная жизнь. Да и потом - привезешь Эрне учениц, рано или поздно глазастые девчонки углядят, что их наставница никакая не ведьма. Одно дело крестьянам голову морочить, другое - жить с чужими людьми под одной крышей. Для всех в округе Саломэ была ученицей белой ведьмы, куда же ей еще девочек брать? И не удержишь столько детей в доме, как ни старайся, начнут в деревню бегать, заведут друзей-подружек, будут болтать, а чем больше людей узнает про маленькую воспитанницу белой ведьмы, тем быстрее слухи просочатся за пределы Инхора. А там и до ордена дойдет. Хорошо еще, Саломэ внешне не похожа ни на отца, ни на мать: настоящая красавица будет, уже сейчас волосы отливали белым золотом, а изначально голубые глаза незаметно потемнели и стали серебристо-серыми, с черным ободком вокруг радужки. Поставь ее рядом с Эрной - никто не в них мать с дочерью не признает, но Ланлосс все равно не мог справиться с глубоко затаившимся страхом потери.
   - И они выщиплют все травы в округе, - он попытался свести разговор к шутке.
   Но Эрна не поддалась:
   - Ты мало видишь Саломэ. Она странная девочка. Иногда она говорит страшные вещи и даже не понимает, что сказала. Нельзя вырастить человека без людей.
   - Эрна, я приезжаю сюда каждый день. Уж не знаю, какими должны быть шестилетние девочки, но меня моя дочь вполне устраивает. Я бы не отказался от еще одной такой же.
   - А что будет дальше?
   - Мы же договорились: придет время - будем решать. А пока что - пусть играют, вреда от этого точно не будет. Арьен тебе понравится, слава богам, не в матушку уродился.
   - А Резиалия знает?
   - А хоть бы и знала, - Ланлосс нехорошо усмехнулся, - сына воспитывает отец.
   Заставив Ланлосса признать ребенка, Резиалия тем самым отдала сына в его полное распоряжение. Как только мальчика отняли от груди, генерал распорядился поселить его отдельно, подальше от материнских покоев, а вместо няньки приставил хромого солдата. Резиалия быстро обнаружила, что может видеться с сыном только в присутствии мужа. Все планы вырастить ребенка в ненависти к родителю пошли прахом, малыш обожал отца, а Ланлосс, похоже, совсем забыл, что этот ребенок - бастард, навязанный ему силой. Резиалия обеспечила свое будущее, но так и не смогла отомстить. Воистину, Ланлосс Айрэ умел обратить в победу самое горькое поражение. Забытая всеми графиня исходила злобой, она даже похудела, утратив вызывающую пышность форм. В краткие минуты просветления она понимала, что с самого начала вела себя неверно, но тут же привычная злоба снова затопляла разум. Было гораздо проще обвинять в своих бедах других. Впрочем, даже образумься она сейчас - ничего уже нельзя было исправить. Ланлосс мог пожалеть и простить слабую женщину, но Резиалия объявила мужу войну, и стала для него врагом. А врага можно пощадить, если он сдался на милость победителя, но не простить.

IX

   Деревья в Зачарованном Лесу никогда не меняли цвет листвы, подражая в неизменности своим бессмертным хозяевам. Под высокими кронами всегда царил прохладный сумрак, дождь не размывал бугрящуюся корнями землю, а снег даже в самые суровые зимы таял, коснувшись широких листьев и длинных иголок. Лес жил своей жизнью, выхваченный из времени и пространства, немилосердный ко всем, кроме эльфов. Для них, хозяев Зачарованного Леса, расступались переплетенные ветви кустов, и появлялись тропинки посреди чащобы, пробивались сквозь бархатный мох сладкоголосые родники, переливались птичьи трели, а косули выходили навстречу путникам и щекотали ладони шелковыми губами.
   Если же человеку случалось забрести в Зачарованный Лес, пусть и без злого умысла, алмазные ели ощетинивались иглами, в кровь раздирающими кожу, чешуйчатые дубы роняли на голову путника свои желуди, маленькие, а вдвое тяжелее любой шишки. Корни старались подвернуться под ноги, тропинки петляли, а роднички ныряли обратно в мох, размывали упругий зеленый покров прямо под ногами незадачливого путешественника, просачивались через кожаные подошвы, злорадно хлюпали в сапогах. Недаром крестьяне рассказывали страшные истории про высасывающие кровь деревья и сладкие дурман-цветы: уснешь на лесной полянке, заросшей такими цветочками - уже не проснешься. Не любил Зачарованный Лес людей, как злая собака, науськанная хозяином на соседей. Рыжеволосая всадница на вороной кобыле не была человеком, так же, как и ее спутники - пятеро бесстрастных эльфов на белоснежных конях, но ветви нещадно цеплялись за ее волосы, лошадь уже дважды попадала копытом в кротовьи дыры, а кроны деревьев шумели за ее спиной, словно возмущаясь наглостью незваной гостьи. Кавалькада направлялась в Филест и чем ближе к каменному городу, тем уже становилась тропинка, тем отчаяннее кричали птицы и крепче впивались в плащи колючие шипы. Эльфы, похоже, разделяли чувства леса, но у них был приказ короля. Предводитель всадников остановил коня и обернулся к эльфийке, замыкавшей маленький отряд:
   - Тебе лучше ехать следом за мной, Далара. Лес шумит.
   - Мне лучше вернуться домой, - невозмутимо ответила женщина.
   - Старейшие и король желают видеть тебя в Филесте, и ты поедешь в Филест, - эльф не скрывал раздражения.
   - Я и еду. А свой лес утихомиривайте сами. Мне спокойнее, когда никто не дышит в спину.
   Женщина отвечала своим не то спутникам, не то конвоирам со снисходительным равнодушием, в глубине души мечтая лишь не упасть с лошади. Она никогда не бывала в Зачарованном Лесу раньше, и, как оказалось, правильно делала. Прохладный лесной воздух комом застывал в ее горле, не желая выходить обратно, каждый вздох давался с трудом, перед глазами плыли черные круги, а пальцы в замшевых зеленых перчатках так сильно вцепились в поводья, что не желали разгибаться. Похоже, правду говорят, что у Зачарованного Леса тысячи глаз и все смотрят прямо в душу. У кого душа нечиста - нет тому дороги в белокаменный город, будь он хоть трижды эльф. Душу этой эльфийки надо было сперва отстирать со щелоком, а потом уже пускать в Филест, но даже волшебному лесу пришлось склониться перед волей короля Ирэдила, и ветви деревьев медленно, неохотно, но расступались в стороны, пропуская всадников все дальше и дальше вглубь чащобы.
   В самом городе Даларе стало еще хуже, она с трудом сдерживала рвоту, внутренний голос насмешливо подговаривал: "а ведь как здорово было бы загадить им эти белоснежные плиты", но она удержалась от соблазна. Мало ли что тут делают с осквернителями чистоты, может быть, заставляют мыть стены последующие триста лет. По дороге в королевский дворец им попалось несколько эльфов, все они смотрели на рыжеволосую с грустным осуждением. Трудно было найти другое дитя бессмертного народа, столь далеко отошедшее от путей предков и заветов Творца. Далару это осуждение волновало еще меньше, чем цепляющиеся за волосы ветки - от тех хотя бы болит голова. В нарушение всех правил гостеприимства ей даже не дали отдохнуть с дороги и смыть грязь - так сразу и повели в зал совета, еще раз подтвердив, что она здесь нежеланная гостья. Совет старейшин сидел в своих каменных креслах, не шевелясь, и лица их казались вытесанными из того же камня. Девять одинаковых кресел, и лишь пять из них заняты. Четверо из пришедших первыми к этому времени успели вернуться к Творцу, в том числе и ее собственный прадед, Эларад Золотая Игла из дома Солнца. Впрочем, она больше не принадлежала к его роду. Далара не была первой бунтовщицей среди потомков мудрого Эларада. Ее бабка, единственная из всех эльфиек не пожелавшая вступить в род мужа, основала свою ветвь, и все ее дочери, и дочери ее дочерей с тех пор принадлежали к ее роду - Пылающей Розы. Законодатели до сих пор отказывались признавать женское самоуправство.
   Далара Пылающая Роза, прозванная Плетельщицей, во всех отношениях была достойной внучкой своей неугомонной бабушки. Эльфийка королевской крови (Эларад был братом отца нынешнего короля), она открыто предпочитала людей собственным сородичам, изучала грубые людские науки, сожалела, что эльфам недоступна магия людей. Будь она человеком, она давно бы уже заслужила изгнание за свои опыты. Законы империи запрещали разрывать могилы и разрезать мертвые тела, не говоря уже о том, что она творила с животными, но законы людей не распространялись на эльфов, а эльфийские законы не предусматривали таких преступлений. Нельзя же иметь закон, запрещающий растапливать печь новорожденными! Точно также не было у эльфов и закона, запрещающего беспокоить мертвых. Безнаказанность не пошла дерзкой девчонке (еще и пяти веков не разменяла) на пользу - она не скрываясь хранила у себя запрещенные книги, построила дом, в котором проводила свои мерзкие опыты - казалось, ей нравится бросать вызов как смертным, так и бессмертным. В Кавдне она ходила с открытым лицом и ездила верхом, в Империи - давала в своем доме приют изгнанникам, в Ландии - лечила заболевших черной гнилью, а ведь болезнь эта считалась наказанием за грехи, и белые ведьмы отказывались исцелять от нее даже за большие деньги. Говорят, что если боги желают кого-нибудь наказать - они лишают его разума. А Далару боги покарали переизбытком ума, в ущерб всему остальному, включая здравый смысл.
   Старейшины смотрели на усталую женщину в дорожном зеленом платье, и на их беспечальных лицах патиной на бронзе проступало сожаление. Вот она стоит перед ними - и каждый, кто посмотрит на нее обычным взором, увидит дитя дома Солнца - королевского дома. Солнечная кровь окрасила ее волосы во все оттенки металла - от тусклой платины до сияющей меди, добавила медвяную теплоту в глаза цвета палой листвы, придала лицу сияющую красоту, редкую даже среди эльфов. Но мысленный взор смотрит в глубину, и старейшины видят, как загнившая янтарная кровь разносит заразу по жилам, как меркнет свет, окружающих любого из детей Творца, как мерзкие черные щупальца пронизывают прекрасное тело, выпивая саму эльфийскую сущность и заменяя ее гнилой слизью. Существо, стоящее сейчас перед ними, все еще Далара Пылающая Роза из Дома Солнца, но старейшины видят, как далеко зашла болезнь, они чувствуют мерзкий запах гнили, и горечь проступает на их лицах. Солнечные лучи превратились в отвратительные щупальца, и даже они, эльфы первого поколения, не знают, как исцелить несчастную, в слепоте своей не признающей себя больной. Впрочем, не им менять законы мирозданья. Скоро Далара-Плетельщица шагнет за последний порог, и мир сам отторгнет ее. Пока же им есть о чем поговорить.
   - Совет приветствует тебя в Филесте, Далара Пылающая Роза из Дома Солнца.
   Эльфийка усмехнулась - старейшины избрали самую холодную форму приветствия, не обязывающую ни к чему, что же, она ответит тем же:
   - Я приветствую совет.
   Те, кто считали, что Пылающая Роза не знает обычаев своего народа, ошибались. Далара знала обычаи и традиции не хуже законоговорителей и хранителей как раз потому, что не хотела их соблюдать. Когда-то ее первый учитель сказал совсем еще юной девочке: "Только познав нечто в совершенстве, можно решить, принять его или отвергнуть".
   - Совет призвал тебя в Филест.
   - Я ответила на призыв совета.
   Необходимость подтверждать раздражала. Далара чувствовала себя говорящей птицей в клетке. Знатные дамы заводили себе таких птичек для развлечения, обучая повторять разные забавные словечки. Словно у нее был выбор! При всем своем вольнодумии Далара не осмелилась ослушаться прямого приказа совета старейших и короля. Она хорошо знала своих сородичей - с теми, кто позволял себе подобное кощунство, а такое порой случалось, хотя и крайне редко, неизменно приключалась беда. После войны между Домами эльфы не убивают эльфов, слишком страшна память о резне, из-за которой Дом Луны отправился в изгнание на Лунные Острова и вскоре растворился среди людей. Но и без этого мир оказывался полон опасных неожиданностей. Можно было на ровном месте упасть и сломать шею, в луже утонуть, в трех елях заблудиться. Она и без того ходила по самой грани, и не хотела оказаться еще и вне эльфийского закона. Пока она не перешагнула эту грань - солнечная кровь служит надежной защитой, откажется повиноваться совету - не спасет и родство с королем. Интересно, кстати, почему его нет здесь... Неужели оберегают от столь тяжелого для истинного эльфа зрелища?
   - Совет хочет спросить тебя, Далара Пылающая Роза, почему последние триста лет в роду Аэллин рождаются близнецы.
   Клацнули челюсти невидимого капкана. Проклятье! Сказать правду - немыслимо, но и солгать - невозможно. Они вывернут ее наизнанку, выдерут с корнем каждую мысль, каждый образ, каждое слово, ничего не спрячешь, как ни старайся. С каждым поколением в эльфах слабела магия, и пришедший первым был неизмеримо сильнее рожденного четвертым, а здесь их было пятеро против одной. Ну почему именно сейчас, когда осталось всего два поколения до цели! Ну что ж, если им нужна правда - пусть вырывают силой. Сама она не отдаст в руки каменным старцам дело всей своей жизни. Терять уже было нечего:
   - Очевидно по той же самой причине, по которой обычно рождаются дети. Мужчина познает женщину, его семя сливается с ее женским началом и образуется плод. Не сомневаюсь, что близнецы в роду Аэллин зачинаются тем же самым способом, что и в любой другой семье.
   - Триста лет назад ты впервые появилась в их замке. Вскоре после этого у герцога родились близнецы.
   - А два года спустя я была в Кавдне, и там случилось страшное землетрясение.
   - После этого ты постоянно появляешься в замке.
   - Там хорошая библиотека, а герцоги Суэрсен обычно занимательные собеседники. Я бываю и в столичной библиотеке, но у Хранителя не рождаются близнецы. Я всего лишь учусь, и откуда мне знать все тайны творения? В каких-то семьях рождаются рыжие, в других - черноволосые. Я знала семью, где все девочки рождались с шестью пальцами на левой ноге, и знала семью, где мальчики не доживали до десяти лет, умирая от разжиженной крови. Откуда мне знать, почему в роду Аэллин появляются близнецы?
   - Ты лжешь перед лицом совета, и твоя ложь может погубить весь мир! Ибо нам явлено, что один из сыновей нынешнего герцога Суэрсен - Тварь, предвестник Ареда, другой же - Звездный Провидец. Но твоя магия исказила их чистоту, и теперь мы не можем понять, кто из них кто!
   Далара смотрела на них как на сумасшедших - какой к Ареду Аред?! Какая Тварь, какой Провидец?! И зачем им знать, кто есть кто? Неужели они хотят убить маленького ребенка из-за старых сказок? Безумие... и они смеют обвинять ее в утрате чистоты!
   - Я не искажала ничьей "чистоты". Если вы пытаетесь понять, кого именно вам нужно убить - делайте это без моей помощи!
   - Ты не можешь отрицать, что изменила их! Как работают эти проклятые узы? В чем их сила?
   - Вам этого не понять, Старейшие! Они просто любят друг друга! И если вы убьете одного, будь он хоть трижды "тварь" - погубите и второго!
   - Решение уже принято. Так или иначе - Тварь умрет, даже если при этом умрет Провидец. Ведь если Проклятый не вернется, то и в Провидце нет нужды. Без необходимости мы не станем изменять волю богов, но если не будет другого выбора - пусть лучше погибнут оба.
   Далара чувствовала, что у нее подгибаются ноги:
   - Они еще слишком малы для разделения.
   - Мы можем подождать еще год. Но ты должна сказать, кто из них Тварь. Ты создала этих близнецов, Плетельщица, тебе и распутывать клубок. Совет слишком долго закрывал глаза на твои деяния.
   - И если я подчинюсь, будет закрывать их и дальше, - с горечью заметила женщина.
   - Ты погубишь себя сама, Пылающая Роза.
   - Быть может. Но перед этим я постараюсь погубить вас!
   - Безумие застилает твой разум. Ты не можешь дольше находиться в Филесте. Отвечай, исполнишь ли ты волю совета.
   Голова отчаянно кружилась. И снова нет выбора. Они убьют обоих мальчиков, и все, к чему стремилась Далара, погибнет вместе с этими детьми. Ее мечта, ее надежда, единственный путь сделать этот мир лучше. И это теперь, когда она так близко! Да нет же, тут и выбирать-то нечего, какой же это выбор? Нужно спасать хотя бы одного, если нельзя спасти двоих. Но почему же так сжимается сердце...
   - Я исполню. Пусть один из старейших присоединится ко мне на празднике урожая в Суэрсене, и я укажу, кто из близнецов - Тварь. Но вы обещали подождать год.
   - Мы исполним слово. А теперь покинь пределы Зачарованного Леса, Далара Пылающая Роза, и помни, что тебе запрещается отныне пересекать его границу. Вне этих земель ты и дальше вольна в своем падении.
   Далара, спотыкаясь, вышла из зала, нашла свою лошадь. Ее никто не провожал, никто не смотрел вслед. Она с трудом забралась в седло и вцепилась в уздечку. Тварь они хотят убить... Твари! Какие же твари... Оказавшись за пределами городских стен, она прижалась к лошадиной шее и захлебнулась колючим смехом: они думают, что она может отличить Тварь от Провидца! Она, не верящая ни в Семерых, ни в Ареда, сомневающаяся даже в существовании Творца! Но как же страшно будет выбирать... как же страшно.

X

   Начало осени в Суэрсене называли "красной порой". Деревья успевали пожелтеть еще в конце лета, а к первым осенним дням янтарная желтизна переходила в охру и багрянец. Деревья заходящим солнцем полыхали на вечнозеленом еловом фоне, лужи подергивались мелкой рябью, к утру сгущающейся в тонкий лед с хрустом ломающийся под ногами. Холод подкрадывался по ночам, оставлял белые пряди на пока еще зеленой траве, только-только оправившейся от летней жары, а с первыми лучами солнца торопливо уползал на дно озера. Его время еще не пришло.
   В первую неделю сентября эльфы, живущие в Суэрсене, отмечали праздник урожая. Каждый год они собирались на берегу реки, специально для праздника возводили шалаши из зеленых ветвей, переплетенных диковинными цветами, каких не было и в герцогской оранжерее. Семьи на неделю переселялись в эти шалаши, пили молодое ягодное вино, только-только успевшее перебродить, ели хлеб нового урожая, прозрачно-желтые кислые яблоки с крапчатой кожицей, лесные орехи и красно-белую бруснику. Парни соревновались в ловкости, девушки танцевали, поглядывая на парней, нанизывали рябиновые нити и плели венки из осенних астр. Мальчишки, закатав штанины, забегали в ледяную речную воду, на спор - кто дальше зайдет и дольше простоит. Девочки дразнили проигравших насмешливыми песенками. Взрослые снисходительно наблюдали за разыгравшейся молодежью и обсуждали торговые дела, обильно смачивая разговоры ягодным вином, горчащим пивом и медвяным взваром. На празднике урожая сговаривались о свадьбах и ценах, узнавали последние новости о сородичах в других краях и о ближайших соседях, дарили друзьям приготовленные за год подарки и выбирали, кто в этом году повезет в Филест зерно и мед, овес и ячмень, сушеную клюкву и яблоки, солонину и вяленую рыбу, кленовый сироп и драгоценную соль. Священную землю Зачарованного Леса нельзя было оскорблять бороной и плугом, потому эльфы-хуторяне со всей империи ежегодно отправляли в Филест обозы с продуктами, а купцы, живущие в городах - ткани и пряности, клинки и кубки, блюда и чаши, меха и лютни, словом, все, чем торговали.
   Среди эльфов редко попадались хорошие мастера - вещи, созданные ими, отличались красотой и недолговечностью, украшения для покоев знатных вельмож, бесполезные в повседневной жизни. Не иначе как поэтому они предпочитали торговать, покупая и перепродавая сделанное людьми. В Суэрсене был всего один большой город, да и то, как посмотреть - по сравнению с Суремом и не город вовсе, а так, деревушка, потому эльфы жили на хуторах, занимаясь тем, что у них получалось лучше всего - земледелием. А земля не терпит легкости и пустого украшательства, волей неволей эльфам в Суэрсене пришлось измениться, перенять обычаи местных крестьян, и теперь их праздники ничем не отличались от таких же людских, хотя смертных туда в силу традиции не допускали - за единственным исключением. Откуда пошел обычай приглашать герцогскую семью на праздник урожая, успели забыть даже эльфы, что уже говорить о людях. Скорее всего, из благодарности: князь Аэллин позволил эльфам поселиться на его землях и не взимал с них налог задолго до того, как княжество присоединилось к империи. В последний день праздничной недели вдоль берега устанавливали столы, хозяйки пекли пироги с яблоками, каждая по своему рецепту, стараясь превзойти соседку, а мужчины собирали огромные вязанки хвороста. Ближе к вечеру зажигали высоченные костры, столы уставляли упоительно пахнущей сдобой. Праздник начинали с наступлением темноты, тогда как раз и приезжал герцог со своей семьей. Праздновали всю ночь, спать не ложились, даже маленькие дети сонно лупали глазами, но не уходили в шатры. Вместо молодого слабого вина выкатывали бочки старого меда, выдержанного не меньше пяти лет, пился он как родниковая вода, веселил и согревал, и выпей хоть целую бочку - утром будешь свеж, словно всю ночь спал в собственной постели. Музыканты играли не переставая, девушки танцевали босиком, едва касаясь кончиками пальцев примерзшей травы. Специальные судьи следили, какой пирог съедали в первую очередь, испекшая его признавалась победительницей, ее обсыпали сухими яблочными семечками и торжественно награждали огромной скалкой. С первыми лучами рассвета костры заливали речной водой, праздник заканчивался. Днем разбирали шалаши, убирали мусор, собирали посуду и подмокшие скатерти, увядшие рябиновые бусы вешали на ветки деревьев, для птиц, оставшееся молодое вино выливали. Через несколько часов на берегу не оставалось следов многодневного празднества, только остывшая зола на месте кострищ. Детей усаживали на телеги, сговоренные невесты уезжали вместе со своими женихами и все отправлялись по домам, до следующего праздника урожая.
   Леар и Элло с нетерпением ждали праздника урожая - подумать только, целую ночь на улице, и никто не отправит спать, а сидеть они будут за одним столом со взрослыми! И никакой няни поблизости, только мама и отец, но они тоже в гостях, им не до того будет! Элло строил на эту ночь большие планы: вино, не горячее, от больного горла, а из кубка, по-настоящему, сколько угодно сладкого пирога, и, самое главное - речка. Ну и что, что вода холодная! Он утром всегда умывается самой холодной водой, это неженке Леару подогретую приносят! Леара больше интересовали эльфы, недавно он отыскал в библиотеке большую книжку со страшными историями про эльфов, которые крадут детей из деревень и кушают их. Он, конечно, не верил, что их с братом съедят при родителях, но очень хотел посмотреть на живых людоедов, в книге на картинках у эльфов были огромные зубы, вылезающие изо рта чуть ли не до колен, и с них капала кровь. А еще у эльфов были острые красные когти, тоже в крови, а глаза у них были узкие и черные. Увидишь такое во сне - подушкой не отмашешься, но если отец не боится, то и Леар тоже не испугается.
   Соэнна весь день находилась в отвратительном настроении. Утром она в очередной раз поспорила с мужем и, как обычно, проиграла. Теперь она отводила душу, жалуясь Марион:
   - Он с ума сошел! Детей на всю ночь на речку! Там же туман, сыро, ветер!
   Марион неуверенно возразила:
   - Так ведь обычай такой. Всю семью зовут, нельзя отказываться, еще решат, что брезгуем.
   - Да какая мне разница, что решат крестьяне! Они на моей земле живут! - От возмущения у герцогини перехватывало дыхание.
   - Это же не просто крестьяне, а эльфы.
   - Эээльфы, - передразнила Соэнна, - какая разница? Также в грязи землю пашут! Леар кашляет, обязательно простудится, а Элло точно что-нибудь учудит!
   - Я бы с вами поехала, но нельзя - обычай такой. Не переживайте вы так, госпожа, Иннуона с Ивенной покойный герцог каждый год на праздник брал, вон, выросли здоровые.
   - Ему ваши глупые обычаи дороже детей!
   - Да все хорошо будет, там костры жгут всю ночь, побегают вокруг часок-другой, спать свалятся. А вина выпьют - так скорее уснут.
   - Вечно все не как у людей!
   Марион вздохнула - что тут скажешь, в роду Аэллин и в самом деле многое было не как у всех остальных. Придется Соэнне смириться, это сейчас дети маленькие, к маминой юбке жмутся, а подрастут - будут на отца похожи. Кровь в роду сильная, как ни разбавляй - не перебьешь. Лучше уж делать, как испокон веку заведено. Отказалась леди Сибилла дочь на воспитание отдать, кому от этого лучше стало? А вырастили б по обычаю, у родственников, вышла бы замуж в шестнадцать, а не в двадцать восемь, да и Иннуон бы с женой по-хорошему жил, о сестре не тосковал. Ясное дело, детей герцог на праздник в пику Соэнне тащит, а все-таки оно и к лучшему.
   - Давайте я лучше одежду теплую приготовлю, и одеяла вам с собой сверну. Одно подстелите, вторым укроете - будут спать, как дома в кровати.

***

   Праздничная ночь началась: герцог осушил первый кубок, за землю, что дает хлеб и мед, эльфийский старейшина поднял второй кубок за хозяина благодатной земли, на чем торжественные речи закончились. Иннуон повернулся так, чтобы лучше видеть танцующих девушек, Соэнна мрачно наблюдала, как ее драгоценные отпрыски разрисовывают скатерть яблочным повидлом, выдавленным из пирога. Она твердо решила, что не станет вмешиваться, даже если близнецы подожгут ножки стола - муж настоял на соблюдении традиции, пусть вместе с традицией и сыновей блюдет. Как герцогиня и предполагала, долго за столом близнецы не усидели. Элло соскользнул со скамьи, опрокинув при этом кубок на расплющенные останки пирога, и присоединился к мальчишкам, затеявшим игру в мяч. Леар окинул игроков задумчивым взглядом и решил обойти весь стол кругом. Может быть, жареных детей поставили подальше от гостей, чтобы не пугать? Но пока что ему попадались только пироги с яблоками. К погрузившемуся в размышления мальчику подошла рыжеволосая эльфийка:
   - Ты что-то ищешь, - она быстро глянула на запястье малыша, - Леар?
   Даже при свете костра можно было заметить, как покраснел мальчик. Он понимал, что задавать подобные вопросы невежливо, и будь тут отец, а уж, тем более, мама, влетело бы ему как следует, но родители были далеко, а эта красивая дама совсем рядом и он решился:
   - Я думал, тут будет мясо.
   - Мясо? Ты не любишь пироги?
   - Люблю, просто...
   Дама поощрительно улыбнулась, хотя и несколько неумело, более внимательный наблюдатель мог бы подумать, что у нее мало опыта, и доверительно наклонилась поближе к мальчику. Леар вздохнул:
   - Я читал в книжке...
   Но дама перебила его с удивлением:
   - Ты умеешь читать?
   - Уже давно, - с гордостью сообщил ей мальчик.
   - А твой брат? Вы вместе читаете?
   - Нее, он не умеет. Говорит - скучно. А мне - не скучно.
   - Так ты говорил про книжку?
   - Ну да, там еще картинки были, с эльфами, только там совсем не такие, - Леар покосился на ногти женщины - острые, но кровь, вроде бы, не капает.
   Далара усмехнулась - кажется, она уже поняла, о какой книжке идет речь. Ай да герцог, с эльфами дружит, а "Предания Зачарованного Леса" в библиотеке держит! А мальчик, похоже, не из трусливых, из любопытства готов поинтересоваться у страшной эльфийки, где именно спрятаны поджаренные детские тушки. Леар отвел взгляд от ее рук:
   - А еще там про девочку было, она пошла в лес, а эльфы ее поймали, зажарили и съели. Это ведь больно, я на кухне один раз горячую сковородку тронул - потом вот такой пузырь вырос, а Элло не трогал, он только сказал, что она просто так горячая, а я - девчонка.
   - И ты решил поискать, где тут спрятали загубленных детей? А не боишься, что мы и тебя съедим?
   - Неа, - мальчик тряхнул головой, - вам отец не даст. Он герцог, у него много стражников с мечами.
   - Но здесь же их нет.
   - Ну вы же знаете, что они есть! - Мальчик был непоколебимо уверен, что дружина герцога Суэрсен - самая грозная сила в мире.
   - А может, мы такие голодные, что не испугаемся твоего отца? Или съедим и его тоже?
   - А в книжке было, что вы только маленьких детей кушаете, потому что большие - жесткие, а еще взрослые бывают жрецами, а жрецы для вас - ядовитые! Потому что вы, - мальчик на мгновение замолчал, вспоминая точное слово, - аредово отродье!
   - Хорошо, уговорил, сегодня мы тебя кушать не будем.
   - А завтра я уже дома буду! И Элло тоже, - торопливо добавил Леар, - его тоже кушать нельзя!
   - А почему? Он же тебя дразнит, вот, сковородку горячую подсунул, и вообще - он старший.
   - Все равно! Он мой брат! - Мальчик стал озираться вокруг, ища своего близнеца, вдруг его уже зажарили, пока он тут разговоры разговаривает!
   - Не волнуйся, Леар. Я тебе открою страшную тайну.
   Леар даже поднялся на цыпочки, чтобы лучше слышать, он очень любил тайны. Возможная печальная участь Элло была на время забыта, тем более, что он знал, что на самом деле с братом все в порядке. Далара наклонилась еще ниже, и тихо сказала:
   - Эльфы вообще не едят людей. - Но по ее лицу промелькнула едва уловимая грусть.
   - Но в книжке же написано! - До сих пор Леар пребывал в блаженной уверенности, что все написанное в книгах - святая правда.
   - Книжка помнишь как называется? "Предания Зачарованного леса". А предание - это все равно что сказка.
   - Сказки не такие!
   - Не такие, - согласилась Далара. - Предание получается, когда люди чего-то не понимают, но боятся. Вот пошла та девочка в лес и не вернулась. Может, ее волки съели, а может, просто заблудилась, никто же не видел. А придумали, что ее эльфы скушали, чтобы другие дети боялись и в лес не ходили.
   - А почему нельзя про волков предание написать?
   Далара вздохнула - не станешь же объяснять четырехлетнему мальчику, что в природе людской обвинять в своих бедах других, непохожих. Но и сказать: "ты еще маленький, потом поймешь", она тоже не могла. И потому, что привыкла уважать чужое стремление к знаниям, и потому, что у этого мальчика, с такими умными блестящими глазами, могло не оказаться никакого "потом". Далара ведь солгала своему собеседнику - иногда эльфы съедали маленьких детей. Впрочем, взрослыми они тоже не брезговали. Пылающая Роза поморщилась, отгоняя воспоминания - мальчик ждал ответа.
   - Понимаешь, все знают, что в лесу живут волки, но не боятся их и ходят в лес. Волки - они привычные, их все видели, все знают. А эльфов те люди никогда не видели, неизвестное всегда страшнее кажется.
   Леар задумался:
   - Так что, в книжках пишут про то, чего боятся?
   - Не во всех, но часто.
   - И там может быть неправда?
   - Чаще, чем правда.
   - А как отличать?
   - Не знаю, Леар, - очень серьезно ответила ему эльфийка. - Я прочитала очень много книжек, но все равно иногда не могу отделить правду ото лжи. Это самое трудное.
   Их разговор прервал женский крик: "Элло!"
   - Мама кричит, - Леар побежал на звук, к воде.
   Элло, ускользнув от бдительного присмотра под предлогом игры в мяч, как и собирался, при первой же возможности отделился от играющих, и полез в речку. Ледяная вода обожгла голые ноги, но он упрямо шел вперед, пока не перестал ощущать под ногами дно. Плавать мальчик умел, но никогда не пробовал делать это осенней ночью, да еще и в одежде. Скоро вода перестала казаться обжигающе горячей, и стало холодно, а самое главное - никто не увидел его подвиг, некому было восхититься отвагой храбреца! Элло развернулся и собрался плыть назад, но обнаружил, что стоит на одном месте, а берег ни на капельку не приблизился. Он еще сильнее заколотил по воде руками и с нарастающим испугом понял, что ноги не желают шевелиться, и только тогда заорал во все горло.
   Когда Леар подбежал к берегу, высокий и по пояс промокший эльф как раз передавал Соэнне мокрого Элло. Ему и плыть-то не понадобилось - два шага сделал и вытащил из воды барахтающегося мальчишку. Герцогиню трясло: ей не нужно было смотреть на запястье сына, она и так знала, что это ее любимец. Как же, спать он спокойно будет! Прибежавший на крик Иннуон многозначительно посмотрел на мокрого голого ребенка, которого растирали в четыре руки на одеяле. Он тоже знал, кто из его сыновей обычно шалит подобным образом. Хорошо еще Леар с возрастом поумнел, и уже не поддавался на все подначки старшего брата. Соэнна набросилась на мужа, не стесняясь посторонних - пережитый ужас требовал выхода:
   - Теперь вы довольны?!
   - Ничего с вашим драгоценным сыном не случится. Разве что мягкое место пару дней болеть будет. Порку он заработал.
   - Вы что же, еще и наказывать его собираетесь? - От возмущения Соэнна даже пришла в себя. Как будто он и так недостаточно нахлебался воды и страха! А ведь еще и горячка может случиться, не дай боги.
   - Собираюсь, сударыня. Давно пора. Или он научится себя вести как следует или не доживет до пятилетия.
   Мальчика, тем временем, растерли, напоили горячим медом, и, завернув в одеяло, уложили спать в одном из шалашей. Праздник продолжался, на размолвку супругов эльфы деликатно не обратили внимания, Леар со вздохом побрел в шатер, приткнулся к теплому боку брата. Скоро оба мальчика крепко спали.

***

   Далара стояла у догорающего костра, обхватив плечи руками. Волосы, вобравшие утреннюю морось, казались непомерно тяжелыми, время от времени она встряхивалась, словно пыталась сбросить невидимый груз, и снова застывала, глядя в огонь. К ней подошел сребровласый эльф в тяжелом малиновом бархатном плаще, неуместном среди добротных шерстяных одежд местных хуторян. На лице его вечным отпечатком застыла каменная невозмутимость Филеста:
   - Который из них, Далара? У тебя была ночь.
   Эльфийка ответила не сразу, внезапно осипший голос показался ей чужим, утратившим саму способность производить мелодичные звуки:
   - Вам нужен старший.
   - Элло?
   - Да.
   - Ты уверена?
   - Проверьте сами, - в усталом безразличии тенью промелькнула насмешка - Далара знала, что никто не сможет опровергнуть ее слова.
   Эльф, не говоря ни слова, развернулся и отошел от костра. Далара смотрела на небо, уже с самого утра затянутое серыми тучами - начиналась настоящая осень. Себя не обманешь - она убила этого мальчика также верно, как если бы сама затянула на его тонкой шее удавку. Элло, красивое имя, напоминает о звездах... Леар останется жить и успеет узнать, что в книгах ложь попадается куда чаще правды, а верить можно только собственным глазам и рукам, и то - до первого обмана. Ему будет тяжело - опасно рвать узы так рано, но он выживет. И через двадцать лет они будут сидеть в библиотеке замка Аэллин, пить карнэ с корицей и беседовать об устройстве мира и смысле жизни. И Леар никогда не узнает, что остался жить лишь потому, что на празднике урожая заговорил с незнакомой эльфийкой. Много страшного и грязного рассказывали про Далару Пылающую Розу и среди эльфов и среди людей... многое из этого было правдой, но она не смогла убить ребенка, которому заглянула в глаза.

XI

   У герцога Суэрсен не было причин отказать наместнице в маленькой любезности. Он сознавал, что вовремя оказанные маленькие любезности позволяют в будущем избежать больших одолжений. Герцог еще раз просмотрел список: те же самые книги, что отобрал секретарь. Наместница нескоро забудет, благодаря чьей нерасторопности ей пришлось просить герцога Суэрсен об одолжении. Господину Пасуашу не помешает выволочка - аж лоснится от самодовольства. Иннуон вызвал библиотекаря и приказал принести ему книги, посмотреть, что за шедевры привлекли внимание наместницы. Герцог, как и наместница, слыл книгочеем, но из трех названий в списке знал только одно - "Плач о Битве Луны и Звезды", редкий манускрипт, единственный в своем роде. Обычно эльфийские книги попадали к людям уже в переводе, или же эльфийские слова переписывались буквами имперского алфавита, поскольку мало кто из людей, даже говорящих на языке эльфов, понимал их письмена. Этот же манускрипт был написан двумя способами: сначала шел эльфийский текст, выполненный эльфийскими знаками, а потом - тот же самый текст обычным алфавитом. Бесценная книга для желающих овладеть эльфийской письменностью. Две другие книги он видел первый раз. Какое-то "Сказание о храбрых деяниях и погребении Воителя" и "Перечень великих деяний Золотого Ордена". Иннуон улыбнулся - мало кто в империи мог похвастаться, что не знает все книги в своей библиотеке. Библиотекарь тем временем вернулся и положил манускрипты на стол. Герцог жестом велел ему задержаться:
   - Что вы можете сказать про эти книги?
   - "Плач о Битве Луны и звезды" - уникален, одна из жемчужин вашей библиотеки. Насколько мне известно - оригинал хранится в библиотечной башне Сурема, а кроме вашей копии сохранилось всего три.
   - Так это копия?
   - Разумеется, ваше сиятельство. Оригинал - воистину бесценен.
   - Странно... зачем может понадобиться копия, если есть оригинал?
   - Возможно, для сличения текста.
   - А у кого остальные три?
   - Одна в библиотеке герцога Нэй, одна - в столичной храмовой школе Лаара, третья предположительно в библиотеке Дома Феникса.
   Иннуон ничего не понимал: у наместницы есть не только оригинал, но и одна из копий. Зачем ей вторая? Может, она решила собрать у себя все три? Но Дейкар свою книгу не отдаст. Под ложечкой слабо шевельнулся червячок сомнения: слишком много странностей. Герцог отложил эльфийскую рукопись в сторону и протянул библиотекарю "Перечень великих деяний Золотого Ордена".
   - О, это весьма любопытный текст, точнее, текст сам по себе неинтересен, скорее, курьезен, но другой такой книги вы не найдете нигде.
   - Золотой Орден... маги закона? Те, что зачаровали статую короля?
   - Вы совершенно правы, статую и не только. А эта книга, - библиотекарь раскрыл обложку и протянул Иннуону, - смотрите сами.
   Герцог в недоумении уставился на текст, перевернул страницу, недоумение возросло, он быстро перелистал книгу до конца:
   - И как это понимать?
   - Строго в соответствии с заглавием, ваше сиятельство. Это перечень дат, в которые тот или иной маг Золотого Ордена совершил великое деяние. Имена магов держались в тайне, а описывать великое деяние нет никакого смысла, знающие и так поймут по дате, а остальным и понимать незачем.
   - У этого ордена все книги такие?
   - Увы, ваше сиятельство, никаких других книг после них не осталось. Золотые маги отличались еще большей скрытностью, чем огненные.
   Иннуон взял в руки последнюю книгу, задумчиво перелистал, не глядя на выцветшие буквы. Он помнил этот черный кожаный переплет: в тот день, когда Квейг впервые приехал в замок, когда Иннуон еще не был женат и узы, пусть ослабевшие за три года войны, по-прежнему удерживали его с Ивенной вместе. Она уже тогда предчувствовала, чем все закончится, нет, это он предчувствовал, а она... она знала. Иннуон улыбнулся воспоминаниям: родственники кишмя кишели по всему замку, словно блохи на бродячем музыканте, Ивенна пряталась от них в библиотеке. Он тогда зашел, чтобы познакомить сестру с Квейгом, боги великие, кто же мог подумать... Книга оказалась занудной, но дядюшки и тетушки навевали на сестру еще большую тоску. Что же она еще говорила? Какое-то погребение военачальника, обряды, старое наречие... Он утащил ее переодеваться, книга осталась лежать, интересно... она ее потом дочитала? Наверное, нет... тогда было уже не до чтения: свадьба, брачная ночь, скандал, потом заболела мать... Нет, эту книгу наместница не получит. Для нее это просто образец старинного шрифта, а для Иннуона - тонкая нить между ним и сестрой, одна из немногих оставшихся. Пускай сама Ивенна давно уже забыла про скучное описание погребального обряда, он прочитает книгу - и на один крохотный шажок станет к ней ближе. Оставшиеся книги он протянул библиотекарю:
   - Упакуйте как следует, я хочу отправить их наместнице, - а сам подвинул к себе чернильницу, нужно было написать вежливое объяснение, почему вместо трех книг Энрисса получит только две. А потом написать еще одно письмо Ивенне.
   Иннуон никогда не отправлял их, но писал каждую неделю. Рассказывал о детских шалостях, делился последними новостями и планами, философствовал, сочинял стихи, украшал поля быстрыми карандашными набросками. А потом запечатывал письмо в конверт и клал к остальным, в старинную шкатулку из алмазной ели. Женщины рода Аэллин хранили в ней драгоценности, но Ивенна, уезжая, не взяла ничего, и Иннуон, уже потом, забрал шкатулку в свой кабинет. Надо было отдать ее Соэнне, но жена так и осталась для герцога чужой, и он не хотел признавать ее неотъемлемой частью рода. Пускай Ивенна отреклась от прошлого - он сохранит все, даже зная, что возврата не будет. Поэтому он и не отправлял письма: пока они лежали в шкатулке, можно было представлять себе, как Ивенна, сидя у камина, распечатывает конверт, пробегает глазами по строчкам, улыбается, перечитывает снова и снова. А если отправить письмо на самом деле - она даже не станет читать. Да и потом... откуда в Квэ-Эро камины?
   Строчки быстро ложились на бумагу: праздник урожая и искупавшийся в ледяной воде Элло. Маленький негодник даже не простудился. От порки Соэнна его спасла, но в следующий раз на праздник он поедет только когда научится себя вести. Марион подвернула ногу, что-то неудачно, до сих пор хромает. Взяли нового стражника, племянник капитана, раньше служил в гвардии наместницы, не выдержал, вернулся домой. Военачальник совсем с ума сошел - нарядил гвардейцев в петушиные мундиры, непотребные девки и то скромнее одеваются, вот парень и сбежал, и положенных трех лет не отслужив. Надо было бы проучить, чтобы знал на будущее, как в чужих землях счастья искать, но капитан очень за него просил. Иннуон вспоминал все, что случилось за прошедшую неделю, набралось так много мелочей, что про книгу он рассказывал уже на третьей странице письма, на этот раз жалея, что Ивенна никогда не прочитает его послание. Иннуона не оставляло чувство неуверенности, и только Ивенна, одна кровь с ним, смогла бы разделить эту смутную тревогу. Он запечатал письмо печатью с крылатым драконом и положил в шкатулку. Пусть пока полежит там, быть может, однажды он наберется решимости и отправит его Ивенне.

XII

   Энрисса сидела в кресле и раздраженно кусала губы. Ванр читал письмо от герцога Суэрсен и понимал, что выразительным молчанием он не отделается. У Энриссы не было в обычае дважды наказывать за одну и ту же провинность, но для данного случая она, пожалуй, сделает исключение - сумей Ванр вынести книгу из замка, можно было бы уже покончить с этой историей. Он и сам понимал, что сплоховал, но, право же, чем дальше, тем сильнее Ванра раздражали высочайшие выволочки. Он не понимал, как можно утром разносить мужчину в пух и прах, а вечером ожидать от него проявления горячей страсти. Пришлось даже обратиться к белой ведьме, зелье помогло, но на душе осталось неприятное послевкусие. Он вздохнул, нечего оттягивать неизбежное:
   - Прикажете распорядиться?
   - Нет еще. Вы представляете, какой поднимется шум?
   - Если это будет несчастный случай...
   - Даже так. Это ведь герцог Суэрсен. Сразу же найдут сотню причин, по которым мне это было выгодно. Старая традиция... герцог Суэрсен не может быть лоялен, даже если вдруг захочет.
   - Найдут сотню - не страшно. Главное, чтобы не остановились на одной. Пока будут шуметь - можно отправить в Суэрсен временного управляющего от короны и вывезти хоть всю библиотеку целиком.
   - Опекунство должен получить кто-то из родственников.
   - Их там слишком много, пока будут выбирать - все успеем. Вдова, - тут Ванр несколько запнулся, - не будет мешать.
   - Вот как, - сухо заметила наместница.
   - Я бы даже сказал, она не сильно расстроится, став вдовой. Герцог не самый любезный супруг. Кроме того, он предпочитает младшего сына, а герцогиня - наоборот. Она постоянно боится, что герцог найдет способ обойти законы наследования. - Ванр замолчал, понимая, что проявляет подозрительную осведомленность.
   - А герцогине двадцать лет. Подходящий возраст для второго замужества. - В голосе Энриссы появилась опасная вкрадчивость.
   - Не думаю, что она согласится потерять титул. В любом случае, леди Соэнна не откажется от вашего покровительства. Особенно если ее не разлучать с сыновьями.
   Энрисса недобро улыбнулась:
   - Нет, господин Пасуаш. Прекрасная леди Соэнна пока что останется замужней дамой. Я попытаюсь еще раз.
   - Но ваше величество, вы только привлечете его внимание к книге!
   - После второго отказа мы точно будем знать, что делать.
   - Это и сейчас очевидно!
   - Я бы не сказала. Герцог, должно быть, привязан к сестре. Вы же знаете про эти загадочные узы, - Энрисса не скрывала своей брезгливости.
   - Он выдал ее замуж.
   - Это еще ничего не значит.
   - И как вы будете его уговаривать?
   - Попрошу прислать книгу в столицу на время, чтобы мои переписчики смогли во всех подробностях скопировать шрифт. А потом потеряю.
   Ванр вздохнул, он надеялся, что Энрисса сама заметит еще одну трудность, но, похоже, это был тот редкий случай, когда секретарь оказывался прозорливее своей госпожи:
   - Ваше величество, в письме сказано, что герцогиня Ивенна любила эту книгу. Наверное, не за красивый шрифт. Она должна была прочитать текст.
   - Я знаю, - спокойно отозвалась Энрисса.
   - Я должен что-либо предпринять?
   - Зачем? Герцогиня замужем уже пять лет. Слишком поздно останавливать ее теперь. Подозреваю, что она просто не поняла смысл текста, вы же сами видели, какой там запутанный диалект. А то и бросила читать на середине, шрифт-то выцвел.
   - Но тогда откуда столь трепетное отношение к книге у герцога?
   - Не знаю, - с раздражением бросила Энрисса, - может он боготворит все, чего касалась рука его возлюбленной сестры.
   - Рассказывали, что герцогиня уехала с женихом в большой спешке, не взяв с собой даже смену одежды. Кто его знает... Но герцог показался мне пускай и не самым приятным, но все же вменяемым человеком.
   - Он может кукарекать за закрытыми дверями. Отправьте письмо сегодня же, и прикажите вашему человеку продумать подходящий несчастный случай, но ничего не предпринимать без моего распоряжения. И займитесь, наконец, делами. Я хочу видеть запись вчерашнего заседания Высокого Совета на своем столе через час. И будьте так любезны писать разборчиво, иначе вам придется читать вслух.
   Ванр поспешно откланялся. Займитесь делами, как же! За одну вину два раза не секут, но всегда можно найти новые преступления. Теперь ей не нравится его почерк, завтра не устроит прическа, послезавтра - цвет камзола. И так каждый день, пока эта треклятая книга не окажется, наконец, в камине. Все восхищаются выдержкой наместницы, она никогда не позволяет себе сорваться на придворных или чиновников, зачем? Для этого у нее есть безотказный и безропотный секретарь, готовый к услугам двадцать четыре часа в сутки, в любое время года.

XIII

   Магистр Илана разбиралась в винах - недаром перебродивший сок виноградной лозы называют эликсиром жизни и кровью богов. Впрочем, выдержанное ягодное или яблочное вино ничем не уступает виноградному. Винные погреба ордена Алеон могли привести подлинного ценителя в состояние, близкое к помешательству. Что может быть мучительнее выбора между легендарным лоренским в глиняной бутыли, двойным стеклянным сосудом из Ландии - в одной половине багряно-красная настойка из карнэ, в другой - молочно-белый сливочный ликер. А крошечные бутылочки с фруктовыми винами, каждая в форме соответствующего фрукта? А дубовые бочки с золотистым ячменным настоем, такой крепости, что его нельзя пить неразбавленным? А полынная настойка, изумрудно-зеленая, тягуче-сладкая, от которой остается освежающая горечь во рту, а перед глазами возникают удивительные картины, яркостью своею превосходящие унылую реальность?
   К счастью, Илана решила не подвергать своего гостя мукам выбора и безошибочно поставила перед ним бокал его любимого "Золотого ручья", белого вина из Квэ-Эро. Гость с удовольствием пригубил вино:
   - Изумительно. Тот год был самым лучшим, жаль, что все хорошее быстро заканчивается.
   - Зависит от предусмотрительности. - Илана поднесла к губам свой бокал, по комнате поплыл упоительный яблочный аромат.
   - Да, вы весьма предусмотрительны, любезная Илана, - магистр Ир растянул губы в подобие улыбки. - Но, как я уже заметил, всему хорошему рано или поздно приходит конец. Вы меня понимаете.
   О да, Илана понимала: вчера вечером алая птица от Анры принесла вежливую просьбу магистра Ира о встрече. И вот он сидит в ее кабинете, пьет ее вино и не торопится перейти к делу. Не рассчитывает же магистр Ир, что Илана рассыплется в извинениях и попросит вернуть провалившуюся прознатчицу в нежные руки белых сестер. Илана знала правила игры:
   - Не совсем, уважаемый магистр. В этом мире рано или поздно заканчивается все, а не только хорошее. Смертным лучше не задумываться о бренности всего сущего. Оставьте эти материи эльфам.
   Ир сделал еще глоток:
   - И все же - жаль. Такая утрата... у девочки был талант.
   - Да, последнее время вам не везет с учениками. - Илана попыталась ответить ударом на удар.
   - Ну почему же, в этом случае мне очень повезло. Вы забыли, что у всякого лезвия две стороны.
   - Чушь, девочка ничего не знала.
   - И не нужно, милая Илана, и не нужно. Достаточно уже того, что она была моей ученицей и моей любовницей.
   Белая ведьма побледнела:
   - Вы не посмеете этим воспользоваться!
   - Почему бы и нет? Мне давно уже надоела эта мышиная возня. Достаточно сообщить вашим девам, что они могут перестать быть девами, и приобрести еще больше могущество, чем сейчас, и в мире останется всего один магический орден.
   - Мы служим силе жизни!
   - Я в курсе, - маг не скрывал широкую улыбку. Если возвращение мужской силы зажравшимся купцам еще можно было с грехом пополам притянуть под "служение жизни", то безболезненное избавление от плода - уже никак.
   - Зачем вам это нужно? Нельзя сказать, что между нашими орденами дружба, но все эти старые счеты - скорее дань традиции, чем подлинная необходимость.
   - Вся эта империя держится на традициях.
   - Тем более неразумно вынимать камень из фундамента.
   - Не спорю, не спорю... чем старше становишься, тем меньше жаждешь потрясений.
   Илана сжимала в пальцах тонкую ножку опустевшего бокала. Проклятый маг взял их за горло. Сейчас попугает еще немного, и начнется торг. И на этот раз придется купить все, что предложат, по любой цене. Будет трудно объяснить такую уступчивость старшим сестрам. В свое время Илане пришлось приложить немало усилий, чтобы прорваться на самую вершину, не хотелось даже и вспоминать. Молодость до сих пор выходила ей боком. Хотя и говорят, что это быстро проходящий недостаток, но, пока Илана взрослела, прочие влиятельные сестры старели, и разрыв не сокращался.
   - Я рада, что мы сошлись во мнении. Но, предполагаю, у вас есть и конкретные предложения?
   Ир кашлянул, пряча смешок: выдержки магистру Илане по-прежнему недоставало. С коллегой Арниумом Ир мог бы вести любезную беседу ни о чем на протяжении часов, терпеливо ожидая, кто сдастся первым, а белая ведьма предпочитала идти напролом.
   - Моя дорогая госпожа, вы же знаете, как изменчив этот мир, вопреки нашим наилучшим устремлениям. Сегодня может понадобиться одно, завтра - другое, я могу лишь надеяться, что после нашей милой беседы между орденом Дейкар и орденом Алеон не останется никаких разногласий, - последние слова он выделил особо.
   - И как долго между нами не будет разногласий?
   - Надеюсь, что навсегда. Вы ведь не собираетесь отказываться от служения жизни?
   - Если окажется, что наши разногласия сглаживаются слишком стремительно - сестры могут избрать другого магистра.
   - О, мне доставляет несказанное удовольствие иметь дело именно с вами, дорогая Илана, но право же, не думаю, что новый магистр что-либо изменит.
   Илана поднесла к губам пустой бокал: при таком раскладе Иру все равно, кто будет магистром белых ведьм. Удавка подойдет на любую шею.
   - И все же, какие именно разногласия нужно уладить в первую очередь?
   - Не торопите события, Илана, еще не время. - Маг потянулся в кресле, - разговаривать с вами - подлинное удовольствие, но мне пора идти. Меня ждет одно неотложное дело. До следующей встречи, дорогая. Ах да, у вас не найдется часом еще бутылочка того урожая?
   Проводив мага, Илана заперлась в кабинете - в таком настроении ей лучше было оставаться в одиночестве, иначе попавшиеся под горячую руку магистра сестры смогут с полным основанием жаловаться на несправедливые взыскания. Проклятье! Столько лет все шло по плану, Анра, золотая девочка, сумела подобраться к Иру и став его ученицей - сохранила верность ордену. Что толку теперь от всех ее донесений... единственный путь сохранить орден - подчиниться. Но кто же знал, что девушки, попавшие в орден Дейкар, и в самом деле способны овладеть их магией. "Бедная Анра", - Илана вздохнула, она ничем не могла помочь девушке. Скорее всего, ее уже нет в живых. Если повезло.

***

   Ир не солгал - у него была причина поторопиться с возвращением домой, причем весьма приятная. Обряд подчинения требовал огромных усилий, но она того стоила - его Анра. Он слишком привык к ней за эти годы, чтобы вот так просто расстаться. О, ее предательство могло бы стать для магистра серьезным ударом, но все обернулось к лучшему. Теперь у него в руках идеальное средство убеждения для белых ведьм и идеальная любовница. Преданная, боготворящая своего господина, знающая все его привычки и предпочтения. На обучение другой девушки ушло бы слишком много времени и сил, и ни одна из них не смогла бы сравниться с Анрой. Да и для девушки так только лучше - потеряв магические способности, она приобрела взамен безмятежное спокойствие. Отныне единственное, что ее может встревожить - недовольство во взгляде господина.

XVI

   Не иначе, как промозглая погода принесла с собой невнятную тревогу, охватившую замок - все валилось из рук. На кухне постоянно ругались: то сметана закисла, то тесто не поднялось, то поваренок задремал и подпалил окорок. Не лучше обстояло дело и на конюшне: лошади нервничали, кусались, а драгоценный кавндиец, которого герцог привез с войны, и раньше донимавший конюхов своими капризами, теперь и вовсе захворал, воротил морду от самого лучшего ячменя и только жадно пил холодную воду. Слуги клялись всеми богами, что в старой башне опять появился призрак Молчаливой Ильды, несчастной сестры Маэркона Темного. Дескать, бродит она с мертвым младенцем на руках и вздыхает тяжко-претяжко. Каким образом призрак бедной женщины умудрился вернуться в родные края из обители в Суреме, где Ильда умерла и была похоронена, никто не задумывался. Мало ли что привидению в голову взбредет. Но заходить в старую башню служанки отказывались наотрез - было поверье, что если какая женщина Ильду с младенцем увидит - только мертвых рожать будет. Герцогская семья не избежала всеобщего поветрия: герцог и раньше-то редко захаживал в спальню к супруге, а теперь и вовсе перестал. Горничная герцогини под большим секретом рассказала своей младшей сестре, работавшей в прачечной, что госпожа Соэнна никак не может забыть столичного чиновника, а герцогу это ох как не по нраву. Прачка поделилась тайной, опять-таки, по секрету, с напарницей, та рассказала своей тетушке-ткачихе, и уже через три дня вся прислуга только и обсуждала, кто прав, кто виноват. Женщины сочувствовали герцогине: от такого мужа к кому угодно за ласковое слово побежишь. Мужчины, разумеется, были на стороне Иннуона: мало ли, каких там слов хочется, вышла замуж - так честь блюди. И вообще, добрый у них герцог, другой бы сразу научил жену уму разуму. И тут же с удовольствием расписывали, как баб уму разуму учат. Даже дети притихли, перестали бегать по замку сломя голову. Всех шалостей - Элло ночью в старую башню пробрался, хотел привидение увидеть, но постыдно заснул на сторожевом посту, там его под утро и нашел факельщик. А в остальном - просто душа радуется, исправно занимаются, младший старшему помогает с грамотой, старший младшему показывает, как правильно меч держать. Элло читать выучился, теперь вместе над книгами сидят, пальцы и нос в чернилах. Одно плохо - по-прежнему наследника страшные сны мучают, уже и лекаря поменяли, и жреца приводили - все без толку, как кричал ночами - так и кричит. Но герцогине сейчас не до старшего сына, Соэнна отдалилась от детей, она целыми днями просиживает в своих покоях, забросила все дела, и Марион с тревогой замечает, что все чаще и чаще с кухни приносят для госпожи горячее вино с пряностями. Марион вздыхает - уже сорок лет в замке живет, а такой осени не припомнит. Вроде бы все как обычно - дожди да серое небо, а вот давит на плечи что-то невидимое, отравляет дыхание, застилает взгляд. И нашептывает кто-то в глубине души: бежать отсюда надо, бежать, не к добру оно, ох не к добру.
   Герцог же, наоборот, проводил с детьми все больше и больше времени, хотя раньше предпочитал общаться с младшим, предоставляя наследника заботам няни и наставников. Он водил их по замку, рассказывал легенды, показывал витражи, пристально вглядывался в детские лица, с удовлетворением отмечая, что от матери сыновья унаследовали только безупречный овал лица. Порой Иннуон подумывал о разводе, но для этого было бы слишком трудно найти повод: брак совершился, достаточно посмотреть на близнецов, чтобы не усомниться в отцовстве, доказать, что Соэнна изменила ему с этим столичным хлыщом - невозможно, раз уж не поймал на месте преступления. Все, что оставалось - завести любовницу из дворянского сословия, и подождать, пока герцогиня сама потребует развода. Денежное возмещение Иннуона не пугало - он мог позволить себе откупиться хоть от десяти жен, но по закону за Соэнной в таком случае оставалось право на равное участие в воспитании детей. Стоит ли за большие деньги покупать себе свободу, если бывшая жена по-прежнему будет действовать на нервы? Он еще не чувствовал в себе готовности к женоубийству, но чем дальше, тем выразительнее поглядывал на узенькое окошко сторожевой башни, в которой его далекие предки заточали надоевших жен. Ах, если бы прекрасная Соэнна была сиротой! Иннуон, привыкший к одиночеству, самодостаточный во всем, впервые в жизни сожалел, что ему не с кем поговорить, поделиться тревожными чувствами, да и просто пожаловаться на несправедливость судьбы. Как он жалел теперь, что поддался гордыне и выдал Ивенну замуж. Немного терпения, один шаг навстречу - и сестра была бы сейчас с ним. Но ничего не изменить - разбитый витраж не склеишь заново. А ведь Ивенна так и не знает, почему Квейг сделал ей предложение. Глупо цепляться за прошлое. Надо приказать освободить ее покои, выкинуть вещи, переделать там все, чтобы и следа не осталось. И тут еще эта книга... Иннуон получил второе письмо от наместницы. Аред с ней, подарит он ей эту драгоценную книгу, только прочитает напоследок, вдруг там что-нибудь интересное, и стоит скопировать текст.
   В библиотеке книги не оказалось, Иннуон вспомнил, что забрал ее в спальню, собираясь полистать на сон грядущий, да так и не собрался. Герцог поднялся наверх, нашел книгу и сел к окну. Дневного света не хватало, чтобы разобрать выцветшие чернила, пришлось зажечь свечи. Первые несколько абзацев дались с трудом - Иннуон успел забыть, когда в последний раз читал на старом наречии. Скорее всего - в детстве, на уроках. Все из древней литературы, что могло привлечь нынешнего читателя, давно уже перевели. Старое наречие оставалось уделом любителей изящной словесности. Дальше стало легче, глаз привык к шрифту, пробудились задремавшие было знания, все слова стали на свои места. На середине текста Иннуон не смог удержаться от восклицания: "Что за ерунда!" - и продолжил читать дальше, теперь уже с большим вниманием. Прочитав, он отложил книгу, и устало потер виски - ну почему, во имя всех богов, этот трактат оказался именно его библиотеке? Стали понятны все "странности" и с визитом секретаря наместницы, и с ее первым письмом. Энриссу интересовала только одна книга - эта. И что теперь делать? Отдать книгу, как она просит, и забыть обо всей истории? Герцог Суэрсен прекрасно понимал, что даже если так и поступить - наместница ни за что не поверит в его плохую память, особенно после того, как он ответил отказом на ее первую просьбу. Что бы он сделал на ее месте? Иннуон не затруднился с ответом: изъять книгу, не поднимая шума, а потом так же тихо убрать подозрительно упрямого герцога. Как только книга окажется у наместницы - она тут же приступит ко второй части плана. Иннуон не станет облегчать ей задачу. Продолжим игру: герцог быстро написал еще один вежливый ответ, в котором предлагал Энриссе прислать своего переписчика в Суэрсен, чтобы сделать копию. Трактат старый, в плохом состоянии, в дороге легко повредить ценный груз. Затем Иннуон вызвал к себе капитана стражи и отдал приказы:
   - Я хочу, чтобы с сегодняшнего дня втрое увеличили число патрулей. Ни молодые лорды, ни герцогиня не должны покидать замок без охраны, даже если едут просто прогуляться. Стражникам запрещается питаться на кухне, варите еду сами, разрешаю освободить для этого кого-нибудь от прочих обязанностей.
   Капитан молча выслушал приказ об утроении патрулей, хотя это и означало, что спать его людям придется в три раза меньше, но лишиться возможности сидеть на теплой кухне, перемигиваться с поварихами и выслушивать последние сплетни? Это никуда не годится, не говоря уже о том, что на кухне накормят куда вкуснее:
   - Это обязательно, ваше сиятельство? Люди будут недовольны.
   - Лучше пусть будут недовольны, чем отравлены.
   Капитан вздохнул, но не стал спорить - герцогу виднее. Спрашивать, в чем дело - не стал тоже, все, что нужно, ему и так скажут. Иннуон продолжал:
   - В обязательном порядке проверяйте все крестьянские подводы, а особенно тщательно - товары из столицы.
   - Искать что-то определенное?
   - Все необычное.
   - И еще одно, - Иннуон нахмурился, этот приказ вызовет у капитана наибольшую неприязнь, - следите за своими людьми. Если заметите что-нибудь странное - например, слишком много денег, или избегает товарищей, или наоборот, стал слишком общителен - немедленно доложите мне.
   Как Иннуон и ожидал, на лице капитана отразилось возмущение - следить за своими солдатами - трудно придумать работу грязнее, уж лучше нужники чистить. Но он понимал, что герцог не станет просто так выслеживать не прикажет, да и не обойтись без этого - что толку усиливать охрану замка, если нельзя положиться на охранников. Но хотел бы он знать, с кем из сильных мира сего герцог поссорился. Он ведь не вторжения ожидает, а пакости исподтишка. Вот ведь времена пошли - нет, чтобы на дуэль вызвать, так за детей приходится бояться! Ну уж, охранять маленьких лордов он самых надежных людей поставит, кому как себе доверяет, племянника своего, к примеру.
   Переговорив с капитаном, Иннуон вызвал к себе управляющего. Молодой человек только недавно сменил своего отца на этой должности, и все еще побаивался своенравного герцога, хотя ничего плохого от него не видел. Вот и сейчас он зашел в комнату с привычно-виноватым выражением лица: что я опять недоглядел? Герцог кивнул молодому человеку:
   - Садитесь, Корман.
   Тот послушно сел и начал, не дожидаясь обвинений:
   - Ваше сиятельство, ну что же я могу сделать, если что ни день - дождь! Зерно отсырело, каждый крестьянин хранит его по-своему, вот и получается, что подать взяли - а зерна - две горсти.
   Добавлять: "Я же вас предупреждал, что так и будет", управляющий благоразумно не стал. Он действительно предлагал изменить обычай, собирать подать только что обмолоченным зерном, с учетом усушки, и засыпать в герцогское хранилище. Но Иннуон решил не менять многовековую традицию, по которой каждый хуторянин знал, когда его черед везти зерно в замок. Герцог только досадливо отмахнулся:
   - Меня не интересует зерно, Корман. Дожди идут каждую осень, и еще никто из обитателей замка не умер от голода. Я хочу, чтобы вы проверили всю прислугу: откуда родом, как давно пришли в замок. Особенно тщательно проверьте наставников молодых лордов и горничных герцогини.
   - Но ваше сиятельство, вы же сами приглашали учителей. Что еще там можно проверить?
   - Те ли они, за кого себя выдают.
   - Если что-то обнаружится - увольнять?
   - Нет, сначала расскажете мне, я решу сам.
   - Я правильно понял, что нужно проверить всю прислугу, от ваших лакеев до поварят на кухне? - Корман на всякий случай переспросил, уж больно странный был приказ. Что за разница, с какого хутора родом судомойка?
   - Всю прислугу, Корман, всю. Без исключений. И не поднимая шума.
   - А стражников?
   - Стражниками займется капитан.
   Управляющий прослужил всего год, и, несмотря на отменную выучку, ему не хватало невозмутимой исполнительности старого служаки-капитана. Он не удержался от вопроса:
   - Ваше сиятельство, вы ищете соглядатая?
   - Я ищу убийцу, Корман.
   Молодой человек побледнел:
   - Кого он убил? Я ничего об этом не знаю, это точно не в замке!
   - Пока что - никого. Поэтому я хочу найти его как можно быстрее. Ступайте.
   Управляющий проглотил остальные вопросы - герцог дал понять, что разговор окончен. Великие боги, убийца в замке! Им же кто угодно оказаться может: мужчина, женщина, даже мальчишка на побегушках! Ищи теперь не знаю кого неведомо где! Задал герцог задачу...
   Остался последний разговор. Герцог бы с удовольствием оставил жену в полном неведении, но он знал, как быстро разлетаются слухи. Уже сегодня вечером Соэнна будет знать, что в замке творится что-то неладное, и обязательно придет к мужу выяснять. Лучше он сам с ней поговорит и скажет ровно столько, сколько сочтет нужным. Стоило бы отправить жену с детьми погостить к ее родителям, но Иннуон хотел подольше поводить наместницу за нос. Никто не путешествует поздней осенью, да еще с маленькими детьми без серьезной надобности. Последнее время супруги виделись только за обеденным столом, и обед проходил в полном молчании. Соэнна удивилась, когда, встав из-за стола, Иннуон предложил ей пройти к нему в кабинет. Прожив в замке почти семь лет она ни разу не была там, да и не стремилась. Войдя в комнату, Соэнна быстро огляделась по сторонам. Странно - ни одного витража! По всему замку они, даже просто в коридорах, а в герцогском кабинете - ни одного, хотя центральное окно по форме как раз подходит. Иннуон усадил супругу в кресло:
   - Соэнна, я хочу, чтобы вы знали - у нас неприятности.
   Герцогиня недоуменно посмотрела на мужа: это что же такое случилось, что ее ставят в известность, да еще с такими церемониями? Иннуон с самого начала их супружества оградил Соэнну от всех дел. Он правил герцогством, а за замком следил управляющий, у герцогини даже ключей не было. Соэнна была хозяйкой только в своих покоях. Она могла приказать приготовить на обед оленину вместо говядины, но за пряностями кухарка должна была идти к управляющему, а не к герцогине. Соэнна особенно не стремилась менять положение дел: младшая дочь в семье, она и сейчас не хотела ответственности. Слишком уж большое у герцогов Суэрсен было хозяйство, попробуй за всем уследи.
   - Что произошло?
   Иннуон усмехнулся про себя, хотя положение дел не располагало к веселью. Он не хотел рассказывать Соэнне все, как есть - если она действительно не будет знать про книгу, возможно, наместница и поверит в ее неосведомленность. Но Соэнна должна испугаться достаточно, чтобы быть крайне осторожной, и при этом не наделать глупостей. Кроме того, он давно искал случая поквитаться за столичного щеголя. Соэнна знает, что виновата, и от страха поверит в любую, даже самую невероятную ложь:
   - Вы ведь помните нашего недавнего гостя, господина Пасуаша?
   - Секретаря ее величества? Да, помню, - Соэнна умело придала голосу безразличную вежливость.
   - Весьма искушенный кавалер, не так ли? Столичный лоск, безукоризненные манеры. Неудивительно, что ваша супружеская верность не устояла.
   - Да как вы смеете! - Соэнна знала, что мужу все известно, но не собиралась уступать: нет доказательств - нет измены.
   - Смею, вы погубили нас всех своей неразборчивостью! К счастью, у меня остались друзья в столице, они предупредили меня.
   - Я не понимаю!
   - Сейчас поймете, - мрачно пообещал герцог, - любезный господин Пасуаш - фаворит наместницы. А ее величество не любит делиться.
   - Но ведь она же супруга короля!
   - А вы - моя. И что это меняет?
   Соэнна опустила голову:
   - Что теперь будет?
   - Не знаю. Наместницы традиционно недолюбливают род Аэллин, а вы сделали все возможное, чтобы напомнить Энриссе об этой традиции.
   - Но как она узнала?
   - Спросите об этом вашего кавалера. Понятия не имею как. Меня больше интересует, что она предпримет.
   - Но ей же не в чем обвинить вас!
   - Разумеется. Поэтому я хочу, чтобы вы соблюдали крайнюю осторожность. Никаких прогулок за пределы замка, даже по коридорам ходить с кем-нибудь из прислуги. Не выходите из своих покоев после темноты, и проверяйте лестницы - вдруг слуга случайно разлил масло. Я приставил к вам охрану - придется потерпеть.
   Соэнна, все еще не поднимая головы, тихо сказала:
   - Почему вы так заботитесь обо мне, после всего, что было?
   - Не стройте иллюзий, дорогая, - с удовольствием ответил Иннуон, - я просто не желаю, чтобы наместница решала, когда мне овдоветь. Возвращайтесь к себе, сударыня, у вас будет достаточно времени поразмыслить, как далеко могут завести порывы страсти.
   Соэнна ушла, Иннуон устало вытянулся в кресле: если кто-нибудь узнает об этом разговоре - изгнание герцогу Суэрсен обеспечено на законных основаниях. Клевета на наместницу - серьезное преступление. Но, Аред их всех побери, оно того стоило. Наступают тяжелые времена, ему не помешает иметь про запас несколько приятных воспоминаний, а что может быть приятнее испуганного раскаянья во взгляде собственной жены?

XV

   В канун старого года в королевском дворце устраивали праздник для детей. Считалось, что чем раньше наместница познакомится со своими подрастающими вассалами - тем лучше. Все было как на настоящем взрослом балу: нарядные девочки в розовых платьях, мальчики в блестящих туфлях с серебряными пряжками, музыканты и разноцветное мороженое. Родителей на бал не допускали, дети приходили с наставниками, и под их бдительными взглядами старались вести себя по-взрослому, но радостное возбуждение то и дело прорывалось наружу. Наместница выходила в зал ближе к концу праздника, перед тем, как лакеи начинали разносить фруктовый пунш. Ей представляли детей, девочки ныряли в глубокие реверансы, преисполненные осознания собственной важности мальчики преклоняли колено. Наместница раздавала подарки, некоторое время наблюдала, сидя в кресле, как фрейлины устраивают игры для детей, и уходила, скрывая за положенной этикетом улыбкой головную боль. Несмотря на дворянское происхождение и светское воспитание, галдели дети немилосердно. Энрисса искренне сочувствовала их родителям - ей-то эту муку выдерживать два часа в год, а им - ежедневно. Неудивительно, что они так торопятся сдать отпрысков на руки прислуге.
   Но в этом году все было иначе. К своему удивлению, Энрисса вовсе не торопилась уходить. Детские игры перестали казаться бессмысленной суетой, а раздражающий шум разбился на отдельные звонкие голоса. Наместница смотрела, как огромный красно-синий мяч летает по залу, сбивая с ног нерасторопных, как малыши водят хоровод вокруг фруктовой пирамиды в центре зала, как стайка девочек медленно поедает мороженое, растягивая удовольствие, как высокий мальчик лет двенадцати в голубом атласном костюме гордо отставляет в сторону чашу с фруктовым пуншем и хвастается младшим товарищам, что дома давно уже пьет настоящий, взрослый огненный пунш. Она оставалась до самого конца праздника, когда натанцевавшихся и набегавшихся за день детей развезли по домам, и не чувствовала привычной головной боли - наоборот, на душе было удивительно спокойно. Выходя из опустевшего зала, она остановилась на полпути, вернулась, подняла мяч и подкинула его вверх. Как странно... она никогда не играла в мяч, когда была маленькой, постоянные занятия не оставляли времени на глупые игры. Пожалуй, именно поэтому она не выносит детский смех - это простая зависть. Никто из этих девочек не станет наместницей, но зато они могут играть в мяч и куклы. Мяч упал прямо ей в руки, Энрисса положила его на кресло - глупо пытаться в тридцать лет обрести то, что недодали в детстве.
   Этим вечером она ждала Ванра с особым нетерпением. Он наверняка поймет ее, несмотря на опасность, ведь годы проходят, и скоро будет слишком поздно, наместница ведь не может обратиться за помощью к белым ведьмам. Ванр, как назло, запоздал, когда потайная дверь, наконец, открылась, уже перевалило за полночь. Он устало плюхнул на стол толстую папку с бумагами, наклонился к сидящей в кресле наместнице, поцеловал.
   - Устали? - сочувственно спросила Энрисса.
   Ванр опустился во второе кресло:
   - А может, все-таки, обвинить его в государственной измене? - Жалобно простонал он.
   - Увы, для государственной измены министр Альвон слишком глуп. Потерпите, осталось всего полгода, и я отправлю его в почетную отставку.
   Ванр тяжело вздохнул: конечно, наместнице ведь не приходится править доклады слабоумного старика. Энрисса хотела дождаться, пока тому исполнится восемьдесят, и, поздравив с юбилеем, быстро отправить на покой. Ванр понимал политическую мудрость подобного решения, но сомневался, что протянет оставшиеся полгода.
   Наместница улыбнулась, увидев выражение его лица:
   - Вам вовсе не обязательно делать все это самому.
   - Но это ведомство внешнего наблюдения.
   - Ну и что? Ваш помощник достаточно компетентен, а все важное все равно в докладах заместителя министра. То, что вы правите, годится только для архивов.
   Ванр снова вздохнул, все это он знал и сам, но предпочитал как можно меньше полагаться на помощника, даже в мелочах. Он помнил, что именно этот молодой человек заменял его, пока Ванр ездил по библиотекам, а секретарь наместницы хотел оставаться незаменимым. Но Энрисса права, его помощник вполне может выправить эти доклады, заодно у него не останется времени ни на что другое:
   - Пожалуй, я так и сделаю.
   Энрисса надолго замолчала, тишину нарушало только потрескивание дров в камине, потом неуверенно начала:
   - Ванр, я была сегодня на детском празднике.
   - Голова болит? Я сейчас согрею вина.
   - Нет, не надо, все хорошо. Я просто подумала... мы ведь уже семь лет вместе. Ванр, мне тридцать три года.
   - Не знал бы - никогда не подумал, - но в голосе чиновника прорезалась едва уловимая тревога. Ему не нравился этот разговор, какая женщина будет по доброй воле напоминать любовнику о своем возрасте? Если, конечно, она не моложе его на двадцать лет.
   - Я подумала, что это нечестно по отношению к вам.
   - Я вполне доволен своей судьбой, Энрисса, - серьезно возразил он, - я ведь люблю вас.
   - Я знаю, но разве вы не хотите сына?
   - Я не хочу ребенка ни от кого, кроме вас, - горячо заверил он наместницу и, сказав эти слова, понял, что захлопнул дверцу мышеловки. - Энрисса, вы не можете даже думать об этом! Это невозможно!
   - Неправда! У троих наместниц были дети! Тайра Милосердная удочерила собственную дочь!
   - За Тайру правил старший брат, кому какое дело было до ее детей? А вам не простят! Кроме того, Тайра просидела на троне всего три года!
   - Я понимаю, что не смогу оставить ребенка, но ведь можно отдать его на воспитание, а потом взять ко двору! Да просто знать, что твоя кровь течет в ком-то - разве этого мало?
   - Мало, если за это нужно заплатить жизнью!
   - А сколько женщин умирает родами? Они ведь тоже рискуют!
   Ванр чуть было не ответил: "Они рискуют только своей жизнью", - но сумел вовремя сдержаться, у него оставался единственный шанс - убедить наместницу, что его волнует только ее безопасность, а о себе Ванр и не думает:
   - Они - не наместницы, Энрисса, эта треклятая статуя действительно зачарована!
   - Ритуал ни разу не проводили!
   - А вот теперь - проведут. Вы даже не успеете выносить этого ребенка, вас казнят раньше!
   -Не казнят, - в голосе наместницы прозвучала непоколебимая уверенность, но Ванр достаточно хорошо знал Энриссу, чтобы различить под этой маской страх. Он подошел к ней, стал за спинкой кресла, обнял ее за шею:
   - Энрисса, семь лет - это очень мало. Я не хочу потерять вас так скоро. Не надо рисковать всем ради ребенка, которого даже нельзя будет оставить при себе.
   Наместница вздохнула и накрыла его ладонь своей ладонью - она уже приняла решение, и все ласковые слова в мире не смогли бы переубедить ее. Но Энрисса с трудом скрывала разочарование - в комнате пахло страхом, она слышала его в словах Ванра, видела в его взгляде. Она хотела верить, что Ванр боится за нее, нет, что за ерунда, она верила, что это так, она не сомневалась! Но червячок сомнения уже начал точить дырку в лакомом кусочке ее сознания. Она наклонилась и задула свечу. Время покажет, насколько сильна любовь Ванра Пасуаша.

XVI

   Саломэ сидела за столом и размазывала по тарелке красный от малинового варенья творог. Творог она терпеть не могла, потому обычно старалась проглотить ненавистное кушанье как можно скорее и убежать во двор, но сегодня девочка растягивала завтрак, никак не решаясь заговорить с матерью о том, что беспокоило ее вот уже третий день. Творога в тарелке от размазывания становилось только больше, Эрна сидела за столом напротив дочери и не собиралась никуда уходить, пока та не очистит тарелку, и девочка решилась:
   - Мама, а если я незаконная, я смогу стать наместницей?
   Эрна выронила ложку:
   - Что за вопросы? Какая разница, законная ты или нет, у нас уже есть наместница, и она проживет еще много лет.
   - А я?
   - А ты выйдешь замуж, - уверено ответила дочери Эрна, хотя на самом деле вовсе не испытывала этой уверенности.
   - А наместницей никак не получится? - настойчиво продолжала выспрашивать девочка.
   - Наместницей - никак, - твердо сказала Эрна, желая закончить неприятный разговор.
   Но Саломэ никак не могла угомониться:
   - А король может врать?
   - Что? Великие боги, вопросы у тебя сегодня! Откуда я знаю, может ли врать король? Он же статуя! Наверное, не может, королю не положено врать, то есть, лгать.
   - Значит, я буду наместницей! Он сам мне сказал.
   - Кто сказал? - Эрна начала терять терпение.
   - Король. Он пришел ко мне и сказал, что выбрал меня, и я буду наместницей. А когда я стану большая, он вернется на самом деле и женится на мне, и у нас будет сын. А дочки не будет, потому что на трон должен сесть мальчик.
   - А что нужно быстро завтракать он тебе не говорил?
   - Неа, а нужно? Наверно нужно, я тогда быстрее вырасту, - и девочка мужественно проглотила полную ложку творога.
   Эрна проглотила возражение: пусть пока что верит в свои выдумки. Оно только на пользу, вон, как быстро тарелка опустела. Надо же, король к ней пришел! Ничего, повзрослеет, поймет, что наместницей ей не быть, да и не сама не захочет, когда встретит парня по нраву.
   Эрна ошиблась - время шло, зима сменилась весной, а Саломэ и не думала забывать про свое великое предназначение. Доходило и до слез - Саломэ хотела носить только белое, так, словно она уже была наместницей, Эрна не позволяла. Саломэ часами расспрашивала отца о статуе короля - правда ли, что она может разговаривать и закрывать глаза, и о королевском дворце, ведь ей предстоит быть там королевой. Ланлосс пытался объяснить Саломэ, что быть наместницей - не самое приятное занятие в мире, но все его доводы разбивались о каменную стену детской уверенности: "Я только сначала буду наместницей, а потом - королевой, как Саломэ Первая, только наоборот". Генерал уже жалел, что дал дочери это имя: из тридцати двух наместниц короля Элиана двенадцать звались "Саломэ", но это же не значит, что каждая Саломэ обязательно должна стать наместницей! А их дочь и вовсе незаконнорожденная. И каждый раз, когда девочка начинала рассказывать об ожидающей ее короне, Ланлосс тяжело вздыхал - фантазии фантазиями, но он и в самом деле не знал, что ждет Саломэ в будущем. Не хотелось бы, чтобы девочка разделила обычную судьбу незаконных дворянских дочерей - замуж за первого встречного, согласного взять, а если такого не найдется - в обитель. Эрна молчала, но он знал, что и она тревожится о судьбе дочери. Теперь Ланлосс понимал, почему она отказалась заводить еще детей. Если бы только можно было найти способ узаконить девочку!.. Иногда он чувствовал, что готов забыть и о долге, и о вассальной клятве - что ему, простолюдину, до пресловутой дворянской чести. Забрал бы Эрну, Саломэ и сына Резиалии - не оставлять же мальчика ненавидящей всех и вся матери - и уехал в Кавдн, или Ландию, а то и к варварам... Но всякий раз его останавливало воспоминание о давешнем разговоре в кабинете наместницы: она снова доверилась ему, как тогда, сразу после вступления на трон. Он не подвел ее в первый раз - война закончилась победой, не подведет и сейчас. Ланлосс понимал, что спокойствие и относительное благополучие в Инхоре - явление временное. Стоит ослабить вожжи - и все пойдет по-старому. Только страх перед графом удерживал дворян в рамках закона, а о крестьянах и вовсе говорить нечего, будут подчиняться тому, у кого дубина больше. Вековую привычку к покорности за семь лет из крови не вымоешь. Нет, он никогда не удирал с поля боя, ни солдатом, ни генералом, не убежит и сейчас, будучи графом.
   А Саломэ удивлялась про себя, как это папа и мама могут не понимать таких простых вещей: она обязательно будет королевой, раз король обещал. Ведь он приходит с ней, рассказывает истории, водит ее гулять. Она его просила придти к маме с папой тоже, чтобы они ей поверили, но король сказал, что может говорить только с Саломэ, потому что она - избранная, а остальные его не увидят, он ведь еще не вернулся по-настоящему. Ах, как девочка теперь мечтала поскорее вырасти! Ее, правда, немного смущало, что станет с нынешней наместницей, но король знает, что делать. А пока что она старалась быть хорошей девочкой: ведь всем известно, что послушные дети быстрее растут, а те, кто капризничают - навсегда остаются маленькими. Она все еще жалела, что мама не разрешила носить белое, но, поговорив с королем, согласилась подождать. Зато она рисовала себя в белых платьях, а рядом с нею всегда был Он. Получалось, правда, не очень похоже, но девочка не оставляла попыток.

XVII

   В Квэ-Эро снова пришла быстротечная весна. В розарии распустились ранние розы: обжигающе-красные, тревожно-багряные, перламутрово-розовые, искристо-белые, песочные, желтые - словно моточки разноцветных ниток в корзинке вышивальщицы. Воздух с каждым днем все гуще пропитывался пряным ароматом расцветающих бутонов, море жадно пило солнечное тепло, а насытившись - расстилало на волнах золотистые дорожки. Весной Ивенна часто вспоминала, как Квейг рассказывал ей в пещере про свои земли. Тогда его слова казались красивой сказкой, теперь эта сказка обратилась в повседневность, и только весной, когда между зимними дождями и летней жарой вклинивалось несколько недель опьяняющей свежести, возвращалось волшебство. Она успела привыкнуть и к виноградным гроздьям, залезающим в окна, и к огромным бабочкам, к грозно щелкающим клешнями крабам и падающим звездам, но переливающаяся красками весна каждый год настигала ее внезапно, сладко кружила голову. Наверное, для ее детей таким же чудом покажется снег, если они когда-нибудь его увидят. А еще весной просыпались после зимней спячки корабли. Зимой тоже плавали - теплое южное море не замерзало, но те капитаны, что обычно возили грузы в северные провинции, предпочитали провести зиму со своими семьями. Вот и стояли их корабли всю зиму на приколе, с голыми мачтами. Матросы просаживали летние заработки в кабаках и веселых домах, Ивенна только удивлялась, как при таком раскладе удавалось обходиться без смертоубийств. Спасало местное добродушие - драка неизменно заканчивалась совместным возлиянием, и никто не держал друг на друга зла, помахали кулаками - и ладно, на то и мужчины. Да что мужчины, даже женщины в этом благодатном краю, хоть и не лезли за словом в кошелку, долго обиды не помнили, в отличие от сдержанных северянок. А на верфи красовались царственные силуэты парусников, растущие с каждым днем. Квейг переселился в порт, домой возвращался раз в несколько дней - проведать сыновей. Его одежда пропиталась солью, а взгляд расплескивал синеву весеннего моря. Все его мысли были там, на верфях, где самые лучшие мастера заканчивали возводить невиданные раньше корабли. Огромные, с высокими мачтами и крутыми боками-бедрами, о которые призывно бились волны, свежие доски еще не успели потемнеть и пахли смолой, паруса крыльями альбатроса хлопали на ветру. На верфях толпились моряки: обсуждали, спорили, завидовали, ругали. Кто-то говорил, что герцог пустой забавой занялся - на таких огромных кораблях плавать себе дороже, другие восхищались изящными линиями и с восторгом объясняли, сколько товаров сможет перевезти такой красавец за одно лишь плаванье.
   День спуска на воду стал праздником: в порту собралось все население города, моряки, жители окрестных деревень, пришли даже эльфы, обычно державшиеся в отдалении от шумных людских сборищ. Квейг, звенящим от восторженного напряжения голосом, нарек имена всем трем кораблям, затем их спустили на воду, жрец Навио, бога пространства и покровителя путешественников, прочитал молитву, на кораблях подняли медово-желтые флаги, положенные по обычаю для первого плаванья, чтобы Навио, увидев свои цвета, явил милость путникам. Капитаны первый раз отдали приказы, и якорные цепи неторопливо поползли вверх. Три корабля, подставив залитые солнцем паруса ветру, медленно отдалялись от причала. Квейг, затаив дыхание, смотрел им вслед, торопливые удары сердца гулко отдавались в ушах. О, как бы он хотел быть сейчас там, у штурвала одного из этих кораблей! Но герцог знал - если он хотя бы раз выйдет на новой каравелле в море, то уже не сможет сдержаться, и, забыв обо всем, отправится в путешествие. Лучше бежать от соблазна, он давно уже не мальчишка. И все же, Ивенна права - за право уплыть с ними он отдал бы душу, да вот беда, некому было продать столь деликатный товар. Аред вот уже пять тысяч лет как в огненной ловушке солнца, а больше никто из небожителей не проявлял интереса к "задушевным" сделкам. Каравеллы уходили все дальше и дальше, скоро пропали из виду, народ начал расходиться. Корабли должны были провести в море несколько недель, чтобы проверить, все ли в порядке, готовы ли они к многомесячному плаванью, а потом, после возвращения, еще две недели на загрузку, и капитан Трис уведет маленькую флотилию, а он, Квейг, останется ждать на берегу. Как же он ненавидел ожидание! Хорошо еще, никто, кроме Ивенны и непосредственных участников затеи, не подозревает о безумных планах герцога. Квейг понимал - узнай Тейвор о его затее, и каравеллы прикуют в порту, а если станет известно о компасах, внесенных в перечень запрещенных механизмов еще сто лет назад... Вот когда корабли уйдут, он выдержит любую бурю, дым в трубу назад не загонишь, а пока что нужно молчать и ждать.
   А месяц спустя, когда весенняя свежесть уже уступила место летнему жару, капитан Трис в последний раз перед отплытием разговаривал с герцогом:
   - Может, все-таки с нами, м'лорд?
   - Нет, Трис, не могу, - Квейг сумел ответить сразу же, без мучительной запинки. Он склонился над картой, еще раз проверяя примерный маршрут флотилии. - Не могу, - повторил он.
   Капитан тоже наклонился к карте - путь до Лунных Островов был известен, хотя корабли империи не плавали туда вот уже двести лет:
   - Надеюсь, полуэльфы будут любезнее своих родичей.
   Квейг хмыкнул:
   - Это последняя известная точка на наших картах, вам будет нужна вода и провиант. Раньше они были гостеприимны, что сейчас - одни боги знают. Но больше там воды взять негде.
   Все это они обсуждали уже десятки раз, прокладывая путь. Эльфы с давних времен недолюбливали море, они редко плавали, предпочитали путешествовать с сухопутными караванами. Полуэльфы, населявшие Лунные Острова, сохранили это недоверие к морским волнам, их хватило на одно плаванье, но с тех самых пор они безвылазно сидели на своих островах, ни с кем не торгуя и не появляясь на материке. Однако случайно заплывших путешественников они встречали с миром. Ни Трис, ни Квейг не бывали на Лунных Островах, но надеялись, что нрав гостеприимных хозяев не изменился.
   - Да, последняя. А оттуда - по вашей карте, пока не уткнемся носом в берег.
   Герцог улыбнулся - "пока", а не "если". За эту непоколебимую уверенность в успехе он и выбрал капитана Триса для своей затеи. Если кто и доведет корабли до неведомых земель - то это он.
   - Привезете мне пару горстей того берега, капитан.
   Трис ухмыльнулся:
   - Сколько влезет в трюм, все будет ваше. Оно вообще все будет ваше, м'лорд - и земля, и все, что в ней.
   Квейг пожал плечами:
   - Рога неубитого оленя.
   По закону подданный империи, основывающий поселение на свободных землях, получал эти земли в наследственное владение, при условии, что объявлял их собственностью короны. Об этом Квейг и не думал - ему вполне хватало Квэ-Эро, но, согласно букве закона, все, что откроет капитан Трис в этом путешествии, будет принадлежать герцогу Квэ-Эро. Ну что ж, в случае успеха он преподнесет наместнице воистину королевский подарок.

***

   Наместница не привыкла, чтобы дверь ее кабинета открывали с размаху, даже не постучав. Она вообще не привыкла, чтобы в ее кабинет входили без доклада. Вне всякого сомнения, граф Тейвор был осведомлен об этой особенности, но счел для себя возможным пренебречь правилами. Энрисса глубоко вздохнула и заставила себя сдержаться, отметив, что надо будет сегодня же выставить охрану перед дверью кабинета, раз уж господин военачальник решил, что правила существуют для простых смертных.
   - Ваше величество, - выкрикнул он еще с порога, - это государственная измена!
   - Врываться в мой кабинет? - Переспросила наместница, - Вы слишком самокритичны, это всего лишь невоспитанность.
   - Да нет же! Я о кораблях!
   - Каких кораблях? - В голосе наместницы появились заинтересованные нотки.
   - Каравеллы, ваше величество! Три парусника!
   - Парусники? А что с ними случилось? Вы же строили галеры. Ах да, припоминаю, три парусника по каким-то новым чертежам. Но их, кажется, строил герцог Квэ-Эро?
   - На средства военного ведомства!
   - И в чем тут государственная измена?
   - Корабли уплыли!
   - Куда?
   - В никуда! - В отчаянии выкрикнул военачальник. - Герцог отправил эти корабли на поиски новых земель! Я только сегодня получил сообщение, они отплыли месяц назад, теперь уже их и не вернуть!
   - Если я вас правильно поняла, вы обвиняете герцога Квэ-Эро в государственной измене?
   - Он украл корабли!
   - Он их перепродал врагам империи?
   - Нет, но...
   - Или использует их для пиратства?
   - Нет, но ваше величество, эти корабли...
   - То есть, все преступление герцога состоит в том, что он использовал эти ваши каравеллы не так, как вы планировали. Кстати, что вы собирались с ними делать?
   Тейвор заметно смутился. Соглашаясь на постройку больших парусников, он планировал вооружить их своими новыми бомбардами, корабль с таким вооружением был бы непобедим в морском бою. Но после позорного провала испытаний и запрета наместницы на дальнейшие опыты, всякая нужда в каравеллах пропала. Тейвор собирался разобрать только что достроенные корабли и использовать материалы для постройки еще нескольких галер, но медлил, понимая, что Квейг найдет способ свернуть ему шею. Но не рассказывать же все это наместнице:
   - Видите ли, ваше величество, это совершенно новый тип кораблей и, сказать начистоту, мы еще не решили, как именно их использовать в военных целях.
   - Замечательно. Теперь у вас достаточно времени, чтобы решить.
   - Но ведь они могут не вернуться!
   - Тогда герцог Квэ-Эро возместит казне все убытки.
   - Он не имел права!
   - Полностью с вами согласна. Но не вижу в его действиях злого умысла, или вреда империи. Ступайте, Тейвор, и в следующий раз дайте себе труд постучать в дверь.
   Когда Тейвор ушел, Энрисса с улыбкой откинулась на спинку кресла: как же это по-мальчишески - взял и увел корабли прямо из-под носа! Нет, наместница никак не могла одобрить подобное поведение, и герцог Квэ-Эро получит письмо с выражением королевского неодобрения, но улыбка сама собой растягивала губы Энриссы. Пусть это неправильно с государственной точки зрения, но она от всей души пожелала успеха путешественникам. Ей тоже всегда хотелось узнать, что там, на краю света.

XVIII

   Теперь Соэнна с трудом могла поверить, что когда-то жизнь в замке казалась ей упорядоченной и безнадежно тоскливой, а дни - похожими друг на друга как лица ее сыновей. Ныне каждый день превратился в бесценный подарок богов. Только теперь она осознала, как обедняла свою жизнь, замкнувшись в безразличии. Мелочи, вроде сладкого снега на десерт, или новая вышивка на фартуке горничной... будничная повседневность существовала в другом мире, не соприкасающимся с размеренным существованием герцогини. Теперь же она жадно впитывала в себя все оттенки цвета и звука, сплетни кухарок и солдатские байки, птичье пенье и комариный звон. Жизнь превратилась в ограненный драгоценный камень, каждый день поворачивающийся новой гранью. Дни и ночи молодой герцогини заполнил тягучий, неуемный страх, и он заставлял ее столь остро чувствовать жизнь. Спроси ее кто-нибудь, чего она страшится - Соэнна не смогла бы ответить. Гнев наместницы пугал ее, но этот страх был осознанным, от него защищали стражники и высокие стены замка, горы и сторожевые башни, законы и традиции. С этим страхом можно было жить дальше. Нечто другое, поднимающееся из самых глубин души томило молодую женщину, вызывало смутное беспокойство, а напряженная обстановка в замке и сжатые в прямую линию губы Иннуона лишь усугубляли ощущение неминуемой беды. Она не знала что случится, когда и как, но последние полгода жила с твердой уверенностью, что приближается развязка. Ее больше не удивляли ночные кошмары Элло, вспышки раздражения у герцога, плохие предзнаменования, дождем пролившиеся на головы прислуги - все неизбежно и закономерно предсказывало конец. И Соэнна спешила насладиться жизнью, впитать в себя теплые летние дни, детские голоса и смех, сковать из этих мелочей защитную броню, способную противостоять страху, способную защитить ее и детей. А мальчики росли - скоро вместо деревянных мечей они возьмут пусть еще тупые, но железные, а потом дело дойдет и до настоящего оружия. В пятый день рождения близнецам впервые разрешили сеть за один стол со взрослыми, без няниного присмотра, и даже по вечно мрачному лицу Иннуона пробежала улыбка, когда он увидел, как сконфуженный Леар прижимает кусок мяса ко дну тарелки вилкой, неловко зажатой в левой руке,. В такие минуты страх отступал в самые далекие уголки души, и Соэнна могла дышать полной грудью. Но как же редко это случалось... А тем временем снова заканчивалось короткое северное лето, и молодая женщина с ужасом ожидала наступления осени, когда холодный ветер будет заунывно подпевать вечному дождю.
   В этом году Иннуон не хотел отправляться на праздник урожая. Аред с ней, традицией, он чувствовал себя спокойно только за стенами замка, но не мог позволить, чтобы разнесся слух, будто герцог Суэрсен до того напугался, что из дому носу не кажет. А вот Элло на этот раз точно останется дома - хватит с него прошлогоднего купания. Иннуон отдавал должное изобретательности своего наследника - тот никогда не повторял дважды одну и ту же шалость. Соэнна, как всегда, осталась недовольна его решением. На эту женщину невозможно угодить! В прошлом году она чуть ли не под копыта лошади кидалась, чтобы оставить детей дома, а на этот раз встала на дыбы, когда услышала, что ее любимец останется сидеть дома, а Леар поедет на праздник. Иннуон насмешливо хмыкнул: в любой другой семье это могло бы привести к большим неприятностям в будущем. Если один брат получает то, чего лишен второй - жди беды. В любой другой семье, но только не в роду Аэллин. Что бы родители ни делали, узы близнецов им не разорвать. Элло будет сердиться на отца, дуться на мать, кричать на слуг, но никогда не затаит обиду на брата.

***

   Щеки молоденькой служанки раскраснелись - то ли от жара в очаге деревенского трактира, то ли от вина, то ли от проникновенного взгляда ее кавалера. Нет, не зря она жертвовала сном и бегала в деревню на свидания! Ну кто еще может похвастаться эльфийским ухажером? Было от чего задрать нос перед подругами. Эльфы испокон веку жили в Суэрсене, так же, как и крестьяне-люди, пахали землю, пасли коров, сбивали сметану в масло. За долгие годы почти исчезли различия между двумя народами - шили одежду из той же самой домотканой шерсти, отвозили урожай на те же самые ярмарки и гуляли в одних и тех же трактирах. Праздник урожая только справляли по отдельности, да и то, что тут, что там - плясали да костры жгли. Во всем были схожи эльфы и люди, жившие на землях рода Аэллин, и только одного обычая придерживались свято - женились среди своих. Старейшины строго следили за соблюдением обычая. В других землях порой рождались полуэльфы, но в Суэрсене даже старожилы не могли припомнить ничего подобного. Знала об этом Вилла, как не знать - родилась и выросла в этой деревне, но как тут устоять, когда он на нее так смотрит, а глаза словно из серебра отлиты, а руки у него теплые-претеплые, а губы... ничего слаще она в жизни не пробовала. Были у нее ухажеры, как не быть - девчонка симпатичная, курносая, правда, ну да ее это не портило, но разве можно сравнивать! Вот и бегала Вилла в деревню каждый вечер: сядут в уголке, выпьют вина, целуются-милуются, а потом она ему все про жизнь свою рассказывает. Он не чета другим, слушает внимательно, не то, что деревенские - тем бы только потискать, да на сеновал затащить.

***

   Эльнир стоял перед Старейшими и остро ощущал свою вину, так остро, словно действительно был в чем-то виноват. Старейшие специально покинули Филест и приехали сюда, за сотни миль от Зачарованного Леса, чтобы исполнить волю короля, и его, Эльнира, одного из младших в роду Силенвэ, из дома Звезды, избрали помогать им. Такое доверие, а ведь он даже не из правящего дома Солнца, и родился всего лишь двадцать весен назад. Эльнир старался - он нарушил обычаи своего народа, пускай и с ведома Старейших, но глухое чувство раскаянья грызло его не переставая, не говоря уже о том, как противно ему было прикасаться к этой девушке. Она была такая... человеческая. Но так было нужно, чтобы исполнить волю короля, и он делал, что должен. И, несмотря на это, сегодня вечером, за день до свершения, он принес Старейшим плохую весть. Сердце юноши сжималось от боли и вины, он ждал, пока Старейшие позволят ему говорить. Сребровласый эльф в малиновом плаще кивнул Эльниру:
   - Мы слушаем тебя, Эльнир из рода Силенвэ.
   - Я принес плохие вести, Мудрые, - юноша склонил голову, - старший сын герцога не будет на празднике.
   - Почему?
   - Так решил его отец. Мальчик плохо вел себя в прошлый раз.
   Старейшины молча переглянулись - подходящее объяснение для служанок, но вряд ли герцог действительно ждал целый год, чтобы наказать сына за шалость. Скорее всего, он опасается чего-то, и решил не рисковать наследником. Порой люди проявляют странный дар предвиденья, неведомый даже эльфам. Но отправится ли мальчик на праздник, или останется дома - все уже решено. Завтра ночью Тварь умрет, и ни один герцог в мире не предотвратит эту смерть. Но это будет завтра, а сегодня истекло время Эльнира. Менельдин с сожалением посмотрел на склонившего голову юношу, стоящего перед старейшинами. Как жаль, что сегодня ему предстоит вернуться к Творцу. Но совет принял решение - никто не должен знать. Потому и выбрали для этого сына дома Звезды, солнечная кровь слишком драгоценна, чтобы жертвовать ею даже во имя великих целей. Он обратился к ожидающему юноше:
   - Ты принес хорошую весть, Эльнир. Совет благодарит тебя, - он подошел к молодому эльфу вплотную, взял его за подбородок и впился взглядом в его глаза, серебристые, как звезды безоблачной морозной ночью. - Сейчас ты отправишься домой, Эльнир, и ляжешь спать. Ты устал, и должен отдохнуть.
   Юноша хотел было возразить, что совсем не устал, и готов и дальше служить Совету, но внезапно ощутил слабость во всем теле, такую сильную, что даже покачнулся, а Старейший продолжал:
   - Ты ляжешь и уснешь, и будешь спать, спать, спать. Ты устал и не захочешь просыпаться. А теперь ступай, - Менельдин коснулся лба юноши, словно благословляя.
   Эльнир, заметно пошатываясь, с трудом влез в седло. Усталость захватила его, он забыл и о Совете, и о воле короля, и о противных влажных руках той служанки из замка... как же ее звали... впрочем, это неважно. Важно было только одно - доехать до дома и поскорее уснуть.
   Старейшие смотрели ему вслед, Менельдин сцепил пальцы в замок... Нужно было восстановить силы - предстояла тяжелая ночь. Ночь древнего колдовства, ночь забытой песни, ночь возмездия. Тварь не спрячется за стенами замка, не скроется в лабиринтах сна, не ускользнет из расставленной сети. И что с того, что Тварь пребывает в облике пятилетнего ребенка? Проклятый не должен вернуться в мощи своей, и если ради этого приходится убивать детей своего народа, то что значит кровь одного маленького человечка? Разве не предотвратит эта кровь гибель тысяч и тысяч?

XIX

   Элло по привычке сидел на подоконнике в детской, поджав ноги, и погрузившись в раздумья. Раньше он не мог забраться так высоко сам, без помощи брата или придвинутого к окну стула, зато, оказавшись у цели, мог растянуться на подоконнике в свое удовольствие. Не так давно он обнаружил, что если подтянуться на руках, он вполне может справиться самостоятельно, но приходится поджимать под себя ноги. Подоконник каким-то волшебным образом стал меньше, чем был. Элло понимал, что на самом деле это он вырос, и именно об этом мальчик и размышлял, оставшись в одиночестве. Как и всякий мальчишка, он хотел поскорее вырасти. Мир взрослых казался невероятно притягательным: они ложились спать поздно ночью, пили холодное вино вместо теплого молока, ездили верхом на больших конях и дрались настоящими мечами. Да, и отец, и наставники постоянно говорили, что быть взрослым - большая ответственность, что взрослые редко поступают так, как им хочется, что им нужно много знать и еще больше уметь, но Элло пропускал мимо ушей все, что ему не нравилось. И вот теперь, неудобно скрючившись на любимом подоконнике, он впервые признал, что взросление действительно приносит с собой не только приятные изменения. И ведь это только начало... Мальчик вспомнил недовольный голос отца, отчитывающего его за очередную шалость: будущий герцог должен вести себя достойно. Элло всегда считал, что быть взрослым - хорошо, а быть герцогом - еще лучше. Все в замке слушались его отца. Герцогу принадлежали все красивые вещи в замке и сам замок, и деревня внизу, и горы, и река, и озеро, все вокруг. Элло тяжело вздохнул, опять-таки, впервые задумавшись над тем, что на самом деле означали все эти высокопарные высказывания о долге, чести рода, обязанностях. Может, стоит предложить отцу, когда тот вернется, чтобы герцогом был Леар, а не Элло? Леар - умный, прочитал много книжек, и ведет себя хорошо, почти всегда. Ну, пока Элло чего-нибудь не придумает. Чем больше мальчик размышлял, тем сильнее ему нравилась эта идея. Отец наверняка согласится - он всегда приводил младшего в пример, а Леар... Леара Элло уговорит, у него это всегда получалось. Герцогом быть куда как приятнее, чем хвататься за раскаленную сковородку, или купаться в ледяной воде.
   Элло толкнул тяжелую оконную раму и высунулся наружу. В этом году их переселили в новую детскую - огромную круглую комнату, занимавшую весь верхний этаж южной башни. Вид из окна открывался великолепный, на узкую дорогу, зажатую между горами, но разглядеть что-нибудь на этой дороге с такой высоты было невозможно, да и потом, Леар с родителями уехали другой дорогой, "главной", широкой, ведущей в деревню от больших ворот. Темнело, Элло слез с подоконника - скоро придет няня, укладывать спать, если застанет его наполовину высунувшимся из окна - не посмотрит на герцогскую кровь и солидный пятилетний возраст, отшлепает на месте. Марион не заставила себя ждать, пришла с дымящимся в кубке успокоительным отваром. Поили им Элло скорее по привычке, все равно травы не помогали - как кричал ночью, так и продолжал кричать. Няня скоро ушла, она была чем-то расстроена, не иначе как ссорой между родителями, саму ссору Элло не видел, но дети всегда знают, когда между взрослыми пробегает крыса: мама хотела, чтобы Элло отправился на праздник вместе с ними, а отец запретил. И из-за этого они теперь долго еще злиться будут. Подумаешь! Было бы из-за чего. Элло вовсе не хотел туда ехать, ему и в прошлый раз не понравилось. Дома, без Леара, конечно, скучно, но это ведь только на одну ночь, а утром брат вернется и все расскажет. Мальчик вздохнул - за окном окончательно стемнело, луна посеребрила стекло, а сна не было ни в одном глазу. Он снова вдохнул воздух - в комнате внезапно стало невыносимо жарко и душно, хотя уголья в камине чуть тлели - Марион никогда не оставляла огонь в детской на ночь.
   Элло спрыгнул с кровати, он задыхался, в ушах гулко отдавались удары сердца, казалось, что кровь загустела и больше не может свободно течь по жилам, глаза горели, словно в них насыпали соли. Он попытался закричать - и не смог, судорога сжала горло. Мальчик не понимал, что с ним происходит, почему вдруг стало так больно, и почему никто не слышит его, никто не приходит на помощь! Он упал на пол, распластался по нему, пытаясь впитать кожей прохладу камня, но холодные плиты обожгли его раскаленными углями. Плача от боли, Элло дополз до кувшина с водой, оставленной для утреннего умывания, но вместо холодной воды там оказался кипяток, прожигающий кожу насквозь. Он в ужасе смотрел на свои мокрые руки, по которым стекала дымящаяся кровь. Наверное, он спит, конечно, спит, это просто еще один страшный сон, так не может быть на самом деле, но легкие разрывались от боли, а горячий воздух со свистом врывался в обожженное горло. Голос возник из ниоткуда, голос был тягуч и прохладен, самим своим звучанием он снимал боль, нес спасительный холод: "Иди сюда, к нам, Элло, к нам. Здесь хорошо, мы ждем тебя, ждем. Мы так давно ждем тебя". И Элло потянулся за этим голосом, за прохладным шлейфом, разрезавшим воздух, он с трудом поднялся с пола, подошел к окну, взобрался на подоконник, даже не замечая, что и как он делает. Обычно тяжелая оконная рама распахнулась наружу от одного прикосновения. Жар опалял спину, а там, впереди, расстилалась искрящаяся в лунном свете ледяная тропинка, там чарующий голос обещал, что все будет хорошо, больше никаких страшных снов и холодная вода, смывающая кровь. Он выпрямился во весь рост на подоконнике и, уже ни о чем не думая, шагнул на лунную дорожку. Жар сразу прошел, кровь, стекающая с ладоней, и из черно-красной стала жемчужной, ветер, такой вкусный и холодный, закружился вокруг его головы, путая волосы. Он сделал шаг, второй, третий... И лунная дорожка под его босыми ногами разлетелась искрами.

***

   Соэнна стояла в склепе, положив ладонь на мраморный саркофаг, в котором похоронили то, что осталось от ее сына. Она услышала шаги Иннуона, но не оборачивалась, пока тот не подошел вплотную:
   - Соэнна, ты должна пойти поспать. Ты здесь с утра, - в голосе герцога впервые за много лет звучали человечные нотки.
   Женщина медленно повернулась к нему, и Иннуон с ужасом увидел ее лицо, прозрачно-белое, словно кто-то выкачал из Соэнны всю кровь и заменил ее водой. Она смотрела на него, внимательно, так, словно увидела нечто новое, заслуживающее пристального изучения:
   - Теперь ты доволен? - Тихо спросила она. - Ты ведь хотел этого, герцог. Ты хотел, чтобы наследником был Леар.
   - Ч-что? - Иннуон от неожиданности начал заикаться. "Да она с ума сошла!", - подумал герцог, тревожно взглянув на жену.
   - Ты убил моего сына, Иннуон. Я всегда знала, что ты погубишь его, - Соэнна говорила все так же тихо, без выражения, словно повторяла давно известную истину, а не обвиняла мужа в сыноубийстве.
   - Соэнна, ты устала, - Иннуон растерялся.
   Он ожидал увидеть слезы, услышать крики, но эти безжизненные обвинения пронизывали его насквозь, он потерял всякую способность рассуждать связно. Одно герцог понимал ясно - так не может продолжаться. Он обхватил Соэнну за плечи и вывел из усыпальницы. Она не сопротивлялась. Иннуон довел супругу до ее спальни, открыл дверь, окинул комнату взглядом - как назло, ни одной служанки. Он подвинул Соэнне стул:
   - Сядь.
   Та послушно присела на самый краешек стула и посмотрела на мужа снизу вверх:
   - Ты не должен жить, Иннуон. Ты убил моего сына.
   - Ну так убей меня! - Заорал герцог, потеряв, наконец, терпение. - Я не виноват, что он полез в окно! - И тут же осекся, что же это он, обвиняет пятилетнего мальчика, собственного сына, что тот убил себя сам?
   Иннуон глубоко вдохнул, успокаиваясь. Соэнна сейчас все равно не в состоянии прислушаться к голосу разума, да и сам он не может спокойно рассуждать о смерти сына. Обвинение, пусть и несправедливое, ударило его слишком сильно. Он еще раз посмотрел на жену, и вышел из комнаты, навстречу ему уже спешила Марион. Он кивнул пожилой женщине, стараясь не обращать внимания на ее заплаканное лицо:
   - Не оставляйте герцогиню одну, и еще - ей нечего делать в усыпальнице.
   Марион хотела было возразить, но под тяжелым взглядом герцога замолчала, не сказав ни слова, а Иннуон, развернувшись, быстрым, почти сбивающимся на бег шагом, пошел прочь. Он хотел остаться один. В его кабинете все осталось как прежде, до этого кошмара, он, наконец-то, мог перевести дыхание, мог закрыть глаза и не видеть заплаканные женские и мрачные мужские лица. Но сейчас даже прохладная тишина кабинета не принесла привычного успокоения - в ушах звенели слова Соэнны: "Ты убил моего сына, ты всегда хотел, чтобы наследником был Леар". Слишком много правды было в этом беспощадном обвинении, чтобы он мог просто отмахнуться, списать все на горе, затмившее бедной женщине разум. Слишком много правды. Он действительно любил Леара сильнее, чем Элло. Он и правда сожалел, что не тот сын появился на свет первым. Но разве в нем настолько мало любви, что на двоих уже не хватит? И он с ужасом осознал, что так и есть: он мог любить всего одну женщину, и с детьми получилось точно так же. Он не любил Элло, свою плоть и кровь, своего наследника, своего сына. Он не хотел ему смерти, но его нелюбовь убила мальчика, пускай удар нанесла чужая рука. Оборачиваясь назад, Иннуон понимал, что старался избегать общества старшего сына. Поэтому он оставил его дома: просто чтобы не видеть перед собой лишний раз. Если бы он взял Элло с собой, мальчик был бы жив. Проклятье! Соэнна права - он виновен. Но в стократ виновнее эта белобрысая дрянь на троне в Суреме! Ну что ж, война - значит, война. Иннуон трезво оценивал свои силы: он хотел бы ворваться во главе войска в столицу и скинуть эту тварь с самой высокой дворцовой башни, но понимал, что ничего не получится. Энрисса управляла империей твердой рукой, жестко, но разумно, он не найдет достаточно союзников, тем более без доказательств. Книга... но скажите на милость, кто пожелает рисковать своим благополучием во имя выцветшей истины на трех листах пергамента? Нет, всех денег рода Аэллин не хватит, чтобы свергнуть наместницу. Иннуон в досаде стукнул кулаком по столу: он мог нанять убийц, мог посылать их одного за другим, пока не добьется успеха. Но как бы велика ни была жажда мщения, он, Иннуон Аэллин, не опустится так низко, не уподобится своему врагу. Все, что ему теперь оставалось - защитить единственного оставшегося сына, свою жену и свои земли.
   Иннуон подвинул к себе чернильницу - он ответит на беззаконие законом. Старая привилегия герцогов Суэрсен: запретить людям наместницы появляться на землях герцогства. Привилегия, равнозначная объявлению войны. Еще ни один герцог со времени присоединения не пользовался этим правом, но Энрисса не посмеет пойти против традиций империи. Эта мера не защитит от тайных убийц, но даст понять наместнице, что любой ее неосторожный шаг приведет к открытому восстанию. Сейчас Иннуону еще есть что терять... тогда уже будет нечего. Энрисса должна знать, что нельзя загонять в угол даже беззубого волка, а герцог Суэрсен как раз собрался показать клыки. Второе письмо он отправил сестре. Сейчас не время для старых обид. Ему нужна была ее помощь, он втягивал сестру в игру без правил, игру, где без сожаления убивают детей, но кому еще он мог довериться, если не ей? Кроме того, он рассчитывал, что имя Квейга будет ей надежной защитой. Наместница не решится ссориться сразу с двумя герцогами, тем более что род Эльотоно известен своей верностью. Книга будет у Ивенны в сохранности, а если наместница все же доберется до Иннуона - сестра найдет ей достойное применение. Третье письмо отправилось в Инхор, Ланлоссу, и графу Вонвард, ближайшим соседям. Нужно было позаботиться о Леаре. Иннуон больше не был уверен, что сможет вырастить сына сам. Пришло время написать завещание и указать опекуна, иначе однажды утром он не проснется, а беззащитный Леар попадет под опеку Короны.

XX

   Леара теперь ни на минуту не оставляли одного, даже в детской. Но мальчик словно не замечал ни стоящих в дверях стражников, ни встревоженную няню, разрывающуюся между герцогиней и своим питомцем. За прошедшую со смерти Элло неделю он не сказал ни слова. Лекарь растеряно разводил руками - все в порядке, молодой лорд здоров, нет никакой медицинской причины хранить молчание. Такое порой случается от большого потрясения, но ведь Леар не был свидетелем смерти брата, он даже тело не видел, уж больно страшное было зрелище и для взрослых, а какое потрясение может быть от мраморного саркофага? Но мальчик упрямо молчал, забросил игрушки и книги, сидел целыми днями на том самом подоконнике, обхватив колени руками, и как не пытались его оттуда согнать - каждый раз возвращался назад. Окно, впрочем, открыть не пробовал, и на том спасибо. Соэнну в ее нынешнем состоянии решили не беспокоить, пока сама о сыне не спросит. Герцогиня не покидала своих покоев, и состояние ее внушало лекарю еще большую тревогу, чем молчание Леара. Он попытался поговорить с герцогом, но Иннуон только тяжело вздохнул - уж он-то знал, как больно, когда рвутся узы. Знал, но не мог объяснить этого лекарю. Все, чем он мог помочь сыну - это приказать оставить того в покое. Мальчик должен сам найти в себе силы жить дальше, зарастить рваную рану в душе, ни лекарствами, ни уговорами ему не поможешь. В конце концов герцог оказался прав, хотя лекарь в глубине души и обвинял хозяина замка в равнодушии: так ли уж тяжело было подойти к сыну, по голове погладить, доброе слово найти? А тут - и отец, и мать про малыша забыли, своим горем упиваются. Но через несколько недель Леар пришел в себя, снова начал разговаривать. Вел себя, правда, странно - то сидит, в книгу уткнувшись, то по всему замку как умалишенный бегает, служанок до слез доводит, безобразничает. Но мальчишке все сходило с рук, боялись, что он снова замолчит, и все в замке, от лекаря до судомойки, сходились в одном: без родительского присмотра и твердой руки и свинопаса не вырастишь, не то, что герцога.
   А жизнь в замке постепенно возвращалась в привычную колею. Людям свойственно умирать, кому раньше, кому позже, и, хотя пять лет - это слишком рано, нельзя же всю жизнь провести в трауре. Первое время после смерти Элло Соэнна не выходила из своих покоев, никого не хотела видеть, ни с кем не разговаривала, только отвечала на вопросы. Лекарь не знал, что делать - не заставишь же герцогиню силой с людьми общаться, а чем дольше она сидит одна, в окно уставившись, тем на душе больнее. Герцог и тут ничем помочь не мог, как и с Леаром, счел, что время - лучший целитель. Так-то оно так, но уж очень медленно Эдаа души врачует. Марион сначала сочувствовала госпоже - потерять любимого сына, да так страшно потерять, будешь убиваться, но постепенно начинала сердиться. Элло умер, но ведь Леар-то живой-здоровый, за что ж его без родителей оставили? Мальчику и так несладко, он к одиночеству не привык, а тут и отец, и мать про него забыли, сидит день-деньской в своей комнате, книжки листает, даже погулять не пускают, побледнел, похудел, того гляди, вслед за братом отправится. Неудивительно, что капризничает - думает небось, что хоть так внимание на себя обратит. И, никого не спрашивая, Марион однажды утром взяла Леара за руку и отвела к матери.

***

   Мальчик приближался к матери медленно, как будто борясь с испугом. У Марион сердце сжалось: дожились - ребенок от родной матери шарахается. Но Леар все-таки подошел к Соэнне, стал перед нею, неуверенно позвал:
   - Мама? - Он с трудом узнал в этой бледной неподвижной женщине, чье лицо утратило все краски, и даже темные волосы как бы потускнели, свою красавицу-мать.
   Соэнна ответила не сразу, она медлила, словно не верила глазам, потом по ее лицу пробежала прежняя улыбка, скулы пошли красными пятнами, она протянула сыну руку:
   - Элло, слава богам.
   Мальчик нахмурился, но ничего не сказал, вцепился в ее руку, прижал к щеке и замер, уткнувшись в материнские колени. Марион судорожно сглотнула - хотела же как лучше! А теперь герцогиня и вовсе из ума выживет, будет Леара за покойника принимать. А может, так оно и правильно? Пусть себе принимает, горевать не будет, а там все само утрясется. Но нет, для Соэнны оно легче, а вот для Леара как? Разве может пятилетний ребенок все время матери лгать, выдавать себя за другого? И Марион решительно вмешалась:
   - Простите, госпожа, но это Леар.
   Соэнна с искренним недоумением посмотрела на няню:
   - Как же Леар, если Элло. Что я, по-твоему, своих собственных сыновей различить не могу?
   Соэнна отличала близнецов по голосам, по шагам, по манере держаться, по взгляду, ей даже не нужно было смотреть на лицо. Другие воспринимали мальчиков как единое целое, почему-то разделенное надвое, для Соэнны сыновья были двумя разными людьми, пускай и неразличимыми внешне. Герцогиня ласково развернула мальчика лицом к Марион:
   - Ну же, сама посмотри.
   Марион вздрогнула - она не умела так хорошо различать близнецов, как Соэнна, но обычно тоже не путалась, как-никак, с колыбели их вынянчила. И сейчас она могла поклясться, что герцогиня права, и мальчик у ее ног - покойный Элло. Взгляд, осанка, выражение лица... но тут наваждение пропало, и за руку матери держался перепуганный Леар, готовый заплакать:
   - Я не Элло, мама! Я Леар! - Он не понимал, что происходит, мама ведь никогда не путала их.
   Детский плач вернул Соэнну к жизни. Она помотала головой, отгоняя наваждение, растерянно произнесла:
   - И впрямь, что со мной творится. Не плачь, Леар, ну, не плачь, я знаю, что это ты. Я просто задумалась, - она достала платок и вытерла ему слезы. - Марион, отведи Леара в детскую и возвращайся.
   - Да, миледи. - Она предпочла бы не оставлять мальчика сейчас одного, но уж очень хотелось высказать герцогине все, что она о ней думает.
   Когда она вернулась, Соэнна стояла перед зеркалом и вглядывалась в свое лицо:
   - Я ужасно выгляжу, - пожаловалась она, - словно мне сорок, а не двадцать.
   Марион решила не церемониться:
   - Еще месяц взаперти просидите - будете на все шестьдесят смотреться. А вдобавок и с ума сойдете!
   - Ты думаешь, я сумасшедшая? Но это был Элло, я узнала его, ты ведь тоже узнала!
   - Элло - умер, миледи, как ни жаль, а ничего не поделаешь. А Леару мать нужна. А вы тут впотьмах сидите, неудивительно, что потом мерещится Аред знает что.
   - Да, - задумчиво ответила Соэнна, - ты права. Хватит. Прикажи, чтобы подготовили голубое бархатное платье, я спущусь к обеду. И пусть уберут эти занавеси, я их больше видеть не хочу!
   Все это время Соэнна смотрела в окно ничего в этом окне не видя, и только сейчас заметила, что вымощенный камнями внутренний двор замка припорошил первый снег. Что-то рано в этом году, ведь только что был праздник урожая, но отойдя от окна, она осознала, что просидела в своих покоях несколько месяцев, и для снега как раз самое время. Память возвращалась медленно, неохотно, но теперь она отчетливо помнила, что приезжали граф Инхор и граф Вонвард, заверить завещание Иннуона, она тоже поставила подпись, подтверждая согласие на опекунство, она была тогда как в тумане. И все это время бедный мальчик оставался один, это никуда не годится. Она и раньше старалась не признаваться себе, что любит старшего сына сильнее, чем младшего, ну а сейчас и подавно отогнала даже слабую тень этого осознания. Леар - все, что у нее осталось, она будет беречь его, хватит и одной потери.
   После смерти Элло Иннуон обедал у себя в кабинете, вид пустого обеденного зала вгонял его в тоску, но сегодня он спустился вниз, хотя и не поверил взволнованному слуге, что герцогиня придет обедать. Поэтому, когда бледная Соэнна в тяжелом голубом платье сошла по лестнице, он поспешно шагнул ей навстречу, удивляясь нахлынувшим на него чувствам. Если не считать болезненной бледности, Соэнна выглядела как обычно и вести себя пыталась так же. Она поздоровалась с мужем, и Иннуон с облегчением отметил, что не слышит в ее голосе ни отчуждения, ни гнева - похоже, Соэнна решила прекратить их многолетнюю войну. И хвала богам... он слишком устал, чтобы выносить еще и это. Марион привела в зал Леара. Иннуон сначала нахмурился, пытаясь понять, что здесь делает ребенок, потом вспомнил, что сам распорядился, чтобы начиная с пятого дня рождения сыновья обедали за родительским столом. Боги, как же давно это было, он успел забыть. И вот теперь все медленно становилось на свои места. Он потрепал по волосам сына и украдкой глянул на Соэнну - она все еще красива. Дурак, что значит "все еще"! Да это самая прекрасная женщина в мире, и на эту ночь он забудет и про наместницу, и про книгу, и про столичного щеголя, и даже, да простят его боги, про Ивенну. Сегодняшний день должен стать праздником для них троих. Воистину, боги жестоки, но справедливы к людям: только потеряв, он научился ценить то, что у него осталось. Он улыбнулся сыну:
   - Однако, милорд, вы выросли.
   Леар зарделся от удовольствия, и в самом деле, его ноги, прежде болтавшиеся в воздухе, теперь доставали до пола, когда он сидел за обеденным столом. Герцог с довольной улыбкой посмотрел на сына, потом снял с пояса кинжал в металлических ножнах:
   - Достаточно выросли для настоящего оружия. Деревянные мечи оставим для малышей, - он протянул сыну кинжал.
   Мальчик с замиранием сердца подставил ладони:
   - Это м-мне?
   - Кому же еще?
   Леар знал, что станет взрослым и будет носить настоящее оружие, как любой воин, но ему казалось, что эта благословенная пора наступит еще ох как не скоро. И вот он держит в руках настоящий кинжал, свой собственный, и никто не сможет запретить ему носить этот кинжал на поясе, он сможет доставать его из ножен, когда захочет, играть с ним. Нет, тут же устыдился мальчик, не играть. Это же не игрушка, и он больше не маленький! Он потянул рукоятку и с восхищением уставился на голубоватое лезвие, осторожно провел пальцем - острое, а кончик еще острее, нужно очень осторожно с ним обращаться, чтобы не порезаться. А то стыда не оберешься. Он повертел кинжал в руках и аккуратно вернул в ножны - потом посмотрит, у себя в комнате, когда никого не будет. А сейчас нужно обедать, его ведь для этого сюда привели. Но радостное возбуждение не оставляло его и, проглотив последнюю ложку десерта, он соскользнул со стула еще раньше, чем успел попросить позволения покинуть зал. Иннуон кивнул сыну, и мальчик, придерживая кинжал у пояса, убежал к себе. Соэнна отодвинула бокал:
   - Кинжал острый.
   - Мечи тоже острые. Пусть привыкает.
   - Пусть, - не стала спорить Соэнна. И потому, что мальчик действительно должен привыкать, и потому, что устала от бесконечных споров.
   Она вдруг вспомнила счастливое время своей беременности, когда Иннуон был совсем другим человеком: ласковым, предупредительным, интересным собеседником. И сейчас, встретив его взгляд, Соэнна поняла, что все эти годы в глубине души тосковала по тем коротким счастливым месяцам. Иннуон словно прочел ее мысли:
   - Если вы позволите, я приду к вам сегодня вечером, - и что-то в его голосе подсказывало, что он боится получить отказ.
   Соэнна сдержала грустную усмешку - ты ведь об этом мечтала, милочка, что твой муж приползет к тебе на коленях, и будет умолять о прощении. Ну что ж, он не на коленях, и не умоляет, но она достаточно женщина, чтобы понять, что победила. Но как же дорого пришлось заплатить за эту победу. И нет никакого желания унижать побежденного.
   - Я буду ждать.

***

   Осенние ночи в Суэрсене редко радовали безоблачным небом. Это зимой при свете луны можно было читать, а звезды сверкали, как ожерелье на шее придворной дамы. В ноябре же ночью небо затягивали тучи, сквозь которые с трудом пробирался лунный свет, а звезд и вовсе не было видно. В такие ночи неодолимо клонило в сон, капитан стражи, зная об этом, приказал менять смены три раза за ночь, а не два, как обычно, и все равно охранники дремали, прислонившись к стенам, что уже говорить о стражнике, охранявшем детскую. Мягкое кресло манило его в свои объятья: ну что может случиться со спящим ребенком в комнате, закрытой изнутри? Охранник, воровато оглянувшись, хотя его никто не мог бы увидеть, подергал засов - держится крепко, без тарана эту дверь снаружи не откроешь, а уж в случае штурма он точно проснется, и, стянув кольчугу, развалился в кресле. Кресло стояло как раз напротив окна - он поспит пару часиков, а как только солнце взойдет - проснется, намного раньше, чем придет его смена.
   Утром проспавший дольше, чем собирался, охранник подскочил от яростного стука в дверь, дрожащими спросонья руками вытащил засов, узнав голос капитана. Капитан ворвался в детскую, бешенным, ничего не соображающим взглядом уставился на кровать, так, словно ожидал вместо спокойно спящего ребенка увидеть ворох окровавленных простыней. Леар, проснувшийся от шума, недовольно щурился. Капитан выдохнул с облегчением:
   - Жив, хвала богам, жив, - поймав непонимающий взгляд стражника, устало объяснил, - герцог мертв, и герцогиня тоже. Зарезали. Прямо в спальне.
   Наступившую тишину прервал плач Леара, не сразу осознавшего, что у него больше нет родителей. Капитан хотел было успокоить мальчика, но с досадой махнул рукой и вышел из детской. Он понимал, что искать убийцу уже слишком поздно, наверняка тот успел покинуть замок несмотря на запертые ворота, но собирался исполнить свой долг. Если этот ублюдок все еще здесь - его найдут, а с мальчишкой, хоть он теперь и герцог, пусть нянька возится.

XXI

   Наместница неторопливо прогуливалась по шуршащим под ногами осенним листьям, к недовольству садовников захватившим аллеи дворцового парка, и украдкой рассматривала свою собеседницу, хотя успела за долгие часы заседаний Высокого Совета изучить это лицо до мельчайших черточек. Илана, магистр магического ордена Алеон, меньше всего походила на белую ведьму, скорее ее можно было принять за дорогую куртизанку, из тех, что научились преподносить свой порок как высшую добродетель. Внешне магистр чем-то походила на саму Энриссу - тоже высокая, светловолосая, сероглазая, но если волосы наместницы напоминали о белом золоте, то кудри Иланы переливались червонным, серые глаза Энриссы казались почти прозрачными, в глазах магистра проглядывала яркая синева летнего неба. Энрисса казалась величественной девой, сошедшей со старинного полотна великого мастера, а при взгляде на магистра Илану любой мужчина сразу же вспоминал, что белые ведьмы служат богу жизни и плодородия. Ирония судьбы заключалась в том, что холодная Энрисса позволила себе пренебречь законом и стать женщиной, в то время как Илана вынуждена была сохранять девство, чтобы не утратить власть.
   Сейчас две женщины прогуливались по саду, оставляя за собой след на опавшей листве - Энрисса запретила садовникам убирать желтые листья, запах прелой листвы она предпочитала удушливому дыму от огня, на котором эту листву сжигали. Илана задумчиво посмотрела на свою собеседницу:
   - Ваше предложение, ваше величество, достаточно неожиданно для меня.
   - Понимаю ваше удивление, госпожа Илана, - голос наместницы звучал так же ровно, как и обычно, словно она обсуждала с белой ведьмой особенный сорт лилий, выведенный в дворцовой оранжерее.
   - Вы оказали мне честь своим доверием, и я не стану лгать в ответ. Если предположить, что некая женщина, в силу своего положения в обществе захочет скрыть свою беременность от ордена - это возможно только если кто-то из сестер поможет ей.
   - Я понимаю.
   - Вы понимаете так же, что чем выше стоит эта женщина - тем дороже обойдется такая помощь.
   Наместница усмехнулась - как она и предполагала, все сведется к цене. На ее счастье орден Алеон во все времена снисходительно относился даже к собственному уставу, не говоря уже о чужих законах. Белые сестры не брезговали ничем, урывая везде, где можно власть и деньги. Все, что огненные маги брали без спроса, ведьмы предпочитали получать в награду за свои услуги. Разумный подход, недаром орден Алеон пользовался в народе любовью, в отличие от Дейкар. Все знали, что белую ведьму всегда можно купить, так чего же ее бояться? Мудрые ведьмы никогда не запрашивали больше, чем человек мог заплатить, и никто не оставался в накладе. Ну что ж, она и не ожидала, что сумеет договориться по дешевке. Но и магистр Илана должна понимать, что возможности наместницы не безграничны. Энрисса не собиралась переплачивать: Илана возьмет, что ей предлагают, или... или наместнице придется согласиться с Ванром.
   - Да, разумеется. Впрочем, мы слишком увлеклись. Не сомневаюсь, что ваше время столь же драгоценно, как и мое, - Энрисса произнесла эти слова с заметным сожалением: мол, и рада была бы поговорить об отвлеченном, да долг обязывает.
   - Да, - Илана чуть сморщила лоб, - Высокий Совет счел предложение ордена Алеон, - она замялась, подбирая нужное слово, - избыточным на данный момент. Жрецы Эарнира справляются со своими обязанностями.
   - Возможно, Высокий Совет просто не обладает всей информацией?
   - Очень может быть.
   - Члены Совета - домоседы, а в Суреме жрецов Эарнира хватает, даже с избытком, - наместница понимающе улыбнулась.
   Среди жрецов бога жизни хватало настоящих подвижников, охотно несущих служение там, где труднее всего, но хватало также и других, стремящихся устроить прежде всего свою жизнь. Они старались любыми путями остаться в столице, и как следствие - за последние двадцать лет в Суреме прибавилось пять храмов Эарнира, в то время, как на взгляд Энриссы, следовало закрыть десять из уже имевшихся. Неудивительно, что храмовый совет жрецов Эарнира всеми силами противодействовал попыткам белых сестер отобрать у них работу. Белые ведьмы же настаивали, что служат Эарниру так же, как и жрецы, и должны получить право проводить все обряды Эарнира, чтобы у верующих был выбор к кому обращаться. До сих пор Высокий Совет отказывался допустить орден к такой кормушке - ведь бесплатные обряды, как всем известно, бывают только в храме Келиана, и получить эту услугу человек может всего один раз. За все остальное приходится платить.
   - Высокий Совет плохо представляет себе, что происходит в провинциях. В деревнях крестьяне успели забыть, когда последний раз видели жреца. Они годами не могут дать своим детям имена перед лицом бога, не могут провести свадебные обряды!
   - Храмовый совет считает, что графы и герцоги должны оплачивать эти услуги для своих подданных.
   - Такого закона нет, а благочестие наших лордов порой оставляет желать лучшего. Орден же готов нести все расходы. Нам причиняет боль сама мысль о страданиях людей!
   Не знай наместница магистра Илану так хорошо, она могла бы поклясться, что та сама верит в свои слова. Увы, Энрисса понимала, чего на самом деле добивается орден Алеон: стоит позволить ведьмам просунуть нос в щелочку, и весьма скоро они захлопнут дверь перед растерянно хлопающими глазами жрецами Эарнира, а бедные простые люди, о которых так пекутся ведьмы, обнаружат, что у них нет выбора - или обряд проведут белые сестры, или никто. Энрисса не собиралась дарить ордену столь роскошный подарок, но обстоятельства вынуждали. С другой стороны, храмовый совет Эарнира получит повод призадуматься. Наместница давно уже считала, что храмы слишком вольготно расходуют государственные средства, пусть теперь их подхлестнет здоровая конкуренция. А Эарнир потерпит, в конце концов, какая ему разница, кто машет зеленой ветвью?
   - Понимаю и разделяю ваше беспокойство. Далеко не все столь ответственны, как граф Инхор. Он проследил, чтобы жрецы занялись, наконец, делом. Но в других провинциях, - наместница вздохнула.
   - Увы, Высокий Совет...
   - Думаю, что для этого вовсе не обязательно решение Высокого Совета. У меня есть пять прошений из разных провинций. Я не могу оставить их без внимания, вне зависимости от мнения советников.
   Илана понимающе улыбнулась:
   - Между нами действительно много общего, ваше величество. На первом месте - благо народа. Мы пришли, чтобы служить.
   Энрисса улыбнулась не менее вежливо, она прекрасно знала, как высоко белые ведьмы оценивали свое служение:
   - Ну что ж, госпожа Илана, указ будет готов через два дня, можете уже готовить своих сестер.
   - Разумеется, ваше величество. - Илана усмехнулась, - сегодня особенный день, вы не находите? Право же, мне хочется, чтобы он запомнился вам не только этим указом. - Магистр наклонилась и подняла с земли кленовый лист, светло-желтый, почти белый, с тонкими оранжевыми прожилками. - Какая красота, - искренне восхитилась она, - только боги могли создать подобное чудо! Я с жалостью смотрю на попытки наших ювелиров и художников отобразить живую красоту. Перенесенная на холст или отлитая в металле она исчезает, умирает в неподвижности.
   Энрисса задумчиво кивнула:
   - Да, вы правы... разве что, северные витражи.
   - Я никогда их не видела.
   - Герцог Суэрсен подарил мне один, на коронацию, - все так же задумчиво ответила наместница, перед ее мысленным взором встала крылатая женщина.
   - Я тоже сделаю вам подарок, ваше величество, на память.
   Илана положила кленовый лист между ладоней, закрыла глаза, на ее лице появилось отрешенное выражение, словно она решала в уме сложную задачу или слушала волшебную музыку. Магистр не произнесла вслух ни слова, но Энрисса будто услышала безмолвную песню, в лицо ей подул теплый ветер, дыхнувший корицей и медом. Песня взвилась вверх, в победной финальной ноте, а затем плавно сошла на нет, замолкнув, оставив после себя эхо, затем угасло и оно. Илана разомкнула ладони. Вместо кленового листа на ее ладони лежал кулон из белого матового камня, по форме - кленовый лист, только маленький. Она посмотрела на свое творение:
   - Ну вот, совсем забыла, - и между ее пальцами заструилась тонкая серебряная цепочка, - возьмите, ваше величество, - она протянула кулон Энриссе. - Даже самый искусный мастер не может превзойти богов, но в свое время боги отступили перед магами. Мы редко вспоминаем об этом сейчас, вновь ступив на путь служения и поклонения, но сила осталась, она все еще здесь.
   Энрисса осторожно взяла кулон - он во всем был подобен настоящему листу - каждая прожилка видна, только теперь это было сделано из камня. Нет, не сделано - спето. Она подняла взгляд на Илану - лицо магистра все еще озарял загадочный отблеск, полностью преобразивший ее. Вместо красивой женщины с повадками раскормленной кошки Энрисса увидела незнакомку, преисполненную осознания собственного могущества. Наместница, наконец, поняла, почему Илана стала магистром своего ордена, и отметила на будущее, что белая ведьма может оказаться серьезной противницей. Она вежливо кивнула, прощаясь со своей собеседницей, и надела кулон на шею, кленовый лист скользнул в вырез платья, приятно холодя кожу.

XXII

   После отплытия кораблей Квейг ходил с мрачным видом, перестал появляться в порту. Ивенна понимала - он жалеет, что не отправился вместе с ними, искать новые земли, но не могла посочувствовать. Герцог должен вести себя как положено правителю, а Квейг слишком часто забывал об этом. К тому же, последствия рискованной затеи, как Ивенна и предвидела, не заставили себя ждать. Сначала пришло гневное письмо от графа Тейвор с описанием всех кар земных, ожидающих нахального вора, и всех кар небесных, которые последуют за земными. Квейг только пожал плечами: если бы Тейвор мог осуществить хоть одну из своих угроз, он бы не тратил время на письма. Но следующей почтой доставили письмо от наместницы. Герцог прочитал его у себя в кабинете, и, хотя обычно не скрывал от жены ничего, относящегося к делам, этого письма Ивенна так и не увидела. Единственное, что сказал ей весьма смущенный герцог - наместница сочла обвинение в государственной измене несколько преждевременным. Ивенна оценила иронию, и от души понадеялась, что ее муж больше ничего не украдет из имперской казны. Можно сказать, что история с кораблями завершилась благополучно, не считая ссоры с военачальником, но Ивенна все никак не могла вернуться к своей привычной невозмутимости - что-то мешало ей расслабиться и наслаждаться бархатным теплом заканчивающейся осени, поздним виноградом и огненно-красными яблоками. Тревога не желала уходить, хотя герцогиня при всем желании не могла найти повода для беспокойства: здоровые дети, благополучное герцогство, внимательный муж, добродушные подданные, даже слуги, извечный бич знатных дам, во всем устраивали требовательную хозяйку. Все было хорошо... слишком хорошо.
   Почта из Суэрсена пришла с последним торговым кораблем - северное море замерзало уже в октябре, а в самые морозы не выпускали даже голубей, в разгар зимы нежные птицы замерзали на лету. Ивенна настороженно смотрела на сверток, со своим именем, выведенным знакомым почерком. Иннуон нарушил неписаные правила - первый раз за все годы замужества Ивенна получила от брата послание. И она не хотела знать, что вынудило Иннуона преступить невидимую черту. Еще не разломав сургуч, она чувствовала, что с этим и связано ее беспокойство, тревога дергает за ослабевшие ниточки уз близнецов, и герцогиня медлила, борясь с желанием выкинуть пакет в море. Она не хотела впускать беду в свою устоявшуюся жизнь, такую спокойную и безмятежную, но знала, что не сможет поступить иначе. Хруст разломавшейся сургучной печати показался ей щелчком капкана. Никуда не деться - она напрасно думала, что обрела свободу. И даже не скажешь, что прошлое настигло ее, нет, оно всегда было здесь, затаившись, выжидало удобного момента, чтобы запустить когти в ее размякшую душу. Ивенна заставила себя взять письмо - чего уж теперь... Черные строчки казались живыми, буквы-муравьи расползались перед глазами, и только дойдя до середины письма, Ивенна догадалась вытереть слезы. Бедный мальчик... Иннуон ничем не сможет ему помочь, он и себе-то не помог. Проклятые узы - из-за них живые завидуют мертвым! Она продолжила читать, дошла до конца, отложила лист бумаги и брезгливо, словно что-то живое и склизкое, взяла в руки тонкую книжку в черном переплете. Герцогиня не сразу вспомнила ее - слишком давно это было, в другом месте, с другой Ивенной. Как она жалела теперь, что не дочитала тогда последнюю страницу! О, она сожгла бы проклятую книгу в тот самый миг, и ничего бы не случилось! Элло был бы жив, Иннуон не стал бы просить сестру о помощи, а, самое главное, ее спокойствию ничего бы не угрожало. Теперь же слишком поздно кидать в огонь листы пергамента, война уже началась. И не имеет никакого значения, хочет ли Ивенна воевать: брат прав, она - Аэллин по рождению и по крови, и наместница не забудет об этом, даже если сама Ивенна отречется от прошлого. Невидимый капкан еще сильнее сжал челюсти, и она даже не может последовать звериному примеру и отгрызть перебитую лапу - ее капкан захлопнулся на шее. Она не обманывалась временным затишьем: ни один герцог Суэрсен до Иннуона не пользовался правом Запрета, понимая, что такой вызов можно бросить лишь единожды. Теперь вызов брошен, и наместница не сможет оставить его без внимания, даже если захочет. А после Иннуона настанет черед Ивенны. Как и ее брат, герцогиня лихорадочно просчитывала варианты, пытаясь найти способ избежать неизбежного. Хотелось плакать от бессилия: неужели придется принести себя в жертву узам крови, и если бы только себя... Пока Иннуон жив, она в безопасности, наместница не станет сражаться сразу с двумя противниками, но Ивенна понимала, что ее брат подписал себе смертный приговор. И она не хотела умирать вместе с ним, только не теперь, когда она, наконец, научилась жить без него.
   Квейг вошел в покои своей жены без стука, не сомневаясь, что она сейчас занята тем же, чем был занят он сам - читает письма из Суэрсена. Он положил перед ней на стол копию завещания Иннуона и постарался не замечать покрасневших глаз Ивенны:
   - Вот.
   - Да, - голос Ивенны звучал совершенно безжизненно.
   - И все же, я не верю, что это сделала наместница. Ваш брат слишком привержен родовым традициям.
   - А вы - наместнице.
   Квейг поднял книгу, лежавшую на столе, быстро пролистал:
   - Это и есть она? - Недоверчиво осведомился герцог.
   - Вы что, не видите?
   Квейг вздохнул:
   - Я не умею читать на старом наречии.
   Ивенна с изумлением посмотрела на своего супруга - все дворяне в той или иной степени знали старое наречие, так же, как историю, старинные легенды, молитвы и обряды, это входило в образование всякого знатного человека. Никто не требовал от дворянина говорить на старом наречии, но разбирать текст! Право же, Квейгу порой удавалось удивить свою жену.
   - Да. Это та самая книга.
   - Я не понимаю, Ивенна, почему бы не отдать ее наместнице? Почему Иннуон так уверен, что ему не поверят? Мало ли, что там написано и что он прочитал! Читать книги - не преступление.
   - После того, как она приказала убить мальчика, вы все еще думаете, что можно уладить все миром, просто отдав книгу? Неужели вы не понимаете? Она же боится! Боится потерять власть! Остаться ни с чем!
   - Ивенна, - в голосе Квейга прорезались уже знакомые Ивенне непреклонные нотки, - я не верю, что наместница могла приказать убить пятилетнего ребенка. От горя можно и не такое придумать, нужно же кого-то обвинить.
   Квейг понимал своего друга - он на миг представил, что несчастье случилось с его сыном, и понял, что точно также будет искать виноватого, не ради мести, а просто потому, что нет ничего несправедливее детской смерти. Трудно жить в мире, где боги позволяют маленьким детям разбиваться насмерть, тонуть, сгорать от лихорадки, а когда знаешь, что в трагедии повинны люди - сразу становится легче. Ведь если наказать виновного, он уже никому не причинит зла.
   Ивенна тихо сказала:
   - Он напуган. Не так уж и важно, могла она или не могла, Иннуон верит в это. И уже слишком поздно. Нам остается только ждать.
   - Зачем ждать? Мы должны отдать книгу.
   - Книга может понадобиться нам после.
   - После чего?
   Ивенна вздохнула - воистину Квейг Эльотоно прожил двадцать восемь лет в сказочном мире, прямо и не скажешь, что воевал. Она пояснила ему бесконечно терпеливо, как маленькому ребенку:
   - Иннуон запретил людям наместницы появляться на его землях.
   - Да, это было в письме. Древнее право?
   - Такое не может сойти с рук. По сути дела это восстание, просто пока что без военных действий. Суэрсен считай что отсоединился от империи.
   - Иннуон не объявлял об этом. Зачем начинать войну, когда можно все решить миром?
   - Затем, - повысила голос вышедшая из терпения Ивенна, - чтобы другие провинции не последовали дурному примеру! Если вам хорошо в империи, это еще не значит, что остальные лорды мечтают отдавать в казну три четверти податей и выполнять дурацкие затеи Тейвора!
   Квейг пожал плечами - он не собирался спорить с женой о политике. Герцог не сомневался, что никакого восстания при нынешнем раскладе сил не будет. Налоги собирали не первое столетие, а военачальники приходят и уходят. Если из-за каждого дурака в Высоком Совете мятеж поднимать - никаких варваров не понадобится, сами друг другу глотки перегрызем. Он сменил тему:
   - Так зачем нам книга?
   - Затем, чтобы когда мой брат окажется в тюрьме по обвинению в государственной измене, нам было что предложить за его голову!
   Квейг хотел было возразить, что до этого не дойдет, но осекся. Он знал Энриссу - убить пятилетнего мальчика она не могла, а вот отрубить голову опасному мятежнику - за милую душу. Может быть, Ивенна и права, стоит придержать козырь. Но лучше уговорить Иннуона прекратить это безумие, пока еще не слишком поздно. Квейг отправился к себе, писать длинное, обстоятельное и, как он надеялся, убедительное письмо.

XXIII

   Энрисса вызвала своего секретаря, с сожалением подумав, что ему опять придется уехать. Герцог весьма своевременно отправился в посмертие, но теперь нужно поторопиться. Ванр должен вернуться в Суэрсен и обо всем позаботиться. Не иначе, как эту книгу специально написали, чтобы держать их подальше друг от друга. Впрочем, так даже лучше, пусть успеет забыть о том ночном разговоре, а потом, когда он вернется, однажды обнаружит, что уже поздно что-либо менять. Наместница с усмешкой провела пальцем по прохладной поверхности кулона. Ванр вошел, бросил быстрый взгляд на наместницу, пытаясь понять по выражению ее лица, что случилось. Он боялся, что Энрисса опять заведет разговор о продолжении рода.
   Наместница протянула Ванру бумагу:
   - Ознакомьтесь, господин Пасуаш.
   Ванр читал, и радовался, что наместница не может видеть выражение его лица. Он не смог бы скрыть досаду: неужели семи лет верной службы оказалось недостаточно для полного доверия? Тем паче, что он и так в этом "книжном" деле по кончики бровей. Или это очередной урок? Герцогиню Соэнну зарезали вместе с мужем, в супружеской постели. Нет, это уже слишком даже для Энриссы! Герцог - это понятно, слишком уж зарвался благородный лорд Аэллин, но неужели Соэнна заплатила жизнью за несколько торопливых поцелуев? Он оторвался от донесения и посмотрел на наместницу, пытаясь прочесть хоть что-то на ее невозмутимом лице. Впрочем, что он ожидал там увидеть? Уж точно не сожаление. Энрисса всегда делала что хотела. А здесь и политический интерес, и личный, и все одним ударом кинжала, ах нет, двумя. Но что она будет делать теперь? Нужно ведь найти убийцу, иначе во всем окажется виновата наместница. Или Энрисса уже решила, в чьи руки вложить этот кинжал? Он изобразил на лице надлежащее возмущение и спросил:
   - И кто посмел совершить это гнусное злодеяние?
   - Увы, никто не знает. Убийца исчез бесследно, просочился через запертые ворота.
   - А что говорит Дойл? - Ванра больше интересовало, каким образом наместница заслала в тщательно охраняемый замок еще одного убийцу. Дойл, похоже, все это время сидел там для отвода глаз.
   - Тоже ничего не знает, хотя и охранял ворота в ту ночь. В любом случае, ему там нечего больше делать. Пусть возвращается в столицу. А вам, Ванр, придется уехать в Суэрсен.
   - Книга?
   - И не только. Я устанавливаю опеку Короны над маленьким герцогом и над его владениями. Иннуон не оставил завещания, и пока родичи разбираются, кто из них ближе - нужно не упустить момент. Мальчика и книгу привезете в столицу. Пора заканчивать с этими старинными привилегиями рода Аэллин.
   Ванр кивнул - хороший способ, и с привилегиями покончит, и с родом заодно. Ясное дело, что мальчишка в столице через годик, как все поуляжется, подхватит какую-нибудь детскую хворь и присоединится к старшему брату в родовой усыпальнице.
   - А если книги там нет?
   - Убедитесь в этом и возвращайтесь. Я после решу, кому доверить опеку над землями.
   - Что насчет расследования?
   - Начните сами, именем Короны. Но доказательства должны быть неопровержимы. Я хочу наказать подлинного виновника, а не случайно подвернувшегося под руку беднягу.
   Да уж - ни с какой стороны не подкопаешься. Ищем убийцу, аж пар из ноздрей валит, как ищем, но вы же не хотите наказать невинных? Вот и ждите, пока Хейнар негодяю печать на лоб поставит. Ванр проглотил вздох - с какой радостью он бы остался в Суэрсене. Пускай и не герцог, но полновластный хозяин богатейших владений на десять лет вперед, а то и дольше, если, вернее, когда, с маленьким герцогом что-нибудь случится. А если вовсе замечтаться... но нет, безнадежно, Ванр не принадлежал по крови ни к одному из двенадцати герцогских родов, ни в каком колене, ни по женской линии. Даже если наместница пожелает вознаградить его, она не сможет пойти против одного из древнейших законов империи. Но она и не захочет. Ванр напряг кадык, словно наяву ощутив невидимую привязь, крепко державшую его за горло.
   Отправив Ванра, Энрисса подошла к окну и задумалась, барабаня ногтями по подоконнику: слишком стремительно все развивалось. Только бы книга оказалась на месте... Если ее там не будет - все начнется сначала. И если догадки Энриссы верны, Ивенна Аэллин окажется не менее упряма, чем ее брат. Мальчишку в любом случае нужно привезти в столицу. Красивый ход: наместница так обеспокоена тяжелым роком рода Аэллин, что хочет взять последнего герцога под личную защиту. Ну а если рок все-таки окажется сильнее... кто осмелится упрекнуть слабую женщину, что она не смогла противостоять воле богов?

XXIV

   Ивенна проснулась посреди ночи, не понимая, что же ее разбудило. Обычная осенняя прохладная ночь, ветер беспрепятственно гуляет под потолком - в этом месяце еще не закрывают ставни, за окнами привычно шелестит прибой, луна подсвечивает резную мраморную раму, и розовый мрамор кажется серебристо-серым. Сон ушел, не оставив и следа. Она откинула смятую простыню, поднялась, вышла на лестницу и спустилась к морю, села на последнюю ступеньку и опустила руку в воду. Поежилась - холодно, и вода, и ветер только в первый миг казались теплыми, на самом деле приближалась зима. Она задумчиво считала блики на лунной дорожке посреди залива и почему-то терла ладонью шею, словно что-то мешало ей дышать. Ивенна никак не могла вспомнить, что же ей снилось в момент пробуждения. Ветер на краткий миг нарушил мерное волнение лунной дорожки, и Ивенна вспомнила - с ее губ сорвалось одно слово, все расставившее по местам: "Иннуон". "Иннуон" - повторила она уже громче, зная, что не услышит ответа. И не потому, что ее брат за сотни верст... Ивенна обхватила плечи руками и зябко поежилась - ну что же, вот она, долгожданная свобода. Слюна во рту отдавала горечью. Пустота, звенящая в ушах, высасывающая силы, слепящая глаза - пустота вокруг и пустота внутри. Она знала, что справится, что это скоро пройдет, они расстались много лет назад, их связь ослабла, почти исчезла, и всю положенную боль от разрыва она уже испытала тогда. Но пустота, охватившая все тайники ее души, была во сто крат страшнее любой боли. Она выпрямилась, уже не обращая внимания на холодный ветер, сжала кулаки: нет, ничего не выйдет, слышишь, ничего! У меня есть это море и этот ветер, разноцветный виноград и бархатные абрикосы, солнечный мед в глиняной миске и осколки старинной амфоры на столе. Я прогоню тишину голосами своих сыновей, волнами, бьющимися о берег, стрекотаньем цикад и песней рыбаков, возвращающихся с ночного лова. Я заполню пустоту прикосновением мужских рук с чуть шершавой от морской соли кожей, струнами арфы и книжными страницами. Я смогу жить без тебя, брат мой, смогу! Стало немного легче, сердце снова забилось в привычном ритме, горький привкус во рту исчез. Ивенна глубоко вдохнула запах моря и вернулась во дворец. В детской царил сон - спала молоденькая няня, свернувшаяся в клубок на лежанке, спал разъевшийся до невероятных размеров рыжий кот, положивший тяжелую голову ей на ноги, спали близнецы, как обычно, забравшись под одно одеяло, так переплетясь, что было трудно понять, где заканчивается один ребенок и начинается другой. Она подошла поближе, хотела поправить одеяло, но побоялась разбудить детей, просто постояла у кровати, вслушиваясь в слаженное сопение, и ушла к себе, дожидаться рассвета.
   Утром Квейг с удивлением обнаружил, что его жена, ночная птица, первой спустилась к завтраку. Обычно ему приходилось ждать ее, и завтрак успевал остыть к тому времени, когда Ивенна заставляла себя проснуться. Сегодня она стояла в маленькой столовой, одетая в дневное платье, на лице - ни следа сна, словно она и не ложилась. Ивенна шагнула к Квейгу, остановилась перед ним, подняла голову, чтобы видеть его лицо:
   - Иннуон мертв, - спокойным, безразличным голосом сообщила она.
   - Что за... - начал было Квейг, но оборвал себя на полуслове - Ивенна не стала бы говорить, не будь она точно уверена.
   - Вы должны поехать туда, как можно скорее. Нужно забрать Леара, пока его не увезли в Сурем.
   - Подождите, - Квейг немного растерялся, - зачем его везти в Сурем?
   - Вы не поверили мне, когда пришло письмо. Но теперь-то вы можете меня послушать? Я знаю, что говорю, и Иннуон знал! Мальчик должен остаться у нас, только здесь он будет в безопасности!
   - А Соэнна?
   Ивенна поморщилась - про Соэнну она совсем забыла:
   - Право же, не знаю. Она, наверное, захочет быть вместе с сыном, - но в голосе прозвучали недовольные нотки.
   Квейг предпочел бы дождаться почтового голубя из Суэрсена, но если Ивенна так уверена, лучше отправиться сейчас, пока еще можно часть пути проделать морем:
   - Хорошо, я поеду. И все же, не могу поверить.
   Известие отказывалось укладываться в голове: Иннуон мертв. В глубине души Квейг надеялся, что Ивенна ошиблась. Могут же эти узы не сработать? Она ведь так давно не видела брата. Он приедет, убедится, что все в порядке, сам переговорит с Иннуоном, уговорит его, что пора заканчивать необъявленную войну. Или, хотя бы попробует убедить. Обычно все их разговоры заканчивались тем, что Квейг принимал точку зрения Иннуона. причем даже не замечал этого до конца спора. Но прошло столько лет... Квейг надеялся, что сумеет настоять на своем. Он выехал следующим утром, на первом попавшемся корабле, как в старые времена - без всякой свиты.

XXV

   Над башнями замка Аэллин бились в агонии черные флаги. Ванр уже в десятый раз объяснял капитану стражи, что приказы наместницы выполняются вне зависимости от погоды, детских капризов и расположения звезд на небе. Хочет маленький герцог Суэрсен ехать в Сурем, или не хочет - никого не интересует. И да, Аред вас всех побери, одного охранника в сопровождение более чем достаточно! На самом деле Ванр просто боялся отправлять мальчика с охраной. Сам он приехал почти без солдат, все равно он не смог бы взять достаточно, чтобы заставить исполнять свои приказы силой, так что число не имело значения, но и отправлять этих немногих назад в столицу он не хотел. Слишком уж исподлобья смотрели на него слуги в замке. А если приставить к мальчику в охрану местных стражников - они могут свернуть с полпути и отвезти его к кому-нибудь из родичей, или вообще, куда тому захочется. Ванр убедился на собственном опыте, что население Суэрсена хранит верность прежде всего своему герцогу, а уж потом - каменному королю Элиану и его наместнице. Но приказ Энриссы не оставлял выбора - Леар Аэллин должен быть переправлен в Сурем. И, право же, Ванр с нетерпением ждал момента, когда сможет избавиться от мальчишки. Странный ребенок, очень странный. Он ему еще с первого знакомства, тогда, в библиотеке не понравился, но сейчас эта неприязнь возросла вдвойне. Ванр с отвращением вспомнил свой приезд в замок - герцога и его жену похоронили несколько недель назад, управляющий и капитан стражи поддерживали в замке подобие порядка, слуги вяло, как зимние мухи, передвигались по коридорам, стражники стояли через каждые два шага, доказывая старинную поговорку, что кусок хлеба дорог к ужину. Но свое мнение Ванр предпочел держать при себе, столкнувшись с открытой неприязнью местных обитателей. Впрочем, за одно жители замка ему были благодарны - он разогнал всех съехавшихся на похороны родственников, забывших вернуться по домам. Королевская опека раз и навсегда лишила их надежды под шумок получить опекунство. Но никакого доверия к нему не испытывали - приказы выполняли, не отваживаясь на открытый бунт, но медленно и спустя рукава, даже служанка, убиравшая его комнату, и та умудрялась довести Ванра до белого каления. Вопреки всем его распоряжениям, она каждое утро оставляла окно в спальне открытым, и вечерами он дрожал в кровати от холода. А еще это расследование! Ванр не сомневался, что спустя месяц после убийства не найдет никаких следов, но делал все возможное. Никто не смог бы упрекнуть наместницу, что она не приложила достаточно усилий к поимке преступника. Первым делом Ванр допросил стражников, стоявших на воротах - те клялись всеми богами, разве что Ареда не поминали, что ворота в ту ночь не открывались, никто не входил, никто не выходил, вплоть до утренней тревоги, когда обнаружили тела. И попробуй узнай, врут они, или правду говорят: если кого и впустили - теперь не признаются. Ванр два дня просидел над бумагами управляющего - если верить денежным ведомостям, вся прислуга и стражники остались в замке, ни один не уехал, даже личная горничная герцогини, которую та привезла из Айна. Но пускай убийца все еще в замке - как его выведешь на чистую воду? Никто ничего не видел, хотя охрана бдительно стояла на посту, окровавленные следы не вели ни в чьи комнаты, орудие убийства тоже не нашли. И попробуй теперь докажи, что наместница тут не при чем. Утешало лишь одно - никто не сможет доказать обратное. Ведь если Ванр, не приведи боги, случайно поймает убийцу, мало ли что тот расскажет, чтобы спасти свою шкуру.
   Теперь его радовало, что поручение - временное, и постоянным представителем короны в Суэрсене будет кто-нибудь другой. Бедняга... Ванр уже заранее сочувствовал своему преемнику. Одна погода чего стоит, а уж местные жители - кого угодно в гроб вгонят. Чиновнику придется здесь трудно, особенно если учесть, что Энрисса собиралась отменить налоговые привилегии Суэрсена. Но он, хотя бы, будет избавлен от общества этого ребеночка. От него даже няньки шарахаются. Ванр вспомнил свой разговор с Марион, няней маленького герцога. Вскоре после того, как Ванр приехал в замок, она собралась уходить. Сказала, что не может больше, хоть и любит мальчика, как родного, а не может. Странный он стал, взгляд стал недобрый - посмотрит - все в груди замерзает, прямо дышать больно. Больше она ничего не объяснила, собрала вещи и ушла, но Ванр чувствовал, что там было что-то еще, о чем Марион умолчала, не сказала чужаку. И это что-то он читал во взглядах прислуги, во вздохах управляющего, в морщинах, прорезавших лоб капитана стражи. Не то, чтобы Ванр много общался с маленькими мальчиками, но это дитя не вписывалось ни в какие рамки. Казалось, это два разных ребенка: один спокойный и выдержанный, холоднее замороженной рыбы, постоянно уткнувшийся в книгу. Он даже разговаривал, словно оказывал милость, медленно процеживая слово за словом. Второй - живой, веселый, верткий, словно угорь на сковороде, если и знал, что остался круглым сиротой - никак этого не показывал. Как все-таки удачно, что их человек в замковой охране - племянник капитана стражи. Когда Ванр указал на молодого стражника, выбирая сопровождающего для мальчика, капитан согласился не споря. Своему племяннику он доверял, как, впрочем, и Ванр. Такое трогательное единомыслие позволило стронуть воз с места, и сегодня, наконец-то, герцог Суэрсен отправился в столицу. Погода, конечно, не самая подходящая для путешествий, но не ждать же весны! Ванр надеялся, что сам успеет выбраться отсюда до снегопадов. Он опять не заметил, как прошел день. Светает поздно, темнеет рано, солнца нет и в помине, вот день и сливается с ночью. Раздался стук в дверь кабинета, резкий, требовательный - небось, при герцоге в его кабинет никто не так не вламывался.
   - Войдите!
   Лицо капитана стражи выражало мрачное удовлетворение:
   - В замке гость, господин Пасуаш.
   - Кого еще в такую погоду принесло? - Ванр был уверен, что разобрался со всеми родственниками. Неужели кого-то пропустил?
   - Приехал герцог Квэ-Эро.
   - Что? Этому что здесь надо?
   - Он хочет говорить с вами.
   Ванр вздохнул - вот чего ему сейчас не хватало для полного счастья. Воистину, боги не упускают его из виду - не может все идти хорошо дольше нескольких часов:
   - Прямо сейчас? С дороги? Да и поздно уже. Пусть отдохнет, проследите, чтобы его устроили со всеми удобствами.
   - Не думаю, что он захочет...
   - Завтра, все завтра!
   Обычно Ванр не откладывал на завтра неприятные обязанности, но сегодня, когда после стольких препирательств, он, наконец-то, отправил Леара в Сурем, представитель Короны рассчитывал на спокойный вечер у камина. Увы, его планам не суждено было сбыться. Герцог Квэ-Эро не пожелал отдыхать, и настойчивый стук в дверь раздался сразу после того, как ушел капитан:
   - Господин Пасуаш! Я знаю, что вы там!
   Пришлось впустить. Хотя Ванр и представлял сейчас в Суэрсене Корону, он не мог позволить себе держать под дверью герцога Квэ-Эро. Квейг вошел, как был, с дороги, от костюма несло запахом мокрой шерсти, потемневшие от влаги волосы слипшимися сосульками падали на лоб. Верх неприличия заявляться в таком виде к представителю империи! Но герцога Квэ-Эро мало волновал этикет. Теперь, когда он убедился, что Ивенна была права, черные траурные флаги застилали взгляд. Квейг не знал, что делать, и присутствие чиновника из столицы только усилило растерянность. И если бы просто чиновник - личный секретарь наместницы. Квейг против воли вспоминал, как Ивенна обвиняла Энриссу. Он не верил тогда, не поверил и сейчас, но появление Ванра Пасуаша смутило герцога.
   - Приветствую вас, господин Пасуаш. - И опять он забыл об этикете - первым здороваться должен был Ванр.
   - Добро пожаловать, герцог. Хотя обстоятельства... - Ванр тяжело вздохнул.
   - Не располагают к визитам в гости, - закончил за него фразу Квейг.
   - И все же, чем я могу быть полезен?
   - Прежде всего, что вы тут делаете?
   - Поскольку герцог не оставил завещания, наместница временно распространила на Суэрсен опеку Короны.
   - Но Иннуон оставил завещание.
   Ванр судорожно сглотнул:
   - Наместнице об этом ничего не известно.
   - Вот, - Квейг протянул Ванру запечатанный конверт, - пригласите свидетелей, прежде чем вскрывать.
   В ожидании свидетелей Ванр вертел конверт в руках так, словно тот обжигал пальцы, наконец, капитан стражи и управляющий пришли в кабинет, Ванр с треском разломал печать, вытащил из конверта лист бумаги и начал зачитывать вслух:
   "Я, Иннуон Аэллин, герцог Суэрсэн, находясь в здравом уме и трезвой памяти высказываю свою посмертную волю в сим документе: все свое имущество, как движимое, так и недвижимое, (за исключением положенной по закону вдовьей части, причитающейся моей супруге Соэнне), согласно имеющимся описям, завещаю своему сыну Леару Аэллин. Он также наследует мой титул и право передать оный титул своему старшему сыну. Если же смерть настигнет меня до того, как мой сын войдет в полнолетний возраст, опекуном, как имущества, так и сына своего Леара, с согласия своей супруги, леди Соэнны, нарекаю Квейга Эльотоно, герцога Квэ-Эро, высказывая ему полное доверие как другу и родичу.
   Дано в год 1296, 13 октября в родовом замке Аэллин, чему свидетели:
   Ланлосс Айрэ, граф Инхор
   Вир Маллар, граф Вонвард
   Иннуон Аэллин, герцог Суэрсэн
   Соэнна Аэллин, герцогиня Суэрсэн, урожденная леди Эльстон"
   Пока Ванр читал завещание, взгляд Квейга блуждал по кабинету. Герцог вспоминал ту летнюю ночь шесть лет назад, душистую горечь лоренского и отблеск огня, золотящий витраж. На месте витража - прозрачное стекло, за ним - беспросветная темнота, даже звезд не видно. И в кабинете - новый хозяин. Проклятье, он обмакивает перо в ту же чернильницу, что и Иннуон, сидит в его кресле, перелистывает его же книги. Квейг понимал, что Ванр не имеет никакого отношения к гибели его друга, но был готов выкинуть чиновника за дверь, просто потому, что тому не было места в этих стенах, за этим столом, перед этим окном, даже лишившимся витража.
   Ванр положил бумагу на стол, откашлялся, оглянулся, словно надеясь, что за его спиной появится нечто неожиданное, и можно будет отложить неприятный разговор. Но за его спиной была всего лишь стена, а перед ним - усталое лицо герцога Квэ-Эро. Ванр откашлялся, плеснул себе в кубок воды из графина, выпил... но больше уже ничего не мог придумать:
   - Да, это завещание герцога Суэрсен, составлено в соответствии с законом империи о наследовании.
   Квейг пододвинул ближайший к нему стул, и сел напротив Ванра, чтобы не смотреть на него сверху вниз:
   - Рад слышать, что у вас нет никаких претензий. - Тон, каким это было сказано, ясно подразумевал: "И когда вы, любезный господин Пасуаш, покинете замок?"
   - Очень жаль, что наместница не знала о существовании этого документа до того, как объявила опеку Короны.
   - Теперь она знает.
   - Прошу прощения, но вы не правы. Теперь знаю я. Но я - всего лишь представитель Короны, а не ее величество. Я не могу отменять указы наместницы. Опека Короны уже установлена над этими землями и над герцогом Суэрсен.
   - Но завещание!
   - Тоже не может отменить указ. Это в праве сделать только наместница. Таков закон, герцог, ни я, ни вы ничего не изменим.
   - Так что же мне, ждать здесь два месяца, пока вы отвезете завещание в Сурем, и наместница отменит указ?
   -Я не могу покинуть Суэрсен без позволения наместницы, но я отправлю ей известие с первой же почтой.
   -Хорошо. Тогда я остаюсь здесь.
   - Как вам будет угодно, герцог.
   - И я хочу видеть своего племянника. Этого указ наместницы, надеюсь, не запрещает?
   Ванр заметно побледнел - ну вот и дошли до самого "приятного" момента в беседе:
   - Боюсь, это невозможно. Ее величество приказала, чтобы герцога Суэрсен отвезли в Сурем. Согласитесь, этот замок сейчас не самое подходящее место для маленького ребенка, потерявшего всю семью.
   - Зато мой дворец как раз подойдет. Моя жена - родная тетя мальчика. И никто не позаботится о нем лучше.
   - И это тоже должна решить наместница. Я уверен, что она согласится с вами. Почему бы вам не отправиться в Сурем, герцог, чтобы не тратить время на ожидание? Там вы и встретитесь с племянником, и наместница передаст вам опеку. В последнем Ванр сильно сомневался, но предпочел придержать свои сомнения при себе.
   - Когда вы отправили мальчика?
   - О, совсем недавно. Мы все ждали, вдруг погода улучшится, но становилось только хуже, тогда я решил не дожидаться снегопадов.
   - Когда? - Прервал Квейг рассуждения о погоде.
   - Сегодня утром, удивляюсь, как вы разминулись.
   Квейг разочарованно выдохнул - если бы он знал раньше! Они не могли разминуться, но он так спешил, что не обращал внимания на встречных путников. А теперь ему придется наверстывать упущенное. Впрочем, всего один день, если лошадь отдохнет ночь - нагонит, с маленьким ребенком они быстро ехать не смогут. И никакой столицы! Нечего Леару там делать при таком раскладе. Он угрюмо глянул на Ванра:
   - Я останусь на ночь, а утром последую вашему совету.
   - Зачем же так спешить? Передохните хоть пару дней, - Ванр понимал причину спешки. Если Квейг нагонит в пути мальчишку - в Сурем тот уже не доедет. Принесла же его нелегкая именно сегодня!
   - Я не настолько устал. Да и вам, господин Пасуаш, лучше собираться в дорогу, зачем же дожидаться, пока наместница отменит опеку Короны? Так вы тут застрянете на зиму. Управляющий проследит за порядком в замке и без вашей помощи. Зимой тут все равно ничего не происходит.
   Ванр умел читать между строк:
   - Хороший совет, герцог. Возможно, я так и сделаю, - но, произнося вежливую фразу, он подумал, что в предложении Квейга выметаться отсюда поскорее есть определенный смысл.
   Ванр уже убедился, что книги в замке нет и никто, даже библиотекарь, не знает, куда она подевалась, мальчишку он отправил в столицу, и если тот не доедет - это уже не вина Ванра, а опеку все равно кому-нибудь передадут. Вряд ли герцогу Квэ-Эро, пусть тот предъявит хоть дюжину завещаний, но уж точно не Ванру Пасуашу. Так зачем ему тут сидеть, ожидая незнамо чего? В столице он принесет наместнице больше пользы. За время вынужденного изгнания Ванр уже успел подзабыть, как стремился оказаться подальше от Энриссы, зато хорошо помнил, что влияние придворного напрямую зависит от того, сколько времени он проводит при дворе.
   Квейг преувеличенно вежливо пожелал господину Пасуашу доброй ночи и вышел из кабинета. Нужно было переговорить с управляющим и с капитаном стражи. Герцог хотел понять, что здесь произошло. С капитаном он успел перекинуться парой слов, пока шел в кабинет, но этого было недостаточно. Все, что Квейг успел узнать - Иннуон и Соэнна убиты, и убийцу не нашли. Говорить о расследовании с Ванром было бесполезно - Квейг заранее знал, что ему ответит чиновник: принимаем все меры, обязательно найдем мерзавца. А герцогу нужна была правда, пускай и самая горькая. И все же, он молился про себя всем Семерым сразу, чтобы Ивенна ошиблась хотя бы в этом... Иннуон мертв, но пусть окажется, что наместница тут не при чем.

XXVI

   Квейгу казалось, что за последние недели он прирос к седлу. Короткие остановки ничего не меняли - даже во сне он чувствовал запах лошадиного пота. А теперь пришлось скакать так быстро, как только позволяла размокшая дорога. Грязь летела из-под копыт, липким слоем оседала на волосах и одежде, грязной жижей стекала на губы, залепляла глаза. Он все время щурился, пытаясь высмотреть на дороге всадников - мужчина на лошади, и мальчик на маленькой местной лошадке. Они не могли отъехать слишком далеко - Квейг отстал от них всего на один день, а с маленьким ребенком волей неволей будешь продвигаться вперед медленно. И свернуть с дороги некуда - в Солеру ехать нет смысла, порт уже закрыт на зиму. Но он скакал вперед с самого утра, выехал на рассвете, а до сих пор не нагнал Леара и его сопровождающего. Они словно в воздухе растворились. Короткий осенний день перешел в длинный осенний вечер, нужно было остановиться на ночлег, заодно и расспросить, не проезжал ли здесь маленький герцог. Беда в том, что Квейг плохо знал здешние места - он охотился тут с Иннуоном, но это было восемь лет назад... Герцог свернул с дороги в лес, смутно припоминая, что где-то здесь был лесной хутор. Или не здесь... тогда придется возвращаться назад. Но конь, верхним чутьем, вроде бы выбрался на узкую тропинку, незаметную под слоем перегнившей листвы, покрытой липкой грязью. Хлипкий домик прятался за деревьями, вплотную вокруг стен - высокий забор, нет места даже для огорода, не иначе как хозяева живут охотой. В отличие от других провинций, лорды Аэллин никогда не запрещали подданным охотиться в своих лесах. Взамен охотники честно платили установленную десятину и не трогали молодняк. Квейг тут был согласен с Иннуоном - считал, что лес ничем не отличается от моря, а никому в голову не приходило запрещать рыбакам ловить рыбу, так почему охотники не могут охотиться?
   Он спешился возле калитки, громко крикнул:
   - Эй, хозяин!
   Хозяин не торопился. Сначала медленно скрипнула дверь, на пороге показался здоровенный мужик, ему пришлось наклониться, чтобы пройти в проем. Выйдя на крыльцо, он выпрямился, поднял повыше фонарь, прищурился, разглядывая путника. По одежде было сразу и не сказать, кто таков - обычный дорожный костюм, но конь, даже покрытый грязью как второй шкурой, говорил сам за себя - такого красавца мог себе позволить только очень богатый человек, но богатый не обязательно значит знатный, и хозяин, после длительного раздумья, отразившегося на его лице, остановился на неопределенном обращении:
   - Проходите уж, ваша милость, раз постучались. Там сарайчик слева - лошадь оставьте. А то у нас волки.
   Толкнув дверь в сарай, Квейг понял, что гонка завершилась. Прямо у входа стояла маленькая лошадка, покрытая серебристо-голубой попоной, рядом с ней - вороной жеребец. Иннуон писал другу, что закупил партию таких в Вонварде, в быстроте они уступали кавднийцам, зато лучше выдерживали холод и не требовали таких хлопот. Иннуону пришлось раскошелиться, но теперь его дружинники внушительно смотрелись на красавцах-жеребцах, а воин на косматой кобылке вызывал только смех. Иннуон не терпел, когда над ним смеются, не мог допустить и чтобы смеялись над его людьми. Квейг потрепал по шее лошадку и предусмотрительно привязал своего коня подальше от мохнатой дамы. Хорошо бы почистить уставшего жеребца, но не сейчас, пусть грязь подсохнет, утром вычистит, перед отъездом. Сейчас Квейг больше всего хотел рухнуть хотя бы и на охапку сена, и как следует выспаться, но вместо этого ему предстоял долгий разговор с охранником, потому что путешествие Леара в Сурем заканчивалось на этом хуторе. Дальше мальчик поедет с Квейгом, хотя герцог еще и не решил, куда.
   В печи полыхал огонь - хозяин не пожалел дров, в первый миг даже перехватывало дыхание от жаркого воздуха, пахнущего сухими травами. Квейг вошел в единственную в домике комнату и огляделся по сторонам. Похоже, он ошибся - хозяин хутора был травником, а не охотником - повсюду на стенах висели сухие пучки разных трав. За широким необструганным столом сидел, облокотившись, охранник, погрузившийся в полудрему над дымящейся кружкой. Мальчик спал на широком топчане, укрытый плащом, только черноволосая макушка видна. Герцог прошел к столу, сел напротив охранника, хозяин поставил перед ним глиняную кружку с горячим травяным отваром и отошел в дальнюю половину комнаты, где стоял еще один топчан. Дальнейшую заботу о незваных гостях он предоставил им самим, Квейга это вполне устраивало. Он отхлебнул из своей кружки, пока что "не замечая", как дремлющий охранник разглядывает его из-под опущенных ресниц. Герцог сделал еще глоток, встряхнулся, понимая, что еще чуть-чуть - и уснет прямо здесь, за столом и негромко, чтобы не разбудить мальчика, обратился к охраннику:
   - Ты Дойл Парти, не так ли?
   - Я, ваше сиятельство.
   Квейг нахмурился - в такой грязи его бы родная мать узнала с трудом, а этого человека он видел первый раз в жизни.
   - Я вас при дворе видел, ваше сиятельство, когда в гвардии служил, - не дожидаясь вопроса пояснил Дойл.
   Квейг нахмурился еще сильнее: что этот парень делал при дворе? Уроженцы Суэрсена редко покидали родные места, предпочитая служить своему герцогу. А уж поступить в гвардию наместницы - о таком Квейг и вовсе не слышал. А ведь парень - племянник капитана стражи, дядя ему полностью доверяет, потому и согласился отправить маленького герцога под его охраной. Что-то здесь не складывалось...
   - И давно ты здесь?
   - Да около года.
   - И что ж так?
   Дойл собрался было в очередной раз изложить уже выученную наизусть историю: ушел из родного дома счастье искать, служил в гвардии, но суэрсенцу там выше простого стражника не подняться, а потом граф Тейвор военачальником стал, превратил гвардейцев в клоунов площадных, вот тогда Дойл и вернулся домой, к дяде под крыло. Тот поругал, да простил - все ж таки родная кровь. Но под внимательным взглядом герцога Квэ-Эро Дойл задумался - а стоит ли? Собственно говоря, в этих раздумьях он пребывал всю дорогу. Вот привезет он мальчика в Сурем, сдаст наместнице - а дальше что? Не зря ведь господин Пасуаш именно Дойла выбрал в сопровождающие, опасного свидетеля из замка убрать решил. Кому бедный Дойл Парти будет нужен в столице, теперь, когда герцог Суэрсен мертв? Он ведь единственный знает, что на самом деле приказала наместница. Нет, не единственный. Еще есть убийца. Тот, кто исполнил приказ. Ему не доверяли с самого начала, использовали втемную, а теперь... Теперь его просто убьют. Это если он отвезет мальчика в столицу. А если не отвезет? У герцога Квэ-Эро могут быть другие планы, не драться же с ним! И, самое главное, эта мысль не оставляла Дойла все последние дни - что будет с мальчиком в столице? Ведь он последний в роду, последний герцог Аэллин. Одно дело согласиться убить взрослого человека, даже не убить, казнить по приказу наместницы, ведь герцог Иннуон был на грани бунта, а совсем другое - отвезти на смерть пятилетнего ребенка, которого присягал защищать, предкам которого столетия служили твои предки, задолго до того, как империя пришла на эти земли. Квейг терпеливо ждал ответа - спешить было некуда, ночь длинная. Охранник неуверенно посмотрел на герцога:
   - Это все трудно очень рассказать, ваше сиятельство. Я, по большому счету, ничего не сделал плохого, а буду виноват во всем.
   Квейг понял невысказанный намек:
   - Я не наказываю людей за то, в чем они не виноваты.
   - Обещайте мне защиту, ваше сиятельство.
   - После того, как я услышу всю историю, а не перед тем, как.
   Дойл вздохнул - придется довериться репутации герцога Квэ-Эро, говорят, он мягок для владетельного лорда, пожалуй, даже слишком мягок. Дойл ведь никого не убил, хоть и собирался. И приказ есть приказ, все жители империи прежде всего вассалы наместницы, а уж потом - своих лордов. И все же чувство вины грызло душу Дойла, он хотел рассказать хоть кому-нибудь всю правду, рассказать, и услышать в ответ, что ни в чем не виноват. Если бы не спешка - он оправился бы в храм, облегчил душу перед жрецом Келиана, ведь грех предательства еще страшнее греха смертоубийства, все знают, что предателю не изведать спокойного посмертия. Но вместо жреца перед ним сидел герцог Квэ-Эро, вовсе не обязанный выслушивать чужие покаяния. Дойл глубоко вдохнул и начал свой рассказ с самого начала, как его вызвал к себе в кабинет секретарь наместницы.
   По мере продолжения рассказа Квейг мрачнел все сильнее и сильнее. Слова Ивенны оборачивались горькой правдой. Он сцепил под столом пальцы в замок, до боли в суставах, борясь с желанием приказать Дойлу замолчать, замолчать немедленно, он не хотел этого слышать, не хотел знать. Он как наяву видел перед собой лицо Энриссы, легкую усмешку на ее губах, выбившийся из пряди золотой волос на белоснежном лбу, слышал ее смех, чувствовал прохладу ее ладони на своем плече во время танца. Она не могла поступить так, не могла... но охранник, опустив голову, торопливо выплевывал слова, сглатывая окончания. Ему было страшно и стыдно... Квейгу же казалось, что воздух в одночасье перестал подходить для дыхания. Наконец, эта пытка закончилась, Дойл замолчал и теперь настороженно всматривался в лицо Квейга, ожидая его решения. Герцог собрался с мыслями, сейчас нет времени на сожаления:
   - Все понятно, Дойл. Я уже сказал, что не наказываю за то, в чем человек не виноват. Со своей совестью будешь разбираться сам, а преступления ты не совершил. Не успел, - безжалостно добавил Квейг.
   - Вы дадите мне защиту?
   - Нет. Ты уже присягнул своему лорду. Ему и служи.
   - Но ведь это же ребенок! Ему самому защита нужна!
   - Верно. Вот и защищай его, пока он мал. А потом уже он будет защищать тебя. Так всегда было между лордом и его вассалами.
   - А наместница?
   - Наместница не станет разыскивать тебя по всей империи. А в Суреме ни тебе, ни ему делать нечего.
   - Но мы не можем вернуться, там господин Пасуаш.
   - И там вас будут искать в первую очередь, - Квейг вздохнул - он понимал, что в Квэ-Эро мальчика станут искать во вторую.
   Кроме того, он не хотел тратить время на возвращение. Нужно сразу ехать в столицу и там, на месте, любой ценой заполучить право опеки. После того, что он узнал, Квейг уже не мог позволить, чтобы Леар хоть день провел в Суреме. Этот день может стать для мальчика последним. Айн - еще дальше, чем Квэ-Эро, и зная старого графа, Квейг сомневался, что тот согласится позаботиться о внуке против воли наместницы. Других влиятельных родственников у Леара нет. Квейг быстро перебрал в уме своих замужних сестер - но нет, это тоже не выход. Он не хотел втягивать их в неприятности, да и потом - замужняя женщина принадлежит мужу, а не брату. Против воли своих мужей они пойти не смогут, даже если пожелают помочь Квейгу. Оставалось только одно...
   - Мы едем в Инхор, Дойл. Надеюсь, перевалы еще открыты.
   Охранник улыбнулся во всю ширь - он не воевал под началом генерала Айрэ, но знал, что в империи нет человека честнее. Там маленький герцог точно будет в безопасности, ну и его единственный охранник - заодно.
   - Как скажете, ваше сиятельство. Еще можно проехать, контрабандисты даже в разгар зимы ходят, надо только тропинки знать. А я знаю, я тут вырос.
   Квейг кивнул, встал из-за стола, кинул плащ в угол - топчанов больше не было, ну, да и Аред с ними... он слишком устал. А в ушах по-прежнему звенел ее смех, и даже во сне он видел все то же усмехающееся лицо.

XXVII

   Дорога оказалась трудной. Если летом Квейг перебрался бы в Инхор за несколько дней, то поздней осенью, капризно переходящей в зиму, да еще и с маленьким ребенком на это ушла неделя. Лошадку пришлось оставить на хуторе, и Леар с первого же дня пути невзлюбил свалившегося на голову родственника. Рядом с охранником он чувствовал себя взрослым, настоящим герцогом, пусть и пятилетним, впервые в жизни вырвавшимся из-под женской опеки. Пускай эта независимость была лишь видимостью - мальчик пока еще не мог заглянуть поверх почтительного уважения охранника и понять, что по сути дела он беззащитный пленник. Теперь же он снова стал маленьким Леаром, за которого все решают другие, у него даже лошадь отобрали, мужчины по очереди брали его к себе на седло, мохнатая лошадка по шею бы провалилась в снег на горном перевале. А еще он злился, что не попадет в Сурем, не увидит дворцовую башню, этот толстяк из столицы рассказывал, что там книг больше, чем чисел, поэтому даже Хранитель не может точно сказать, сколько томов находится в библиотеке. Сам Леар умел считать до тысячи, и с трудом представлял, что этого огромного числа может не хватить, чтобы сосчитать что угодно. Но вместо столицы они тащились по горам, мерзли, мокли под снегом и, что самое обидное - никто не обращал на мальчика внимания. Его кормили, на коротких привалах отпаивали горячим питьем, заботливо кутали в плащ, но ни Дойлу, ни герцогу Квэ-Эро не пришло в голову объяснить Леару, что происходит. Дойл с радостью переложил ответственность на лорда, а Квейг слишком глубоко погрузился в мрачные раздумья, чтобы разговаривать сейчас с племянником. Да и как объяснишь пятилетнему ребенку, что его брата и родителей убили, а теперь собираются убить его самого? Со своими сыновьями Квейгу никогда не приходилось говорить о таких делах, он просто не знал, с чего начать, да и нужно ли мальчику знать всю правду? Да и в чем она, эта правда? Энрисса действительно собиралась убрать Иннуона, как ни больно в это поверить... но ведь нет никаких доказательств, что она это сделала. Неудавшийся исполнитель ее королевской воли едет на лошади впереди Квейга, расчищает дорогу, и никого он не убивал. Но кому еще могло понадобиться зарезать герцога Суэрсен в его собственной постели? У Инноуна и настоящих врагов-то не было, так, недоброжелатели. Слишком уж замкнуто он жил, вернувшись с войны, а своенравие еще не повод для убийства. И родичам от его смерти никакой выгоды. Наследник - все равно Леар. Или кто-то рассчитывал получить опеку? Но зачем? Иннуон и так не обижал многочисленную родню, не столько из родственных чувств, сколько исполняя долг лорда по отношению к вассалам.

***

   Граф Инхор не жалел средств на пограничную службу - Дойл был уверен, что про перевал, которым они прошли в графство, знают только контрабандисты, и то, не все, а несколько семей, объединенных в клан. Его прабабка была родом из предприимчивого семейства и передала тайну любимому правнуку. Однако как только узенькая тропинка расширилась настолько, что два лошади смогли стать на ней в ряд, их тут же остановил отряд пограничной стражи: десять человек, конные, среди них - несколько лучников. Десятник с недоумением уставился на странных путников - он первый раз видел, чтобы контрабандой перевозили детей.
   - Кгм, вы что, господа хорошие, думаете, что у нас этого добра своего недостаточно? Так в деревнях в каждом доме по семь штук за одну ложку хватаются.
   Квейг устало улыбнулся и откинул на спину капюшон плаща - он узнал десятника:
   - Нет, Тарри, этого мальчика я не продаю. Но если захочешь - то у меня дома есть еще парочка и порой от них слишком много шума.
   - Капитан! - Довольный рев десятника перепугал бы всех птиц в округе, если бы те давно уже не улетели на юг.
   Тарри прекрасно помнил, как юный Квейг принял командование своим первым отрядом, как ворчали ветераны, оттрубившие на этой войне уже добрый десяток лет и все без толку - мальчишку командовать поставили, вон, краснеет, будто девица от громкого слова, ну, этот нам наприказывает, лорденыш! Солдаты пробовали нового командира на зуб, каждое его слово встречалось взрывами хохота, о легко краснеющем красавчике-южанине ходили весьма грязные слухи. После первого боя все изменилось. Оказалось, что скромник умеет ругаться не хуже боцмана, способен перекричать шум сражения, и, самое главное, не потерял ни одного солдата там, где другие положили добрую четверть своих отрядов. Война есть война, в других боях были и потери, и ошибки, но над южанином уже никто не смеялся, и когда Квейг стал капитаном - его люди с радостью обмыли алую перевязь своего командира. Военные воспоминания заставили Тарри расплыться в довольной улыбке - право же, не будь Квэ-Эро столь похоже на треклятые острова, за время войны успевшие прорасти бравому вояке сквозь печенку до самых пяток, он бы нанялся к Квейгу в дворцовую стражу, раз уж у этих морских лордов все не как у людей - дружины нет. Вместо этого прибился к генералу Айрэ, лучше, чем на пятом десятке нового хозяина искать. Квейг за эти года трижды приезжал в Инхор, но последние несколько лет ограничивался письмами, и писал он, ясен пень, генералу, а не десятнику. Тарри знал, что Квейг женился на леди Ивенне, что у них двое детей, но этот вроде бы великоват для трехлетнего, да и с чего бы Квейгу зимой через перевал с маленьким ребенком из теплого Квэ-Эро тащиться? Почтение к бывшему командиру боролось в душе десятника с любопытством, и любопытство одержало решительную победу:
   - А вы надолго к нам?
   - Нет, ненадолго. Мне нужно обсудить кое-что с генералом.
   Любопытство Тарри получило некоторую пищу для размышлений - ох и важное это "кое-что", если нужно самолично приезжать, да еще в такую пору года, и без свиты, всего с одним воином, ээ... так ведь даже и воин-то не его, Тарри так обрадовался неожиданной встрече, что только сейчас разглядел заляпанную грязью голубую ленту на перевязи второго всадника. Не иначе, как в Суэрсене спутника прихватил... может и мальчик оттуда же? Но Квейг прервал его размышления:
   - Тарри, если твои люди подвинутся - мы поедем дальше.
   - Я вам сопровождение дам, мало ли что, вдруг заблудитесь.
   Квейг усмехнулся, понимая, почему десятник хочет вернуться в крепость вместе с гостем: пока он из патруля вернется - все слухи уже обрасти мхом успеют, а так он на свеженькое прибежит, сразу все узнает. Ну и пускай, солдатам Квейг доверял больше, чем иным военачальникам. А слухи... рано или поздно наместница все равно узнает, что Леар в Инхоре. Квейг надеялся не столько на тайну, сколько на честность генерала Айрэ. Ланлосс ни за что не позволит, чтобы ребенку, за которого он в ответе, причинили вред.
   - Да, Тарри, пожалуй. Если снегопад усилится - можем и заблудиться.
   Дойл хотел было возмущенно возразить, что не заблудится в этих горах даже если ему глаза завяжут, но смешинки в синих глазах Квейга остановили его. Он поудобнее устроил усталого Леара в седле. Мальчик так вымотался за дорогу, что сейчас спал на ходу, и даже разговор с пограничниками не вырвал его из дремы. Ничего, крепость генерал построил прямо здесь, в горах, недалеко от границы, к вечеру они уже будут в замке, если только в самом деле под снегопад не попадут. Он с интересом посматривал по сторонам - давно здесь не был, последний раз - перед тем, как уехал в столицу, на свадьбе троюродной сестры. Эх, у нее, наверное, уже самой дочери на выданье подрастают. Надо будет наведаться в гости, чем судьба не шутит - в их семье было принято жениться между родичами, чтобы семейные тайны на сторону не уплывали. В Суэрсен он теперь еще нескоро возвратится, так может, осесть в Инхоре. При новом графе тут совсем другие порядки, говорят. На травке уже не заработаешь, зато порядок навели, у детей животы с голоду не пухнут, а он и без дурмана не пропадет - солдаты всегда нужны. Он глянул на герцога Квэ-Эро - Квейг ехал впереди, рядом с Тарри, они весело переговаривались, вспоминая былые деньки. Надо будет в храм сходить, пожертвовать Семерым, все ж таки судьба к нему милостива оказалась. Если не герцог - приехал бы Дойл в Сурем, как баран на бойню, да еще и мальчишку с собой привез. Вечность бы в посмертии от крови отмывался. А так - и доброе дело сделал, и свою шкуру сберег. И все же, хотел бы он знать, что герцог теперь будет делать... Неужели поедет в столицу, после всего, что Дойл ему рассказал?! Герцога убрать, конечно, не то, что безродного стражника, но наместница шутить не любит. На месте Квейга Дойл бы держался от Сурема как можно дальше, и Аред с ней, с наместницей, ни убитого герцога, ни леди Соэнну уже не воскресить, зачем до правды доискиваться? А что Квейг именно за правдой в столицу поедет - Дойл не сомневался. Успел за неделю пути приглядеться к молодому герцогу. И, хоть не его это было дело, а все-таки решил, что поговорит с герцогом до отъезда, может, получится его уговорить не искать себе беды на шею. Пусть вернется в свое Квэ-Эро, там море теплое, девки ласковые, живи и радуйся.

XXVIII

   Крепость графа Инхор впечатляла массивностью стен, продуманным расположением бойниц, узкими извилистыми коридорами, в которых так трудно нападать и так удобно обороняться, но не могла похвастаться изысканностью отделки. Никаких гобеленов, полированных мраморных плит и расписанных фресками потолков, дом зажиточного крестьянина и то выглядел бы богаче. Но эта строгая военная простота нравилась Квейгу больше, чем помпезная каменная серость Сурема. Большинство дворянских замков изначально были именно такими крепостями, роскошная отделка появилась намного позже, в мирные времена. Ланлосс встретил Квейга на площадке перед своим кабинетом, он уже знал, что герцог Квэ-Эро перешел через перевал со стороны Суэрсена с ребенком и одним охранником, и догадывался, в чем причина столь неожиданного визита, но, несмотря на печальные обстоятельства, был рад видеть Квейга. Из всех высокородных наследников, попавших под его начало по указу Энриссы, молодой лорд Квэ-Эро более прочих пришелся ему по душе. Ланлосс ничуть не шутил, когда говорил, что Квейг стал бы генералом, не будь он рожден герцогом. Семнадцатилетний мальчик без всякого военного опыта оказался одним из самых толковых командиров, каких генерал Айрэ встречал за годы службы. Неопытность только пошла ему на пользу - не нужно было переучиваться, а командовать людьми старше себя он уже умел, отплавав два года капитаном на одном из кораблей своего отца. Война быстро расставила всех по местам. Среди лордов были и горячие головы, рвавшиеся проучить островитян, и заносчивые снобы, вроде герцога Суэрсен, и опытные военные, с детства отражавшие вылазки варваров на свои земли, и откровенные бездари, за три года не сумевшие выучить, где у меча гарда. Квейг же не отличался ничем особенным - красивый юноша, с первых дней боготворивший своего генерала, при этом его восторженное уважение всегда оставалось в неназойливых рамках. Но скоро Ланлосс заметил, что ему нравится учить этого парня, а не просто отдавать ему приказы. Квейг не разделял свойственного молодости восхищения войной, но при этом оказался способен разделить любовь генерала Айрэ к военному искусству, понять абстрактную красоту стратегии, часами просиживать над картой, переставляя фигурки в стратегической игре, вместо того, чтобы отправиться в трактир.
   После войны, когда, казалось бы, все вернулось на свои места - лорды - в замки, генерал Айрэ - в почетную отставку, Квейг первым принял возвышение бывшего военачальника, пожелал ему удачи, без всяких оговорок признав новоиспеченного графа Инхор равным себе по происхождению. Остальные, даже служившие под его началом, вежливо воротили нос. Они были готовы подчиняться генералу, но не желали видеть возвышение простолюдина. Ланлосс чувствовал это пренебрежение даже на расстоянии, не покидая своей провинции, и, хотя давно уже привык к снисходительному отношению высокородных лордов, искренняя привязанность герцога Квэ-Эро на общем фоне приятно согревала душу. Вот и сейчас, увидев Ланлосса, Квейг широко улыбнулся, на секунду согнав с лица угрюмую озабоченность. Ланлосс молча открыл перед ним дверь в кабинет, пропустил вперед, плотно затворил дверь, подальше от любопытных ушей. Он не боялся шпионов, но не хотел, чтобы слухи разбежались по замку слишком быстро. Кивнул Квейгу на кресло:
   - Садись. Рад тебя видеть, несмотря ни на что.
   Квейг вздохнул, распознав в словах Ланлосса невысказанный упрек - он уже который год собирался выбраться в Инхор, да все не получалось. А как случилась беда - сразу нашел время.
   - Я знаю, мой генерал.
   Ланлосс кивнул, принимая молчаливое извинение, и не стал тратить время на хождение вокруг и около, понимая, что времени у Квейга скорее всего нет:
   - Мальчик - Леар Аэллин?
   - Да, наместница приказала отправить его в столицу.
   - А твоя опека?
   - Она не знала про завещание.
   - Там что-нибудь нашли?
   - Ничего, никаких следов.
   - И тебя это не удивляет. - Ланлосс не спрашивал, он знал достаточно, чтобы оценить ситуацию.
   - У наместницы был человек в замке, с приказом убить герцога, как только она посчитает нужным. Но он никого не убивал.
   - Это он сам тебе сказал? - Несмотря на мягкость, Квейг редко ошибался в людях.
   - Я ему верю.
   - Но какой был смысл подсылать еще одного?
   - Не знаю, я всю неделю об этом думаю и до сих пор не понимаю.
   Ланлосс внимательно смотрел на своего собеседника - до генерала, хоть и с опозданием, но дошли придворные слухи о безумной влюбленности герцога Квэ-Эро в наместницу. Тогда он только пожал плечами - мало ли в кого влюбляешься в двадцать лет, и всего через год Квейг благополучно, хотя и не без некоторых странностей, женился, обзавелся наследниками. Но сейчас, видя на лице молодого герцога безнадежную усталость, он начинал понимать, что та влюбленность выходила за рамки обычной юношеской романтики.
   - Никаких доказательств нет.
   - Как нет и доказательств обратного. Но кому еще это могло быть нужно?! - Квейг с надеждой взглянул на Ланлосса - вдруг генерал, подобно бродячему фокуснику достанет, как кролика из шляпы, имя неведомого убийцы.
   Но Ланлосс ничем не мог помочь - других подозреваемых и впрямь не было:
   - И все равно я не вижу причины. Не могли же его убить из-за книги!
   - Могли. За эту книгу многих могут убить.
   Ланлосс неопределенно хмыкнул - он не верил, что загадочная книга вообще существует. Просто удобная причина для ссоры:
   - И что там за трактат такой грозный?
   - Немного истории из времен основания империи. В частности, что светлейший король Элиан звался Элаан и был простым смертным, коему благоволили боги. Их благоволения хватило, чтобы основать империю, но вскоре после этого король умер, был благополучно похоронен, и его жена села на трон, так как он не оставил наследников. Указано даже где его могила, в Луэроне, камень в пойме реки. Туда до сих пор приходят клятвы приносить. Говорят, такой обет нельзя нарушить.
   Ланлосс запустил руку в деревянную чашу с песком, которым обычно посыпал письма, чтобы чернила быстрее сохли, набрал полную горсть, высыпал обратно, снова зачерпнул:
   - Экое любопытное сочинение. Но явно недостаточно, чтобы перевернуть основы мироустройства. Нужны еще заинтересованные во власти книголюбы.
   - Иннуону не нужна была власть.
   - Наместница об этом знала?
   Квейг опустил голову.
   - И что, если так?
   - Отдать ей книгу? - Предположил Ланлосс.
   - Я сам так думал, пока не узнал про Иннуона. Мне не нужна ни власть, ни книга... но моя жена - Аэллин.
   - И что? Времена кровной мести вроде бы прошли.
   - Она боится, что возвращать книгу уже поздно. - Сказать следующую фразу было нелегко, - что наместница будет устранять свидетелей. И мы - следующие.
   - Женщины постоянно чего-нибудь боятся. Ваш род всегда хранил верность...
   - В отличие от герцогов Суэрсен. Я не могу отдать мальчика в столицу. Он Аэллин.
   - А если это воля наместницы?
   - То я пойду против ее воли.
   - Это мятеж, Квейг. - Роковое слово, наконец, прозвучало. - Тебя никто не поддержит.
   - Многие недовольны военной реформой.
   - Это еще не повод рисковать всем.
   - Я не хочу этого. Не хочу.
   - Тогда и не начинай.
   - Зачем ей нужен мальчик? Он ведь точно не читал книгу.
   - Это меня как раз не удивляет. Вырастет при дворе - будет лоялен.
   - Вырастет? - С горькой иронией переспросил Квейг.
   Ланлосс и сам несколько сомневался, что все закончится так благополучно. С другой стороны, убрать мальчика можно было и в замке, зачем его для этого везти в столицу?
   - Что ты собираешься делать?
   - Я еду в Сурем. Потребую предоставить мне опеку, согласно завещанию.
   - Закон на твоей стороне. Но закона может оказаться недостаточно.
   - Если наместница действительно хочет мира в стране - она отдаст мне мальчика.
   - Будешь угрожать? - Ланлосс приподнял бровь.
   - Да нет же! Она должна понять!
   - Она должна заботиться об империи. Это ее первая и главная обязанность. И справляется она с этим неплохо, трудно отрицать.
   - Ради империи можно убивать детей?
   - Восемь лет назад ради империи ты убивал.
   - Но не детей же!
   - Откуда ты знаешь, сколько детей умерли, к примеру, от голода, когда их отцы не вернулись домой? Ах да, эти дети не были твоими племянниками. Ты готов залить кровью полстраны только потому, что твоя жена напугана?
   - Иннуон мертв.
   - Вот именно. Уже мертв. Тебе нельзя сейчас ехать в Сурем.
   Единственный законный способ не отдать герцогу Квэ-Эро опеку над племянником - доказать, что он недостоин быть опекуном. И пока Квейг на таком взводе - сделать это будет проще простого, палец покажи - сорвется, как стрела с натянутой тетивы. Того гляди, еще и собственных сыновей потеряет. Генерал Айрэ не хотел сейчас думать, виновна ли наместница в смерти герцога Суэрсен. Даже если и так - любому полководцу порой приходится жертвовать своими людьми. О случившемся надо как можно скорее забыть, книгу - сжечь. Вот уже шесть сотен лет империя не знает междоусобиц, какой смысл пытаться захватить власть силой, если всегда есть шанс, что твоя дочь или сестра станет следующей правительницей? Порой наместниц убивали, но никому в голову не приходило изменить саму суть мироустройства - на трон садится девушка из знатной семьи, избранная Высоким Советом. Властолюбцы разыгрывали карты в свой черед, понимая, что только один из них сможет стать королем, а наместницы могут меняться хоть каждый месяц. Не стоит ломать то, что без сбоев работает столько лет. Генерал Айрэ знал, что лучше пятно на совести, чем руки в крови. Но понимает ли это Квейг?
   - Зачем тянуть время? Все равно ведь придется. Наместница уже знает про завещание.
   Ланлосс смотрел на упрямо сжатые губы своего собеседника. Двадцать восемь лет, а как был мальчишкой, так и остался. Глядит, насупившись: как это мол, взрослые не разрешают стрелять из рогатки по воронам. Не понимает, что ворона, свое гнездо охраняя, может и глаз выклевать. И объяснять бесполезно - все равно помчится в столицу, и не в племяннике тут дело. Хочет в глаза ей посмотреть, все еще не верит. А когда убедится, что был прав... генерал на секунду прикрыл глаза... не простит. Пускай хоть пожары кровью по всей стране заливать будет - не простит. Если бы он мог ответить иначе...
   - На меня не рассчитывай, Квейг. - Держится молодцом, на лице ничего не дрогнуло, только в глазах огонек потух, только что были синие - а теперь - чернее ночного неба, даже отблеск свечи не может высветить синеву. - Мальчика я оставлю, пока все не разрешится. Здесь его искать не будут. А если и будут - не найдут. Но не более того. Хочешь уничтожить все, за что сражался - без меня. Мешать тоже не стану. Не такой ты страшный враг, чтобы без меня не управились.
   Квейг молчал - он надеялся, что генерал если не поможет, то хотя бы поймет, даст совет. И что же? Тот же самый совет, что он всю дорогу читал в глазах Дойла - убирайся домой и ни во что не вмешивайся. Но Дойл простой дружинник, к тому же дважды забывший, кому присягал. Ланлосса Айрэ Квейг всегда считал человеком чести. Но граф Инхор оказался прежде всего разумным человеком. Более того, он как всегда был прав, герцог и сам знал, к чему приведет сопротивление. Но не мог поступить иначе. А Ланлосс - может. Может остаться в стороне, и Квейг понимал, что нужно быть благодарным и за это, но детская, глупая обида щипала уголки глаз. Он взял себя в руки - главное, что мальчик теперь в безопасности. А что генерал обещал не вмешиваться - тем лучше. Квейг понимал - дойдет до военных действий - Ланлосс его в порошок сотрет и по ветру развеет. А против Тейвора у Квейга есть неплохой шанс. Против Тейвора и у курицы-несушки неплохой шанс будет. Герцог даже сумел улыбнуться в ответ:
   - Благодарю, мой генерал. Это больше, чем я мог ожидать. С вашего позволения я передохну у вас несколько дней.
   - Разумеется. Все в твоем распоряжении.
   Ланлосс кликнул слугу, чтобы тот проводил герцога Квэ-Эро в комнату для гостей, а сам остался в кабинете, выстучал на столешнице боевой марш, поморщившись - боги лишили генерала Айрэ музыкального слуха, возместив потерю командным голосом. Потом плеснул в кубок вина, с запозданием вспомнив, что даже не предложил Квейгу выпить, а тот с дороги. Проклятье - ведь пропадет, ни за что пропадет! Ланлосс с досадой отодвинул кубок. Мальчик ждал помощи, а получил нагоняй. И даже не поморщился, мол, спасибо и за это. Неужели ничего нельзя сделать, загасить безумие в зародыше, пока уголья только тлеют? Или Ланлосс упустил время, и вместо золы уже стеной встало пламя? Нужно поехать в столицу вместе с Квейгом. Если рядом будет кто-то, способный вовремя заткнуть молодому герцогу рот, возможно, получится уладить дело миром. В конце концов, даже после восьми лет затворничества в Инхоре должно слово генерала Айрэ хоть что-то стоить!

***

   Утром, спустившись к завтраку, Ланлосс, между прочим, словно и не было вчерашнего разговора, сообщил Квейгу, что решил съездить в Сурем, развеяться, и не сумел сдержать улыбку, увидев, как просветлело в ответ лицо герцога Квэ-Эро.

XXIX

   Чем ближе к столице, тем сильнее в душе личного секретаря наместницы Ванра Пасуаша боролись друг с другом противоречивые устремления. Одна часть его души стремилась вернуться в столицу, к привычному комфорту и благополучию, родной суете дворцовой канцелярии, роскошным балам и уважительным, а то и завистливым взглядам придворных. Другая же часть души, та самая, что позволила Ванру подняться столь высоко, отвечавшая за принятие осознанных решений, просчет каждого шага, составление планов, словом то, что высокомудрые ученые называют логикой, настойчиво подсказывала, что от столицы, а особенно от наместницы сейчас лучше держаться подальше. Ванр достаточно хорошо знал Энриссу: если она чего-нибудь захочет - добьется любой ценой. И сильнее всего раздражало, что его заранее включили в список допустимых потерь. Только женщина может быть настолько себялюбивой и настолько неблагоразумной одновременно! Но деваться ему было некуда, и в самом мрачном состоянии духа Ванр проехал в арку городских ворот, сморщив нос от городской вони. Неудивительно - он столько лет прожил во дворце. Тринадцать лет назад, когда целеустремленный юноша приехал из провинции в столицу делать карьеру, он не обращал внимания на городские ароматы. Город представлялся ему чем-то вроде высокой лестницы, которую нужно было преодолеть, ступенька за ступенькой, и стоя в самом низу, он был благодарен судьбе за шанс начать восхождение. Год за годом, медленно, но неотвратимо, он пробирался наверх. И если еще несколько месяцев назад Ванр терзался, что не может подняться еще выше, теперь он с трудом сдерживал страх оказаться в самом низу, за пределами вожделенных ступенек, и даже смерти он, казалось, страшился меньше, чем падения.

***

   В кабинете наместницы царила вечная золотая осень. Листопад на янтарных панелях светился матовым теплом даже в хмурое промозглое утро, и только шелест дождевых капель за окном напоминал, что сентябрь давно отшуршал свое по садовым аллеям. Энрисса уже знала о завещании, и Ванр с удивлением заметил на ее лице признаки тщательно сдерживаемого раздражения. Почту она получила почти месяц назад, за это время наместница должна была успокоиться и продумать ответные меры. Но Энрисса окинула своего секретаря взглядом, далеким от умиротворенности:
   - Итак, господин Пасуаш, я жду объяснений.
   - Я не понимаю, ваше величество. Все, что мне известно, я изложил в последнем письме.
   - В том числе и то, что вы отправили маленького герцога в столицу с надежным сопровождением, не так ли?
   - Как вы и приказали, - Ванр ждал иного приема после долгой разлуки.
   - А вы уверены, что отправили его именно в Сурем? - Вкрадчиво поинтересовалась наместница.
   - Ваше величество, я отправил его в Сурем с нашим человеком, специально, чтобы избежать возможных недоразумений.
   - Тогда какого Ареда он оказался в Инхоре?
   - В Инхоре? - Непонимающе переспросил Ванр.
   - В графстве Инхор, господин Пасуаш. Вместе с вашим надежным человеком. Который сбежал с мальчиком под надежную руку генерала Айрэ.
   - Но генерал Айрэ не имеет ничего общего со всей этой историей, - запротестовал Ванр, но в этот миг его догнала холодная волна понимания, - это невозможно! Он все равно не получит опеку! Да и зачем ему?
   - "Зачем" - мы скоро узнаем. Граф Инхор выехал в столицу. Вместе с герцогом Квэ-Эро. Как вы могли позволить герцогу так быстро уехать из замка?
   - Он настоял.
   - Настоял, - язвительно передразнила наместница, - вы представляли Корону в герцогстве Суэрсен. Вы и только вы имели там право на чем-либо настаивать!
   Ванр опустил голову, признавая вину. Он так торопился отделаться от незваного южанина, что не подумал о последствиях. Ванру в голову не пришло, что даже переночевав в замке, Квейг успеет догнать племянника. Ванр никогда не путешествовал с маленькими детьми и просчитался.
   - Ваше величество, граф Инхор, скорее всего, оставил мальчика по просьбе герцога Квэ-Эро. Не думаю, что он как-то замешан в этом деле. У него нет мотива, да и потом - он ведь человек чести. - К последнему аргументу Ванр прибег с некоторой неловкостью - слово "честь" редко звучало в политике.
   - Это единственное, на что мы можем рассчитывать, Ванр, - негромко ответила наместница, в один миг превратившись из грозной правительницы в усталую женщину. Словно фитилек в лампаде задули.
   Ванр и сам понимал - если генерал Айрэ решит поддержать Квейга - они и без всякой книги обойдутся, наместница не удержится на троне. Знать не пошла бы за выскочкой-простолюдином, но потянется под знамена герцога Квэ-Эро, а простой народ, обычно стоящий в стороне, пока лорды выясняют отношения, откликнется на первый же зов непобедимого военачальника. И уже будет не важно, что никаких причин для восстания нет - толпа не рассуждает. И что тогда делать? Положиться на петушиную гвардию Тейвора? Вот и получается, что сам по себе герцог Квэ-Эро досадная помеха, а в паре с генералом Айрэ - смертельная угроза. Энрисса закуталась в шелковую накидку таким зябким жестом, будто прохладный шелк мог согреть. Ванр привлек ее к себе, разговор о делах на сегодня закончился.

XXX

   Столица встретила Квейга и Ланлосса промозглой сыростью. Зима в этих краях запаздывала, вместо снега мощеные улицы покрывал тонкий слой размокшей грязи. Сточные канавы благоухали всеми ароматами большого города, прохожие с привычной ловкостью прижимались к домам, уступая дорогу всадникам, вслед им неслись всевозможные пожелания неблагополучия - грязь, вылетающая из-под копыт, оседала на одежде горожан. Квейг пожаловался:
   - Ненавижу этот город.
   - Не самое приятное место в мире. Зато удобно обороняться.
   Узкие улочки защищали столицу надежнее крепостных стен. Пока войско доберется по этим лабиринтам до королевского замка - потеряет половину солдат. А вторая половина, как подозревал Квейг, умрет от вони. Неужели забирая три четверти дохода с каждой провинции, нельзя было сделать в столице канализацию? Он слишком давно не был в Суреме, в памяти остались только хорошие воспоминания, всю неприязнь к городу заслонили серые глаза наместницы, но теперь первое впечатление от шумной и грязной столицы вернулось во всей яркости красок и ароматов. Он по-прежнему не мог понять этих людей - жить в такой мерзости и даже не пытаться ничего изменить? Поколение за поколением город рос, медленно выползал за крепостные стены, возводил новые, и по-прежнему тонул в грязи и серости. Квейг вспоминал другие столицы - яркий и шумный Кавдаван, чьи золотые купола слепили глаза, сверкая в солнечном свете, а женщины закрывали лица, но разрезали узкие длинные юбки до самых бедер, и то же самое солнце, что освещало купола храмов, рассыпало искры по дутым золотым браслетам, охватывавшим их лодыжки. Улицы там выкладывали разноцветными плитками из обожженной глины, и стены домов соперничали яркостью красок с мостовыми: небесно-голубой, солнечно-желтый, оранжево-шафранный, снежно-белый. Или Ладона, столица Ландии, деревянный город, подобно фениксу расправлявший крылья после каждого пожара. Даже королевский дворец был построен из дерева, как принято у тамошних зодчих - без единого гвоздя. Маленькие квадратные окошки, затянутые слюдой, и узорные резные ставни - волшебные птицы распускали пышные хвосты, веточки плюща расцветали диковинными цветами. Пахло смолой и хвоей, а после дождя - мокрым деревом и лесом. Девушки заплетали волосы в тяжелые косы, а замужние женщины, наоборот, носили распущенными, являя миру свою чистоту. Немногочисленные же девицы для удовольствий в торговых кварталах, повязывали голову платками, чтобы солнце не осквернило своих лучей, коснувшись их волос. А у Свейсельских Островов и вовсе не было столицы. Пять городов на побережье в прошлом даже воевали за право править страной, но триста лет назад заключили договор "Жемчужного ожерелья" - каждый город становился столицей на пять лет, уступая честь следующему. Теперь все пять городов разрушены, на месте ажурных башен-маяков торчат обгоревшие иглы, но Квейг видел старинные гравюры и мог представить себе времена былой славы. Интересно, что там сейчас - прошло восемь лет, быть может, они успели отстроить разрушенное? Маяки ведь обязательно должны гореть, иначе корабли будут разбиваться о прибрежные скалы.
   Он вырвался из воспоминаний: все эти города в прошлом. Сейчас под копытами его лошади серая мостовая Сурема.
   У входа во дворец дежурили гвардейцы. Квейг первый раз увидел печально прославившуюся форму: куцые красно-золотые камзолы, красные чулки и короткие круглые, опять таки, красно-золотые, штаны, словно цапле на ноги по тыкве нацепили. Довершали это великолепие позолоченные каски с красными перьями, весьма напоминавшими петушиные. Герцог и граф молча переглянулись, по несчастным лицам стражников было понятно, что они привыкли к таким взглядам. Дежурного капитана эта кара небесная тоже не миновала, правда, в отличие от своих подчиненных он мог завернуться в длинный плащ. Увидев генерала Айрэ, он моментально вытянулся в струнку, отсалютовал, и даже не задав положенного вопроса о цели приезда, проводил в гостевые покои. Не прошло и получаса, как в дверь уже постучался один из секретарей внутреннего дворцового управления, почтительно осведомился о цели визита, если таковая есть - в конце концов, граф и герцог могли прибыть ко двору поучаствовать в увеселениях. Квейг ответил, что у него дело к Высокому Совету, Ланлосс неопределенно пожал плечами. Оставалось только ждать. Вопрос опеки над малолетним герцогом был достаточно важен, чтобы заинтересовать Высокий Совет, хотя закон не признавал сословных различий - сын ремесленника и сын графа одинаково находились под его защитой. Сперва Квейг хотел сразу же идти к наместнице, но потом предпочел говорить перед Советом. Воля наместницы ему и так была известна, а у Совета могло оказаться иное мнение, а самое главное, в чем он отказывался признаться даже самому себе - он боялся остаться с ней наедине, боялся получить ответ еще не задав вопроса, боялся посмотреть ей в глаза. Раз в месяц Высокий Совет собирался, чтобы выслушать любого обратившегося к ним дворянина. Решение все равно принимала наместница, но оставался шанс, что она прислушается к своим советникам. Все, на что мог сейчас рассчитывать Квейг - непреклонная буква закона. И чем больше людей будут знать, что у герцога Квэ-Эро есть все права стать опекуном племянника - тем лучше.

***

   Наместница с раздражением перекладывала бумаги, сама не понимая, что с ней происходит. Обычно все государственные проблемы отступали на второй план, когда Ванр возвращался после длительной отлучки. Несколько дней Энрисса позволяла себе побыть просто женщиной, что бы там ни происходило за дверьми спальни. Но в этот раз все оказалось иначе - она не чувствовала обычного умиротворения. Ей по-прежнему было холодно даже в жарко натопленных комнатах, и пальцы сами собой сжимали перо так сильно, что то ломалось уже на третьей строчке. И даже кленовый лист, угнездившийся в вырезе платья, не радовал - она с огромным трудом продолжала лгать себе, но больше не могла обманываться - Ванр боится. Это его страх передается ей, его боязнь сводит пальцы судорогой, его ужас застилает взгляд. Ночь сменялась днем, день - ночью, подходящие дни в этом месяце уже прошли, а Энрисса так и не смогла решиться. Но теперь можно было отложить выбор до следующей ущербной луны и вернуться к делам государства. Иначе никакого "потом" ни у нее, ни у Ванра не будет, и станет не важно, чей страх оказался сильнее.
   Энрисса никак не могла решить, переговорить ли ей с герцогом Квэ-Эро заранее, или подождать заседания совета. Семь лет назад она бы не задумываясь пригласила герцога побеседовать наедине, и убедила бы его в чем угодно, тогда юноша был безнадежно влюблен, но сейчас... Сейчас предстояло иметь дело со зрелым мужчиной, давно женатым, отцом семейства, полноправным правителем своих земель. Стоит ли рассчитывать на увлечения молодости? Ну почему из всех женщин империи герцог Квэ-Эро должен был выбрать Ивенну Аэллин? Энрисса предпочла бы сцепиться с любым другим лордом, пусть даже богаче и влиятельнее Квейга. Потому что слишком высокие ставки оказались на кону - она не потерпит никакого сопротивления. Благо империи превыше блага одного человека, пусть даже у него удивительно-синие глаза. Ну почему эти "благородные" ни в чем не знают меры: ни в любви, ни в ненависти, ни в верности, ни в измене! Любую клятву исполняют, не глядя на цену, каждый долг выплачивают до последнего гроша, отдают себя до конца во имя того, что считают правильным. Право же, она бы отдала Квейгу мальчика в обмен на книгу, но леди Ивенна... Вот уж кто не задумается о благе государства. Доверить ей воспитание герцога Суэрсен - отсрочить катастрофу на десять лет. Энрисса никогда не сможет оправдаться, а мальчик непременно пожелает отомстить. Наместница видела только один выход - воспитать его при дворе, и в будущем держать как можно дальше от управления герцогством. Был лишь один способ сделать это, не вызвав всеобщего возмущения - отдать маленького герцога в ученики к Хранителю. Никто не посмеет возражать против воли Аммерта, а если мальчик и в самом деле так жаден до знаний, как говорит Ванр, он сам не пожелает покинуть библиотеку, когда сможет принимать решения. Энрисса вздохнула - какая жалость, что генерал Айрэ не состоит в родстве с герцогами Суэрсен. Ему она бы безбоязненно доверила воспитание Леара Аэллин, но если необходимость королевской опеки еще можно как-то обосновать, то нельзя забрать мальчика у дяди-герцога, чтобы отдать соседу-графу. Она рассчитывала склонить Квейга к компромиссу - пусть сам передаст право опеки графу Инхор, иначе она найдет законный путь оставить мальчика под защитой Короны. Пусть даже герцог Квэ-Эро больше не верит наместнице, но генерал Айрэ по-прежнему остается вне всяких подозрений. Она просмотрела список завтрашних аудиенций, вычеркнула министра дорожного ведомства - хватит с него и вечернего доклада, и вписала имя графа Инхор. Быть может, на этот раз прямой путь окажется короче обходного, хотя обычно политика опровергала мудрость путешественников.

XXXI

   Высокий Совет в полном составе заседал в малом приемном зале, небольшой комнате с высоким сводчатым потолком и узкими окнами в самом старом крыле дворца. Если верить летописям, эту часть замка построили еще при Саломэ Первой и, похоже, с тех пор не ремонтировали. Стены покрывали выцветшие фрески в белесых проплешинах, окна-бойницы скупо пропускали дневной свет через пластинки горного хрусталя, даже в полдень приходилось зажигать свечи в бесчисленных канделябрах, и, несмотря на высокий свод, воздух быстро наполнялся удушливым чадом. Традиции империи, вне всяких сомнений, основа стабильности и благополучия государства, но к концу заседания даже лицо невозмутимого огненного мага приобретало нездоровый желчный оттенок. Достопочтенные советники сидели полукругом на высоком помосте, на черных стульях с резными спинками, спиной к окнам, перед ними стоял стол из такого же черного дерева, уникальной подковообразной формы. И стулья, и стол помнили еще первый Высокий Совет, и, судя по всему, предки отличались завидной выносливостью, твердостью неизвестное дерево не уступало пресловутому чешуйчатому дубу. Расположение мест также определялось традицией: в центре слева - наместница, сердце империи, справа - Хранитель, закон империи, за ним - магистр ордена Алеон, ибо закон, не ведающий милосердия - мертв, и бургомистр - народ, чья жизнь управляется законом. По другую руку от наместницы - магистр Дейкар и военачальник - сила империи. Энриссу всегда забавляло, как предусмотрительно первая наместница разделила закон и власть. Противопоставление сохранилось до сих пор - Хранитель провозглашал букву закона, в то время как наместница определяла суть, в случае необходимости подкрепляя свою точку зрения силой. Просители стояли по обе стороны входа, переминаясь с ноги на ногу, дела рассматривали в порядке очередности, самым невезучим приходилось ждать весь день, пока Хранитель призовет их обратиться к Совету. Тогда нужно было выйти на пустое пространство перед столом, изложить суть своего дела, ответить на вопросы Совета и ждать, пока они примут решение. Обычно вердикт выносился прямо на месте, и считался окончательным, даже наместница не могла отменить его без согласия всех членов Высокого Совета, но иногда советники не могли придти к соглашению, и объявляли решение через несколько дней, после дополнительных совещаний.
   С утра успели разобрать несколько мелких земельных тяжб, Энрисса с тщательно скрываемым удовольствием настояла на воистину драконовских решениях - ни один из спорщиков не получил желаемого. И поделом - не будут в следующий раз отвлекать Высокий Совет на мелочи, которые может решить любой окружной судья. Затем почти два часа ушло на запутанное дело о наследовании: двоюродный дед герцога Луэрон умудрился в один день написать три противоречащих друг другу завещания, и теперь никто не знал, какое из них было подписано последним. Согласно показаниям свидетелей, покойник не страдал старческим маразмом, зато отличался специфическим чувством юмора. Шутка и впрямь удалась на славу - наследники судились между собой уже третий год, наконец, дойдя до Высокого Совета. К концу обсуждения Энрисса испытала огромный соблазн изъять спорное наследство в пользу государства, и построить на эти деньги школу при храме Хейнара, может, хоть там судей научат справляться со своими обязанностями. Но не в ее нынешнем положении ссориться с герцогом Луэрон. Действительным признали то завещание, по которому большую часть наследства получал правящий герцог. Пусть он теперь сам умиротворяет возмущенную родню.
   Наконец, очередь дошла до Квейга. Он вышел вперед, стал посередине зала, поклонился наместнице и Совету. Энрисса опустила ресницы, чтобы скрыть заинтересованный взгляд. Герцог вырос. Юношеское очарование уступило место зрелой мужской красоте, плечи развернулись во всю ширь, золотистый загар больше не окрашивался румянцем. Но талию по-прежнему можно было обвязать девичьим пояском, а в глазах все также искрилась синева. Она скосила взгляд на советников - Тейвор, как и следовало ожидать, не скрывал своего возмущения - до сих пор не забыл каравеллы, уплывшие неведомо куда прямо меж пальцев. Он бы заставил герцога Квэ-Эро втрое заплатить за самоуправство, а наместница ограничилась укоризненным письмом. Неудивительно, что теперь возникли проблемы с опекой - наглый южанин просто привык к безнаказанности! Бургомистр отчаянно потел, капли пота собирались на выпуклой лысине и дорожками стекали по хомячьим надутым щекам. Почтенного Тарлона интересовало, когда же он сегодня вернется домой, а не все эти дворянские разбирательства. Хранитель казался совершенно бесстрастным - сидел, как обычно, не касаясь спинки стула, словно на кол насаженный, сложив руки на груди. Энрисса могла ему только посочувствовать - в этом случае будет нелегко найти законное оправдание ее королевской воле, точнее, ее королевскому своеволию. Магистр Илана сцепила на столе перед собой руки в замок и извечным женским способом поглядывала на красавца-герцога, точно так же, как за миг до этого - Энрисса. Ир же смотрел поверх головы Квейга в дальний конец зала, и наместница, даже не отслеживая его взгляд, знала, кого он ищет в толпе - Ланлосса Айрэ. Генерал стоял у самого входа, прислонившись к стене - берег хромую ногу. Наместница подавила вздох, вспомнив их вчерашний разговор - граф Инхор был готов помочь, не хуже Энриссы понимая, чем может закончиться противостояние, но решение оставалось за Квейгом. А тот решил не уступать. Наместница никак не могла понять - почему? Пускай герцог больше не верит ей, но чем успел провиниться Ланлосс? Впрочем, Энрисса подозревала, что дело тут вовсе не в генерале Айрэ, Квейг ведь сам отвез ему мальчика. Во всем виновата треклятая гордыня, затмившая разум! Разве можно передоверить опеку над собственным племянником чужаку? При живых-то родичах! Никто не посмеет сказать, что граф Инхор недостоин оказанной чести, но все поймут, что герцог Квэ-Эро испугался, откупился мальчишкой, чтобы избежать гнева наместницы. Она устремила на Квейга внимательный изучающий взгляд, уже в открытую, недобрый взгляд, словно говорящий: мы еще посмотрим, кто кого.
   Квейг, тем временем, изложил перед Советом суть своего дела - кратко и по существу, ни словом, ни жестом не показав, что речь идет о чем-то большем, чем простое недоразумение. Копия завещания лежала на столе перед каждым советником, а Энрисса его уже наизусть выучить успела. Герцог передал секретарю оригинал, чтобы Высокий Совет мог убедиться в правомочности его притязаний. Хранитель, подавив тяжелый вздох, подтвердил, что документ составлен в строгом соответствии с законом, ничего другого наместница и не ожидала. Она вежливо улыбнулась Квейгу:
   - Ну что же, герцог, законы империи написаны, чтобы защищать своих подданных. Я не вижу, что здесь можно обсуждать, и уверена, что Высокий Совет согласится с моим решением. Я снимаю опеку Короны с Леара Аэллин, правящего герцога Суэрсен, и передаю ее вам, согласно завещанию Иннуона Аэллин, покойного герцога Суэрсен.
   Наместница привычным быстрым росчерком подписала документы, Хранитель поставил печать, секретарь передал их герцогу - все слушанье не заняло и десяти минут. Квейг принял бумаги, Энрисса с грустью заметила, как сразу просветлело его лицо. Все ведь еще только начинается... И тогда со своего места поднялся Тейвор:
   - Я прошу внимания Высокого Совета!
   Квейг застыл на месте, смяв в кулаке бумаги, уже понимая, что все происходящее - хорошо продуманный спектакль. Взгляд его упал на холеные руки наместницы, словно он ожидал увидеть там нити, за которые она дергает своих марионеток. Тейвор продолжал:
   - Законы империи написаны, чтобы защищать подданных империи! И никто не нуждается в защите больше, чем осиротевший ребенок! Позвольте вам напомнить одну из поправок к закону об опекунстве: признать опекуна недостойным владеть правом опекунства может Высокий Совет с жалобы любого жителя Империи. И здесь и сейчас я сообщаю Высокому Совету, что считаю герцога Квэ-Эро недостойным!
   - Обоснуйте свою жалобу, граф, - в голосе наместницы звучало вежливое сочувствие - закон есть закон, ничего не поделаешь.
   - К сожалению, нет законного способа лишить герцога Квэ-Эро права воспитывать своих собственных сыновей, но доверять ему чужого ребенка - верх безрассудства! Он сам ведет себя как безответственный мальчишка! Своеволие герцога Квэ-Эро уже обошлось казне империи в значительную сумму. Чему он научит герцога Суэрсен? Ставить свои сиюминутные прихоти выше блага империи? Распоряжаться имперской казной как своей собственной? Оберегать благо своего герцогства в ущерб безопасности империи?
   Советники переглянулись, а среди зрителей послышался сдавленный смешок - историю с кораблями знали все, просочившись за стены военной канцелярии, она стремительно обошла все ведомства, и повсюду втихомолку смеялись над незадачливым военачальником. На его месте они не стали бы напоминать почтенному собранию о собственном позоре, но граф Тейвор обладал редким даром видеть любую ситуацию только со своей точки зрения. Даже если бы наместница не намекнула военачальнику в личной беседе, что опасается доверить опеку такому легкомысленному человеку, как герцог Квэ-Эро, Тейвор и сам бы выступил с обвинениями. Наместница выждала, пока уляжется шум, и с тем же самым вежливым сожалением обратилась к Хранителю:
   - Что говорит закон?
   - Согласно закону Высокий Совет должен временно приостановить действующее право опекунства, принадлежащее герцогу Квэ-Эро до полного рассмотрения жалобы графа Тейвора.
   Наместница приподняла бровь:
   - Очень жаль, герцог, но ваше право опекунства временно приостанавливается. На время рассмотрения дела Леар Аэллин снова попадает под опеку Короны, так как вы не можете передать право опекунства по своему усмотрению во время процесса.
   Энрисса выжидающее посмотрела на Квейга, высматривая на его лице признаки возмущения - если она все правильно рассчитала, герцог обязательно сорвется. Но Квейг пока сохранял внешнюю невозмутимость, скорее, оцепенев от возмущения, чем проявляя чудеса выдержки. Энриссу это не устраивало - он должен был скомпрометировать себя при свидетелях, чтобы потом никто не усомнился в справедливости решения наместницы. Она добавила дров в печь:
   - В связи с этим решением, герцог, я бы попросила вас предоставить Леара Аэллин под установленную опеку Короны. Уверена, что вы не станете сознательно нарушать закон.
   - Ваше величество! - Наконец-то в голосе прорвалось возмущение.
   - Полно, герцог. Вы перехватили мальчика по дороге в Сурем, вопреки моим распоряжениям. Я не знаю, где вы прячете племянника, да и не хотела знать - не было никаких сомнений, что Высокий Совет вернет вам опеку, но сейчас ситуация изменилась. Надеюсь, вы не опуститесь до прямой лжи перед Советом и наместницей!
   Энрисса захлопнула дверцу мышеловки - Квейгу оставалось либо признаться, что маленький герцог в Инхоре, и подставить под удар Ланлосса, или солгать ей в лицо, на что он тоже не пойдет, особенно после ее слов. Все, что остается - открыто отказаться повиноваться. А за это уже можно арестовать. Не здесь, конечно, не в зале совета, а после, вечером, к примеру, когда все уляжется. Из дворца его все равно не выпустят, Энрисса заранее отдала все необходимые приказы. И Квейг не разочаровал ее:
   - Да, я решил, что мальчику незачем ехать в Сурем. Я, так же, как и вы, не сомневался, что Высокий Совет вернет мне опеку, так зачем же заставлять пятилетнего ребенка лишний раз тащиться в такую даль по зимним дорогам?
   - Затем, что такова моя воля, герцог! Боюсь, что граф Тейвор прав - вы непозволительно свободно трактуете законы! Полгода назад вы решили, что лучше знаете, как поступить с кораблями, принадлежащими империи, сегодня вы решаете, что лучше для ребенка, находящегося под опекой Короны, что будет завтра? Вы сочтете, что лучше меня и Высокого Совета знаете, в чем состоит благо империи? Вам известно, как именно закон называет подобные благие устремления?
   Если герцог и не знал, то мертвая тишина, воцарившаяся в зале после этих слов ясно показывала, что остальные не испытывают никаких сомнений - это бунт. И все же, пока роковое слово не прозвучит вслух - остается надежда, что все закончится миром. Наместница предоставляла упрямому герцогу последний шанс.
   - Ваше величество! Я знаю только, что отец этого ребенка перед смертью доверил своего единственного сына мне! Перед насильственной смертью! И после того, как погиб его старший сын!
   - И какое это отношение имеет к королевской опеке? Или вы считаете, что между этими трагическими событиями и империей существует связь?
   Энрисса буквально взмолилась про себя: "Ну же, ну же, скажи, что да - и все закончится прямо сейчас!" Она не хотела затягивать противоборство, и, тщательно расставляя силки, не желала своему противнику зла, просто стремилась вывести из игры. Ничего страшного с упрямцем не случится - посидит пару месяцев под замком, остынет. А Энрисса тем временем разберется с герцогиней Квэ-Эро. Оставшись одна, леди проявит больше здравого смысла. Хорошо, что генерал Айрэ промолчал, предоставил выбор Квейгу. Скажи он, что мальчик в Инхоре - и наместнице пришлось бы согласиться, что трудно найти более безопасное место для ребенка, да еще так близко от дома.
   - Я не знаю, кто убийца, ваше величество, но сомневаюсь, что мой племянник будет в безопасности в Суреме! Кто бы ни убил герцога Суэрсен, его сына и его жену - он все еще на свободе, несмотря на расследование!
   - И вы думаете, что сумеете защитить его надежнее, чем Корона?
   - Я думаю, что здесь речь идет не столько о возможностях, сколько о желании!
   - Вы отдаете себе отчет в своих словах, герцог? Сдается мне, вы сказали несколько больше, чем хотели. Отправляйтесь в свои покои, вам запрещено покидать дворец без моего позволения. Высокий Совет решит, кому доверить опеку над герцогом Суэрсен, учитывая вашу внезапно пошатнувшуюся лояльность. - Она обернулась к секретарю, - Совет готов заслушать следующее дело.
   Квейг резко повернулся и, не отвесив положенного поклона, вышел из зала. Дворяне по обе стороны от него торопливо расступались, словно на загорелом лице герцога внезапно проявились пятна черной напасти. Публично обвинить наместницу в убийстве - такого эти стены еще не слыхивали. Воистину, безумие - злейшая кара богов. Ланлосс торопливо вышел следом за Квейгом, догнал его в коридоре:
   - Доволен?
   - Нет, но что еще оставалось делать?
   - Молчать!
   Квейг понял это как приказ, и тут же замолчал, выжидающе глядя на своего бывшего командира. Он чувствовал себя провинившимся лейтенантом, загулявшим в кабаке и проспавшим утренний подъем по тревоге.
   - Да не сейчас молчать, а тогда! Сейчас-то чего? Ты уже все сказал, что мог!
   Герцог виновато опустил голову - выйдя из душного зала, он и сам понял, что повел себя как мальчишка. Последний раз такое с ним было в десять лет, когда старшая сестра, раздразнив, заставила его побежать за ней следом, и весьма удачно растянулась на каменных плитах как раз под ноги отцу, разбив нос в кровь. Виноватым, разумеется, оказался Квейг, никто и слушать не стал, что она "первая начала". Вот и сейчас бесполезно объяснять, что наместница "первая начала" - надо было держать себя в руках. А теперь... поркой дело не ограничится.
   - Мне нужно уехать из Сурема.
   - Наместница приказала ждать!
   - Она арестует меня этим же вечером.
   - И вполне заслуженно!
   - И опеки мне не видать. Возвращаемся к тому, с чего начали. Я не могу оставить Леара в Суреме.
   - Еще вчера ты мог оставить его в Инхоре.
   Квейг вздохнул - не начинать же разговор сначала. Да, мог. Но не согласился, слишком уж противным оказалось ощущение, что заперли в клетку и любезно подгоняют к единственному узкому выходу. А выход ведет в другую клетку, побольше. И так до бесконечности, стоит лишь уступить один раз. На какой-то миг он забыл, что важнее всего безопасность Леара, а почувствовал себя дуэлянтом, прибывшим на место дуэли, когда секундант в последний раз предлагает сторонам примириться. А признаваться, что уперся рогом из гордыни - стыдно.
   - Вчера - было вчера. А сегодня я не могу терять время. Она ведь первым делом примется за Ивенну.
   - Если ты сейчас уедешь - это открытый мятеж.
   - Мне больше ничего не остается, теперь, мой генерал. Я или трусливый лжец, или мятежник. Мальчик пока что в безопасности - наместница ведь "не знает" где он, значит, и увезти не может. Если все уладится - то я заберу Леара в Квэ-Эро, а если нет - то так или иначе он окажется в Суреме.
   - Тебе что, кроме мальчишки нечего терять? Квейг, что с тобой происходит? Ты ведь до сих пор не знаешь, кто убил Иннуона!
   - Боюсь, что теперь знаю.
   - Квейг, наместница, даже теперь, не хочет войны. Я ведь говорил с ней. Она все понимает, твои подозрения обоснованы - но когда нет доказательств ни вины, ни невиновности, не лучше ли для всех исходить из второго?
   - Я не могу! Не могу! - Со стоном выкрикнул Квейг, - Все, что она делает - признание вины! Зачем ей мальчик?
   - Да хоть чтобы обменять на книгу!
   - Да я отдал бы ей эту книгу хоть сегодня! Но она боится! Она никому не верит! Страх толкает ее на подлость, страх толкнул и на убийство.
   - А мальчишка, укравший яблоко на рынке, вчера в подворотне зарезал троих подгулявших матросов. Не путай причину со следствием. И бандит, и вор заботились о своем пропитании, но убийца из них только один. Останься во дворце, Квейг. Не торопись. И потом - тебя приказали не выпускать. Не станешь же ты пробиваться с боем.
   - Стану, если придется. Но я надеялся на вашу помощь. - Квейг поднял взгляд на генерала.
   Ланлосс с трудом сдержал желание отвесить наглому юнцу оплеуху. Даже странно - он уже забыл, когда последний раз так выходил из себя. Надеялся на помощь! И это после того, как Ланлосс предупредил, что не станет вмешиваться, после того, как объяснил, что Квейг должен подчиниться воле наместницы. Но если не вывести его из дворца - будет бойня. Скорее всего, упрямец погибнет прямо здесь, будь у него даже шесть рук вместо двух и в каждой по мечу - от всей дворцовой гвардии разом не отобьешься. Генерал Айрэ всегда умел быстро принимать трудные решения: если Квейга убьют здесь и сейчас - уже ничего нельзя будет исправить. Пусть лучше уедет из столицы, поостынет, тогда можно будет договориться. Да и наместница станет мягче, если придется иметь дело не с узником, а с герцогом, способным в любой момент поднять мятеж.
   - Хорошо. Я выведу тебя из дворца. Но обещай, что не станешь торопиться.
   Квейг кивнул - торопливость в его положении такая же непозволительная роскошь, как и медлительность. Он не станет ни спешить, ни медлить - все сделает в свой срок. И пусть будет, что будет. На этом разговор закончился, мужчины в молчании прошли по длинному пустому коридору, направляясь к казармам. Ланлосс рассчитывал найти там кого-нибудь из своих ветеранов: для старых солдат приказ обожаемого генерала даже спустя восемь лет после войны будет значит больше, чем приказ наместницы. Вывести Квейга из дворца его былой славы хватит, а дальше... что будет дальше, Ланлосс мог только гадать.

XXXII

   Мятеж, бунт, восстание - вот уже шесть сотен лет империя не ведала этих бедствий. Сами слова успели позабыться, а события стали даже не легендами - скупыми строчками в летописях. Вот уже шестьсот лет, как владетельные лорды соблюдали закон и подчинялись короне. Случалось разное - порой чересчур властолюбивая наместница засыпала вечером и не просыпалась утром, или упрямый герцог чувствовал недомогание после сытного обеда и вскорости оказывался в родовом склепе, но ни наместница, ни лорды не доводили дело до открытого противостояния. Слишком страшна была память о разгромленном мятеже герцога Луэрон, пожелавшего занять трон вместо своей дочери, вполне ожидаемо проявившей своеволие - недаром Клариссу Четвертую еще в детстве прозвали Гордой. Восемь лет сражений разорили половину империи: голод, болезни, разбой - набеги варваров доставляли меньше бедствий. Впрочем, варвары не замедлили пожаловать - после подавления восстания понадобилось тридцать лет, чтобы вернуть их в прежние границы. Воистину самая страшная война - война между родичами. В конце концов наместница победила, призвав на помощь магов Дейкар. Они залили ее родное герцогство потоками раскаленной лавы, выжигая все живое. После победы Луэрон пришлось заселять заново, позволив союзным варварам занять эти земли. Никто из лордов, как бы упрям и властолюбив он ни был, не желал подобной участи своим землям, и любая наместница семь раз бы задумалась, прежде чем использовать лекарство, что может оказаться хуже болезни.
   Странная весть распространялась медленно, люди пожимали плечами и отказывались верить. Мятеж? Да с чего бы это? Вот уже восемь лет как закончилась война, налоги низки, а урожаи - обильны. И уж подавно не верили, чтобы мятеж поднял герцог Квэ-Эро! Да эти южане не станут драться, даже если им соли в вино насыпать! Разнежились под солнышком почище кошек. Но слухи продолжали расползаться по империи - мол, наместница решила всю власть себе забрать, словно ей и так мало, а тех лордов, что не согласны - убивает прямо в их замках, вон суэрсенского герцога с женой в собственной постели зарезали, а герцог Квэ-Эро - следующий. Наместнице не по нраву, что корабли торговым людям принадлежат, и десятину береговому братству платят, а не казне. И другие лорды недовольны - говорят, наместница хочет их дружины распустить, а вместо того всех мужчин, и горожан, и крестьян, обязать по семь лет в армии служить, а кто откажется - того на галеры к веслам прикуют, затем военачальник галеры и построил. А еще говорят, что война будет - с Кавдном, потому наместнице корабли и понадобились, а герцог отказался братство короне для войны отдавать. Столько лет с Кавдном мирно жили, торговали, зачем же кровь проливать? Не варвары ведь, в тех же богов верят. И генерал Айрэ о том же говорит, так ему велели из Инхора в Сурем вернуться и там под замком держат, чтобы он солдат воевать не отговорил.
   Энрисса уже мечтала о начале военных действий - воевать было бы легче, чем сражаться с пустыми слухами. Но воевать пока что было не с кем - Квейг не вернулся в Квэ-Эро, и никто не знал, где он. Очевидно, что герцог ищет союзников, но попробуй угадай, к кому из недовольных он отправится в первую очередь. Энрисса следила за Ивенной, но герцогиня словно и не замечала, что происходит нечто странное. В отсутствие супруга она вела все дела герцогства и сохраняла воистину северное спокойствие. Нельзя же наказать жену за дерзкие слова мужа, а кроме дерзких слов и побега обвинить герцога Квэ-Эро пока что было не в чем. Но как бы наместница хотела знать, откуда берутся эти глупые слухи! И ведь чем глупее слух, тем охотнее в него верят, и отнюдь не только простонародье. Она уже имела весьма напряженную беседу с напуганным и растерянным послом Кавдна, не понимающим, с чего это империя решила в одночасье перечеркнуть столетия добрососедства и начать войну. Посла удалось успокоить, призвав на помощь не столько здравый смысл, сколько женское очарование, но слухи не прекратились, более того, переползли с городских площадей и кабаков в дворцовые стены. Придворные мрачно перешептывались на приемах, дамы смотрели на кавалеров глубокомысленными взглядами с оттенком трагизма, словно знали, что неизбежно потеряют их уже завтра, в кровавой битве, и заранее готовились к глубокому трауру. Дурных примет и предзнаменований хватало с избытком - проснулись привидения, мирно дремавшие сотни лет, они шатались по коридорам дворца и заунывно пророчили великие бедствия: кровь, мор, глад, повышение налогов и возвращение Восьмого в мощи его. Приведения избирательно показывались дамам, хотя последнее время некоторые мужчины, заметно смущаясь, признавались, что тоже слышали что-то необычное. Но призраки были самыми невинными из всех зловещих знамений. А вот за пределами королевского дворца и столицы творились и вовсе чудовищные вещи: кровавый дождь поливал поля, рождались собаки с двумя головами, и обе головы тут же начинали предрекать конец света, а потом загрызали друг друга насмерть, вода в Сантре для разнообразия окрасилась не в красный, а в черный цвет, что, впрочем, оказалось еще хуже, чем кровь с неба. Мол, если кровь предрекает войну, то черный цвет Келиана в воде означает неминуемую смерть всего живого. Если в следующем донесении из провинций доложат, что какой-нибудь жрец родил Ареда из бедра, Энрисса не удивится.
   Наместница смертельно устала. Она недоумевала, почему люди так странно устроены - чем благополучнее и сытнее их жизнь, тем с большим удовольствием они выдумывают себе страхи и пугаются своим же выдумкам. Ей вполне хватало реальных опасений. Она хотела знать, куда подевался герцог Квэ-Эро. Прознатчики во всех провинциях занимались только одним - поиском упрямого южанина, но тот словно под землю провалился, или, что скорее, учитывая любовь рода Эльотоно к морю, под воду ушел. Энрисса готовилась к самому худшему, недаром она попросила графа Инхор пока что остаться во дворце, несмотря на видимое неудовольствие Тейвора. Возмутиться он не посмел, но не скрывал обиды: не доверяет, наместница, держит при себе опытного генерала на случай восстания. Она не стала объяснять племяннику, что действительно не доверяет, но не ему, а генералу Айрэ. Хотя наместница и не стала наказывать виновных, для нее не осталось секретом, каким образом герцог Квэ-Эро выбрался из дворца. Мальчика она пока что решила оставить в Инхоре, предполагая, что Квейг теперь сочтет это убежище не таким уже и надежным, и приедет за племянником. Сейчас не время решать судьбу маленького герцога, хотя для себя наместница ее давно уже решила. Она вздохнула - этот мальчишка успел испортить ей крови больше, чем его покойный батюшка. А ведь она его еще даже в глаза не видела! Что же это за род такой проклятый? Для блага империи будет только лучше, если Леар Аэллин станет последним герцогом Суэрсен из своего рода. И убивать его для этого вовсе не обязательно. Хранители обычно не заводили семьи, а стать герцогом может только законный сын, если, конечно, отец не признает бастарда после того, как женится на его матери. Вот и получится, что следующего герцога придется искать из кровных родичей, и Энрисса позаботится, чтобы этот родич оказался из другой ветви. А пока что она отправила в Суэрсен представителя Короны, с единственной целью - не позволить оставшемуся без лорда герцогству выступить на стороне Квейга в случае мятежа. Сейчас она уже не хотела от Суэрсена ни денег, ни покорности - только невмешательства. Королевский управляющий - временная мера, в будущем Энрисса рассчитывала поставить на это место кого-нибудь из родичей маленького герцога, пусть не самого близкого, но влиятельного, способного держать в узде остальную родню.

XXXIII

   Герцог Квэ-Эро вот уже третий день был гостем герцога Ойстахэ, и пребывание в гостях затягивалось. Точнее, затягивалось бесцельное пребывание в гостях. Лорд Алестар радушно встретил Квейга, посетовал, что его старшего сына и наследника, с которым герцог Квэ-Эро вместе воевал, сейчас нет в замке, предложил свое гостеприимство на сколь угодно долгий срок, но так и не нашел времени для серьезного разговора. Квейг не обманывался внешним радушием - старый лис неторопливо просчитывал все варианты, чтобы не упустить возможную выгоду, но и не рисковать своей роскошной черно-бурой шкуркой. Недаром Квейг откладывал этот визит напоследок, сначала объехав всех, кого мог назвать своими друзьями.
   Неизвестно, входило ли это в планы наместницы, но вынужденные воевать вместе, как равные среди равных, молодые наследные лорды сдружились за три военных года. Не все, разумеется, стали ближайшими друзьями и названными братьями, но узнали друг друга ближе, чем старшее поколение. Так уж сложилось, что близкие отношения поддерживали прямые родичи по мужской линии: брат с братом, дядя с племянником, реже - кузены. Женщины в дворянских семьях выходили замуж в другие провинции, и их связь с родственниками исчерпывалась редкими письмами. Все графы и герцоги состояли друг с другом в той или иной степени родства, но не испытывали родственной привязанности, не иначе, как ее отбивали еще в детстве, обязательным заучиванием многостраничной родословной. Теперь же Квейг лично был знаком либо с правителем каждой провинции, либо с его наследником, а они, в свою очередь, знали его. Не каждого из них герцог мог назвать своим близким другом, но со всеми разделял общие воспоминания, а врагами за время службы он обзавестись не успел. И сейчас герцог объездил пол-империи, навещая своих друзей, прося их помощи и поддержки, для каждого находя убедительную причину поддержать восстание. Герцог Ойстахэ не был его другом, Квейг вообще сомневался, что люди из рода Уннэр способны на искреннюю дружбу, но на его землях пересекались основные имперские тракты, через герцогство Ойстахэ наместница будет переправлять своих солдат усмирять мятежников. Квейг не надеялся получить поддержку осторожного герцога, он лишь хотел убедить его не вмешиваться, не выступать на стороне Короны, если не помогать - то хотя бы не мешать. Вся беда заключалась в том, что Квейгу нечего было предложить взамен, а лорд Алестар, как и всякий уважающий себя Уннэр, не занимался благотворительностью, особенно в государственных размерах. Квейг мог разве что пообещать снизить торговую пошлину, но этого вряд ли будет достаточно, да и потом, он не хотел разорять свои земли, а герцогу Ойстахэ даже не надо класть палец в рот, чтобы тот отхватил руку - достаточно просто этот палец показать. Поэтому он приехал сюда чуть ли не в последнюю очередь - если Алестар будет знать, что на стороне Квейга собралась реальная сила - поостережется связываться. Должен понимать - даже если наместница и сильнее, мятежники окажутся ближе, и он может не успеть получить вознаграждение за свою верность короне. Но три дня прошли, а герцог Ойстахэ все еще пребывал в раздумьях, и Квейг начинал нервничать. Разговор состоялся на пятый день, под вечер, когда Квейгу уже с трудом поддерживал вежливую беседу ни о чем за обеденным столом. Вечером герцог пригласил своего гостя в кабинет:
   - Замечательный вечер, герцог. Небо чистое, полная луна, свежий воздух... Удивительный вечер, мало подходящий для серьезных разговоров, не так ли?
   - Завтрашний вечер может оказаться еще менее подходящим.
   - Вы совершенно правы.
   На этом, к облегчению Квейга, прелюдия закончилась. Герцог откинулся на спинку стула, изучающе посмотрел на своего собеседника, зыркнув из-под мохнатых бровей, и, отбросив все вежливые предисловия, поинтересовался напрямую:
   - Говорят, молодой человек, вы затеяли небольшой мятеж?
   - Как получится.
   - Думаю, что так и получится. Вы плохо учили историю?
   - Я помню про мятеж герцога Луэрон. Вовсе не обязательно повторять все чужие ошибки.
   - О, да. Вполне достаточно повторить всего одну.
   - Это все, что вы хотите мне сообщить? - Резкость Квейга граничила с откровенной грубостью. Он понимал, что старый лис неторопливо набивает себе цену, но устал от ожидания.
   - Торопитесь, э? - Герцог крякнул совершенно по-стариковски, словно ему стукнуло все девяносто шесть, а не пятьдесят восемь. Что тоже, впрочем, возраст не юный, но до дряхлости лорду Алестару было еще далеко. - С такой горячностью - непременно успеете.
   - Ваше сиятельство, я действительно тороплюсь. Если вы знаете, что именно я задумал, вы должны понимать, что я хочу предложить вам.
   - Что вы хотите у меня попросить, герцог, попросить, а не предложить. Предлагать вам нечего.
   - В таком случае вы бы со мной не разговаривали.
   - Сразу видно, что вы плохо разбираетесь в торговле. Я не хочу ничего купить. Я хочу продать. Точнее даже, подарить. Практически безвозмездно.
   - С трудом могу поверить в ваше, - Квейг немного помолчал, - бескорыстие.
   - А я и не стану вас убеждать, что не преследую собственных интересов. Точнее, интересов своего герцогства. Не стоит вам напоминать, какая часть дохода уходит в казну, а какая остается вам? И заметьте, при этом наместница из столицы устанавливает дорожные пошлины, но я должен обеспечивать безопасность караванов!
   Квейг приложил усилия, чтобы сдержать улыбку - экий актер пропадает! Безопасность караванов! Наняли куры лисицу курятник от лис охранять! Уж как она бедная, старалась - а вот только пустел курятник с каждой ночью, одни перышки остались. Герцог, тем временем, продолжал:
   - У вас нет ни одного шанса, милорд, ни одного! Пускай даже несколько горячих голов решили дружбы ради положить эти головы на плаху. Никому дела нет до ваших личных счетов с наместницей, никто в здравом уме не захочет мстить за невинно убиенного герцога Суэрсен, и что бы там ни было написано в этой мифической книге - восстания не поднимают из-за дюжины выцветших листов пергамента. Нарушая закон, вы не добьетесь ничего. Я же могу помочь вам победить используя закон!
   - Я уже пытался, - заметил Квейг с долей грустной иронии - он усмехался собственной глупости.
   - Вы пытались использовать закон в свою пользу. Я же дам вам в руки оружие - закон, который можно использовать против наместницы. Более того, закон, с помощью которого можно положить конец этой глупой традиции выборной власти. Ведь если лучшие из правительниц оказываются всего лишь слабыми женщинами, стоит ли доверять им власть над тысячами тысяч?
   - И какова же плата за вашу помощь?
   - Я хочу, чтобы король, кто бы он ни был, признал суверенное право Ойстахэ!
   - Если король сделает это, он будет либо дураком, либо безумцем, и его с полным правом отрешат от трона в тот же день. Ойстахэ в самом центре империи, здесь пересекаются все торговые тракты!
   - Суверенное право, герцог, а не независимость. Мне все равно, как будет называться эта земля в официальных документах и на картах - я лишь хочу быть полновластным хозяином своих владений.
   - Как вы совершенно правильно заметили - я герцог, а не король. Как я могу обещать вам от его имени? Я не претендую на трон ни для себя, ни для своих потомков. Да и потом, я не уверен, что стоит менять традиции. Более тысячи лет наместницы правили империей, и если одна из них оказалась... - Квейг замялся, подбирая подходящее слово, - недостойна, это не значит, что пришедшая следом будет такой же.
   - Сама суть женской природы содержит в себе слабость. Вы думаете, что наместница управляет государством? Чушь, правит все равно мужчина, тот, кого выбирает она. Не проще ли выбрать короля раз и навсегда, без дамского посредничества?
   - Вы обвиняете наместницу, - очень медленно, чуть ли не по слогам произнес Квейг, - что она нарушила верность своему супругу-королю?
   Эта нарочитая медлительность помогла удержать первый порыв - ударить мерзавца, посмевшего осквернить ее, по лицу, разбить эти толстые, ухмыляющиеся губы, словно покрытые тонким слоем топленого сала, отблескивающего в свечных бликах, в кровь!
   - Наконец-то мы подобрались к сути. Именно так, милорд, именно так.
   - Она сама вам в этом призналась? - Квейг сумел взять себя в руки, и теперь только хорошо знающий его человек смог бы прочитать гнев в неестественно спокойном выражении лица герцога.
   - Нет, не она. Ее любовник, правда, мне пришлось проявить некоторую настойчивость, чтобы заставить этого господина разговориться. Три дня голодовки - и он был готов признаться в чем угодно. Честно сказать, я и сам не знал, какую рыбку выловил в мутной воде. Как только мы придем к соглашению, я назову вам имя. Вам не понадобится никаких других доказательств. Ее величество выбрала в спутники редкостного слизняка. Дайте ему шанс выжить - и он подтвердит все, да еще и расскажет во всех подробностях, в каких позах ублажал нашу целомудренную властительницу все эти годы.
   На этот раз во взгляде Квейга промелькнуло нечто, заставившее герцога Алестара вздрогнуть, самым верным словом для определения этого "нечто" было бы - "смерть". Старый лис замолк, недовольно ощутив знакомое ему, хоть и весьма редко ощущение, что он что-то упустил из виду в своих расчетах. Квейг сцепил пальцы в замок:
   - Все, что я могу обещать вам - если мы добьемся успеха, и если владетельные лорды империи решат, что на трон должен сесть король - я поставлю его величество в известность о нашем соглашении. Если же, что весьма сомнительно, королем буду я - я исполню его сам. Это еще не все, - прервал Квейг собравшегося уже что-то возразить герцога, - вы должны понимать, что одного лишь закона обычно оказывается недостаточно. В случае военных действий я настаиваю на вашей помощи. Если вы пожелаете - в ваших лесах может пропасть хоть целая армия. Не надо объяснять мне очевидное - на вашу верность данному слову я не рассчитываю. Если вы увидите, что я проигрываю - никакие соглашения не удержат вас от удара в спину. Все, что я требую - не перебегайте мне дорогу раньше времени. Наместница достаточно мудра, чтобы простить вам недостаток рвения. Я же не прощу избыток.
   - Однако, я, кажется, поторопился с выводами - вы кое-что понимаете в торговле. Недостаточно, чтобы зарабатывать этим на жизнь, но ваша хватка мне нравится, молодой человек. Итак, уточним детали: я даю вам в руки оружие, всего одно имя, но сколь значимое, и обязуюсь не мешать вашим победам. Заметьте - только победам, потерпите поражение - я в числе первых поспешу выразить лояльность ее величеству.
   - Я же, взамен, обещаю сохранить в секрете источник своей осведомленности, герцог. При любом развитии событий это "оружие" не то, каким может гордиться мужчина и дворянин.
   - Об этом я как-то не подумал. Будем считать это премией за проявленную добрую волю. Вы правы - я предпочту сохранить тайну.
   - Я также обязуюсь либо предоставить вам право полного самоуправления в рамках империи, либо защищать ваши интересы перед королем в случае победы.
   - Мне нравится иметь с вами дело, герцог. Экая четкость формулировок. Все верно.
   - В таком случае, герцог, назовите имя, и я буду вынужден покинуть ваш гостеприимный дом. Я полагаю, что вы не станете настаивать на письменном контракте.
   - Разумеется. Вашу голову в случае чего отъединят от тела и без дополнительных улик. А имя - если вы знакомы с этим человеком - то несказанно удивитесь. Ванр Пасуаш, секретарь ее величества.
   Квейг с облегчением улыбнулся:
   - Господин Пасуаш? Вам не кажется, что он выдал желаемое за действительное?
   Нельзя сказать, что Квейг хорошо разбирался в женщинах - у него не возникало такой необходимости. Если мужчина красив - ему не нужно прилагать усилия, чтобы завоевать женщину, не нужно стремиться к пониманию, достаточно просто проявить интерес. Но даже в силу своего слабого разумения герцог не мог представить, что такая женщина, как Энрисса выбрала такое ничтожество. Гнев, вспыхнувший, когда он услышал обвинение, растворился в волне облегчения, герцога Ойстахэ просто ввели в заблуждение. Старый лис видел наместницу раз в жизни - на присяге, не удивительно, что он повелся на ложь во спасение. Но до чего же мерзкий червяк, этот Ванр Пасуаш! Опозорить женщину, а ведь он всем обязан наместнице! Она его из пыли чуть ли не в лорды вывела.
   - Не считайте меня настолько легковерным, герцог. Разумеется, я не поверил господину Пасуашу на слово. Ее величеству каким-то чудом удалось избежать сплетен, но трудно спрятать белку в клетке. Мои люди побеседовали с придворным лекарем, с фрейлинами, с младшими секретарями в дворцовом управлении. За руку их никто не схватил, но никаких сомнений у меня не осталось. Да вы и сами подумайте - господин Пасуаш стрелы на лету не ловит, а такая блестящая карьера! И, заметьте, без всяких связей, без протекции! Бывают, конечно, чудеса, но они обычно случаются с теми, кто этих чудес достоин. Ванр Пасуаш не проявляет блестящих талантов Ланлосса Айрэ ни в одной области, между тем, ее величество доверяет ему безоговорочно. Все щекотливые поручения исполняет именно господин Пасуаш. Уж не знаю, какие еще вам нужны доказательства! Застать пару, так сказать, в процессе, с двумя обязательными в суде свидетелями?
   - Прекратите, герцог! Вы оскорбляете женщину, это недостойно!
   - Такой уж щекотливый момент, но как вам угодно.
   Герцог Ойстахэ не сразу понял, чем так разгневал своего собеседника. Право же, собираться свергнуть женщину с трона, что неминуемо приведет к ее смерти, и при этом заботиться о ее чести - верх романтизма. Молодому человеку придется на собственной шкуре убедиться, что времена рыцарей остались в далеком прошлом. И только потом он вспомнил письмо почти семилетней давности, в котором сын рассказывал о пребывании при дворе герцога Квэ-Эро, похоже, без ума влюбившегося в наместницу. Об этом стоило вспомнить раньше, сейчас Алестар ругал себя за забывчивость, но, в конце концов, половина молодых дворян так или иначе влюбляется в наместницу, особенно если наместница молода и красива. И все они потом благополучно женятся, обзаводятся детьми, внуками и любовницами, и Квейг не был исключением из правила. Или... все-таки был?
   Квейг поднялся:
   - Вне зависимости от истинности ваших предположений, наш договор заключен, герцог. С вашего позволения, я уеду завтра с утра.
   - Да, да, конечно. Уверен, множество дел требуют вашего внимания.

***

   Квейг не стал сразу возвращаться в свою комнату, хотя и хотел выспаться перед дорогой. Вместо этого он поднялся на крепостную стену, и, не обращая внимания на редких стражников и пробирающийся через плащ холод, начал ходить туда обратно, заставляя себя не убыстрять шаг. Он не мог поверить, но равно не мог и не верить. Та же ловушка, та же мука. "Она не могла!" против "Как она могла!" - он просыпался с этим и с этим засыпал. Как прикованный к позорному столбу узник не способен отогнать назойливую муху, так и Квейг оказался не в силах прекратить перебирать бесконечные "за" и "против". И вот теперь, словно мало было уже случившегося, еще и Ванр Пасуаш! Ванр Пасуаш - герцог вспоминал все свои встречи с этим чиновником - и мимолетные, семь лет назад, во дворце, и последнюю - в замке Аэллин. Ни тогда, ни сейчас он не видел в этом человеке ничего выдающегося. Даже высокий пост не стер с его лица свойственного мелким чиновникам выражения услужливой готовности: чего изволит ваша милость? Оно роднило их с лавочниками и содержателями веселых домов, с той лишь разницей, что чиновники продавали себя без посредников. Такими, как он, кишели дворцовые коридоры - жадные до власти и денег провинциалы, пытающиеся сделать карьеру. И видят боги - безуспешно пытающиеся. Наверх пробивались единицы, выдающиеся молодые люди, способные растолкать в стороны отпрысков богатых семейств, следующих по пути отцов и дедов. Но даже и у них на это уходили годы труда. Да и потом - рано или поздно подобный талант находил высокого покровителя. Ванр же поднялся наверх без посторонней помощи. И Квейг не мог измыслить ни одного убедительного объяснения стремительной карьере Ванра Пасуаша, кроме любезно предоставленного герцогом Ойстахэ. Внезапно он почувствовал жгучую боль в подреберье, да так, что ноги подкосились. Квейг оперся о зубец крепостной стены, с трудом втянул холодный воздух. Боль быстро отпустила. Герцог рассмеялся негромко: прямо как в старинных легендах: "и сердце его разорвалось от боли". Сменилась вторая ночная стража - нужно было возвращаться в гостевые покои, чтобы поспать хоть пару часов до рассвета. Теперь он понимал, что вопрос: "Почему из всех мужчин она выбрала Ванра Пасуаша?" на самом деле означал - "почему не меня?". Но это уже не имело никакого значения. Она выбрала. Проиграет он, или победит - выбор уже сделан, и Энрисса не из тех, кто склоняется перед победителем. Впрочем, кто может знать - если богиня сошла с одного пьедестала, стоит ли поспешно водружать ее на другой? Одно Квейг знал точно - пусть это глупо, пусть он своими руками лишит себя верной победы - эту стрелу он не спустит с тетивы. Он хотел победить, теперь - еще сильнее, чем прежде, но не такой ценой. Есть вещи, которые мужчина не может себе позволить, если хочет остаться мужчиной, и, пожалуй, самая запретная из них - унизить женщину.

XXXIV

   Постоянное ожидание выматывало. Энрисса понимала, что чем дольше она держит армию в готовности - тем хуже солдаты будут драться, когда придет время. Поэтому, когда стали приходить первые сообщения о вооруженных волнениях, наместница вздохнула с облегчением. Она уже боялась, что будет вынуждена нанести первый удар. Ну что ж, теперь она вправе напомнить восставшим вассалам, кому они приносили присягу.
   Тейвор внимательно склонился над картой, тут и там расцвеченной красными флажками:
   - В пяти провинциях отмечены нападения на торговые караваны и склады, принадлежащие империи. На удивление мало жертв. Похоже, они больше пугают, чем действительно готовы драться.
   - Пять провинций?
   - Да, причем все - пограничные: Инванос, Виастро, Дарион, Альвор, Стрэйн.
   - А Квэ-Эро?
   - Там все спокойно, ваше величество, в Суэрсене и Инхоре тоже.
   - Это меня как раз не удивляет. Там нет оживленной торговли. Но Квэ-Эро... свои земли герцог бережет. И без того нашел достаточно глупцов!
   - Торговые гильдии волнуются, ваше величество, - было странно видеть мрачное выражение на обычно жизнерадостном лице бургомистра. - Эти нападения - угроза для торговли, если так будет продолжаться - самые уважаемые торговые дома не смогут выполнить свои обязательства. Особенно трудно тем, у кого отделения по провинциям, а главная контора - в столице. Капитаны отказываются выходить в море, приходится переправлять все товары по суше, а там - разбойники.
   Наместница читала подлинный смысл высказывания между слов: мы платим налоги, так почему же империя не в силах защитить нас? И почему дело дошло до того, что нам нужна защита не от варваров, а от собственных лордов? И раз империя оказалась настолько слаба, не будет ли выгоднее договориться с этими лордами, а не ждать, пока папоротник зацветет?
   - У страха большие глаза, почтенный Тарлон, да плохое зрение. Несколько нападений на караваны - еще не конец торговли по всей стране. Отныне все караваны будут сопровождаться военной охраной за счет казны.
   Энрисса неслышно вздохнула - едва успев начаться, это восстание уже обходилось слишком дорого. Раньше охраняли только караваны, перевозящие налоги, точнее, ту часть налогов, что до сих пор взималась товаром: пушниной, металлом, оружием, зерном. Оставшаяся сумма выплачивалась звонкой монетой, а ее переводили векселем через имперское налоговое управление. Раньше лорды пользовались услугами частных контор, и расплачивались наличными уже в столице - государство слишком дорого ценило свое посредничество. Но сто лет назад Кларисса Пятая Величественная обязала графов и герцогов выплачивать денежную часть налога векселями через налоговое управление. Что поделать, величие правительницы всегда дорого обходится ее подданным.
   Тейвор побарабанил пальцами по карте:
   - Ваше величество, я отправил дополнительные силы в эти провинции, приказал усилить охрану трактов, но этого недостаточно. Так мы всего лишь обороняемся, предоставляем им право первого удара. И второго, и третьего, и четвертого! Они вынуждают нас распылять наши силы!
   - Вы думаете, военачальник, что я этого не понимаю? Что конкретно вы предлагаете?
   - Захватить Квэ-Эро. Нам известно, кто поднял этот мятеж, так пусть теперь герцог позаботится о своих землях, вместо того, чтобы мутить воду в чужих! Эту провинцию можно захватить за три дня, там нет ни одной серьезной крепости, герцогский дворец - мраморная игрушка. Войско - дворцовая и городская стража, люди - изнеженные и миролюбивые.
   - Прекрасно, и что вы предлагаете делать после того, как захватите герцогство? Вешать по сотне заложников в день, пока герцог не сдастся?
   Тейвор торопливо прикусил губу, чтобы сдержать уже готовое вырваться "да":
   - Герцог захочет освободить свои земли.
   - Освободить? Зачем? Если войска империи будут вести себя в Квэ-Эро как захватчики, это только пробудит народный гнев. Сейчас мы имеем дело с дворянским восстанием, а так умоемся кровью, усмиряя народ. А если мы просто введем в Квэ-Эро войска, то зачем его освобождать от завоевателей, не причиняющих вреда? Герцог со спокойной душей продолжит следовать своему плану, какой бы он у него ни был, зная, что часть наших сил без толку сидит в Квэ-Эро и любуется морскими пейзажами.
   - При всем уважении, ваше величество, вы сейчас рассуждаете, используя разум. Герцог же Квэ-Эро показал, что опирается на чувства, - заметил Хранитель. - Он действительно может вернуться, особенно если учитывать, что леди Ивенна все еще в Квэ-Эро, так же, как и его сыновья.
   - Я уже думала об этом, Хранитель. Но мы не можем нарушать закон. Пока герцог не осужден за мятеж, мы не можем лишить его сына права наследования. Арестовать же герцогиню - лишь подтвердить, что я стремлюсь уничтожить род Аэллин.
   - Ваше величество, что тогда предлагаете вы?
   - Прежде всего, я хочу выявить всех участников мятежа.
   - Это и так очевидно! В тех провинциях, где отмечены нападения, лорды поддерживают мятеж!
   - Это слишком очевидно, граф. Кто мешает им напасть на караван в Тейворе, пока вы здесь заняты стратегией? И что же, я должна буду на этом основании обвинить вас как бунтовщика?
   - Ваше величество вправе решать, разумеется. В любом случае я прошу разрешения выслать достаточно сил к границам Квэ-Эро, чтобы в случае необходимости занять провинцию. То же самое надо сделать по отношению к Дариону, Альвору и Стрейну. Если они увидят, что мы настроены серьезно - могут одуматься. Виастро и Инванос вразумлять бесполезно, лорд Дарио - близкий друг герцога Квэ-Эро, а граф Виастро, в свою очередь, дружен с соседом.
   - Хорошо, граф, делайте, что считаете нужным, но я пока что запрещаю захватывать земли мятежников. Проследите, чтобы охрану трактов усилили во всех провинциях.
   - Включая Ойстахэ?
   - Нет, пока что нет, - не стоило раньше времени выкуривать старого лиса из норы. Военная охрана трактов резко уменьшит доход герцога, а род Уннэр не любит, когда их бьют по набитому карману, - Пусть герцог и дальше пользуется нашим доверием. В его интересах охранять караваны на своих землях, а в интересах мятежников не ссориться с герцогом Ойстахэ.
   Энрисса устало потерла виски - вот граф Тейвор и дождался своих сражений. Лучше бы и он дальше оставался кабинетным военачальником, а то ведет себя как мальчишка, получивший в подарок долгожданную коробку оловянных солдатиков. У него теперь в мыслях только одно - как выиграть войну, в то время как наместница думает, как ее остановить, раз уж не удалось предотвратить. Теперь, когда пролилась первая кровь, Энриссе казалось, что все случилось по ее вине, что нужно было отдать маленького герцога Квейгу, а еще лучше - и вовсе не связываться с этой книгой - Аред с ними, с эльфами, их привилегии империю не разрушат, а вот восстание - может. Энрисса сомневалась, что найдет в себе силы последовать примеру Клариссы Гордой и обрушить потоки пламени на свои же земли. Пламя... интересно, почему магистр Ир не пришел на заседание Высокого Совета? Илану Энрисса и не ожидала увидеть в зале совета, белые ведьмы во все времена не желали иметь ничего общего с кровопролитием, хотя наместница и не сомневалась, что магистр внимательно следит за развитием событий. Впрочем, ей-то волноваться не о чем. Иногда Энрисса подозревала, что безразличие ордена Алеон к войнам и сражениям объясняется очень просто: кто бы ни захватил империю, белым ведьмам нечего опасаться за свое влияние. Женщины всегда будут рожать детей, мужчины - выпячивать свое естество, а крестьяне - пахать землю, и всем им будет нужна помощь белых сестер. Пока женщины будут рожать... Энрисса дотронулась до кленового листка на своей шее - она носила кулон, не снимая, но так и не привыкла к прохладному прикосновению камня. "Нет, еще не время, - в который раз возразила она сама себе, - сейчас война". Но с каждым разом в этом мысленном голосе оставалось все меньше и меньше убежденности. Наместница боялась, что у нее может не быть "потом".

XXXV

   За все эти годы Эрна ни разу не пожалела об утраченной силе. Только потеряв магию, она начала жить по-настоящему. Если раньше она осуждала сестер, посвящавших жизнь борьбе за место в иерархии ордена, то теперь вспоминала о них с сочувствием - им просто не оставалось ничего другого. Всю жизнь грызть черствые сухари и даже не знать, что все остальные люди вынимают по утрам из печки горячий свежий хлеб... О, да, сила по-своему была приятна, Эрна помнила, как все ее естество охватывала теплая волна, поднимающаяся из самых глубин, как нарастал жар, учащалось дыхание, как удары сердца глухим стуком отдавались в ушах. Как это тепло, переросшее в жар, срывалось с кончиков пальцев, уходило в землю, возвращая той живительную силу, и на какой-то миг Эрна становилась землей и золой, зерном и колосом, или же сила взмывало в небо, превращая облака в грозовые тучи, и она становилась водой и льдом, громом и молнией. Каждое заклинание дарило ей миг единения, миг наслаждения, схожего, как она понимала теперь, с тем, что женщина испытывает, соединяясь с мужчиной. И все же, вот уже семь лет Эрна благодарила богов, лишивших ее волшебного дара. Она знала, что не нарушила бы устав по своей воле, и не из страха перед наказанием, или желания сохранить могущество. Бывшая ведьма не посмела бы пойти против воли богов, пожелавших наградить ее даром. Если Эарнир избрал ее посредницей, проводницей своей силы, дал ей возможность помогать и исцелять, хранить и благословлять, то кто она такая, чтобы отвергнуть его дар? Но боги воистину читают в сердцах людей, и Эарнир решил избрать для этой миссии другую, более достойную. Эрна от всей души желала этой неизвестной девочке удачи.
   Но семь безмятежных лет остались в прошлом. Семь лет она успешно отгоняла призрак страха: что, если обман раскроется, орден заберет ее у Ланлосса, и она никогда больше не увидит свою дочь? Но этот страх оказался мыльным пузырем, лопнувшим от первого же укола настоящего, подлинного ужаса. Все началось в тот весенний день, когда она сидела на лужайке возле дома, вязала и, время от времени отрывала взгляд от мелькающих спиц, чтобы проверить, не убежала ли Саломэ слишком далеко, не залезла ли босыми ногами в холодный ручей, не забралась ли на такой заманчивый, но весьма неустойчивый камень. Детская фантазия казалось неисчерпаемой в изобретении способов вызывать родительское беспокойство, и Саломэ в этом ничем не отличалась от любого другого ребенка. Но на этот раз девочка сама прибежала к матери, не дожидаясь, пока ее позовут. Ноги были сухие, зато с ладошек капала вода:
   - Мама, пошли со мной, ну скорее, пошли, к ручью!
   Эрна отложила вязание, поднялась:
   - Да что такое?
   - Там вода!
   - Удивительно верное наблюдение. Ты только сейчас заметила?
   - Она теплая и колется! Как иголочками! Совсем не больно, только щекотно немножко.
   Они подошли к ручью, Эрна опустила руку в воду - как и следовало ожидать, в начале весны вода в горной речушке была ледяной, летом, впрочем, она не становилась особо теплее. Эрна знала, что холодная вода может в первый момент обманчиво обжигать, но "колоть иголочками"... Саломэ снова запустила обе руки в воду, по ее лицу расплылась недоумевающая, но все равно счастливая улыбка, а у Эрны перехватило дыхание - она уже видела такие лица. Когда маленькие девочки, собранные со всех концов империи, оказавшиеся в школе ордена Алеон, успев выплакать все слезы по маме и дому, впервые ощущали в себе силу, под руководством мудрых наставниц. Когда непонимание и удивление постепенно уступало место радости от прикосновения силы, и после память об этом ощущении помогала пройти через сложное, порой изнуряющее обучение. Вода всегда первой раскрывала свои силы перед ученицами, воздух и земля шли следом, а огонь поддавался считанным девочкам, самым одаренным, способным выдержать враждебную стихию и усмирить ее. Они потом становились старшими сестрами, управляющими орденом. Эрна не принадлежала к их числу - она скорее побаивалась огня, слишком уж жадной казалась эта стихия, что ни дай - пожрет и потребует добавки. Она позвала дочку:
   - Саломэ, вода холодная. Пойдем домой, ты простудишься.
   Эрна первый раз в жизни солгала дочери: теперь, познав силу воды, девочка могла бы купаться в проруби без всякого вреда для здоровья. Саломэ подняла ладони, капли воды заискрились в солнечных лучах, словно стразы на перчатках придворной дамы. Весь остаток дня девочка была необычайно задумчива, и Эрна знала, что занимает мысли ее единственной дочери, знала, и ничего не могла изменить. Бывшая ведьма боялась объяснить девочке, что с ней происходит, боялась привлечь ее внимание к силе, отдавшись бесплодной надежде, что произошедшее сегодня - случайность. Увы, она знала, что однажды проявившись, магическая сила не исчезает сама по себе. И знала, что рано или поздно орден найдет ее дочь. Они всегда находят девочек, наделенных даром, в герцогских дворцах и крестьянских развалюхах, в храмовых школах и швейных мастерских, на рабовладельческих рынках Кавдна и в шатрах варваров. Не спрячешься и в Инхоре. Теперь Эрна знала, кому боги передали ее силу, и, признавая их мудрость, была готова выть в голос от несправедливости. Ну почему, почему именно ее дочь?! Эарнир не поскупился, наделяя маленькую Саломэ магическим даром: цветы на нескольких клумбах перед домом расцветали, стоило девочке к ним только прикоснуться, к лету она научилась призывать птиц, они без страха садились к ней на плечи, а осенью она впервые смогла разогнать тучи. К страху, что девочку заберет орден, прибавился еще один - что орден ее не заберет. Сколько раз Эрна слышала во время обучения, что их забирают из родных домов для их же блага. Что если позволить ребенку, наделенному магическим даром пользоваться им, не пройдя обучения - девочка сожжет и саму себя, и окружающих, что сила Эарнира, дарящая жизнь, может так же и убивать, и только орден способен направить маленьких волшебниц на верный путь. И сейчас, наблюдая, как в ее дочери пробуждается сила, Эрна сомневалась, что сможет научить ее всему, что должна знать и, самое главное, уметь белая ведьма.
   Она и сама не знала, почему до сих пор не поделилась своими тревогами с Ланлоссом. Наверное, хотела уберечь его от горького ощущения бессилия, от первого в жизни поражения. До сих пор Ланлосс Айрэ всегда побеждал, но человек может сражаться с другими людьми, может даже победить магов, но способен ли человек одержать победу над богом? Маги когда-то смогли, но те времена давно уже остались в прошлом, на страницах священных книг, теперь и помнить-то об этом - ересь. Пусть это будет ее битва и ее горечь. Ланлосс все равно не в силах помочь. Но время шло, и Эрне все труднее становилось удерживать в себе растущее беспокойство, разглаживать морщинки, прорезавшие лоб, улыбаться. Она совсем уже было решилась обо всем рассказать - но Ланлоссу пришлось уехать в столицу вместе с герцогом Квэ-Эро. Теперь к беспокойству за дочь прибавилась тревога за любимого человека. Ланлосс ничего не скрывал от Эрны, и она понимала - дело может обернуться мятежом. Первым мятежом за последние шестьсот лет. Она даже не могла винить Квейга - он защищает свою семью, но подумал ли герцог в горячке принятия решений, сколько чужих семей он разрушит? И Эрна грустно усмехалась своей наивности: кого и когда волновало чужое горе, если свое уже стоит на пороге, и постучало в дверь? Порой на свет появлялись такие люди, но все они давно уже внесены в скрижали святых. Мужчины уехали, и Эрна осталась наедине со своими опасениями и ожиданиями. Саломэ же словно и не заметила, что отец уехал, первый раз на ее короткой памяти. Она и на мать теперь обращала мало внимания, погрузившись в какую-то свою жизнь, непонятную взрослым. Порой Эрне казалось, что ее место рядом с дочерью занял кто-то невидимый и непостижимый, и он уводит девочку по дороге, известной только ему самому. Эрна пыталась разговорить дочь - но наталкивалась на стену искреннего недоумения. Саломэ не понимала, что беспокоит маму. Она не задумывалась над своими новыми умениями, просто пользовалась ими: заставляла траву расти, а воду - застывать ледяными фигурками, цветы, сорванные ее рукой, не вяли неделями, а престарелая кошка, доживавшая свой век на печке, резвилась как котенок, бегала за веревочкой, хотя и была на пару лет старше маленькой хозяйки.
   Эрна должна была бы знать, что если слишком долго колеблешься - боги сделают выбор за тебя. Должна была, но женщина в синем платье и дорожном плаще, появившаяся холодным осенним утром на пороге дома, застала ее врасплох. Высокая белая ведьма холодно посмотрела на Эрну, словно не узнавая, хотя они были погодками и учились у одной наставницы. Эрна попыталась улыбнуться, губы упрямо не слушались, позорно вздрагивали, но она все-таки смогла поздороваться:
   - Здравствуй, Альна.
   - Я не желаю тебе здравствовать, безымянная. Орден пришел, чтобы взять принадлежащее ему.
   Эрна отступила назад, судорожным жестом протянув руку к двери, словно можно запереть дверь перед лицом судьбы. Глупо, никто не защитит ее сейчас, даже Ланлосс не смог бы, будь он здесь. Утратившая девство ведьма теряет не только силу, но и имя, она становится рабыней ордена, вещью ордена, орден властен над ее жизнью и смертью, орден решает, как она заплатит за свой грех, за причиненный ущерб:
   - Альна, это несправедливо! Я потеряла силу до того! Я потеряла силу, выполняя волю магистра!
   Саломэ сбежала по лестнице вниз, заслышав голоса - к ним редко приходили гости, а этот голос казался незнакомым. Как раз в этот миг Альна шагнула вперед, оттесняя Эрну еще дальше в глубь комнаты, и девочка почти что натолкнулась на мать, та судорожно прижала ее к себе. Белая ведьма презрительно приподняла бровь:
   - О, да, я вижу, как ты старательно исполняла волю магистра.
   - Это моя дочь, Саломэ, - теперь уже не скроешь.
   - Ты будешь говорить, когда тебе позволят, безымянная, - холодно оборвала ее Альна, - подойди ко мне, девочка.
   Саломэ растеряно переводила взгляд с замершей возле лестницы матери на незнакомую даму в красивом синем платье. Страх Эрны передался и ей - она хотела бы оказаться подальше от этой женщины с холодным и цепким взглядом, но с другой стороны - было в ней что-то знакомое, похожее на искрящиеся нити, пронизывающие воду в ручье облака в небе, землю и цветы, вплетающиеся в гриву пони и кошачью шерсть. Никто, кроме Саломэ, не видел эти нити, хотя мама, похоже, знала, что они есть. Любопытство пересилило страх, и Саломэ подошла к белой ведьме. Альна, больше не обращая внимания на окаменевшую Эрну, взяла Саломэ за подбородок и подняла ее лицо вверх, так, чтобы заглянуть в серые глаза девочки.
   - Как любопытно. У тебя есть сила, девочка, ты знаешь об этом?
   - Это сила? Я не знала. Оно само так получается.
   - Эарнир отметил тебя, дитя. Ты станешь белой ведьмой. Орден позаботится о твоем обучении.
   - Нет, госпожа, - очень вежливо ответила девочка, не скрывая своего огорчения, что приходится отвечать отказом, - я не смогу стать белой ведьмой.
   - Почему же?
   - Я буду наместницей, а потом королевой. Когда король вернется. Если бы не это - я бы обязательно стала белой ведьмой, но я никак не могу.
   - Наместницей? - Альна наградила прислонившуюся к перилам Эрну красноречивым взглядом, - это вряд ли. В любом случае ты поедешь со мной в Сурем, а там уже решат, кем ты станешь, наместницей или белой ведьмой.
   - А папа разрешил? - Саломэ твердо заучила, что без разрешения отца нельзя даже отходить от дома, не то, что поехать в столицу.
   - Твой отец сейчас в Суреме, Саломэ. - Это не было ответом на вопрос, но успокоило девочку. Альна не хотела пугать будущую белую сестру без особых на то причин.
   - А мама?
   - Она тоже поедет в Сурем.

XXXVI

   Энрисса ошибалась - в настоящее время магистра Илану меньше всего интересовал разгорающийся мятеж. Она получила донесения от сестер в охваченных волнениями провинциях, но пока что отложила в сторону. Сейчас ее волновало, зачем ордену Дейкар, а в частности, уважаемому магистру Иру, чтоб ему поскорее переродиться, понадобилась ныне безымянная сестра Эрна и ее дочь от Ланлосса Айрэ. Вся эта история оказалась для Иланы неприятным сюрпризом - она гордилась, что держит белых сестер в железных рукавицах, как в столице, так и в провинциях, а тихая и незаметная Эрна, о чьей наивности ходили легенды, успешно обманывала магистра вот уже семь лет. Впрочем, тут не обошлось без непобедимого генерала Айрэ. Право же, Илана никогда не понимала мужчин, и вряд ли поймет: кто, скажите на милость, мог соблазниться Эрной?! Она и в юности красавицей не была, а теперь так и вовсе страшная, с этими шрамами на все лицо. Зачем она понадобилась пусть неродовитому, но графу? Да еще и самому Ланлоссу Айрэ! Он мог бы получить любую красавицу, только намекнув о своем желании! А он семь лет водил орден за нос, платил большие деньги, обходился без белых ведьм, сохраняя в тайне, что Эрна потеряла силу, но при этом не предложил ордену выкуп. Илана пошла бы ему навстречу - обязать Ланлосса Айрэ благодарностью к ордену - не помешает. Теперь же граф Инхор станет их смертельным врагом, и магистр ничего не сможет сделать - Ир держит ее за горло.
   И если бы эта необъяснимая любовь была единственной странностью... А ведь тут еще и эта девочка, Саломэ. Илана, как и всякая белая ведьма, знала, что, к сожалению, сила не передается по наследству. Будь оно иначе - белые сестры не разыскивали бы одаренных девочек по всему свету, не забирали бы их из родительских домов, не карали бы так строго отступниц. Но маленькая Саломэ оказалась исключением из правила: Эарнир не поскупился, наделяя ее силой и, что самое странное, в свои семь лет она умела ей пользоваться. Не на уровне обученной белой ведьмы, но обычной удивленной неловкости начинающих учениц в ней не было и в помине. Илана лично проверила девочку - если у той что-то и не получалось с первого раза, то уже во второй раз она справлялась с заданием играючи, словно кто-то во всех подробностях разъяснил ей ошибки. Странная девочка, пожалуй, даже, странноватая. Про таких говорят, что боги с избытком выдали им благодати, а божественная благодать - ноша не из легких. Девочку нельзя было назвать слабоумной, наоборот, в детском взгляде светился живой ум, она задавала вопросы и жадно выслушивала ответы, интересовалась всем новым, даже забыв, что ее разлучили с матерью. Но при этом ясные детские глаза порой затуманивала легкая дымка, она не сразу слышала, что ее зовут, а самое непонятное - твердая уверенность, что она обязательно будет наместницей и королевой. Причем с детской непосредственностью об этом сообщали всем и каждому, девочка не боялась чужих людей. Илана не могла понять, откуда это пошло - в знатных семьях дочерей порой готовили стать наместницами, некоторым это даже удавалось, но уж Эрна явно бы не стала вкладывать в голову единственной дочери несбыточные мечтания. Незаконнорожденная, пусть даже и дочь графа, не может стать наместницей, не говоря уже о том, что Энрисса пребывала в добром здравии и не собиралась умирать в ближайшее время. Илана решила, что самое время побеседовать с Эрной. Та как раз должна была придти в состояние, подходящее для искренней задушевной беседы. Страх перед неизвестностью развязывает языки лучше любой пытки. Магистр самолично спустилась вниз, она хотела по возможности сохранить в тайне появление новой ослушницы, хотя и понимала, что сложно скрыть что-то от белых сестер, занятых по большей части слежкой друг за другом и сплетнями. В этой извечной женской склонности магический орден Алеон ничем не отличался ни от захудалой ткацкой мастерской, где за станками горбят спины три мастерицы, ни от блестящего придворного общества, где разодетые дамы шушукаются, отгородившись веерами.
   В отличие от величественного Дома Феникса, резиденция ордена Алеон на первый взгляд не представляла ничего особенного - длинное двухэтажное здание с двумя флигелями, по всему фасаду - широкие окна, завешенные прозрачной синей кисеей. Перед домом - мощеная площадка, весной на нее выставляли огромные горшки с диковинными цветами, позади - сад, днем в нем играли ученицы в промежутках между занятиями, а вечерами неторопливо прогуливались старшие сестры. Казалось, что белые ведьмы ничего не скрывают от жителей города, и если внушительная цитадель огненных магов вызывала у горожан страх, то на резиденцию белых сестер просто не обращали внимания, разве что в разгар лета приходили полюбоваться цветами, да и то - редко. Жители города Сурема обычно были слишком заняты делами насущными, чтобы находить время на приятные глазу излишества. Мало кто помимо обитательниц этого дома знал, что почтенные горожане созерцают лишь малую часть обиталища белых ведьм. Еще четыре этажа прятались под землей: библиотека, казна, собрание редкостей со всего света, винные погреба, хранилище, заполненное продуктами на случай осады, свой подземный колодец - белые сестры отличались завидной предусмотрительностью. И, в самом низу, под тяжестью всего здания - подземная тюрьма. Во времена строительства, почти тысячу лет назад, то ли ведьмы отличались большей злопамятностью, то ли врагов у ордена было не в пример больше - сейчас почти все камеры пустовали, и не только Илана, но и старейшие из сестер не могли припомнить, когда дело обстояло иначе. Камерами пугали нерадивых учениц, а порой и действительно наказывали - нескольких часов в полной темноте под землей было достаточно, чтобы пробудить прилежание в самой отъявленной лентяйке. В одну из этих камер две недели назад посадили Эрну, и Илана не сомневалась, что ее бывшая сестра с радостью ответит на все вопросы, лишь бы снова увидеть солнечный свет, не говоря уже о дочери. Матовые светильники на стенах за десять шагов распознавали Илану и освещали ей дорогу ровным белым светом. Будь Эрна по-прежнему ведьмой, ей бы не пришлось сидеть в темноте. Илана зло усмехнулась: через семь лет, или через семьдесят семь - орден всегда возьмет свое. Эрне стоило бы об этом помнить. В отличие от некоторых сестер, Илана никогда не завидовала преступившим устав, она была вполне довольна своей судьбой и своей силой. Не зависть заставляла ее ненавидеть бывших сестер, а гнев - они посмели бросить вызов могуществу ордена! Посмели отвергнуть все, что орден великодушно дал им, предали свою единственную подлинную семью, ибо что значат узы крови перед узами силы? Илана не помнила лица своей матери, ее голоса - орден был для нее всем. Даже став магистром, она не захотела узнать, кто ее настоящие родители, какое имя дали ей при рождении; она была сестрой Иланой, магистром ордена Алеон, и жизнь ее началась в тот момент, когда она переступила порог этого дома. И теперь, когда она видела, что другие избранные, кого она считала сестрами по духу и силе, позволяют себе отвергнуть все, что составляло смысл ее жизни - гнев полноводьем захватывал разум. Но тайна, окружавшая Эрну, надежно защищала ее от гнева Иланы. Магистр должна узнать, зачем маленькая ведьма и ее девчонка понадобились Иру. Тяжелая дверь скользнула в стену, пропуская Илану в камеру, под потолком вспыхнул светильник. Эрна со стоном закрыла глаза руками - после двух недель темноты даже ровный матовый свет разрывал глаза дикой болью. Илана терпеливо ждала, с высоты своего роста пристально разглядывая сжавшуюся в углу камеры женщину. Серая дерюжка платья сливалась со стеной, на шее поблескивал металлический ошейник - знак рабства. В империи уже давно отменили не только рабство, но и крепостное право, но внутри ордена был только один закон - устав. И пока белые ведьмы применяли свой устав исключительно внутри ордена, империя не вмешивалась. Илана продолжала ждать, пока Эрна вспомнит, кто она теперь и кто стоит перед нею. Бывшая ведьма, наконец, осмелилась отнять ладони от лица, моргнула несколько раз, смахивая выступившие слезы, убедилась, что глаза привыкли к свету, вышла на середину камеры, опустилась на колени и низко склонила голову. Илана удовлетворенно кивнула - ослушница знала свое место, или понимала, что бесполезно сопротивляться - никто не придет на помощь.
   - Я позволяю тебе отвечать на мои вопросы, безымянная. Кто отец твоей дочери? - Илана знала ответ и так, но мало ли - разные случаются чудеса.
   - Ланлосс Айрэ, госпожа, - тихо, почти беззвучно ответила Эрна. Она ведь тоже знала, что Илане уже все известно.
   - Ты потеряла силу после того, как вступила в запретную связь? - Этот вопрос тоже задавался в силу традиции.
   - Нет, госпожа.
   Илана подняла брови:
   - Как же?
   - Я потеряла силу, исполнив ваше распоряжение. Тот уговор с графом Инхор, о проклятии.
   - Почему ты не доложила об этом в орден, как велит устав?
   - Я хотела, госпожа, но потом...
   - Потом ты испугалась.
   - Потом я полюбила, - и это было сказано твердым, отчетливым голосом, из которого как по волшебству исчезла усталая покорность.
   - Кто знал о вашей связи?
   - Воины из дружины графа.
   - Подумай как следует.
   - Мы скрывали ото всех. В деревне думали, что я удочерила девочку.
   Илана знала, что Эрна говорит правду - белая ведьма сразу бы почувствовала ложь. Да и какой смысл лгать - никакого наказания за недонесение не предусмотрено. Никто, кроме сестер, не обязан блюсти честь ордена. Илана еще раз посмотрела на Эрну - держится-то она спокойно, словно заранее смирилась с судьбой, но Илана видит и затаенный страх, и усмиренный гнев, и ничем не оправданную надежду. Ну что ж, надежду стоит подкормить, пусть поверит, что все еще может обойтись к лучшему, Илана оставила холодную строгость, в ее голосе появилась заинтересованность:
   - У твоей дочери есть сила, Эрна.
   - Да, госпожа, - Эрна подняла голову и первый раз посмотрела Илане в глаза.
   - Ты можешь подняться с колен, Эрна. Я хочу поговорить с тобой о твоей дочери. Она необычная девочка.
   Эрна медленно поднялась:
   - Она еще ребенок!
   - Полно, я не желаю ей зла. Она - одна из нас, так же, как была ты сама. Я хочу помочь ей. Нельзя оставлять ребенка наедине с могуществом. О чем ты думала, когда скрывала девочку от ордена? Ты ведь уже ничему не могла научить ее!
   - Это началось не так давно, прошлой весной, я думала, что еще есть время.
   - С прошлой весны... она продвинулась на удивление далеко, словно ей кто-то показывал путь. А как давно она считает, что будет наместницей, и почему?
   Эрна сцепила пальцы в замок, сжала их до боли:
   - Это началось еще раньше, госпожа. Поверьте, ни я, ни ее отец ничего подобного и в мыслях не имели. Просто однажды она сказала, что будет наместницей, и так убежденно... я побоялась спорить, - она не скрывала свою боль, боль матери, столкнувшейся с неизлечимой болезнью единственного ребенка, - от этого не было никакого вреда, детские фантазии, многие девочки мечтают стать наместницей, когда вырастут, - но голосу не хватало убежденности. Эрна понимала разницу между обычными фантазиями и одержимостью, и сейчас пыталась доказать Илане то, во что так и не смогла поверить сама.
   - Эрна, устав ордена суров, но справедлив. И твоя судьба, и судьба твоей дочери в руках ордена. Я не желаю зла ни тебе, ни ей. Но я должна знать, что происходит. - Илана решила, что лучше всего ей послужит полная откровенность, - Твоя дочь зачем-то понадобилась магистру Дейкар, Эрна. Но она - одна из нас, пусть и не прошедшая посвящение, и я не могу просто так отдать огненным магам свою сестру.
   Илана хмыкнула про себя - экая забавная вещь - откровенность. И ведь не солгала: просто так она белую сестру Дейкар не отдаст. Но когда речь идет о самом существовании ордена - что значит перед этим жизнь одной маленькой девочки? Да даже дюжины таких девочек! О, Илана знала, что в такой опасной торговле главное не перейти грань - в конце концов, орден состоит из сестер, но как любой правитель, не сомневалась, что благо большинства всегда стоит выше блага немногих. Но Эрна, как она и ожидала, услышала в ее словах то, что хотела услышать:
   - Дейкар?! Но почему?
   - Это я и хочу знать. Расскажи все, что можешь, про свою дочь, начиная со дня рождения. Какие-нибудь магические знаки, странные совпадения, положение звезд, тебе виднее. Все, что кажется необычным.
   Эрна говорила долго, очень долго, у магистра затекли ноги, она уже пожалела, что спустилась вниз, а не приказала привести узницу к себе в кабинет. Она узнала, какими детскими болезнями переболела Саломэ, когда у нее прорезались зубы и каким было первое слово, что девочка любит есть на завтрак, и какие сказки слушает перед сном, все, что любящая мать может рассказать о единственном ребенке. Илана слушала внимательно, порой даже самая незначительная мелочь может подсказать правильный ответ. Но, судя по рассказу, первые шесть лет своей жизни маленькая Саломэ ничем не отличалась от всех прочих детей, а потом вдруг решила, что будет наместницей, причем сообщила родителям, что ее избрал сам король, собственной внезапно раскаменевшей персоной. Саломэ, по ее словам, и дальше продолжала общаться с его величеством, чуть ли не ежедневно, но, почему-то, кроме нее никто короля не видел. Девочка с огорчением объяснила родителям, что король еще не вернулся, поэтому они его и не видят. А вот когда король вернется - тогда его увидят все, и они тоже. Спорить тут было не с чем - действительно, когда король вернется, его сразу все увидят. Но все это не отвечало на главный вопрос: зачем магистру Иру понадобилась Саломэ? Неужели он тоже считает, что девочка станет наместницей и королевой?! Или она нужна ему из-за своей силы? Но Илана не видела в Саломэ никаких выдающихся способностей - она ловко справлялась для своего возраста, но это вовсе не означало, что девочка обязательно станет великой волшебницей. Многие ученицы проявляли блестящие способности в детстве, но впоследствии теряли весь блеск, в то время как серые мышки упорным трудом поднимались на вершину. Как не вовремя попалась Анра, как же не вовремя! Все, что было известно Илане - посмертное проклятье магистра Эратоса: "Когда король вернется, настанет конец ордена Дейкар!" И вот теперь появляется девочка, убежденная, что станет королевой, девочка, с которой разговаривает король. Неудивительно, что Ир заинтересовался... но Илане казалось, что там скрывается что-то еще, не менее важное. Она прервала свои размышления, нужно было что-то решать с Эрной:
   - Хорошо, Эрна. Я прикажу, чтобы тебя перевели жить наверх, и позволю повидаться с дочерью. Твою судьбу старшие сестры решат позже. Мы не можем нарушать устав, и ты знаешь, что виновата.
   - Да, госпожа. Я виновата перед орденом. И я благодарна вам за милость, - такое волнение нельзя было подделать. Илана мысленно усмехнулась - еще одна победа. Теперь эта безымянная душу за магистра отдаст, еще бы, госпожа ведь обещала защитить девочку от злобных огненных магов.

XXXVII

   Военачальник Тейвор от злости был готов разорвать карту в клочья. Наместница как в воду глядела - мятежники добрались и до его графства, опять нападения на караваны, много шума, много страха, мало крови. Проклятье и еще раз проклятье - они до сих пор не знали, кто из графов и герцогов поддерживает мятеж, а кто стал жертвой обстоятельств, как сам Тейвор! И все они, включая очевидных мятежников, закидывали столицу гневными посланиями, требуя помощи из Сурема. Вот где вышла боком военная реформа, еще не успев толком начаться! Раньше лордам и в голову не пришло бы звать на помощь имперских наемников, справились бы своими силами, но теперь они злорадно заставляли наместницу расплатиться за повышение военного налога. Он еще раз посмотрел на злосчастную карту - она пестрела красными флажками. А в Квэ-Эро, Суэрсене и Инхоре по-прежнему тишина и покой. Тейвор вздохнул - разведчики доложили, что половина герцогской дружины из Суэрсена перебралась в Квэ-Эро как только открылся морской путь. Теперь у леди Ивенны появились зубы, в Квэ-Эро все еще можно было ввести войска, но уже дорогой ценой. Тейвор не понимал, чего ждет наместница - такая тактика не могла привести к победе, а самое печальное - он не понимал, чего добиваются мятежники. Затруднить торговлю? Но с этим можно справиться, да и потом - не станут же они вызывать всеобщее возмущение. Ведь быть не могло такого, чтобы взбунтовались все лорды сразу, а значит, рано или поздно сохранившие лояльность выступят против бунтовщиков, когда им надоест терпеть убытки.
   Энрисса в очередной раз беседовала с графом Инхор, и в очередной раз безуспешно. Ланлосс вежливо, но непреклонно отказывался помочь. Наместница не сомневалась, что он давно разгадал военный план Квейга, но не желал вмешиваться. Верность присяге лбом в лоб столкнулась с верностью другу, и первая пока что проигрывала. Энрисса понимала, почему: империи всерьез ничего не угрожало, а вот герцог Квэ-Эро успел заработать даже не изгнание, а смертную казнь. И наместница тянула время, не желая прибегать к крайней мере - отправить Тейвора в отставку и заменить его генералом Айрэ. Став военачальником, он будет вынужден разгромить повстанцев. Энрисса устало вздохнула - хватит с нее на сегодня, видят боги, достаточно! Она отпустила фрейлин, и села к туалетному столику. Этим вечером зеркало казалось ей тусклым. Она коснулась мерцающей в свете свечей поверхности - от пальцев остался след. Стоит ли обвинять зеркало, если потух блеск в глазах, а ровный румянец на щеках уступил место вызывающе-красным пятнам. Смочив ткань в очищающем кожу отваре, она начала стирать с лица пудру и белила, в отражении безжалостно обнажились круги под глазами, опущенные уголки губ. Сейчас первая красавица империи казалась угрюмой старухой. Энрисса обмакнула палец в баночку с помадой и подрисовала губы своему отражению - красное пятно маком расцвело на призрачном лице в зеркале. "Вот так, - подумала наместница, - вот так. Я все еще могу нарисовать себе лицо. В галереях на стенах развешивают портреты, а не отражения". Но слезы, уже не спрашивая позволения, стекали покрасневшим скулам. Она поднялась, зачерпнула холодной воды из умывальника, слезы смешались с водой, смочила виски лавандовым маслом, привычный аромат успокоил участившееся дыхание. Сняла накидку и осталась в тонкой ночной рубашке. Сегодня. Это случится сегодня, она не станет ждать еще месяц. Ожидание смыло краски с ее лица, загасило блеск в глазах. Любой страх, любую боль она предпочтет тупому ожиданию. А Ванр... ему придется смириться. Наместница больше не строила иллюзий - выбирала всегда она. Ванр Пасуаш плыл по течению, не утонет и сейчас. А если пожелает выбраться на берег - она сумеет пережить и это.

***

   Карта, над которой склонился Квейг, не уступала в подробности карте в кабинете военачальника, хотя и расстелена была не на широком дубовом столе, а прямо на земле, уже успевшей просохнуть от стаявшего снега, но еще не покрывшейся молодой травой. В отличие от Тейвора он обходился без флажков, и так зная, где расположены его отряды, а где войска противника. Пока что все шло, как герцог и ожидал: наместница вынуждена была рассредоточить свои силы по всей империи. Самым трудным оказалось держаться золотой середины - чуть пережмешь - и возмутятся лорды, не дожмешь - не забеспокоятся в столице. Но сейчас, спустя четыре месяца после начала восстания, если, конечно, набеги на караваны, склады и тренировочные лагеря можно было так назвать, его больше беспокоил другой вопрос: настал ли подходящий момент или нужно еще выждать. Спросить совета было не у кого - точнее, он уже спросил, мнения разделились: или идти к Сурему сейчас, или продолжать дразнить имперского грифона. Ему удалось собрать несколько неплохих отрядов - недостаточно, чтобы захватить столицу, но вполне довольно, чтобы рассечь серые улицы, как килем морскую пену, и взять штурмом королевский дворец, пока никто не опомнился. И на этом война закончится. Начнутся долгие и утомительные дворянские разбирательства, что делать дальше: кто станет следующей наместницей, или же кто сядет на трон. А ведь есть еще маги... Квейг поморщился - кашу он заварил, но все еще надеялся, что расхлебывать ее будут другие. Все, к чему он стремился - безопасность и спокойствие своей семьи. Кто-то бесцеремонно стукнул его по спине, Квейг не оборачиваясь, кивнул:
   - Арно, - никто кроме лорда Дарио не посмел бы вести себя столь бесцеремонно, - что-то случилось?
   - Да нет, я просто решил, что ты заснул над картой, и скоро уткнешься носом в Кавднский пролив.
   - Я думал.
   - И как, надумал?
   - Нет. Я не знаю, Арно, пока не знаю.
   - Сразу видно, ты никогда яйца всмятку не варил.
   Квейг удивленно приподнял бровь:
   - А что?
   - А то, что чуть передержишь - уже получается вкрутую.
   Квейг сомневался, что лорд Арно Дарио, опекун Инваноса, управлявший графством от имени малолетнего племянника, хоть раз в жизни варил яйца, не важно, каким способом. Просто услышал где-то, как поваренка уму-разуму учат. Арно собрал неиссякаемый запас подобных мудрых советов на все случаи жизни, из всех областей мастерства, и применял их столь уместно, что незнакомый с лордом человек мог подумать, будто этот молодой дворянин с детства обучался разнообразным ремеслам и изящным искусствам. Но Квейг, близко сдружившийся с Арно во время войны, точно знал, что его друг получил обычное в знатных семьях образование, да и тем старался по мере возможности пренебрегать, предпочитая действия. Лорд Дарио стал главным союзником герцога Квэ-Эро - по дружбе, а также из страха, что наместница, войдя во вкус, лишит его опеки над племянником, единственным сыном недавно умершего старшего брата. Мать мальчика, вдовствующая графиня Глэдис, забрасывала канцелярию наместницы жалобами и просьбами о помощи. Восемь лет она сдувала с болезненного мальчика пылинки, и теперь, когда Арно начал воспитывать племянника так, как и полагается растить мужчину и лорда, твердо уверилась, что дядюшка хочет уморить ее сына, и стать графом. Квейг попытался объяснить графине, по совпадению, одной из своих старших сестер, что ничего подобного Арно и в мыслях не держит, но не получилось. Глэдис почти не знала брата - ее выдали замуж, когда тому было шесть лет, и не собиралась отказываться от борьбы за сына только из уважения к родственным узам. Арно, в свою очередь, ничего не имел против невестки, но считал, что из мальчиков должны вырастать мужчины, а не барышни на выданье, тем более в приграничной провинции, где, несмотря на обещанные "долгие годы мира и спокойствия", постоянно приходится гонять варваров. Но наместница вполне могла пойти на поводу у истеричной графини - женщина женщину всегда поймет, и отдать опеку кому-нибудь другому, а то и, вопреки закону, доверить матери. Устав бороться с женскими капризами, лорд Дарио давно уже считал, что даже самой умной женщине место за вышивальной рамой и теперь с удовольствием помогал Квейгу воплотить эту идею в жизнь. При этом он ничего не имел против наместницы лично, он даже никогда ее не видел.
   - Похоже, что ты прав, Арно. Дороги как раз подсохли, откладывать нет смысла.
   - Давай я все-таки составлю тебе компанию, - Арно не собирался пропускать самое веселье.
   - Нет. Твоя задача - прикрыть нас. Чтобы у великого воителя Тейвора даже свободной минутки на горшке посидеть не было, не то, что о стратегии размышлять.
   - Ну, одно другому не мешает, - глубокомысленно заметил лорд Дарио.
   - Ты меня понял, - Квейг не хотел заново начинать спор.
   Арно молча пожал плечами:
   - Когда выдвигаешься?
   - Завтра с утра, через две недели буду в столице, - он свернул карту и положил ее в кожаный футляр.
   -А как же Вэрд? Ты ведь обещал его известить.
   Квейг пожал плечами, от души надеясь, что Арно поверит ему на слово:
   - Ему есть чем заняться у себя дома, все договорено, Арно, не беспокойся. Чтобы выщипать перья тейворским петухам хватит и меня одного.
   Квейг лгал - Старнис выделил своих людей на штурм дворца с условием, что отправится вместе с отрядом, и Квейг обещал. Что поделаешь - ему нужны были опытные воины, а дружинники графа Виастро были из лучших. Но он с самого начала не собирался подставлять под удар ни Арно, ни Старниса. До сих пор у наместницы не было доказательств, что кто-то кроме Квейга участвовал в мятеже, да что там - у нее и против герцога Квэ-Эро улик не было. А вот если его план, вопреки ожиданиям, успехом не увенчается - кого с оружием в руках возьмут, тот и будет главным бунтовщиком. Пусть лучше он окажется лжецом, чем Вэрд и Арно - мятежниками. Но представляя себе предстоящее объяснение с графом Виастро, Квейг заранее тяжело вздыхал. Вэрд Старнис чем-то напоминал ему Ланлосса Айрэ, и было тяжело обманывать этого человека. Герцог не сомневался, что Старнис считает ложь, даже из благих побуждений, непростительной, и понимал, что раз и навсегда потеряет его уважение. Квейгу предстояло потерять куда больше, если проиграет, но именно эта потеря сейчас казалась ему особенно горькой. Ночью, лежа без сна в походном шатре, он снова прогонял в мыслях свой план, понимая, что если отступать - то только сейчас. Квейг собирался сделать то, что не удавалось ни одному полководцу до него - захватить королевский дворец. Не удавалось не потому, что было невозможно - просто никому не приходило в голову попробовать. Варваров никто бы не подпустил к столице, а внутри страны было намного проще подослать к неугодной наместнице убийцу, чем брать штурмом дворец. В обычное время вооруженный отряд вряд ли мог бы подойти к Сурему незамеченным, но наместница сама облегчила Квейгу задачу - он не собирался скрывать свой отряд. Зачем, если военачальник Тейвор любезно ввел одинаковую военную форму для всех имперских войск и отправил солдат охранять тракты? Кого в поднявшейся суматохе удивит еще один отряд, мало ли, зачем они едут в столицу? Вот здесь Квейгу и пригодится договор с герцогом Ойстахэ - даже если наступит конец света, старый лис не позволит вооруженному отряду пройти через свои земли без позволения. Впрочем, последнее время Квейгу все чаще и чаще казалось, что конец света уже наступил, просто люди, как обычно, ничего не заметили.

XXXVIII

   Магистр Ир стоял у приоткрытого окна в кабинете магистра Иланы и, отодвинув синюю полупрозрачную занавесь, наблюдал, как во дворе девочки-ученицы в коротких платьях прыгают через веревочку. Очевидно, Илана защитила свой кабинет заклинаниями - несмотря на открытое окно, детские голоса не проникали в комнату. Он спросил хозяйку:
   - Которая?
   - Та, светловолосая, с белой лентой в косе.
   Ир пригляделся:
   - Красивая девочка.
   - О да, из нее получится красивая наместница. Но придется поразмыслить над прозвищем - не может же она тоже быть "златовласой"... о, к примеру, будет Саломэ Тринадцатая Светлая, - Илана ласково, даже сочувственно, улыбнулась собеседнику - мол, хватит в секреты играться, уважаемый.
   Ир лихорадочно переоценивал ситуацию, привычно сохраняя невозмутимое лицо под столь же невозмутимым взглядом собеседницы. Больше всего его сейчас беспокоило, откуда белая ведьма узнала о предсказании. Анра ничего не могла рассказать своей госпоже, о предсказании знали только магистры, возможно - их ученики... проклятье - еще одна головная боль, теперь нужно искать, кто из уважаемых коллег, чтоб им всем переродиться на одном костре, связался с ведьмами. Он мысленно представил, что сделает с находчивым коллегой, когда поймает, опять-таки, в мыслях, скрипнул зубами, и вернулся в настоящее - пауза затягивалась. Он по-прежнему держал Илану за горло, но теперь хватка заметно ослабла. В такой ситуации лучшее оружие - откровенность. Не могут ведь белые ведьмы желать возвращения Проклятого. Боги не жалуются на плохую память, и Аред наверняка не забыл, как маги выступили на стороне его светлых братьев. А ведь орден Алеон - единственный уцелевший с тех времен, и если Эарнир простил своих последовательниц за участие в войне магов и богов, то ожидать милосердия от Ареда - верх глупости. Он ответил на улыбку Иланы благосклонным взглядом, отошел от окна и удобно расселся в кресле:
   - Надеюсь, с матерью девочки все в порядке? Вы же понимаете, что Саломэ сможет стать Тринадцатой, только если мы узаконим ее.
   Илана и сама уже успела придти к этому выводу - зачем еще могла понадобиться Дейкар лишившаяся силы ведьма?
   - Орден не станет возражать. Ланлоссу Айрэ придется заплатить, но в пределах разумного. Мы не можем позволить безнаказанно нарушать устав, даже во имя великих целей, - она не знала, что за цели преследует Ир, но без сомнения - великие, как же иначе?
   - Только не запросите слишком много. Это не в наших интересах. И не в ваших. Вы же и сами понимаете, что если Проклятый вернется в мощи своей, от любого устава будет мало проку.
   Илана вежливо приподняла бровь:
   - Вы так уверены... - так вот оно в чем дело! Илана с трудом удерживала маску безразличной вежливости. Неужели на этот раз огненные маги и впрямь ожидают возвращения Ареда, а не шарахаются от собственной тени?
   - Предсказание не лжет.
   - Порой лгут предсказатели.
   - Только не в момент перерождения, любезная Илана. Истина рождается в пламени.
   Илана не стала спорить, хотя с ее точки зрения люди столетиями использовали огонь, чтобы сжигать как истину, так и тех, кто эту истину провозглашает. Магистр готов на все, лишь бы Саломэ стала наместницей. Или он не боится проклятья Эратоса, или есть нечто, внушающее ему еще больший страх. Аред... это было так давно, что стало легендой даже для магов, что уже говорить о простых смертных. Богам давно уже нет места среди людей, ни светлым, ни темным. Но слишком уж неподдельный страх полыхал во взгляде магистра Ира, быть может, возвращается время легенд?
   - Итак, Саломэ предначертано стать наместницей... но каким образом? Энриссе нет еще и сорока, - Илана знала, каким образом сменяются наместницы, но хотела услышать это от магистра.
   - Не сейчас, еще не сейчас. Она слишком мала.
   - Тогда вы рискуете, магистр. С этим восстанием король может оказаться на троне скорее, чем Саломэ войдет в женский возраст.
   - Чушь. Мальчишки играют в солдатиков.
   - С высоты ваших лет, уважаемый магистр, вы, быть может, недооцениваете силу молодости.
   - Наместница не обращалась к нам за помощью.
   - Неудивительно, если вспомнить, как вы помогли Клариссе Гордой. Вы не признаете полумер.
   Ир усмехнулся, чуть искривив губы:
   - Одного урока хватило на шестьсот лет. Но думаю, обойдемся и без крайностей. Да, еще одно - в наших интересах, чтобы девочка вошла в женский возраст как можно скорее.
   - Я осмотрю ее, но придется подождать хотя бы год. Вы же не хотите навредить ей.
   Ир поднялся:
   - Я рад, уважаемая Илана, что наше сотрудничество перешло на более прочную основу. Когда все закончится - мы раз и навсегда забудем о старых распрях. В этом мире и без того осталось слишком мало магов.
   Илана проводила гостя до дверей, и бессильно рухнула в кресло - напряжение прорвалось тихим смехом: вот и помирились злейшие враги. Интересно, что бы сказал магистр, узнай он правду: источник поразительной осведомленности Иланы - фантазии семилетней девочки. Но в эту игру, похоже, играет больше игроков, чем думает огненный маг. Ведь не в зеркале же Саломэ увидала свое блестящее будущее! Надо будет еще раз расспросить девочку, а еще лучше - заглянуть в ее мысли. С Эрной разговаривать бесполезно - она ничего не знает. Но бывшей ведьме необычайно повезло - скоро она станет графиней Инхор. Ах да, графиня... там же уже есть одна графиня, и насколько Илана знала репутацию Ланлосса Айрэ, даже ради любимой женщины он не станет убивать постылую супругу. Можно, конечно, оказать графу эту любезность, но кто его знает, насколько супруга ему опостылела. А ведь там еще и ребенок... Она подвинула чернильницу и села писать письмо в Инхор, оставшейся там сестре, пусть побеседует с графиней, узнает, что происходит в замке. Отправив письмо, она приказала привести к ней Саломэ. Девочка вошла в кабинет степенным шагом, но красные щеки и выбившаяся из косы прядь волос говорили сами за себя - ее оторвали от игры. Саломэ, в отличие от матери, была счастлива в ордене - она впервые в жизни оказалась среди сверстниц, могла играть с ними, разговаривать, шушукаться, зарывать в саду секреты из разноцветных стеклышек и цветочных лепестков, наконец-то стала обычным ребенком. Близкими подругами она не обзавелась, хотя дети в этом возрасте и сходятся необычайно быстро. Даже будущим белым ведьмам казалась странной девочка, уверенная, что станет королевой, но в игру Саломэ принимали и не дразнили. Младшие ученицы вообще отличались дружелюбным нравом - беспощадная борьба за статус начиналась позже, тогда уже становилось не до игр. Илана не раз замечала, как взрослые сестры с грустью смотрели на играющих девочек: то ли завидовали их безмятежности, то ли жалели, что им скоро суждено ее утратить. Магистр улыбнулась девочке самой приветливой из своих улыбок, кивнула на кресло:
   - Садись, Саломэ. Я хочу показать тебе одну вещь, смотри внимательно, - в руке ведьмы оказался лунный камень на серебряной цепочке, - Смотри на камень внимательно, не отводи взгляд.
   Мерный голос Иланы шелестел, как палая листва, подсохшая на прохладном октябрьском солнце, камень раскачивался на цепочке, вбирая в себя и последние капли дневного света, и пламя, обхватившее фитили свечей. Проникнув в холодную глубину камня, свет превращался в цвет, в различные цвета: сиреневый, лиловый, фиолетовый, розовый, голубой, белый - они переплетались в непривычную взгляду радугу, отбрасывали переливающуюся тень на лицо девочки, отражались в ее расширившихся зрачках. Илана снова улыбнулась, хотя Саломэ уже не могла этого увидеть, и задала первый вопрос.

XXXIX

   Энрисса вертела в пальцах кулон - грани кленового листа врезались в кожу. Чтобы узнать о своей беременности, ей не нужно было ждать, пока платье станет тесно в талии. Уже через десять дней после той ночи привычная прохлада кулона сменилась приятным теплом. Еще несколько дней Энрисса набиралась смелости, сегодня, наконец, поняла, что откладывать разговор бессмысленно, чем дольше она ждет - тем сильнее страх перед неизбежным. И все же, в глубине души надежда удерживала последний рубеж - это ошибка, несомненно, ошибка, он любит, он поймет, он разделит ношу. Она прижалась лбом к запотевшему от дыхания стеклу - во дворце было слишком жарко - уже весна в разгаре, а они топят, словно в январе. Несмотря на духоту, Энриссу трясло - она чувствовала, как вздрагивают плечи.
   Ванр стоял в дверях, молча ждал, пока Энрисса обернется, про наместницу поговаривали, что у нее третий глаз на затылке, как у кавднийских статуй бога закона Хейнара, еще ни один придворный не похвастался, что смог незаметно подойти к ее величеству. Но наместница продолжала стоять, прислонившись к стеклу, словно не услышала тихих шагов. Ванр сухо кашлянул:
   - Ваше величество!
   Энрисса медленно обернулась, улыбка на ее губах казалась вырезанной из красной бумаги и наклеенной на выбеленную мелом кожу. Придворная выучка помешала Ванру досадливо сморщиться: до чего же женская внешность зависит от настроения. Казалось бы, все осталось на своих местах - и матовая бледность кожи, и прозрачные серые глаза, и золотые кудри - все, что заворожило его при первой встрече в библиотеке. Годы никак не повредили этой холодной красоте, или, быть может, Ванр не замечал разницы, видя наместницу каждый день. Но в минуты усталости, тревоги, красота наместницы тускнела, из яркой восковой свечи превращалась в слабый фитилек закопченной лампы. И последнее время этот фитилек едва тлел, Ванр уже успел забыть, когда Энрисса казалась ему прекрасной.
   - Ванр.
   - Ваше величество, военачальник Тейвор...
   - Не сейчас, Ванр. Я хотела поговорить с вами.
   - Но ваше величество! Это чрезвычайно важно! - Эта женщина словно с ума сошла! Война идет, а она в облаках витает.
   - Военачальник Тейвор - подождет, - в голосе наместницы проскользнула опасная нотка.
   Ванр не посмел спорить:
   - Как вам угодно, - он подошел к Энриссе поближе, осторожно обогнув длинный шлейф ее платья - глупая мода, даже самые изящные дамы с этими хвостами становились неуклюжими. Приходилось таскать за собой пажей, поддерживающих шлейф, и под ногами путалась или парча с бархатом, или нахальные мальчишки. И то и другое раздражало, впрочем, наместница как-то ухитрялась обходиться без пажей.
   Энрисса не стала тянуть:
   - Ванр, я жду ребенка, - одна короткая фраза, всего три слова, и вся жизнь зависит от этих слов.
   Она смотрела на его лицо, знакомое, до мельчайшей черточки, до каждой невидимой морщинки, каждого вздрагивания уголков губ. Вот уже восемь лет она читала это лицо, как любимую книгу, перебирала волосы, как страницы, выхватывала взглядом переплетения морщинок, как любимые строчки, вдыхала аромат туалетной воды, словно сладковатую пыль пожелтевших страниц. Слова могут солгать, но эта безмолвная книга - никогда. В ее воле захлопнуть тяжелый переплет, не читать, бережно поставить книгу на полку и смахивать метелкой из перьев пыль с переплета. Но вместо этого она жадно всматривается в его лицо, не оставляя себе даже тонкой нити надежды.
   Ванр цепенеет, услышав эти слова. Он не верит, не хочет верить - не могла же она действительно сойти с ума! Она смотрит на него, выжидающе, и выдержка придворного слетает с его лица, сметается нескрываемым страхом, гневом, болью. Все, что он смог - простонать одно слово:
   - Зачем? Ну за-а-ачем?!
   Энрисса усмехнулась, усмешка перешла в отрывистый смех, больше всего похожий на хриплый лай гончей, запыхавшейся под конец охоты. Вот и все. Пусть даже он сумеет взять себя в руки, найдет правильные слова, чулком натянет на лицо маску понимания - это конец. Так осыпаются витражи - тысячей разноцветных осколков-искр из фигурной рамы, путаются в волосах, впиваются в плечи, хрустят под ногами. Так обрушиваются мосты над пропастями: лавиной камней вниз, и даже звука от падения не услышишь, застыв на неровном краю. Так сгорают остриженные пряди волос - удушливым жирным пеплом. Именно так умирают. Теперь она будет знать. Спокойный, холодный голос:
   - Так что хотел граф Тейвор?
   Ванр понял намек - разговор закончен, наместница приняла решение, и поставит его в известность, когда сочтет нужным. При всем желании, он ничего не сможет изменить.
   - Ваше величество, граф Тейвор просил вас придти в зал совета. Данные разведки требуют вашего внимания. Он опасается, что силы мятежников попытаются взять штурмом королевский дворец.
   - Всего лишь. Хорошо, сейчас приду. Ступайте. И пригласите в зал совета графа Инхор.
   Ванр торопливо вышел из комнаты. Будь его воля - он бы уже седлал лошадь, чтобы оказаться как можно дальше и от наместницы, и от столицы, и от мятежников. Но господин секретарь прекрасно знал, что наместница никогда не путает личные дела с государственными, и не умеет прощать. Восемь лет назад, она приобрела его верность, и, надо признаться, расплатилась сполна. И если сейчас он нарушит негласный уговор - любовь не остановит Энриссу, любви больше нет.

***

   В зале совета граф Тейвор недовольно поглядывал на графа Инхор. Он понимал, что генерал Айрэ находится здесь по приглашению наместницы, понимал, что не откажется от толкового совета, но ничего не мог поделать со своим раздражением. Ланлосс же, вежливо поздоровавшись, словно перестал замечать молодого военачальника. Генерал знал, что отношение графа Тейвор к нему никак не зависит от его действий или слов. Ланлосс не мог стереть память о своем существовании со страниц истории, а ничто другое не удовлетворило бы нынешнего военачальника. Генерал Айрэ никогда не высказывался против военной реформы, не смеялся над неопытностью своего преемника, даже нелепая форма дворцовой гвардии заставила его лишь с удивлением приподнять бровь. Но Ланлосс Айрэ выиграл войну за Свейсельские Острова, и ничто не могло перечеркнуть это преступление. Наместница запаздывала - Тейвор уже устал изображать повышенный интерес к карте, а Ланлосс - подпирать спиной подоконник, когда Энрисса вошла в зал совета. Генерал не видел наместницу несколько дней, и сейчас удивился ее бледности - на фоне сверкающего белого платья лицо наместницы казалось выбеленным пергаментом, только что из рук мастера.
   - Ваше величество, - оба военачальника почтительно склонились. Генерал Айрэ продолжал украдкой рассматривать Энриссу. Поразительно, как она изменилась за прошедшие два дня... Он помнил ее в величественном ореоле власти, в тронном зале, помнил усталую молодую женщину в обрамлении янтарной листвы в кабинете, видел на ее лице холодную бесстрастность и искреннее участие, напряженное внимание и радостную улыбку... он помнил и видел разную наместницу Энриссу, но женщина, вошедшая в зал совета не была ни одной из них. Ее лицо, ее глаза, ее губы не выражали ровным счетом ничего. Словно статуя, изваянная великим скульптором, но никудышным художником - поразительное внешнее сходство и полная безжизненность черт. Так взирали с пьедесталов статуи богов - прекрасные, величественные, мертвые.
   Наместница села в кресло, привычным жестом перекинув шлейф через подлокотник. Ванр стоял за ее спиной, она слышала его дыхание: вдох-выдох, вдох-выдох, и оборвала себя на полувдохе, когда поняла, что снова подстроилась под его ритм. Так случалось ночью, когда Ванр уже спал, а она лежала, уткнувшись лбом в его гладкое плечо, когда сердце, успокоившись после вспышки, уже билось с обычной размеренностью, и кровь не приносила в уши глухие удары. В наступившей тишине она слушала его дыхание и, сама того не замечая, начинала дышать в такт, воздух на выдохе смешивался, и, вдыхая снова, она продлевала ощущение целостности, доступной мужчине и женщине лишь в краткий миг единения. Она прервала тишину:
   - Добрый вечер, господа. Я слушаю вас, граф Тейвор.
   - Ваше величество, я получил несколько донесений. По дороге к Сурему был замечен вооруженный отряд.
   - Это такая редкость?
   - Это несомненно мятежники. Их около тысячи человек, все конные, хорошо вооружены.
   - И что им делать в Суреме? Не собираются же они штурмовать город такими силами.
   Ланлосс вежливо кашлянул.
   - Да, граф Инхор?
   - Ваше величество, взять Сурем штурмом можно и вдвое меньшими силами. Удержать - нельзя.
   - Военачальник, - обратилась она к Тейвору, специально подчеркивая, что присутствие генерала Айрэ на военном совете никак не угрожает его положению, - вы считаете, что они собрались захватить столицу?
   - Боюсь, что да, ваше величество. При нынешнем настроении горожан это более, чем реально. Торговые гильдии терпят убытки - несмотря на все усилия, нападения на караваны продолжаются. Если мятежники дадут им гарантии - городская стража не станет особо сопротивляться захватчикам. А войск в городе нет, гарнизон патрулирует тракты.
   - Отзовите их обратно.
   - Уже сделано, ваше величество, но они не успеют.
   - Герцог Квэ-Эро должен понимать, что не удержит город. Как только подойдут основные отряды - его уничтожат. Граф Инхор, до сих пор вы не слишком щедро раздавали советы. Мятежники под стенами столицы, и я хочу знать, где лежит ваша верность.
   Голос наместницы также утратил оттенки, как ее лицо краски. Слова глухо падали с губ - ни гнева, ни досады, ни надежды. Да что там - казалось, что, задав вопрос, она не заинтересована в ответе.
   - Ваше величество, я нахожусь в зале совета, а не среди мятежников. Разве этого недостаточно?
   - До сегодняшнего дня этого было довольно. Но у меча может быть только одно острие.
   Ланлосс и сам понимал, что выбирать придется. Но он обещал Квейгу не вмешиваться. И держал слово, глядя, как Тейвор распыляет силы, идет на поводу у мятежников, послушно захлопывает за собой дверку мышеловки. Сейчас от его слов уже не будет ни вреда, ни пользы:
   - Я давал вам присягу, ваше величество.
   - Тогда объясните, что происходит.
   - Мятежники не собираются брать столицу штурмом. Им нужно всего лишь пройти через город, и не сомневаюсь, что городская стража не станет мешать. Их цель - королевский дворец.
   - Дворец защищает гвардия.
   - Ваша гвардия - двести человек, ваше величество. В мирное время этого более, чем достаточно, но не при пятикратном превосходстве противника. Вам стоит покинуть дворец, пока это еще возможно.
   - Чушь! - Выкрикнул Тейвор, - пока они будут штурмовать дворец, пока они найдут во дворце наместницу - тут уже будет половина войска империи. Их сметут!
   - Вы бы стали штурмовать захваченный врагом королевский дворец без уверенности, что эта атака не будет угрожать жизни ее величества?
   Тейвор захлопнул рот, проглотив следующую фразу, а Ланлосс повторил еще раз:
   - Ваше величество, вы должны покинуть дворец как можно скорее. Не думаю, что вашей жизни что-либо угрожает со стороны герцога Квэ-Эро, но в бою может произойти все, что угодно.
   Энрисса не успела ничего ответить, поскольку в зал вбежал дежурный офицер:
   - Ваше величество, ваша светлость, - он обратился к обоим графам сразу, - тревога. Мятежники в городе, они прошли через северные и восточные ворота и приближаются к дворцу. Прибыл гонец от бургомистра - городская стража делает все возможное, господин бургомистр сам возглавил оборону.
   Энрисса сомневалась, что господин бургомистр выйдет хотя бы на балкон своего солидного каменного дома пока все не закончится, но почтенный Тарлон не мог не засвидетельствовать наместнице преданность. Она приказала стражнику:
   - Отправьте гонцов в дом Феникса и в резиденцию ордена Алеон. Я хочу собрать Высокий Совет.
   Собирать Высокий Совет наместница не собиралась, но нужен был предлог, чтобы привести магов во дворец. Оказавшись в разгаре схватки, они вынуждены будут защищаться, а заодно и защитить наместницу. Бургомистр - Аред с ним, а вот магам она не позволит отсидеться за стенами резиденций. Стражник торопливо ушел, в открывшуюся дверь влетели тревожные звуки - где-то в коридорах трубили сигнальные трубы, бряцал металл. Тейвор впервые в жизни открыто согласился с генералом Айрэ:
   - Ваше величество, быть может, вам и впрямь лучше переждать атаку в безопасном месте?
   Ответ Энриссы словно окунул военачальника в ледяную воду:
   - Ваша задача, граф, сделать этот дворец безопасным местом для меня и для всех, кто в нем. Советую вам заняться этим, не откладывая. Господин Пасуаш, я буду в своем кабинете, проводите туда магистров, когда они прибудут. Граф Инхор, вы можете покинуть дворец. Я не хочу подвергать вашу верность столь непосильному испытанию.
   Ланлосс вздрогнул - оскорбление было нанесено с изысканной вежливостью, полное отсутствие иронии в голосе только сильнее ее подчеркивало:
   - Если ваше величество не будет настаивать, я предпочту остаться.
   - Как вам угодно, граф.
   Наместница поднялась и покинула зал совета. Мужчины переглянулись: Ванр - с отчаяньем, Тейвор - с растерянностью, Ланлосс - с недоумением. Трубы в коридорах продолжали сигнальную перекличку. Ланлосс отдернул штору: за окнами давно уже стемнело. Скорее всего, Квейг не станет ждать рассвета. При факелах сражаться - удовольствие маленькое, но зачем давать противнику лишнее время подготовиться к обороне? С другой стороны, и спешить ему некуда, все равно патрульные отряды вернутся в город не раньше следующего вечера - они ведь не под городскими стенами тракты охраняли. К тому времени дворец можно будет три раза взять и отдать обратно. Можно и подождать пару часов, вдруг получится договориться. Ланлосс все еще надеялся, что сумеет вразумить Квейга. Правда, теперь он уже сомневался, кто сильнее нуждается во вразумлении: мятежный герцог или наместница.

XL

   Магистр Ир, не скрывая улыбки, выслушал гонца - как же, как же, самое подходящее время созывать Высокий Совет. Канализацию-то в городе так и не проложили! Он знал, что мятежники уже вошли в Сурем, не сомневался, что почтенный Тарлон не рискнет оказывать серьезное сопротивление, и понимал, что цель герцога Квэ-Эро - королевский дворец. И если не случится чуда, он своей цели достигнет. А за чудеса в этой империи отвечал орден Дейкар и белые ведьмы. Но чудо, нужное наместнице, больше по части огненных магов, хотя Ир не сомневался, что Энрисса пригласит и магистра Илану. Наместница мудра, торговаться можно только когда предложение превышает спрос. Ир сочувственно покачал головой: не в этот раз, ваше величество, не в этот раз. Сегодня продается только одно чудо, и в кои-то веки между огненными магами и белыми ведьмами нет никаких разногласий.
   Илана торопливо переодевалась. Хотела бы она знать, кто придумал эту невыносимую моду - складки, складки, складки, так, что уже не понимаешь, где у тебя ноги, а сзади - хвост такой длины, что любая змея от зависти кожу скинет раньше срока. Увы, ничего не поделаешь - мятеж, война или конец света, а магистр ордена Алеон не может появиться во дворце в старомодном платье. Илана обернула шлейф вокруг руки и вышла во двор, где ее ждал экипаж. В такие минуты она завидовала исчезнувшим магам пространства. Они умели открывать порталы, и самое долгое путешествие занимало долю мгновения. Говорят, это умение их и сгубило - Навио не сумел отобрать у своих учеников силу, позволявшую открывать порталы, но сумел закрыть им выход наружу. И маги пространства так и остались навечно заперты между "тут" и "там". Она уселась поудобней, едва не прищемив край шлейфа дверцей кареты, и, откинув голову на обтянутый бархатом подголовник, улыбнулась: скоро наместница введет в моду кринолины.
   Сурем замер. Обычно столица, не в пример прочим городам, не ведала различий между днем и ночью. Почтенные горожане, а уж тем более их супруги ложились спать рано, избегая праздности, губительной как для души, так и для тела, их примеру следовали и городские бедняки, правда, по другим причинам - у них не было денег на свечи, да и потом когда спишь - не хочется есть. Но хватало и любителей ночного образа жизни - из таверн по всему городу разносились песни менестрелей и стук кружек, молодые чиновники, щуря красные от бумажной работы глаза, искали местечко уединиться с уличной девкой, богатые экипажи везли знатных дам и их кавалеров на балы и приемы, сменившиеся с дневного дежурства стражники расходились по домам, цепляясь носами сапог за булыжники мостовой. Город полной грудью вдыхал фонарный чад, перемешанный с ночной прохладой, и выдыхал обратно винные пары, гул сотен голосов, перезвон гитарных струн. Так было обычно, но только не в эту, еще не вступившую в полные права ночь.
   Сегодня город казался ослепшим и онемевшим - на улицах не горели фонари, все окна спрятались за ставнями, даже из щелей не пробивался свет. Темнота и тишина окутали Сурем густой паутиной. Горожане попрятались по домам, стражники были бы рады последовать их примеру, но вместо этого угрюмо топтались возле сторожевой башни, ожидая приказов - мятежники уже вошли в город, обойдя центральные ворота. Это груженые повозки не могли перебраться через остатки крепостной стены, а всадники, не обремененные тяжелыми доспехами, легко перепрыгнули через старые камни. Нет, стражники свой долг знали - столкнись они с бунтовщиками - храбро бы сражались, защищая родной город, щедро оплачивающий их кровь. Но городу, судя по всему, ничего не угрожало, а идти искать приключений себе на алебарды никому не хотелось. Тем более, попробуй поймай - они-то верхом, а стражники - пешие. Так и получилось, что герцог Квэ-Эро довел свой отряд до королевского дворца не потеряв ни одного человека. Квейг видел в этом доброе предзнаменование: если бы горожане сопротивлялись, половина его маленького войска осталась бы на узких улицах. Но жители Сурема еще раз подтвердили свою славу самых осторожных торговцев во всей империи. Он вспомнил Квэ-Эро - его люди не умели сражаться, слишком любили море и солнце, слишком ценили жизнь, но ни один враг не прошел бы вот так, килем сквозь волны по их земле.
   А королевский дворец ждал незваных гостей - на башнях горели сигнальные костры, двери и окна оскалились стальными решетками, протяжно гудели трубы. Он придержал внезапно занервничавшую лошадь - нет, не сейчас. Ночью все преимущества будут на стороне защитников - они в этом дворце каждый коридор знают, каждую нишу, каждый закуток. Он бы все равно рискнул, но в бескровном проходе через город герцог увидал добрый знак свыше. Горожане не захотели драться, быть может, и наместница не пожелает? Время, когда еще можно было договориться миром, прошло, но если она согласится сдаться... Он отправил парламентера. И, самая главная причина отложить штурм - ночью может произойти что угодно, случайная стрела не станет разбирать, наместница там или не наместница. Квейг расставил дозорных - на маловероятный случай ночной вылазки. Если кто захочет сбежать из осажденного дворца - все равно не помешаешь, возле каждого входа солдата не поставишь, но и недооценивать противника не стоит. Герцог не боялся, что наместница пожелает тайно покинуть осажденный дворец: он знал, что Энрисса посчитает бегство недостойным. А если даже он и ошибся, и Энрисса предпочтет сбежать - достаточно расколотить на куски королевскую статую. Ее величество превратится во вдову окончательно усопшего короля и потеряет всякое право на власть. Сам он облюбовал одну из скамеек в дворцовом парке, надеясь поспать хоть час перед штурмом. Он так и не научился спать в седле, и сейчас ресницы сами собой тянули веки вниз, закрывая глаза.

***

   Человек, вышедший из северных ворот, не пытался спрятаться. Он шел открыто, освещая себе путь факелом. С такого расстояния даже неопытный лучник снял бы наглеца стрелой, но яркая синяя повязка на его голове, знак парламентера, защищала надежнее любого доспеха. Даже варвары не смеют убить "несущего слово". Человек подошел к дозорным, и десятник поспешно соскочил с коня, вытянулся в струнку, не веря своим глазам. Генерал Айрэ кивнул:
   - Я хочу поговорить с герцогом.
   Любого другого, будь он хоть трижды парламентер, сперва бы расспросили, потом обыскали, и лишь после этого подпустили к командиру. Честь - честью, а мало ли кто спрятался за священной синей повязкой, бывают и такие, что ни богов, ни людей не страшатся. Но генерала Айрэ пропустили со всевозможным почтением. Ланлосс медленно шел в указанном направлении, его провожатый тоже замедлил шаг, запоздало сообразив, что хромому генералу трудно за ним угнаться. Ланлосс, даже не видя лица молодого воина, догадывался, о чем тот подумал: мол, хоть и славен генерал, а старый уже, раны покоя не дают. Если бы только дело было в хромоте... не нога болела, сердце колючим комком пакли вцепилось в грудь - первый раз в жизни Ланлосс Айрэ не мог отличить победу от поражения. Руки опустились на наборный серебряный пояс, перетягивающий камзол, пальцы легли на чеканные бляшки - нет, не сейчас, еще не время.
   Квейг спал. Скамейка оказалась короче, чем выглядела на первый взгляд, он едва на ней уместился, узорная чугунная решетка врезалась под ребра, голова под опасным углом уткнулась в подлокотник. И, несмотря на неудобства, герцог спал, да так, что даже не услышал шагов, провожатому генерала Айрэ пришлось чуть ли не на ухо ему крикнуть, наклонившись:
   - Ваше сиятельство, проснитесь!
   Квейг открыл глаза, моргнул, пытаясь понять, почему еще темно - он же приказал разбудить себя на рассвете, и только сев на скамейке, увидел Ланлосса, стоявшего чуть поодаль, в пятне факельного света.
   - Генерал Айрэ, ваша светлость, - пояснил воин, словно герцог мог бы не узнать своего бывшего командира.
   - Я вижу, Пэйл. Возвращайся на свой пост.
   Следуя примеру Ланлосса, Квейг знал всех своих солдат по именам, хотя собственно его людей тут было немного - несколько человек из дворцовой стражи, да еще пяток отчаянных голов из берегового братства, решивших сменить палубу на твердую землю, раз уж капитану загорелось с наместницей повоевать. Остальных отрядили под его начало союзники, пожертвовавшие частью своих дружин.
   Квейг поднялся, шея предательски хрустнула - от такого, с позволения сказать, отдыха только голова разболелась.
   - До рассвета - около часа, - ответил Ланлосс на промелькнувший во взгляде герцога вопрос.
   - Час, чтобы передумать? Вы ведь за этим пришли, мой генерал. - Он не спрашивал и не упрекал. Генерал ведь прав, это герцог Квэ-Эро - мятежник.
   - Ты хорошо шел, Квейг.
   - Я знаю.
   - Все еще можно уладить. Наместница готова забыть.
   - Еще бы. Когда войско стоит под стенами дворца. Забыть она готова, да вот никто не помешает ей потом вспомнить, - герцог усмехнулся - забавно, но сдаваться предлагают ему самому. Мол, распусти войска, вернись домой, а мы все простим.
   Ланлосс и не ждал ничего другого. Что бы он сейчас ни сказал Квейгу - тот не развернется и не отправится домой. Поздно. Если бы он только мог убедить упрямого герцога, что все еще действительно можно исправить. Наместница готова заключить мир, даже согласна отдать мальчика законному опекуну. Но Квейг не поверит, да и сам Ланлосс в глубине души понимал, что затишье будет временным. И все же, он тратил слова на последнюю бесплодную попытку оттянуть неизбежное:
   - Ты понимаешь, что делаешь?
   - Понимаю, понимаю! - Квейг не скрывал гнев - этот вопрос он постоянно задавал себе сам. И с каждым разом ему все меньше и меньше нравился ответ.
   Он понимал, что снять наместницу с трона - проще простого. А вот что делать дальше... как выбирать, кто сядет на освободившийся трон, как договариваться с магами, как успокоить народ и объяснить им, что проклятье короля Элиана не разрушит империю... Потому что не было никакого короля. Впрочем, проклятье сработает без всякой магии - ни одна империя не выдержит подобных потрясений. Все он понимал, но уже не мог ничего изменить. Надеялся только, что сумеет перекрыть своим телом поток, что прорвется из разрушенной плотины. А не сумеет - будет проклят, и по заслугам.
   Они продолжали разговаривать, левая рука Ланлосса снова легла на пояс, на этот раз сжав нужную бляшку, со всей силы, так, что заостренный край рассек кожу, кровь потекла по серебру, заполняя линии чеканки, против всех законов природы не стекая на землю. Металл нагрелся, бляшка словно прожигала руку насквозь, но Ланлосс продолжал говорить, радуясь, что свет мешает ему посмотреть в глаза собеседника. Боль нарастала, металл в ладони казался расплавленным, он боялся опустить взгляд, и увидеть, что жидкое серебро проступает сквозь кожу, пройдя ладонь насквозь. Затем жар сменился не менее обжигающим холодом, и через мгновение металл снова стал обычным серебром, порез затянулся, кровь выгорела дотла. Свершилось. И точно так же выгорел разговор - им больше нечего было сказать друг другу. Ланлосс переложил факел в другую руку:
   - Я хотел бы, чтобы все сложилось иначе. Но каждый из нас делает то, что должен.
   - То, что считает должным, мой генерал, - поправил его Квейг.
   - Да. То, что считает долгом.
   Квейг смотрел вслед уходящему Ланлоссу - генерал шел медленно, заметно припадая на хромую ногу. В следующий раз они встретятся в бою. Иначе Ланлосс не стал бы возвращаться в осажденный замок. Ну что же, это несколько уравнивает шансы.
   А Ланлосс все никак не мог распрямить плечи, словно содеянное с каждым шагом все сильнее вдавливало его в землю. Он знал, что бой закончился только что. Знал, что опять победил. И уже сейчас, спустя мгновения, ненавидел свою победу. А впереди еще долгие годы. Боги справедливы, а отнюдь не милосердны.

XLI

   Рассвет подступил к первому рубежу - сквозь темноту пробились фиолетовые прожилки, чуть светлее черного ночного фона. Звезды, попавшие в эту сеть, казались особенно яркими - они отчаянно мерцали, словно пытаясь оттянуть момент, когда солнечные лучи прогонят их с небосвода. Квейг стоял, запрокинув голову, и смотрел на звезды. Он казался себе маленьким и ничтожным по сравнению с бесконечным небом. Одиночество... никогда раньше он не понимал подлинного значения этого слова. Опустошенность чернильным пятном разливалась в его душе. Он судорожно сцепил пальцы в замок, не понимая - откуда возникло это отчаянье, эта пустота?
   - Скажите, граф, вы верите в богов? - Спросил магистр Дейкар; взгляд белой ведьмы был полон сочувствия.
   Ланлосс пожал плечами - порой люди ведут себя так, словно нет богов в небесных чертогах, не ждет в посмертии расплата за грехи, словно не ведают ни совести, ни страха. Но даже эти люди знают, что Семеро создали мир по воле Творца. Как может человек не верить в богов? Можно ли отрицать, что вода - мокрая, а земля - твердая? Недаром и в Кавдне, и в Ландии, и на островах, и в империи, и в землях варваров почитают одних и тех же богов.
   - Все люди верят в богов, магистр. И я тоже верю.
   Именно пустота, не страх - страх знаком каждому живому существу, с ним можно бороться, можно преодолеть, пересилить себя. Но что противопоставить выжигающей нутро пустоте, жадно запустившей щупальца в каждую мысль, каждое воспоминание, в мечты и надежды, в любовь и ненависть, горечь и радость? Пустоте все равно, что пожирать. Небо изогнулось в немыслимую петлю, казалось, оно сейчас рухнет вниз, сдавит его кольцом, раздавит, сокрушит, поглотит. И даже земля утратила надежность - она то подкидывала его вверх, навстречу небесной петле, то уходила из-под ног, затягивая в бездонную яму.
   - Тот, кто верит в Семерых, должен верить и в Восьмого.
   - Закономерное предположение. Разумеется, я верю в существование Ареда Проклятого, Восставшего, Проигравшего и Заточенного.
   - Тогда вы должны верить в предсказания священных книг. Проклятый возвращается, генерал Айрэ, и в этом мире осталось слишком мало магов, чтобы встретить его. Тысячелетиями мы тратили свою силу на борьбу друг с другом, на противостояние богам, на пустопорожнее хвастовство. И теперь, на самой грани бытия - нас осталось слишком мало...
   - Я не понимаю вас, госпожа магистр. - Он действительно не понимал. При чем тут Аред и магия, когда под воротами королевского замка стоит с войском Квейг Эльотоно, герцог Квэ-Эро?
   - Предсказания в священных книгах верны по сути, но никто не знает подробностей. Вернее, никто не знал. Орден Дейкар получил силу от Семерых, чтобы бороться с Проклятым. Уже при жизни нынешнего поколения он вернется - и только Звездный Провидец сможет остановить его.
   - Я по-прежнему не понимаю, о чем речь.
   - О вашей дочери, граф, о Саломэ. Согласно предсказанию, она должна стать последней наместницей и второй королевой. А еще - матерью Звездного Провидца. Если этим утром герцог Квэ-Эро осуществит свои планы, то предсказание не сбудется. Ваша девочка сочетает в себе магическую силу обоих родителей. Она могла бы стать магистром ордена Алеон, не будь ей предначертана иная судьба. Сам король Элиан избрал ее своей королевой.
   - Вы предлагаете спасать мир на основании детских мечтаний? Каждая девочка хочет стать королевой!
   - И только одна - станет. Не лишайте свою дочь предначертания. Она будет несчастлива, случись ей из-за вашего неверия прожить чужую судьбу - не говоря уже о том, что именно маги встанут на пути Проклятого, даже если Звездный Провидец не сможет нам помочь.
   - Вы с самого начала были против восстания, граф, помогите остановить кровопролитие, пока еще не поздно. Помогите нам сейчас - и ваша дочь станет моей преемницей, - слова наместницы отливали медью похоронных труб.
   Все рушилось, осыпалось в бездну, прекращало существовать, и только одно оставалось незыблемым, неизменным, непоколебимым - королевский замок, накрывший землю каменными крыльями, удерживающий небо на вершинах своих шпилей. Там ласковым теплом светились окна, там, он знал это точно, все находилось на своих местах. И его место было в этих стенах; сейчас только стремление оказаться там оставалось в душе Квейга нетронутым - все прочее растворилось в кислоте пустоты... Он не помнил, что это за замок, он и собственного имени уже не мог вспомнить, не мог понять, где он и что его привело сюда, к этим стенам. Единственное, что он знал - за ними отступит пустота.
   - Как вам без сомнения известно, граф, существует множество разнообразных магических артефактов. Некоторые из них могут использовать простые люди, без капли магического дара в крови, другие - оживают только в руках жрецов и магов, а самые редкие и мощные - в руках своих создателей. Вы обладаете магической силой, пусть неосознанной, но от того не менее могущественной. Сила Лаара, бога войны, по природе своей разрушает и подчиняет, преодолевает и захватывает. Неважно, что именно - вражескую страну, чужое войско, непокорную женщину, упрямого ребенка или несогласного друга. При правильном использовании эта сила всегда одерживает победу, если только ей не противопоставляют еще большую магическую силу.
   "Несогласного друга" - Ланлосс уже знал, что хочет сказать ему Илана, и устало вслушивался в себя, пытаясь понять, почему не вскипает волной возмущение, не нарастает гнев, почему он с готовностью слушает ее, и не находит, да и не ищет возражений. Саломэ - королева, Саломэ - мать Звездного Провидца, Боги и Маги, Аред и Конец Времен - все такое огромное, необхватное, слишком большое для одного человека, даже для непобедимого Ланлосса Айрэ. А белая ведьма продолжала говорить:
   - Но герцог Квэ-Эро - не маг. Сила огня выжжет его стремление сопротивляться, сила Эарнира усугубит отвращение к смертоубийству, сила Лаара соединит оба воздействия и сплетет сеть подчинения. Боя не будет - герцог сдастся сам. И только вы можете вложить силу Лаара в артефакт, только вас герцог подпустит достаточно близко, чтобы этот артефакт использовать.
   - Зачем же так сложно? Он меня подпустит достаточно близко и для обыкновенного убийства, - с горечью заметил Ланлосс.
   - Убийство вызовет всеобщее возмущение. Добровольное раскаянье - усмирит бурю. Я обещаю, что отнесусь к герцогу Квэ-Эро со всем возможным снисхождением, - но в холодном голосе наместницы не было и намека на снисхождение.
   Смутное ощущение неправильности происходящего отступало, безнадежно проигрывая всепоглощающему противнику. Рубеж за рубежом обрушивались бастионы: детский смех, улыбка на загорелом лице, персиковый цвет, насмешливый взгляд серых глаз с едва заметными голубоватыми прожилками, расходящимися от зрачка. Дольше всех продержался парус, вызолоченный рассветным солнцем, выгнувшийся в попытке обогнать задиристый ветер. Но и он рассыпался в мелкую пыль.
   Он стоял в круге силы, чувствовал, как странное покалывающее тепло пронизывает все тело, слышал, как сливаются в песню без слов голоса магистров, и слышал свой голос, вплетающийся в бессловесную паутину, видел, как "ничто" превращалось в "нечто", как из слова и жеста, песни и силы рождался заколдованный металл. А потом он протянул руку, и серебряный пояс послушно скользнул к нему, обхватил талию, с голодным лязгом защелкнул пряжку.
   И герцог пошел к замку - медленно, отвоевывая каждый шаг у земли и неба, у пустоты и отчаянья. И когда у высоких ворот его подхватили чьи-то руки, пустота отступила, уступив место бархатной тьме.

XLII

   Наместница встретила Ланлосса Айрэ в своем кабинете. Там же ждали магистры и Хранитель; для них, несмотря на суматоху, принесли кресла. Ланлосс прикрыл за собой дверь, снял пояс и брезгливо кинул его на пол - будто не серебро держал в руках, а шелушащийся крысиный хвост. Магистр Илана вздохнула:
   - Не начинайте все сначала, граф, - с ласковой укоризной, словно пеняя капризному малышу, сказала белая ведьма, - вы спасли тысячи жизней.
   О, если бы он мог начать все сначала! Но серебряный пояс разорванной петлей лежал на полу - тусклый металл, исчерпавший себя до дна. Ланлосс смотрел на наместницу - Энрисса словно и не заметила, как он вошел - она по-прежнему сидела в кресле, прижавшись к спинке, не мигая глядя на стенную лампу - матовый янтарный плафон с прорезями. Внутри догорала свеча, и, казалось, для наместницы не существовало сейчас ничего важнее бьющегося о стекло огненного язычка. Ланлосс окликнул ее:
   - Ваше величество, вы дали слово.
   Энрисса медленно кивнула, словно вспомнив, где она находится:
   - Я помню, генерал.
   Она поднялась, окинула взглядом своих советников, отрешенность взгляда сменилась привычной холодностью:
   - Господа магистры, корона благодарит вас за оказанную услугу. Высокий Совет соберется завтра в шесть. Генерал Айрэ, найдите военачальника Тейвора. Я не хочу кровопролития. Объясните это людям герцога, к вам они прислушаются. А сейчас я хочу остаться одна.
   Короткие фразы резали слух - наместница словно берегла дыхание. Паузы на выдохе отделяли предложения яснее, чем точки на бумаге. Ланлосс вышел из кабинета последним. Оглянувшись, он увидел, что наместница вернулась в кресло, а свеча в светильнике, полыхнув последний раз, погасла. Он осторожно прикрыл дверь кабинета.
   Нужно было найти Тейвора и не позволить ему, войдя в военный азарт, развязать бой. Оставшись без командира, мятежники согласятся сдаться, если пообещать им свободу. Да и какие они бунтовщики - что лорд приказал, то и сделали. Простым воинам ничего не будет, а вот лордам не поздоровится. Хорошо еще, Квейг привел отряд сам, не стал подставлять других. Дадут боги - на этом восстание и закончится. Наместница, без всяких сомнений, знает, кто из лордов поддержал герцога Квэ-Эро, но когда от пожара остались уголья, стоит ли их ворошить? Разумнее залить их водой, а не кровью. А наместница всегда поступала разумно, всегда выбирала наименьшее зло, как хороший военачальник... как он сам. Нельзя одержать победу без потерь, можно лишь уменьшить их число. Эхом в голове отозвались слова магистра Иланы: "Вы спасли тысячи жизней, граф!" Тысячи жизней за одну - любой скажет, что это выгодная сделка, даже если к цене нужно добавить оплеванную честь и нарушенное слово. Ланлосс вздрогнул, словно наяву услышав, как пряжка застегивается на его талии, снова услышав... невольно провел рукой, убедившись, что проклятый пояс не просочился волшебным образом сквозь закрытую дверь. Он сглотнул набежавшую слюну с мерзким привкусом металла - нужно было идти дальше, не обращать внимания на голоса и тени, иначе его затянет мутная воронка непоправимости совершенного. Только теперь Ланлосс Айрэ осознал, что прожил воистину счастливую жизнь - все эти годы он был в мире со своей совестью. До сегодняшней ночи. Теперь придется учиться жить иначе. Слова белой ведьмы казались едкой насмешкой - она ведь знала, что не тысячи жизней спасал генерал Айрэ, а свое маленькое, незаметное счастье. Свою женщину, свою дочь, свою любовь. Он замедлил шаг возле закрепленного в нише коридора зеркала, поймал взгляд отражения - взгляд человека, на секунду заглянувшего в собственное посмертие. Точно так же наместница смотрела на догорающую свечу... хотел бы он знать, что за сделку предложили ей.

XLIII

   Утренний свет, пробившись через плетеную решетку, пригоршнями рассыпался по кабинету: солнечные лучи перемешались с янтарной листвой на панелях, желтыми кляксами выплеснулись на бумаги, золотой проволокой вплелись в волосы женщины, неподвижно сидящей в кресле, спиной к окну. Утро, солнечное утро с болезненно-ярким синим небом. Такие дни редкость в начале весны, обычно солнце обманчиво светит в январе, когда снег рассеивает яркий свет между небом и землей, и дворцовые кошки растягиваются на полу в солнечных пятнах, не обращая внимания на вежливо огибающих их людей. Обманчивое тепло, проходя через стекла, выманивает на улицу наивных простачков, и, скинув овечью шкуру, впивается в щеки волчьими клыками зимнего мороза. А ранняя весна в Суреме скупится на солнечный свет, держит его высоко, под самым небесным сводом, тонким слоем разливая поверх облаков. Эта прозрачная серость отличается от свинцового неба осени, она легче и чище, но чтобы увидеть по-настоящему голубое небо, воспетую плохими поэтами сверкающую лазурь, нужно ждать мая.
   Утро, уже утро. И ничего нельзя отложить на завтра, нет спасительной ночи, выгорела дотла, до последней звезды, остался только дымок над свечным огарком. Нужно идти, выслушивать советников, принимать решения, карать и миловать, править. И никому нет дела, что она сегодня умерла. О, если бы продлить эту ночь, хоть на пару часов! Энрисса отдала бы за эту короткую отсрочку половину оставшихся ей лет. Половина от десяти - получается пять. Пять лет в обмен на пять часов, и она не сочла бы, что переплатила. И больше потеряно за эту ночь. Она от души позавидовала герцогу Квэ-Эро - для него уже все закончилось, ей же осталось целых десять лет.
   Стук в дверь, первый за утро. Судя по звуку, постучали едва слышно - кто-то из придворных дам. Нужно сменить платье, причесаться, выпить карнэ. День предстоит не просто "долгий" - бесконечный. Она осторожно положила руку на живот - жест непривычный, и пока еще ничем не оправданный. Усмехнулась - выбор сделан, и, что бы ни думали маги, это ее, и только ее выбор.
   - Ваше величество! - Статс-дама устала скрестись в дверь.
   Энрисса поднялась, прошлась по комнате, разминая затекшие плечи:
   - Войдите, Элайна.
   Фрейлина не спала всю ночь, как и все во дворце, но успела сменить туалет, переплести косы, и встречала новый день во всеоружии. Наместница приветливо кивнула ей:
   - Доброе утро.
   - Доброе утро, Ваше величество. Все готово к вашему утреннему туалету. Если вам будет угодно...
   - Да, мне угодно. И распорядитесь прислать ко мне кого-нибудь из младших секретарей.
   Наместница шла по дворцовым коридорам, кивала кланяющимся придворным, с первого взгляда отличая только что приехавших от проведших ночь во дворце. Вторых она приветствовала куда сердечнее. Уже перед самой дверью малого зала заседаний ей наперерез бросился багровый толстяк, тащивший за руку высокую женщину в строгом платье. Наместница остановилась, она не сразу вспомнила, кто этот человек.
   Почтенный господин Рамон принадлежал к роду Арэйно, но даже наместница, прекрасно разбиравшаяся в геральдике, не смогла бы назвать степень их родства, столь отдаленной она являлась. В свое время кто-то из младших сыновей герцога Нэй предпочел торговую стезю военной, и преуспел на этом поприще. Его внушительный потомок был одним из двенадцати магистратов Сурема, но больше всего страшился, что кто-либо усомнится в его дворянском происхождении. День коронации Энриссы стал самым счастливым днем в его жизни, теперь он был хоть и дальним, но родственником самой наместницы. При дворе, впрочем, господин магистрат бывал редко, догадываясь, что не внушает особого почтения отпрыскам высоких родов, набирающимся при дворе хороших манер и полезных знакомств. Рамон Арэйно служил наглядным доказательством печальной истины, что сидеть на двух стульях сразу - весьма неудобно, вне зависимости от того, сколько ткани уходит на твои бриджи.
   Все это в один миг пронеслось в голове наместницы, пока она незаметным движением руки останавливала кинувшегося оттащить наглеца в сторону стражника. А вот женщину она видела впервые. Тем временем, господин Рамон, чуть отдышавшись, выпалил:
   - Ваше величество, я заверяю вас, что моя семья не имеет к этому возмутительному действу никакого отношения! Клянусь вам, моя супруга ничего не знала! И наша верность вам и империи...
   - Успокойтесь, господин Арэйно, - наместница умышленно обратилась к "родственнику" как к дворянину, по родовому имени, а не "почтенный Рамон", как следовало бы говорить с купцом, - у меня нет ни малейшего повода подвергать вашу верность сомнению. И уж тем более я не понимаю, при чем здесь ваша супруга. - И только когда наместница прямо взглянула на молодую женщину, та медленно, словно против воли, присела в реверансе.
   Странно, госпожа Рамон показалась наместнице смутно знакомой, хотя она точно помнила, что не видела ее при дворе. Быть может, мельком, на балу в ратуше? Нет, она бы запомнила. Такую красавицу трудно не заметить: высокая, длинные волосы редкого, даже среди блондинок оттенка белого золота, темно-синие глаза, настолько темные, что пока солнечный луч не заглянул женщине в лицо, они казались черными. В этот миг Энрисса поняла и причину беспокойства своего весьма отдаленного кузена, и почему его супруга пытается держаться в стороне от мужа, хоть тот и вцепился в ее ладонь а на застывшем лице молодой женщины подрагивают губы.
   - Моя супруга...
   - Да, я понимаю. Ваша супруга - урожденная леди Эльотоно. И что же? Эту честь с ней разделяют еще восемь женщин. Право, вы так спешите оправдаться, что невольно заставляете меня задуматься.
   Энрисса чувствовала, как в ней закипает гнев, и с радостью отдалась ему. Еще час назад ей казалось, что больше не будет ни гнева, ни счастья, ни горя, ни радости, только звенящая в ушах опустошенность и отчаянье. Но нет, вот он, спасительный гнев, сдирающий с души броню безразличия.
   - Ваше величество, я лишь...
   Она подозвала к себе стражника:
   - Препроводите господина Рамона под домашний арест.
   Толстяк покачнулся, и вцепился в руку жены еще сильнее. На тонкой шее девушки забилась синяя жилка, но она стерпела боль.
   - Я поручу особой комиссии разобраться, какое отношение и к чему вы имеете. И до конца разбирательства - вы под домашним арестом. А если вы сломаете своей жене руку - отправитесь в тюрьму, - Рамон отпустил ладонь жены так быстро, словно испугался обжечься. - Ступайте прочь. А ваша супруга задержится здесь. Я хочу поговорить с ней.
   Энрисса провела супругу злосчастного господина Рамона в зал, до начала совещания еще оставалось время. Она села в кресло и теперь уже без помех рассматривала молчащую женщину - и впрямь, очень похожа на брата, только болезненно-бледная, даже та малость солнечного света, что достается Сурему, не касается кожи почтенных горожанок. Загар - это для рыночных торговок и крестьянок. Бедная девочка, о чем ее брат думал, когда составил эту партию? Последнюю фразу Энрисса, забывшись произнесла вслух:
   - О том, что меня берут без приданого, - ясно ответила девушка.
   Энрисса усмехнулась - молодец, никакой обиды, готова защищать честь рода против любых обвинений. Впрочем, герцог не так уж и виноват... попробуй пристрой столько сестер, да еще всех за дворян, да с таким приданым, да не за близких родичей.
   - Как вас зовут, миледи?
   - Риэста, ваше величество.
   - У вас есть дети?
   - Нет, - в голосе звучало облегчение.
   - Хотите развод?
   Этого вопроса она ожидала меньше всего, растерялась. Энрисса не сомневалась, что о разводе ее неожиданная собеседница мечтает с первого же дня брака, но признаваться в этом наместнице, особенно теперь, когда...
   - Послушайте, Риэста, все, что сделал ваш брат - касается вашего брата и тех, кто был с ним. Но никак не вас и ваших сестер. Просто позвольте мне помочь вам, как женщина - женщине. Без всякой политики, высших соображений и мыслей о государственном благе. Даже слепому видно, что вам нужна помощь.
   Впрочем, немного зная своего "родственника", Энрисса не сомневалась, что тот теперь найдет способ развестись с женой и без участия наместницы, зачем ему сдалось такое родство? Одно дело, когда жена - сестра герцога, другое - сестра мятежника. И помощь девочке все равно понадобится - куда она после развода пойдет, без денег, без связей? Только в обитель, а ей ведь от силы двадцать исполнилось. А Энрисса может найти ей нового мужа, и получше первого.
   Риэста молчала долго, опустив взгляд, она разглядывала свою руку - лунки от ногтей, оставленные мужем, кровоточили. Она никогда не жаловалась, не хотела скандала. А прилюдно даже грязное белье не стирают, что уж говорить о чести рода. Хотя, какая им теперь осталась честь... Но вернуться к мужу после сегодняшнего утра, после всего, что он сказал ей, после того, как первый раз за четыре года замужества ударил... Она глубоко вдохнула:
   - Если вы действительно хотите помочь, ваше величество, отпустите моего брата. Он, - она замялась, в поисках достойного аргумента, но не нашла ничего лучше, чем по-детски сказать, - он больше не будет.
   Щеки девушки предательски вспыхнули, и наместница словно наяву увидела, как залившийся краской юноша в зелено-черном камзоле пытается то ли сам спрятаться за клавикордом, то ли спрятать клавикорд за своей спиной. Она медленно, пожалуй, что искренне сожалея, покачала головой:
   - Не могу, Риэста. Не могу. Но это не отменяет мое предложение.
   - Тогда я не могу принять от вас ничего, простите. - Было видно, как трудно девушке дался этот отказ.
   Энрисса кивнула:
   - Да, понимаю. В любом случае, вам не стоит возвращаться домой, пока не закончится расследование. Я распоряжусь, чтобы вас разместили при дворе.
   - Ваше величество, мой муж... понимаете, он не самый лучший человек, но он и в самом деле не при чем.
   - Вы хотите сказать - именно поэтому он не при чем. Не беспокойтесь, я не сомневаюсь в его невиновности. Но расследование только пойдет ему на пользу.
   Энрисса вызвала лакея проводить Риэсту, разговор затянулся, в коридоре уже переговаривались советники. Проклятье, ну почему в этом роду не признают обходных путей! Девочке ведь нужна помощь... может быть, позже... Время еще есть. Но как же хорошо чувствовать беспокойство за чужую судьбу. За это она все равно найдет способ помочь Риэсте, из благодарности.

XLIV

   Великие боги... он уже успел забыть, когда в последний раз просыпался сам, просто потому, что выспался. Обычно настойчивый голос слуги вырывал его из сна задолго до блаженного мига пробуждения. "Ваше сиятельство, пора вставать" - и тут уже ничего не поделаешь. Но сегодня он проснулся сам, и не спешил открывать глаза, предоставив солнечным лучам щекотать прикрытые веки. Солнечным лучам?! Но ведь он приказал разбудить себя на рассвете, даже до рассвета! Квейг рывком вскочил на ноги: вместо скамейки - узкий топчан, под головой - скатанное одеяло. Небольшая комната, да чего уж там - камера. Четыре стены, тяжелая дверь, окно, как и положено, забрано решеткой, солнце подобралось к полудню и заливает светом каменный пол. Дворцовая тюрьма - все чисто, прочно, безысходно. Он медленно опустился на топчан - реальность противоречила памяти так сильно, что вызывала головную боль, почти на ощупь нашел кружку с холодной водой, выпил, пытаясь заглушить внезапную сухость во рту, не сразу осознав, что это вкус страха. Вчера они окружили замок, он отправил парламентера, дал два часа на раздумье, иначе - штурм на рассвете. Потом пришел генерал Айрэ, они говорили, недолго, все ведь уже было сказано, Квейг еще подумал тогда, что пять к одному не так уж и много, когда на стороне противника Ланлосс Айрэ. А потом... что же было потом? И если он здесь, то что случилось с его отрядом? Он не мог вспомнить, как ни старался - не мог. Чем больше пытался - тем сильнее захватывала рот сухость, смягченная было водой, тем сильнее впивалась в затылок боль. Все, что всплыло на поверхность - дворец, огромный, закрывший собой полнеба, нависший над крошечной фигуркой человека, и, глядя со стороны, он понимал, что маленький человечек непременно дойдет до исполинских ворот, как ни кричи, не протягивай руки - не остановишь, это уже случилось.
   Дверь открывалась медленно, словно толстяк, поднимающийся в гору. Два стражника стали по бокам дверного проема, как будто магистра ордена Алеон нужно защищать от него! Герцог попытался было встать, но тут же подступила тошнота, и чем ближе подходила к нему белая ведьма, тем сильнее сжимало горло, так, что приходилось бороться за каждый вдох. Пальцы Иланы, коснувшиеся висков, показались раскаленным железом, но в тот же миг боль, достигнув высшей точки, исчезла, растеклась струйками пота по лицу и спине. Магистр протянула ему металлический кубок с чем-то горячим:
   - Пейте, это уберет все последствия. Пояс отчаянья - не самое приятное заклинание.
   - Заклинание?
   - Разумеется. Неужели вы думали, что вам позволят взять штурмом королевский дворец? Достаточно и того, что вы натворили с трактами. Поблагодарите лучше богов, что удалось избежать кровопролития.
   - Что с моими людьми? - Но он уже понимал - "удалось избежать" - значит, все живы.
   - К счастью, ваши офицеры оказались разумными людьми. Генерал Айрэ убедил их не сопротивляться. Высокий Совет решит их участь позже, пока что они просто сдали оружие.
   Он медленными глотками пил горячий отвар, растягивая время. "Пояс отчаянья" - теперь он помнил приступ тоски, одиночества, пустоты, даже воспоминание, слабая тень пережитого заставляло вздрогнуть. Он сам пришел сюда, сам сдался, оставил своих людей растерянно стоять под стенами дворца. Илана словно прочитала его мысли:
   - Именно так, герцог. Вы раскаялись, и предпочли отдать себя в руки правосудия.
   - Это официальная версия?
   - Для вас же будет лучше согласиться.
   - Я подумаю.
   Илана с усмешкой забрала у него пустой кубок:
   - О, да. У вас будет предостаточно времени для раздумий. По крайней мере - до суда.
   Она ушла, и Квейг принялся измерять камеру шагами. Чувствовал он себя великолепно - ни следа усталости, хоть сейчас в бой, но, похоже, отвоевался. Богов он действительно благодарил - за то, что повел отряд сам, не известив никого из союзников, даже Арно сумел оставить в стороне. Наместница и так знает, кто поддерживал восстание, но фокусник, пока не пойман за руку - маг. Квейг не сомневался, что наместница ничего не забудет, но и карать по всей строгости не станет. Нельзя же оставить добрый десяток провинций без лордов, особенно приграничные земли, куда варвары как к себе домой захаживают. А именно эти лорды и поддержали Квейга - им военная реформа вместе с Тейвором давно уже стояла поперек горла. Даже сейчас герцог не смог удержать улыбку, вспомнив, как граф Виастро "побеседовал" с графом Тейвор. Несмотря на отсутствие свидетелей, разговор этот быстро разошелся сначала по дворцу, а потом и по империи. Что и не удивительно - уши в дворцовых стенах росли гуще, чем опята на трухлявом пне. Граф Виастро, доведенный до отчаянья навязанным ему за его же деньги имперским гарнизоном, в котором новобранцы занимались строевой подготовкой, в то время как его люди сражались с варварами, отправился в столицу. Ему удалось добиться некоторого снижения военного налога, но гарнизон остался на своем месте, и, после очередного спора с военачальником, граф не выдержал. Откашлявшись, он сообщил своему собеседнику: "Граф Тейвор, я еще раз изучил ваш проект военной реформы, и пришел к выводу, что вы дурак!" - на что получил весьма необычный для подобной ситуации ответ: "Что вы хотите этим сказать?" Граф, приготовившийся драться на дуэли, не нашел в себе силы еще раз объяснить Тейвору, что именно он имел в виду, и вернулся домой в твердой убежденности, что молодой военачальник рано или поздно погубит империю.
   Квейг грустно улыбнулся - хоть чего-то удалось добиться. Тейвора с его военной реформой теперь урезонят и надолго забудут о роспуске дворянских дружин, не говоря уже о рекрутских наборах. Нечасто в империи случаются восстания. Лордов простят и умиротворят, никто ведь не хочет проливать кровь. Он тоже не хотел. Подходящая надпись для надгробия.
   Ивенна... Ивенна и дети. Нет, детей никто не тронет, но Ивенна... Почему он послушал ее, позволил остаться в Квэ-Эро, не забрал эту треклятую книгу? Хотел, чтобы она перестала бояться, поверила, что все будет хорошо, устал от непреходящего страха, притаившегося на дне ее зрачков, не мог больше видеть, как дрожат ее пальцы, касаясь детской щеки. Одному только Эдаа Предвечному ведомо, что она натворит теперь, когда страх превратится в ужас, сметающий последние преграды. Одна, никого рядом, и двое детей на руках.

XLV

   Ее величество в очередной раз перечитывала список мятежников: граф Виастро, тут все понятно - военная реформа, недаром Тейвора в лицо дураком называл, лорд Дарио - тоже все ясно, Инванос соседствует с Виастро, да и с герцогом Квэ-Эро дружен. Герцог Уррар - этот не захотел ссориться с береговым братством, кроме того - его старший сын взял в жены одну из сестер Квейга, причем, что удивительно, по большой любви. Герцог Вонвард - еще один пограничник, и тоже воевал за Свейселы. Герцог Ойстахэ - ну, этого лиса за хвост не ухватишь, но ведь не по воздуху же отряд мятежников в Сурем прилетел, и не через горы пробирался. А по тракту без ведома герцога Ойстахэ не пройдешь. Энрисса мрачно усмехнулась - через год она вернется к вопросу о дорожной пошлине, и что-то ей подсказывало, что на этот раз старый герцог без возражений поубавит аппетит. Герцог Айон и герцог Стрэй - этим-то чего не сиделось?! На границе с Ландией отродясь никаких беспорядков не бывало, к таким мирным провинциям Тейвор пока что не проявляет особого интереса. Наместница дошла до конца списка - никак не участвовали в восстании считанные лорды, остальные помогали либо людьми, либо деньгами, либо просто закрывали глаза, позволяя разорять караваны на своих землях. Она устало потерла лоб, запачкав кожу чернилами. Растерявшихся солдат удалось разоружить без боя, теперь их заперли в казармах. Спешно вернувшимся имперским отрядам поставили палатки в дворцовом саду. Нападения на тракты продолжались, и наместница провела весь день составляя письма восставшим лордам. О, эти письма! Каждое - произведение искусства, более всего походящее на рецепт изысканного соуса. Главное в кулинарии - правильное сочетание всех ингредиентов: материнская укоризна, воззвание к дворянской чести и присяге, в меру угроз, и не переборщить с обещаниями, а то еще не поверят, что их собираются выполнять. А ведь еще нужно каждому добавить особую приправу, подходящую только для него, и ни для кого другого. Кому пообещать снизить военный налог на пять лет, а кому напомнить о давнем земельном споре с соседом, намекнуть, что давно пора пересмотреть устав ремесленных гильдий, или пригласить дочь ко двору.
   Королевские курьеры спешно рассылались по городам, в небе рябило от почтовых голубей, на площадях зачитывали манифест, обличающий неслыханную дерзость бывшего герцога Квэ-Эро, посмевшего поднять оружие против наместницы и королевской власти. Лишить Квейга Эльотоно титула мог только суд, но, поскольку не было никаких сомнений, что так и случится, можно было забежать вперед. Наместница, устами своих герольдов, обещала скорое восстановление мира и спокойствия, безопасные тракты, возобновление морской и сухопутной торговли. Народ расходился с площадей, недоуменно пожимая плечами: многие только сейчас узнали, что в стране - мятеж. Ну надо же, они-то думали, разбойники вконец обнаглели, а это лорды воду мутят. Давно такого не было, ох давно! Ну да, чего бы владетельному лорду и не бунтовать, небось, на площади не вздернут, на рудники не загонят, к веслам не прикуют. А отправят в изгнание - так тоже не в рубище уйдет, а со всем имуществом. Ни жена, ни дети с голоду не умрут, да и от тяжелой работы не надорвутся. Что ни говори, а лордом быть лучше, чем простым разбойником, даже если ты грабишь караваны.
   Энрисса понимала, что нападения не прекратятся как по волшебству. Капитаны отказывались покидать порты - мол, хорошо заработали, хотят с семьей побыть, черная курица дорогу перебежала, кораблю ремонт требуется, паруса истрепались. Если купцы настаивали - предпочитали выплатить неустойку. А посмевшие нарушить негласный запрет быстро в этом раскаивались - морские лорды больше не защищали торговые пути, а хваленые галеры Тейвора не успевали повсюду. Она была готова ждать: пока графы и герцоги получат ее письма и отзовут по домам своих людей, пока переловят настоящих разбойников, воспользовавшихся беспорядками, пока купцы поверят, что дороги снова безопасны, а береговое братство выберет другого лорда.
   Наместница отодвинула чернильницу, встала, размяла затекшие пальцы. Стемнело. Вот уже день, как она не видела Ванра. Нет, ночь и день, но ночь - не в счет. Ту ночь нельзя считать, она - как краткий миг между светом и тьмой, между "до" и "после". Энрисса привычно прислонилась лбом к стеклу. Первый день прошел. Так нельзя, так сходят с ума, начав с дней, она скоро будет считать часы, потом минуты, сама у себя украдет бесценное время. Как все изменилось за один день. Еще утром Энриссе казалось, что она уже мертва, механическая игрушка, творение умелого мастера, будет ходить, говорить, принимать решения, во всем походить на настоящую, живую Энриссу, пока, однажды, тоже утром, не кончится завод. А сейчас она уже живая, просто приговоренная к смерти. Смертный приговор с отсрочкой на десять лет, а дворец - роскошная камера смертника. И оказалось что быть мертвой - легче, чем постоянно ожидать смерти. Все люди с момента рождения - обречены умереть, и так ли уж велика разница, знаешь ли ты свой день и час. Сегодня она не станет разговаривать с герцогом Квэ-Эро. Что может один смертник сказать другому? Потом все равно придется, это неизбежно, но не сегодня. Быть может, завтра ей станет легче, завтра она найдет в себе силы не смотреть, как в клепсидре медленно струится вода, перестанет отсчитывать удары сердца.
   В дверь кабинета негромко, но уверенно постучали. Младший секретарь пришел за бумагами. Усердный молодой человек, весьма усердный, усердие просто струится из внимательных глаз, скользит в каждом жесте, а уж в голосе - разве что только из горла не выпрыгивает. Жаль его разочаровывать, но...
   - Передайте господину Пасуашу, что завтра я жду его в кабинете с утренним докладом.
   Секретарь поклонился так быстро, что даже наметанный глаз наместницы не успел заметить досаду на его лице. Она усмехнулась ему вослед: сделка есть сделка. Господин Пасуаш получит свою плату сполна, но и отработает эту плату до самой последней минуты.

XLVI

   Солнце светило только в первый день, следом зарядили дожди. Стук капель о стекло сливался в монотонный шум, похожий на гул прибоя. Его ни о чем не спрашивали, ни в чем не обвиняли, ничего не требовали. Прошло всего несколько дней, а ему уже казалось, что это - навечно. Четыре стены, маленькое окно и дождь, бесконечный дождь. Каждый раз вскидывался на шум открывающейся двери, но это всего лишь стражник приносил обед. Пока еще удерживался, не задавал вопросов, догадывался, что стражник не станет отвечать, но понимал - терпения хватит ненадолго.
   За ним пришли на шестой день, ближе к вечеру. Вели по дворцовым коридорам, подавшиеся на пути придворные торопливо отступали, освобождая путь четверке стражников, окружившей герцога. Квейг не сразу понял, куда его ведут - канцелярии располагались в левом крыле, а они шли по центральному, поднялись наверх, здесь он никогда не был - на третьем этаже располагались личные покои наместницы и ее доверенных дам. Значит, наместница... Право же, он бы предпочел прямо сейчас на плаху. Не знал, что ей сказать, как посмотреть в глаза, теперь, когда нет места для сомнений, и уже неважно, как она могла лгать, убивать, ложиться в одну постель с Ванром Пасуашем. Она такая, какая есть, а он не может не любить и такую.
   Энрисса ждала в своем кабинете, в чашке перед ней дымился карнэ, время от времени она подносила чашку к губам, и каждый раз отставляла обратно. Она любила освежающую горечь красноватого напитка, но сегодня привычный вкус раздражал вместо того, чтобы отгонять усталость. Стражники ввели заключенного в кабинет, и, отступив, стали вдоль стены, настороженно поглядывая на своего подопечного. Заковывать арестованного не приказывали, вот они и смотрели сейчас на его свободные руки так, словно герцог прямо с места кинется на наместницу и попробует задушить. Но нет, он стоял смирно, даже коротко поклонился, встретив ее взгляд. Энрисса жестом отослала стражу, охранники повиновались с видимой неохотой. Случись что - никто не станет слушать, что "ее величество сама приказала", с них три шкуры сдерут. Наместница подождала, пока последний стражник закроет за собой дверь, и только потом заговорила:
   - Добрый вечер, герцог.
   - Добрый вечер, ваше величество, - ответил он, и собственный голос показался Квейгу незнакомым.
   После обмена приветствиями повисла тишина. Женщина в кресле и мужчина, стоящий перед ней, смотрели друг на друга. В этом свете серые глаза наместницы казались голубыми, словно вода в горном озере, а поверх спокойной голубизны тонкой дымкой раскинулся серый цвет, как прозрачная кромка льда у самого берега. Квейг все никак не мог отвести взгляд, всматривался в ее лицо, видел внезапно заострившиеся скулы, сжатую линию губ, угадывал россыпь морщинок вокруг глаз, умело скрытую пудрой, видел ее лицо, потускневшее и застывшее, видел, и никак не мог понять, что же случилось с этой женщиной, еще несколько месяцев назад - самой прекрасной женщиной в мире. Неужели это его вина? И все, что она сделала, в этот миг отступило назад: и черные флаги над замком Аэллин, и маленький гроб в семейной усыпальнице, и оставшийся сиротой Леар, и коротконогий Ванр Пасуаш, и даже потерянный взгляд Ивенны - все казалось ничтожным, когда он смотрел на ее лицо. Упасть на колени и просить, умолять о прощении - но разве это вернет погасший свет?
   Герцог заставил себя отвести взгляд: нет, что бы ни случилось - не он причина. Ее кто-то ранил, ударил в самую сердцевину и не выдернул гарпун. И как другие истекают кровью - она истекла светом, оставив пустую оболочку. Свеча без фитиля - самый лучший белый воск, а никогда не будет гореть. А может быть, она сама изранила себя, не в силах усмирить больную совесть? Он не знал ответа. Он молча опустил голову, уставившись в пол.
   Энрисса же негромко произнесла:
   - Теперь, когда все закончилось, я просто хочу спросить вас: почему?
   О, если бы на другие вопросы можно было ответить так же легко, как на этот:
   - Я должен был защитить свою семью.
   - Даже если ей ничего не угрожало? Поднимите голову, герцог, я хочу видеть ваше лицо. Я знаю, ваша жена считает, что я убила ее брата и племянника. Боится, что я убью и ее, ради книги. Знаю, что не могу доказать свою невиновность. Более того - я была готова убить. Но не убивала. Ваше право - верить мне или нет, - голос дрогнул, - я не убивала герцога Суэрсен и его жену. И, - голос дрогнул, на этот раз сильнее, - их мальчика. Я не смогла бы... даже ради блага империи.
   И он снова смотрел в ее глаза, скованные серым льдом. И ему показалось, что там, в самой глубине, если приглядеться, можно заметить то ли отблеск, то ли искру былого огня. И ответить - "нет" - значит загасить эту слабую искру. Навсегда. И он ответил:
   - Я верю вам, ваше величество, - и, произнося эти слова, все еще не в силах оторваться от ее взгляда, он осознал, что не лжет. Он верит ей, так же, как поверил Дойлу. Быть может он не всегда мог распознать ложь, но не мог не увидеть правду. И он повторил, уже без тени сомнения в голосе, - Верю. - И ее лицо просветлело, пусть все лишь на миг.
   Энрисса вздохнула:
   - Я отправила за вашей супругой в Квэ-Эро. Ее жизни ничто не угрожает, но книгу придется вернуть. Она ведь у нее, не так ли?
   Квейг молчал. Он не знал, где теперь книга, и что Ивенна собирается с ней делать. Сам он без всяких сомнений бросил бы ее в огонь. У наместницы, должно быть, другие планы. Наместница и не ждала ответа, она продолжала:
   - Вашим детям так же ничего не угрожает.
   Он кивал, забыв и о детях, и о жене, нахмурившись, он пытался понять, что случилось, почему страхи Ивенны помешали ему думать и видеть? Все указывало на вину наместницы? Но почему, приехав в Сурем, он не посмотрел ей в глаза, вот как сейчас, кому и что хотел доказать? А наместница, словно понимая, что с ним происходит, избавила герцога от необходимости задавать вопросы:
   - Ваши люди пока что заперты в казармах. Как только их лорды согласятся взять на себя ответственность за своих вассалов - я отправлю их по домам. Что же касается ваших союзников...
   - Они не станут продолжать.
   - От души надеюсь. Не хотелось бы заставлять других расплачиваться за вашу недоверчивость.
   Квейг медленно кивнул, признавая справедливость упрека, и Энрисса пожалела о своих словах. Если уже бить безоружного - то сразу насмерть. И снова тишина. Она искала подходящие слова, и никак не могла найти, за одиннадцать лет на троне ей порой приходилось приговаривать к смерти, но ни разу - объявлять приговор в лицо приговоренному:
   - Что же касается вас, герцог, мне жаль, но...
   Он перебил ее, резко, почти гневно:
   - Не надо жалеть! Не смейте!
   Она медленно кивнула:
   - Мне жаль не вас. Жаль того, что с вами уже никогда не случится. Жаль того, что могло бы быть. И жаль себя. Я слишком устала платить за чужие ошибки и заставлять расплачиваться других. Не знаю, жалеете ли вы о чем-либо.
   - Только об одном. Что семь лет назад не сказал вам одну очень важную вещь. А теперь в этом нет никакого смысла. Я... - он махнул рукой, обрывая себя на полуслове, - просто хотел, чтобы вы знали.
   Он подошел вплотную к Энриссе, наклонился, взял ее ладонь, удивившись, какая она теплая, поднес к губам на миг, чуть коснувшись пахнущей миндалем кожи, и вышел из кабинета.
   Энрисса осталась сидеть в кресле, обхватив пальцами запястье, в глазах собирались слезы, она позволяла им прорисовывать бороздки в слое пудры, покрывающем щеки. Она наконец-то плакала.

XLVII

   Вэрд Старнис, граф Виастро, славился своей обстоятельностью. Он даже читал медленно, тщательно всматриваясь в текст, часто останавливался на середине абзаца и, прикрыв глаза, обдумывал прочитанное. Зная за собой это обыкновение, граф всегда читал письма и деловые бумаги в одиночестве, отослав секретаря. Сегодня, вопреки всем привычкам, он быстро пробегал глазами по листам бумаги и откладывал их в сторону. Везде одно и то же - лорды выходили из игры. Граф понимал, что каждый из неудавшихся мятежников получил от наместницы такое же письмо, как и он, и последовал здравому смыслу. Ее величество мудро шла навстречу сокровенным желаниям своих беспокойных вассалов - каждый получил, что хотел. Не осталось повода для драки, да и драки-то как таковой не было. Вэрд ни в чем не мог упрекнуть внезапно взявшихся за ум союзников - он тоже приказал своим людям вернуться домой. Один только Арно бушевал, требовал собирать силы, идти на столицу, освободить Квейга, вышвырнуть наместницу из дворца. Бумага терпит самые безумные планы, к несчастью, только бумага. К счастью - при всем желании лорд Дарио не пойдет на Сурем с одной своей дружиной, а никто из бывших союзников его не поддержит. Арно придется вернуться домой и заняться своими границами - он и так забрал слишком много людей, и оставшиеся не могли сдерживать варваров, по странному совпадению устраивавших набеги на Инванос чуть ли не каждый день, при этом не обращая никакого внимания на соседнее Виастро. Вэрд покачал головой - он не верил ни в совпадения, ни в то, что варвары, наконец-то, научились читать карты. Не иначе как ее величество позаботилась, чтобы лорду Дарио было чем заняться и помимо мятежа. Нет, Арно ему тоже не в чем упрекнуть. А единственный человек, заслуживший его упреки, сейчас находится в столице, и, право же, ему и без того несладко.
   Он с досадой отложил последнее письмо от Арно - долг долгом, а с лорда Дарио станется самолично явиться в столицу рыть подкоп под дворцовую тюрьму, раз уж дружину придется вернуть домой. Ложь во спасение, вернее - полуправда... кажется, только что он осуждал Квейга. Он написал ответ: что сегодня же выезжает в столицу, чтобы переговорить с наместницей, что все уладит на месте, и Арно должен вернуться в Инванос - наместница пощадит зачинщика только в том случае, если мятеж прекратится.
   Вэрд вызвал управляющего - нужно было отдать распоряжения на время отъезда. В это время года на дорогу уйдет не меньше месяца. Он предпочел бы сначала заехать в Квэ-Эро, взять под защиту герцогиню Ивенну. Он опасался, что леди проявит куда меньше благоразумия, чем "мятежники", а учитывая, что дружина ее покойного брата исполнит любой приказ своей госпожи, пусть и сменившей фамилию... Ивенну следует держать за руки, вежливо, но твердо. Наместницу сейчас можно только просить, а если герцогиня хоть в чем-то похожа на своего брата - просить она не умеет. Никто из Аэллин не умеет, не приходилось. Они или берут силой, или ждут, пока отдадут по доброй воле. Самое странное - что обычно долго ждать не приходится. Но, к сожалению, Квэ-Эро еще дальше от Виастро, чем Сурем, вовремя не успеть. Нет, он поедет напрямую в столицу, один, без свиты, будет менять коней в пути, быть может, вместо месяца доберется за три недели. Граф в который раз пожалел, что Виастро так далеко от морских путей.
   После разговора с управляющим граф зашел попрощаться с сыном - у мальчика как раз был урок фехтования. Вэрд постоял некоторое время во дворе, глядя, как его десятилетний наследник отрабатывает удары, смешно морща лоб, чтобы пот не щипал глаза. Вспомнил, как Арно жаловался на невестку: мол, дай ей волю, суровыми нитками бы мальчишку к юбке пришила. В восемь лет не знает, где у меча гарда! Впрочем, племянник Арно и впрямь казался болезненно-хрупким, унаследованная от матери красота Эльотоно казалась на его бледном лице и вовсе неземной, недаром говорили, что где-то в роду морских пиратов затесались эльфы. Он с удовлетворением посмотрел на своего сына - здоровый мальчишка, благодарение богам, от такого наследника никто не откажется. И все же, иногда он сожалел, что не женился второй раз. Один детский голос, пусть и звонкий, не может заполнить весь замок.
   Три недели пути, три недели раздумий. Он и сам не понимал, почему для него так важно, чтобы наместница знала причину мятежа. У каждого из лордов был свой повод присоединиться к мятежникам, но видят боги - граф Виастро не искал выгоды. Он давно уже был встревожен происходящим: с каждым годом наместница мягко, незаметно, не нарушая законы империи, сосредотачивала в своих руках все больше и больше власти. Лорды поглупее просто не замечали, что происходит, а умные правители предпочитали не связываться. Граф ничего не имел против Энриссы Второй Златовласой, в отличие от предшественницы, она знала, что делает, его тревожила тенденция. Ни одна наместница не вечна, а избирает наместниц Высокий Совет. А в Высоком Совете из пяти голосов - три мага. Да, именно три, Хранитель ведь тоже маг, хоть и скромно именуется жрецом. И что же получается? Для чего Энрисса собирает власть, что сделают с ее наследием? Да что там в будущем, уже сейчас граф порой задавал себе вопрос, кто же, в конце концов, правит империей? Почему белые ведьмы получили право отправлять все обряды Эарнира вместо жрецов? Кто дал им право забирать в орден любую девочку, вне зависимости от рода? Почему орден Дейкар говорит на Высоком Совете об интересах ордена, но никогда - об интересах государства? И, самое наболевшее, кому нужна военная реформа? Да, граф Тейвор - племянник наместницы, но именно Дейкар выдвинул его на пост военачальника. А Ланлосса Айрэ, выигравшего войну, спешно отправили в отставку. И, как бы ни прогнил прежний граф Инхор, вот уже шестьсот лет наместница не пользовалась правом передачи графства другому роду. Если распустят графские и герцогские дружины, а к этому Тейвор и ведет, провинции останутся беззащитными, вся военная сила окажется в руках Высокого Совета, то есть, магов. Лорды утратят даже то немногое влияние, что у них еще осталось, и центр беззастенчиво сможет забирать из провинций последнее. Присоединяясь к восстанию, Вэрд не верил в победу, но не мог не уцепиться за единственный шанс уничтожить порочную систему, передающую власть в руки магов, раз уж невозможно уничтожить их самих. Не будет наместниц - не будет и выборов, не станет Высокого Совета.
   Они проиграли. Граф Виастро не знал, что произошло в столице, но ни на минуту не поверил, что Квейг внезапно раскаялся и сдался, оставив своих людей на милость победителя. Там не обошлось без магов, и это тоже тревожный знак. Армия империи не в состоянии защитить даже королевский дворец, если наместнице пришлось просить о помощи магов. Похоже, единственное, что до сих пор держит империю на плаву - отсутствие настоящего врага. Но если у варваров появится вождь, который объединит племена или договорится с Кавдном, никто, кроме магов, не спасет великую и неделимую империю Анра. А если случится настоящий мятеж, то не спасут даже они. Вэрд был далек от мысли, что за двенадцать лет на троне наместница не заметила, что в Высоком Совете заправляют маги, он просто хотел понять, почему она не видит опасности, почему наливает все вино в один кувшин.
   Три недели в седле, три недели дороги, три недели размышлений, день за ночью, ночь за днем. Он боялся не найти нужных слов.

XLVIII

   Какой бы короткой ни оказалась жизнь, человек успевает к ней привыкнуть. Но точно так же можно привыкнуть и к смерти. Все реже и реже эта мысль вызывала возмущение, гнев, страх. Она не считала дни, оставила в кабинете клепсидру и перестала вслушиваться в размеренный стук капель. Все шло, как и прежде... только вечерами кошачьими когтями впивалась в плечи усталость, а по утрам сжимала горло тошнота. Тошноту, в отличие от усталости, приходилось скрывать от придворных дам.
   Ко всему привыкает человек: опустошенность и отчаянье, растянутая улыбка на потрескавшихся губах, все еще любимое, вопреки всему, ставшее чужим лицо... но страшнее всего - сожаление о том, чего не было.
   Наместница слушала утренний доклад своего секретаря:
   - Граф Виастро приехал в столицу и просит аудиенции?
   - Да, ваше величество. И с ним приехала герцогиня Квэ-Эро. Они встретились по дороге.
   - Сколько с ними людей?
   - Граф приехал один, ваше величество, герцогиню сопровождает небольшой отряд, дворцовая гвардия Квэ-Эро.
   Энрисса приподняла бровь - она была уверена, что герцогиню будут охранять суэрсенцы. Впрочем, Ивенна удивила ее не только выбором спутников. Сразу после ареста герцога наместница отправила в Квэ-Эро отряд с приказом препроводить герцогиню в столицу; о нет, ни в коем случае не арестовывать, просто вежливо пригласить. Однако ни герцогини, ни маленьких лордов в Квэ-Эро не оказалось, и никто не знал, куда они уехали. Точнее, знали, но не спешили говорить. Хотя, выбирать особо было не из чего - наверняка леди уехала в Суэрсен, а достать ее оттуда будет не так-то просто. Энрисса тогда только пожала плечами и решила оставить все как есть - оставшись вдовой, Ивенна поймет, что не сможет отсиживаться за стенами замка Аэллин всю жизнь. Но герцогиня приехала в Сурем, да еще и в сопровождении графа Виастро, одного из организаторов мятежа, наравне с лордом Дарио и герцогом Квэ-Эро. Энрисса вздохнула, помянув в уме недобрым словом покойного герцога Суэрсен - попробуй теперь отправь прознатчика в замок! Если Ивенна оставила сыновей в Суэрсене, Энрисса об этом не узнает. Но с тем же успехом она могла спрятать детей где угодно, хоть в Кавдне, хоть у варваров.
   - Герцогиня тоже просит аудиенции?
   - Да, ваше величество, и еще она подала прошение о свидании.
   - Да, разумеется, но только после суда. Что же касается аудиенции - ей придется подождать несколько дней. Графа Виастро я приму завтра вечером. Пока же - пусть чувствует себя как дома. И проследите, чтобы он не встретился с Тейвором. Боюсь, что на этот раз он назовет его дураком прилюдно, - наместница вздохнула, - Граф Инхор все еще не уехал?
   Ванр покачал головой:
   - Нет, ваше величество, и не собирается.
   Энрисса кивнула. Весь этот месяц Ванр был подчеркнуто почтителен, но ни разу не посмотрел ей в глаза. Иногда ей казалось, что она взвоет, если еще раз услышит от него: "как будет угодно вашему величеству"! Но она продолжала держать его при себе, словно проверяя, по-прежнему ли его присутствие причиняет ей боль. И, похоже, Ланлосс Айрэ следовал ее примеру - он мог уехать в любой день, забрав и дочь, и любовницу. Впрочем, любовница скоро должна была стать женой - оказалось, что Резиалия умудрилась сходить на сторону. Но чтобы развестись, граф должен был вернуться в Инхор и подать на развод, а вместо этого - жил при дворе, мрачно подпирал стену на вечерних приемах, не обращая внимания на болтовню придворных. Энрисса старалась не встречаться с ним взглядом, понимала, что генерал не уедет до приговора. Судебный процесс подходил к концу - еще несколько дней, и придется решать. Решать, несмотря на то, что закон знал только одно наказание за государственную измену. Она не хотела думать об этом сейчас и с жалостью смотрела вслед генералу, понимая, что в отличие от нее, он даже не может найти спасение в ежедневной рутине. Она бы приказала Ланлоссу вернуться в Инхор, но знала - тот не уедет. Будет ждать, каждый вечер появляться в приемной зале, молчаливым напоминанием: вы обещали проявить снисхождение. Как будто Энрисса сможет забыть хоть одно слово, сказанное в ту ночь. Она боялась только, что снисхождение порой имеет мало общего с милосердием.

***

   Оказавшись, наконец, в гостевых покоях королевского дворца, граф Виастро мечтал только об одном - выспаться. Но сначала нужно было проследить, как и где разместили герцогиню Квэ-Эро, подать в канцелярию прошения, успокоить Ивенну - она старалась ничем не выказывать своего страха, ни словом, ни жестом, но в ее глазах он читал ожидание смерти. Они встретились по дороге, за неделю езды до Сурема. Он неожиданно натолкнулся на небольшой отряд герцогини, дальше уже поехали вместе. Граф пытался выяснить, что Ивенна будет делать в столице, герцогиня отмалчивалась, спрашивал, где дети - отвечала, что в безопасном месте, пытался как-то разговорить - но все слова разбивались о стену вежливого безразличия. Вроде бы тебя слышат, отвечают, но чувствуешь себя, словно идешь по тонкому льду, вот-вот он проломится под тобой, а собеседник, досадливо дернув уголком губ, пройдет мимо, даже не обернувшись. Такой взгляд частенько бывал у Иннуона, и глядя на тонкую фигуру Ивенны в мужском дорожном платье, он порой не мог отделаться от наваждения, что рядом с ним едет покойный герцог. Граф тяжело вздохнул - что бы Ивенна ни задумала, помешать - не в его власти, говорить с наместницей она будет без свидетелей.
   Он уже присел на кровать и стащил один сапог, когда в дверь постучали. Вошедший слуга поклонился так низко, что невозможно было разглядеть выражение его лица, но в голосе, мазком на холсте, проступила масленность:
   - Ваша светлость, там к вам дама.
   Граф с раздраженным вздохом потянулся за сапогом:
   - Пусть войдет, - кто бы ни была эта дама, не подвергать же ее допросу с пристрастием через слугу. Тем более, что дворцовые слуги, на его взгляд, были непростительно распущенны. Похоже, он чего-то не понимал в столичных нравах, но не собирался их менять за то краткое время, что пребудет при дворе.
   Слуга вышел в приемную, отворил дверь, и граф мог позволить себе брезгливо сморщиться, услышав, как мерзавец, чуть ли не причмокивая, приглашает женщину:
   - Просим, сударыня, граф к вам сейчас выйдет.
   Значит, к нему пришла не Ивенна. С герцогиней Квэ-Эро лакей не посмел бы так разговаривать, будь ее муж хоть трижды изменник. Он встал, торопливо пригладил волосы, застегнул верхнюю пряжку на камзоле и вышел в приемную. Дама стояла у двери застывшим изваянием, тяжелые складки черного платья только сильнее подчеркивали светлый мрамор кожи. Он склонил голову в вежливом приветствии и показал гостье на кресло:
   - Прошу вас, сударыня, присаживайтесь. Боюсь, что не имею чести быть представленным вам.
   Теперь, когда незнакомка оказалась в освещенном круге, он мог рассмотреть ее как следует, хотя и старался сделать это незаметно: нет, он точно никогда не видел эту женщину, точнее, совсем молоденькую девушку. Все в ней казалось неправильным: одета как замужняя дама, а обручального кольца на руке нет, платье, хоть он и не особо разбирался в придворных фасонах, больше под стать богатой купчихе, а черты лица и точеные запястья в облачке кружев выдают породу. В любом случае - замужем она или нет, знатная дама или простая горожанка, она должна понимать, что молодые женщины не приходят по ночам к одиноким мужчинам, если хоть сколько-то дорожат своей репутацией. Тем более в королевском дворце, где одной неосторожной улыбки порой достаточно, чтобы навсегда утратить доброе имя.
   Она прошла в центр комнаты, остановилась перед письменным столом, но осталась стоять, глядя графу прямо в глаза, ей даже не пришлось поднимать взгляд, они оказались одного роста:
   - Меня некому вам представить, граф, как полагается по этикету.
   Граф с пониманием кивнул - думать об этикете и впрямь уже было поздновато. Как в прямом, так и в переносном смысле - дворцовые часы недавно пробили полночь. Девушка сцепила руки в замок, словно собираясь с силами, и продолжила:
   - Я Риэста Эльотоно.
   - Миледи? - Граф не сумел сдержать удивление.
   Насколько он знал, все сестры герцога Квэ-Эро были замужем, и ни одна из них не вышла за кузена. Риэста никак не могла сохранить родовое имя, а для замужней дамы воспользоваться девичьей фамилией означало оскорбить супруга. Но фамильное сходство было несомненно: те же самые темно-синие глаза, что кажутся черными, пока прямо в них не заглянет пламя или солнечный луч, изящной лепки высокие скулы, светлые волосы, твердый рисунок губ, и, самое главное, знакомое выражение лица. Доверчивая мягкость, силой запрятанная под маску твердой уверенности.
   Девушка отмахнулась от незаданного вопроса:
   - Это не имеет никакого значения. Мой муж... я ушла от него. - Коротко и ясно, закрывая тему, и тут же к делу. - Я должна поговорить с вами, граф, это очень важно.
   Он смотрел не на ее лицо, спокойное, под стать голосу - похоже, девочка прошла суровую школу, а на руки - казалось, нет в мире силы, способной расцепить сжатые пальцы:
   - Конечно, миледи, прошу вас, сядьте, - он подвинул ей кресло чуть ли не под ноги, рискуя придавить юбку. Она села, так и не расцепив рук, не отведя взгляда от его лица. Теперь свеча оказалась за ее спиной, и платиновые волосы окружили голову девушки сверкающей паутиной, похожей на серебряные ореолы вокруг магов на старинных фресках. Он сел напротив, постарался придать лицу самое располагающее к откровенному разговору выражение - проклятье, сколько же ей лет? На вид так больше шестнадцати не дашь, а смотрит как седая старуха, доживающая свои дни у неласковой невестки. И что значит: ушла от мужа? Кто о ней теперь позаботится?
   - Через три дня суд объявит приговор. Я знаю, что вы тоже участвовали в мятеже, все знают. И не только вы. Почти все лорды так или иначе виновны. А отвечать будет один. Это несправедливо, - она говорила тихо, не повышая голоса, четко выговаривая каждое слово, медленно, словно опасаясь, что не выдержит и сорвется в крик.
   - Я приехал, чтобы просить ее величество проявить снисхождение, - но он и сам понимал, как фальшиво звучат для нее его слова.
   - Она ничего не станет делать. Даже если захочет - не сможет, она сама сказала. Кого-то ведь нужно наказать, чтобы другие запомнили.
   - Это вам сказала наместница?
   - Нет, она просто сказала, что не может отпустить.
   - Я понимаю, но миледи, что я еще могу сделать? Все, что в моих силах - просить. И я буду просить, хотя, поверьте, не привык.
   - Это не поможет. Я думала, весь этот месяц думала, хотела устроить побег - но это невозможно. А сейчас уже слишком поздно. Есть только один способ - наместница простила всех остальных мятежников, она ведь не может казнить всех сразу. Вы ведь не пленник, а гость. Я не в свите наместницы, но при дворе все про всех знают. Вам позволят самому набрать новый военный гарнизон в Виастро, за счет империи, и отдадут под ваше командование на десять лет. Молодому герцогу Астрину обещали в жены племянницу наместницы, и так с каждым. Каждого купили.
   - Да при чем здесь гарнизон? Нет никакой купли-продажи! Просто раньше у нас был шанс - теперь нет. Драться дальше - зря проливать кровь. Мы проиграли.
   - Проще всего сказать: "мы проиграли", когда не вам идти на плаху! - Она все-таки сорвалась.
   - Я попытаюсь убедить наместницу ограничиться изгнанием.
   - Его казнят, потому что он один.
   - Вы бы предпочли, чтобы казнили еще кого-нибудь? Например, меня? Не понимаю, чем это поможет вашему брату. Но если поможет - то, право же, я готов.
   Она на секунду прикрыла глаза, успокаиваясь:
   - Нет, я не хочу, чтобы вас казнили, простите. Я хочу, чтобы простили всех. Если все мятежники скажут, что виноваты в равной степени, наместница не сможет наказать только одного, но не сможет и наказать всех. Не то останется вообще без лордов.
   Она смотрела на него с такой надеждой: правда же, замечательно придумано! Бедная девочка и впрямь любит брата. И это несмотря на неудачное замужество. Лучше бы Квейг повнимательнее следил, за кого отдает своих сестер, чем в одиночку штурмовал королевские дворцы!
   - Миледи... Риэста...
   - Вы боитесь?
   - Нет. Но я - один. И кроме меня на ваш план согласятся от силы двое.
   - Но ведь это уже шанс!
   - Нет, - проклятье, не объяснять же ей все политические тонкости.
   Одно дело сменить герцога в мирном Квэ-Эро, а другое - оставить без лордов приграничные провинции. Он может писать одно признание за другим - наместница прочтет, укоризненно покачает головой и милостиво простит. Обязав этой милостью сильнее, чем всей имперской армией вместе взятой. Если бы все мятежники признали свою вину и настаивали на суде, что-то еще могло получиться, но у всех семьи и земли. И Квейг это прекрасно понимал, потому и пошел один. Вэрд чувствовал себя последним подлецом, ох, насколько же легче было бы ожидать казни под замком, чем смотреть, как бедная девочка расшибается о непробиваемую стену.
   Она резко поднялась:
   - Вы просто трус!
   - И вы жалеете, что не можете вызвать меня на дуэль, - устало закончил он за нее фразу.
   - Вас всех! Вы все спрятались за одну спину! Получили, что хотели и разбежались по углам!
   - Проклятье! Ваш брат никому не сказал, что идет на Сурем! Если бы я знал - я был бы с ним! И не слушал бы сейчас ваши упреки!
   Теперь они кричали друг на друга, граф чувствовал, как горят щеки, первый раз за последние тридцать лет. Спрятался за чужую спину... и ведь не возразишь, и не исправишь, И какого Ареда он оправдывается, опять сваливает все на ту же самую спину, за которой спрятался. Коварная частица "бы" - он был бы там, но оказался здесь. Вэрд успокоился, как раз вовремя, у Риэсты опасно дрожали губы - еще чуть-чуть - и заплачет, а потом не простит себе слабости перед лицом труса и подлеца:
   - Простите мою несдержанность, миледи. Я еще раз обещаю, что сделаю все, что в моих силах.
   Он встал, и чтобы дать ей понять, что разговор закончен, и чтобы не видеть ее лицо, она тоже поднялась, направилась к двери:
   - Подождите. Я провожу вас, - он сам не знал, зачем вызвался.
   Да, знатной даме не положено ходить одной ночью по дворцу, хотя это и безопасно, но ведь пришла же она сюда сама - может точно так же и уйти. Но что-то мешало просто закрыть за ней дверь и постараться забыть об этом разговоре. Он не понимал, зачем вызвался в провожатые, она же не знала, почему согласилась, не знала, почему идет рядом с человеком, которого только что назвала мерзавцем. Они молча шли по дворцовым коридорам, она - чуть впереди, он - на шаг сзади, и с каждым шагом справедливый гнев в ее душе уступал место сожалению, потеснившему отчаянье. За свое короткое замужество Риэста научилась узнавать боль в чужом взгляде. Она больно ударила этого человека, и, быть может, незаслуженно, но не стала извиняться. Пусть хотя бы в эту ночь будет тяжело не только ей!
   Граф Виастро медленно возвращался к себе. Во дворце еще не спали - наместница предпочитала ложиться рано, но увеселения продолжались и после ее ухода. Из бального зала доносилась музыка. Спать не хотелось, понимал - не заснет, будет всю ночь ворочаться на мятых простынях, то и дело переворачивая на другую сторону нагревшуюся подушку, но еще меньше хотелось кого-нибудь видеть. Он просто брел по дворцу наугад, не зная, куда приведет его очередной поворот, пока не оказался на широком балконе, нависающем над дворцовым парком. У фигурной решетки кто-то стоял, издали силуэт показался смутно знакомым, он подошел ближе и узнал Ланлосса Айрэ:
   - Ваше сиятельство, - сухо поздоровался граф. Он всегда относился к генералу Айрэ с уважением, понимал, что бывший военачальник - прежде всего человек долга, но ничего не мог с собой поделать. Он верил, что когда честь противоречит долгу - следует выбирать честь, Ланлосс же выбрал долг. Вэрд уже знал, что никто иной, как генерал Айрэ выходил к мятежникам с предложением сдаться, и сразу после этого разговора герцог внезапно раскаялся. Если кто и знал, что там случилось на самом деле - это Ланлосс Айрэ, и, хотя Вэрд не надеялся, что генерал расскажет все, как было, считал, что должен хотя бы спросить.
   Ланлосс медленно повернулся, и, подойдя ближе, Вэрд понял, почему генерал так прильнул к решетке - он был попросту пьян, пьян настолько, что не мог держаться на ногах без опоры, пустая бутылка стояла на перилах, судя по всему - не первая за этот вечер. Но Вэрда граф Инхор все-таки узнал, и речь его не утратила связности, просто он с преувеличенной тщательностью выговаривал слова, словно боялся оговориться:
   - Ааа, Старнис, вы. Я слышал, что вы приехали, днем. Вместе с герцогиней.
   Вэрд подошел ближе - за три года военной компании он ни разу не видел генерала не то что пьяным, но и даже выпившим, Ланлосс Айрэ всегда считал, что вино и победа - несовместимы. Неужели ему довелось проиграть?
   - Да.
   - Как она?
   - Плохо.
   - Да, плохо, - кивнул Ланлосс, - сейчас всем плохо. - Он махнул рукой, показывая на парк, но тут же снова вцепился в решетку. - Вон там они и стояли. В парке. Хороший план, с самого начала хороший. Я сказал ему, что он хорошо шел. Они бы взяли дворец, Старнис, взяли. Тейвор - дурак. Впрочем, вы ему об этом уже говорили.
   - Что случилось?
   - Это все пояс, проклятый пояс. Он как змея, только не шипит, лязгает пряжкой. Пояс отчаянья! Они бы взяли дворец! А это конец всему. Конец империи. Я не мог иначе, а теперь не могу уехать, жду. Я должен видеть все до конца. - Он с удивлением уставился на свою ладонь, потом протянул ее Вэрду, - Видите? Крови нет. Все выгорело. Сила Лаара подчиняет и захватывает. Проклятые маги! Я никогда не проигрывал, никогда! Какая разница, меч или магия? Главное ведь - победить.
   - Да, никогда, - Вэрд слушал, уже начиная понимать, что произошло, но отказываясь в это поверить.
   - А сейчас я не знаю, победа это, или поражение. Но он бы взял дворец! И все равно бы погиб! Все равно! Одна жизнь, или тысячи тысяч? Всего-то и было нужно, что пояс и немного крови. Моей крови. Всем им нужна моя кровь.
   И непобедимый генерал Айрэ медленно сполз вниз, все еще цепляясь за решетку. Вэрд наклонился, ухватил его под плечи, поднял на ноги, затем поволок по коридору, генерал едва передвигал ноги, все повторял про кровь, про цену, про победу и силу, называл магистра Илану - змеей, а пояс - удавкой. Граф дотащил Ланлосса до ближайшего диванчика в одном из многочисленных салонов, уложил. Подумал, стоит ли позвать слугу - решил, что не нужно. Иначе завтра весь дворец будет знать, что Ланлосс Айрэ ушел в запой. Но и оставаться с притихшим генералом он не хотел, после того, что услышал - тем более. Боги великие, до чего же гнусно! Мало того, что подлость - так еще и чужими руками. Вэрд осторожно прикрыл за собой дверь. Хорошо бы с утра генерал не вспомнил, с кем и о чем разговаривал на балконе, если, конечно, это можно назвать разговором.

XLIX

   Наместница не хотела разговаривать с графом Виастро. Право же, господину мятежнику стоило бы сидеть дома и не появляться в столице ближайшие десять лет. Увы, граф Виастро отличался принципиальностью, потому и ожидал сейчас аудиенции в приемной. Вопреки общепринятому мнению тяжелее всего сражаться именно с честными людьми, слишком уж откровенно они подставляются под удар. Даже странно, что графа не оказалось среди штурмующих... наверное, герцог Квэ-Эро тоже знал об этой слабости честных людей. Но граф должен понимать, что столь запоздалое раскаянье заинтересует разве что жреца Келиана, а наместница уже приняла решение и предпочла бы избавить и себя, и собеседника от пары неприятных минут: Виастро будет просить, а просить он не привык и не умеет. Но если ничего нельзя изменить - то лучше не откладывать. Одно хорошо - можно не рисовать на лице приветливую улыбку.
   Последний раз граф был в Суреме около года назад, как раз тогда Тейвор с его реформой добрался до Виастро, и, устав бороться с оригинальными новшествами на месте, Вэрд решил побеседовать с реформатором лично. Этот год не прошел для наместницы бесследно - она не то, чтобы постарела, но как-то осунулась, поблекла. Женщина, сидевшая в кресле, все еще была красива, но уже никто не назвал бы ее молодой. Казалось, наместница вовсе утратила возраст - ей с равным успехом могло быть и тридцать, и пятьдесят, а под беспристрастным ровным взглядом пропадало всякое желание задавать вопросы.
   - Ваше величество, - медленный поклон.
   - Приветствую вас, граф Виастро, - голос нарочито сух.
   - Ваше величество, я приехал в столицу, потому что не мог остаться в стороне.
   Наместница не спешила придти ему на выручку - пусть подбирает слова сам. В стороне нужно было оставаться раньше. Граф продолжал:
   - Я понимаю, что закон знает только одну кару за государственную измену - смерть, но все же, я бы хотел просить ваше величество...
   - Проявить снисхождение, - перебила его наместница, не сумев скрыть раздражения в голосе.
   - Именно так, учитывая все обстоятельства дела и лояльность рода Эльотоно, можно не сомневаться, что изгнание будет достаточным наказанием.
   Энрисса сохранила бесстрастное выражение лица, но почувствовала, как нарастает гнев. Проклятье! Просит о пощаде если не для друга, то для союзника, словно манифест зачитывает!
   - Суд несомненно учтет ваши соображения, граф.
   - Но королевское помилование - ваша прерогатива. Вы вправе карать и миловать.
   - Граф, всех, кого было можно, я уже пощадила. Кому, как не вам знать об этом.
   Вэрд помолчал некоторое время - он и сам не верил, что его заступничество возымеет результат, но Энрисса поразила его сухостью и безразличием. Даже во взгляде ни капли сожаления. Он ошибся в этой женщине, но не останавливаться же на полдороги.
   - Ваше величество, если ничего нельзя сделать, то я прошу позволить взять под опеку сыновей герцога. После суда. А также позаботиться о герцогине.
   Об опеке над детьми Энрисса еще не думала, и уж тем более не собиралась решать этот вопрос здесь и сейчас. Слово "опека" вообще вызывало у нее несколько нервную реакцию. Но граф предложил не худший вариант - Виастро достаточно далеко от Квэ-Эро.
   - Я обдумаю ваше предложение, граф. В любом случае - семья герцога Квэ-Эро за него не в ответе, - "по крайней мере, дети", - додумала она уже про себя.
   Энрисса с некоторым мрачным удовлетворением ожидала беседы с герцогиней Квэ-Эро. Если леди Ивенна до сих пор еще не поняла, что погубила мужа - наместница с удовольствием ей это объяснит. И граф Виастро может не волноваться - с головы Ивенны волос не упадет. Пусть живет долго и... как сможет. Но как же бесконечно долго тянется этот разговор, прошло от силы десять минут, а словно десять часов. А граф все стоит немым укором, и даже по лицу видно - подбирает слова. Ну что еще? Уже обо всем ведь попросил!
   А Вэрд все всматривался в лицо наместницы, пытаясь разобраться - это удачная маска, или ей действительно все равно? Или же она считает, что Квейг главный зачинщик, а остальные лорды просто решили под шумок урвать кусок полакомней? Но не может наместница думать так же, как отчаявшаяся Риэста! Она должна понимать, что на бунт идут от полной безнадежности. Или же по не менее безнадежной глупости.
   - Ваше величество, я не хочу, чтобы вся вина за случившееся оказалась на герцоге Квэ-Эро.
   - Вы хотите к нему присоединиться? - Устало поинтересовалась наместница.
   - Я хочу объяснить, что произошло.
   - Хорошо, объясняйте, - она приготовилась выслушать очередную тираду о вреде военной реформы вообще, и на территории отдельно взятого графства Виастро в частности.
   - Я долго размышлял об этом, ваше величество, поначалу все казалось случайными совпадениями, да и подвергать сомнению мудрость короля Элиана как-то не приходилось.
   Энрисса чуть шевельнула бровью - она подозревала, что соратники герцога Квэ-Эро ознакомились с таинственной книгой. Граф Виастро подтвердил ее догадку, тем паче нужно получить оригинал. Без книги все это пустые сплетни, к тому же еще и опасные - закон об оскорблении короля никто не отменял, смертную казнь за его нарушение - тоже. А сомневаться в существовании его каменного величества - что может быть оскорбительнее?
   - Вас никогда не удивляло, что из пяти голосов в Высоком Совете - три у магов. Хорошо, пускай даже два. Но ведь Высокий Совет избирает наместницу.
   - Это известно даже детям, - Энрисса не желала говорить о магах.
   - Именно так, но они определяют, кто будет править страной! И они же заседают в Высоком Совете! И они же имеют право одобрить или не одобрить военачальника, а это еще один голос. Разве не орден Дейкар выдвинул графа Тейвора? До сих пор они, по крайней мере, не трогали армию. Теперь же армии считай что нет, королевский дворец и тот нельзя защитить без магов! А скоро и провинции постигнет та же участь!
   Граф говорил дальше, но Энрисса уже не слышала его слов, воспоминания вдавили ее в спинку кресла, кабинет снова заполнился призраками, теми самыми, которых она так долго выгоняла прочь, в ушах глухими ударами застучало то ли сердце, то ли это капли в клепсидре снова обрели голос.
   - Господа магистры, корона нуждается в ваших услугах, - да, именно так положено обращаться к магам - не в службе, в услугах. Первое - долг, второе - товар. За оказанные услуги всегда приходится платить. И никакая плата не покажется чрезмерной. Она не хочет крови, и она должна сохранить империю. Если мятежники сейчас возьмут дворец - империи конец, начнется драка за власть. И прекраснодушных дураков, ввязавшихся не в свое дело, сметут в первую очередь.
   Магистр Илана стоит боком к окну, в свете лампы ее силуэт четко вырисовывается на черном фоне. Ир сидит в кресле, алая роба костром полыхает в янтарном обрамлении. Белая ведьма молчит, холеные пальцы перебирают звенья серебряной цепочки, свисающей с пояса. Ир медленно качает головой:
   - Ваше величество, вы - в ответе за империю, мы же - за будущее.
   И она уже понимает, что последует дальше, письмо Эратоса разворачивается перед глазами, буквы сходят с листа, возникают в пустоте, она видит их из-под полуопущенных ресниц. Закрывает глаза - но буквы проступают на внутренней поверхности век: "согласно предсказанию, наместница, которая придет после Вас - станет последней наместницей и второй королевой. И девочка, которой это предначертано, уже родилась. Вы понимаете, что в тот самый момент, когда она появилась на свет, орден приговорил Вас к смерти". И сейчас она услышит приговор.
   - Будущее мира зависит от будущего империи! - Она смотрит в глаза огненному магу. И снова строчка из письма: "не меньше пятнадцати, не больше двадцати"... но прошло уже почти пять лет.
   - И мы готовы сохранить империю. Но за плату.
   Голос Иланы напоминает шелест змеиного тела по опавшей листве:
   - Вам лучше согласиться, ваше величество. Подумайте о ребенке. Дворец вы, возможно, удержите и без нас, но что дальше?
   Она не понимает, искренне не понимает, почему они разговаривают с ней, всемогущие маги, словом и жестом изменяющие ткань мира. Почему бы не подождать десять лет? Она ведь все равно не может защитить себя. Ир, словно прочитав мысли, любезно объясняет:
   - Нет смысла брать силой то, что отдадут по доброй воле. Орден Дейкар, так же, как орден Алеон, искренне уважает ваше величество. Право же, я не могу припомнить ни одной наместницы, равной вам. Несомненная прозорливость богов поставила вас предпоследней, империю ждут великие потрясения, и вы сможете подготовить ее к ним. Но именно ваша мудрость и делает вас опасной. Мы не можем рисковать. Особенно учитывая глубину ваших познаний.
   И снова тихий шелест:
   - У вас останется десять лет. Десять лет покоя, десять лет, чтобы растить ребенка, родится замечательный здоровый мальчик, если вы не станете упрямиться. Десять лет, чтобы быть счастливой, а потом заснуть и не проснуться, в расцвете сил, обманув саму смерть. Ни боли, ни слабости, ни страха, десять лет - многие люди были бы счастливы получить такой дар.
   Зрачки мага Дейкар полыхали багряным пламенем:
   - Вы спасете империю от братоубийственной войны, вы спасете мир от Проклятого.
   Их голоса сливаются в один, в тревожный гул, разрывающий уши. Все переплелось в чудовищном клубке: ребенок, здоровый мальчик, если ничего не помешает, а проклятой ведьме достаточно просто поднять бровь, и мальчик никогда не появится на свет, Ванр, самое родное лицо, внезапно рассыпавшееся трухой: "заче-е-ем?!" и скинуты маски, конец представленью, нужно поаплодировать актеру - восемь лет великолепной игры, но не поднимаются руки, ладонь прилипает к ладони. А там, за стенами дворца - златовласый герцог, разучившийся краснеть. И он больше не верит ей. Трубят сигнальные трубы. За окном - война. И она выпрямляется в кресле:
   - Я согласна.
   И ведьма протягивает хрустальный бокал, соткавшийся из кусочка тумана, кажется, что в бокале ничего нет, но это вода, такая же прозрачная, как стекло:
   - Выпейте.
   Она пьет, ни о чем не спрашивая, не желая знать, но палач любезно разъясняет:
   - Это первая часть яда, сама по себе - совершенно безвредна. Точно так же безвредна и его вторая половина. Но соединившись воедино они отправляют в посмертие. Разумеется, без магии подобный яд невозможен - компонент должен удерживаться в теле годами, но не думаю, что вас интересуют подробности. Это своего рода залог.
   Как будто она могла бы спастись, словно есть куда бежать. Пустой бокал тает в ее пальцах, и сквозь туман пробивается встревоженный мужской голос:
   - Ваше величество! Что с вами? Очнитесь! - И в лицо плещет холодная вода.
   Энрисса открыла глаза, с мокрых ресниц стекали капли, над ней с пустым стаканом стоял граф Виастро, по столу растекалось мокрое пятно, впитываясь в бумаги. Граф стоял совсем рядом, встревоженный, ничего не понимающий, готовый помочь. От нахлынувшей ярости она едва могла дышать: он посмел заговорить с ней о магах! Из-за него, из-за таких, как он, она попала в эту ловушку, из-за него ей осталось жить десять лет, из-за него она не увидит, каким вырастет ее сын! И уже не имеет значения, что граф Виастро - один из многих, что не он зачинщик, что он хотел как лучше. Граф отступил на шаг в сторону, с тревогой всматриваясь в ее лицо:
   - Если вы позволите, я прикажу позвать вашего лекаря.
   - Не стоит, - голос чуть дрожит от пережавшего горло гнева, - я подумала над вашими словами. Действительно, несправедливо, что во всем виноват один герцог Квэ-Эро. Вы арестованы, граф. - Она нажала на звонок, вызывая стражу.
   На лице Вэрда растерянность сменяется недоумением, и он, поклонившись наместнице, выходит следом за стражником. Энрисса смотрит на закрывшуюся за ними дверь. Боль понемногу отступает, гнев уже не мешает дышать. Но она не отменит приказ. Слишком близко он подошел.

L

   Известие об аресте графа Виастро разнеслось по дворцу молниеносно, придворные тихо перешептывались, вторые и третьи сыновья лордов спешно писали отцам и братьям в провинцию. Тут же разошелся слух, что наместница вызвала графа в столицу подложным письмом, и эта же участь ожидает остальных мятежников. Говорили, что процесс над герцогом Квэ-Эро нарочно затягивают, чтобы успеть выманить его соучастников и развесить по стенам все шкуры сразу. Чиновники недоуменно пожимали плечами, в судебной канцелярии спешно подготавливали дело, благо виновность графа не вызывала никаких сомнений. Наместница не вышла к вечернему приему, отменила министерские доклады, фрейлины прятали заплаканные глаза за веерами - ее величество дала волю дурному настроению. Даже Ванр не понимал, что произошло. Энрисса холодно приказала ему проследить за подготовкой обвинительного акта, и выражение ее лица ясно говорило, что графству Виастро в скором времени понадобится опекун. До объявления приговора оставалось три дня.
   Тем временем положение Риэсты во дворце оказалось весьма двойственным. Как госпожа Арейно она считалась родственницей наместницы, пусть и дальней, как леди Эльотоно - сестрой мятежника. У придворных все не получалось совместить несовместимое и понять, как обращаться с молодой женщиной, волей наместницы задержавшейся при дворе. А посему они предпочитали не обращаться никак, хотя мужчины и не могли удержаться от долгого оценивающего взгляда, когда она проходила мимо. Риэста, в свою очередь, избегала шумных сборищ - гуляла по парку или оставалась в гостевых покоях. Поэтому про арест графа Виастро она узнала чуть ли не последней, уже под вечер, случайно услышав, как служанка взахлеб делилась с садовником новостями. Забыв про все правила приличия, она подозвала девушку к себе, и та, задрав острый носик от важности - надо же, знатная дама расспрашивает, это вам не на кухне сплетничать, с радостью рассказала все, что знала. Мол, вызвала ее величество по доброте душевной графа-разбойника в столицу, попенять, чтоб раскаялся, а тот ей дерзостей наговорил, вот его и арестовали, и голову отрубят, и поделом. А еще, - тут девушка понизила голос, - говорят, что граф ее величество убить пытался - схватил со стола кувшин с водой и по голове ударил, да боги не допустили - рука соскользнула. А кувшин - вдребезги, все водой залилось, тут стража на шум и прибежала. Ее сестра гуляет со стражником, сам он в тот день не дежурил, но его друг своими глазами видел, что ее величество насквозь промокла. А теперь ее величество болеет, никого видеть не хочет, весь день из своих покоев не выходила. И как только таких негодяев земля носит, а ведь еще граф! Она точно на казнь смотреть пойдет, и ни капельки жалко не будет!
   Риэста оборвала горячую речь служанки серебряной монеткой и отпустила девушку. Вчера она назвала его трусом, а теперь он умрет, потому что она потребовала его смерти. Пошел дождь, настоящий весенний ливень, но она не поднялась со скамейки, сидела, невидящим взглядом уставившись на водяную стену. Над шпилями танцевали молнии. Кто дал ей право судить графа? Уж точно не брат; он осадил замок один - чтобы не подставлять под удар других. Он хотел защитить того самого графа Виастро, которого она толкнула умирать. Голос совести не умолкал, не оставлял путей к отступлению: даже не ради брата, ради себя - тебе больно терять его! Ты ведь не подумала, хочет ли он, чтобы его спасали такой ценой. Кричи теперь, не кричи - два человека умрут там, где должен был погибнуть один. Этот голос не пощадит. Даже если она успеет попросить у графа прощения - с этим придется жить, нет, не жить, доживать, каждый день проклиная себя за те слова: "Вы трус, и спрятались за чужую спину!"
   Осталось всего три дня до приговора, за это время она должна что-нибудь придумать... Из дворцовой тюрьмы не убежишь, вернее, она не сможет устроить побег - ни денег, ни связей, ни убежища, если побег чудом удастся. И никто не захочет помочь, более того, она даже просить о помощи не имеет права! Одно дело, когда сестра просит за брата, другое - когда замужняя женщина пытается спасти постороннего мужчину.
   Платье промокло насквозь, облепило застывшую кожу, намокшие волосы казались нестерпимо тяжелыми. Вода текла по лицу... как у наместницы, вспомнила она дурацкую сплетню. Будто бы мало того, что человеку - умирать через три дня, так еще обязательно нужно смешать с грязью.
   Она пойдет к Энриссе. Наместница говорила, что хочет помочь, но не может отпустить Квейга. Но ведь граф Виастро - не Квейг. Кто-то должен ответить, но кто-то один, зачем же двое? Одного наместница может пощадить.
   И - внезапная дрожь сводит лопатки: одного она сможет пощадить. Но ведь тогда можно снова просить за брата! На этот раз наместница может согласиться. Риэста с отчаяньем бьет кулаком по скользкому дереву сиденья, раз, другой, третий, не чувствуя боли. Как тут можно выбирать? Годы, залитые солнцем, сильные руки, подхватывающие на лестнице, подбрасывающие вверх, искрящееся мелководье и те же самые руки удерживают на воде, кавднские колокольчики - долгожданный подарок, косы звенят при каждом шаге, цикада в перевернутой чашке, сказка про девочку, что нашла упавшую звезду. А на другой чаше - один разговор в очерченном свечой круге, одна фраза: "Если это может помочь вашему брату - я готов".
   Стемнело, дождь затих, молнии давно погасли, дворцовые окна переливались огнями. Она пойдет к наместнице, она будет просить. Просить... за кого?

LI

   Ожидание медленно убивало. Ивенне оно представлялось бесформенным чудовищем с белоснежными клыками, с каждым часом ей все труднее было отдавать себя в его власть и терпеливо сидеть в гостевых покоях, дожидаясь пока наместница соблаговолит принять герцогиню Квэ-Эро. Наместница не спешила, за Ивенной пришли в последний вечер, накануне суда и вынесения приговора. Ивенна заставила себя увидеть в этом хороший знак - наместница набивает цену. Не иначе как поэтому арестовали графа Виастро, за него Ивенна и не беспокоилась - наместнице нужна книга, Старнис просто подвернулся под руку.
   Герцогиня шла по коридору следом за секретарем наместницы, тем самым Ванром Пасуашем, что представлял Корону в Суэрсене после смерти Иннуона. Это он "проводил расследование", он "искал" убийцу - и, конечно же, не нашел. Ивенна брезгливо скривила губы - какая хозяйка, такие и псы. Преисполненный безукоризненной вежливости чиновник вызывал у нее отвращение, как и всё в этом дворце. Ванр же нарочно шел впереди, как бы указывая дорогу, а на самом деле - прятал лицо. При всей нелюбви к роду Аэллин он не мог не сочувствовать герцогине. Уж он-то знал, что Энрисса может вытряхнуть из человека душу, вывернуть наизнанку, а потом еще и понаблюдать, как изуродованная душа пытается заползти обратно.
   Он привел Ивенну в малый приемный зал, тот самый зал с розовыми панелями, где восемь лет назад наместница купила верность молодого чиновника. Право же, он старался соблюдать договор, и не его вина, что... Ванр открыл дверь и пропустил герцогиню вперед. Разумеется не его! Нечего об этом и задумываться. Он стал было у входа, но, повинуясь едва заметному движению ресниц, вышел и закрыл дверь. Когда же она его, наконец, отпустит? Когда прекратит мучить? А из глубины души всплывала тревожная мыслишка: а отпустит ли вообще?
   При свечах панели розового дерева приобретали теплый коралловый оттенок, словно обрамляя белоснежную фигуру наместницы, застывшую на троне. Черное платье Ивенны казалось на розовом фоне неряшливой кляксой. Наместница ждала, пока герцогиня Квэ-Эро подойдет к трону, присядет в придворном поклоне, под изучающим взглядом, словно пригибающим к полу, выпрямится, посмотрит врагу в глаза. Энрисса выдержала паузу, затем одобрительно заметила:
   - Вы уже заранее оделись в черное, герцогиня? - Зеленую вышивку по подолу и вороту она "не заметила".
   - Это родовые цвета, - бесстрастно ответила Ивенна.
   - Весьма предусмотрительно, - и снова надолго замолчала, не скрываясь рассматривая лицо герцогини.
   Да, красива, все еще красива, лицо удивительно гармонично в своем несовершенстве, но застывшая маска решимости все портит. Только безупречные красавицы могут позволить себе невозмутимость каменных статуй. Чем дольше она смотрела на Ивенну, тем выше та поднимала голову. Если безмолвная дуэль продлится еще немного, усмехнулась про себя Энрисса, герцогиня обнаружит, что уставилась в потолок. Да, она хорошо держится, проклятый норов Аэллин, и на казнь пойдет так же - с затвердевшим лицом и гордо развернув плечи. Да вот беда - на эшафот идти другому. Жаль, что нельзя восстановить справедливость... И все же опытный взгляд Энриссы безошибочно распознал страх на самом дне зрачков, застарелый, пустивший корни по всему телу, отравляющий естество страх. Теперь наместница еще лучше понимала герцога Квэ-Эро - чтобы избавить мать своих детей от такого ужаса, пойдешь на что угодно. Угасшая было обида снова вспыхнула: ради Ивенны Квейг поднял мятеж, а ей, Энриссе, даже не посмел сказать: люблю. А тот, кто посмел, оказался трусом. Она слегка кивнула Ивенне:
   - Вы просили об аудиенции, герцогиня. Я готова выслушать вас.
   Как она и ожидала, Ивенна то ли не умела играть словами, то ли посчитала это ниже своего достоинства:
   - Мой брат мертв, но книга по-прежнему существует. Вы хотели получить ее - я готова отдать. Но вы должны оставить мою семью в покое.
   - Должна? - Медленно повторила за ней наместница, словно пробуя это слово на вкус, - "оставить в покое" семью мятежника? Ваш брат собирался отсоединиться от империи, ваш муж поднял восстание, а вы осмеливаетесь диктовать мне условия. Интересно, в вашей семье подобная дерзость передается по наследству или прививается воспитанием?
   Ивенна уже не могла отступить:
   - Вам нужна книга. Так сильно нужна, что вы убивали ради нее, ради старого пергамента! Мой брат, его сын, его жена! Теперь - мой муж. Вы так боялись, что убивали, а теперь прячетесь за мишурой слов! Мне не нужна ваша книга! Не нужен ваш трон! Не нужна власть, цепляйтесь за нее дальше. Но дайте нам жить!
   Голос наместницы был совершенно спокоен:
   - Я не знаю, кто убил вашего брата и его жену, не знаю, кто убил их сына. Но я узнаю, рано или поздно. Кто бы это ни был - он нарушил законы империи и мою волю, и он заплатит. Как и любой другой.
   - Я не верю!
   - И не нужно. Что мне от вашей веры или неверия? Убийца я или нет - а вы приползли ко мне с книгой в зубах, а хвостом не виляете только потому, что у вас его нет. И правильно - теперь не до гордыни. Нет, я не знаю, кто убил герцога Суэрсен, зато знаю, кто убил герцога Квэ-Эро. Вы, милейшая Ивенна, никто иной, как вы. Ради вас он поднял мятеж, из-за вашего страха - скоро умрет.
   - Я отдам вам книгу, отпустите его! Если я виновата - то я здесь!
   Вот оно - сказано главное, дальше держаться не за что; но наместница только негромко смеется:
   - Полно, вам ничего не угрожает, а книгу вы можете оставить себе на память.
   Ласковый смех и новый удар:
   -Кстати, куда вы отвезли детей? В Суэрсен? Можете не отвечать, я все равно узнаю. Придется принять меры. Сын изменника не может быть герцогом. Впрочем, у вас в роду подобное уже случалось, помните герцога Маэркона? Он всего лишь убил свою жену и сына, но все равно - дурная кровь.
   От загорелого лица Ивенны отливает кровь, кожа из золотистой становится грязно-серой: она помнит, что случилось с детьми Маэркона Темного - и с бастардом от сестры, и с законным наследником. Страх прорывается на поверхность, она отступает на шаг:
   - Вы не посмеете!
   - Почему бы и нет? Мятеж подавлен, лорды - знают свое место. Никто не заступится. У всех дети.
   - Зачем вы говорите мне это? Что вам нужно?
   - Повторяю - мне от вас ничего не нужно. За вас, как обычно, заплатят другие. Ваш муж, ваши дети. Вы, голубушка, залезли в такие долги, что и в посмертии не рассчитаетесь. Я даже позволю вам повидаться с мужем. Пусть умрет со спокойной душой.
   Ивенна падает на колени, она плачет, беззвучно, только плечи дрожат, и слезы сами собой текут по щекам. В зале снова повисает тишина. Наместница ждет. Ивенна поднимается с пола, и, словно на ощупь, бредет к выходу. Энрисса останавливает ее у самых дверей:
   - Я не позволяла вам уйти. Вернитесь.
   Герцогиня возвращается, останавливается перед троном, но у нее уже нет сил поднять взгляд, она смотрит в пол, руки намертво сжали черную ткань юбки. Наместница усмехается:
   - Ну что же, вы, наконец, все поняли. Пощадить вашего мужа я не могу, но ваше раскаянье произвело на меня впечатление. Возможно, ваши сыновья вырастут верными подданными империи, если их воспитанием займется кто-нибудь другой. Я найду для них достойного опекуна. Вы что-то сказали? Я не расслышала.
   - Я-я благодарю вас, ваше величество.
   - Одной благодарности будет недостаточно. Я проявляю не заслуженное вами милосердие.
   - Я отдам вам книгу, ваше величество, - Ивенна по-прежнему смотрит в пол, пытается сосчитать темные прожилки на паркетном полу, но в глазах рябит.
   - Книга - это мелочь. Подумайте о своем супруге.
   - Что я должна сделать?
   - Квэ-Эро. Род Эльотоно потерял право на герцогский титул, но я не хочу отдавать провинцию чужаку. Вы же знаете - герцога любили в его землях. И он заботился о подданных, как умел, но искренне желал им добра. К сожалению, у герцога нет подходящих кузенов, титул можно передать только по женской линии.
   Ивенна кивнула. Именно так Суэрсен стал герцогством, а не графством, когда присоединился к империи. Через жену князя Аэллин, оказавшуюся сестрой тогдашней наместницы. Энрисса продолжала:
   - Вы выйдете замуж второй раз, уже по моей воле. Ваш супруг станет герцогом. Но именно вы будете заботиться об этих землях - так, как это делал ваш муж. И еще одно - вы вернетесь в Квэ-Эро с новорожденным. Мальчик будет считаться вашим сыном от второго супруга и унаследует герцогство.
   Собственная боль обостряет все чувства, помогает услышать несказанное, увидеть скрытое:
   - Вы уже знаете, что родите мальчика?
   Но Энрисса и не собирается скрывать:
   - Да. Это будет мальчик. И вы станете ему заботливой, любящей матерью. Точно так же, как другая женщина станет матерью ваших сыновей.
   Ивенна все понимает: книга действительно ничего не значит - всего лишь символ поражения, как ключи от сдавшегося города. Вот подлинная цена и расплата. Наместница желает устроить будущее своего бастарда. Взамен - останутся живы близнецы. А Квейга не спасти... и она расплатится сполна. Пусть будет так. Ивенна даже не спрашивает, кто поведет ее к алтарям. Это не имеет никакого значения:
   - Я все исполню, ваше величество.
   Наместница кивает:
   - Не сомневаюсь. Ступайте.

LII

   Законы империи Анра славились своим милосердием - сказывались сотни лет женского правления. Чтобы заслужить смертную казнь, нужно было воистину постараться. Не без оснований считая империю центром вселенной, судьи предпочитали приговаривать преступников к изгнанию, признавая эту кару страшнее смерти. А в последние годы всех, кого можно, отправляли на рудники. В школе столичного храма Хейнара даже говорили, что боги дают человеку жизнь и только боги вправе карать смертью, а посему смертную казнь следует отменить, как противоречащую божественной воле. Но пока что ученые беседы оставались учеными беседами, а Энрисса должна была следовать законам. "Совершивший государственную измену - повинен к смерти" и "Только наместница вправе приговорить дворянина к смертной казни". Судебная канцелярия провела следствие, подготовила обвинительный акт, представила его наместнице, но она должна была вынести приговор двоим обвиняемым: герцогу Квэ-Эро и графу Виастро.
   Энрисса вздохнула - она сожалела, что не сдержалась. Граф Виастро не виноват, что оказался слишком проницателен. Но отступать некуда: нельзя приговорить к смерти одного мятежника и тут же пощадить второго. И уж тем более нельзя признаться, что ее величество велела судить графа Виастро по причине плохого настроения. Придется изворачиваться: сначала приговорить, потом помиловать. Пусть возвращается домой и носа оттуда не высовывает со всеми своими догадками. Гнев наместницы давно уже прошел, осталась только досада на собственную уязвимость.
   Но что делать с герцогом... Казалось бы, чего проще? Государственная измена, предумышленные действия, повлекшие за собой смерть подданных империи, принуждение к нарушению закона, злоумышление против наместницы и Высокого Совета, и еще не заслуживающие отдельного внимания мелочи, вроде хищения собственности империи, похищение ребенка, находящегося под опекой Короны, использование запретных механизмов. А она все перечитывала и перечитывала обвинение, но так и не подписала. Золотисто-янтарный уют кабинета, смеющиеся парочки в парке, ветка жасмина в керамической вазе - она только сумела прогнать из этих стен призрак смерти, и вот опять? Она собрала бумаги в тонкую стопку, и вызвала секретаря:
   - Приготовьте карету. Я отправляюсь в храм Хейнара.
   - Прикажете известить храмовый совет? - Недоумевая спросил Ванр. Если наместница хотела посоветоваться со жрецами, это надо было делать раньше. Но Энрисса резко поставила его на место:
   - Исполняйте только то, что вам приказано, господин Пасуаш.
   Ванр поспешно вышел из кабинета. Он все никак не мог привыкнуть к новому положению дел: раньше он почти всегда знал, что задумала наместница, был не просто секретарем, но советчиком и соратником, или же Энрисса умело оставляла ему эту иллюзию. Теперь он стал даже не секретарем - мальчиком на побегушках, разве что шлейф за наместницей не таскал. Как он сожалел, что не сумел изобразить великую радость, узнав о предстоящем отцовстве. Устал, видите ли, притворяться, свободы возжелал! Вот теперь ходи за бывшей любовницей следом, да жди, когда она решит "вознаградить его по заслугам". Ванр не сомневался, что за награда его ожидает, не знал только, что Энрисса выберет: яд или несчастный случай. Он бы с радостью бежал - да понимал, что наместница не выпустит жертву. Он нервно оборачивался на каждый звук, выбирал самые людные коридоры, потерял аппетит, но каждое утро исправно появлялся перед наместницей с обычным докладом. Ванр не понимал, почему она выжидает, он вообще перестал понимать наместницу. Вот и сейчас, что она собралась делать посреди ночи в храме Хейнара? Уж точно не молиться!
   Энрисса не отличалась особым благочестием. Боги ни разу не обращались к ней лично, а к переговорам через посредников она всегда относилась с подозрением. Спрашивать у богов совета - бесполезно, просить она не любила, потому и молилась редко, а если хотела отблагодарить богов за милость - обходилась пожертвованиями. Но эту ночь она хотела провести в храме, среди бирюзовых колонн переплетающихся под потолком, возле статуи Хейнара Справедливого, бога закона, покровителя судей и палачей.
   Наместница сидела на выложенных нефритовыми плитками ступеньках, ведущих к статуе. В зале было темно и холодно, на ночь оставляли один факел - негасимое пламя справедливости, призванное разгонять тьму беззакония. Установленный на высокой подставке факел освещал только мраморное лицо бога, но Энриссе и не нужен был свет. До утра оставалось еще много времени, достаточно, чтобы решить. Изгнание было бы лучше всего, лишить титула и пусть уплывает куда угодно, хоть бы и новые земли искать, лишь бы не вернулся. Но тогда нужно отпустить с ним жену и детей, передать герцогство можно будет только разведя кого-нибудь из сестер герцога и выдав замуж повторно, но беда даже не в этом. Изгнать - все равно что простить. Не поймет никто: лорды воспримут мягкость за слабость, народ снова убедится, что дворянам все сходит с рук, даже мятеж, торговые гильдии возмутятся, что Корона не только убытки не возместила, а еще и мятежников прощает. Даже Высокий Совет останется недоволен: Тейвор просто придет в ярость, она потеряет его голос, Хранитель ничего не скажет, но не обрадуется столь явному нарушению закона, одним только магам будет все равно. Нет, нельзя.
   Она обещала проявить снисхождение. До чего же мерзкое слово, словно плесенью покрыто. Тюремное заключение? Но ведь не посадишь же на год или два. Пожизненно. Она представила себе камеру в тюрьме, самую обычную камеру, и человека, обреченного жить в четырех стенах, нет, не жить, доживать. Все равно что приговорить к смерти, но не сказать, когда исполнят приговор. Она слишком хорошо понимала, что значит сидеть в тюрьме, в ожидании смерти. А ведь ее тюрьма - весь дворец. А бывшему герцогу останутся четыре стены, окно, и сколько угодно времени на сожаления. Да он же умрет от удушья! Здесь ведь нечем дышать даже ей, ко всему привыкшей, а как же он без моря? Она вспомнила, как семь лет назад молодой герцог Квэ-Эро ужаснулся, узнав, что наместница никогда в жизни не видела моря. Он извинился, вышел из зала, и вернулся, осторожно неся в руках раковину - большую, перламутровую внутри, и шершавую снаружи, светло-бежевую, в темных ободках. Она даже и не знала, что бывают такие огромные. Протянул ей подарок, сказал прижать к уху. Раковина пела, и так Энрисса впервые услышала шум прибоя. Она еще удивилась, где герцог так быстро нашел диковинку, он несколько смутился, потом сказал, что всегда возит ее с собой, чтобы слушать море. О, да, заточить пожизненно, и подарить раковину, перламутровую внутри и шершавую снаружи. И справедливо, и снисходительно.
   Наместница поднялась со ступеней, кивнула на прощание мраморному воплощению закона. Она будет милосердна, а не справедлива. Это не жалость, нет... всего лишь сожаление.

***

   Судебный исполнитель долго зачитывал список - все пять страниц обвинительного акта. И обвиняемый, и присутствующие в зале суда "зрители" слушали молча. Судя по тяжести обвинений, судить нужно было не преступника, а повитуху, не придушившую его еще до первого крика, а еще лучше - родителей, посмевших зачать подобное чудовище, но герцог, не вступая в споры, признал себя виновным: и в мятеже, и в краже, и в похищении, и, после короткой паузы - в злоумышлении против наместницы.
   Сегодня Квейг без страха смотрел на Энриссу, не отводил спокойного, внимательного взгляда, словно заучивал наизусть черты ее лица. Она же, наоборот, опустила ресницы, защищаясь от бархатной синевы его глаз, высвеченной утренним солнцем. Исполнитель с поклоном взял из ее рук лист с приговором и торжественно зачитал:
   - Квейг Эльотоно, за ваши преступления перед империей Анра и его величеством королем Элианом, Мы, наместница его величества, Энрисса, согласно законам империи, лишаем вас титула герцога Квэ-Эро, а ваших прямых потомков - права его наследования. Ваше личное имущество, за исключением суммы приданого вашей супруги, переходит в казну. Ваши сыновья передаются под опеку Короны. Вы же приговариваетесь к смерти через усечение головы, коей приговор будет приведен в исполнение через семь дней от сего дня, дабы вы могли примириться с богами. За Вами сохраняется право обратиться за королевским помилованием. Приговор оглашен и утвержден.
   И Энрисса могла поклясться, что выслушав приговор, Квейг улыбнулся.
   Но улыбка быстро пропала, когда он увидел, что стражники вывели на середину зала графа Виастро. Он не знал, что Старнис тоже арестован. Неужели наместница все-таки решила наказать всех мятежников? Но ведь это безумие! И, не обращая внимания на стражу за спиной, он шагнул вперед, громко выкрикнув:
   - Ваше величество! Граф Виастро не имеет к этому никакого отношения!
   Энрисса не успела ответить, граф обернулся и, ничего не говоря, просто посмотрел на Квейга. Тот медленно отступил назад, от невыносимого стыда сдавило грудь. Вэрд одним взглядом поставил его на место: там был и упрек - мало того, что обманул, не известил о штурме, так еще и в зале суда лишает права ответить за себя самому; но было и понимание, и ободрение - мол, ничего страшного, я сам так решил и поэтому здесь. Как же много можно успеть прочитать в одном коротком взгляде, если знаешь, что за ним не последует слов.
   В хищениях и похищениях граф Виастро оказался невиновен, запрещенные механизмы тоже не использовал, но государственная измена и злоумышление против наместницы и Высокого Совета остались в списке. Этого было вполне достаточно, чтобы вынести смертный приговор, тем более, что Старнис не отрицал своей вины. Наместница благоразумно не стала предоставлять приговоренному слова, опасаясь, что с того станется в лицо магистрам повторить все то, что он пытался сказать Энриссе.
   Зал опустел, но наместница не спешила уходить. Она терпеливо ждала, пока Ланлосс подойдет к судейскому столу. Сегодня генерал хромал сильнее, чем обычно. Он не обвинял, не укорял, в голосе была слышна только тихая безнадежность:
   - Вы же обещали.
   - Я обещала пощадить его, а не вас, - так же тихо ответила Энрисса.

LIII

   Согласно традиции, осужденному на смерть давали семь дней для молитвы и раскаянья: по одному дню на каждого из Семерых. Казнили утром восьмого дня. Семь дней: можно приготовиться к смерти, а можно попытаться сохранить жизнь - просить королевского помилования. Наместница достаточно знала о графе Виастро, чтобы понимать: сам он прошение не подпишет, пойдет на эшафот, не из гордыни или упрямства, а потому, что все прочее сочтет недостойным. При этом граф вовсе не стремится умереть, просто так уж все сложилось. Но в ее планы не входило отрубать еще и эту голову.
   Энрисса, поморщившись, вызвала Ванра. От прежнего доверия не осталось и следа, но ее личный секретарь по-прежнему оставался незаменимым для некоторых деликатных поручений. Наместница не хотела, чтобы по дворцу пополз слух, что ее величество сперва приговорила графа Виастро к смерти, а потом заставила просить пощады. А ведь граф вдобавок не преминет объяснить, в чем, с его точки зрения, его подлинная вина, и кто именно правит империей. Ванр же, как никто другой, знал, о чем следует молчать, и просчитался всего единожды.
   Она сухо кивнула согнувшемуся в поклоне мужчине:
   - Отправляйтесь в тюрьму, господин Пасуаш. Я хочу, чтобы Вэрд Старнис подписал прошение о помиловании.
   - Ваше величество, я сомневаюсь, что...
   - Господин секретарь, сомнения оставьте тем, кто может позволить себе подобную роскошь. Ступайте.
   Ванр торопливо вышел из кабинета. В следующий раз ему прикажут отыскать Филест в Зачарованном Лесу, или победить Ланлосса Айрэ на дуэли. Если бывший граф Виастро оказался достаточно глуп, чтобы попасть на эшафот, он наверняка будет слишком благороден, чтобы с этого эшафота сойти. И ведь Энрисса все прекрасно понимает, просто ей доставляет удовольствие поручать Ванру невыполнимое, проклятая стерва наслаждается его беспомощностью! Даже в бытность свою младшим секретарем, а по сути дела - простым писарем, ему не довелось проглотить столько унижений, сколько за последний месяц.
   Ванр собрался с мыслями - нужно хотя бы попытаться, вдруг боги улыбнутся, и Старнис проявит здравый смысл, а ему не придется переминаться с ноги на ногу стоя перед наместницей. Приказал стражникам привести заключенного в тюремную канцелярию, да пошевеливаться. Помалкивать не приказал, бесполезно. В каждую бочку затычку все равно не воткнешь. Он еще раз проверил комнату для допросов: стены - толстые, дверь из чешуйчатого дуба, никаких окон. Нужно быть магом, чтобы подслушать их разговор. Если слух по дворцу и разнесется - это уже не его вина.
   Вэрд Старнис ко всему подходил с обстоятельностью: молиться - значит, молиться. Но при всем старании он не мог припомнить за собой столько грехов, чтобы хватило на неделю, посему управился за первый день. Оставшиеся шесть предстояло провести в невеселых размышлениях. Страха не было, только досада, что все оказалось напрасно - наместница не стала слушать, зато теперь он мог не сомневаться - Энрисса все знает и боится магов до потери сознания. И приносит его в жертву своему страху. С тем же успехом он мог остаться дома... Квейгу было бы спокойнее умирать.
   Когда стражник открыл дверь, Вэрд на какой-то краткий миг испугался, что не заметил, как истекло время, и этот день - последний. Но тут же опомнился, даже не сдержал короткий смешок - разве можно сбиться в счете до семи? Тюремщик вывел его из камеры, еще двое пристроились за спиной, и они медленно двинулись по узкому коридору. На факелах в дворцовой тюрьме не экономили, а вот отдушин для воздуха можно было пробить и побольше: клубящийся под потолком чад навевал мысли о туманах на торфяных болотах Тейвора. Сам Старнис там никогда не был, но слышал, что местные жители натягивают веревки между своими домами - в ненастные дни можно заблудиться в двух шагах от раскрытой двери. Он старался не думать, куда его ведут - слишком уж неприятные приходили на ум возможности. Если им заинтересовались маги... то и смерть не спасет, эти, если пожелают, тело из могилы поднимут, прахом развеют, а потом заново соберут. Но в комнате для допросов его ожидал всего лишь секретарь наместницы.
   Ванр коротко улыбнулся, подчеркнуто сдержано и сочувственно в то же самое время, указал на стул, заботливо придвинутый к тяжелому столу:
   - Прошу вас, господин Старнис, садитесь.
   Вэрд не был знаком с Пасуашем лично, но знал, что секретарь пользуется полным доверием своей госпожи. Похоже, ее величеству что-то понадобилось от бывшего графа Виастро. Но если она не пожелала в свое время выслушать его в личном разговоре, зачем сейчас присылать посредника? Он посмотрел на чиновника: лицо Ванра светилось искренним участием, сочувствием, пониманием. Любая труппа лицедеев была бы счастлива заполучить такого актера! Но Вэрд слишком хорошо знал цену придворной искренности, даром что редко бывал в столице.
   - Господин Пасуаш. Чем обязан?
   - Я здесь по воле ее величества, - Ванр виновато улыбнулся.
   - Какое совпадение. И что угодно ее величеству?
   - Вы должны понимать, граф, - Ванр, казалось, совершенно позабыл, что Старнис лишен титула, - что первый долг ее величества - забота о благе империи. Да, да, эти слова повторяют направо и налево, но разве от этого меняется суть? Я не высокий лорд, может, вам из провинций виднее, но я восемь лет служу наместнице, и могу отличить подлинную заботу от прописной буквы. Ее величество должна заботиться об империи, и при этом она скована законом, сильнее, чем любой из нас.
   Вэрд слушал не перебивая, даже с некоторым удивлением - такая подлинная убежденность звучала в словах невысокого чиновника. А Ванр продолжал:
   - Вы осуждены по закону, это неоспоримо. Ваша смерть - потеря для империи, и с этим так же не поспоришь. Нужно ли пояснять? - И, не дождавшись ответа, сам ответил на свой вопрос, - Виастро - приграничная провинция, вашему сыну - десять лет. Ваш сосед - мятежник, но это не самая страшная беда, он сначала делает, а потом уже думает. Конечно, империя найдет опекуна для вашего мальчика, но пока новый человек разберется что к чему, учитывая неизбежные беспорядки в Инваносе, а ведь весьма вероятно, что и там скоро понадобится опека Короны...
   Вэрд поймал себя на том, что кивает - обо всем этом он успел подумать за прошедшие три дня. И о сыне, и о провинции, и об Арно... Но десятилетние мальчики быстро вырастают, он сам остался сиротой в двенадцать, управляющий и капитан справятся сами. Справлялись же три года подряд, пока граф воевал. У наместницы должно хватить ума не мешать людям, знающим свое дело. Дарио, с этим труднее... но Арно-то не десять лет! И ведь не обязательно, что Вэрд сможет остановить порывистого друга даже если окажется дома. Но было неприятно слышать от секретаря наместницы собственные мысли. Граф хорошо владел собой, но Ванр умел читать по выражению глаз, по едва заметному подергиванию век, на секунду сломавшейся линии рта. Он кивнул:
   - Я понимаю вас. Честь, разумеется, дороже, а там и без вас управятся. Незаменимых ведь не бывает. Не стану лгать - управятся, и вашего сына вырастят, и вашу землю защитят. Быть может, даже вашему другу пыл охладят вовремя. Но почему кто-то должен исполнять ваш долг лишь потому, что вам обязательно нужно умереть с честью? Не честнее ли жить?
   Вэрд только собрался ответить, но Ванр перебил его:
   - Думаете, что я понимаю в делах чести, чернильница на ножках, оборка при юбке? Быть может ничего. Но все эти годы я делаю то, что должен. И никогда - то, что хочу. День за днем, год за годом. Невелик подвиг, конечно, но не всем же на эшафот с гордо поднятой головой. - Ванр устало закончил, - Ее величество хочет помиловать вас, граф. Вот прошение. Подпишите - и завтра вы сможете отправиться домой.
   Вэрд медленно читал прошение, прикрывал глаза после каждой строчки, словно хотел запомнить дословно. Свой позор. Он протянул руку за пером, окунул его в чернильницу. Ванр стоял в стороне, даже не смотрел на графа, будто устыдился излишней откровенности. А Вэрд как наяву увидел весы в руках Хейнары Беспристрастной: на одной чаше - долг, вернее - долги, на другой... На другой спокойный, уверенный голос, обещающий: "Не сомневайтесь, граф, вы успеете подтянуться к штурму, я извещу вас". Нельзя не поверить. Письмо Арно - крупные круглые буквы, лорд Дарио сохранил ученический почерк - он собирает людей, хочет с боем взять дворцовую тюрьму, и еще одно невыполнимое обещание: я все улажу, Арно. Не уладил. И последним камушком - девушка, невероятным усилием сдерживающая слезы, рука прижата к горлу, свеча выхватывает набухшие вены на тонкой кисти: "Вы просто трус, спрятавшийся за чужую спину!" Нет, он не трус... пока еще не трус, но если согласится - будет трусом. Весы плавно раскачиваются, пальцы сжимают перо. Он поднимает взгляд на Пасуаша:
   - Скажите, господин Пасуаш, герцог Квэ-Эро подавал прошение о помиловании?
   Ванр видит, как побелели костяшки пальцев, обхватившие перо. Неужели рыбка сорвется, ведь приманку-то уже с крючком заглотал, он быстро находит как ему кажется, подходящий ответ:
   - Закон есть закон. Ее величество не может простить герцога, помилование для него означает пожизненное заключение. Поэтому она и не предлагает ему подобную бумагу на подпись. А сам герцог, похоже, не просит пощады по своим соображениям, - последняя фраза прозвучала многозначительным намеком. Мол, вспомните-ка, уважаемый, старые сплетни.
   Вэрд снова прикрывает глаза - так легче думается. Весы застыли в равновесии. Он хотел бы подписать бумагу, и завтра же уехать домой. Попытаться забыть и о магах, и о наместнице, и о человеке, заслонившем его от смерти. Но он не может пойти на это: дело не в чести, а в честности. Честности прежде всего перед самим собой, а потом уже - перед Арно, Квейгом и его синеглазой сестрой. Слово нужно держать. Перо осталось в чернильнице:
   - Боюсь, я должен отказаться от милости ее величества, господин Пасуаш. Империя выстоит и без моего участия, а я предпочту остаться здесь.
   Ванр подался вперед, заглянул графу прямо в лицо. О да, можно говорить дальше, убеждать, уговаривать, завязать долгий утомительный разговор, но он уже понимает - проиграл. Крючок вырван с мясом, с разорванной губы капает кровь. Он кивает:
   - Я хотел бы солгать, что уважаю ваше решение, граф. Но не могу. Прощайте.

LIV

   Наместница рассеянно слушала очередного просителя. К сожалению она не могла отменить приемный день без уважительной причины, а причин, как назло, не нашлось. Не считать же причиной упрямство бывшего графа Виастро, твердо решившего попрощаться с головой. Ванр опять не справился, казнь - завтра, и, похоже, ей придется смириться. Проситель завершил казавшуюся бесконечной речь заверениями в своей глубочайшей преданности, вручил прошение секретарю, и, чуть ли не пятясь, удалился. Наместница вздохнула, на этот раз в открытую, и поинтересовалась у младшего секретаря:
   - Сколько еще на сегодня?
   - Последняя аудиенция, ваше величество. Госпожа Риэста Арэйно.
   Энрисса покачала головой - она отказывала Риэсте в личной встрече, приговор не изменить, зачем девочке лишний раз унижаться? Так та догадалась воспользоваться приемным днем, не иначе кто-то подсказал, что Энрисса не просматривает заранее список, предпочитает разбираться на месте. А теперь уже поздно захлопывать дверь перед носом. Наместница повернулась к секретарю:
   - Пусть войдет. А вы свободны на сегодня.
   Девушка подошла к трону, опустилась на колени, подол бирюзового платья морской волной разметался по полу. Энрисса снова вздохнула, уже сбившись со счету, который раз за сегодня, и грустно покачала головой:
   - Риэста, вы же знаете, что это не в моей власти.
   - Ваше величество, - голос глухо отражался от мраморного пола, - это я во всем виновата. Я пришла к нему вечером, просила, нет, требовала, чтобы он во всем признался, чтобы они все признались, и тогда не накажут никого. Я... я назвала его трусом. А он действительно признался, и теперь его тоже казнят. Я не хотела!
   Энриссе понадобилось некоторое время, чтобы понять, о ком идет речь. К счастью, казнить собирались всего двух мятежников, следовательно, в трусости Риэста обвинила графа Виастро. И как теперь объяснить, что девочка тут не при чем? Все равно ведь не поверит. А мысль сама по себе интересная, жаль, никого, кроме графа она бы все равно не вдохновила. Если бы все бунтовщики признали свою вину - пришлось бы либо миловать всех, либо выбирать кого казнить по жребию, что несколько противоречит идее беспристрастного правосудия. Она встала с трона, спустилась к Риэсте, подхватила ее под локоть и заставила подняться:
   - Вы слишком много на себя берете, молодая леди, - теперь они смотрели друг другу в глаза, - граф Виастро - мятежник. И я сама решаю, карать его или миловать. Ни его признания, ни ваши страдания ничего не меняют. Или вы думаете, что я не знаю, кто участвовал в мятеже?
   - Он же не для того приехал!
   - И это тоже не ваше дело. Достаточно и того, что вы вечерами ходите в гости к незнакомым мужчинам. Или вы думаете, что ваше родовое имя сильнее уже не опозорить?
   У Риэсты задрожали губы:
   - Вы не понимаете! Он сказал тогда, что готов умереть, если это поможет! А я все равно обозвала его трусом! А потом, когда узнала, я подумала сначала, что теперь можно во всем обвинить его, а не Квейга.
   - И все-таки просите за графа.
   Риэста уже ничего не говорила, только плакала, растеряв все хваленое самообладание. Энриссе захотелось выругаться не стесняясь в выражениях. Словно она не хотела помиловать этого родовитого осла! Попробуй вытащи самоубийцу из петли, если он ее сам на шее затягивает. Она не сомневалась, что Ванр сделал все возможное, чтобы уговорить графа. Все возможное? Она довольно улыбнулась, и Риэста сквозь слезы увидела эту улыбку. Девушка отшатнулась, словно у наместницы внезапно клыки вылезли:
   - Вам же это нравится! Нравится унижать! Чтобы вас умоляли, нравится смеяться, а потом убивать! Какая же я дура, - прошептала она.
   Энрисса пожала плечами: есть немного, ну да лучше понять это в двадцать лет, когда еще остается время поумнеть. Но для одного раза, пожалуй, достаточно, а то девочка на нее с кулаками бросится, после чего получит прекрасную возможность присоединиться к осужденным:
   - Действительно, весьма глупо повторять одну и ту же ошибку дважды. Мне казалось, что вы уже поняли, как опасно говорить, что думаешь, при этом не думая, что говоришь.
   Энрисса вызвала стражу:
   - Отведите госпожу Арэйно в ее комнату и поставьте охрану.
   В таком состоянии девочка может натворить глупостей. Сейчас ее не успокоишь - не поверит. Да и потом, если ничего не получится - наместница и в самом деле окажется лгуньей. Пусть лучше посидит под замком. А чтобы ничего с собой не учудила - надо прислать лекаря, напоить нервную девицу сонным зельем - сутки спать будет. А к тому времени уже все утрясется. Энрисса снова улыбнулась: чаще всего победа - плод тяжких усилий, но иногда удача сама приходит в руки.

***

   Вэрд несказанно удивился, когда его привели в кабинет наместницы. Он был уверен, что день перед казнью - не время для разговоров. Или наместница решила, что ее секретарь был недостаточно убедителен, и придется выслушивать все заново? В кабинете никого не было, стража осталась за дверями, и он мог без помех рассматривать янтарные панели. От этого занятия его отвлек знакомый голос наместницы:
   - Господин Старнис! - Энрисса приветливо улыбалась.
   - Ваше величество, - осторожно ответил он, по-прежнему не понимая, что происходит. Он догадывался, что речь пойдет о помиловании, но почему это должна делать лично наместница, и почему, Семеро и Восьмой, она в таком замечательном настроении?
   - Садитесь, господин Старнис, садитесь. Нет-нет, сюда, за стол, - она указала ему на собственное кресло.
   - Ваше величество, я не понимаю, что еще мы можем сказать друг другу. Прошлый раз вы не пожелали меня выслушать. Могу ли я надеяться, что сегодня...
   - Нет, нет, ни в коем случае, никакой политики! - Она зашла за спинку кресла, так, что Вэрд не больше не мог ее видеть и наклонилась чуть ли не к самому его уху, - Я просто хочу рассказать вам одну историю. Возможно, вы сочтете ее забавной, и, уж в любом случае - весьма поучительной. Итак, одна молодая особа из хорошей семьи неудачно вышла замуж, но при этом сохранила нежную сестринскую привязанность к старшему брату, хотя тот, невольно, и стал виновником всех ее бед.
   Старнис попытался было подняться, поняв, о ком идет речь, но наместница положила руку ему на плечо, предупреждая попытку:
   - Что же вы, история только начинается!
   - Я не хочу выслушивать сплетни!
   - Никаких сплетен. Все, что я знаю - услышала из первых уст. Позвольте, я продолжу - не так давно брат этой особы по причинам, в которые мы не будем углубляться, поднял мятеж, потерпел поражение и сейчас ожидает смертной казни. Наша героиня решила попытаться спасти его, и не нашла ничего лучше, чем придти к одному из соратников своего брата, избежавшему ареста, и предложить тому во всем признаться, да еще остальных мятежников уговорить последовать столь благородному примеру.
   - Прекратите! Она ничем не заслужила подобного осмеяния. Это недостойно.
   - Как вам угодно, господин Старнис. Но историю я все же расскажу до конца. Сегодня утром я говорила с Риэстой Эльотоно. Она пришла просить, но не за брата, хотя и считала, что теперь появился выбор, кого назначить главным виновником всех бед империи за последнее десятилетие и торжественно казнить. Она просила помиловать вас, господин Старнис. Говорила, что во всем виновата она одна, что вы признались, чтобы доказать, что не трус, и она вовсе не хотела вашей смерти. Наивная девочка ничего не понимает в вопросах чести, бедняжка. Вы бы сумели объяснить ей в чем долг дворянина и лорда, что вы просто не можете позволить себе пройти мимо эшафота и остаться честным человеком! А я, признаться, не нашла слов.
   - Где она сейчас? - Голос против воли дрогнул.
   - В своей комнате, спит. Я приказала лекарю напоить ее сонным отваром. Когда проснется - все уже будет закончено. Так будет лучше, вы же понимаете, в таком состоянии девушка способна на что угодно. - Энрисса вздохнула, - Не знаю, правда, что делать потом. Я, конечно, приставлю к ней кого-нибудь... но за всем ведь не уследишь. Скажу вам честно - я хотела помочь девочке, но, боюсь, теперь это невозможно. Жить с грузом на совести слишком тяжело даже для взрослого мужчины, что уже говорить о юной девушке. Жаль, что вы не успеете с ней поговорить.
   Энрисса обошла вокруг стола, остановилась напротив, долгим, изучающим взглядом посмотрела на Вэрда и положила перед ним уже знакомый лист с прошением о помиловании:
   - Я вернусь через десять минут, граф, - и, не дав тому вымолвить слова, вышла за дверь.
   Когда Энрисса вернулась, Вэрд стоял у окна и смотрел в сад. На столе лежало подписанное прошение.

LV

   А весна оставалась весною даже в Суреме. В дворцовом саду отцвел жасмин, ему на смену пришла разноцветная сирень: нежно-белая, серебристо-розовая, бледно-лиловая, и, самая редкая, темно-фиолетовая, почти черная. Садовники гоняли пажей, обламывавших ветки для своих подружек, придворным дамам приносили аккуратно срезанные букеты, по коридорам дворца растекался сладкий аромат, им пропитались легкие занавеси из тюля, сменившие бархатные зимние портьеры, им же благоухали женские локоны и кружевные манжеты.
   Милостью Семерых сменяются день и ночь, тень и свет, жар и хлад, смех и плач, зерно и колос. Волею Семерых расцветает сад, зеленеет лес, колосится хлеб, рождается человек. Мудростью Семерых движется солнце, проливается дождь, набегает на берег волна, умирает человек.
   Резная нефритовая фибула скрепляет изумрудный шифон на одном плече, оставляет второе открытым, узкий черный пояс под грудью перехватывает складки. На шее - бирюзовое ожерелье, крупные гладкие камни отделены друг от друга золотыми спиралями, волосы забраны вверх и подхвачены черной лентой. Стражник старательно отводит взгляд от просвечивающихся сквозь почти прозрачную ткань сосков женщины. Уж на что при дворе дамы бесстыдные, а такого он еще не видел! Вроде все прикрыто, а хуже голой. Он не знает, что так одевались женщины в древних портовых городах, задолго до того, как король Элиан заложил жертвенный камень в городскую стену своей столицы.
   Тонкие ткани давно истлели, зато сохранились старые фрески, на которых темноволосые красавицы в развевающихся по ветру туниках славят богов пляской. Одна такая фреска в разрушенном храме теперь уже и не поймешь какого бога, почти не пострадала от времени, краска покрылась сеткой морщин, но не выцвела. На ней женщина, удивительно похожая на Ивенну, стояла на краю скалы и вглядывалась в даль. Остальные стены давно обрушились, но Квейг не сомневался - она ждет возвращения корабля, высматривает парус, прикрыв глаза ладонью от заходящего солнца. Он подарил Ивенне такое же платье и ожерелье, и заказал художнику портрет жены, наподобие старой фрески, но что-то у столичной знаменитости не заладилось. День провел перед фреской и отказался от заказа.
   Гневом Семерых твердь оборачивается зыбью, огонь - пеплом, вода - ядом, гора - прахом, жизнь - смертью. Яростью Семерых рушится незыблемое, содрогается непоколебимое, теряется обретенное. Памятью Семерых сохраняется потерянное, восстанавливается разрушенное, восстает из праха развеянное.
   Стражник пропускает женщину в камеру, закрывает за ней дверь и только тогда одобрительно хмыкает: хороша у герцога жена, сам бы от такой не отказался, да не по его сапогу стремя. Задумчиво смотрит на закрытое заслонкой окошко в двери, но преодолевает соблазн - нехорошо оно как-то, за смертником подглядывать. Впрочем, ничего интересного он бы и не увидел.
   Ивенна застыла посреди камеры, вцепившись в кисти пояса, Квейг стоял перед ней на расстоянии вытянутой руки, всматривался в ее лицо. Там больше не было страха, но не было и ничего иного. Если правду говорят, что глаза - зеркало души, то душа Ивенны - пуста. После пожара хотя бы остается пепел, а здесь - ничего. Пусто и холодно. И с запозданием пришло понимание, что эта пустота была там всегда, как он ни старался - не сумел заполнить, даже распознать не сумел. Он хотел сказать ей, что так нельзя жить, но не находил слов. Слушал, как она рассказывает, что отдала книгу наместнице, что о детях позаботятся, что графа Виастро вчера помиловали, правда, лишили титула, он теперь опекун собственного сына. Она быстро исчерпала новости, и теперь мучительно ходила по кругу, повторяя то же самое другими фразами. Тоже не находила слов, или просто не знала, что еще сказать. Квейг притянул ее к себе, поправил перекрутившуюся спиральку в ожерелье, задержал ладонь на груди, вбирая в пальцы тепло кожи. И попытался, в последний раз:
   - Возвращайся к морю, Ивенна. Это все, что я могу тебе оставить. Морская вода - горчит, корабли не всегда находят обратный путь, волны порой сметают самые крепкие стены... Но оно живое, а ты - нет. Сумей попросить - и оно наполнит тебя заново. Я хочу, чтобы ты жила.
   Властью Семерых воздвигаются троны, возвышаются правители, возлагаются венцы, устанавливаются законы, охраняются границы. Правосудием Семерых караются преступники, изобличаются лжецы, заклеймляются воры, преломляются клинки убийц.
   Солнце отражается от витражных окон ратуши, обливает расплавленным золотом флюгера и медные трубы глашатаев, выхватывает монетки на дне фонтана. Площадь перед ратушей не предназначена для казни - слишком маленькая, слишком нарядная, но в Суреме уже пять сотен лет как не казнили дворян, даже палача пришлось везти из Кавдна, городской умел только вешать. Коренастый южанин стоит, опираясь на двуручный меч, вопреки традициям империи он без маски. В Кавдне верят, что даже преступник имеет право заглянуть в лицо своей смерти, осужденным не завязывают глаза. Зрители переговариваются - все почтенные горожане, стража еще с вечера оцепила площадь, разную шваль и близко не подпустили. Говорят, что казни не будет - одного мятежника уже помиловали, а главного - попугать хотят, и тоже простят. Купцы недовольны - империя не возместила убытки, так пусть хоть разбойника накажут. А то что это такое! Солнце поднимается все выше, на балконе ратуши появились члены Высокого Совета, кресло наместницы осталось пустым. Наконец, привели осужденного, глашатаи зачитали приговор. Квейг остановился возле палача, обратился к нему согласно кавднскому обычаю:
   - Назови свое имя, мастер удара. - Герцогу все равно, у кого в руках меч, но, как и любой моряк, он привык уважать чужие традиции. Палач обязательно должен назвать казнимому свое имя, а осужденный - признать за ним право умертвить себя, иначе в посмертии боги могут обвинить палача в убийстве.
   Палач удивлен - не ожидал услышать положенные обычаем слова в этой варварской стране, да еще и на родном языке.
   - Имя мне Горах, и Гартах был мой отец и наставник.
   - Жизнь моя на лезвии твоего меча, Горах, сын Гартаха.
   - Смерть твоя в моих руках.
   Немногочисленные женщины в толпе вздыхают и отводят взгляды. Убытки - убытками, об этом пусть отцы и мужья беспокоятся, а им жалко красавца-мятежника. Может, и впрямь, помилуют?
   Соразмерно все в сотворенном мире: на слабость есть сила, на горе - радость, на страх - отвага, на ненависть - любовь. По разумению Семерых отмеряются сроки, исполняются обеты, завершаются пути. Так завершился и этот путь, из рождения в посмертие.
   Жрец Келиана закончил читать наставление, подошел к осужденному и провел по лицу герцога черным пером, окончательно отделяя его от мира живых, предавая во власть бога смерти. Квейг быстро глянул на балкон, с облегчением заметил пустующее кресло наместницы. Хорошо, что ее здесь нет. Опустился на колени перед плахой, положил голову. Дерево успело нагреться на солнце и теперь пахло смолой. Палач несколько раз рассек воздух над его головой, показывая толпе свое мастерство и разминая руки. Квейг прикрыл веки - солнце так ярко отражалось от витражного окна, что отвыкшие от света глаза слезились. Что же все-таки случилось с тем витражом из кабинета Иннуона? Вызолоченный парус стремительно приближался к нему, летел над волнами, не касаясь их, Квейг уже почти что разглядел выписанное старыми рунами название на борту, когда меч свистнул третий, последний раз.

LVI

   Уже неделю Леар Аэллин жил в королевском дворце. Теперь, когда все затихло, Энрисса могла бы оставить мальчика в Инхоре, под опекой Ланлосса Айрэ, но уступила настойчивым просьбам Хранителя. Старый Дью и в самом деле считал, что маленького герцога отметил Аммерт, хотя наместница и терялась в догадках, как он умудрился в этом удостовериться на расстоянии - не иначе вещий сон приснился. Впрочем, оно и к лучшему - пусть генерал Айрэ своих детей растит, только-только у него жизнь наладилась: любимая жена, законного наследника ожидают, старшего мальчика ведь пришлось объявить бастардом, чтобы получить развод. Дочь, правда, отдали в орден на воспитание, но из уважения к генералу Айрэ ведьмы оставили ей родовое имя и позволили навещать семью. Все вроде бы прекрасно, но вот особого счастья Энрисса во взгляде непобедимого генерала Айрэ не заметила. Нет уж, пусть герцог лучше растет в столице, а Ланлоссу и без того хватит. Недаром она отдала сыновей Квейга Старнису и Риэсте, а не графу Инхор. Детей нужно растить с любовью, а в Ланлоссе Айрэ накопилось слишком много горечи.
   Вчера в тронном зале ей представили маленького герцога Аэллин. Она не успела особо приглядеться к ребенку, заметила только, что тот унаследовал родовые черты. С первого взгляда не ошибешься - персиковая кожа, черные бархатные глаза, тонкие губы, в движениях - детская порывистость и, при этом, безупречная гармония. Бело-голубой камзол с серебряной отделкой сидит, как в форме отлитый. Красивый мальчик... вырастет в красивого мужчину. И уже умеет нравиться: улыбается так, что на душе становится теплее.
   Сегодня Хранитель попросил ее придти в библиотечную башню, в его личные покои. До сих пор Энрисса там не бывала; сейчас она недоумевала, почему нельзя было встретиться в кабинете. Вроде бы все уже уладили: мальчика Хранитель взял в ученики, в Аммертов день будет церемония посвящения. Злосчастную книгу старик прочитал и запрятал в самое дальнее хранилище, согласившись с наместницей, что Аред не имеет к сему труду никакого отношения, а управа на эльфов может пригодиться. Конечно, пока таким мечом противника зарежешь, из себя всю кровь выпустишь, добавил он, но книгу спрятал. И вот теперь - просит о тайной встрече.
   Поколения Хранителей с давних пор жили на верхнем ярусе библиотечной башни. Взобравшись по лестнице на самый верх, Энрисса искренне пожалела, что старик так привержен традициям. Отдышавшись и приняв подобающий вид, она вошла в более чем скромное жилище - большая круглая комната, узкая кровать, прикрытая пестрым пледом (сейчас на этом пледе спал, раскинув по подушке руки, маленький Леар), несколько полок с книгами, здоровенный сундук, и, под окном - письменный стол, на край которого присела незнакомая ей рыжеволосая эльфийка. Энрисса окончательно перестала что бы то ни было понимать. Она только собралась спросить, что все это значит, как из-за деревянной ширмы, отгораживающей добрую треть комнаты, появился Хранитель. Он торопливо поклонился:
   - Прошу простить меня, ваше величество, подготовка потребовала больше времени, чем я ожидал, - он осторожно положил на стол два металлических обруча, один побольше, другой поменьше.
   Энрисса никак не могла опознать металл: не золото, не серебро, точно не медь, не железо, больше всего похоже на платину, но отливает несвойственной для благородного металла зеленцой. Эльфийка тем временем соскользнула с облюбованного краешка стола, вышла на середину комнаты и присела в реверансе. Хранитель церемонно простер руку:
   - Позвольте представить вам моего старинного друга, Далару Пылающую Розу.
   Энрисса кивнула:
   - Хранитель, я, несомненно, рада встрече с вашей подругой, но для чего такая таинственность? И что здесь делает мальчик?
   - Ваше величество, - голос эльфийки оказался с неожиданной хрипотцой, словно она только что оправилась от простуды, - этот мальчик и есть причина нашего знакомства. Уважаемый Ралион, - к удивлению Энриссы, Далара, похоже, знала настоящее имя Хранителя, - считает, что Леара нужно немедленно убить. Я же верю, что, приняв должные меры, этого можно избежать.
   Наместница опустилась на стул:
   - Вы оба сошли с ума или только Хранитель?
   - К сожалению, ваше величество, ситуация не располагает к шуткам! Я согласился, чтобы вы решили судьбу мальчика. Когда речь идет о судьбе мира, принимать решения должно правителям, а не мудрецам.
   - Что здесь происходит? - Наместница была как никогда близка к потере терпения.
   Хранитель вздохнул:
   - Вы хотите знать, кто убил герцога Суэрсен и его жену?
   - Мне казалось, вы считаете, что это сделала я.
   - Я считал. Но теперь знаю правду. Видите ли, перед тем, как взять мальчика в ученики, Хранитель, используя силу Аммерта, заглядывает в самую глубину его души, дабы окончательно удостовериться, что отрок готов к служению. И то, что я увидел... Вам стоит посмотреть на это своими глазами.
   - А кто убил сына герцога, вы тоже знаете?
   - Я знаю, - спокойно ответила эльфийка, - но об этом позже.
   Она подхватила спящего мальчика под мышки, посадила его на кровати, хранитель приладил один обруч на голову ребенку, второй протянул наместнице:
   - Вы позволите? Это совершенно безопасно.
   Энрисса кивнула - ради того, чтобы узнать, кто все-таки убил герцога, она была бы готова и подвергнуться опасности, если требуется. Хранитель осторожно надел обруч на ее голову и приказал:
   - Закройте глаза, ваше величество, и не пытайтесь проснуться.

***

   Леар задремал на подоконнике - он даже не заметил, как охранник поднял его на руки и отнес на кровать. Все эти дни он вообще слабо различал явь и сон, границы стерлись, открыты ли глаза, закрыты ли - больше не имело значения. Он все время видел перед собой рассыпающуюся искрами лунную дорожку, и отчаянье сжимало сердце: он отпустил Элло одного, и брат упал вниз. Леар знал почему-то, что дорожка никогда бы не рассыпалась под его собственными ногами, вместе они дошли бы до конца. А теперь Элло нет, и мальчик чувствовал, что падает в пропасть, но никак не может достигнуть дна, и совершенно взрослый ужас подсказывал ему, что это падение будет тянуться всю жизнь. Одиночество и чувство вины сжигало изнутри, внешне бесстрастный, он корчился на внутреннем огне, пытаясь дотянуться до брата, но Элло не отвечал. И все же Леар не прекращал попыток, падение не может длиться вечно, не должно, вопреки страху, вопреки мраморной крышке гроба, вопреки бледному лицу отца, он найдет Элло, и они снова будут вместе. В пять лет Леар мог позволить себе не признавать беспощадное слово "невозможно". И он снова и снова дергал за оборвавшиеся нити, связывавшие его с братом, снова и снова протягивал руку в пустоту, сквозь облако искр, точно зная, что рано или поздно его пальцы встретят в пустоте другую руку.
   И когда, наконец, это случилось, он не удивился, только сильно-сильно сжал протянутую ладонь:
   - Ну где ты был так долго?
   - Я не помню, - тихий голос Элло терялся в темноте. - Тут так холодно, - пожаловался он брату, - я никак не могу согреться.
   - Возвращайся! - Потребовал Леар, - мне плохо.
   - Я не могу! Я хочу, но не могу, - в голосе звучала безнадежность.
   - Но ты должен вернуться! - Настаивал Леар, он не понимал, почему Элло совсем рядом, но не может вернуться по-настоящему, чтобы все было как раньше.
   - Я вернусь, - все так же тихо ответил брат, и на какой-то миг его голос показался Леару чужим, неприятно-колючим, но наваждение тут же исчезло, - пусти меня, и я вернусь. Твоя рука - слишком мало.
   Леар не понимал, чего от него хотят - разве он мешает Элло вернуться? Да он только об этом и мечтает! Он крепче сжал руку брата и потянул его к себе:
   - Иди сюда! - Голос был готов прерваться плачем.
   И Элло подошел. Леар по-прежнему не видел брата, только знал, что он здесь, совсем рядом. Теперь он тоже ощутил ужасный холод, о котором говорил Элло, холод настолько сильный, что он обжигал сильнее огня. В первый миг мальчик едва не отпрянул от неожиданной боли, но опомнился, и притянул брата к себе, обхватил его обеими рукам, словно боясь, что их снова оторвут друг от друга. Боль стала нестерпимой, Леар не сумел сдержать крик, голос Элло, повторявший "я иду", снова показался чужим, словно в горле брата поселилась змея и с шипом выплевывала слова в облачках жгучего яда. Мальчика опутали сотни невидимых щупальц, раскаленной проволокой пронзивших кожу и тянущихся дальше, в глубину, к сердцу. Теперь он не смог бы высвободиться, даже если бы захотел, невидимая сеть прочно связала его, заставив оцепенеть. Знакомый и чуждый одновременно голос с присвистом убеждал, уговаривал сдаться, уступить, открыться - и тогда они снова будут вместе. Леар уже понимал, что ЭТО, вползающее в него, не Элло, не его брат, не может быть его братом, Элло никогда бы не сделал ему так больно. Но он уже не мог ничего исправить - они непоправимо, неизбежно, неумолимо сливались в единое целое.
   Наверное, он все-таки кричал, потому что конец кошмару положил стражник, растолкавший извивавшегося во сне от боли мальчика. Леар с трудом сел на кровати, с ужасом уставился на свои руки, все еще не веря, что это был только сон, что его руки не покрыты ожогами, а из ран не сочится кровь. А самым большим наслаждением оказалась тишина: охранник что-то торопливо втолковывал прибежавшему лекарю, няня тормошила мальчика, спрашивала, что с ним, Леар не отвечал, улыбаясь во весь рот. Этот шум не мешал наслаждаться настоящей тишиной - змея, проглотившая его брата, или брат, превратившийся в змею, чем бы ОНО ни было, но это существо, наконец, замолчало.
   Энрисса разделяла каждое из этих чувств: и одиночество, и веру, и страх, и надежду, и наслаждение. Хранитель зря беспокоился - она не собиралась открывать глаза, вырываться из чужого сна, наоборот, жадно впитывала в себя пьянящие яркостью ощущения, уже не разделяя, где она, где Леар, где покойный Элло, наслаждаясь триединством. Теперь она понимала, что такое узы Аэллин: это избавление от одиночества навсегда - даже за гранью смерти.
   Мальчик приближался к матери - медленно, как будто борясь с испугом, он все-таки подошел, стал перед нею, неуверенно позвал:
   - Мама? - он с трудом узнавал в этой бледной неподвижной женщине, чье лицо утратило все краски, и даже темные волосы как бы потускнели, свою красавицу-мать.
   Та ответила не сразу, она медлила, словно не верила своим глазам, потом по ее лицу пробежала прежняя улыбка, скулы пошли красными пятнами, она протянула сыну руку:
   - Элло, слава богам.
   Мальчик вцепился в ее руку, прижал к щеке и замер, уткнувшись в материнские колени. Тянулись мгновения, он ждал - мама поймет, что ошиблась, и сейчас она позовет его - но Соэнна молчала. Что-то сказала няня, мама ответила - но так и не окликнула его, Леара. И тогда страх, что она так и не узнает его, вырвался криком:
   - Я не Элло, мама! Я Леар!
   Что происходит, мама ведь никогда не путала их? Страшное подозрение впервые в жизни закралось в его душу: она не хочет, чтобы он был Леаром! Она не любит его! Ей нужен Элло, только Элло... и мальчик заплакал. А вкрадчивый голос заглушал судорожные всхлипывания, шептал в уши: да, ты прав, ты все понял, наконец-то все понял. Она не любит тебя, она плохая, теперь ты видишь?
   И Энрисса не сомневалась: конечно, мать не любит его. Кто это придумал, что матери обязательно любят своих детей? Ее мать тоже не любила свою единственную дочь, иначе бы не умерла так рано, не оставила ее одну.
   Отец улыбнулся сыну:
   - Однако, милорд, вы выросли.
   Леар зарделся от удовольствия: в самом деле, его ноги, прежде болтавшиеся в воздухе, теперь доставали до пола, когда он сидел за обеденным столом. Но тот же самый тихий голос, ставший уже привычным, прошептал: "Он только сейчас заметил. Ты не нужен ему, Леар, он так редко видит тебя, что ничего не замечает. Ты можешь вырасти, а можешь умереть - он ничего не заметит. Он и сейчас не думает о тебе, он даже не смотрит на тебя, ему нужна она" И Леар перехватил взгляд, которым его отец смотрел на его мать, и краска от похвалы сгустилась в краску стыда и возмущения. Он не мог понять, что так возмутило его в этом взгляде, но всеми порами кожи чувствовал что-то омерзительное и противное, запретное и волнующее, что-то, связывающее этих двоих между собой и исключающее его. В этот миг он как никогда раньше был чужим здесь.
   Герцог, как обычно, ничего не заметил. Он с довольной улыбкой смотрел на сына, потом снял с пояса кинжал в металлических ножнах:
   - Вы достаточно выросли для настоящего оружия. Деревянные мечи оставим для малышей, - он протянул сыну кинжал.
   Мальчик, моментально забыв о том, что еще миг назад чуть ли не ненавидел своего отца, с замиранием сердца подставил ладони:
   - Это м-мне?
   - Кому же еще?
   Да, да, как же мудр этот голос! Он прав, он прав во всем! Отцы тоже не любят своих детей, плод мимолетного вожделения, что служит потом для удовлетворения мужского тщеславия. Ну почему ей никто не объяснил эту простую истину в детстве - так, как Леару? Почему она послушно исполняла отцовскую волю, плакала, когда он был недоволен, год за годом пыталась заслужить если не любовь, то хотя бы похвалу?
   Леар не спал. Он лежал, откинувшись на подушку, и слушал тишину. Он ждал, ждал, с каждой минутой теряя терпение. Днем голос, звучавший в его мыслях, только подсказывал, помогал ему самому догадаться, понять что-то важное. Ночью голос беседовал с ним, рассказывал удивительные истории о далеких землях, о других мирах, где живут люди, не похожие на людей, о подземных городах, залитых светом ярче солнечного, о летающих кораблях и пылающих звездах. Мальчик с жадностью впитывал знания, понимая, несмотря на свой малый возраст, что никогда не сможет никому рассказать про чудесные картины, возникающие перед его глазами... ему не поверят, а то и начнут лечить. Но этой ночью Леар жаждал не рассказа, а разговора. Он никак не мог забыть о чем думал весь день: он не нужен ни отцу, ни матери. Леар не хотел этому верить, он надеялся, что голос ошибся, и что сейчас все станет на свои места. Мама и папа не могут не любить своего сына.
   - Ты так уверен в этом, мой мальчик?
   - Но они любили меня!
   - Это было раньше, пока вас было двое, а теперь ты один.
   - Но я не один!
   - Они не знают об этом.
   - Я скажу им!
   - И лекарь будет поить тебя горькими травами, а жрец читать молитвы, чтобы боги вернули тебе разум.
   Леар вздрогнул:
   - Но я не могу так больше, и Элло не может. Он не может все время прятаться. Сегодня утром он вышел, и мама узнала его. Она так обрадовалась... что это он, а не я!
   - Да, это опасно. Вас двое, но люди видят только одного. Люди боятся всего непонятного.
   Леар вздрогнул:
   - Та эльфийка на празднике, она тоже так говорила.
   Голос стал ближе и доверительнее, словно невидимый собеседник присел на край кровати:
   - Тебя уже боятся, Леар. Ты знаешь, что люди делают с теми, кого боятся?
   Страшные картины сменялись одна другой: люди, прикрученные цепями к столбам, сгорали на огне, метались по кругу, пытаясь закрыться руками от летящих в них камней, кричали в руках палачей. Их разрывали на части лошадьми и топили в нечистотах, вешали и погребали заживо, избивали и обливали грязью, ослепляли и клеймили, и будучи бесконечно далеко, Леар чувствовал их боль и страх, их гнев и отчаянье, их одиночество, и, самое страшное - их стыд за свою непохожесть на других.
   - Я не хочу так! Слышишь? Не хочу! - Выкрикнул он, уже не думая, что может разбудить похрапывающего в кресле стражника.
   - Это неизбежно, - в голосе собеседника гонгом звенела скорбь, словно Леара уже волокли на костер.
   Никогда раньше Леару не было так страшно. Все вокруг казались ему врагами, хищными зверями, раззявившими пасти, только и ждущими, когда он оступится, упадет, рухнет вниз, чтобы загрызть его, разорвать на части, уничтожить. И голос, скорбящий по нему, по его брату, по всем, таким же, как он, как они, казался единственной точкой опоры, единственным спасением, единственной надеждой.
   - Я не хочу, не хочу, не хочу, - словно в бреду повторял мальчик, а голос утешал его, увещевал, мягко, осторожно, как художник касается холста самым кончиком кисти.
   Леар откинул одеяло, опустил ноги на пол - он не чувствовал холода каменных плит, он вообще ничего не чувствовал, кроме жгучего страха. Мальчик двигался медленно, как во сне. Голос превратился в неразличимый гул где-то на заднем плане, он уже не мог разобрать отдельные слова, но знал, что должен сделать то, что подсказывает голос, и тогда все будет хорошо, он сможет больше не бояться, и Элло тоже. Кинжал, отцовский подарок, лежал на столе, наполовину высунувшись из ножен. Леар вытащил его, отложил ножны в сторону - они не понадобятся. Засов оказался тяжелым, мальчик не смог открыть его одной рукой, пришлось положить кинжал на пол и со всей силы потянуть деревянный брусок двумя руками на себя, пока тот, наконец, не выскочил из скоб. Он толкнул дверь и вышел в коридор. Леар словно попал в заколдованное королевство из сказки, в которой злой маг погрузил всех в сон. Факелы на стенах казались застывшими, они давали свет, но Леар не видел привычного чада над языками пламени, не слышал треска. Стражники у стен стояли, не шевелясь, опираясь на свои мечи, словно старинные доспехи в оружейной зале.
   Он почти бежал по скользким каменным плитам, не замечая, что касается их босыми ногами, нет, не бежал, летел. Легкость, охватившая все тело, опьяняла сильнее, чем подогретое вино с травами, которым лечили от простуды. Все, что существовало для него сейчас - кинжал в руках, металл рукояти нагрелся в его ладонях и приятно согревал пальцы. Он не задумываясь сворачивал в нужные коридоры, спускался по лестницам, проходил через пустые залы. Страх, охвативший его в детской, все нарастал и нарастал, до тех самых пор, когда человек переходит грань, позволяющую бояться чего бы-то ни было, и сейчас ужас в его душе сменился холодной отрешенностью, уверенностью, что цель совсем близко, и когда сделает, что должен - страх исчезнет навсегда.
   Перед дверью в покои своей матери он остановился. Стражников поблизости не было, но он даже не удивился - все правильно, ведь он должен исполнить, стражники могли бы помешать, поэтому их и нет. В этот момент в душе мальчика не было места сомнению или неуверенности - только спокойная убежденность в правильности происходящего. Он потянул дверь на себя - та бесшумно открылась. На узкой лежанке у входа обычно спала горничная, но этой ночью ее там не было, Леар не знал, что герцог приказал отослать всю прислугу из покоев своей жены, но опять не удивился. Он прошел через гостиную, малый кабинет, музыкальный салон и увидел приоткрытую дверь в спальню. Проскользнул в щель, подошел к кровати.
   Именно в этот миг луна проглянула сквозь облака, и он ясно увидел безмятежное лицо своей матери. Ее рука, лежавшая на смуглой груди Иннуона, в лунном свете казалась отлитой из серебра. Леар судорожно сглотнул, не понимая, где он и что он тут делает посреди ночи, но чувствуя, что происходит что-то неправильное. Наступившая тишина пугала его, голос, такой привычный и уверенный, замолчал и все, что он слышал теперь - собственное дыхание.
   Элло появился внезапно, из темноты выкристаллизовался серебристый силуэт, облитый лунным светом. Он взял брата за руку:
   - Ну что же ты?
   Леар помотал головой - он не находил слов, а Элло улыбался такой привычной озорной улыбкой. Как всегда, когда подбивал брата на очередное безобразие. Брат вел его за собой, к изголовью кровати:
   - Ты знаешь, что нужно делать, - и голос Элло был голосом снов.
   Но Леар все равно не мог найти в себе силы, кинжал показался невыносимо тяжелым, руки застыли, как на сильном морозе, и он не мог пошевелиться. Элло помог ему, его рука подтолкнула руку брата, Леар закрыл глаза, зная, что Элло будет видеть за них двоих. Два быстрых движения, сталь кинжала почти без сопротивления разрезала плоть, и руки брата подтолкнули его к двери. "Ты молодец, Леар, ты вовсе не трусишка-малышка", - Элло рассмеялся, и смех его был для Леара приятнее любой музыки, он целую вечность не слышал, как смеется его брат. Она шли по коридорам, взявшись за руки, невидимые для оцепеневших в ночной дреме стражников, и Леар чувствовал себя как никогда счастливым.
   И наместница разделяла его счастье, так, словно это она нанесла удар, словно не герцог Суэрсен остался лежать на залитых кровью простынях, а герцог Нэй, словно ее держал за руку любимый брат, вторая половинка души. По губам Энриссы расплылась счастливая улыбка, но прекрасный сон уже закончился - она сидела на жестком деревянном стуле, хранитель придерживал ее голову, а Далара вливала в рот едкую настойку. По спине тек пот, сердце заходилось в стуке, чужая память неохотно покидала ее разум, отползала, уступая место здравой оценке. Энрисса с ужасом осознала, что там, во сне, оправдывала убийство, да еще и не просто убийство, а убийство родителей. Единственный грех, что нельзя отмолить, сколько не кайся. Уж на что она ненавидела своего отца, сначала всеми силами души, потом по привычке - устало, равнодушно, - но никогда, даже в мыслях она не посягала на его жизнь. Что же за чудовище спит в этом маленьком мальчике? Сладкоголосое, знающее сокровенное, толкающее под руку. Хранитель сложил пальцы в замок:
   - Ваше величество, мне страшно даже представить, что эльфийские сказки о возвращении Восьмого оказались истиной. Но все, что я увидел и услышал - свидетельствует.
   Энрисса снова посмотрела на Леара - мальчик как мальчик, челка на лбу, рот приоткрыт во сне, ресницы - любая девица обзавидуется, такие только у маленьких детей и бывают. А ведь если Хранитель прав - это и есть Проклятый. Не страшный демон со старых фресок, косматый и рогатый, а шестилетний ребенок, последний в древнем роду, герцог. Она сжала губы: чушь, посол Эрфин нагло лгал, эльфам нужно было уничтожить книгу, а Темный - извечное пугало. Она посмотрела на Далару, та кивнула, словно прочитав ее мысли:
   - Хранитель заблуждается, так же, как и мои сородичи. Они поверили старому предсказанию и убили второго мальчика. Думали, что тот, второй - Тварь, а этот - Звездный Провидец.
   Хранитель хмыкнул:
   - Если твои сородичи, Далара, и ошиблись, то только в выборе. Этот мальчик не может быть Звездным Провидцем!
   - Ваше величество, Леар - обыкновенный ребенок. Все, что вы видели - следствие разорванных уз Аэллин. - Она прошлась по комнате, остановилась у подоконника, провела пальцами по темному дереву, словно хотела проверить за нерадивой служанкой, осталась ли там пыль. - Связь можно рвать либо сразу после рождения, пока она не успела настроиться, либо в зрелом возрасте, когда близнецы уже научились осознавать себя как отдельные личности. Мальчику было всего пять лет - он вообще чудом выжил! Что случилось - не исправить, но если растить его здесь, в библиотеке, посвятив Аммерту и окружив книгами, он вырастет обычным человеком.
   - Как же, обычным! - Возмутился Хранитель.
   - Обычным для Аэллин.
   - Нет, Далара. Даже для Аэллин этот ребенок слишком необычный, кому как не тебе это знать! - Хранитель многозначительно посмотрел на свою "старинную подругу".
   Энрисса перехватила его взгляд - судя по всему, уважаемый Ралион намекнул наместнице, что ей стоит задать Даларе несколько вопросов. Она с вежливой, но не оставляющей путей к отступлению улыбкой обратилась к эльфийке:
   - Мне всегда казалось, что узы Аэллин - одна из немногих подлинных магических загадок, сохранившихся до наших дней.
   Далара задумчиво потерла переносицу, потом словно решилась:
   - Если вы поднимите семейные летописи, то обнаружите, что близнецы в роду Аэллин рождаются только последние триста лет, хотя легенда о северных близнецах намного старше. Триста лет назад я была очень молода, для эльфийки - непростительно молода, и я полюбила лорда Кэрвина, сына герцога Суэрсен. От этой связи родились дети, два мальчика-близнеца. Мы не могли остаться вместе - ни моя семья, ни его никогда бы не допустили подобного союза. Я ведь солнечной крови, - с горечью продолжала Далара. - Его родители согласились сохранить все в тайне, выдать моих близнецов за детей от законного брака, но я должна была никогда больше не встречаться с их сыном. Чтобы даже памяти обо мне не осталось. Мой любимый согласился забыть меня, уверял, что это нужно для детей, для их блага И я... я вспомнила про легенду, о которой мне рассказывал Кэрвин, и закляла детей. Я хотела, чтобы они никогда не изведали одиночества и предательства, чтобы они всегда были вместе. Так появились узы Аэллин, передающиеся из поколения в поколение. Этот мальчик - последний из моих потомков, в нем несколько капель моей крови, но это моя родная кровь. И я не могу позволить, чтобы его принесли в жертву перетрусившим магам! Ваше величество, прошу вас, пощадите мальчика. Он не виноват в случившемся.
   Энрисса внимательно слушала: трогательная романтическая история, впору написать любовный роман на триста страниц, с прологом и эпилогом. Впечатлительные девицы обрыдаются! Но она и в юности не увлекалась сладостной отравой для молодых сердец. Далара, похоже, говорила правду - в роду Аэллин могла быть эльфийская кровь. Но при этом - она лгала, Энрисса кожей чувствовала ложь. Женщина, которая любила, женщина, потерявшая детей и пережившая предательство, не будет вот так спокойно говорить о прошлом, словно пересказывая старинную легенду. Голос может быть спокоен, на лице - равнодушие, но глаза выдадут. А у рыжеволосой во взгляде читалось только напряжение: поверит или нет? И пусть не говорят, что у эльфов все по-другому. Кто способен любить, способен и переживать боль.
   Далара лжет, Хранитель уверен в своих словах, но мальчик... только маленький мальчик, пускай из-за него и погибло столько людей. И если он Восьмой или Тварь - сколько еще погибнет... Какой великолепный способ отомстить Дейкар! Она негромко рассмеялась: вот уж воистину, после меня - хоть конец времен. Наместница поднялась, отодвинула стул, подошла вплотную к кровати, посмотрела на мальчика. Леар по-прежнему спал, наместница вгляделась в его лицо, улыбнулась, заметив чернильное пятно под носом - и впрямь книжник растет, вот, пальцы тоже в чернилах.
   Великие боги, как же она устала постоянно выбирать! И что ни выбор - так судьбы мира в ее руках! Решайте, ваше величество, только вы можете спасти, только вы можете выбрать, только вы знаете, как надо! Но она устала знать. Рука сама собой тянулась погладить мальчика по мягким черным волосам. Хранитель и Далара напряженно следили за ней, не смея прервать раздумья наместницы. Каждый надеялся, что Энрисса примет его сторону. К Ареду и Ареда, и Тварь, пусть мир сам позаботится о себе! Она не станет убивать ребенка, будь он хоть эльф, хоть Аэллин, хоть сам Проклятый во плоти. Пусть растет при библиотеке, если окажется, что вокруг мальчишки слишком много странностей - убрать его всегда успеется. Даже темные боги не вырастают за один день.
   - Мне кажется, уважаемый Хранитель, что Даларе, раз ее магия породила эти узы, виднее, что такое этот ребенок. Кроме того, только что из-за этого мальчика уже случился один мятеж, и я не желаю подавлять второй. Леар Аэллин станет вашим учеником, и будьте так любезны относиться к нему как к осиротевшему ребенку, а не воплощенному злу. То, что он сделал - чудовищно, но он не в ответе за чужую магию, и уж тем более не должен знать, что против воли стал отцеубийцей, раз уж боги, в милосердии своем, позволили ему об этом забыть. Пусть растет под вашим присмотром. Через год я выслушаю вас еще раз, если вы все еще будете настаивать на своем - я подумаю.

LVII

   - А тебе говорю, госпожа его к себе и близко не пускает! - Убежденно заявила горничная герцогини своей младшей сестре, три дня назад нанявшейся служить во дворец.
   - Ну как же так, она ведь ему жена, вон, сыну третий год, а ты говоришь - не пускает.
   Вторая бутылка опустела наполовину, первая давно стояла под столом. Короткая ночь после долгого дня - летний праздник, все празднуют на берегу, из окон видны костры, доносится музыка, а им приходится сидеть под крышей, ждать, пока герцогиня Ивенна заснет. А она по ночам и не спит почти, уже под утро ложится, отгорят сегодня костры без сестер, других девушек целовать-обнимать будут. Ну как тут с горя не выпить?
   - А что сын? Ты на него посмотри! Волосы - что золотая монета, и глаза синие! А этот Пасуаш - кареглазый, и волосы у него - как орех цветом! И то он их красит!..
   - Не может быть!
   - Красит, ореховой настойкой красит! Мне его слуга рассказывал. Ох и герцога нам наместница назначила... То ли дело, прежний, - старшая сестра мечтательно улыбнулась, пальцы привычно ухватили золотую подвеску - маленький краб, обхвативший клешнями серебристую жемчужинку, памятный подарок. - Уж поверь мне, не ради золотого по утру к нему вечером приходили!
   Девушки успели опьянеть, а то бы не посмели нового герцога ругать, а уж тем паче - вспоминать старого. Этот, новый, привык во дворце королевском наушничать, так и здесь такие же порядки завел, все про всех знает, во все нос сует... Младшая сестра недоверчиво посмотрела на старшую:
   - Так что же это получается?
   - А вот то и получается. Герцогиня-то - черноволосая. А маленький лорд - сама видела. Вот оно самое и получается.
   - А почему все молчат?
   - Потому и молчат! Старших-то мальчиков отправили невесть куда, на край света, чтобы, значит, не наследовали, спасибо хоть, не убили. А этот - вроде как бы Пасуаша сын, по срокам и так и этак быть может.
   - А он что, тоже не знает?
   - А где ты мужика видела, что до девяти считать умеет? Если не назавтра после свадьбы рожаешь - отбрехаешься.
   Младшая из девушек вылила в кружку остаток вина:
   - А хорошо ведь, что не его сын. Мне этот герцог не нравится, толстый, как зажмет - не вырвешься. И пахнет от него "благовониями". Уж не знаю, что там за благо, а воняяяет...
   Старшая сочувственно кивнула - нравится, не нравится, а куда ты, красавица, денешься. С герцогом спорить не будешь, ляжешь и ножки раздвинешь, а что противный - так глаза закрывай. Три дня всего сестра во дворце, а уже успела попасться! Да, плохие времена пришли, раньше все не так было. За прежним хозяином служанки сами бегали, а от этого - убегают.
   - Да, хорошо. Вырастет - все по-старому будет, - и она потянулась за третьей бутылкой.

***

   Загорелая женщина в зеленом платье шла босиком по самой кромке воды и вела за руку золотоволосого малыша. Чайки назойливо кружили над их головами, орали чуть ли не в уши, выпрашивали еду, но мальчик уже скормил им припасенный кусок хлеба, и теперь только показывал пустую ладошку, но глупые птицы не понимали, продолжали кричать. Ивенна присела на покрытый соляными разводами камень, наполовину скрытый водой, и отпустила сына побегать по воде. Даже в мыслях она называла его сыном, превращая поражение в победу. Мальчик забежал слишком далеко, вода дошла ему до пояса, и Ивенна забеспокоилась - но малыш остановился; взрослым моряцким жестом он поднес ладонь к глазам, заслонившись от солнца, и радостно закричал:
   - Мама, мама! Смотри, кораблики!
   В гавань входили три каравеллы. Желтые флаги Навио переплетались на ветру с черно-зелеными вымпелами рода Эльотоно. Корабли вернулись домой.
  
  
  
  
  
  
   182
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"