Цубер смотрел на сидящего напротив него тщедушного парнишку, которому легко было дать, как тринадцать, так и семнадцать лет, все-таки четвертый год войны, хроническое недоедание, невнимание родителей; стоп, его здесь занесло, какое к черту невнимание родителей, отец сгинул в недобром 41-ом, мать, у которой помимо этого 'героя' еще трое на шее, с утра до вечера на работе за скудный паек, а дома хоть шаром покати...
Парнишка был одет в грязный армейский ватник, какие-то бесформенные штаны, на ногах - давно потерявшие вид чиненные перечиненные ботинки, руки в цыпках, тонкая грязная шея торчала из широкого ворота ватника, голова острижена под 'ноль', а под бегающими по сторонами глазами два роскошных бланша.
Их парнишка получил при задержании. Хорошо хоть ребра не пересчитали и зубы не повыбивали. Хотя какое это имело значение, когда его жизнь висела на волоске.
Цубер, как всегда, цвета не различал, для него но прежней памятью помнил, что синяки сначала бывают густо лилового цвета, потом начнут цвести, пожелтеют, но наступит ли для этого парнишки потом? Риторический вопрос, и он, зверея от того, что знал все наперед, решал для себя трудный вопрос, как поступить, чтобы не быть обвиненным во всех смертных грехах, от разгильдяйства до связи с иностранной разведкой. Есть еще секретные обстоятельства, из-за которых Цубер очутился в этой дыре. Вряд ли следствие будет что-либо выяснять, простая формальность, военный трибунал, скорый приговор без обжалования, и комендантский взвод с командой 'пли'! Поэтому надо беспокоиться не о парнишке, а о себе.
Парнишка беспокойно шмыгал носом, трогал свои огромные расквашенные губы, при задержании постарались, вертелся на табуретке. С чего же начнем разговор?
- Расскажи, Егорушка-дурачок, что ты забыл на том перегоне?
Парнишка вскинулся и с отчаянием, как будто в омут с ледяной водой кинулся:
- Хотел под откос отправить этот проклятый поезд.
Этого ответа Цубер и боялся, сотрудник НКВД с еврейской фамилией, которую все время забывал, и тот каждый раз вежливо напоминал, так и в протокол запишет, а ему оно надо, - под носом проморгал, просрал, какой еще унизительный для себя глагол придумать, - 'Молодую Гвардию' наоборот. Только откуда он мог знать о Молодой Гвардии, действовавшей в еще захваченном немцами Краснодоне? Вся страна не знает, а он знает? Цубер потер левый висок, стрельнувший сильной болью. Так всегда, стоило задуматься о природе своих знаний, как возникала сильная боль в левом виске, словно предупреждение: знаешь, радуйся и не задавай глупых вопросов. Он как-то слишком задумался, и его в буквальном смысле скрутила сильная боль. Цубер внял предостережению, и теперь молча изумлялся, но позволял себе такие невинные вопросы в надежде, что когда-нибудь поймет причину своих знаний.
Теперь надо разобраться с этим сержантом НКВД. К сожалению, сержант ему не подчинялся, а поэтому нельзя приказать, как надо дело 'шить'. У него свои амбиции, как же, задержанный сознался, что хотел совершить диверсию на стратегически важном объекте - железной дороге, хоть и одноколейке, а он его расколол и выяснил, что в городе действует подпольная ячейка иностранной державы, неважно какой, потом придумаем, нацеленная на совершении диверсий с целью подрыва мощи Красной Армии. Хотя состав с рудой был предназначен не для наших мартеновских печей, а прямым ходом должен был уйти к врагу, с которым сейчас действует перемирие.
Можно попытаться надавить на сержанта с еврейской фамилией, а он рапорт напишет, но рапорт можно заволокитить с отправкой, чтобы тот потерял актуальность, а если у него есть свои каналы связи, дальше думать не хотелось, так и от паранойи можно свихнуться. Лучший вариант, как говорил покойный друг советских детей с неистребимым кавказским акцентом, нет человека и нет проблемы. Лучший вариант решения возникшей проблемы, надо найти исполнителя, не самому же руки марать. Стоп, не о том он думает. Надо искать изящный выход из сложившегося положения.
- Егорушка, объясни, зачем поезд надо было на перегоне под откос пускать? - как можно более мягко и почти ласково спросил Цубер и взмолился про себя, Егорушка, пожалей свою мать и младшеньких, скажи любую чушь, только не правду.
Однако Егорушка его не услышал, и своим ответом бесповоротно зачислил себя в число покойников:
- Чтобы проклятым немцам руда не досталась.
Эх, ежкин кот, как завернул, - Ведь известно мерзавцу, что с Гейрманием (почему-то здесь так говорят, добавляя в первый слог букву 'й', и получалась 'Гейрмания'), сейчас перемирие, слышишь, перемирие, товарищ Берия (черт, ведь был же Сталин, н хорошо помнил, но тут был да сплыл) что сказал? Надо уметь принимать нестандартные решения. Перестать напрасно лить кровь бойцов Красной Армии. Это перемирие, перефразируя великого вождя и учителя товарища Ленина, является вынужденным отступлением от священной борьбы с немецким фашизмом. Это вынужденный шаг назад, чтобы потом сделать два шага вперед... (Цубер потер внезапно стрельнувшей болью левый висок, что он несет, какую чушь, ведь это полная ахинея, но идеологически выдержанная, из передовиц 'Правды', которая никогда не ошибается, как гениальный товарищ Берия, подхватившего знамя борьбы из рук безвременно умершего товарища Сталина).
- Немцы моего отца убили, - продолжил Егорушка, и Цубер перебил, - неправда, по сведениям, пропал без вести.
Парнишка рукой махнул:
- Это вы мамке говорите, она верит, ей так легче, и моим младшим. А я знаю, знаю, что убили, он бы обязательно вернулся или весточку подал. - Егор замолк и совершенно бесцветным голосом продолжил. - Как я их ненавижу, а вы с ними нянчитесь, чуть не под ручку по городу ходите. Я эту длинноногую цаплю зубами бы загрыз, но не вышел ростом.
Парнишка неожиданно расплакался и стал растирать слезы по грязным щекам.
Лучше бы тебя, Егорушка на перегоне убили или бы под вагон попал, отстраненно подумал Цубер. Всем бы было легче. В отчете написали, что поезд потерпел крушение по технической неисправности рельсового пути, и это было бы правдой, поскольку изношенность железной дороги была запредельной. Поезд сошел с рельс, и под него случайно попал городской житель Егорушка, невесть как оказавшийся здесь в момент аварии. Но при живом Егорушке вырисовывается иностранная диверсионная ячейка. Цубер не сомневался, что именно в эту сторону будет расследовать дело сержант НКВД с еврейской фамилией. Опять ее не помню его фамилию, рассердился на себя Цубер, а поскольку Егорушка будет твердить, что сам замыслил пустить эшелон под откос, сержант превратит его в воющий кусок мяса. Тот все расскажет, даже чего не было, и утянет за собой виновных и невиновных, в первую очередь свою мать, что знала, но не сообщила о преступных замыслах сына, не предотвратила, так сказать. Вслед за сыном ей обеспечен расстрельный приговор, а трое малолетних на шее попадут в детдом, где то же сгинут. Стоп. В его рассуждениях появилось рациональное зерно - техническая неисправность рельсового пути. Вот на этом и надо будет построить отчет о происшествии!
- Эй, - позвал он железнодорожника. В дверь просунулся вислоусый дядька в черной железнодорожной шинели.
- Скажи, вагоны могли сойти с рельс из-за того, что ж.д.путь старый и изношенный?
Дядька помолчал, сдвинул шапку на затылок и спросил:
- Вообще-то да, там все старое, держалось на честном слове, еще при царизме проклятом было все сделано.
- Мне нужен от вас акт или как там у вас правильно этот документ называется, в котором вы должны обязательно указать, что вагоны сошли с рельс по причине изношенности железнодорожного полотна. Обязательно хорошо распишите с технической стороны, чтобы никто не подкопался. В состав комиссии включите нашего сотрудника, - Цубер указал на сержанта, чтобы тот даже в мыслях потом не вздумал выкидывать фортелей с рапортами и потом, в случае необходимости, не смог бы отказаться от своей подписи.
Дядька кивнул головой:
- Понял, напишем, специалисты у нас хорошие.
- Сколько дней нужно на восстановление пути? - поинтересовался Цубер.
Дядька задумался, а потом неуверенно произнес:
- Не меньше недели.
Он картинно схватился за голову:
- Вы же без ножа зарежете, путь должен быть восстановлен максимум за два дня.
Железнодорожник заныл:
-У нас же нет столько работников, да и с техникой очень сложно. Не меньше недели!
Цубер отрицательно покачал головой:
- Два дня, не больше. Я вам пришлю столько заключенных, сколько нужно, и они заменят необходимые механизмы.
- Если завтра дадите, тогда может и управимся, - задумчиво протянул железнодорожник.
- Вот и договорились.
Железнодорожник закрыл дверь, а Цубер спросил:
- Товарищ сержант, вы все слышали? - спросил он в лоб, и загадал, если этот с еврейской фамилией не согласится, тогда придется самому его отработать. Трупы его давно не смущали. Егорушку тоже надо будет убирать. Кстати, надо сказать Гельмуту, чтобы лишний раз по городу не светился, а то найдется еще один народный мститель, и потом придется объяснять, почему не обеспечил его безопасность. Только кем его охранять, штатов ему не положено, приходится набирать инвалидную команду, из выздоравливающих ранбольных, благо, здесь есть госпиталь. Теперь надо правильно замотивировать сержанта:
- Вы знаете, на чем держится наше перемирие? На поставках руды, в том числе и нашей. Теперь представьте, у нас появляются диверсанты, которые подрывают эшелоны, и руда не попадает в Гейрманию. Тем самым вы даете повод для наших любимых врагов сорвать перемирие. Вы думаете, нас за это погладят по головке и представят к наградам? Прежде всего нас спросят, что мы делали, а мы, выходит, вместо того, чтобы ловить иностранных диверсантов, водку жрали и девок щупали? Начальство с нас не слезет, и нам потом фронт покажется тихим райским уголком. Поэтому давайте мне все материалы по Егорушке.
Сержант с еврейской фамилией, которую все время забывал Цубер, помедлил, а потом протянул папку Цуберу:
- Я все равно доложу об этом факте своему начальству, поскольку считаю, что в городе действует иностранная диверсионная группа.
Вот же упертый баран, подумал Цубер. - Ничем его пронять.
Они разговаривали в присутствии Егорушки, ничуть не стесняясь его, для них он уже был мертв, а то, что он дышал, вытирал слезы, ничего не меняло. Он был уже списан, а их перепалка ему уже ничем не могла помочь.
Цубер вздохнул:
- Глупостями не занимайтесь. Диверсанты подложили бы мину и подорвали рельсы вместе с эшелоном, а этот идиот просто раскрутил рельсовые крепления. Вы же его в сумке и инструмент нашли.
- Это говорит о наличии сообщников и координаторе - иностранном диверсанте, - не сдавался сержант. - У него не было взрывчатки, поэтому поступили таким способом.
- Вы бы внимательно осмотрели инструменты, они же старые, изношенные. Кстати, вы когда-нибудь видели в нашей глухомани живьем иностранных шпионов?
- Нет, - признался сержант, - но нас ориентировали...
- Знаю, сам выезжал, - перебил Цубер. - Кроме пары-тройки дезертиров никого не нашли. Никаких следов! Диверсанты, если и были, нацелены на крупные города и основные железнодорожные пути. Вы же прекрасно знаете, что у нас - тупик. До революции намечали провести ж.д.пути до этого города, но потом дорогу провели в двух километрах отсюда. От рудников до революции построили однопутку. После революции из-за отсутствия топлива до торфяников построили еще однопутку. Строили ее почти в таких же условиях, как описал Островский в своей 'Как закалялась сталь', и сейчас по этим одноколейкам вывозим руду.
- Я читал Островского, - кивнул головой следователь. - Особенно меня тронули его мысли о том, что жизнь надо прожить так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы.
- Мне тоже нравятся эти мысли Островского, - согласился Цубер. - Давайте прекратим нашу ненужную дискуссию, я приказываю вам подписать акт о расследовании схода эшелона с рудой в связи с изношенностью ж.д.путей, а уж с вашим начальством я сумею найти общий язык.
Сержант сокрушенно кивнул головой и протянул ему папку с материалами по Егорушке.
- Не расстраивайтесь, - решил подсластить пилюлю Цубер. - Будут у вас еще иностранные диверсанты, еще вам надоест. Будут и награды.
- Вашими бы устами мед пить, - вымученно улыбнулся сержант.
Цубер кивнул головой и крикнул:
- Саакян!
В дверь просунулась голова хитромудрого старшины.
- Забирай это чучело, - скомандовал Цубер, и вышел на улицу.
Саакян вывел Егорушку на крыльцо. У него зуб на зуб не попадал:
- Что вы со мной сделаете?
- Крепись, Егорушка и будь мужчиной. Сумел раскрутить путь, сумей и ответить, - жестко сказал Цубер. - Давай, Саакян, исполни его.
Егорушка все понял и заплакал.
- Не боись, малец, это не больно, - напутствовал его Саакян.
Цубер пошел к машине, а сзади сухо треснул револьверный выстрел. Когда же Цубер завел машину, рядом с ним уселся Саакян. Его лицо было каменным. Цубер поехал в город. Дорога была разбитой, колеи глубокими, и виллис рыскал из стороны в сторону. Приходилось крепко держать руль в руках, чтобы виллис не занесло, и они не перевернулись. Дорога до города сначала шла рядом с однопуткой, с которой свалились вагоны с рудой, и возле них копошились железнодорожники, потом дорога свернула направо и через редкую рощу они выскочили к окраинам города. Окраины провинциальных городов здесь были похожи друг на друга, какие-то хибары, заборы, потом длинные унылые бараки, в одной из которых жила семья Егорушки, и мать еще в счастливом неведении о его судьбе. Потом пошли одноэтажные дома, и они плавно выехали на главную улицу города, которая просто и незатейливо называлась улицей имени В.И.Ленина. Здесь, ближе к центру города, стали попадаться богатые трехэтажные кирпичные особняки. В одном из них квартировал Цуберб. Именно квартировал, поскольку приходил только переночевать и переодеться, поскольку все время проводил на работе. Комната так и не приобрела жилой вид, впрочем, Цубер и не пытался завести в ней мелкобуржуазный уют. Кто провел свою юность в казарме, не видит смысла ничего менять, и его комната напоминала казарму, и этим все сказано. В ней находилась узкая койка, заправленная с армейской тщательностью, голый стол, на котором словно по линейке выстроились в ряд ложка, нож, чашка, две тарелки. Возле стола два облезлых венских стула. Два окна без занавесок, шкаф, где висела солдатская шинель, фуражка, пилотки, пара кирзовых сапог, стопка белья и запасная гимнастерка с двумя парами шаровар. Была еще книжная полка с обязательным Кратким курсом ВКП(б), сборником статей В.И.Ленина, а также художественными книгами: Новиков - Прибой, Цусима, Л.Андерсон, По земным лугам, Ремарк, Im Westen nichts Neues, Олдингтон, Death of a Hero, Алешин, Asian odyssey. Три последние книги были в подлинниках.
Сегодня, как и всегда, Цубер попадет сюда поздно ночью. Голодный, с тянущими болями в желудке. Чтобы желудок ночью не мучил, и он не просыпался от боли, махнет стопку водки, привычно поморщится и завалится спать. Он давно привык, что в комнате стылый воздух, поскольку некогда было протапливать печку. Просыпаясь утром, жевал корочку хлеба, кипятил на керосинке чайник, заваривал крепкий чай, и на работу, до вечера. Когда боли в желудке становились нестерпимыми, старался попасть в офицерскую столовую, где хлебал чуть теплую баланду и опять на работу.
Сегодня Цубер точно оставался без обеда, поскольку у него было три очень важных задачи:
1. организовать посылку заключенных на ж.д.дорогу.
2. позвонить Гельмуту и сообщить о крушении эшелона и что работы займут не более двух дней, т.е. отставание от графика поставок будет минимальным.
3. страна должна знать своих героев.
Первый пункт не вызывал у него внутренних противоречий, зека какая разница где работать, а чтобы их замотивировать, добьется от лагерного начальства усиленного пайка для тех, кого пошлют на подъем вагонов и исправления ж.д.дороги.
Зато по второму пункту его чувства были в глубоком раздрае. Он явственно ощущал внутреннее противоречие. Какое перемирие с фашистами на всех фронтах? Не было такого, их били и гнали на запад и в отношениях с ними принимали только одну форму: полная и безоговорочная капитуляция. Насколько он знал (опять, откуда он знал), Советские войска уже вошли в Чехословакию, Югославию, готовились освобождать Прибалтику, а здесь? Перефразируя Ремарка, можно сказать: im Osten nichts neues. Мало того, стороны застыли в позиционной фазе войны по берегам Волги и Дона, заключив перемирие, но к нему еще и секретное торговое соглашение, по условиям которого в строго засекреченных местах на сторону фашистов перегонялись эшелоны с рудой.
Англичане сумели установить морскую блокаду, и топили без разбора любые суда, следующие из Швеции в Гейрманию с рудой. Поэтому Гейрмании жизненно важна руда. Танки и самолеты надо же из чего делать. Поэтому и находился в Горске немецкий наблюдатель Гельмут. Остзейский барон, чьи предки ревностно служили Российской империи, а их последний отпрыск ревностно служит фашистской Гейрмании. Цубер с удовольствием бы перерезал ему горло, но пoblesse oblige, поэтому улыбаемся, общаемся, пьем водку. Согласно последним секретным циркулярам по его части врага надо любить, холить и пытаться завербовать. Он не сомневался, что точно такое же задание имеется у остзейского барона. Поэтому каждая их встреча состоит из фальшивых улыбок и рассматривание друг друга словно в прорезь прицела, - кто первым не выдержит, того и валим. Каждый из них выкатил пробный шар и с бесконечным терпением ожидал, когда же противоположная сторона подаст знак о согласии. После каждый встречи он писал рапорт, и не сомневался, что его коллега тоже отписывается. Начальство хмурило брови и торопило, но ему было некуда торопиться. Он почему-то знал, что война должна закончиться в мае 45 года. Почему знал? Он и сам не мог объяснить. Просто знал, как знал таблицу умножения, как то, что Земля вращается вокруг Солнца. Немцы не победят, а проиграют, несмотря на все свои потуги. На этом закончим со вторым пунктом.
Самым приятным был третий пункт. Страна должна знать своих героев. Чем он хуже Кривицкого, восславившего подвиг 28 панфиловцев? Только тем, что Кривицкий напечатал статью в центральной газете, а он - сотрудник НКВД в очень засекреченном месте? Глупости, наши враги хорошо знают, что Гельмут находится в Горске, а, следовательно, и он, но у нас привычная шпиономания и желание все засекретить. Однако его секретная работа не помешает ему прославить подвиг местного подростка Егорушки, который ценой своей жизни пытался предотвратить крушение воинского эшелона, и при этом погиб. Честь и хвала герою! Пионеры и комсомольцы! Берите пример с Егорушки! Пусть на местном уровне парнишка получит свою толику славы. Для этого он посетит райком партии и подвигнет их составить политдонесение и потребовать, чтобы о подвиге героя написали очерк. Хотя бы в местной газете. Надо - он добьется подписания представления о награждении героя-комсомольца правительственной наградой. У Горска еще нет своих героев, и Егорушка станет первым, кто прославит этот город.
Цубер по третьему пункту не чувствовал себя подлецом, приказавшего казнить невинного младенца. Подлец действует только в собственных интересах. Он действовал в интересах государства, чью форму носил, хотя и прекрасно знал, что благими намерениями вымощена дорога в ад. Впрочем, он не сомневался, что в случае необходимости его командиры также поступят и в отношении него, не испытывая при этом никаких нравственных страданий. Интересы страны, сражающейся с врагом, превыше всего!
Поэтому будем выполнять план строго по пунктам. В этом отношении ему нравились немцы, что, приняв план, действовали педантично, с точностью часового механизма выполняя один за другим его пункты.
Цубер заехал в управление НКВД, где сел на телефон и обзвонил ближайшие лагеря и дал команду направить завтра на поврежденный участок однопутки зэков, и как можно больше. Лишними никто не будет, пусть работают, а железнодорожники пусть пользуются нежданно привалившим счастьем и используют дармовую рабочую силу для исправления ж.д.пути.
Начальники лагерей поупирались, им надо давать план, но в данном случае исправная жд.дорога значила гораздо больше.
Следом - звонок Гельмуту. Даже еще не позвонив, Цубер зримо представлял себе, как это будет выглядеть:
- Алло, это Иван? (под этим псевдонимом проходил Гельмут).
- Слушаю тебя, Николай (это был его псевдоним).
- Ваня, неожиданно появились небольшие проблемы, надо встретиться и их обсудить.
- Хорошо, жду тебя вечером после работы.
Надо покупать бутылку водки, на нее Цубер тратил личные деньги, не трогая денег, выделенных на агентурную работу, собирать нехитрую закуску, идти на поклон к врагу и убедительно врать об изношенности однопутки, приведшей к крушению состава. Данная беседа должна была состояться на квартире, где проживал Гельмут, то бишь Иван Сидоров.
Третий пункт был совсем легкий. В райкоме партии будут рады, вот и герой нарисовался в их городе. Он знал первого секретаря райкома партии Тимофея Мефодьевича, тот не упустит такого случая и сделает все в лучшем виде, ни минуты не сомневаясь в правдивости истории Егорушки. Порукой тому - сотрудник славных органов НКВД по фамилии Цубербиллер.
Поэтому, выполнив по порядку второй и третий пункт своего плана, Цубер решил заняться собственным здоровьем.
В последнее время его стали мучить боли в животе, изжога, накатывались головные боли, а сердце подчас было готово выскочить из грудной клетки. На днях его мучило постоянное желание вырвать, хотя он ничего практически не ел.
Цубер знал одно средство от лечения всех болезней - водка. Пил он понемногу, боли в желудке на время как будто затихали, но потом возвращались и еще сильнее продолжали его мучить. Он долго не хотел идти к врачам, железной рукой заставлял себя не обращать внимания, но...
Поэтому он решил поехать в военный госпиталь, расположенный в городе, и отпустил Саакяна.
Цубер немного знал госпитальное начальство, а поэтому его сразу провели к доктору. Доктором оказался классический персонаж, описанный в русской литературе: пожилой небольшого росточка мужчина. Ему еще полагалась, чтобы закончить образ, седая бородка клинышком, но доктор брил щеки, т.к. под белым халатом была военная форма.
У доктора при виде его формы дернулся раз-другой правый уголок рта, а сам выглядел немного взволнованным, но потом доктор взял себя в руки. Непроизвольные сокращения мимических мышц лица доктора позволило Цуберу моментально сделать заключение, что тесное общение с органами НКВД для доктора не в новинку и явно не доставило ему приятных воспоминаний. Цубер сделал для себя заметку, что надо покопаться в прошлом доктора, авось, когда-нибудь и пригодится. Между тем доктор взял в себя в руки и начал производить привычные манипуляции: осмотрел, ощупал, задал сопутствующие вопросы и, побарабанив короткими пальцами по столу, заметил:
- Странно, как-то не вяжется ваша болезнь со славным представителем наших карающих органов. Мне всегда казалось, что вы - люди из стали с железными нервами, а поэтому болезням не подвластны.
Цубер с удивлением посмотрел на доктора, если бы не его почтительный тон, можно было подумать, что доктор так изощренно шутит не только над ним, но и над всеми сотрудниками 'славных органов'. Впрочем, доктор может и шутил, только понять его тонкий юмор мог только он, постоянно чувствовавший свою нездешность, другие бы сотрудники бы надулись бы как гуси от своей важности и значительности.
- Доктор, - мягко сказал Цубер, - давайте отставим в сторону мою принадлежность, как вы выразились, к славным органам. Я прошу видеть во мне просто человека. Человека, имеющего проблемы со здоровьем. Человека, пришедшего к вам за помощью.
- Я так понимаю, что могу за вами продолжить вашу логическую цепочку, - подхватил доктор. - Человека, желающего вылечиться.
- Да, вы правильно поняли, меня, доктор, - подтвердил Цубер. - И ничего не бойтесь, помните, я просто больной, нуждающийся в помощи. Все остальное - это пыль. ('стереть в лагерную пыль', тут же привычно выдала память, но Цубер побоялся задуматься, откуда знал эту фразу почтенного Лаврентия Павловича, нынешнего руководителя СССР, чтобы не ощутить привычную боль в левом виске).
- Что ж, доктор пожевал губами. - Пыль можно стереть чистой тряпкой, а всякую болезнь, если она не запущена, можно вылечить. Могу только пожелать вам многих лет и чтобы вас миновала вражеская пуля. Все остальное - от лукавого. Знаете, долгая врачебная практика привела к мысли, что без болезней нет человека, если у него ничего не болит...
- Тогда, - нетерпеливо продолжил Цубер, - он давно помер.
- Вот славненько, - доктор достал из кармана халата коробку папирос, наслаждением понюхал папиросу и опять спрятал коробку.
- Хочется курить, спасу нету, - пожаловался доктор, - а нельзя, запретили, вот и нюхаю табак и представляю, как это здорово, - размять в пальцах папиросу, закурить, вдохнуть ароматный дым, полный никотина - и обратно прячу папиросы.
- У вас железная воля, доктор, - решил польстить ему Цубер.
- Бросьте, уважаемый, не воля, а необходимость. Давайте вернемся к нашим баранам. Клиническая картина вашей болезни мне ясна. У вас - нервный гастрит и мучает вас давно. Скажите, обращались к врачам за помощью и чем лечились?
- Нет, вы первый, а лечился традиционно, водкой.
- Хм, другого ответа я не ожидал. Скажите, а водку с перцем или в виде настоек на травах не пробовали?
- Нет, только чистый продукт без всяких добавок.
- Могу вас обрадовать. С этого дня вы должны забыть о водке.
- Доктор, вы покушаетесь на святое. Как же без наркомовских сто грамм? Ведь без водки на войне не выжить. Иначе можно с ума сойти. Водка для бойца самая верная подруга и в горе и в радости, - заметил Цубер.
- Ага, шутки шутить изволите. Этак и до алкоголизма недалеко. Прямо скажу - пока не вылечитесь, - можете забыть. По поводу вашей болячки можно сказать, что с ней, как с нелюбимой женой, можно прожить всю жизнь, мучиться, но смириться, деваться некуда.
- Как это некуда? - опять встрял Цубер. - Можно развестись.
Доктор рассмеялся:
- Позабавили вы меня. К сожалению, с болезнью, как со сварливою женой, не разведешься. Пожалуйста, больше не перебивайте меня. Худший вариант развития вашей болезни - язва. Могу успокоить, язва - это пока предполагаемый вариант. Я не буду нагонять на вас страха. Лучше поговорим о лечении вашего гастрита. Я вам дам необходимые лекарства, но дело не в них, а в вашем образе жизни и в питании. По поводу водки я уже сказал, и еще надо отказаться от курения, если имеете такую пагубную привычку.
- Глядя на вас, я уже давно отказался, лет этак десять назад
Доктор рассмеялся:
- Вот и прекрасно. Повторю, самое главное для вас - это режим. Вовремя покушать, вовремя лечь спать, восемь часов сна, и никаких стрессов. Иначе все лечение будет насмарку.
- Доктор, может, вы меня в санаторий определите до конца войны? Там, я уверен, будет соблюдаться режим отдыха и сна, и своевременное питание. Здесь - увы - ничего не получится.
- Была бы моя воля, я бы всех военных отправил в санаторий, - с грустью заметил доктор. - Но я всего лишь рядовой врач в госпитале, и меня никто не послушает. Поэтому будем лечить исходя из наших возможностей.
- Вот и прекрасно, давайте мне лекарства, и я пойду, - Цубер приподнялся со стула, но, повинуясь властному жесту доктора, опять опустился на стул:
- Простите, забыл у вас спросить. Вы - женаты?
- Какое это имеет отношение к моей болячке, - недоуменно поднял глаза на врача Цубер. - Чем жена могла бы помочь в лечении болезни?
- Не скажите, не скажите, - ответствовал доктор. - Но вы не ответили, женаты ли вы?
Цубер задумался. Однако и простенький вопрос задал доктор! В самом деле, в документах, которых он у себя обнаружил, ничего не было на этот счет. Были: удостоверение личности коричневого цвета (с 1944 г. удостоверения сотрудников НКВД были коричневого и светло-коричневого цвета), награды и документы к ним, предписание на поездку сюда, денежный, продовольственный и вещевой аттестаты. Нигде в документах не было записан, что он женат, но это не значило, что он не женат. Но доктор не должен знать о его проблемах, этак в лучшем случае до психушки, а с учетом его службы психушкой не отделаться, вежливые и участливые дуболомы будут чугунными кулаками выбивать из него, кто он такой на самом деле, на какую разведку работает и с каким заданием прибыл сюда. Их не устроит его ответ, что он ничего не знает и не понимает, как тут очутился. Доктору надо дать простой ответ - он не женат! И точка.
- Нет, я не женат.
- Жаль, жаль. Жена бы внесла организующее начало в проблему вашего лечения, - заметил доктор.
- Но как, - удивился Цубер. - Бегала бы за мной с ложкой и насильно кормила и напоминала, что мне пора ложиться спать? Это сегодня я здесь, а завтра меня могут послать на фронт.
- Вот пока вас не послали, она бы за вами следила и кормила, когда бы вы приходили со службы.
- Увы, - развел руками Цубер. - Увы.
- Хоть это и прозвучит цинично, - заметил доктор, - но город переполнен беженками, которые бы не только с удовольствием, но и с радостью согласились поухаживать за вами. Такой видный мужчина-командир, в тылу, да еще и с приличными аттестатами. Еще и наверное, с жилплощадью.
- Вы так плохо думаете о советских женщинах, верных подругах советских воинов, что мне, право, жаль вас, - покачал головой Цубер. - Помните, как в песне: 'Если ранили друга - сумеет подруга врагам отомстить за него!' (песенка Дженни из к/ф "Остров сокровищ").
- Я как раз о них хорошо думаю, только тяжелая жизнь заставляет поступаться многими принципами, - развел руками доктор. - Впрочем, ваше дело, я вам предложил, принимать решение вам. Тогда бы вы, как в старые времена, взяли бы себе экономку, чтобы ухаживала за вами. Поэтому мне из этой песни нравятся другие слова: 'Если ранили друга - перевяжет подруга горячие раны его'.
- Старые времена давно прошли, - назидательно подняв палец, произнес Цубер, - и возврата к ним, как вы понимаете, не будет! Потом, вы меня сильно удивляете разговорами о старых временах. Как говорил В.И.Ленин, царизм был тюрьмой для народов России, когда одни угнетали, а другие жили в нищете и были вынуждены работать за кусок хлеба. Поэтому политически вредно вспоминать о старых временах.
Говоря последние слова, Цубер, как изящно выражались уголовники, хотел 'соскочить' с неприятной темы, а то доктора что-то понесло не туда, но в тоже время он не хотел его обижать.
Доктор побледнел и пробормотал:
- Я не о том, а беспокоюсь только о вашем здоровье, - и покаянно замолчал.
Вот и хорошо, подумал Цубер, больше не будем разговаривать на скользкую тему. Однако в словах доктора был было рациональное зерно. Впрочем, он категорически не собирался связываться с принципиальными и высокоидейными советскими женщинами. Женщину невозможно обмануть, а если она будет постоянно рядом с ним, сразу же почувствует, что он не такой, как все, будет мучиться, и за разгадкой побежит к вышестоящему начальству, и не беда, что его начальства здесь нет. Любое начальство сразу же возбудится, а его подруга с идейных позиций начнет писать на него доносы. Нет, такой вариант его не устраивал. Если и искать женщину, то такую, что будет предана ему, а если ей предложат стучать, тут же поставит его в известность и будет согласовывать с ним свои донесения. Вопрос - где найти такую верную, что будет, если не за совесть, то за страх?
Его размышления прервал внезапно ворвавшийся в кабинет врача начальник особого отдела госпиталя, младший лейтенант ГБ, его левая рука которого была затянута в черную перчатку.
Цубер его знал. Этот младший лейтенант был подозрительный до мнительности младший лейтенант. У него было смешное имя - Даздрагон ('Да здравствует народ Гондураса!') Митяевич Курдюков. Он был небольшого роста, кряжистый, лысоватый, с раскосыми монгольскими глазами и твердым подбородком. Свое смешное революционное имя он переделал на обычное и созвучное своему - 'Дмитрий'. Курдюков, ревностный служака, в 40 году был направлен начальником в районное управление НКВД, где железной рукой принялся устанавливать Советскую власть и выселять несогласных в далекие края и к дальним берегам. С началом войны ему поручили вывезти архивы управления. Машина, на которой он ехал, попала под бомбежку. Выжил один Курдюков. Он примкнул к отступающим войскам. Сначала командовал сам собою, потом взводом, затем ротой. Ему сполна пришлось испить горечь августовских боев, когда немцы шли напролом, а наши части отступали и отступали. В одном из боев Курдюков осколком был ранен в левую руку.
Госпиталь, в который он попал, был захвачен немцами, его, как и остальных раненных, должны были расстрелять. При этом немцы даже не знали, что он сотрудник НКВД, но Курдюкову удалось задушить конвоира и убежать. Он примкнул к группе окруженцев, которую потом возглавил. Они стремились на запад, пытаясь выйти к своим. Рана загноилась, Курдюков, теряя сознание, с трудом шел. Если бы не бойцы, которые его не бросили, так бы и сгинул бесследно где-нибудь в лесу, и через полгода от него бы остался бы одним костяк. Группе окруженцев удалось перейти через фронт. Курдюков опять попал в госпиталь, и поскольку у него началась гангрена, оттяпали руку почти по локоть, хотя должны были отрезать повыше, но хирург пожалел. Курдюков долго лечился, а когда культя зажила, получил протез левой руки.
В последнем госпитале, где Курдюков заканчивал лечение, ему, как с хирургом, опять повезло, там он встретил своего областного начальника НКВД, который похлопотал и вместо увольнения из армии по инвалидности, прошел спецпроверку, ему вернули прежнее звание, и остался в армии. Теперь Курдюков служил особистом в госпитале Горска.
Даздрагон-Дмитрий Курдюков и до войны был ревностным служакой-дуболомом, не сомневающимся в деле партии, а теперь, пройдя тяжелые первые бои, окружение и потерю руки, стал еще более фанатичным и подозрительным службистом, у которого появился пунктик - он всех, кроме своего начальства, стал подозревать, что они - скрытые немецкие шпионы. Курдюков теперь неустанно занимался поиском и разоблачением немецких шпионов. Как открытый только в новом тысячелетии паук Caerostris darwini (паук Дарвина) Курдюков сплел гигантскую ловчую сеть, которой любовно окутал весь госпиталь. У него все состояли в осведомителях, в первую очередь младший и средний медперсонал, которых он заставил писать донесения на врачей, которых Курдюков стал усердно разрабатывать, подозревая в них скрытых немецких шпионов. Пользуясь донесениями медперсонала, Даздрагон-Дмитрий Курдюков даже попытался вмешиваться в процесс лечения раненых и давать советы врачам. Почему они так плохо лечат? Почему так много ампутаций? Фронту нужны здоровые бойцы, а эти вредители тормозят процесс выздоровления.
Он даже завел несколько дел на врачей, которые намеревался передать в трибунал. Но тут вмешалась главный врач госпиталя Эсфирь Лазаревна Гейсман (начальник госпиталя мудро держался в стороне), по складу характера - настоящий комиссар в юбке. Она сначала поскандалила с Курдюковым, называя его исключительно Даздрагон Митяевич, чем несказанно злила последнего. Потом Эсфирь Лазаревна Гейсман подключила свои связи, и Курдюкова вызвали на ковер, где его также звали полностью по имени-отчеству 'Даздрагон Митяевич', однако злиться на начальство он боялся, и приказали умерить пыл, в противном случае пообещали в два счета уволить из армии.
В первый раз в жизни Курдюков остался не согласным с начальством, поскольку его начальство поддалось мерзкой мясистой еврейке, защищавшей заведомых врагов-врачей. Подумаешь, не будет хватать врачей. Другие найдутся, но будут лечить правильно и в ускоренные сроки. Однако Курдюков не мог перечить начальству, а когда вернулся, затаил злобу на Гейсман, исподволь собирая на нее компромат.
Цубер относился к Курдюкову положительно, он делал свою работу, и не беда, что немного переусердствовал, идет война, и никто не давал ему права судить, какие средства плохи, а какие хороши для достижения победы.
- Товарищ старший лейтенант, мне надо с вами срочно переговорить, - выпалил он на одном дыхании. - У нас в госпитале возникли серьезные проблемы.
- Хорошо, - кивнул головой Цубер и внутренне поморщился. Опять у Даздрагона (по-другому этого цербера он не называл) очередные тараканы в голове. Опять - откуда у него это выражение о тараканах, обитающих в голове, здесь так не говорят, но ответа, как всегда не было. - Что у вас случилось?
(Доктор сделал вид, что не заметил младшего лейтенанта и демонстративно позвал медсестру, с которой стал обсуждать проблемы лечения очередного раненного).
Курдюков, подпрыгивая от нетерпения и размахивая черной перчаткой, огорошил его неожиданной новостью:
- Я в госпитале обнаружил немецкого шпиона!
- И где же?
- Среди раненных.
Врач, услышав слова Курдюкове о шпионе, скривился, но благоразумно промолчал. Цубер заметил эту гримасу и понял, что тараканы в голове Даздрагона стали неприлично больших размеров и меланхолично подумал, что от таких тараканов есть одно радикальное средство - пуля в голову. Однако на место Курдюкова могли прислать еще большего дуболома, поэтому придется повременить с радикальным лечением, выслушать, а потом принимать решение, чтобы минимизировать рвение Курдюкова.
Особист попытался рассказывать дальше, но Цубер его прервал. Если шпион находится среди ранбольных, можно не торопиться, никуда не убежит, а ему не помешает стакан, желательно пару, горячего чая с сушками, а еще лучше с бутербродом. Сегодня он, как обычно, не поел, и уже начались боли, на которые старался не обращать внимания, и сейчас желудок напомнил о себе самым бесцеремонным образом. Цубер с силой сжал зубы. Не хватало, чтобы как изнеженная барышня-институтка, грохнуться в обморок.
Цубер подождал, когда боль утихнет и вышел в коридор. Там на него внезапно налетела тоненькая цыганистого вида девочка-подросток по имени Джемма, ухватила ручками и, захлебываясь, затараторила:
- Дядя Каша, дядя Каша, ты пришел! Я так и знала, что ты придешь ко мне, я сегодня увидела сон, и сон сбылся! Дядя Каша, дядя Каша!
Цубер легко подхватил невесомую девчушку, одетую в белый накрахмаленный халатик и закружил. Джемма рассмеялась и доверчиво прижалась к нему. Запах хозяйственного мыла и чистого подросткового тела вскружил ему голову. Эх, надо бы девчонке мыло хорошее подарить, мелькнула виноватая мысль.
Джемму он обнаружил на вокзале, где она в выцветшем красном платке, старой кацавейке, дырявых чулках и перевязанных веревочками ботинками была на перроне. Рядом с ней примостился безногий гармонист. Возле них толпился служивый народ, выскочивший размяться из воинских эшелонов, остановившихся на станции.
Гармонист играл неумело, часто сбивался, но окружившие их пару служивые не замечали его плохую игру, они заворожено слушали чистый голосок девчушки, выводившей так трогающие заскорузлые солдатские души слова еврейской песни: 'Купите, койфт-же, койфт-же папиросн, с'из трукене, нит фун регн фергоссен'. Стоп, стоп, Цубер, кажется, увлекся. Откуда этой смуглой девчонке, похожей на цыганку, знать слова этой песни на идише? Она же знает только русский вариант этой песни, со словами: 'Друзья, купите папиросы! Подходи, пехота и матросы!'.
У него опять заболел левый висок. Кажется, эта песня появилась в России после войны, когда Herman Yablokov, его собрат по разуму, стал давать концерты в освобожденной Западной Европе, и привез свою самую знаменитую песню 'Papirossen'. Впрочем, Цубер, не знавший, кто он на самом деле такой и откуда здесь появился, был плотью от плоти этих служивых, носил такую же форму и был готов в любой момент убыть на фронт бить ненавистных врагов. Поэтому, он, как служивые, собравшиеся возле уличных музыкантов, заслушался девчонку, что с неподдельным чувством выводила: 'Ночь туманна и дождлива, за окном темно'. Голосок этой девчонки неожиданно зацепил его душу, словно она не пела, а вела бесхитростный рассказ о своей несчастной жизни.
Ах, mister Herman Yablokov, как тебе повезло! В солнечном Нью-Йорке 44-года вкушаешь яблочный кугель, слушаешь джаз по радио, на тебя не охотятся, как на зверя, не загоняют в гетто, где можешь умереть от голода и побоев, и ты не ждешь с истинно еврейским терпением, когда поведут в персональный Бабий Яр.
Сколько, сколько таких сирот по матушке России, что с одной, что с другой стороны фронта? Сколько их выживет в военное лихолетье и доживет до победы?
Так и эта девчонка, что вместе с безногим музыкантом, чтобы выжить и прокормиться, пела песни на вокзале уральского города, который сразу и не найдешь на карте.
Она пела, и ее звонкий голос плыл над железнодорожной станцией, и стыдливо умолкли паровозы, прекратив пыхтеть и шумно испускать белые клубы пара, умолк многоголосый шум, умолкли сержанты и командиры, отдававшие команды сорванными голосами.
Простые и бесхитростные слова песни 'Папиросы' глубоко западали в солдатские души, и навертывались слезы на солдатских глазах, и хотелось сорвать шапку с головы с криком 'мат-т-ть их, уть-их, когда эта распроклятая война закончится?'.
Когда девчонка закончила петь, она приподняла ногу, и выставила на обозрение просящий каши правый ботинок. Служивые, очнувшиеся от прострации, в которой находились, когда она пела, стали бросать в шапку, лежавшую рядом с гармонистом, кто деньги, а кто совать девчонке куски хлеба и сахара.
Неожиданно прозвучала команда: 'По вагонам', и солдат как ветром сдуло. Безногий тут же прекратил играть, гармошка жалобно всхлипнула и замолкла, а девчонка, давясь, жадно стала кусать хлеб. Неожиданно из-за пакгауза выскочило двое мальчишек, один повыше, другой пониже, повалили девчонку на землю, который повыше выхватил у нее из рук хлеб и сахар, а который пониже ловко сгреб мелочь из шапки. Гармонист громко завизжал: 'грабют!', и мальчишки-воришки разом толкнули его в грудь. Гармонист упал навзничь и стал барахтаться, размахивая руками и культями ног, напоминая большого майского жука, опрокинутого на спинку. Раздалась трель милицейского свистка, и к ним рванулась фигура в синей шинели, но воришек-мальчишек и след простыл. Девчонка помогла подняться гармонисту. Тот всхлипывал и подвывал, и по грязному лицу текли бессильные слезы. Девчонка подняла гармонь и прижала голову гармониста к своим ногам.
- Ы-ы-ы, - всхлипывая, на одной ноте, выводил гармонист. - Джеммочка, что же мы сегодня есть будем? Денег ведь нет, где мы сегодня ночевать будем? Карнишок ругался, сказал, чтоб без денег не возвращались, иначе не пустит.
- Ну что, ты, хороший мой, - гладила по сальным волосам гармониста девчонка. - Еще заработаем, ведь еще не вечер, будут эшелоны. Если не заработаем, у меня осталась горсть ячневой крупы, и сварим каши.
- Эх, пусти, - гармонист оттолкнул девчонку, достал из-за пазухи водочный шкалик и, выдернув пробку зубами, в два глотка выпил содержимое. Пустая бутылка покатилась по земле, а он схватил гармонь и немелодично запел, подыгрывая себе на гармони:
- Нас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руки каркас,
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас.
Гармошка взвизгнула и замолчала.
Цубер решил вмешаться:
- Стыдно, солдат, сопли распускать перед девчонкой. Кто такой?
Гармонист трубно высморкался, неожиданно подобрался и словно приподнялся на культях ног:
- Младший сержант Малухин, механик-водитель танка БТ-7. Экипаж весь сгорел в танке. Я один выбрался из танка, да только ноги не уберег.
- А тебя, как звать, сладкоголосая певунья?
Девчонка засмущалась и тихо прошептала:
- Джемма.
- Почему так тихо отвечаешь?
Гармонист с горечью заметил:
- Оголодала сильно, я ее недавно подобрал, так хоть немного откормил, как мог, а то была совсем ходячий скелет.
- Джемма, а ты каши хочешь? - спросил Цубер. - Хорошей, разваристой, с мясом?
У девчонки заблестели глаза, но она медлила с ответом, а гармонист осуждающе произнес:
- Эх, товарищ старший лейтенант, не дразни девчонку. Можешь накормить, не спрашивай, возьми и накорми.
- Тогда Джемма, пошли со мной, и Цубер потянул девчонку за рукав.
- А ты, как же ты? - девчонка не отходила от гармониста.
- Иди, моя хорошая, иди, а я уж как-нибудь, не помру от голода, гармошка не даст.
Цубер протянул гармонисту две синих банкноты с летчиком:
- Чем могу, тем помогу.
Гармонист не стал чиниться, взял банкноты и тут же передал их девчонке:
- Мне - не надо, пропью и хорошо, если украдут, а то ведь и придушат за них.
Цубер забрал девчонку с вокзала и отвез её в госпиталь, где она прижилась, ее отмыли, одели, и она помогала санитаркам ухаживать за ранеными, и по их просьбам охотно пела песни. Звонкий голосок раздавался в палатах, и светлели лица раненых, и не так тяжко они переживали свои беды и увечья.
Джемма прозвала Цубера дядей Кашей за его первый вопрос, обращенный к ней.
Вот и сейчас Джемма обидчиво надула губки:
- Дядя Каша, ты стал меня забывать. Мне без тебя так скучно.
- Хорошо, дорогая, пойдем со мной. Сейчас дядя Дима нас угостит чаем с бутербродами.
- Товарищ старший лейтенант, - укоризненно заметил Курдюков, - вы же обещали меня выслушать.
- Сначала чай с бутербродами, вы же слышали, я пообещал, и прекрасную Джемму нельзя обманывать.(девчонка вся вспыхнула от такой похвалы) Потом я внимательно выслушаю.
= Хорошо, я сейчас распоряжусь, - и Курдюков ушел.
- Джемма, что тут у вас произошло, - на ушко спросил Цубер.
Девчонка выдала очаровательную гримаску:
- Даздрагоша совсем сошел с ума. Он нашел в госпитале настоящего немецкого шпиона. До этого он каждую неделю находил пачками этих шпионов, но теперь точно уверен, что это - настоящий шпион.
- А как ты думаешь?
Джемма, ни минуты не сомневаясь, выпалила:
- Я ему ни капельки не верю, не верь и ты!
- Хорошо, я последую твоему совету, и не буду ему верить, - чрезвычайно серьезно ответил Цубер.
Девчонка надулась от важности:
- Скажи, я тебе здорово помогла?
- Да, ты у меня самый главный помощник, только о нашем разговоре молчок!
- Могила, - серьезно произнесла девчонка и перекрестилась.
Цубер задумался. Кажется, у Курдюкова начинается паранойя. Его пора лечить, но кто будет работать в госпитале? Впрочем, это не его заботы.
Пришел Курдюков и позвал в свою комнатушку. Там уже дымились жестяные кружки с чаем, и лежал нарезанный горкой черный хлеб. Сушек у особиста не было. Они чинно попили чай, а потом, выставив Джемму, Курдюков опять повторил:
- Я обнаружил в госпитале немецкого шпиона! Недавно в мертвецкой буквально неоткуда появился раненный без всяких сопроводительных документов. Его положили в палату и стали лечить, но я твердо уверен, что это немецкий шпион! Я хотел его арестовать, но Гейсманиха, - Курдюков сморщился при ее имени, устроила мне очередной скандал и заявила, что она не отдаст этого раненного до тех пор, пока не поднимут его на ноги. Она мне заявила, что возможно этот раненный поступил без документов или его документы потерялись. Я приказал провести проверку поступлений раненных с последних трех эшелонов, все сходится тютелька в тютельку, а на этого ничего нет!
- А его самого можно опросить? - едва вклинился в монолог особиста Цубер.
Курдюков сморщил лицо, как будто хотел заплакать:
- Нет, к сожалению, и еще раз нет! Он лежит кукла куклой, как заявляет лечащий врач, у него какая-то сложная травма головы. Я в этом не разбираюсь, но твердо уверен, немцы таким хитроумным способом внедрили нам агента! Но Гейсманизу неожиданно поддержал начальник госпиталя и заявил, что пока его не вылечат, его никуда не отправят. Однако я ответственно заявляю - такого быть не может! Я составил рапорт и направил своему начальству, но ответа пока не получил. Однако эти бюрократические проволочки могут привести к тому, что этот раненный подлечится и сбежит! И меня за это накажут, хотя я сигнализировал. Поэтому я прошу вашей помощи, необходимо арестовать этого раненного и провести в отношении него расследование.
Цубер недоуменно посмотрел на Курдюкова:
- Однако как этого раненного арестовывать, если он, по вашим словам, лежит недвижимый? Как его можно будет довезти до тюрьмы?
- Вы рассуждаете прямо как Гейсманиха, - с горечью сказал Курдюков, - но я нутром чувствую, что это немецкий шпион, он только притворяется. Вы только на него посмотрите!
- Хорошо, - Цубер встал. - Убедили. Пошли смотреть вашего кандидата в немецкие шпионы.
Цубер ни минуты не сомневался, что этот неизвестный ему раненный никакой не немецкий шпион. Скорее всего, документы на него были по какой-то причине утрачены, а теперь начальство санитарных поездов будет стоять насмерть, отрицая сам факт нахождения такого раненного. Этот теперь головная боль госпиталя, вот и выкручиваетесь. У Курдюкова был очередной приступ его паранойи. Он решил помочь госпитальному начальству, иначе особист их замучает.