- Абрамошкович! Привет! Ты куда собрался? - по-свойски, на "ты", приветствовал сосед по этажу невысокого полноватого мужчину ярко-выраженной кавказской наружности.
- В магазин, за продуктами, - буркнул тот, кого назвали Абрамошкович, и быстренько ссыпался по ступенькам.
Он слишком хорошо знал соседа, пенсионера, благообразнейшего, интеллигентнейшего, что от лютейшего одиночества, поскольку жена переселилась к дочке ухаживать за вечно сопливыми внуками, едва выйдя на лестничную площадку или во двор, цеплялся к любому в надежде, как сосед выражался, "слово перемолвить". Язык у соседа был подвешен, говорил хорошо, интересно, складно, до выхода на пенсию работал в вузе преподавателем, был кандидатом каких-то очень серьезных наук, которые в нынешнее время оказались никому не нужны, и стоило остановиться под него, как затягивал в разговор, словно в сети шпионажа. Трепыхаться уже было бесполезно, как и вырваться из его внешне слабых и дряблых лапок, что на поверку оказывались крепче орлиных когтей.
Абрамошкович так однажды попался соседу, имел неосторожность остановиться, и полдня улетело как кобыле под хвост. Он в прямом смысле слова сбежал от соседа. Единственной отрадой от этого бездарно потраченного времени был чай, которого он выпил у соседа, кажется, целую цистерну. Однако выпитый чай то же не пошел впрок, потом взбунтовались почки, и он оставшиеся полдня пробегал в туалет.
Теперь Абрамошкович при встрече с соседом придерживался нехитрой тактики: отвечал односложно, крайне неприветливо и как можно быстрее убегал от него. Лучше быть в глазах соседа неприятным типом, чем зря терять с ним время.
Абрамошкович, выскочив из подъезда, остановился. Сильно разболелись израненные ноги, да и сердечко начало пошаливать. Он присел на лавочку, помассировал по очереди ноги и, дождавшись, пока боль утихнет, неспеша поковылял в магазин. Назло всему он хотел жить долговасто, лет до этак ста. Это диалектное слово он услышал от одного из своих бойцов, так и прилипло. Абрамошкович не нашел этого слова в Толковом словаре русского языка Ефремовой, однако катая это слово на языке, вот ведь привязалось, и возникла цепочка слов "долговасто-головасто-ушасто". Этими словами, он учил своих дубовастых бойцов, как правильно рубить строевой, а уж когда объяснял, как надо обращаться с автоматом, не мог обойтись без матерных выражений. Как ни странно, но при помощи таких выражений бойцы гораздо быстрее усваивали нехитрую науку. Однако один дубовастый боец, несмотря на все матерные увещевания, при метании боевых гранат вместо того, чтобы ее швырнуть вперед, уронил гранату себе под ноги.
Абрамошкович стоял рядом с ним. Молодого увезли из части в закрытом гробу, а он долго валялся по госпиталям, где ему по кусочкам собирали ноги. Ему повезло, против него не возбудили уголовное дело, поскольку служебная проверка установила его невиновность, у дубовастого случилась несчастная любовь, и он решил покончить с собой. Узнав о выводах комиссии, Абрамошкович долго и со вкусом матерился. Нет бы этому дубовастому, раз жить надоело, засунуть себе гранату под бронежилет, а он, трусовастый, бросил себе под ноги. Не подумал, сволочистый, об Абрамошковиче. Выматерившись, он успокоился. Повезло. После госпиталя, вернувшись в пустую квартиру, он не удивился. С женой у него давно не было никаких отношений. Они просто существовали под одной крышей. Абрамошкович, если представлялась такая возможность, всегда охотно ночевал в части. Его не тянуло домой, в наглухо промороженную атмосферу ненависти и его отторжения женой. Жена настроила против него и младшую дочь, которая на любые его замечания дерзила и делала по-своему. Абрамошкович сначала попытался наладить отношения с дочерью, а потом махнул рукой и общение с дочерью свел до минимума: утром здоровался, а вечером желал спокойной ночи.
Старший сын, служивший в Подмосковье в армии по контракту, благоразумно не вмешивался в родительские отношения и домой старался не приезжать, только изредка перезванивался с ними.
Когда жена стала в открытую встречаться с офицером из их батальона, Абрамошкович в душе перекрестился. Он даже не подумал начистить этому офицерику рожу. Пусть их! Комбат Василич, благодаря которому он получил прозвище "Абрамошкович", как-то зазвал свой кабинет, налил водки и глухо спросил: "Ты все знаешь?"
Он ответил "да", они выпили, а потом Василич уронил: "Этот хлыщ написал рапорт на перевод в другую часть. Я подписал ему рапорт".
Абрамошкович поблагодарил, они еще выпили и расстались.
Через две недели Абрамович попал в госпиталь. После излечения он вернулся в пустую квартиру. Бывшая жена вывезла подчистую всю мебель из квартиры. От мебели остались только светлые пятна на обоях. В углу кухни была небрежно свалена в кучу его одежда, как армейская, так и гражданская. Абрамошкович уселся на эту кучу и задумался. Он давно мечтал расстаться с постылой женой. Расстался, только радости почему-то не было. Захотелось выпить, только ни водки, ни холодильника с закуской не было. Он зачем-то понюхал рукав бушлата, который пропах госпитальными запахами и поднялся. Старая жизнь закончилась. Пора начинать новую.
Абрамошкович сдал старую квартиру в военной городке и купил себе однокомнатную квартиру в брежневской пятиэтажке в большом городе. В квартире он поклеил новые обои и покрасил свежей краской полы. Обставил квартиру он очень просто, единственное, не поскупился и купил хороший холодильник и дорогой лептоп. Телевизор он себе не покупал. Он по старым временам помнил, как его доводили телепрограммы с бесконечными ток-шоу, где перемывались косточки всем подряд, от известных до неизвестных.
Район, где он приобрел себе квартиру, был спальным, но недавно здесь построили гигантский молл. В него можно было придти рано утром и уйти поздно вечером. Абрамошкович со скуки побродил по нему и совершенно неожиданно нашел там работу охранником. Только не "бродячим", а у мониторов систем видеонаблюдения, ноги ему советовали беречь.
Зарплата была небольшой, но прелесть работы заключалась в том, что не надо было сидеть одиноким бирюком в квартире.
Сегодня у него был выходной, но пошел в молл, чтобы купить продукты питания. Он не любил после работы обвешивать себя сумками и тащиться домой. Лучше всего сделать это в выходной, спокойно пройтись по магазинчикам, прицениться к товару и купить себе того, что пожелает душа. Его душа точно знала, сколько на карточке денег, и никогда не просила больше, чем мог себе позволить. У него выработался целый ритуал, когда после неспешной прогулки по магазинам он приходил домой, готовил себе обед, при этом, чтобы не тратить много времени на приготовление пищи, по-немецки, делал айнтопф, неспешно вкушал, а после обеда садился возле монитора и читал подлинные документы, которые вывешивали на архивных сайтах. Больше всего его интересовали материалы по России 20 века. Когда надоедало читать, он включал музыкальные интернет=каналы и слушал горячий джаз 20-30-х годов прошлого века. Раньше он не слушал джаз, но как-то, посмотрев несколько американских музыкальных фильмов тридцатых-сороковых годов двадцатого века, ему понравилась эта музыка. Он стал слушать свинг биг-бендов. Более поздние стили джаза ему не понравились, слишком сложно для армейского дубовастого прапорщика на пенсии.
Сегодня он решил зайти в чайный магазин, чтобы побаловать себя разными сортами чаев. В армии был только один сорт чая: черный, обжигающе горячий с сахаром. Кружку с таким чаем приятно было держать иззябшими руками зимой, а летом, обливаясь потом, дуть на горячий кипяток, чтобы немного остыл и жадно пить, восполняя потерю жидкости.
Водился у него грешок, любил крепко выпить. Сняв с себя армейскую форму, дал зарок больше не пить. Используя принцип вытеснения, перешел на чай, и с удивлением узнал, что существует огромное разнообразие сортов чая, и может не хватить остатка жизни, чтобы их перепробовать. Сначала покупал чай бессистемно, но потом составил список сортов чая, которые стал пробовать по очереди. Чай он старался покупать в магазине. В этом была определенная магия, когда вдыхаешь аромат чая и видишь скрученные самым разнообразным образом чайные листья. Покупка чая в интернет-магазинах, как бы там его не рекламировали, была лишена органолептического удовольствия.
Этот чайный магазин был самым большим в городе. Стеклянные витрины до потолка были уставлены банками со всевозможными сортами чая, кофе, чайников от больших и малых, сделанных из чугуна, фарфора, керамики, турок от медных до хрустальных. Тут же продавались необыкновенно вкусные пирожные и сухофрукты.
Продавцов от покупателей отделял стеклянный прилавок, с электронными весами, самоваром и кофеваркой. По магазину плыл дразнящий аромат только что сваренного кофе, звучала тихая медитативная музыка. За продавцами была открытая дверь в освещенную подсобку магазина.
Сегодня в магазине было много народу, и он решил не торопиться с покупкой, не любил, когда сзади ему дышат в спину и торопят. Среди толпы выделялась группа юных чеченцев: четырех парней и одной девушки. Ему пришлось неоднократно побывать в Чечне, поэтому их легко отличал от дагестанцев и осетин. Это было золотая молодежь, одетая напоказ слишком дорого и броско, чтобы другие, очевидно, завидовали им. Похоже, главной среди них была девушка, а парни были в роли нукеров, оберегающих эту особу. Чеченцы не стесняясь, говорили громкими гортанными голосами на родном языке, словно были у себя в горах, а не находились в магазине, расположенном на русском Урале. Абрамошкович скрипнул зубами, когда услышал этот язык, который, по его мнению, мало в чем в грубости уступал немецкому. Чеченцы надменно и свысока смотрели на гяуров, словно их дразнили и провоцировали на конфликт. Однако привычные покупатели не обращали никого внимание на сопляков, тщащихся изобразить из себя грозных абреков и обтекали их, подобно воде, обтекающей досадную помеху на пути. Самой симпатичной из них этой группы была девушка, тонкая, как лозинка, с распущенными длинными черными волосами. Она была одета в узкие черные джинсы, черный пуловер, на ногах - высокие ботинки в стиле милитари. Ее обслуживала высокая продавщица, которая подносила ей одну за другой стеклянные банки с притертыми пробками, сквозь которые виднелись различные сорта чая. Абрамошкович повернулся к выходу, решив зайти в магазин попозже, когда разойдутся покупатели, и словно споткнулся, а потом похолодел, мгновенно поняв, что произойдет через минуту-другую. Сразу заныли покалеченные ноги и простреленное плечо, а в ушах громко взвыла сирена воздушной тревоги, и тут же замолчала, и раздался громкий звук метронома.
До взрыва осталось двадцать, девятнадцать, восемнадцать...
В магазин зашли, надежно закупорив вход, три черных фигуры. Двое парней, посредине слишком толстая женщина. Неестественно толстая. Двое парней были обыкновенными, ничем не примечательными хачами, а вот толстая женщина в черном одеянии до пят притягивала взгляд. У нее было отрешенное лицо с остановившимся взглядом черных глаз, а руки были спрятаны в одеянии где-то на поясе.
До взрыва осталось пятнадцать...
Время остановилось. Сознание Абрамошковича взвилось вверх, чтобы оценить обстановку. Вход в магазин перекрыт, чтобы пробиться сквозь толстые стеклянные стены потребуется слишком много времени. Покупателей, продавцов, четверку чеченов и девчонку, а также его можно спокойно записывать в жертвы теракта. Не повезло чеченам, лягут жертвенными баранами вместе с презираемыми ими гяурами. Только он не собирается просто так сдаться и покорно ждать, когда прогремит взрыв. Единственный вариант спасения - подсобка магазина, для чего надо перемахнуть через прилавок и попасть точно в открытую дверь. Надо попытаться. Опять в его ушах зазвучала сирена, а потом метроном.
До взрыва осталось десять...
Время понеслось вскачь.
Абрамошкович, глубоко вздохнув, мысленно превратился в змею, что ускоряясь, быстро потекла вперед, ловко огибая все препятствия на пути. У самого прилавка случилась заминка, он неожиданно натолкнулся на девчонку. Времени обтекать ее не осталось.
До взрыва осталось шесть...
Абрамошкович, присев, мощно прыгнул вперед, через прилавок. Девчонка неожиданно вцепилась в него, и он чуть не рухнул на стеклянные прилавок, но энергии прыжка хватило, чтобы перемахнуть через него и упасть с ней точно в створ дверного проема подсобки. Жесткое приземление вышибло из него дух.
Метроном остановился.
Время вышло.
Раздался взрыв, за ним слитный крик ужаса и боли, и разлетелись брызгами стеклянные стены, и впились в нежную человеческую плоть, разрывая ее на части, поражающие элементы самодельной бомбы, и запорхали в воздухе бабочками чаинки, что кружась, опустились на окровавленные тела.
Стеклянная крошка стаей злых ос впилась в спину и задницу Абрамошковича. Он громко заорал от боли и потерял сознание.