Странно мне в твоих глазах, Марьяна,
видеть без причины культовую грусть.
Знаю, знаю, как тебя заколебала
наша, в куполах горячих, Киевская Русь.

Далеко отсюда храмы Артемиды,
остров гладких лесбиянок и гора Олимп;
а у нас в шкафах пергаментные книги,
над святыми реет византийский нимб.

Не буянят здесь безбашенные вакхи,
за дриадами не скачет выпивший Приап.
Трудно жить тебе, простой спартанке,
в мире, что мошной египетской пропах.

Здесь за каждым поворотом лаются менялы,
манят ласковые лавки иудейских лихварей.
Знаю, знаю: трудно жить тебе, Марьяна,
вдалеке от классицизма и родных корней.

Натянуть тебе витую тетиву бы,
выхватить из ножен рукопашный меч.
Наша Киевская Русь тебя не любит,
не накроет стол дубовый, не натопит печь.

Где ты честный парс, иранского нагорья? -
самый верный индо-европейский враг.
Я боюсь прогнить в сыром средневековье,
в тухлой современности боюсь пропасть.

Мне бы выпрыгнуть из буржуазной ямы,
в строй рабовладельческий себя продать.
Всё на свете относительно, Марьяна,
подарил Эйнштейн нам эту благодать.

Нет блаженства боле для жены из Спарты,
чем, одной из гоплитов, покинуть эту жизнь;
променять на траурное простенькое платье
все наши субсидии и весь релятивизм.