Как сообщает Павсаний, первые римляне вышедшие к верховью реки Игр и нашедшие зифизов, были разочарованы - племя оказалось бедным. Кроме странных денег из нарезанных пальмовых листьев, за которые ничего нельзя было купить, племя не обладало другими ценностями. Любимое занятие зифизов, по утверждению Павсания, заключалось в следующем: собираясь небольшими группами, человек по пять-шесть, они, сидя на корточках, долго и с азартом обменивались ничтожными пальмовыми деньгами. Причём, количество и качество купюр у каждого из участников, в конечном итоге, оставалось неизменным. За подобным бессмысленным занятием зифизы проводили очень много времени, иногда ночь напролёт тщательно и безрезультатно меняясь с друг другом дикими денежными знаками.
В занятии этом убивали время не только мужчины, но и женщины, что является наглядным доводом в пользу относительного гендерного равноправия, царившего в племени. У зифизов, по мнению Павсания, не было законов, не было судов, не было надзирателей, однако их государственный механизм функционировал с образцовой римской исправностью. Образ жизни зифизов был более чем легкомысленным. Семейные отношения были им неведомы или же они относились к оным с крайним равнодушием.
Касательно религии Павсаний сообщил немного: боги зифизов располагались в строгой иерархической последовательности и имели каждый своё оружие и звание, определявшие мощность и силу его влияния на земные дела. Количество богов не поддавалось точному учёту, хотя и не было бесконечным. Павсаний насчитал их более ста шестидесяти восьми, при этом он оговаривался, что приведённая им цифра, весьма приблизительна и, возможно, сильно занижена.
Общественная жизнь зифизов была примитивной и сводилась к групповому сидению на корточках, и обмену ничего не стоящими пальмовыми купюрами. Других, более настоящих, денег у зифизов не было. Члены племени очень ими дорожили, несмотря на то, что они были пустыми и на них ничего нельзя было купить. Если человек не имел пачки пальмовых купюр, то его называли "хламма" и относились, как к скоту. Хламмы не являлись рабами, а были намного ниже их по рангу, ибо даже рабы зифизов принимали участие в "общественной жизни" по обмену глупыми денежными знаками.
Вот и всё, что сумел нам сообщить Павсаний касательно быта и общественного уклада племени зифизов. Однако не лишним будет добавить, что римляне возвращаясь с тех мест, приносили с собой непобедимую страсть к карточной игре. В своё время оной страстью была поражена большая часть, падкой ко всяким экзотическим недугам, римская чернь. Вечный город буквально погряз в пороке этой варварской забавы. Ею страдал гневливый император Гелиогабал и предприимчивый, бессердечный император Каракалла.
А вот, что касательно странного племени зифизов, сообщает малоизвестный ритор из Константинополя по имени Епифан, побывавший в той местности спустя бурное столетие. Племя зифизов или "сифсов", как они себя называют, действительно бедное, но бедность эта носит непостижимый сакральный характер, ибо многие члены племени считают себя по-восточному сказочно богатыми, вопреки очевидной нищете их окружающей. Зифизы не пекутся о благах материальных, их возбуждают богатства иного рода, так сказать, сугубо духовные. Наивысшим и по сути единственным проявлением их нематериальной потребности является всенародная игра в пальмовые карты - "трэшша". К этой игре все члены племени имеют необъяснимую и безоговорочную склонность. Должно быть возникнув, игра сначала являлась отдушиной от тяжких трудов и довлеющей жизни. На первых порах в неё играли нищие и беззубые рабы, сидя у порога своих шатких камышовых шалашей. Но возникнув в гуще народной, она постепенно стала вхожа в глинобитные хибары вельмож.
Первоначально в трэшшу играли на медные деньги и на исполнение лёгких сиюминутных желаний. Но поскольку деньги есть отлитое из меди выражение наших сокровенных желаний, то зифизы быстро и вполне резонно от них отказались, как от излишних и не имеющих самостоятельного значения. Очень скоро игра в карты стала вестись исключительно на одни только непосредственные желания и монеты за ненадобностью полностью прекратили свой обиход. Желание зависело от размера выигрыша и варьировалось в очень широком диапазоне от простейших до архисложных, которые балансировали на грани человеческих возможностей. Это могло быть или "принести воды из удалённого источника" или "прикончить сидящего на престоле ширококостного армянского царя". Причём последнее нужно было сделать в пятницу вечером, после праздника поминовения всех святых, размозжив царю голову булыжником в форме плода райского дерева. Подобные дополнительные условия всегда оговаривались очень развесисто и подробно, вплоть до выяснения канонической формы плода райского растения.
На проигравшего была возложена священная обязанность по исполнению любого, даже самого витиеватого, желания, от которого он уже ни при каких обстоятельствах не мог отказаться. Всё, что ни пожелает выигравший, тут же становилось непреложным законом для проигравшего. Соображения морального или религиозного плана совершенно не брались во внимание. Исполняющий желание становился, как бы вне рамок приличий и нравственности. Иногда желание сводилось к безобидному поеданию пойманной мухи, а иногда к необходимости в одиночку вести войну с соседним тяжеловооружённым племенем или охотиться на оранжевого ассирийского льва.
Играли в трэшшу колодой из ста девяноста девяти карт. Карты изготовляли из специально предварительно обработанных пальмовых листьев, на которые впоследствии наносились характерные символы конкретной мистической силы и масти. По количеству направлений в пространстве и сторон времени, полная колода карт имела шесть мастей и три немасти. Шесть мастей соотносились с юго-северо-западо-востоком, плюс небесным и подземным; три немасти определялись прошлым, настоящим и будущим. При чём любая немасть была мощнее любой масти, даже небесной, разумеется, за исключением козырной. Самая никчемная карта в колоде называлась "кмехх", что означает "не иметь воды", самая могущественная - "хавка", что в переводе звучит, как "ударь кого хочешь". Иногда в игру впускали сверхъестественную двухсотую карту "ударь всех" или "кахха". Кахха являлась самой непобедимой картой в колоде, она была вне пространства и времени. Впустить кахху в игру или не впустить определялось при помощи малой предварительной игры. Ещё одна особенность колоды зифизовых карт - не соблюдение симметрии: масть отвечающая за подземное направление была наиболее многочисленной и имела в своём строю на одну карту больше, чем остальные.
Со временем в карты начали сражаться все жители племени - мужчины и женщины старше девяти лет. Сначала это происходило на досуге, но с годами игра в трэшшу стала главным, а очень скоро и единственным родом деятельности зифизов. Зифизы более не ходили на охоту, не занимались торговлей, не пахали застоявшийся грунт, не воевали с надоедливыми соседями. Сутками напролёт, сидя на корточках, они предавались порочной страсти - резались в карты на желания. Кроме изощрённой игры в трэшшу зифизы более не ведали других ремёсел. Время и всякое развитие для них остановилось. Если кто-то хотел есть, то ему проще было выиграть в карты и заставить проигравшего себя накормить. На стороне победителя был закон: где проигравший достанет пищу никого не интересовало. Разумеется, около игры в трэшшу расцвели сопутствующие ей смежные сферы деятельности: попрошайничество, непринуждённая проституция и весёлое воровство.
Увлечение игрой в карты привело к поголовному упадку нравов. Поля зифизов быстро зарастали, прекратилась выгодная торговля, молодёжь перестала вступать в традиционный брак. Можно было выиграть ночь утех у любой незадачливой красавицы, а при удачном стечении обстоятельств, пожелать, чтобы она вполне легально родила от вас постороннего ребёнка.
В какой-то момент племя зифизов кануло в абсолютную анархию карточных отношений. Игра в трэшшу поколебала все общественные устои заигравшегося народа. Чтобы как-то вывести племя из хаоса неразберихи была учреждена специальная коллегия игры, попасть в которую можно было только путём непредсказуемого жребия. После долгих препирательств коллегия, наконец, сумела составить удобный для большинства график игры и принять несколько краеугольных законов, делающих игру более доступной и упорядоченной. Играть теперь разрешалось только в чёрную половину суток, вся остальная половина времени, полная наглядного солнца и зрения, посвящалось обязательному исполнению чужих желаний или, соответственно, вкушения радостей собственного выигрыша. Проигравшего прошлой ночью игрока более не допускали к картам до тех пор, пока он не рассчитывался с победителем в полном объёме. В связи с этим воровство, прелюбодеяние и человекоубийство стали вполне ординарными занятиями для всех, без исключения, членов племени. Лишение жизни, которое было совершенно в уплату святого карточного долга считалось неподсудным и избегало предусмотренного при других обстоятельствах наказания. Со временем судопроизводство и юриспруденция оказались излишними и были напрочь упразднены из общества зифизов, как атавистические. Всё, что ни совершалось внутри племени совершалось исключительно по воле и случаю разбушевавшейся карточной игры.
Епифан признаётся, что он тоже испытал на себе влияние этой помрачающей разум заразы. Почти четыре года проведённых на территории племени не прошли для него бесследно. Все эти четыре года он, как последний сумасброд, самозабвенно предавался пороку карточной игры, не в силах побороть в себе лукавого. За это время он вынужденно обобрал десяток заезжих купцов, разгонял облака над головой победителя, раздавил пять тысяч девятьсот шесть тараканов, выпил целую бадью ослиной мочи, умертвил восемь человек, спал с бесчисленным множеством особей обоего пола, лишился правого яичка, дважды ставал невольным отцом и четырежды - насильником, целый день левою ладонью закрывал солнце и даже был вторым послушником в храме Главной Колоды, на картах которой не было ни единого видимого знака силы или масти и играть коими было по плечу только глубоко эзотерическим монахам.
Те кто отказывался исполнять желание из страха или прочих персональных предрассудков наказывались самым жутким и бесчеловечным образом - их лишали возможности принимать участие в дальнейших играх. Руки таких нечестивцев окунали в живую смолу, чтобы те не могли удерживать карты тайком. Правда людей с тяжёлыми чёрными руками, по утверждению Эпифана, увидеть было практически невозможно. К этому времени они почти перестали водиться и считались чем-то вроде грандиозного промаха природы. Несмотря на обильно чинимые всюду безобразия, зифизы не знали, что такое тюрьма, ибо безобразия эти в глазах обывателя являлись нейтральными и вполне законными явлениями мира наравне с дождём или прозрачным ветром. Для аборигенов они представлялись неотъемлемой частью божественного промысла игры.
Каждый житель племени мог стать кем угодно. Игра с лёгкостью возносила самых незначительных людей на вершину иерархической пирамиды. Если кому-то везло, то за одну азартную ночь он мог легко превратиться в ослепительного царя царей. Известен случай когда за одни неполные сутки на троне зифизов друг друга сменило четыре неоспоримых шахиншаха. Причём один из них был дочерью рабыни - увечная девочка одиннадцати лет, а другой - дрессированной мартышкой из Тапробана.
Но погрязшим зифизам даже этого показалось мало и в своей сумасбродной страсти к игре, они, в конце концов, посягнули на недосягаемые доселе атрибуты сверхъестественного. В некоторых исключительных случаях, когда игра одного из игроков вызывала восхищение и, по общему мнению, считалась несравненной, ему разрешалось возжелать себе быть равным богу, одним из ста девяноста девяти в пантеоне зифизов, и тогда всё население племени, и даже могущественный шах, были обязаны беспрекословно потакать его божественной прихоти. Если такой "Бог" говорил, что наступила зима, то все без исключения зифизы, несмотря на палящее киликийское солнце, должны были ходить в толстых пушистых одеждах и неподдельно мёрзнуть на солнцепёке. Бог мог объявить день ночью, превратить Луну в солнцеликое светило, а мужчину - в противоположную женщину, и никому не приходило в голову этому противиться, как не приходило в голову противиться естественному ходу бытия.
В анналах встречается и совсем уж экстраординарный случай, когда один из блистательных игроков в трэшшу, пожелал, чтобы его считали не привычным, навязшим в зубах, стареньким небожителем, а новым двухсотым божеством, самым могущественным в пожилом пантеоне, своего рода "каххой" небесного царства, который волен колотить всех остальных более слабеньких богов. Таким образом колода карт стала прообразом трансцендентного мира, целиком строящегося на принципах дольней игры людей. Многие религиозные воззрения зифизов, по всей видимости, уходят своими корнями в древнюю карточную игру, со временем выветрившуюся из памяти предков. Каждая карта этой архаичной и утерянной во времени колоды, поименовала и определила силу и масть каждого из соответствующих богов. Что в колоде карт, то и на небе, что на небе, то и в колоде. Боги не что иное, как пальмовые карты в голубых руках Мироздания.
Что же касается случая с блистательным игроком, возжелавшим являться каххой горнего мира во плоти, то коллегия игры, после тщательных прений решительно ему отказала, ссылаясь на то, что введение в колоду двухсотой карты требовало предварительной малой игры небесными картами. А поскольку таковое условие не было соблюдено, то введение каххи в божественную колоду, считается принципиально невозможным.
На последней странице своих заметок Епифан сообщал: " Не в силах бороться с искушением игры, я, словно крыса, бежал из этого проклятого места. Трое суток я провёл, как в лихорадке, спасаясь бегством, хотя меня никто не преследовал. Жадная сила тянула меня обратно - я бежал от самого себя. Даже сейчас, спустя восемнадцать месяцев, когда я вспоминаю нечестивое и блаженное время, проведённое мной на корточках и с пальмовыми картами в руках, моё сердце обливается горькой кровью, а из глаз текут обильные слёзы. Теперь мне воочию видится, что край в верховье реки Игр есть новый Содом нашего мира. Воистину племя зифизов - отродье Диавола, подпавшее под иго врага человеческого."
Дальнейшая судьба Епифана из Константинополя сокрыта от нас туманом истории. Одни исследователи считают, что он принял новую веру, стал ревностным христианином, отчаянно замаливая свои карточные грехи. Другие утверждают, что Епифан сошёл с ума от тоски по пальмовым картам и его, бегающего по граду Константина в непотребном виде, до смерти избила равнодушная городская стража. Есть и такие, которые настаивают на том, что Епифан сам наложил на себя безбожные руки, впав в грех самоубийства с тем, чтобы избежать другого, на его взгляд, более дьявольского искушения.