Шляхов Анатолий Анатольевич : другие произведения.

Первый Взгляд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  ПЕРВЫЙ ВЗГЛЯД. (Нехорошие истории 10)
  
  
   "...кто много возлюбит, тому
   многое простится..."
   Библия
  
   Жил-был Ганс.
  В Вологодской губернии. Село Троицкое.
  
  Рос он хорошим, работящим, послушным сыном своих родителей
  Прасковьи Васильевны и Штерна Николаевича Крекер.
  
  Родители Ганса тоже работы не гнушались.
  Долгие годы проработали в Колхозе "Первомайский".
  Отец старшим агрономом. Мать сельским учителем начальных классов.
  
  Ну а какие на селе начальные классы.
  Конечно же, Прасковья Васильевна была и в начальных классах, и в средних классах, и в старших классах преподавателем.
  Вначале преподавала деткам все.
  В старших же группах историю, литературу,
  да два языка - русский и немецкий.
  
  Все было хорошо.
  Трудно.
  Но все-таки терпимо.
  
  И вдруг.
  Откуда ни возьмись.
  Появился в СССР генеральный секретарь Коммунистической партии
  Горбачев Михаил Сергеевич.
  И-и что?
  А ничего.
  Началось великое преобразование земли, страны и народов,
  под руководством незабвенной (теперь уже забвенной)
  КПСС
  и ее (теперь тоже живого, но бывшего) президента-начальника.
  
  И преобразование это назвалось.
  Перестройка.
  
  Ох, что началось.
  Прожекторы перестройки.
  Социализм с человеческим лицом.
  Демократы откуда нивозьмись повылазили.
  
  Раньше тоже были демократы.
  Но с коммунистическими партбилетами.
  А теперь настоящие, стоящие демократы без всяких билетов.
  Только с казначейскими.
  За пазухой.
  
  Да.
  Глубоко за пазухой начало у них - демократов моментально скапливаться много,
  видимо,
  видимо-невидимо,
  зеленых казначейских билетов, с водяными знаками казначейства Соединенных Штатов Америки.
  Ей же, помогать надо.
  Америке.
  
  А народ.
  Не демократизированный еще.
  Начал меж тем.
  Что?
  Ни-ща-ть.
  Моментально.
  И нищать.
  По закону жидких сред в сообщающихся сосудах.
  Ну, знаете.
  Что?
  Не знаете?
  Гауссовою систему относительности неэвклидового континуума, отличную от декартового квази-четырёхмерности неравенства,
  а так-ож
  закон Майкельсона-Доплера и Бойля-Патриотта.
  Тю,
  Мариотта.
  Ну, ты даешь, Читатель.
  Объясняю для особо дальне невидящих (сколько букв?)
  Два
  совершенно одинаковых сосуда, соединены меж собою трубкой.
  Не трубою.
  Иначе закон сверхполучится.
  И не труболюйкой.
  Иначе закон не до получится.
  Никогда.
  Да.
  А трубкой.
  Не помню, какого внутреннего диаметра.
  Ну, это для разной вязкости жидких вод по-разному.
  Бред.
  Нет.
  Да.
  Так вот.
  Ежели в один сосуд налить.
  То наполнится и другой сосуд.
  И установится одинный, единый то есть. (Это из стиха откуда-то словечко вляпалось).
  Одинаковый уровень жидкости.
  Не сразу, конечно.
  Не сразу.
  Но одинаковый абсолютно.
  
  Это зависит от труболюйки-трубищи и вязкости сред жидких или сыпуче-проистекающих.
  Нет.
  Только жидких.
  Однако.
  
  Так вот.
  Стоит демократам деньги из казны страны Советов.
  СССССР то есть.
  Быстро отсасывать себе за пазуху. Переводя на припрятанные счета в зарубежных и совершенно иностранных банках.
  Коммунистических
  вестимо.
  То у страны народной власти, денег станет настолько меньше.
  На сколько больше их станет у свободных демократов-народолюбцев-любителей. Плюс проценты и комиссионные.
  Минус народ.
  
  Весь ентот процесс и назвал Горбачев-начальник.
  Как?
  Конечно же: перестройка.
  Перестрелка.
  Перепалка.
  Переполка.
  
  И вот,
  в народе случилось великое брожение.
  Сначала умов,
  затем и тел.
  
  Кто пить стал самогон сивушный.
  Кто тормозную жидкость.
  Кто антифриз с лосьоном и утроенным утренним одеколоном.
  Кто беэф 88 и шесть на закусь.
  
  В общем люди слепли, мёрли яко мухи.
  
  Жены.
  Девушки невинные.
  Детки женского пола.
  По полам, по полям, всё пошло в расслоении.
  Пополам.
  
  Проституцией занялись.
  Помогая облегчиться тем, в ком сивушный перегар притормозил жидкую совесть с белыми каплями.
  Капелью.
  Канителью.
  
  Вот в это то время и превратился наш.
  Ваш.
  Мой Ганс в парубка.
  
  Красивого, статного, стеснительного парубка-юношу добрых, спокойных, умных родителей.
  
  Хлебнули они.
  Родители, однако, горюшка от Горбачевушки.
  Колхоз-то Первомайский-то.
  Того.
  Тю-тю.
  Указал на не долгожительство.
  И коллапснулся.
  
  Схлопнулся, значит.
  Ну, это в безбрежном, безграничном космосе бывают такие состояния.
  Когда время, пространство и материя схлопываются, образуя черную дыру в красном гиганте советской плановой экономички.
  Так ненаушные науки ведают.
  
  Ежели приложить силу извне.
  Естественно.
  Всё из вне.
  Вне.
  
  Но поскольку отец Николаевич и мама Васильевна были грамотными профессионалами своих дел, а також добрыми, честными, отзывчивыми.
  То и получилось у них.
  Что?
  Фермерское хозяйство.
  Фермерство.
  Начали они.
  Потихоньку.
  Земельку народную.
  Всечеловеческую.
  От долгов освобождать.
  Из ямы долговой вытаскивать, выкупать.
  Знамо.
  
  Вот интересно.
  Скептики пишут и пишут.
  Чудес нет.
  Тарелок лентательных нет.
  Кругов на пшеничных полях нет.
  А вот откуда-сь долги чудесным образом образовались.
  У землицы общечеловеческой.
  
  Хоть бы написали.
  Так, мол, и эдак, инопланетяне прилетали, зеленые, треугольные, трехглазые и всю землю-матушку в долговую демократическую яму посадили.
  И теперь этим зеленым надо зелеными платить.
  Планету-Землю нашу, назад выкупать.
  
  Извне.
  Вне.
  
  Так скептики ни гу-гу.
  Ни у-гу.
  Молчат, как воды в рот набрали, рыбы, или ручкою без чернил пишут.
  Лгут, наверное.
  Эти скептики.
  
  Извне.
  
  И задумываться стал Ганс Штернович.
  Тихо с книгою сядет в избе, в горнице, в углу, после дел землепашных
  А буквы-буковки в ум нейдут.
  Посоветовался он с родителями-фермерами.
  Да подал заявленьице в институт технологический. Факультет цветные металлы и сплавы.
  Откуда ж у парубка такого тихого, скромного, стеснительного, такие интересы: цветные металлы и сплавы.
  А кто его знает.
  Пути ничьи неисповедимы.
  И яблоко от яблоньки далеко падает.
  Далеко.
  Иногда ежик это самое яблочко.
  На километры относит.
  На иголках перевозит.
  А половодье.
  Поздней дождливой осенью это самое (нет другое) яблоко.
  За добрую сотню километров умыкнет, бывало.
  Не права здесь Библия.
  Не права.
  А все потому, язык человеческий примитивен.
  Ну, это из 9 нехорошей истории.
  Смотри прошлое.
  Читатель человеческий.
  
  В норильский институт заявленьице то от Ганса Крекер поступило.
  Почта-та работает.
  Ну почему ж в Норильский, за тридевять земель фермерских.
  Где и фермерства-то уже быть не может.
  Почему?
  А потому что далеко.
  Шутка.
  Не знаю я почему.
  Да и никто не знает.
  И не узнает уже.
  
  Зачислили Ганса для сдачи вступительных экзаменов,
  в абитуриенты, видимо.
  Или в начально не научную (сколько букв?) стадию абитуриентов.
  
  И приехал он летом сдавать эти самые начальные.
  Для начинающих.
  Экзамены.
  Сдал.
  И был вывешен список.
  Зачислен.
  
  И началась у парубка Ганса другая жизнь.
  Ни развеселая, ни прегрустная, ни у трудная.
  Другая.
  Просто другая.
  
  В селе-та он, по полям, по лугам (без полов).
  Когда комбайнёрил когда тракторил, когда пешком обхаживал со скотиною.
  
  Фу ты слово-та, какое нехорошее.
  Братьев наших меньших скотиною обзывать.
  Скотинкой.
  Тоже плохо.
  Скотиком.
  
  Да и не называл Ганс скотину Скотиком никогда.
  Он же добрый.
  По именам всех знал.
  По именам и величал:
  Буренка.
  Чернушка.
  Краснушка.
  Нектар.
  
  -Нектар? Ну, куда пошла?
  Иди сюда желтенькая.
  Иди, глазки грустные, с ресницами.
  Щипай разнотравье.
  Траву луговую.
  Травку сочную.
  Чтобы молочко было парное, витаминное.
  Не витаминизированное дядями да тетями на заводах молочных.
  А настоящее.
  Стоящее.
  
  А цветы разнотравья.
  Цветы луговые.
  
  Ляжешь на травку, примнешь ее своим телом, бедную.
  
  Что же делать.
  Так Богом положено.
  Чтобы все мучились.
  И травы тоже.
  
  И потечет запах понизу.
  Аромат корней землицы-матушки, листиков зелененьких да салатненьких. Салатенных.
  И цветы.
  
  Вкруг цветики разбросаны.
  Распространены.
  И каких только нет.
  Не бывает.
  Желтенькие с полосочками длинными коричневатыми.
  Белые - нежнейший иней на черноземе вологодском.
  Красные, маленькие такие - мальчики-малыши, да васильки-василии-девочки с клеверочком переглядываются, под ветерок, бархатные
  перемигиваются.
  Шмели, пчёлки - Уж-Уж-Зу-у-у. Ик. (Сколько букв?)
  Все по своим инфракрасным та ультра-ультра-ультра-фиолетовым дорожкам пришвартовываются, посадку опыляя, пыльцой тычинок малюсеньких. Малепусеньких толстушечек.
  
  Где там "шанель".
  Да Вы, Читатель, все "шанели" с "опалами" да "ниффертитями" в яму поглубже вылейте, да и закопайте.
  Не на черноземе, не на черноземе, конечно.
  В тундре, в болотах, в вечной мерзлоте.
  И большой, огромадный плакат повесьте "Совершенно отравная зона. Опасно для дыхания".
  Вот что такое духи баснословно-ценные.
  Якобы.
  Дядями бизнесменами разрекламированные,
  развоняные.
  Не сравнится никогда производимое человечеством с природой, с глубиной запахов настоящих.
  Стоящих.
  
  И попал он, Ганс, в жизнь новую.
  Северную.
  Заполярную.
  Холодную.
  Металлическую.
  Металло-добычную (сколько букв?)
  
  Где люди гибнут.
  За металл.
  Пульпу сверкающую, металлическую, из глубин Родины вырванную.
  Как зубы белые, здоровые, немолочные уже.
  Стоматологом американским землицы русской.
  Общечеловеческого дома.
  Обще-жития.
  
  Неслучайно все это.
  Не случайно.
  Деньги.
  Ради денег клятых, вырванные.
  
  Извне.
  Вне.
  
  Начались.
  Лекции.
  Метели.
  Ночь полярная.
  Морозы пятидесятиградусные, где металл, этот самый, крошится под воздействием температур низких.
  Вечных.
  Не живых.
  Не жилых.
  
  Погрузился Ганс с головой в занятия.
  В библиотеки, в читальные залы.
  Родители помогли деньгами, комнатку снять, по улице Лауреатов.
  С видом на старое.
  Заброшенное.
  Зимой запорошенное.
  Кладбище.
  И не так дорого комнатка обошлась.
  Поэтому.
  
  Да не до кладбища Гансу.
  В окно почти не гладит.
  Все книги, книги.
  Зубрит да штудирует.
  Сопромат.
  Высшую математику.
  Конверторную плавку.
  Электролиз в агрессивных средах.
  Флотацию.
  
  Хорошо стал учиться Ганс Штернович.
  Родители, на Вологодчине, не нарадуются.
  Письма да бандерольки сыну посылают.
  Надеются.
  Невестушку стали присматривать.
  Тихую, красивую, хозяйственную.
  А сын втянулся.
  В знания учёные.
  Не без труда, не без ночей бессонных далось такое.
  Все выходные да праздники на заполнение пробелов сельской школы рационально расходовались.
  Хоть и умны отец да мамочка-родительница, а все же школа-то сельская. Программы школьные отличаются от городских, столичных.
  Под климат подстроенные, под работы крестьянские, хлебопашные, хлебосольные. Под комбинезоны пыльные, изнутри к наружи потом выбеленные.
  
  Сдал Ганс полугодовую сессию на отлично.
  Молодец.
  Преподаватели похвалили, сокурсники, большей частью норильчане, поздравили.
  Кто поздравлял.
  Кто завидовал.
  Кто заискивал.
  Кто слухи пускал, разные.
  
  "И, словно мухи по углам, ходят слухи по умам"-
  полилась песня Владимира Высоцкого.
  Вечером.
  Возле театра имени Маяковского, на площади в театральном кафе.
  Куда Ганс.
  
  Ну, кто его туда направил?
  Кто его в угол за свободный стол усадил?
  Кто его знает?
  Черт?
  Бог?
  Неизвестно.
  Неведомо.
   А только Ганс решил отпраздновать свои успехи.
  Отметить.
  Вспомнил он
  село Троицкое.
  Мать.
  Отца.
  Буренку "Нектар".
  Разнотравье луговое.
  Цветы полевые.
  Комбайн с сеялкой.
  
  А за витринным окном кафе снега по колено.
  Морозно.
  Тихо.
  
  И Ганс Крекер мыслями полетел далеко.
  Припомнился ему Новый Год.
  Отец-старший агроном-фермер.
  Шампанское полусухое разлива Ростовского завода шампанских вин.
  Елка с самодельными деревенскими и не самодельными городскими игрушками-забавами-потехами-украшениями.
  Пробовал он шампанское.
  Когда-то.
  Пробовал.
  
  Лицо стало задумчивое у студента Ганса.
  Просветленное.
  Отстраненное.
  Взглядом по стеклу, по морозным узорам-рисункам водит, и среди узоров снежинчатых
  живые цветы вырисовываются.
  Выкристаллизовываются кристаллами искрящими.
  Настоящими.
  Стоящими.
  
  Вдруг голос ласковый.
  Как из глубин вселенных.
  Возвращает студента-первокурсника на землю бренную.
  Всамделешнюю.
  Сегодняшнюю.
  Демократическую.
  -Простите. Здесь свободно?
  -Да,
  
  и голос вначале холодно-отстраненный (с.б.)
  потеплел.
  По мере того, как глаза его видеть стали, сейчас происходящее.
  
  Его глаза встретились с ее глазами..
  И растаяли снега Заполярья.
  
  Мысли с картинками прошлого в комок прозрачный.
  Ком призрачный.
  Скатались.
  И куда-то исчезли.
  Засветилось яркое теплое Солнце.
  Над желтым песком пляжа.
  И пальмами. Где Ганс никогда не бывал.
  Взгляды их погрузились в души друг друга.
  
  Растерялся Ганс студент-первокурсник.
  Не знал, что сказать, что сделать.
  А глаза не могли оторваться от лица девушки.
  Застывше - заворожено.
  
  Она улыбнулась весело, с ноткой игривости и кокетства.
  -Как интересно Вы на меня смотрите, так у Вас точно не занято?
  -Конечно. Конечно,
  
  говорил уже совсем другой Ганс,
  пронзенный, пораженный в самое сердце, всеми стрелками амуров и купидончиков.
  
  "А тот, кто раньше с нею был... "
  звучала с небольшой эстрады следующая песня Высоцкого.
  
  Девушка золотая загорелая,
  со стрижкой светло-каштановых, слегка вьющихся волос и огромными синими глазами, села напротив студента.
  
  -Вы не курите?
  -Нет.
  -Очень хорошо, - произнес очаровательный маленький ротик, окаймленный алыми губками, слегка подведенными перламутром.
  -Вы любите шампанское?
  -Не люблю.
  Но с Вами выпью.
  Как все-таки Вы интересно смотрите.
  Ганс налил шампанское в пустой фужер перед девушкой.
  Она тонкой ручкой с длинными пальцами приподняла фужер.
  -Ирма.
  -Ганс.
  -И имя у Вас интересное,
  сказала Ирма и прикоснулась губками к краю фужера.
  Зазвучало медленное танго.
  -Вы танцуете?
  -Конечно, конечно,
  скороговоркой произнес Ганс.
  Затем.
  Словно что-то вспомнив и слегка покраснев, студент встал.
  -Разрешите Вас пригласить?
  -С удовольствием, - пропела девушка, подавая ему руку.
  Ганс бережно поддержал ее ручку.
  И они, рядом, пошли к эстраде.
  
  Закружились.
  Вначале скованно, неловко.
  Затем Ирма повела в танце.
  И своими тонкими, золотистыми, нежными, девичьими ручками
  стала опекать студента, лишая его неловких движений.
  
  -Чем Вы занимаетесь?
  -Я.
  Учусь.
  -Я так и подумала
  Большой
  Спокойный.
  Значит, обязательно студент.
  
  И, наверно, отличник?
  Спросила Ирма.
  После нескольких оборотов.
  В танце.
  -Да.
  Как
  Вы увидели?
  -Ты.
  Давайте на ты.
  -Как ты догадалась?
  слегка смутившись.
  Повторил Ганс.
  -Ну, большой, сильный, неловкий, задумчивый.
  Наверняка хорошо учится,
  смотря ему прямо в коричневые глаза, ответила игриво Ирма.
  Танго закончилось с совершенно непонятной для Ганса скоростью.
  Они снова за столом.
  До половины отпивают шампанское из фужеров.
  Нет, Ганс выпил все.
  Из-за засушливости в горле.
  
  -И что ты изучаешь?
  -Цветные металлы и сплавы.
  -А что такое, металлы и сплавы? - кокетничая.
  Серьезно спросила Ирма.
  -Ну, это.
  Металлы, и сплавы.
  Кобальт.
  Медь.
  Титан.
  Сплав Дорэ.
  -А это что?
  -Ну, это когда все вместе.
  Плюс золото, серебро, платина.
  -Ты и это, тоже изучаешь?
  -Тоже изучаю,
  впервые за вечер улыбнулся и Ганс.
  -А ты был на "Надежде"?
  -Был.
  У них на заводе сегодня проблемы с ковшами.
  -С какими ковшами?
  -Ну, для розлива меди, ковши финские.
  -А какие проблемы?
  -Болт, фиксирующий крайнюю точку открывания, срывает.
  
  Снова зазвучала медленная музыка.
  -Пойдем?
  просто спросила Ирма, вставая.
  -Конечно.
  
  Пролетал вечер.
  Веселая "сорвиголова девчонка".
  Заводная.
  Закружила Гансика, заворожила.
  Так вошла она к нему в глазёнки, что не успел он опомниться,
  как оказался в своей комнатке.
  На полу.
  Перед.
  
  Среди стопок книг с формулами, уравнениями и цифирями.
  По-восточному сидящим.
  Со стаканчиком холостяцким.
  Со шампанским игривым.
  Да с Ирмочкою-красавицей, тонкомыслящей.
  По-восточному.
  
  Восток-дело тонкое.
  Запад-тоже не простое.
  И Север.
  И Юг.
  И середина.
  
  Он даже не понял.
  Девственницей ли Ирмочка была.
  Не девственницей.
  Кровь была.
  Капельки.
  Боль была.
  Перед сладостью.
  Неизъяснимой.
  Неимоверной.
  Обладания.
  Ожидания.
  Отдавания.
  Впервые.
  
  Но то ли уздечка надорвалась.
  То ли плевра.
  А внутри васильки-Василии-девочки с малышами - мальчиками красными, как одуванчики, парашутики нежные, перешептываются.
  Переливаются ароматом.
  
  Ароматами разнотравья лугового, разнотравья искреннего.
  
  Ночь пролетела без сна, как сон без сновидений.
  
  Очнулся Ганс в шесть.
  Ирмы рядом нет.
  Обвел глазами комнату.
  Слышит, вода льется в ванной.
  Снова закрыл глаза.
  
  И причудилось ему.
  Лето.
  Вологодчина.
  Бежит он и Ирма.
  
  Бегут, взявшись за руки по полю ласковому.
  Травы щекотят лодыжки загорелые.
  А впереди.
  Отец, мама с внучатами.
  Девочкой, на Ирму похожей, и мальчиком смугленьким коричнево-глазеньким.
  
  Живут они дружно.
  Душа в душу.
  
  Вдруг что-то темное проскочило.
  То ли перед глазами закрытыми.
  То ли в мыслях.
  В уме.
  Как-то неловко.
  Стало мечтаться дальше.
  Как он, после окончания первого курса.
  Знакомил Ирму с отцом и мамой.
  Как она.
  Сразу.
  И им понравилась тоже.
  Глянулась.
  
  Снова что-то непонятное.
  Изнутри.
  
  Ганс окончательно открыл глаза.
  Вода в ванной продолжала шелестеть струей.
  Зазывая: "Иди ко мне".
  Однообразность звучания воды.
  Подняла Ганса студента-первокурсника.
  Он вошел в ванно-туалетную комнату.
  
  Ирмы.
  Не было.
  
  Журчала вода.
  Стекая в раковину.
  Под зеркалом.
  
  На зеркале же.
  Аккуратным, красивым, женским, округлым, ровным почерком.
  Было выведено:
  "Добро пожаловать в СПИД-клуб."
  "Не Ирма"
  
  Ганс
  читал
  и
  читал.
  
  Четыре аккуратных слова.
  Перламутровые буковки.
  
  Но буквы в ум не входили.
  
  Он снова перечитывал, шепча почти беззвучно, четыре ровных слова.
  
  Не понимая.
  Не признавая.
  Спокойного смысла, зазеркалья.
  
  Напомаженного губной помадой, зеркала.
  
  Зерцала.
  
  Один раз сий парубок поступок нехороший совершил.
  Грех.
  
  Да какой же с Ирмой-неирмой был грех.
  Так.
  Молодость.
  "Веселись юноша во дни юности своей и ходи путями сердца своего и по велению очей своих",- говорит нам Библия,
  словами Экклиспаста-проповедника.
  
  И повеселился юноша Ганс.
  Походил.
  
  Первый раз в жизни.
  Вкусил он плод сладкий.
  Плод лакомый.
  Запретный.
  Запрещенный плод.
  
  Да кем же он запрещен?
  Коли все вкушают да вкушают.
  
  Баркова,
  без-вку-си-цу.
  
  Неирма.
  Тоже повеселилась.
  Порезвилась.
  Над прямодушным, стеснительным.
  Удовлетворяя свое отчаянное тело.
  Желание свое.
  И злобу.
  Затаенную на людей.
  На всех людей.
  На Землю.
  На Бога.
  За невинность свою.
  Растоптанную.
  
  А может.
  Все это.
  Я.
  Придумал.
  И ничего она этого.
  Такого.
  Не думала.
  
  Думала.
  Думала.
  Думала.
  А может, просто хотела.
  Да и все.
  Но ведь нельзя было.
  Ой, как нельзя.
  Подписка.
  Уголовщина.
  А на зло.
  Гибнуть.
  За компанию.
  "Вместе и смерть красна" - перефразировала Неирма народную классику.
  
  Ох уж это народная поговорщина.
  Всю ее слушать.
  Бред полный без брода.
  Сбродом.
  И получится.
  
  И получился.
  
  "Раз - и в дамки" - скажут шашкисты-стоклеточники.
  В гроб.
  В Норильский крематорий.
  То бишь.
  
  Нет.
  Ганс умирал в Московской клинике ?60 (по моему).
  За объездным кольцом.
  
  Умирал тяжело, страшно.
  
  Возле, не отходя, сидела Прасковья Васильевна.
  Вытирая иногда влажным полотенцем красные сухие никогонеузнающие (сколько букв?) глаза
  и растресканые, опухшие, побелевшие губы.
  Которые редко, почти беззвучно произносили одно слово: "Ирма".
  
  После того, как Ганс закончил Норильский технологический институт
  в Московском крематории, Прасковья Васильевна прожила недолго, и умерла четыре месяца спустя, на руках у мужа.
  
  Штерн же, Николаевич Крекер.
  Запил.
  Пил все, что можно найти в селе Троицком, и сгорел от перегара через двадцать пять дней возлияний.
  
  Историю эту мне рассказал Нусвальд Григорий, который встречался с Крекер.
  По обмену опытом.
  В демократии.
  
  В мире же.
  В России.
  В Вологде.
  Ничего не произошло.
  
  Ни драмы.
  Ни комедии.
  Ни фарса.
  
  Ни-че-го.
  
  Но мне.
  От чего-то.
  Очень...
  
  
  ( Имена не все настоящие. Часть забыл.)
  www.auau.tv
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"