Его объяснение ничего толком не прояснило. Все три девушки были блондинками и хороши собой.

Так уж получилось, что всю долгую дорогу до монголо-советской границы мы с Сашкой провели на соседних полках. Красильников оказался довольно интересным рассказчиком. Оказалось, что в дневной школе он закончил всего семь классов. Мать его работала в камере хранения на железнодорожном вокзале, и уже в четырнадцать лет пристроила не по годам здоровенного сына водителем электрокара. Сашка в три смены подвозил на каре почту к поездам дальнего следования, отвозил багаж в камеры хранения и на привокзальную стоянку такси. От природы общительный, он скоро завел массу полезных и нужных знакомств: халдеев из вокзального ресторана, прикормленных у вокзала таксистов, носильщиков, а также среди немногочисленных еще в ту пору вокзальных проституток. Со слов Сашки я понял, что и свой первый сексуальный опыт он получил именно у последних. Однажды, когда мы уже достаточно узнали друг о друге, Сашка признался, что в круг его знакомств входили и банщики - воры, промышлявшие кражами на вокзале. Не называя конкретных деталей, Сашка со смехом вспоминал, какие ловкие кражи они проворачивали.

Через неделю, пропуская все встречные товарняки и пассажирские поезда, наш эшелон прибыл на пограничную станцию Наушки. Стоял жаркий майский вечер, быстро темнело. Все высыпали из вагонов и столпились на перроне. Вдоль перрона высились седые от пыли тополя, тускло светили немногочисленные фонари, по дальним путям, непрерывно сигналя, суетливо сновала "кукушка", формируя составы. По громкоговорителю, глотая гласные, кричала что-то неразборчиво диспетчер-бурятка. Нас кое-как построили, сопровождающие раздали призывникам военные билеты. Предстоял пограничный контроль. У здания погранзаставы стояли несколько офицеров и прапорщиков в зеленых фуражках и с десяток срочников с АКМ-47 за плечами. Проверка призывников проходила быстро. Мы по одному подбегали к пограничникам, те бегло просматривали военные билеты, выборочно осматривали наши тощие вещмешки и чемоданчики. Сопровождающих проверяли гораздо серьезнее. Всех их построили и увели куда-то за здание погранзаставы. Отсутствовали они добрых полчаса: как видно шмонали их, не в пример нам, гораздо тщательнее. Уже потом мне стало ясно, чем это было вызвано. Впервые пересекающие границу призывники, как правило, не рисковали везти с собой контрабанду. Никто из них толком и не знал, что пользуется спросом в неведомой Монголии. Зато офицеры и старослужащие, вырвавшись в Союз, все как один пытались провернуть свой маленький бизнес. Из Союза везли советские деньги, юбилейные рубли, наручные часы, хромовые офицерские сапоги, золотые украшения и всякую мелочь, отсутствовавшую в монгольских магазинах - дэлгурах.

Уже совсем стемнело, когда все вновь расселись по вагонам. Эшелон тронулся, но, едва проехав арку, украшенную советскими и монгольскими флагами, вновь остановился прямо в чистом поле. Сопровождающие объяснили, что ночевать будем здесь, а утром еще раз придется проходить пограничный контроль, на этот раз уже монгольский. Дежурные разнесли остаток суточного сухого пайка - на двоих по буханке серого хлеба и по банке свиной тушенки. Еще с полчаса вагон шушукался, укладываясь на ночь, потом все стихло до утра.

Утром пограничный контроль с монгольской стороны был пройден на редкость быстро. По вагонному проходу, звонко цокая подкованными сапогами, пробежал щуплый кривоногий цырик в форме, очень похожей на советскую. На плечах цырика - узкие погоны синего цвета с четырьмя красными лычками - старший сержант. Не останавливая бега, монгольский пограничник беспрестанно повторял:

-Русски дэньги, часы - есть?

Поскольку про часы нас никто не предупреждал, один из призывников робко продемонстрировал монгольскому пограничнику собственное запястье со скромным Полетом на дешевеньком металлическом браслете. Монгол тут же притормозил возле него и начал... торговаться! Сначала он предложил за часы сто тугриков, потом сто пятьдесят, двести... Призывник растерялся: тугрики очень похожи на советские деньги, но каков курс? Наконец, решившись, паренек расстегнул браслет, протянул монголу часы, а сам с интересом принялся рассматривать валюту. Едва довольный состоявшейся сделкой монгол убежал в следующий вагон, к продавцу подскочил сержант из сопровождающих и злобно прошипел:

-Лопух! Я бы тебе за Полет триста тугров отстегнул!

Но дело уже сделано, ничего не попишешь!

Еще часов через шесть мы на бортовых крытых Уралах въезжали на территорию военного городка. Теперь на долгих два года это - наш дом.

Уже на следующий день Сашка получил свою новую кликуху, которая прилипла к нему на все время службы. Утром, после завтрака, нас вывели на строевой плац: начиналась муштра. Командир карантинной роты, высокий и подтянутый капитан Закиров, весело объяснил нам, что при команде Равняйсь! все мы должны одновременно и резко повернуть головы направо и чуть-чуть вверх.

Сашка от неожиданности густо покраснел, строй взорвался дружным хохотом, но дело было сделано: новая кличка прилипла к Красильникову накрепко. Вскоре ее для краткости сократили до Дюбы.

Карантинные нагрузки, да еще в условиях монгольского высокогорья, переносились тяжело. Несмотря на то, что кормили нас как на убой, многие испытывали постоянное чувство голода. Особенно тяжело приходилось нам с Красильниковым. Оба мы были за восемьдесят килограммов весом, и стандартного пайка нам явно не хватало. Однажды после завтрака, когда до занятий оставалось еще с полчаса, Дюба отвел меня за казарму и, озираясь по сторонам, предельно прямо поставил вопрос:

- Жрать хочешь?

-Чего спрашивать-то? - пробурчал я.- Конечно!

-Пошли со мной! -

Сашка решительно направился к аллее, ведущей к полковой столовой, откуда мы только что вернулись. Я, не задавая лишних вопросов, двинулся за ним. Подойдя к столовой, Сашка сделал морду ящиком и мимо дежурного по столовой, толстого немолодого прапорщика, направился к накрытым столам, стоящим в дальнем от входа углу. Его расчет был выверен до мелочей. За этими столами ели бойцы комендантской роты. К ним, как и в другие роты, прибыло молодое пополнение. До принятия присяги будущие комендачи, как и остальные салаги ходили без погон. Поэтому наше появление в столовой восприняли спокойно и не задали ни единого вопроса. Разместившись за столом, мы дружно навалились на еду. Следовало поторопиться: хотя по заведенному в полку порядку комендачи завтракали в последнюю очередь, они могли появиться в любое время. В считанные минуты мы с Сашкой уговорили бачок с макаронами по-флотски, положенный на десять человек, распихали по карманам сахар и оставшийся хлеб. На кофе времени уже не оставалось, да и места в наших переполненных желудках совершенно не оставалось. До предела отпустив поясные ремни, мы с трудом поднялись со скамеек, и поспешили к выходу из столовой. Впрочем, поспешили - слишком сильно сказано. Мы едва передвигались, осторожно неся свои неимоверно раздувшиеся животы. Мы уже были рядом с выходом, когда на улице прозвучала команда:

Нас одновременно прошиб холодный пот. Грохоча сапогами, мимо нас бегом неслись рослые старослужащие с красными погонами на плечах. Влипли! - молнией пронеслась у меня в голове паническая мысль. В том состоянии, в котором мы с Дюбой находились после сверх сытного завтрака, мы, в случае чего, не смогли бы оказать объеденным бойцам комендантской роты никакого сопротивления. Бочком - бочком, стараясь ненароком не столкнуться со стремительно вбегающими в столовую комендачами, мы выбрались на крыльцо и поспешили восвояси, благо казарма карантина находилась совсем рядом. Уже удалившись метров на двадцать, мы с ужасом услышали за спиной возмущенные крики и перебранку, доносившиеся из столовой.

Я также лениво поднялся со скамейки, и двинул в казарму. Со старшиной карантина у меня с первых дней сложились неплохие отношения. Благодаря своему каллиграфическому почерку, я сумел втереться к нему в доверие, и он поручил мне ответственное задание: оформить Книгу 1 на все полторы сотни вновь прибывших воинов. Работа была еще далеко не закончена, поэтому в глубине души я надеялся, что встречу со стороны старшины понимание. Зайдя в каптерку, я изложил прапорщику проблему: нежный желудок взбунтовался против грубого армейского харча, и заниматься в таком состоянии строевой подготовкой нет никакой возможности. Пробурчав что-то про оглоедов, у которых еще домашние пирожки из задницы торчат, прапорщик выписал мне и Дюбе направления в медсанчасть, и я, скрывая торжество, удалился.

Как видно, день в тот раз выдался для нас удачным: начальника медсанчасти на месте не оказалось, и мы, записавшись в журнал приема, отправились в самый дальний уголок военного городка, где благополучно проспали в густых кустах до самого обеда.

Удачно закончившееся приключение сблизило нас с Дюбой еще больше. Карантин вскоре завершился, мы приняли присягу и были распределены на строительство ТЭЦ-3 на окраине Улан-Батора. Здесь нам впервые не повезло. Меня направили по специальности - монтажником контрольно-измерительных приборов и автоматики, а Сашку - помощником машиниста маленького локомотивчика - "кукушки". Как видно, начальство учло железнодорожный опыт работы Дюбы. Видеться мы стали реже, только в казарме. Я монтировал уровнемеры и расходомеры в котельном и турбинном цехах, а Сашка вместе с машинистом разъезжал на локомотивчике по всей территории стройки, подвозя стройматериалы и конструкции. На строительстве ТЭЦ работали почти двести военных строителей и почти столько же советских специалистов. Объект находился километрах в двадцати от военного городка, поэтому обедали мы здесь же, в специально построенной по такому случаю щитовой столовой. Советских специалистов на обед возили по домам, поэтому после обеда у нас оставалось час-полтора на отдых. После обеда воины разбредались по территории, загорали, купались в брызгалке, расположенной возле корпуса химводоочистки. Однажды привычный распорядок был нарушен. После обеда роту построили в две шеренге на асфальтовом пятачке возле столовой. Офицеры были явно чем-то встревожены. Последовала команда:

-Первая шеренга - три шага вперед! Кругом!

Между шеренгами неторопливо двинулись командир роты старший лейтенант Шагылбаев, замполит роты Тибилов и замкомроты Данкевич. Рядом с ними семенил дряхлый седой монгол в ярко-зеленом дэли, подпоясанном широким, с полотенце, алым поясом, в остроконечной шапке, отороченной тарбаганом, и в сбитых в гармошку офицерских хромовых сапогах. И офицеры, и монгол пристально вглядывались в лица стоящих в шеренгах солдат. Дважды пройдя вдоль шеренг, командир роты, наклонившись к уху монгола, что-то коротко спросил. Тот лишь отрицательно потряс головой. Все недоумевали и ломали голову над тем, что же все-таки произошло.

Последовала новая команда:

-Поясные ремни снять! Расстегнуть гимнастерки!

Рота послушно исполнила и эту команду. Напряжение нарастало. Кто-то из дедов, осмелев, громко спросил:

- Да чо случилось-то?!

- Разговорчики!

Офицеры вновь неторопливо двинулись вдоль шеренг, внимательно осматривая одежду солдат. Не обнаружив ничего и в этот раз, Шагылбаев скомандовал:

С Сашкой мы встретились только в роте. Все время до съема с работы офицеры усердно допрашивали Дюбу. Но так ничего и не добились. Уединившись на окраине спортгородка, Дюба поведал мне без утайки всю историю.

Надо сказать, что Дюба был далеко не первым воином, обувших доверчивых кампанов. По роте ходили легенды об уже уволившихся в запас дембелях, которые проворачивали, и не раз, сделки и похлеще. К примеру, для изоляции паропроводов на ТЭЦ-3 в огромных количествах завозили стеклоткань и стекловату. Стеклоткань, на первый взгляд, выглядела роскошно: плотная на ощупь, сияющей белизны. Улучив момент, смышленые воины зазывали куханок и устраивали аукционы: продавали стеклоткань в качестве материала для простынь и прочего постельного белья. Поскольку в монгольских дэлгурах с этим делом было довольно-таки скудно, ничего не подозревавшие куханки выстраивались в очередь за дешевым ширпотребом. Если денег у покупателей не хватало, в ход шла местная молочная самогонка архи, а нередко за сделки рассчитывались натурой тут же, за складами. Так же бойко уходила и стекловата: ею ушлые воины рекомендовали набивать матрацы. Какие рекламации поступали за проданную продукцию - можно только догадываться...

Работавшие на электромонтажном участке, действовали еще более рисково. Набредя в степи на какое-либо стойбище из двух-трех юрт, они предлагали простодушным скотоводом электрифицировать их жилища. Моментально монтировалась проводка-времянка, в патрон для вящего эффекта вкручивалась лампа - "пятисотка", а уже затем на близлежащую линию электропередачи набрасывался силовой провод. Оставалось только, получив гонорар от кампанов, быстренько запрыгнуть в ГАЗон и - ходу-ходу, пока очумевшие от короткого замыкания монголы не ринулись в погоню!

Полученных от реализации кукушки денег нам с Дюбой хватило надолго. Конечно, пришлось осторожничать, чтобы никто ничего не заподозрил. Сашка почти половину всей суммы спустил на "куханок": те за пятьдесят тугриков готовы были на все, что угодно. Я этими плоскорылыми брезговал. В Монголии сифилисом болеет едва ли не треть населения, а гонорея вообще считается чем-то вроде насморка. Возможно, Сашка хорошо предохранялся, а возможно ему просто везло, но все для него обошлось без последствий.

Заместителем командира нашего второго взвода был сержант Федя Суранов, призвавшийся на полгода раньше нас с Дюбой. Родом Федя был из глухой бурятской деревни, до армии закончил единственную в деревне семилетку, был довольно туповат, но службу и Уставы знал. Армейская карьера сержанта складывалась довольно успешно, и он имел все шансы вернуться на Родину старшиной срочной службы. Нас с Дюбой он постоянно "доставал мелочными придирками. Сейчас-то, задним числом, я понимаю, что в принципе он ничего лишнего от нас и не требовал: только то, что положено по Уставам. Но тогда, в далеком семьдесят четвертом, я и Дюба воспринимали это не иначе, как жесточайшее и нестерпимое насилие над личностью. К примеру, Суранов неукоснительно требовал и от черпаков, и от дедов присутствия на утренней физзарядке, гонял всю роту по утрам на обязательную пробежку, следил, чтобы никто не сачковал при выполнении комплекса обязательных упражнений. До температуры воздуха в ноль градусов на зарядку полагалось выбегать с голым торсом. Многие хитрили: после подъема, накинув бушлаты, скрывались за казармой и покуривали там во время физзарядки. Суранов это дело четко просекал, и на головы нарушителей сыпались наряды вне очереди. Несколько раз попадали под этот прессинг и мы с Дюбой. Это нас здорово задевало, и однажды мы решили раз и навсегда проучить зарвавшегося замкомвзвода. Не одну неделю мы обдумывали, как это лучше сделать, и одновременно остаться вне подозрений. Наконец, придумали... Практически два раза в месяц в полку устраивали ночные тревоги. Китай был рядом, остров Даманский еще никто не забыл, поэтому боеготовность была на уровне.

Обычно тревоги устраивались под утро, часа в четыре, когда сон особенно крепок. Для того чтобы во время учебной тревоги сымитировать боевую обстановку, за четверть часа до сигнала тревоги дежурный по полку вырубал во всем полку электричество. Дневальные зажигали керосиновые лампы, по одной на выходе из казармы, и в этом тусклом свете рота вскакивала по тревоге, одевалась, получала в оружейной комнате автоматы, подсумки с патронами и противогазы, и выбегала на плац строиться. После проверки по списку комбат - двухметровый белорус подполковник Кибкайло - проводил разбор полетов, выставлял каждой роте оценки. Затем объявлялся Отбой!.

При разработке нашего плана мы с Дюбой старались не упустить ни малейшей мелочи. В случае если бы нас с ним раскололи, то дорога нам была одна - в дисциплинарный батальон годика на три. Наконец, очередная учебная тревога. Мы знали о ней заранее: от земляка, оператора полкового радиоузла Яблонского. Через полчаса после отбоя, когда рота утихомирилась, мы с Дюбой потихоньку встали, надели галифе и гимнастерки, поставили сапоги рядом со своими койками. Все было готово к осуществлению давно задуманной мести. Когда в предутренний час дневальный истошно заорал: Рота, подъем, тревога!, мы с Дюбой быстренько обулись, одними из первых получили в оружейной комнате автоматы и патроны, и незаметно скользнули в туалет. Надо было переждать, когда на выходе из казармы будет как можно больше народа. Наконец, мы решили: пора! Выскочив из туалета, мы вместе с толпой солдат оказались рядом с замкомвзвода. Я, как бы нечаянно, зацепил стволом автомата лампу, она упала под ноги бегущим, и потухла. В казарме воцарилась сплошная темень и тишина, все на мгновение застыли на месте. И в этой тишине вдруг раздался истошный вопль Суранова. Никогда бы не подумал, что можно так кричать от боли. Это Дюба сделал свое черное дело: как только я скинул на пол лампу, и стало темно, он мощным ударом приклада в лицо опрокинул сержанта на пол. Потом, конечно, было проведено дознание. Суранов на несколько месяцев попал в гарнизонный госпиталь, ему сделали несколько челюстно-лицевых операций, но все равно, когда он вновь появился в казарме, узнать его было трудно. У сержанта оказалось совсем незнакомое лицо: нос кнопкой, шрамы на переносице, скошенный куда-то вбок подбородок, глубокий шрам слева от виска к подбородку. Прямо Отто Скорцени какой-то! Изменился и характер сержанта. Оставшиеся до дембеля недели он вел себя тише воды, ниже травы, испуганно поглядывая на солдат, и уже совсем не пытаясь изобразить из себя "уставника". Виновных, конечно, не нашли. Дознаватель пришел к выводу, что произошел несчастный случай: в темноте, в давке, кто-то неосторожно задел Суранова по лицу прикладом. Всех такая версия устроила, и служба покатилась прежней чередой.

Казалось бы, такой битый паренек, как Дюба, впросак не должен попадать по определению. Но однажды, уже перед самым дембелем, купился и он. Причем купился так знатно, что разговоры об этом ходили по полку с месяц. Меня как раз направили в недельную командировку в Дзун-Хару, где сдавали маломощную котельную, поэтому я не смог уберечь приятеля от розыгрыша. На дворе стоял апрель 1975 года, уже месяц, как вышел Приказ о дембеле, и весь наш призыв с нетерпением ждал отправки домой. В казарме только и разговоров было о том, как тот или иной воин из нашего призыва правдами и неправдами исхитрился уехать на Родину с очередной партией. Нам с Сашкой скорая отправка не грозила: слишком много мы с ним попортили кровушки отцам-командирам за два года службы. И вот на волне этих разговоров простодушный Дюба и попал, как кур в ощип.

Как обычно, после отбоя деды собрались в сушилке. Кто-то заканчивал отделку дембельского обмундирования, кто-то - альбом, кто-то просто пришел потрепаться на сон грядущий. Главный хохмач роты Сашка Нелаев на полном серьезе траванул, что есть Приказ Министра обороны Гречко: в первую очередь отпускать домой тех, у кого отцы погибли на фронтах Великой Отечественной войны. Потом, как бы невзначай, он стал подтрунивать над простодушным Дюбой: слабо, мол, тебе такую аферу провернуть? Подкинул идею: у тебя, мол, отца-то нет, кто проверит, погиб он или не погиб? Дюба завелся с пол-оборота. Ему и в голову не пришла такая простая мысль: сколько же лет должно быть сыну погибшего на фронтах Героя в год тридцатилетия Победы? Лукавый Нелай тут же продиктовал Дюбе рапорт на имя командира полка. На следующий день, после завтрака, ничего не заподозривший Сашка помчался с этим самым рапортом в штаб полка. Когда я вернулся из командировки, весь полк потешался над очередной хохмой. Дюбу мне пришлось ждать еще целых трое суток: командир полка был лишен юмора совершенно, и с ходу, едва ознакомившись с содержанием рапорта, отправил его подателя на гауптвахту, на пять суток. Так что, домой мы с Дюбой ехали вместе. Конечно, не под осенний желтый лист, как нас пугали все два года офицеры, но все-таки довольно поздно - в конце июня.

18

19

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"