Старинные напольные часы, чудом сохранившиеся на кафедре, глухо простучали-прозвонили несколько раз. Доцент Буров, принимающий в этой аудитории экзамен, машинально посмотрел на свои наручные. Конечно же, время не совпало. Владелец часов некоторое время размышлял, не стоит ли поправить какие-либо из них, затем махнул рукой. Не имеет смысла. И так ясно, что экзамен идёт к концу. В аудитории сидело четыре или пять человек. Но сидели они уже долго.
Забавные билеты ходили из года в год на экзаменах по этой дисциплине. Буров много раз думал о том, что следовало бы выровнять их по сложности, реже — ставил этот вопрос на кафедре, и ни разу не достигал успеха. Заведующий кафедрой, пожилой и уже утомлённый жизнью человек, устало махал рукой, как только повестка дня подходила к «Разному», и, тяжело ступая и опираясь на трость, покидал заседание. Без него мелкие вопросы решались со свистом, а к мало-мальски значимым никто не смел даже прикоснуться.
А поменять билеты следовало бы. Из сессии в сессию повторялась одна и та же история: счастливчики, вытащившие примерно три четверти лёгких билетов, быстро отвечали, получали свои пятёрки и, реже, четвёрки и уходили праздновать, а неудачники ещё надолго застревали в аудитории и сидели, что называется, до последнего. Практически никто из них не получал отличных отметок, даже четвёрка вызывала бурную радость.
Между первой и второй группами, несмотря на более чем настойчивые приглашения пройти к столу, проходило обычно довольно много времени, и экзаменатор маялся, не находя себе занятия. Хладнокровно читать какую-нибудь увлекательную книгу на глазах страждущих студентов он не хотел. Во-первых, это казалось ему несправедливым. Доцент никогда не оправдывался перед студентами, объясняя, что не его это вина в таких несуразных билетах, и они вполне могли думать о нём, что угодно. Один раз самый нахальный, которому нечего было терять, кроме своей тройки с минусом, прозрачно намекнул, что не удивился бы, узнав, что деканат спускает планы по обесстипендиванию. Но больше всего Буров боялся не сдержать улыбки при чтении весёлых мест — она могла бы показаться студентам злорадной. Во-вторых, он попросту опасался, что потеряет счёт времени и не сможет оторваться даже тогда, когда экзаменующиеся начнут осаждать его стол.
Вот и сейчас экзаменатор перекладывал бумажки с места на место, перебирал зачётки и поглядывал в сторону засидевшихся студентов. Да, вон тому худощавому невысокому парню в очках явно не повезло. На лекциях он блистал остроумными репликами и точными ответами на забрасываемые в зал вопросы. И вот — неудача при тяге билета. Впрочем, доцент почему-то не сомневался, что в итоге всё разрешится благополучно, тем более, что очкарик зашёл в аудиторию одним из последних.
Буров полистал зачётку. Да, пятёрка этому парню нужна, как воздух. Другие экзамены всего лишь «хорошели» в графах. Стипендия была под угрозой. А почему, собственно? От парня с аспирантскими повадками можно было ожидать большего. Доцент отлистнул зачётку до корочек и с фотографии на него глянуло девичье лицо. Что ж, не только студенты ошибаются. Да, это она, по имени Нина, зашедшая в аудиторию в первой волне, но до сих пор сидящая, низко склонившись над почти чистым листом бумаги. Оставалось только надеяться, то под ним скрываются другие, густо исписанные. Какой же билет ей достался? Это был один из первых билетов, ведь она зашла так рано и так смело. Надо будет перебрать возвращённые… Да, всё правильно, это, пожалуй, самый каверзный по сочетанию вопросов билет. Теория ренормализации — да её одной хватит на два-три билета, не говоря уже о том, что учёные и по сей день спорят по некоторым её пунктам. Почему же он не отложил этот билет, как собирался накануне? Буров напряг память и тут же понял, что о бурных событиях утра в квартире и переполненном автобусе лучше не вспоминать. Дело сделано, точнее, не сделано, коварный билет ушёл в свободное плавание, и теперь ничего уже не попишешь. Экзаменаторы его кафедры никогда не меняли студентам билеты, считая это несправедливым. Да и времени на новый билет уже не оставалось.
После перебора возвратившихся к нему билетов доцент Буров смутно осознал, что что-то не так. Он снова перебрал их уже с другой целью. Так и есть — не вернулся билет, который он считал довольно-таки лёгким. Почему? Небольшой детективный момент.
Доцент Буров любил детективы. Две полки в его квартире уже ломились от них, третья была заполнена только наполовину. Дело собирательства шло бы быстрее, если бы под названием детектива публике не скармливалась откровенная халтура, по жанру более напоминающая триллер, криминальное чтиво или боевик. Бывало, тщательно обследовав полку «Детективы» в книжном магазине, Буров отходил без покупки. Как говорил его сосед: «Не верь тому, что хулиганы написали на моём почтовом ящике — там не это, а газеты». Рассчитывать приходилось в основном на букинистические отделы. Хороший, классический детектив должен развивать логическое мышление, а всё это коммерческое чтиво…
От размышлений доцента оторвало какое-то неуловимое движение в аудитории. Он поднял свой взгляд как раз вовремя, чтобы заметить отрицательное покачивание головой румяного студента, сидевшего рядом с Ниной. Как раз в это время она смотрела на него, но лица девушки Буров не видел. Он только отметил, что поза Нины со спины исполнена безнадёжности. Поймав взгляд экзаменатора, студент уткнулся в свои листки.
Заподозрив неладное, Буров решил поймать парочку с поличным. Если, конечно, ему не почудилось и было, с чем ловить. Но проверить не мешает. Он безразличным голосом спросил, кто готов, встретил в ответ молчание, поставил стул немного боком и углубился в заполнение экзаменационных ведомостей, на которое ему всегда не хватало времени. Со стороны должно было казаться, что всё, на чём сосредоточен экзаменатор, это как покрасивее расписаться и не перепутать отметки в разных строчках.
Удивительные люди — студенты. Зачётную книжку они всегда суют почти прямо под нос, а вот выставлена ли отметка в ведомость — им до лампочки (Буров машинально отметил, что «до лампочки» уже никто, кроме старшего поколения, не говорит, у молодёжи теперь другая лексика на этот случай). А ведь в деканат первыми приходят именно ведомости, чудодейственным образом превращаясь в вывешиваемые грозные напоминания о «хвостах», графики пересдач и, наконец, в приказы об отчислении.
Убивая двух зайцев сразу, доцент Буров расписывался как никогда красиво, в то же время работая боковым зрением в направлении Нины и румяного студента. Упражнения в каллиграфии неожиданно оказались прекрасным успокаивающим и расслабляющим средством. Несколько раз он замечал какие-то движения и жесты в подозрительном направлении, но не повёл даже бровью и уж тем более не сменил боковое зрение на фронтальное. И только когда начало совершаться действие в направлении физического контакта, то есть руки студента и студентки потянулись друг к другу (или это только показалось?), экзаменатор решил, что пришла пора действовать, и действовать энергично.
Стул стоял не под таким углом, чтобы можно было вскочить и одним броском настичь, схватить за руку. Собственно, это было частью хитрого плана по усыплению бдительности противника (к сожалению, на экзамене преподаватель и студенты находятся по разные стороны баррикад). К тому же резкие броски с физическим контактом — это несолидно. Доцент Буров поступил иначе, заранее всё хорошо обдумав. Помогло знание психологии шпаргалующихся. Он резко вскочил на ноги с резким восклицанием, которое по замыслу должно было напоминать слово «Кто!». Вторая часть фразы, «готов?», прозвучала уже тогда, когда Буров хитрым движением корпуса освободился от сковывающего влияния стула и получил возможность двигаться в интересующем его направлении. Что он, собственно, и делал.
С точки зрения солидности комар не подточил бы носу: экзаменатор чем-то увлёкся, внезапно вспомнил о времени и решил поинтересоваться, не готов ли кто, а заодно прогуляться по рядам, размять затёкшие ноги и пантомимикой подбодрить нерешительных. Но эффект был достигнут. От рёва, а что он тут перестарался, доцент понял сразу же, вздрогнули все. Если какие-то руки и тянулись друг к другу, то сейчас они лежали, нервно подрагивая, на столе, а на полу между сидящими виднелась какая-то бумажка.
С удовлетворением отметив про себя, что план удался, Буров как бы невзначай начал нагибаться, чтобы поднять с пола как бы невзначай попавшийся ему под ноги листок, но лишь разглядев его, отдёрнул руку и быстро выпрямился. В голове молнией пронеслась мысль о коллеге из сельскохозяйственного, угодившем под суд якобы за взятку. И хотя здесь полно свидетелей-студентов, но заинтересованные же они, чёрт возьми, зависимые от него! Нет, лучше, чтобы на этой сторублёвке вообще его отпечатков пальцев не было.
— Никак, деньги упали, — фальшивым голосом с плохо сдерживаемой дрожью произнёс Буров и сам поразился этой фальши на фоне похолодевшей спины. Где-то это уже было. Ах да: «Ревизор» Гоголя. Помнят ли эту сцену нынешние студенты?
— Это мои, — быстро сказал румяный студент. Даже, пожалуй, слишком быстро. — Я полез в карман за носовым платком, а купюра — вот… Выпала. Извините, пожалуйста. Разрешите поднять?
Буров кивнул. Провокации, пожалуй, не будет. То ли носовой платок и вправду виноват, то ли от этого плана отказались на ходу. Да и глупо устраивать провокацию на глазах нескольких студентов. Ладно, что теперь об этом думать. Испуг перешёл в лёгкую злость.
— Я, кажется, спросил «Кто готов?» — чеканя слова, произнёс экзаменатор. — Готов отвечать по билету, а не разбрасывать деньги. Вот вы, молодой человек. У вас, случаем, не шестой билет?
Шестым был недостающий билет из числа лёгких. И у краснощёкого студента оказался именно он. Буров широким жестом показал в сторону своего стола и студент, встав, пошёл отвечать. Неужели он тянул время, стараясь остаться с преподавателем один на один? Может, замышлялась самая настоящая взятка, а вовсе не провокация? Нет, голубчики, теперь у вас ничего не выйдет!
За спиной Бурова, шагавшего к своему столу, кто-то судорожно вздохнул. Но он не стал оборачиваться. В конце концов, вздохи на экзамене — самое рядовое дело. Всхлипывания, бубнение под нос, сбивчивые оправдания, бесконечные «э-э»…
Ответ румяного по билету был краток и точен. Отвечающий почему-то не поднимал глаз от листка бумаги, но сбить его вопросами не удалось. Буров с задумчивым видом выставил «отлично». Значит, для взятки не было почвы. Опять возвращаемся к версии провалившейся провокации? Ведь тянул же зачем-то этот толстощёкий время!
Изображая любезность, доцент проводил «отстрелявшегося» до двери с единственной целью — проследить, чтобы ничего больше не вывалилось из его карманов. Провожаемый почему-то пошёл по другую сторону стола, за которым раньше сидел. Чтобы забрать свою оставшуюся лежать на нём кожаную папку, он перегнулся через стол, схватил её за уголок и дёрнул к себе. Папка описала полукруг по поверхности стола и Нинина ручка улетела куда-то к стене. Извинений не последовало и поднимать ручку пошёл студент в очках. Нина только вздрогнула и втянула голову в плечи.
Поплотнее закрыв дверь за студентом с неразгаданными намерениями, доцент Буров почувствовал большое облегчение. Он, наконец, избавился от навязчивых мыслей о провокациях и возвратил себе возможность мыслить широко и замечать творящиеся вокруг себя непорядки. Например, что очкарик, вернув ручку владелице, рядом с нею и сел. Такому попустительствовать нельзя! Экзаменатор волевой рукой вернул ситуацию на круги своя. Экзамен пошёл к завершению своим чередом.
Нина сидела застыв, не меняя позы. Предпоследним отвечал студент в очках. Рассказывая, он несколько раз оглядывался на сокурсницу. Трудный билет был блестяще преодолён.
Когда отличная отметка воцарилась в его зачётке, счастливый теперь уже отличник, поблагодарив, некоторое время потоптался у стола. Казалось, он хотел что-то сказать, но не решался. И так и не решился, зашагав к двери. Без провожатых.
Доцент Буров почувствовал, что исчерпал свою квоту любезности на «радушные» проводы до двери. Кроме того, он остался с девушкой наедине, а в этом случае закрыванию двери изнутри могло быть придано совершенно неверное значение. Но, спросив Нину, готова ли она, и получив в ответ мотание головой, доцент решил пройтись к дверям неспешным шагом просто так, размяться, а заодно и приоткрыть дверь, если её плотно захлопнули.
Дверь оказалась приоткрытой и Буров был вознаграждён за прогулку до неё тем, что услышал нечто, не предназначавшееся для его ушей и, секундой позже, глаз.
— Ну и подлец же ты, Серый! — ворвался в дверную щель возмущённый голос (Мы не приводим здесь стенографически точной записи, так как предполагается, что худенькие интеллектуалы в очках таких слов не знают). Вслед за этим послышалась звонкая плюха. Буров рывком распахнул дверь.
За нею стоял румяный минуту назад, но теперь бледный парень. Одной рукой он держал нахулиганившую на столе кожаную папку, а другой держался за медленно и зловеще розовеющую щёку. Что-то шмякнулось об пол возле его ног. Чуть поодаль стоял очкарик и вытаскивал руку из кармана брюк. В руке оказался носовой платок, которым его хозяин сразу же стал вытирать руки с выражением отвращения на лице. Оба уставились на выглянувшего. Воцарилась напряжённая тишина.
Доцент Буров не имел опыта службы в полиции нравов, не доводилось ему работать и в товарищеском суде чести. Он не проходил инструктажа и что следовало делать, не имел представления. Кто прав, кто виноват, откуда пощёчина? Не зная этого, предпринимать что-либо было бессмысленно, а затевать следствие именно сейчас не хотелось.
Положение спас предмет, так кстати шмякнувшийся об пол. На этот раз это было именно то, чего ждал доцент — гофрированная шпаргалка. И бледный студент, всё ещё державшийся за щёку, только выдал себя, быстро наступив на неё ногой. Но разве это могло стать препятствием для матёрого экзаменатора, множество раз разоблачавшего нечестных студентов, когда те были совершенно уверены, что вне опасности! Ногу всё равно пришлось поднять, шпору — отдать, а свою порцию назиданий и обещаний снизить отметку — получить. Бледнолицый быстро ретировался с места получения пощёчины, буквально за руку уведя своего обидчика с собой. Тёплых слов прощания, конечно же, не последовало. Доцент пожал плечами и с уловом вернулся в аудиторию.
Нина опять не была готова, помотав головой при звуке приближающихся шагов. Буров сел и, взглянув сначала на напольные, затем — на наручные часы, нахмурился и стал размышлять, какими словами подбодрить девушку. И вдруг перехватил её тоскливый взгляд, направленный на шпаргалку.
Что-то подсказало доценту, что с этим шедевром студенческого промысла следует познакомиться поплотнее. Он взял «гармошку» в руки и принялся вертеть и растягивать. И тут шпаргалка прямо в руках разделилась на две.
Да, «шпор» было две. Одна — длинная, писанная на клетчатой сероватой бумаге, судя по размерам — вмещала весь курс. Почерк довольно корявый. Но это и понятно — студент писал для себя. Вторая же была намного короче, бумага — белоснежная, плотная, текст был напечатан. Буров еле удержался от того, чтобы послюнить палец и проверить, лазерный принтер или струйный. Сверху и снизу лист был не отрезан, а довольно небрежно оторван по перфорации. Слишком короткий, чтобы вместить несколько тем… Да, так и есть, законспектирована только одна тема. Теория ренормализации.
Доцент положил обе шпаргалки рядом и некоторое время переводил взгляд с одной на другую. Проверил: эта теория оказалась и в рукописном варианте. Но зачем же — два раза? Должна же быть какая-то причина! Повертел ещё раз в руках. Вот эта — шпаргалка-труженица, шпаргалка-усвояченица, с такой и самому в студенческие годы не страшно на экзамен идти. Зато вторая — чёткая, аккуратненькая, даже, пожалуй, броская. Как говорится, имеет товарный вид. Товарный вид… Но ведь…
Доцент Буров любил настоящие детективы. Нестройными, страдающими от бесконечных вытаскиваний-впихиваний рядами они стояли у него на полках, заставляя восхищаться крутыми зигзагами сюжета и оттачивая логику мысли. И к тому моменту, когда Нина, в последний раз обречённо вздохнув, подошла к экзаменационному столу и устало опустилась на стул, он уже знал всё. Знал, почему румяный выбрал место рядом с Ниной, зачем он тянул время, почему отрицательно мотал головой, из чьих рук упала на пол смятая купюра, почему румяный так охотно пошёл отвечать, но не отрывал глаз от листка, почему пошёл в обход стола, зачем ждал потом у двери. Тайны пощёчины и загадки двух шпаргалок тоже не существовало. Стоял только один вопрос: что делать?
Ответ Нины по первым двум вопросам был безупречным. Про злосчастную же теорию, оказавшуюся третьим пунктом её билета, она сказала только несколько общих слов и замолчала, всем своим видом показывая «Будь что будет!»
Экзаменатор напряжённо размышлял. Теперь ему было даже немножко смешно при мысли о возможности взятки. Ведь купюры обычно вкладывают в зачётные книжки. Его взгляд упал на одиноко лежащую на столе Нинину зачётку. А что, если?.. Немного помедлив перед тем, как идти на нестандартный шаг, доцент Буров наконец решился.
— Ответ на первые два вопроса я оцениваю на «отлично», — осторожно начал он. — К сожалению, третий вопрос подкачал. Не хотелось бы ставить вам тройку. — Девушка вздрогнула. — Но тут примешалось одно обстоятельство. В мои руки случайно попало нечто, принадлежащее вам. — Рука доцента сделала не очень определённый жест в сторону шпаргалок. — Увы, я не могу вернуть вам это, так как подобные предметы подлежат изъятию из межстуденческого оборота. Поэтому я прошу принять от меня скромную компенсацию по нарицательной стоимости.
С этими словами Буров вытащил бумажник, из него — новенькую сторублёвку, вложил её в зачётку и, захлопнув, протянул ошарашенной студентке, при этом продолжая говорить:
— Пока я возвращаю вам зачётку без отметки. Вам надлежит прийти во вторник на пересдачу, утром. (Боже, какой вторник, деканат не в курсе, приходится изобретать всё с колёс, только бы она не перебила, не попыталась вернуть деньги!) Там уже записалось несколько человек. (Она же видела и слышала весь экзамен, никто не записывался!) Слишком поздно мы обнаружили, что доставшийся вам билет некорректен и подлежит исключению из картотеки. От имени кафедры приношу вам извинения. В дальнейшем, уверяю вас, это не повторится. Более того, мы решили на пересдаче не выдавать особо трудные билеты (О, слышал бы это заведующий кафедрой!) Надеюсь, что у вас всё будет в порядке. Точнее, я просто в этом уверен. Позвольте пожелать вам всего хорошего.
На протяжении всего этого зубозаговаривания доцент мягко, но настойчиво отводил руку девушки с зачёткой к её сумочке, потом чуть-чуть встряхнул. С глухим стуком зачётная книжка упала в сумочку. Нина, казалось, не замечала этого. Огромными от удивления глазами она смотрела на собеседника.
— Вы… всё знаете? — слегка задыхаясь, спросила она. Даже, скорее, не спросила, а сказала утвердительно, с удивлением.
Вместо ответа Буров перевернул её экзаменационные листы нижней стороной вверх. На одном из них оказались написаны цифры, всё больше и больше по мере увеличения суммы: 20, 40, 50, 70, наконец, самая большая — 100, выведенная дрожащими линиями.
— Я всегда говорил вам, что к числам нужно указывать размерности. Сегодня я встретил исключение из этого правила. Только три человека знают смысл этих цифр. Заберите ваши листы, на пересдаче вы получите новые.
Руки Нины слегка дрожали, когда она сворачивала свои бумажки и совала их как попало в сумочку.
— Ваш друг дал ему пощёчину, — вдруг сказал доцент. — Хорошо, что я не знал тогда подоплёки, а то мне трудно было бы сдержаться.
— Он… что, ждал меня за дверью? — спросила Нина с недоумением. — Я слышала какой-то шум, но думала, что он просто сбежал с деньгами.
— Увы, вы недооцениваете его иезуитство. Как «честный» негоциант, уважающий частную собственность, он ждал вас, чтобы отдать оплаченную вами шпаргалку, отдать именно тогда, когда она будет вам совсем не нужна. А я, на вашу беду, подыграл ему, заставив отвечать сразу по получении денег.
— Вы… вы… — Голос Нины задыхался от волнения. — Всё равно я не могу принять этих денег. Я сейчас…
— Ни в коем случае! — тихо, но твёрдо сказал Буров. — Вы не должны заниматься возвращением денег сами. Ещё сорвётесь и дадите ему повод обвинить себя. А у меня есть некоторые рычаги, знакомства в деканате. Мы поставим его на место.
Как ставить на место бизнесмена от студенчества, Буров не совсем себе представлял, но старался излучать уверенность. Главное — не дать девушку в обиду. Он на мгновение позавидовал очкарику — у студентов много возможностей делать добро и (увы!) зло друг другу, у преподавателей же скованы руки. Кураторство, объявленное пережитком социализма, отменено, частная жизнь неприкосновенна. Как приходится изощряться, чтобы сделать то, что у студентов вышло бы легко и просто.
— У вас всё равно не хватит денег, чтобы утешить всех его жертв. — с горькой усмешкой сказала Нина. — У него прямо-таки интуиция выбирать тех, кто забуксует на экзамене, а стипендия нужна позарез. Он не мелочится, требует пятую часть семестровой стипендии.
— Откуда же… — начал доцент и осёкся. Если информация, помогающая выбирать жертв, утекает из деканата, об этом следовало помалкивать. И шансы поставить рвача на место стремительно падали к нулю. Лучше о другом. — Так помогите же мне! Давайте всё делать по-честному. И начнём прямо с пересдачи. Пересдайте так, чтобы ничьи услуги по их рыночной стоимости вам не понадобились.
По тому, как потемнели глаза девушки, Буров понял, что переборщил. Его казавшиеся безобидными слова, видно, переполнили её чашу терпения.
— Хорошо сдавать «по-честному» тем, кто сыт, согрет, благополучен, — с каким-то остервенением сказала Нина. — А вы ко мне домой загляните. Мама торговала в рядах, по двенадцать часов в день стояла, и в жару, и в дождь, и в стужу. Хозяин дольше бы стоять заставлял, да боялся, что в потёмках деньги перепутает. Много ли из её зарплаты тогда вычтешь! И вот — застудила почки, лежит уже второй месяц. Хозяин говорит — сама виновата, поднимешься — приходи, а пока я тебе ничего не должен. А вы в аптеках бываете, цены знаете?
— А отец? — машинально спросил Буров, просто по привычке поддерживать беседу. Он тут же пожалел об этом — а вдруг отца нет?
— Отец — неплохой мужик, но вот зарплату ему задерживают третий месяц. Что тут поделаешь? Мы уже только об этом дома и говорим, самое верное — это моя стипендия.
Разговор, начатый для отвода глаз от зачётки с её не подлежащим возврату вкладышем, уходил в опасную сторону. Хорошо, что они в аудитории одни. Вместо робкого, застенчивого существа перед Буровым стояла озлобленная, агрессивная молодая женщина и смотрела на него, как на врага. Что ж, надо пройти и через это. В конце концов, злость должна где-то выйти наружу, и пусть уж лучше здесь и сейчас, чем там и тогда, где и когда это чревато неприятностями.
— Я уверен, что вы пересдадите на стипендию… — начал доцент Буров, но Нина его перебила.
— По-честному, говорите вы? Хорошо «по-честному», кто от результата не зависит. Хорошо «по-честному», с кем и в жизни все по-честному поступают. А по мне вся ваша честность — это маскировка самого настоящего бесчестия. Богатенькие покупают и шпаргалки, и целиком преподавателей, а мы тут, как бедные родственники… — Внезапно она охнула и бессильно опустилась на стул. Оставшегося дыхания хватило ровно на одно тихое слово: «Извините».
Доцента Бурова ещё никто не покупал целиком. Да и частями, вроде бы, тоже. Но как объяснить это вот этой издёрганной хрупкой девочке, которая в минуты отчаяния способна выпускать когти? Видно, приходится нести крест от имени всех преподавателей, чьи автографы красовались в Нининой зачётке. Назвать ей свой оклад, дать почувствовать, что они друзья по несчастью? Не стоит: она, чего доброго, ещё попытается вернуть деньги. Лучше уж притвориться благополучным, Таким, например, какими были доценты в советское время.
Нина, вытащив платок, усиленно боролась с подступавшими к горлу слезами.
Ещё раз позавидовав студентам, которые могли бы подсесть, приобнять, утешить, доцент Буров решил дать девушке успокоиться самой. Пока же он стал собирать в «дипломат» бумаги со стола. Среди них были и две шпаргалки. Обычную со следом подошвы он смял и сунул в карман, а коммерческую аккуратно расправил и засунул между какими-то листами. Привычка — ведь этот листочек обошёлся ему в цену хорошей книги. Но не каждая, даже хорошая, книга даёт такой урок жизни… Ведомость надо бы отнести в деканат. Но ведь не выпроводишь же эту несчастную девушку. Ладно, время ещё есть. Буров неспешно прогулялся по рядам, проверяя, не оставили ли чего студенты, заглянул в столы, обычно ломящиеся шпаргалками после экзамена. У перегородки, разделявшей стол на две части, толпились бутылки и банки с реактивами. Непорядок, перед экзаменом надо было убрать. Среди стеклянной посуды затесался какой-то пластиковый пузырёк. Буров взял его в руки. Stress Formula plus E. Внутри — продолговатые тёмные пилюли. Вся этикетка на английском. Э, да тут довольно длинный список витаминов! Доцент обернулся — Нина смотрела на него.
— Ваша? — Буров неверно истолковал её взгляд.
— Что там, покажите поближе. Шутите? Вы знаете, сколько это стоит?
Он догадался: стоит прилично. Ну вот, опять расстроил бедняжку. Лучше уж ничего не говорить. Доцент сел и подпёр голову руками.
Когда он учился, стипендия, как правило, не была вопросом жизни и смерти. Она просто позволяла одной ногой слезть с родительской шеи. Потом, были ещё стройотряды, разгрузка вагонов, репетиторство. Клянчить отметки у экзаменаторов только ради стипендии было не принято, такого стали бы презирать.
Потом наступили другие времена. Вместо интеллектуальных мордашек в очках студенческие аудитории заполнила расфуфыренная публика с пейджерами и мобильниками. Никто уже не рвался к научной работе с первого курса, делали ровно то, что нужно — и не более. Как-то само собой сложилось представление о нынешних студентах — сыновьях и дочерях богатых родителей, в жизни которых стипендия играет роль не большую, чем сама наука. Лекции прерывались звонками мобильных телефонов, экзамены производили удручающее впечатление, о стипендиях никто не заикался. И вдруг…
Взгляд Бурова упал на ведомость, которую давно следовало отнести в деканат. Интересно, сколько хороших отметок там обязано этому вот элитному поливитамину, хорошему питанию, благополучию в доме и спокойствию за завтрашний день? По первым двум вопросам Нина ответила на «отлично» без всего этого. Но эта злосчастная теория! Учёные, создавшие её, конечно, и не подозревали, что когда-то где-то на просторах большой страны со своими большими бедами их творение встанет по одну сторону баррикад с хозяином торгового места, бросившим свою работницу на произвол судьбы, с директором завода, сжёгшим в своё время партбилет, а теперь куражившимся над рабочими, не платя им зарплату, с ценами в аптеках, с сытым коммерсантом, не соглашавшимся скинуть нисколько.
«Надо будет написать хорошее учебное пособие на тему этой теории,» — подумал доцент. — «Чтобы всё было как следует разжёвано. Может, даже написать в форме стенограммы семинара. Студенты не понимают, задают вопросы, а я им объясняю, руковожу их мышлением. Почему я не подумал об этом раньше?»
От этой мысли полегчало. И, как это часто случается, вслед за одной хорошей мыслью пришла другая. Буров подошёл к окну и посмотрел наружу. Сначала он не увидел того, чего ожидал. Только через минуту-другую из-за угла показался уже знакомый нам очкарик. Медленным прогулочным шагом он дефилировал вдоль стены, явно кого-то поджидая. Но из аудитории не вышел только один человек…
— По-моему, вас ждут, — стараясь придать голосу безразличие, сказал Буров. Девушка прямо-таки подлетела к окну. Не поворачивая головы, доцент многозначительно сказал: — Преподаватели могут многое, но не всё. Кое-что студенты могут и должны делать сами.
После того, как Нина выпорхнула за дверь, Буров немного подождал. Ведь она могла спохватиться, что забыла проститься или, ещё хуже, поблагодарить, и вернуться с полпути. Но не стоило ей видеть, как после этой паузы доцент торопливо заполняет последнюю оставшуюся пустой строчку в ведомости. Строчку с её фамилией. В конце концов, на первые два вопроса она ответила безукоризненно. А доцентская зарплата не зависит от того, сколько двоек и троек он наставил студентам, которые недопоняли его же лекции.
Через несколько дней та же группа сдавала другой экзамен. Доцент Буров с трудом протиснулся к двери, вошёл, стараясь держаться как можно незаметнее, и приблизился к преподавательскому столу. Нинина зачётка, как и было условлено, лежала поодаль от других. Коллега принимал экзамен у очкастого студента и, казалось, не замечал вошедшего. Такая договорённость тоже была.
Буров достал авторучку, нагнулся и, не присаживаясь, быстро заполнил строчку в зачётке. Самой Нины он не видел, так как длинный стол, вокруг которого сидели студенты, был перегорожен по всей своей длине довольно высокой перегородкой, к которой с обеих сторон лепились полки для реактивов. Но он и не искал её взгляда, более того — побаивался. То, что считал нужным, он сделал, а вторник — вторник отменяется.
Уже выходя из аудитории, доцент Буров столкнулся в дверях с толстощёким студентом. Тот, вероятно, побывал в переделке: довольно значительная часть некогда румяных щёк скрывалась под пластырем, один глаз совсем заплыл. Второй, оставшийся здоровым, угрюмо посмотрел на встречного без каких-либо признаков приветствия.
Доцент вежливо посторонился и подождал, пока за пострадавшим не захлопнулась дверь.