Шнайдер В.Г. : другие произведения.

Советское нациестроительство на Северном Кавказе (1917 - конец 1950-х гг.): закономерности и противоречия. - Армавир: Риц Агпу, 2007

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    В монографии рассматривается советская национальная политика на Северном Кавказе с 1917 до конца 1950-х гг., как часть сложных социально-политических процессов циклического характера. В исследовании предпринята попытка ответить на вопрос о том, какое место в процессе национального строительства на Северном Кавказе занимала интеграция автохтонных народов в российское историко-культурное пространство.
  
  ШНАЙДЕР ВЛАДИМИР ГЕННАДЬЕВИЧ
  
  СОВЕТСКОЕ НАЦИЕСТРОИТЕЛЬСТВО НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ
   (1917 - конец 1950-х гг.):
  закономерности и противоречия
  
  
  ISBN 978-5-89971-224-1
  
  
  
  
  
  Шнайдер В.Г. Советское нациестроительство на Северном Кавказе (1917-кон.1950-х гг.): закономерности и противоречия. - Армавир, 2007. - 416 с.
  
  
  
  
  ОГЛАВЛЕНИЕ
  
  ВВЕДЕНИЕ.................................................................................3
  РАЗДЕЛ 1. ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ........................................................................6
  1.1. Методологические подходы к изучению проблемы............................6
  1.2. Российская государственность в контексте социальных циклов....16
  1.3. Итоги интеграции Северного Кавказа в государственное пространство России к 1917 г. .......................................................32
  РАЗДЕЛ 2. НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ДОВОЕННЫЙ ПЕРИОД: ПРОБЛЕМЫ ДИРЕКТИВНОГО НАЦИЕСТРОИТЕЛЬСТВА..........................................................42
  2.1. Модель национальной политики большевиков в контексте начала третьего большого социального цикла в истории России....................42
  2.2. Народы Северного Кавказа в условиях советских социокультурных преобразований довоенного периода................................................59
  2.2.1. Национальная политика молодого советского государства и территориально-административное размежевание на Северном Кавказе.....59
  2.2.2. Формирование "очагов промышленности" и проблемы развития советского рабочего класса на Северном Кавказе.................................72
  2.2.3. Образование и просвещение. Пресса...........................................80
  2.2.4. Семья и быт..........................................................................99
  2.3. Советская национальная политика и проблемы столкновения интересов на Северном Кавказе (1917 - нач. 1940-х гг.)......................109
  2.3.1. Нереализованные политические проекты и протестные формы социально-политической деятельности горцев Северного Кавказа............111
  2.3.2. Проблема этноконфликта как составной части процесса земельного и территориально-административного размежевания..............................138
  2.3.3. Особенности демографической ситуации на Северном Кавказе в 1920-1930-е гг. ..................................................................................168
  РАЗДЕЛ 3. СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО И НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ ...........189
  3.1. Социокультурное пространство Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны......................................................190
  3.2. Историческая оценка причин депортации северокавказских народов................................................................................................................209
  3.3. Социокультурные основания акта депортации ряда народов Северного Кавказа в 1943-1944 гг. .................................................224
  РАЗДЕЛ 4. СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ КУРС СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА В ОТНОШЕНИИ СЕВЕРОКАВКАЗСКИХ НАРОДОВ (сер. 1940-х - кон. 1950-х гг.)..................................................................................252
  4.1. Освоение территорий упразднённых автономий Северного Кавказа.....................................................................................253
  4.1.1. Территории ликвидированных автономий Северного Кавказа как исследовательская проблема...........................................................253
  4.1.2. Проблемы освоения территории бывшей автономии чеченцев и ингушей.....................................................................................256
  4.1.3. Трудности заселения территорий традиционного проживания карачаевцев и балкарцев................................................................267
  4.1.4. Проблема историко-культурного забвения депортированных народов.....................................................................................273
  4.2. Режим спецпоселения как фактор советской национальной политики (сер. 1940-х - кон. 1950-х гг.)...........................................277
  4.2.1. Режим спецпоселения и демографическая ситуация у депортированных народов......................................................................................277
  4.2.2. Проблема социализации депортированных народов в местах спецпоселения.............................................................................288
  4.2.3. Проблемы родного языка и образования в период ссылки..............299
  4.3. Реабилитация репрессированных народов Северного Кавказа и восстановление их национальной автономии..................................304
  4.3.1. Этапы ослабления режима спецпоселения и реабилитация депортированных народов..............................................................304
  4.3.2. Восстановление Северо-Кавказских автономий и возвращение депортированных народов .............................................................309
  4.3.3. Демографическая ситуация на Северном Кавказе к концу 1950-х гг..324
  4.3.4. К вопросу о причинах реабилитации репрессированных народов......329
  4.4. Советские идеологические доминанты в контексте этнокультурного развития народов Северного Кавказа (сер. 1940-х - кон. 1950-х гг.).....341
  4.4.1. Национальная политика и проблема развития этнокультур.............343
  4.4.2. Социальные ориентиры..........................................................352
  4.4.3. Быт. Семья и брак.................................................................363
  ЗАКЛЮЧЕНИЕ.........................................................................379
  
  
  
  ВВЕДЕНИЕ
  
  Советский период в истории народов Северного Кавказа давно и заслуженно притягивает к себе внимание исследователей. Действительно, многие процессы социального, политического, экономического и историко-культурного характера, в которые оказывается вовлеченным автохтонное население региона, не имели аналогов в прежние времена. Прежде всего, надо сказать, что в советский период истории горские народы Северного Кавказа обрели свою государственность, что для немалого их числа произошло впервые. Этот процесс в научной исторической литературе связывается с явлением нациестроительства.
  Представляется, что в советский период находит своё продолжение дальнейшее вовлечение народов Северного Кавказа в государственное и правовое поле России, начатое ещё до революции 1917 г. Вместе с тем, существенным отличием начавшихся в 1920-1930-е гг. процессов стало то, что советизация горского населения, цели и методы этого явления позволяют нам говорить о качественно новом этапе их интеграции - вовлечении не только в государственное и правовое поле России, но и в её историко-культурное пространство. Это утверждение можно считать рабочей гипотезой настоящего исследования.
  Хронологические рамки данной работы охватывают часть советского периода. В качестве нижней границы, разумеется, принят 1917 г., а верхней - конец 1950-х гг. В рамках нашего исследования оказывается период становления, апогея и заката общества, которое принято связывать со сталинской социально-политической моделью. В это время формируется и обретает свои завершённые черты большевистская национальная политика. В конце 1950-х годов были возвращены на родину депортированные в годы войны народы Северного Кавказа, и восстановлены их автономии. Таким образом, к концу 1950-х гг. сформировалась этническая картина региона, которая почти не менялась вплоть до окончания советского периода истории. Есть и ещё одна причина, по которой мы ограничиваем настоящее исследование концом 1950-х гг., но она будет ясна только по прочтении всей вводной части.
  Надо сказать о том, что, прежде чем приступить к рассмотрению особенностей вовлечения северокавказских народов в российское историко-культурное пространство в советский период, нами была предпринята попытка изучения аналогичных процессов до революции. Результатом этой работы стала монография "Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов" (1), где, в частности, были оговорены необходимый понятийный аппарат и теоретико-методологические основания исследования, которые мы использовали при написании и этой монографии.
  Интеграционные процессы, их этапы и динамика рассматриваются нами как составляющая часть полициклического (волнового) характера эволюции российского государства и общества.
  Совершенно очевидно, что основные идеи и выводы упомянутой выше монографии требуют пояснения и, как минимум, конспективного изложения в данной работе. Более того, результаты исследования динамики интеграционных российско-северокавказских связей в дореволюционный период имеют важное значение для понимания нашего подхода и взглядов на специфику этих процессов на Северном Кавказе уже в советский период.
  
  Предметом исследования социокультурная составляющая национальной политики советского государства, значение и роль советской власти в процессе нациестроительства на Северном Кавказе в период с 1917 года и до конца 1950-х гг.
  То, какое место в этом процессе занимала интеграция северокавказских народов в российское историко-культурное пространство, а также то, какие средства и методы для достижения наиболее высокой степени этой интеграции использовало советское государство и его большевистское руководство, рассматривается нами как объект исследования.
  Территориальные границы определяются предметом исследования. Они распространяются, главным образом, на автономии Северо-Кавказского края и, соответственно, на отдельные национальные районы. Другие регионы Северного Кавказа затрагиваются эпизодически и только в той мере, в которой это необходимо для освещения проблем, определяемых объектом исследования.
  Цель: выявить особенности и основные этапы интеграции северокавказских народов в российское историко-культурное пространство в период с 1917 года и до конца 1950-х гг., а также показать роль советского государства в этом процессе.
  Для достижения этой цели в рамках данной работы мы попытались решить следующие задачи:
  • выявить наиболее важные составляющие теории и практики большевистской национальной политики на примере Северного Кавказа;
  • охарактеризовать политические, экономические, социальные и другие устремления горцев в первые годы советской власти;
  • показать противоречивость теории национальной доктрины большевиков и практики её реализации на Северном Кавказе;
  • показать значение Великой Отечественной войны и депортации ряда горских народов в динамике интеграционных процессов;
  • выявить советские идеологические доминанты и особенности социокультурной ситуации на Северном Кавказе в послевоенные годы;
  • рассмотреть проблему спецпоселенцев из числа северокавказских народов;
  • охарактеризовать причины восстановления автономий депортированных народов, показать противоречивость и непоследовательность этого акта.
  
  Достижение поставленной цели и решение соответствующих задач опираются на гипотезу полициклического (волнового) характера социальной эволюции российского государства и общества, как одного из возможных способов понимания отечественной истории.
  Рассмотрению данной проблемы посвящён первый раздел работы. В этой же части нашего исследования мы коротко остановимся на характеристике общих черт и основных итогов процесса интеграции народов Северного Кавказа в государственное и правовое пространство Российской империи (до 1917 г.), как необходимом основании и "отправном пункте" размышлений о предмете настоящего исследования.
  
  
  РАЗДЕЛ 1.
  ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ ИССЛЕДОВАНИЯ
  
  1.1. Методологические подходы к изучению проблемы
  
  Методологическая модель, которую предполагается использовать при рассмотрении проблем интеграции народов Северного Кавказа в российское историко-культурное пространство в советский период, использовалась нами при анализе соответствующих процессов до революции. В заключительной части этого раздела мы приведём выводы, к которым пришли в результате работы над монографией "Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов", как чрезвычайно важные для дальнейших рассуждений (2).
  Итак, основой методологической модели данного исследования является комплексный подход, основанный на принципах методологической дополняемости сосуществующих в современной исторической науке эпистемологических моделей.
  Работа включает элементы социокультурного анализа предмета исследования, невозможного без применения исследовательских подходов неклассической истории и культурологии.
  Таким образом, ведущим принципом формирования теоретико-методологической основы стал принцип дополняемости эпистемологических моделей подходов, сосуществующих сегодня в исторической науке. В данном случае мы исходим из тезиса о том, что нет единой теории, способной описать и изучить объект исследования настолько, чтобы не допустить возможности использования альтернативных познавательных моделей.
  Социокультурная составляющая заявленных методологических оснований достаточно цельно выражена, например, С.Г. Кирдиной: "При социокультурном подходе в центре внимания находится человек активный - многомерное био- социокультурное существо и субъект действия, его нравственность, составляющая основания любой культуры. Тем самым предпринимается попытка выявить сущностные, ценностные и этические характеристики социальных субъектов" (3).
  Очевидно, что отдельные принципы формационного подхода не противоречат заявленному предмету исследования и цели данной работы. В частности, надо заметить, что его концептуальные основы, несмотря на всю критику, так и не были научно опровергнуты (4).
  Необходимо обратить внимание на то, что отдельные составляющие деятельности человека имеют явный прогрессивный характер, а это не вполне согласуется с цивилизационным подходом. К числу таковых относятся, например, область научных знаний, развитие технологий, степень межкультурного взаимодействия, рост количества и качества потребностей человека, а также степени их удовлетворяемости и некоторое другое. Кроме того, степень изолированности историко-культурных типов, равно как и уникальности путей их эволюции в цивилизационном подходе, на наш взгляд, несколько преувеличена. Нередки попытки снять это противоречие и сформулировать методологические подходы, взаимодополняемые не противоречащими принципами цивилизационного и формационного подходов. Есть среди таких моделей и достаточно эвристически продуктивные (5). В данной работе используются также отдельные положения и принципы этносоциологии (6) и этноконфликтологии (7).
  В ходе подготовки данного исследования мы использовали такие группы методов, как общенаучные (логический, классификационный, диалектический), социолого-исторические (хронологический, проблемный, системный, статистический), историко-этнографические (ретроспективный, структурно-функциональный, герменевтический). Нашли своё применение такие методические приёмы как эмпирическое обобщение материала, географическое районирование, а также сравнительно-исторический и количественный анализы. Историко-культурный анализ заявленных проблем потребовал использования культурологических методов исследования: а) гуманитарная проблематизация материала; б) сопоставление анализируемой культуры и её феноменов с другими культурами; в) описание "ведущих" культурных структур и парадигм; г) объяснение тенденций культуры, внешне противоречащих её основному строю, основному культурному процессу (8).
  
  Для более полного и точного представления о методологических основаниях данного исследования, ниже мы приводим определения ключевых для нашей работы понятий. Необходимость уточнения понятийного аппарата вызвана тем, что современные гуманитарные науки, в том числе и история, часто не ставят жёстких рамок для научного определения объекта, явления или понятия. В контексте отдельного исследования такие рамки, безусловно, важны и, прежде всего, в методологическом аспекте.
  1. Под историческим типом культуры (культурно-историческим типом) нами подразумевается уникальный характер социально обусловленной деятельности группы исторических субъектов, включающий их самоидентификацию и находящий своё инвариантное закрепление в определённом типе ментальности. Последняя, в свою очередь, представляет собой структурообразующий элемент (ядро) данного типа культуры, который, учитывая способность к самовоспроизводству, развитию и наследованию признаков, обладает качествами живой системы (9).
  Принимая во внимание последний тезис, мы прослеживаем систему циклов-периодов в истории России, чередующих относительно гармоничные и относительно кризисные состояния общества. Формируя эту составляющую применяемой в работе методологии, мы опирались на концепцию общей теории цикла Ю.Н. Соколова, а также на отдельные положения ряда новейших исследований в области изучения цикличности исторических процессов (10).
  В первой главе нами подробно рассматриваются факторы, принятые в качестве критериев оценки гармоничного или дисгармоничного состояния российского общества. Характер этих признаков позволяет говорить о том, что нами затронуты собственно социальные циклы. "Социальное", как предмет исторического анализа, на современном этапе развития науки представляет собой такой объект исследования, который включает в себя самый широкий спектр деятельности исторических субъектов (11).
  2. Под цивилизацией мы понимаем локально ограниченный, социально организованный тип культуры, саморазвивающийся в пределах определённого исторического пространства и времени (12). Принимая во внимание заявленные подходы, мы не могли не оговорить этот термин и понятие. Вместе с тем, в ходе нашего исследования мы чаще будем использовать такую дефиницию, как "исторический тип культуры", через понятие которого и дано определение "цивилизации", приведённое выше.
  3. "Государство" - основной институт политической системы, наделённый высшей законодательной властью, т.е. правом устанавливать и регламентировать социальные нормы и правила общественной жизни в пределах определённой территориальной целостности и использовать легитимные методы принуждения для их соблюдения по отношению ко всем членам общества. Государство является основным источником политической власти и использует её от имени всего общества (13). В свете заявленных подходов мы будем понимать под "государством" выражение типологических черт культуры в способах властвования.
  4. "Нация" - полисемантическое понятие, применяемое для характеристики крупных социокультурных общностей индустриальной эпохи. Существует два основных подхода к пониманию нации: как политической общности (политические Н.) граждан определённого государства и как этнической общности (этно-Н.) с единым языком и самосознанием. Многозначность понятия "нация" отражает наличие множества концепций феномена нации (14).
  5. а) "Этнос" - феномен биосферы, или системная целостность дискретного типа, работающая на геобиохимической энергии живого вещества; б) "Этнос" - коллектив особей, выделяющих себя из всех прочих коллективов. Этнос более или менее устойчив, хотя возникает и исчезает в историческом времени (15).
  Итак, ключевыми понятиями, с помощью которых рассматривается циклический характер интеграционных процессов России и Северного Кавказа, являются: "историко-культурный тип", "цивилизация", "государство", "этнос", "нация".
  Каким образом соотносятся и реализуются в качестве составляющих предмета исследования эти понятия в данной работе?
  Л.Н. Гумилёв пишет: "Крупнейшей единицей после человечества в целом является суперэтнос, т.е. группа этоносов, возникшая одновременно в одном регионе и проявляющая себя в истории как мозаичная целостность, состоящая из этносов. Именно они являются этническими токсонами, наблюдаемыми непосредственно. Этносы в свою очередь делятся на субэтносы..., существующие лишь благодаря тому, что они входят в единство этноса. Без этноса они рассыпаются и гибнут" (16).
  По мнению Л.Н. Гумилёва, возникновение нового этноса русских относится к периоду 1200-1380 гг. Начало формирования суперэтноса происходит в период с конца XIV в. до 1500 г. Окончательное формирование русского суперэтноса относится к периоду 1500-1800 гг. (17).
  Другими словами, начало складывания суперэтноса сопряжено с периодом становления Московского государства, а его окончательное оформление занимает последующие 300 лет. То есть, к середине XVI в. - периоду начала активного проникновения русских на Кавказ - они уже представляли собой отчётливо идентифицируемый суперэтнос.
  Согласно приведённого определения, нация рассматривается как явление общества индустриального типа (как вариант). Надо полагать, что вступление России в эту фазу происходит никак не ранее пореформенного периода, а отчётливо признаки индустриального общества присутствуют уже в советский период.
  В нашем понимании термины и явления "этнос" и "нация" не исключают друг друга, а относятся к разнопорядковым характеристикам коллективных исторических субъектов.
  Невозможно отождествить понятия "нации" и "суперэтноса". Характеризуя признаки самоидентификации членов этноса, Л.Н. Гумилёв отмечает в качестве ведущего этнический стереотип поведения. "Структура этнического стереотипа поведения - это строго определённая норма отношений: а) между коллективом и индивидом; б) индивидов между собой; в) внутриэтнических групп между собой; г) между этносами и этническими группами" (18). При этом сила этнического стереотипа огромна потому, что члены этноса воспринимают его как единственно достойный, а все остальные - как "дикость"(19).
  Совершенно очевидно, что в состав российского государства входили этносы с принципиально различными стереотипами поведения. Вместе с тем, государство определяло и определяет ряд норм социального, экономического, политического, правового и др. характера, представляющих регулятивные механизмы деятельности общества (в том числе, сохранение целостности государства). Когда эти нормы в полной мере, в обязательном порядке и в равной степени относятся ко всем без исключения членам общества, только тогда мы можем говорить о вероятности складывания гражданского общества. В таком случае для члена любого этноса вышеупомянутые нормы становятся объективной реальностью, с которой нельзя не считаться. При таких условиях вопрос о приоритете этнических стереотипов, зачастую, приобретает характер личностного выбора, и становится тем легче, чем ближе суть названных стереотипов общему тону и заданности государственных норм и устоев.
  
  Государство возникает как результат эволюции этноса. Суперэтнос, состоящий из этносов и субэтносов, формируется на определённых принципах их взаимодействия. Сошлёмся на классификацию этих принципов, предложенную Л.Н. Гумилёвым: а) сосуществование, при котором этносы не смешиваются и не подражают друг другу, заимствуя только технические нововведения; б) ассимиляция, т.е. поглощение одного этноса другим с полным забвением происхождения былых традиций; в) метисация, при которой сохраняются и сочетаются традиции предшествующих этносов и память о предках; эти вариации обычно бывают нестойкими... г) слияние, при котором забываются традиции обоих первичных компонентов.... возникает третий, новый этнос (20). Осмелимся предположить, что принцип "в" не был характерен для русской этноистории, а элементы принципа "г" прослеживаются в незначительной мере на поздних этапах истории, главным образом, советской.
  Мы вынуждены были подробно оговорить, какое значение мы будем вкладывать в понятия "этнос" и "нация", так как обсуждение данной проблемы в современной литературе показывает, что теоретические изыскания в этой сфере далеки от качества универсальности трактовок (21). В целом можно согласиться с мнением, что, "...несмотря на широкое употребление этих терминов (В.Ш.: "этнос" и "нация"), в современной отечественной научной литературе и в исследованиях советского периода, специалисты так и не пришли к однозначному определению этих феноменов, их содержательных и функциональных характеристик" (22).
  В концепции этногенеза Л.Н. Гумилёва не остаётся места понятию "нация". Не вдаваясь в тонкости полемики его сторонников и оппонентов, позволим себе обратить внимание на то, что построение хронологических таблиц, связанных с историей эволюции российского этноса (суперэтноса), Л.Н. Гумилёв доводит примерно до начала XIX в. (23). Собственно исторические исследования, опирающиеся на известную методологическую модель, "доходят" до конца XVII в., т.е. почти до начала имперского периода отечественной истории. Чем определяется этот хронологический предел? В том числе, и на этот вопрос мы попытаемся ответить в ходе дальнейших рассуждений.
  Представляется весьма удачной и снимающей, до известной степени, противоречие трактовок и терминологических разночтений идея А.Кара-Мурзы, высказанная им в работе "Россия в треугольнике: "этнократия-империя-нация"". А. Кара-Мурза утверждает, что в истории известно три формы социального сосуществования индивидов: этнократия, империя и нация. "Во-первых, "этнократии" - основанные на принципе "крови", этнического родства, непременным атрибутом которых является ксенофобия или, по меньшей мере, этническая сегрегация. Во-вторых, "империи" - базирующиеся на универсальном, надэтническом принципе "подданства". И, в-третьих, "нации" - основанные на гражданско-территориальном принципе. Нация, в отличие от империи, формируется в той мере, в какой в универсализирующем плавильном котле межэтнического взаимодействия участвует не только имперское государство, но и гражданское общество" (24).
  И ещё одна важная для нас мысль: " "Этнократия", "империя", "нация" - разные механизмы социальной адаптации общества к изменяющемуся миру... Ясно, однако, что смена базового интегративного принципа происходит тогда, когда адаптационные возможности прежнего принципа оказываются исчерпанными, либо очевидно недостаточными" (25).
  Необходимо сказать, что данная закономерность, принятая нами за основу оценки особенностей российской социокультурной эволюции, нуждается в некотором пояснении и корректировке. Во-первых, соединённые в одну концептуальную схему, указанные понятия предают ей эклектический характер; во-вторых, последовательность "этнократия-империя-нация" характерна не для всех ныне существующих наций, в том числе, и европейских (например, итальянцы, восточноевропейские народы, нации бывших европейских колоний в Америке и нек. др.).
  Разберём по порядку.
  Мы исходим из того, что любая современная политическая нация, чаще всего сформированная на полиэтнической основе, своим структурообразующим элементом имеет базовые этнокультурные традиции численно (абсолютно или относительно) доминировавшей в процессе нациегенеза этнической группы. Таким образом, всю последовательность и историю становления определённой нации можно рассматривать как эволюцию именно этой этнической группы. В таком случае более применима, по крайней мере, по отношению к России, схема "этнос-суперэтнос-нация". С точки зрения государственного устройства, вступление русских в стадию окончательного формирования суперэтноса (прим. с 1500 г.) можно охарактеризовать как начало длительного этапа борьбы абсолютистских тенденций с сословно-представительными традициями. Крах абсолютизма в 1917 г. положил начало попытке создания республиканского устройства государства и стремлению построить нацию на надэтнической основе.
  Последовательность "этнократия-империя-нация" далека от универсальности. Очевидно, концепцию можно отнести к процессу формирования современных политических наций, вызревавших на основе европейского исторического типа культуры. Вероятно, не всегда формирование суперэтноса сопровождалось созданием им империи. Однако на примере России происходит именно так. Хронологические рамки окончательного формирования русского суперэтноса, приводимые Л.Н. Гумилёвым (1500-1800 гг.), в целом совпадают со становлением и укреплением Российской империи как государства и геополитической реалии.
  Пассионарии формируют суперэтнос в процессе приведения своего ближайшего этнического окружения в соответствие с собственной мировоззренческой моделью. Следующим объектом деятельности зрелого суперэтноса становится иноэтничное и инокультурное окружение. Так суперэтнос формирует империю как форму государственного устройства и способ социального взаимодействия исторических субъектов.
  Насколько неизбежен этап империи для перехода к состоянию нации? Надо полагать, что он не обязателен.
  Концепция политических наций, на наш взгляд, не исключает понятия "этнонации". Последние складываются на моноэтничной основе в зонах влияния различных историко-культурных типов. Если рассматривать пример Восточной Европы, то, народы её населяющие, в своё время входили в состав различных империй. Здесь на протяжении всей истории прослеживается постоянное тяготение к российскому или западноевропейскому историко-культурному типу. Это выражается, в частности, в циклическом усилении того или иного вектора историко-культурного влияния, прослеживающегося в политической, экономической и др. ориентациях.
  В похожей ситуации происходит и этнокультурное развитие народов Северного Кавказа. Особый трагизм их истории придаёт то обстоятельство, что они оказались под "перекрёстным" влиянием таких цивилизаций, мировоззренческие доминанты которых, нередко, имеют взаимоисключающий характер.
  
  Здесь, как представляется, уместно затронуть проблему цивилизационной принадлежности России и Северного Кавказа.
  На наш взгляд, тезис об уникальности и самодостаточности Российской цивилизации не бесспорен. С точки зрения культурно-исторической типологизации, Россию, скорее, можно рассматривать как вариант европейского христианского типа культуры, а, следовательно, и как составляющую часть европейской цивилизации. Мы не настаиваем на однозначности данного утверждения, вне всяких сомнений относящегося к числу дискуссионных, а приводим его для пояснения личной позиции по ряду проблем, речь о которых пойдёт в основной части работы. Надо сказать, что рассмотрение данного вопроса в контексте поставленных задач, применительно к России не имеет принципиального характера, чего нельзя сказать о Северном Кавказе.
  Проблема цивилизационной принадлежности или даже уникальности Северного Кавказа в последние годы не раз становилась предметом оживлённых дискуссий на страницах периодических изданий, научных конференциях и проч. Как представляется, позиции и аргументация сторонников теории Северо-Кавказской цивилизации (26) уступают доводам её противников (27).
  В досоветский период истории народов Северного Кавказа, их общественное устройство определяется нами как этносоциальные системы догосударственного или раннегосударственного характера. Северный Кавказ рассматривается как социокультурное пространство с ярко выраженной этнокультурной и конфессиональной самостью (28).
  Данное социокультурное пространство представляет собой, своего рода, "буферную зону" с высоким уровнем конфликтности, возникающую в месте столкновения интересов различных историко-культурных типов. В рассматриваемом случае представляется весьма плодотворной концепция С.П. Хантингтона о столкновении интересов "мегацивилизаций" как решающем факторе конфликтогенности в зонах их соприкосновения (29). Несмотря на известную критику этой концепции, касающуюся, в основном, претензий на глобальность выводов и положений, а также спорность категорий "традиционного" и "современного" обществ, как основных в контексте анализа культурных и социальных изменений, в рассматриваемом случае она "работает".
  Упомянутое столкновение происходило между российским (христианским) и арабо-исламским типами культуры, находящими своё выражение в уникальных мировоззренческих моделях. Способы привнесения российским государством таких моделей, включающих представления о государстве, общественном устройстве, этических ценностях и др. в "буферные зоны", составляют важную часть предмета нашего исследования.
  
  Таким образом, Европейская цивилизация рассматривается нами как бинарная по структуре, включающая два варианта европейского христианского типа культуры: западный и российский. Этносы, в наибольшей степени концентрирующие в своих мировоззренческих моделях данные типологические черты культуры, проходят этапы "этнос-супеэтнос-нация". Создаваемые им социокультурные общности относятся к числу, так называемых, политических наций. Отличия типологических характеристик данных культур определило и специфику способов построения таких наций, и результаты нациестроительства.
  Очевидно, что Западная Европа и Россия, как наиболее выраженные историко-культурные центры двуединой европейской цивилизации, должны были на определённом этапе своего развития встать на путь формирования политических наций. В России это происходит несколько позднее, чем в Европе, но начало данного процесса также относится к периоду индустриального общества. Мы полагаем, что на сегодняшний день этот процесс всё ещё имеет незавершённый характер.
  В ходе дальнейших рассуждений мы посчитали возможным оставить без изменений предложенную А. Кара-Мурзой формулировку "этнократия-империя-нация" как образную и яркую. При этом мы надеемся, что читатель будет трактовать её смысл с учётом тех пояснений и уточнений, которые приведены выше.
  Возвращаясь к Л.Н. Гумилёву, надо отметить, что он рассматривает историю России почти только в рамках этнократии как государственной модели, в которой в наибольшей степени реализуется принцип этничности. Закладываемый на более ранних этапах этнокультурный фундамент государственности не исчезает, как не исчезают и этнические группы или даже суперэтносы его сформировавшие, а переходит к новым этапам своей эволюции. В связи с этим и возникает необходимость использовать такой термин, как "нация".
  
  Государственность, как мы условились, является выражением типологических черт культуры (как более фундаментального явления) в способах властвования.
  Историко-культурные типы полиэтничны по своему составу. С точки зрения социальной и политической организации (разумеется, речь не идёт о традиционных культурах), чаще всего они представлены различными вариантами, поэтому можно говорить, что они и "полигосударственны". Сколь полиэтничным не было бы то или иное государство, в его основе, как правило, лежат ценности и принципы внутреннего устройства абсолютно или относительно доминирующей этнической группы или групп, близких по своим социокультурным качествам.
  Надо полагать, что культура, как способ целенаправленной самоорганизации общества, находит своё выражение в специфике социальных структур и систем. Следовательно, изучение социального устройства предполагает его рассмотрение, в том числе, и с точки зрения этнокультурных характеристик.
  По нашему мнению, именно русские этнокультурные ценности и русский ментальный тип лежат в основе российского типа культуры и, в частности, российской государственности. Нельзя отрицать влияния иных этнокультурных традиций на российский тип культуры и все его составляющие и проявления. Вместе с тем, последние имеют и уникальные, неповторимые более нигде, типологические черты, которые мы и определяем как собственно "русское".
  Таким образом, историю России можно рассматривать, в числе прочего, и как историю влияния русских этнокультурных ценностей на этносоциальные структуры инокультурного и иноэтничного окружения.
  В рамках социокультурного взаимодействия, возникающего на присоединяемых территориях, особый интерес представляют способы привнесения русскими своих этнокультурных ценностей, включая и идеал социотипа.
  Итак, Российское государство трактуется нами как производная российского типа культуры, имеющего своей основой русские этнокультурные традиции, выражающие особенности соответствующего типа ментальности. Русские представляют собой суперэтнос, со второй половины ХIХ в. имеющий достаточные объективные предпосылки для вступления в стадию политического нациестроительства.
  В дореволюционный период горские народы Северного Кавказа представляли собой этнокультурные группы, находящиеся на стадии догосударственного или раннегосударственного развития. В социальном и политическом смысле их сообщества можно определить как этносоциальные системы. Это понятие довольно часто употребляется в современной литературе, например, по отношению к казачеству (30), также встречаются попытки его использования и применительно к горцам (31). Активный процесс нациестроительства у народов Северного Кавказа начинается только в годы советской власти. Вопрос о его завершённости к настоящему моменту относится к числу дискуссионных.
  
  
  1.2. Российская государственность в контексте социальных циклов
  
  "Исторические циклы". Насколько правомерно применение такого понятия?
  Сколь не велико было бы искушение его использования, тем не менее, в ходе дальнейших рассуждений, видимо, следует от него отказаться. Понятие "исторические циклы" представляется слишком объёмным для того, чтобы отдельный исследователь мог претендовать на полноту изучения или описания данного явления. В таких условиях не исключена вероятность того, что под историческими циклами, так или иначе, будут подразумеваться какие-либо отдельные стороны или проявления жизнедеятельности общества, и тогда каждый будет волен вкладывать в это понятие свой смысл. В этом не было бы ничего предосудительного, если бы существовала одна только возможность - взаимодополнения этих смыслов. Руководствуясь данным тезисом, мы посчитали необходимым оговорить несколько нижеследующих моментов.
  А.В. Лубский в своей статье отмечает, что в российской цивилизации доминирует мобилизационный тип развития, а базовыми культурными архетипами являются этатизм, патернализм и социоцентризм (32).
  Характер взаимоотношений государственной власти и общества в России не всегда определялся и определяется мотивами сугубо экономическими. Другими словами, степень удовлетворения материальных потребностей членов российского общества не связана напрямую с отношением к действующей государственной власти. Нельзя отрицать значение "вещного" фактора в общественных настроениях, но и нельзя его представлять в качестве главной составляющей кризисных состояний. Надо полагать, что причины таких состояний в России имеют более сложную структуру, где наряду с сугубо рациональными факторами соседствуют, а зачастую и преобладают, мотивы иррациональные. Таким образом, в основу критериев оценки кризисного или гармоничного состояния российского государства должен быть положен широкий набор факторов социокультурного характера. Важной составляющей этой оценки будем считать, во-первых, степень доверия общества государственной власти, и, во-вторых, адекватность деятельности этой власти надеждам и ожиданиям общества.
  Идея циклического характера различных общественных процессов имеет уже сравнительно давнюю историю и длинный список приверженцев. Применительно к новому времени, можно связать её зарождение с идеями немецкой классической философии. Идеи цикличности заложены уже в философии Гегеля. Цикл как антитеза прогрессивному, однонаправленному и линейному развитию общества в философии истории стал основой концепций Н.Я. Данилевского, О. Шпенглера, А. Тойнби, Ф. Броделя и др. Если говорить о тех, кто заложил научные основы отечественной школы циклизма в прошлом веке, то следует отметить вклад В.И. Вернадского, Н.И. Чижевского, А.А. Богданова, Н.Д. Кондратьева, П.А. Сорокина.
  Циклизм цивилизационного подхода был ограниченным, и в ранних трактовках, например, в концепции О. Шпенглера, по существу, исключал понятие исторического времени, что было отчасти преодолено А. Тойнби и Ф. Броделем (33).
  Пожалуй, наиболее яркое открытие и осмысление полициклического или волнового характера одной из составляющих общественного процесса в отечественной науке первой половин ХХ века было сделано в области экономических знаний. Н.Д. Кондратьев обратил внимание на то, что наряду с экономическим циклами в 7-11 лет существуют более длительные, продолжительностью в 48-50 лет. Н.Д. Кондратьев не только исследовал экономическое развитие России кон. XVIII - нач. ХХ вв. с позиций, условно говоря, "полициклизма", но и дал хронологические рамки циклов, а также их характеристики, с точки зрения нелинейности развития общественных процессов.
  Кризисное состояние в отечественной исторической науке, вызванное крушением советского общества и характерных для него философских концепций, способствовало интенсификации поисков новых эпистемологических моделей. В сферу интересов учёных попадают и различные физикалистские модели исторической науки. Наиболее удачной, и в научном смысле состоятельной, попыткой синтеза гуманитарного и естественнонаучного знания нужно признать появление синергетики (Брюссельская школа И. Пригожина) (34). Проблемы синергетики истории стали активно обсуждаться в отечественной периодике (35).
  Синергетика истории тесно связана с системологией. И. Валлерстайн предложил понятие "историческая система", применяя его в контексте изучения глобальных процессов прошлого и настоящего (36). И. Валлерстайн ставит вопросы о константах (точнее, об их существовании в принципе) развития общественных процессов, а также о прогрессивности характера этого развития. Мы коснёмся данных проблем в дальнейшем, а пока необходимо подчеркнуть тезис о нелинейности общественной эволюции в концепции исторических систем И. Валлерстайна, как чрезвычайно важный для нас.
  Следует отметить заслуживающую особого внимания разработку концепции российской исторической системы А.И. Шаповалова (37). В данной работе содержатся концептуальные основания теории исторических (социокультурных) систем, имеющие принципиальные отличительные черты от близкой по формулировке теории И. Валлерстайна. А.И. Шаповалов делает ряд важных наблюдений, анализируя особенности российского исторического типа культуры через призму познавательных моделей и категориального аппарата исторической синергетики, системологии и социогенетики.
  В 1990-е гг. в Ставрополе возникает, и вскоре приобретает широкую известность концепция циклов как универсальной методологической модели познания закономерностей эволюции природы и общества. Автор концепции Ю.Н. Соколов в 1995 г. издаёт обобщающую работу "Цикл как основа мироздания" (38). Происходит становление НИИ "Цикл". Сейчас можно сказать, что идеи и деятельность Ю.Н. Соколова, а также возглавляемой им школы, приобрели широкую общероссийскую и даже международную известность.
  Чрезвычайно важным в теоретическом плане для нас представляется тезис А.Л. Чижевского о характере цикличности различных процессов в природе и обществе: "Если бы мы попытались графически представить картину многообразия этой цикличности, мы получили бы ряд синусоид, накладывающихся одна на другую или пересекающихся одна с другой. Все эти синусоиды в свою очередь оказались бы изрыты мелкими зубцами, которые также представляли бы зигзагообразную линию и т.д." (39). Такой образ и такой подход используется в данной статье.
  Интерпретируя приведённый тезис А.Л. Чижевского, Ю.В. Яковец заостряет внимание на следующих идеях: "Во-первых, всеобщность цикличной динамики для всех процессов. Во-вторых, полицикличность динамики - циклы разной длительности накладываются друг на друга, образуя сложную вязь синусоид. В-третьих, резонансное взаимодействие циклов в разных сферах ..." (40). Н.Д. Кондратьев, как упоминалось выше, также близок к полициклической или "волновой" трактовке экономических процессов. Для нашей работы чрезвычайно полезными оказались идеи В.И. Пантина, развивающие концепцию кондратьевских циклов в преломлении циклов и ритмов истории, рассматривающие природу цикла как многоуровневую (41).
  Заметную роль в процессе формирования рассматриваемой методологической модели сыграли идеи А.С. Ахиезера, изложенные в его известнейшем труде "Россия: критика исторического опыта" (42). Он считает, что циклы истории - это более или менее ярко выраженные в истории колебания, пульсация тех или иных важных массовых характеристик общества (43). А.С. Ахиезер прослеживает в отечественной истории всего два цикла.
  Говоря о специфике и самобытности исторического пути России, он вводит понятия "традиционной" и "либеральной" цивилизаций. Такое понимание термина и понятия "цивилизации", какое использует А.С. Ахиезер, не применяется в данной работе. И это не единственное отличие.
  Впрочем, есть и некоторое сходство в понимании отдельных этапов отечественной истории, как циклически повторяющейся. Хронологические рамки и характеристики отдельных фаз циклов, по версии А.С. Ахиезера, близки и нашему пониманию этих социальных явлений. К числу таковых относятся следующие моменты: а) хронологические рамки "советского" цикла, т.е. понимание советского периода, как отдельного завершённого цикла; б) допустимость сравнения и сопоставления таких этапов истории как, например, царствование Николая I и "застой", период от Великой смуты до царствования Алексея Михайловича и НЭП, период от царствования Алексея Михайловича до Анны Иоанновны и правление И. Сталина (44).
  Близок А.С. Ахиезеру в своём понимании волнового характера социкультурной эволюции общества А.Я. Флиер, особенно большое значение уделяющий проблемам культурогенеза (45).
  Чрезвычайно важны общетеоретические выкладки А.С Ахиезера. Например, такая: "определённые циклы свойственны любым сложным системам. ...Колеблясь по ряду значимых параметров, общество как бы прощупывает границы допустимых состояний, приближаясь к некоторым опасным порогам" (46). В данном утверждении наиболее важен вопрос о том, что подразумевать под "значимыми параметрами" и "некоторыми опасными порогами" и, что является системообразующим компонентом российского исторического типа культуры?
  Для начала, необходимо оговорить применимость такого понятия как "цивилизация", собственно, к России.
  По нашему мнению, Россия не является самодостаточной цивилизацией. Она представляет собой региональный вариант христианского типа культуры (впрочем, так же как и Западная Европа), составляющего основу европейской христианской цивилизации. Последняя имеет бинарный характер с ярко выраженными социокультурными полюсами, которые представлены западноевропейским и российским историко-культурными типами.
  Европеизация России, или, скажем по-другому, проникновение европейских традиций и черт культуры в различные сферы общественной деятельности и в сами основы российской государственности, в том числе, имеет циклический характер. Почему это происходит? Между "Востоком и Западом" мечется не Россия, позволим себе заметить, что такого "метания" вообще нет. Европейская цивилизация как бы пульсирует между своими полюсами: Россией и Западной Европой. Периоды гармоничного состояния российской государственности трактуются как обретение своего "истинного пути", а кризисы, сопровождающиеся естественным усилением европейского влияния, связаны с истериями по поводу "измен", "продажи родины", "предательства", "международного заговора" и т.п. При этом надо подчеркнуть, что привнесённый в период кризисного состояния тот или иной элемент европейской культуры, как правило, приживается и в дальнейшем рассматривается как вполне "русский". Речь идет, безусловно, не только о матрёшках и самоварах, и даже не столько о них. Европеизация на различных этапах затрагивала и систему общественной организации, и отдельные черты мотивационной сферы исторических субъектов. Не стоит недооценивать и процессы усиления российского влияния на Европу, которые проявлялись периодически, начиная с Нового, и особенно Новейшего периода истории.
  
  Таким образом, мы не находим целесообразным использование понятия "цивилизация" применительно к России. В контексте заявленных подходов, а также поставленной цели и задач исследования, считаем необходимым и достаточным применение понятия "исторический тип культуры" ("историко-культурный тип").
  Системообразующим компонентом российского историко-культурного типа является уникальный набор типологических черт культуры, в основании которого лежит исторически сформировавшийся тип ментальностей. Последние представляют собой, своего рода, ядро культуры, её генетический код (47).
  Определяющими чертами российского исторического типа культуры, на основании которых сформировался идеал социотипа, будем считать патернализм, государственность и социоцентризм. В целом данный социотип можно охарактеризовать как мобилизационный (48).
  И, наконец, перейдём к вопросу о том, что же мы будем подразумевать под некими "значимыми параметрами" и "опасными порогами" (А.С. Ахиезер), к которым периодически приближается Россия в своей исторической эволюции.
  Ниже мы приводим ряд признаков социокультурного характера, позволяющих говорить о том, что российское государство находится в кризисном или гармоничном состоянии. Отметим, что состояния, близкие таким характеристикам, прослеживаются периодически на протяжении всей истории России, сменяя друг друга, что позволяет нам говорить о волновом характере эволюции российской государственности. Подчеркнём, что полного совпадения признаков гармоничного или кризисного состояния искать в истории не следует. Речь идёт о векторе-тенденции, преобладающем в те или иные периоды. Очевидно, что полное совпадение характеристик кризисного состояния и есть тот "опасный порог", за которым процессы социальной деструкции могут приобрести необратимый характер.
  Итак, среди признаков, говорящих о гармоничном состоянии российского государства, можно выделить следующие:
  • высокая степень централизации государственной власти;
  • непререкаемый авторитет верховной власти, высокий уровень доверия ей подавляющей части населения;
  • формы властвования, альтернативные верховной, находятся в латентном состоянии;
  • стабильность общественных институтов;
  • успешная внешняя политика: победоносные военные кампании, расширение государственных границ, создание союзнических блоков;
  • устойчивый рост экономических показателей;
  • стабильные социальные ориентиры и способы мотивации деятельности исторических субъектов, возникновение "общенациональной идеи";
  • "поглощённость" личности государством, ярко выраженный социоцентризм действий верховной власти;
  • превышение рождаемости над смертностью, её устойчивый рост.
  Кризисное состояние характеризуют следующие признаки:
  • децентрализация государственной власти, тенденции сепаратизма и утраты целостности территории государства;
  • низкий авторитет верховной государственной власти, "кризис доверия";
  • становление альтернативных форм государственной власти, рост их социальной значимости;
  • кризис прежних общественных институтов, зарождение новых;
  • падение авторитета на международной арене, неудачные военные кампании, сокращение территории государства, внешнеполитическая зависимость;
  • экономический кризис;
  • нестабильность социальных ориентиров, кризис этических оценок, множественность способов мотивации (оправдания) поступков;
  • либеральная социальная политика государственной власти, наименьшая выраженность её мобилизационного характера;
  • снижение рождаемости вплоть до преобладания показателя смертности.
  Данные показатели отличаются тем, что допускают сравнение в величинах и качествах близких к абсолютным. Многие другие аспекты деятельности человека проявляют стремление к линейному, прогрессивному развитию, за исключением отдельных, сравнительно непродолжительных хронологических отрезков крайне кризисного состояния общества. К числу таких качеств относятся, например, уровень знаний об окружающем мире и человеке; общий уровень образованности членов общества; развитие технологий; степень удовлетворяемости различных групп потребностей человека; сравнительная степень свободы самореализации среднестатического исторического субъекта и нек. др. Данные качества и характеристики исторического типа культуры позволяют проводить их сравнительный анализ только в относительных величинах (если вообще термин "величина" допустим к некоторым из них).
  
  В каких конкретных хронологических рамках проявляются социальные циклы в истории России? Какова их продолжительность и динамика? Когда российское общество пребывает в состоянии относительной гармонии и относительного кризиса? Какова структура социальных циклов?
  Неоднородность и многомерность природы социальных циклов определяется, главным образом, двумя обстоятельствами. Во-первых, каждая из сфер общественной деятельности имеет собственный цикл развития. Во-вторых, с XIII в. (периода становления русского этноса) Россия переживает периоды этнократии, империи и нации как форм социального сосуществования исторических субъектов (49). Каждая из них имеет свои внутренние, или, как мы их будем называть, "малые" циклы.
  Необходимо подчеркнуть, что любой социальный цикл начинается с выхода из кризисного состояния общества, как результата завершения предшествующего цикла. При этом кризис не должен идентифицироваться только как катастрофическое состояние, непременно ведущее к смене основ государственного устройства. Кризисы приобретают всё более затяжной и разрушительный характер, а выход из них без кардинальной смены общественного устройства становится тем затруднительней, чем более изживает себя определённая форма сосуществования и социального взаимодействия исторических субъектов, имеющая массу частных проявлений и наименований.
  Наиболее сложно интерпретировать природу гармоничных состояний, дать её определение и теоретическое обоснование. Синхронизация, как согласование и упорядочение во времени различных событий, процессов и явлений (В.И. Пантин), представляет собой такую научную дефиницию, которая позволит нам решить эту проблему. Гармоничная фаза социального цикла в России - это такой период состояния социума и государства, когда происходит синхронизация устремлений большинства членов общества и действий государственной власти. Особенностью гармоничной фазы для России является то, что это состояние достигается за счёт усиления роли государства до значения силы, определяющей потребности общества.
  Строго говоря, это состояние нельзя назвать гармоничным, если подразумевать под этим некое равновесие устремлений и намерений общества и государства, так как последнее в такие периоды, безусловно, доминирует. Однако мы позволим себе оставить именно такое наименование данного периода - фаза гармонии - так как эти отрезки времени и в истории, и в социальной памяти остаются "белыми полосами", то есть характеризуются как положительные, как общественно и политически позитивно значимые.
  Таким образом, мы можем выделить три больших завершённых социальных цикла в истории России с XIII до конца ХХ вв.:
  I большой цикл связан с периодом зарождения нового этноса русских (XIII в.), и началом формирования суперэтноса (примерно до конца XV в.). В XVI в. продолжается укрепление русского суперэтноса (50), а российский исторический тип культуры начинает распространяться, вслед за освоением новых территорий, на широкие пространства: от Прибалтики до Тихого океана. К концу XVI в. этнократическая форма обустройства российского государства исчерпывает свои возможности на фоне нарастающих имперских тенденций. В результате этого, социальный кризис нач. XVII в. приобретает крайне резкие формы и катастрофический характер.
  II большой цикл связан с имперским периодом истории России. Его нижняя граница относится к началу XVII в., а верхняя - к концу второго десятилетия ХХ в.
  III завершённый цикл начинается на рубеже 1910-1920-х гг., а заканчивается на рубеже 1980-1990-х гг. Он связан с попытками построения нации на надэтнической, надконфессиональной и т.п. основе.
  Графически это можно представить следующим образом:
  График 1.
  
  В этой плоскости координат ось ординат дана пунктиром неслучайно. Безусловно, её пересечение с осью абсцисс (обозначающей время) примерно около 1600 г. условно, так как в данный период никакого нулевого значения в динамике социальных циклов нет. Выяснение этого "нулевого" или начального значения отдельная и дискуссионная задача, выходящая далеко за пределы задач этой работы. Здесь ось ординат обозначает показатели кризисного или гармоничного состояния государства и общества в России. При этом, гармоничное состояние трактуется не как равновесное, а как состояние, когда максимально преобладают позитивные тенденции, а кризисное с точностью до наоборот. Расстояния до максимально удалённых точек графика со знаком "+" и со знаком "-" не одинаково, и это означает только то, что здесь мы проиллюстрировали тезис о том, что абсолютное доминирование кризисных тенденций ведёт к гибели системы.
  Первый цикл входит в сферу наших интересов только своим завершающим этапом, а, стало быть, его внутренняя динамика не исследовалась нами подробно. Период истории, который мы определили как II-ой цикл, обладает не только большой хронологической протяжённостью, но и напряжённой внутренней динамикой, выразившейся в серии малых циклов. Советский период выглядит достаточно цельным, вместе с тем, на наш взгляд, его нельзя определить как моноцикл. Советскому периоду была свойственна более сложная динамика социальной эволюции, и в рамках большого советского цикла можно проследить два малых, зримой границей которых, очевидно, стали 1950-е - нач. 1960-х гг.
  Большие циклы заканчиваются кризисами, которые мы определили как "жёсткие". Завершениям малых циклов, если они хронологически не совпадают с большими, сопутствуют "мягкие" кризисы.
  Здесь уместно привести определение "национальной катастрофы" А.С. Ахиезера. Под национальной катастрофой он понимает, прежде всего, социокультурное явление, происходящее в результате того, что способность сообщества-субъекта воспроизводить себя, преодолевать социокультурные противоречия оказывается ниже необходимого минимума, ниже способности предотвратить перерастание социальной энтропии в поток необратимой дезорганизации (51).
  Именно так мы понимаем качество жёсткого кризиса.
  
  Каковы же закономерности социальных циклов в России?
  Первый большой цикл заканчивается Смутным временем и, как упоминалось выше, лишь частично входит в хронологические рамки исследования. Тем не менее, его завершающий этап необходимо охарактеризовать для более полного понимания особенностей начала периода проникновения и укрепления России на Северном Кавказе.
  Очевидно, что достаточно гармоничное состояние, в рамках данного цикла, российское государство переживает в конце XV - начале XVI вв. Речь можно вести не только о проблеме завершения собирания русских земель вокруг Москвы, а также об окончательном освобождении от ордынской зависимости, ставшей к моменту знаменитого стояния на Угре формальной. В этот период Россия становится центром православного мира, перенимая эту миссию у захваченного мусульманами Константинополя. Иван III в официальной переписке впервые именуется "царём". И хотя этот титул с благословления церкви будет присвоен только его внуку Ивану IV Грозному, система государственной власти и положение великого князя уже при Иване III позволяют говорить о том, что, фактически, именно он стал первым царём Московской Руси. В целом, внутри- и внешнеполитическое положение России этого периода позволяют нам утверждать, что это было время фазы относительной гармонии завершающего социального цикла периода этнократии. XVI в. большей своей частью - это время фазы спада данного социального цикла. Захват новых территорий или их освоение и присоединение происходят как бы по инерции от предшествующего толчка. Вместе с тем, именно в этот период российское государство приобретает первые заметные черты имперского характера. Нельзя сказать, что освоение обширнейших территорий Сибири и Дальнего Востока, начатое в этот период времени, сопровождалось и обеспечивалось государственной поддержкой, чаще всего, она была номинальной. Но, при этом, Россия впервые становится поликонфессиональным государством, включающим в свой состав крупные общности представителей иной монотеистической религии, а вчерашние хозяева России становятся её вассалами. Однако Россия наиболее успешно продвигается там, где не встречает серьёзного сопротивления. Попытка решить стратегически важную задачу укрепления на Балтийском побережье, и в целом продвинуться в северо-западном направлении, терпит неудачу. Ливонская война затягивается, становится обременительной для казны и, в конечном итоге, не приносит России никаких приобретений, а даже, напротив, утрату некоторых территорий. Интенсивное расширение государственных границ в течение всего XVI в. сопровождается осложнением внутриполитической обстановки, особенно в его середине и второй половине. Абсолютистские тенденции сталкиваются с сословно-представительным характером государственной власти. В этот период этнократия исчерпывает свои возможности и исторический потенциал. Начинается длительный период становления империи. Завершением первого большого цикла становится Смутное время, период, когда Россия стоит на пороге утраты государственной независимости, а, в целом, состояние историко-культурного типа в наибольшей степени соответствует перечню признаков, приведённых выше, как глубоко кризисное.
  С начала XVII и до начала ХХ в. Россия переживает период становления, расцвета и кризиса имперского характера устройства. Данный большой цикл включает в себя три малых, два из которых завершаются мягкими кризисами.
  Динамику малых социальных циклов мы попытались представить на нижеследующем графике, где пунктиром обозначены их усредненные значения, которые следует трактовать как график больших циклов. Малые циклы, таким образом, оказываются как бы "вложенными" в большие. На реальном же историческом материале они, собственно, их и составляют.
  График 2.
  
  
  В рамках первого малого социального цикла гармоничное состояние наступает примерно в начале-первой четверти XVIII в. Петровские преобразования, несмотря на некоторое сопротивление консервативной части общества, проходят достаточно динамично, и причиной тому была не только неуёмная энергия и твёрдость монарха. Реформы, направленные на усиление централизации верховной власти и укрепление абсолютизма в России, представляли собой комплекс необходимых мер, подсказываемый всем ходом предшествующего этапа исторического развития. Россия стала империей, которая невозможна без сильной центральной власти. "Европообразный" характер преобразований нельзя определить как усиление западноевропейского историко-культурного влияния, характерного кризисным состояниям. На наш взгляд, использование европейского опыта и видимой стороны (формы) преобразований, учитывая заявленный в данной работе подход в вопросе историко-культурной принадлежности России, вполне естественно. Внешнеполитические акции этого периода в целом успешны, границы продолжают расширяться, авторитет центральной власти необычайно высок и т.п.
  Прежде чем остановиться на характеристике первого мягкого кризиса второго большого (имперского) социального цикла, необходимо более подробно рассмотреть закономерности структуры социальных циклов в России вообще. Пусть не удивляют, своего рода, перерыв в исторически повествовательной части, и некий "вставочный" характер данных рассуждений. Показать общие закономерности циклической эволюции нам представляется затруднительным, не затронув, в качестве примера, хотя бы части исторической фактуры.
   Надо более подробно сказать о хронологических границах последующих циклов. Первый мягкий кризис, знаменующий завершение первого же малого цикла периода империи (второй большой цикл) приходится примерно на средину XVII в. В силу нелинейного характера цикла затруднительно назвать конкретные периоды и точные даты его отдельных фаз. Вместе с тем, возьмёмся утверждать, что в истории России поддаются точной идентификации события, свидетельствующие о начале выхода из кризисного состояния и становлении социокультурных характеристик, соответствующих следующему циклу. Таким событием в рамках названного кризиса становится Манифест о вольности дворянской, подписанный Петром III 18 февраля 1762 г. Сполна реализовать тенденции восходящей фазы цикла пришлось уже Екатерине II, пришедшей к власти с помощью тех же дворян, и в том же 1762 году. Гармоничного состояния в рамках второго малого цикла российское государство достигает примерно в 1810-1820-х гг. После этого наступает кризис "дворянской империи" и, соответственно, ниспадающая фаза второго малого цикла. Кризис середины XIX в. завершается отменой крепостного права (19 февраля 1861 г.). Последний малый цикл второго большого цикла позволяет обнаружить относительно гармоничное состояние примерно к концу XIX в. Следует заметить, что, чем ближе завершение большого социального цикла, тем определеннее становятся признаки кризисного состояния, и более полным их соответствие приведённому нами списку. В то же время, всё менее отчётливыми становятся гармоничные состояния, и тем сложнее их идентифицировать. В полной мере это относится к последнему относительно гармоничному состоянию малого социального цикла периода империи.
  Второй большой цикл, а соответственно и его третий малый, завершаются состоянием жёсткого кризиса, первые признаки которого обнаруживаются уже в начале ХХ века, а ко второй половине 1910-х гг. он достигает катастрофических масштабов. События, справедливо называемые Великой Октябрьской революцией, обозначили "точку отсчёта" третьего большого социального цикла в истории России. Мы уже отмечали, что данный цикл следует определить как период построения политической нации (или его начало).
  Третий большой цикл включает два малых цикла и один мягкий кризис. В рамках первого малого цикла относительно гармоничное состояние достигается примерно к середине 1930-х - середине 1940-х гг. Ниспадающая фаза первого малого цикла наступает примерно во второй половине 1940-х гг., и к середине 1950-х он уже отчётливо проявляется. ХХ съезд КПСС и последовавшие за ним события свидетельствовали о начале входа из кризисного состояния (но далеко не о преодолении его), вступлении в фазу подъёма второго малого цикла - примерно с начала 1960-х гг. Фаза гармонии второго малого цикла в рамках третьего большого приходится примерно на 1970-е гг. Конец 1970-х - начало 1980-х гг. обозначили нарастание тенденций жёсткого кризиса, который к концу десятилетия приобрёл катастрофический характер. В начале 1990-х годов период "противоречивых попыток построения нации", которую можно было бы назвать "советской", завершился. Российское государство вступило в новую фазу подъёма очередного социального цикла, который, мы надеемся, станет периодом реального построения новой российской нации.
  Каковы же закономерности социальных циклов в России?
  Вполне согласуясь с гипотезой ускорения течения темпо-ритма исторического времени по мере приближения к нашим дням, циклы обозначают последовательное сокращение сроков своей длительности. Это относится в равной мере, как к большим, так и к малым социальным циклам. Продолжительность трёх больших циклов соответственно: около четырёхсот, около двухсот лет и немногим более семидесяти лет. Ту же тенденцию обнаруживают и малые социальные циклы, как в границах своих больших циклов, так и в абсолютном сопоставлении. То есть, если мы будем рассматривать малые циклы как самостоятельные, то с начала XVII века и до конца ХХ-го мы обнаружим пять таких периодов различной длительности (начало XVII - середина XVIII вв.; середина XVIII - середина XIX вв.; середина XIX в. - конец 1910-х гг.; конец 1910-х гг.- рубеж 1950-1960-х гг.; рубеж 1950-1960-х гг. - рубеж 1980-1990-х гг.). Соответственно, первый малый цикл будет продолжительностью около 150 лет, второй - примерно 100 лет, третий - около 60 лет, четвёртый - свыше 40 лет и пятый - примерно 30 лет. Сравнение длительности каждого малого цикла с хронологически последующим показывает, что сокращение их продолжительности находится в отношении близком пропорции - 1,5. И это не единственная закономерность. В рамках каждого цикла проявляется сходство в закономерности соотношения продолжительности фаз подъёма и упадка. Фаза подъёма каждого социального цикла длиннее фазы спада. Другими словами, процесс гармонизации социальных отношений, налаживание новых связей, укрепление государственности и т.п. (см. критерии фазы гармонии) проходит дольше и медленнее, чем их кризис и крушение. При этом, отношение продолжительности фаз подъёма и спада в рамках отдельных циклов, по мере приближения к нашему времени, сокращается и обнаруживает стремление к "1". (Мы не останавливаемся на факторах ускорения темпа-ритма течения исторического времени, так как эти процессы имеют, чаще всего, общемировое значение и связаны с развитием и достижениями НТП, и их подробный обзор увел бы нас слишком далеко от поставленной цели.)
  Важно отметить, что нами специально не выделяются периоды подъёма и спада в рамках больших социальных циклов. Мы обозначаем только их границы, отделяемые жёсткими кризисами. Поясним. Гармоничное состояние в пределах большого социального цикла определяется характером малых социальных циклов, а значит и степенью разрушительности кризисов их разделяющих.
  Начало любого большого цикла связано с высоким уровнем доверия общества государству, который в целом обнаруживает тенденцию к снижению на протяжении всего данного цикла. Вместе с тем, надо полагать, что этот процесс не носит линейного характера, а приостанавливается, или даже на некоторое время проявляет тенденцию роста после мягких кризисов.
  Чем более расходится идеальная модель будущего, и чем менее адекватными видятся усилия, затраченные в прошлом, в сравнении с эффектом, достигнутым в настоящем, тем шире становится социальная база оппозиции государственной власти. Состав социальных страт, действия которых приводят к кризису, постепенно изменяется, всё более удаляясь от правящей социальной группы. На историческом материале это означает, что число противников существующего государственного устройства растёт.
  В фазе подъёма государство наиболее лояльно к обществу, до известной степени либерально, власть остаётся в народной памяти как "хорошая". По мере приближения к фазе гармонии эта тенденция начинает ослабевать, усиливаются консервативные черты в методах управления, зачастую, характерные предшествующему социальному циклу. В фазе спада любого цикла государственная власть, всё более изживающая свою историческую предназначенность, начинает приобретать деспотические черты.
  Важно понять, что нарастание негативных (кризисных) и позитивных (гармонизирующих) тенденций происходит постепенно. Например, если мы изучаем какое-либо событие или явление, хронологически протекавшее на нисходящей фазе цикла, это ещё не означает, что оно должно рассматриваться через призму кризисных признаков. Государство и общество могут находится в фазе, когда позитивные тенденции ещё преобладают, поэтому и оценка события должна быть соответствующей. Любой инверсионный процесс имеет, своего рода, фазы инерции, когда признаки предшествующего состояния вытесняются признаками предстоящего постепенно. В равной степени это относится и к состоянию выхода из кризиса. Если мы обнаруживаем отдельные (пусть даже очень важные) признаки выхода из кризиса, это не означает, что он преодолён. Совершенно очевидно, что мы классифицируем эти признаки как позитивные тенденции, зная, каковы были последующие события и особенности исторического процесса в целом. Современники, зачастую, оказываются движимы опытом глубоко кризисного состояния социума, и требуется время для того, чтобы мотивационная сфера претерпела заметные изменения. Ещё и по этой причине выход из кризисного состояния дольше и болезненнее, чем путь к нему.
  
  Таким образом, социальный цикл можно рассматривать как отдельный этап эволюции определённого качества взаимосвязи общества и государства.
  В характере сосуществования, а, нередко, и противостояния государства и общества мы видим тот самый великий "раскол" России (А. Ахиезер).
  В стадии начала нового цикла, то есть, одновременно и в состоянии глубокого кризиса, государство слабо, его будущее состояние и сущность не ясны зачастую даже тем, кто определяет его политику. Поэтому государственная власть вынуждена считаться с массами, или с теми социальными слоями, от которых она зависит. В такие периоды государство наиболее лояльно обществу. В целом эта тенденция сохраняется и в период восходящей фазы. Эта фаза (движение от кризиса к относительной гармонии) представляет собой период временной синхронизации ожиданий общества и действий государства. Постепенно последнее из социального механизма, ориентирующегося на общественные чаяния, превращается в силу, определяющую эти настроения. Таким противоречивым путём, как это ни парадоксально, но российскому (советскому) государству удавалось добиться высокого уровня гармонизации своих действий и общественных настроений. Именно в этом и проявляется мобилизационный характер российского историко-культурного типа.
  Надо заметить, что в истории России, за исключением последних 15 лет, не было демократического государства. Его авторитарные или, тем более, тоталитарные версии всегда ориентировались на прогрессивное однонаправленное развитие-выявление своей сущности. Не имея себе альтернативы (как, например, в демократических системах) правящие круги всё более погружаются, условно говоря, "в мир собственных иллюзий", в том числе по поводу общественных потребностей и социальной эволюции. Это становится сутью ниспадающей фазы цикла, т.е., сутью нарастающего диссонанса действий государства и чаяний общества. Естественным следствием этого становится социальный кризис - жёсткий или мягкий. И так далее.
  
  
  1.3. Итоги интеграции Северного Кавказа в государственное пространство России к 1917 г.
  
  Интеграция Северного Кавказа в государственное пространство России представляет собой протяжённый по длительности и сложный по внутренней динамике процесс.
  Период империи включал три малых социальных цикла. Таким образом, применительно к досоветскому периоду, можно определить и этапы интеграции Северного Кавказа в государственное пространство России, а также начало процесса утверждения в данном регионе российского исторического типа культуры, как доминирующего и определяющего.
  Период до окончания Кавказской войны характеризовался в главном стремлением включения Северного Кавказа в рамки государственного пространства России. Этап, последовавший за окончанием данной войны и вплоть до Октябрьской революции, наряду с мерами, направленными на укрепление в регионе позиций российской государственности, содержал элементы более глубоких интеграционных процессов, рассматриваемых нами как процесс утверждения на Северном Кавказе российского исторического типа культуры, как доминирующего способа организации общественной жизнедеятельности.
  Включение Северного Кавказа в российское государственное пространство мы связываем с определёнными этапами (фазами) социальных циклов в России: кризис - восходящая фаза - гармония - ниспадающая фаза - кризис и т.д. Исследование показывает, что наиболее плодотворно интеграционные процессы проходили в течение восходящих фаз социальных циклов и периоды относительно гармоничных состояний.
  Вместе с тем, периоды гармонии, сопровождающиеся усилением государства, закладывали основы геополитических устремлений России более высокого уровня в сравнении с предшествующим циклом. Притязания исторических субъектов, в личностном смысле сформировавшихся в период подъёма и (или) относительной гармонии, в начале и ходе ниспадающей фазы цикла имеют инерционный характер, и с течением времени всё более диссонируют с общим состоянием и возможностями государства и общества. Такое положение дел придаёт геополитическим амбициям России малообоснованный характер. В фазы спада и кризиса решать поставленные задачи дипломатическим, экономическим и т.п., то есть мирным путём, государству уже не удаётся. Следствием этого становится нарастание силовых, агрессивных методов интеграции. Наиболее ярким примером этого является Кавказская война, практически в точности совпавшая по времени с ниспадающей фазой второго малого социального цикла периода империи. В результате она приобрела затяжной, изнурительный и кровопролитный характер. Завершение этой войны происходит в начале восходящей фазы последнего малого социального цикла периода империи, а если учесть период окончательного подавления вооружённого сопротивления противников российского государства, то можно сказать, что Кавказская война завершилась в период уверенного нарастания позитивных тенденций в состоянии государства и общества, близких состоянию относительной гармонии.
  Если следовать определению государства, принятому в нашей работе, то можно сказать, что вхождение Северного Кавказа в рамки российского государства по окончании Кавказской войны произошло в основном. Многие государственные, административные, правовые и др. нормы действовали на территории горских народов частично. Пореформенный период, представлявший собой восходящую фазу и период относительной гармонии третьего малого социального цикла периода империи, стал временем, когда на Северном Кавказе сочетались две тенденции: окончательное укрепление российской государственности и утверждение в регионе российского исторического типа культуры как доминантного.
  Пореформенный период закладывал объективные основы для построения в России нового способа социального взаимодействия и сосуществования исторических субъектов, который мы определили как "нация". В силу половинчатости и незавершённости реформ в дореволюционный период, начала фазы спада, сопровождавшейся усилением реакционных тенденций, данная задача в целом выглядела невыполнимой.
  В советский период были предприняты противоречивые, но, вместе с тем, более действенные меры по построению нации (с полным основанием её можно было бы назвать "советской") на надэтнической и надконфессиональной основе.
  Применительно к Северному Кавказу можно сказать, что одним из существенных препятствий в процессе органичной адаптации автохтонного населения в государственном и историко-культурном пространстве России был фактор конфликтности, долгое время доминировавший в структуре этнокультурного взаимодействия в регионе.
  На протяжении многовековой истории российско-кавказских связей мы можем найти самые различные способы вхождения или присоединения народов Северного Кавказа к России. Поэтому, делая выводы по этой проблеме, надо быть максимально осторожным с утверждениями обобщающего характера.
  Исследование показывает, что в результате усилий российского государства включить народы Северного Кавказа в свои границы, в основания этнокультурного диалога в рассматриваемом регионе были заложены мощные конфликтогенные факторы. В частности, это выразилось в начале Кавказской войны. Анализ причин и обстоятельств этой войны позволяет отнести её, согласно классификации этноконфликтов (В.А. Авксентьев), к конфликту ценностей. Это было обусловлено различной историко-культурной принадлежностью сторон, включая конфессиональный фактор; различиями в степени развития социальных, экономических и политических структур; деиндивидуализированным (сугубо объектным и донельзя обобщённым) отношением сторон друг к другу.
  Исторически сформировавшиеся способы взаимного восприятия и оценки горцев Северного Кавказа и русских уже содержали к исходу Кавказской войны такой уровень конфликтности, который во многом предопределил характер и содержание последовавших в дальнейшем событий в истории народов данного региона (в том числе, в советский период).
  Окончание войны открыло возможности царскому правительству административными мерами, политическими усилиями и т.п. мирными по форме способами активно укреплять на Северном Кавказе позиции российской государственности.
  Важным итогом Кавказской войны стало мухаджирство, поощряемое на первых порах российским правительством. Вместе с тем, переселение приобрело настолько масштабные формы, что власти вынуждены были предпринимать энергичные меры по приостановлению оттока горцев в Османскую империю. С разной интенсивностью переселение продолжалось вплоть до Первой мировой войны.
  Административные изменения на Северном Кавказе, политика переселения горцев на равнину, методы решения земельного вопроса говорят о противоречивости и непоследовательности решений российского правительства в отношении своих новых подданных.
  Наиболее существенными были изменения, затронувшие кочевые народы региона. Осторожное и методичное давление представителей государственной власти на Кавказе, обнищание кочевых обществ, усиливающаяся миграция российских крестьян стали основными причинами, заставившими кочевников отказаться от образа жизни, формировавшегося многими поколениями. Российское государство поэтапно приводило своих новых подданных к привычному и наиболее распространённому в империи образцу оседло проживающего крестьянина. И хотя окончательно процесс перехода к оседлости завершился только в 1930-е гг., его начало и многие существенные шаги относятся именно к пореформенному периоду.
  Примерно такая же тактика была избрана и в процессе постепенного введения горцев в рамки российского правового пространства. Сохранение отдельных принципов мусульманского и традиционного права рассматривалось как временное. Ряд деяний, касающихся посягательств на государственные интересы России, сразу же был включён в число преступлений, карающихся по российским законам. Короткий период восходящей фазы третьего малого социального цикла не позволил развить и довести до завершения процесс поэтапного вытеснения местных правовых норм общеимперским законодательством, а стремительная и катастрофическая фаза спада (с начала ХХ в.) фактически сделала это невозможным.
  Внедрение российской системы образования среди горцев и повышение её значимости, особенно после Кавказской войны, должно было способствовать распространению в регионе российского типа культуры. Эти меры закладывали основу далеко идущих планов вовлечения горского населения в систему русских этнокультурных ценностей и способов социального действия, без знания и умелого владения которыми был бы не возможен не только жизненный успех (карьера, достаток, социальная значимость и т.п.), но и равнодостойное другим подданным империи существование. Безусловно, важнейшим фактором при этом было знание русского языка. Добиться заметного двуязычия горских народов в досоветский период не удалось.
  Модернизационные процессы на Северном Кавказе имели свою специфику и были тесно связаны с колонизацией региона в пореформенный период. Развитие городов и торгово-промышленной деятельности, главным образом, было связано с усилиями пришлого населения. Иногороднее население доминировало в городах и промышленно ориентированных населённых пунктах, оно же составляло основу социального слоя наёмных работников.
  Развитие капиталистических отношений затронуло и местное население, к которому, в данном случае, мы относим не только горцев, но и казачество. Попытки правительства закрепить казачьи сословные и земельные привилегии сталкивались с объективными социально-экономическими процессами, разрушающими казачьи общины, ведущие к сокращению земельных наделов и обнищанию отдельной части казаков. Горское население всё более замыкалось в границах своих этнокультурных групп. Анализ степени участия горцев в промышленном освоении края показывает, что они не смогли органично влиться в развивающиеся индустриальные структуры, воспринимая их как чуждые, а своё пребывание в числе, например, наёмных рабочих - как временное и вынужденное.
  Таким образом, модернизация Северного Кавказа объективно способствовала включению этого региона в состав российского историко-культурного пространства. Вместе с тем, этот процесс имел свои особенности и противоречия. Важной составляющей укрепления в данном регионе российского исторического типа культуры как основы социальной деятельности становится колонизация региона.
  Царское правительство и его представители на Северном Кавказе, выказывая явную заинтересованность в скорейшей интеграции горского населения в российское общество, в своих решениях были непоследовательны и не сумели создать действенных механизмов адаптации горцев к условиям изменяющихся социокультурных реалий. Закрепление сословных и земельных преимуществ за казаками является ярким примером российских "хромающих решений" (А.Ахиезер). Несмотря на это, результатом такой политики стало то, что казачество, имея во многом отличное от горцев положение, также как и они оказалось на периферии модернизационых процессов.
  Таким образом, основные этнокультурные группы Северного Кавказа, составлявшие почти полностью его население вплоть до окончания Кавказской войны, оказались не готовы к бурным модернизационым процессам конца ХIХ - начала ХХ вв. В среде казачества всё более усиливались консервативные тенденции, к началу ХХ в. ставшие определяющими для данного сословия в целом. В контексте тех же процессов горцы превращались в социальных аутсайдеров. Эти проблемы становятся наиболее очевидны с начала ХХ в.
  Объективные условия формирования нового способа социокультурного взаимодействия и сосуществования исторических субъектов в рамках единого государственного пространства, которые закладывались в пореформенный период, не были реализованы сполна. Построение нации было невозможно в условиях тех социокультурных доминант, которые составляли суть второго большого социального цикла (период империи), также как в своё время нарождающиеся тенденции абсолютизма (конец ХV - ХVI вв.) не могли эволюционировать в состояние империи в условиях этнократии. То есть основания кризисных тенденций, завершающих большой или малый социальные циклы, становятся смысловыми основаниями и сутью социокультурных устремлений государства и общества в рамках следующего социального цикла.
  Применительно к Северному Кавказу надо отметить, что поэтапное включение этого региона в государственное пространство России к 1917 г. фактически было завершено. Существовавшие социальные и административные исключения для горцев не имели принципиального характера, а иные тяготили даже их самих.
  Процесс интеграции автохтонного населения изучаемого региона в историко-культурное пространство России имел более сложный и противоречивый характер, обусловленный, во многом, особенностями модернизационных процессов пореформенного периода. Не отрицая роли и значения предшествующих этапов интеграции и попыток укрепления в крае "русского духа", отметим, что реальный смысл процесс утверждения на Северном Кавказе российского исторического типа культуры приобретает только в условиях начала массовой крестьянской миграции в последней трети ХIХ - начале ХХ вв.
  Историко-культурные интеграционные процессы в отношении народов Северного Кавказа в дореволюционный период надо признать незавершёнными. Решение этой задачи требовало, очевидно, во многом других политических условий.
  В 1917 г. начался давно подготавливаемый всем ходом предшествующего исторического развития России этап, когда для сохранения жизнеспособности государства и его целостности стало необходимостью формирование некой новой нации - общности полиэтнического характера. Трагизм коммунистического режима заключался в том, что, провозглашая, по существу, лозунги построения этно-наций, он вынужден был идти по пути создания политической нации. Это главное противоречие советской национальной политики.
  Учитывая необходимые элементы складывания политической нации, приведённые выше, можно утверждать, что объективные условия для этого возникают в России только в советский период. В этом смысле понятие "нациестроительство" относится не только к "малым" народам СССР, а имеет более широкое значение.
  В советский период была предпринята попытка надэтничного создания нации, выразившаяся в идее "преодоления национальных перегородок" и создании "новой общности советских людей". В данной работе, на примере Северного Кавказа, мы и попытаемся разобраться в основах видимых противоречий и скрытых закономерностей этого процесса.
  
  
  Примечания
  
  1. Шнайдер В.Г. Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов. - М.: Союз, 2005. - 176 с.
  2. Там же. - С. 163-173.
  3. Кирдина С.Г. Социокультурный и институциональный подходы как основа позитивной социологии в России// Социологические исследования, 2002, Љ 12, - С. 26-27.
  4. Яровой И.В. О соотношении формационного и цивилизационного методов исследования исторических процессов// Научная мысль Кавказа, 1994, Љ 4, - С. 9-17.
  5. Виноградов В.Б., Дударев С.Л., Нарожный Е.И. Основные этапы всемирной истории (методический материал)// Восток. 1995, Љ 5, С. 126-135; Костин В.А., Костина Н.Б. Социальные изменения в концепциях исторического процесса// Социологические исследования, 2000, Љ 1.
  6. Арутюнян Ю.В., Дробижева Л.М., Сусоколов А.А. Этносоциология. - М.: Аспект Пресс, 1998. - 270 с.
  7. Авксентьев А.В. Этническая конфликтология. В 2-х частях. - Ставрополь: Издательство СГУ, 1996, ч. 1 - 154 с., ч. 2. - 170 с.
  8. Розин В.М. Культурология. - М.: Изд. группа "ФОРУМ-ИНФРА- М", 1998. - С. 204-206.
  9. Шаповалов А.И. Феномен советской политической культуры (ментальные признаки, источники формирования и развития). М.: Прометей, 1997. - 355 с.
  10. Пантин В.И. Циклы и ритмы истории. - Рязань, 1996. - 161 с.; Он же. Циклы и волны модернизации как феномен социального развития. - М.: Московский философский фонд, 1997. - 190 с.; Сапронов М.В. Циклы российской государственности// Вестник Южно-Уральского государственного университета. Серия: Социально-гуманитарные науки. Вып. 1/ Љ1. - Челябинск, 2002. - С. 42-52; Соколов Ю.Н. Цикл как основа мироздания. - Ставрополь: Юркит, 1995. - 124 с.; Яковец Ю.В. Циклы. Кризисы. Прогнозы: основы теории циклической динамики и социогенетики. - М.: Наука, 1999. - 447 с.
  11. См. напр.: Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - нач. XХ в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2-х Т., - СПб.: Дмитрий Буланин, 1999. - т.I. - 548 с., т. II. - 566 с.; Он же. К истине ведёт много путей// Отечественная история, 2000, Љ 4-5. - С. 106-116; Репина Л.П. "Новая историческая наука" и социальная история. - М.: ИВИ РАН, 1998. - 278 с.; Российский старый порядок: опыт исторического синтеза// Отечественная история, 2000, Љ 6. - С. 43-95; Советское прошлое: поиски понимания// Отечественная история, 2000, Љ 4-5. - С. 90-104.
  12. Шаповалов А.И., Шнайдер В.Г. Исторические типы культуры: опыт описания. - Армавир: ИЦ АГПИ, 1998. - С. 62.
  13. Новейший философский словарь/ Сост. А.А. Грицанов. - Мн.: Издательство В.М. Скакун, 1998. - С. 178.
  14. Там же. - С. 460.
  15. Гумилёв Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. - М.: Рольф, 2002. - С. 7, 92.
  16. Гумилёв Л.Н. Этногенез... - С.101.
  17. Гумилёв Л.Н. От Руси к России: Очерки этнической истории. - СПб: Юна, 1992. - С. 254.
  18. Гумилёв Л.Н. Этногенез... - С. 89.
  19. Там же. - С. 90.
  20. Там же. - С. 82-83.
  21. См. напр.: Абдулатипов Р. Национальные вопросы и государственное устройство России. - М.: Славянский диалог, 2000; Он же. Нация - это метафора// Дружба народов, 2000, Љ7. - С. 170-182; Вдовин А.И. Российская нация (к нынешним спорам вокруг национальной идеи)// Кентавр, 1995, Љ3. - С. 3-11; Гачев Г.Д. Наука и национальные культуры. - Ростов-н/Д, 1992. - 316 с.; Зубов А. Третий русский национализм// Знамя, 1993, Љ1. - С. 146-178; Козлов В.И. Этнос. Нация. Национализм. - М., 1999; Морозов А. "Нация" и "национализм"// Россия в XXI веке, 1994, Љ6; Семёнов В.М., Матюнина Е.В. Национальные и этнические культуры в конфликтных процессах в России// Социально-гуманитарные знания, 2001, Љ2. - С. 287-300; Страда В. Национализм русский, национализм советский, постнационализм// Человек, 1991, Љ6. - С. 59-64; Тишков В.А. О нации и национализме// Свободная мысль, 1996, Љ3.
  22. Семёнов В.М., Матюнина Е.В. Национальные и этнические... - С. 291.
  23. Гумилёв Л.Н. От Руси к... - С.354.
  24. Кара-Мурза А. Россия в треугольнике: "этнократия-империя-нация"// http: www. russ.ru/antolog/inoe/krmrz/htm/
  25. Там же.
  26. Абдулатипов Р.Г. Кавказская цивилизация: самобытность и целостность// Научная мысль Кавказа, 1995, Љ 1; Кцоева Т.У. Кавказский суперэтнос// Эхо Кавказа, 1994, Љ 2; Кухианидзе А.В. Кавказоцентристская концепция демократии// Научная мысль Кавказа, 1995, Љ 4; Северокавказская цивилизация: вчера, сегодня, завтра. - Пятигорск, 1998; Бакиев А.Ш. Адыгейская цивилизация: периодизация истории// Вестник КБГУ. - Нальчик, 1996,1997, Вып. 2, 3 и др.
  27. Акаев В.Х. Кавказская война: старые концепции и новые подходы// Кавказская война: старые вопросы и новые подходы. - Махачкала, 1998; Черноус В.В. Кавказа - контактная зона цивилизаций и культур// Научная мысль Кавказа, 2000, Љ 2; Лубский А.В. Северный Кавказ - периферия Российской цивилизации// Научная мысль Кавказа, 2000, Љ 2; Черноус В.В., Цихоцкий С.Э. Кавказский вопрос в истории геополитики// Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки, 1998, Љ 2; Майборода Э.Т. О сосуществовании цивилизаций различного типа// Научная мысль Кавказа, 2000, Љ2.
  28. Шаповалов А.И. Социокультурное пространство Северного Кавказа: проблема методологии исследования этнокультурных и социально-исторических особенностей// Проблемы социокультурного развития Северного Кавказа: Социально-исторические аспекты. - Армавир: ИЦ АГПИ, 2000. - С. 6-23.
  29. Хантингтон С.П. Столкновение цивилизаций. - М.: АСТ, 2003. - 603 с.
  30. См. напр.: Аверьянов Ю.Г., Воронов А.А. Счастье быть казаком// Наш современник, 1992, Љ3. -С.139-140; Бондарь Н.И. Кубанское казачество (этносоциальный аспект)// Традиционная культура кубанского казачества. Избранные работы. - Краснодар, 1999. - С. 52-71; Голованова С.А. Региональные группы казачества юга России: опыт системного анализа. - Армавир: ИЦ АГПИ, 2001. - 164 с.; Скорик А.П. Казачье возрождение: образы, этапы, перспективы// Возрождение казачества: история и современность. - Новочеркасск, 1994. С. 123-127.
  31. Дзамихов К.Ф. Северный Кавказ и Россия: исторические циклы и переходные периоды// Наука о Кавказе: проблемы и перспективы. Материалы I съезда учёных кавказоведов/ Под ред. В.Г. Игнатова. - Ростов-н/Д.: СКАГС, 2000. - С.48-55.
  32. Лубский А.В. Северный Кавказ - периферия российской цивилизации// Научная мысль Кавказа, 2000, Љ2. - С.35.
  33. Гамаюнов С. От истории синергетики к синергетике истории// Общественные науки и современность, 1994, Љ2. - С. 101.
  34. См. напр.: Пригожин И., Стенгерс И. Порядок из хаоса. Новый диалог человека с природой. - М., 1987; Они же. Время, хаос, квант. - М.: Прогресс, 1994.
  35. Аршинов В., Свирский Я. Философия самоорганизации. Новые горизонты// Общественные науки и современность, 1993, Љ3; Гамаюнов С. От истории синергетики к синергетике истории// Общественные науки и современность, 1994, Љ2; Князева Е.Н., Курдюмов С.П. Синергетика как новое мировидение: диалог с И. Пригожиным// Вопросы философии, 1992, Љ12; Они же. Синергетика: начала нелинейного мышления// Общественные науки и современность, 1993, Љ2 и др.
  36. Валлерстайн И. Анализ мировых систем и ситуация в современном мире (Статьи, выступления, фрагменты из книг). - СПб.: Унив. Книга, 2001. - 414 с.; Он же. Глобализация или переходная эпоха? Взгляд на долгосрочное развитие мировой системы// Русский исторический журнал. Т. I, 1994, Љ4. - С. 365-384.
  37. Шаповалов А.И. Феномен советской политической культуры (ментальные признаки, источники формирования и развития). - М.: Прометей, 1997. - 355 с.
  38. Соколов Ю.Н. Цикл как основа мироздания. - Ставрополь: ЮРКИТ, 1995. - 122 с.
  39. Цит. по: Яковец Ю.В. Циклы и кризисы ХХI века: цивилизационный аспект. Доклад на юбилейной научной сессии Российской академии естественных наук. - М.: МФК, 2000. - С. 9.
  40. Там же.
  41. См. напр.: Пантин В.И. Циклы и волны модернизации как феномен социального развития. - М.: Московский философский фонд, 1997. - С. 42-58.
  42. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. В 2-х томах, - Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997.
  43. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997, Т. 2. - С. 554-555.
  44. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997, Т.1. - С. 799.
  45. Флиер А.Я. Культурогенез. - М., 1995. - 128 с.
  46. Ахиезер А. Где искать самобытность?// Дружба народов, 1995, Љ1. - С.113-128.
  47. Шаповалов А.И. Указ. соч.
  48. Лубский А.В. Указ. соч.
  49. Кара-Мурза А. Россия в треугольнике "этнократия-империя-нация"// http:www.russ.ru/antolog/inoe/krmrz.htm.
  50. Гумилёв Л.Н. От Руси к России. - СПб.: ЮНА, 1992. - 272 с.
  51. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1997, Т.2. - С. 220.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  РАЗДЕЛ 2
  НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ДОВОЕННЫЙ ПЕРИОД:
  ПРОБЛЕМЫ ДИРЕКТИВНОГО НАЦИЕСТРОИТЕЛЬСТВА
  
  2.1. Модель национальной политики большевиков в контексте начала третьего большого социального цикла в истории России
  
  Октябрьская революция и последовавшая за ней гражданская война положили начало третьему большому социальному циклу, который мы будем называть "советским". Напомним, что, согласно нашей версии, советский цикл включал в себя два малых социальных цикла, граница между которыми пролегла, примерно, в середине 1950-х - начале 1960-х гг. Это время рассматривается нами как мягкий социальный кризис. Таким образом, в рамках данного раздела нами будет рассмотрен период выхода из кризиса, а также восходящая фаза первого малого социального цикла советского периода. (Иногда термин "период" мы будем использовать как синоним понятию "большой социальный цикл", главным образом, из соображений стилистического характера).
  Восходящая фаза малого социального цикла, протекающая на фоне общего становления и обретения государством и обществом новых социокультурных доминат, особенно показательна для характеристики периода (в данном случае советского) в целом. Иначе говоря, первый малый социальный цикл, имея свои особенности, своей восходящей фазой, как бы совпадает с общей, также восходящей, тенденцией большого социального цикла. В этот период государство и общество достигают наибольшей синхронизации своих усилий, а общие социокультурные характеристики их взаимодействия и взаимовлияния прослеживаются наиболее отчётливо.
  Именно такой период и станет предметом нашего интереса в рамках данного раздела.
  Потрясения второй половины 1910-х - начала 1920-х гг. стали одним из самых сложных и противоречивых этапов в истории России, что с полным основанием позволяет нам отнести это время к числу жёстких кризисов.
  Взаимоотношения государства и общества в России (СССР), взаимообусловленность их состояний положены нами в основу понимания природы социальных циклов. Не следует смешивать понятия "общество" и "население". Общество понимается нами не как простая совокупность жителей страны (позволим себе этот термин), а как та её социально значимая часть, которая способна влиять на состояние государства. История России периода империи (обозначенного нами как второй большой социальный цикл) показывает, что эта часть населения со временем возрастает. Само понятие "общество" изменяется не только количественно, но и качественно. К 1917 г. уровень его развития и состояния был таков, что можно было ставить вопрос об отмене сословий, а на авансцену отечественной истории выдвинулись те политические силы, которые выступали за гражданское общество в России.
  Коротко напомним, в чём причина социальных кризисов и их механизм.
  Государство в истории России (может быть за исключением последних лет) всегда представляло собой надобщественный институт. В отношениях с обществом государственная власть придерживалась принципа субъект-объектного воздействия. Формируясь как институт общества, государство в России всегда тяготилось зависимостью от него, и стремилось к полному контролю и доминированию над обществом.
  Подобного рода понимание государственной власти имеет свои истоки, на наш взгляд, в особенностях российского менталитета, который, в свою очередь, составляет ядро российского исторического типа культуры. А если вспомнить, что государство рассматривается нами как выражение особенностей исторического типа культуры в способах властвования, то взаимосвязь и взаимообусловленность вышеперечисленных дефиниций станет очевидной.
  Таким образом, будучи производной общества, государство в России, тем не менее, всегда обозначало стремление к самодостаточности. Иначе говоря, государство тяготело к субстанциональности, как идеальному состоянию с точки зрения власть имущих. Поэтому динамика социального цикла в России - это, по-существу, процесс постепенного "отрыва" государства от общества.
  Начиная свою историю, как уполномоченная на властвование часть общества, государство некоторое время синхронизирует свои действия с его запросами (в контексте более поздних оценок- идёт на поводу у него). Постепенно, государственная власть в России (СССР) проявляет свою сущность, и происходит инверсия вектора влияния "общество - государство" на "государство - общество". Проще говоря, власть начинает доминировать над людьми, и это означает, что социально-политическая система вступает в зыбкое состояние, которое внешне может выглядеть вполне гармонично, и, собственно говоря, нами так и квалифицируется. Фазу гармонии малых социальных циклов, когда любые задачи "по-плечу", можно было бы ещё назвать "героической". В истории России она, чаще всего, именно такой и была.
  Однако вскоре наступает надлом. Происходит это потому, что государство всё более и более погружается в систему своих, часто, умозрительных смыслов, вступая в период тщетных попыток реализации иллюзорных представлений о закономерностях развития общества. Естественные сложности, неизбежные в процессе воплощения в жизнь таких "социальных фантомов", порождают агрессивность государства (мнящего себя всемогущим) по отношению к обществу. Примерно так начинается ниспадающая фаза цикла, которая в истории России всегда бывает более быстротечной, чем восходящая. Таким образом, российское государство и общество вступают на скорый путь, завершающийся, в лучшем случае, мягким кризисом. Революции 1917 года стали проявлением жёсткого кризиса.
  Надо согласиться с В.И. Лениным, что "после аграрного вопроса большое значение имеет, особенно для мелкобуржуазных масс населения, национальный вопрос" (1). Внесём поправку в текст этого утверждения, в той части, где упомянуты "мелкобуржуазные массы", и получим вполне актуальный и сегодня тезис. Действительно, два вопроса в России на протяжении всей её истории, играли исключительно важную роль: аграрный и национальный. И не случайно, что именно эти проблемы оказались в центре внимания молодой советской власти.
  Не будет большим преувеличением утверждение, что в способах решения этих двух вопросов наиболее отчётливо выявляется истинный характер государственной власти и политических сил, стоящих за ней. Это утверждение мы относим ко всем периодам в истории России без исключения. Разумеется, что наиболее важным для данного исследования является национальный вопрос.
  Итак, самодержавная власть царской России не смогла создать условий для построения политической нации. "Правительство Столыпина и октябристская Дума вполне солидарно с царём избрали курс на укрепление Империи через усиление значения державной русской народности. И в этом была главная ошибка русского этнического национализма... Он превращал единое государство в русскую метрополию, окружённую зависимыми, полуколониальными инонациональными владениями" (2).
  В своей статье А. Зубов прямо не говорит о проблеме формирования политической нации, но, приводя высказывания Витте, выдержки из дебатов по национальному вопросу в III Государственной Думе, подводит к этой мысли. И уже совершенно определённо можно согласиться со следующим соображением: "Прошло каких-то семь-восемь лет, и уклад России сокрушился до основания. Великая империя подлинно оказалась "колоссом на глиняных ногах", "жалким прокажённым"... До самого конца своего правые так и не смогли понять отличие империи от национального государства" (3).
  Сохранение Российской империи как геополитической реалии оказывалось прямо связанным со способом решения национального вопроса. Реформы Александра II закладывали известные предпосылки для формирования в России политической нации, но его преемники на царском престоле не пошли дальше него по пути либеральных (с позволения сказать) переустройств. Это не говоря уже о необходимости конституционных преобразований. По сути, в реакционной политике Александра III и Николая II сказался описанный выше алгоритм действий государственной власти в России, когда, достигнув с обществом относительной гармонии (успокоив его), она неизбежно срывается в пропасть социальной деструкции и кризиса.
  Псевдосубстанциональный характер самодержавной власти выразился в полном не понимании и не приятии тех общественно-политических процессов, последовательное развитие которых привело в итоге к революциям 1917 г.
  
  Принимая во внимание, что предметом данного раздела является доктрина большевистской национальной политики, а также учитывая, что эта проблема, можно сказать, досталась в наследство новой власти от царизма, большое значение приобретает вопрос: чем же была Россия советская по отношению к России имперской?
  "Западное обществоведение почти однозначно трактовало СССР как инобытие Российской империи, сохранившее все её основные черты. Точка зрения советской идеологии была принципиально иной - Советский Союз был принципиально новым типом государственности на территории бывшей Российской империи. Эта точка зрения имела незначительное число сторонников за рубежом" (4). Надо согласиться с мнением В.А. Авксентьева о том, что обе эти точки зрения были достаточно аргументированы и могут быть рассмотрены как взаимоисключающие, и определить какая из них "верна" можно лишь идеологическими, но не научными методами (5). Впрочем, в исторической науке многие выводы и положения относятся к явлением именно такого порядка.
  Мы будем придерживаться того мнения, что советский период - это один из этапов отечественной истории, не изменивший определяющих характеристик российского историко-культурного типа.
  Итак, третий большой социальный цикл в истории России стал неизбежным следствием, в ряду многих причин, неспособности государства в имперский период создать необходимые условия для формирования политической нации.
  Истоки идеи современной нации-государства можно отчётливо выявить в ходе Американской и Французской революции XVIII в. "Идея народного суверенитета, или верховной власти народа, пришла на смену идее династического суверенитета... На протяжении XIX и XX вв. народный суверенитет шаг за шагом завоёвывал устойчивые позиции в мире: порой для этого требовалась революция, порой хватало реформ" (6).
  Если говорить об истории социал-демократии, то впервые тезис о праве народов на самоопределение был сформулирован на Лондонском конгрессе II Интернационала в 1896 г. В программу РСДРП это требование было включено на II съезде в 1903 г. в том же Лондоне.
  Гражданское общество есть непременное условие построения политической нации. По-существу, именно об этом говорит Э. Ян, проводя границу между понятиями "государственный народ" и "нация". Первый, по его мнению, являет собой правовое сообщество, а нация - политическое сообщество по волеизъявлению, принадлежность к которому не зависит от социального, конфессионального или этнического происхождения (В.Ш. - курсив мой). Согласно исходной либерально-республиканской идее, порождённой Французской революцией, государственный народ как общность всех граждан и нация идентичны (7). Похоже, что именно на этот путь не смогла перейти Россия, не получив дополнение - "советская".
  Очевидно, что доктрина национальной политики большевиков, сформированная ими к 1917 году, оказалась наиболее адекватной устремлениям тогдашнего общества. Надо заметить, что это касается и второго наиважнейшего вопроса - земельного.
  Формирование политической нации требовало широкого набора конкретных мер, в ряду которого провозглашение равенства и суверенности народов, права на самоопределение вплоть до отделения и создания самостоятельных государств, отмена всех национально-религиозных привилегий и ограничений, а также свободное развитие национальных меньшинств и этнических групп выглядело самым простым.
  "Декларация прав трудящихся и эксплуатируемого народа", "Декларация прав народов России", "Декрет о земле", "Декрет о мире" и другие декреты и постановления, буквально, первых дней советской власти в наибольшей степени отражали настроения тех самых широких слоёв населения России, которым ещё предстояло стать обществом в советском понимании. Из этих самых слоёв большевикам ещё только предстояло попытаться создать новую "историческую общность советских людей". По сути, она должна была стать ни чем иным как новой российской политической нацией, основанной на надэтнической и надэтнокультурной, а также надконфессиональной основе. Так, как создавались политические нации в других уголках мира и при других обстоятельствах. В России после 1917 г. таким основанием и наиважнейшим из условий становится теория марксизма-ленинизма и принцип пролетарского интернационализма. Это была гениальная находка большевиков, призванная преодолеть немыслимую этническую, религиозную, языковую, экономическую и социокультурную пестроту имперской России. Осмелимся заметить, что именно в этом преодолении и заключалась суть реальной национальной политики большевиков, её главные задачи и цели. Тому, как они действовали в этих направлениях, с какими трудностями сталкивались и как их преодолевали (на примере народов Северного Кавказа) и посвящена эта монография.
  Данный раздел касается периода восходящей фазы первого малого социального цикла советского периода, и того, как это отразилось на северокавказских народах.
  Однако, прежде того, необходимо остановиться на некоторых аспектах обретения большевистской доктрины национальной политики своего реального политического бытия, а также на некоторых проблемах её последующей эволюции.
  
  Первыми работами В.И. Ленина, касающимися национального вопроса стали: "О манифесте "Союза армянских социал-демократов"" и "Национальный вопрос в нашей программе", написанными в 1903 г. (8). О двух тенденциях капитализма в национальном вопросе - тезисе очень важном и значимом - В.И. Ленин пишет в "Критических заметках по национальному вопросу" (9). В дальнейшем он развивает концепцию будущей национальной политики большевиков в таких работах дореволюционного периода, как "О праве наций на самоопределение", "О национальной гордости великороссов", "Итоги дискуссии о самоопределении" и некоторых других (10). Своё развитие в ленинских работах проблема национальной политики находит и в послереволюционный период. В этом ряду, прежде всего надо сказать о "Декларации прав трудящихся и эксплуатируемого народа", "Очередных задачах советской власти", а также и о последующих статьях, выступлениях, заметках и т.п. (11).
  Большевистская национальная политика является предметом исследования множества научных работ, в том числе и исторических. Чаще всего они начинаются с рассмотрения взглядов В.И. Ленина на этот вопрос, с того, как они эволюционировали и насколько были реализованы на практике. Затем анализируется процесс искажения Сталиным классической, то есть ленинской модели национальной политики, и анализируются причины того, почему это произошло, строятся версии и выдвигаются гипотезы.
  Отдавая дань этой традиции, мы коротко изложим основные положения ленинской национальной политики. Достаточно подробное рассмотрение этого вопроса, во-первых, неоправданно увеличит объём данного раздела; во-вторых, может увести нас далеко в сторону от предмета данного исследования, к которому несравненно большее значение имеет то, как эта доктрина преломлялась в реальности уже после смерти Ленина. Представляется, что её рассмотрение через призму "сталинских искажений" будет выглядеть даже более эвристически продуктивным, чем изучение, условно говоря, чистой теории. Рассмотрение ленинской национальной политики как некоего образца равносильно созданию исследования, написанного преимущественно с использованием сослагательных оборотов.
  Ниже изложены в виде тезисов основные идеи и взгляды В.И. Ленина, оказавшие наибольшее влияние на формирование модели советской национальной политики:
  1. Право наций на самоопределение (сформулировано на II съезде РСДРП в 1903 г.). Несмотря на критику отдельных национальных социал-демократических организаций, Ленин не изменил своей точки зрения по этому вопросу.
  2. После II съезда РСДРП Ленин придерживается мнения о преимуществах крупных централизованных государств над мелкими, главным образом, из соображений большей эффективности классовой борьбы.
  3. Интересы всего народа - это буржуазная постановка вопроса. Для большевиков главными были интересы определённых классов вне зависимости от их национальной принадлежности.
  4. Союз пролетариев, безусловно, выше каких-либо других союзов, потому вопрос о самоопределении наций - это проблема "второго плана".
  5. Противоречие между стремлением наций к самоопределению и созданию национальных государств, с одной стороны, и развитием межнациональных отношений и "ломкой национальных перегородок", с другой стороны, не может быть преодолено в условиях капитализма, то есть без социалистической революции.
  6. Ленин выступал за равноправие наций в многонациональном государстве. При этом, он отделял марксистское понимание равноправия от "оппортунистического", ведущего трудящихся к изоляции в их классовой борьбе.
  7. Ленин придерживался мнения о государственном устройстве России, как основанном на принципах федерализма и широкой автономии.
  8. В основе ленинской программы и, в целом, политики партии по национальному вопросу лежал принцип пролетарского интернационализма.
  
  Таким образом, едва ли не самым важным вопросом становился вопрос о том, кто же является носителем воли нации к отделению, и каков механизм принятия решения о нём?
  Размышляя над этой проблемой на примере отделения Норвегии от Швеции, Ленин замечает, что "право на самоопределение" означает такой демократический строй, в котором бы не только вообще была демократия, но специально не могло быть недемократического решения вопроса об отделении. В случае, если демократическое голосование даст большинство реакционерам, тогда, либо решение проводится в жизнь, что способствует привлечению масс на сторону демократов, либо конфликт разрешается гражданской войной (12). Таким образом, создание жёстко централизованного государства опиралось на принцип пролетарского интернационализма, а собственно пролетарские массы рассматривались как подлинные носители воли народа. Следующее звено в этой логической цепи, необходимое для установления тоталитарного (или потенциально тоталитарного) режима - это признание за определённой политической партией права на выражение воли всего пролетариата.
  Ниже приведены два очень важных суждения В.И. Ленина из одной работы, которые, кажется, противоречат друг другу. "Пока и поскольку разные нации составляют единое государство, марксисты ни в коем случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации" (13). Далее Ленин замечает: "Необходима широкая областная автономия (не для одной Польши, а для всех областей России) и вполне демократическое самоуправление" (14). Противоречия между двумя этими тезисами вовсе нет, если учесть, что носителями политической воли и подлинно историческими субъектами считались пролетарии и близкие им слои населения. Это и есть классовый подход, положенный большевиками в основание построения нового способа и формы сосуществования исторических субъектов в контексте третьего большого социального цикла.
  "Ленин был одним из немногих политиков, которые поняли, что распад старой России, уничтоживший и символы единства, и реальную общность интересов, поддерживавших Российскую империю, превратил лозунг самоопределения наций в могущественное орудие форсирования революции, а националистические движения - в союзников большевиков на их пути к власти" (15). То есть центробежная сила, нарастающая в "национальных окраинах", не была результатом идей и деятельности большевиков, она умело использовалась ими для захвата власти, для того, чтобы обескровить прежнюю государственную власть. Большевики умело подстроились под эти настроения и использовали их себе во благо. Особую роль при этом сыграл лозунг о праве на самоопределение. Подобные суждения нередко звучат в работах современных историков (16).
  Таким образом, нарождающееся советское государство полностью шло навстречу стремлениям народов России из числа тех их чаяний, о которых нельзя было даже помыслить в период империи. Подчеркнём, что подобная модель поведения и характер внутриполитических инициатив (включая призывы, лозунги и т.п.) свойственны для государственной власти в условиях кризиса.
  На Х съезде РКП (б) была принята II-ая программа партии, заявившая о необходимости ликвидации фактического неравенства наций. О задачах партии в отношении национальных автономий Х съезд (1921 г.) констатировал: "Задача партии состоит в том, чтобы помочь трудовым массам нерусских народов догнать ушедшую вперёд центральную Россию, помочь им: а) развить и усилить у себя действующие на родном языке - суд, администрацию, органы хозяйства, органы власти, составленные из местных людей; б) развить у себя прессу, школу, театр ... на родном языке" (17).
  Надо согласиться с тем мнением, что сама эта идея, как идея создания однородного социального и культурного пространства, свидетельствует о традиционной для России попытке изыскания способов гармонизации неоднородности этих пространств (18). "Иначе говоря, коммунистическая партия строительство однородного социокультурного пространства пыталась осуществить в духе политической традиции, присущей российской политической культуре" (19). То есть традиции имперского периода. Наиболее важно подчеркнуть, что целью было создание однородного социокультурного пространства. То, как это осуществлялось на Северном Кавказе, является предметом данной работы, а то, каким образом это предполагалось сделать, конкретизировалось в решениях XII съезда РКП(б), дополнившего программу партии. Для ликвидации "фактического неравенства наций" прежде всего, была необходима помощь русского пролетариата. "Помощь эта должна в первую очередь выразиться в принятии ряда практических мер по образованию в республиках ранее угнетённых национальностей промышленных очагов с максимальным привлечением местного населения" (20). Надо отметить последнее словосочетание как очень удачное: "местное население". Безусловно, напрашивалась фраза "местный пролетариат", но его там не было, или почти не было. Пролетариат в "национальных окраинах" ещё только предстояло создавать. Преследуя совершенно иные задачи, ставя внешне совершенно другие цели, большевики, тем не менее, попадали в парадоксальную теоретическую ситуацию: принцип пролетарского интернационализма стал основанием советского политического национализма.
  В.И. Ленин выдвигал основные задачи, необходимые для успешного решения национального вопроса:
  1. развивать промышленность в восточных районах как базу для формирования национальных отрядов пролетариата, а также для сплочения крестьянства вокруг рабочего класса;
  2. поднимать культурно-политический уровень отсталых в прошлом народов в целях их воспитания в духе пролетарского интернационализма и преданности советской власти;
  3. сделать советы национальными по составу.
  
  В 1920-1930-е гг. эти направления в целом находили свою реализацию. В дальнейшем мы рассмотрим то, как это происходило на Северном Кавказе, и как с течением времени менялся характер и задачи намеченных Лениным направлений в решении национального вопроса.
  В современной отечественной исторической литературе эти изменения, чаще всего отмечаются и оцениваются как негативные, и связываются с деятельностью Сталина.
  Так, например, пишет об этом известный специалист в истории национальных отношений на Северном Кавказе в 1920-1930-е гг. К.К. Хутыз: "К концу 1920-х гг. ленинская национальная политика стала подвергаться деформации. На её смену приходила сталинская национальная политика с её административно-командными методами управления, волевыми решениями, с её недоверием, подозрительностью и жестокостью к людям разных национальностей, произволом в отношении разных народов" (21). Например, одна из работ М.Б. Беджанова так и называется "Ленинская национальная политика и её деформация в годы сталинщины" (22).
  Встречаются и достаточно радикальные суждения о том, что с приходом к власти Сталина и реализации его взглядов в области национальной политики, "советская федерация суверенных республик стала фикцией, а абсолютизация тоталитарного режима - беспримерной в истории государственных образований" (23).
  В работе "Национальная политика России: история и современность", применительно к национальной политике 1920-х гг., используется термин "национальный НЭП". "... Как НЭП в целом, задуманный как тактический манёвр, направленный, в конечном итоге, на укрепление тоталитарной системы... оказался потенциально опасен и был свёрнут, так и "национальный НЭП" не вписывался в законы формирования советской партбюрократической империи. Любая "особость", деунификация могли вызвать аритмию в этом политическом механизме и поэтому правящему режиму они были просто не нужны" (24). В приведённом тезисе достаточно отчётливо прослеживается мысль, во-первых, о стремлении нового режима к унификации в национальном вопросе, и, во-вторых, о предзаданности этого процесса. Отсюда и появление термина "национальный НЭП", который, как и НЭП экономический, на наш взгляд, были явлениями одного порядка - результатом политики государства ещё не обретшего своих "родовых" признаков, вынужденного считаться с запросами общества. Всё это характеризует начало восходящей фазы социального цикла, чем и были для Советской России 1920-е гг.
  Таким образом, сталинская практика в области национально-государственного строительства и национальных отношений олицетворяла собой реалии выходящего из состояния жесткого кризиса государства. Сталинские "искажения" ленинских норм, в том числе и национальной политики, есть ни что иное, как действия политика восходящей фазы и фазы гармонии социального цикла по отношению к идеям и образу мыслей политика, принадлежавшего нисходящей и кризисной фазам предшествующего социального цикла.
  При всей демонизации личности Сталина, мы не допускаем мысли, что один человек, или даже целая сплочённая группа единомышленников, способны реализовать свою собственную теорию национальной политики вопреки идеям своего Учителя, вопреки чаяниям народов и объективным историческим процессам. Сталин был выдающимся практиком. Он работал в конкретных исторических условиях, участвуя в практике реального национального строительства, которой, кстати сказать, не было у Ленина.
  Большевистская национальная политика при Сталине и позже не была результатом и творением его злого гения. Она стала возможной в ходе более глубоких социокультуных процессов, характерных для российского государства и для российского исторического типа культуры. Мы исходим из того, что Сталин более других оказался адекватен этим процессам, и именно поэтому его национальная доктрина оказалась не только успешно реализована, но и пережила своего автора. Основы сталинской национальной политики не были принципиально изменены и после его смерти даже таким его ярым оппонентом как Н.С.Хрущёв. А границы национально-территориальных автономий, сложившиеся при Сталине, в подавляющем большинстве случаев перекочевали и в постсоветский период. Поэтому выяснение того, что заставило и подтолкнуло Сталина "извратить" на практике ленинскую теорию национальных отношений в условиях построения социализма, и почему эти "искажения" находили поддержку основной массы советских людей, а также, почему они оказались одними из самых живучих сталинских "достижений" - вот главные вопросы, в контексте которых мы и предполагаем рассматривать специфику большевистской национальной политики.
  Итак, говоря о деформациях норм ленинской теории национальных отношений в годы сталинского режима (как они рассматриваются в отечественной исторической литературе), основные тенденции этого процесса можно свести к ряду нижеследующих тезисов:
  1. В первые годы после смерти Ленина его концепция национальной политики в целом реализовывалась (примерно до конца 1920-х гг.).
  2. Искажение ленинской национальной политики Сталиным явилось составляющей частью деформации социализма. В национальной политике стали преобладать командно-административные методы управления, волевые решения и т.п.
  3. Идея Сталина об обострении классовой борьбы входе строительства социалистического общества имела массу социальных и политических последствий, в том числе в отношении свобод национальных автономий в целом и их отдельных граждан в частности.
  4. Основной проблемой становится невозможность совмещения теории классового подхода в решении национального вопроса и сложных нелинейных процессов эволюции реальных национальных отношений. Попытка решения этой задачи, в частности, выразилась в идее, т.н., "пролетарской культуры", которая должна была быть "национальной по форме" и "социалистической по содержанию".
  5. С 1930-х гг. автономия, как способ выражения национальных особенностей, была сведена к минимуму и подчинена могуществу партийно-бюрократического аппарата.
  
  Декларируемый большевиками принцип самоопределения наций был чрезвычайно важен для того, чтобы завоевать расположение масс. Из обращения "Ко всем трудящимся мусульманам России и Востока" (декабрь 1917 г.): "Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными. Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно (В.Ш. - подч. мной) ... Знайте, что ваши права, как права всех народов России, охраняются всей мощью революции и её органов". Подчёркнутый нами фрагмент вызывает слишком очевидные ассоциации со способами решения национальных проблем в другое время и в рамках другого жёсткого кризиса. Сходным было и положение государства по отношению к этнически пёстрому обществу. Государственная власть на рубеже 1980-1990-х гг. также должна была искать расположения общества, как и на рубеже 1910-1920-х гг. И точно также, с течением времени, она стала преследовать слишком активных сторонников, если уж не суверенности, то излишней самостоятельности своих народов.
  Возвращаясь к 1920-м гг., надо отметить такое знаковое событие как IV совещание ЦК РКП(б), посвященное национальному вопросу и состоявшееся в 1923 г. Тогда выступили Сталин, Куйбышев, Орджоникидзе, Микоян, Троцкий и Каменев. В их высказываниях отчётливо прозвучал призыв к решительной борьбе с национализмом. Этот партийный форум вошёл в историю резолюцией по "делу" М.Х. Султан-Галиева - члена Наркомнаца, видного татарского коммуниста. Дело в том, что Султан-Галиев был сторонником более мягкой модели многонационального государства. По существу, речь шла только о способах адаптации коммунизма и соответствующей идеологии в национальных автономиях.
  Оценивая значение этого "дела", М.М. Ибрагимов справедливо замечает: "Поворотный характер совещание носило именно в создании прецедента преследования крупного национального партийного работника за его взгляды и политическую позицию" (25). Таким образом, уже в первой половине 1920-х гг., в период "национального НЭПа", когда ещё был жив Ленин, уже наметились первые чёрточки будущего портрета советской власти в вопросах национальной политики.
  
  Уже в двадцатые годы робко наметилось то противоречие в национальной политике большевиков, на которое обращали внимание многие современные историки, хоть сколько-нибудь подробно столкнувшиеся с этим предметом в своих исследованиях.
  В коллективной монографии "Этнокультурные проблемы Северного Кавказа: социально-исторический аспект" справедливо замечено: "Большевистская теория национального вопроса со времени своего появления имела два противоречивых и органически связанных компонента: рациональный, претендующий на роль универсальной теории ликвидации национальных противоречий как внутри России, так и во всём мире; внерациональный - архетипический, связанный с мессианизмом, с русской идеей в её обновлённом варианте" (26). О том, что в процессе советского нациестроительства возникали две, нередко, взаимоисключающие проблемы отмечено и в сборнике "Национальная политика России: история и современность": "Фактически вопрос стоял в несовместимости классового подхода истинно "коммунистического понимания" решения национального вопроса и сложных, многоуровневых процессов развития национальных отношений" (27).
  Однако именно в этом "истинно коммунистическом" понимании и содержалась суть построения советской политической нации как единственно возможного варианта социокультурного развития отдельных народов в рамках единого государственного пространства. Это пространство рано или поздно должно было превратиться в близкий к "монохромности" регион модернизированного советами российского историко-культурного типа.
  В контексте размышлений над противоречивостью национальной политики большевиков, нам необходимо ответить на вопрос, имеющий для дальнейших рассуждений чрезвычайно важную роль. Был ли Советский Союз государством имперского типа?
  Надо сказать, что в современной исторической литературе и публицистике есть настолько резкие суждения по этому поводу, что мнение, приведённое ниже, вполне могло бы сойти за умеренное. "Политическая практика в первые десятилетия советской власти сильно расходилась с пропагандой и теорией. Только проницательные монархисты вроде В.В. Шульгина и государственники евразийцы почувствовали, что за красным забором в слезах и крови восстанавливалась Великая Империя" (28).
  Более категоричен известный итальянский философ и общественный деятель Витторио Страда, по-своему объясняющий противоречия большевистской национальной политики. Парадокс многонационального советского государства он объясняет просто: то, что обычно именуется сегодня "советской империей", было империей новейшего типа, империей, сцементированной не только насилием, но и интернационалистической идеологией марксизма-ленинизма. "А она породила сюрреалистический национализм ... я бы назвал его идеократическим" (29). Почти о том же говорит и А. Авторханов: "Советская империя - прежде всего идеократическая. И потому всякое сравнение её со старыми империями вводит в заблуждение... Ленин боролся против царской империи не потому, что она империя, а потому, что она царская" (30).
  Таким образом, представляется, что если и можно признать СССР империей, то только не имевшей аналогов в прошлом. А поскольку такую империю не с чем сравнить, то само её существование и идентификация, это во многом предмет убеждений или даже веры.
  Стоит согласиться с тем, что советское государство было идеократическим. Более того, надо признать это тезис очень важным.
  Насколько СССР был империей? Насколько имперскими были устремления, действия и суждения государственной элиты и самого Сталина? Обратимся к одному примечательному эпизоду, произошедшему 7 ноября 1937 г. за праздничным столом у К.Е. Ворошилова, когда Сталин произнёс примечательную речь-тост. Неординарность его высказываний заключалась уже в том, что Сталин "нашёл" положительные черты в действиях царей, на фоне, разумеется, почти сплошных преступлений против народа. А черты эти были весьма существенны. Сталин отметил, что цари сделали одно "хорошее дело": сплотили огромное государство до Камчатки.
  Далее Сталин сказал, что "... мы объединили это государство таким образом, что каждая часть, которая была бы оторвана от общего социалистического государства, не только нанесла бы ущерб последнему, но и не могла бы существовать самостоятельно и неизбежно попала бы в чужую кабалу... Поэтому, каждый, кто пытается разрушить это единое социалистическое государство, кто стремится к отделению от него отдельной части и национальности, он враг, заклятый враг государства, народов СССР. И мы будем уничтожать каждого такого врага, ... весь его род, его семью" (31).
  Примерно с середины 1930-х гг. официальная идеология выдвигает лозунг "социалистического отечества". По началу осторожно подключаемые элементы русского национального прошлого, как основы положительных пропагандистских установок, достигают своего наибольшего воплощения уже в послевоенный период. Особенно эти тенденции были сильны при жизни Сталина. Тем более парадоксально, что это происходит на фоне совершенно безрадостных событий для самих русских. Надо согласиться, что "во-первых, марксистско-ленинская теория не включала в себя представлений о самоценности, уникальности народов и культур вне зависимости от "уровня" их развития. Во-вторых, эта теория предполагала своеобразную парадигму - "подтягивания" уровня развития "отсталых", менее развитых народов до уровня более развитых. Критерии развитости соответствовали европейскому образцу - индустриальному производству и соответствующему образу жизни" (32). То есть, обществу индустриального типа, к которому едва ли можно было причислить многие "национальные окраины" бывшей российской империи.
  Ставя вопрос об "имперскости" СССР, важно правильно определить сам предмет вопроса. Важно выяснить не то, чьей империей был Советский Союз, а какой он был империей. Надо полагать, что вышеприведённые рассуждения позволяют считать советское государство идеократией. На наш взгляд, даже такая формулировка как "инобытие российской империи" выглядит слишком вольно. Коммунисты ставили перед собой иные задачи, оставаясь при этом такими же государственниками, как и царские чиновники. Позволив себе образное историческое сравнение, заметим, что как Петр I "искоренял варварство варварскими способами", так и большевики решали проблему построения нации имперскими методами.
  Таким образом, реформировав империю, большевики оказались перед противоречием, которое сопровождало государственное и национальное строительство в Европе на протяжении всего XIX и XX вв.: перед антагонизмом государственного и этнического национализма. Поэтому, надо заметить, что все проблемы советского нациестроительства не были такими уж уникальными. Для того, чтобы это понять, надо отчётливо представлять себе о каких же оппонирующих тенденциях идёт речь.
  Приносим извинения за довольно большой объём приводимой ниже цитаты, это можно объяснить только её исключительной важностью.
  "Государственный национализм имеет инклюзивный характер, то есть включает в понятие нации языковые и этнические меньшинства и пытается их ассимилировать, хотя бы в языковом отношении, - чаще всего с помощью "пряника" (социальное продвижение и причастность к реально или мнимо превосходящей языковой культуре), но иногда и с помощью "кнута"(принуждение к изучению государственного языка, социальная дискриминация). За языковой нередко следует и этническая ассимиляция... Неумение приспособиться к господствующему языку и культуре, как правило, не преследуется законом, но влечёт за собой негативные социальные последствия.
  Этнонационализм, будучи по своей природе эксклюзивным, исключает этническо-языковых "инородцев" из нации. Некоторые разновидности этнонационализма ... ориентируются на ассимиляцию этнических меньшинств. Этот процесс воспринимается, однако, не как приспособление к культуре и языку государственной нации, а как переход из одной нации в другую... Другие варианты этнонационализма не только не стремятся ассимилировать "инородцев", но даже опасаются их" (33).
  Большевики, в сущности, решали задачу построения государственной нации, декларируя развитие этно-наций. Это и был их рискованный и противоречивый путь сохранения советской России как новой геополитической реалии в своих границах близкой Российской империи.
  Сохранив в решающей степени все признаки российского исторического типа культуры и главные этнокультурные доминанты взаимодействия государства и общества (этатизм, патернализм, социоцентризм), большевики должны были решать качественно новую задачу - построения нации на надэтнической и надконфессиональной основе. Процесс формирования политической нации должен был быть напрямую связан со становлением гражданского общества. Надо сказать, что эти элементы нередко на уровне деклараций присутствовали в политике и фразеологии новой власти, однако их смысл был искажён классовой моралью и её основой - идеей пролетарского интернационализма.
  
  Социокультурный цивилизационный подход подразумевает рассмотрение культур и обществ как равнодостойных и обладающих одинаковой культурной ценностью.
  С точки зрения общественной целесообразности и исторической значимости, варианты социальной организации отдельных культурно-исторических типов не должны и не могут подвергаться аксиологическому ранжированию, то есть, "эти лучше", а "те отставшие". Сегодня в науке и политической практике это следует рассматривать как анахронизм, который в одном случае (в науке) не заслуживает конструктивной дискуссии, а в другом (в политике) - только порицания и самого активного протеста.
  Суть наших размышлений в последующих разделах этой работы сводится к тому, как народы Северного Кавказа "вырывались" и "втискивались" различными способами в рамки модернизированной большевиками европейской культуры.
  В следующем параграфе, на примере Северного Кавказа, рассмотрено то, как воплощались в жизнь главные принципы большевистской национальной политики. Достаточно внимания мы уделяем и тем тенденциям в процессе российско-северокавказской интеграции 1920-х - начала 1940-х гг, которые были намечены В.И. Лениным как основы для решения национального вопроса: развитие промышленности в национальных ("восточных") районах; повышение культурно-политического уровня "отсталых в прошлом народов"; усиление их роли в управлении государством и некоторое другое.
  
  
  2.2. Народы Северного Кавказа в условиях советских социокультурных преобразований довоенного периода
  
  2.2.1. Национальная политика молодого советского государства и территориально-административное размежевание на Северном Кавказе
  
  Что представляет собой довоенный период отечественной истории с точки зрения циклического подхода? Напомним, что в данной монографии рассматривается 1-ый малый цикл большого советского цикла (далее, для удобства, мы будем называть его малым советским циклом). Таким образом, под "довоенным периодом" надо понимать те тенденции в развитии государства и общества, которые, в целом, характерны восходящей фазе цикла. Однако если принимать в качестве хронологических границ этого периода 1917 - 1941 гг., то следует подчеркнуть, что его природа окажется более сложной.
  Ещё раз отметим, что конкретные даты не могут определять временных границ малых или больших социальных циклов. Его инверсионная природа предполагает постепенность изменений. Такая форма понимания социальной эволюции побуждает обратиться к "переломным" и "судьбоносным" датам, для того, чтобы лучше понять, в чём же заключается эта инверсионная постепенность. Например, Октябрьская революция 1917 г. ещё не была апогеем хаоса в стране, а значит и самой "глубокой" точкой жёсткого кризиса, разделившего имперский и советский циклы. Собственно она и "революцией" стала не сразу, и уж тем более не сразу превратилась в "Великую" и "Социалистическую".
  Примерно это же можно сказать и о завершении первого малого советского цикла, которое обусловили преобразования сталинского тоталитарного режима в более мягкий - авторитарный вариант. В марте 1953 г. рано было говорить о кризисе сталинского понимания социализма, равно как и государства, общества и партии, как фактах общественного сознания. При этом собственно кризисные явления проявляются ещё до смерти Сталина. Наибольшей глубины кризис 1-го малого советского цикла достигает после ХХ съезда КПСС, а после июньского пленума 1957 г. можно говорить, что эта условная критическая точка была уже пройдена. Примерно также обстояло дело и с завершением всего большого советского социального цикла. Август 1991 г. является рубежом довольно условным. С тем же успехом на роль рубежной даты мог бы претендовать октябрь 1993 г. и некоторые другие. Не случайно, что в современной исторической литературе появляется, на наш взгляд, очень удачный термин - "Августовская республика". С точки зрения заявленного в данной работе исследовательского подхода, а также понимания нами природы социального цикла, именно Августовская республика определяет условный хронологический срез, который можно было бы назвать акцентированным жёстким кризисом.
  Потому, возвращаясь к оценке довоенного периода, надо сказать, что на это время приходится начало жёсткого кризиса, восходящая фаза и начало гармонии первого малого советского цикла.
  Начало 1920-х гг. - это окончание гражданской войны и начало НЭПа. Эти события можно считать завершением кризисного состояния и началом восходящей фазы, когда происходит последовательное нарастание факторов, характеризующих политическую и социальную сущность новой государственной власти. Она всё отчётливее проявляет себя, стремясь к наибольшему выражению своей сути. В данном случае - к самодостаточности, безаппеляционности, безраздельности владения обществом и т.п. Напомним, что, по нашему мнению, такой характер государственной власти в России был свойственен всем периодам её истории, по крайней мере, начиная со времён становления Московского государства. Такой образ государственной власти в России склоняет нас к мысли признать его понимание одной из типологических черт российского исторического типа культуры.
  Таким образом, главный вопрос состоит в том, когда Россия вступает в фазу гармонии первого малого социального цикла советского периода? Если обратиться к перечню признаков гармоничного состояния, приведённых в 1-ом разделе, то можно сказать, что они начинают прослеживаться уже в первой половине 1930-х гг. Условной точкой отсчёта начала гармоничной фазы (для удобства) можно было бы считать знаменитый "съезд победителей", - XVII съезд ВКП(б), состоявшийся в январе 1934 г., и провозгласивший полную победу социализма в СССР. Такой датой мог бы стать декабрь 1936 г., когда была принята новая конституция, законодательно закрепившая это решение. Надо полагать, что "наивысшей точки" фазы гармонии советское государство достигнет несколько позднее - в годы Великой Отечественной войны. Её окончание, сопряжённое с нарастанием противоречия между реальными возможностями и умозрительными геополитическими амбициями, известное как начало "холодной войны", одновременно стало и началом ниспадающей фазы 1-го малого советского цикла.
  Критерии оценки социокультурного состояния государства и общества, рассматриваемые нами как отдельные фазы социального цикла, подробно изложены в предшествующем разделе, а факты отечественной истории затрагиваются нами из числа достаточно хорошо известных. Поэтому мы не будем более подробно останавливаться на характеристике отдельных фаз в общесоюзном масштабе, а обратимся в большей степени к заявленной теме, которая, впрочем, позволит нам сделать также и некоторые выводы более высокого уровня обобщения.
  
  Итак, одним из наиболее важных вопросов для молодой советской власти был национальный вопрос.
  Может показаться, что наше утверждение о том, что государство в кризисные периоды ищет расположения общества и во многом ведомо им, в данном случае не верно или преувеличено. Однако вспомним о том, что государство и общество рассматривались в марксизме-ленинизме в первую очередь с классовых позиций. Надо добавить ещё и то, что жёсткие кризисы вообще не обходятся без конфликтов. Это вовсе не означает, что государство потенциально не лояльно обществу. Нет, это не так. Силы, которые в будущем станут определять характер государственной власти, жестоки к своим оппонентам, к тем силам и частям общества, которые им мешают и должны исчезнуть. Классовая идеология большевизма выражает этот тезис как нельзя отчётливо. Поэтому будет правильным рассматривать отношение коммунистической партии и молодого советского государства к обществу, подразумевая под ним не население бывшей Российской империи вообще, а ту его часть, которую большевики считали "своей". О том, что под этим подразумевалось очень хорошо известно. К "своей" части общества, несомненно, большевики относили и "национальные окраины" бывшей империи.
  Надо признать, что в сфере регулирования и управления национальной политикой был создан достаточно эффективный механизм - Народный комиссариат по делам национальностей. Вскоре после его возникновения в регионах появляются специальные органы, призванные регулировать национальные отношения. Сначала Наркомнац посылал на места своих эмиссаров, а позже, в регионах, где процент нерусского населения был особенно высок, стали создавать отделы или комиссариаты по делам национальностей. В 1918 г. он были уже в 18 губерниях (34). В дальнейшем специальные органы по делам национальных меньшинств создавались во всех союзных республиках, и задачи у них были общие.
  Важным событием в истории советского нациестроительства стал Х съезд РКП(б), состоявшийся в марте 1921 г. На съезде было принято постановление "Об очередных задачах партии в национальном вопросе". В нём подчёркивалась необходимость быстрейшего выравнивания уровня отставших народов и центральной России. Каким же путём этого можно было достичь? Необходимо было развивать и укреплять советскую государственность в формах соответствующих национальным особенностям региона; надо было развивать действующие на основе родного языка институты государственной власти (суд, администрацию, управление хозяйством и т.п.); основу регионального руководства должны были составить местные кадры; развивать систему образования, театр, прессу и в целом культурно-просветительные учреждения на родном языке; подготовить квалифицированных рабочих и советских партийных работников (35).
  Такая постановка вопроса в наибольшей степени учитывала интересы национальных меньшинств, подготавливая, или даже подталкивая, их к созданию советской государственности. Невозможно представить себе решение (если не считать предоставления суверенитета), которое было бы более лояльно к разноязыким народам бывшей империи.
  Х съезд партии среди задач национального строительства называл и развитие сети курсов и школ, в том числе и профессионально-технического характера, для ускоренной подготовки местных кадров рабочих. XII съезд также коснулся проблемы помощи национальным регионам в создании промышленности и рабочего класса.
  После образования СССР национальные проблемы стали предметом обсуждения союзных съездов Советов. С образованием второй палаты ЦИКа - Совета национальностей в июле 1923 г. был упразднён Наркомнац. Также были ликвидированы отделы национальных меньшинств при губернских исполкомах и отзывались уполномоченные Наркомнаца при исполкомах советов автономных республик и областей. Однако это вовсе не говорит о том, что молодое советское государство стало меньше внимания уделять национальному вопросу. В дальнейшем Президиум ВЦИК учредил институт представителей автономий.
  
  Обращаясь непосредственно к советскому государственному строительству у народов Северного Кавказа, надо упомянуть о короткой истории Терской Советской республики, которая просуществовала с февраля 1918 г. по март 1919 г., когда она пала в результате захвата значительной части региона добровольческой армией Деникина.
  Территориальные границы Терской республики соответствовали прежней Терской области, образованной в 1869 г.
  После разгрома контрреволюционных сил на Северном Кавказе основу государственной власти составляли назначаемые ревкомы. Они считались временными органами власти, до проведения выборов в советы. В Терской области ревкомы просуществовали до лета 1920 г. (т.е. несколько месяцев). В последующем органами власти в Терской республике, наряду с советами рабочих и солдатских депутатов, являлись т.н. народные советы. Они возникли ещё до установления советской власти на Северном Кавказе, что можно рассматривать как специфическую черту государственного строительства в данном регионе. Важную роль играли окружные и отдельские Народные съезды, избиравшие народные советы соответствующего уровня, которые в перерыве между съездами были органами государственной власти. Такая система была характерна для первого периода строительства новой гос. власти - до ноября 1918 г.
  На V съезде народов Терека (ноябрь 1919 г.) были упразднены народные советы, якобы уже сыгравшие свою роль в подъёме политического сознания трудящихся горцев до уровня советской власти. "Несомненно, народные советы ... были упразднены преждевременно" (36).
  В июле 1918 г. на основе Кубано-Черноморской, Терской и Ставропольской советских республик была создана Северо-Кавказская Советская республика с центром в Екатеринодаре, а затем в Пятигорске. Она просуществовала дл 11 января 1919 г.
  Энтузиазм советского государственного строительства не обошёл и народы Северного Кавказа, проживавшие за пределами Терской области. На I съезде трудящихся адыгов в Краснодаре 11-15 августа 1920 г. было принято решение об образовании Горской секции при Кубано-Черноморском ревкоме (37).
  Но ранее этого события - 20 февраля 1921 г. - ВЦИК принял декрет об образовании Автономной Горской республики, в котором были определены организационные начала национально-государственного устройства горских народов. "Образовать Автономную Горскую Социалистическую Советскую Республику, как часть РСФСР, в состав коей включить территорию, занимаемую ныне чеченцами, осетинами, ингушами, кабардинцами, балкарцами и карачаевцами, и живущими между ними казаками и иногородними" (38).
  Говоря о целях создания автономии, Сталин, среди прочего, отмечал и необходимость того, чтобы "приобщить горцев к высшей культуре", для чего было необходимо "начать, прежде всего, с устройства школ и культурно-просветительных учреждений" (39).
  Выступая на съезде народов Терской области в 1920 г., Сталин в обращении к горцам подчёркивал, что создание их автономии это возвращение им тех самых вольностей, которые были у них украдены царским режимом, и что внутренняя жизнь автономий должна быть устроена на основах местных традиций, обычаев и т.п. При этом, Сталин обратил внимание на то, что устройство автономий не должно было выходить за рамки общей конституции России. В том же выступлении он, будучи наркомом по делам национальностей, подчеркнул, что "если будет доказано, что будет нужен шариат, пусть будет шариат..., если будет доказано, что органы ЧК и Особого отдела не умеют применяться к быту и особенностям населения, то ясно, что соответствующие изменения должны быть внесены и в эту область" (40).
  М.М. Ибрагимов тонко подметил взаимосвязь степени либеральности большевиков в вопросах национальной политики и положения режима, а также общей политической ситуации. Он приводит тезис Сталина: "В отличие от них (Ш.В. - царских властей) Советское правительство ... даёт вам автономию не в трудную минуту, а в минуту полного торжества над последним оплотом империализма в Крыму". Далее историк замечает, что ряд исследований последних лет ясно показывают, что на рубеже 1920-1921 гг. большевистский политический режим переживал затяжной и тяжёлый политический кризис" (41).
  Это обстоятельство вполне укладывается в рамки нашей гипотезы о более высокой степени лояльности государства в России к обществу в условиях кризиса и восходящей фазы социального цикла.
  В приведённых выше высказываниях Сталина есть один тезис, касающийся шариатских судов. На наш взгляд, это очень важный момент, самым отчётливым образом иллюстрирующий, что в данный период вектор влияния был направлен от общества к государству.
  Известно, что на Советском Востоке в 1922 г. были возвращены "вакуфные" земли, восстановлены суды шариата и адата, проявлена терпимость в отношении мусульманских норм поведения в обществе, в том числе и для коммунистов.
  Я.Н. Раенко-Туранский приводит заявление горской секции при Кубано-Черноморском ревкоме, которая 29 декабря 1920 г. рассматривала декрет об отделении церкви от государства: "Мы, члены настоящего заседания, категорически заявляем, что для нас, мусульман, Коран и шариат, как источники нашей религии, дороги, и отказываться от них равносильно отречению от религии наших отцов. А быть преступниками мы не желаем и потому предлагаемый нам народный суд без применения шариата, считаем неприемлемым нашему вероучению" (42).
  Со временем система шариатских судов претерпевала некоторые изменения. Например, 15 мая 1922 г. исполком Советов Кабардино-Балкарии упразднил народные суды Баксанского, Урванского, Мало-Кабардинского и Нальчикского округов, а также областной совет шариатских судей и областной шариатский суд. Вместо них создавались сельские советско-шариатские суды для магометан, и сельские суды для русского населения (43).
  Шариатские суды просуществовали на Северном Кавказе до 1926 г., когда советская власть начинает вытеснять их из государственной судебной системы, уже не опасаясь, что это может повредить реализации генеральной линии партии в области национальной политики.
  
  Событием большой важности для народов региона было создание Горской АССР (20.01.1921 г.). Тогда же возникла и Дагестанская АССР.
  Высшая власть в республике принадлежала съезду советов, в период между съездами ГорЦИКу, который избирал из своей среды Президиум, состоявший из двух частей: широкий и узкий. Как отмечалось в Протоколе заседания обкома ГАССР Љ2 от 23 апреля 1921 г., при избрании ЦИКа в основу брался "национально-территориальный признак" (44).
  В 1921 г., политические группировки, выступавшие за полную политическую независимость горских народов от России, не таились и действовали вполне открыто. Материалы III областной партийной конференции (2.12.1921 г.) содержат упоминание, как минимум, о трёх политических "группировках". Помимо уже упомянутой, были те, кто выступал "... за полное объединение", а третья группировка состояла "из контрреволюционных элементов" (45). Показательно, что сепаратисты и контрреволюционеры ещё не отождествлялись.
  Почти с самого начала своего существования Горская республика обнаруживает внутреннюю непрочность. Первым о выходе из её состава заявил Кабардинский округ. Об этом намерении было заявлено на состоявшемся 21 мая 1921 г. объединённом заседании окружного исполкома и парткома. Главной причиной выдвигалось отсутствие определённой экономической связи Кабарды с остальной частью ГАССР.
  Сталин поддержал решение кабардинцев выделиться из Горреспублики, что стало их весомым аргументом в споре с оппонентами.
  Таким образом, Горская республика начала "рассыпаться" уже на первом году своего существования. Мы не будем останавливаться на причинах этого процесса, тем более что, в известной мере это станет предметом нашего интереса в рамках следующего параграфа. Отметим только то, что распад ГАССР не кажется таким уж очевидным и предрешённым событием. Созданная на аналогичных условиях Дагестанская АССР не распалась. Распад же Горреспублики произошёл стремительно, и это несмотря на то, что "создание коллективной автономии для горцев считалось наиболее целесообразным, т.к., во-первых, в правящих партийных и государственных кругах были сильны автономистские тенденции. Во-вторых, учитывалось то, что ни один из этих народов не имел до этого своей государственности, а также их экономическая отсталость, разобщённость, низкий уровень культуры, отсутствие определённого опыта и кадров, необходимых для создания национально-государственных образований" (46). Надо признать эти мотивы очень резонными. Здесь более показателен тот момент, что государственная власть не противилась процессу национально-территориального размежевания и всячески угождала стремлениям отдельных народов Северного Кавказа.
  В случае с выделением из состава ГАССР Кабарды отчётливо прослеживается "брутальный" характер способа принятия решений государственным руководством по этому и другим аналогичным вопросам. Сталин указывал, например, что в России нет республики меньше чем с 500-тысячным населением. Возможно, это и был тот критерий, которым Сталин руководствовался при решении вопроса о провозглашении того или иного государственного автономного образования. Б. Калмыков (председатель ревкома Кабардинского округа) так прокомментировал высказанное замечание Сталина по этому вопросу: "В центре есть определённое постановление, что менее 500 тысяч населения нельзя давать республику, получать автономную область" (47). 1 сентября 1921 г. ВЦИК принял постановление об образовании Кабардинской автономной области, которая осталась неотъемлемым субъектом РСФСР.
  Впрочем, история Кабардинской АО оказалось также не слишком долгой: 9 января 1922 г. к ней была присоединена Балкария, а в 1936 г. вместе с двумя другими автономными областями Северо-Кавказского края - Северо-Осетинской и Чечено-Ингушской - она была преобразована в автономную республику.
  В конечном итоге, распад Горской АССР стал частью истории рождения национально-территориальных автономий Северного Кавказа. Ниже приведены её основные вехи по датам образования новых автономий:
   1.09.1921 г. - Кабардинская АО
   9.01.1922 г. - Кабардино-Балкарская АО
   12.01.1922 г. - Карачаево-Черкесская АО
   27.07.1922 г. - Адыгейская (Черкесская) АО
   30.11.1922 г. - Чеченская АО
   7.07.1924 г. - Горская АССР упразднена
   7.07.1924 г. - Северо-Осетинская АО
   7.07.1924 г. - Ингушская АО
  
  С 1 июля 1926 г. Карачаево-Черкесская АО упразднялась, и создавались Карачаевская АО и Черкесский национальный округ. Баталпашинский и Зеленчукский округа выделялись в самостоятельный район и передавались Армавирскому округу. Там они находились до 1931 г., когда часть Баталпашинского, Зеленчукский, Кардоникский и Усть-Джегутинский сельсоветы перешли в состав Карачаевской АО.
  Территории автономий формировались таким образом, чтобы население было как можно более этнически однородным и при этом в подавляющем большинстве оказывалось бы в границах данной автономии. Известным исключением выглядит случай с возникновением Адыгейской АО, где из 52 адыгейских аулов с населением 104 тыс. чел. в область вошли 45 аулов с населением, остался нерешённым вопрос в отношении причерноморских шапсугов (48).
  "Последующий период развития Союза ССР характеризовался явными противоречиями. С одной стороны, шёл процесс партбюрократической централизации... С другой - увеличивалось число национально-территориальных образований, повышался их формальный статус. Но идеологические приоритеты правящей партии приводили на практике к нивелировке политического курса, игнорированию национальных особенностей и конкретной ситуации в различных регионах России" (49). И это отчётливо прослеживается на примере территориально-административных изменений на Северном Кавказе в середине 1920-х - второй половине 1930-х гг.
  13 февраля 1924 г. учреждалась Юго-Восточная область в составе Донской, Кубано-Черноморской областей, Ставропольской и Терской губерний, города Грозного, Кабардино-Балкарской, Карачаево-Черкесской, Адыгейской и Чеченской автономных областей. Устанавливалась система управления: область-округ-район. 16.10.1924 г. Юго-Восточная область преобразовывалась в Северо-Кавказский край, который к 1 апреля 1925 г. в результате внутренних преобразований включал 21 территориальную единицу, неравновесную по территории и численности населения.
  В сентябре 1924 г. возник Шапсугский национальный район с центром в г. Туапсе, который неоднократно впоследствии переносился, и в итоге им стал пос. Лазаревское. На 1 апреля 1941 года в состав района входили 6 сельсоветов (50).
  30 мая 1925 г. на "большом президиуме" крайисполкома было решено выделить Туркменский район в автономную единицу в составе Ставропольского округа.
  7 августа 1925 г. в составе Майкопского округа был образован Армянский национальный район.
  1 сентября 1926 г. в Донском округе также был создан Армянский национальный район.
  В ноябре 1928 г. Северо-Кавказский крайисполком принял постановление о ликвидации Грозненского и Сунженского автономных округов с передачей их территории в состав Чеченской АО.
  22 августа 1928 г. был образован Калмыцкий район в Сальском округе.
  С 27 февраля 1928 г. по 4 мая 1941 г. существовал Ванновский (немецкий) район с центром в селе Ванновском (Армавирский округ).
  Последним национальным районом стал Греческий, оформившийся в Черноморском округе 27 февраля 1930 г. (постановление крайисполкома). Как и Ванновский район, он отличался от остальных тем, что основную часть его населения составляли представители народов, которые имели суверенные государства. Нередко жители этих районов были иностранными подданными (51).
  23 июня 1930 г. вышло постановление Президиума ЦИК и СНК СССР о ликвидации округов. 7 августа 1930 г. издано постановление Президиума Северо-Кавказского крайисполкома, предусматривающее упразднение 10 "русских округов" к 1 сентября. В результате Северо-Кавказский край оказался разбит на 87 районов (в т.ч. 7 национальных), 10 городов и 7 национальных автономных областей (52).
  10 января 1934 г. Президиумом ВЦИК было принято постановление о разделении было принято решение о разделении Северо-Кавказского края на Азово-Черноморский, с центром в Ростове-на-Дону, и Северо-Кавказский, с центром в Пятигорске. 10 января 1936 г. его перенесли в г. Орджоникидзе.
  13 сентября 1937 г. Северо-Кавказский край был переименован в Орджоникидзевский с центром в г. Ворошиловске (с января 1943 г. переименован в Ставрополь, а край - в Ставропольский). Тогда же был разделён Азово-Черноморский край на Краснодарский край (с Адыгейской АО) и Ростовскую область.
  Таким образом, уже к концу 1930-х гг. в основных чертах сложились контуры национально-территориальных образований, которым, пройдя известные государственно-эволюционные этапы, было суждено сохраниться до наших дней.
  
  В целом период 1920-1930-х гг., с точки зрения создания советским государством условий для национального строительства народов Северного Кавказа, можно оценить как вполне позитивный. Безусловно, если не принимать во внимание то обстоятельство, что формы государственного устройства этих автономий были строго определены советской властью. Отсюда термин, который мы посчитали возможным вынести в заглавие данного раздела, - "директивное нациестроительство".
  Понимая, что советы как форма народовластия, закрепляемая на Северном Кавказе, выглядели не всегда органично и не везде соответствовали уровню политической культуры и традициям автохтонного населения, коммунисты большое значение уделяли их качественному составу.
  Необходимо было создавать новую социальную структуру в среде горских народов Северного Кавказа. При этом надо подчеркнуть, что эта структура должна была стать у всех одинаковой. Известное значение в этом уделялось формированию новой этнической элиты, в советском понимании этого термина.
  Советская власть, по мысли большевиков, должна была стать подлинно народной. Этого нельзя отнять и, тем более, вычёркивать такой подход из числа идей новой власти, главным образом, применительно к периоду 1920-х гг. Тогда государство было в значительной мере ориентированно на запросы общества.
  На деле, однако, получалось так, что большинство управленцев были русскими, начиная с самого "верха". Например, в 1921 г. в штате Наркомнаца значилось 521 русских, татар - 37, евреев - 35, немцев - 28, латышей - 17, поляков - 14, зырян - 12, марийцев - 10, литовцев, чувашей, осетин, армян, финнов, греков, белорусов и других - менее 10 человек на каждую национальность; 77 чел. - без указания национальности (53). Обращает внимание отсутствие украинцев. Наиболее крупной территориально-административной единицей горских народов Северного Кавказа в первой половине 1920-х гг. была Горская АССР.
  В республиканском аппарате, по данным комиссии Оргбюро ЦК РКП(б), обследовавшей Горскую республику, работало 1 454 сотрудника, из них 150 осетин, 29 ингушей, остальные русские. В процентном отношении в 1922 г. в аппарате было: русских - 57,3%, осетин - 18,6%, ингушей - 7,7%. Годом спустя русских стало - 64%, осетин 20%, ингушей - 7,5% (54). (Это изменение связано с выходом национальных округов.) При этом, численность населения, оставшегося к концу 1923 - началу 1924 гг. в Горской республике, насчитывала 25 000 русских, 150 000 осетин и 60 000 ингушей (55).
  На всех этапах короткой истории ГАССР ощущалась нехватка управленцев из числа местных национальностей. Так, 17 февраля 1924 г. А.И. Микоян, анализируя состав сотрудников Совнаркома, ГорЦИКа и других республиканских организаций, отметил, что в этих учреждениях осетины и ингуши составляют менее двух процентов (56).
  В аппарате адыгейского облисполкома кадры местной национальности насчитывали лишь 30%, в составе технических работников - 22%, в составе технических работников районных советов - 20%. Из 24 аулов секретари-черкесы были только в 12 (57).
  Таким образом, Решения Х съезда РКП(б), взявшего курс на "коренизацию" местного партийного и советского аппарата, выглядят вполне своевременно и обоснованно.
  Следует подчеркнуть, что наряду с увеличением доли представителей местной национальности в составе советского и партийного аппарата, возникла идея о переводе делопроизводства на местные языки. Эта инициатива наиболее ярко высветила направленность в деятельности государственной власти в период преодоления жёсткого кризиса: степень лояльности государства к обществу настолько высока, что даже само общество не всегда оказывается к этому готово. В этом числе и инициатива по переводу документации на местные языки.
  10 июля 1931 г. ВЦИК РСФСР установил конкретные сроки завершения этого перехода для народов Северного Кавказа: Адыгея и Северная Осетия должны были перейти на ведение документации на родных языках к январю 1932 г.; Черкессия, Карачай, Ингушетия - к июню 1932 г.; Чечня и Кабардино-Балкария - к январю 1933 г.
  Надо понимать, что эти сроки были обусловлены предполагаемым завершением коренизации, когда все советские и партийные работники будут представителями местных народов или будут понимать соответствующие языки и владеть письменной грамотностью.
  Между тем, обстоятельства складывались таким образом, что не только первая часть этого замысла не была реализована, но и вторая, - владение письменностью родного языка, - у местных работников оставляла желать лучшего.
  Ниже приведена таблица, где наглядно показан начальный этап коренизации Советов. Очевидно, следует предположить, что под "черкесами" в сведениях о доле членов Советов по Северо-Кавказскому краю, подразумевались все лица из числа автохтонного населения.
  
  Члены Советов Северо-Кавказского края (58)
  Таблица 1.
  национальность 1924 г. 1925 г.
  Русских 188 (37%) 503 (47,2%)
  Черкесов 296 (59%) 536 (50,8%)
  прочих 34 (6,5%) 26 (2,5%)
  
  В самой Горской АССР национальный состав советского аппарата не был стабилен, так как на протяжении всей истории этой республики она постоянно изменялась по составу территориально-административных единиц.
  В целом к концу 1920-х - началу 1930-х гг. партийно-государственный аппарат национальных районов был наполнен работниками коренных национальностей в отношении к общему числу следующим образом: а) в Черкессии - 46%; б) В Кабарде - 88% ответственных и 31% технических работников; в) в Северной Осетии - 82% ответственных работников и 60% - технических; В Карачае - 51 % ответственных и 22,2% технических; в Чечне - 37% ответственных и 10,8% технических работников (59).
  Процесс коренизации государственного и партийного аппарата на Северном Кавказе наталкивался в 1920-е годы на ряд существенных трудностей. В их ряду по мнению органов, курировавших коренизацию, были следующие тенденции и явления:
  • низкий уровень культурного развития национальных областей;
  • недостаток в кадрах работников-националов;
  • бедность языка и большая разнородность по языку населяющей народности в отдельных национальных областях;
  • наличие классового сопротивления кулацко-мульских и антисоветских элементов против проводимых мероприятий коренизации;
  • недопонимание (а в ряде случаев сопротивление) отдельных работников аулсоветов, окружных исполкомов, областных ведомств, националов и русских значения коренизации для национальных областей (60).
  
  К началу 1930-х гг. коренизация явно начала "топтаться на месте". Об этом прямо сказано в отчётных материалах по Адыгейской АО, подготовленных по случаю её 12-летия (1934 г.): "... в деле коренизации аппарата, которая растянулась до сих пор, в течение последних лет не только не сделано никаких шагов вперёд, но и то немногое, что было раньше введено, теперь ликвидировано" (61). К этому времени из 1 299 работников областного аппарата Адыгеи черкесы составляли только 282 (22,5%), а из 153 работников районных аппаратов их было 48 чел. (31,4%) (62).
  Как было сказано выше, одной из наиболее сложных задач по коренизации и в 1930-е гг. было то, что, нередко, работники не владели основами письменности собственного языка. Например, в Северной Осетии - 20% не владели письменным осетинским языком, в Адыгее - 20%, в Ингушетии - 60%, в Чечне - 80%, В Карачае - 70% и В Черкессии - 60% (63).
  Если поставить вопрос шире, например, какова была доля местных народов среди интеллигенции региона? То и здесь даже в 1930-е гг. в общем составе северокавказской интеллигенции она оставалась незначительной. Преобладали приезжие специалисты из промышленных центров России и представители русской интеллигенции, проживавшей на Северном Кавказе (64).
  Коренизация в 1930-е годы продолжается словно по инерции. Причиной тому были уже не только вышеперечисленные трудности. Советское государство уверенно двигалось к состоянию наиболее полного проявления своей жёстко тоталитарной сущности, определевшей характеристики первого малого советского социального цикла. В 30-е гг. формируется идея "социалистического отечества". Этот, казалось бы, надэтнический образ, во-первых, надэтническим был только внешне. В действительности он всё более соотносился с русскими историческими и этнокультурными традициями. Во-вторых, это образ вполне соответствовал задачам государства, стоявшего перед необходимостью создания политической нации. В данный период восходящая фаза переходит в гармоничную, и во взаимосвязи "государство - общество", второе начинает играть явно подчинённую роль. Неслучайно, что способы решения национального вопроса советской властью всё более начинают напоминать способы решения государством подобных проблем в рамках предшествующего большого социального цикла.
  Консервативные тенденции, часто сопряжённые с периодами контрреформ в России, свойственны скорее ниспадающей фазе социального цикла, но их ранние признаки начинают прослеживаться уже в состоянии относительной гармонии. Такое время и наступает примерно в середине - второй половине 1930-х гг. "Властью был избран новый советский вариант решения национального вопроса, в котором главным было создание такого типа социально однородного общества, которое бы позволило считать его социалистическим ... Решение любой задачи завершения социалистического строительства оказывалось, таким образом, средством не столько решения национального вопроса, сколько его ликвидации имперским способом (В.Ш. - выделено мной) (65).
  Тем не менее, несмотря на незавершённость и, в сущности, нереализованность идей коренизации, несмотря на непоследовательность и противоречивость этого процесса, его следует отнести к числу позитивных методов взаимодействия государства с национальными меньшинствами. При этом надо отметить, что данная политика сыграла свою положительную роль в формировании национальных кадров в советском и партийном руководстве. Однако по мере усиления советского государства, что в данном случае связано с укреплением позиций социализма в России, этому направлению в работе с национальными автономиями уделялось всё меньшее значение.
  
  2.2.2. Формирование "очагов промышленности" и проблемы развития советского рабочего класса на Северном Кавказе
  Следующей важной задачей в решении национального вопроса было создание "очагов промышленности" и "отрядов национального пролетариата" в регионах, населённых преимущественно нерусским населением.
  Это действительно важная задача, которая была призвана не только поднять экономически отсталые районы, но и изменить социальную структуру горского населения, которое в подавляющем большинстве проживало в сельской местности. Излишне говорить насколько важной была эта задача.
  Таким образом, советское государство предполагало изменить социальную структуру горских народов Северного Кавказа, повысив в ней удельный вес лиц, занятых в промышленности. В большинстве своём эта часть населения проживала в городах или населённых пунктах городского типа.
  Надо сказать, что Северный Кавказа вообще представлял собой аграрный край. Заметный рост городов и городского населения начинается во второй половине XIX - начале XX вв. Происходило это, в основном, не за счёт переселения туда горцев или казаков, а за счёт миграции т.н. "иногорднего" населения - русских из Центральной России, малороссов, немцев из Таврии и Поволжья, и некоторых других (66).
  Городское население Северного Кавказа росло очень динамично: с 1863 по 1897 гг. оно увеличилось на 97% (67). В период с 1903 по 1913 гг. число горожан увеличилось на 30%. При этом в сравнении с общероссийским приростом городского населения с 1897 по 1916 гг., который достиг 91,1%, на Северном Кавказе накануне Октябрьской революции этот процент составил 99,1 (68).
  Несмотря на это, число рабочих на всём Северном Кавказе накануне Октябрьской революции было микроскопическим - 3,3% от общего числа жителей региона (69).
  Обращаясь к конкретным цифрам, отметим, что в 1917 г. во всей Терской области насчитывалось 5 213 рабочих (70), при этом горцы среди них составляли совершенно незначительный процент. Точные цифры, в силу недостаточности источниковой базы, выяснить не удалось. Приблизительные сведения по этому вопросу может дать процентное соотношение городского и сельского населения северокавказских народов. Известно, что почти за 30 лет, прошедших после переписи 1897 г., согласно данных переписи 1926 г., доля сельского населения этих народов в их общей численности изменилась весьма незначительно - она оставалась в пределах от 98% до 100%, за исключением осетин - 93% сельских жителей (71). Даже к 1959 г. у чеченцев, ингушей, адыгейцев, карачаевцев, абазин, черкесов, ногайцев удельный вес сельского населения в общей численности этих народов составил 90-94%, а у осетин, балкарцев и кабардинцев - 68-88% (72).
  Очевидно, что у большевиков были неплохие шансы на реализацию своей идеи по формированию "отрядов национального пролетариата", если учесть обеспеченность землёй среди отдельных народов. В период существования Горской АССР душевой надел в Кабарде составлял 3,74 десятины, в Ингушетии - 1,67 десятины, в Северной Осетии - 0,77 десятины (73).
  После гражданской войны численность пролетариата в ГАССР составляла примерно 30 тыс. чел. (74), что более чем в 5 раз больше, чем во всей Терской области в 1917 г. Но даже при таких, казалось бы заметных темпах роста, число это оставалось мизерным в сравнении с количеством населения, занятого сельским трудом. В этом числе, казаков ГАССР было 300 тыс. чел., чеченцев - 350 тыс., ингушей - 80 тыс., осетин - 100 тыс., кабардинцев - 140 тыс., карачаевцев - 41 тыс., балкарцев - 30 тыс. чел. (75).
  То есть, исходя из логики марксистской идеологии, основное население Горской автономной республики представляло собой потенциально враждебную мелкобуржуазную массу. С таким населением большевикам, вероятно, сложно было начинать строить социализм. Поэтому неслучайно, что такое большое внимание на Северном Кавказе советское государство уделяло индустриальному развитию.
  После окончания гражданской войны промышленность действительно нуждалась в серьёзных финансовых влияниях, так как многое из того, что существовало до революции, было разрушено. По существу, предстояло начинать почти с нуля.
  Существовавшие здесь до 1917 г. предприятия представляли собой в большинстве своём мелкие и мельчайшие заведения кустарного или полукустарного типа, трудились зачастую всего по 2-3 наёмных рабочих. Например, по сведениям на 1914 г. в Кабарде было ок. 300 промышленных предприятий с общим числом рабочих - 600-800 чел., при этом 95% промышленности здесь приходилось на лесопилки (76). Из всего населения Кабарды в 178 тыс. чел. к 1923 г. только 2% были заняты неземледельческим трудом (77).
  Особенно отсталой была промышленная база балкарских районов. Здесь характерным было мелкотоварное производство. 92,6% населения области занимались сельским хозяйством и 5,7 % - ремеслом (78).
  В начале 1921 г. в Карачае и Черкессии насчитывалось 35 кузниц, 14 мукомольных мастерских, 15 кожевенных предприятий кустарного типа, 20 сапожных мастерских, кирпичный, мыловаренный, пивоваренный, маслобойный и лесопильный заводы (79). На предприятиях государственного значения трудились всего лишь 278 рабочих, а в кустарной промышленности - 2 490 (80). Почти 95% промышленности Чечни было сконцентрировано в Грозном. Если исключить предприятия Грознефти, то во всей остальной Чечне вплоть до 1927 г. было 7 довольно мелких предприятий. При этом в 1920 г. эксплуатировалось всего лишь 20 скважин, в то время как в 1917 г. - 385. Добыча нефти сократилась почти в 6 раз (81).
  Тем не менее, нефтяная промышленность была самой развитой в регионе, здесь было занято до 18 тыс. рабочих. Кроме этого, Горская АССР располагала серебросвинцовым комбинатом в Алагире, Садонским рудником и горно-обогатительной Мизурской фабрикой (3 тыс. рабочих), предприятиями железной дороги (3 тыс. рабочих), 116 предприятиями различных групп (кожевенные, мукомольные, пищевые и т.д. - 4 тыс рабочих), 100 предприятий кустарного типа (4 тыс. рабочих) (82). Почти все эти предприятия возникали в пореформенный период, а к концу гражданской войны нуждались в серьёзной реконструкции.
  Подводя итог в кратком обзоре состояния промышленности региона к началу 1920-х гг., можно согласиться, что на момент образования автономных областей: Адыгеи, Кабардино-Балкарии, Ингушетии, Чечни, Северной Осетии, Карачая и Черкессии, они практически не имели промышленности, или она находилась в катастрофическом состоянии. Хозяйство горских народов имело выраженную сельскую ориентацию "не могло быть и речи о преобладании не только крупной, но и промышленности вообще" (83). Советское государство щедро финансировало реконструкцию и развитие промышленности на Северном Кавказе в 1920-е гг. Например, по бюджету Северо-Кавказского края на 1925-1926 хозяйственный год расходы национальных областей составляли 10,5 миллионов рублей, притом, что доходы от экономической деятельности этих же регионов были равны 2 млн. 832 тыс. рублей (84). И в дальнейшем государственная поддержка этой сферы не ослабевает. Средний показатель ежегодного прироста капиталовложений в национальную промышленность во второй половине 1920-х гг. увеличивается в 2,75 раза (85).
  История индустриального развития Северного Кавказа - отдельный вопрос, рассмотрение которого требует значительно большего объёма, чем мы можем себе позволить в данном разделе. Однако нам необходимо коротко остановиться на такой составляющей этого процесса, как формирование рабочего класса Северного Кавказа. Иначе говоря, надо выяснить какая же часть населения данного региона перестала быть крестьянами, и сколько среди них было представителей горских народов.
  Численность рабочих - это непростой вопрос. В научной литературе есть заметные расхождения на этот счёт. Общее, к чему приходят историки, это то, что численность этой категории населения всё время росла. В том числе увеличивалось общее количество и доля рабочих местных национальностей.
  Рост численности рабочего класса на Северном Кавказе (86)
  Таблица 2.
  Авт.обл\год 1927 1932 1937
  Кабардино-Балкария 515 4389 5851
  Северная Осетия 2 687 10 551 13 266
  Чечено-Ингушетия 12 342 16 359 22 144
  
  В Карачае в то же время рост числа рабочих выглядел примерно так: 1928 г. - 94 чел.; 1932 г. - 982 чел.; 1937 г. - 2 498 чел.;1938 г. - 2 688 чел. (87).
  В дореволюционный период подавляющее большинство наёмных рабочих были русскими. Каков же был национальный состав этой социальной группы в рассматриваемый период? Насколько увеличилось число рабочих из числа горских народов? Об этом существуют разрозненные данные, касающиеся отрезков времени различной длительности, а также различных регионов и промышленных центров. Вместе с тем, и эти сведения позволяют проследить общую тенденцию изменения в социальной структуре Северного Кавказа.
  Во второй половине 1920-х - первой половине 1930-х гг. в одной из наиболее промышленно развитых автономий - Северной Осетии, происходили такие изменения в количестве и структуре рабочего класса (88):
  Таблица 3.
  год 1925 1931 1933 1934
  Всего рабочих 1 292 6 417 7 192 9 494
  В т.ч. осетин 432 1 665 2 108 3 660
  % осетин 33,3 26,4 29,6 40,0
  
  В 1934 г. в Северной Осетии, например, на таком крупном заводе как "Электроцинк" процент рабочих осетинской национальности составлял в старых цехах 24,9, в новых - 37,5, в среднем по заводу - 19. В тоже время на Садонских рудниках и Мизурском комбинате соответственно 43% и 66%. На Беслановском маисовом комбинате - 43% (89). Достаточно большой удельный вес местного населения среди рабочих этих предприятий историки объясняют, например, тем, что они располагались высоко в горах, и главным источником пополнения рабочей силы были близлежащие селения (90).
  Численность рабочих в Северной Осетии за вторую пятилетку увеличилась более чем на одну треть и достигла 16 тыс. чел. Кадры рабочих осетин составили 42% вместо 33% в 1932 г. (91). В другом источнике об этом сказано так: "к 1937 г. удельный вес рабочих осетинской национальности вырос до 42,6%" (92). Таким образом, расхождений в информации почти нет.
  Как мы уже упоминали выше, Северо-Осетинская АССР в промышленном отношении развивалась в рассматриваемый период достаточно динамично. "К концу 1940 г. по сравнению с 1928 г. численность рабочих и служащих во всей хозяйственной сфере республики выросла в 3 раза, в основном за счёт коренной национальности, в том числе и женщин" (93).
  В 1921 - 1926 гг. численность рабочих Кабардино-Балкарии возрастала по мере восстановления хозяйства. В 1922 г. в цензовой промышленности области работало 344 чел. на ж/д ветке Нальчик-Котляревская - 200 чел., а в 1924 г. - в государственной промышленности - 301, в пищевкусовой - 546, кожевенно-меховой - 88, в полиграфической - 36, по обработке глины - 110, на поливочных предприятиях - 128 чел. (94). В сумме число рабочих Кабардино-Балкарии к середине 1920-х гг. превысило 1700 чел. А.Т. Карданов утверждает, что к 1926 г. 4,1% населения области были заняты в фабрично-заводской промышленности, в строительстве или на транспорте (95). Если допустить, что это так, то процент рабочих по республике всего менее чем на 1% превысил средний показатель по Северному Кавказу на 1917 г. - 3,3% "промышленного" населения.
  Большую роль в повышении числа местных кадров рабочих сыграли мероприятия в рамках коренизации. При этом надо отметить, что, намечавшиеся 50% кабардинцев или балкарцев среди промышленных рабочих к 1930-му г. оказались недосягаемым рубежом. В 1931 году уровень коренизации составлял- 23,4% (96). В другой работе мы находим более сдержанные оценки: в промышленности и строительстве в Кабардино-Балкарии в 1932 г. местные кадры составляли 18,2% (822 чел.), в 1933 г. - 22,2%, а в 1934 г. - снова 18,2% (1012 чел.) (97). Впрочем, расхождение не слишком велико.
  К 1937 г. в различных отраслях промышленности К-БАССР работало уже 28% рабочих кабардинцев и балкарцев (98). И хотя мы находим подтверждение предположению, что оставшиеся 72% рабочих в том же 1937 г. могли быть русскими (99), тем не менее, представляется, что реальность была более многообразна. При этом вполне можно допустить, что русских было очевидное большинство.
  Кабардинцы и балкарцы охотнее оставались работать в сельском хозяйстве, что, очевидно, более соответствовало их ментальности. При этом не нужно представлять дело таким образом, что это была "тёмная", консервативная масса, сторонящаяся новшеств. Кабардинцы и балкарцы осваивали новую технику, профессии и технологии. Это хорошо видно из данных по национальному составу наиболее распространённых профессий. В 1939 г. 59,7% всех учтённых трактористов были кабардинцами, 65,8% бригадирами полеводческих бригад, 52% комбайнёров и штурвальных, 48,7% заведующих фермами, 44,2% скотников, конюхов и дояров. В то же время среди токарей было всего 8,9% кабардинцев, слесарей - 6,2%, забойщиков - 4,8% и т.д. У балкарцев, чеченцев и ингушей процент лиц, имевших рабочие специальности в промышленности был ещё ниже (100).
  На промышленных предприятиях Грозного (в сер. 1920-х гг.) работало всего около 500 чеченцев и ингушей, что составляло 2,5% от общего количества рабочих и служащих, а на учёте чеченской секции Грозненской биржи труда числились 2 000 чеченцев, желавших получить работу (101).
  А так происходило изменение численного состава рабочих на предприятиях одного из крупнейших промышленных центров Северного Кавказа - г. Грозного (102):
  Таблица 4.
  количество/год 1931 1932 1933 1934
  всего 12 543 13 374 14 240 17 282
  националов 3 391 2 631 3 785 3 713
  % националов 27,0 19,7 26,6 22,4
  
  1932-33 гг. - это период увеличения удельного веса рабочих из Центральной России, что было вызвано голодом (103).
  В вопросах коренизации для Чечни делали "скидку": если в целом в промышленности Северного Кавказа потребность в кадрах местной национальности определялась в 60%, здесь решили снизить этот показатель до 40%, то есть в полтора раза, но уже тогда было ясно, что и его не удастся достичь (104).
  Надо подчеркнуть, что Северная Осетия, Кабардино-Балкария и Чечено-Ингушетия располагали более развитой промышленной сферой, чем, например, Адыгея и Карачаево-Черкессия. Здесь располагались промышленные центры, возникшие ещё до революции: Грозненский нефтедобывающий и нефтеперерабатывающий район, Садонские рудники, Алагирское месторождение с перерабатывающими предприятиями, в т.ч. Мизурский горно-обогатительный комбинат, предприятия Нальчика и Владикавказа. Отдельно следует сказать о ж/д ремонтно-эксплуатационных предприятиях и самой железнодорожной ветке Ростов-Владикавказ. Неудивительно, что именно в этих районах и в послереволюционный период промышленность развивается более бурно, а число рабочих (в т.ч. и из горских народов) наиболее велико.
  Государство создавало наиболее выгодные и оптимальные условия для привлечения "нацменов" в ряды рабочих. Это стало одной из составляющих планов по коренизации на Северном Кавказе. Однако эти планы имели и обратную сторону.
  Быстрый рост численности рабочих означал его наполнение "внерабочим" элементом, то есть делал его "менее пролетарским" по составу и характеру. Заметным становился процент рабочих, не приученных к трудовой дисциплине, не знавших пролетарских традиций. Возможно, это стало одной причин утверждения на производстве командно-административных методов руководства (105).
  В течение 1930-х гг. постоянно фиксировался рост числа женщин представительниц автохтонного населения, занятых на производстве. Это можно считать большим успехом в "интернациональном воспитании" горских народов, поскольку данное обстоятельство с трудом укладывалось в рамки их традиционных представлений о сфере занятости женщин.
  С 1930 по 1932 гг. доля горянок занятых в промышленности Северо-Кавказского края увеличилась на 13,4% по отношению к общему числу рабочих коренных национальностей (106).
  К 1939 г. занятость горского населения не превышала 50% от общей численности, при этом показатель женской занятости среди указанных народов в большинстве случаев был выше, чем мужской (107).
  Приходившие на производство горцы сталкивались с трудностями, которые не все из них считали нужным терпеть. В результате текучесть среди этой части рабочего класса была достаточно велика. "Как правило, представители местного населения, приходившие на производство, были людьми неграмотными или малограмотными. Это было одной из причин большого "отсева" рабочих, текучести кадров. С мая 1934 по май 1935 гг. текучесть в тресте "Грознефть" достигла 80% на производстве и 114% по строительству" (108).
  Бывало, что при приёме на работу чеченцев или ингушей приходилось в дальнейшем преодолевать фактор взаимной национальной неприязни и недоверия. Некоторые руководители прямо выступали против привлечения в качестве рабочих представителей нерусских национальностей, утверждая, что они "не способны к систематической и длительной работе", в добавок к этому отдельные муллы утверждали, что совместная работа христиан и мусульман невозможна (109). Эти проблемы открыто обсуждались в периодической печати того времени "Революционный Восток" в 1935 г. отмечал, что рядовые рабочие настороженно встречали горцев, считали их временными людьми, "гостями" на производстве (110).
  Таким образом, в деле привлечения представителей горских народов в ряды промышленных рабочих были достигнуты некоторые успехи. Более всего это относится к местному населению Северной Осетии и Кабардино-Балкарии, уже во второй половине 1930-х гг. процент рабочих-горцев составлял, соответственно, 42,6 и 28. Известные достижения отмечались и в привлечении женщин горянок на производство. Однако, чаще всего это был неквалифицированный труд, близкий по своему характеру сельскому (например, перерабатывающая промышленность, рыбные промыслы и т.п.). Кроме того, и до революции было известно немало случаев работы горянок в качестве наёмных работниц.
  Среди факторов, отталкивающих горцев от работы в промышленности, была, во-первых, их малограмотность, во-вторых, чуждая социокультурная среда. Эти препятствия можно было преодолеть с помощью системы массового образования населения, а в последующем и подготовки из числа местных народов творческих и инженерно-технических работников.
  
  2.2.3. Образование и просвещение. Пресса
  
  Таким образом, мы переходим к рассмотрению следующего направления в деятельности советского государства (в частности и на Северном Кавказе): повышению уровня образования и проблемам просвещения. Это направление, как никакое другое, ярко демонстрирует стремление советской власти расширить переделы общества как можно шире, сделать социально-политически активной практически всё взрослое и здоровое население страны. Здесь мы не будем говорить о предзаданности действий большевиков и уж тем более об их гуманистических мотивах. Отметим, что, на наш взгляд, расширение границ конкретного общества, как субъекта во взаимодействии с государством, до пределов населения в целом, по существу ставит задачу формирования гражданского общества. Последнее есть непременное условие возникновения политической нации. Поэтому, сознательно или подсознательно, но большевики со своей программой ликвидации неграмотности и повышения образовательного уровня народных масс, включая и горцев, создавали одно из важных условий, для формирования государственной (политической) нации.
  Народ должен быть грамотен! Это позитивная сторона государственной политики, в том числе и в отношении национальных меньшинств. То, что государство ставило перед собой такую задачу в ряд наиглавнейших в период восходящей фазы цикла выглядит вполне закономерно. Общественный интерес и социальная значимость ликбеза сопровождались также попыткой решения важной воспитательной задачи. Институты культуры, возможности просвещения и усилия пропаганды не были бы столь эффективны в обществе безграмотных.
  Итак, позитивные тенденции восходящей фазы цикла - повышение образовательного уровня населения, сопровождались решением государством и других задач, в частности, формирования и воспитания "нового человека" социалистического общества.
  Последующие страницы будут посвящены тому, как изменялся характер образования и направленность действий государства в этой сфере на Северном Кавказе в 1920-30-е гг.
  До революции уровень грамотности горских народов был катастрофически низок. По существу, можно было говорить почти о поголовной безграмотности. В 1897 г. среди балкарцев грамотных людей было всего 1,4%, среди чеченцев - 1,7%, кабардинцев - 3,4%, черкесов - 3,8%, ингушей - 4%, карачаевцев - 4,6%, осетин - 5,6% (111).
  К 1917 г. положение кардинально не улучшилось, а в некоторых случаях показатель грамотности даже снизился. Так грамотность в Чеченском округе составляла 0,84%, в Назрановском (Ингушском) - 3%, в Балкарском - 2%, в Осетинском - 14,7% (112). Эту информацию дополняет и уточняет О.М. Чащарина: "до революции грамотность в Северной Осетии составляла 10-12%, в Балкарии - 0,9%, в Кабарде - 2,1%, в Ингушетии - 3%, в Чечне - 0,8% (113). Примерно такие же цифры мы находим и в других работах, касающихся этой темы (114).
  В 1920 г. общий уровень грамотности населения Северного Кавказа составил 30,2%. В национальных районах грамотность оставалась очень низкой: В Чечне - 0,4%, Ингуштии - 3%, Кабардино-Балкарии - 7%, Северной Осетии - 14,7% (115).
  В то же время грамотное население Горской республики (без Карачая) составило 14,2%. В городах грамотность была выше. Например, во Владикавказе она достигала 52,6%, а вот в сельской местности была катастрофически низкой: в Кабардино-Балкарии - 5,6%, в Ингушетии - 3%, в Чечне - 0,84% (116).
  Отдельно следует обратить внимание на проблему неграмотности молодёжи, детей и подростков. На 1 октября 1923 г. из 2 300 членов РКСМ ГАССР неграмотными были 18-19% (117). В 1921г. в Горреспублике было около 300 тыс. детей от 9 до 13 лет, грамотных среди них составляли только 6,67% (118).
  Из приведённых выше сведений видно, что оснований для начала кампании по ликвидации неграмотности было более чем нужно. Особенно тяжёлым было положение среди горского населения сельской местности, а на период начала 1920-х гг. это означает, что почти среди всего горского населения.
  Если в казачьих станицах ГАССР неграмотность доходила до 68%, то в сравнительно благополучном в этом плане национальном регионе - Северной Осетии - 72%. Типичным же примером горской автономии была Ингушетия - 96% неграмотных (119).
  Молодое советское государство почти с первых дней своего существования поставило своей задачей преодоление этой ситуации - ликвидацию неграмотности. Учитывая исходное положение дел для решения этой проблемы, такая задача выглядела титанической.
  Основу просветительской деятельности составили такие законодательные акты Советской России как "О введении новой орфографии" (10 октября 1918 г.), "О ликвидации безграмотности среди населения РСФСР" (26 декабря 1919 г.). 13 июля 1918 г. было принято постановление "О национальных школах и взаимоотношениях между Народными Комиссариатами просвещения и по делам национальностей". На основании этого при Наркомпросе образовывалась национальная секция, а позднее отдел просвещения национальных меньшинств.
  Надо согласиться, что в этот период "наряду с демократизацией народного образования, уничтожением сословности школы вольно или невольно закладывалась утопическая идея - способствовать созданию бесклассового общества, коммунистического строя, воспитанию ярко выраженного идеологизированного большевистского человека и активного участника всемирной коммунистической революции" (120).
  На Северном Кавказе вопросы образования оказались в сфере пристального внимания Советов. Уже в марте 1918 г. решением Терского областного Совета был учреждён Отдел народного образования.
  Гражданская война прервала становление и развитие органов управления образованием на местах. Уже после её окончания, 18 июля 1921 г. вышло постановление СНК ГАССР "О ликвидации неграмотности", согласно которому все граждане республики от 14 до 30 лет в порядке государственного принуждения с 1.09.1921 г. должны обучаться грамоте на родном или русском языке. На овладение основами грамотности отводился один год, в ходе которого работающие освобождались на два часа раньше окончания трудового дня. Окончание 1921-22 учебного года принесло разочарование - грамотных оказалось в два раза меньше чем планировалось. В связи с этим СНК ГАССР принял декрет "О ликвидации среди горских племён безграмотности на родном языке". СНК поручал Наркомпросу срочно разработать графику (алфавит) на общей для всех горцев основе. До этого момента предполагалось, во-первых, издать буквари на ингушском, чеченском и осетинском языках на основе имевшейся графики, во-вторых, посредством краткосрочных курсов к осени 1922 г. подготовить необходимое количество учителей, способных преподавать на родном языке.
  Большое значение придавалось агитационным кампаниям по ликвидации неграмотности.
  Уже в декабре 1923 г. в ГАССР работало 9 школ грамоты с общим количеством учащихся в 298 чел., из них 3 школы были в округах, а 6 во Владикавказе (121).
  В 1923 г. в Кабардино-Балкарии, Адыгее и Черкессии начали работать чрезвычайные комиссии по ликвидации неграмотности, а с 1924 г. создавались областные отделения Всероссийского общества "Долой неграмотность" (ОДН).
  Например, в одной Кабардино-Балкарии в 1925 г. было уже 145 ликпунктов, где обучалось 6 000 неграмотных и 808 малограмотных под руководством 183 учителей (122).
  В Карачае и Черкессии в 1925 г. в 12 пунктах и школах по ликвидации неграмотности обучалось 2,6 тыс. чел., а в 1928 г. только в Карачае функционировало уже 80 пунктов ликбеза, в которых обучалось 2,4 тыс. чел. (123).
  Тем не менее, конец 1920-х гг. ещё не принёс ощутимого успеха, хотя в сравнении с дореволюционным периодом даже эти достижения выглядели впечатляюще. Уровень грамотности, например, в Кабардино-Балкарии составил 23,6%, в Ингушетии 23,8%, в Карачае - 12,1% (124).
  Однако настоящий успех пришёл только в 1930-е годы, когда в результате ускоренной программы ликбеза среди народов Северного Кавказа процент грамотных начал приближаться в отдельных случаях к абсолютному числу. В 1936 г. в Чечено-Ингушетии уровень грамотности достиг 70%, в Северной Осетии - 78%; в 1937 г. в Адыгее - 97,3%; в 1939 г. в Кабардино-Балкарии - 84,1% (125).
  Худшие показатели по Чечено-Ингушетии уже четыре года спустя выглядели вполне приемлемо. В 1940 г. в этой автономной республике среди чеченцев грамотных было уже 855, а среди ингушей - 92% (126).
  Ликвидация неграмотности это один из грандиозных проектов, в масштабность которого трудно поверить. Позитивность этого направления деятельности государства, кажется, самая очевидная. Однако, советская власть стояла не просто за обучение горцев как таковое, а за то, которое считало нужным и важным для достижения своих целей. Государственная линия в этой области не всегда совпадала с той, которой придерживались многие представители горских народов. Это отчётливо прослеживается по динамике сокращения религиозных школ и медресе, которые оказались лишены государственной поддержки.
  В 1920-е гг. на Северном Кавказе церковно-приходские, мусульманские и частные школы были достаточно распространённым явлением. Они сосуществовали наряду со школами Наркомпроса и составляли, таким образом, известную альтернативу официальному образованию. Например, в Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии и Дагестане в 1924-1926 гг. таких школ насчитывалось 2 295, в них обучалось 56 068 детей (127). В Кабарде и Балкарии в начале 1926 г. имелось 10 медресе (в каждой по 10 учеников) и приблизительно 100 низших духовных школ (1 0000 учеников). Ещё в конце 1920-х гг. в Ингушетии в духовных школах обучалось более 620 чел. (128).
  В Чечне в 1920-е гг. духовные школы и медресе не только сосуществовали со светскими, но и успешно конкурировали с ними, несмотря на отсутствие государственной поддержки. Например, в селении Хали-Килой школу на 125 мест посещали 25 чел., в тоже время в селе действовали две духовные школы, где обучались 60 детей (129). В Чечне медресе просуществовали до 1930 г. Всего же здесь было таких школ более 180 с 2 тыс. учеников (130).
  Однако, число учащихся в светских школах постоянно увеличивалось. Их общее число по Северному Кавказу (без Дагестана) с 1928/29 уч.г. до 1929/30 уч.г. возросло более чем на 10 000 чел. - с 68 143 до 78 657 (131). Эти показатели уверенно превысили общее число обучавшихся в духовных школах даже в период их относительно безоблачного существования (до 56 068 чел. в 1924-1926 гг.).
  Известны случаи, когда духовные лидеры предпринимали попытки дискредитации советских государственных школ в глазах земляков. Например, в 1924 г. в сел. Каякет джамаат под влиянием духовенства принял решение о закрытии советской школы и открытии медресе. Этот случай не был единичным (132).
  К началу 1923 г. в ГАССР сохранилось только 14% школ дореволюционного времени (133).
  В течение 1927-28 гг. многие мусульманские школы закрываются. Основными причинами были скудость финансирования и откровенное преследование преподавателей со стороны всё более прибирающих образование к своим рукам административных структур.
  Таким образом, советское государство приступило к формированию собственной безальтернативной системы образования, особенностями которой были массовость и ярко выраженная идеологическая направленность.
  
  В середине 1920-х гг. в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Карачаево-Черкессии, Дагестане, Чечено-Ингушетии и Адыгее в 614 государственных школах обучалось свыше 40 тыс. детей. При этом наиболее успешно дела обстояли в Северной Осетии, где школу посещали 32% детей школьного возраста. На другом "полюсе" по этому показателю была Ингушетия - только 4,4% (134). К 1926/27 уч. г. в национальных областях Северного Кавказа число учащихся превысило 46 тыс.
  Значительного роста количества учеников следовало ожидать после выхода постановления ЦК ВКП(б) о всеобщем начальном образовании (14 августа 1930 г.). Однако практика показала, что на начало 1930-х гг. система образования на Северном Кавказе была ещё не вполне готова к данному шагу. Не хватало учителей, учебников и дидактического материала, даже помещений для классных комнат.
  В связи с принятием постановления о всеобщем обязательном начальном обучении, его реализация потребовала значительной перестройки системы высшего образования. В 1930-31 учебном году в Горском институте были организованы отделения чечено-ингушское, дагестанское, кабардино-черкесское и карачаево-балкарское (135).
  Во всех автономиях были разработаны пятилетние планы основных мероприятий по народному образованию в связи с проведением всеобщего обязательного обучения.
  В 1930-е гг. в Северной Осетии учёбой были охвачены все дети школьного возраста.
  Близки к этому показателю были и в Кабардино-Балкарии. К середине 1930-х гг. здесь было 212 начальных школ, в которых обучалось 31 578 учащихся (136). В Карачае в 59 начальных школах получало образование 9 594 чел.; в Северной Осетии соответственно 105 и 16 147; в Черкессии - 81 и 8 885; в Чечено-Ингушетии - 319 и 32 255 (137). С 1922 по 1937 гг. В Адыгее только на селе было построено 96 новых школьных зданий. Так, в отчёте Адыгейско-черкесского областного отдела народного образования за 1925/26 учебный год содержаться сведения всего лишь по 27 школам. Школьные отчёты представляли собой главным образом статистические сведения, занесённые в специальные приготовленные типографским способом формуляры. В том учебном году их было всего 27 (138). В отчёте за 1930/31 учебный год, в той же форме, что и пятью годами ранее, мы находим сведения уже по 175 школам Адыгейской АО (139). Нам встретилось много отчётов по школам, в которых обучалось очень мало детей, нередко всего по 25-30 чел. (140).
  Не останавливался процесс расширения числа школ и в последующие годы: в Чечено-Ингушетии в 1937 г. работало уже 378 школ (141), в том же году в Кабардино-Балкарии - 241 школа (142), в Карачае в 1937 г - 52, а годом спустя - 58 школ (143).
  Со второй половины 1930-х гг. начался переход к обязательному семилетнему образованию. В целом в регионе этот переход шёл успешно. Исключение составляли Чечено-Ингушетия, Карачай и Черкессия. Здесь этот вопрос был поставлен только в 1940 г. (144). Таким образом решить проблему всеобщего семилетнего образования во всех регионах Северного Кавказа к началу 1940-х гг. не удалось.
  
  Едва ли не самым показательным фактором национальной политики государства в России является его отношение к проблемам языка и письменности нерусских народов. Этот вопрос имел прямое отношение к системе образования, просвещения и культурного развития.
  В 1920-е гг. советское государство уделяло большое внимание развитию национальной письменности и языков народов России.
  На Северном Кавказе у большинства горских народов письменность базировалась на арабской графической основе. Исключение представляли осетины, использовавшие кириллицу. В данном регионе имела распространение (опять же за исключением Северной Осетии) арабская литература, чаще всего, религиозного содержания.
  В 1920-е гг. проводилась активная работа по разработке национальных алфавитов на латинской основе.
  В 1920 г. Ингушский ревком принял решение о создании комиссии по созданию письменности для ингушского языка на основе латинской графики.
  В 1923 г. Совещание горских народов по вопросам просвещения приняло решение о целесообразности перехода народов Северного Кавказа с арабской на латинскую графику. Ингушский латинский алфавит был разработан Х.Д. Ошаевым, и утверждён только в 1925 г. На следующий год на латинский шрифт перешли в Чечне (145).
  Своеобразная ситуация сложилась в Северной Осетии, где в качестве графической основы письменности использовали кириллицу. Несмотря на это, ЦИК Горской АССР постановил 24 августа 1922 г: "Ввести во все школы, обслуживающие горские народности: осетин, чеченцев и ингушей азбуку родного языка... взять графику, построенную на латинской основе" (146). Северная Осетия перешла на латинскую письменность с 1923 г.
  В том же году были сданы в набор буквари на ингушском и осетинском языках. Учителей для национальных школ должен был готовить открытый 1 октября 1923 г. Горский педагогический техникум. Подготовку педагогического персонала для школ второй ступени и Горского пед. техникума стал осуществлять Северо-Кавказский педагогический институт (147).
  Букварь на кабардинском языке Т.А. Шеретлокова с использованием арабской письменности вышел в 1920 г. Но уже в следующем году А.И. Пшунетов, Б.Л. Хуранов и Т.А. Шеретлоков разрабатывают кабардинскую письменность на латинской основе (148). В другом месте мы находим упоминание, что эту работу проделал в том же 1921 г. У.Д. Алиев (149). Полностью Кабарда переходит на латиницу в 1924 г.
  В 1923 г. в Москве был создан букварь на карачаевском языке. Балкарцы начинают переход на новую графику письма с 1924 г. В Карачае это происходит на два года позже. В Адыгее стараниями профессора Н.Ф. Яковлева, а также Д.А. Ашхамафа азбука на латинице была подготовлена в 1924 г.
  В 1925 г. школы, педагогический техникум и совпартшколы Адыгеи перешли на латиницу. Два года спустя на латинскую графику перешло издательство в Адыгее (150).
  Латинизированная азбука ногайцев и абазин Карачаево-Черкессии была разработана в 1928-1932 гг. В её создании участвовали А.Ш. Джанибеков, А.Н. Генко, Т.З. Табулов, Г.Н. Сердюченко.
  Чрезвычайно важным представляется мотив, руководствуясь которым было принято решение использовать именно латинскую основу, а какую-либо другую. В качестве показательного примера приведём решение, которое было принято по этому вопросу на заседании адыгейско-кабардинской комиссии по принятию нового алфавита для адыгских народов (адыгейцы, кабардинцы, черкесы). Участники заседания пришли к выводу, что, принимая во внимание колониальное прошлое, жёсткую политику самодержавия, приведшую к национальной трагедии адыгов, будет правильным перейти на использование латинских букв для национального алфавита. Как отмечалось в решении комиссии "использование русских букв нежелательно по мотивам политического порядка" (151).
  Одиннадцать лет спустя кабардинских коммунистов уже не смущало то обстоятельство, что кириллическая графика национальных алфавитов может быть расценена их народом как русификация. В 1936 г. в связи с 15-летием автономий Кабардино-Балкарии проводились различные мероприятия и торжества, выдвигались почины и т.п. В ряду этих юбилейных инициатив оказалось и создание кабардинской азбуки на русской графической основе.
  Однако не будем забегать вперёд.
  Изучению и знанию русского языка большевики уделяли большое значение уже в 1920-е гг. Практика советского строительства не мыслилась без его широкого распространения. Об этом, например, говорил А.И. Микоян на заседании Чечоблревкома 24 февраля 1923 г. В частности, он предостерегал, что "народ, не знающий русский язык, будет отстранён от власти, его нельзя будет никуда избирать". И далее Микоян конкретизирует: "Фактически он отстраняется, а будет привлекаться только тот слой народа, который знает русский язык" (152).
  Однако оснований для надежд на быстрое распространение русского языка и развитие двуязычия (подразумевая, что вторым языком будет русский) в 1920-е гг. было мало. По этой причине в национальных автономиях в это время развивается обучение на родном языке.
  Раньше всех на такое обучение перешли в Северной Осетии. У балкарцев, карачаевцев и адыгейцев этот процесс завершился к 1931/32 уч. г., а у чеченцев, ингушей, кабардинцев и черкесов к 1933/34 уч. г. (153).
  На краевой Северо-Кавказской конференции, посвящённой культурному строительству горских народов, в июне 1925 г. были намечены пути их просвещения, как "в области национализации горской школы, так и в области латинизации и унификации письменности между родственными наречиями горских народов" (154).
  Во Владикавказе в августе 1926 г. прошла вторая краеведческая конференция. Её материалы были положены в основу подготовки букварей на кабардинском, карачаевском, балкарском и осетинском языках.
  Сложной была обстановка в Карачае. 26 мая 1921 г. вопрос о положении в этой автономии слушали на областном парткоме, где С. Такоев отмечал: "Русский язык понимают немногие. Развить советскую работу с одной стороны мешает бандитизм, а с другой - ненормальные взаимодействия между Кисловодским и Карачаевским исполкомами" (155). Таким образом, знание русского языка, "советская работа" и борьба с бандитизмом для данного выступавшего по важности были равнозначны.
  Сеть русских школ в Карачае росла. Приведённая ниже таблица свидетельствует о том, что с начала 1930-х гг. их число почти сравнялось с национальными школами, а в 132/33 учебном году даже заметно превосходило их.
  Школы Всеобуча Карачаевской АО, включая
  начальные, неполные средние и средние школы (156)
  Таблица 5.
  уч. год число школ число учащ. языки обучения
   карачаевский русский осетинский проч. и смешан.
   шк. уч. шк. уч. шк. уч. шк. уч.
  1932/33 85 13976 17 2776 32 4346 1 292 35 6562
  1935/36 99 19771 43 8479 37 7664 4 857 15 2771
  1936/37 100 21956 45 9306 42 9754 3 759 10 2137
  1937/38 98 25067 49 12343 39 11421 3 847 7 1456
  1938/39 103 28664 46 12987 45 12774 3 902 9 2031
  
  Рост числа школ с карачаевским языком опережал этот показатель в отношении русскоязычных школ. В 1932/33 уч. г. русских школ было почти в 2 раза больше чем карачаевских, но уже к 1935/36 уч. г., карачаевские школы по своему числу превысили русские. При этом, надо подчеркнуть, что за пятилетие русских школ открылось всего пять, в то же время карачаевских - 28. К 1938/39 уч. г. среди этих школ, как по их числу, так и по количеству учеников наблюдается паритет. Как позитивный факт надо расценивать присутствие в автономии осетинских и прочих школ, число последних, к сожалению, за шесть лет сократилось почти в 4 раза, а учеников стало меньше втрое.
  Тенденции, обозначенные в таблице, очевидно, свидетельствуют о том, что политика коренизации давала свои практические результаты. Они были, во многом, в интересах коренного населения, и способствовали развитию национального языка и культуры. При этом существенное сокращение числа "прочих и смешанных" школ, вероятно, следует рассматривать как результаты унификации системы образования в автономии, ориентированной на численно преобладающие этнокультурные группы.
  В 1925/26 учебном году, согласно отчёта областного отдела образования Адыгейской АО, имеются сведения о 27 школах (157). Русский язык обучения и преимущественно русский контингент учащихся был в 24 школах. Чаще всего вместе с русскими упоминались украинцы. Только в одной школе русские составляли меньшинство. Это было в ауле Бжедуг-хабль, где из 49 школьников 23 были татарами, 9 русскими и 9 армянами, а также здесь обучалось 8 адыгейцев (158). Русский и черкесский язык обучения при преимущественно черкесском контингенте учащихся наблюдался только в 3 школах. В 1930/31 учебном году картина школьного образования в данной автономии заметно меняется. В Адыгее уже насчитывалось 175 школ различного уровня в Школ только с русским языком преподавания было 109, только с адыгейским - 26, с адыгейским и русским - 38, с татарским - 1 и с армянским - 1 (159). По нашим подсчётам в 1930/31 учебном году из общего количества школ в Адыгее, где смешанный русско-черкесский контингент, а обучение велось только на русском языке, было только 5; черкесско-русских школ только с черкесским контингентом насчитывалось 20; школ с черкесским контингентом и только русским языком обучения - 4; черкесских школ, где встречались русские ученики, было только 2. Таким образом, применительно к Адыгее, где процент русского населения был всегда выше, чем в других автономиях, мы имеем достаточно определённую картину развития школьного образования в начале 1930-х гг. - оно имело достаточно выраженный национальный оттенок, с незначительным уклоном в пользу получения черкесами (адыгейцами) образования на русском языке. Примерно такая же картина наблюдалась и в других автономиях Северного Кавказа.
  В 1930-е гг. уже в целом сформировалась система социальных связей, в которой нельзя было занять сколько-нибудь заметного места без знания русского языка. Так, Т.Ф. Аристова замечает: "письменность на латинском алфавите создавала для учеников дополнительные затруднения в овладении русским языком. Плохое знание русского языка осложняло обучение горцев в специальных средних и высших учебных заведениях и тем самым серьёзно задерживало как экономическое, так и культурное развитие народов Северного Кавказа" (160).
  Поэтому инициатива кабардинских и балкарских коммунистов, о которой мы уже упоминали выше, пришлась кстати. Обком и облисполком КБАССР 31 мая 1936 г. принял решение о переводе кабардинского языка на кириллицу. 16 сентября того же года Президиум Совета национальностей ЦИК СССР такую азбуку утвердил.
  Начиная с 1937 г. во всех национальных автономиях Северного Кавказа начинается переход на русскую графику письма. Показательно сколь стремительным был этот переход в сравнении с началом использования латинской письменности народами региона в 1920-е г. В 1937-38 гг. во всех автономиях Северного Кавказа перешли с латинской на русскую графическую основу.
  Следующей заметной вехой в утверждении русского языка, как необходимого элемента социализации невзирая на этническую принадлежность, стало постановление СНК и ЦК ВКП(б) от 13 марта 1938 г. "Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей". Одновременно с этим, для всех народов СССР, кроме грузин и армян, алфавит был переведён на кириллицу.
  Границы языковой и культурной ассимиляции очень тонки. Эти явления легко можно квалифицировать как факторы, необходимые для "межнационального общения", этнокультурного диалога и т.п. Очевидно, отчасти это можно отнести и к русскому языку, который постепенно начинает вытеснять другие "вторые" языки, использовавшиеся горцами для такого общения прежде. Такую роль долгое время играл, например, кумыкский язык. Представители многих народов Северного Кавказа и до этого более или менее владели каким-либо вторым разговорным языком. Чаще всего это относилось к относительно малочисленным этнокультурным группам, в среде которых был достаточно распространён язык более многочисленного соседа.
  В целом можно согласиться с утверждением, что "расширение сфер использования русского языка определялось потребностями централизованного полиэтнического государства и другими, преимущественно внеэкономическим и факторами" (161). Надо добавить, что, чем выше степень централизации, тем сильнее потребность в таком языке и тем выше его значимость как средства социального роста, карьеры и т.п.
  Советская социально-политическая система в середине - второй половине 1930-х гг. приближается к своему гармоничному состоянию, когда сущность отношений государства и общества выражается в наиболее акцентированной степени. В этот период отчётливо прослеживается доминирующая роль государства.
  Впрочем, даже в начале 1940-х гг. многие школы в автономных областях и республиках оставались национальными. Русский язык и литература преподавались как отдельный предмет. Этого нельзя сказать о средних специальных и высших учебных заведениях.
  
  Уже в начале 1920-х гг. появляются высшие учебные заведения, ориентированные на подготовку специалистов для автономий горских народов Северного Кавказа, а в перспективе и из их числа. Таким образом, должна была формироваться новая советская социалистическая интеллигенция, национальная элита в сфере культуры и производства. Это был важный шаг нового режима в деле строительства новой социальной структуры горских (и не только) народов.
  В 1918 г. во Владикавказе был открыт Политехнический институт, который через 2 года был преобразован в Горский сельскохозяйственный институт (с 1920 г. - Горский институт народного образования).
  Рост числа учеников начальных и средних школ потребовал открытия учебных заведений по подготовке учителей. Так, в августе 1920 г. во Владикавказе был создан первый на Северном Кавказе педагогический институт - Горский институт народного образования, позднее - Горский педагогический институт.
  Во Владикавказе в 1920 г. создан Северо-Кавказский институт краеведения и рабочий политехникум. В течение 1920-1923 гг. в ГАССР были открыты промышленно-экономический, сельскохозяйственный и музыкальный техникумы. 1 августа 1923 г. на базе Горского института народного образования были осетинский и ингушский педагогические техникумы.
  В 1924 г. в Нальчике возник уникальный образовательный центр - Ленинский учебный городок (ЛУГ), где были расположены педагогический, сельскохозяйственный, медицинский, кооперативный техникумы, совпартшкола, профессионально-техническая школа и т.п. ЛУГ просуществовал до 1936 г.
  В 1920-1930-е гг. основной поток студентов из числа горских народов направлялся в педагогические и сельскохозяйственные учебные заведения, которые более соответствовали потребностям социально-экономического развития края в то время.
  Значительное число горцев обучалось в таких вузах как Северо-Кавказский университет, медицинский, сельскохозяйственный и педагогический институты (Ростов-на-Дону), политехнический и ветеринарный (Новочеркасск) и сельскохозяйственный (Ставрополь).
  В 1925/26 уч. г. в вузах Северного Кавказа обучалось 318 студентов-"националов". Большинство из них были студентами Донского политехнического института (129 чел.), Горского педагогического института (175 чел.). По национальному составу в вузах преобладали осетины - 332 чел. Ингушей было 67 чел. Представительство других национальностей было незначительным. Несмотря на то, что потребность в специалистах в автономиях была очень высока, эта социальная ниша местным населением оставалась совершенно не заполненной. В Чечне и Кабардино-Балкарии даже в конце 1920-х гг. не было ни одного инженера, агронома, зоотехника, ветеринарного врача с высшим образованием из представителей местных национальностей (162).
  В Чечено-Ингушетии в 1930 г. был только один институт - нефтяной. В 1938 г. в Грозном открылся учительский институт, а в сентябре - Чечено-Ингушский государственный педагогический институт с тремя факультетами: историческим, физико-математическим, литературы и языка.
  В Кабардино-Балкарии первым вузом стал педагогический институт (1932 г.), 1934 г. учительский институт.
  4 апреля 1927 г. Наркомпрос РСФСР утвердил "Положение о Горском педагогическом институте", в котором определялись его стратегические задачи, весьма важные для нашего исследования: а) создать кадры специалистов, педагогов, общественников в первую очередь из горцев Северного Кавказа, а также из других национальностей, готовящихся к работе среди горцев Северного Кавказа; б) подготовить научных работников для обслуживания научных, научно-вспомогательных и производственных учреждений республики, в частности, для высших учебных заведений, в первую очередь из горцев Северного Кавказа; в) распространять научные знания среди широких пролетарских и крестьянских масс, интересы которых во всей деятельности высшего учебного заведения должны стоять на первом плане, преимущественно среди горских народных масс (163).
  Государство проводило целенаправленную и настойчивую политику по привлечению в число студентов вузов представителей горских народов Северного Кавказа. Это подразумевало их обучение не только в своих регионах, но и в других городах, например, в Москве, Ленинграде, Ростове-на-Дону и т.д.
  Создание льготных условий для поступления и обучения в вузах создавалось для горской молодёжи и ранее упомянутого выше постановления.
  В 1921 г. в вузах РСФСР отводилось до 90 мест студентам из ГАССР. В 1923 г. в вузы и рабфаки было послано 136 членов РКСМ , в военные заведения - 43 члена РКСМ (164).
  В 1923 г. только в вузах Москвы обучалось 67 уроженцев Горской АССР и 36 выходцев из Кабардино-Балкарии (165). Известно, что через год кабардинцев и балкарцев во всех вузах различных регионов страны обучалось около 200 человек, а ещё через год их число выросло до 685 чел. (166).
  Стремление соблюсти определённую квоту набора горской молодёжи нередко приводило к формализму в отборе кандидатов. В результате этого среди студентов оказывались люди не подготовленные или не заинтересованные в освоении программы вуза, в получении данной специальности. Процесс обучения затрудняло недостаточное знание русского языка (167).
  Число студентов чеченской и ингушской национальностей составляло в 1935 г. 1 066 чел. (328 - обучались за пределами республики), в 1936 г. - 1 099 и 358 соответственно. С1930 по 1932 гг. за пределами Кабардино-Балкарии обучалось 559 чел., в 1933/34 уч. г. - 223 чел. В 1937 г. студентами разных вузов РСФСР было 2 183 чел кабардинцев и балкарцев (168).
  В течение всех 1930-х гг. практика бронирования мест в вузах для северокавказской молодёжи продолжалась. Нередко броня заполнялась только наполовину. Среди причин такого положения дел исследователи называют недостаточную проработанность заявок, отсутствие чётких планов национальных кадров, слабую подготовленность контингента для обучения в вузе
  Неоднократно центр пытался исправить такое положение дел. Местным органам вменялось разрабатывать и проводить мероприятия по подготовке поступающих. Такие постановления принимались в 1933 и 1934 гг.
  Так, в апреле 1934 г. комиссия Наркомпроса РСФСР обследовала ряд педагогических учебных заведений Азово-Черноморского и Северо-Кавказского краёв. По итогам работы комиссии была подготовлена докладная записка, в которой отмечались, например, такие недостатки, присущие вузам этих регионов: недостаточное внимание, уделяемое национальным педагогическим учебным заведениям краевыми и областными отделами народного образования; недостаток или даже полное отсутствие учебной литературы почти по всем дисциплинам, полное отсутствие учебной литературы на национальных языках; крайне низкий уровень подготовки поступающих в нацпедучзаведения (в некоторые из которых, как правило, принимались лица с семилетним и даже с более низким уровнем образования) (169).
  В 1934 г. Отдел национальностей ВЦИК потребовал от республиканских и других местных властей урегулировать проблему обеспеченности брони в соответствии с потребностями региона
  Разумеется, что при зачислении, при прочих равных, представители коренных национальностей Северного Кавказа получали преимущество.
  Как одно из средств в подготовке для учёбы в вузе возникают рабфаки. В 1920-е гг. при них появляются горские отделения или постоянные подготовительные группы. В 1926 г. такие отделения существовали при ростовском, Грозненском, Куйбышевском рабфаках, а также самостоятельный Общегорский рабфак во Владикавказе с осетинским, ингушским, чеченским, кабардинским отделениями. В 1929 г. рабфаков в Северо-Кавказском крае насчитывалось уже 10, а в 1931 г. - 55. Общее число обучающихся достигло 15 тыс. чел. (170).
  Всего число поступавших в вузы Северного Кавказа с 1926 по 1930 гг. выросло с 1 815 до 5 790 чел., что составило 319% (171). К 1 января 1934 г. число высших учебных заведений в Северо-Кавказском крае составило 13. В них обучалось свыше 4,5 тыс. студентов. В крае было 44 техникума с 10,5 тыс. учащихся и 14 рабфаков, где обучалось 3,6 тыс. человек (172).
  С 1933 г.при Кубанском гос. пед. институте было открыто адыгейское отделение. Такие же отделения возникли в Краснодарском пищевом институте (23 чел.), на рабфаке этого же института (20 чел.), в мясном техникуме (31 чел.). Всего за 1932-36 гг. на адыгейских отделениях вузов и в техникумах Краснодара обучалось 1 869 будущих специалистов адыгейцев (173).
  В 1939 г. был открыт Адыгейский учительский институт. В 1940 г. на базе Карачаевского учительского института начал работу Карачаево-Черкесский педагогический институт.
  Число вузов на Северном Кавказе (включая Дагестан) к 1938 г. достигло 15, а численность студентов, обучавшихся в них, 6 795 чел. В том числе в технических вузах представители коренных национальностей составляли в том же году всего 17%, а в педагогических и медицинских соответственно 52,4% и 14% (174).
  Несмотря на то, что нехватка в технических кадрах ощущалась на протяжении всех 1930-х гг., учебные заведения этого профиля не привлекали горскую молодёжь. Среди инженерно-технических работников преобладали русские и приезжие специалисты.
  В 1920-е гг. возникает такая форма подготовки социалистической этноэлиты как совпартшкола. Они были открыты во Владикавказе, Нальчике, Грозном, а затем и в других главных городах автономий Северного Кавказа.
  Совпартшколы действовали с 1923 по 1936 гг. Кадры специалистов в Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии и Северной Осетии пополнили 3 755 чел. В совпартшколах Адыгеи, Карачая и Черкессии с 1927 по 1933 гг. обучались 1 886 чел. (175).
  Всего в автономных областях рассматриваемого региона в 1927/28 гг. действовало 719 совпартшкол, а в 1932 г. - 1 720 (176), что составило 240% роста их числа за 5 лет.
  Выпускники совпартшкол получали сильно идеологизированную подготовку, и чаще всего становились надёжными проводниками партийной политики в массах.
  В 1923 г. было принято решение об открытии отделений Коммунистического Университета трудящихся Востока в национальных регионах Северного Кавказа. Первым такое отделение было создано в Северной Осетии, а в 1926 г. был открыт Северо-Кавказский коммунистический университет (177). В 1934 г. коммунистические университеты были реорганизованы в Высшие коммунистические сельскохозяйственные школы. Они открылись в Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Адыгее, Карачаево-Черкессии, Чечено-Ингушетии и Дагестане. Они были призваны готовить руководителей колхозов, МТС, совхозов и районов. Например, такая школа в Кабардино-Балкарии с 1933 по 1936 гг. подготовила 581 специалиста (178). Появление и эволюция подобных учебных заведений свидетельствует о внедрении в среду горских руководителей установок о близости, если не тождестве, партийного и хозяйственного руководства вплоть до среднего звена.
  
  Значительную роль в подготовке специалистов на Северном Кавказе играли средние специальные учебные заведения.
  В начале 1920 х гг.были открыты педагогические техникумы В Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии. В 1925 г. - в Адыгее и в Карачае в 1927 г. были открыты двухгодичные педагогические курсы (179).
  Наряду с педтехникумами открывались учебные заведения и другого профиля, например, сельскохозяйственные, кооперативные, медицинские и т.п. В 1930 г. в техникумах Северного Кавказа обучался 2 751 горский студент. В 1938 г. их число в 15-ти техникумах Северной Осетии, 8-ми - Кабардино-Балкарии и 14-ти - Чечено-Ингушетии возросло почти до 7 000 чел.(180).
  В 1940 г. в Адыгее насчитывалось 6 средних специальных учебных заведений, в Карачаево-Черкессии - 7, В Чечено-Ингушетии и Кабардинго-Балкарии их число не изменилось, а вот в Северной Осетии всего за два года их стало на 7 больше - 22 техникума (181).
  Несмотря на ряд объективных и субъективных трудностей в подготовке специалистов из числа представителей северокавказских народов, в этом деле удалось достичь заметных результатов. Например, в начале 1940-х гг. в школах автономных республик и областей Северного Кавказа работало 6,5 тысяч учителей из числа местных национальностей, что составило 53,5% от общего числа; врачей - 1 360 чел. и 4 289 работников средней медицинской квалификации, в составе которых акушерок и фельдшеров было более 50% представителей коренных народов (182).
  В независимости от того, под какими лозунгами проходила ликвидация безграмотности среди народов Северного Кавказа, привлечение горской молодёжи в ряды студентов вузов и техникумов, советское государство создавало необходимую объективную основу построения гражданского общества, сколь отдалённым не казалось бы завершение этого процесса. Когда обществом, как силой способной влиять на действия государства, становится всё дееспособное население страны, есть основания говорить о возможности его гражданственности, по крайней мере, в новоевропейском понимании этого явления. Это, в свою очередь, необходимый элемент построения политической нации, которую мы иногда называем и государственной. Для России последний термин даже более точен, так как именно государство в решающей степени регулировало и направляло процессы советского нациестроительства, неслучайно названного здесь директивным.
  
  Другими средствами воздействия советского государства на народы изучаемого региона, с целью формирования определённого идеологического климата, были культурно-просветительные учреждения, пресса, литература и т.п., что становилось доступным человеку, овладевшему грамотой.
  Х съезд РКП(б) поставил перед партийными и советскими организациями национальных регионов задачу по развитию прессы, культурно-просветительных учреждений, театра, школы и т.п. на родном языке. Необходимо было в короткие сроки подготовить квалифицированных рабочих, партийно-советских и других работников, в том числе в сфере культурно-просветительной работы.
  В 1921 г. при Народном комиссариате просвещения Горской республики был организован отдел по руководству культпросвет работой. В апреле 1926 г. в Северо-Кавказском крае был создан Совет по вопросам культуры и просвещения горских народов (крайнацсовет).
  Н 1 апреля 1923 г. в ГАССР имелось 69 библиотек, 10 изб-читален (183). В 1924 г. в Адыгее насчитывалось 24 избы-читальни, а годом спустя их стало 53. В1925 г. в Чечне удалось открыть 16 изб-читален. В 1926 г. их общая численность в Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингушетии, Адыгее и Дагестане достигла 286 (184).
  Во второй половине 1920-х гг. на Северном Кавказе появляются новые типы культурно-просветительных учреждений - народные дома, дома крестьянина, клубы. В 1926 г. на всём Северном Кавказе функционировали 2 дома крестьянина, 4 народных дома и 13 клубов; в течение 1928 г. в Ингушетии, Северной Осетии и Кабардино-Балкарии открылись 30 сельских клубов, а в Адыгее - 7 (185).
  С течением времени культурно-просветительные учреждения всё более приобретали характер агитационных организаций. Особенно это стало очевидно в годы коллективизации.
  Концу 1931 г. сельские культпросвет учреждения не были обеспечены национальными кадрами. Полностью перевести их работу на национальный язык удалось только в Северной Осетии (186).
  В 1940 г. в Чечено-Ингушетии работало 214 библиотек и 285 клубов, в Сверной Осетии - 172 клуба и 164 библиотеки; в 1937 г. число культпросвет учреждений в Карачаево-Черкессии составляло 159, в Адыгее - 227 (67 клубов, 103 библиотеки, 57 изб-читален); в 1941 г. в Кабардино-Балкарии было 200 клубов и 230 библиотек (187).
  
  Важное место в национальной политике советского государства занимало издательское дело, развитие прессы и литературы на национальных языках.
  Ещё в ходе гражданской войны было издано свыше 700 наименований книг и брошюр на языках народов России общим тиражом более 12 млн. экземпляров (188).
  В первый же год работы Наркомнаца под его эгидой стали выходить газеты более чем на 20 языках народов России (189). Был и общий печатный орган комиссариата - еженедельная газета "Жизнь национальностей".
  Говоря об особенностях зарождения и развития на Северном Кавказе средств массовой информации в советский период, К.К. Хутыз в своей монографии "Национальные отношения в условиях тоталитаризма: опыт и уроки (1917-1940 гг.). (На материалах адыгских народов Северного Кавказа)" отмечает: "На первых порах проявилась тенденция опережающего развития прессы на русском языке, объяснявшаяся трудностями в создании письменности, многонациональным составом и сплошной неграмотностью горского населения" (190).
  Одной из первых советских газет на Северном Кавказе стала "Горская правда", выходившая во Владикавказе на русском языке с июня 1918 г.
  Одной из первых после восстановления советской власти в регионе стала выходить настенная газета на кабардинском языке "Кавказская коммуна", она появилась 13 июня 1920 г.
  С 1918 по 1923 гг. из-за нехватки финансирования, материальных затруднений, ограниченного числа квалифицированных рабочих многие национальные газеты прекращали свою деятельность, едва её начав. Установление мирной жизни, успехи НЭПа, появление письменности на латинской основе - всё это способствовало развитию прессы, в том числе и на национальных языках.
  Первая газета в Адыгее - "Красная Кубань" начала выходить в мае 1918 г., а в мае 1920 г. появилась новая газета - "Советская Кубань" - на адыгейском языке. В 1923 г. стали выходить газеты на языках народов Северного Кавказа: адыгейском - "Адыгэ макъ" ("Голос адыга"), ингушском - "Сердало" ("Свет"), лакском - "Захматчи" ("Труженик"), "Маарулав" ("Горец"), осетинском - "Растдзинау" ("Правда"). С 1924 г. появляются первые журналы на национальных языках (191).
  В 1920-е гг. на русском языке выходили газеты: "Горская правда", "Горская жизнь", "Горская беднота", журналы "Жизнь национальностей", "Революция и горец", "Революция и национальности".
  С 1923 г. в Карачае стала выходить газета "Таулу Джашау" ("Горская жизнь") на карачаевском языке и первоначально на основе арабской графики, а также на русском языке. С 1923 по 1931 гг. её тираж вырос со 100 до 3 тыс. экземпляров. В 1924 г. газета была переименована в "Таулу Джарлыла" ("Горская беднота"), которая выходила 2 раза в неделю (192).
  Первый номер газеты на русском языке "Красная Кабарда" увидел свет 1 июня 1924 г.
  С 4 января 1929 г. начинает издаваться газета "Красная Черкессия" на русском языке и её вариант на черкесском языке - "Черкес плыжъ". Характерно, что газета печатала материалы на других языках народов, проживавших в Черкессии. В 1932 г. материалы этой газеты выходили на русском, черкесском, ногайском и абазинском языках.
  В автономиях Северного Кавказа достаточно распространённым был смешанный тип газеты, то есть, публиковавшей свои материалы на двух языках. Чаще всего первые две полосы печатались на национальных, а третья и четвёртая - русском языках.
  В Кабардино-Балкарии, в связи с созданием письменности на латинской основе с 1 мая 1924 г. стала выходить газета "Карахалк" ("Бедность") на русском, балкарском и кабардинском языках. Таким же образом печаталась и газета "Ленинский путь".
  Широкий размах имело рабселькоровское движение. Например, 1939 г. в двух областных адыгейских газетах выступило 4 417 чел. (193).
  К 1940 г. в каждой национальной автономии выходило несколько республиканских (областных) газет на национальных языках, а также районные и многотиражные газеты (194).
  Задачи периодической печати и её идеологическая направленность значительно огосударствляются уже в 1930-е гг. Можно согласиться с тезисом, что "к концу 30-х гг. печать всецело становилась рупором административно-командной системы. Она оправдывала беззакония, которые чинились против многих и многих тысяч невинных людей. Безудержно восхвалялись власть имущие и оголтело критиковались т.н. "враги народа"" (195).
  
  Несколько слов надо сказать о развитии издательского дела.
  При Наркомнаце в декабре 1922 г. было создано Центральное Восточное издательство, а в марте 1923 г. - Центральное Западное издательство. Они должны были содействовать общественно-политическому и культурному развитию трудящихся автономных республик, национальных меньшинств, издавать литературу как политического так и общеобразовательного характера, а также учебники на языках нац. Меньшинств Запада и Востока (196).
  В свою очередь и советом национальностей уделялось большое внимание изданию печатной продукции на языках национальных меньшинств. Большое значение уделялось освещению политики советского государства в области национальных отношений. Например, журнал "Революция национальности" должен был заниматься освещением "текущего национального строительства, участия народов СССР в великой социалистической стройке", а также содействовать "выработке теоретической мысли по национальному вопросу" (197).
  Немалые материальные средства выделялись на издание литературы на различных языках народов СССР. Однако преобладала литература идеологического и политического характера, сборники выступлений и статей партийных деятелей, пропагандистские издания.
  В 1923 г. организаторы первого Всероссийского съезда Губсовнацменов в качестве исходных тезисов отмечали необходимость изучать историю народов страны с марксистской точки зрения. Поэтому ставилась задача борьбы против проникновения через национальную литературу, песню, сказку религиозного и националистического элементов (198). Там же были выдвинуты официальные установки о борьбе против культивирования религиозных и национальных праздников в школе.
  Прозвучавшие на съезде Губсовнацменов идеи нашли своё воплощение уже в следующем десятилетии. Ниже нами приводится таблица из справочника по народному хозяйству Карачаевской АО, изданного в 1939 г. Из её данных хорошо видно, каким направлениям в тематике изданий на карачаевском языке в течение 1930-х гг. отдавалось предпочтение (199):
  Таблица 6.
  темы 1930-32 гг. 1933-37 гг. 1938 г.
   названий тираж названий тираж названий тираж
  соц-экономич 52 111 500 61 116 925 6 20 000
  сельскохозяств. 37 67 700 15 22 900
  учебная 41 156 900 53 234 130 14 60 000
  художественная 8 8 100 31 52 070 2 6 000
  медицинская 17 60 000 8 19 300
  прочая 32 47 800 22 32 810
  итого 187 452 000 190 478 135 22 86 000
  
  На протяжении 1920-30-х гг. прослеживается стремление Северо-Кавказских автономий к открытию своих собственных издательств.
  В июне 1925 г. открылось Северо-Кавказское национальное издательство. Оно начало выпускать книги на семи языках коренных национальностей края.
  С 1925 по 1928 гг. Крайнациздат выпустил 1 410 печатных листов 366 названий различной литературы. Из них на кабардино-черкесском - 146 п.л. и 58 названий, на карачаево-балкарском - 117 п.л. и 56 названий (200).
  В 1928 г. открылось Кабардино-Балкарское книжное издательство . В 1929 г. оно выпустило 38 названий книг общим тиражом 77 тыс. экземпляров, а в 1932 г. - 147 названий тиражом 398, 1 тыс. экз. (201).
  В 1920-30-е гг. развивается национальное издательство и в Адыгее: с 1924 по 1936 гг. оно выпустило в свет 487 книг общим тиражом около 1,4 млн. экземпляров (202).
  К началу 1940-х гг. в Карачаевской АО на базе двух типографий (в гг. Карачаевске и Кисловодске) областное издательство ежегодно выпускало 16 наименований учебников на карачаевском языке, 58 наименований книг общим тиражом 432 тыс. экземпляров, а также 7 областных и районных газет (203).
  Таким образом, культурно-просветительная политика государства, неразрывно связанная с развитием издательской базы на национальных языках, в 1920-1930-е гг. на Северном Кавказе была достаточно последовательна. Развитие прессы на родных языках органично дополняло другие мероприятия в русле политики коренизации. Очевидно, что вышеназванные направления национальной политики советского государства объективно были направлены на повышение национального самосознания народов Северного Кавказа, развития национальных языков, формирования институтов культуры прежде не присущих многим, а то и всем автохтонным народам. Это характерно восходящей фазе социального цикла в России. Однако уже в эти годы обнаруживается идеологическая основа культурно-просветительной работы и печатного слова, что вполне соответствует задачам советского нациестроительства, директивного по своему характеру.
  
  2.2.4. Семья и быт
  
  И ещё один сюжет, которого стоит коснуться в этом разделе, посвящённом относительно позитивным методам директивного нациестроительства, это проблема семьи, брака и отдельных традиций народов Северного Кавказа в 1920-30-е гг.
  Изменения семейного уклада и института брака - задача очень сложная. Эта сфера жизни общества наиболее консервативна, а традиции здесь невероятно инертны. Тем не менее, советское государство стремилось внести изменения и в этой области социальных отношений. Более того, относительную унификацию семейно-брачных отношений на всей территории СССР можно было бы считать несомненным успехом и значительным шагом на пути создания надэтнической общности "советских людей". Здесь речь идёт о создании необходимых предпосылок для межнациональных браков, которые на протяжении всей истории советского общества оставались, пожалуй, наиболее спорной темой. Они поощрялись государством и его пропагандой, но в обществе к ним преобладало (не абсолютно, но заметно) негативное отношение, колебавшееся от настороженного до резко отрицательного.
  Народы Северного Кавказа не были исключением, при этом их отношение к данной проблеме было одним из самых консервативных.
  Между тем, как прямо, так и косвенно советское государство, пусть и в незначительной степени, пыталось вторгаться и видоизменять также и сферу семейно-брачных отношений.
  Если в атеистической пропаганде советская власть имела некоторый успех, то в отношении обычаев и традиций (нередко доисламских) изменений почти не было. С.Я. Смирнова приводит пример, относящийся к 1930-м гг., когда во время выступления колхозницы, председатель вынужден был просить временно удалиться из зала её старших родственников, так как она не должна была разговаривать при них (204).
  Тем не менее, влияние государства и норм законодательства оказывали своё воздействие и на эту, очень закрытую, сферу жизни горцев. Например, браки с девушками, не достигшими 18 лет, стали редкими: в 1939 г. в Кабардино-Балкарии их было 0,4%, в Адыгее - 0,5%, в Северной Осетии - 1,8% от общего числа (205).
  Коренное население Северного Кавказа в подавляющем большинстве проживало в сельской местности, в редких случаях эта часть населения была ниже 90-95% от общей численности того или иного этноса. Это обстоятельство затрудняло модернизацию семейно-брачных отношений, которые подвергались более заметным преобразованиям в городе.
  1920-е гг. не привнесли сколько-нибудь значительных изменений. С развёртыванием в регионе индустриализации стал складываться городской тип семьи. В 1920-30-х гг. у всех народов региона стало быстро расти городское население. Например, у чеченцев число городских жителей увеличилось в 16 раз (206). Впрочем, эти цифры не должны вводить в заблуждение. Среди тех же чеченцев в довоенный период более чем 9 человек из 10 оставались сельскими жителями.
  В города переселялась, как правило, малая семья, чаще всего - молодая. Нередко, это был даже холостой человек, вступавший в брак уже в городе.
  Насколько интенсивным был миграционный поток из деревни в города, позволяют судить следующие данные. В Кабардино-Балкарии к концу 1937 г. городское население выросло в 5 раз (по сравнению с 1926 г.) и насчитывало 74,9 тыс. чел., что составляло 22,6%, в 1926 г. это показатель равнялся 7%. В Чечено-Ингушетии с 1926 по 1939 гг. городское население возросло со 102 до 199 тыс. чел. (соответственно с 18,8 до 27,3%). Рост городского населения Северо-Осетинской АССР в 1937 г. по отношению к 1926 г. составил 178,7%, в Чечено-Ингушской АССР - 183,9%, В Черкесской АО - 128,9%, а всего по Северо-Кавказскому краю - 158,8%. В Адыгее городское население сократилось на 3,9% (207). В приведённых сведениях указан процент городского населения вообще, то есть без его этнической дифференциации, очевидно, что среди мигрантов были и горцы, но их процент всё же был заметно ниже указанного здесь совокупного. Так, наибольшее число горожан было среди осетин. По переписи 1939 г. процент осетин, проживавших в городах, составил 20,8; чеченцев - 7,7%; ингушей - 9%; адыгейцев - 6,7%; карачаевцев - 6,1%; кабардинцев - 4,5%; балкарцев - 2,7% (208).
  Таким образом, мы можем судить о том, насколько заметны у различных народов Северного Кавказа были миграционные процессы, которые вели к распаду больших семей или, как минимум, к сокращению численности их членов.
  У большинства северокавказских народов число межнациональных браков с 1928 по 1939 гг. При этом, было замечено, что чем менее компактно проживает тот или иной народ, тем процент таких браков выше. Женщин, вступавших в межнациональный брак, было меньше, чем мужчин. Процент таких браков у женщин и в 1928 и в 1939 гг. редко достигал 1. Количество межнациональных браков сравнялось с этим показателем в 1939 г. только у абазинов и ногаек, а у ногайцев даже составило 1,2%. В остальных случаях это были десятые и даже сотые доли процента, как например, у ингушей в 1928 г. - 0,01%, а в 1939 - 0,02% (209). У адыгейцев в 1930-е гг. межнациональные браки стали более частым явлением, чем в предшествующее десятилетие, впрочем, оставаясь в микроскопическом количестве. Так, у адыгейцев он составили в 1925 г. - 0,3%, а в 1939 г. - 0,4%, у адыгеек - в 1925 и 1939 гг. - 0,02 и 0,07% соответственно; у черкесов к 1939 г. межнациональные браки заключали 0,8%, у черкешенок - 0,3% (210).
  Отдельные брачно-семейные отношения начинают квалифицироваться государством как преступления. В результате происходит их затухание. Однако в 1920-30-е гг. этот процесс не везде шёл одинаково. Наиболее консервативной частью коренного населения Северного Кавказа оставались чеченцы и ингуши, особенно те, которые проживали в горных районах. Калым, умыкание, многожёнство и браки с несовершеннолетними были здесь обычным явлением (211).
  Советское государство пыталось влиять и на обрядовую сторону брака, искореняя некоторые традиции, которые с его точки зрения были негативными. Немалую роль здесь играла образовательная политика, и непосредственно связанная с ней пропаганда. "Именно новые настроения в среде горуев позволили ГорЦИКу в марте 1922 г. издать постановление о запрещении похищения женщин и об уничтожении колыма в ГАССР" (212). Вскоре последовало и распоряжение ГорЦИКа, согласно которому мужчины и женщины отныне пользовались равными правами, как в области публично-правовых. Так и в области частных гражданских правоотношений (213).
  Советская власть использовала (где это было возможно) для своих целей возможности и авторитет духовенства. Например, 27-29 сентября 1922 г. в ауле Хатукай был созван областной съезд эфендиев, учителей и представителей аульских обществ Адыгейской (Черкесской) АО. На этом съезде было принято постановление "О просвещении". Съезд обращал внимание на обучение детей обоего пола в возрасте от 8 до 18 лет родному языку и русскому как общегосударственному. В ряду прочего здесь же было принято решение в защиту девушек-горянок. Им разрешили вступать в брак как по согласию родителей, так и без него; строго воспрещалось похищение невест (214).
  В 1930-е гг. несколько изменяется свадебный обряд и отношение горцев к официальной регистрации брака. Например, бытовавший у отдельных народов обычай промежуточного брачного поселения перестал соблюдаться неукоснительно, теперь нередко невесту сразу везли в дом жениха. Поскольку занятость женщин на предприятиях и в учреждениях росла, то сокращались сроки послесвадебного скрывания (215). Последний обычай оказывал влияние на принятие решения регистрировать брак некоторое (иногда довольно продолжительное) время спустя. Молодожёны, следуя обычаю избегания, стеснялись регистрировать брак, так как часто это было связано с поездкой за пределы своего селения. К 1939 г. регистрируемость браков увеличилась по сравнению с 1926 г. не менее чем в полтора раза, а у некоторых народов - кабардинцев, балкарцев и ногайцев - к концу 1930-х гг. приблизилась к реальной. В 1940-м году в Северной Осетии регистрировалось браков среди горожан в 2,5 раза больше, чем у сельских жителей. В Чечено-Ингушетии горожане обращались в ЗАГС в 6 раз чаще селян (216).
  Очевидно, что в городе горцы скорее отрывались от традиций, ещё достаточно крепких в селе. В городах они скорее "интернационализировались", перенимали правила и традиции поведения близкие общепринятыми и в других регионах страны, в том числе, нередко, исходящим от русской этнокультурной традиции.
  На семейные устои начинает оказывать влияние развитие сферы образования, сети учреждений дошкольного воспитания и обязательного начального обучения. Детским дошкольным учреждениям большое внимание начинает уделяться с конца 1920-х гг. Однако их организация сталкивалась с большими трудностями. В отдельных случаях она тормозилась старыми бытовыми традициями, в других обыкновенной нехваткой специалистов (217). Это позволяет нам говорить о том, что дошкольное государственное воспитание воспринималось как социокультурно чуждый фактор, а не вытекало из естественной потребности и развития семейной традиции у народов Северного Кавказа. Другими словами, большинству это было не нужно, но советское государство продолжало развивать этот элемент воспитания детей. Рост числа подопечных детских садов зависел и от степени занятости родителей, особенно женщин и представителей старшего поколения, на производстве. Например, в Адыгее в 1929 по 1934 гг., то есть всего за 5 лет, охват дошкольников детскими учреждениями увеличился с 6,7% до 78% (218).
  У большинства народов Северного Кавказа даже в 1930-е гг. большее доверие вызывала начальная школа, чем семилетнее образование. Особой проблемой эта ступень образования была для родителей девочек, которых надо было чаще всего отпускать в другой населённый пункт. Так, даже в 1940 г. в пяти районах Чечено-Ингушетии в седьмых классах не училась ни одна девочка (219).
  Кроме того, нельзя забывать, что школа прямо и непосредственно вовлекала ребёнка в сферу коммунистического воспитания. Далее приведена таблица (к сожалению, только по Адыгее), которая наглядно демонстрирует успехи советской школы в этом деле (220):
  Таблица 7.
  Организация\уч.г. 1925/26 1928/29 1930/31
  Октябрята 92 446 733
  Пионеры 1 531 4 127 6 219
  ВЛКСМ 91 311 449
  
  И в завершении мы коснёмся такой, казалось бы, далёкой от политики сферы, как традиционный костюм. Мы затронем особенности эволюции формы одежды горцев в довоенный период и попытаемся выявить причины этих изменений.
  В целом в течение 1920-х и 1930-х гг. одежда горцев оставалась вполне традиционной. Пожалуй, первая заметная попытка повлиять на её эволюцию со стороны государства относится к концу 1920-х гг., когда началась борьба против некоторых элементов национального женского костюма - металлических поясов, нагрудных застёжек и др., что нашло отражение в печати тех лет (221).
  В 1928 г. была развёрнута кампания под лозунгом "Пальто-горянке". Дело в том, что традиционное ограничение на ношение тёплой одежды девушками и молодыми женщинами вносило существенные сложности в вовлечение их в активную производственную и общественную жизнь. Бедным горянкам пальто выдавали бесплатно, остальным - по низкой цене. Вокруг этой кампании развернулась острая борьба. Особенно протестовали представители духовенства и старшего поколения. Женщин, надевших пальто, порой избивали, выгоняли из дома и т.п. (222).
  С развитием сельской кооперации в 1920-х гг. улучшается снабжение горцев промышленными товарами, мануфактурой, обувью, расширяется продажа готового платья, сапог, башмаков, брюк и т.п.(223).
  В 1930-е гг. прослеживаются два направления в развитии одежды: всё большее распространение получала городская одежда, и вместе с тем происходило возрождение традиционной национальной одежды, которая становилась, в основном, праздничным нарядом. Подобные процессы прослеживались, по крайней мере, в Карачаево-Черкессии (224).
  Во второй половине 1930-х гг. в Нальчике, Орджоникидзе и некоторых других городах открывались специализированные мастерские по пошиву национальной одежды (225). В 1930-х гг. у молодых людей можно было встретить уже покупные рубахи фабричной работы. В качестве нательной одежды стали носить, особенно молодёжь в городах, майки, сетки и т.п. (226).
  Для конца 1930-х гг. был характерен костюм, в котором сочетались кавказская рубаха и штаны-галифе. В то же время кавказская рубаха постепенно начинает вытесняться гимнастёркой, френчем, сближаясь с одеждой, характерной для партийных и советских работников по всей стране (227). Галифе распространяются во время гражданской войны. В Чечне их стали носить только в 1930-е гг. (228). Брюки "навыпуск", неудобные в горных условиях и нарушающие традиционный стиль костюма горца и привычный силуэт одежды, приживались очень долго. Даже в городах в довоенный период их носила в основном интеллигенция (229).
  Накидная одежда, представленная бурками двух типов, в советское время постепенно уходила из употребления. Один из видов бурок в 1930-х гг. широко бытовал на горных пастбищах (230).
  В целом можно сказать, что одежда и обувь сохраняют традиционные черты, постепенно вытесняясь общепринятой в России одеждой, вплоть до 1970-х гг. (231).
  Вместе с тем, совершенно очевидна тенденция к унификации моды и способов ношения одежды, в сою очередь, соответствовавшей общегосударственным видам и формам. Взаимовлияние "кавказского стиля" и "общегосударственной моды" нельзя признать равновесным, хотя и вовсе его отрицать тоже было бы неверно. И хотя, при желании, можно привести множество примеров сохранения аутентичных стилей, влияние России, и претендовавших на роль культурных центров крупных российских городов, главным образом Москвы и Ленинграда, в довоенные годы значительно усиливается. Постепенно вытесняется традиционное для кавказских горцев понимание стиля одежды, её эстетики.
  Тем не менее, региональная специфика этой составляющей материальной культуры, как сказано было выше, сохраняется довольно долго. Молодёжь и жители городов быстрее попадают под влияние общегосударственных тенденций в одежде, сельские жители и пожилые люди были более консервативны. Надо признать, что способ одеваться до сих пор отличает горцев и особенно горянок, проживающих в селе, реже в городах. Причём речь идёт, зачастую, именно о способе ношения одежды, особенностях фасонов платьев и головных уборов. Материал и контур одежды, при этом, почти не отличаются от общепринятых.
  Почему же здесь унифицирующие устремления историко-культурной интеграции оставили столько "послаблений"? Надо полагать, что это был тот элемент этнокультур, который, с одной стороны играл (и играет) важную роль в личностной и этнической самоидентификации и отличался консервативностью. С другой стороны, очевидно, одежда не представлялась большевикам чем-то важным и существенным в системе этнокультур. Другими словами, были дела и поважнее этого.
  
  Таким образом, в данной части работы рассмотрены такие отношения советского государства и народов Северного Кавказа, которые можно было бы отнести, условно говоря, к категории "исторического позитива", свойственного восходящим фазам социальных циклов России.
  В 1920-30-е гг. закладывались основания возможной в будущем надэтнической и надконфессиональной общности. Для достижения этой цели государство использовало широкий набор методов экономического, социального и просветительского характера.
  Не все народы Северного Кавказа в одинаковой степени оказались в это время готовы к столь интенсивным социокультурным преобразованиям, тем более что некоторые из них шли вразрез с их традициями. Наиболее адекватными советскому директивному нациестроительству оказались осетины. Почти по всем показателям уровень их вовлечённости в новые социальные структуры, в том числе, уровень образованности, число горожан, рабочих и др. были выше, чем у других народов. Наименьшими, почти во всех случаях, эти показатели были у чеченцев.
  В данном параграфе нами был рассмотрен достаточно длинный ряд социальных, экономических, культурно-просветительных и политических инициатив советского государства, как составных частей его национальной политики на Северном Кавказе. Отсюда и сравнительно большой объём этой части монографии.
  Разнородные аспекты социальной истории народов Северного Кавказа, нашедшие своё отражение выше, кажется имеют мало общего: рост численности рабочих и появление новых форм письменности, проблемы высшего образования и семейно-бытовые отношения... Здесь в краткой форме нами были рассмотрены основные направления влияния российского государства на народы Северного Кавказа в 1920-30-е гг., которые должны были сформировать модель новых социальных отношений, новых социальных структур, ранее неизвестных этим народам. Несмотря на то, что коллективизм, предлагаемого большевиками общественного устройства, был близок многим северокавказским народам, идеократическая сущность советского государства придавала ему совершенно иную, нередко, чуждую им сущность. Это противоречие позволило учёным сделать, например, такие выводы: "Особенностями национальной политики партийно-государственного руководства страны в 30-е годы стали:
  • укрепление унитарного государства;
  • развитие в союзных республиках монокультурного сельского хозяйства и добывающей промышленности;
  • введение славянского алфавита в национальных республиках;
  • набирающая силу тенденция русификации народов СССР;
  • использование национальных богатств страны в интересах укрепления имперской мощи;
  • сведение к минимуму политических и экономических прав союзных республик;
  • нивелирование национальных культур и приглушение национального самосознания под видом "борьбы с национализмом" (232).
  Далее автор данных тезисов, вполне применимых не только для союзных республик, отмечает, что было бы не научно и недопустимо отрицать значительные успехи предвоенного периода советской истории. Достаточно сказать, что в период с 1921 по 1940 гг. грамотными стали около 60 млн. чел. в СССР (233).
  Не лишённые обоснованных умозаключений, эти наблюдения оставляют, главным образом, негативное впечатление о национальной политике советского государства, в том числе, и на Северном Кавказе. Не в порядке обсуждения данного мнения, а только в ходе дальнейшего рассмотрения проблемы, отметим, что это происходит потому, что многие инициативы государства учитывали состояние и особенности социокультурного развития народов Северного Кавказа в той степени, в которой они укладывались в его собственные планы.
  Таким образом, государство директивными методами распространяло и утверждало на Северном Кавказе модернизированные большевиками ценности и и основные черты российского типа культуры.
  Выход из состояния жёсткого кризиса и восходящая фаза первого малого советского социального цикла предопределили на этапе 1920-1930-х гг. характер взаимоотношений государства и общества (в данном случае коренного населения Северного Кавказа), как объект-объектные. По мере укрепления советского государства и обретения им признаков, свойственных российскому государству (патернализм, этатизм, социоцентризм), ориентированному на формирование мобилизационного типа личности, подчинённого интересам государства, эти отношения переходят в разряд субъект-объектных. Это происходит примерно в середине 1930-х гг. В силу этого, государство определяет (или, по крайней мере, стремится к этому) интересы общества. В результате в ценностной шкале личности государство подменяет собой общество.
  Не рефлектируемой, но исторически предопределённой для большевиков целью было создание политической нации. Поэтому, прежде всего, следовало преодолеть этническую пестроту бывшей Российской империи. Этатизм советской национальной политики довоенного периода являл собой главное её противоречие, обусловленное наследием ленинских идей дореволюционного периода и борьбы за власть в ходе гражданской войны. Этатизм представлял собой вынужденный способ решения национального вопроса, который в рамках большевистской интернациональной модели предполагал решение унифицирующими методами. В этом противоречии была заложена двойственная природа решения проблемы построения политической или государственной (Э. Ян) нации в России. Образно говоря, методом "кнута и пряника". В этой части работы нами рассмотрены способы, относящиеся, скорее всего, ко второму. Намеченная Лениным триединая задача решения национального вопроса (см. выше) отвечала ситуации кризисного периода. По мере выхода России из этого состояния (начало-середина 1920-х гг.) и усиления советского государства происходит метаморфоза, о которой очень точно сказала Л.Я. Арапханова: "инверсия ленинской национальной политики в рамках сталинского режима" (234). Политика "кнута" начинает преобладать над политикой "пряника".
  Поскольку речь идёт об инверсии моделей национальной политики, это предполагает, что замещаемые части существовали в рамках единого целого, а ослабление одного, неизбежно сопровождается усилением другого. В сущности, это основа циклического подхода, в том числе и в истории.
  Таким образом, социокультурные (включая и политические) интересы народов Северного Кавказа в довоенный период находили свою реализацию, если они совпадали с интересами советского государства. При этом характер взаимовлияния общества и государства был на протяжении этого периода неодинаков: сила влияния общества на государство постепенно уменьшалась, а сила обратной направленности увеличивалась. Это обстоятельство позволяет, во-первых, сделать вывод о директивном характере нациестроительства на Северном Кавказе и, во-вторых, обратить более пристальное внимание на резистентные процессы и тенденции в среде северокавказских народов.
  Этому посвящена заключительная часть данного раздела.
  
  
  
  2.3. Советская национальная политика и проблемы столкновения интересов на Северном Кавказе (1917 - нач. 1940-х гг.)
  
  В предшествующем параграфе нами были рассмотрены отдельные аспекты истории народов Северного Кавказа, в целом достаточно хорошо известные. Особое место они занимали в советской исторической науке. Это была, своего рода, официальная, парадная история северокавказских народов в довоенный период. Но была, условно говоря, и "другая" история.
  В названии данного подраздела мы намеренно использовали термин "столкновение интересов" вместо "конфликт интересов". Сделано это было потому, что последний обозначает конкретную ситуацию в развитии социального, этнического и др. взаимодействия, которая не всегда мела место в контексте рассматриваемых здесь событий. Более уместно было бы говорить о приоритетах советского государства в национальной политике, как в этническом, так и в идейно-теоретическом плане, реализация которых потребовала от него известного давления на регионы, иначе говоря, на этнокультурные и социальные группы их населяющие. Это имело место в 1920-1930-е гг. и на Северном Кавказе.
  Столкновение интересов в течение данного хронологического отрезка рассмотрено нами в нескольких аспектах. Если свести их к коротким формулировкам, то это можно было бы представить в виде, например, таких пар-оппозиций: государство-казаки; государство-горцы; горцы-казаки; горцы-горцы. Надо уточнить, что первые две пары, во многом, следствие третьей и четвёртой оппозиций.
  Предыдущий параграф был посвящён рассмотрению, с нашей точки зрения, исторически позитивных действий советского государства в практике реализации национальной доктрины.
  Данная часть работы затрагивает аспекты прямого и косвенного давления государства с целью унификации социокультурной, экономической и политической ситуации на Северном Кавказе. Одним из факторов, способствовавших реализации этой цели было не только прямое воздействие на общество институтов государственной власти, но и повышение удельного веса русскоязычного населения в регионе, особенно на территориях национальных автономий.
  Усилением потока переселенцев на Северный Кавказ сопровождалась и предшествующая восходящая фаза малого социального цикла, в целом совпавшего с пореформенным периодом.
  Таким образом, для дальнейшего рассмотрения заявленных проблем следует обратиться к некоторым выводам, которые мы сделали применительно к дореволюционному периоду истории Северного Кавказа. В их числе - специфика российского типа колонизации и конфликт как фактор этнокультурного взаимодействия в регионе. Один из разделов нашей предыдущей монографии был посвящён этим проблемам (235).
  Так, мы приходим к выводу, что существовавшие очевидные различия способов освоения и присоединения территорий Российской империей и западноевропейскими колониальными державами имели существенные различия, которые, вместе с тем, не должны снимать проблемы "российского колониализма". Его отличия от европейского варианта не являются признаком отсутствия колониализма в принципе. Мы приходим к выводу, что эти типы колониализма различались целями и средствами. Европейский колониализм определяется нами как экономический, а российский - как историко-культурный. Главной целью России в отношении своих "иноязычных" территорий был не сиюминутный интерес, а долговременная геополитическая стратегия, направленная на освоение данного пространства, и превращение её в органичную часть империи.
  При сохранении допустимым местных правовых норм, традиций и обычаев, главной целью государственной власти по отношению к присоединяемым народам было стремление сделать их своими подданными в полной мере и без каких-либо исключений. То есть, включение в государственное пространство, следует рассматривать как этап, подготавливающий основания для более важного шага - российского историко-культурного поглощения колонизуемых территорий и народов. Этот процесс можно рассматривать также и как интеграцию в российское историко-культурное пространство. Освоение новых жизненных пространств, характер и мотивы колониальной политики , во многом, определялись такими чертами русского менталитета, как мессианизм, патернализм и государственность.
  К концу второго большого цикла (периода империи) включение северокавказских народов в государственное пространство России было завершено, однако больших успехов в их историко-культурной интеграции добиться не удалось. Это стало задачей последующего этапа (первого советского социального цикла). Задачей, пускай отчётливо не рефлексируемой и не декларируемой, но по сути рассматриваемых ниже процессов - очевидной.
  И о конфликте. Он рассматривался нами к моменту начала Большой Кавказской войны, как вполне оформившийся конфликт ценностей, который "возникает на основе существенных различий и даже несовместимых элементов в ценностных структурах различных народов" (236).
  Значение конфликта, как фактора этнокультурного взаимодействия на Северном Кавказе в дореволюционный период, было намного шире, чем противопоставление типа "Россия-Кавказ". Возьмёмся утверждать, что в системе этнокультурной самоидентификации северокавказских народов конфликт, как социальный феномен, занимал заметное место.
  В дореволюционный период конфликт, как составляющая этнокультурного взаимодействия в регионе, имел довольно широкий набор вариантов, где сторонами выступали горцы, казаки и даже иногородние, а также собственно государственные власти, но с целым рядом оговорок, которые в данном случае не играют решающей роли.
  Царскому правительству хватило времени и сил преодолеть пестроту политической организации северокавказских народов. В советский период они вступают однородной массой жителей глубокой российской провинции, отдельные исключения которых в их социальном статусе, не имеют принципиального значения. Вольности революции и крах ненавистного горцам царского режима рождают у многих их представителей смутные надежды и иллюзии на некие новые, или подобные некогда существовавшим, формы политической самостоятельности.
  Коротко рассмотрим как это происходило и насколько укладывалось в логику начинавшейся восходящей фазы первого советского социального цикла.
  
  2.3.1. Нереализованные политические проекты и протестные формы социально-политической деятельности горцев Северного Кавказа
  
  Кризисное состояние государства в России сопровождалось появлением и ростом значимости альтернативных форм власти. В период жёсткого кризиса конца 1910-х гг., как раз из такого источника, подчиняясь той же закономерности, и возникла советская власть. Пестрота этнокультурной карты Российской империи предопределила множественность форм и направлений революционного творчества её бывших подданных. В их числе были и горцы Северного Кавказа.
  В годы революции и гражданской войны, условно говоря, они оказались "предоставлены сами себе". То есть, исчезло давление рухнувшего режима, а новый не успел о себе заявить.
  Северокавказские народы в составе российского государства переживали первый жёсткий социальный кризис. Их мотивы и особенности политической деятельности ещё не с чем было сопоставить. Однако, если мы позволим себе на мгновение выйти за хронологические рамки исследования, то найдём много общего в действиях отдельных горских народов, их мотивах, социальных и политических предпочтениях в период революции и постреволюционных преобразований с их действиями, мотивами и приоритетами в период другого жёсткого социального кризиса в России: конца 1980-х - начала 1990-х гг.
  Как в первом, так и во втором случае достаточно отчётливо прослеживалось стремление к независимости от России, выражаемое некоторой частью горцев. Следствием этого был поиск форм политической организации такого общества и стремление к международному признанию. При этом, как в период первого, так и второго жёсткого социального кризиса в России ХХ века, своеобразное "лидерство" в этом стремлении принадлежало одним и тем же народам.
  Первая попытка создания независимого государства в изучаемом регионе относится ещё к дооктябрьскому периоду 1917 г. В марте 1917 г. представители горской интеллигенции и духовенства на собрании во Владикавказе решили созвать съезд горских народов Северного Кавказа, на котором предполагалось решить вопрос о будущем государстве горцев.
  
  Первый съезд горских народов Кавказа состоялся с 1 по 10 мая 1917 г. в г. Владикавказе. В работе съезда приняли участие около 300 делегатов. В состав горского правительства вошли Абдул-Меджид (Тапа) Чермоев от Чечни, Вассан-Герей Джабагиев (Ингушетия), Басъяд Шаханов (Балкария) был председателем съезда, Пшемахо Коцев (Кабарда), Ибрагимбек Гайдаров, Рашидхан Капланов, Нухбек Тарковский, Нажмутдин Гоцинский и некоторые другие представители интеллигенции, духовенства и зажиточных слоёв горского населения, всего 17 чел. (237). Был избран Центральный комитет союза объединённых горцев во главе с Тапой Чермоевым. Горское правительство ставило своей целью получение полной самостоятельности и придерживалось демократической ориентации в предполагаемом государственном строительстве. "Признавая в принципе, что земля должна принадлежать трудящемуся населению, съезд окончательное решение аграрного вопроса предоставлял учредительному собранию" (238).
  В ряду прочего съезд рассмотрел вопрос о судебной реформе. Было решено:
  1. Ввести во всех судах и по всем делам мусульман правила Корана и Шариата;
  2. В столице Российского государства должна была быть учреждена должность Шейх-уль-Ислама, который пользовался бы правами министра по мусульманским религиозным и политическим делам;
  3. Для мусульман каждой области учреждались областные шариатские суды (239).
  7 мая 1917 г. была принята Конституция Союза Объединённых Горцев Северного Кавказа и Дагестана. Высшим органом власти был Съезд делегатов, в промежутках между его работой - Центральный Комитет. Согласно статье 4 каждый из союзных народов был автономен в области своих внутренних, хозяйственных дел (240).
  19 августа 1917 г. при активном участии духовенства Чечни и Дагестана в селении Анди (Дагестан) прошёл второй съезд, в основном подтвердивший основные принципы устройства будущего государства, главным из которых был федерализм. На съезде обсуждался вопрос о Президенте Союза, а также был избран имам Дагестана и Чечни, им стал Наджмудин Гоцинский.
  Октябрьская революция и разгон Учредительного собрания в январе 1918 г. затруднили реализацию намеченных планов.
  В апреле 1918 г. на Батумской конференции "Союз объединённых горцев Северного Кавказа и Дагестана" выступил с обращением к некоторым государствам Европы с просьбой о признании его правительства. Обращение направили в Константинополь, Вену, Берлин и Софию(241).
  11 мая было объявлено о создании Горской республики. Следует особое внимание обратить на резолюцию, которую приняло её правительство:
  1. Союз горцев Кавказа решает отделиться от России и образовать независимое государство.
  2. Территория нового государства будет иметь своими границами на севере те же самые географические границы, какие имели области и провинции Дагестана, Терека, Ставрополья, Кубани и Чёрного моря в бывшей русской империи. С запада - Чёрное море, с востока - Каспийское. На юге - граница, подробности которой будут определены по согласованию с Закавказским правительством.
  Третий пункт поручал руководству "Кавказского Союза" довести до сведения других правительств о создании нового государства. Подписали документ Абдул Меджид Чермоев и Гайдар Башманов (242).
  В дальнейшем только Турция признала независимость Горской республики. Это произошло в июне 1918 г. Турция активно помогала горцам в борьбе с советской властью, а в июне-июле 1918 г. на территорию Дагестана даже были введены турецкие войска (243).
  В сентябре 1918 г. между Азербайджаном и Горской республикой был заключён договор, по которому создавалось общее министерство вооружённых сил.
  В начале февраля 1919 г. Добровольческая армия восстанавливала старые порядки под лозунгом "Единой и неделимой России". Активные военные действия на севере Горской республики летом 1919 г. привели к тому, что она пала.
  В отношении судьбы этого государственного образования белые и красные придерживались похожих взглядов.
  Например, на совещании с выборными представителями чеченского народа Деникин сказал: "Придя на Кавказ и освободив его от большевизма, мы думали, что встретили здесь друзей, но вместо этого, со стороны чеченского народа мы встретили войну" (244). По мнению А.И. Деникина, будущего у республики горцев не было из-за "разброда задач и целей", а существовавшее на тот момент правительство было чуждо, например, абхазам и черкесам (245).
  Добровольческая армия Деникина покончила не без труда с самостоятельностью Северо-Кавказской республики. Уже в сентябре 1919 г. шейх Узун-Хаджи на волне июньского вооружённого восстания в Дагестане и августовского восстания в Чечне и Ингушетии, предпринял небезуспешную попытку освобождения части горного Дагестана, Чечни, Осетии и Кабарды от деникинских войск. Он прорвозгласил независимость Северного Кавказа под именем Северо-Кавказского эмирства (246).
  Только в декабре 1920 г. Деникин отступил с территории этого эмирства. Его место быстро заняла 2-ая Красная армия. Большевики финансово поддерживали правительство Узун-Хаджи, особенно в период его борьбы с Деникиным. В составе войск эмирства действовала 5-ая Красная армия под командованием Н. Гикало. После занятия Северного Кавказа Красной армией эмирство было упразднено. Шейху Узун-Хаджи был предложен пост муфтия горцев Северного Кавказа. Всего через три месяца после этого он умер (247).
  Одновременно с рассмотренными выше политическими процессами протекали и другие, демонстрирующие поиски населением региона политических структур и форм самоуправления.
  1 декабря 1917 г. во Владикавказе состоялось учредительное совещание представителей войскового правительства, ЦК Союза объединённых горцев Кавказа и Союза Терско-Дагестанского края. В результате было образовано объединённое Временное Терско-Дагестанское правительство, которое должно было стать высшим органом власти в крае. Старые органы власти при этом не распускались. Это правительство считалось временным. Среди казаков союз их атамана (Караулова) и горской верхушки вызвал неоднозначную реакцию. 30 декабря группа осетинских офицеров разогнала Владикавказский Совет (248).
  16 февраля 1918 г. в Пятигорске открылся II съезд народов Терека. Подавляющее большинство делегатов высказалось за провозглашение в области советской власти, 4 марта они официально признали СНК. Терско-Дагестанское правительство после провозглашения Терской советской республики распалось, а Войсковой круг Терского казачьего войска был распущен. "Процесс становления советской власти на Тереке имел ряд специфических особенностей. Но самой главной из них, на наш взгляд, являлась та, что и казаки, и горцы рассматривали провозглашение советской власти в крае... как реальное средство для прекращения межнациональной войны... Но их ожидания в скором времени были обмануты" (249).
  
  30 мая 1917 г. была провозглашена третьим съездом народных депутатов Кубано-Черноморья одноимённая республика. В июле 1918 г. на I Северо-Кавказском краевом съезде советов было принято решение об объединении Кубано-Черноморской и Ставропольской советских республик в Северо-Кавказскую советскую республику. Уже в августе 1918 г. ЦИК республики переехал из Краснодара в Пятигорск из-за оккупации города войсками Деникина.
  Всё это время Терская республика оставалась самостоятельной.
  Летом 1918 г. почти вся территория Северного Кавказа оказалась охваченной антисоветскими восстаниями. Поэтому можно утверждать, что вряд ли могла состояться Северо-Кавказская республика как таковая. Она была провозглашена, но реальной консолидации входивших в неё частей не было (250).
  Непростой была социальная обстановка у тех народов, которые вели кочевой образ жизни, и которым были неизвестны традиции государственности. Они оказались в состоянии социально-политического хаоса, когда главным организующим началом остались традиции и нормы патриархального уклада жизни.
  Ситуацию, сложившуюся в 1918 г. на землях ногайцев, туркмен и калмыков в Ставропольской губернии, можно охарактеризовать как безвластие. При этом, повсеместно в селениях были созданы аульные советы, уездные управления; в Большедербетовском улусе - аймачные управления, а также Инородческий совет Ставропольской губернии.
  Ни одна из сторон, определявших социальную и политическую обстановку на Северном Кавказе в 1918 г. (казаки, горцы и иногородние) не могла сама по себе достичь своих целей. "Наметившийся к началу 1918 г. союз казачества с иногородними сулил области потопление в крови русско-горской войны" (251).
  
  На Северном Кавказе в 1918 г. расцветает то, что некогда было принято называть "революционным творчеством масс". На наш взгляд, это очень точное определение (каких немало породила революционная эпоха) касается проблемы поиска обществом форм политической организации в условиях безвластия периода жёсткого социального кризиса. В это время соседствуют самые различные, подчас взаимоисключающие, формы политического устройства и институты власти. В этом разнообразии вероятных путей советская власть не сразу становится ведущим направлением, не говоря уже об исключительности её роли.
  Например, Чечня (особенно Веденский округ) практически была не доступна для советской власти. В Чеченском народном совете, образовавшемся в апреле 1918 г., уже в мае произошёл раскол. Поводом послужил вопрос об участии Чечни в III съезде народов Терека. Наибольшим влиянием пользовалось духовенство. Сторонники советской власти представляли собой незначительную группу, которая пользовалась влиянием в некоторой части аулов, расположенных поблизости от промышленно развитого Грозного. После августа 1918 г., по сути, единственным горским округом, где существовала советская власть, была Ингушетия (252).
  Во Владикавказском округе наиболее заметным явлением политической жизни этого периода было противостояние организации "Кермен", близкой по своей политической ориентации РСДРП(б) и Терского народного совета. Осетинский национальный совет к этому времени уже находился в оппозиции к политике Совнаркома. "Таким образом, "Кермен" и Осетинский национальный совет символизировали наличие в Осетии селений, с одной стороны, поддержавших советскую власть, с другой - выступавших против неё" (253). Осетинский национальный совет был распущен в январе 1919 г. в связи с установлением советской власти на территории всей Терской области.
  Установление советской власти и формирование её институтов на территории Северного Кавказа большой и в то же время хорошо изученный вопрос.
  Говоря о горцах Северного Кавказа в годы гражданской войны можно согласиться что "тенденции межэтнической консолидации находили своё выражение в факторе переноса этнического противостояния в идеологическую плоскость" (254). Однако, возникавшие в экстремальных условиях гражданской войны межэтнические горизонтальные связи были непрочными и вскоре после установления мира начали распадаться.
  Как отмечали современники событий: "История революционного движения среди горских народов не сложна. Верные своим адатам и религиозным воззрениям, горцы заражались очень медленно и исключительно практическим большевизмом" (255). Это означает ничто иное, как то, что цели и задачи революции и социалистического строительства горцам, в большинстве своём, были не ясны. Это, впрочем, не новость.
  То, насколько скоро советская власть добивалась искомых результатов, определяло сроки смены в горских регионах диктаторских по своей сути ревкомов.
  В ходе гражданской войны и после её завершения нередкими были случаи, когда поднимались восстания против установления советской власти.
  Советы утверждались на Северном Кавказе постепенно и, нередко, "через силу". Это просторечивое определение, на наш взгляд, достаточно полисемантичное и эмоционально окрашенное, очень точно отражает сущность утверждения новых форм государственной организации российского исторического типа культуры на Северном Кавказе. Утверждение в регионе, где значительная часть населения была иноязычна и, условно говоря, "инокультурна" бывшей метрополии. Горцы, сражаясь в годы революции и гражданской войны, имели более отчетливые представления о том, "против чего" они сражаются, нежели о том, "за что". Очевидно, это утверждение относилось к гораздо большему числу участников тех трагических событий, чем это принято было прежде считать.
  Когда же ожидания горских народов советская власть не оправдывала, они поднимали восстания. Например, в сентябре 1920 г. в Дагестане началось движение против установления автономии и за шариатскую монархию. Одним из его руководителей был Наджмудин Гоцинский.
  Действия повстанцев против частей Терско-Дагестанской группы войск были поначалу вполне удачными. К началу декабря 1920 г. под командованием Гоцинского и Алиханова насчитывалось уже около 3-х тысяч человек, и они контролировали район Хунзаг-Гуниб. К весне 1921 г. численность восставших достигла 10 тыс. штыков и сабель (256).
  В начале лета соединениям Красной Армии удалось рассеять повстанцев по горным ущельям и другим труднодоступным местам. Однако, убийства советских работников, милиционеров и коммунистов продолжались и в 1922, и в 1923 гг. (257). Главными районами повстанческого движения были Хасавюртовский и Кюрийский округа, а также район Дербента и Махачкалы.
  К слову сказать, примечательна личность самого Наджмудина Гоцинского, являвшего собой один из трагических примеров одарённых и высокообразованных людей, силой революции вознесённых на вершины власти и народного признания.
  Гоцинский не связывал будущего своей родины с советской властью. Февральскую революцию он встретил одобрительно, также как и многие другие известные в Дагестане и Чечне люди, например, Нухбек Тарковский, Гайдар Баммат, Даниял Апашев, Рашидхан Капланов, Пшемахо Коцев и некоторые другие. Это были представители горской интеллигенции. Нередкими были случаи, когда они получали образование за рубежом.
  Мы уже упоминали, что с августа 1917 г. Гоцинский стал имамом Дагестана и Чечни. Победу февральской революции мусульманское духовенство надеялось использовать для создания теократического государства. Октябрьскую революцию Гоцинский не принял.
  В марте 1919 г. было сформировано правительство Горской республики во главе с Пшемахо Коцевым, где Гоцинский возглавлял управление шариатскими делами. После роспуска правительства Горской республики и прихода к власти М. Халилова Гоцинский перешёл в оппозицию. В 1920-1921 гг. он возглавлял повстанческое движение в Дагестане против Советской власти. Был казнён в 1925 г. вместе с 16-летним сыном, двумя дочерьми и несколькими другими родственниками (258).
  В дальнейшем мы ещё коснёмся этого эпизода, когда речь пойдёт о войсковой операции по разоружению в 1925 г.
  В начале 1920-х гг. и опять же в Чечне небезуспешно действовала группировка Али Митаева, которому в сентябре 1922 г. удалось провести съезд горцев (1 000 человек), основной идеей которого было "отделение Чечни и ориентация на Турцию" (259).
  Непросто прививалась советская власть и в относительно спокойной Адыгее.
  В феврале-марте 1918 г. в Майкопском и Екатеринодарском отделах были уничтожены многие аулы. Например, аул Габукай, в котором были перебиты почти все мужчины, был объявлен "военной трофеей с людьми, скотом и жилищами". В результате трагических мартовских событий, по подсчётам Искандера Алиева погибло не менее 2 тыс. адыгейцев (260). К.К. Хутыз допускает, что число адыгейцев, погибших весной 1918 г. в результате красного террора, превысило 4 тыс. человек (261). Только в ауле Кошехабль было уничтожено 366 чел, а по другим данным - до 470 чел. (262).
  "Разгром адыгейских аулов, предшествовавший созданию в них органов советской власти, мог служить и послужил лишь распространению среди адыгейцев антисоветских, антибольшевистских настроений. Поэтому делать вывод о широкой социальной базе советской власти в адыгейских селениях в 1918 году не приходится" (263).
  Жёсткий социальный кризис в России переживался горцами впервые. Напомним, что предшествовавший ему жёсткий кризис хронологически относится нами на начало XVII в. В то время Северный Кавказ не был частью государственной системы России, а влияние российского исторического типа культуры здесь было мизерным.
  Поэтому, события переживаемые горцами в конце 1910-х начале 1920-х гг. можно назвать беспрецедентными. Террор, с которым им пришлось столкнуться, и который коснулся всех, нельзя рассматривать как этнотеррор или геноцид. Жестокость - это признак жёсткого кризиса.
  В 1920 г. из-за нарастающих антисоветских настроений Мусульманская секция Кубано-Черноморского ревкома была распущена. Причиной этого стали её панисламистские настроения, идеи создания чего-то вроде культурной автономии на религиозных началах (264). Вместо Мусульманской была создана Горская секция. "Следует отметить, что продолжительное время из-за административной опеки областного центра секция пребывала в бездеятельности" (265).
  
  Переходя к рассмотрению национальной политики советского государства в условиях выхода из кризиса и вступления в период восходящей фазы социального цикла, надо сказать о проблеме теоретического осмысления и классификации антисоветских действий нерегулярных вооружённых формирований на Северном Кавказе. В целом вопрос сводится к дилемме: кто они - "бандиты" или "повстанцы"? В постсоветской исторической литературе этот вопрос приобрёл особую остроту. В наибольшей степени это относится к дискуссиям вокруг причин депортации северокавказских народов в 1943-1944 гг. Суть аргументов в пользу квалификации антисоветского движения как повстанческого можно свести к тезису о наличии у восставших политической программы. То есть, если разбойные действия, грабежи и убийства совершались на основании и во исполнение какой-либо политической цели, то лица, их совершавшие - повстанцы. А если такой программы не было, то они же - бандиты.
  В аутентичных документах таких тонкостей в трактовке этого вопроса не наблюдалось. Всякое насильственное действие несанкционированных воинских формирований, вооружённых групп или отдельных лиц рассматривалось как бандитизм.
  Неформальная власть и высокий моральный авторитет "бандитов" в среде местного горского населения это, скорее, закономерность, чем исключение в рамках рассматриваемого хронологического отрезка. В 1920-е гг. зачастую именно эти группы представляли собой реальную власть в целых сельских районах.
  Е.Ф. Жупикова выделяет период с марта 1920 г., когда армия Деникина оставила Кавказ, и по осень 1925 г., когда окончилась операция по "разоружению горских автономий и изъятию бандитского элемента". Она была осуществлена войсками Красной Армии и силами ОГПУ с участием местного населения под общим руководством И.П. Уборевича. В обозначенный период Кавказ оставался ареной ожесточённой борьбы Красной Армии с движением, которое в отечественной историографии определялось как "повстанчество", "политический бандитизм", "бело-зелёное движение", "кулацко-крестьянские восстания", "контрреволюционные мятежи"... (266).
  К апрелю 1921 г., по данным С.М. Магомадова, на территории национальных районов Северного Кавказа оставалось 27 бандитских групп, общей численностью 4 212 штыков и сабель. Они имели на вооружении 23 пулемёта. К весне-лету, как правило, число таких групп резко возрастало, а действия становились более агрессивными. В мае 1921 г. уже зафиксированы 34 группы (5 780 штыков и сабель) (267).
  Банд-группы распределялись следующим образом: в Дагестанской АССР - 920 чел., в Чеченском округе - 500, Во Владикавказском - 465, в Баталпашинском отделе - 200, в Майкопском - 346, в Кизлярском - 1 100 чел. К середине 1921 г. общая численность банд-групп на Северном Кавказе составляла 9 747 чел. (268).
  Частично эти незаконные воинские формирования состояли из белогвардейцев, скрывшихся в лесах и горах Кавказа после разгрома Деникина. Впрочем, они находили поддержку верхов казачества и горцев. На территории Баталпашинского отдела, который позже практически полностью вошёл в состав Карачаевской АО, действовали "офицерско-кулацкие банды генерал-майора Хвостикова, полковника Крымшамхалова, Васильева, Назарова, князя Джантемирова и др." (269).
  Вопрос об организации борьбы с бандитизмом обсуждался неоднократно на заседаниях Горского областного комитета РКП(б) и СНК республики. 14 июля 1921 г. командир 2-го Кавкорпуса Куйбышев докладывал о результатах переговоров со Сталиным по вопросам борьбы с бандитизмом. Сталин рекомендовал, с целью укрепления советской власти в Карачае: "извлечь нужные прод. ресурсы и прочее (конфискация большого количества скота, находившегося в распоряжении беков и кулацкого элемента). Для всего этого необходимо применить военные операции" (270).
  Ничего такого, чего Сталин не предлагал бы и 5, и 7, и 10, и 20 лет спустя этого эпизода здесь не было. Разница была в том, что реализовать такие методы укрепления советской (государственной) власти в регионе ещё не пришло время. Только начался выход из жесткого кризиса, только-только обозначилась восходящая фаза первого социального цикла, государство ещё не приобрело над обществом той довлеющей силы, которая позволит ему сделать всё, о чём говорил Сталин ещё в начале 1920-х гг., одним из главных способов достижения своих целей во внутренней политике уже в следующем десятилетии.
  Тогда у многих в Карачае эти предложения Наркома по делам национальностей вызвали нескрываемое возмущение. Тогда же была предложена своя программа, призванная ускорить процесс советского строительства. А состоявшийся к тому времени переход от ревкомов к советам в Карачае был признан поспешным.
  И действительно, обстановка в этом регионе в начале 1920-х годов была очень напряжённой, и о победе здесь советской власти можно было говорить только при изрядной доле оптимизма. Н. Гикало так охарактеризовал, как минимум, горные области Карачая и Черкессии: "Чуть ли не с 1917 года Карачай являлся базой всех контрреволюционных сосредоточений (это касается и Черкессии) с Кубани и Терека, где пришлая контрреволюция находила хорошую для своих замыслов" (271).
  В целом конструктивного диалога с горцами в Карачае у советской власти не получилось. Г. Орджоникидзе 24 августа 1924 г. сообщал Ленину: "С карачаевцами, куда отступили белые, несмотря на их заверения преданности Соввласти, всё же отношения неважные... Им абсолютно нельзя верить и все горцы против них" (272).
  25-26 августа 1920 г. отряд особоуполномоченного РВС IX армии Черёмухина попал в засаду, устроенную карачаевцами совместно с белогвардейцами. В Большом Карачае в восстании приняли участие все аулы, кроме равнинного Каменномостского. Во главе восстания встал Верховный совет высшего мусульманского совета Карачая (273).
  Схоже с карачаевским внутренним положением в начале 1920-х гг. складывались события и в Назрановском (Ингушском) округе ГАССР. Здесь также были частые смены советов ревкомами и наоборот.
  Все усилия коммунистов в Ингушетии в 1921-1922 гг. не приводили к стабилизации обстановки. 22 ноября 1922 г. на расширенном пленуме Назрановского окрпарткома его секретарь И. Зязиков признал, что "авторитет партийной организации был утерян. Власть держалась только авторитетом центра и страхом перед ним... Кулаки сейчас являются фактическими руководителями масс... Усиление бандитизма беспримерно... Развивается шариатское движение под лозунгом "К Чечне"" (274).
  П. Аптекарь замечает, что реквизиции продовольствия, проводившиеся белой армией в Чечне, сменились продразвёрсткой и борьбой с религией. Результатом чего стали восстания 1920-1921 гг., подавленные Красной Армией. Однако уже в марте 1922 г. штаб СКВО сообщал в центр: "Настроение Чечни всё ещё нельзя считать здоровым... В плоскостной Чечне наиболее бандитский район - Урус-Мартановский, в нагорной - Шатоевский и Веденский" (275). Автору этого тезиса возражает Е.Ф. Жупикова, утверждающая, что в начале 1920-х гг. продразвёрстка в Чечне вообще не проводилась, а продналог не собирался, так как более 65% были бедняками. В 1920 г. центр выделил Чечне 19 вагонов семенной пшеницы и около 2 млн. аршин мануфактуры; в 1922 г. Чечня, Ингушетия и Северная Осетия получили 110,5 тыс. пудов продовольствия. В последующие годы эта помощь продолжалась (276).
  В сборнике документов "Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД" находим такие строки, относящиеся к 23 ноября 1922 г. (по Горской республике): "Политнастроение крестьян и казачества улучшается ввиду окончания продналоговой кампании... Посевкампания по республике проходит удовлетворительно, хотя местами и тормозится развитием в республике уголовного бандитизма, борьба с коим ведётся очень слабо... С прибытием красного отряда в с. Шали (политический центр Чечни) политположение Чечни несколько улучшилось, что вызвано страхом перед военной силой. Все симпатии чеченцев, однако, остаются на стороне чеченских националистов. По непроверенным пока сведениям, в Чечне восстанавливается армия Северо-Кавказского эмирства, бывшая под командованием Узма-Хаджи. Армия восстанавливается, по слухам, под руководством вождя чеченских националистов Али Митаева" (277). Как впоследствии выяснилось, эта информация подтвердилась. Из этого мы делаем вывод, что связывать антисоветские выступления и продразвёрстку (и т.п.) было бы изрядным упрощением, а мотивы горских повстанцев, нередко, были далеки от этой проблемы.
  Антисоветские вооружённые выступления горцев, которые можно квалифицировать как "повстанческие", а также откровенный бандитизм не обошли стороной ни один из национальных регионов Северного Кавказа.
  С августа 1920 по сентябрь 1921 гг. в горах Дагестана и Чечено-Ингушетии прошло восстание под руководством Саид-Бека (внука Шамиля) (278).
  В сентябре 1922 г. зафиксирована активная деятельность банды Магомет-Гирей Хабачева, В частности отмечено, что она ушла из Кабардинской области в Назрановский округ Горреспублики (279).
  1925 г. стал переломным в борьбе с бандитизмом. По сводкам ОГПУ на 1 октября 1925 г. на Северном Кавказе отмечалась относительная устойчивость в движении бандитизма, где насчитывалось 13-15 банд (в июне было - 9), но увеличилось число их участников до 144, вместо 128 в мае и 50-80 в другие месяцы (280).
  В другой работе мы находим такие сведения о динамике численности несанкционированных вооружённых формирований: в июне-октябре повстанческое движение в Чечне достигло наивысшего подъёма, когда в нём принимало участие около 40 тыс. чел., а к апрелю 1925 г. по разведсводкам СКВО их осталось примерно 115 чел. (281).
  С большим трудом давалось советское государственное строительство на Северном Кавказе. Нередко оказывалось, что предоставление статуса автономии, предполагавшее широкое участие народа в управлении областью или районом, наталкивалось на проблему неготовности этого народа к советским формам народовластия. Поэтому на Северном Кавказе долгое время главными государственными органами оставались назначаемые ревкомы. Надо, однако, подчеркнуть очевидное стремление большевиков поскорее перейти от этих, в сущности диктаторских форм властвования, к советам. Нередко бывало, что такой переход оказывался даже поспешным, и ревкомы на некоторое время возвращались.
  В современной оценке политической ситуации на Северном Кавказе в первой половине 1920-х гг. часто встречаются, например, такие оценки: говоря об утверждении советской власти в горных районах Северного Кавказа, "не будет преувеличением утверждение о том, что реально основная часть региона вплоть до середины 20-х годов находилась вне сферы влияния новой власти" (282). Примерно об этом же, но только применительно к Чечне, пишет и Н.Ф. Бугай (283).
  После окончания гражданской войны во главе горцев оказались представители радикальной коммунистической горской интеллигенции: в Чечне - Эльдорханов, Курбанов, Токаев, Ошаев, Арсанукаев; в Ингушетии - И. Мальсагов, Зязиков, Альбагачиев, Гойгов; в Северной Осетии - Такоев, Мамсуров, Бутаев, Рамонов; в Кабардино-Балкарии - Энеев, Катханов, Калмыков; в Карачае - Курджиев; в Черкессии - Хакурате. Не могу согласиться с оценкой А. Авторханова, назвавшего период руководства этих людей временем максимального политического мира, межнациональной гармонии и популярности среди горцев самой советской власти (284). При этом следует признать, что, очевидно, это действительно были лидеры, ориентированные, прежде всего, на интересы своих народов, в отличие от советских и партийных деятелей последующих лет. Многие из названных руководителей были сняты с должностей и приданы суду.
  Эльдорханов, его заместители Хамзатов и Шерипов были сняты ещё в 1926 г. по обвинению в связях с али Митаевым, арестованны в 1923 г.
  По аналогичным обвинениям были сняты и руководители Ингушского облисполкома И. Мальсагов и секретарь обкома ВКП(б) И. Зязиков. Вместо Зязикова был назначен Черноглаз. В том, что он был русским, ингуши увидели нарушение своих прав. Поездка делегации с просьбой вернуть Зязикова ни к чему не привела.
  Политика Черноглаза в Ингушетии сопровождалась усилением давления на деревню, антирелигиозной деятельностью. Черноглаз объявил о создании "областного союза безбожников Ингушетии" (285). В итоге Черноглаза зверски убили. Была арестована целая группа предполагаемых заговорщиков, в их числе и Зязиков. Только ему одному, по личному ходатайству Микояна, удалось избежать расстрела (286).
  
  Ниже мы приводим письмо Ворошилова Сталину о съезде в ауле Урус-Мартан, посвящённом провозглашению Чеченской АО 15 января 1923 г. На съезде присутствовали по 5 человек от каждого аула. Высшее советское и партийное руководство страны представляли Микоян, Будённый, Левандовский и Ворошилов. Для понимания особенностей тактики национальной политики большевиков в отношении северокавказских народов и стратегии системы уступок и послаблений им, этот документ представляется очень важным и показательным.
  Итак, Ворошилов писал Сталину: "Чеченцы, как и все другие горцы не хуже, не лучше. Мулл, шейхов, святых и др. чертовщины, пожалуй, больше чем у других, например, карачаевцев и даже кабардинцев (Ш.В. - не могу не обратить внимания читателей на уникальную семантику определений чеченской элиты одного из заметных руководителей молодого советского государства). Фанатизм, темнота и невежество отменные. Владычество мулл и шейхов неограниченное и безраздельное... Само собой понятно, что муллы и святые пользуются своим положением со всем присущим им искусством восточных дипломатов и политиков. Нашего влияния ни на грош" (287). Далее Ворошилов размышляет, как же можно преодолеть эту ситуацию: "Можно утверждать, что до тех пор, пока мы не создадим в Чечне кадры дельных и преданных делу и партии работников, нам не на кого будет опереться, и придётся тем или иным путём использовать мулл и пр." (288).
  Иначе говоря, задача заключалась в том, чтобы создать в Чечне слой авторитетных работников, которые будут проводить ту линию во внутренней политике, которая не проводилась существовавшими на тот момент времени авторитетными в Чечне людьми, то есть теми, кому доверяло население, в том числе и бедняки. Надо было создавать такую идеологическую обстановку соответствующие ей социальные ориентиры, которых в данный момент не было. Подобного рода характер взаимодействия между центральной властью и регионом, особенно если учесть его этнокультурную инаковость, мы определяем как субъект-объектное.
  Об общей ситуации и настроениях среди чеченцев Ворошилов замечает: "Чечня вооружена и довольно хорошо. Выступили с официальными речами. Наговорили пышных фраз, обещаний никаких" (289).
  Один из "умнейших мулл", по оценке Ворошилова, Било-Хаджи сформулировал от имени "всего чеченского народа" свои пожелания. В скобках Ворошилов уточнил - "претензии":
  1. Вновь организуемая власть должна быть честной и не обворовывать народ;
  2. Нужно создать честную и сильную милицию;
  3. Разрешить существование шариатского суда, который не враг, а друг советской власти;
  4. Надлежит железной рукой уничтожить бандитизм, грабежи разбои;
  5. Немедленно назначить комиссию для расследования безобразий, творимых при взимании прод. налога, где бедняк обкладывается в 6-7 раз больше кулака.
  
  На это Ворошилов, обращаясь к Сталину, замечает: "Как видишь, требования, кроме шариатских судов, не Бог весть как велики. Шариатские суды нас немного смутили... Пришлось разрешить существование параллельно нашим судам и шариатских. Мы уверены, что они умрут, прежде чем народятся" (290). Чрезвычайно колоритна и ничем не завуалирована оценка Ворошиловым ревкомовского руководства Чечнёй: "Эльдерханов, да и весь ревком, весьма слабые. Особенно Эльдерханов. Сравнивая его со всей этой братией, которую пришлось лицезреть, приходится всерьёз задуматься над судьбой ревкома и дальнейшего Чечни. Эльдерханов бесхарактерен безвольный, глупый и чванливый старикашка. Другого взамен ему пока нет" (291).
  Из этого письма совершенно очевидно, кто в Чечне в это время пользовался наибольшим влиянием и авторитетом. Неслучайно, что провозглашение автономии происходит в условиях ревкомовского правления. Ворошилов досадует и почти стыдится того, с кем приходится иметь дело в качестве представителя революционной власти - с "глупым и чванливым старикашкой". Его убрали при первой же возможности, три года спустя, о чём мы уже писали выше.
  
  Стратегия уступок и послаблений советского, а ранее (как, впрочем, и позднее) и российского государства, в отношении северокавказских народов выражалась в отступлениях в данном регионе и в отношении этих народов от общепринятых и декларируемых норм политического, экономического и социального характера. Это можно признать характерной чертой государственной политики в данном регионе в периоды кризисов и начала восходящей фазы социальных циклов в России. В это время самые различные общественно-политические интересы автохтонных этнокультурных групп рассматриваются государством как безоговорочно приоритетные над какими-либо иными, начиная от собственно государственных, заканчивая интересами проживающих здесь же других (чаще всего, славянских) народов.
  Очевидно, что именно в такой период Ворошилов весьма дальновидно и вполне отчётливо давал понять в своем письме, что все допущенные в отношении чеченцев исключения носят временный характер.
  Советская власть, в известной степени, была вынуждена идти на уступки, так как нормы предлагаемого ей государственного устройства были попросту непонятны многим горцам. Видимым результатом такого положения дел были многочисленные переходы от советов к ревкомам и обратно. Не была редкостью низкая явка на выборы, маленький процент рабочих и коммунистов в советах, высокий авторитет духовенства и старой знати.
  Эта проблема возникла уже в бытность Горской АССР.
  Экономическая и культурная отсталость в этой республике сказывались на стабильности функционирования системы органов советской власти. Происходили частые смены советов ревкомами. Так, в конце июня 1922 г. председатель Гор. ЦИКа, в связи с создавшейся чрезвычайно сложной политической обстановкой, размахом бандитизма дал указание Дигорскому, Назрановскому, Сунженскому и Чеченскому ревкомам "в срочном порядке повести систему ревкомов по всем районам, волостям, сёлам и станицам" (292).
  Проблема советского строительства не исчезла и после стремительного распада ГАССР. Наиболее проблемными регионами оставались: Чечня и Ингушетия (Назрановский округ).
  30 ноября 1922 г. Президиум ВЦИК принял решение о создании Чеченской АО. Для руководства областью был назначен ревком в составе 13 чел. Вместе с тем, в области не было возможности заниматься выборами советов на местах. ППГПУ Юго-востока России Миронов в январе 1922 г. в справке по Чечне отмечал: "Делать ставку на паритетное представительство горной, плоскостной и Малой Чечни на основе свободных выборов в ревком нельзя, так как из-за отсутствия сил в ревком попадут шейхи, которые и возглавляют движение в современной Чечне" (293).
  Комиссия СНК, обследовавшая работу органов советской власти в Чечне летом 1921 г., отметила, что во главе исполкомов здесь стоят лица "совершенно не имеющие понятия о советском строительстве" (294). В мае 1922 г. ревкомы вызывали у чеченцев уже едва сдерживаемое недовольство. Из письма членов президиума Чеченского исполкома в ГорЦИК: "Организация ревкомов создаёт сильнейшее недовольство среди населения, необходимости перехода к этой системе нет..." (295).
  На практике в первой половине 1920-х гг. в округах действовали как ревкомы, так и советы.
  Из-за того, что в Чечне большой авторитет принадлежал клерикальным кругам, большевикам приходилось лавировать при создании структуры советских органов власти. Более того, они вынуждены были идти на немыслимые в других регионах уступки и исключения.
  24 февраля 1923 г., выступая на заседании Чеченского облревкома, А.И. Микоян указывал: "В этом отношении в Чечне мы сделали больше шагов в сторону от политики советской власти, как нигде этого не допускали - вплоть до того, что допустили к привлечение к государственной власти и духовенство" (296).
  Намеченный на осень 1924 г. переход в Чечне к системе советов предполагал их выборы. Они проходили в июле 1924 г. и большого успеха у населения не имели. В ноябре-декабре выборы проходили с большей активностью, однако, и в 1925 г. советы просуществовали в Чечне недолго - до декабря 1925 г., когда в горных районах вновь были возвращены ревкомы.
  
  1925 г. стал переломным в отношениях советской власти и северокавказских народов. Государство почувствовало достаточно сил, чтобы от уступок и послаблений перейти к давлению и решению важных (даже принципиальных) для себя вопросов при помощи силы. Такой проблемой стало разоружение горцев. Показательно, что эти акции были проведены только в 1925 г. и даже позднее, притом, что казачье население неоднократно взывало с просьбой решить проблему вооружённых грабежей и убийств путём разоружения горцев.
  В 1922 г. в Чечню был направлен отряд под командованием Н. Гикало. Его действия на некоторое время приостановили вооружённые выступления отдельных антисоветских групп. Но вскоре они возобновились. Современники так писали о Чечне середины 1920-х гг.: "Кроме того, что во всей области продолжал остро стоять земельный вопрос с вытекающими из него правовыми неурядицами, но горная Чечня путалась в своей экономической немочи, а Гоцинский подготавливал переход к имамату, пользуясь тем, что советской власти в этом регионе почти не существовало" (297).
  Ещё в мае 1922 г. были разоружены чеченские аулы Махкеты, Гойты и Катыр-Юрт, при этом использовалась авиация и некоторые из населённых пунктов подверглись бомбардировкам (298).
  В декабре 1924 г. проходила ещё одна операция по разоружению чеченских аулов. В результате были изъяты почти 3 тыс. винтовок, около 400 револьверов. Однако, вскоре после ухода войск в Шатое и Урус-Мартане возобновилась торговля оружием. Кавалерийская винтовка стоила 12 рублей, пехотная - 10 рублей, револьвер "Наган" доходил до 25 рублей, "Маузер" - 50-70 рублей, винтовочный патрон - 35 копеек, револьверный - 50 копеек (299).
  Несмотря на эти акции, Чечня продолжала оставаться самым опасным регионом, с точки зрения состояния криминальной обстановки и вероятности вооружённых волнений.
  Как отмечал штаб СКВО в 1924 г. "Чеченская Автономная область является очагом уголовного бандитизма... Предоставленные на плоскости земельные угодья, чеченцы полностью не используют. Ведут отсталыми формами своё сельское хозяйство, нетрудолюбивы. В массе своей чеченцы склонны к бандитизму, как к главному источнику лёгкой наживы, чему способствует большое наличие оружия" (300).
  Накануне операции по разоружению Чечни в августе-сентябре 1925 г. штаб СКВО констатировал: "В Чечне происходит ожесточенная борьба за власть под лозунгами национального освобождения, автономии и спасения религии... Кроме того, во всей области продолжал остро стоять земельный вопрос с вытекающими из него правовыми неурядицами..." (301).
  Войсковое командование СКВО тщательно готовилось к операции. Большое значение уделялось не только её технической, но и политической составляющей. Несмотря на то, что сама вооруженная акция с использованием техники и авиации допускала возможность человеческих жертв, приведённая ниже инструкция говорит о том, что командование старалось свести их к минимуму. В тексте инструкции нет ноток политической раздражённости и жажды возмездия. Об этом говорит даже сам факт появления такого документа.
  Инструкция от 4 августа 1925 г. предусматривала следующие меры и способы воздействия на население разоружаемых аулов:
  • Аул окружали и после этого представители Чеченского ЦИКа, ОГПУ и военного командования предъявляли на аульном сходе требования о сдаче оружия. Устанавливался срок в 2 часа.
  • Жителей предупреждали об ответственности в случае отказа;
  • Если требования не выполнялись, открывался предварительный артобстрел в течение 10 минут: "на высокие разрывы и полупоражение";
  • Далее назначался более короткий срок для сдачи оружия;
  • По истечении этого срока производился обыск и арест банд-элементов;
  • Авиация использовалась в исключительных случаях (302).
  
  В распоряжении командующего сил по разоружению Чечни в 1925 г. находились два авиационных отряда и бронепоезд. Всего с войсками ОГПУ к операции было привлечено около 7 тыс. человек при 240 пулемётах и 24 орудиях (303). Почти такие же данные приводит и М.М. Ибрагимов, уточняя: 137 станковых и 102 лёгких пулемёта, 14 горных и 10 лёгких орудий (304).
  Операция по разоружению проходила с 23 августа по 11 сентября 1925 г.
  Для сдачи оружия отводилось первоначально 2 часа, далее по инструкции. "В случае выполнения условий сдачи оружия поголовный обыск не производится, а изымается только порочный банд-элемент" (305).
  В ходе операции бомбардировка использовалась в 16 населённых пунктов, а артиллерийскому и оружейно-пулемётному огню подверглось- 101 селение. Всего было разоружено 242 аула. Со стороны мирного населения 6 чел. и ранено 30. Было взорвано 119 домов и убито в перестрелках 12 чел. "банд-элемента". Изъято 25 299 винтовок, 4 319 револьверов, 75 566 патронов, 1 пулемёт, 1 аппарат Морзе и телефонный аппарат (306).
  В ходе данной операции был арестован Гоцинский и вскоре казнён. Вместе с ним попали в плен видные руководители антисоветских выступлений в Чечне Атаби Шамилев и Эмин Анслатинский.
  В сентябре и октябре подобная акция по изъятию оружия прошла в соседней Ингушетии. В ходе этой войсковой операции было конфисковано 6 275 винтовок, 987 револьверов и арестовано 105 чел. (307).
  Как раз именно после этих мероприятий было снято руководство чеченской автономии, а также и ингушское руководство. Эльдорханов, Шерипов, Зязиков, И. Мальсагов и многие другие менее известные советские работники и коммунисты были впоследствии репрессированы. Государство освобождалось от руководителей, пришедших к власти на волне революционных преобразований.
  В том же 1925 г. разоружению подверглись Северная Осетия, а в 1926 г. - Дагестан.
  
  Силовые акции по изъятию оружия и "банд-элемента" на время приостановили действия отдельных антисоветски настроенных групп. Однако в конце 1920-х - начале 1930-х гг.на Северном Кавказе вновь нарастает социальная напряжённость.
  В 1927 г. в печати появилось 700 сообщений о "кулацком терроре", в 1928 г. - уже было зафиксировано 1 440 подобных случаев (308).
  Очевидно, что в основе недовольства, перерастающего иногда в открытый социальный протест, была государственная политика коллективизации сельского хозяйства.
  В 1929 г. в Чечне началось восстание в ответ на решение о сплошной коллективизации. События развернулись в аулах Гойты и Шали. В ответ на это командованием СКВО был сформирован отряд в 2 тыс. человек, вооружённых 75 пулемётами, 11 артиллерийскими орудиями, а также в сопровождении 7 самолётов. Подавление восстания началось 10 декабря. В результате было изъято и захвачено 200 винтовок, много устаревшего огнестрельного оружия. За время операции потери красноармейцев составили 21 чел., ранено 22 чел. (309).
  Отдельные очаги открытого протеста вспыхивали не только в Чечне, но и в Дагестане, Осетии, Кабарде, Балкарии и Карачае. Нередко раздавались призывы к "священной войне" (310).
  Итогом первых попыток коллективизации сельского хозяйства в автономиях Северного Кавказа стал пересмотр ЦК ВКП(б) стратегии колхозного строительства в данном регионе. Например, в Чечне и Ингушетии коллективизация была практически остановлена. Здесь организовывались, главным образом, ТОЗы - товарищества по совместной обработке земли. Чеченское руководство (Хасман, Журавлёв, Арсанукаев) были сняты со своих постов, как "левые загибщики" (311).
  Таким образом, начало коллективизации выявило, что наиболее проблемным регионом, наиболее трудно управляемым и в социальном смысле взрывоопасным были Чечня и Ингушетия. Однако, не смотря на протесты и выступления, не смотря на то, что обобществление земли и скота в этих автономиях было признано преждевременным, процесс коллективизации продолжался. Уже в 1930 г. (с января по март) число хозяйств, числившихся в колхозах (главным образом это были артели), выросло в Чечне в 6-7 раз, а в Ингушетии в 10 раз. Процессы сопровождались массовыми обобществлениями скота и орудий сельхоз производства, что вызывало протест у крестьян (312).
  Инверсия взаимного влияния общества и государства в начале - первой половине 1930-х гг. уже достигла того значения, когда власть предержащие скорее применили бы силу для достижения своих целей, чем "пошли бы на поводу" требованиям недовольных.
  Сама эта мысль, вполне естественная, применительно к политике большевиков в отношении народов Северного Кавказа в 1920-е гг., в следующем десятилетии уже воспринималась как слабость, недостойная настоящего коммуниста и "борца за дело партии". Россия вступала в фазу гармонии социального цикла, когда отношения государства и общества стали строиться на основе абсолютного приоритета интересов первого. Их утверждение не останавливало руководство страной от применения вооружённой силы и неизбежных жертв со стороны мирного населения.
  Своеобразную форму саботажа коллективизации "изобрели" в Ингушетии. После его обнаружения соответствующими органами, она получила название "экажево-сурхохинского метода". Он сводился к антиколхозным действиям в виде различных махинаций, приписок и "очковтирательства" (313).
  Весной 1930 г. в Чечне активизировались повстанческие отряды, ушедшие в горы. Они вышли на равнину и развернули антисоветскую агитацию. Начало 1930 г. отличало их действия попыткой объединить все недовольные советской властью силы, включая соседние народы, например, Дагестана. Как возможные союзники рассматривались и терские казаки (314).
  3 марта 1930 г. войскам был отдан приказ о выделении оперативной группы войск для ликвидации бандитизма в Чечне. Боевой состав опергруппы выдаёт масштаб действий, который без преувеличения можно назвать войсковым: 4 пехотных отряда по 450 штыков, 20 сабель, 4 станковых пулемёта, 2 орудия два партизанских отряда, формируемых чеченским обкомом, по 100 сабель, а также крепостные гарнизоны Ведено и Шатой - всего 620 штыков, 110 сабель и 3 орудия; авиазвено и специальные части при штабе группы (315). "Специальные части", очевидно, были немногочисленны. Надо полагать, что это подразделения связи, хозяйственные, обеспечения и т.п. Едва ли они составляли полроты. В остальном же, учитывая расчёты орудий и пулемётов, в операции оказалось задействовано, включая предполагаемое число членов штаба авиазвена и "спец. частей", около 2 500 чел. (В. Ш. - подсчёт мой).
  Операцию по очередному разоружению Чечни проводили с 16 марта по 10 апреля. Было изъято 1 500 единиц огнестрельного оружия и 280 холодного оружия, взято под арест 122 чел. банд-элемента (316).
  23 марта 1932 г. в районе аула Беной произошло новое восстание, которое не удалось самостоятельно подавить войскам НКВД из-за серьёзного сопротивления. Вскоре подключились соединения Красной Армии, и восстание было ликвидировано.
  В результате, после подавления этой вспышки сопротивления, на основе агентурных данных и опроса участников, и очевидцев удалось составить достаточно
  
  полное представление о целях и планах восставших. Выяснилось, что повстанческое выступление в Ножай-Юртовском районе, подготовленное "кулацко-мулльским" подпольем, должно было охватить не только Чечню, но и соседние Ингушетию и Дагестан, а также казачьи районы. Стал известен и истинный размах подполья: отряды в Чечне действовали в связке с подпольем Гунбетовского, Ауховского и Андийского районов Дагестана. Расчёт на успех восстания основывался на осложнении международной обстановки в тот период и озлобления на местах, связанного с перегибами низового советского и партийного аппарата (317).
  Вот так, "муллы, шейхи и прочая чертовщина", как в 1923 г. охарактеризовал наиболее влиятельные силы в Чечне Ворошилов (см. выше), и с которыми тогда приходилось считаться и идти на уступки, превратились в "контрреволюционное подполье". Политика уступок и послаблений, по мере укрепления и проявления характерных черт российской государственности периода гармонии, зримо сменялась политикой нажима и ограничений.
  В аналитических материалах по итогам подавления восстания в Чечне в марте 1932 г. в одном из заключительных пунктов отмечалось: "Отличительные черты вооружённого выступления: организованность, массовое участие населения, исключительная ожесточённость повстанцев в боях (В.Ш. - следует обратить внимание на то, что восставшие в официальном советском документе были названы "повстанцами", что встречалось довольно редко, обычно они именовались терминами с выраженной негативной окраской, например, "бандитами"), непрерывные контратаки, невзирая на большие потери, религиозные песни при атаках, участие женщин в боях. Потери повстанцев - 333 убитых, 150 раненых. Наши потери - 27 убитых, 30 раненых" (318).
  По данному заключению отчётливо виден социальный резонанс этого события, который не позволяет квалифицировать его только как результат действий отдельных преступных элементов. Здесь достаточно очевидно прослеживается широкая поддержка населения и, отчасти, религиозный фактор, который следует рассматривать, применительно к Северному Кавказу, как один из наиболее конфликтогенных.
  Не прошло без осложнений начало коллективизации и в Карачае. В 1930 г. там произошло восстание. В телеграмме на имя Сталина от 25 марта сообщалось: "Микоян-Шахар объявлен на осадном положении. Весь Карачай охвачен восстанием. Повстанцы имеют свои комитеты. Военные действия продолжаются. Требуется организация Ревкома. Повстанцы (В.Ш. - "повстанцы"!) упорно сопротивляются, предъявляют политические требования. Облисполком, обком бездействуют. Санкционируйте создание трибунала или политической тройки. Прокуратура и суд закрыты" (319). По этим скупым строкам совершенно очевидно, что официальная власть в автономии была парализована.
  В 1932 г. в Ингушетии было организовано вооружённое восстание с участием более чем 3 тыс. чел. (320).
  Осенью 1932 г. были арестованы около 3 тыс. чел., которые обвинялись в причастности к делу, так называемого "чеченского националистического центра". Пятеро фигурантов этого дела были расстреляны, а большинство получили по 10 лет лишения свободы (321).
  Казалось бы, весьма масштабная акция по аресту членов "чеченского националистического центра", по мнению Авторханова, придуманного НКВД, была с лихвой перекрыта арестами второй половины 1930-х гг.
  Политические репрессии второй половины 1930-х гг. нанесли сильнейший урон национальным кадрам. На Северном Кавказе в той или иной степени пострадали до 55% руководителей различного уровня (322).
  Ниже мы приводим сведения из документа, содержащего анализ социальной ситуации в некоторых автономиях Северного Кавказа. Он позволяет проследить то, как национальная политика периода кризиса и восходящей фазы социального цикла, которой в большей степени была свойственна мягкая и уступчивая линия в отношениях центра и национальных регионов, сменяется тенденциями гармоничной фазы, характеризующейся жёстким диктатом со стороны государства. Достижение государственной властью своих целей в такие периоды нередко сопряжено с самым жёстким давлением на общество.
  Мы остановимся на фрагментах записки уполномоченного Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) по Орджоникидзевскому краю М. Кахиани на имя Сталина, подготовленной 9 апреля 1937 г.
  Кахиани отмечает, что в Дагестане, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии, Черкессии и Карачае "заметно сильное оживление буржуазных националистов... При этом необходимо отметить, что главарями этих контрреволюционных организаций оказались люди с партбилетами в кармане, которым удалось пробраться на руководящие посты" (323).
  Сложно говорить, насколько "разоблачаемые" М. Кахиани "националисты", "троцкисты" и т.п. действительно ставили своей целью развал колхозного движения, вредительство и т.д., а насколько это письмо уже являлось частью психоза массовых репрессий. Позволим себе предположить, что высшее государственное руководство, сосредоточив в своих руках монополию на идеологию, уже стремилось к монополии на картину мира граждан советского государства, которым выпало несчастье быть его современниками в 1930-е гг. Поэтому спектр возможных вариаций и отклонений от диктуемой большевиками системы мировоззрения всё более сужался по мере дальнейшего продвижение к гармоничной фазе цикла, а пестрота ярлыков, навешиваемых на тех, кто этому образцу мышления не соответствовал, всё более росла. Отсюда же и внешне абсурдная идея Сталина об усилении классовой борьбы по мере укрепления социализма. В контексте нашей методологической модели это нужно читать, как расширение числа несоответствующих образцу мировоззренческой модели, определяемой для общества большевиками, достигшими вершин государственной власти и немыслимого могущества.
  Вместе с тем, отдельные сюжеты и проблемы, затронутые Кахиани в своей докладной записке, представляют собой не только живописные штрихи и картины партийной жизни национальных автономий в 1937 г., но и демонстрируют то, насколько вырос в сравнении с 1920-ми гг. уровень претензий партии на монополию понимания истинности задач социалистического строительства, насколько выросло давление на реальные или даже потенциальные оппозиционные настроения или, тем более, силы.
  Так, Кахиани писал: "В Северной Осетии троцкистско-националистской организации удалось развалить некоторые колхозы, считавшиеся лучшими в республике... Кроме того, на идеологическом фронте этой организации удалось насадить своих агентов в газетах, в литературе и издательствах, в школах и в высших учебных заведениях города Орджоникидзе" (324).
  Далее уполномоченный КПК говорит о несправедливых исключениях из партии в Северной Осетии. В качестве примеров приведены персональные "дела" начальника вагонно-ремонтного завода в г. Орджоникидзе Ловкиса и директора беслановского маисового комбината Урм. "Несомненно, - пишет Кахиани, - что буржуазные националисты очень тонко и ловко проделали эту работу против "пришельцев" руками русских же товарищей, желая выжить "пришельцев" и на их место посадить своих осетин" (325).
  Далее Кахиани касается положения дел в Кабардино-Балкарии, о которой, как представляется, с некоторым удивлением, замечает: "Даже в орденоносной Кабардино-Балкарии буржуазные националисты до того распоясались и обнаглели, что им удалось, использовав районные и сельские власти, добиться выселения из некоторых сёл русских, осетин и др. И это в 1937 г., после принятия Сталинской Конституции" (326). Признаться, такой факт действительно выглядит удивительно для 1937 г. За 13-15 лет до этого, он, конечно, не вызвал бы таких эмоций, как в данном случае, и мог бы вовсе пройти незамеченным.
  Но наиболее тяжёлое положение, по мнению Кахиани, сложилось в Чечено-Ингушской АССР, где "буржуазные националисты и всякие кулацко-мулльские элементы использовали вовсю те безобразные перегибы, массовые обыски среди колхозников и грубые нарушения сельхоз артели, которые были допущены во время хлебопоставок осенью 1936 года" (327).
  Далее Кахиани отмечает, что в ЧИАССР "вылазкам врага не даётся надлежащего отпора, и это объясняется в значительной степени и тем, что руководящие работники из коренных национальностей - члены бюро обкома - т. Горчханов (пред. облисполкома), т. Вахаев (второй секретарь обкома), т. Окуев (зав. отделом агитации и пропаганды) и т. Куркиев (зав. ОРПО обкома) как-то вяло и пассивно держатся в этом вопросе и не только не возглавляют борьбу с ликвидацией последствий перегибов и с перегибщиками, но и не поддерживают энергично первого секретаря обкома т. Егорова" (328).
  Кахиани критикует секретаря Северо-Кавказского крайкома партии т. Рябоконя за излишнюю осторожность в критике "националистов" в советском и партийном аппарате Чечено-Ингушетии: "А замазывать ошибки отдельных товарищей и не критиковать их резко только потому, что они - националы, делать им теперь (В.Ш. - подчёркнуто мной) некую "скидку", это значит не помогать росту национальных кадров, а губить эти кадры" (329).
  Чечня оставалась самой проблемной территорией и во второй половине 1930-х гг. Наряду с ней, наиболее сложная социально-политическая обстановка была в Ингушетии и Карачае. Обратим внимание, что в этих автономиях проживали три из четырёх северокавказских народа, подвергшихся депортации в годы Великой Отечественной войны.
  Конец 1935 г. весь 1936 г. и начало 1937 г. прошли в Чечне относительно спокойно, даже перманентное партизанское движение заметно перешло к оборонительной тактике. "Вождь" партизан Саадула Магомаев, который возглавлял отряды горных партизан около14 лет, отдал приказ своим группам: "Не трогать русских работников, кроме чекистов, и не щадить чечено-ингушских работников, если они коммунисты. Русские выступают против нас по долгу службы, а чечено-ингушские работники - из-за своей подлости. Честь службистам, смерть подлецам" (330).
  В этом приказе, от которого веет немного наивным духом средневекового рыцарства, как представляется, прослеживается несколько прямо не выраженных мотивов его появления. Чеченские оппозиционно настроенные силы уже явно были не настолько велики, чтобы рассчитывать на масштабные военные акции. Вероятно, ослабевала и поддержка местного населения, у которого должна была наступить естественная усталость от предшествующих более чем полутора десятка лихих лет. Советское государство усилилось уже настолько, что бросать ему открытый вызов малочисленные партизанские отряды (или бандформирования) не помышляли.
  Во второй половине 1930-х гг. государство, руководимое большевистской партией, окрепло настолько, что вполне успешно могло проводить массовые чистки-аресты враждебных или даже сомнительных в политическом отношении лиц. Акция массовых арестов, направленная на изъятие и изоляцию как раз именно таких лиц, прошла в ЧИАССР в ночь с 31 июля по 1 августа 1937 г. Тогда, по спискам составленным НКВД, были арестованы 14 тыс. чел. (331).
  Двух тюрем г. Грозного не хватило, чтобы расположить всех арестованных, поэтому для этой цели использовались некоторые помещения, не приспособленные для содержания заключённых: гараж "Грознефти", клуб им. Сталина.
  Аресты в республике продолжались вплоть до ноября 1938 г.
  Однако проблему бандитизма в республике решить подобным образом не удалось. Чечено-Ингушетия продолжала оставаться наиболее неспокойным на всём Северном Кавказе регионом и в конце 1930-х - начале 1940-х гг.
  Согласно информации из справки по борьбе с бандитизмом, в этой республике с октября 1937 г. по февраль 1939 г. действовали 80 "кадровых" бандитов и "грабительские шайки" - около 400 чел. (332). То есть, банд-группы действовали в Чечено-Ингушской республике почти без перерыва весь довоенный период, впрочем, и во время войны ситуация не изменилась.
  Наиболее крупным вооружённым выступлением антисоветского характера, положившим начало многолетней антигосударственной по характеру и повстанческой по сути своей программы, стало восстание под руководством Хасана Исраилова. Оно вспыхнуло зимой 1940 г.
  Отличительной чертой этого движения в сравнении, например, с восстаниями и действиями нерегулярных воинских подразделений 1920-х и 1930-х гг. стало то, что его возглавляли уже не шейхи и муллы, а люди воспитанные в условиях советской власти, политически вполне грамотные.
  Ярким примером был сам Хасан Исраилов (род. в 1910 г.). Он был комсомольцем, окончил среднюю школу в 1929 г., вступил в ВКП(б). Занимался литературной деятельностью, пробовался в драматургии, успешно работал корреспондентом. Весной 1931 г. X. Исраилов был арестован "за контрреволюционную агитацию" и "за связь с бандой". Был осуждён и получил 10 лет лишения свободы. Спустя три года, после энергичного вмешательства "Крестьянской газеты" и в результате того, что многие факты заметок и статей Исраилова подтвердились, его освободили (!) и даже восстановили в партии (!!!). После этого Исраилов уехал в Москву на учёбу в Коммунистический университет трудящихся Востока. Тогда же вышли две его книги, написанные в тюрьме (333).
  С середины 1930-х гг. X. Исраилов всё более втягивался в политическую деятельность. Он и ещё группа чечено-ингушских работников подала заявление правительству, утверждая, что нынешний курс советского руководства приведёт к восстанию в республике. Они требовали смещения первого секретаря обкома Раева и наркома внутренних дел ЧИАССР Егорова. В результате Исраилов был вторично осуждён и получил новый срок. Когда в 1939 г. Егорова и Раева осудили как "врагов народа" Исраилова снова освободили.
  По возвращении домой Исраилову предложили подать заявление на восстановление в партии. Вместо этого он передал в обком письмо-воззвание, в котором сообщал, что он не только не будет теперь восстанавливаться в партии, но и поведёт "освободительную войну". Исраилов писал, что это единственный верный исторический шаг, который он должен сделать, когда "... Советская власть ведёт войну на уничтожение моего народа" (334).
  К началу февраля 1940 г. восставшие овладели Галанчожем, Саясаном, Чеберлоем, частью Шатоевского района.
  До начала Великой Отечественной войны восстание так и не было подавлено.
  На примере рассмотренных выше событий прослеживается изменение отношения советского государства к "вольностям" северокавказских народов. Система нажима и ограничений, как способ взаимоотношений государственной власти с автохтонным населением данного региона, была ещё и способом унификации самого широкого спектра социальных норм и отношений в их среде, методом формирования особого исторического типа личности - советского человека. Эта система государственного влияния достигает своего апогея в 1940-е и начало 1950-х гг. При этом, уже в 1930-е гг. вполне сформировался комплекс причин, подтолкнувших коренное население Северного Кавказа к выступлениям в этот период и позже - в годы войны.
  В ставшем хрестоматийным для тех. кто занимается историей депортаций издании "Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши", автор предисловия и составитель Н.Ф. Бугай отмечает, что если попытаться предпринять попытку сгруппировать причины выступлений отдельных представителей северокавказских народов в 1930-е гг. и в годы войны, то они прослеживаются в нескольких плоскостях:
  • в политической сфере - это слабость, половинчатость процесса демократизации общества, постепенное усиление роли партийного аппарата, перенявшего в значительной степени функции Советов. Утверждение под видом федерации жёсткого централизованного государства;
  • в экономической сфере - это недовольство, главным образом крестьянского населения коллективизацией. Сельское население было абсолютно преобладающим в тех районах, народы которых позже подверглись депортации;
  • в духовной сфере такой причиной стало ослабление идеологической работы партии и, прежде всего, воспитания людей в духе интернационализма (335).
  Если попытаться обобщить сказанное, то причины социальной напряжённости на Северном Кавказе в 1930-е - начало 1940-х гг. определялись тем, что государство постепенно переходило в отношениях с народами региона к субъект-объектным отношениям. Его собственные цели, определяемые идеологией большевистской партии Сталина и задачами декларируемого социалистического строительства, становятся для советской власти более важными, чем то, какой общественный резонанс он могут вызвать. Политика, основанная на осознании государственной властью своей самодостаточности (субстанциональности), свидетельствует о начале гармоничной фазы социального цикла, когда политика предшествующего этапа начинает серьёзно пересматриваться.
  Образно говоря, политика уступок и послаблений сменяется политикой нажима и ограничений.
  Поскольку антисоветские выступления на Северном Кавказе начинаются не в 1930-х гг. и не в это десятилетие заканчиваются, классификация их причин, приводимая Н.Ф. Бугаем, имеет известную долю условности. Следует говорить, скорее, об отношении к этим волнениям и изменении действий государственной власти.
  То, каким образом решались сложные конфликтные ситуации, кому отдавалось предпочтение, и какова была роль государства в этих сложных по структуре причин столкновениях, часто имевших историческую и этнокультурную подоплёку, посвящена следующая часть нашей работы.
  2.3.2. Проблема этноконфликта как составной части процесса земельного и территориально-административного размежевания
  Проблема этноконфликта, заявленная нами в названии этого раздела в качестве основного предмета исследования, на Северном Кавказе имеет очень сложную структуру. Её упрощение до оппозиций, например, горцы-русские, или, тем более, мусульмане-
  
  христиане является недопустимым обобщением. Не всё просто и очевидно и с ролью государства в решении спорных вопросов. Здесь следует подчеркнуть два обстоятельства - во-первых, в условиях сложной обстановки межэтнических отношений на Северном Кавказе, чреватых конфликтными ситуациями, регулирующая роль, некий внешний арбитраж чрезвычайно важны; во-вторых, при этом, у российского государства в разрешении этих проблем бывали свои "фавориты". То есть, та сторона, с позиций которой российское государство и рассматривало конкретный случай. Российское государство разрешало спор (в широком смысле слова) в пользу той стороны, которая была ему нужнее и важнее исходя как из его конкретных задач, так и из стратегических замыслов.
  При царизме такой стороной было казачество. Оно, в свою очередь, было благодарно царю за свои привилегии, беззаветно служило ему, и за это в среде большевиков и иных леворадикалов снискало репутацию тёмного, консервативного сословия, с которым представилась возможность поквитаться после гражданской войны.
  Безусловно, мы несколько упрощаем ситуацию. Позиция казачества в годы революции и гражданской войны давала достаточно оснований большевикам для того, чтобы причислить его к своим врагам. В то же время казаки стали первым случаем, когда советская власть позволила себе слишком вольные обобщения в ходе наказания своих политических оппонентов. И если в начале 1920-х гг. эти обобщения ещё не носили этнического характера, то уж социокультурный - наверняка. Это был первый шаг в становлении политики депортаций, как способа решения сложных внутриполитических проблем.
  Казаки были непростой проблемой для советской власти, образно говоря, они были как "бельмо на глазу" у большевистской национальной политики на Северном Кавказе. Отношение молодой советской власти к ним менялось от резко отрицательного в годы гражданской войны до терпимого с середины 1920-х гг. Однако, позволим себе заметить, что, несмотря на это, социокультурной уникальности российского казачества был нанесён непоправимый ущерб.
  Едва ли не первым документом, свидетельствующим о потеплении отношения к казакам со стороны большевистской государственной власти, стало циркулярное письмо окружным и областным исполкомам Северо-Кавказского края в 1924 г.: "Казачество должно твёрдо знать и в практике работы госорганов видеть, что советская власть, революционно перестраивая действительность, стремится к уничтожению не казачества, как такового, а пережитков тех причин, которые привели казачество к невольной службе у царя, против рабочих иногородних и горцев" (336). Здесь же чётко прослеживаются и социальные приоритеты новой власти.
  Апрельский пленум ЦК ВКП(б) 1925 г. осудил антиказачью политику и обнародовал комплекс мер, направленных на активное привлечение казачества к советскому и национально-государственному строительству.
  Россия выходила из состояния жёсткого кризиса, постепенно вступая в фазу подъёма, где основными чертами являлись всё же более или менее лояльные действия государства в отношении общества.
  Из постановления Северо-Кавказского краевого исполнительного комитета от 26 августа 1925 г.: "Должно быть отброшено не только огульное недоверие и недоброжелательство ко всему казачьему..., но и установлено самое внимательное к нему отношение, с тем, чтобы многое ценное в быту казачества, полностью использовать в интересах сов. власти" (337).
  Мы не станем затрагивать болезненную тему расказачивания и, вообще, отношение большевиков к этой части населения в годы революции, гражданской войны и последующий период, вплоть до начала сплошной коллективизации. Мы рассмотрим эту проблему только в контексте национальной политики советской власти на Северном Кавказе.
  Период жёсткого кризиса и начало выхода из него, пришедшиеся на начало 1920-х гг., то есть то время, которое предшествовало тем послаблениям, о которых мы говорили выше, принесло казакам много испытаний, и положение их в этот момент было незавидным.
  Любопытно наблюдение Орджоникидзе об отношении казаков и горцев к советской власти, высказанное им на II сессии съезда народов Терека в Пятигорске: "Казаки, признавая Советскую власть, надеялись получить оружие от Советской власти и лупить горцев. Горцы, боясь быть объявленными контрреволюционерами и желая как-нибудь спасти себя от нападения со стороны казаков, тоже объявили себя сторонниками Сов. власти, следовательно, признание обеими сторонами Сов. власти произошло чисто по "дипломатическим соображениям"" (338).
  Советская власть на Северном Кавказе, как и должна была действовать любая государственная власть в России периода жёсткого кризиса, предприняла ряд мер уже в 1918 г., которые были направлены на удовлетворение наиболее насущных потребностей широких слоев населения. Например, крестьяне Кабарды получили сразу после революции 224 982 дес. пахотной земли, крестьянство Балкарии - 113 тыс. десятин, Северной Осетии - 15 тыс. дес., в том числе, 20 тыс. дес. удобной для посева земли (339).
  Не смотря на это, советская власть просуществовала недолго. Максимальный срок - более 11 месяцев она продержалась во Владикавказе.
  Характеризуя особенности межэтнических и межсословных взаимоотношений на Северном Кавказе в 1917-1918 гг., можно согласиться, что им были свойственны внутренняя противоречивость и непредсказуемость, объяснявшиеся прочно переплетавшимися между собой аграрными, межэтническими и внутриэкономическими проблемами и противоречиями (340).
  Подчеркнём, что эти проблемы не потеряли своей актуальности и после окончания гражданской войны. Анализ и сопоставление различных фаз-этапов малых социальных циклов в истории России убеждают нас, что российский государственный аппарат играл в этом регионе сдерживающую роль в развитии конфликтной ситуации. Надо добавить, при этом, что освоение Северного Кавказа, особенно интенсивное в пореформенный период, закладывало дополнительные конфликтогенные обстоятельства. Как раз они и дали о себе знать в период следующего же социального кризиса.
  Надо сказать, что на Северном Кавказе они возникали чаще всего и носили наиболее ожесточённый характер из-за взаимных претензий по земельному и территориальному вопросам. Нередко эти столкновения приобретали характер этноконфликта, причём с участием самых различных сторон, как в этническом, так и в конфессиональном смысле.
  При ослаблении давления и доминирования России, в регионе росли не только антирусские настроения, но и внутрирегиональные межэтнические претензии, нередко выливаясь в открытые столкновения.
  Но самые острые формы постреволюционный кризис обрёл в противостоянии горцев и казаков. Ситуация в Терской области заметно выделялась даже на фоне общего напряжённого положения в регионе.
  Проведённые подсчёты грабежей и убийств казаков Терской области за 1918-1920 гг. охватывали 11 станиц и 2 хутора Грозненского округа, 5 станиц Владикавказского округа, 1 станицу Пятигорского и по всему русскому населению Нальчикского округа. За три года горским населением было убито 108 русских (казаков), ранено - 14, пленено -11, угнано крупного рогатого скота - 1 409 голов, лошадей - 1 374, баранов - 3 835, свиней (В.Ш. - ?) - 15, угнано фургонов с упряжью - 72, ограблено 180 десятин посева. При этом, как минимум, по 5 станицам сведениям приводились только по 1920-му г. (341).
  Годы гражданской войны, когда казаки нередко выступали против советской власти, изобилуют свидетельствами жёсткого отношения большевистских лидеров к "казачьему вопросу". Уже в эти годы молодая советская власть использовала применительно к казакам тот метод решения внутриполитических проблем социального и этнокультурного характера, который в дальнейшем будет доведён до совершенства: депортация населения, как следствие широких обобщений этнокультурного характера. То есть, когда вина становилась понятием не личным, а, скажем, "родовым"; она представлялась некоей свойственной всему народу или социуму чертой.
  Особую жёсткость в отношении казаков проявлял Г.К. Орджоникидзе.
  Из приказа Љ 01721/оп: начальнику областной ж/д Ефремову, комвойск Надтеречной линии Скудре, нач. отдела воинских перевозок Блинову и др.: "Член РВС Кавфронта тов. Орджоникидзе приказал: первое - ст. Калиновскую сжечь; второе -станицы Ермоловскую, Закан-Юртовскую, Самашкинскую, Михайловскую - отдать беднейшему населению и в первую очередь всегда бывшим преданными соввласти нагорным чеченцам, для чего всё мужское население вышеозначенных станиц от 18 до 50 лет погрузить в эшелоны и отправить на Север, для тяжёлых принудительных работ; стариков, женщин и детей выселить из станиц, разрешив им переселиться в хутора или станицы на север" (342).
  Сам Орджоникидзе, комментируя выселение казаков из станиц Ермоловской, Закан-Юртовской, Самашкинской, Калиновской и Михайловской, восклицал: "Выселение... произвело на казаков ошеломляющее впечатление... Это убедило казаков в непоколебимой силе советской власти, а с другой стороны, разрешило земельный вопрос для горцев" (343).
  Председатель комиссии Терского областного исполкома Шашин и другие также сообщали председателю Тероблисполкома В.М. Квиркелия: "У выселяемых семейств казаков целиком отбирался весь живой и мёртвый инвентарь, который поступал в распоряжение опродкомармии..., факт восьмичасового грабежа чеченцами был разрешён тов. Муромцевым как благодарность за спасение города Грозного от неминуемой опасности" (344).
  Последний документ представляет собой ярчайшее свидетельство потворства советской власти желаниям горцев, которые в других социальных условиях (не в состоянии жёсткого кризиса) были бы непременно квалифицированы как бандитизм и "дикое средневековье". Но в данный период государственная власть была податлива и услужлива, и, надо сказать, местное население это тонко почувствовало. Чутьё подсказало и за счёт кого можно решить свои проблемы, главной из которых был земельный голод.
  Существует масса документальных свидетельств, где отчётливо прослеживается линия поведения горцев на вытеснение казаков с земель, которые исторически принадлежали им. Остановимся на некоторых из них. В марте 1920 г. в комиссию по урегулированию земельных отношений между казаками и горцами Терской области чеченская делегация направила заявление, в котором в драматических тонах обосновала свои "исторические права" на земли ряда казачьих станиц. В этом заявлении приводился и конкретный список из 10 станиц с земельными угодьями 157 846 дес. Насколько это много можно представить себе из того же заявления, где вместе с обмежёванными, частновладельческими горными землями чеченцы определяли собственные угодья в 399 427 дес. (345). По крайней мере, 5 станиц из приведённого чеченцами списка были выселены уже до конца года (Михайловская, Самашкинская, Закан-Юртовская, Ермоловская, Кохановская). Репрессиям подвергались не только белые, но и красные казаки. Так из 9 000 депортированных семей только 1 500, или каждая шестая, могли бы быть отнесены к числу "по-настоящему контрреволюционных" (346).
  Ещё дальше чеченцев в своих планах по решению земельного вопроса пошли осетинские власти. В докладной записке Исполкома Владикавказского (Осетинского) округа (8 марта 1921 г.) уполномоченному Владикавказского ЦИКа тов. Невскому руководители округа, убедительно оперируя данными о численности осетинского населения и его обеспеченностью землёй, доказывали, что она крайне мала - около 1,1 дес. на душу в среднем. Поэтому недостающую землю (ок. 120 000 десятин) "надо добыть где-то извне". Осетинский исполком отвечает и на вопрос: где именно? "Не может быть двух мнений, что уйти из округа должны казаки... С их уходом освободится 53 000 дес. земли. Где найти остальные 67 тыс. дес?" В этом случае исполком Владикавказского округа обращается к землям Кабарды: "Землю надо искать в Кабарде, короче говоря, надо освободить всю Малую Кабарду в пользу Осетинского округа". Это предложение осетинская сторона объясняла тем, что в Кабарде обеспеченность землёй более чем в 4 раза выше, чем в Осетии (347).
  Несколько позднее подобного рода настроения затрагивают и Адыгею. Пленум Адыгейского областного исполкома 8-10 декабря 1925 г. в резолюции по докладу Ш.-Г. Хакурате о переселении русского населения ввиду его малоземелья предложил областному землеуправлению "добиться в крае разрешения этого вопроса в кратчайший срок" (348).
  В 1920-е гг., как замечает A.M. Гонов, земельный вопрос на Северном Кавказе не мог не породить национального антагонизма. "Складывалась следующая ситуация: индивидуальное землепользование в условиях новой экономической политики выступало как бы одной из причин обострения национальных отношений... Центр, оставаясь перед фактом необходимости привлечения национальностей на сторону Советов, обязан был проводить гибкую политику, удовлетворяя одновременно и тех и других. Однако на практике происходило так, что все эти меры проводились за счёт русских" (349).
  Советская власть в начале 1920-х гг. активно способствовала переселению казачьих станиц, которые не всегда были принудительными, однако, при этом, вынужденными.
  Например, станичный круг станицы Фельдмаршальской в ноябре-декабре 1918 г. просил Терский народный съезд переселить их станицу "так как с 16 февраля 1917 г. не имели своего убежища..., терпели нужду..., помещались по квартирам" (350).
  Официальные власти Горреспублики дали, например, такое пояснение событиям, связанным с выселением казаков: "Выселение некоторых станиц Сунженской линии было вызвано сложными местными условиями и явилось следствием жизненной необходимости, так как разрешение земельного вопроса среди трудящихся горцев, отдавших в жертву десятки своих аулов, окончательно разорённых и сожжённых контрреволюцией, было возможно лишь при условии выселения нескольких станиц" (351).
  К середине ноября 1920 г. число подлежавших депортации с территории Терека заметно возросло и составило в общей сложности более 5 тыс. чел. Для их переселения требовалось 306 вагонов. Во второй половине 1920 г. речь шла уже о 10 тыс. выселяемых, для которых требовалось 520 вагонов (352).
  Горцы не сидели, сложа руки, ожидая пока будут переселены казачьи станицы. Грабежи, разбои, угон скота, убийства становятся для казаков в этот период каждодневной опасностью.
  Из доклада казаче-крестьянской делегации Терской области ВЦИКу (декабрь 1920 г.): "Чеченцами была разорена узловая станция Гудермес; затем было разорено и изгнано всё русское население Хасав-Юртовского округа, где также, как и в Воздвиженской, лучшие девушки и женщины были пленены, а остальному населению удалось уйти лишь в нательном белье". Здесь же сообщалось о нападении ингушей на станицу Тарскую с целью грабежа. И хотя тарцы потерпели много убитыми и ранеными, нападение им удалось отбить. Когда же население станицы всё же было выселено, ингуши отомстили. Источник вводит нас в мир бесчинств и произвола, чинимых над казаками в этот период: "При выселении много мужского пола было расстреляно ингушами" (353). Никакой иной цели, кроме мести за своих убитых и расправы над беззащитными людьми, нам здесь увидеть не удалось.
  То, насколько власти потворствовали чеченцам в грабежах имущества выселяемых казаков, отчётливо прослеживается в докладе землемера М.В. Деркачёва от 28 ноября 1920 г.: "По распоряжению Грозненского исполкома из станицы Ермоловской вывезено в распоряжение Грозненского земотдела 100 разных сельхозорудий (...). Чеченский исполком обжаловал эти действия тов. Врачёву. Последний успокоил чеченцев, пообещав им компенсировать (В.Ш. - подч. мной) взятое имущество из имущества других станиц". Далее Деркачёв советует, как можно больше вывозить имущества выселяемых станиц именно в Грозный, так как, попав в руки чеченцев, оно почти наверняка пропадёт "в чём идут со всех сторон подтверждения" (354).
  Примечательно, что уже тогда частью депортаций, как репрессивной меры, стали изменения в топонимике. Так, если станица не разрушалась, а просто высылалась, то ей присваивали статус аула и давали новое название. Например, станица Сунженская была переименована в Акки-Юрт, Воронцовско-Дашковская - в Таузен-Юрт, Тарская - в Ангушт, Фельдмаршальская - в Алхасте, Михайловская - в Асланбек, Самшкинская - в Самашки, Романовская - в Закан-Юрт, Ерморловская - в Алхан-Юрт (355).
  1920 г. стал периодом наиболее интенсивного переселения казаков.
  В постановлении Љ 32 народного Совета ст. Тарской Сунженского отдела Терской области от 18 апреля 1920 г. обсуждалась проблема переселения в пятигорский отдел. Вопрос о том, чтобы население не выдворяли из станицы вовсе, не рассматривался. Обсуждали только, как это сделать наиболее безболезненно. В ряду прочего был и такой пункт: "4.1. Удовлетворить убытки жителей ст. Тарской за все понесённые в 1918 г. от ингушей при выселении станицы, а также за все вообще убытки, произведённые ингушами как за ограбленное, так и за убитых" (356).
  Очевидно, размах и непредсказуемые последствия вынужденных переселений казаков насторожили представителей советской власти. ВЦИК обсуждал эту проблему 6 сентября 1920 г. Результатом этого стало решение, выдержку из которого мы приводим ниже: "1. Немедленно приостановить выселение казаков из пределов Горской республики; 2. Составить комиссию из представителей сторон поровну от каждой, в количестве 5 человек, под председательством В.И. Невского, которой поручить в двухмесячный срок изучить на месте вопрос о наделении безземельных горцев за счёт многоземельных казаков в пределах Горской республики" (357).
  О восстановлении казаков в имущественных правах в размере дореволюционного периода и речи быть не могло. Руководство ГАССР было категорически против возвращения на прежние места выселенных ранее казачьих станиц.
  Из решения Горской областной конференции РКП (б) (апрель 1921 г.): "...б) скорейшее проведение уравнительного землепользования и уничтожение чересполосицы; в) признать абсолютно невозможным обратное вселение в пределах Горской республики выселенного казачьего населения" (358).
  Более того, процесс вытеснения казаков не закончился в одночасье, а сама эта мера воспринималась отдельными представителями не как вынужденная и направленная на уравнительное перераспределение земли, а как в значительной мере карательная.
  Из копии отношения подотдела землеустройства от 27 ноября 1920 г. Љ 3124 -Теробземотделу: "... просить Обземотдел в возможном срочном порядке выяснить кончается ли кара семейств выселенных станицы Ермолаевской (В.Ш. - Ермоловской - ?), Закан-Юртовской, Самашкинской и Михайловской с момента их вселения и поселения на новых местах или же они должны быть предоставлены собственной участи и обречены на естественное умирание" (359).
  В 1921 г. по настоянию сторон, включая и русское население, и при инициативе ВЦИК, была создана комиссия по вопросу о наделении землёй малоземельных горцев. Возглавил эту комиссию В.И. Невский. Далее мы подробно остановимся на тексте заключительного доклада Невского, анализируемого нами по его опубликованному варианту (360). Доклад представляет собой очень информативный источник.
  Главной задачей комиссии было выяснение таких вопросов как правомерность претензий горцев на земли казаков, и своих соседей. Комиссия должна была выявить реальную обеспеченность землёй, продумать возможные варианты решения проблемы малоземелья. В.И. Невский подготовил обстоятельный доклад, включающий анализ ситуации не только текущего момента, но и исторического характера, а также вероятных социальных и геополитических перспектив развития ситуации.
  Почти в самом начале текста содержится вывод Невского о характере социально-политического положения в регионе и предложение о способе его решения: "Единственно правильной мерой для Северного Кавказа вообще и для Горской республики является оккупация этого района советскими войсками. Ни ориентация на казаков, ни ориентация на горцев пользы принести не может, то таковая на горцев была бы более правильной" (361). Напомним, что комиссия работала в регионе в начале 1921 г. Из текста последнего фрагмента следует, что Невский, не доверяя ни казакам, ни горцам, всё же считает последних более надёжными. То, что здесь ведущим был только политический мотив становится очевидно по такому его замечанию: "На взгляд комиссии по продовольствию... выселение казаков из пределов Горской республики с продовольственной точки зрения будет большой ошибкой" (362).
  В.И. Невский отмечает, что его беседа с заместителем председателя чеченского исполкома Шериповым произвела на него "... самое удручающее впечатление. Впечатление это создалось потому, что никаким авторитетом в широких безземельных кругах ни тов. Эльдорханов, ни тов. Шерипов ни весь нынешний состав совета не пользуется (В.Ш. - об этом же писал и Ворошилов в 1923 г.: См. выше). Шерипов беспощадно только разводил руками, когда казаки жаловались ему на грабежи и убийства, чинимые чеченским населением среди русских" (363).
  Почти сразу же в Комиссии ВЦИК начались острые разногласия среди местных представителей. Осетины, чеченцы и ингуши не желали привлечения к работе в комиссии представителя от Кабарды потому, что они были уверены в том, что значительная часть кабардинских земель перейдёт к ним. Таким образом, по их представлению никакого диалога с кабардинцами быть не могло. Невский так описал эту ситуацию: "На первом же заседании Комиссии сразу выяснилось и другое обстоятельство - именно то, что единого мнения в Комиссии добиться трудно или вернее невозможно". И далее: "На четвёртом заседании окончательно выяснилось невозможность примирить взгляды казаков и прочих национальностей. Представители Чечни, Ингушетии и Осетии предъявили единственное требование: выселить решительно все станицы из пределов Горской республики" (364). То обстоятельство, что в источнике эта фраза оказалась подчёркнутой, надо полагать, отражает настойчивость и категоричность этих требований.
  Невский замечает, что, по мнению грозненских рабочих, выселение казаков и русских вообще для самих рабочих отразится на лишении их того продовольствия, какое они получают из станиц, так как горцы продовольствием их не снабжают (365).
  В ходе своей работы, комиссия предприняла объезд ряда станиц, посетив Слепцовскую, Нестеровскую, Троицкую, Ассиновскую, Архонскую и Ардонскую. Надо подчеркнуть, что на земли Слепцовской и Ассиновской претендовали чеченцы. Источник констатирует: "Во всех этих станицах были собраны казачьи круги, на которых всё казачье население высказывалось по вопросу о переселении" (366).
  Комиссией рассматривались и "исторические доводы" в пользу выселения казаков. Как резюмировал, очевидно, сам Невский, эти "исторические доводы сводятся к тому, что казаки силой отняли земли, когда-то принадлежавшие Осетии, Чечне и Ингушетии и, что поэтому теперь, при советской власти, необходимо исправить эту историческую несправедливость" (367). Экономические доводы исходили примерно из тех же тезисов, что и "исторические", и вывод у них был тот же: казаков надо выселять (368).
  Надо сказать, что приведённые выше "доводы" готовились представителями горской стороны, и не всегда учитывались комиссией Невского.
  В основе настойчивых требований о выселении казаков Невский склонен был видеть классовый подтекст и прямо говорил об этом: "Что за руководители стоят во главе местных учреждений, видно из прилагаемого доклада Грозненского ЧК. Если бы руководители туземных советов стояли на классовой позиции, они бы уже давно удовлетворили горскую бедноту, хотя бы той землёй, которая уже отобрана у казаков. А земли этой отобрано очень много... Никто не станет отрицать, что в 1917 г., когда казаки уже тянулись к советской власти, чеченцы, ингуши и осетины, действуя совместно с белыми бандами, громили те самые станицы, которые выступали вместе с красными войсками... Ясно также, что и казаки при первой же возможности мстили горцам, причём нередко на их сторону становилась и Красная Армия" (369). Далее приводятся примеры ответных погромов аулов Старо-Сунженского, Старого и Нового Юрта. Комиссия отмечала, что в годы гражданской войны не велось никакой борьбы против нападений горцев на советские казачьи станицы, но наоборот, "как только появилась угроза со стороны Турции и горцы, естественно, зашевелились, местные руководители и органы Советской власти буквально отдали станицы на поток и разграбление. Когда представитель Чечни Шерипов, угрожая оружием, потребовал выселения русских, представители нашей власти сейчас же отдали станицы Сунженскую, Аки-Юртовскую и Тарскую чеченцам" (370).
  В этих скупых сведениях содержится достаточно яркая характеристика приоритетов советской власти в межэтнических спорах и конфликтах на Северном Кавказе в начале 1920-х гг. Предпочтение отдавалось горцам, несмотря на то, что часть их была связана с белым движением (как и казаков), и, в отличие от русскоязычного населения региона, в экономическом отношении они были более обременительны для молодой советской власти.
  В своём докладе Невский обращал внимание на этот факт, подчёркивая, что даже в области сравнительно неплохо развитого у горцев животноводства развёрстка выполнялась очень плохо. "Между тем, товаров получали от советской власти гораздо больше именно горцы, а не казаки"(371).
  И в заключение своего доклада В.И. Невский ещё раз обращает внимание на то, насколько агрессивно настроены горцы в отношении казаков. Отвечая на вопрос о том, почему им во множестве удаются эти налеты, Невский пишет: "Потому, что ингуши, чеченцы и осетины вооружены поголовно до зубов... Казаки же разоружены... Второй причиной этих явлений является покровительство, которое имеют от властей грабители в Горской республике" (372). Наглость налётов доходила до такой степени, что во Владикавказе была ограблена целая улица, а в Грозном увели лошадей прямо от исполкома. При этом Невский специально подчёркивал, называя это "замечательным фактом", что никто не отрицал, что казаки таких нападений не делали. "Как я не просил уличающих их фактов, никто мне их не дал" - завершает В.И. Невский (373).
  Итак, большевики и активно используемые ими советы пытались всячески привлечь на свою сторону горские народы, заручиться их расположением, выглядеть в их глазах "хорошей властью". Так было в 1920- е гг. и объяснялось это, на наш взгляд, такими обстоятельствами: 1) слабость государственной власти периода кризиса и начала восходящей фазы социального цикла; 2) геополитические мотивы; 3) принципиальное недоверие казачеству; 4) инерция гражданской войны, когда "национальная карта" разыгрывалась большевиками как дестабилизирующий фактор в борьбе против самодержавия; 5) иллюзии доктрины пролетарского интернационализма. Эти выводы во
  многом подтверждаются и двумя весьма содержательными и показательными документами, рассматриваемыми нами ниже.
  А каков же оказался итог работы комиссии ВЦИК под руководством В.И. Невского? В 1921 г. было выселено русское население станиц Аки-Юртовской, Сунженской, Ермоловской, Романовской, Самашкинской, Михайловской, Калиновской, Закан-Юртовской. Их земли переданы чеченцам и ингушам. Хотя, как представляется, материалы работы комиссии, и её предложения не предполагали таких действий. Напротив, Невский подчёркивал, что необходимо срочно разоружить горцев, а выселение казаков приостановить: "С проведением этих мер нужно спешить, ибо казаков собираются выселять и в то же время заставляют засевать поля. Это или издевательство, или контрреволюция, иначе таких шагов нельзя делать" (374). В.И. Невский вполне определённо в последней фразе квалифицировал действия государственной власти по выселению казаков. Добавить к этому нечего.
  Цифра в 25 тыс. выселенных терских казаков нередко фигурирует в советских документах той поры. Примерно об этом говорил и С.М. Киров ("выселено 22 тыс. казаков"). Есть упоминания о 34 637 выселенных казаках. Отдельные исследователи приводят цифры от 45 до т75 тыс. депортированных (375).
  В последующие годы продолжились грабежи казачьих станиц, в которых наиболее преуспели чеченцы и ингуши.
  В.И. Невский настаивал на том, что земельный голод горцев нельзя утолить, выселяя казаков. Высказанные им при этом идеи уравнительного землепользования, призванные решить проблемы малоземельных и безземельных горцев, очевидно, могли стать одной из причин, по которой отдельные местные руководители (например, Кабарды) могли задуматься о выходе из Горской республики и образовании самостоятельной административной единицы (376).
  В рапорте Народному комиссару внутренних дел (август 1922 г.) "О массовых разбоях и грабежах в Сунженском округе со стороны жителей чеченцев и ингушей" приводятся сведения о бесчинствах чеченцев и ингушей в станицах Слепцовской, Троицкой, Фельдмаршальской, Ассиновской, Серноводской и хуторе Давыденко. В период с 15 июля до конца августа 1922 г. в ряду прочего было упразднено 163 лошади, 27 коров и быков, убито 3 чел., 25 чел. раздето наголо (377).
  На протяжение 1920-1930-х гг. одни и те же по характеру действия горцев вызывали различную реакцию у советской власти: от молчаливого попустительства до жёстких карательных действий и контрмер системного характера.
  
  Мотивы действительности и политические предпочтения советской власти в решении проблемы столкновения интересов горцев и казаков отчётливо прослеживаются в процессе анализа и сопоставления материалов митингов в Терской области в станице Петропавловской и ауле Урус-Мартан, которые прошли с разницей, буквально в один день - 16 и 17 мая 1923 г. соответственно.
  Главными действующими лицами митинга, представлявшими высшую государственную власть, были Калинин и Ворошилов.
  Начнём с митинга в станице Петропавловской.
  Председатель: "В одно прекрасное время разграбилась станица Кохановская (В.Ш. - "туземными жителями"), снялась со своих мест и ушла Липовская, всё это мы знаем, но едва ли знают об этом в центре... Уходила и станица Ильинская, но пришла обратно и в настоящее время опять живёт на наших землях... Спустя некоторое время здесь в Терской области была образована Горская республика, начались грабежи и убийства которые мы терпели... С февраля месяца мы перешли к Автономной области Чечни и с 15 февраля грабежи опять начались ещё больше" (378).
  Далее председатель и выступавшие казаки обращали внимание высоких гостей на то, что они, в отличие от горцев, сдали своё оружие и теперь совершенно беззащитны против тех бесчинств, которые те творят над ними. Они просили разоружить чеченцев, робко говорили о том, что им "не хватает своей области", подразумевая какой-нибудь вид автономии и т.п. (379).
  Ответное выступление Калинина было очень подробным и долгим, судя по тексту протокола. Наиболее показательные фрагменты его выступления, иллюстрирующие направленность советской национальной политики и её приоритеты на тот момент времени, мы приведём дословно.
  Калинин: "Вы должны с чеченцами мирно ладить, ведь вы должны понять, что вы живёте на чеченской земле, вы нарушили их жизнь, у них магометанская вера, а мы вводим православную, мы оттесняем людей на худшую землю... мы должны признаться, что не чеченцы нас притесняют, а мы чеченцев. Если вы приедете во Францию и не знаете французского языка, то вам прямо скажут: "со своим уставом в чужой монастырь не лезь"... Если бы я был чеченцем, я бы прямо сказал: вы приехали к нам, отнимаете у нас лучшую землю, не считаетесь с нашими законами, не кланяетесь мулле, не имеете семи жён, как у нас положено, если хотите жить с нами, примите наш закон, если не хотите убирайтесь вон" (380).
  Смысл выступления Калинина для неподготовленного читателя может выглядеть обескураживающим. Для специалиста же внимательное его прочтение оставляет ощущение некоторой противоречивости сказанного в речи. Например, Калинин всё время путается в местоимениях "мы" и "вы", как обращаясь к историческим сюжетам, так и говоря о настоящем времени. А заключение к тезисам, изложенным в предшествующем абзаце, как кажется, вовсе им противоречит: "Я хочу вбить вам одну мысль: что мы не хотим переселять отсюда казаков, но только при одном условии, если у вас будут лады с чеченцами, и если вы будете их обучать" (381).
  Впрочем, далее он уточняет свою мысль, хотя, применительно к казакам, её смысл всё равно остаётся туманным: "Мы захватили у чеченцев лучшие земли и нам нужно перед ними оправдаться... Мы уже дали лозунг, чтобы принимать чеченцев на все фабрики и заводы, обучать их" (382).
  Революционный утопизм Калинина не ограничился явной переоценкой стремлений чеченцев стать рабочими фабрик и заводов, и он продолжил в том же ключе: "А если казаки будут чувствовать себя хорошо у чеченского правительства, это значит, что сделан большой шаг вперёд, что братство народов начинает налаживаться, и дальнейшим сближением будет, чтобы вы своих дочерей выдавали замуж за чеченцев, чтобы казаки женились на чеченках. Если здесь затешется религиозный вопрос, то я думаю, что на этот счёт можно будет сговориться...." (383). Одна из присутствовавших казачек, не выдержав, выкрикнула с места: "Чтоб чечен убил моего мужа, а я за него выдала дочь, да никогда этого не будет" (384). Смысловая нагрузка этой короткой фразы, учитывая момент, когда она была произнесена, сама по себе заслуживает отдельного рассмотрения и анализа. Она предельно лаконично и чрезвычайно эмоционально сформулирована, в ней прослеживаются не только житейский и исторический опыт, но и мировоззренческие ориентиры женщины-казачки, в которой всё восставало против тех, совершенно утопичных и наивных идей, которые проповедовал перед ней высокий гость из далёкой Москвы.
  Калинин попытался переубедить её каким-то почти фантастическим рассказом о русско-немецкой паре времён первой мировой войны, но вскоре перешёл к проблеме загрязнения Сунжи нефтью, и на этом его высказывания на семейно-брачную тему завершились (385).
  В заключение митинга выступил Ворошилов, но чего-то принципиально отличного от выступления Калинина он не сказал. Вместе с присутствовавшим здесь же Эльдорхановым, он заверял казаков, что власти не пожалеют сил для борьбы с бандитизмом (386). На этом митинг завершился.
  На другой же день - 17 мая 1923 г - митинг состоялся в чеченском ауле Урус-Мартан. Главными действующими лицами со стороны высшей государственной власти и в этом случае были Калинин и Ворошилов.
  Отвечая на претензии участников митинга в малоземелье, Калинин противопоставлял советскую власть царизму, делая акцент на отношении к горцам: "... советская власть великолепно понимает ту горечь, которая целыми поколениями накапливалась у горцев..., на которых смотрели как на людей низшей расы". Этот тезис завершался таким призывом: "пусть придут все честные горцы, которые хотят быть братьями всего человечества, и мы вместе построим новую жизнь... мы строим государство трудящихся и всякая национальность, чем она беднее или несчастнее, тем более почётное место она должна занять в строительстве нового государства" (387).
  В этих фразах легко угадывается и извечный российский патернализм в отношении к нерусским народам, которые, несмотря на "почётное место" в новом государстве, всё-таки "должны" были принять участие в его строительстве. Горцы, которые хотели помогать в этом строительстве и стать "братьями всего человечества", были названы "честными". А о тех, кто "новую жизнь" хотел бы строить не вместе с Калининым и той властью, которую он представлял, оратор не упомянул.
  Далее Калинин перешёл к планам того, как можно и нужно исправлять положение, когда чеченцы живут в нищете. Например, выселение станиц с многотысячным населением Калинин считал непосильной для советской власти задачей. Вопрос этот обсуждался, и вывод был однозначным: "переселять казачьи станицы в настоящее время нам не под силу" (388). Каких-либо других аргументов, представлявших бы препятствие этому, Калинин не назвал.
  В дальнейшем своём выступлении, Калинин призывал чеченцев к добрососедству с казаками, как и на митинге в станице Петропавловской, так же побуждал родниться с ними.
  Примечателен тезис Калинина об отхожих промыслах, как возможности преодоления бедности: "Если в Советской республике молодёжь не боится пускаться в дальний путь по огромной территории..., то почему ваши красивые, ловкие горцы не могут пойти вглубь советской территории (В.Ш. - подч. мной) искать себе работу, там они много чему научатся, и сюда в Чечню они будут приезжать только доживать свой век" (389).
  Ещё раз подчеркну, что, на наш взгляд, выступления Калинина, содержавшие программные установки партии по национальному вопросу, тем не менее, были пропитаны революционным романтизмом, временами переходящим в прекраснодушные мечтания.
  Чеченцы, участвовавшие в митинге, были более прагматичны. Они поднимали вопрос о малоземелье. Очень показательное суждение высказал один из участников митинга, ссылавшийся на пророка Магомета, который в ответ на жалобы на тяжёлую жизнь отвечал, что если власть судит справедливо, то нужно жить, а если власть не знает и не интересуется жизнью людей, то лучше умереть (390). В этой фразе, как представляется, содержится характерная для кавказского менталитета и манеры поведения манифестация потенциальной, скрытой угрозы для оппонента (391). Выступающий говорит, что лучше умереть, если власть не прислушивается к мнению людей (чеченцев), но должно быть понятно, что речи о самоубийстве здесь нет. При этом не важно, что власть должна слушать ещё и каких-то других людей (казаков), чьё мнение может быть отличным от мнения выступавшего.
  Участники митинга обращали внимание на несправедливое, с их точки зрения, положение дел, когда они - чеченцы имеют худшие земли в сравнении с казаками. Напомнили они и о том, что советская власть обязана чеченцам. Например, Али-Мирза Цокаев говорил: "Казаки способствовали контрреволюции, а теперь пользуются лучшей землёй, которая исстари принадлежала чеченцам... Поэтому советская власть, освобождающая все народы от угнетателей, должна и может выселить казаков с тех земель, что принадлежат чеченцам" (392).
  Представитель бедноты Бис-Султан Докаев говорил о том, что чеченцы поддерживали советскую власть, воевали за неё, многого и многих лишились, но до сих пор не имеют достаточно земли, чтобы выйти из нищенского положения. Выступавший в ряду прочего сказал: "... если бы не поддержка чеченцев, то советская власть не удержалась бы" (393).
  Таким образом, чеченцы не понимали, что может останавливать новую власть перед тем, чтобы рассчитаться с ними за помощь в своей победе на Северном Кавказе. Как сторона, правильно выбравшая сторону победителя и деятельно ему помогавшая, чеченцы хотели, чтобы им вернули "долги" и оплатили потери. Такова была их мотивация.
  На митинге в Урус-Мартане один из "представителей бедноты" на многословное выступление Калинина прямо заявил, что ему показалось, что товарищ Калинин "недостаточно отзывчиво отнёсся к вопросу о выселении казачьих станиц". В ответ на это Калинин ещё раз повторил, что казаков выселять не будут, и что выселение 6 000 казаков не решит проблем 400 000 чеченцев (394).
  Далее последовали обвинения чеченцев в разбоях и грабежах, о чём якобы жаловались Калинину не только казаки, но и жители Дагестана и Карачая. Ата Шантукаев попытался оправдаться за всех беднотой и заявил, что в частности "... советская власть не сумела создать такой обстановки, чтобы люди могли жить не нуждаясь, а раз чеченец не может прокормить свою семью..., то естественно, что он должен идти воровать и грабить". Калинина это заявление, очевидно, совсем разгорячило, и он начал приводить примеры крестьян средней полосы, чьё экономическое положение было не лучше, чем чеченцев, однако, это не стало поводом для них, чтобы идти воровать и грабить (395). Это, конечно, было несколько оптимистичное заявление. Нужда толкала людей на крайности повсеместно, но не везде удаль налётов и грабежей была частью бытовой культуры и предметом гордости. То есть спор натолкнулся на проблемы мировоззренческого характера, и как любой подобный спор, ни к какому конструктивному решению привести не мог.
  Между тем, Калинин цифрами подтвердил свои доводы о том, что у чеченцев меньше оснований грабить из-за бедности, чем у русских крестьян. Он сказал, что в Чеченской области на местные нужды остаётся до 50% налога, и такого большого процента налога нигде в России больше нет - максимум 15-20% (396).
  Ворошилов на том же митинге охарактеризовал отношение советской власти к чеченцам таким примером: "У нас чрезвычайно много средств для того, чтобы бороться и раз и навсегда победить бандитизм, но мы страшно боимся, чтобы чеченский и ингушский народы, дагестанцы, осетины и другие не подумали бы хоть на минуту, что царское правительство снова возродилось и действует так, как и раньше. Поэтому, когда наших красноармейцев здесь убивают, когда в прошлом году в ауле вырезали полроты, мы не позволили себе пустить наши войска, чтобы наказать этих несознательных и приносящих вред людей и пока я буду командующим войсками, я буду прилагать все усилия к тому, чтобы не обижать трудовых чеченцев.... но, с другой стороны, я должен предупредить, что без конца ваш бандитизм я терпеть не намерен" (397).
  Вот здесь возникает несколько любопытных вопросов: до каких пор всё таки бандитизм "трудовых чеченцев" Ворошилов, как командующий войсками, готов терпеть? То есть, это надо понимать так, что советский руководитель (впрочем, вполне можно позволить себе и множественное число) уже в текущий момент отдаёт себе отчёт в том, что действия чеченцев не законны, но почему-то терпит их? Почему?
  Спустя два года большевики уже так "страшно" не боялись того, что может подумать о них чеченский, ингушский и др. народы Северного Кавказа, когда проводили воинскую операцию, с использованием наземной техники и самолётов, по разоружению этих народов. Говоря об упомянутом Ворошиловым случае о массовом убийстве красноармейцев в одном из аулов, трудно представить себе более яркий пример политики уступок и послаблений горцам со стороны государственной власти, пример политики, переходящей в откровенное попустительство.
  Терпимость советской власти к явно бандитским действиям отдельных представителей горских народов граничит с абсурдом, а цена, которую эта власть платила за свой позитивный имидж среди горцев - с безумием. Очевидное стремление избежать схожести и сравнения с государственной властью предшествующего периода отличает властные структуры в период кризиса и вхождения в фазу подъёма. В дальнейшем, по мере приближения к своей гармоничной фазе, государство перестаёт этого стыдиться, и нередко даже подражает властным структурам предшествующего цикла.
  Приведенные выше фрагменты иллюстрируют отношение советской власти к горцам Северного Кавказа, которое мы охарактеризовали как политику уступок и послаблений.
  В то же время, казачество рассматривалось как социальная группа более низкой для государства значимости.
  То, что фантастические по своей самонадеянности прожекты Калинина по укреплению дружбы и взаимопонимания между казаками и горцами не имели под собой никакой почвы, показали последующие события.
  Например, 22 мая 1924 г. между земельной комиссией станицы Ассиновской и комиссией села Ачхой-Мартан Чеченской области произошла перестрелка, в результате которой были убиты председатель земкомиссии Ассиновской и председатель станичного исполкома, а со стороны чеченской комиссии, по непроверенным данным, было убито 5 чел. (398). Причиной послужил спор во время встречи с целью обсуждения прав на спорный земельный участок.
  Земельные неурядицы и претензии не прошли мимо такого относительно спокойного региона как Адыгейская АО.
  В докладной записке Крайзу по землеустройству нацменьшинств Северного Кавказа от 3 ноября 1926 г. отмечается: "Сложность национального состава области наблюдающееся неравенство в землеобеспеченности отдельных национальностей -корень бесконечных земельных споров, которые тормозят дело землеустройства. Является настоятельной необходимостью выселение части русского населения для облегчения участи черкесского. Намечены участки в Кугоейской степи для переселения туда до 15 000 душ русского населения, из коих намечено к переселению в 1925/26 гг. до 4 000 душ" (399).
  Острые противоречия, вызванные малоземельем населения Адыгеи, были предметом обсуждения II областной партконференции этой автономной области в декабре 1926 г. На конференции отметили обострение национальной розни между русскими и черкесами, и выход видели в переселения русских из Адыгеи куда-нибудь в другое место, но в пределах Северо-Кавказского края (400).
  Приостановленные было выселения казаков начала - середины 1920-х гг., возобновились в период начала сплошной коллективизации. Теперь уже на другой политической основе, но с всё той же фактической стороной дела.
  Начиная с конца 1920-х гг. с территории Северо-Кавказского края были переселены на Север, на Урал и др. отдалённые районы страны, по данным ОГПУ, 10 595 семей (51 577 чел.) кулаков, принадлежавших к различным национальностям, но в значительной части русские (401).
  В августе-сентябре 1930 г. было выселено 11 854 кулацких хозяйства, в том числе из Ставропольского округа - 1 101 чел., из Терского - 1 365 чел., из Кубанского - 2 535 чел., из Армавирского - 1 356 чел., из Майкопского - 1 069 чел. и из Черноморского - 223 чел. Значительной частью переселяемых были русские. Всего в 1930-1931 гг. было выселено 171 933 чел. (38 404 семьи) (402).
  Итак, можно ли говорить о выселении отдельных казачьих станиц в период Гражданской войны и национального размежевания на Северном Кавказе, как о политике депортаций в отношении отдельной группы населения? Следуя определению понятия "депортация", пожалуй, да. Вместе с тем, если рассматривать традиции историографии данной проблемы, то - с некоторыми оговорками.
  Наиболее разработанной темой в истории депортаций по сей день остаётся переселение по этническому признаку в годы Великой Отечественной войны. Депортация, как составляющая внутренней репрессивной политики советского государства, следовательно, формируется в качестве предмета научной рефлексии, по большей части, именно "сквозь призму" этих процессов. Как представляется, нельзя проводить строгих параллелей между принудительным выселением казаков (нами неслучайно используется именно эта формулировка) и депортациями, например, северокавказских народов. Во-первых, потому, что выселения не носили поголовного характера, во-вторых, потому, что молодая советская власть не могла толком определиться с предметом своих усилий. Даже одиозная директива ЦК РКП(б) от 24 января 1919 г. за подписью Я. Свердлова, со всей радикальностью её формулировок не оставляет впечатления того, что сфера её действия охватывает всё казачество без исключения.
  Неслучайно, что среди современных исследователей истории казачества нет единого мнения о предмете своего научного анализа в смысле определения его социокультурной и этнической принадлежности. "Субэтнос", "субкультурная", "маргинальная", "социальная" группа - некоторые термины, употребляемые по отношению к казачеству в научной и публицистической литературе. Очевидно, что казаки были привилегированным сословием в дореволюционный период, и их положение в годы Гражданской войны и после неё точно отражено в короткой фразе, извлечённой из ходатайства казачье-крестьянской фракции Терскому народному областному съезду (январь 1919 г.): "Оставшиеся буквально в безотрадном и горестном положении как землеробы без земли, без мира и без права..." (403).
  Как и кем для себя определить казаков не вполне отчётливо понимали и большевики, действуя по отношению к ним, зачастую, ситуативно, руководствуясь "классовым чутьём", или методом "от противного". Наиболее активно выселение, как репрессивная мера, применялось к казакам в годы Гражданской войны.
  Стержневой проблемой периода национально-территориального размежевания на Северном Кавказе был земельный вопрос. Из сообщения Реввоенсовету Х армии (май 1920 г.): "У терских казаков сложилось мнение о том, что их земли и поместья Советской властью отдаются горцам с целью расположить последних к себе" (404). Так это и было.
  Необходимо отметить, что переселения станиц, зачастую носили не столько репрессивный, сколько вынужденный характер. Нередко причиной бедственного положения казаков становились действия горцев. Чаще всего упоминаются в документах чеченцы и ингуши (но не только).
  Мотивация горцев в отстаивании своих "исторических" прав на землю казаков - отдельный и большой вопрос, о противоречивости которого было сказано ещё в ходе работы упомянутой выше комиссии ВЦИК под руководством Невского.
  Очевидно, что приоритет в разрешении земельного вопроса, также как и территориально-административного, в первые годы Советской власти имели горцы. Создание казачьих округов на Северном Кавказе оказалось кратковременным и отличалось непоследовательностью. Казаки, как форпост русификации региона (именно такая роль отводилась им в дореволюционный период) попали в "историческую ловушку", выбившую у них почву из-под ног в прямом и переносном смысле.
  Принудительные выселения станиц по ряду признаков сопоставимы с позднейшими депортациями: организованный характер; присвоение статуса переселенца; имущественное нормирование (чаще всего недостаточное). Однако, отсутствие строго очерченного круга репрессируемых; избирательность (ситуативность) переселений; часто вынужденное бегство казаков; отсутствие этнической подоплёки и некоторое другое ставят особняком проблему принудительных переселений казаков в ряду последующих депортаций.
  Тем более, что не везде в равной степени разгорелась вражда между горцами и казаками. Например, в районах Карачая и Черкессии большевикам не удалось разыграть "антиказачью карту" в борьбе с белогвардейцами - нередко казаками, нашедшими в 1920 г. укрытие в горах. В целом здесь не отмечалось такой острой борьбы между горцами и казаками как, например, в Чечне (405).
  В 1921 г. население Баталпашинского отдела стало предметом политического интереса горцев, главным образом карачаевцев, ногайцев и черкесов, стремившихся к автономии. Между тем, в семи крупных станицах и ряде сёл этого отдела проживало свыше 40 тыс. казаков и иногородних. В самой Баталпашинской, которую горцы видели своей столицей - 19 263 чел. (406).
  Только после бурной агитационной кампании в данном отделе удалось склонить в пользу присоединения к автономии ряд казачьих станиц.
  Ниже мы приводим ряд пунктов-условий, выдвинутых казаками и сыгравших, очевидно, решающую роль в согласии на вхождение в состав автономии горцев Карачая и Черкессии:
  • прекратить захват юртовых земель, перегон своего скота;
  • разоружить горцев, или если это требование окажется невыполнимым, то вооружить население станиц;
  • приложить все усилия для наведения порядка в области и искоренения бандитизма, грабежей, воровства, ското- и конокрадства;
  • обеспечить равные права и одинаковые условия для удовлетворения всех экономических, политических и культурных потребностей без различия национальностей;
  • оставить за станичниками право на свободный выход из автономной области (407).
  
  Как видим, противоречия, возможно, и не были столь острыми как в Чечне, и до кровопролития не доходило, однако, все проблемы, которые имели казаки, соседствуя с чеченцами и ингушами, имели и казаки Баталпашинского отдела. В целом же мнения станичников о предложении войти в состав названной автономии разделились, главным образом, среди тезисов, которые можно было бы сформулировать как "ни за что" и "надо подумать".
  Следует отметить, что особого единства во взглядах на создание автономной области в Карачае достигнуто не было. Представители станиц Исправная, Зеленчукская, Сторожевая отказались входить в состав области, а представители Кардоникской воздержались от окончательного решения.
  9 января 1922 г. на заседании коллегии Наркомнаца было принято решение выделить Карачай из состава Горской АССР, Черкессию и 6 казачьих станиц - из Баталпашинского отдела Кубано-Черноморской области и создать Карачаево-Черкескую АО. Вскоре после образования этой автономной области, по просьбе казаков, был создан Зеленчукский округ.
  В Северной Осетии после выделения из Горской АССР прошёл съезд казачьих станиц, который ходатайствовал о выделении их в самостоятельную единицу, подчинённую непосредственно Северо-Кавказскому краю. В результате заседания двух комиссий был создан Притеречный (казачий) округ с уровнем подчинения Северо-Осетинскому руководству.
  
  Итак, каковы же были итоги земельного и территориально-административного размежевания горцев и казаков? Наиболее пострадали казаки, соседствовавшие с чеченцами и ингушами. Начиная с 1918 г. было разорено горцами, и выселено советской властью 11 станиц. Они имели в общей сложности 6 661 двор с постройками и угодьями. На их место были вселены только 750 хозяйств чеченцев и ингушей (408). При этом, Н.Ф. Бугай отмечает, что в 1920-е гг примерно 5/6 ингушского населения переселилось на равнину (409).
  Переселенцам с гор на равнину в Северной Осетии были предоставлены бывшие казённые и помещичьи земли, а также излишки земель зажиточных казаков. Переселенцы получали кредит и льготы по налогам, им выделялись сельхозорудия и семена (410).
  Молодая советская власть шла на сокращение наделов казаков, на выселение казачьих станиц в угоду горскому населению, несмотря на то, что уже в то время не было уникальным мнение о том, что, по крайней мере, не следует их выселять. Нами подробно рассматривался доклад Невского, руководившего комиссией ВЦИК по решению земельных споров в Горской АССР, о том, что выселять станицы не следует. Об этом же говорил в своём докладе уполномоченный Наркомзема на Юго-Востоке России С.С. Одинцов В июле 1924 г. В этом докладе рассматривались территориальные и приграничные претензии Кабардино-Балкарии с Горской республикой и Карачаево-Черкесской АО, а также претензии горцев на земли казаков. В итоге Одинцов замечает: "... выселение русского трудового населения из автономных областей и республик в данный момент не вызывается хозяйственной необходимостью" (411).
  В настоящее время историки всё чаще указывают на пагубность практики переселений, обосновывая свои суждения ссылками на их хозяйственную неэффективность (412). Например, Н.Ф. Бугай приводит множество документально подтверждённых случаев того, что освобождённые от казачьего населения территории долгое время не заселялись чеченцами и ингушами (413).
  Там, где возникали столкновения интересов, и даже конфликты между горцами и казаками, они, не смотря на уникальность революционной эпохи, не могли не исходить из опыта дореволюционного периода, и поэтому были до известной степени стереотипными. Но в годы гражданской войны и последующий период стал обретать зримые черты социокультурный конфликт, основания которого закладывались в исторически близкой ретроспективе. Это конфликт между казаками и иногородними, и менее его менее выраженная форма - между горцами и иногородними.
  
  Наиболее заметными были столкновения интересов горцев и иногородних в Адыгее. Здесь основной причиной было сильное повышение арендной платы за землю, произошедшее в годы первой мировой войны. Так экономические проблемы в Майкопском отделе стали приобретать черты межнационального конфликта.
  Проблема взаимоотношений казаков и иногородних не стояла так остро, как казаков и горцев. Состояние государства и общества периода жёсткого кризиса обнажило её. На протяжении 1920-х гг. органами внутренних дел неоднократно выявлялись и фиксировались факты острых конфликтных ситуаций между казаками и иногородними.
  Источник сообщает: "В ряде районов характер контрреволюционной агитации отличается специфическими особенностями...На Северном Кавказе, а равно и в других казачьих районах... реакционные верхи казачества ведут широкую агитацию, имеющую своей целью обострение сословного антагонизма между казаками и иногородними (агитация за выселение иногородних, исключение их из состава земобщества, лишение наделов, удаление с казачьих земель и т.п.); агитация эта ведётся под лозунгами вплоть до отделения Дона и Кубани от Союза" (414). События относятся к 1926 г.
  В том же году отмечались случаи самовольного захвата земли казаками и угрозы иногородним, вплоть до убийства, с целью изгнания их с казачьих земель. Надо отметить, что эти случаи были зафиксированы ОГПУ на Кубани и Тереке и носили единичный характер. Например, "на почве сословной розни" между казаками станицы Смоленской и иногородними села Григорьевского произошла массовая драка, в ходе которой казаки дважды пытались отнять у милиции оружие (415).
  30 сентября 1926 г. в ст. Новомышастовской Краснодарского района на заборе стансовета был вывешен "Приказ Љ5" за подписью 4 600 домохозяев, где казаки клялись не брать земли и не наниматься к иногородним, а ослушавшимся угрожали смертью. Лично присутствовали при этом домохозяева станиц Андреевской, Гривенской, Ивановской, Мышастовской и некоторых других. Похожий случай в том же году произошёл в станице Ахтырской (416).
  В 1926 году "острый антагонизм по земельному вопросу" между казаками и иногородними (чаще всего русскими или украинцами) отмечался компетентными органами не только на Северном Кавказе, но и в Поволжье, и на Урале) (417).
  При всей остроте противоречий в среде православного (чаще всего русского) населения, представленного казаками и иногородними, их столкновения не идут ни в какое сравнение по остроте и ожесточённости, с теми, которые разгорались среди горских народов.
  
  Прежде чем углубиться в изучение этой проблемы, хотелось бы обратить внимание заинтересованного читателя, что среди конфликтующих сторон нам не встретились упоминания о столкновениях родственных в языковом и этнокультурном смысле народов. Например, не было конфликтов, где обе стороны были бы представлены, скажем, адыгами (адыгейцы, кабардинцы, черкесы), вайнахами (чеченцы и ингуши), тюрками (карачаевцы и балкарцы) и т.д. Представляется, что это очень важное обстоятельство.
  Выход Кабарды из состава Горской АССР и образование первой на Северном Кавказе автономии, близкой к моноэтничному составу, остро поставил проблему территориальных притязаний соседей.
  Так в 1923 г. оживлённую переписку с центром вызвала проблема горных пастбищ, на территорию которых претендовали Кабарда и Карачай. В письме уполномоченных Большого и Малого Карачая на имя Шляпникова (418) выдвигались требования изменить границы в районе р. Малки и скалы Канжалу, включить в состав Карачаево-Черкесской АО карачаевский аул Хасаут, несправедливо, по их мнению, включённый в состав Кабобласти. Об этом же писал во ВЦИК и уполномоченный аула Хасаут (419). Насколько можно было судить, по мнению Нариманова ("пред. Союза ССР"), руководство государством склонялось к удовлетворению просьбы карачаевцев (420). Разрешившийся, как представляется, довольно быстро спор не перерос в серьёзный конфликт, однако при этом успели прозвучать некоторые аргументы "исторического" характера, коснувшиеся привилегированного положения кабардинских князей при прежнем режиме, противопоставление им "трудящегося кабардинского народа" и т.п. (421).
  Содержание и дух записки преисполнен отношением к России, как к третейскому судье. Противопоставление советской власти царскому режиму, по мысли авторов, должно было усилить впечатление того, что нынешний "третейский судья" сильнее и справедливее. В тексте ощущается искренняя вера в это обстоятельство.
  Гораздо большим драматизмом наполнены документы, касающиеся притязаний кабардинцев на спорные районы, отходившие в результате территориально-административного размежевания к Горской АССР. Этому были посвящены собрания сёл Верхне-Курпского, Плановского и Лескен в ноябре 1923 г. (422). В целом тон собраний достаточно сдержан, и противная сторона дипломатично именуется "Горской республикой". Во время собрания по тому же вопросу в селении Старый Лескен эмоции были далеки от сдержанных, и имя "исконного врага" Кабарды было названо конкретно - "Осетия Горреспублики". Здесь же мы находим такое заявление на случай, если спорные юртовые земли всё таки будут отторгнуты в пользу ГАССР: "... мы все от мала до велика восстанем с оружием в руках против Горреспублики, защищая до последней капли крови свои юртовые земли, и что Горреспублика отрезанную от Кабарды землю якобы по распоряжению ВЦИК получит лишь тогда, когда перешагнёт через наши трупы" (423).
  Насколько серьёзны были такого рода заявления? Последовавшая реакция ВЦИК свидетельствовала о желании государственной власти разобраться в данном вопросе и принять оптимальное решение (424). Однако жители Кабардинской АО не склонны были к длительному ожиданию. Уже в конце января 1924 г. Горнаркомзем обращается в центр с просьбой прекратить насилия над гражданами Горреспублики, чинимые гражданами Кабобласти, подчёркивая при этом, что такие действия, включающие угон скота и задержание людей, носят систематический характер (425).
  В то же время жители села Лескен Владикавказского округа Горской АССР, напуганные слухами о возможной передаче села и его земель Кабарде, на общем собрании 31 января 1924 г. постановили просить Горобком и ГорЦИК взять их под своё покровительство, и "не дать попасть в положение национально угнетённых и национального неравенства, т.к. с ликвидацией нашего исполкома Сов. Власть против нашей воли передаёт нас в Кабарду и тем самым навязывает нам чуждый (кабардинский) язык, обычаи и проч." (426). В данном заявлении отчётливо прозвучали аргументы этнокультурного характера.
  Постановление общего собрания жителей села Лескен даёт ясное представление о степени если и не национальной неприязни, то глубокого недоверия, существовавшего между осетинами и кабардинцами, а также того, насколько важным был вопрос о национально-территориальном размежевании на Северном Кавказе, и как болезненно воспринимались любые спорные проблемы. На собрании постановили: "Протестовать против приезда к нам представителей Кабобласти ввиду того, что уже известно всем органам Сов. власти (...), что мы, лескенская беднота, не под каким видом, хотя бы нам это грозило поголовным расстрелом, не откажемся от своей родной матери Горской республики и не пойдём к мачехе Кабарде, как ребёнок один раз прикоснувшись к огню, другой раз не порывается к нему. (427).
  Президиум ВЦИК рассматривал эту проблему. Второй пункт постановления по вопросу земельного размежевания между Кабардой и Горской АССР определённо показывает, кому в этом вопросе на Северном Кавказе отдавался приоритет: "Поручить Наркомзему в полуторамесячный срок, совместно с земельными органами заинтересованных сторон (...), предварительно обследовать и разобрать на месте все спорные вопросы в порядке землеустройства, за счёт свободных земель Кубано-Черноморской и Терской областей" (428).
  В 1924 г. между Малокарачаевским исполкомом, Наркомземом и ВЦИК завязывается оживлённый обмен телеграммами (429) по вопросу о сроках пользования карачаевцами левым берегом реки Малки. Карачаевцы должны были передать эти земли Кабардино-Балкарии, но стороны не сходились в сроках. Момент, надо признать, очень частный, и возможно о нём вообще не стоило бы упоминать, если бы не позиция руководства Кабардино-Балкарской АО в этом вопросе.
  Председатель Карачаево-Черкесского облисполкома Курджиев в письме в Президиум ВЦИК 19 июня 1924 г. писал: "Мною было заявленно на заседании Комиссии ВЦИК по спорному земельному вопросу с Кабардой о неподчинении представителей Кабарды распоряжениям ВЦИК. Первоначально спорные земли Вами были предоставлены в распоряжение Карачая на 23-24 гг., а затем только до 1 августа 1924 г., но тов. Калмыков совершенно не считаясь с таковым распоряжением, выгнал скот на самую лучшую сенокосную часть спорной земли, потравив её. В то же время, вооружённым отрядом сгонял карачаевских косарей, нанося им громадный ущерб" (430).
  Курджиев стремился обратить внимание ВЦИК на произвол руководства Кабардино-Балкарской области, по-видимому, понимая, что простые граждане Карачая ждут от него более радикальных методов защиты. Об этом прямо сказано в следующих строках: "На путь Калмыкова я не могу стать в деле организации вооружённого отряда для отстаивания своих интресов, тем более, что демонстративно бравированное разгуливание вооружённого кабардинского отряда среди кошей карачаевцев, у коих ещё свежа память о засилии Кабарды (431).
  Подобные действия региональных лидеров, на наш взгляд, были возможны только в периоды кризисного состояния и начала выхода из него, когда центральная власть ещё достаточно слаба для того, чтобы наказывать их за подобное самоуправство. В большей степени показательным является то, что эти региональные лидеры и не боялись такого наказания. То есть, в известной мере, это характеризует их отношение к верховной государственной власти, прежде всего в нравственном отношении.
  Конфликт с участием тех же сторон и опять же из-за территориальных притязаний вспыхнул вновь в 1927 г. В данном случае предметом спора стал участок Хазником в местности Сакгун, который на основании постановления ВЦИК должен был отойти к Дигорскому округу Северо-Осетинской АО. Однако занят он был преимущественно балкарцами. Их предполагалось выдворить, что следует из докладной записки начальника административного отдела округа (432). Балкарцы же выселяться не собирались и, как заявил один из арестованных: "Участок Хазником принадлежит нам и мы, балкарцы, ни в коем случае не выселимся и [не] выдворим свой скот, готовы умереть за этот участок от мала и до стариков с оружием в руках (433). Из протокола балкарца М. Таукенова выявились и другие подробности, удивляющие не столько реакцией самого населения спорного участка, сколько ролью в разрастающемся конфликте местных властей, в том числе милиции. М. Таукенов сообщил: "... нас, балкарцев было больше 800 человек - вооружённых. Английскую винтовку за Љ5046 я получил от окрпаткома Балкарии. У милиции нашей был пулемёт "Льюис". Когда дигорская милиция ушла в лес по направлению к себе ... наши балкарцы начали стрелять из пулемёта и винтовок несмотря на то, что Настуев (начмилиции) призывал, чтобы не стреляли" (434). Эта информация позволяет сделать вывод о слабости позиций советской власти в регионе в данный период, а также о том, что местнические интересы в действиях региональных (национальных) властей преобладали над государственными.
  Данный конфликт имел большой резонанс и вызвал заявления во ВЦИК, как со стороны Северо-Осетинской АО, так и Кабардинской АО (435). Попытки создать совместную комиссию с участием осетинской и кабардинской сторон натолкнулись на стену резкой взаимной неприязни. Так, зам. председателя облисполкома КБАО Ф.И. Фадеев покинул комиссию после того, как председатель Дигорского окрисполкома Арсагов обрушился на него с личными оскорблениями: "провокатор", "некоронованный князь Кабарды" и т.п. (436).
  Отмечалось, что границы, проведённые краевой комиссией осетинами не признаются, а ответственные работники, вместо того, чтобы найти общий язык всё время апеллировали к массам, расширяя конфликт, который нередко перерастал в вооружённые столкновения. Источник сообщает: "Между осетинами с одной стороны, балкарцами и кабардинцами с другой стороны, установились постоянные враждебные отношения: приезжающие на территорию Кабардино-Балкарии осетины подвергаются беспричинным арестам, широко практиковался угон скота, взаимное обезоруживание и т.п.... За сентябрь месяц (В.Ш. - 1927 г.) отмечено несколько крупных конфликтов. Во всех конфликтах, по-прежнему, руководство и инициатива принадлежит местным совработникам" (437).
  Всё это позволяет ещё раз сделать выводы о слабости позиций советской власти в регионе в данный период, а также о том, что местнические интересы в действиях региональных (национальных) властей преобладали над государственными.
  Установление административных границ между Ингушетией и Северной Осетией и проблема Владикавказа остро встали в ходе разделения остатков Горской республики в 1924 г. Протоколы Љ2 и Љ3 заседания Центральной Комиссии по разделу бывшей Горской республики от 21 и 24 августа 1924 г. показывают напряжённость атмосферы, в которой решался этот вопрос между представителями Северной Осетии, Ингушетии, Сунженского округа и г. Владикавказа (438).
  Уже в третьем по счёту протоколе Центральной комиссии по разделу бывшей Горреспублики мы находим признаки острых противоречий и свидетельство неспособности комиссии их разрешить: "... ввиду резко расходящихся требований каждой автономной единицы, и от которых каждая сторона не отказывается, данный вопрос паритетным образом разрешить нельзя, а потому: 1) перенести рассмотрение этого вопроса в президиум ВЦИК..." (439).
  Проблема осетино-ингушского территориального размежевания одна из наиболее сложных и болезненных на всём Северном Кавказе, а её решение растянулось на долгие годы. Пожалуй, самым сложным в рассматриваемый период был вопрос о принадлежности Владикавказа (Орджоникидзе), который, согласно решения Президиума ВЦИК, с 1 июля 1933 г. переходил из краевого подчинения в подчинение облисполкому Северо-Осетинской АО (440). При этом он продолжал оставаться административным центром Ингушской АО.
  Последовавшая в 1944 г. депортация ингушей одним из своих следствий имела изменение западной границы восстановленной в 1957 г. Чечено-Ингушской АССР. Окончательная утрата ингушами прав на Владикавказ, а также прилегавшие к нему земли сельского района, отозвалась осетино-ингушским конфликтом спустя десятилетия после упразднения Горреспублики.
  Утрата Владикавказа, включение ингушей в состав одной автономной области с чеченцами, хотя и родственными в этнокультурном смысле, но численно значительно превышающих, имело для ингушей ряд тяжёлых последствий. "Ввиду многих сложившихся причин для них было невозможно найти замену Владикавказу: без такого крупного центра возможности полноценного развития языка, культуры и экономики ингушского народа были весьма ограничены, а ингушская интеллигенция, обосновавшаяся в г. Грозном, оставалась оторванной от своего народа" (441).
  Перепись 1939 г. зафиксировала 659 838 жителей ЧИАССР, из них 12% составляли ингуши, а 52,9% - чеченцы. Таким образом, если в Ингушской АО ингуши составляли 93,07%, являясь абсолютным большинством, то в Чечено-Ингушской АССР они являлись этническим меньшинством, уступая по численности не только чеченцам, но и русским (442).
  В 1925-1926 гг. ВЦИК занимался проблемой алагирских беженцев. Суть дела заключалась в том, что в 1919 г. русские, грузины и некоторые другие, не являвшиеся осетинами, жители Алагира, вынуждены были покинуть свои дома и уйти из этого сравнительно крупного промышленного центра Северной Осетии. Потом они непрестанно ходатайствовали перед ВЦИК о возвращении или компенсации утраченного имущества (443). Всего в указанном сборнике приводится 16 документов, связанных с этим вопросом.
  В докладе комиссии ВЦИК по делу об алагирских беженцах от 1 июня 1926 г. отмечается: "Все перечисленные владения (В.Ш.: речь идёт о 153 домах беженцев) ныне находятся в пользовании местных жителей с. Алагир осетин, которые захватили дома и строения беженцев частью самовольно, а в подавляющей части они были розданы им местными осетинскими органами" (444).
  Территориальные приобретения соседей не всегда воспринимались одобрительно, даже если они происходили за счёт кого-то другого.
  В сер. 1920-х гг. Терским окружным исполкомом уже был поднят вопрос о присоединении Моздокского района к Северо-Осетинской АО якобы по причине удобства развития жизненно важных коммуникаций. На территории района проживало 75 % русских, 11,1% осетин, 18,4% представителей других национальностей (445).
  Не смотря на активную агитацию среди неосетинского населения района, к апрелю 1925 г. преобладали настроения против присоединения (446).
  Ингушское руководство, к которому данный вопрос, практически, не имел никакого отношения, тем не менее, посчитало нужным высказать своё мнение. В докладной записке исполкома Ингушской АО от 30 апреля 1925 г. в Северо-Кавказский краевой исполнительный комитет советов высказывался протест против присоединения к Северной Осетии Моздокского района. Исполком Ингушетии объяснял такое своё отношение "чересполосным" расположением района и малочисленностью осетинского населения (11,1%).. В записке отмечалось: "Экономическая живая непрерывная связь у Моздокского района не с Северной Осетией, а со смежными с ним областями, Сунженским округом, Чечнёй и Кабардой... С северной частью Ингушетии", и далее в докладной отмечалось: "Вообще стремление Северной Осетии за последнее время объединиться с Южной Осетией и осетинами Моздокского района нервирует население Ингушетии и вызывает разные кривотолки" (447).
  В 1920-е гг. также имели место столкновения между чеченцами и дагестанцами в пограничных районах. Например, 29 ноября 1924 г. произошёл конфликт между обществами аула Химой Шатоевского округа и аула Гако Андинскго округа (Даг.АССР) "...на почве грабежей и похищений женщин с целью выкупа" (448).
  В марте и июле 1925 г. также произошли столкновения с участием тех же сторон. При этом, в июле конфликт вышел из-за споров о пастбище между пограничными обществами Гоготль и Анди (Дагестан) и чеченского аула Беной. Столкновение было вооружённым. Чеченцев было убито 2, ранено - 6; убит 1 дагестанец и ранен тоже 1. У жителей села Гоготль чеченцы угнали 165 голов овец (449).
  Этой проблеме было посвящено заседание Комиссии ВЦИК. Сохранился протокол этого заседания (450), а также целая серия других, различных по объёму и значимости, документов, посвящённых столкновению чеченцев и жителей Дагестана (451).
  
  Таким образом, состояние жёсткого социального кризиса конца 1910-х - начала 1920-х гг., сопровождавшееся ослаблением регулирующей роли государства в Северо-Кавказском регионе, привело к переходу конфликтных ситуаций из латентных форм в открытые. Наиболее острыми были столкновения между казаками и горцами, где особенно жёсткую позицию занимали чеченцы и ингуши. Сопоставимыми по накалу с вышеупомянутым конфликтом были столкновения между отдельными коренными народами Северного Кавказа. Иногда они приобретали довольно широкий размах, с сотнями вооружённых участников. При этом надо подчеркнуть, что в большинстве известных нам случаев поводом были территориальные претензии - споры о принадлежности тех или иных земельных наделов, пастбищ и т.п. Наиболее сложным по составу причин и факторов, породивших противоречия сторон, был осетино-ингушский конфликт.
  Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в конфликтах между собой не участвовали (или их противоречия не приобретали характера открытых столкновений) народы, близкие в этнокультурном, языковом отношении. Например, адыги, вайнахи, тюрки и т.п. Таким образом, в ряду характерных черт споров и проблем территориально-административного размежевания 1920-х гг. нельзя исключать и их этнокультурную составную часть.
  Восходящая фаза 1-го советского социального цикла сопровождалась усилением государственной власти, её централизацией, укреплением патерналистского начала в отношениях центра и регионов СССР, ярко выраженными интернационалистскими тенденциями на основе социоцентричной шкалы этических ценностей. Иначе говоря, происходило укрепление централизованного государства и, соответственно, укрепление институтов государственной власти, что сопровождалось постепенным переходом в национальной политике на Северном Кавказе от системы уступок и послаблений к методу нажима и ограничений.
  Реалии процесса формирования политической нации советских людей (а именно к этому фактически, вела национальная политика большевиков) требовали использования для этого какой-либо конкретной этно-культурной основы. Пускай даже и в изрядно модернизированной форме. Мы уже разбирали различные формы усиления роли русского языка в образовании и культурной жизни горских народов в первые годы советской власти, обращали внимание; на унифицирующие тенденции государственного строительства; касались стратегии создания новых советских социалистических социальных структур и некоторого другого, что можно назвать интернационализацией на основании русских этно- и социокультурных традиций, преломленных через систему идей русской же версии марксизма. Помимо вышеназванных составляющих этого процесса, он сопровождался характерным для восходящей фазы социального цикла изменением демографической ситуации в рассматриваемом регионе.
  
  2.3.3. Особенности демографической ситуации на Северном Кавказе
  в 1920-1930-е гг.
  
  Мы уже обращали внимание на то, что пореформенный период, в целом совпавший с восходящей фазой последнего малого социального цикла периода империи, сопровождался бурными демографическими изменениями на Северном Кавказе. Они выразились в оживлении миграционных потоков, главным образом, из Центральной России и Левобережной Украины. Это означало заметное увеличение удельного веса русскоговорящего населения в регионе.
  Каковы же были тенденции изменения демографической картины Северного Кавказа в период восходящей фазы следующего малого социального цикла - первого социального цикла советского периода?
  С 1917 по 1926 г. абсолютная численность населения, проживавшего на территории Северного Кавказа, снижается с 6 661 тыс. до 6 364 тыс. чел. С 1924 по 1926 г. население увеличивается на 23 тыс. чел. В 1927-1930 г. прирост составил 53 тыс. чел. (452).
  При этом, в числе народов, населявших Северный Кавказ, в 1926 г. русские составляли 46%, украинцы - 37%, армяне - 2%, немцы - 1,1%, белорусы - 0,6%, евреи - 0,5%, осетины- 1,9%, черкесы - 0,8%, кабардинцы - 1,7%, чеченцы - 3,6%, карачаевцы - 0,7% (453). Всего в крае в период 1924-1937 гг. проживало более 3 млн. 800 тыс. русских (454).
  Абсолютные показатели по численности автохтонного населения Северного Кавказа в 1926 г. выглядят следующим образом: чеченцев - 319 тыс., ингушей - 74 тыс., кабардинцев - 140 тыс., балкарцев - 33 тыс., адыгейцев и черкесов - 65 тыс., карачаевцев - 55 тыс. чел. (455).
  К 1939 г. все эти народы имели устойчивый естественный прирост, причём низший показатель был у народов Дагестана - 17,3%, а высший - у карачаевцев - 37,8%. В пределах РСФСР подавляющая часть этих народов проживала в своих национальных автономиях, где самый низкий показатель был у чеченцев - 92%, а самый высокий у балкарцев - 97,1% (456).
  Большая часть представителей коренных национальностей проживала в пределах своих автономий.
  В период активного территориально-административного размежевания на Северном Кавказе в середине 1920-х гг. границы автономий проводились таким образом, чтобы сосредоточить внутри их максимально мононациональный состав. Например, в своей автономии чеченцы составляли 98,3%, ингуши- 98,3%, осетины - 86%, кабардинцы - 65,5%, балкарцы - 14,8%, адыгейцы - 48,8%, карачаевцы - 33,6% и черкесы - 10,9% (457).
  Большая часть населения Северного Кавказа проживала в сельской местности. В предшествующем параграфе мы касались этой проблемы.
  Так, на долю городских жителей в 1924 г. в Карачаево-Черкесской АО приходилось 11,3%, в Кабардино-Балкарской - 8%, в Северо-Осетинской - 3%, в Ингушской - 1,4%, в Чеченской - 0,5%, в Адыгейской АО и Сунженском округе городского населения не зафиксировано вовсе (458). Здесь надо уточнить, что не все города, которые прочно связаны с названными автономиями в последующее время, тогда к ним относились. По этой причине их население не принималось в расчёт. Таким был, например, г. Грозный, в котором проживало 79,1% русскоязычного населения. Только Нальчик оказался в числе городов автономий, расположенных в Северо-Кавказском крае согласно списку на март 1925 г. Горожанами были в большинстве своём русские. В довоенный период большинство населённых пунктов, особенно в национальных автономиях Северного Кавказа были моноэтничными, в том числе и города, где русские "не лидировали, а доминировали" (459). Местные народы в составе городского населения были представлены в очень небольшом числе. По результатам переписи 1926 г. адыгейцев в городах проживало всего 0,03%, карачаевцев и черкесов не было вовсе, кабардинцев - 6,7%, балкарцев - 2,7%, чеченцев - 2,0%, а ингушей - всего 0,8%; больше других горожан было среди осетин - 14,5% (460).
  В. Котов, сопоставляя данные переписей 1926 и 1937 г., замечает, что сельское население в национальных автономиях по Северо-Кавказскому и Азово-Черноморскому краям сокращалось. Надо согласиться с выводом учёного, что репрессии затронули, очевидно, русское население региона больше чем горское. Вместе с тем, не последнюю роль здесь сыграли процессы индустриальной модернизации. Тем более, что очевиден был рост численности русских в регионе в период с 1926 по 1937 гг. И это не смотря на развернувшиеся массовые репрессии и голод 1933 г. Доля русских среди населения Кабардино-Балкарии в период между двумя переписями увеличилось на 748%, в Северной Осетии на 1113,8%, В Чечено-Ингушетии на 2073,1%, в Адыгее (к 1939 г.) на 392,5%. К исходу 1930-х гг. в национальных автономиях русские стали, как минимум, вторым по численности народом, а в Адыгейской и Черкесской автономных областях - первым (461).
  Рост населения Северо-Кавказских автономий по своим темпам значительно превышал общероссийские показатели. В период с 1926 по 1937 г. они составили 111,7%. В тоже время на Северном Кавказе, среди национальных автономий, самым маленьким был прирост в Черкеской АО - 122,1%, а самым большим в Карачаевской АО - 149,1%. Рост населения в Северо-Кавказском крае в целом составил в то же время 95,9%, а в Азово-Черноморском (без адыгов) - 99,3%, что существенно ниже общероссийских показателей (462). При этом косвенно подтверждается предположение В. Котова, что репрессии 1930-х гг. затронули, главным образом, сельское русское население Северного Кавказа.
  Очевидно, высокая рождаемость у северокавказских народов, дополняемая русскоязычными мигрантами, и стала причиной высокого прироста населения в национальных регионах Северного Кавказа. То, что это предположение верно, подтверждает то обстоятельство, что, несмотря на высокие темпы роста численности северокавказских народов в 1930-е гг., наблюдается снижение их удельного веса в своих автономиях.
  Несмотря на то, что самый высокий естественный прирост с 1926 по 1939 г. наблюдался у карачаевцев, за то же время их удельный вес в Карачаевской АО упал почти вдвое. Такая же картина имела место и в Адыгейской АО. Только в Черкесской АО удельный вес черкесов вырос, правда, всего на 2,3% (463).
  Удельный вес чеченцев и ингушей на территории их преимущественного проживания в 1926 г. составлял 94,5%, в 1937 г. - уже 65,1%, а в 1939 г. - 64,9% (464). На падении удельного веса чеченцев и ингушей сказался сильный миграционный поток русскоязычного населения, связанный, в основном, с промышленным освоением и развитием региона.
  Такие же тенденции прослеживались и в Северной Осетии, где удельный вес осетин снижался и к 1939 г. составил 50,3%. В Кабардино-Балкарии также наблюдалось снижение процента населения из числа местных народов. Здесь к 1939 г. кабардинцы составляли 42,4%, а балкарцы - 11,3% населения автономии(465). Соответственно, процент русских к 1939 г. в автономиях Северного Кавказа составлял: в Адыгее - 71,1, в Карачае - 43%, в Черкесии - 58,4%. Темпы роста составляли сотни процентов (466).
  
  В конце 1920-х гг. началась плановая переселенческая кампания, которая ставила своей целью "разгрузить" перенаселённые аграрные районы европейской части СССР и направить стихийный поток переселенцев в организованное русло (467).
  В марте 1927 г. состоялось первое Всероссийское совещание работников по переселенческим делам, в том числе и на Северный Кавказ.
  От северокавказских региональных руководителей требовалось выделение 200 тыс. земельных долей колонизационного (переселенческого) фонда. В ответ на это представитель Северного Кавказа Ковалёв заявил, что земля, которая числится за переселенческим фондом, просто не пригодна для передачи мигрантам (468).
  Несмотря на то, что краевая Северо-Кавказская рабоче-крестьянская инспекция выявила, что планы внутриокружного расселения разрабатывались тенденциозно, и главной целью имели сохранение интересов старожилов, практически все мероприятия, запланированные Переселенческим комитетом на 1926-1930-е гг. оказались невыполненными.
  СНК РСФСР признал Черноморский и Терский округа районами общесоюзного значения, куда предполагалось направить мигрантов. Черноморский округ должен был выделить 40 тыс. га, а Терский округ должен был разместить 89 грузинских семей и 1 800 семей ассирийцев (469).
  В связи с развитием системы здравоохранения на юге страны необходимо было создать оптимальные условия эксплуатации природных богатств края, прежде всего в области сельского хозяйства, развития промышленности, курортного дела, транспорта и связи.
  В качестве примера можно привести Шапсугский национальный район, где население занималось в основном скотоводством. Для того, чтобы вести здесь хозяйство, способное обеспечивать развивающийся курортный регион, требовалось вселить сюда до 700 тыс. чел. (470).
  В Сочинском районе во второй половине 1920-х гг. надо было подготовить земельные участки для 5 тыс. русских садоводов и огородников из Курской, Брянской, Воронежской и Тамбовской губерний, а также переселенцев с Украины и из Белоруссии. Кроме того, в Сочинском и Туапсинском районе подготовит место для 5 тыс. грузин, в Геленджикском - для 10 тыс. ассирийцев и 2 тыс. горских евреев (471).
  Русские должны были расселяться, образуя один сплошной массив, поселяясь рядом со старожилами-русскими.
  В силу различных обстоятельств, которые можно было бы назвать общей неподготовленностью Черноморского округа к приёму поселенцев, к 1929 г. планы по переселению были выполнены только на 8%. Однако подчеркнём, что такие планы существовали, и они, безусловно, снижали процент автохтонного населения в общей его численности по Северо-Кавказскому региону.
  Говоря о структуре населения Северного Кавказа в 1920-1950-е гг., В. Белозёров отмечает очень слабое взаимодействие в этнодемографическом отношении. "Этот процесс шёл как бы "в одни ворота". Русские в этот период сохраняли свою активность в заселении автономий, продолжая расселяться преимущественно в городах. Это был по сути последний этап территориальной экспансии русских на всей территории автономий" (472). Полностью можно согласиться с автором этого тезиса, если рассматривать его применительно к 1920-1930-м гг. На наш взгляд, характер миграции на Северный Кавказ славянского, в том числе и русского населения в 1940-е гг. уже сильно отличался от предшествующих десятилетий, а 1950-е гг., как представляется, очень трудно связать с понятием "русской экспансии". Этим проблемам будет посвящена одна из последующих частей данной работы.
  
  Таким образом, восходящая фаза первого социального цикла несла в себе признаки, прослеживавшиеся и в предшествующую восходящую фазу (примерно посл. треть XIX в.). Доля русского населения на Северном Кавказе, несмотря на репрессии 1930-х гг., возрастает. Происходило это за счёт миграционных потоков, главным образом, из Центральной России и, в некоторой степени, за счёт переселения внутри региона. Оба этих процесса вели к сокращению удельного веса населения коренных национальностей, в том числе, и в самих автономиях.
  
  Подводя итоги данного параграфа, коротко остановимся на том, какую же роль играл конфликт, как социокультурный фактор, процесса интеграции северокавказских народов историко-культурное пространство России 1920-1930-х гг., и каковы были причины его возникновения?
  Разрушение старой политической структуры и системы социальных связей и иные катаклизмы революционной эпохи, определяемой нами как состояние жёсткого кризиса, явно дестабилизировали обстановку в регионе. Это, в свою очередь, наиболее ярко высветило значение России, как некоего "третейского судьи" в разрешении конфликтов на Северном Кавказе, немалое число из которых, впрочем, она сама и заложила в предшествующий исторический период.
  Итак, если говорить о внутрирегиональных конфликтах, то уместно привести перечень их причин, названных А.М. Гоновым. Собственный опыт исследования убеждает в правильности его выводов:
  • конфликты между народами и группами населения, базировавшиеся на конфессиональной основе и по причине различия форм и методов реализации идеологических установок;
  • конфликтное состояние, возникавшее на экономической почве;
  • конфликты, связанные с вооружёнными захватами территории соседей;
  • конфликты, имеющие в своей основе криминальное происхождение (воровство скота, грабежи и т.п.);
  • противоречия, связанные с решением кадрового вопроса;
  • конфликты, имевшие в своей основе неурядицы, связанные с административно-территориальным устройством в крае и областях (473).
  
  В решении национального вопроса большевики придерживались идеи этатизации этнического фактора, которая механически тиражировалась на всех уровнях государственного устройства. Так, к 1933 г. было 250 национальных районов и 5 300 национальных сельсоветов. При этом, надо сказать, что весь мировой опыт показывает, что повышение фактического (экономического, социального, культурного) статуса этнических групп в полиэтнических обществах повышает вероятность межэтнических конфликтов (474).
  Так, конфликт превращается к 1930-м гг. из обстоятельств действия "смутного времени" периода жёсткого кризиса в один из способов вовлечения советским государством народов Северного Кавказа в историко-культурное пространство России, в систему смыслов и ценностей русской этнокультуры, подвергшейся известной большевистской марксистской ревизии.
  Надо вспомнить, что гармоничная фаза социального цикла в России - это такой период состояния социальных институтов и политических структур, когда происходит синхронизация устремлений большинства членов общества и действий государственной власти. Особенностью гармоничной фазы для России является то, что это состояние достигается за счёт усиления роли государства до значения силы, определяющей потребности общества. Так, в главном, выглядит механизм достижения государственной властью в России своей основной цели - состояния самодостаточности и бесконтрольности со стороны общества.
  Этот этап в развитии советского государства даёт о себе знать на рубеже 1920-1930-х гг., а к середине 1930-х признаки гармоничной фазы начинают доминировать над "компромиссностью" и "половинчатостью" решений восходящей фазы.
  В исторических трудах, посвящённых национальной политике и национальным отношениям, этот процесс характеризуется, например, так: "Принцип регионализма, который провозглашался в 1920-е гг. в качестве основного при взаимодействии Центра и "национальных" окраин, был постепенно отодвинут на задний план. Усиливалась централизация власти, что в тех условиях... облегчало управление общественными процессами" (475). А повышение значения русских этнокультурных ценностей, как основы для межэтнической консолидации, может быть описано, например, таким образом: "В нашей истории, проводившаяся нередко на местах политика "тихой ассимиляции", комуфлировалась заботой о "расцвете и сближении наций". Несмотря на издававшиеся в бывших российских автономиях газеты и журналы, на функционирование национальных театров и фольклорных ансамблей..., в реальности росло ощущение сворачивания национальных и этнических культур, сужения сфер употребления родного языка, особенно малочисленных народов" (476). Это стало главным противоречием предвоенного периода, когда вся предшествующая деятельность советского государства, направленная на формирование этнического этатизма в СССР, наталкивается на тенденции унифицирующего характера, отчётливо манифестирующие начало нового этапа в построении политической нации, а не наций.
  В.А Шнирельман справедливо замечает, что в условиях, когда исчезли антагонистические классы, а этнические группы с их неравными политическими статусами остались, роль классовой идентичности постепенно вытесняет идентичность этническая. Это произошло при большой роли государства, которое нередко искусственно стимулировало процессы развития этнонационализма (коренизация, поддержка местных языков, закрепление этнической принадлежности в паспорте и других документах и др.) (477). Несоответствие этих тенденций, заложенных в первое десятилетие советской власти, с потребностями текущего историческогомомента и состояния российской государственности стали одной из причин репрессивных действий государства в отношении отдельных народов в годы войны.
  Необходимость построения политической нации, как фактора, позволившего бы сохранить территориальную целостность советского государства в своих границах, близких границам Российской империи, требовала использования конкретного этно- и социо- и историко-культурного фундамента. Не удивительно, что в этой роли оказались свойства, черты культуры и социальные ориентиры численно преобладавшего народа.
  В целом, восходящей фазе первого малого советского социального цикла, были присущи многие черт, свойственные подобным состояниям российского государства и общества и прежде (до революции). Это утверждение относится и к государственной политике в отношении народов Северного Кавказа, а также к развитию общей социальной, политической и демографической ситуации в данном регионе.
  
  Примечания
  
  1. Ленин В.И. Кризис назрел. Полн. Собр. Соч. - Т.34. - С. 277.
  2. Зубов А. Третий русский национализм// Знамя, 1993, Љ1. - С. 161.
  3. Там же. С. 160.
  4. Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. В 2-х ч. - Ч. 2. - Ставрополь: Издательство СГУ, 1996. - С.6.
  5. Там же.
  6. Ян Э. Государственное и этническое понимание нации: противоречия и сходства// Полис, 2000, Љ1. - С. 114.
  7. Там же. С. 115.
  8. В.И. Ленин. О манифесте "Союза армянских социал-демократов. Полн. Собр. Соч. - Т.7. - С. 102-106; Национальный вопрос в нашей программе. Полн. Собр. Соч. - Т.7. - С. 233-242.
  9. В.И. Ленин. Критические заметки по национальному вопросу. Полн. Собр. Соч. - Т. 24. - С. 113-150.
  10. В.И. Ленин. О праве наций на самоопределение. Полн. Собр. Соч. - Т. 25. -. С. 255-320; О национальной гордости великороссов. Полн. Собр. Соч. - Т. 26. - С. 106-110; Итоги дискуссии о самоопределении. Полн. Собр. Соч. - Т. 30. - С. 17-58; Резолюция по национальному вопросу на VII (Апрельской) Всероссийской конференции РСДРП(б). Полн. Собр. Соч. - Т.31. - С. 439-440; Рабочий класс и национальный вопрос. Полн. Собр. Соч. - Т. 23. - С. 149-150; Под чужим флагом. Полн. Собр. Соч. - Т. 26. - С. 131-154; О "культурно-национальной" автономии. Полн. собр. соч. - Т. 24. - С. 174-178.
  11. В.И. Ленин. Декларация прав трудящихся и эксплуатируемого народа. Полн. Собр. Соч. - Т.35. - С. 221-223; Очередные задачи Советской власти. Полн. Собр. Соч. - Т.36. - С. 165-208; Доклад о партийной программе. Полн. Собр. Соч. - Т.38. - С. 151-173; Заключительное слово по докладу о партийной программе. Полн. Собр. Соч. - Т.38. - С. 174-184; Первоначальный набросок тезисов по национальному и колониальному вопросам. Полн. Собр. Соч. - Т. 41. - С. 161-168; Доклад о международном положении и основных задачах Коммунистического Интернационала. Полн. Собр. Соч. - Т. 41. - С. 215-235; Доклад комиссии по национальному и колониальному вопросам. Полн. Собр. Соч. - Т. 41. - С. 241-247; Товарищам коммунистам Туркестана. Полн. Собр. Соч. - Т.39. - С. 304; Товарищам коммунистам Азербайджана, Грузии, Армении, Дагестана, Горской Республики. Полн. Собр. Соч. - Т. 43. - С. 198-200; Об образовании СССР. Письмо Л.Б. Каменеву для членов Политбюро ЦК РКП(б). Полн. Собр. Соч. - Т. 45. - С. 211-213; К вопросу о национальностях или "автономизации". Полн. Собр. Соч. - Т. 45. - С.356-362.
  12. Ленин В.И. О национальной программе РСДРП. Полн. Собр. Соч. - Т. 24. - С. 227-228.
  13. Ленин В.И. Критические заметки по национальному вопросу. Полн. Собр. Соч. - Т. 24. - С. 144.
  14. Там же. - С. 149.
  15. Проблемы управления в сфере межнациональных отношений. - Саратов: Поволжская Академия государственной службы, - 1998. - С. 117.
  16. Вдовин А.И. Российская нация (к нынешним спорам вокруг национальной идеи)// Кентавр, 1995, Љ3. - С. 4-5; Зубов А. Третий русский национализм// Знамя, 1993, Љ1. - С. 162; Хлынина Т.П. Горские народы Кубанской области: "большевистская модель" решения национального вопроса// Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы)/ Под ред. Н.Ф. Бугая. - Майкоп, 1992. - С. 55 и др.
  17. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2. Изд. 8-е доп. и испр - М.: Политиздат, 1970. - С. 252.
  18. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа: социально-исторический аспект/ Под ред А.И. Шаповалова. - Армавир: Издательский центр АГПИ, 2002. - С. 150
  19. Там же.
  20. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2..- М., 1970. - С. 438.
  21. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма: опыт и уроки (1917 - 1940 гг.) (На материалах адыгских народов Северного Кавказа). Ростов-н/Д.: Издательство РГУ, 1993. - С. 214.
  22. Беджанов М.Б. Ленинская национальная политика и её деформация в годы сталинщины. - Майкоп: Адыгейское кн. издательство, 1991. - 64 с.
  23. Авторханов А.Г. Империя Кремля. - М.: ДИКА-М, 2001. - С. 14-15.
  24. Национальная политика России: история и современность. - М.: Наука, 1997. - С. 288.
  25. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - М.: Прометей, 1997. - С. 33.
  26. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 147.
  27. Национальная политика России ...- С. 281.
  28. Зубов А. Третий русский ... - С. 164.
  29. Страда В. Национализм русский, национализм советский, постнационализм// Человек, 1991, Љ6. - С. 63.
  30. Авторханов А.Г. Империя Кремля... - С. 12.
  31. Цит. по: Вдовин А.И. Российская нация ... - С. 6.
  32. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 138.
  33. Ян Э. Государственное и этническое понимание нации ... - С. 117.
  34. Национальная политика России ...- С. 283.
  35. КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 2.- М., 1970. - С 251-256.
  36. Национально-государственное строительство в Российской Федерации: Северный Кавказ (1917-1941 гг.). - Майкоп: Меоты, 1995. - С.143.
  37. Установление советской власти и национально-государственное строительство в Адыгее, 1917 - 1923 гг. Майкоп: Адыгейское книжное изд., 1980. - С. 160.
  38. Национально-государственное строительство... - С. 63.
  39. Сталин И.В. Сочинения. Т.4. - М., 1947. - С. 406.
  40. Там же. - С.402.
  41. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - М.: Прометей, 1997. - С. 27.
  42. Цит по: Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма: опыт и уроки (1917-1940 гг.). На материалах адыгских народов Северного Кавказа. - Ростов-на-Дону: издательство РГУ, 1993. - С. 45.
  43. Там же. - С. 66.
  44. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм правления на Северном Кавказе// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 37.
  45. Национально-государственное строительство... - С. 65-66.
  46. Там же. - С.141.
  47. Национально-государственное строительство ... - С. 69.
  48. Там же. - С.188.
  49. Национальная политика в России... - С. 289.
  50. Национально-государственное строительство ... - С.229.
  51. Игнатова М.Е. Греческий и немецкий (Ванновский) национальные районы Краснодарского края в 20-40-е гг. ХХ века. Автореферат диссертации на соискание научной степени к.и.н., - Майкоп, 2005. - 26 с.
  52. Национально-государственное строительство ... - С.235.
  53. Абдулатипов Р.А. Национальные вопросы и государственное устройство России. М.: Славянский диалог, 2000. - С. 181.
  54. Национально-государственное строительство ... - С. 73.
  55. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса (20-30-е годы). - Ростов-на-Дону: РВШ МВД РФ, - 1997. - С.56.
  56. Российский государственный архив социально-политической истории (далее - РГАСПИ), Ф. 17, Оп. 11, Д. 278, Л. 4
  57. Национально-государственное строительство ... - С. 198.
  58. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 16, Д. 1013, Л. 209.
  59. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 175.
  60. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), Ф. 1235, Оп. 125, Д. 127, Л. 104.
  61. Национально-государственное строительство ... - С. 198.
  62. Там же.
  63. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 175.
  64. Чащарина Е.А.Вопросы формирования национально-технической интеллигенции на Северном Кавказе// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 189.
  65. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 207.
  66. Шнайдер В.Г. Динамика и структура освоения Северного Кавказа русским населением в последней трети XIX века// Проблемы социокультурного развития Северного Кавказа: социально-исторические аспекты: Сб.ст./ Под ред А.И. Шаповалова, Армавир: РИЦ АГПИ, 2000, - С. 23-33; Он же. Немецкие книги АОАА как исторический источник. - Армавир: РИЦ АГПУ, 2004. - 88 с.
  67. Куприянова Л.В. Города Северного Кавказа во второй половине XIX века. - М., 1981. - С. 172.
  68. Шнайдер В.Г.Рабочие Северного Кавказа в конце XIX - начале XX вв.: история социального становления. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук, - Ставрополь, 1996. - С.92.
  69. Там же. - С. 96.
  70. Статистический сборник за 1913-1917 гг// Труды ЦСУ, Т. 7, Вып. 1. - М., 1921. - С.38.
  71. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы// Культура и быт народов Северного Кавказа/ Под ред. В.К. Гарданова, - М.: Наука, 1968. - С. 74.
  72. Там же. - С. 75.
  73. Национально-государственное строительство... - С. 149.
  74. Там же. - С.64.
  75. Там же.
  76. Бетанов В.Т. Аграрные преобразования в республиках Северного Кавказа (кон. 1920-х - нач. 1930-х гг.). Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук, - Махачкла, 2003. - С. 95.
  77. Там же.
  78. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах. - М.: ИНСАН, 1998. - С. 78.
  79. Национально-государственное строительство... - С. 175.
  80. Очерки по истории Карачаево-Черкессии. - Черкесск, 1972. С. 99, 117.
  81. ГАРФ, Ф. 393, Оп. 3, Д. 61, Л. 7, 11.
  82. Национально-государственное строительство... - С.79.
  83. Бетанов В.Т Аграрные преобразования ... - С. 95; Медалиев Х.Г. О некоторых особенностях индустриализации национальных республик и областей Северного Кавказа// Образование СССР - торжество ленинской национальной политики. - Пятигорск, 1972. - С. 198.
  84. Коркмазов А.Ю.Этнополитические процессы на Северном Кавказе (история и современность). - Ставрополь: Издательство СГУ, 1994. - С. 70.
  85. Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С.173.
  86. Чащарина О.М. Вопросы формирования национально-технической интеллигенции на северном Кавказе// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С.144.
  87. Справочник по народному хозяйству и культуре Карачаевской автономной области, - Пятигорск, 1939. - С. 7.
  88. Чащарина О.М. Автономные республики Северного Кавказа: проблемы изменения социальной структуры (1930-е годы)// Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы)/ Под ред. Н.Ф. Бугая. - Майкоп, 1992. - С.148.
  89. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.147.
  90. Там же.
  91. Национально-государственное строительство...- С. 158.
  92. История Северо-Осетинской АССР. Советский период. - Орджоникидзе, 1966. Т.2. - С.244.
  93. Там же. - С. 215.
  94. Карданов А.Т. Рабочий класс Кабардино-Балкарии в период строительства социализма. 1920-1937 гг. - Нальчик, 1976. - С. 84.
  95. Там же.
  96. Там же. - С.105.
  97. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.146.
  98. История Кабардино-Балкарской АССР. - М., 1967. Т.2. - С. 194.
  99. Карданов А.Т. Рабочий класс Кабардино-Балкарии ...- С. 113.
  100. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы. Проблемы этно-демографического развития// Россия XXI, 1996, Љ 1-2. - С. 71.
  101. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы... - С.73.
  102. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.149.
  103. Там же. - С. 150.
  104. Чащарина О.М. Вопросы формирования национально-технической... - С. 187.
  105. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.156.
  106. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа (вт. пол. XIX - XX вв.). - М.: Наука, 1983. - С.148
  107. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы... - С. 72.
  108. История индустриализации Северного Кавказа. 1933-1941 гг. - Грозный, 1973. - С. 210.
  109. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.151.
  110. Цит. по: Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.151.
  111. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 122-123.
  112. РГАСПИ, Ф,1318, Оп. 1, Д. 661, Л. 154.
  113. Чащарина О.М. Вопросы формирования национально-технической... - С. 180-181.
  114. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы... - С. 68; Рехвиашвили И.М. Культурное строительство в Горской республике (1920-1924 гг.). - Орджоникидзе, 1967. - С. 5.
  115. Национально-государственное строительство...- С. 251.
  116. Рехвиашвили И.М. Культурное строительство в Горской республике (1920-1924 гг.). - Орджоникидзе, 1967. - С. 5.
  117. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие Горской Автономной Советской Социалистической Республики (1920-1924 гг.). Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук, - С-Пб., 1998. - С.182.
  118. Рехвиашвили И.М. Культурное строительство в Горской республике... - С. 6.
  119. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 38.
  120. Национально-государственное строительство...- С. 253.
  121. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 180.
  122. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 126.
  123. Там же. -С.125.
  124. Там же.
  125. Юсупов П.И. От отсталости к расцвету и сближению наций. - Грозный, 1982. - С. 132.
  126. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы... - С. 68.
  127. Национально-государственное строительство...- С. 254.
  128. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения// Культура и быт народов Северного Кавказа/ Под ред. В.К. Гарданова, - М.: Наука, 1968. - С. 280.
  129. Там же. - С. 281.
  130. Там же.
  131. Там же.
  132. Булатов Б.Б. Проблемы социально-экономического и социально-культурного развития Дагестана (80-е гг. XIX - 30-е гг. XX вв.). Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук. - Махачкала, 1997. - С.288
  133. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 185.
  134. Национально-государственное строительство... - С. 255.
  135. Кононенко В.М. Высшая школа Юга России (20-90-е годы ХХ века). - Ставрополь: ООО "Базис", 2005. - С. 73..
  136. Национально-государственное строительство... - С. 255.
  137. Там же.
  138. Национальный архив Республики Адыгея (далее - НАРА), Ф.Р. - 21, Оп. 1, Д. 39.
  139. Там же. Д. 181 а.
  140. См. напр.: НАРА, Ф. Р.- 21, Оп. 1, Д.
  141. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы ... - С. 74.
  142. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма ... - С. 150.
  143. Справочник по народному хозяйству Карачаевской АО, - Пятигорск, 1939. - С. 11.
  144. Национально-государственное строительство... - С. 256.
  145. Чентиева М.Д. История Чечено-Ингушской письменности. - Грозный, 1958. - С. 58.
  146. Культурное строительство в Северной Осетии. 1917-1941 гг.: Сб. документов и материалов. - Орджоникидзе, 1974. т. 1, - С. 70.
  147. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 187.
  148. Культурное строительство в Кабардино-Балкарии. 1918-1941 гг.: Сб. документов и материалов. - Нальчик, 1980. - С. 32.
  149. Национально-государственное строительство... - С. 249.
  150. Мекулов Д.Х. Советы Адыгеи в социалистическом строительстве. 1922-1937 гг. - Майкоп, 1989. - С. 115.
  151. Культурное строительство в Адыгее. 1920-1937 гг.: Сб. документов. - Майкоп, 1958. - С. 81.
  152. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 76.
  153. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения ... - С. 288.
  154. Национально-государственное строительство... - С. 246.
  155. Цит. по: Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 53.
  156. Справочник по народному хозяйству Карачаевской АО, - Пятигорск, 1939. - С. 155.
  157. НАРА, Ф.Р.- 21, Оп. 1, Д. 39.
  158. Там же. Л. 58.
  159. Там же. Д. 181 а.
  160. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения ... - С. 289.
  161. Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. В 2-х ч. - ч. 2. - Ставрополь: Издательство СГУ, 1996. - С. 11.
  162. Национально-государственное строительство... - С. 259-261.
  163. Кононенко В.М. Высшая школа Юга России (20-90-е годы ХХ века). - Ставрополь: ООО "Базис", 2005. - С. 57-58.
  164. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 189.
  165. Национально-государственное строительство... - С. 261.
  166. Герандоков М.Х. Культурное строительство в Кабардино-Балкарии. 1917-1940 гг. - Нальчик, 1975. - С. 105.
  167. Чащарина О.М. Автономные республики ...- С.155.
  168. Медалиев Х.Т. Социалистическая индустриализация Кабардино-Балкарии. - Нальчик, 1959. - С. 68.
  169. Кононенко В.М. Высшая школа Юга России (20-90-е годы ХХ века)... - С. 77-78.
  170. Там же. - С. 186.
  171. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения ... - С. 283.
  172. Там же. - С. 289.
  173. Национально-государственное строительство... - С. 263.
  174. Чащарина О.М. Вопросы формирования национально-технической... - С. 182, 188.
  175. Национально-государственное строительство... - С. 257.
  176. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения ... - С. 290.
  177. Бекжиев М.М. Формирование социалистической интеллигенции у народов Северного Кавказа. - Черкесск, 1978. - С.
  178. Каймаразов Г.Ш. Формирование социалистической интеллигенции на Северном Кавказе. - М., 1988. - С. 116.
  179. Там же. - С.60.
  180. Чащарина О.М. Вопросы формирования национально-технической... - С. 181.
  181. Национально-государственное строительство... - С. 258.
  182. Там же. - С. 262.
  183. Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 194.
  184. Национально-государственное строительство... - С. 277.
  185. Там же.
  186. Там же. - С.277-278.
  187. Там же. - С. 279.
  188. Национальная политика России: история и современность... - С. 284.
  189. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С. 25.
  190. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 192.
  191. Национально-государственное строительство... - С. 281.
  192. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 183.
  193. Там же. - С. 189.
  194. Национально-государственное строительство... - С. 281
  195. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 192.
  196. Абдулатипов Р. Национальные вопросы и государственное устройство России. - М.: Славянский диалог, 2000. - С. 181.
  197. Цит. по: Абдулатипов Р. Национальные вопросы... - С. 184.
  198. Национальная политика в России... - С. 286.
  199. Справочник по народному хозяйству Карачаевской АО, - Пятигорск, 1939. - С. 158.
  200. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 190
  201. Там же. - С. 191.
  202. Там же. - С. 192.
  203. Карачаевцы: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)/ Под ред. И.И. Алиева. - Черкесск: Пул, 1993. - С. 8.
  204. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа (вт.пол. XIX - XX вв.). М.: Наука, 1983. - С.151.
  205. Там же. - С. 151-152.
  206. Там же. - С. 145.
  207. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы. Проблемы этнодемографического развития// Россия XXI, 1996, Љ 1-2. - С. 70-71.
  208. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы// Культура и быт народов Северного Кавказа/ под ред. В.К. Гарданова. - М.: Наука, 1968. - С.83.
  209. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт... - С. 154.
  210. Меретуков М.А. Межнациональный брак как форма проявления межнациональных отношений//Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы)/ Под ред. Н.Ф. Бугая. - Майкоп, 1992. - С. 227.
  211. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт... - С. 153.
  212. Рехвиашвили И.И. Культурное строительство ...- С. 21
  213. . Даудов А.Х. Социально-экономическое развитие... - С. 195.
  214. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 65.
  215. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт... - С. 154-155.
  216. Там же. - С. 155.
  217. Там же. - С. 157.
  218. Там же.
  219. Там же. - С. 159.
  220. Там же. - С.144.
  221. Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа XVIII - XX вв.- М.: Наука, 1983. - С. 228
  222. Там же.
  223. Из этнографии народов Карачаево-Черкессии/ Под ред. Е.П. Алексеевой. - Черкесск: К-ЧНИИ ИФЭ, 1991. - С. 68.
  224. Там же. - С. 69.
  225. Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа... - С. 228.
  226. Там же. С. 232.
  227. Там же.
  228. Культура и быт народов Северного Кавказа. - М., 1968. - С. 175.
  229. Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа... - С. 233.
  230. Там же.
  231. Там же. - С. 228-254.
  232. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С. 47
  233. Там же. - С.48.
  234. Арапханова Л.Я. Депортация народов как специфический аспект национальной политики советского государства (на примере ингушского народа). Автореферат ... кандидата политических наук. - М., 2002. - С.19.
  235. Шнайдер В.Г. Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов. - Армавир: РИЦ АГПУ, 2005. - С. 82-112.
  236. Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. Ч.1... С. 62.
  237. Гусейнова И.С. Горская республика: зарождение, становление и причины падения (1917 - 1920 гг.). Автореф. Дисс. ... к.и.н., Махачкала, 2003. - С. 16.
  238. Там же.
  239. Тамже. - С. 17
  240. Там же.
  241. Там же. - С. 20
  242. Там же. - С. 21
  243. Там же. - С. 23.
  244. Цит. по: Этнокультурные проблемы Северного Кавказа... - С. 127.
  245. Венков А.В., Трут В.И. Казаче-горская государственность на Северном Кавказе в 1917-1918 гг.// Известия вузов Северо-Кавказский регион. Общественные науки, 1997, Љ4. - С.5-8.
  246. Уралов А. (Авторханов) Убийство чечно-ингушского народа: народоубийство в СССР. - М.: СП "Вся Москва", 1991. С. 17.
  247. Там же.
  248. Венков А.В., Трут В.И. Казаче-горская государственность... С. 7
  249. Там же. - С. 8.
  250. Национально-государственное строительство... С. 45.
  251. Там же. - С. 53.
  252. Там же. - С. 56-57.
  253. Там же. - С. 55.
  254. Этнокультурные проблемы... - С. 130.
  255. Цит. по: Этнокультурные проблемы... - С. 132.
  256. Аптекарь П. Повстанцы// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 154.
  257. Там же.
  258. Доного Х.-М. Последний имам// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 167.
  259. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 75.
  260. Национально-государственное строительство... - С. 51.
  261. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С. 38.
  262. Там же. - С. 39.
  263. Национально-государственное строительство... - С. 52.
  264. Хлынина Т.П. Горские народы Кубанской области "большевистская модель решения национального вопроса"// Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы) / Под ред. Н.Ф. Бугая. - Майкоп, 1992. - С. 58.
  265. Там же. - С. 59
  266. Жупикова Е.Ф. Повстанческое движение на Северном Кавказе в 1920-25 годах (документальные публикации и новейшая отечественная историография) // Отечественная история, 2004, Љ3. - С. 160.
  267. Магомадов С.М. Борьба с вооружённой контрреволюцией в национальных районах Северного Кавказа на заключительном этапе гражданской войны, 1920-1922 гг. Дисс... к.и.н., Ростов-н/Д., 1981. - С. 141.
  268. Аптекарь П. Война без края и конца// Родина, 2000, Љ1-2. - С. 160.
  269. Лайпанов К.Т. Октябрь в Карачаево-Черкессии. - Черкесск, 1971. - С. 164-165.
  270. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 53.
  271. РГАСПИ, Ф. 65, Оп. 1, Д. 61, Л. 1.
  272. Цит. по: Турицын И.В. Советизация Северного Кавказа и проблема обеспечения правопорядка (1920-12926 гг.)// Историческая наука и образование на рубеже веков: Сб. статей/ Сост. А.А. Данилов. - М.: Собрание, 2004. - С. 398.
  273. Там же.
  274. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 58.
  275. Аптекарь П. Война без края и конца// Родина, 2000, Љ1-2. - С. 161.
  276. Жупикова Е.Ф. Повстанческое движение на Северном Кавказе в 1920-25 годах (документальные публикации и новейшая отечественная историография)// Отечественная история, 2004, Љ3. - С. 161.
  277. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. 1918-1939. Документы и материалы. В 4-х томах/ Под ред. А Береловича и В. Данилова. Т. 1. - М., 2000. - С. 710.
  278. Уралов А. (А. Авторханов). Убийство чечено-ингушского народа... - С. 17.
  279. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД. Т. 1... - С. 682.
  280. Там же. - С. 338.
  281. Жупикова Е.Ф. Повстанческое движение... - С. 161.
  282. Турицын И.В. Советизация Северного Кавказа... - С. 395.
  283. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 74.
  284. Уралов А. (А. Авторханов). Убийство чечено-ингушского народа... - С. 19.
  285. Там же. -С. 27.
  286. Там же. - С. 32.
  287. РГАСПИ, Ф. 82, Оп. 2,Д. 153, Л.62
  288. Там же.
  289. Там же. Л. 63.
  290. Там же.
  291. Там же. Л. 64.
  292. Национально-государственное строительство... - С. 72.
  293. Цит. по: Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... - С. 75.
  294. Там же. - С. 72.
  295. Там же. - С. 73.
  296. Там же. - С. 77.
  297. Цит. по: Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С. 37.
  298. Аптекарь П. Война без края и конца //Родина, 2000, Љ1-2. - С. 161.
  299. Там же. - С. 161-162.
  300. Цит. по: Аптекарь П. Война без края и конца... - С. 162.
  301. Там же.
  302. Там же.
  303. Там же.
  304. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С 38.
  305. Там же. - С. 40.
  306. Там же. - С. 41.
  307. Там же.
  308. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения...". Депортация народов Юга России. 20-50-е годы (на материалах Краснодарского и Ставропольского краёв). - Майкоп: Меоты, 1999. - С. 31.
  309. Аптекарь П. Война без края и конца... - С. 163.
  310. Уралов А. (А. Авторханов). Убийство чечено-ингушского народа... - С.24.
  311. Там же. - С. 25.
  312. Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши/ Сост. Н.Ф. Бугай. - М.: ТОО "Кань", 1994. - С.5.
  313. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 76.
  314. Аптекарь П. Война без края и конца... - С. 164.
  315. Там же.
  316. Там же.
  317. Там же. - С. 164-165.
  318. Там же. - С. 165.
  319. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."... - С. 30.
  320. Кавказские орлы...- С. 51
  321. Уралов А. (А. Авторханов). Убийство чечено-ингушского народа...- С. 36.
  322. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... С 35.
  323. РГАСПИ, Ф. 82, Оп. 2, Д. 153, Л. 76.
  324. Там же. Л. 78.
  325. Там же. Л. 79.
  326. Там же.
  327. Там же.
  328. Там же. Л. 80.
  329. Там же. Л. 81.
  330. Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа... - С. 44.
  331. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... С. 76.; Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа... - С. 47.
  332. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 77.
  333. Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа... - С.58.
  334. Там же. - С. 58-59.
  335. Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши... - С. 10.
  336. ГАРФ. Ф.Р. - 1235, Оп. 105, Д. 264, Л. 110-110 (об.)
  337. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы. Документы, факты, комментарии/ Под ред. А.М. Гонова. - Нальчик, 1995. - С. 93.
  338. Национально-государственное строительство... С. 54.
  339. Бугай Н.Ф. 20-е годы: становление демократических форм... С. 33.
  340. Венков А.В., Трут В.И. Казаче-горская государственность на Северном Кавказе в 1917-1918 гг... С. 5.
  341. ГАРФ, Ф.Р.-1235, Оп. 95, Д. 517, Л. 104.
  342. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы... - С. 279.
  343. Цит. по: Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса (20-30-е гг.). - Ростов-н/Д., РВШ МВД РФ, 1997.- С. 68.
  344. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы... - С. 285-286.
  345. ГАРФ, Ф.Р.-1235, Оп. 95, Д. 517, Л. 113-114.
  346. Россия и её регионы в ХХ веке: территория - расселение - миграции/ Под ред. О. Глезер и П. Поляна. - М.: ОГИ, 2005. - С. 611.
  347. Казачество России. Историко-правовой аспект: документы, факты, комментарии. 1917-1940 гг./ Под ред Н.Ф. Бугая, А.М. Гонова, - М., 1999. - С.157-158
  348. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."... - С.47.
  349. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса...- С. 22.
  350. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы... С. 273.
  351. Цит. по: Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."... - С. 43.
  352. Там же. - С. 44-45.
  353. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы... - С. 293.
  354. ГАРФ, Ф.Р. 1235, Оп. 95, Д. 517, Л. 29.
  355. Россия и её регионы в ХХ веке... - С. 612-613.
  356. Казачество России. Историко-правовой аспект: документы... - С. 144-145.
  357. Там же. - С. 149.
  358. Там же. С. 156.
  359. ГАРФ, Ф.Р. 1235, Оп. 95, Д. 517, Л.31.
  360. Русские на Северном Кавказе 20-30-е годы... - С.313-332.
  361. Там же. - С. 313.
  362. Там же
  363. Там же. - С. 315.
  364. Там же. - С. 318.
  365. Там же. - С.315.
  366. Там же. - С.316.
  367. Там же. - С. 319.
  368. Там же.- С. 321.
  369. Там же. - С. 325-326.
  370. Там же. - С.327.
  371. Там же. - С. 330.
  372. Там же.
  373. Там же. - С. 330-331.
  374. Там же. - С. 332.
  375. Жупикова Е.Ф. Повстанческое движение на Северном Кавказе в 1920-25 гг. (документальные публикации и новейшая отечественная историография)// Отечественная история, 2004, Љ3.- С.163.
  376. Кажаров А.Г. Советское национально-государственное строительство на Северном Кавказе: проблемы начального периода// Гуманитарные и социально-экономические науки, 2006, Љ4. - С. 167.
  377. Казачество России. Историко-правовой аспект: документы... - С. 162.
  378. РГАСПИ, Ф. 78, Оп. 1, Д. 66, Л. 29.
  379. Там же. Л. 30-31.
  380. Там же. Л. 32.
  381. Там же.
  382. Там же. Л. 33.
  383. Там же. Л. 33.
  384. Там же. Л. 34.
  385. Там же.
  386. Там же. Л. 36-38.
  387. Там же. Л. 43.
  388. Там же.
  389. Там же. Л. 45.
  390. Там же. Л. 40
  391. Шнайдер В.Г. Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период... С. 105-107.
  392. РГАСПИ, Ф. 78, Оп. 1, Д.66, Л. 40
  393. Там же. Л. 40-41.
  394. Там же Л. 46-47.
  395. Там же. Л. 48-49.
  396. Там же. Л. 49-50.
  397. Там же. Л. 52-53.
  398. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД, Т. 2... - С. 207.
  399. ГАРФ, Ф.Р. - 1235, Оп. 121, Д. 70, Л. 23 (об.).
  400. Хутыз К.К. Национальные отношения в условиях тоталитаризма... - С.63.
  401. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса... - С. 79.
  402. Там же. - С. 79-80.
  403. Казачество России. Историко-правовой аспект: документы... - С. 128-129.
  404. Там же. - С. 146.
  405. Турицын И.В. Советизация Северного Кавказа... - С. 395-399.
  406. Зуйкина Е.А. К вопросу о роли русских в системе межнациональных отношений на Северном Кавказе// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 137.
  407. Там же. С. 138.
  408. Ильин С.К. Этнические меньшинства в автономных областях и республиках РСФСР. 20-е годы. М., 1995. - С. 239.
  409. Бугай Н.Ф. 20-40-е годы. Депортация населения// Отечественная история, 1992, Љ4. С. 37.
  410. Национально-государственное строительство... - С. 146.
  411. ГАРФ, Ф.Р.- 1235, Оп. 121, Д. 776, Л. 48.
  412. Хлынина Т.П. Национально-государственное строительство..../// Отечественная история - С. 160
  413. Бугай Н.Ф. Казачество России: отторжение, признание, возрождение (1917-1990 гг.). - М., 2000. - С. 34.
  414. Советская деревня глазами ВЧК-ОГПУ-НКВД, Т. 2... - С. 628.
  415. Там же. - С. 502.
  416. Там же. - С. 589.
  417. Там же. - С. 443.
  418. ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп. 119. Д.38. Л. 80-81.
  419. ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп. 119. Д.36. Л. 72.
  420. Там же. Л. 71.
  421. ГАРФ. Ф. Р-1235. Оп. 119. Д.38. Л. 81.
  422. ГАРФ. Ф.Р-1235. Оп. 119. Д.36. Л.31-33
  423. Там же. Л. 40.
  424. Там же. Л. 124-125.
  425. Там же. Л. 23.
  426. Там же. Л. 19.
  427. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы, конфликты, беженцы (документы, факты, комментарии). - Ростов/н-Д.: РВШ МВД, 1997. - С.38.
  428. Там же. - С. 39.
  429. ГАРФ, Ф.Р.1235 - Оп. 119, Д. 36, Л.Л. 110, 111, 112, 115.
  430. Там же. Л. 188.
  431. Там же. Л. 10.
  432. Там же.
  433. Там же.
  434. Там же. Л. 13.
  435. ГАРФ, Ф.-Р-3316, Оп. 20, Д. 384, Л. 2-5.
  436. ГАРФ, Ф.Р - 1235, Оп. 140, Д. 818, Л. 8.
  437. ГАРФ, Ф.Р - 1235, Оп. 140, Д. 790, Л. 5-6.
  438. ГАРФ, Ф.Р-1235, Оп. 118, Д. 7, Л. 21, 24.
  439. Там же. Л. 24.
  440. ГАРФ, Ф.Р-1235, Оп. 2, Д. 1471, Л.1.
  441. Кокорхоев Д.С. Становление и развитие советской национальной государственности ингушского народа (1917-1944 гг.). Автореферат дисс. ... к.и.н., Волгоград, 2001. - С. 19.
  442. Там же. - С. 19-20.
  443. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы, конфликты... - С. 60-84.
  444. Там же. - С. 71.
  445. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса... - С. 21.
  446. Там же.
  447. Русские на Северном Кавказе... - С. 261.
  448. Аптекарь П. Повстанцы// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 154.
  449. Там же.
  450. ГАРФ, Ф.Р -1235, Оп. 105, Д. 167, Л. 238-239.
  451. ГАРФ, Ф.Р -1235, Оп. 105, Д. 167, ЛЛ. 152 (об), 132-133 (об), 135.
  452. Кабузан В. Население Северного Кавказа в XIX - XX вв. Этностатистическое исследование. - С. Пб., 1996. С. 110.
  453. Жиромская В.Б. Демографическая история России в 1930-е гг. Взгляд в неизвестное.- М.: РОССПЭН, 2001. - С. 77.
  454. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы... - С. 9.
  455. Котов В. Северный Кавказ в 1930-40-е годы. Проблемы этнодемографического развития// Россия ХХI, 1996, Љ1-2. - С. 75.
  456. Там же.
  457. Национально-государственное строительство... - С. 218.
  458. Там же.
  459. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 55.
  460. Там же. - С. 59.
  461. Котов В. Северный Кавказ в 1930-40-е годы... - С. 72.
  462. Жиромская В.Б. Демографическая история России в 1930-е гг.... - С. 39-41.
  463. Котов В. Северный Кавказ в 1930-40-е годы...- С. 77.
  464. Там же. - С. 76.
  465. Там же.
  466. Там же.
  467. Платунов Н.И. Переселенческая политика советского государства и её осуществление в СССР. 1917 - июнь 1941 гг. - Томск, 1976. - С. 83.
  468. Зуйкина Е.А. К вопросу о роли русских в системе межнациональных отношений... - С. 131.
  469. Там же.
  470. Там же. - С. 132.
  471. Там же.- С. 133.
  472. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа ... - С. 65.
  473. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы... - С. 64.
  474. Авксентьев В.А. Этническая конфликтология. Ч.1... - С. 11.
  475. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."... - С. 33.
  476. Семёнов В.М., Матюнина Е.В. Национальные и этнические культуры в конфликтных процессах в России// Социально-гуманитарные знания, 2001, Љ2. - С. 298.
  477. Шнирельман В.А. Быть Аланами: интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в ХХ веке. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С 22-23.
  
  
  
  РАЗДЕЛ 3.
  СОВЕТСКОЕ ГОСУДАРСТВО И НАРОДЫ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В ГОДЫ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ
  
  Выявление направленности национальной политики советского государства в отношении северокавказских народов в годы войны рассматривается нами в первую очередь через анализ набора социокультурных реакций, которые вызвала неведомая прежде по своим масштабам война у горского населения региона.
  Постановка проблемы "Великая Отечественная война и северокавказское социокультурное пространство" требует конкретизации. Во-первых, событийный контекст или хронологически подробный характер изложения не входят в нашу задачу, ввиду несоответствия жанру и цели монографии и явной ограниченности объема для такого рода исследования. Во-вторых, социокультурное пространство Северного Кавказа в этнокультурном смысле неоднородно, и это, со всей очевидностью, ставит перед нами задачу рассмотрения Великой Отечественной войны, в частности, в контексте понятия и явления войны в истории народов Северного Кавказа. В-третьих, война и оккупация части изучаемого региона могут быть рассмотрены как минимум в трех ракурсах: 1) война и русскоязычное население региона; 2) война и партийные, советские, общественные и профсоюзные органы; 3) война и коренное население региона. Рассмотрение проблемы через призму образа "войны" русскоязычного населения распадается на более простые составляющие, из которых наиболее эвристически плодотворной представляется выяснение специфики поведенческих мотиваций (особенно в период оккупации), например, жителей села и города, потомков иногородних и казачества и т.п. В остальном едва ли есть, что-либо специфическое и особенное, принципиально отличавшее русского человека, например, на Кубани или Ставрополье от воронежца или тамбовца. Впрочем, мы вполне допускаем, что вопрос этот дискуссионный, очевидно, еще ожидающий своих исследователей.
  Деятельность советских и партийных органов в нашем регионе - это наиболее разработанная в отечественной историографии тема. Более того, возьмем на себя смелость предположить, что в течение известного периода именно деятельность этих органов в годы войны, в основном, и составляла сущность оценки действий "всего советского народа".
  Отношение к Великой Отечественной войне, мотивационные характеристики периода наступления гитлеровских войск и временной оккупации территорий с преимущественно проживающим там горским населением, долгое время относились к числу тем, по меньшей мере, освещенных несколько тенденциозно, что же касается проблем депортированных народов, то о них нельзя сказать даже этого, настолько скупо они упоминались в официальных историях отдельных народов Северного Кавказа. В 1990-е гг. появляется много научных и публицистических работ на эту тему, многие из которых заслуживают серьезного внимания (1).
  Таким образом, приоритет в подразделе 3.1. мы отдаем вопросам, связанным с историко-культурной сущностью войны, ее образа и знакового смысла в мотивации поведения коренного, автохтонного населения Северного Кавказа. В связи с этим нами будут затронуты некоторые остро дискуссионные вопросы, касающиеся проблем коллаборационизма части представителей горского населения региона. Особое значение рассмотрение этой проблемы приобретает в связи с тем, что сотрудничество с оккупантами в последствии будет названо основной причиной депортации некоторых северокавказский народов.
  
  3.1. Социокультурное пространство Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны
  
  В одной из предшествующих работ мы рассматривали проблему войны как столкновения "социокультурных миров" (мировоззренческих систем), а также этно- и социо-идентифицирующую сущность конфликта для населения рассматриваемого региона. Основные тезисы, заявленные там, сводились, главным образом, к следующему: а) Северный Кавказ - зона столкновения мощных, самодостаточных историко-культурных типов; б) многовекторность этнокультурных и социально-политических влияний на развитие народов Северного Кавказа; в) лавирование, прежде всего, политического и военного характера, как условие и способ сохранения этнической и культурной уникальности горским населением (2).
  Еще одна методологически значимая для восприятия последующих рассуждений проблема - это понимание и трактовка нами самой Великой Отечественной войны в истории России (СССР).
  Конец 1930-х - начало 1940-х гг. - период, непосредственно предшествовавший началу Великой Отечественной войны, относится к таким явлениям, которые, с точки зрения циклизма, обладают крайне сложными и противоречивыми характеристиками. Российское государство достигает фазы гармонии почти полностью избавляясь от кризисных характеристик и доминант социального, политического, экономического и т.п. устройства прежнего цикла развития; с другой стороны, нарастающие центростремительные, акцентированные инвариантные характеристики системы делают ее, как это не парадоксально, более уязвимой. Другими словами, "слишком хорошо тоже не хорошо". Конкретное историческое проявление этого состояния выразилось в формировании культа личности Сталина и складывании тоталитарной системы. Понимание этих тезисов как возвеличивание достоинств Сталина и репрессий инакомыслящих, инородцев и классово-чуждых элементов очень обедняет историософскую сущность этих явлений.
  Безальтернативность, как главное определение общественного бытия советских людей, начиная с 1930-х гг., наделяла представителей власти, по-существу, историко-креативными функциями. Сталин при этом как персонифицированный образ верховной власти мог бы быть сравним с демиургом советской реальности. Примеров умозрительных моделей, с трудом укладывавшихся не только в рамки традиций и обычаев, но и не согласующихся с объективными процессами развития, скажем, экономики, можно привести, применительно к советскому периоду, вполне достаточно. При этом важно помнить, что именно эта "большевистско-сталинская" реальность и была тем, что определяло судьбы и жизни миллионов людей.
  Представим себе, что существует мир и некие связи в нем, они гармоничны и выверены многими годами. Это в равной мере относится к любому социуму. Вместе с этим существует то, что об этом думает большевистское руководство, а, главным образом, сам Сталин. Где гарантия того, что первое совпадает со вторым? Её нет. Или, точнее говоря, она умозрительна, она не проверена и не подтверждена историческим опытом. Таким образом, это нельзя назвать ни практикой, ни теорией. Это вера. Как и любая вера, гарантия правоты большевиков должна была основываться на согласии и поддержке большинства, а в идеале - абсолютно всех членов общества. Именно к последней цели и стремится любая власть, не имеющая каких-либо ограничений или противовесов, и тоталитаризм, как политическая сущность режима - только вершина айсберга. Главное то, что общество постепенно "погружается" в мир, создаваемый правящей партией и насаждаемый принадлежащим ей государственным аппаратом.
  Можно сказать так: была Европа, был Гитлер, уже была Вторая мировая война и был Сталин, при этом, самостоятельное значение имело то, что думает Сталин о войне с Германией. Надо полагать, что именно последнее и было самым важным для всего советского общества. Тяжелые поражения первого периода Великой Отечественной войны, потеря половины европейской территории - это события, о которых написано и сказано много. Несовпадение реально происходящих событий с мнением Сталина о них, а также о том, как они должны происходить (а ведь недостатка в информации не было) стали трагедией для народов СССР.
  Война стала отрезвляющим фактором для сталинского руководства: в "страну иллюзий" вторгся самый настоящий, а не придуманный враг, с реальными танками и пулеметами, а также планами коренного преобразования этой страны, и противостоять ему необходимо было невыдуманными средствами, по невыдуманным, а по самым реальным, и даже научным законам ведения войны.
  Для нас необычайно важно отметить, что война ослабила вектор давления российской государственности и российского исторического типа культуры на буферные зоны. Это относится к периодам наступления гитлеровских войск и оккупации части территории страны. В этих условиях проявляются альтернативные тенденции и историко-системного свойства в том числе. Особенно отчетливо это проявляется в национальных автономиях, где этнокультурные целостности стремятся к внутренней самоорганизации в условиях внешнего хаоса.
  Напомним, что укрепление советской власти в горских автономиях носило неоднозначный характер, и не везде удалось добиться одинаковых результатов. Особенно сложно проходила коллективизация, вызвавшая в отдельных, особенно горных районах упорное сопротивление. Это стало одной их причин возникновения банд в Чечено-Ингушетии. "Многие из враждебных советской власти элементов объединялись в террористические группы, действия которых были направлены против колхозного движения. В период с октября 1937 г. по февраль 1939 г. на территории республики было 80 группировок (400 чел.), более 1000 человек находилось на нелегальном положении" (3). В целом в 1939 г. с выступлением банд-групп было покончено, арестовано и осуждено 1032 чел. (4). Однако в 1940-1941 гг. положение снова обостряется. К июлю 1941 г. в республике зарегистрировано 20 террористических группировок (84 чел.), на счету которых ряд убийств партийных и советских работников (5).
   И хотя в целом ко времени начала Великой Отечественной войны в регионе Северного Кавказа были в основном ликвидированы значительные национальные конфликты, устранены явные этнические противоречия, подавлено повстанческое движение некоторых горских народов, нельзя сказать, что национальные проблемы в регионе к началу войны с Германией были решены полностью, исчезло лишь их внешнее, видимое выражение. Они продолжали существовать в латентной форме. Так незадолго до войны 9 октября 1940 г. группа работников НКО СССР провела расследование фактов массового уклонения призывников Чечено-Ингушской АССР от службы в Красной Армии. Проверкой было установлено, "что по призыву 1939 г. кадры Красной Армии по Чечено-Ингушской АССР было зачислено 6246 чел., из которых 3325 в 1939 были отправлены в части Красной Армии, а 2921 чел. оставлены в резерве. Оставленный резерв по нарядам штаба Северо-Кавказского военного округа отправлялся в Красную Армию командами в феврале и июне 1940 г. ... В результате во время отправок не явилось к месту сбора и сбежало с пунктов отправки и эшелонов 529 чел." (6).
  Официальные хроники начала войны отражают энтузиазм масс готовых дать отпор врагу, единый гневный порыв всей "многонациональной семьи" народов СССР. Как мы уже отмечали, такого рода историческая литература советских времен показывает чаще всего партийную, советскую и т.п. административную историю, проценты выполнения и перевыполнения планов, имена героев тыла и т.п. Конечно, это немаловажно, но далеко не все.
  На первых порах, ничего не говорило о том, что успехи Германии могут всколыхнуть волну антисоветизма на Северном Кавказе. Большинство населения региона, как русского, так и относящегося к коренным народам Северного Кавказа оставалось вполне лояльным к советской власти, и поддерживали ее усилия, направленные на достижение победы над внешним противником. Так, газета "Социалистическая Кабардино-Балкария" 23 июня 1941 г. сообщала: "Быстро облетела все колхозы Терского района весть о гнусной бандитской вылазке зарвавшихся гитлеровцев. Колхозники, рабочие и служащие района, проникнутые патриотическим чувством, горят желанием стать грудью на защиту социалистического Отечества...в своих резолюциях колхозники одобряют мудрое решение Советского правительства - дать сокрушительный отпор врагу. Все колхозники, как один, обязуются еще крепче сплотиться вокруг партии Ленина и повседневно своей работой бороться за повышение урожайности на колхозных полях, продуктивности животноводства, за укрепление обороноспособности страны" (7).
  Поддержка правительства выражалась в самых различных формах. Представители различных народов региона нередко обращались с личными письмами в самые высокие инстанции для выражения своей патриотической позиции. Так, в письме жительницы Лескенского района Губатчиковой И.В. Сталину говорилось: "Дорогой Иосиф Виссарионович! В грозный момент, переживаемый нашей Родиной, каждый из нас, советских граждан, мысленно обращается к Вам. И я хочу сказать Вам несколько слов от своего сердца. Меня, дочь кабардинского народа, воспитали Ленинский комсомол, наша родная Советская власть, и вся моя жизнь до последнего вздоха принадлежит нашей свободной социалистической Отчизне" (8). В начале войны получила распространение добровольная отправка на фронт, сбора пожертвований в фонд обороны и действующей армии: "Населением Сев. Осетии на постройку авиазвена "Защитники Владикавказа" и танковой колонны "Колхозник Сев. Осетии" было собрано более 7,5 млн.рублей" (9). Были организованы митинги в поддержку армии и советского правительства. "В городе Орджоникидзе состоялся антифашистский митинг народов Северного Кавказа. Участники митинга из Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Чечено-Ингушетии и др. дали клятву о защите родного края" (10). Не вызывает сомнения, что большая часть этих мероприятий была организована официальными органами, и служила делу военной пропаганды. Вместе с тем, население достаточно охотно откликалось на призыв участвовать в данных мероприятиях, и здесь позиции власти и широких народных масс региона часто совпадали. Характерным было то, что представители различных этнических групп Северного Кавказа нередко определяли Великую Отечественную войну не только как войну советского государства против германского фашизма, но и как борьбу с врагом той этнической группы, к которой они принадлежали. Некоторые из этнических сообществ Северного Кавказа даже посчитали нужным формально объявить войну германскому Рейху. "В связи со злодеяниями гитлеровцев и опасностью, нависшей над страной летом 1942 г., чеченцы и ингуши объявили немецко-фашистским захватчикам священную войну-газават" (11).
  Таким образом, ВОВ на своем начальном этапе стала фактором межнационального единства народов Северного Кавказа и усилила тенденции к межэтнической консолидации региона. Патриотический подъем, активизированный в первые месяцы войны средствами идеологической пропаганды, казалось, предоставлял неплохой шанс Советской власти организовать борьбу против немецких оккупантов на Северном Кавказе на подлинно народной основе и привлечь все эти этнические группы региона к противостоянию фашизму. Однако этой цели ей добиться не удалось. Во многом это объясняется неудачами Красной Армии в первый период войны. Причем эти неудачи были такого масштаба, что породили в сознании значительной части населения региона ощущение краха режима и стремительного развала Советского государства. В крае распространились слухи о скором конце Советской власти. Распространялись также вести о планах немцев создать на территории региона автономные государственные образования. Эти домыслы подкреплялись продолжающимися на фронте неудачами советских войск. Под влиянием данных обстоятельств, среди различных этнических сообществ региона резко возросли антисоветские настроения. Этому способствовали и последствия репрессий времен коллективизации и индустриализации еще не забытые населением в последующие годы.
  Неверно было бы утверждать, или тем более формировать мнение о том, что по мере приближения немецко-фашистских войск к Северному Кавказу местное население в массовом порядке формирует банды и альтернативные советским органы власти, повсеместно встречает захватчиков цветами. Вместе с тем, также неверно было бы утверждать, что деятельность партийных и советских органов, подполья и партизан в период оккупации можно было бы отождествлять с действиями народа.
  При этом надо сказать, что война, во всей ее полноте, стала фактором повседневной жизни не для всех северокавказских народов. Мы имеем ввиду зону оккупации, как завершающую стадию и исчерпывающую характеристику военных действий. То, что не все народы Северного Кавказа, а точнее территории, на которых они проживают, попали в зону оккупации - очень важный тезис в ряду выводов следующих в заключительной части главы.
  Таким образом, мы ведем речь о том, что влияние российского историко-культурного типа на буферные зоны в период наступления и особенно оккупация гитлеровцами известных территорий ослабевает. Вектор этого влияния в 1920 - 1930-е гг. нередко ассоциировался у местного населения с поголовной, зачастую насильственной, коллективизацией, репрессиями, гонениями на церковь и т.п. Поэтому период 1942 - нач. 1943 г. представляет собой попытку самоорганизации этнокультурных общностей Северного Кавказа в условиях почти полного исчезновения влияния России и еще не вступившего в полную власть немецкого командования. Безусловно, фашистское руководство формировало определенное направление этой самоорганизации, но для нас важно знать какие же именно альтернативы советской власти и организации социума возникают в рассматриваемый период на Северном Кавказе.
  Наследие прошлых противоречий периода коллективизации, застарелых конфликтов на межнациональной почве, неудачи советских войск в войне, а также активная деятельность убежденных противников советской власти в этнических сообществах региона обусловили на втором этапе ВОВ переход некоторой части автохтонного населения от позиции поддержки советского режима к отрицанию его ценностей и идеологии. Эти тенденции усиливались по мере продвижения войск нацистов непосредственно в пределы края. Большинство из тех, кто приветствовал приход немецких войск на Северный Кавказ, связывали именно с Германией вопросы национального и религиозного возрождения собственных этнических сообществ на Северном Кавказе, надежду на их автономное этнокультурное развитие, избавление от постоянного давления советской власти и ее национальной политики, целью которой являлось стирание этнических различий в регионе.
  Германское командование, в свою очередь, в полной мере осознавало особые специфические исторические, культурные, и конфессиональные условия Северного Кавказа и надеялось извлечь из сложившегося положения максимум политических дивидендов. Еще задолго до вступления немецких войск в данный регион, оно рассматривало планы привлечения на свою сторону широких масс как славянского, так и коренного населения края. Были разработаны идеологические основания для "особой" политики Германии на Северном Кавказе. "Эту политику гитлеровцы... объявляли соответствующей интересам самих кавказских народов". "Горный характер страны, - писал один из идеологов фашизма Розенберг, - усилил грани между этими народами... Ни одна из кавказских народностей не имеет силы, чтобы обеспечить себе самостоятельное существование на продолжительное время. Только защита сильной, великой державы может служить предпосылкой для мирной работы и политического спокойствия" (12).
  
  Какие же конкретные события и явления внушали фашистским захватчикам уверенность в осуществлении своих планов на Северном Кавказе и чего им реально удалось добиться в период оккупации?
  Надо сказать, что по мере приближения германских войск антисоветские настроения в национальных автономиях Северного Кавказа становились всё отчётливее.
  В августе 1942 г. нарком внутренних дел ЧИАССР С. Албогачиев направил докладную записку Л. Берии, в которой писал: "В связи с приближением фронта к территории Чечено-Ингушской республики значительно активизировалась деятельность контрреволюционных и банд-повстанческих элементов. Созданный комитет чечено-горской националистической партии (ЧГСНП), начал интенсивно готовить восстание в горных районах республики с целью свержения советской власти... разгромлен Дзумсоевский сельсовет, распущены колхозы. Отсутствие сил НКВД не позволяло ликвидировать вспышки, разгромлен РК ВКП(б), разогнаны партийные и советские работники, разгромлены линии связи с Грозным, ...присоединилась часть населения" (13).
  Впрочем, было бы неправильным представлять факты таким образом, что ранее описываемого времени в ЧИАССР не было антисоветских проявлений. В республике продолжали активную деятельность ОПКБ Х. Исраилова (Терлоева) и его банд-повстанческие отряды.
  В начале 1940 г. повстанцы Хасана Исраилова овладели Галанчожем, Саясаном, Чеберлоем и частью Шатоевского района. Они вооружались за счёт разбитых ими частей НКВД. В Галанчоже был созван съезд и объявлено о создании "временного народно-революционного правительства Чечено-Ингушетии" во главе с Исраиловым.
  В тот период Исраилов очень рассчитывал на поражение СССР в войне с Финляндией, приводил в пример стойкость "храбрых финнов" (14). Заключение советско-финского договора стало тяжёлым моральным ударом для повстанцев в Чечне.
  Теперь Исраилов возлагал надежды на поражение СССР в войне с Германией, поэтому с началом ВОВ действия его формирований заметно оживились.
  Существуют предположения, впрочем, непроверенные, о связи Исраилова и Албогачиева. Последний якобы написал письмо Исраилову (Терлоеву) в ноябре 1941 г., где упоминал об их сговоре, действиях по заранее намеченному плану, а также о связи с немецким командованием (15). Однако, учитывая, что это письмо "обнаружилось" в НКВД только в 1943 г. в момент ареста Албогачеива, подлинность его сомнительна. (Ещё в августе 1943 г. нарком внутренних дел ЧИАССР всё ещё занимал свою должность.)
  Тем временем, в ноябре 1941 г., подготавливая восстание, Исраилов провёл 41 совещание в таком же количестве антисоветски настроенных аулов. Присягу "ОПКБ" приняли 5 000 человек. Командировались уполномоченные и в другие республики (16). Вскоре произошло восстание отдельных сельсоветов Шатоевского, Галанчожского и Итум-Калинского районов (17).
  И снова мы хотим обратить внимание на то, что данные районы были избраны Исраиловым для реализации своих планов неслучайно. В конце января 1941 г. в ауле Хильда-Харой Итум-Калинского района произошло выступление против советской власти, в котором приняли участие местные жители (18).
  Для ликвидации чеченских банд, укрывавшихся в Хильда-Хароевском и Майстинском ущельях Ахалхевского района Грузии с 20 июля по 10 августа 1941 г. были проведены чекистско-войсковые операции (19). То есть в самый разгар военных действий начального, и самого неудачного для СССР, этапа Великой Отечественной войны.
  Ещё с февраля 1941 г. в Чечено-Ингушетии действовала группа Бек Мурзы Байсагурова. До марта 1944 г. (к моменту уничтожения данной банд-группы) с её стороны было зафиксировано 14 крупных преступных эпизодов.
  В феврале 1942 г. брат А. Шерипова, национального героя Чечни времён революции и гражданской войны, Майрбек Шерипов поднял восстание в Шатое и Итум-Кале. Он соединил свои силы с отрядами Исраилова. Повстанцы выпустили "Воззвание к чечено-ингушскому народу" в июне 1942 г., в котором говорилось, что кавказцы ожидают немцев как гостей и окажут им гостеприимство только при признании ими кавказской независимости (20).
  К августу 1942 г. на территории Чечено-Ингушетии действовало 37 повстанческих групп, каждая из которых насчитывала от 60 до 100 чел. (21).
  Всего за период с 2 июня 1941 г. по 3 ноября 1943 г. на территории ЧИАССР органами НКВД и частями Красной Армии было арестовано или уничтожено в ходе боёв 3 665 повстанцев из состава незаконных вооружённых формирований. В этом числе чеченцев и ингушей насчитывалось 2 690 чел. (22).
  Пропаганда немцев имела некоторый отклик и в Кабардино-Балкарской АССР. В ноябре 1942 г. возникает банд-формирование Занкишева-Жангуразова, известное, в частности, по Черекскому ущелью.
  В районе с. Гунделен действовала так называемая Балыкская армия общей численностью около 450 карачаевцев и балкарцев. Попытки партийного и советского руководства республикой с помощью административных мер пресечь действия повстанцев успеха не принесли. В ходе четырёх операций войск НКВД было убито 75 повстанцев, задержано 202. Остальные были рассеяны по горам (23). Однако в горах ещё оставались группировки под командованием И. Дудова, Я Магоява, Х.О. Бугриева, С. Эфендиева и некоторых других (24).
  В 1942-1943 гг. в горах Балкарии находились не только отряды бандитов, но и группы дезертиров Красной Армии. Бандиты вели вооружённую борьбу против советской власти, нападая на регулярные воинские части, помогая оккупантам устанавливать в Балкарии их режим (25).
  В период оккупации немцы создали в Нальчике марионеточное правительство, названное ими "Представительство интересов Кабардино-Балкарии". В его состав входили наряду с бывшими советскими чиновниками также и представители эмиграции, например, князья Келеметов, Шекланов, Давлат-гери, Тавкенов и некоторые другие.
  Активизация антисовтетски настроенных элементов в Карачаевской АО началась примерно с осени 1941 г. Участились нападения на местное население, колхозные власти и фермы. В Карачае активно действовали бынды Байрамукова, Кучукова и Батчаева. В селении Верхняя Теберда председатель сельсовета поддерживал связь с бандитами и призывал жителей помогать им.
  В августе 1942 г. на территории Карачая и Черкессии действовало 12 повстанческих групп примерно в 200-300 чел. (26). Некоторые исследователи считают, что численность участников незаконных вооружённых формирований была выше. По данным НКВД, только в Учкулановском районе в банде Дудова насчитывалось до 200 человек (27).
  В Карачаевской АО в период оккупации был создан так называемый "Карачаевский народный комитет" (КНК) под руководством бывшего кулака К. Байрамукова. "Комитет", по замыслам немцев, должен был представлять народную власть.
  В случае с карачаевцами немцы были наиболее организованны и достигли в административном смысле большого успеха, который можно признать качественным.
  Марионеточное правительство было создано и в Черкессии. Им стала так называемая, Черкесская управа во главе с Якубовским, Дышековым и Нартиковым.
  После освобождения Карачаевской АО в районе Учкулана был создан управленческий штаб под руководством И. Дудова, который под лозунгом "За религию Карачая" поднял часть населения против восстановления советской власти и организовал отряд численностью 153 чел. (28).
  Только к началу января 1945 г. в Зеленчукском районе была обезврежена последняя банд-группа в Карачае. Она состояла из двух человек, и оба они были славянами, если судить по их фамилиям.
  
  Затрагивая такую проблему, как предательство со стороны "ответственных работников", Н.Ф Бугай приводит такие сведения (по Балкарии): "Как и в Чечено-Ингушетии, многие местные партийные и советские работники перешли на сторону повстанческих элементов и оказывали им всяческую поддержку, например, в Чегемском, Черекском, Эльбрусском районах 46 человек: 5 членов бюро и инструкторов РК ВКП (б), 5 секретарей первичных парторганизаций, 6 председателей сельсоветов, 6 председателей колхозов и их заместителей, 6 директоров школ и учителей и т.п." (29).
  Собственно в ЧИАССР в августе - сентябре 1942 г. бросили работу и скрылись 80 человек, в том числе 16 партработников, 8 работников райисполкомов, 14 председателей колхозов. Повсеместно раздавался общественный скот, было расхищено 100 тонн колхозного хлеба. В 1942-1943 гг. заметно сократился численный состав партийной организации республики (30).
  Как можно истолковать эти данные? Наиболее вероятными представляются три варианта ответа: 1) на государственные должности, партийную и другую ответственную работу попадал изрядный процент подлецов, двурушников и лицемеров, с трудом понимаемых своим народом; 2) антисоветские настроения в массах были действительно высоки, если на сторону оккупантов в десятках и сотнях примеров переходили те, кому советская власть - "мать родна", начиная с административных работников и номенклатуры, заканчивая простыми партийцами; 3) надо полагать, что этническое, традиционное и конфессиональное среди мотивационно значимых факторов были у горцев выше советского, большевистского и интернационального.
  Мы склоняемся к последней версии объяснения причин бегства или сотрудничества бывших партийных и советских работников с врагом.
  
  Проблема дезертирства, частью которой можно считать также бегство партийных и государственных работников, обозначилась на Северном Кавказе задолго до оккупации части его территории. И это обстоятельство следует подчеркнуть.
  Согласно справке о численности изъятых дезертиров и уклонявшихся от службы в Красной Армии, их количество на Северном Кавказе с 1941 по 1944 г. составило 62 751 чел. При этом в Краснодарском и Ставропольском краях эта цифра составила 26 500 и 18 454 чел. соответственно (31). Эти регионы включали в себя Адыгейскую, Карачаевскую и Черкесскую АО, поэтому ясной картины по числу дезертиров собственно из национальных АО и АССР мы не имеем. Тем более что цифра 62 751 дезертир включала в себя какой-то процент и русских, проживавших в северокавказских автономиях, а также 4 795 чел., проживавших к моменту призыва в Дагестане.
  Таким образом, мы можем только примерно установить число дезертировавших горцев, так как их точное количество по Краснодарскому и Ставропольскому краям нам не известно. Учитывая малочисленность адыгейцев, карачаевцев и черкесов по сравнению с русским населением краёв, вряд ли можно предположить, что их было более одной трети от общего количества жителей этих регионов. Итак, если допустить, что это так, то исключив народы Дагестана, мы получим цифру в 28-30 тыс. дезертиров из числа горских народов Северного Кавказа. При этом, согласно той же справке, число дезертиров из Закавказья составило 48 357 чел., из Средней Азии - 149 849 чел., из Украинской ССР - 128 527 чел., из Сибири и Дальнего Востока - 54 210 чел. (32).
  Надо признать, что во всех этих регионах проживало большее число советских граждан, чем на Северном Кавказе и процент северокавказских дезертиров по отношению к общему числу населения должен превышать этот же показатель, например, по Закавказью или Сибири.
  Согласно справке "О количестве изъятых немецких агентов, ставленников и пособников" за три года войны - с 1941 по первую половину 1944 г. - таковых нашлось на Северном Кавказе 1 384 чел., в Закавказье - 69, Средней Азии - 77 и в Центральной России - 16 650 чел. (33).
  Из этого вполне можно сделать вывод, что Северный Кавказ был одним из самых "ненадёжных" регионов. Однако можно предположить и то, что число коллаборационистов и агентов врага росло в том или ином районе по мере приближения линии фронта и отступления Красной Армии.
  В марте 1942 г. был прекращён призыв в армию чеченцев и ингушей. Основной причиной стало их массовое дезертирство из военных частей и трудовых батальонов. С июля 1941 г. по апрель 1942 г. чеченцев и ингушей дезертировало более 1 500 чел.; уклонистов насчитывалось до 2 200 чел. Только из национальной кавалерийской дивизии сбежало 850 чел. (34).
  Стоит задуматься о таком массовом и открытом проявлении нежелания чеченцев и ингушей (народов весьма воинственных) участвовать в войне. Очевидно, они не воспринимали её как отечественную.
  Низкий боевой дух и связанное с этим массовое дезертирство среди представителей отдельных народов Северного Кавказа определили появление директивы от 17 сентября 1942 г. "О воспитательной работе с бойцами и младшими командирами нерусской национальности". 14 октября 1942 г. Военный совет Северной группы войск Закавказского фронта ещё раз обратил внимание на необходимость усиления партийно-политической и воспитательной работы в национальных частях.
  Общее число дезертиров за годы ВОВ по разным оценкам составило от 1,48 до более чем 1,6 млн. чел. (35).
  
  Ещё одним фактором, как представляется, внушающим фашистам надежду на реализацию их планов в отношении Северного Кавказа, было сотрудничество представителей автохтонного населения, в том числе их служба в подразделениях вермахта.
  Насколько действительно массовым было это явление среди выходцев из числа горских народов Северного Кавказа?
  В военных и вспомогательных формированиях вермахта и в других структурах фашистской Германии служили 1,2 млн. советских граждан, в том числе русских - 300 тыс., украинцев - 250 тыс., белорусов - 70 тыс., выходцев из Средней Азии - ок. 70 тыс., из народов Северного Кавказа - 30 тыс. Кроме названных выше народов, представители северокавказских народов уступали по численности коллаборационистов латышам, эстонцам, литовцам и азербайджанцам (36). По другим данным, ориентировочная численность выходцев с Северного Кавказа в вооружённых силах Германии составляла 28 тыс. чел (37).
  С.И. Дробязко приводит сводную таблицу воинских подразделений вермахта, состоявших из представителей народов СССР. В составе формирований восточных войск на 22 ноября 1943 г. северокавказцы явно не лидировали по численности. Из двух дивизий одна была казачья, а вторая - "тюркская". Очевидно, что это не позволяет судить о том, какую часть в её рядах составляли горцы Северного Кавказа. Среди 9 полков только 1 был северокавказским. В числе 162 батальонов, также составленных по национальному признаку, северокавказских было всего 7, а среди рот - только 3. (38).
  На наш взгляд, приведённые выше цифры убедительно свидетельствуют о том, что число коллаборационистов, включая национальные подразделения на службе вермахта, составленные из представителей народов Северного Кавказа, не выделяются числом на общем фоне. Однако надо признать, что соотношение количества коллаборационистов и общей численности народов изучаемого региона должно было бы быть гораздо ближе к первому месту в сравнении с этим же показателем у других народов.
  
  Ещё раз обратим внимание на то, что, по нашему мнению, в сознании многих горцев к началу 1940-х гг. не сложился образ родины, идентичный понятию "СССР". Их традиционные представления, этническая и конфессиональная принадлежность были значительно важнее для них, чем ценности большевистского пролетарского интернационализма. "Фашисты чутко уловили эти стремления и решили разделить территорию Кавказа на части, управляемые нацистами... поощряя при этом "своеобразие отдельных народов", что вполне соответствовало германским интересам" (39).
  Кроме того, оккупанты не ограничивались общими идеологическими положениями, а вели и активную практическую работу в целях склонения жителей края на сторону Германии. Она заключалась в материальной, моральной, военной поддержке прогерманских и, соответственно, антисоветских формирований, в непосредственной оперативной работе на территории края. "Гитлеровцы предусматривали создание на Кавказе национальных воинских частей во главе с немецким командованием и дислокацию их с расчетом углубления противоречий между народностями в целях господства над ними" (40). Для этого вермахтом готовились специальные команды и диверсионные группы. Их деятельность нередко опиралась на поддержку прогермански настроенной части населения региона. Некоторые местные жители приняли активное участие в подобных формированиях. Заняв территорию края, немецкое командование стало последовательно проводить политическую и идеологическую линию, направленную на деруссификацию национальных областей Северного Кавказа, внесение раскола между коренным и славянским населением и формирование собственной социальной базы: "Мы не поступаем здесь так, как в других местах. Подходя к границам Кавказа, сам Гитлер дал нам приказ с народами Кавказа обращаться не так, как обращались с русским народом" (41).
  Политика оккупационных властей предусматривала поощрение тенденций к этнической автономии, возвращения к традиционным формам общественной жизни. Большое значение немецкое командование предавало усилению религиозного фактора в регионе как основы дерусификации. "В своей практике на оккупированной территории фашисты пытались использовать и религиозный фактор... Командующий 1-й танковой армии Макензен даже "принял магометанство", ходил в мечеть, выдавая себя за приверженца горских обычаев" (42). В реализации данной политической линии немецкое командование добилось определенных успехов и отчасти ему действительно удалось заручиться поддержкой некоторой части как коренного, так и славянского населения региона. Немцы в своей повседневной деятельности стремились, насколько это было возможно, учитывать обычаи и нравы местного населения, его культурное и этническое своеобразие, религиозные особенности. Так, в обращении обкома ВЛКСМ к молодежи временно оккупированных районов Кабардино-Балкарии отмечалось: "Сейчас в некоторых селениях немцы заигрывают с населением оккупированных сел, обещают многое. Не поддавайтесь на провокации!" (43).
  Вместе с тем, как и в других оккупированных районах СССР, они сочетали данную политическую линию с силовыми методами насаждения новых порядков. Необходимо отметить, что, несмотря на некоторые успехи оккупационных властей, принесенная ими нацистская идеология так и не обрела в регионе прочной почвы и своих верных последователей. Первоначально целью нацистов было получение поддержки местного населения их действий против советских войск. Все это обусловило не прочность позиций гитлеровцев в регионе и скорое снижение их влияния, которое произошло сразу же после первых поражений вермахта в крае. Необходимо отметить, что ситуация на фронте очень сильно влияла на положение дел в тылу и колебания настроений определённой части населения края были связаны именно с этим.
  Окончательное крушение системы социально-политических отношений, созданной немцами в регионе, произошло после начала общего наступления советских войск на Северном Кавказе, в значительной мере он был уже подготовлен сложившейся перед освобождением общественно-политической ситуацией, в частности, разочарованием определенной части населения края в оккупационном режиме. Это разочарование было связано в первую очередь с тем, что на первый план, особенно после осложнения положения дел на фронте, немецкое командование ставило интересы собственной военной победы, прочности своего тыла и перестало учитывать интересы тех групп населения региона, которые связывали свои надежды с ним. Намеченная программа привлечения различного рода уступками на свою сторону местного населения так и не была доведена до конца, уступив место нуждам действующей армии и достижению главной цели - победы над Красной Армией.
  Занятые фашистами территории северокавказских автономий подверглись такому же репрессивному воздействию, как и остальные. Известны десятки тысяч случаев казней мирных жителей, не исключая и представителей местных народов (44).
  Методы поддержания трудовой дисциплины и подавление сопротивления на Северном Кавказе ничем не отличались от мер, предпринимаемых оккупантами в других местах.
  Карачаевская АО сравнительно долго находилась под оккупацией - 5 месяцев. За это время были казнены, пропали без вести, умерли в застенках 6 000 карачаевцев (45). Общая сумма ущерба, нанесённая фашистскими войсками промышленности Карачаевской АО, составила более 100 млн. руб., ущерб по МТС области - 8 млн. руб., стоимость утраченного или испорченного личного имущества граждан - более 18,3 млн. руб. и т.д. Общий материальный ущерб автономии за период оккупации составил 213 млн. руб.(46).
  Такая практика еще до прихода советских войск оттолкнула от поддержки оккупационного режима даже те силы в крае, которые в целом приветствовали его установление и свержение советской власти. Сложившимся положением в полной мере смогли воспользоваться советские войска при освобождении края от оккупантов, однако в дальнейшем эти благоприятные для большевиков факторы не получили продолжения и развития. Возобладала идея возмездия всем тем, кто в той или иной мере сочувствовал врагу. При этом в политической практике был использован принцип коллективной ответственности целых этнических сообществ Северного Кавказа за проступки и преступления, совершенные некоторыми их представителями в период оккупации края.
  
  Ещё в ходе обороны Кавказа войска НКВД проводили карательные акции, направленные, по существу, против мирного населения, оказавшегося в зоне активных действий повстанческих формирований, или "бандитов", как они именовались в официальных документах.
  Наиболее примечательным эпизодом стали события ноября 1942 г. в Черекском ущельи в Балкарии (47). Столкновения с бандитами действительно имели место. Однако в результате действий отступающей 37-ой армии наряду с тридцатью убитыми бандитами оказались уничтожены около 700 мирных жителей таких населенных пунктов Верхней Балкарии, как Сауту, Кунюм, Верхний Чегет и Глашево, в числе погибших 155 детей (48). Примечателен тот факт, что позже, в июне 1943 г., появляются документы, списывающие эти жертвы на немецко-фашистских захватчиков, в то время когда буквально "по горячим следам" были сделаны совершенно иные выводы. Из докладной записки начальника политотдела 37-ой армии от 9.12.1942 г.: "1) Считаю, что отряд Накина уничтожил много невиновных жителей, которые совершенно не были связаны с бандитами. 2) Выше указанная цифра убитых, считаю, не реальна ("1500 трупов" - В.Ш.), взята с потолка в смысле бахвальства перед начальством...ибо никто ни в одном селе число убитых или раненых не подсчитывал. 3) Основная вина в том, что пострадало много невинных людей, ложится в равной мере и на командующего 11 дивизией НКВД отв. Шикина и его заместителя по политической части тов. Будко в том, что не смогли своевременно предотвратить невинных жертв" (49). Этот документ - часть уникальной ситуации, своеобразие которой заключается в том, что неправомерность действий войск НКВД была признана практически сразу же. Однако впоследствии вину за жертвы в Черекском ущелье НКВД попытается с себя снять.
  А. Авторханов приводит факты бомбёжек советской авиацией горной части Чечено-Ингушетии весной 1942 г. Особенно пострадали от авиационных налётов жители аулов, оказавшихся в руках повстанцев. "В некоторых аулах Шатоя, Итум-Кале и Галанчожа жителей, убитых воздушной и артиллерийской бомбёжкой большевиков, - утверждает историк, - числилось больше, чем оставшихся в живых" (50).
  Германское командование и после отступления с территории северокавказских автономий не оставляло попыток дестабилизации обстановки в этих местах. Известны многочисленные случаи забрасывания диверсионных групп парашютистов. Особенно примечательно, что в каждом сообщении о такой группе, если она обезвреживалась, перечислялись имена захваченных или уничтоженных парашютистов и их национальная принадлежность (51). Для дальнейшего хода исследования, когда мы коснёмся причин депортации некоторых северокавказских народов, особенно важно подчеркнуть, что среди диверсантов немало было представителей и тех народов, которые не были выселены со своей исторической родины в 1943-1944 гг.
  В течение всего 1944 г. НКВД предпринимало энергичные меры по ликвидации бандповстанческих формирований. Часть чеченских банд пряталась в Ахалхевском районе Грузии, где с 20 июля по 10 августа 1944 г. проходила крупная чекистско-войсковая операция (52).
  Конец 1944 г. ознаменовался крупным успехом в борьбе с повстанцами. После длительной и многоходовой операции с массой вербовок и т.п. был убит уже совершенно больной и измотанный многолетними лишениями и неустроенностью Хасан Исраилов (Терлоев). По сообщению Какучая и Дроздова от 29 декабря 1944 г., его труп был опознан и сфотографирован (53).
  Однако ещё и в 1948 г. бандформирования чеченцев активно действовали в горных районах бывшей ЧИАССР. Так, на совещании 15 октября 1948 г. по вопросам ликвидации "остатков чеченского бандитизма" упоминались имена пяти предводителей отдельных бандформирований (54).
  Из справки о количестве раскрытых и зарегистрированных бандповстанческих групп с 1941 по 1944 г. следует, что на Северном Кавказе их было 1982. Больше этого их насчитывалось только в Центральной России - 5 527, сопоставимо с Северным Кавказом в Закавказье - 1 549, в Средней Азии - 1 217, Сибири и Дальнем Востоке - 1 576 (55).
  По данным отдела борьбы с бандитизмом НКВД СССР, в 1941-1943 гг. всего по Советскому Союзу была ликвидирована 7 161 повстанческая группа (54 130 чел.), из них на Северном Кавказе - 963 группы (13,5%), в них входили 17 563 чел. (32,5%). В первой половине 1944 г. по стране было пресечено действие 1 727 групп (10 994), из них на Северном Кавказе 145 (8,4%), в их составе было 3 144 чел. - 28,6% (56). То есть северокавказские банд-группы были сравнительно многочисленны, а доля участников в общесоюзном масштабе всё же относительно велика.
  В данном случае важным обстоятельством для осознания значимости фактов бандитизма, как одной из официальных причин депортации четырёх северокавказских народов, будет сопоставление числа банд-групп по регионам Северного Кавказа в целом: Кабардинская АССР - 160, Дагестанская АССР - 350, Северо-Осетинская АССР - 27, Краснодарский край - 499, Ставропольский край - 541, Грозненская область - 405 (57). Адыгейская АО включена в сводку по Краснодарскому краю, а Черкесская АО, также как и упразднённая к моменту составления этого отчёта Карачаевская АО включены в данные по Ставропольскому краю.
  
  Война показала, в каком ключе могут развиваться события на Северном Кавказе, когда социально-политическая ситуация в России, неизбежно эволюционируя в рамках определенного цикла, придет к кризису и, следовательно, ослаблению влияния в буферных зонах, по причинам сугубо внутреннего историко-системного свойства. (события в 1990-х гг. вполне подтвердили этот тезис).
  Образ войны на Северном Кавказе имеет несколько измерений. Например, можно выделить такие её образы: "первая война" - это та, которую вели немецко-фашистские войска, т.е. своего рода "германская война" на Северном Кавказе с ее планами преобразования региона (прежде всего этнических автохтонных областей), сельского хозяйства, промышленности, социальной структуры и т.п. Этот образ не просуществовал и года. "вторая война" - это та война, которую видело большинство русских и большинство русскоговорящих жителей данного региона, воспринимающих понятие "родины" шире, чем Краснодарский или Ставропольский край и потому причисляющих себя к более многочисленной в географическом смысле широко распространенной этнической общности. "третья война - это война горцев: а) попавших под оккупацию; б) избежавших оккупацию. Эта проблема очень сложна. Здесь существует масса вопросов и "неудобных" тем.
  Неслучайно тезис о "третьей войне" разделён на "а" и "б", ибо неизвестно, как развивались бы события в Дагестане (где орудовали с 1941 по 1944 г. 350 банд) или тем более в Закавказье в случае их оккупации. Период депортации и гонений безусловно наложил если не неизгладимый, то очень глубокий след в национальном менталитете и способах этнокультурной самоидентификации пострадавших народов.
  И здесь мы затронем четвёртый образ войны, образ, который можно назовать "сталинским" - он родился с началом войны и не умер в полной мере до сих пор. В советской историографии "доперестроечного" периода именно этот образ войны представлен наиболее полно.
  Война поделила горцев на оккупированных и неоккупированных, депортированных и недепортированных и, в конечном итоге, на "хороших" и "плохих".
  В сущности, это стало возможным в результате определённых усилий государства, преследующего какие-то свои цели. Это и есть то, что называется национальной политикой. Её самым важным и показательным сюжетом за весь период Великой Отечественной войны стала депортация ряда народов СССР, в том числе четырёх северокавказских. Сопутствующей выселению акцией была ликвидация национальных автономий этих народов, в случае если таковые имелись
  Эта тема представляется настолько важной, что следующую часть нашей работы мы посвятим изучению причин депортации и исторической оценке этого явления. Необходимость такой работы была вызвана не только тем, что официальные источники тех лет не дают исчерпывающего представления о мотивах выселения, но и тем, что ответ на этот вопрос позволяет судить о характере, особенностях и целях национальной политики в рамках первого советского социального цикла, связываемого нами с периодом тоталитаризма.
  Являясь показательным фактом советской национальной политики, депортация отчётливо показала те границы, до которых способно было дойти сталинское государство и сталинская национальная политика в достижении своих целей.
  Проблемы этонокультурного развития горцев Северного Кавказа стали наиболее острыми и перешли в сферу борьбы за самосохранение ещё с момента окончания Кавказской войны. Любое ослабление влияния российской государственности вело к усилению сепаратистских тенденций в рассматриваемом регионе.
  Жесткая корпоративность, замкнутость, консерватизм и традиционность позволили отдельным горским народам сохранить этническую целостность, жизнеспособность и их мир "в себе", ибо часто кроме гордости и отчаяния им нечего было предъявить в ответ на вызов истории.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  3.2. Историческая оценка причин депортации северокавказских народов
  
  Размышления о причинах депортации северокавказских народов представляют собой ключевую тему данного раздела и играют очень важную роль для дальнейшего хода исследования.
  Представленный в части 3.1. фактологический материал охватывает круг наиболее важных сюжетов, ставших впоследствии основанием для решения ГКО и лично Сталина о депортации карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей. Отталкиваясь именно от этих тем, историки ведут дискуссии, по существу, вокруг двух наиболее важных вопросов: почему же выселили народы и почему именно эти?
  Приведённый выше обзор проблем коллаборационизма, дезертирства, антисоветских выступлений на Северном Кавказе в годы войны, как нам представляется, несколько "размыл" содержание предшествующего подраздела, но при этом остался достаточно беглым. Иначе говоря, более подробное освещение этих явлений увело бы нас в сторону от существа решаемых задач. Но избежать решения вопроса о причинах депортации, равно как и ограничиться констатацией официальной версии или собственным кратким умозаключением нельзя.
  Решая эту дилемму, мы пришли к выводу, что наиболее органично её можно преодолеть, введя в текст работы подраздел, фактически историографического характера. Нам представляется, что это вполне допустимо, если учесть, что методология, положенная в основу данного исследования, заявлена как комплексная.
  Итак, несмотря на возникшее в течение 1990-х годов обилие исследовательской литературы, посвящённой истории депортаций в годы сталинского режима, проблема причин и целей этого акта, в том числе и в отношении северокавказских народов, остаётся наиболее дискуссионной. Здесь мы попытаемся очертить круг основных суждений и тенденции, прослеживающихся в современной историографии этого вопроса.
  Известный специалист по истории депортаций Н.Ф. Бугай пишет: "Документы позволяют выяснить причины депортаций: стремление руководства страны очистить от противников административно-командной системы и господствовавшей в стране идеологии, от влияния религии и церкви, подавить открытые выступления против Красной Армии и органов власти, не допустить обострения криминогенной обстановки и т.д." (58). Данный тезис касается проблемы депортаций как фактора внутренней политики советского государства и по своей сути шире рассматриваемого предмета. Вместе с тем изучение насильственного переселения карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей, а равно и факторов к этому приведших, чаще всего происходит именно в контексте истории депортаций вообще, включая выселения 1920-1930-х гг., которые по ряду существенных черт отличались от рассматриваемых здесь (например, этнический признак далеко не всегда был в то время определяющим). В той же работе Н.Ф. Бугай отмечает, что едва ли можно рассматривать как основную причину переселения чеченцев и ингушей (В.Ш.: позволим себе прибавить ещё карачаевцев и балкарцев) их участие в банд-формированиях. "Необходимо искать более глубокие и достоверные причины " (59). С этим нельзя не согласиться.
  Надо сказать, что существуют историографические обзоры и аналитические статьи и даже диссертационные исследования, посвящённые историографии депортаций народов в СССР, в частности и северокавказских (60). Проблема причин депортации рассматривается в этих работах как одно из направлений и составляющих частей историографии вопроса, при этом, зачастую, весьма бегло. Мы предполагаем рассмотреть наиболее распространённые подходы к объяснению причин и обстоятельств депортации, а также то, какие акценты расставлены историками в главных выводах по этой проблеме.
  Среди историографических исследований, затрагивающих причины выселения, стоит выделить статью А.С. Хунагова (61), в которой автор анализирует почти идентичный перечень обвинений, предъявленных народам Северного Кавказа в текстах соответствующих постановлений Президиума Верховного Совета СССР. А.С. Хунагов приводит отдельные мнения историков, работы которых вышли к моменту написания статьи (1997 г.). Довольно подробно анализирует выводы К.И. Чомаева в работе "Наказанный народ", находя некоторые из них сомнительными, например, тезис о стремлении тогдашнего руководства страны расширить границы Грузии. Об этой работе более подробно речь пойдёт ниже. Автор статьи отмечает как тенденцию в историографии вопроса негативную оценку тоталитаризма и его роковую роль в депортации (Э.В. Черняк, Н.Ф. Бугай). Более подробно А.С. Хунагов анализирует позиции А. Некрича и А. Авторханова, как представителей зарубежья, выделяет сильные и слабые стороны их интерпретации причин выселения (62). Надо сказать, что А.С. Хунагов внёс заметный вклад в анализ и изучение причин депортации северокавказских народов, о чём мы ещё скажем в рамках этой статьи. Краткость историографического обзора причин депортации (около 3-х страниц) объясняется тем, что в своей работе автор ставил несколько иные цели, затрагивающие более широкий спектр проблем выселения.
  Таким образом, можно сказать, что цельных и достаточно крупных работ по историографии причин депортации пока не было. Мы попытались в некоторой мере восполнить этот пробел.
  
  Критические моменты истории отдельных народов - это критические моменты для всех народов нашей родины, ибо в истории нет частностей и исключений. Вопрос только во времени, месте и обстоятельствах действия.
  Депортация ряда народов в годы войны представляет собой невиданный по масштабам акт "перекройки" этнической карты ряда регионов, в том числе и Северного Кавказа. Изучение последствий этого акта необычайно значимо для понимания причин нестабильности, периодически возникающей на юге России. Не менее важную роль играет понимание исторических предпосылок и обстоятельств, приведших к этому трагическому событию.
  Обращаясь к наиболее ранним оценкам причин депортации историками, надо сказать, что в советский период они были весьма лаконичны. В качестве главного вывода выступал тезис об искажении положений и принципов ленинской национальной политики в период культа личности Сталина.
  Надо рассматривать как знаменательное событие защиту диссертации Х.И. Хутуевым в 1965 г., которая стала первым и на долгие годы единственным исследованием, затрагивающим проблему депортации (в данном случае речь шла о балкарцах) (63). В советский период диссертационных исследований такого рода больше не было. В оценке причин выселения балкарцев в годы ВОВ Х.И. Хутуев придерживается "классической" для того времени трактовки этого явления как результата нарушения норм ленинской национальной политики в период культа личности Сталина. Большое значение в работе уделяется роли ХХ съезда КПСС как события, восстановившего истинный путь развития социалистических наций.
  В вышедших в 1960-е - нач. 1970-х гг. очерках истории автономий Северного Кавказа проблема депортаций затрагивалась короткими (чаще всего в один абзац) формулировками такого рода: "В 1944 году в результате нарушений ленинских принципов национально-государственного строительства и социалистической законности Чечено-Ингушская АССР была ликвидирована. ХХ съезд КПСС устранил эти нарушения" (64). Примерно в такой же степени и тоне эти события отражены и в других изданиях истории автономий народов, подвергшихся депортации (65).
  Вплоть до конца 1980-х - начала 1990-х гг. крупных работ по истории депортаций не было вообще. Практически недоступная источниковая база, наметившиеся элементы неосталинизма "брежневского" периода отнюдь не способствовали прогрессу в решении проблемы причин выселения, как и любого другого вопроса, связанного с депортацией карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей. На этом этапе как исключения выглядят небольшие разделы, затрагивающие эту тему, в работах по истории соответствующих автономий Северного Кавказа в годы Великой Отечественной войны (66).
  Не случайно, что наиболее яркая и в научном плане плодотворная работа по истории репрессированных народов была проделана в 1970-е гг. за рубежом. Монография А.М. Некрича "Наказанные народы", опубликованная в Нью-Йорке в 1978 г. явила собой начало нового этапа в осмыслении и изучении депортаций народов в годы Великой Отечественной войны. В оценке национальной политики автор идёт дальше, чем его современники в СССР, связывая обострение межнациональных отношений (например, в Чечне) с состоянием общего кризиса сталинского режима, начало которого историк относит к периоду завершения второй мировой войны (67). Встречаются здесь и более смелые и в то же время необычайно важные для нас выводы. Так, говоря о ликвидации хуторских поселений чеченцев в конце 1950-х - начале 1960-х гг., исследоваетль пишет: "С некоторым основанием эту меру исторически можно считать завершением "покорения Кавказа", начатого 150 лет тому назад, разумеется с некоторыми оговорками в связи с изменившейся за эти годы общей ситуации, политическими и коренными изменениями социальной структуры России (Советского Союза) и Кавказа" (68). А.М. Некрич обращает внимание на "целенаправленное привлечение чеченцев и ингушей к промышленному производству", которое должно было способствовать их дальнейшему отрыву от "традиций многовекового уклада" (69). На фоне целой "россыпи" важных наблюдений и выводов особенно ценным является тезис о том, что "мысль Ленина о "культурной помощи" малым нациям со стороны вчерашнего угнетателя, чтобы эти нации могли построить "своё государство", была абсолютно правильной, но оказалась в противоречии с прагматизмом центральной власти, добивающейся усиления государственной мощи. Вся система межнациональных отношений находилась под постоянным воздействием централистских тенденций, носивших, с одной стороны, объективный характер, а с другой отражавших стереотипное представление о методах "национального регулирования", унаследованных от царской России" (70).
  Демократические преобразования в советском обществе во второй половине 1980-х годов открыли возможность доступа к архивным фондам, содержащим информацию о депортациях населения. В целом говорить о складывании историографии этой проблемы можно, главным образом начиная с рубежа 1980-х и 1990-х годов.
  Говоря о причинах депортации чеченцев и ингушей, А.Г. Здравомыслов в работе, посвящённой проблеме осетино-ингушского конфликта, приводит точку зрения А. Цуциева ("Осетино-ингушский конфликт (1992-...): его предыстория и факторы развития") на классификацию мнений историков по этому вопросу. В частности А. Цуциев утверждает, что в современных дискуссиях преобладают две точки зрения. Первая из них сводится к тому, что "вайнахский этнос" оказался невосприимчив к общественному строю, привносимому советской властью, это предопределило более интенсивный характер их сотрудничества с оккупационными властями и немецкими спецслужбами. Поэтому, с точки зрения нравственных норм и законов, акт депортации был "возмездием за недостаточную лояльность к политическому режиму", особенно в условиях военного времени. Вторая позиция отрицает правомерность депортации. Её сторонники отрицают факты коллаборационизма или считают их явно преувеличенными, если не сфабрикованными НКВД. Чаще всего авторы исходят из тезиса об отступлении от норм ленинской национальной политики и её искажением Сталиным (71).
  Надо сказать, что в пределах привлекаемой в данном исследовании литературы, касающейся проблем депортации северокавказских народов, абсолютно доминирующей представляется вторая точка зрения. При этом факты коллаборационизма отрицаются далеко не всегда, но чаще всего признаются недостаточным основанием для поголовной депортации по этническому признаку. Тезис о нарушении норм "ленинской национальной политики" во второй половине 1980-х гг. вытесняется рассуждениями о нарушении положений действовавшей Конституции и правовых норм. Бесчеловечность акции выселения, её преступный характер - это то, в чём сходятся все авторы (72).
  Наиболее радикально, с использованием смелых исторических параллелей, высказывается о причинах депортации северокавказских народов известный зарубежный историк чеченского происхождения А. Авторханов. Безусловно, его работы и точка зрения на интересующую нас тему требуют более тщательного обсуждения, вместе с тем, вовсе не упомянуть здесь мнения А. Авторханова было бы не правильно. В монографии "Убийство чечно-ингушского народа: народоубийство в СССР" (73) автор выделяет четыре основные причины депортаций: 1) постоянная борьба за независимость и фактическое непризнание горцами "системы советского колониального режима"; 2) стремление Москвы обезопасить Кавказ как тыл в предполагаемом столкновении с Западом, предотвратить возможность общекавказского антисоветского фронта; 3) нефтяные месторождения региона; 4) превратить Кавказ "в надёжный плацдарм для будущей экспансии против Турции, Ирана, Пакистана и Индии" (74). Вероятно, не все тезисы А. Авторханова основываются на документальных источниках, очевидно, что многие из них спорны. Вместе с тем в рассматриваемой работе депортация предстаёт как политический акт с глубокой ретроспективой и исторической подоплёкой, что выгодно отличает такую трактовку от большинства "плоских" и историко-ситуативных оценок депортации как "искажения ленинской национальной политики". В разделе "За что же они уничтожены?" А. Авторханов замечает: "То, что требовал Николай I более ста лет тому назад - "покорение или истребление непокорных горцев", осуществил Сталин в худшем варианте" (75). Невольно возникает вопрос: почему такие исторические параллели чаще всего не обращают на себя внимания большинства современных исследователей депортации по этническому признаку? На наш взгляд, этот тезис заслуживает более пристального внимания.
  Процессы демократизации в 1990-е гг., сопряжённые с усилением политической децентрализации России, ростом этнического самосознания и уровня политических притязаний региональных элит, не могли не сказаться на исторической науке в целом и на отдельных проблемах оценки собственной национальной истории в частности. С начала 1990-х гг. спектр оценок причин депортации отдельных народов Северного Кавказа значительно расширяется. Многие исторические работы учитывают решения специальных комиссий, форумов и т.п. в оценках причин выселения.
  Например, К. Чомаев в упоминавшейся монографии "Наказанный народ" утверждает, что действительной причиной депортации карачаевцев было стремление тогдашнего руководства страны расширить границы Грузинской ССР. "Агрессия против Карачая, тем более обескровленного мобилизацией на фронт всей мужской части народа, и аннексия всей его территории были осуществлены через Сталина и Берию, этих "великих" грузинов, всей мощью воюющего и милитаризованного государства" (76). Действительно, Грузинская ССР получила часть земель не только Карачая, но также Балкарии и Чечено-Ингушетии. Однако несмотря на то, что автор приводит в качестве аргументов своего тезиса ряд фактов, заслуживающих внимания, рассмотрение подобной версии в качестве доминантной не только излишне упрощает решение проблемы, но и уводит в сторону от неё. Сходное мнение высказано и в работе "Карачаевцы: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)", отражающей точку зрения республиканской комиссии по реабилитации карачаевского народа (77). Решения этой комиссии существенным образом влияют на выводы многих карачаевских исследователей проблемы депортации и до настоящего времени. Можно сказать, что в главном, за исключением отдельных деталей, они единодушны. В целом тезисы о причинах депортации карачаевцев сводятся к нижеследующему:
  1. Политбюро ЦК ВКП (б) рассматривало вопрос о выселении задолго до войны, но не пришло к единому выводу о сроках;
  2. претензии Грузии на исконно карачаевские земли, поддерживаемые, а возможно и подогреваемые Сталиным и Берией; здесь очень часто в качестве примера приводится карта почв северного склона Кавказа, выпущенная в 1942 г. в Казани, где большинство карачаевских населённых пунктов названы по-грузински, а Микоян-Шахар (ныне Карачаевск) значится как Клухори;
  3. роль М.А. Суслова, который попытался свалить вину в провале партизанского сопротивления в Ставропольском крае на коллаборационизм карачаевцев;
  4. в Сибири, Средней Азии и Казахстане нужна была дешёвая рабочая сила.
  
  Авторы работы "Наказаны по национальному признаку", вышедшей в Черкесске в 1999 г., полностью разделяют выводы комиссии при Совмине Карачаево-Черкессии, повторяя их с незначительными по объёму комментариями в отдельном подразделе учебника, который так и называется: "Причины депортации карачаевцев" (78). Авторы обращают внимание на то, что депортация, по их мнению, не была порождением социалистического общества, и приводят немало примеров из истории других стран и народов, когда этнические проблемы решались таким же способом (79). Хотелось бы особо подчеркнуть, что изучение проблем депортации в сравнительно-историческом аспекте, когда эта проблема рассматривалась бы в рамках комплексного исследования - на стыке отечественной и всеобщей истории, нуждается в более пристальном внимании.
  Близок в оценке причин депортации карачаевцев к выводам названной комиссии и А.Д. Койчуев. Автор затрагивает этот предмет в рамках своего более объёмного по перечню задач исследования, тщательно аргументируя и иллюстрируя каждый тезис (80).
  Надо сказать, что не лишённые оснований подозрения карачаевских историков и членов республиканской комиссии "работают" только на примере карачаевцев. В отношении анализа причин выселения других народов Северного Кавказа эти тезисы не применимы, даже если допустить достаточно смелые аналогии.
  Вторая половина 1990-х гг. открыла новую страницу в исследовании истории депортаций северокавказских народов: появились диссертационные работы, посвящённые этой теме полностью или затрагивающие её в качестве важной составляющей предмета исследования.
  К числу таких работ относится диссертационное исследование А.С. Хунагова (81). Надо отметить важность проделанной автором работы по анализу и теоретическому осмыслению таких остро дискуссионных понятий, как "депортация" и "геноцид народов". К поднятой в своей диссертации теме А.С. Хунагов обращается и в вышедшей в 1999 г. монографии (82). Наиболее важной для нас является классификация причин депортации, на которой историк останавливается подробно. Последние рассматриваются А.С. Хунаговым в широком историческом контексте, выходящем в пространственном отношении за пределы Северного Кавказа и даже СССР, а в хронологическом отношении не ограниченные новейшим периодом истории. Всего автор насчитывает шесть таких причин: "1) ...по политическим признакам при завоевании территории одного государства другим с целью заселить территорию народом победившей страны; 2) ...по религиозному признаку в ситуации возникновения острых противоречий между различными религиозными группами, а также при отказе их представителей выполнять государственные обязанности; 3) ...военные действия, когда приходилось принудительно выселять людей, захваченных в плен; 4) ... обусловленные необходимостью стабилизировать ситуацию в приграничных районах накануне войны; 5) депортация по превентивным признакам, которая проводилась по отношению к народам и группам населения государств, которые вели войну; 6) депортация групп населения, признанных "неблагонадёжными"" (83). На наш взгляд, А.С. Хунагов указывает не столько причины депортаций как таковые, сколько обстоятельства, при которых когда-либо принимались решение о депортации в тот или иной период, в той или иной стране. Депортация рассматривается как историческое событие с неглубокой исторической ретроспективой. Впрочем, данное суждение ничуть не умаляет проделанной исследователем работы. В то же время мы оставляем за собой право иной трактовки и понимания причин депортации.
  В 1999 г. состоялась зашита диссертации М.М. Ибрагимова на тему: "Власть и общество в годы Великой Отечественной войны (на примере национальных республик Северного Кавказа)" (84). Перу этого автора принадлежит монография, предварявшая защиту диссертации, где сформулированы теоретические основы и наиболее важные итоги работы М.М. Ибрагимова над проблемой истории народов Северного Кавказа в годы войны (85). Останавливаясь на достоинствах данной работы, надо сказать, что автор делает ряд примечательных выводов и ценных наблюдений о характере российской государственности, затрагивает проблему преемственности её отдельных черт советским государством. К сожалению, М.М. Ибрагимов не в полной мере задействует свои же теоретические выкладки, в частности, в процессе исследования проблем депортации в годы ВОВ, а так же их оснований и причин. Основное внимание автор уделяет опровержению фактов коллаборационизма в период оккупации, доказывает их явно преувеличенный характер. В отдельных случаях М.М. Ибрагимов излишне безапелляционен, в частности, в некоторых вопросах, которые, на наш взгляд, относятся к числу дискуссионных. Приведём один пример. Ссылаясь на публикацию в "Библиотеке альманаха криминала "Шпион", 1993, Љ 1" автор утверждает, что документы партии ОПКБ (Х. Исраилова) "...исключали возможность союза с немецкой армией и оккупационными властями в целях свержения советской власти на Кавказе" (86). В то же время в издании "Национальная политика России: история и современность" (М., 1997) с ссылкой, надо полагать, на тот же источник (альманах "Шпион", 1993, Љ1, С. 23, 26) утверждается прямо противоположное. В числе ряда програмных тезисов ОПКБ есть, например, такой: "ускорение гибели большевизма на Кавказе во имя поражения России в войне с Германией; создание по мандату германской империи на Кавказе свободной федеративной республики; выселение из региона русских и евреев" (87). В плане качественного анализа причин депортации данную работу можно отнести в полной мере и без всяких оговорок ко второй группе мнений о проблеме причин насильственных выселений, согласно классификации А. Цуциева. Глубокие по своей сути наблюдения и выводы о закономерностях исторической эволюции российской и советской государственности, к сожалению, не в полной мере реализуются в разделе, посвященном депортации северокавказских народов, так как автор слишком сосредоточен на проблеме опровержения конкретных обвинений, предъявленных репрессированным народам сталинским режимом.
  В 1998 г. в Ростове-на-Дону А.М. Гоновым была защищена диссертация, на наш взгляд, не без оснований претендующая на обобщение и сверхсуммативный результат всего предшествовавшего периода изучения проблемы депортаций северокавказских народов (88).
  В том же году вышла уже упоминавшаяся монография "Кавказ: народы в эшелонах (20-60-е годы)" А.М. Гонова, написанная в соавторстве с Н.Ф. Бугаем (89). Исследователями берётся за основу территориальный принцип и рассматривается проблема принудительного переселения народов, этнических и социальных групп, проживавших на Кавказе до депортации. В своих теоретических поисках авторы затрагивают очень важную проблему "оценки исторической роли русских в интеграции народов Северного Кавказа в новый общественный порядок, в формировании их совершенно нового сознания" (90). Реализовать данный тезис в результат, выходящий по своей значимости за пределы историко-ситуативной оценки политики принудительных переселений 20-40-х гг., на наш взгляд, не вполне удалось, как представляется, из-за нечёткости отдельных дефиниций исследования. Авторы недостаточно аргументируют (или не считают нужным этого делать ввиду кажущейся очевидности проблемы) свой тезис об отождествлении понятий "казак" и "русский". Нет обоснования этого тезиса и в вышедшей накануне работе А.М. Гонова, прямо затрагивающей существо вопроса (91). В книге "Кавказ: народы в эшелонах (20-60-е годы)" встречаются и явные противоречия. Например, название первого параграфа второй главы: "Депортация русских, украинцев (казаков): причины и процесс переселения" (92). В то же время на следующей странице авторы отмечают, что "земельный вопрос, а он был напрямую связан с казачьим (читай русским) вопросом ..." (93) и так далее. В результате терминологической и понятийной неопределённости эвристически очень перспективно сформулированная задача раздела, реализовывается довольно узко. Анализируя причины и предпосылки выселения карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей Н.Ф. Бугай и А.М. Гонов довольно много внимания уделяют тому, насколько неплодотворными оказались попытки внедрения советской властью новых принципов общественных отношений в 1920-1930-е гг. среди горцев Северного Кавказа, насколько сложным и противоречивым был здесь, например, процесс коллективизации. Этим самым авторы затрагивают одну из глубинных проблем, возможно подтолкнувших сталинское руководство государством принять в своё время решение о депортации.
  В конце 1990-х - начале 2000-х г. появляется ряд кандидатских диссертационных исследований, в числе других своих задач затрагивающих и причины депортации северокавказских народов.
  В 1998 г. И.В. Алфёрова представила диссертацию, посвящённую государственной политике в отношении депортированных народов в конце 1930-х - начале 1950-х гг. (94). Причинам депортации народов и групп населения СССР уделяется отдельный раздел работы. Говоря об историографии вопроса И.В. Алфёрова отмечает, что большинство из историков, пытавшихся объяснить причины этих трагических событий, рассматривали выселение как "следствие произвола и беззакония режима И.В. Сталина, но при этом не связывали противоправные действия с существующей на тот момент объективной обстановкой в стране" (95). Автор упоминает таких исследователей, как Т.Ю. Красовицкая, А.Б. Зубов, В.Г. Чеботарев, замечая, что, по их мнению, главной идеей Сталина была как минимум культурная (языковая) ассимиляция. И.В. Алфёрова отмечает, "что эти точки зрения сужают и упрощают мотивы, которые лежали в основе массового переселения народов" (96). Дополняя их, автор много внимания уделяет интернационалистическому характеру большевистских доктрин, основам национальной политики коммунистов и т.п. идеям, призванным стереть национальные различия. Главным способом достижения этой цели, по мнению И.В. Алфёровой, было "выравнивание уровней социально-экономического и культурного развития" (97), и большевики этого активно добивались. В качестве примера приводится политика "коренизации" местных органов власти и некоторых других. Делая вывод, автор замечает, что "репрессивная политика имела под собой не националистические, а прежде всего идеологические и политические основания, не ставила цель уничтожения этносов" (98). Главной целью, по мнению И.В. Алфёровой, было стремление обезопасить границы от явных и "потенциальных" врагов. В этом пассаже удивляет то, как современный историк может разделять убеждённость сталинского руководства в том, что можно безошибочно определить потенциального врага даже внутри собственного государства. Утверждение о том, что депортация была результатом стремления советского руководства "обезопасить тыл страны, и тем самым предотвратить возможность сотрудничества населения с оккупантами" (99), следует охарактеризовать словами самой же И.В. Алфёровой о том, что такая точка зрения сужает и упрощает мотивы, которые лежали в основе массового принудительного переселения народов. Надо заметить, что идеи учёных, в адрес которых диссертантом было высказано подобное суждение (см. выше), на наш взгляд, заслуживают более высокой оценки и пристального внимания.
  Диссертация Э.А. Аджиевой (100) самим названием отражает задачу рассмотрения причин депортации. Автор утверждает, что "депортация народов Северного Кавказа в годы ВОВ явилась проявлением исторического индетерминизма как фактора тоталитарной системы" (101). В основе решения о выселении Э.А. Аджиева усматривает разнонаправленность этнической и социальной эволюции как основания этносоциального конфликта. Выселение и пребывание на спецпоселении карачаевцев и балкарцев автор рассматривает как политику, сознательно рассчитанную на ассимиляцию этих народов (102). Отвлекаясь от терминов и теорий высоких абстракций, Э.А. Аджиева не называет каких-либо иных причин депортации, кроме тех, что были сформулированы уже упоминавшейся республиканской комиссией по реабилитации карачаевского народа. Автор касается также причин выселения чеченцев и ингушей. Основная идея в данном случае сводится к тому, что, во-первых, в Москву отправлялись сводки, явно преувеличивающие размах действий бандформирований; во-вторых, выделяется роковая роль Берии и "...его местных прихлебателей по заданию Сталина", оболгавших чеченцев и ингушей (103). В целом надо сказать, что работа Э.А. Аджиевой, написанная живо, эмоционально, с искренней заинтересованностью, всё же едва ли может претендовать на какое-либо научное открытие или новшество в области анализа причин депортации северокавказских народов, в данном случае на примере карачаевцев и балкарцев.
  Кандидатская диссертация Д.С. Кокорхоевой, защищённая в 2001 году, затрагивает проблему депортации ингушского народа в контексте истории становления и развития государственности ингушей с 1917 по 1944 г. (104). Депортация ингушского народа как предмет исследования в данной работе стоит в одном ряду с понятием геноцида (105). Начало притеснений ингушей советской властью автор усматривает задолго до депортации. В этом числе такие акты государства как упразднение автономии ингушей и их объединение с чеченцами в одну АССР; постепенный переход Владикавказа как культурного и административного центра Ингушетии в административное подчинение Северной Осетии; малочисленность ингушей (в ЧИАССР они были третьими после чеченцев и русских) и, как следствие, их отстранённость от работы в госструктурах автономии и др. Этот подход, на наш взгляд, действительно создаёт необходимый задел для более глубокого анализа причин депортации, чем наиболее распространённая конкретно-ситуативная оценка этого события. Непосредственно говоря о причинах, Д.С. Кокорхоева более сосредотачивается на поводе депортации, на его антиконституционном характере, противоречии советской национальной политике и т.п.(106).
  Депортация ингушского народа стала предметом диссертационного исследования на соискание учёной степени кандидата политических наук Л.Я. Арапхановой (107). Автор проделала объёмную и достаточно тщательную работу: от анализа основ ленинской национальной политики до способов практической её реализации в конкретном регионе (Ингушетия). Л.Я. Арапханова вполне определённо формулирует вывод: "Цель этих депортаций была одна - укрепление позиций властвовавшего режима, административно-командной системы управления обществом. В очищении регионов страны, включая и Кавказ, от "неблагонадёжных" правительство страны добивалось прочности власти, позиций партии, непререкаемости её установок и решений, прибегая к таким формам работы с массами, как депортация" (108).
  Подводя краткий итог, надо отметить как позитивный факт рост числа диссертационных исследований по проблемам депортации северокавказских народов, который прослеживается с конца 1990-х гг. Наш краткий анализ показывает, что в большинстве случаев их авторы не без оснований могут претендовать не только на обобщение предшествовавшего им опыта, но и на открытие новых тем и аспектов исследования одной из наиболее трагичных страниц советского периода истории.
  
  Надо сказать, что депортация ряда народов в годы Великой Отечественной войны представляет собой специфический предмет исторического анализа, стоящий особняком в истории депортаций вообще и имеющий ряд принципиальных отличий от насильственных переселений 1920-30-х гг. До войны депортационные процессы не имели геополитического характера, и их последствия не вели к изменению этнической карты целого региона, например, когда ликвидировались (ЧИАССР, КАО) или существенно видоизменялись (КБАССР) национально-государственные образования. Это различие представляется существенным и даже принципиальным, поскольку депортируемые до войны группы населения не имели национальных автономий.
  Проблему изучения причин депортации северокавказских народов как предмет исторического исследования, на наш взгляд, следует рассматривать в контексте более широкой постановки вопроса. Надо полагать, что позволила бы избежать односторонности подходов и оценок, например, такая формулировка предмета исследования: исторические основания и причины, сделавшие возможным акт депортации по этническому признаку.
  Прежде всего, необходимо выявить и разделить понимание причин и повода депортации. Заметим, что, нередко бывало так, что причины события для современников, с течением времени относилось исследователями к категории повода. Очевидно, что рассматриваемый вопрос не исключение.
  Чтобы не углубляться в детальный анализ широко известных обвинений, предъявленных сталинским режимом ряду народов, отметим, что коллаборационизм имел место во всех без исключения оккупированных регионах СССР. Бандформирования, по характеру своих действий не всегда позволяющие отнести их в разряд "повстанцев", на Северном Кавказе были не только в Карачае, Балкарии и Чечено-Ингушетии. Ссылаясь на данные ЦАМО, М.М. Ибрагимов приводит такие сведения по числу бандформирований на Северном Кавказе в первой половине 1943 г.: Ставропольский край - 38; Краснодарский - 51; Черкесская АО - 22; Карачаевская - 39; Чечено-Ингушская АССР - 52; Дагестанская - 53; Северо-Осетинская - 17; Кабардино-Балкарская - 42 (109). На наш взгляд, именно фактор присутствия элементов повстанческого движения, выразившийся в стремлении создать организации антисоветской направленности, сыграл решающую роль в принятии решения о депортации. Речь идёт о Карачаевском национальном комитете, Балыкской армии в Балкарии и "Особой партии кавказских братьев" Х. Исраилова в Чечено-Ингушетии. Не относя это обстоятельство к числу причин выселения целых народов, всё же позволим себе утверждать, что это стало одним из факторов, сделавших её возможной. Отдельного рассмотрения требует вопрос о доле действительно политически направленных и антисоветских по характеру организаций. При этом важно выяснить, насколько распространены были такие организации в других регионах Северного Кавказа. Тесно связанным с проблемой повстанцев представляются вопросы о ходе подготовки, организации партизанского движения и его значения в данном регионе.
  Надо полагать, что все остальные причины депортации северокавказских народов хронологически лежат далеко за пределами ВОВ и даже Октябрьской революции. Их ретроспективный анализ предполагает более объёмное исследование, поэтому мы позволим себе наметить их "пунктиром".
  Депортация чаще всего рассматривается как составляющая метода решения сложных этнических проблем в годы советской власти. По нашему мнению, применительно к Северному Кавказу несколько расширит эвристический аспект исследований на эту тему трактовка депортации как частного случая утверждения в этом регионе российского историко-культурного типа в его советском варианте. Процесс утверждения России на Кавказе, начавшийся задолго до рассматриваемых событий, имел свои закономерности, выразившиеся в чередовании успехов и попятных движений, тесно увязанных с относительно гармоничными и относительно кризисными состояниями российских политических и социальных структур (110). Представляется, что ещё и сегодня этот процесс далеко не завершён.
  Чрезвычайно важной составляющей причин депортации является анализ степени вовлечённости репрессированных народов в различные формы социалистического бытия в довоенный период. Другими словами, важно определить, насколько депортированные народы вписывались в образцы советской нации. Ответы на этот вопрос нередки в работах соответствующей тематики, однако, в качестве одной из составляющих причин выселения в годы ВОВ они рассматриваются излишне осторожно.
  
  Осмелимся предположить, что крайне мала вероятность того, что найдутся какие-либо правительственные документы, обосновывающие и излагающие иные причины депортации, кроме "измены Родине", "сотрудничества с немецко-фашистскими оккупантами" и т.п. По нашему мнению, данные обвинения можно отнести скорее к категории повода, нежели действительной причины выселения. Однако других обоснований в аутентичных источниках обнаружить не удалось. Таким образом, суждения о причинах и целях, которые преследовало партийное и государственное руководство того времени, переселяя народы, можно отнести в разряд версий или гипотез, зависящих от убеждений и целей, которые ставит перед собой тот или иной историк. При таких условиях степень обоснованности любой гипотезы как никогда зависит от широты доказательной базы и спектра привлекаемых для анализа факторов. Очевидно, что их недостаток не должен восполняться умозаключениями субъективного характера. Как представляется, при рассмотрении данной темы особенную опасность представляет политическая ангажированность исследования.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  3.3. Социокультурные основания акта депортации ряда народов Северного Кавказа в 1943-1944 гг.
  
  Депортация ряда северокавказских народов серьезным образом отразилась не только на этнической картине региона, но также и на противоречивом процессе генезиса наций автохтонного населения. Она существенным образом повлияла на национальный менталитет репрессированных народов.
  Одним из важнейших факторов, определивших специфику рассматриваемой проблемы, стала советская модернизация, которую следует рассматривать, главным образом, как очередную попытку включения Северного Кавказа в состав российского историко-культурного пространства.
  За годы советской власти социально-экономические и политические характеристики рассматриваемого региона существенно изменились. Прежде всего, надо отметить создание национальной государственности, сыгравшей заметную роль в процессе становления отдельных наций. Роль Кавказа в экономической жизни страны заметно усилилась: он становится важным сырьевым регионом, развивается транспортная и энергетическая система.
  Период конца 1942 - начала 1943 г., связанный с оккупацией части Северного Кавказа, стал трагическим в истории отдельных народов этого региона. Усиление нероссийского вектора влияния на Северном Кавказе вызвало отклик у части автохтонного населения, исторически лавирующего между противоборствующими силами в поисках способа самосохранения, что, учитывая опыт утверждения России в этом районе, вполне объяснимо. Вместе с тем следует обратить внимание на источники мотивов и их закономерность в решении руководства государства в депортации карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей. Остановимся на этих народах как имеющих автономные территориальные образования.
  Этатизм, легший в основу политики советского нациестроительства, учитывая источники формирования коммунистической идеологии, вполне объясним (111). Проблема заключается в том, что применительно к Северному Кавказу он входил в явное противоречие с логикой инвариантов российской ментальности, которая сформировалась в таких исторических условиях, когда крепкое централизованное государство с чётко обозначенной вертикалью власти было символом этнокультурного единства русских (славян). Такое государство сопутствовало успехам в различных областях внутри- и внешнеполитической деятельности, а конфедеративное устройство ассоциировалось (и ассоциируется) со слабостью, гражданскими конфликтами, усилением инокультурного влияния вплоть до утраты суверенитета.
  Депортация ряда северокавказских народов представляет собой не только показательный акт внутренней политики сталинского руководства и доминанты его национальной политики, акцентированные экстремальными условиями военного времени, но и является знаковым событием с точки зрения системно-функционального анализа истории Северного Кавказа рассматриваемого периода.
  Проблема причины и повода депортации отдельных народов представляет собой сложный комплекс взаимоопределяющих и взаимопроникающих факторов, требующих специального рассмотрения.
  Допустимо ли придерживаться официальной версии тех лет, суть которой в двух словах сводилась к наказанию карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей за сотрудничество с немецко-фашистскими захватчиками? (Позволим себе подчеркнуть, что эта причина в основном была принята общественным мнением).
  Хорошо известно, что в истории истинные причины начала или свершения каких-либо событий редко совпадают с широко декларируемыми, что подвигает последующие поколения исследователей относить их к категории "повода". Насколько правомерна по отношению к историческим субъектам, совершающим реальные поступки, твердо мотивирующим свою деятельность, такая трактовка, которая получает в дальнейшем снисходительное определение "повод"? Это сложный вопрос. Для нас наиболее важно, имея в виду рассматриваемую проблему, подчеркнуть, что факт насильственного выселения конкретных этнических групп за пределы мест исторического проживания, и сложный комплекс политических, экономических и социально-культурных явлений, приведших к возможности такого переселения - феномены, требующие дифференцированного исследования.
  Строка из известной песни "Мы наш, мы новый мир построим...", могла бы трактоваться буквально. Данный лозунг воодушевлял массы, оправдывал нечеловеческие усилия и чрезмерную плату за утверждение новых ценностей, и позволял действовать сталинскому руководству и лично "отцу народов" с легкостью демиургов.
  На западе и востоке Европы политические системы ряда государств "пульсировали" почти в унисон друг другу. Мы имеем ввиду складывание жёсткого тоталитарного коммунистического государства в СССР и фашизацию властных структур в отдельных западноевропейских государствах. "Признаки тоталитаризма - наличие вождя, подчинение ему законности и порядка, контроль за моралью и личной жизнью, мобилизация населения на решение поставленных правительством задач, легитимность режима, опирающегося на мировую поддержку, - работают на нашем историческом материале" (112).
  Важным признаком тоталитарности является отсутствие альтернативы. Факт хорошо известный и очевидный. Следствием этого становится опасная субъективизация трактовок социальных, политических, экономических и других процессов, в советском варианте превысившая "критическую массу". Возможность сравнения как основа оценки - вот что пугало советское руководство. Отсутствие критериев, основ такого рода оценок бережно охранялось, с лихвой компенсируясь субъективными, идеологическими спекуляциями, важнейшей из которых являлся энтузиазм масс. Обратной стороной последнего были репрессии, "...невозможные без массового психоза. Такова природа тоталитарной радости. Там где есть экономический интерес и правовая защищенность личности, там не нужен энтузиазм как образ жизни, повседневности" (113).
  К началу 1940-х гг. общенациональная идея в её коммунистическом варианте была, как никогда акцентирована; несмотря на массовые репрессии, население росло; внешнеполитические акции были в целом успешны (главным результатом были территориальные приобретения); авторитет власти и доверие ей народа были чрезвычайно высоки и т.д. Здесь мы вынуждены признать, что сталинизм выполнил свою историческую миссию, как ни прискорбно это звучит для характеристики российской ментальности, представляющей собой структурообразующий элемент нашего общества.
  Главным в нравственной характеристике советского общества рассматриваемого периода было глубокое погружение в систему чрезвычайно идеологизированных, субъективных, а стало быть и безальтернативных оценок себя, окружающего мира и своего места в нем. Коммунистическая идея - это учение, призванное нивелировать конфессиональные различия, этнические и даже расовые границы, не говоря уже об особенностях более частного проявления. Коммунизм как историософская концепция снимал (или должен был бы снять) массу противоречий, заложенных в период длительного генезиса полиэтничной Российской империи. Но это тема отдельного, более детального анализа.
  Применительно к Северному Кавказу коммунистическая идея решала главные проблемы пришлого населения: историческую оправданность колонизации региона в частности и в целом присутствие здесь славянского населения. Эта проблема просто снималась, ибо мессианизм как один из инвариантов российской ментальности находил в этой идее куда более важное значение, чем неприемлемое местным населением православие и вялые посулы "благ цивилизации", к которым пытались прибегать царские власти. Коммунизм как концепция бесклассового общества, по существу надэтнического и бесконфессионального характера, в полной мере отвечал таким доминантам российской цивилизации, как патернализм и государственность.
  Таким образом, этнические группы, вошедшие в состав Советского Союза на уровне государственных образований и приобретшие этот статус в рамках союзных республик, на деле деиндивидуализировались. ""Сила" деиндивидуализации в том, что переживающий ее человек отрицает, обесценивает мысли, чувства, желания, интересы и ожидания другого, который воспринимается как объект, требующий воздействия, поэтому не вырабатываются навыки аргументации своего поведения в общении, принятия решений в процессе взаимодействия и т.д." (114). Мы посчитали необходимым привести тезис В.А. Лабунской о причине социально-психологических затруднений межэтнического общения как чрезвычайно важный для понимания сути рассматриваемой проблемы. В этом и заключалось главное противоречие советской национальной политики и большевистского этатизма.
  Следующая проблема, стоящая в ряду причин, сделавших возможным массовые депортации народов в годы Великой Отечественной войны, - это советская модернизация, основывающаяся на известных "трех китах", призванных изменить социально-экономическую структуру советского общества. Важной составляющей этого процесса стал ГУЛАГ, который справедливо рассматривать не просто как механизм (или часть его) массовых репрессий, но и как символ принудительного труда. В отношении коллективизации (правда, в публицистике) в последние годы возникает термин "Агрогулаг", как представляется, довольно меткий. "Не индустриализация служила повышению производительности труда, а сам труд расходовался как изобильный, практически бесплатный. Утверждалась модель экономики с неограниченным экстенсивным ростом средств производства и "производства ради производства" с тотальной мобилизацией в фонд накопления огромных трудовых и природных ресурсов. Это был рабский труд заключенных, полурабский колхозников и формально свободная рабочая сила горожан с разными методами принуждения" (115).
  Заслуживающим внимания шагом на пути формирования предпосылок возможности и допустимости репрессирования целых народов стал закон от 30 марта 1935 г. о наказании "членов семей изменников родины". Нам представляется, что этот акт, оформленный юридически, был даже важнее, чем массовые репрессии в отношении, например, кулаков, ибо последние преследовались по социальному признаку, и члены семей составляли часть их хозяйственной и экономической деятельности. В случае с ЧСИРами косвенно признавался социокультурный характер "вины" детей и родственников обвиняемого как потенциально вероятное несоответствие определенным идеологическим догмам. Презумпция невиновности - это непозволительная роскошь для тоталитарного режима. От данного тезиса до этнического геноцида - один шаг. В значительной степени этот шаг был сделан в условиях военного времени - с одной стороны, и дальнейшего укрепления центральной власти как результата продолжающейся гармонизации в рамках первого советского социального цикла - с другой.
  Тезису, касающемуся жизненных сил национальных общностей, возможно, еще предстоит проверка временем, однако, заслуживает внимание мнение С.И. Григорьева о теоретических основах изучения данного явления в условиях советского строя. "В социалистическом варианте общественного развития, где господствует общественная собственность на средства производства, в качестве важнейшего показателя жизненных сил национальной группы по логике данного подхода к проблеме выступает ее близость к общественной собственности, возможность, механизм ее использования для решения жизненных проблем... Эти механизмы, по преимуществу, оказывались связанными с властями политическими отношениями, близостью представителей национальных групп к власти, включенностью в нее" (116). Что, как ни детальное восприятие норм социалистического общества в частности и коммунистических идеалов вообще, во всей их полноте позволило бы этническим группам (или значительному числу их представителей) в полной мере использовать общественный ресурс? Для горских народов, сохранивших в целом традиционный уклад жизни, общественных отношений, норм морали и способов реализации, такого рода путь был весьма затруднителен, а потому изначально ставил их в сложное положение.
  Конечно, продуманной программы ассимиляции у большевистского руководства государством не было, и, более того, декларативно вся национальная политика отталкивалась якобы от обратного. Однако, на деле спектр способов сохранения жизненных сил нации для горских народов, по существу, сводился к одному варианту, диктуемому и привносимому численно доминирующим этническим большинством.
  Этнически и социокультурно пестрая картина Северного Кавказа не предполагает универсальности оценки. И в данном случае надо сказать, что часть народов восприняла более органично новации советского времени, а часть - менее.
  Особенно болезненно советская модернизация проходила в Чечено-Ингушетии.
  Нельзя сказать, что сотрудничество с оккупационными властями, создание бандитских групп, поддерживающих тесные связи с фашистами, многочисленные парашютные десанты, составленные из лиц, принадлежащих к депортированным позже национальностям, активная диверсионная подготовка в разведшколах Германии, создание различного рода "национальных комитетов" и "правительств", которые должны были бы возглавить народы в случае утверждения на Кавказе оккупационного режима и т.п., могут считаться только поводом к выселению. Однако признание факта коллаборационизма единственной и достаточной причиной для депортации по национальному признаку всего населения автономных образований "от мала до велика", поиски и переселение во внутренние районы страны проживающих за пределами автономий карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей, а также высылка демобилизованных из армии означает то, что ни в научном плане, ни в историософском, ни в нравственном, ни в правовом отношении приверженец такого рода тезиса не отличается от субъектов собственного исследования, живших в середине прошлого века.
  Указ Президиума Верховного Совета СССР Љ 115-136 от 12 октября 1943 г. и постановление СНК СССР Љ 1118-342 от 14 октября 1943 г. гласит: "В связи с тем, что в период оккупации немецко-фашистскими захватчиками территории Карачаевской АО многие карачаевцы вели себя предательски, вступали в организованные немецкие отряды для борьбы с Советской властью, предавали немцам частных советских граждан, сопровождали и показывали дороги немецким войскам, а после изгнания оккупантов противодействуют проводимым Советской властью мероприятиям, скрывают от органов власти врагов и заброшенных немцами агентов, оказывают им помощь. Президиум Верховного Совета СССР постановляет: всех карачаевцев, проживающих на территории области, переселить в другие районы СССР, а Карачаевскую АО ликвидировать" (117).
  Ограничимся этим фрагментом документа. Балкарцам, чеченцам и ингушам были предъявлены сходные обвинения. Как мы уже отмечали в разделе 3.1., указанные в постановлениях факты соответствуют действительности, более того, их список мог быть продолжен и детализирован. Не были упомянуты такие явления, как, например, массовое дезертирство из рядов Красной Армии (118), не указано, что "заброшенные вражеские агенты" были преимущественно коренной национальности, а некоторые из них занимали видные должности в советском и партийном руководстве до начала войны (119). Среди диверсантов-парашютистов встречались не только балкарцы, как в указанных источниках, но также и кабардинцы, и осетины (120).
  Таким образом, решения высшего законодательного органа государства о судьбах целых народов выглядят слишком лаконично. Механизм принятия решений был до удивительного прост и сводился к решениям Государственного комитета обороны, то есть, по существу, И. Сталина. Рассмотрим более подробно процесс принятия решений на примере подготовки операции по выселению балкарцев.
  В телеграмме Сталину от 24.02.44. Берия пишет: "В связи с предполагаемым выселением балкарцев с Северного Кавказа, я ознакомился с материалами об их поведении как во время наступления немецко-фашистских войск на Кавказ, так и после их изгнания..." (121). Обращает внимание последовательность (алгоритм) действий: "В связи с предполагаемым выселением... ознакомился с материалами об их поведении...". Далее Берия в 35 строках излагает уже указанные выше факты, конкретизируя их отдельными фамилиями и географическими названиями. И в заключении читаем: "Балкарцев насчитывается 40.900 человек, проживающие в подавляющем большинстве в четырех административных районах... Если будет Ваше согласие, я сумел бы до возвращения в Москву организовать на месте необходимые мероприятия, связанные с выселением балкарцев. Прошу Ваших указаний" (122).
  Известно, что Сталин поддержал инициативу Берии и последний начал активную подготовку депортации балкарцев. В телеграмме от 29.02.44. Берия докладывает об итогах операции по выселению чеченцев и ингушей и под пунктом "2" сообщает: "Для обеспечения подготовки и успешного проведения операции по выселению балкарцев приняты все необходимые меры. Подготовительная работа будет закончена до 10 марта и с 10 по 15 марта будет проведено выселение балкарцев" (123). Операция по депортации балкарцев в действительности была завершена уже 9 марта 1944 г. "Перевыполнение планов" распространялось не только на итоги первых пятилеток и даты освобождения от оккупантов очередного советского, а позже и европейского города, что стоило дополнительных человеческих жизней, но и на такого рода действия, которые рассматриваются здесь.
  В случае с выселением карачаевцев хотя бы внешне последовательность законодательных актов и действий в отношении этого народа выглядела логично. Указ Президиума ВС СССР о переселении вышел 12 октября 1943 г., постановление СНК СССР - 14 октября 1943 г., депортация - 2 ноября 1943 г. В отношении балкарцев поспешность и юридическая небрежность выдают истинную логику механизмов формирования государственных решений. Обращает внимание факт, что Проект указа Президиума ВС СССР о переселении балкарцев, переименовании автономной республики и территориальных переделах был подготовлен Народным Комиссаром внутренних дел СССР Л.Берия. Проект был принят за основу Верховным Советом с сохранением всех основных положений. Надо подчеркнуть, что свой проект Берия представил почти месяц спустя после депортации балкарцев - 7 апреля 1944 г. (124), а Указ Президиума ВС СССР датируется 8 апреля 1944 г. При этом на оригинале текста уже самого указа отсутствует дата - перед словом "апреля" просто "закавычена" пустота (125). Отсюда ясно, что расширенный, а значит и окончательный вариант этого указа за подписью М. Калинина и А. Горкина готовился в аппарате Л. Берия, при этом не было сомнений, что он выйдет в ближайшее время. Так это и произошло: хватило лишь одного дня.
  Показателен текст запроса, направленного Л. Берия 20 мая 1944 г. в ГКО тов. Сталину И.В.: "После выселения балкарцев, среди населения Кабардинской АССР остались семьи активных немецких ставленников, предателей и изменников Родины, добровольно ушедших с немецкими оккупантами. НКВД СССР, проверив имеющиеся на каждую семью компрометирующие материалы, считает целесообразным выселить из пределов Кабардинской АССР... 710 семей, с общим количеством 2 467 человек, главы или члены которых являлись активными немецкими ставленниками, предателями и изменниками Родины и добровольно ушли с немцами... Прошу Вашего согласия" (126). Последняя фраза подчеркнута. В левом верхнем углу этого документа стоит собственноручная резолюция Сталина "Товарищу Берия. Согласен" и подпись.
  С мая 1944 г. политика принудительного переселения по этническому признаку выходит за новые рубежи. Помимо упомянутого документа и действий им предопределенных, идет активный поиск лиц, принадлежащих к "виноватым" национальностям, проживающих за пределами исторической родины, с целью высылки во внутренние районы страны. "С 1944 по 1948 гг. по Ставропольскому краю выявлено карачаевцев, уклоняющихся от выселения, освобожденных из мест заключения, репатриированных и демобилизованных из Красной Армии 424 чел... Все они направлены в места поселения без привлечения к уголовной ответственности, поскольку ни один из них не являлся беглецом с мест поселения" (127). Находили карачаевцев и в более отдаленных местах, нежели Ставропольский край. Примечательно, что карачаевки находящиеся замужем за некарачаевцами, депортации не подвергались. Особенно бесчеловечной выглядит высылка демобилизованных из Красной Армии представителей рассматриваемых национальностей. В 1944 г. в Казахскую ССР на соединение с семьями прибыло 57 774 чел. (128).
  Всего же на поселение в республики Средней Азии, Казахстан, Сибирь с Северного Кавказа было сослано около 640 тыс. чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев (129). Некоторые исследователи называют другую цифру сосланных в Казахскую и Киргизскую ССР - 602 193 чел. жителей Северного Кавказа, из них чеченцев и ингушей - 496 460 чел., карачаевцев - 68 327 чел., балкарцев - 37 406 чел. (130).
  В целом эта цифра в современных исследованиях по проблеме депортации северокавказских народов колеблется незначительно. Например, О.В. Шабаев пишет, что, информируя Сталина о ходе операции, Берия, в частности, сообщает, что в проведении операции по выселению приняли участие 19 тыс. оперативных работников НКВД, НКГБ, "Смерш" и до 100 тыс. офицеров и бойцов НКВД. "В результате проведенных трех операций выселены в восточные районы СССР 650 тыс. чеченцев, ингушей, калмыков и карачаевцев" (В.Ш. - почему-то указаны калмыки и не упомянуты балкарцы !)" (131).
  Итак, 640 тыс. депортированных в 1943 - начале 1944 гг. и около119 тыс. человек, осуществлявших выселение. Из 37 103 балкарцев арестовано 478 человек "антисоветского элемента" (132), или 1,29 % от общей численности. "Заслуживающих внимание происшествий не было. Имел место случай обстрела нашей засады (подчёркнуто мной - В.Ш.) бандой в числе 3-х человек, розыск которых ведется" (133). По итогам проведения операции выселения чеченцев и ингушей 29 февраля 1944 г. Л.Берия докладывал: "По 29 февраля выселено и погружено в железнодорожные эшелоны 478 479 человек, в том числе 91 250 ингушей и 387 229 чеченцев. Операция прошла организованно и без серьезных случаев сопротивления или других инцидентов. Случаи попытки к бегству и укрытию от выселения носили единичный характер и все без исключения были пресечены... За время подготовки и проведения операции арестовано 2 016 человек антисоветского элемента из числа чеченцев и ингушей, изъято огнестрельного оружия 20 072 единицы, в том числе: винтовок 4 868, пулеметов и автоматов 479" (134). Правда, в телеграмме от 23 февраля Берия сообщает о 6 случаях "попыток к сопротивлению". Это относится ко времени, когда было выведено "94 тыс. 741 человек, т.е. свыше 20 % подлежащих выселению" (135). Итог операции в Чечено-Ингушетии: при изъятых 20 072 единицах огнестрельного оружия и 2 016 чел. арестованного "антисоветского элемента" (0,42 % от числа депортированных) всего 6 случаев "попыток сопротивления", что даже на те 20 % вывезенных (20 023 чел.) составляет 0,029 %. О потерях со стороны войск НКВД и т.п. в источниках и литературе, доступной нам, ничего сказано не было. Более того, для разъяснительной и агитационной работы были привлечены видные республиканские и партийные чиновники. В телеграмме Сталину Берия не удержался от живописных деталей: "Мною был вызван председатель Совнаркома Моллаев, которому сообщил решение правительства о выселении чеченцев и ингушей и о мотивах, которые легли в основу этого решения. Моллаев после моего сообщения прослезился, но взял себя в руки и обещал выполнить все задания, которые будут даны ему в связи с выселением" (136). Всего к содействию НКВД в подготовке к депортации чеченцев и ингушей были привлечены 40 республиканских партийных и советских работников, высшие духовные лица Чечено-Ингушетии и другие местные "авторитеты" (137). К содействию были привлечены муллы и мюриды. О случаях отказа в сотрудничестве не сообщается. Вряд ли на решения упомянутых лиц повлияли некоторые льготы, о которых говорится в том же документе. Их суть сводилась к некоторому увеличению нормы разрешенных к вывозу вещей.
  О настроениях чеченцев и ингушей непосредственно перед выселением Берия телеграфировал Сталину 17.02.44 г.: "Среди чеченцев и ингушей отмечается много высказываний, в особенности связанных с появлением войск. Часть населения реагирует на появление войск в соответствии с официальной версией, согласно которой якобы проводятся учебные манёвры частей Красной Армии в горных условиях. Другая часть населения высказывает предположение о выселении чеченцев и ингушей. Некоторые считают, что будут выселять бандитов, немецких пособников и другой антисоветский элемент. Отмечено большое количество высказываний о необходимости оказать сопротивление выселению. Всё это в намечаемых оперативно-чекистских мероприятиях нами учтено" (138). Поэтому расхожее мнение о том, что выселение явилось для депортируемых лиц полной неожиданностью, не вполне соответствует действительности. Тем удивительнее выглядит тот факт, что фактически никакого сопротивления ими оказано так и не было.
  Таким образом, главный вопрос заключается в том, почему так гладко прошло выселение 640 тыс. чел. за пределы исторической родины? Усиливает парадоксальность этого вопроса то обстоятельство, что горцев по их ментальным признакам никак нельзя причислить к "безропотным". Ответ на этот вопрос лежит значительной своей частью в плоскости выяснения закономерностей мотивации руководителей государства в принятии данного решения - с одной стороны, и специфики конкретно-исторической ситуации - с другой.
  Позволим себе предположить, что деятельность сталинского руководства по отношению к упомянутым народам едва ли может быть исторически оправдана как попытка восстановить справедливость и наказать изменников родины, ибо поголовная высылка из мест исторического проживания по национальному признаку, поиск и высылка лиц, принадлежащих к депортированным национальностям из других районов страны, высылка демобилизованных из армии выглядят варварством даже в рамках смыслов тоталитарного режима.
  Проблема бандитизма была особенно острой не столько из-за преступных действий вооружённых формирований, сколько из-за поддержки бандитов населением. Размышляя об этих проблемах в Чечено-Ингушетии, А.Г. Здравомыслов замечает: "Тейп-фамилия выполняла роль убежища, выводящего вайнахов за пределы системы: их внутритейповая несвобода стала основой их свободы в отношении системы, их "архаическая приверженность" воспрепятствовала их тотальной адаптации внутри советской приверженности. Именно эта двойственность вайнахской адаптации внутри советской системы и объясняет парадокс, когда вайнахи хорошо воевали на фронте и, с другой стороны, ... были достаточно удобным поселенческим прикрытием для оперирования бандформирований" (139). То есть дезертирство могло быть осуждаемо, например, ингушами, но выдача "своего" дезертира НКВД была исключена.
  Тейповый характер сообществ обострял чувство вины отдельных их членов за родственников, участвовавших в бандитских и диверсионных группах, содействовавших заброшенным агентам и т.п. Любопытны комментарии полковника немецкой разведки Губе Османа, принадлежавшего к дореволюционной волне переселенцев с Кавказа, о легкости, с которой он находил пособников среди чеченцев и ингушей. Губе был арестован в ночь 12.11.43 г. К этому времени при поддержке местного населения ему удалось создать несколько бандитских отрядов. На допросе он говорил: "Среди чеченцев и ингушей я без труда находил нужных людей, готовых предать, перейти на сторону немцев и служить им... Я не находил иного объяснения, кроме того, что этими людьми из чеченцев и ингушей, настроениями изменническими в отношении своей родины руководили шкурнические соображения, желание при немцах сохранить хотя бы остатки своего благополучия" (140). Даже если отбросить явную "редакционную правку" НКВД, учитывая результаты деятельности Губе (а он был не один такой), надо признать, что факты соответствуют действительности.
  Надо сказать, что наступление немецких войск не было ни началом, ни концом чеченских и ингушских антисоветских вооружённых выступлений. Война только придала им дополнительный импульс.
  В Чечено-Ингушетии не получалось главного - отделить повстанцев от населения. "Следственные дела и оперативные мероприятия вязли в молчании вайнахов... И было решено преодолеть проблему качественно иным способом, который уже был опробован на корейцах в Приморье (...): депортировать само население" (141).
  Лица, сотрудничавшие с немецко-фашистскими захватчиками, были среди любой национальности, оказавшейся в зоне оккупации. Предостаточно их было и среди русских. Однако депортации по национальному признаку как наиболее жесткой форме наказания подвергаются неправославные народы, а если не считать советских немцев как вполне объяснимое исключение, то даже и нехристианские.
  Депортации 1920 - 1930-х гг. не являются предметом нашего интереса. Вместе с тем необходимо сказать, что именно тогда происходили процессы выселения преимущественно русского населения. Самыми крупными акциями такого рода стали меры, принятые в отношении кулаков и казачества. На первый взгляд, это не согласуется и даже опровергает тезис, приведённый абзацем выше. Следует заметить, что в данном случае депортационные процессы не носили геополитического характера, а их последствия не вели к изменению этнической карты крупного и стратегически важного региона, каковым является, например, Северный Кавказ. Эти различия представляются существенными и даже принципиальными.
  Фаза гармонии социального цикла усиливает субъект-объектную сторону отношений государства и общества. Давление государства выходит на более высокий уровень в сравнении с восходящей фазой социального цикла и соответственно с этапами, непосредственно предшествующими гармоничному состоянию. Эти изменения подмечались, фиксировались и объяснялись историками по разному. В этой связи тезис Б.Б. Темукуева, высказанный им в работе "Спецпереселенцы", представляется нам показательным, до известной степени ироничным и самое важное - лаконичным. Автор пишет: "К середине тридцатых годов классовый подход к врагам закончился и начался национальный. "Появились" народы, к которым советская власть не питала доверия" (142).
  В 1936 г. депортации подверглись 35 тыс. поляков, проживавших главным образом в западных областях Украины; весной 1937 г. "подчищаются" приграничные с Ираном и Афганистаном области (выселено около 800 чел.), а осенью переселяются вглубь страны 17 тыс. корейцев.
  Переселения по этническому признаку набирают силу и продолжаются в различных регионах страны вплоть до начала ВОВ, когда сама обстановка военного времени не только усилила этот вид репрессий, но и стала оправданием противоправных и антигуманных действий сталинского государства в отношении ряда народов.
  По признакам национальной принадлежности политическим репрессиям подверглись целиком 15 народов и этнических групп. Они были выселены с мест их традиционного проживания в районы Казахской ССР, республики Средней Азии и в незначительном количестве - в другие регионы. Частичному выселению подверглось ещё около 55 народов. Общая численность советских граждан, пострадавших от этого вида репрессий составляла примерно 5,2 - 5,5 млн. чел. (143).
  Конфессиональная принадлежность не являлась при этом определяющим фактором, здесь она выступала как показатель отношения верховной власти к регионам, условно говоря, "буферной зоны", где политическое, идеологическое и иное влияние признаков доминирующего историко-культурного типа наиболее слабо. Так исторически сложилось, что они отличались и по конфессиональному признаку.
  
  Переходя к ответу на поставленный выше вопрос о реакции горцев на решение о высылке, напомним, что сталинская модернизация особенно сложно проходила в национальных автономиях Северного Кавказа и главным образом среди автохтонного населения. Она покушалась на традиционные устои горских обществ и зачастую, особенно в части коллективизации, вызывала вооруженное сопротивление. Если учесть, что подавляющее большинство горцев жило вне городов, то этот фактор приобретает едва ли не решающее значение.
  Вместе с тем, прошедшие годы советской власти, сопровождавшиеся насаждением марксистской идеологии, не могли не затронуть определенной части горцев, искренне поверивших большевистским идеалам. С другой стороны, репрессии 30-х - нач. 40-х гг. сыграли роль "кнута". Такое положение дел, когда многие видели, что советская власть может и не так хороша, как хотелось бы, но лучше, чем может себя проявить, если с ней не соглашаться, ложилось на хорошо подготовленную почву.
  Речь идет об исторически сложившейся двойственной геополитической ориентированности горцев. С одной стороны, это стремление к сохранению своих традиций, своего уклада и в целом образа мира (а в идеале и политической независимости), с другой стороны, это невозможность достижения реального суверенитета в условиях "зоны столкновения" двух (или нескольких) самодостаточных историко-культурных типов (в данном случае - российского христианского и арабо-исламского), незначительные людские ресурсы, отсутствие консолидирующего начала и т.п. Поэтому для горца константной системой социокультурных связей является только его традиционная, веками создававшаяся форма общественных отношений, ценностных ориентаций и способов мотивации поступков. Остальное как бы принадлежит к "другому миру", к миру с порядковым номером "2", условно говоря. Исторический опыт подсказал, что и зависимость от кого-либо - явление преходящее, а в таких условиях можно самосохраниться в этно-культурном плане, только заняв сравнительно отстраненное положение по отношению к привносимым извне новациям, до возможной степени самоизолироваться. Иначе - неизбежная ассимиляция и историческое забвение.
  Практически безропотное подчинение горцев выселению объясняется внешне очень просто. Главная причина - это страх. А вот природа этого страха очень сложна. В его основании лежит комплекс ниже перечисленных причин.
  1. Советская социально-политическая система находилась в фазе гармонии. Одним из следствий этого положения является генерирование общенациональной идеи. Таковая была, и она очевидна. На наш взгляд, смысл термина "общенациональный" в советском (тоталитарном) варианте несколько иной: это не общее для всей нации, а определяемое государством как "общее".
  2. Условия военного времени, когда данная идея обрела реальные, усиленные экстремальными обстоятельствами очертания.
  3. Характер горских обществ с сильно выраженными кровно-родственными связями.
  4. Жестокость действий войск НКВД в период военных действий на Кавказе. Мощная и хорошо организованная акция выселения.
  5. Отсутствие явного сочувствия, сострадания и поддержки со стороны соседей.
  Поясним. Советская социально-политическая система доказала свою состоятельность, жизнеспособность и силу, изгнав с Кавказа и далее немецко-фашистских захватчиков. В серьезности намерений и возможности осуществления самых жестоких карательных акций сомневаться не приходилось. Что стоит только один пример действий войск НКВД в ходе отступления на территории Черекского ущелья в Балкарии в ноябре 1942 г. Тогда борьба с бандитами привела в итоге к гибели почти 700 мирных жителей, из которых 155 были детьми в возрасте до 16 лет (144).
  В предшествующей части работы мы уже упоминали карательные акции войск НКВД, направленные на пресечение действий бандгрупп и повстанческих отрядов. Однако и само выселение не прошло без кровопролития. Доказан факт массового убийства жителей села Хайбах в Галанчожском районе Чечено-Ингушетии (а также расправы над жителями с. Пешхоевское, Нашхой, Сюжи) (145). Из телеграммы наркому внутренних дел СССР Л.П. Берия: "Только для Ваших глаз. Ввиду нетранспортабельности и в целях неукоснительного выполнения в срок операции "Горы" вынужден был ликвидировать более 700 жителей в местечке Хайбах. Полковник Гвешиани". Ответ на телеграмму был таким: "За решительные действия в ходе выселения чеченцев в районе Хайбах вы представляетесь к правительственной награде с повышением в звании. Поздравляю. Нарком Внутренних Дел СССР" (146).
  О фактах уничтожения выселяемых из-за сложности их вывоза в феврале 1944 г. чеченцы пытались сообщать в самые высокие инстанции, но конкретные действия по расследованию этих преступлений были предприняты только в 1956 г. Наибольший резонанс имело письмо бывшего заместителя наркома юстиции Чечено-Ингушской АССР Д.Г. Мальсагова, где, в частности, он упоминал и случай в Галанчожском районе (147).
  Отдельно следует сказать о том, что выселяемые народы оказывались, условно говоря, в моральной изоляции. Другие горцы не поддерживали их, а официальная пропаганда всячески "раздувала" осуждение и отмежевание соседей от чеченцев, ингушей, балкарцев и карачаевцев.
  Отношение к выселяемым народам и самому факту депортации со стороны соседей - жителей близлежащих краёв и автономий - мы рассмотрим в следующем разделе. Здесь же пока только обозначим эту проблему.
  Например, говоря об отношении осетин к депортации их соседей - вайнахов, А.Г. Здравомыслов затрагивает проблему тоталитарной идеологии, ставшей образом мысли советских людей. "Сам здравый смысл, для которого невозможно наказание невиновных, депортация целого народа, отторжение имущества, осквернение кладбищ, - этот здравый смысл перестал существовать как распространённое явление уже в 1930-е годы. Если ингушей и жалели, то, наверное, какие-нибудь маргинальные с точки зрения советской власти осетинские старики и непосредственные соседи этих ингушей" (148).
  Народы депортировались навсегда. Это событие воспринималось современниками как решение, не имеющее обратной силы (впрочем до середины 1950-х гг. это утверждение относилось едва ли не ко всем решениям советской власти). Очевидно, поэтому так легко (в моральном смысле) были разобраны кладбища на территории высланных народов. Переселённые навечно уже не смогут навестить прах своих предков, а переселенцам они совершенно не нужны. Кладбища стали символами ушедших времён и народов, и если их нельзя было выслать, то, очевидно, следовало уничтожить как нечто лишнее, неуместное, почти бестактное.
  В полной мере это относится и к фактам уничтожения памятников культуры депортированных народов. Трагизм этого уничтожения не воспринимался в те времена в полной мере ещё и потому, что он совершался на фоне колоссальных военных разрушений в СССР и Европе.
  Среди представителей самих репрессированных народов известны факты перемены фамилии и национальности, особенно у служивших в армии в годы войны. Многочисленными были заявления от депортированных граждан, что они не принадлежат, в частности, к числу чеченцев, а, например, к даргинцам и что причисление их к первым - "это позор" (149). Что уже говорить о тех, кто и на территории репрессированных автономий не жил и к соответствующим национальностям никогда не принадлежал. Показателен пример первого секретаря ВКП(б) Кабардино-Балкарской АССР Зубера Кумехова, подпись которого стоит на просьбе выселить балкарцев за участие в бандитизме наряду с подписями наркома Внутренних дел Кабардино-Балкарской АССР Бзиава и наркома госбезопасности Филатова. Свой поступок З. Кумехов позже объяснил нажимом из Москвы, с одной стороны, и страхом за то, что если он не подпишет это письмо, то может статься, после него сделают так, что выселят и кабардинцев. З. Кумехов прямо говорит об этом, ссылаясь на пример Чечено-Ингушской АССР (150). На наш взгляд, опасения З. Кумехов были не лишены оснований.
  Сразу после депортации балкарцев, на пленумах кабардинского обкома партии активно обсуждались вопросы борьбы с бандитизмом в республике, из которых явствовало, что речь идёт совсем не о балкарских банд-формированиях.
  На пленуме, проходившем 10 апреля 1944 г., затрагивались вопросы депортации балкарского населения. Это решение партии и правительства находило единодушную поддержку выступавших. Они, тем не менее, признавали, что с выселением балкарцев бандитизм не был ликвидирован, о чём, например, говорил секретарь обкома Царяпин: "Самым главным, позорным состоянием является на сегодняшний день - это наличие на сегодняшний день бандитизма. Большие группы изменников родины находятся в горах с оружием в руках. Это большое пятно для нашей республики" (151) (В.Ш. - здесь и далее сохранена оригинальная пунктуация протокола пленума и стиль высказываний выступавших).
  Председатель Совнаркома республики З. Кумехов коснулся этого вопроса более пространно, упомянув при этом один кабардинский район: "Бандитизм в республике не ликвидирован как в горных районах, так и в отдельных плоскостных районах республики. На сегодняшний день требуется от нашей областной партийной организации максимум улучшения работы среди населения, направленной на отрыв от бандитских элементов, а также создания невыносимых условий родственникам этих бандитов. Необходимо максимум ограничить этот антисоветский элемент. ... В плоскостных районах осталось 4 небольшие бандгруппы, но вместо того в Кубинском районе мы имеем около 20 бандитов, из них 12 чел. коренных жителей" (152). О каких коренных жителях из числа бандитов и их родственников могла идти речь после депортации балкарцев?
  Более конкретно на тему кабардинских по составу банд-групп и проблемы их поддержки местным населением высказался секретарь обкома Малов: "...Бандитизм в республике ещё не ликвидирован и в кабардинских районах, скажем, таких, как Кубинский, Зольский, Лескенский, Урванский, Нагорный и других, значительная часть населения ещё не оторвана от бандитов и эта часть населения помогает бандитам в их существовании и действиях" (153).
  О фактах коллаборационизма со стороны кабардинцев открыто говорили участники XVIII областной партконференции 26-28 декабря 1946 г., в их числе первый секретарь Кабардинского обкома ВКП (б) Мазин, заведующий лекторской группой обкома Цавкилов, секретари обкома Белов и Казмахов (154).
  "Виноватыми" в том, что балкарцы "оказались ненадёжными защитниками" советской власти многие выступавшие называли руководителей совнаркома и обкома республики Кумехова и Ахохова. Об этом открыто говорили на XVIII партконференции КАССР в Нальчике. Особое место в выступлениях было отведено бывшему руководителю республики Б.Э Калмыкову, старому большевику, репрессированному в 1940 г.: "Нельзя забывать, что на протяжении 20 лет калмыковская банда насаждала в Кабарде идеологию буржуазного национализма, всячески препятствовала установлению дружбы между людьми различных национальностей" (155).
  Мы склонны полагать, что характеристика, которую давали Калмыкову выступающие, есть только отчасти результат партийной дисциплины и раболепия перед решениями государственной власти. В значительной мере такую характеристику получила не столько "калмыковская банда", которая, кстати говоря, 20 лет руководила республикой и имела немало заслуг, сколько качество отношений государственного центра и национальной периферии, которую эта "банда" олицетворяла. Качество этих отношений, сложившихся в начале 1920-х гг., было для этого самого центра в конце 1930-х гг. уже неактуально, а люди, с которыми оно ассоциировалось, обременительны. Тактика уступок и послаблений сменялась акцентированной стратегией нажима и ограничений. Иначе говоря, время локальных исключений из правил сменялось временем жёстких решений, рассчитанных на дальнесрочную перспективу. В том числе была и депортация народов.
  Следует обратить внимание на одно очень неприглядное для государственного руководства обстоятельство, демонстрирующее, что идеи интернационализма к 1940-м гг. были изрядно потеснены плохо скрываемым национализмом. Что, в общем и целом, было типично для тоталитарных режимов ХХ в., стоявших перед необходимостью создания политической нации. Мы полагаем, что именно это обстоятельство временно и вывело их на авансцену мировой истории. Разумеется, это не отмечалось и, тем более, не признавалось официальной большевистской пропагандой. Однако, то обстоятельство, что националистические настроения не были чужды, как минимум, тем, кто принимал решение о высылке северокавказских народов, видно из состава выселяемых.
  Депортировались близкие в этнокультурном плане народы. Имеются ввиду, с одной стороны, карачаевцы и балкарцы, с другой - чеченцы и ингуши.. Эти народы не только проживали рядом, но были (и остаются) близки между собой в историко-культурном отношении. Карачевцы и балкарцы принадлежат к северо-западной ветви тюркской языковой семьи, а языки их настолько близки, что в лингвистических классификациях нередко обозначаются как один - карачево-балкарский - язык (156). Чеченский и ингушский языки принадлежат к нахской ветви иберо-кавказской языковой семьи.
  Надо сказать, что часто стыдливо умалчиваемые в историографии проблемы национальной избирательности депортируемых народов в аутентичных источниках звучат почти открыто. Например, эта тема отчётливо прослеживается в выступлении секретаря кабардинского обкома Казмахова на всё той же XVIII областной партконференции в декабре 1946 г.: "... При объяснении причин выселения балкарцев говорили, что балкарцы - это самостоятельная нация, которой присущи все факторы, определяющие нацию, и поэтому кабардинский народ не отвечает за действия балкарцев. Кабардинский народ есть одно, а балкарцы - другое..." (157).
  Своеобразен текст закона об упразднении Чечено-Ингушской АССР и о преобразовании Крымской АССР в Крымскую область от 25 июля 1946 г. (158). Как обычно в такого рода документах, касающихся депортированных народов, в тексте данного закона перечисляются в общем виде их "преступления" во время войны. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что в тексте закона ни разу не упоминаются ингуши, а только "многие чеченцы и крымские татары". Возможно ли было допустить такую политическую некорректность по отношению к целому народу, которого определённый закон касался непосредственно, скажем, двадцатью - двадцатью пятью годами ранее? Не важно, что речь идёт не о наградах, но говорить о ликвидации автономной республики чеченцев и ингушей и не упомянуть последних вовсе, на наш взгляд, есть яркое проявление деиндивидуализированного отношения к горцам Кавказа. Это было характерным проявлением. Такое отношение государственная власть чаще всего демонстрирует в периоды гармоничной и ниспадающей фазы социального цикла. Показательно, что именно в этот период становится распространённым в официальных документах и фразеологии обобщённое название этих народов - "чечено-ингуши".
  В работе "Земля адыгов" авторы утверждают, что в 1940-е гг., когда были репрессированы многие северокавказские народы, имели место факты, свидетельствующие, что органами НКВД был подготовлен проект выселения адыгов. Однако по сведениям авторов работы, Сталин запретил даже думать об этом. " "Без адыгов - Кавказ не Кавказ", - этими словами был остановлен маховик репрессий против адыгов". Исследователи считают, что "решение вождя не было случайным. Огромную роль в этом сыграл героизм, проявленный адыгами во время Великой Отечественной войны - на фронте и в партизанских отрядах, а также самоотверженный труд в тылу" (159). Есть сведения о том, что высылка кабардинцев действительно намечалась на май-июнь 1944 г., но почему-то не состоялась (160). Нельзя сказать с уверенностью, что именно эти обстоятельства, о которых говорится в работе "Земля адыгов", остановили "маховик репрессий", но адыги (адыгейцы, черкесы и кабардинцы), родственные в языковом и этнокультурном смысле народы, действительно не были выселены.
  Возвращаясь к обсуждению возможных мотивов депортации, из их числа однозначно можно исключить элемент экономической выгоды для государства. Прежде всего, потому что сама акция переселения и обустройства спецпереселенцев на новых местах была очень затратной, а имущество выселенных людей, их недвижимость, сельскохозяйственные угодья были скудны и, нередко, вовсе не использовались после депортации населения. Денежные суммы и ценности выселяемым разрешалось брать с собой без ограничения, другого имущества - до 500 кг.
  Акты о приёмке имущества высланных жителей представляют собой любопытный материал, который позволяет судить об их уровне жизни. Например, в отчёте по приёмке и передаче скота, сельхоз продуктов и другого имущества спецпереселенцев балкарцев мы находим такие сведения: жилых домов комиссиями учтено 7 12, швейных машин - 1 163, сепараторов - 101, кроватей - 5 452, шкафов и стульев - 8 764, котлов и тазов - 6 649, плугов - 313, борон - 359. Всего имущества учтено на сумму 1 985 057 руб. (161).
  Известно, что балкарцев было выселено 37 103 чел. Это даёт нам возможность проследить обеспеченность предметами быта и хозяйственным инвентарём в соотношении к 1 двору, а также определить стоимость имущества в расчёте на 1 человека. Таким образом, средняя балкарская семья включала более 5 человек, швейная машинка была только в каждом 6 доме, сепаратор был большой редкостью, 1 агрегат приходился более чем на 70 домов (если исключить возможность, что большая их часть была вывезена самими балкарцами в ссылку). Странное объединение в одну категорию шкафов и стульев, показывает их достаточное количество. Котлы и тазы были не в каждом доме, но, вероятно, часть их могла быть увезена балкарцами с собой. Всё имущество, согласно оценке наркомфина, в среднем было оценено в размере примерно 53 руб. 50 коп.
  И последнее. При обращении к источникам, относящимся к периоду депортации и содержащим упоминания о причинах выселения северокавказских народов, не покидает ощущение, что это решение принималось не только из-за их "помощи" оккупантам, но и потому что социалистическое строительство в этих автономиях в довоенное время шло из рук вон плохо.
  Из справки "о чечено-ингушах...": "В результате подрывной работы в единоличном пользовании оказались основные массивы земельных угодий, до последнего времени практиковалась купля-продажа и аренда земель, созданные колхозы существовали формально, в них было обобществлено не более 17% пахотной земли, до 32% сенокосных угодий и совершенно незначительное количество рабочего скота (ок. 5%)" (162). Последнее обстоятельство особенно показательно, так как горцы в большей степени тяготели к животноводству, нежели к земледелию. Вынужденный характер решений пойти в колхоз для крестьян и откровенное принуждение для государственных работников как наиболее распространённые признаки повседневности коллективизации сельского хозяйства на Северном Кавказе отчётливо "проступают" за этими скудными 5% обобществлённого скота, который, скорее всего, был ещё и никчемным.
  Несколько слов уделим и балкарцам. Из справки о состоянии балкарских районов Кабардино-Балкарской АССР: "Несмотря на большую помощь, оказываемую Советским правительством и партией, часть населения балкарских районов проявила враждебное отношение к советской власти. В 1929 году было вооружённое выступление в Эльбрусском районе, в 1930 году, так называемое, Чегемское восстание. Кроме того, в горах Балкарии всё время скрывались бандиты, периодически объединяясь в бандповстанческие группы, остатки которых существуют и до настоящего времени. В 1941-1942 гг. органами НКВД нанесён оперативный удар по вражеским элементам Балкарии, обактивившим свою деятельность и готовившимся к оказанию помощи немцам при переходе их к Кавказу" (163).
  Обращает на себя внимание то обстоятельство, что упомянуты восстания в двух балкарских районах в 1929 и 1930 гг., и то, что в районах Балкарии были бандповстанческие группы почти всё время вплоть до начала ВОВ. Текст этой справки оставляет устойчивое впечатление, что советская власть наказывала балкарцев, условно говоря, "по совокупности преступлений", наказывала их за нелояльность и даже неблагодарность ей.
  В указе Президиума ВС СССР о ликвидации Чечено-Ингушской АССР от 7 марта 1944 г. сказано о том, что "чеченцы и ингуши изменили Родине", занимались диверсионной и подрывной работой в пользу немецких оккупантов и т.п. Обращает внимание такой аргумент в пользу депортации, который хронологически не относится к периоду ВОВ: "... многие чеченцы и ингуши на протяжении ряда лет участвовали в вооружённых выступлениях против советской власти и в течение продолжительного времени, будучи не заняты честным трудом, совершают бандитские налёты на колхозы соседних областей, грабят и убивают советских людей" (164). Характер депортации, как возмездия, проступает за этими строками особенно явственно.
  Государство, достигшее пика своего могущества, находящееся в фазе гармонии социального цикла, возвело политику нажима и ограничений в абсолют. Оно было способно "наказать" целые народы и его ничто не сдерживало в том, чтобы это осуществить.
  Чеченцы и ингуши, действительно, плохо укладывались в образ социалистической нации, при этом они были родственны в этнокультурном смысле. Они дали формальный повод для обвинения в предательстве. Это произошло в условиях гиперподозрительности военного периода, и этого оказалось достаточно для насильственного переселения.
  
  П. Полян, классифицируя различные акции по насильственному переселению групп людей, выделяет депортационные операции и депорптационные кампании. Кампании в значительной мере представляли собой совокупность операций. Если согласиться с таким подходом, то акты выселения северокавказских народов относятся к числу депортационных кампаний. П. Полян за все годы советской власти выявил по меньшей мере 53 сквозных депортационных кампаний и около 130 операций (165).
  Депортация имела самые серьезные последствия в процессе формирования-эволюции национального менталитета спецпереселенцев. "Народ-3К", "народ-изгой" - осознание этих терминов, пускай и в других формулировках, по отношению к себе лично меняет представление о способах взаимоотношений, прежде всего, с властными структурами всех уровней, делает эти этнические сообщества еще более корпоративными.
  Депортация чеченцев, ингушей, карачаевцев, балкарцев и некоторых других народов произошла в период фазы гармонии социального цикла и начала проявления тенденций фазы спада. Государство в это время достигает наибольшей силы и наивысшей степени доминирования над обществом. Тоталитарная система сталинского типа и условия военного времени довели это состояние до абсолютных величин.
  В рассматриваемый период достигает своего апогея политика "нажима и ограничений" со стороны государства в отношении иноэтничного и инокультурного окружения, традиционных территорий распространения российского исторического типа культуры. Последующий период - фаза спада - отличается повышенной агрессивностью государства к явлениям, не отвечающим его социальному идеалу. Гармоничное состояние социального цикла выводит Россию на новый уровень внутри- и внешнеполитических притязаний. Однако последующий период спада, сопровождающийся нарастанием деструктивных тенденций и ранних признаков кризиса, осложняет их реализацию, что часто выливается в силовое давление в различных формах. Это происходит потому, что для достижения новых целей государству уже не хватает его политического веса и авторитета периода гармонии, и оно не способно "заигрывать" перед обществом, как в фазе кризиса и начале подъёма. То есть уровень амбиций начинает диссонировать с уровнем возможностей, и в этот момент возникает искушение использования силы, достаточно накопленной в предшествующую (ещё не далёкую) фазу цикла. И этого искушения редко удаётся избежать.
  Именно в такой период отдельным северокавказским народам пришлось пережить ссылку в Среднюю Азию и Казахстан.
  
  Примечания
  
  1. Бугай Н.Ф. И.Сталин - Л.Берии "Их надо репрессировать...", - М., 1992; Он же. Л.Берия - И.Сталину "Согласно вашему указанию...", - М., 1995; Он же. "По сообщениям НКВД СССР были переселены..." - Киев, 1992; Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах (20-60-е гг), - М., 1998; Депортация карачаевцев. Документы рассказывают. Сб.документов. - Черкесск, 1995; Репрессированные народы: чеченцы и ингуши. - М., 1994; Шабаев Д.В. Правда о выселении балкарцев. - Нальчик, 1992 и др.
  2. Шнайдер В.Г. Россия и Северный Кавказ в дореволюционный период: особенности интеграционных процессов. - М.: РГСУ "Союз", 2005. - 176 с.
  3. Бугай Н.Ф. Л.Берия - И.Сталину: "Согласно Вашему указанию...". - М., 1995. - С.90.
  4. ГАРФ, Ф. Р-9478, оп.1, Д.2, Л.35,36.
  5. ГАРФ, Ф.р. - 9478, оп. 1, Д.8, Л.Л. 185-201, 217-218.
  6. РГАСПИ, Ф.17, Оп.122, Д.2, Л.31.
  7. Социалистическая Кабардино-Балкария. 1941, Љ 146, - С.1.
  8. Там же. - Љ 155. - С.4.
  9. Северная Осетия за годы Советской власти. - Орджоникидзе, 1977 - С.36.
  10. Там же. - С.35.
  11. Абазатов М.А. Чечено-Ингушская АССР в Великой Отечественной войне Советсткого Союза, - Грозный, 1973. - С.122.
  12. Там же. - С..116.
  13. ГАРФ, Ф. 9478, Оп. 1, Д. 32, Л. 237.
  14. Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа: народоубийство в СССР. - М.: СП "Вся Москва", 1991. - С. 59.
  15. Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши/ Сост. Н.Ф. Бугай.- М.: ТОО "Кань", 1994. - С. 34.
  16. Там же. - С. 39.
  17. ГАРФ, Ф.Р. 9401, Оп. 12, Д. 127, Л. 80.
  18. ГАРФ, Ф.Р. 9479, Оп. 1, Д. 768, Л. 129.
  19. Репрессированные народы России... - С. 29-30.
  20. Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа... - С. 59-60.
  21. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - М.: Прометей, 1997. - С. 230.
  22. Линец С.И. Северный Кавказ накануне и в период немецко-фашистской оккупации: состояние и особенности развития (июль 1942 - октябрь 1943 гг.). - Ростов-н/Д.: Изд. СК НЦВШ, 2003. - С. 310.
  23. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С. 230-231.
  24. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения ...". Депортация народов Юга России. 20-50-е гг (на материалах Краснодарского и Ставропольского краёв). - Майкоп: Меоты, 1999. - С. 81.
  25. Шабаев Д.В. Правда о выселении балкарцев. - Нальчик, 1992. - С. 19.
  26. Линец С.И. Северный Кавказ накануне... - С. 318-319.
  27. Там же. - С. 319.
  28. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа... - С. 231.
  29. Бугай Н.Ф. Л.Берия - И. Сталину...- С. 124.
  30. Бугай Н.Ф. Правда о депортации чеченского и ингушского народов// Вопросы истории, Љ7, 1990. - С. 37.
  31. ГАРФ, Ф.Р. 9478, Оп. 1, Д. 377, Л.
  32. Там же.
  33. Репрессированные народы России... - С. 114.
  34. Линец С.И. Северный Кавказ накануне... - С. 328.
  35. Там же. - С. 303.
  36. Там же. - С. 297.
  37. Дробязко С.И. Под знамёнами врага. Антисоветские формирования в составе германских вооруженных сил. 1941-1945 гг. - М.: Эксмо, 2004. - С. 523-524.
  38. Там же. - С.519-520.
  39. Абазатов М.А. Чечено-Ингушская... - С.116.
  40. Там же. - С. 117.
  41. Худалов Т.Т. Северная Осетия в Великой Отечественной войне 1941-1945, - Владикавказ, 1992, - с.105.
  42. Худалов Т.Т. Северная Осетия..., с.105.
  43. Кабардино-Балкария в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - Нальчик, 1971. - С. 159.
  44. Ибрагимбейли Х.-М. Крах "Эдельвейса" и Ближний Восток. - М.: Наука, 1977. - С. 206-211.
  45. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения ..."... - С. 76.
  46. Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - Ростов-н/Д.: Изд-во РГПУ, 1998. - С. 430-431.
  47. Черекская трагедия. Сб.статей и воспоминаний / Сост. А.И. Тетцев, - Нальчик, - 1994, - 200 с.
  48. Там же. - С.188-189.
  49. Там же.
  50. Уралов А. (Авторханов А.) Убийство чечено-ингушского народа... - С. 60.
  51. ГАРФ, ф.9401, оп 2, Д.65. Л.400; Там же, Л.194,195; Там же, Л.215 а; Там же, Д.64, Л.163; Там же Д.66, Л.132.
  52. ГАРФ, Ф.Р. - 9401, Оп. 2, Д. 3, Л. 704-705.
  53. Репрессированные народы России... - С. 126.
  54. Там же.
  55. Там же. - С. 121.
  56. Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа: кризисные явления этно-демографической ситуации// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 201.
  57. Репрессированные народы России... - С. 121.
  58. Бугай Н.Ф. Л. Берия - И. Сталину: "Согласно вашему указанию...". - М., 1995. - С. 6.
  59. Там же. - С. 100.
  60. См. напр.: Беленчук Л.Н., Бугай Н.Ф., Кудюкина М.М. Межнациональные отношения в историографии автономных республик и областей РСФСР// Историография национальных отношений в СССР. 1985-1987гг. - М., 1989; Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах (20 - 60-е годы). - М.: ИНСАН, 1998. - С. 20 - 43; Бугай Н.Ф., Кудюкина М.М., Хлынина Т.П. Национальные проблемы в историографии российских автономий 1988-1990 гг. // Северный Кавказ: национальные отношения. - Майкоп: ИП и КПО "Адыгея", 1992. - С. 6 - 43; Бугай Н.Ф. Проблема депортации и реабилитации народов в трудах учёных Северо-Кавказского региона (гуманитарный аспект)// Голос минувшего. Кубанский исторический журнал, 2002, Љ 3-4; Он же. 20-40-е годы: депортация населения с территории Европейской России// Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы). - Майкоп, 1992; Цуцулаева С.С. Репрессированные народы Северного Кавказа в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг: проблемы историографии. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук. - Казань, 2001.
  61. Хунагов А.С. Историография проблемы переселения народов Краснодарского края и Ставрополья// Народы России: проблемы депортации и реабилитации. - Майкоп: Меоты, 1997. - С. 188-195.
  62. Там же. - С.192-193.
  63. Хутуев Х.И. Балкарский народ в годы Великой Отечественной войны и в послевоенный период. Восстановление автономии балкарского народа. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук. - Ростов-н/Д., 1965.
  64. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР. Т.II. - Грозный: Чечено-Ингушское книжное издательство, 1972. - С. 260.
  65. История Кабардино-Балкарской АССР с древнейших времён до наших дней. Т. II, - М., 1967. - С. 287; Очерки истории Карачаево-Черкессии. Т. II. - Черкесск: Ставропольское книжное издательство, 1972. - С. 282.
  66. См. напр.: Кулаев Ч. Военно-организаторская и политическая работа местных партийных организаций в годы Великой Отечественной войны: на материалах Северного Кавказа. - Черкесск: Ставропольское кн. изд-во, 1981. - 279 с.; Абазатов М.А. Чечено-Ингушская АССР в Великой Отечественной войне Советского Союза. - Грозный: Чечено-Ингушское кн. изд-во, 1973. - 242 с.; Филькин В.И Патриотизм трудящихся Чечено-Ингушской АССР в период Великой Отечественной войны. - Грозный: Чечено-Ингушское кн. изд-во, 1989. - 33 с.; Давыдов И.В. Партийная организация Кабардино-Балкарии в период Великой Отечественной войны. - Нальчик, Кабардино-Балкарское кн. изд-во, 1961. - 172 с.; Хакуашев Е.Г. Кабардино-Балкарская АССР в годы Великой Отечественной войны (1941-1945 гг.) - Нальчик: Эльбрус, 1978. - 318 с.
  67. Некрич А.М. Наказанные народы// Нева. - 1993, Љ10. - С. 272.
  68. Там же. - С. 275.
  69. Там же.
  70. Там же. - С. 283.
  71. Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт: перспективы выхода из кризиса. - М.: РОССПЭН, 1999. - С. 33-34.
  72. Беджанов. М.Б. Ленинская национальная политика и её деформация в годы сталинщины. - Майкоп: Адыгейское книжное издательство, 1991. - 64 с.; Боков Х. Эхо невозвратного прошлого// Москва. -1989, Љ1; Бугай Н.Ф. Депортация. Берия докладывает Сталину// Коммунист.- 1990.- Љ3; Он же. К вопросу о депортации народов в 30-е - 40-е годы// История СССР.- 1989.- Љ6; Он же. Погружены в эшелоны и отправлены к местам поселения. Берия Сталину// История СССР. - 1991.- Љ2; Он же. Правда о депортации чеченского и ингушского народов// Вопросы истории. 1990, Љ7; Он же. Л. Берия - И. Сталину: "Согласно Вашему указанию...". - М.: АИРО - ХХ, 1995. 320 с.; Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах. (20-60-е годы). - Москва: ИНСАН, 1998; Виноградов В., Хашегульгов Б. Основные вехи истории Чечено-Ингушской АССР. - Грозный: Чечено-Ингушское книжное издательство, 1988; Ибрагимбейли Х. Плоды произвола// Литературная газета, 1989, 17 мая; Он же. Сказать правду о трагедии народов// Политическое образование, 1989, Љ4; Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа: кризисные явления этно-демографической ситуации// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: РИПО "Адыгея", 1989. - С. 193-209; Хунагов А.С. "Выслать без права возвращения...". - Майкоп, 1999; Шабаев Д.В. Правда о выселении балкарцев. - Нальчик: Эльбрус, 1992. - 280 с. и др.
  73. Авторханов А. Убийство чечено-ингушского народа: народоубийство в СССР. - М.: СП "Вся Москва", 1991. - 80 с.
  74. Там же. - С.66.
  75. Там же. - С.65.
  76. Чомаев К. Накзанный народ. - Черкесск: Пул, 1993. - С.23.
  77. Карачаевцы: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)./ Под ред. И.И. Алиева. - Черкесск: Пул, 1993. - С. 11-15.
  78. Шаманов И.М., Тамбиев Б.А., Абрекова Л.О. Наказаны по национальному признаку: Учебное пособие для студентов по курсу истории. - Черкесск: КЧФ МОСУ, 1999. - С. 28-29.
  79. Там же. - С. 4-5.
  80. Койчуев А.Д. Карачаево-Черкесская Автономная область в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - Ростов-н/ Д.: Изд-во РГПУ, 1998. - С. 449-452.
  81. Хунагов А.С. Депортация народов с территории Краснодарского края и Ставрополья. 20-50-е годы. Дисс.... к.и.н. - М., 1997.
  82. Он же. "Выслать без права возвращения...". Депортация народов Юга России. 20-50 годы (на материале Краснодарского и Ставропольского краёв). - Майкоп: Меоты, 1999. - 170 с.
  83. Там же. - С. 18.
  84. Ибрагимов М.М. Власть и общество в годы Великой Отечественной войны (на примере национальных республик Северного Кавказа. Дисс. ... д.и.н. - М., 1999.
  85. Он же. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - М.: Прометей, 1997. - 462 с.
  86. Там же. - С. 225.
  87. Национальная политика России: история и современность/ Под ред. В.А. Михайлова. - М.: Русский мир, 1997. - С.317.
  88. Гонов А.М. Проблемы депортации и реабилитации народов Северного Кавказа: 20-90-е годы ХХ века. Дисс. ... д.и.н. - Ростов-н/Д., 1998.
  89. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах.(20-60-е годы). - Москва: ИНСАН, 1998
  90. Там же. - С. 81.
  91. Гонов А.М. Северный Кавказ: актуальные проблемы русского этноса (20-30-е годы). - Ростов-н/Д.: РВШ МВД РФ, 1997. - 99 с.
  92. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы... - С. 81.
  93. Там же. - С. 82.
  94. Алфёрова И.В. Государственная политика в отношении депортированных народов (конец 1930-х - 1950-е гг.). Дисс. ... к.и.н., М., 1998.
  95. Там же. - С. 23.
  96. Там же. - С. 24.
  97. Там же. - С. 27.
  98. Там же. - С. 150.
  99. Там же. - С. 151.
  100. Аджиева Э.А. Депортация народов Северного Кавказа в годы Великой Отечественной войны: причины и следствия (на примере карачаевского и балкарского народов). Дисс. ... к.и.н. - Карачаевск, 2001.
  101. Там же. - С. 13.
  102. Там же. - С. 88.
  103. Там же. - С. 127-128.
  104. Кокорхоева Д.С. Становление и развитие национальной государственности ингушского народа (1917-1944 гг.). Автореферат дисс. ... к.и.н., - Вологоград, 2001.
  105. Там же. - С. 14.
  106. Там же. - С. 18-19.
  107. Арапханова Л.Я. Депортация народов как специфический аспект национальной политики Советского государства (на примере ингушского народа). Дисс. ... к. полит. н. - М., 2002.
  108. Там же. - С. 197.
  109. Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период... - С.231-232.
  110. Шнайдер В.Г. Циклы истории России и кавказские войны (до 1917 г.)// История и обществознание. Научный и учебно-методический ежегодник. Вып.1. - Армавир: РИЦ АГПИ, 2002. - С. 5-12.
  111. Авксентьев В.А. Этнические проблемы Северного Кавказа в контексте общероссийских и мировых этнических процессов // Известия вузов. Северокавказский регион. Общественные науки, 1998, Љ 2.
  112. Советское прошлое: поиски понимания // Отечественная история, 2000, Љ 4. - С. 113.
  113. Там же. - С. 104.
  114. Лабунская В.А. Социально-психологические детерминанты возникновения затруднений в межэтническом общении // Известия вузов. Северокавказский регион. Общественные науки, 1998, Љ 2. - С. 61.
  115. Советское прошлое.... - С. 103.
  116. Григорьев С.И. Теоретические основы изучения жизненных сил национальных общностей // Социологические исследования. - 2000, Љ 2.
  117. Цит. по: Бугай Н.Ф. Л.Берия - И. Сталину ... - С.61-62.
  118. См. напр.: Черекская трагедия. - Нальчик: Эльбрус, 1994. - С.9.
  119. ГАРФ, Ф.9401, Оп.2, Д.65, Л.Л.194,195,215; Д.66, Л.132.
  120. ГАРФ, Ф.9401, Оп.2, Д.65, Л.400.
  121. ГАРФ, Ф.9401, оп.2,Д.64, Л.163.
  122. Там же. - Л.163 об.
  123. Там же. - Л.181 об.
  124. Там же. - Л.254.
  125. Там же. - Л.Л. 255, 256.
  126. ГАРФ, Ф.9401. Оп.2, Д.65, - Л.121.
  127. Цит.по: Бугай Н.Ф. Л.Берия - И. Сталину ... - С.64.
  128. Там же. - С.63.
  129. Бугай Н.Ф. Злая память // Родина, - 2000, Љ 1-2, - С.183.
  130. Беджанов М.Б. Ленинская национальная политика и её деформация в годы сталинщины. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 25.
  131. Цит.по: Шабаев Д.В. Правда о выселении балкарцев. - Нальчик: Эльбрус, - 1992. - С. 53.
  132. ГАРФ. Ф. 9401, Оп. 2, Д. 64, Л. 162.
  133. Там же.
  134. Там же. - Л. 161.
  135. Там же. - Л. 165.
  136. Там же. - Л.166.
  137. Там же. - Л. 166 об.
  138. Там же. - Л. 167-167 (об.).
  139. Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт: перспективы выхода из кризиса. - М.: РОСПЭН, 1998. - С. 36.
  140. Бугай Н.Ф. Л.Берия - И. Сталину ... С.95.
  141. Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт... - С. 38.
  142. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1. - Нальчик, 1997. - С. 22.
  143. Цой Б.С. Социальные и экономические аспекты реабилитации народов и граждан репрессированных в СССР по политическим мотивам// Государство и право, 1994, Љ1. - С. 12.
  144. Черекская трагедия... - С. 188-189.
  145. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 147; Костоев Б.У. Преданная нация. - М.: Гуманитарный фонд Ингушетии, 1995 - С. 82; Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. - М.: ОГИ - Мемориал, 2001. - С.122; Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа. - М.: Россия молодая, 1996. - С. 251.
  146. Цит. по: Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа. - М.: Россия молодая, 1996. - С. 251
  147. Там же. - С 257.
  148. Здравомыслов А.Г. Осетино-ингушский конфликт... - С. 39.
  149. Бугай Н.Ф. Злая память// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 184.
  150. Шабаев Д.В. Правда о выселении балкарцев... - С. 8.
  151. РГАСПИ. Ф. 17, Оп. 88, Д. 391, Л. 19.
  152. Там же. - Л. 21.
  153. Там же. - Л. 40.
  154. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация. 1944-2001: Документы, материалы, комментарии/ Автор-составитель Х.-М. А. Сабанчиева. - Нальчик: Полиграфсервис и Т, 2001. - С. 44-49.
  155. Там же. - С. 46-47.
  156. Кирей Н.И. Лингвистическая классификация народов мира. - Краснодар, 1981. - С. 16.
  157. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 49.
  158. Репрессированные народы России... - С. 103-104.
  159. Цит. по: Кринко Е.Ф. Национальная политика и межнациональные отношения на Северном Кавказе в годы Великой Отечественной войны: историография, проблемы// Гуманитарная мысль Юга России, 2005, Љ1. - С. 71.
  160. Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. - М.: ОГИ - Мемориал, 2001. - С. 125.
  161. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 32.
  162. ГАРФ, Ф.Р. - 9479. Оп. 1, Д. 768, Л. 129.
  163. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы... - С. 40-41.
  164. Репрессированные народы России... - С. 76.
  165. Россия и её регионы в ХХ веке: территория - расселение - миграции/ Под ред. О. Глезер и П. Поляна. - М.: ОГИ, 2005. - С. 599.
  
  
  
  РАЗДЕЛ 4.
  СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ПОЛИТИКА И ГЕОПОЛИТИЧЕСКИЙ КУРС СОВЕТСКОГО ГОСУДАРСТВА В ОТНОШЕНИИ СЕВЕРОКАВКАЗСКИХ НАРОДОВ (сер. 1940-х - кон. 1950-х гг.)
  
  Хронологические рамки данного раздела охватывают период с начала освоения и заселения территории бывших автономий народов, депортированных в 1943-1944 гг., и до возвращения этих народов на прежнее место жительства в конце 1950-х гг. Почему именно эти события стали рубежными в ходе решения ряда исследовательских проблем, затронутых в этой части работы? Во-первых, как уже было замечено выше, депортация народов по этническому признаку стала наиболее ярким и характерным проявлением сталинской национальной политики, относящейся к фазе гармонии первого малого советского социального цикла. Напомним, что весь этот цикл связывается нами со сталинской жёстко тоталитарной моделью государства и общества. Во-вторых, в рассматриваемый нами отрезок времени укладываются три крупные проблемы: а) социокультурное развитие народов Северного Кавказа без "сложных" и "неудобных" (депортированных) народов; б) процессы этнокультурного "размывания" в среде чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев в период пребывания на спецпоселении; в) реабилитация репрессированных народов и причины этого решения руководителей государства. Нам представляется, что все три названные проблемы являются частью одной стратегической цели советского государства - органичного включения народов Северного Кавказа в рамки российского историко-культурного типа, в рассматриваемый период несколько модернизированного большевиками. В-третьих, не сам факт восстановления автономии карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей является верхней границей нашего исследования, а установление административной и этнокультурной карты Северного Кавказа в том её виде, в котором она просуществовала вплоть до конца советского периода отечественной истории. Что касается территориально-административных границ северокавказских автономий, то они сохраняются в почти неизменном виде вплоть до настоящего времени. Восстановление автономий и возвращение на родину высланных народов проходило на фоне мягкого кризиса в советском государстве и обществе, отделившего первый малый советский социальный (тоталитарный) цикл от второго (авторитарного) малого цикла.
  Ниспадающая фаза социального цикла и состояние кризиса - это периоды, которые остаются в историческом сознании как наиболее противоречивые и даже трагические. Именно они чаще всего становятся предметом оживлённой полемики потомков, а в их числе, разумеется, и историков. С этой точки зрения, выбранный нами в 4-ом разделе временной отрезок, достаточно показателен.
  Народы Северного Кавказа в сер. 1940-х - кон. 1950-х гг. оказались искусственно (насильственно) разделены. Однако это совершенно не отклоняет нас от намеченной цели, и, на наш взгляд, не "размывает" предмета и объекта исследования.
  В заключительной части этого раздела нам предстоит коснуться проблем интеграции коренных северокавказских народов в российское историко-культурное пространство. В данном случае имеются в виду крупные этнокультурные общности, имевшие свои территориально-административные образования и не подвергшиеся депортации. Нами будут рассмотрены основные тенденции в советской национальной политике, направленные на усиление интегративных процессов, призванных закрепить северокавказское социо- и этнокультурное пространство в качестве органичной составной части российского историко-культурного типа.
  
  
  4.1. Освоение территорий упразднённых национальных автономий Северного Кавказа
  
  4.1.1. Территории ликвидированных автономий Северного Кавказа как исследовательская проблема
  
  В историографии проблемы депортации северокавказских народов можно выделить три наиболее крупные темы, которые затрагивает большинство исследований. Самой разработанной можно признать собственно историю депортации по этническому признаку карачаевцев (1943 г.), балкарцев, чеченцев и ингушей (1944 г.). В рамках этого направления изучаются причины депортации, исторические предпосылки этого акта, условия его подготовки и проведения.
  В контексте исследования проблемы реабилитации репрессированных народов заметное место занимает тема подготовки решения о восстановлении национальных автономий и этапы этого процесса. Составной частью данного исследовательского направления часто становится проблема возвращения на Северный Кавказ депортированных народов, налаживание быта, восстановление этносоциальных связей и т.п. Надо сказать, что по степени разработанности эта тема всё ещё заметно уступает объёму и значимости работ первого направления.
  Работы, посвящённые истории отдельного народа, подвергшегося депортации, и рассматривающие период изгнания, чаще всего строятся по схеме "депортация - жизнь на спецпоселении - реабилитация". Это вполне естественно и логично. Такое вполне обоснованное структурирование проблемы предопределяет те направления современной историографии вопроса, которые мы определили как приоритетные.
  История депортации, ссылки и возвращения, рассматриваемая как история народа, исключает из состава предмета исследования историю региона проживания выселенных в тот промежуток времени, когда их там не было. Другими словами, историю того региона, где эти народы сформировались как уникальные этнокультурные группы и возвращение в который было смыслом их чаяний в период депортации.
  Региональная история послевоенных лет не богата фундаментальными исследованиями (в отличие от довоенного периода), и Северный Кавказ не представляет исключения.
  Изучение истории регионов, откуда были выселены народы, следует считать важной составной частью истории проблемы депортаций в целом.
  Во-первых, рассматривая историю ликвидированных автономий (или отдельных районов), не следует забывать о том, что их население было депортировано не полностью. Конечно, карачаевцы, балкарцы, чеченцы и ингуши составляли подавляющее большинство населения соответствующих автономий, но вместе с ними там проживали и представители других национальностей, не подвергшихся депортации.
  Во-вторых, освоение пустовавших после депортации территорий было сопряжено с процессом миграции в эти места различных групп населения как из ближайших областей и республик, так и из относительно отдалённых районов Центральной России и некоторых других. Эти переселения не всегда носили сугубо добровольный характер. Методы привлечения переселенцев, помимо убеждения, агитации, призывов, сочетали также элементы принуждения. Разумеется, оно не сопоставимо с тем, которое было применено к депортированным, но нередки были случаи, когда поселенцы оказывались в новых для себя местах "добровольно-принудительно" или вынужденно (лишились жилья и семьи во время военных действий, направлены по оргнабору, имели нелады с законом и т.п.). В период реабилитации и возвращения депортированных народов именно эта группа населения оказалась самой незащищённой. Значительная часть новопоселенцев вынуждена была покинуть те места, куда только 10-13 лет назад их активно зазывали власти. Таким образом, речь идёт о явлении, которое мы условно назвали "вторичной депортацией". По понятным причинам, эта проблема замалчивалась в советский период, а в постсоветский на фоне обострения чувства этнического самосознания на Северном Кавказе никого не заинтересовала и подавно.
  В-третьих, депортация повлияла на процесс этнокультурного развития карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей. Наряду с пребыванием на спецпоселении заметную роль в этом сыграли и те реалии, с которыми пришлось столкнуться возвращающимся из ссылки на родину горцам. Почти полтора десятилетия - это немалый срок в истории села, района или области. Для того чтобы наиболее полно оценить ход и итоги реабилитационных процессов, необходимо как можно более полно представить условия, в которых они начинались и протекали. А это и есть конкретное социальное, экономическое, демографическое и т.п. состояние территорий, которые с середины 1940-х до конца 1950-х гг. не представляли собой целостности и не имели какого-либо определённого названия.
  Надо сказать, что для исследователя отсутствие административной целостности территорий бывших Карачаевской АО, Чечено-Ингушской АССР, районов компактного проживания балкарцев в Кабардино-Балкарской АССР является немалым препятствием.
  Отдельные районы КАО оказались в составе Краснодарского края (Преградненский р-он почти полностью), часть их - в составе Ставропольского края. Учкулановский и Микояновский р-ны, включая административный центр КАО г. Микоян-Шахар, были включены в состав Грузинской ССР.
  Эльбрусский и Нагорный районы Кабардино-Балкарии, где проживали главным образом балкарцы, также оказались в составе Грузии. Черекский и Хуламо-Безенгиевский районы остались в составе Кабардинской АССР в реструктурированном виде. Границы почти всех районов, равно как и их названия были изменены. Переименованы были также во множестве и населённые пункты.
  Единственным новым административно-территориальным образованием, возникшим взамен устранённого, стала Грозненская область. Но было бы недопустимым упрощением отождествлять её (хотя бы даже и в территориальном отношении) с ЧИАССР. В составе Грозненской области полностью оказались только 8 из 24 районов бывшей Чечено-Ингушетии и ещё 5 районов - частично. Дагестанской АССР были переданы 4 района ЧИАССР полностью и 3 частично. Северо-Осетинской АССР - 3 полностью и 2 частично. Кроме того, к Грозненской области были присоединены значительные по площади территории Ставропольского края.
  Таким образом, одним из наиболее существенных затруднений в исследовании истории регионов национальных автономий Северного Кавказа в период депортации местного населения является разрозненность архивных данных.
  Кроме того, заселение пустовавших районов представляло сочетание различных по направленности и этническому составу миграционных потоков. Своеобразие процесса освоения бывших автономий заключается в том, что он протекал большей частью на фоне ниспадающей фазы малого социального цикла. С этим обстоятельством мы связываем некоторые особенности миграции заселения освободившихся территорий, отличие этого переселения от аналогичных процессов в период восходящей фазы цикла.
  
  4.1.2. Проблемы освоения территории бывшей автономии чеченцев и ингушей
  
  Депортация отдельных народов Северного Кавказа в 1943-1944 гг. определила очередную серию административных переустройств данного региона. Особое место в ряду этих преобразований занимает Грозненская область, просуществовавшая с 22 марта 1944 г. по 9 января 1957 г.
  Депортация карачаевцев и балкарцев сопровождалась переделом районов их прежнего проживания среди уже существовавших территориально-административных единиц из числа ближайших соседей. Эти местности оказывались в распоряжении различных автономных, краевых и республиканских ведомств.
  Грозненская область не совпадала в своих границах с бывшей Чечено-Ингушской АССР и несколько отличалась от неё своей экономической инфраструктурой и в значительной мере - этнокультурным составом. Но, учитывая то, что все промышленные и часть сельскохозяйственных районов ЧИАССР вошли в состав данной области, представляет известный интерес особенности процесса формирования, обустройства и хозяйственного освоения данной территориально-административной единицы.
  Документы показывают, что в случае с ЧИАССР, как и с другими территориями, откуда были вывезены на спецпоселение народы, процесс принятия решений по переустройству и заселению освободившихся районов носил поспешный характер. Постановления и проекты принимались второпях, зачастую менялись в процессе реализации.
  Примечательно, что первый проект районирования бывшей ЧИАССР поступил на имя Л. Берия 24 февраля 1944 г. В состав Грозненской области из 24 районов бывшей ЧИАССР предполагалось включить 16, в том числе 13 полностью и 3 района с уменьшенной территорией (1). В этом проекте изложены мотивы создания отдельной области в противовес мнений о создании округа и присоединении его к Ставропольскому краю. Создание области виделось более целесообразным, так как Ставропольский край и без того достаточно велик, чтобы эффективно справляться и с руководством Грозненским округом. Более того, краевая инстанция была бы лишней в управлении нефтяной промышленностью района (2).
  Грозненский округ был всё-таки создан, но просуществовал только 15 дней - с 7 по 22 марта 1944 г., - и был преобразован в область.
  В итоге в состав Грозненской области оказались включены: г. Грозный (состоявший из пяти промышленных районов), полностью из двадцати четырёх сельских районов бывшей Чечено-Ингушетии - восемь районов (Атагинский, Ачхой-Мартановский, Грозненский, Надтеречный, Старо-Юртовский, Урус-Мартановский, Шалинский, Шатоевский); в несклько урезанном виде - четыре района (Галанчожский, Галашкинский, Гудермесский и Сунженский). В состав области попали шесть районов Ставропольского края и г. Кизляр, ранее никакого отношения к Чечено-Ингушетии не имевшие.
  Таким образом, мы можем говорить о попытке формирования на Северном Кавказе новой социально-экономической и территориальной единицы. Основным мотивом правительства было решение создания целостного и оперативного механизма руководства нефтяной промышленностью. Ещё 24 января 1944 г. было принято решение ГКО СССР о дальнейшем восстановлении этой отрасли промышленности в г. Грозном. В этом постановлении предусматривалась сумма капитальных вложений в отрасль в размере 69,2 млн. руб. (3).
  Любопытно обоснование присоединения к Грозненской области Кизлярского округа, сформулированное заместителем председателя Верховного Совета СССР Д. Дегтярём: "Кизлярский округ тяготеет к Грозному более, чем к Ставрополю, целесообразно включить его в состав Грозненской области, тем более, что это облегчит условия работы краевых организаций Ставропольского края" (4).
  Депортация чеченцев и ингушей на работе нефтяной промышленности не могла отразиться тяжёлыми последствиями, так как число их в этой отрасли было незначительным. Известно, что в 1944 г. в промышленности ЧИАССР работало 1 077 чеченцев и ингушей (5). Определённое представление о числе нефтяников среди них можно составить из сведений об их занятости в период ссылки в различных отраслях промышленности. В Наркомнефти чеченцев и ингушей в период выселения работало всего 544 чел. (в то время как в Наркомземе и Наркомсовхозе - 103 088 чел. в сумме) (6). Тем не менее начало 1944 г. и первые месяцы после депортации отмечены большими проблемами в ведущей и стратегически важной отрасли бывшей ЧИАССР.
  План добычи нефти за первый квартал 1944 г. был выполнен только на 93,6%, по газу - 98,5%, не выполнялся план ввода скважин в эксплуатацию. Недобор нефти составил - 34,5 тыс. тонн. План выработки авиабензина и автобензина нефтезаводами за первые четыре месяца 1944 г. выполнен не был (7). Однако к концу 1944 г. добыча нефти в сравнении с 1943 г. выросла на 41,3%, объём буровых работ - на 63%. Число действующих скважин выросло за год на четверть, производство авиабензина - на 65%, автобензина - на 40%, светлых нефтепродуктов - на 20% (8). В 1945 г. грозненские нефтяники и машиностроители выполнили правительственное задание.
  В 1946 г. вся промышленность области выполнила годовой план на 102,6%, а нефтеперерабатывающая на 109,4%, что составило прирост к 1945 г. - 45%. Объём бурения в 1946 г. в сравнении с 1945 г. вырос на 42% (9).
  Таким образом, промышленность Грозненской области работала в целом успешно. Этого нельзя сказать о сельском хозяйстве, где в подавляющем большинстве было занято депортированное население.
  Одна треть районов, вошедших в состав области, стали переселенческими. Новые климатические условия, незнание местных способов ведения хозяйства, трудности адаптации и налаживания социальных связей в новых местах стали причинами того, что планы хлебозаготовок хронически не выполнялись. Кроме того, 4 района Ставропольского края, вошедшие в состав Грозненской области, были под оккупацией. Секретарь ЦК ВКП(б) Чеплаков, бывший в июне 1944 г. с инспекторской поездкой в регионе докладывал: "Восстановление хозяйства идёт медленно. В связи с тяжёлым положением из колхозов этих районов в первом квартале 1944 г. ушло в другие районы более 300 семей" (10). Даже к концу 1946 г. посевная площадь по отношению к довоенной в колхозах составляла 67,9%, поголовье овец - 30,1%, крупного рогатого скота - 69,6% и лошадей - 12,5% (11). Переселенческие районы были заселены на 75-85%, в том числе два горных - только на 15-25%. Известно, что в 1946 г. плановых переселенцев не было, а выезды за пределы области имели единичный характер, "...но прибывших из центральных областей СССР, Украины и Ставропольского края по собственному желанию было очень много - до 2 000 семей. Часть из них прибывала, чтобы пережить трудный, неурожайный год, и они вносят некоторую дезорганизацию в работу колхозов" (12). Здесь надо сказать, что, во-первых, 2 000 семей - это не так уж много для Грозненской области, и это будет ясно, когда мы поведём речь о масштабах движения мигрантов на новые места из Северной Осетии и Дагестана. Во-вторых, в документе не уточняется, сколько именно семей прибыло из центральных областей и Украины, а сколько из Ставропольского края.
  В целом в течение Великой Отечественной войны положение в сельском хозяйстве оставалось очень сложным. К концу войны четверть колхозов области не имела садов, площадь под виноградниками сократилась с 570 до 65 гектаров. Из 21 МТС 7 были разрушены полностью, другие нуждались в серьёзных восстановительных работах (13).
  Не были преодолены трудности в сельском хозяйстве и позднее. В 1948 г. область выполнила план хлебозаготовок на 61%. Государство выделило в следующем году большую семенную ссуду, списало колхозам задолженности, а обязательные поставки для переселенческих колхозов были снижены на 50% (14). Всё это говорит об огромных сложностях, вызванных необходимостью освоения районов, откуда были выселены люди, испокон веков занимавшиеся здесь земледелием, виноградарством, скотоводством и т.п.
  К концу первого послевоенного года население Грозненской области (г. Грозный, г. Кизляр, 19 сельских районов, 2 нефтепромысловых, один рыболовецкий) составляло 406,6 тыс. чел., в том числе городского населения - 210,1 тыс. чел., сельского - 196,5 тыс. чел. В экономике области преобладающей была промышленность, удельный вес которой составлял 92%, а сельского хозяйства - 8%. Основной отраслью промышленности была нефтяная, дающая 68% валовой продукции хозяйства области (15).
  Грозненская область просуществовала 13 лет и нельзя сказать, что она оставила заметный след в истории региона. В том виде, в котором она существовала с 1944 по 1957 г., она представляла собой искусственное территориально-административное образование, главным мотивом при создании которого были экономические перспективы этого региона.
  
  Итак, из 24 районов бывшей ЧИАССР 8 полностью и 4 частично вошли в состав Грозненской области, 6 районов (4 полностью и 2 частично) - в состав Дагестанской АССР, 5 районов (3 полностью и 2 частично) - в состав Северо-Осетинской АССР, 1 полностью и 4 частично - в состав Грузинской ССР.
  Новые границы между северокавказскими автономиями, Ставропольским и Краснодарским краями, Грузинской ССР и Грозненской областью были определены и довольно подробно описаны. Сравнительно более сложной задачей представлялось заселение пустовавших территорий.
  Территория бывшей ЧИАССР составляла 15,7 тыс. кв. км. На ней проживало примерно 697 тыс. чел., их которых 368 тыс. были чеченцами и 84 тыс. ингушами (16). То есть после депортации части населения республики в ней осталось около 35% прежних жителей.
  Подавляющее число чеченцев и ингушей проживало вне городов. В связи с этим сельское хозяйство оказалось наиболее "узким местом" в становлении новых административно-хозяйственных структур. Освоение сельской местности, налаживание хозяйственных связей в итоге потребовали наибольших усилий и дали наименьшие результаты.
  Постановление Љ 255-74 сс о заселении и освоении районов бывшей ЧИАССР было принято 9 марта 1944 г. Согласно этому решению предполагалось переселить из Ставропольского края 8 000 хозяйств, из Дагестанской АССР - 5 000 хозяйств и из Северо-Осетинской АССР - 500 хозяйств на территории, отошедшие к этим же регионам (17).
  Два района (Пригородный и Назрановский) вскоре были заселены в основном осетинами; ещё шесть районов (Чеберлоевский, Веденский, Ножайюртовский, Саясановский, Шалинский и Курчалоевский) заселялись, главным образом, дагестанцами. Ещё в 11 районов бывшей автономии переселялись семьи из Ставропольского края.
  В последовавшие после выселения месяцы 1944 года из Ставрополья прибыло 5 472 семьи, из Кизлярского округа - 119 семей, из районов г. Грозного - 2 659 семей, из других областей - 967 семей, а всего - 11 217 семей (18). Из 11 районов бывшей ЧИАССР, вошедших в последствии в состав Грозненской области, было выселено в Среднюю Азию 32 110 хозяйств чеченцев и ингушей. К маю 1944 г. они были заселены только на 45%. Полностью пустовали 22 села и 20 сёл были заселены частично.
  В докладной записке на имя Г.М. Маленкова первый секретарь Грозненского обкома партии П. Чеплаков заявлял, что до октября 1944 г. он планирует заселить ещё 500 хозяйств из отдалённых малоземельных районов Мордовской АССР, Тамбовской, Пензенской, Рязанской, Ульяновской, Саратовской, Горьковской, Ярославской и других областей (19).
  Согласно постановлению СНК Љ54 от 8 января 1945 г. "О переселении 2 000 хозяйств колхозников в районы Грозненской области", в этот регион предполагалось переселить в феврале-марте 1945 г. из Брянской области - 500 семей, Вологодской - 200, Ивановской - 500, Калужской - 500, Кировской - 300 семей (20).
  Обращает на себя внимание перечень районов проживания предполагаемых мигрантов: за исключением Мордовии, это русскоязычные регионы, и все без исключения - с преобладающим православным населением. Почему бы не переселить в бывшую Чечено-Ингушетию, например, азербайджанцев или, скажем, армян? Во-первых, они проживали гораздо ближе в географическом отношении, во-вторых, на родине они тоже испытывали нужду в земле. Особенно остро этот вопрос стоял у армян. Почему бы не населить Грозненскую область грузинами, проживавшими по соседству? Список подобных вопросов мог бы быть продолжен.
  На наш взгляд, в политике заселения бывших территорий с преимущественным проживанием чеченцев и ингушей явно присутствовало стремление государства изменить этнокультурную ситуацию в регионе в сторону увеличения русскоговорящего населения.
  Надо заметить, что не всегда призывы к переселению в бывшую ЧИАССР вызывали энтузиазм в областях Центральной России. И если брянский обком в октябре 1944 г. рапортовал о готовности переселить в Грозненскую область 500 хозяйств (21), то из Тамбова ответили, что выполнить такой же норматив нет никакой возможности (22).
  Так как проект переселения из Центральной России не вызвал большого отклика у областных руководителей, то в итоге число предполагаемых 5 000 семей переселенцев было снижено до 2 000 (23).
  Местные людские ресурсы не могли стать существенным источником заселения территорий, несмотря на все усилия государства, стремившегося стимулировать переселение. Например, те из жителей бывших автономий, кто не подвергся депортации, распоряжением СНК РСФСР Љ6894 рс от 28.03 1944 г. на территории Сунженского, Грозненского, Старо-Юртовского и Гудермесского районов наделялись "приусадебными участками в пределах нормы" (24). Населению предоставлялась также финансовая помощь и различные льготы.
  Однако заселение сёл и хуторов шло вяло. Оставленные изгнанными хозяевами, дома и постройки разрушались. Если на территории Чечено-Ингушской автономной республики, вошедшей в состав Грозненской области, раньше функционировало 28 375 хозяйств, то к маю 1945 г. удалось организовать только 10 299 хозяйств. Количество вселяемых составило около 40% выселенных (25).
  Почти через год после выселения чеченцев и ингушей заселение сельских районов оставляло желать лучшего. В сведениях по Грозненской области на 14 февраля 1945 г. приведены количественные показатели по числу выселенных человек, семей и их домов, а также по числу вселившихся туда в течение года. Всего по 12 районам Грозненской области было "освобождено" 30 484 дома, из них к февралю 1945 г. было заселено всего 15 584, то есть примерно 51%. Охотнее всего переселенцы занимали Новогрозненский район, оставив только 7 свободных домов из 340, а также Сунженский район - 43 дома из 745. Хуже всего дела по переселению обстояли в Первомайском районе, где новые хозяева въехали только в 381 дом из 1 446, также слабо заселялся Советский район - 453 занятых дома и 3 077 свободных (26).
  Иначе обстояли дела с заселением территорий, отошедших к Дагестану. Однако здесь возникали иные проблемы. В докладе наркома внутренних дел Л. Берия от 26 июня 1945 г. "О положении населения районов бывшей ЧИАССР, присоединённых к Дагестанской АССР" находим: "В 1944 г. из горных районов республики и Грузинской ССР переселено 16 740 хозяйств (61 тыс. чел.) вместо 6 300 хозяйств. (Это составило 265% от ранее запланированного числа мигрантов, что вызвало известные затруднения). Положение населения в районах чрезвычайно трудное. Малярия (10 тыс. случаев заболевания), озимый сев составил 61%... Не хватает техники. В ручной вспашке участвовали 2 000 чел." (27).
  В Грозненскую область были вселены 11 217 семей, что более чем на 5 тыс. меньше, чем в районы, отошедшие к Дагестану, и это при том, что в Грозненской области было ровно в 2 раза больше районов, чем отошло к ДАССР. Более того, даже для достижения этих цифр в данном случае потребовалось на 1 год больше. К февралю 1946 г. в область из Ставропольского края переселились 5 472 семьи, из Кизлярского округа - 2 119 семей, из районов г. Грозного - 2 659 семей и из различных областей СССР - 967 семей (28). То есть "дальняя" миграция была самой слабой.
  Как мы уже отмечали выше, к маю 1945 г. в равнинной части ЧИАССР, отошедшей к Грозненской области, полностью пустовали 22 села, а 20 были заселены частично, горные же районы (Советский и Первомайский) даже в 1946 г. были заселены примерно на 15-20% (29). В 1945 г. в результате проводимых работ по переселению в осваиваемые районы Грозненской области всё же прибыли 487 семей из центральных областей РСФСР. Всего число прибывших составило - 13 885 семей (30).
  Отток пришлого населения из областей нового проживания не носил массового характера. Известно, что в 1946 г. "плановых" переселенцев в Грозненскую область не было, а выезд за её пределы имел единичный характер, "но прибывших из центральных областей СССР, Украины и Ставропольского края по собственному желанию было очень много - до 2 000 семей. Часть из них прибыла, чтобы пережить трудный, неурожайный год, и они вносят некоторую дезорганизацию в работу колхозов" (31).
  В 1946 г. число переселенческих хозяйств на территории Грозненской области пополнилось 2 404 хозяйствами, размещёнными по 72 колхозам области. Из этого числа 1 911 хозяйств заняли пустовавшие дома. В другом источнике находим, что в этом же году "самотёчным порядком" прибыло в Грозненскую область из разных районов СССР 2 404 хозяйства переселенцев. При этом в 1947 г. выбыло 597 хозяйств (32).
  В 1947 г. в области удалось принять ещё 1 488 хозяйств. А всего с 1944 по 1948 г. на территорию бывшей ЧИАССР вселилось 16 329 хозяйств. За новыми колхозами было закреплено на январь 1945 - 154 271 га, в 1948 г. - 182 233 га земли (33).
  Из отчётного доклада "О хозяйственном устройстве колхозов и переселенцев в Грозненской области" от 21 сентября 1948 г. следует, что всего за 1944 - 1947 гг. переселено в Грозненскую область 16 329 хозяйств. Однако в том же документе в сводной таблице, по состоянию на 1 января 1948 г. приводится цифра в 12 675 хозяйств (34), что составляло 133,9% к числу хозяйств в области тремя годами ранее. Много это или мало?
  Известно, что из районов ЧИАССР, позднее вошедших в Грозненскую область, было депортировано 38 066 семей, занимавших 30 484 дома (35). Надо полагать, что последняя цифра примерно соответствует числу хозяйств. А если это так, то тогда 133,9% хозяйств переселенцев в 1947 г. по отношению к 1945 г. - это в действительности только 41,6% от прежнего их числа.
  Подводя итог переселенческой кампании на территории Грозненской области, приведём сведения из официального источника, относящегося к периоду восстановления Чечено-Ингушской АССР: "В районы, вошедшие в Грозненскую область, было переселено из РСФСР, Украины и Молдавии 78 тыс. чел. На территории, отошедшие к Дагестанской АССР, из высокогорных районов переселилось 55 тыс. чел., в том числе 26 тыс. осетин из высокогорной части населённых пунктов Юго-Осетинской автономии и 15 тыс. осетин из Северо-Осетинской АССР. Территория, вошедшая в Грузинскую ССР, осталась незаселённой". эти сведения содержались в записке в Президиум ЦК КПСС от 22 декабря 1956 г. за подписью Микояна, Ворошилова, Маленкова и др. (36). Следует подчеркнуть, что Ставропольский и Краснодарский края, а также автономии Северного Кавказа относятся к РСФСР, при этом из документа не следует, что переселенцы Дагестана и Северной Осетии выделялись в отдельную категорию. В таком случае, процент "дальних" мигрантов был мизерным.
  Таким образом, Грозненская область, созданная государством искусственно, прежде всего как экономический регион не смогла стать более или менее целостным в этнокультурном отношении образованием. Имея все шансы стать преимущественно славянским по составу регионом, Грозненская область не превратилась в притягательную мечту для обездоленных и обескровленных масс из Центральной России и других регионов, разрушенных войной. При этом нужно подчеркнуть, что государство прилагало немалые усилия, чтобы заселить область выходцами именно из этого региона.
  Причин того, почему почти не затронутая войной земля, где предоставлялось жильё, работа, где можно было сделать карьеру и просто начать жизнь заново, не притягивала переселенцев из России настолько, насколько это было необходимо государству, довольно много, и часть из них мы ещё затронем в дальнейшем. Пока же обратим внимание на то, что описываемые выше события происходили на фоне начала ниспадающей фазы социального цикла. Во время восходящей фазы цикла переселенческие потоки сами устремляются на окраинные, относительно свободные земли, а государство, чаще всего лишь регулирует этот процесс. В нисходящей фазе, наоборот, побуждающих усилий государства оказывается недостаточно, чтобы вызвать массовый поток переселенцев из Центральной России на почти незанятые земли подчистую выселенных народов.
  Условно говоря, "дальняя" миграция оказалась не такой заметной, как "ближняя". Осетины и дагестанцы охотно и в больших количествах переселялись на земли своих репрессированных соседей. Здесь мы затрагиваем проблему оценки оставшимися на Северном Кавказе народами факта депортации и отношения к выселенным, которая станет предметом нашего более пристального рассмотрения в дальнейшем.
  
  Четыре района бывшей Чечено-Ингушской АССР полностью и два, за исключением своих северо-западных частей, отходили к Дагестанской АССР. Полностью передавались Веденский, Ножай-Юровский, Саясановский и Чеберлоевский районы, частично- Курчалоевский и Шароевский. Кроме того, из Дагестана были выселены чеченцы-аккинцы, компактно проживавшие в Ауховском районе. Его теперь тоже предстояло заселять. Переселенческая акция в Дагестанской АССР началась распоряжением от 11 марта 1944 г. за Љ 5473 рс, которым предусматривалось провести переселение 6 300 хозяйств из 19 высокогорных малоземельных районов. Совнарком ДАССР обязывался уже до 15 апреля 1944 г. переселить в бывшие чеченские и ингушские колхозы 5 000 хозяйств. Указывалось, что до 15 марта необходимо "закончить приёмку передаваемых районов и укомплектовать эти районы руководящими работниками" (37).
  Каким же было отношение народов Дагестана и руководства республики к факту депортации соседствовавших с ними народов, а также к возможности занять их земли, то есть поселиться в их дома, пользоваться их имуществом, найденным на месте или купленным за бесценок и т.п.?
  В отчёте об освоении земель бывшей ЧИАССР, вошедших в состав Дагестанской АССР, отмечалось, что это решение "было воспринято народами Дагестана как мероприятие, имеющее большое историческое значение". На заседании пленума обкома ВКП(б) 16-17 марта 1944 г. обсуждались мероприятия по заселению земель, ранее занятых чеченцами. Присоединение новых районов, откуда было депортировано население, было воспринято с оптимизмом. Так отмечалось в отчёте. Возможно, это было результатом подобострастия республиканского комитета партии по отношению к ЦК ВКП(б)? Однако далее в том же источнике читаем: "Желающих переселиться в новые районы оказалось в несколько раз больше, чем могут вместить заселяемые районы" (38). И это было правдой.
  Обратимся к письму председателя Совнаркома ДАССР А. Даниялова и секретаря обкома А. Алиева на имя Л. Берия, в котором отмечалось, что во включённые в Дагестанскую АССР районы бывшей ЧИАССР и в бывший Ауховский район ДАССР в 1944 г. из горных районов республики и Грузинской ССР переселено 16 740 хозяйств (61 000 чел.) вместо 6 800 хозяйств, предусмотренных постановлением Совнаркома СССР от 9 марта 1944 г., а также распоряжением от 11 марта того же года. Далее в письме сообщалось, что "народы Дагестана высоко оценили решение партии и правительства о присоединении к Дагестану части районов бывшей ЧИАССР, разрешившее вопрос о выводе части горцев из земельной тесноты и нужды" (39).
  Дагестанцы с большим энтузиазмом воспользовались возможностью улучшить своё материальное положение, заняв земли, которые прежде принадлежали чеченцам. Они стали переселяться быстро и массово, почти сразу покрыв недостаток населения в присоединённых к ДАССР районах. Особенно активны при переселении оказались жители горной части Дагестанской АССР. Напомним, что всего за 1944 г. было переселено 16 740 хозяйств (61 000 чел.), что составило 17% общей численности горной зоны Дагестана (40).
  При таком размахе и темпах заселения бывших чеченских районов трудно заметить признаки какой-либо солидарности дагестанцев с выселенными соседями, моральной поддержки их, несогласия с решением партии и сталинского руководства страной.
  Поглощённость общества государством достигла такой степени, что выселение народов, очевидно, казалось таким же закономерным и бесповоротным фактом, как смена времён года. А если всё равно так случилось, так почему бы не воспользоваться возможностью улучшить свой быт и материальное положение. Надо полагать, что примерно так рассуждали те жители Дагестана, которые покидали свои родовые селения, чтобы обосноваться в новых местах, где только месяц назад завершилась (как казалась) многовековая история чеченцев на Северном Кавказе.
  
  Присоединение новых районов и необходимость их освоения вызвали сходную реакцию и в Северо-Осетинской АССР. В состав этой автономной республики полностью передавались такие бывшие районы Чечено-Ингушской АССР, как Ачалукский, Назрановский и Пседахский. Частично были включены Пригородный район (за исключением только одного сельсовета) и западная часть Сунженского района, а также город Малгобек. Всего 2 города и 46 сельсоветов.
  Таким образом были решены давние территориальные споры и претензии, имевшие место между осетинами и ингушами с незапамятных времён и особенно обострившиеся после распада Горской АССР и возникновения проблемы административной принадлежности г. Владикавказа.
  Северная Осетия получила существенное приращение территории республики, причём не только за счёт районов упразднённой ЧИАССР, но даже частично за счёт территории Ставропольского края. Трудно сказать, можно ли назвать это платой советского государства Северной Осетии за её лояльность и сравнительно высокий уровень интегрированности в советский вариант российского исторического типа культуры. Одно можно сказать наверняка: осетины в известной мере утолили свой земельный голод, о котором они часто говорили и писали ещё в 1920-е - 1930-е гг.
  В ту часть Ингушетии, которая отошла к СОАССР были переселены по разным оценкам от 25 до 35 тыс. осетин из Грузии и Южной Осетии. Жильё передавали во временную собственность переселенцам, которая становилась постоянной после того, как они отработают в местном колхозе более пяти лет (41).
  В справке начальника Главного управления милиции МВД СССР Барсукова от 26 июня 1956 г. находим, что в отошедших к Северной Осетии районах бывшей ЧИАССР проживало до депортации 77 578 чел. Начиная с 1944 г. переселенцы постороили взамен старых домов 2 200 новых, а также возвели новые школы и лечебные заведения (В.Ш. - не указано сколько). Посевная площадь увеличилась с 50 902 га до 65 302 га (42). Как видно из этих цифр, осетины тоже не побрезговали отведёнными им землями соседей. С ингушами у них были давние споры и взаимные территориальные претензии, которые теперь разрешились, как казалось, окончательно в их пользу.
  Что означает получить земли, на которых проживало 77 578 чел? Это число превышало количество вернувшихся из ссылки в конце 1950-х гг. ингушей. Их было 76 тыс.
  Таким образом, мы видим, что районы бывшей ЧИАССР, отошедшие Дагестанской и Северо-Осетинской АССР, заселялись более интенсивно, чем те, которые вошли в состав Грозненской области. Это происходило за счёт внутренних людских ресурсов Северной Осетии и Дагестана. В данном случае сыграл свою роль фактор малоземелья и давних территориальных претензий к соседям. Особенно очевидным последний мотив был у осетин.
  Специфические черты этой миграционной ситуации объясняются тем, что в условиях ниспадающей фазы первого малого социального цикла оказалась неэффективной "дальняя миграция". Слабым был именно тот миграционный поток, который обеспечивал стабильный уровень числа рабочих рук на Северном Кавказе и повышение удельного веса русскоговорящего славянского населения, как это было, например, в пореформенный период, а также в конце 1920-х и в 1930-е гг., которые приходились на периоды восходящих фаз малых социальных циклов.
  
  4.1.3. Проблемы заселения территорий традиционного проживания карачаевцев и балкарцев
  
  Постановление "О порядке заселения районов бывшей Карачаевской автономной области Ставропольского края" от 6 ноября 1943 г. предусматривало разделение территории бывшей автономии между Краснодарским и Ставропольскими краями, а также Грузинской ССР. В состав краснодарского края попал почти весь Преградненский район. Его восточная часть, включая райцентр, отошла Зеленчукскому району Ставропольского края. В состав Грузинской ССР были включены Учкулановский и Микояновский районы с несколько изменёнными границами. Часть Микояновского района отходила Ставропольскому краю, а из оставшейся территории был сформирован один сельский район - Тебердинский, с центром в г. Микоян-Шахар (ныне Карачаевск). Малокарачаевский район был переименован в Кисловодский и также передан Ставропольскому краю.
  Из прежних 45 колхозов, оказавшихся в составе Ставропольского края, предполагалось организовать 17 с 3 280 хозяйствами из числа "проверенных категорий трудящихся" (43). Некоторые исследователи называют цифру в 34 бывших колхоза карачаевцев, из которых предстояло создать 18 новых хозяйств (44). Впрочем, расхождения не существенные.
  Есть сведения о том, что бывшую Карачаевскую АО заселяли не только жители близлежащих районов, но и отдалённых областей России. В своей докладной записке в январе 1944 г. на имя председателя крайисполкома Шадрина начальник УНКВД по Ставропольскому краю Ткаченко докладывал, что в Усть-Джегутинский район наблюдается наплыв переселенцев не только из Ставропольского края, но даже с Урала. В результате этого их приходится возвращать обратно, "так как большинство аулов уже заселены" (45). В той же записке Ткаченко пеняет руководству Ставропольского края, что районы грубо нарушают решения крайкома и крайсовета. Например, в Усть-Джегутинский район из Ипатовского района нужно было направить 300 семей, а они направили уже 500 и в пути ещё находится некоторое количество колхозников (46). Хотя в документе и упоминаются переселенцы с Урала, трудно сказать, сколько их было. Гораздо чаще речь идёт о жителях Ставропольского края, крайком и крайисполком которого и должны были организовать новую инфраструктуру на месте ликвидированных районов Карачаевской АО. Эта задача была нелёгкой.
  В январе 1944 г. Ставропольский крайисполком отмечал, что такие районы края, как Александрийско-Оболенский, Молотовский, Изобильненский, Труновский, Будёновский и Шпаковский "не выполнили постановление крайсовета и крайкома партии от 19 ноября 1943 г. и до сих пор не закончили организацию новых колхозов на базе бывших карачаевских, в результате чего во вновь организованные колхозы приезжали непроверенные контингенты людей" (47). Устанавливались сроки организации колхозов - до 10 февраля 1944 г. Как видим, информация в источниках встречается крайне противоречивая.
  В Краснодарском крае оказался один бывший карачаевский колхоз. В Грузии таких колхозов было 22. Их следовало ликвидировать и организовать заново за счёт переселения 200 хозяйств из Грузии. Вселение по Ставропольскому краю планировалось завершить к 1 февраля 1944 г., а по Грузинской ССР в течение 1944 г.
  В конечном итоге к середине 1950-х гг. территория бывшей Карачаевской АО была заселена неравномерно и недостаточно. В горной части многие сёла были заселены на 10-15% (48). Заселение проходило в спешке, оно не было предопределено естественными обстоятельствами, в том числе социальной и демографической ситуацией в стране. Переселение сопровождалось жёстким командно-административным давлением по всей вертикали государственной власти. В итоге территория, с которой были выселены карачаевцы, оказалась заселена неравномерно. Горные селения почти пустовали, что само по себе уже может свидетельствовать о мозаичном характере заселения, а также о том, что прежняя хозяйственная структура региона восстанавливалась лишь частично.
  Например, из письма карачаевцев в Президиум ЦК КПСС (1956 г.) узнаём, что "... в бывшем карачаевском селе Джазлык проживала только одна семья (В.Ш. - к моменту возвращения карачаевцев из депортации), тогда как там раньше проживало до 300 семей, в Верхней Теберде вместо 700 дворов осталось 70, в Джигуте, где ранее проживало до 20 000 жителей, осталось около 1 000 человек. В трёх селениях Учкулановского ущелья (Учкулан, Хурзук, Карт Джурт) было 3 000 дворов, а осталось 150 дворов" и т.п. (49).
  Похожая ситуация складывалась и с заселением территорий, на которых прежде проживали балкарцы. Районы, освободившиеся от балкарского населения, Кабарда частично пыталась заселить самостоятельно. На заседании бюро обкома 5 апреля 1944 г. было принято решение: "Разрешить переселить из колхоза имени Кирова Баксанского района в село Гунделен Эльбрусского района на добровольных началах 300-400 колхозных дворов" (50). В это же время Совнарком и бюро обкома Кабардинской АССР удовлетворило просьбу "50 колхозных семейств из села Старый Черек Урванского района о разрешении им переселиться и организовать колхоз в селении Герпегеж Хуламо-Безенгиевского района" (51).
  Ущелья Балкарии заселялись кабардинцами, за исключением отошедшего к Грузии Баксанского ущелья, где были поселены, как и в соседнем Карачае, сваны. "Новопоселенцы ни экономически, ни социокультурно, ни психологически не были адаптированы к местным условиям. В результате наблюдался значительный отток новопоселенцев на прежние места жительства" (52).
  Часть балкарских сельсоветов оказалась в составе Северной Осетии. Напомним, что эта автономная республика получила также 4 сельских района полностью и 2 с небольшими потерями из состава бывшей Чечено-Ингушской АССР. В данном случае территория Северо-Осетинской АССР была расширена за счёт Виноградного, Сухотского, Раздольного и Мальсаговского сельсоветов, до марта 1944 г. входивших в состав Кабардино-Балкарской АССР (53).
  Нередко земли депортированных народов занимались переселенцами из соседних районов. Например, в докладной записке секретаря Чегемского райкома партии, подготовленной 3 сентября 1956 г., хорошо видна картина заселения этого района, складывавшаяся в середине 1940-х гг. Речь в записке идёт о населённых пунктах Актопрак, Булубук и Верхний Чегем. "После выселения балкарцев из селения Каменка и Н. Каменка, сюда прибыло и живёт 160 семей с населением 701 человек, в том числе из районов Кабардинской АССР - 149 семей, из других областей, краёв и республик - 11 хозяйств, в их числе 89 семей кабардинцев и 71 семья русских" (54).
  В документе не уточняется, из каких именно областей, краёв и республик прибыли поселенцы, но, зная, что они прибывали из Ставропольского края, а "из республик" могли быть представлены только северокавказские автономии, можно заключить, что "дальних" переселенцев было всё же очень мало. Далее в том же документе находим: "Прибыло с 1943 г. и живут в сел. Н. Чегем 85 хозяйств с населением - 249 человек, в том числе 76 хозяйств прибыло из других краёв и республик. Из них кабардинцев - 22 семьи, русских - 51 семья и 12 семей других национальностей" (55).
  Многие балкарские сёла и вовсе не заселялись, причём делалось это целенаправленно. Заселение ряда бывших балкарских сёл, в большинстве своём расположенных в горной местности, было признано нецелесообразным. Совнарком и обком ВКП(б) КАССР отмечали: "Ввиду отсутствия необходимых условий для нормального развития экономики (нет пахотной земли, высокогорная местность), их имущество и постройки предполагалось передать предприятиям и колхозам на слом для использования стройматериалов и т.п." (56). В Эльбрусском районе такими селениями были признаны - Челмас и Верхний Баксан; в Чегемском - Актопрак, Верхний Чегем, Булунгу, Думала; в Хуламо-Безенгиевском - Верхний и Нижний Хулам, Безенги, Шики и Верхняя Жемтала. По Черекскому району было принято решение: "Считать нецелесообразным заселение населённых пунктов в Черекском районе, ввиду отсутствия условий для развития экономики" (57). К этим сёлам впоследствии были добавлены Ташлы-Талинский и Хабазский сельсоветы (58).
  Заброшенные сёла, неиспользуемые дома и постройки быстро приходили в негодность. В докладной записке-справке представителя совета по делам колхозом при правительстве СССР по Кабардинской АССР от 19 апреля 1948 г. показана яркая картина общего состояния населённых пунктов бывшей Балкарии: "Все жилые и хоз. постройки селений бывших балкарских колхозов, за исключением тех, которые переданы колхозам или совхозам (всего 7 населённых пунктов - Гунделен, Хасанья, Белая Речка, Кашкатау, Нижний Чегем, Яникой и Герпегеж), разорены (В.Ш. - т.е. от всех балкарских сёл осталось только 7). По Эльбрусскому району: на месте села Былым построен новый посёлок "Угольный". В Лашкуте сохранилось только 10-15 домов, остальные разорены. По Чегемскому району: частично сохранились постройки селений Актопрак, Верхний Чегем (стены, местами крыши и т.д.), остальные разорены. По Хуламо-Безенгиевскому району: все постройки разорены, остались одни только стены, частично несколько домов с крышами. Селения Безенги и Карасу в настоящее время приспосабливаются к жилью Хуламским овцесовхозом. По Черекскому району: в населённом пункте "Мухол" (В.Ш. - название дано в кавычках, так как, очевидно, его не переименовали в своё время и не собирались заселять, но позже обстоятельства несколько изменились) 3 дома и школа восстановлены под санаторий ЦК Профсоюза текстильщиков.
  В селении Ишканты Московской текстильной "Реутовской" фабрикой восстановлено ок. 6 домов для размещения рабочих подсобного хозяйства. По двум населённым пунктам частично сохранились по 2-3 дома, которыми пользуются ИТК МВД. Остальные селения разорены (...). Селений Ташлы-Тала, Хабаз, Кич-Малка вообще нет. Дороги по ущельям, кроме Баксанского, до бывшего селения Нижний Баксан..., находятся в самом запущенном состоянии.
  В итоге на землях выселенных балкарцев организовано вместо ранее существовавших 33 колхозов только 4" (59).
  К июлю 1948 г. во всех сельских районах, где раньше проживали балкарцы, не было ни одного села, в котором сохранились бы все дома. Наименее пострадавшими были селения Кашкатау и Герпегеж, где сохранились соответственно 214 из 269 и 61 из 97 домов. В самом крупном балкарском селении Гунделен через четыре года после депортации его жителей оставалось 427 домов из 768 (60).
  Итог кампании по заселению бывших карачаевских и балкарских сёл в период с 1944 по 1956 г. отчётливо выражен в докладной записке в ЦК КПСС от 15 сентября 1956 г.: "Бывшие балкарские районы заселены кабардинцами, а балкарская часть территории осталась незанятой (В.Ш. - так в источнике). Бывшие карачаевские и балкарские районы освоены слабо" (61).
  
  Государство пыталось стимулировать переезд социально активной части населения на территории депортированных народов, однако общество начала ниспадающей фазы социального цикла оказалось более инертным в сравнении с периодом восходящей фазы.
  Середина 1940-х гг. - это начало периода надлома в рамках первого малого советского социального цикла. Последующие годы отмечены нарастающими тенденциями (качествами), свойственными кризисному состоянию государства. Собственно, это и есть ниспадающая фаза цикла - время, когда появляются и постепенно нарастают признаки того, что в итоге изменит те качества, которые играли роль системообразующего фактора сложных взаимоотношений общества и государства. В такие годы население инертно и не проявляет решимости в радикальных изменениях своей судьбы. А именно так и можно было бы понимать переезд из Центральной России или Поволжья на Кавказ. Поэтому решающую роль в освоении территорий ликвидированных автономий сыграли соседние края и автономии.
  Несмотря на все очевидные выгоды, которые сулило переселение, люди почему-то относились к нему с опаской. Любопытное наблюдение приводит в своей диссертации М.М. Ибрагимов: "Немалую роль играл и психологический фактор. Жить в чужом доме, из которого выгнали хозяев (...) хватало сил не у многих. Ходили слухи о том, что чеченцев скоро вернут на эти места и переселенцам придётся вновь ехать на новое место. Легендой стало якобы имевшее место проклятие этих мест для чужаков самими чеченцами" (62). Трудно сказать, насколько подобные опасения представляли собой основу для реальных решений отказаться от переезда. Однако позволим себе заметить, что наличие таких опасений явственно свидетельствует о том, что у людей не было уверенности, что существующее положение дел устанавливается навечно. Подоплёкой таких ощущений была, вполне возможно, даже не рефлексируемая неуверенность в способности государства это "навечно" обеспечить. Этот тезис не покажется преувеличением, если вспомнить, что в годы войны около 25 млн. советских граждан лишились жилья, а на Кавказе его давали почти даром.
  Мы рассматриваем осторожную реакцию населения (обездоленного войной) на призывы государства переезжать в пустующие сёла депортированных народов, как один из ранних признаков кризисного состояния, которое в полной мере даст о себе знать в середине - второй половине 1950-х гг.
  Помимо того, что миграция из Центральной России была довольно слабой, правительству пришлось столкнуться с проблемой некоторого оттока населения из числа вновь прибывших. За 1944-1945 гг. из районов заселения выехало 1 826 семей "по причине болезни, климатических условий, возвращения семей демобилизованных в порядке реэвакуации" (63).
  Нередко среди переселенцев оказывались люди, не имевшие намерений прочно осесть на земле, работать, обживаться и т.п. Об этом говорил первый секретарь Грозненского обкома партии Чеплаков: "Переход на новое место жительства рассматривают не как серьёзный шаг в своей жизни, с целью крепко осесть и работать в колхозах, а как лёгкий экскурс для наживы, чтобы побольше сорвать, получить получше дом, побольше имущества, побольше приусадебных участков, продовольственной ссуды и через некоторое время уйти" (64). Именно такого маргинала, у которого "не всё чисто" в прошлом и кто с радостью воспользовался возможностью затеряться среди новых жителей одного из бывших чеченских селений, изображает А.И. Приставкин в своей повести "Ночевала тучка золотая" в образе Ильи-Зверька.
  Известную роль в решении многих семей вернуться на прежнее место жительства, помимо упомянутых причин, играла также и неразбериха, неустроенность и откровенная преступность, сопровождавшие усилия государства по освоению территорий бывших автономий карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей.
  
  4.1.4. Проблема историко-культурного забвения депортированных народов
  
  Обозначенная в заглавии проблема очень сложна и многогранна. Стирание исторической памяти о выселенных народах, забвение их традиций, обычаев, творчества и т.п. было важной составной частью национальной политики советского государства в период депортации. В дальнейшем мы коснёмся различных аспектов деятельности сталинского режима в отношении народов, пребывавших на спецпоселении. В этом подразделе мы рассмотрим ту часть политики уничтожения памяти о депортированных народах, их истории и культуры, которая была одним из компонентов освоения территорий упразднённых северокавказских автономий.
  Необходимо отметить, что разрушалась инфраструктура региона, из которого выселялись люди, нарушался хозяйственный уклад, утрачивались выработанные веками особенности сельского труда, ремёсел, промыслов и т.п. При этом равнинные районы в этом отношении пострадали меньше, чем горные. Они были более интернациональны по составу, поэтому часть прежнего населения, не принадлежавшего к числу высылаемых народов, оставалась. Соответственно, в условиях кросскультурного влияния, особенности хозяйства и быта в целом сохранялись. Горные районы во многом представляли собой противоположность этому примеру, так как в них проживали в подавляющем большинстве представители только коренных народов и здесь был более консервативный бытовой уклад, в том числе и хозяйственной деятельности. Неслучайно, что горные районы оказались в итоге заселены не более чем на 25%, а многие сёла и вовсе пустовали. Подчеркнём, что депортация самым существенным образом повлияла на ту часть представителей северокавказских народов, которая проживала в горах, то есть на наиболее консервативную и замкнутую их часть. Множество горных селений так никогда и не возродилось. Их прежние жители, вернувшись после депортации, поселились на равнине или даже переехали в города. Жилища высланных людей и даже целыке населённые пункты нещадно уничтожались. Например, к моменту возвращения коренных жителей на территории Карачая из старого жилого фонда оставалось всего 0,003% строений (65).
  Широкое распространение имели факты уничтожения памятников материальной культуры, архитектуры и письменности депортированных народов.
  Национальная литература карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей изымалась из широкого обращения и либо уничтожалась, либо в незначительных количествах передавалась на специальное хранение с ограниченным доступом. Понятно, что издавать газеты и транслировать радиопередачи на языках репрессированных народов на территории Северного Кавказа в рассматриваемый период было не для кого.
  Массово уничтожались памятники материальной культуры. В Карачае в Учкулане была сожжена мечеть, построенная по подобию мечети Айа-София в Турции. Здесь же были разрушены надгробия на мусульманских кладбищах. Разрушались образцы карачаево-балкарской средневековой архитектуры: крепости Усхуркъела, Болат-Къяла, Малкъар- Къяла, Зылги, княжеские башни, мавзолеи - усыпальницы Абаевых, Шахановых и др. (66).
  Имели место факты уничтожения памятников материальной культуры и в Чечено-Ингушетии. После выселения разрушались средневековые башенные строения, погребальные и культовые памятники, датировавшиеся IX - XVII вв. Исследователи приводят ещё такие сведения: "В домах горцев, мечетях, музеях забирались... украшения, старинное оружие древние рукописи, религиозно-философские трактаты, арабоязычные книги по математике, астрономии, медицине, исторические хадисы... В Чечено-Ингушетии были уничтожены большинство эпиграфических памятников на территории, где жили вайнахи. Здесь массовому уничтожению подвергались кладбища, сотни тысяч надгробных стел вывозились для строительства дорог. Безжалостно уничтожались горные средневековые замки, башни, склепы, мечети. Из 300 башен Аргунского ущелья уцелело менее 50" (67). Уничтожение памятников культуры коснулось даже недавнего прошлого чеченцев. В Грозном были уничтожены памятники легендарному герою гражданской войны А. Шерипову, а также чеченским партизанам из отряда Н. Гикало (68).
  Отдельно следует сказать о преобразованиях в топонимике упразднённых автономий. Переименованы были многие сельские районы. Главным образом это коснулось тех, которые прежде назывались на языках депортированных народов.
  Грозненский обком ВКП(б) принял решение о переименовании районов, районных центров и населённых пунктов области 19 июня 1944 г. Вслед за этим вышел Указ ВС РСФСР от 30 августа 1944 г, согласно которому, все они получили в основном русские названия. Затем с исторических карт Грозненской области исчезли все упоминания о чеченцах и ингушах (69).
  Заметные изменения претерпевает топонимика бывшей Карачаевской АО. 14 января 1944 г. решением оргкомитета Президиума ВС Грузинской ССР Тебердинский район был переименован в Клухорский, а г. Микоян-Шахар в Клухори. 4 сентября вышел ещё один указ Президиума ВС ГССР, согласно которому грузинские названия получили многие населённые пункты бывшей Карачаевской АО. Например, Ташкепюр получил название Ахалшени, Санты переименован в Мзиса, Берлик - в Шукун, Маара-Аязы - в Шертула, Учкулан - в Маднисхеви и т.д. Границы Грузии были отодвинуты на север от 15 до 80 км. В составе этой республики оказались Домбай и Теберда. В конце 1940-х гг. были заменены карачаевские названия в Зеленчукском районе: Даусуз переименован в Заводскую, Хуса-Кардник в Детское, Къзыл Къарачет в Горное, Новый Карачай в Правобережское, Эльтаркач в Подлесное и т.д. (70).
  Переименование населённых пунктов, откуда было депортировано население, не всегда сопровождалось присвоением им русскоязычных названий, или названий с ярко выраженным идеологическим оттенком. Например, Советское, Комсомольское и т.п. Нередко новыми названиями становились термины, отражающие особенности окружающего ландшафта, флоры, исторических объектов или даже преданий.
  Большинство населённых пунктов, отошедших в Северо-Осетинской АССР после выселения чеченцев и ингушей, получили осетинские названия, и только редкие сёла - русские. Например, в письме в Президиум ВС СССР руководство республикой упоминает 32 переименованного села. Почти все из них прежде имели чеченские или ингушские названия, и только село Длинная Долина переименовывалось как труднопроизносимое для осетин. Русские названия получили 8 сёл, смешанные (например, Ново-Ардонское, Ново-Дигорское) - ещё четыре. Примечательно, что в двух случаях чеченские названия были заменены русскими, существовавшими до революции. Так вновь обрели свои исторические имена Сунженская и Тарская станицы, именуемые в 1944 г. селениями (71).
  Целенаправленная политика по стиранию памяти и культурных следов депортированных народов особенно не скрывалась ни государственным, ни региональным руководством. Тем не менее не могут не вызывать двойственных чувств, например, такие пояснения местных руководителей по вопросу о переименовании сёл в Северной Осетии: "Селение Галай и Новый Джерах названы Камбилеевским, по имени реки, протекающей через них: слово Камбилеевка - не ингушское и не чеченское, а русское". Или такое уточнение, приводимое в пункте о переименовании села Ахкиюрт в Сунженское: "Слово Сунженское также чисто русское слово от слова "сунша" (растение)" (72).
  22 апреля 1944 г. было принято постановление Кабардинскго обкома партии об утверждении новых границ районов и переименовании ряда населённых пунктов. Речь шла о замене балкарских названий сёл. Селение Кашкатау переименовывалось в Советское, Хасанья - в посёлок Пригородный, Яникой - в село Ново-Каменка; Гунделен - в Комсомольское, Лашкута - в Заречное, Былым - в посёлок Угольный.
  Следует сказать об усилиях государства, направленных на вычёркивание памяти о депортированных народах из официальных источников, справочной литературы, географических карт, уничтожение части архивных документов и т.д. Отдельного и специального исследования заслуживает вопрос о роли исторической науки в процессе стирания памяти о репрессированных народах. Многие темы истории Северного Кавказа, касающиеся карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей, почти на полтора десятилетия превращаются в запретные (73). Целенаправленная деятельность государства, направленная на отчуждение депортированных народов из историко-культурного контекста, определялась, без преувеличения, задачей мировоззренческого масштаба. Формирование атмосферы духовной обструкции и жесткого информационного контроля по поводу прошлого и настоящего спецпоселенцев превращало их в "народы-фантомы" (М. Яндиева).
  
  Подводя итог этой части работы, необходимо заметить, что характер действий государства, последовавших после депортации народов, а также социальной реакции общества на это событие, позволяет говорить о том, что они уже в значительной мере определялись историческими обстоятельствами ниспадающей фазы социального цикла.
  Попытки колонизовать регионы, из которых были выселены народы, носили искусственный характер, активно, а нередко даже жёстко, стимулируемый государством. При этом "дальняя" миграция - из районов традиционного выхода переселенцев на Кавказ в пореформенный период и в 1920-1930-е гг., - оказалась малоэффективной. Имеются в виду Центральная Россия и Левобережная Украина. И это несмотря на то, что данные регионы были в значительной мере затронуты разрушениями военного времени.
  Большое значение в освоении пустующих территорий сыграло их заселение из близлежащих регионов: Северной Осетии, Дагестана, Кабарды, Ставропольского и в незначительной мере Краснодарского краёв. Особенно активны были переселенцы из национальных автономий. Здесь мы сталкиваемся с извечной для Кавказа проблемой земельного голода (особенно в горных районах) и связанных с ней взаимных территориальных притязаний горцев друг к другу. Поэтому можно сказать, что высокая миграционная активность этой части населения Северного Кавказа - это, скорее правило, чем исключение для периодов спада и кризиса в рамках очередного российского социального цикла.
  Надо полагать, что советское государство и партия выразили при наделении дополнительными земельными угодьями свои этнополитические предпочтения на Северном Кавказе. Наибольшие выгоды от депортации соседей, как представляется, получила Северо-Осетинская АССР, население которой надо признать наиболее прочно из всех местных народов интегрированным в систему российских историко-культурных ценностей. Возможно, этой интеграции способствовало и то обстоятельство, что многие осетины являются христианами.
  Не оказалась обделённой и Грузинская ССР, которая, впрочем, очень вяло заселяла отведённые ей территории. Главным образом, это относится к бывшим балкарским и чечено-ингушским районам, большинство из которых так и осталось пустовать.
  Нам не хотелось бы делать категоричных выводов о благодарности сталинского режима и, стало быть, всего советского государства и партии более лояльным к ним народам, как не хотелось бы делить эти народы по степени их лояльности к самой советской власти. Осмелимся, однако, предположить, что у самого государства и партии такая шкала оценки, по-видимому, всё же была. Результаты анализа причин и хода депортации, процесса заселения "освободившихся" территорий приводят нас к такому выводу.
  Значительные усилия были направлены на уничтожение самой памяти о высланных народах. Эти действия вполне можно назвать политикой историко-культурной обструкции и забвения депортированных народов. В этой системе мер, равно как и в самом факте депортации, наиболее ярко раскрывается сущность циклической эволюции национальной политики советского государства, когда восходящая фаза, с характерной ей неопределённостью перспектив и поисков социальных ориентиров, сменяется фазой гармонии - доминирования государства над обществом, в нашем случае отягощённом реалиями тоталитаризма. Свойственная восходящей фазе лояльная политика в отношении национальных меньшинств постепенно сменяется давлением, а затем и жёстким социкультурным прессингом, что в значительной мере свойственно началу спада и собственно нисходящей фазе цикла.
  Режим военного времени, а затем трудности восстановительного периода стали причинами и определяющими факторами того, что государственный прессинг на отдельные северокавказские народы оказался слишком сильным, и самым трагическим его последствием стали годы, проведённые депортированными народами на спецпослении.
  
  
  4.2. Режим спецпоселения как фактор советской национальной политики
  
  Режим спецпоселения рассматривается нами как определённый способ организации государством жизнедеятельности депортированных народов, обладающий необходимым набором мер воздействия на них с целью достижения важного для государственной власти результата. Наиважнейшим вопросом историографии депортаций и в целом репрессий сталинского режима против отдельных народов является именно этот результат, определённая цель, которую преследовало государство, отправляя их на спецпоселение. Чего добивался Сталин и его "государственная машина", высылая народы с их родины? Это ключевой вопрос.
  Выше мы назвали цель депортации "определённой", хотя если строго следовать значению этого слова, то оно не вполне применимо к данной исторической ситуации. Именно определённости в действиях государственной власти, однозначности понимания конечной цели депортации, нам кажется, менее всего. Из целого набора мотивов выселения и удержания высланных в режиме спецпоселения выделяется стремление наказать их. Наказать за якобы имевшееся предательство советской родины и сотрудничество с врагом. Каков же при этом должен быть конечный результат этого наказания не вполне понятно. Уничтожение депортированных народов никогда не декларировалось государством. Речь шла о вечном поселении. Однако даже сам термин "вечное поселение" становится широко употребим, в том числе в юриспруденции и делопроизводстве, только с 1948 г.
  Трудности первых лет пребывания на спецпоселении, помноженные на эту теоретическую туманность государственной политики, заставили говорить отдельных исследователей о геноциде высланных народов, который и понимается ими как конечная цель депортации. При этом если обратиться к фактам, особенно к тем из них, которые относятся к концу пребывания в ссылке, то этот вывод не кажется столь очевидным. Здесь исследователи часто заходят в тупик, сбиваясь в итоге на полемику о понятии "геноцид".
  Важное значение в решении обозначенной проблемы играет изучение географии расположения спецпоселений и демографической ситуации в среде высланных народов.
  
  4.2.1. Режим спецпоселения и демографическая ситуация у депортированных народов
  То, насколько геноцид как поголовное уничтожение или полная этнокультурная ассимиляция мог быть составной частью и конечной целью депортации, позволяет судить в ряду прочего география расселения высланных народов в местах их нового жительства. Проблема эта чрезвычайно важна, так как это расселение не является случайным фактором в действиях государства. Напротив, оно было результатом заранее спланированных действий.
  Известно, что планы расселения депортированных народов разрабатывались заранее. А. Хунагову удалось обнаружить один такой документ, который он приводит в своей монографии "Выслать без права возвращения...". Рабочий план расселения был подготовлен в сентябре 1943 г. заместителями наркома внутренних дел СССР С. Кругловым и В. Чернышовым. В частности, как отмечалось в плане, переселению из Карачаевской АО в Казахскую и Киргизскую ССР подлежало 15 - 16 тыс. семей: в Джамбульскую область направлялось 5 000 семей, в Южно-Казахстанскую - 6 000 семей, во Фрунзенскую - 5 000 семей (74).
  В Джамбульскую область направляли карачаевцев, проживавших, в основном, в Мало-Карачаевском районе. Там они расселялись по 5 сельским районам, от 850 до 1750 семей в каждом. В Южно-Казахстанскую область направлялись жители Усть-Джегутинского и Учкулановского районов. 3 300 семей, переселяемых из Микояновского, Зеленчукского и Преградненского районов, направили в Киргизскую ССР, где расселили в 6 районах по 500-700 семей (75).
  Сведения о количестве населённых пунктов, в которых оказались расселены карачаевцы, несколько разнятся, но расхождения эти не столь существенны, чтобы их можно было бы назвать принципиальными. Часто встречается цифра в 480 населённых пунктов (76). Другие исследователи, например А. Койчуев, приводят, на наш взгляд, более аргументированные выводы. Историк отмечает, что карачаевцы расселялись небольшими группами по 20-30 семей в отдельном селении. Таких сёл в Чимкентской области было 142, в Джамбульской - 128; в Акмолинской - 13; в Кызыл-Ординской - 2; в Павлодарской - 10; в Талды-Курганской - 3; в Кокчетавской - 3; в Семипалатинской - 6; в Карагандинской - 3; в Таджикистане - 2; в Киргизии - 199; в Узбекистане - 39. Итого карачаевский народ оказался разбросанным по 550 населённым пунктам четырёх союзных республик (77). Это в значительной мере отличалось от планов, которые намечали в своё время Круглов и Чернышов. Действительность оказалась для карачаевцев гораздо хуже этих планов.
  Эшелоны, которые вывозили балкарцев, также имели конкретные, заранее намеченные пункты назначения. Из справки о ходе перевозок балкарцев (17 марта 1944 г.): "Всего в пути 14 эшелонов. Переселенцы направляются во Фрунзенскую область - 5 446 чел., Иссык-Кульскую - 2 702, Семипалатинскую - 2 742, Алма-Атинскую - 5 541, Южно-Казахстанскую - 5 278, Омскую - 5 521, Джелал-Абадскую - 2 650, Павлодарскую - 2 614, Акмолинскую - 5 219 человек" (78). Почти такие же сведения приведены в работе "Северный Кавказ: этнополитические и этнокультурные процессы в ХХ в." (79).
  В 1944 г. прибыло в Казахстан 90 тыс. семей чеченцев и ингушей, состоявших из 406 375 чел. В Киргизию прибыли на поселение около 90 тыс. чел. чеченцев и ингушей (80). По областям этих союзных республик чеченцы оказались распределены следующим образом: Джелал-Абадская область - 24 281 чел.; Джамбульская - 16 565; Алма-Атинская - 29 089.; Восточно-Казахстанская - 34 167; Южно-Казахстанская - 20 808; Северо-Казахстанская - 39 542; Актюбинская - 20 309; Семипалатинская - 31 236; Павлодарская - 41 230; Карагандинская - 37 938 чел. (81).
  Итак, в 1943-1944 гг. было принудительно переселено в Казахстан и Среднюю Азию 602 тыс. жителей Северного Кавказа, из них чеченцев и ингушей - 496 460 чел., карачаевцев - 68 327 чел., балкарцев - 37 406 чел. Основная масса спецпоселенцев сосредотачивалась в казахской ССР. В 1944 г там их насчитывалось 477 809 чел. (82).
  В первой половине 1950-х гг. в Казахстане находилось на спецпоселении: карачаевцев - 21 334 чел., чеченцев - 142 267, ингушей - 44 600, балкарцев - 10 056 чел. (83). Нельзя сказать, что спецпоселенцы равными или хотя бы соизмеримыми количествами поселялись во всех 16 областях, упоминаемых в отчёте о количестве этого контингента граждан, но по одной - две семьи размещались во всех регионах Казахской ССР.
  В то же время в Таджикской ССР находились на спецпоселении 14 карачаевцев, 50 чеченцев, 13 ингушей и 2 балкарца. В Киргизской ССР - 14 518 карачаевцев, 39 663 чеченца, 1 389 ингушей, 9 009 балкарцев. В Киргизии северокавказские спецпоселенцы размещались во всех шести областях республики. В Узбекской ССР было на спецпоселении 14 539 карачаевцев, 120 чеченцев, 108 ингушей и 249 балкарцев (84). На спецпоселении в отдельных областях и автономиях РСФСР находились буквально единицы из числа представителей депортированных народов.
  Сведения о расселении по областям и республикам не дают отчётливого представления о том, насколько были затруднены контакты спецпоселенцев, находившихся на учёте в разных комендатурах. На основании справки о динамике движения спецпереселенцев в первой половине 1950-х гг. нами была составлена сводная таблица по всем областям, в которых находился хотя бы один спецпоселенец с Северного Кавказа. Всего таких областей в Казахстане и Средней Азии было 28. К ним надо добавить, что во всём Таджикистане было 79 спецпоселенцев с Кавказа, а в Туркмении на начало 1950-х гг. их не зафиксировано вовсе. В трёх автономиях РСФСР (в других регионах спецпоселенцев не было) было взято на учёт всего 9 человек. Незначительным было количество спецпоселенцев и в некоторых областях Средней Азии.
  Прежде чем привести таблицу, необходимо напомнить, что в местах спецпоселений было создано 429 комендатур (85), предназначенных для надзора за спецпоселенцами. Абсолютно точного числа спецпоселенцев с Северного Кавказа, которое закреплялось бы за одной комендатурой, мы вывести не сможем. Впрочем, его и не было, так как в конкретном районе могли находиться, а чаще всего и находились спецпоселенцы и других национальностей. При этом допустимо вывести среднее число таких лиц, принимая во внимание общую численность спецпоселенцев-северокавказцев на начальном этапе ссылки. По нашим подсчётам, на одну комендатуру должно было приходиться примерно по 1 400 чел. выходцев с Кавказа.
  Таблица Љ 8 составлена нами на основании справки о динамике движения спецпереселенцев в первой половине 1950-х гг. (86).
  Таблица 8.
  Республика/ область карачаевцев чеченцев ингушей балкарцев
  Казахская ССР 21 334 142 267 44 600 10 056
  Акмолинская 4 4 482 12 099 1 658
  Актюбинская 1 5 904 - -
  Алма-Атинская 95 11 488 1 053 1 774
  Восточно-Казахстанская - 13 404 3 -
  Гурьевская 1 692 114 4
  Джамбульская 9 420 11 304 477 2 915
  Западно-Казахстанская - 3 1 -
  Карагандинская 78 23 040 3 047 88
  Кзыл-Ординская 1 7 868 47 9
  Кокчетавская - 3 195 7 630 520
  Кустанайская 9 8 503 9 018 -
  Павлодарская 2 6 627 6 832 737
  Северо-Казахстанская - 6 437 2 732 1
  Семипалатинская 5 10 757 - 30
  Талды-Курганская 152 11 619 236 1 194
  Южно-Казахстанская 10 655 8 465 491 1 094
  Таджикская ССР 14 50 13 2
  Киргизская ССР 14 518 39 663 1 389 9 009
  Джелал-Абадская 5 7 711 24 1 145
  Ошская 23 12 583 175 2 772
  Иссык-кульская 8 1 6 1 689
  Тилласская 3 428 2 097 11 4
  Тян-Шанская 3 1 - -
  Фрунзенская 10 551 17 270 1 173 3 349
  Узбекская ССР 14 539 120 108 249
  Бухарская - 12 34 -
  Самаркандская 12 1 4 4
  Ташкентская 527 64 56 245
  Ферганская - 1 11 -
  Хорезмская - - 3 -
  Кара-Калпакская АО - 42 - -
  РСФСР 3 6 - -
  Башкирская АССР 1 1 - -
  Татарская АССР 2 4 - -
  Чувашская АССР - 1 - -
  
  Безусловно, такая разбросанность по обширной территории и ограниченность в контактах с земляками, относящимися к другим комендатурам, а уж тем более проживающим в других областях, рано или поздно должны были поставить перед спецпоселенцами сложную дилемму: либо физическое вырождение, либо этнокультурная ассимиляция окружающим (свободным) населением.
  
  Важной исследовательской задачей является изучение демографической ситуации у народов, оказавшихся на спецпоселении. Традиционно, в исторической литературе этот вопрос рассматривается, начиная с самого момента выселения и пути следования депортированных народов.
  Чеченцев, ингушей и балкарцев перевозили по 45 чел. в одном товарном вагоне. Для их депортации потребовалось 12 525 вагонов, или 194 состава из 65 вагонов в каждом (87). Карачаевцев перевезли в 36 эшелонах, примерно по 1 950 чел. на один состав. Если число вагонов в каждом эшелоне было таким же, как и при перевозке трёх других северокавказских народов, то карачаевцев в одном вагоне могло быть даже более 50 чел.
  Условия перевозки, длительность пути следования и моральная подавленность выселяемых людей стали основными причинами большого числа смертей уже по дороге к местам поселения. За время 20-дневного пути в Казахстан погибло 653 карачаевца (88). Выше физических и моральных сил дорога оказалась для 562 балкарцев (89). Согласно официальным данным, в пути следования умерло 1 272 чеченца и ингуша и было убито 50 чел. (90).
  Разница между числом депортированных с Северного Кавказа и числом добравшихся до мест поселения не совпадает с количеством потерь в пути следования. Здесь мы сталкиваемся с лукавством лиц, ответственных за выселение. Они явно занижали число смертей по дороге в Казахстан или Киргизию. Например, в справке о ходе перевозки балкарцев на 17 марта 1944 г. числился 35 281 человек, что, по официальным данным, на 1 822 человека меньше чем их было 9 марта того же года (91). То есть, разница составила почти 5%.
  Долгая дорога оставила людей в прямом смысле без куска хлеба. Более 70% карачаевцев прибыли к местам поселения совершенно без продуктов питания (92).
  9 июля 1944 г. в докладной записке о состоянии и обустройстве спецпереселенцев на новых местах жительства Берия докладывал Сталину уточнённую цифру высланных: 602 193 чел. с Северного Кавказа, в том числе чеченцев и ингушей - 496 460 чел., карачаевцев - 68 327 чел. и балкарцев - 37 406 чел. (93).
  На новых местах поселения очень острой была жилищная проблема. Особенно трудными для сосланных народов стали первые годы пребывания на спецпоселении. Неустроенность, суровый непривычный климат, болезни и голод были основными причинами очень высокой смертности.
  В сентябре 1944 г. в Киргизии 31 тыс. семей спецпоселенцев занимала 5 тыс. домов. В Казахстане около 64 тыс. семей проживали "на уплотнении" (94). В Киргизии осенью 1944 г. только каждая шестая семья жила "в стенах", остальные - под навесами, а то и вовсе под открытым небом (95).
  В сводке "О трудовом и хозяйственном устройстве и политико-моральном состоянии спецпереселенцев-карачаевцев" (февраль 1944 г.) сообщалось: "За отсутствием стройматериалов к строительству жилых помещений спецпереселенцы-карачаевцы ещё не приступали. Дети карачаевцев школьного возраста учёбой не охвачены... За период расселения карачаевцев в шести районах Фрунзенской области было 54 случая заболевания тифом, из которых два случая закончились смертельно" (96).
  Анализируя общую ситуацию в районах спецпоселений, Берия отмечал, что со времени прибытия в Казахстан среди спецпоселенцев имели место массовые вспышки заболевания сыпным тифом и борьба с ним велась неудовлетворительно (97). Далее нарком отмечал, что серьёзные недостатки в хозяйственном и бытовом устройстве толкали известную часть спецпоселенцев на совершение уголовных преступлений, в частности скотокрадства, обычных краж и побегов с мест поселения. "Имели место также проявления антисоветской, уголовно-преступной и другой вражеской деятельности со стороны, главным образом, чеченского населения" (98).
  Действительно, всё этот имело место. Вот, например, как выглядела ситуация, в том числе и со "скотокрадством", в глазах самих спецпоселенцев-чеченцев: "Нас было три сестры... Мы жили в землянке. Мы ходили по степи, собирая зёрна, и в ладошках приносили их домой... Чтобы согреться, мы собирали сухую траву и ею топили печи. Нам нельзя было ходить на другие участки по соседству, потому что за это наказывали, ссылали в далёкие лагеря. Многие так и пропали без вести... Когда голод становился смертельным, собиралась община и старший предлагал любой ценой достать лошадь, чтобы спасти жизнь остальным. Тогда находился кто-то, кто сознательно шёл на такой грабёж. Потом его сажали в тюрьму отбывать срок, порой он пропадал без вести, но все знали, что он пошёл на это, чтобы сохранить им жизнь" (99).
  М.А. Кульбаев (балкарец) во время ссылки работал инструктором в обкоме партии (Киргизская ССР), где отвечал за работу со спецпоселенцами. В своих воспоминаниях, в главе о первых годах пребывания северокавказских народов на спецпоселении он пишет о посещении карачаевского поселения в колхозе Чалдовара: "Воздух был пропитан трупным запахом. В воздухе кружились коршуны, высматривая себе падаль. Я невольно оглядел ещё раз карачаевцев, приставленных мне в помощь. Живые скелеты в лохмотьях" (100). У автора воспоминаний состоялся диалог с ними, во время которого карачаевцы рассказали о случаях смерти от голода, о том, что некоторые переселенцы ели траву. Во время этой инспекционной поездки Кульбаев видел много непогребённых трупов (101).
  У балкарцев наибольшая смертность отмечалась в 1944 г. и первой половине 1945 г. В дальнейшем, "благодаря улучшению материально-бытовых условий переселенцев, проведению ряда лечебных профилактических и санитарных мероприятий, а также акклиматизации переселенцев, смертность среди них, начиная с третьего квартала 1945 г., значительно снижена" (102).
  Понемногу стало улучшаться положение и с жильём. Вот какова была динамика изменений в этой сфере, например, в Киргизии. На 1 июня 1946 г. в этой республике была обеспечена жильём 20 781 семья спецпереселенцев. В то же время 8 845 семей переселенцев проживали на уплотнении. В непригодных для жилья условиях в Киргизии в том году пребывало 184 семьи. В 1945 г. таких семей было 4 724, а в 1944 г. - 7 500 (103).
  Постепенно бытовое положение переселенцев налаживалось, однако продовольственная проблема периодически напоминала о себе в различных областях региона расселения депортированных народов вплоть до конца 1940-х гг. В докладной записке начальника отдела спецпоселений МВД СССР от 14 мая 1949 г. "О продовольственных затруднениях выселенцев Казахской ССР" сказано о серьёзных проблемах, возникших в результате плохого урожая 1948 г. Например, в Акмолинской области из 110 097 спецпоселенцев остро нуждались в продовольственной помощи 28 405 чел.; в Кокчетавской области из 91 634 чел. фактически голодали 16 302; в Северо-Казахстанской - из 45 314 чел "остронуждающихся" было 5 355; в Кустанайской области нуждались 14 356 чел. из 78 778; в Актюбинской - 434 чел. из 30 112 (104).
  Не всем спецпоселенцам суждено было дожить до этих, пусть даже и относительных, улучшений их положения. Смертность среди депортированных народов в первые годы ссылки была колоссальной. Например, исследователь З.М. Борлакова, со ссылкой на издание "Реввоенсовет республики. Протоколы. 1920-1923 гг." отмечает, что только за 1944 г. уровень потерь среди чеченцев и ингушей достиг 23,7% (105). Такого же мнения придерживаются и некоторые другие историки (106). Однако Н.Ф. Бугай утверждает, что по сведениям отдела спецпоселений НКВД, из всех переселённых чеченцев, ингушей, балкарцев и карачаевцев за период с 1944 по 1948 г. умерло 144 704 чел. (23,7%), в том числе в Казахской ССР умерло чеченцев, ингушей и балкарцев 101 036 чел. (107). 23% умерших с апреля 1944 по 1948 г. в отношении к общему числу депортированных народов Северного Кавказа называет и Н.В. Нартокова. (108). Мы попытались выяснить причину и степень этих расхождений.
  Так, по сведениям из справки о количестве спецпоселенцев, на 15 июля 1949 г. на учёте состояло чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев 463 633 чел. (109). При этом надо вспомнить, что, согласно официальным данным, в 1943-1944 гг. число депортированных лиц из числа народов Северного Кавказа считалось равным 640 тыс. чел.
  Известно, что в 1946 г. на спецпоселении находилось 32 817 балкарцев и 400 478 чеченцев и ингушей (110). В начале 1950-х гг. карачаевцев насчитывалось 60 141 чел. (111), то есть, численность депортированных с Северного Кавказа народов в 1946 г. не могла превышать 493 436 чел.
  Таким образом, убыль населения примерно за 2 года депортации составила у чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев в совокупности более 23% от первоначальной численности тех, кто прибыл на поселение в 1943-44 гг. Получается, что потери населения среди высланных народов достигли 23% уже к 1946 г.
  Какой же была демографическая ситуация в начале 1950-х гг.?
  В сводной справке о количестве спецпоселенцев, используемых на работах в различных отраслях хозяйства, с точностью до 1 человека указано их общее число на начало 1950-го г. (112). Чеченцев и ингушей в это время насчитывалось 405 923 (в сравнении с 1946 г. прирост составил 5 445 чел.), балкарцев - 33 155 чел. (в сравнении с1946 г. прирост - 338 чел.). Общее количество карачаевцев было приведено нами выше именно из этой справки. Учитывая прирост населения (пусть и незначительный) в сравнении с 1946 г., очевидно, можно утверждать, что процент потерь в сравнении с годом высылки будет ниже. В данном случае, он составит менее 22%.
  Таким образом, пик смертности, связанный с выселением, был пройден где-то между 1946 и 1950-м годами. При этом, общая картина смертности среди депортированных народов во второй половине 1940-х гг. выглядит катастрофической (113):
  Таблица 9.
  народ родилось умерло число детей, достигших 16 лет
  немцы 92 763 60 665 87 239
  северокавказские народы 53 557 104 903 59 951
  крымские татары 13 823 32 107 20 512
  калмыки 7 843 15 206 7 728
  
  Положительная динамика рождаемости прослеживается только у немцев. У них родилось в 1,5 раза больше, чем умерло. У народов Северного Кавказа смертность превысила рождаемость в 1,95 раза, то есть, почти вдвое. За шесть лет умерло примерно 15-20%. Смертность крымских татар была выше рождаемости в 2,3 раза, а у калмыков - в 1,94 раза.
  Теперь мы знаем, что показатель смертности у северокавказских народов оказался поднят, в значительной мере, в период до 1946 г. У немцев демографическая ситуация выглядела относительно неплохо, главным образом, из-за того, что они уже успели адаптироваться в местах нового жительства. Так, если для крымских татар, северокавказцев и калмыков в указанной таблице сведения приведены по 2 - 6-му годам ссылки, то для немцев это были уже 5 - 9-ый годы.
  Согласно нашим подсчётам, к пятому году пребывания на спецпоселении уровень преобладания смертности над рождаемостью у народов Северного Кавказа также был преодолён, и начал прослеживаться некоторый рост их численности.
  В 1953 г. на спецпослении насчитывалось 316 717 чеченцев и 83 518 ингушей, 63 327 карачаевцев и 33 214 балкарцев (114).
  К моменту восстановления автономий народов Северного Кавказа и началу кампании по возвращению депортированных народов в Казахстане и Киргизии чеченцев и ингушей проживало 524 тыс. чел., из них в республиках Средней Азии и Казахстане осталось (не вернулось на родину) 34 тыс. чел. (115).
  К моменту завершения массового переселения из Казахстана и Киргизии были возвращены на Северный Кавказ 35 274 балкарца (116). Согласно переписи 1959 г. карачаевцев всего по СССР насчитывалось 81, 4 тыс. чел. В целом по всем репрессированным народам Северного Кавказа результаты переписи 1959 г. приведены в таблице Љ 10 (117).
  Таблица 10.
  народ Всего в СССР
  (в тыс. чел.) В том числе
  (в тыс. чел.)
   в РСФСР в автономии
  чеченцы 418, 8 261,3 244,0
  ингуши 106,0 55,8 48,3
  карачаевцы 81,4 70,5 67,8
  балкарцы 42,4 35,3 34,1
  
  Если учесть, что на момент выселения в 1943. г. численность карачаевцев составляла 68 327 чел., чеченцев и ингушей (1944 г.) - 496 460 чел., а балкарцев - 37 406 чел., то становится очевидным рост численного состава этих народов в целом за период ссылки. Во время пребывания на спецпоселении число чеченцев и ингушей выросло на 5,5%, карачаевцев стало больше на 19%, а балкарцев - более чем на 13%. Однако сопоставление результатов переписи 1939 и 1959 гг. показывает, что наряду с ростом численности у карачаевцев (с 75,8 до 81,4 тыс. чел), чеченцев (с 408 до 418, 8 тыс. чел.) и ингушей (с 92,1 до 110 тыс. чел), наблюдается некоторое снижение этого показателя у балкарцев (с 42,7 до 42,4 тыс. чел.) (118). При этом очевидно, что в большей степени причиной этого стали потери народа в годы войны, когда к моменту депортации балкарцев было уже менее 37,5 тыс. Демографические потери военных лет прослеживаются у всех народов, которые подверглись депортации, то есть, их численность на момент высылки ниже, чем накануне войны. Поэтому, можно говорить о том, что балкарцам за период пребывания на спецпоселении удалось покрыть только потери первых лет ссылки. Все остальные северокавказские народы наверстали демографические потери не только наиболее трудных лет депортации, но и периода Великой Отечественной войны.
  Таким образом, 13 лет ссылки дали даже некоторый рост численности депортированных народов. Однако чудовищная смертность в первые годы пребывания на спецпоселении заставляет демографов и историков поднимать вопрос о невосполнимости этих потерь для репрессированных народов. Надо заметить, что этот вид потерь рассматривается учёными как правило совместно с проблемой косвенных потерь.
  Как мы уже отмечали выше, у сосланных народов Северного Кавказа отрицательное соотношение смертности и рождаемости прослеживалось примерно до конца 1940-х - начала 1950-х гг.
  Из 309 100 умерших спецпоселенцев в период до 1953 г. чеченцев, ингушей, карачаевцев и балкарцев скончалось 144 704 чел., немцев - 42 823, спецпереселенцев из Крыма - 44 887, калмыков - 16 594, турок, курдов и хемшилов - 14 895, "оуновцев" - 10 384, кулаков - 30 194, других - 5 958 (119). По подсчётам А. Ю. Каркмозова, за период депортации, включая умерших в лагерях, на лесозаготовках и рудниках, погибло чеченцев и ингушей свыше 200 тыс., карачаевцев - около 40 тыс., балкарцев - 20 тыс. чел. (120).
  Ниже мы приводим пример подсчёта косвенных потерь репрессированных народов. Такая попытка, например, была проделана в сборнике "Карачаевцы: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)". Авторы указывают, что численность карачаевцев с учётом высланных в 1920-30-е гг, демобилизованных и вернувшихся из трудармии составляла 78 827 чел. По переписи 1959 г. их было 81 000. "Если исходить из среднегодового прироста карачаевского населения за 10 лет до депортации, составлявшего 2% в год, то численность карачаевцев к 1959 г. достигла бы 108 212 чел. Таким образом, потери за годы депортации, без учёта 9 тыс. погибших на фронте, составляют 27. 212 чел. (разница между 108 212 и 81 000), или 34,5% численности депортированного населения. 70% умерших - дети" (121).
  Подсчёт косвенных потерь всегда представляет собой несколько умозрительное занятие, так как жизнь всегда оказывается сложнее и, условно говоря, "нелинейнее" какой-либо логики, особенно выведенной из хода событий незначительного по продолжительности временного промежутка.
  Известный зарубежный историк А. Некрич также попытался подсчитать косвенные потери депортированных народов. Исследователь утверждает, что цифры, указанные в таблице Љ 11, приближаются к минимальным, но не к максимальным показателям этих потерь (122).
  Таблица 11.
  1939 г. -100% Ожидаемый рост населения в 1959 г. Чистые потери
   в абсолютных цифрах в % в абсолютных цифрах в %
  чеченцы 590 38 131 22
  калмыки 142 7 22 14,8
  ингуши 128 38 12 9
  карачаевцы 124 63 37 30
  балкарцы 64 49 17 26,5
  
  По карачаевцам выводы А. Некрича близки результатам подсчётов, приведённых абзацем выше. Логика рассуждений здесь, впрочем, аналогичная, поэтому не удивительно, что и результаты оказались близкими - 34,5 и 30 % потерь.
  Проблема косвенных потерь не должна уводить нас в сторону от выяснения главного вопроса: был ли геноцид северокавказских народов конечной целью их депортации. Если подразумевать под геноцидом поголовное физическое уничтожение или создание условий для такого уничтожения по этническому признаку, то, исходя из вышеприведённых данных и фактов, осмелимся предположить, что не был. О всеобщем и непосредственном уничтожении народов говорить не приходится. Несмотря на всю чудовищность и жестокость факта депортации, всё же приравнивать его к поголовному убийству народов было бы несправедливо. Таким образом, нам необходимо разобраться с вопросом о создании государством условий для вымирания (или иного способа и качества исчезновения) спецпоселенцев и выяснить, насколько целенаправленным было такое намерение.
  
  4.2.2. Проблема социализации депортированных народов в местах спецпоселения
  
  Высланные народы попадали в условия спецпоселения, в которых оказывались ограничены в правовом отношении и возможности передвижения. Условия и правила их пребывания на спецпоселении были предельно просты и не для кого не делали исключений.
  В местах пребывания депортированных народов были созданы 429 комендатур НКВД. Каждую из них возглавлял комендант, носивший военную форму установленного образца и табельное оружие. Как правило это были местные жители из числа бывших военнослужащих. Спецпоселенец был обязан один раз в месяц отмечаться в комендатуре и не выезжать без разрешения коменданта за границы определённого района. Запрещался переезд из одного населённого пункта в другой. Без разрешения нельзя было навещать своих родственников и т.п.
  Комендант был в каждом населённом пункте. В некоторых случаях, если сёла были совсем маленькими, мог быть один комендант на несколько таких поселений. Если же, напротив, населённый пункт был очень большой, то коменданты имели помощников. На группу домов из числа спецпоселенцев назначался так называемый "десятидворник", или десятник, в обязанности которого входило наблюдение за другими спецпоселенцами. Он докладывал коменданту о всех их перемещениях (123).
  Трудный 1944 г. толкал людей на преступления, чаще всего ради сохранения жизни. Статистика преступлений показывает, что побег с мест поселения составлял в тот наиболее сложный год только 1/5 часть из общего числа заведённых уголовных дел. "В результате проведения оперативных мероприятий, в течение июня месяца 1944 г. было арестовано 2 196 чел. спецпоселенцев, из них: антисоветского и бандитского элемента - 245 чел., за скотокрадство и кражи - 1 255 чел., за побеги с мест расселения - 448 чел., за нарушение общественного порядка и режима - 248 чел." (124).
  Надо отметить, что до 1948 г. не была строго определена мера ответственности за такое деяние, как побег с мест поселения. То есть особые совещания ("тройки" ОСО) рассматривали эти преступления по прецеденту, очевидно, основываясь на практике наказаний за побег из мест заключения. 26 ноября 1948 г. вышел указ Президиума Верховного Совета СССР "Об уголовной ответственности за побег из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдалённые районы Советского Союза в период Отечественной войны", предусматривающий 20 лет каторжных работ. Все дела о побегах, согласно приказу Министра внутренних дел, должны были быть расследованы на местах в 10-дневный срок и переданы на рассмотрение особого совещания. В определении меры наказания удивлял даже не срок - 20 лет, а формулировка "каторжные работы". Она была не характерна советской юриспруденции.
  В этом небольшом фрагменте ежедневного бытийного творчества советского государства, на наш взгляд, угадывается маленький штрих большой картины советских имперских амбиций послевоенного периода.
  До появления указа от 26 ноября 1948 г. пропуск на выезд из района спецпоселения выдавали коменданты, а после выхода указа они могли только ходатайствовать перед районным отделом МВД о предоставлении спецпоселенцу такой возможности. Пропуск на выезд с мест поселения выдавался максимум на один месяц.
  В городах и промышленных посёлках, где у населения были паспорта, их выдавали и сосланным лицам. На последней странице паспорта ставился специальный штамп-надпись "Разрешается проживание только на территории", куда вписывался адрес спецпоселенца. В 1955 г. в паспортах начали ставить штампы только с указанием республики проживания, а после начала их обмена в 1956 г. перестали ставить такие штампы вообще (125).
  Кроме ограничений в свободе передвижения, спецпоселенцы были лишены некоторых гражданских прав, а иные права сохранялись за ними формально, но в действительности ими сложно было воспользоваться. Например, спецпоселенцев не принимали в ВКП(б), ВЛКСМ, в профсоюзы, не призывали на службу в Красную Армию. Имевшиеся среди них члены партии и комсомола ставились на учёт в первичных организациях, но не привлекались даже к общественной работе (126). Спецпоселенцы имели право на участие в выборах в местные и центральные органы власти, но не могли баллотироваться в депутаты.
  Отдельно следует сказать о праве спецпоселенцев на получение высшего образования. Формально они его имели. Дело в том, что поступление в вуз было связано для многих из них с выездом за пределы района спецпоселения, что в значительной мере делало эту возможность умозрительной. Коменданты и другие работники органов внутренних дел получали широкую возможность манипуляции над молодёжью и откровенного злоупотребления своим положением, ибо от них зависело получит ли спецпоселенец разрешение на выезд к месту учёбы или нет.
  Представители депортированных народов не имели права служить в армии. Надо заметить, что эта практика в советской истории имела и свои исключения. Почему-то в данном случае они сделаны не были.
  Случаи привлечения спецпоселенцев к службе в армии имели место в первые годы войны. Впрочем, с 1933 по 1944 г. категория выселенных граждан СССР называлась "трудпоселенцами", однако сути дела это не меняло, так как в Красную Армию до войны их не призывали. На 1 октября 1940 г. в системе ГУЛАГа было 1 654 трудпосёлка, которые обслуживались 741 поселковыми комендатурами. В трудпосёлках в 1942 г. проживало 272 473 мужчины, из них призывного возраста (от 16 до 50 лет) было 174 596 чел. (127).
  Для призыва на фронт трудпосленцев были созданы специальные комиссии. Напомним, что существовало постановление СНК СССР от 4 апреля 1932 г., которое запрещало призыв в армию, в том числе и в части тылового ополчения. Тем не менее в годы войны, ещё до начла массовых депортаций по национальному признаку (не считая немцев) призыв среди семей "бывших кулаков" был осуществлён, и к октябрю 1942 г. достиг 60 747 чел. (128).
  Обратим внимание на то, что здесь идёт речь главным образом о так называемых "бывших кулаках". В чём отличие этой категории спецпоселенцев от той, к которой относились народы Северного Кавказа? Во-первых, эти люди были депортированы не по национальному, а по классовому признаку; во-вторых, по этнокультурному составу в большинстве своём "бывшие кулаки" были славянами и православными.
  
  Важным аспектом социализации представителей депортированных народов является показатель их занятости на производстве и в сельском хозяйстве. Здесь государство проявляло настойчивость и очевидное стремление довести процент занятости среди трудоспособной части спецпоселенцев до 100.
  В 1944 г. в колхозах было размещено 428 948 чел., в совхозах - 64 703 чел. и "передано для трудового использования" на промышленных предприятиях - 108 542 чел. (129). При этом из 70 296 семей спецпоселенцев, размещённых в колхозах, вступило в члены сельхозартели 56 800 семей или 81% (130).
  Обратим внимание на количество спецпоселенцев, занятых в промышленности, о котором говорит Берия в своей докладной записке - 108 542 чел. Разумеется, здесь указан контингент рабочих с семьями. Однако эти цифры позволяют нам вывести процент занятых в промышленности спецпоселенцев из числа трудоспособного населения. По нашим подсчётам, эта доля составляла примерно 18%.
  Экстремальные условия ссылки, поставившие многих на грань выживания, заставили использовать любую возможность для заработка и содержания семьи. Часто это было то же самое, что пойти работать в колхоз или на предприятие. Работали почти все трудоспособные спецпоселенцы, а иногда даже и те, кто считался нетрудоспособным. Особенно заметно это было в первые годы изгнания. Например, в 1944 г. в Джамбульской области из 16 927 чел. трудоспособных работало 16 396. На полевые сезонные работы было привлечено 583 старика и подростка. В то же время в Акмолинской области при наличии 17 667 чел. учтённых трудоспособных фактически работало 19 345 чел., в том числе 2 746 подростков и стариков (131).
  К началу 1950-х гг. государству удалось добиться почти стопроцентной занятости спецпоселенцев на производстве и в сельском хозяйстве. Об этом свидетельствуют данные таблицы Љ 11 о количестве лиц этой категории, "используемом на работах" в 1950-м году (132).
  Таблица 12.
  наименование контингента всего расселено в том числе всего из них всего
   семей человек мужчин женщин детей до 16 лет трудоспособных занято на работах % не работает использ. на работах вместе с ограничено трудоспособными
  чеченцы и ингуши 106471 405923 95983 112517 197423 151924 151349 99,60 575 151349
  карачаевцы 16028 60141 9960 17154 33027 20732 20721 99,90 11 23092
  балкарцы 9092 33155 5886 10293 16976 10457 10457 100,0 - 11783
  
  При этом надо вспомнить, что до Великой Отечественной войны в ряде северокавказских автономий, особенно в горной их части, колхозы существовали практически формально, частный сектор по своему объёму превышал общественный, а о занятости в промышленности представителей депортированных (позже) народов в большинстве случаев говорить можно было только как о сезонном явлении. Поэтому позволительно сказать, что в этом аспекте социализации спецпоселенцев на новых местах жительства государство добилось больших результатов. Подчеркнём, что это была целенаправленная политика.
  Следует обратить внимание на то обстоятельство, что для многих спецпоселенцев их привлечение к труду в колхозах и на производстве стало не только спасением от голодной смерти, но в некоторых случаях и обретением сравнительно высокого социального статуса. Нельзя сказать, что такой возможности у них не было на родине, но следует отметить, что и в местах поселения они не были её лишены. Среди представителей депортированных народов в период ссылки были не только руководители пусть даже небольших или средних трудовых коллективов, но и передовики труда, имевшие правительственные награды. Например, среди спецпоселенцев Джамбульской области уже в 1946 г. за высокие производственные показатели были премированы 3 045 чел., в основном карачаевцев (133). И в последний год пребывания в ссылке ЦК компартий Казахской ССР и Киргизской ССР отмечали добросовестный труд карачаевцев (134).
  Были видные достижения и среди представителей других высланных народов. Любопытную информацию содержит справка о руководящих работниках и членах КПСС из числа спецпоселенцев, проживавших в 1955 г. в г. Фрунзе. Это список фамилий спецпоселенцев с указанием занимаемых ими должностей. В него вошли 2 чеченца, 5 ингушей, 9 балкарцев и 7 карачаевцев. В их числе были такие работники, как директор ликероводочного завода (ингуш), председатель артели (чеченец), главный администратор оперного театра (ингуш), директор типографии (балкарец), начальник снабсбыта института биологии АН (балкарец), декан заочного пединститута (карачаевец), два преподавателя (оба карачаевцы) и другие руководители разных рангов. В этом списке значился также и известный советский поэт балкарец Кайсын Кулиев (135).
  Уровень жизни депортированных народов, а стало быть, и степень их социализации в местах поселения в течение всего периода пребывания в ссылке возрастали. В условиях жёсткого тоталитарного общества степень социализации и уровень жизни были неразрывно связанными факторами. Впрочем это в большей или меньшей степени относится к любому обществу.
  О росте благосостояния спецпоселенцев говорит, например, такой факт. Во время обследования спецпоселенцев Иссык-Кульской области на предмет занятости трудоспособного населения в 1955 г., комиссия отметила, что в колхозе "ВЧК" Тюпского района 13 трудоспособных спецпоселенцев "не заняты общественно полезным трудом". Причина - слишком большие личные подсобные хозяйства (6-10 голов рогатого скота, 20-30 овец, 0,3 га огорода). Далее в справке отмечено: "Материальное положение спецпоселенцев хорошее. Почти у каждой семьи имеется свой дом и личное хозяйство, выражающееся до 40 овец, 3 коровы, приусадебный участок и т.п." (136).
  Сравнительно недавно группа исследователей Карачаево-Черкесского государственного педагогического университета провела опрос людей, переживших депортацию (к сожалению, в цитируемой работе не указано число респондентов). Результаты опроса позволяют судить не только об условиях труда, но и о его социальной составляющей. За добросовестную работу было награждено большинство опрошенных: 10% были отмечены правительственными наградами, 31% награждён премиями, ещё 31% - почётными грамотами, 22% - ценными подарками и т.п., и лишь 34% не имели никаких поощрений (137). Респондентам был задан вопрос о том, наблюдалась ли дискриминация в труде в период депортации из-за национальной принадлежности. 47% ответили, что спецпоселенцы получали более тяжёлые участки, 26% - за равный труд платили меньше, 32% - не повышали по служебной лестнице, 41% - не доверяли ответственные посты, 29% - при трудоустройстве не учитывали специальность, 53% - не учитывали состояние здоровья и возраст. Каждый второй отметил, что к ним порой относились недружелюбно, 22% засвидетельствовали случаи рукоприкладства. И только 6% респондентов отметили, что не испытывали дискриминации в труде (138).
  К сожалению, бывали и такие случаи, которые описаны в справке МВД, подготовленной в июне 1950 г.: "17 июня в результате вспыхнувшей драки между спецпоселенцами-чеченцами и вербовочными рабочими г. Лениногорска Восточно-Казахстанской области было убито 34 чеченца. Через 10 дней в г. Усть-Каменогорске той же области на предприятии "Цинксвинецстрой" произошла массовая драка с участием 150 чеченцев и 300 прибывших вербовочных рабочих. Ранено 5 чеченцев и 7 рабочих" (139).
  Мы намерено почти не рассматриваем проблему отношения местного населения к представителям депортированных народов. Во-первых, потому что она имеет лишь косвенное отношение к государственной политике; во-вторых, потому, что она обладает слишком сильно выраженным субъективным характером, для того чтобы быть хоть в какой-то мере объективно обобщённой; в-третьих, сведения по этой теме сколь обильны, столь же и противоречивы и, в-четвёртых, население Средней Азии и Казахстана не является объектом нашего исследования.
  
  Важной составляющей процесса социализации спецпоселенцев было их отношение к своему положению. Очевидно, что чем скорее они станут воспринимать существующее положение как неизменное и оставят мысли о возвращении на Кавказ, тем быстрее они станут органичной частью окружающего их социума и, с позволения сказать, народно-хозяйственного организма. Большое внимание настроениям спецпоселенцев уделяло и государство.
  Депортированные народы Северного Кавказа оказались наиболее устойчивыми в своих стремлениях вернуться на родину. Они не могли смириться с несправедливостью своего положения в советском обществе. Одним из проявлений этого социально-психологического дискомфорта были слухи о возможном изменении их положения и возврате на родину. Нередко, особенно в начале ссылки, эти надежды связывали с вмешательством крупных капиталистических стран. Пример этому виден из докладной записки министра внутренних дел С. Круглова (11 ноября 1946 г.): "В Ташкентской области враждебными элементами усилено распространялись провокационные слухи о "предстоящей" войне между СССР и Америкой, и о возвращении спецпоселенцев в места прежнего жительства, в связи с чем многие спецпоселенцы не обзаводились хозяйством, отказывались от работы и продавали выданный им скот" (140). В дальнейшем, эти слухи были пресечены с помощью "агентуры" из мусульманского духовенства, которая была туда немедленно направлена и, как следует из текста записки, добилась успеха.
  Очевидно, что все годы ссылки депортированных карачаевцев, чеченцев, ингушей и балкарцев не покидало стремление к этнокультурному самосохранению и консолидации, стремление вернуться на родину. Иначе нельзя объяснить тот массовый поток переселенцев в места прежнего жительства, который хлынул из Средней Азии и Казахстана в середине-второй половине 1950-х гг. При этом надо подчеркнуть, что многим уже было, что оставлять в местах закончившейся ссылки, а на Кавказе жизнь нужно было начинать заново, нередко даже не в своём селе.
  Эти утверждения справедливы в отношении народов, чей срок ссылки продлился 13-14 лет. Среди них были живы многие, кто помнил место, где родился и вырос, в целом сохранялись родственные (родовые) связи, ставшие, на наш взгляд, одним из важнейших факторов возрождения северокавказских народов на своей родине уже после ссылки.
  А какой могла бы быть ситуация, если бы на спецпослении сменилось бы 2 или 3 поколения высланных людей и если бы сталинская политика в отношении депортированных не была смягчена, а после его смерти и вовсе отменена? История не терпит сослагательного наклонения и не придаёт большого значения настроениям, выбивающимся из общего и главного потока, однако они "прощупываются" в любой момент времени. Далее мы обратимся к фактам, которые позволяют обнаружить слабый вектор направления развития настроения спецпоселенцев, которые, на наш взгляд, могли бы стать заметным явлением, если бы исторические обстоятельства сложились иначе, чем это произошло в действительности.
  В докладной записке на имя А.А. Жданова от 15 августа 1946 г. министр внутренних дел Круглов сообщал, что опубликование закона об упразднении Чечено-Ингушской АССР было воспринято чеченцами и ингушами как мероприятие, "исключившее перспективу их возвращения к местам прежнего жительства, в связи с чем они делают вывод о необходимости быстрее устраиваться на постоянное жительство в местах нового поселения" (141).
  Далее приводится ряд высказываний чеченцев и ингушей на собраниях по поводу обсуждения этого указа. Их основным мотивом было якобы понимание спецпоселенцами своей вины и правомерности наказания, которое они понесли. Выступавшие призывали "не мечтать" о возвращении на Кавказ, а обустраиваться на новых местах. В докладной записке указывались и имена этих людей. Тем не менее, Круглов вынужден был признать, что не все спецпереселенцы настроены подобным образом. Высказывались мнения о том, что бывшие союзники по антигитлеровской коалиции требуют возвращения депортированных народов (142). Подчеркнём, что в первые годы ссылки надежда на бывших союзников СССР во Второй мировой войне, очевидно, была очень сильна, и подобные мысли имели широкое распространение среди северокавказских спецпоселенцев.
  Министр внутренних дел обращает особое внимание на высказывания отдельных ингушей (приводится список их фамилий и должностей, занимаемых ими до депортации), которые считают, что их выслали из-за того, что они был объединены с чеченцами (В.Ш. - очевидно, имеется в виду автономия). Например, один из спецпоселенцев, ингуш по национальности, заявил: "Большое счастье для ингушей, что Правительство, разбирая чечено-ингушский вопрос, не ставит ингушей в один ряд с чеченцами. Мы в это переселение попали из-за чеченцев, которые восставали против советской власти и вместе с советскими диверсантами воевали против Красной Армии. Были изменники и среди ингушей, но их было мало и они не представляли лицо народа" (143). С точки зрения этого выступавшего, чеченцев, сотрудничавших с немцами, было достаточно много для того, чтобы говорить, что весь народ таков, как они, то есть изменники, которых и надо было сослать. Такой способ объяснения природы депортации как государственного решения полностью лежал в границах сталинского политического дискурса.
  Карачаевцы восприняли тот факт, что вопрос об упразднении их автономии на сессии Верховного Совета СССР не обсуждался как знак того, что это даёт им шанс на возвращение. Например, в Таласской области Киргизской ССР из-за этих слухов карачаевцы приостановили строительство жилых домов и даже принялись распродавать имущество (144). Подобные настроения возникли и в среде калмыков, так как упразднение их автономии тоже не обсуждалось на тот момент.
  Приводимые в записке Круглова высказывания и мнения спецпоселенцев по вопросу упразднения Крымской АССР и Чечено-Ингушской АССР принадлежали в большинстве случаев людям, глубоко погружённым в смыслы тоталитарной идеологии, не склонным (и, скорее всего, не умевшим) рассуждать о мотивах выселения в рамках понятий, хоть сколько-нибудь выходящих за пределы обвинений, содержавшихся в указах ВС СССР об их собственной депортации. Докладная записка не оставляет ощущения присутствия даже малейшей доли солидарности и сочувствия по отношению к другим депортированным народам, особенно когда речь заходит даже о призрачной возможности возвращения на родину своего народа.
  Большую и целенаправленную работу органы внутренних дел проводили с мусульманским духовенством. Всегда, когда это оказывалось возможным, вербовали мулл и использовали их духовный авторитет для влияния на массы. Бывали случаи, когда муллы попадали под суд, очевидно, проявив несговорчивость.
  В ноябре 1946 г. Круглов докладывал Сталину, Берии и др., что среди спецпереселенцев органами внутренних дел выявлено и взято на учёт 1 003 мулл и других религиозных авторитетов. Далее министр сообщал, что среди них проводится политика по "отрыву лояльно настроенных к советской власти мулл от реакционного духовенства" с целью использования их в "интересах хозяйственного устройства и закрепления спецпереселенцев на новых местах поселения". Всего в 1946 г. таких духовных деятелей нашлось 170 человек (145).
  Круглов писал, что в 1946 г. МВД Казахской ССР проводило работу по "разложению" нескольких антисоветских группировок, состоявших из мусульманского духовенства. Так, в Семипалатинской области была выявлена одна такая группа в количестве 10 человек. Её деятельность была направлена на "установление антисоветских связей с местным реакционным казахским духовенством, и на подрыв хозяйственного устройства спецпереселенцев чеченцев и ингушей" (146).
  В данном случае трудно судить об истинных целях чеченского и ингушского духовенства вообще, и этой группы в частности. Возможно, они действительно пытались установить связь с казахским (и тоже мусульманским) духовенством для того, чтобы наладить отправление культовых потребностей своих соплеменников? Из скудных строк докладной записки этого нельзя до конца понять. Важен итог: "В результате проведённой работы по разложению, основные объекты указанной группировки прекратили антисоветскую деятельность, а глава этой группировки..., вступив в члены колхоза, в настоящее время ведёт агитацию среди спецпереселенцев за честное отношение к труду" (147).
  Известны также были случаи, когда на личностном уровне люди стремились дистанцироваться от принадлежности к депортированным народам. Например, один чеченский писатель в обращении к К. Ворошилову писал: "Как могли переселить в 1944 г. мою семью и многих родственников даргинцев, якобы мы чеченцы? Это позор для нас, мы никогда не были и не хотим быть чеченцами... нас... чеченские чиновники для дальнейшего угнетения и порабощения записали в списки чистых чеченцев..." (148). В данном случае, по-видимому, имела место ошибка при переселении. Во всех регионах, откуда выселяли народы, такие оплошности были, и они постепенно исправлялись властями. В этом тексте обращает внимание другое - это уничижительное отношение к чеченцам, как к народу, так и к его чиновникам.
  Были случаи, когда люди пытались отказаться от своей собственной национальной принадлежности. Например, многие из военных, зная о причине их демобилизации, изменяли свою фамилию и национальность для того, чтобы остаться в армии. По данным проводившегося в 1949 г. учёта спецпереселенцев, в том числе служивших в Красной Армии и оказавшихся потом направленными в новые места проживания, этот контингент насчитывал на территории СССР 8 343 офицера, 28 000 сержантов, 173 201 чел. рядового состава. Всего 209 545 чел. (149). Не следует полагать, что все они пытались изменить фамилию и запись о национальной принадлежности, но отдельные случаи имели место.
  
  Оказавшиеся на спецпоселении люди столкнулись с такой проблемой, как разрушение семьи, что особенно болезненно для представителей народов с сильно развитыми кровнородственными связями. Насколько спецпоселение повлияло на социальную организацию и родовой уклад жизни северокавказских народов?
  Уже в ходе депортации и по пути к местам поселения множество семей оказались разобщены. Об этом косвенно свидетельствует число беспризорных детей среди выселенных народов. Только в июне 1944 г. органами НКВД было выявлено и устроено в детские воспитательные трудовые колонии 1 268 детей (150). Надо полагать, что это только часть детей, отставших от родителей в пути, или оказавшихся в одиночестве по более печальному поводу. Очевидно, что какая-то часть беспризорников не была обнаружена, а иных детей, оставшихся без родителей, опекали близкие родственники.
  Первыми с проблемой потери семьи столкнулись, разумеется, карачаевцы. Комиссар госбезопасности В. Чернышов сообщал Л. Берия в декабре 1943 г., что во всех районах расселения Казахской и Киргизской ССР от карачаевцев поступает много заявок на розыск членов семей и воссоединения с ними. Только в Джамбульской области таких заявлений поступило свыше 2 000 (151).
  Сколько всего семей было разрознено и сколько из них воссоединилось не известно. Такая статистика нам не встречалась в источниках, да и вряд ли она велась.
  Надо сказать, что по количеству заявлений, поданных на розыск семей, трудно судить, скольких людей коснулась эта проблема. Их могли подавать два или более членов одной семьи. Известно, однако, что государство не препятствовало такому воссоединению. Правда, иногда оно происходило слишком поздно.
  Известным испытаниям подвергся институт брака. Дело в том, что женщин (карачаевок, балкарок, чеченок и ингушек), находившихся замужем за мужчинами, не принадлежавшими к выселяемым народам, не депортировали. Разумеется, что не высылались и дети от этих браков. И хотя таких женщин было не много, буквально десятые доли процента, это исключение из правил поставило три важных вопроса: что делать с представительницами других (невыселяемых) национальностей, которые вышли замуж за мужчин, подлежащих депортации? И кем при этом должны считаться их дети? Как поступать со спецпоселенками, которые выйдут замуж по месту ссылки за кого-либо из местных мужчин? Многие женщины последовали в ссылку за своими мужьями и повезли туда же своих детей. Но их пребывание на спецпоселении было условным.
  Официально женщин, вышедших замуж за местных "неспецпоселенцев", а также разошедшихся со спецпоселенцами, если сами они не принадлежали к числу высланных народов, снимали с учёта только в 1955 г., после соответствующего постановления Совета Министров (от 25 ноября того года). При этом известно, что эти категории женщин имели данные послабления практически с самого начала пребывания на спецпослении. (Более подробно об этом сказано в последнем пункте 4-го раздела).
  Испытания не обошли стороной и мононациональные браки депортированных народов. Пребывание на спецпоселении - в замкнутом и достаточно ограниченном пространстве - само по себе ограничивало свободу выбора будущего супруга. Вдобавок к этому были случаи, когда коменданты в силу различных обстоятельств препятствовали заключению того или иного брака (152).
  Гораздо большей опасности, чем семья, подвергалась в период спецпоселения целостность и прочность кровнородственных связей. Род как основа традиционных горских обществ существенным образом был подорван в годы советской власти, но депортация четырёх северокавказских народов ставила этот общественный институт в их среде на грань исчезновения.
  Нужно отдать должное спецпоселенцам, они стремились сохранить родственные связи, не смотря на, казалось бы, непреодолимые препятствия. Например, дни расписывания в журналах в комендатуре имели особое значение. "Чужие", как называли депортированных в местах спецпоселений, оставались возле комендатуры и после её посещения. Здесь происходил обмен информацией, здесь сговаривались о помощи, например, в постройке дома и т.д. В такие дни представляли "новеньких", прибывших в порядке воссоединения с семьёй, обсуждали разные новости (153).
  В.А. Тишков в одной из своих работ упоминает чеченский "устный телеграф" - хабар, который содействовал соединению семей, налаживанию связей между родственниками, невзирая ни на какие кордоны. Исследователь приводит воспоминания одного из своих респондентов: "Были специальные люди, которые ходили по всему Казахстану, Киргизии, от одного села к другому, чтобы собирать и сообщать сведения, кто где живёт и кто кого разыскивает. Таких людей было много. Это были какие-то добровольцы, которых просто кормили в пути и давали переночевать. А делать это, между прочим, было довольно опасно... И вот можно себе представить, что через несколько лет чеченцы и ингуши почти все нашли друг друга, узнали, кто жив и кто умер, стали писать письма друг другу, передавать разную информацию, помогать друг другу" (154).
  Подобная информация о таких "специальных людях" нам не встречалась нигде, кроме названной работы, притом что это поразительный и очень яркий факт из истории северокавказских народов периода пребывания на спецпоселении.
  И в заключение этой части раздела мы приведём ещё одно воспоминание, относящееся ко времени ссылки, и оно тоже касается чеченцев. Вспоминают старики, пережившие депортацию: "Там в далёком выселении, мы были братьями... Никогда не было, чтобы людей делили по тейпам или по каким-то родословным признакам. Там все были настоящими мужчинами. Мы глубоко чтили друг друга по человеческим качествам, и было не важно, кто из какого тейпа" (155). Несмотря на некоторую патетику и, как представляется, даже некоторую ностальгию, в этих соображениях отчётливо прослеживаются элементы процесса разрушения тейповой структуры чеченского общества в условиях дисперсного расселения.
  
  4.2.3. Проблемы родного языка и образования в период ссылки
  
  В период пребывания на спецпоселении карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей их языки и культурные традиции исчезли из числа официально признанных и поддерживаемых государством. Это не было случайным следствием депортации, а намеренной государственной политикой, направленной на стирание историко-культурной основы существования репрессированных народов и подготовку их социокультурной и языковой ассимиляции.
  Известную роль в этом должна была сыграть система образования. СНК СССР издал распоряжение Љ 13278 "с" от 20 июня 1944 г., согласно которому устанавливалось обучение детей переселенцев на русском языке в существовавших школах по месту жительства. Рассматривалась возможность обучения и в высших учебных заведениях. Однако при этом указывалось, что обучение разрешается с правом переезда в город, где располагается вуз, но без права выезда за пределы республики. Спецпоселенцы не имели права покидать республику и по окончании вуза.
  В первые годы ссылки большая часть детей вообще не были охвачены каким-либо образованием. В 1944 г. в Казахстане из 50 329 детей школьного возраста обучалось около 6 тыс.; в Киргизии из 21 015 детей - 6 643 ребёнка. Кроме обучения в школе, подростки-учащиеся помогали родителям на работе в колхозах и совхозах, а летом на каникулах трудились в поле наравне со взрослыми (156).
  По состоянию на 26 апреля 1945 г. из 50 329 детей спецпоселенцев школьного возраста, размещённых в Казахстане, занятия посещали 6 099 чел., что составляло 12% от общего числа. В 1952 г. по всей территории расселения было учтено 91 943 детей школьного возраста, не охваченных обязательным обучением. Из них детей спецпоселенцев - 38 289 чел., в том числе детей выселенных с Северного Кавказа - 33 702 (157). Нередко не выполнялось даже то постановление СНК, которое предписывало организовать обучение детей спецпоселенцев на русском языке, и им оказывались доступны только те школы, где преподавание велось на языках местных народов (158).
  Вот что пишет об образовании в своих воспоминаниях М.А. Кульбаев: "В первые годы ссылки учёбой было охвачено 10-15% детей... Потолок знаний ограничивался семилеткой... Средние школы, как правило, находились в райцентрах, то есть за пределами твоей зоны. Мечтали хотя бы о семилетке, но и среди мечтателей происходил отсев: не в чем ходить, ради куска чурека надо трудиться рядом с родителями. Кое-где невозможно было втиснуть парты для маленьких новосёлов. Строить новые школы? Для кого? Для чего? Я, как педагог, считал своим праздником, если удавалось добиться в какой-нибудь школе третьей смены. Сложнее всего было заполучить учительские кадры" (159). Сам М.А. Кульбаев, балкарец по национальности, тоже был спецпоселенцем. Он несколько лет проработал завучем одного из детдомов Кантского района Киргизии.
  Важные сведения по интересующему нас вопросу содержит справка по письму секретаря ЦК ВЛКСМ Г.М. Михайлова от 15 января 1952 г. Подчеркнём, что в ней идёт речь о восьмом-девятом годах пребывания на спецпоселении народов Северного Кавказа. В справке отмечается, что "некоторые местные органы неохотно допускают их (Ш.В. - спецпоселенцев) в вечерние школы рабочей и сельской молодёжи, другие учебные заведения, и под различными предлогами отказывают им в приёме" (160). В справке отмечается, что в "местные органы МГБ... поступает много заявлений от детей спецпоселенцев с ходатайством о разрешении выезда на учёбу". Чаще всего, такие просьбы удовлетворялись в тех случаях, когда место учёбы находилось в местах поселения (161).
  В этом же документе отмечается, что от детей спецпоселенцев поступает много заявлений на вступление в ряды ВЛКСМ и о службе в Советской Армии. Ходатайства о службе в армии отклонялись, а вступление в комсомол не входило в круг полномочий МГБ (162), то есть отклонялись тоже.
  Проблема обучения на родном языке очень робко начала подниматься сосланными только в середине 1950-х гг., когда уже наступило ощутимое ослабление режима спецпоселений. В пункте 3 справки ЦК компартии Киргизии о массово-политической работе среди спецпоселенцев Иссык-Кульской области от 17 сентября 1955 г. отмечено, что дети спецпоселенцев в подавляющем большинстве охвачены всеобучем. "В основном они учатся в русских школах. По заявлению работников народного образования и бесед с родителями учащихся, обучение на родном языке не требуется" (163). Почти в то же время в справке уполномоченного того же ЦК и о том же виде работ со спецпоселенцами в октябре 1955 г. отмечено, что среди просьб балкарцев, которые они высказывали во время бесед, первой было пожелание организовать в школах, где учатся их дети, изучение балкарского языка" (164).
  Пребывание на спецпоселении стало временем сильной аккультурации северокавказских народов. Подавление государством национальных культур и языков компенсировалось ростом влияния русского языка, его заметным распространением среди депортированных народов. Некоторые представители старшего поколения выучили его только в ссылке. Там это оказывалось, нередко, жизненной необходимостью.
  В.А. Тишков приводит суждение одного из своих респондентов - Х. Бокова, пережившего ссылку. Он довольно своеобразно осмыслил судьбу чеченцев в период депортации: "Я русский язык выучил вместе с материнским языком. Дома мать с отцом говорили по-ингушски. В школе в Казахстане все по-русски. В нашем селе было четыре класса. Поэтому пятый, шестой и седьмой классы я учился в другом селе... Русские, украинцы, немного спецпоселенцев и казахов. Это был приём для разложения нации, но, видимо, чеченская нация была только в процессе своего сложения и в этой стадии нацию разрушить нельзя" (165).
  Литература сосланных народов исчезла, не было книгоиздания на родных языках, прессы, драматического искусства и т.п. Наблюдалось сильное распыление языковой среды. На бытовом уровне спецпоселенцам приходилось сталкиваться с этнокультурной дискриминацией.
  Рассказывая о случае, когда чиновник из отдела спецпоселений НКВД запретил исполнять во время праздника лезгинку, как антисоветский танец, М.А. Кульбаев отмечает, что его поразило то, что тот был знатоком хореографии, "...не такой уж мракобес и самодур... Идеологическую задачу он видел в подавлении всего самобытного, оставленного нам в нравственное наследие предками" (166).
  Лишь только после смерти Сталина стали выходить радиопередачи и кое-где в крупных городах (например, Фрунзе) газеты на языках депортированных народов (167).
  Нанесённый высланным северокавказским народам вред в области этнокультурного развития очевиден. Они фактически на десятилетия отстали в своём развитии от других народов. Мы согласны с мнением Н.Ф. Бугая, заметившего: "Не случайно, поэтому и в настоящее время эти общества остаются более консервативными, отличаются корпоративностью сознания. Хотя, возможно, именно эти факторы способствовали сохранению названных народов в условиях депортации, тормозили процесс их ассимиляции" (168).
  С одной стороны, государство добилось огромных успехов в принудительной социализации спецпоселенцев по советскому образцу, с другой же стороны, в их жизни не только сохранились, но даже усилились некоторые факторы, с которыми это же государство боролось. Например, А. Некрич справедливо замечает: "Пребывание чеченцев и ингушей в вынужденном изгнании не только приостановило атеистическую борьбу против религиозного фанатизма, не только законсервировало влияние мусульманской религии и сект, но и значительно усилило религиозное воздействие... Культурно-просветительная работа полностью прекратилась - ни газет, ни книг, ни кинофильмов на родном языке. Всё это создавало исключительно благоприятные условия для усиления религиозного воздействия, которое исторически было в определённой мере и антирусским, и антисоветским. Религия же была хранительницей вековых традиций и обычаев" (169).
  Депортация нанесла народам сильнейшую социально-психологическую травму. Вплоть до конца 1980-х гг. у некоторых из них существовало замалчивание факта депортации. Люди старшего поколения старались не говорить об этом. Степень замалчивания у тех или иных народов была разной. Например, среди калмыков, особенно старших, по отношению к молодым , существовал почти всеобщий "заговор молчания" (170).
  
  Подводя итог данной части работы, надо сказать, что действия государства в отношении депортированных народов, очевидно, не содержали намерений прямого их геноцида, если подразумевать под этим физическое уничтожение или создание условий для постепенного вымирания. Большая смертность в первые годы ссылки является не столько следствием намеренных действий государства, сколько его неумением справиться со сложной задачей: размещением сотен тысяч людей в новых местах жительства.
  Надо заметить, что советское государство предпринимало известные и небезуспешные попытки социализации спецпоселенцев в местах их нового проживания. Целью этих усилий было, в том числе и предотвращение их физического вымирания главным образом от болезней, неустроенности и голода. То есть государство содействовало тому, чтобы спецпоселенцы самостоятельно могли зарабатывать себе на пропитание и кров. Постепенно уровень жизни депортированных народов стал возрастать.
  Вместе с тем государство вело направленную политику разрушения социо- и этнокультурных основ высланных народов, что наряду с разрушением родовых связей, дисперсным расселением по огромной территории и затруднёнными связями должно было рано или поздно поставить их перед фактом этнического размывания и последующего исчезновения. Большое значение в этом приобрела искусственно созданная государством ситуация аккультурации этих народов в пользу русского языка (В.А. Тишков). Известную роль в данном процессе должна была сыграть система образования, доступная лишь на русском языке. При этом государство не стремилось к созданию условий для получения детьми спецпоселенцев высокого уровня образования и, вероятно, было в этом не заинтересованно. В связи с затруднением передвижения из района в район часто даже семилетнее образование оказывалось максимально достижимым пределом.
  Учитывая все затронутые выше обстоятельства, можно сказать, что действия советского государства в отношении депортированных народов следует понимать как дискриминацию по национальному признаку, но не как геноцид. Данный термин можно использовать для характеристики действий сталинского режима в отношении депортированных народов только в случае уточнения его значения. Характер дискриминации этих народов и сам режим спецпоселения можно квалифицировать как отложенный этнокультурный геноцид. Под этой формой геноцида мы понимаем создание (в данном случае государством) таких условий социокультурной деятельности, при которых происходит размывание этнической и культурной уникальности определённого сообщества и его поглощение окружающим большинством. Мы полагаем, что такие действия государства в отношении карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей и других депортированных народов имели место и такая ситуация сохранялась вплоть до середины 1950-х гг.
  4.3. Реабилитация репрессированных народов Северного Кавказа и восстановление их национальной автономии
  
  Изучение проблемы реабилитации карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей, рассмотрение процесса их возвращения из мест поселения и восстановления их автономных территориальных образований очень важны для понимания сущности эволюции советской национальной политики в ранний "послесталинский" период.
  Непоследовательность государства, известная избирательность в принятии решений о реабилитации и восстановлении автономий репрессированных народов вскрывают глубокие противоречия в советской национальной политике и процессе нациестроительства в послевоенный период. Однако не только этим для нас важен период репатриации на Северный Кавказ четырёх горских народов, имевших здесь до 1943-1944 гг. национальные автономии различного уровня.
  Возвращение на родину сотен тысяч бывших спецпоселенцев и восстановление их государственности, во-первых, устанавливали те административные границы в регионе, которые просуществовали до конца советского периода и с незначительными изменениями (главным образом статусного характера) сохраняются и сегодня. Во-вторых, реабилитация репрессированных в годы войны народов и их возвращение на Кавказ породили множество внутрирегиональных "малых" или "вторичных" миграционных потоков. После завершения процесса вторичных переселений можно говорить об установлении этнической карты Северного Кавказа, которая в почти неизменном виде сохранилась вплоть до начала 1990-х гг.
  
  4.3.1. Этапы ослабления режима спецпоселений и реабилитация депортированных народов
  
  
  Действия сталинского режима по депортации более чем 3 млн. советских граждан по признаку этнической принадлежности были противоправными и антиконституционными даже по меркам действовавшего в тот период времени законодательства. В современной исторической литературе этот факт не вызывает принципиальных расхождений, если не считать отдельных суждений, пытающихся смягчить обстоятельства депортации условиями военного времени.
  Принято считать, что только смерть Сталина положила начало ослаблению режима спецпоселенцев. Однако, не смотря на всю строгость режима, ещё и до этого события начались некоторые отступления от намеченного первоначально курса в отношении депортированных народов. Прежде всего, надо сказать о положении членов семей спецпоселенцев, которые не являлись представителями репрессированных национальностей. Речь идёт главным образом о женщинах и детях. Официально о снятии с учёта этой категории граждан упоминалось в постановлении Совета Министров СССР от 24.11.1955 г. Однако из опыта известно, что практически с самого начала депортации их можно было отнести к числу условно сосланных. Женщины же, принадлежавшие к выселенным народам, но находившиеся замужем за мужчинами, которые к таким народам не относились, не высылались вовсе. А. Хунагов приводит следующий факт. 11 января 1945 г. замнаркома внутренних дел СССР В.В. Чернышов на многочисленные просьбы об освобождении со спецпоселения ответил: "Спецпереселенцы по национальности чеченцы, ингуши, балкарцы и карачаевцы при выходе замуж за местных жителей, не являющихся спецпереселенцами, снимаются с учёта спецпоселенцев и освобождаются от всех режимных ограничений постановлением НКВД СССР" (171). 31 октября 1945 г. Берия предписал освободить от спецпоселения тех бойцов и офицеров Красной Армии, которые оставались на службе, но без права возвращаться в места прежнего проживания. Среди карачаевцев, например, таких лиц оказалось всего 2 543 чел., среди калмыков - 6 184 чел. (172).
  Положение представителей депортированных народов стало меняться в конце войны. Постановление СНК СССР от 8 января 1945 г. "О правовом положении спецпереселенцев" подтвердило, что они пользуются всеми правами граждан СССР. Осенью 1945 г. они принимали участие в избирательной кампании по выборам в Верховный Совет СССР.
  Тем не менее, надо согласиться с тем, что реальное ослабление режима спецпоселений, закончившееся реабилитацией народов и восстановлением многих автономий, начинается только после 1953 года. Считается, что первым шагом на этом пути стала знаменитая амнистия 1953 г.
  В 1953 г. М Суслов, П. Поспелов, К. Горшенин, А Шелепин и А. Горкин направили в Президиум ЦК КПСС записку, в которой предлагалось поручить группе работников изучить вопрос о целесообразности дальнейшего сохранения ограничений в правах спецпоселенцев. В июне 1953 г. министр внутренних дел С. Круглов поставил перед Маленковым вопрос о сохранении специальных поселений "навечно" и без указания срока. 24 февраля 1954 г. Ворошилов направил записку Маленкову и Хрущёву, в котрой сообщал о правовом положении спецпоселенцев и о том, что в большинстве своём они лично невиновны. Период 1953 - 1954 гг. изобиловал такого рода инициативами и вопросами (173). Наконец 19 мая 1954 г. С Круглов направляет в ЦК КПСС записку с конкретными предложениями по снятию ограничений в правовом положении спецпосленцев. Здесь надо упомянуть, что 1 сентября 1953 г. Указом Президиума ВС СССР были упразднены печально известные "тройки ОСО" - особое совещание при МВД СССР.
  Первым законодательным актом, затронувшим правовое положение спецпоселенцев, очевидно, следует считать постановление Совета Министров СССР от 5 июля 1954 г. "О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпереселенцев". Согласно этому постановлению, с обязательного учёта были сняты дети депортированных лиц младше 16 лет. Лица старше 16 лет снимались с учёта в том случае, если они собирались поступать в вузы или уже учились в них. В основу этого постановления были положены предложения министра внутренних дел Круглова от 19 мая 1954 г.
  13 июля 1954 года Президиум ВС СССР принял Указ "Об отмене указа Президиума ВС СССР от 26 ноября 1948 года "Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдалённые районы Советского Союза в период Отечественной войны"". Прежде за побег с мест поселения предусматривалось наказание в виде лишения свободы до 25 лет. Теперь же этот срок сокращался до 3 лет. На деле беглецов чаще всего привлекали к административной ответственности и штрафу в 100 руб.
  15 августа 1954 г. было принято постановление Совмина СССР, которое прямо не касалось большинства депортированных народов, но его появление небезосновательно было воспринято теми, кого оно не касалось, как знак того, что в их судьбе тоже скоро наступят перемены. Речь идёт о постановлении, снимавшем ограничения по спецпоселению с бывших кулаков, с немцев из числа местных жителей и с немцев, мобилизованных во время войны для работы в промышленности и не подвергавшихся выселению.
  В этом же ряду стоит и указ 17 сентября 1955 г. "Об амнистии советских граждан, сотрудничавших с оккупантами в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг.". Непосредственно не относясь к спецпоселенцам, он свидетельствовал о смягчении отношения государства к коллаборационистам, а это, как известно, было главным обоснованием депортации народов.
  9 мая 1955 г. вышло постановление Президиума ЦК КПСС "О снятии ограничений в правовом положении с членов и кандидатов в члены КПСС и их семей, находящихся на спецпоселении". Это решение можно считать первым существенным актом, в корне изменявшим положение группы спецпоселенцев.
  В 1955 г. Совет Министров СССР принял ряд постановлений, касавшихся спецпоселенцев: 10 марта - "О выдаче паспортов спецпоселенцам"; 23 марта - "О призыве некоторых категорий спецпоселенцев на военную службу"; 29 июня - постановление президиума ЦК КПСС "О мерах по усилению массово-политической работы среди спецпоселенцев"; 8 октября - постановление о снятии ограничений на спецпоселение с немцев и членов их семей; 24 ноября - постановление "О снятии с учёта и освобождении от административного надзора МВД СССР некоторых категорий спецпоселенцев". Оно, по существу, позволяло ехать куда угодно и селиться где угодно: участникам ВОВ, награждённым орденами и медалями, и членам их семей; преподавателям учебных заведений; женщинам, вышедшим замуж за местных жителей, или тем женщинам, которые прервали семейные отношения с мужьями спецпоселенцами, если они сами не принадлежали к числу этих народов; инвалидам, которые сами не могли обеспечить своё существование. Это постановление, в дополнение к постановлению ЦК КПСС от 9 мая того же года, существенно расширяло круг лиц, освобождавшихся от спецпоселения.
  Согласно постановлению от 24 ноября 1955 г., снимали с учёта женщин, вышедших замуж по месту поселения за местных жителей неспецпоселенцев, а также жён спецпоселенцев, не принадлежавших к депортированным народам (всего 10 143 чел.). Освобождались от надзора инвалиды и тяжело больные (8 727 чел.); члены семей погибших на фронтах ВОВ (5 015 чел.); преподаватели учебных заведений (2 482 чел.) (174). Этим категориям граждан было разъяснено, что снятие с учёта не влечёт за собой возвращения им имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права проживать в тех местах, откуда они были выселены. Право на переезд к родственникам, проживавшим на исторической родине, получили только лица, которые были серьёзно больны и не могли прокормиться самостоятельно.
  Введение ограничений на возврат в места прежнего жительства вызывало непонимание уже в ходе разъяснительных работ по процессу снятия со спецпоселения. Недовольство выражалось и по поводу запрета на возврат прежнего имущества (175).
  Осенью 1955 г. впервые на срочную службу в Советскую Армию были призваны молодые люди из числа спецпоселенцев.
  13 декабря 1955 г. Указом Президиума Верховного Совета СССР были сняты ограничения в правовом положении с немцев и членов их семей.
  Далее следует упомянуть события, развернувшиеся на ХХ съезде КПСС и докладе Н.С. Хрущёва, в котором он упомянул акт депортации калмыков, карачаевцев и балкарцев как грубое попрание принципов национальной политики советского государства. Не упомянутые в докладе народы "застыли" в тревожном ожидании, но страхи большинства из них оказались напрасными.
  Уже 17 марта 1956 г. ВС СССР принимает Указ "О снятии ограничений в правовом положении с калмыков и членов их семей, находящихся на спецпоселении". 28 апреля 1956 года вышел Указ "О снятии ограничения по спецпоселению с крымских татар, балкарцев, турок - граждан СССР, курдов, хемшилов и членов их семей, выселенных в период Отечественной войны". В тексте указа в п.2, в частности, говорилось: "Установить, что снятие ограничений по спецпоселению с лиц, перечисленных в ст. 1 настоящего указа, не влечёт за собой возвращение им имущества, конфискованного при выселении, и что они не имеют права возвращаться в те места, откуда были выселены". 16 июля 1956 г. дождались указа о снятии ограничений по спецпоселению чеченцы, ингуши и карачаевцы.
  Следует упомянуть один акт, совершённый группой депутатов ВС СССР, который можно квалифицировать не только как своевременный, но и как гражданский по своей сути, если, конечно, исключить то, что он мог быть инспирирован "сверху", впрочем, нам об этом ничего не известно. Новый взгляд на проблему депортированных народов позволил упомянутой группе депутатов (А. Аритсов, А. Горкин, П. Пигалев, М. Пономарёв, А. Фоменко) в октябре 1956 г. обратиться к А. И. Микояну с письмом, в котором содержалось предложение о реабилитации народов, подвергшихся насильственному выселению. Уже 24 ноября 1956 г. вышло постановление ЦК КПСС "О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов". Соответствующий Указ ВС СССР, как известно, вышел 9 января 1957 года. Шестая сессия ВС СССР подтвердила решение о восстановлении автономий в феврале 1957 г.
  25 января 1957 года последовал приказ МВД СССР "О разрешении проживания и прописки калмыкам, балкарцам, карачаевцам, чеченцам, ингушам и членам их семей в местах, откуда они были выселены".
  Все мероприятия, связанные с восстановлением автономий, предполагалось провести в несколько этапов. Мы упомянем, пожалуй, самое главное из них - переселение народов на историческую родину. Его собирались завершить в целом к концу 1958 г. Чеченцев и ингушей предполагалось переселять постепенно с 1957 до 1960 г.
  
  4.3.2. Восстановление северокавказских автономий и возвращение депортированных народов
  
  Указы Президиума Верховного Совета СССР "О восстановлении Чечено-Ингушской АССР и упразднении Грозненской области", "О преобразовании Черкесской Автономной области в Карачаево-Черкесскую автономную область" и "О преобразовании Кабардинской АССР в Кабардино-Балкарскую АССР" вышли 9 января 1957 г.
  Согласно указу Президиума ВС СССР о восстановлении ЧИАССР, в состав этой автономной республики вошли: г. Грозный и 11 районов Грозненской области, 4 сельских района из Дагестанской АССР полностью и 2 частично, г. Малгобек, а также 1 район полностью и 1 частично из состава Северо-Осетинской АССР (176).
  Районы упразднённой Грозненской области были распределены следующим образом: ЧИАССР отходили Грозненский, Гудермесский, Каргалинский, Красноармейский, Междуреченский, Надтеречный, Новосельский, Наурский, Советский, Сунженский и Шелковской районы; в составе ДАССР оказались Караногайский, Кизлярский, Крайновский, Тарумовский районы и г. Кизляр; Ачикулакский и Каясулинский районы переходили в состав Ставропольского края (177).
  Всего на территории Чечено-Ингушской АССР после её восстановления в 1957 г., имелось 435 населённых пунктов, 146 сельских совета, 439 промышленных предприятий, 137 колхозов, 14 совхозов и 24 МТС (178).
  Первое заседание комиссии по восстановлению ЧИАССР прошло ещё до Указа Президиума ВС СССР от 9 января 1957 г., комиссию возглавлял А.И. Микоян.
  На первый взгляд очевидный вопрос о границах восстанавливаемой автономии чеченцев и ингушей на деле оказался довольно сложным. Например, в составе Грузии предполагалось оставить переданные ей после депортации местного населения два сельских района. И, вероятно, так и произошло бы, если бы первый секретарь компартии Грузии в самом начале работы комиссии не заявил о том, что республика от этих районов отказывается. Точно также поступили и представители Дагестана, которому предполагалось оставить 5 (!) районов.
  Камнем преткновения стал Пригородный район, от которого не собиралась отказываться Северная Осетия. Все усилия ингушей, которым до депортации принадлежала эта территория, ни к чему не привели. Мотив руководства государством в данном случае не ясен. Надо сказать, что Пригородный район и земли, отошедшие к Северной Осетии после депортации ингушей и оставшиеся в составе республики после их возвращения и восстановления автономии, составили примерно 113 тыс. га, а это около 1/3 территории исторического проживания ингушей (179). В научной исторической литературе нам встречались более сдержанные оценки площади территории бывшего проживания ингушей, так им и не возвращенной - 1/6 часть (180). В состав Северной Осетии была передана южная часть Гизельдонского района (2 сельсовета), которая с 1944 г. принадлежала Грузии. Претензии на эту территорию и ещё один сельсовет Пригородного района были сформулированы Северо-Осетинским обкомом КПСС и ВС автономной республики ещё 3 февраля 1956 г. (181).
  Работа по осуществлению мер, предусмотренных Указом ВС СССР "О преобразовании Черкесской автономной области в Карачаево-Черкесскую автономную область", возлагалась на исполнительный комитет Черкесской автономной области, действовавший совместно с представителями карачаевского народа. Данная автономная область, как и существовавшая прежде Черкесская АО, создавалась в рамках административного подчинения Ставропольскому краю.
  После восстановления автономии карачаевцев, объединённая КЧАО имела площадь в 14,1 тыс. кв. км, а население - 278 тыс. чел. (182).
  Восстановление автономии балкарского народа проходило на основании соответствующего Указа ВС СССР. Почти за месяц до его выхода (13 декабря 1956 г.) был разработан план заселения балкарцев в населённые пункты Кабардинской АССР. Всего к заселению был намечен 21 населённый пункт, включая г. Нальчик, где предполагалось разместить 600 чел. Впрочем, других городов в этом списке не было. В целом балкарцев планировалось расселить в тех же сельских районах, где они проживали до депортации. В основном это такие районы, как Эльбрусский, Чегемский, Советский и Нагорный.
  
  В начале с мест поселения людей отпускали неохотно, небольшими группами, сформированными из малочисленных льготных категорий, о которых мы писали выше. Так вспоминает об этом времени один из участников событий: "Нас, фронтовиков, вызвали к коменданту и под большим секретом сказали: "Вас мы теперь не задерживаем. Из-за того, что народ задерживали, вас тоже приходилось держать, теперь вы не спецпоселенцы. Но то, что мы вам так сказали, никому не говорите, даже дома жёнам". Когда спросили: "А в родные места можно?" Они не подтвердили и не стали использовать это слово, а просто сказали: "Куда хотите"" (183).
  После постановления ЦК КПСС от 24 ноября 1956 г. поток переселенцев стал массовым. Существовали планы и этапы переселения северокавказских народов из Казахстана и Средней Азии, но в действительности они не были соблюдены. У государства не хватило возможностей (или желания) сдержать стремление людей как можно быстрее вернуться на родину. Например, к 20 января 1958 г. по плану должны были вернуться 23 503 семьи, а прибыли в действительности - 52 037 семей (184).
  Начиная с 1957 и до середины 1961 г., в Чечено-Ингушетию вернулось 94 тыс. семей, или около 400 тыс. чел. В Дагестан в 1957-1958 гг. переехали из Казахстана и Киргизии 2 179 семей чеченцев, а в последующие годы власти планировали принять ещё 2 550 семей (185).
  Некоторые из вернувшихся оседали в городах, хотя до депортации являлись сельскими жителями. На это повлиял непоследовательный характер указа о реабилитации и политики государственной власти, стремящейся ограничить возможности репатриантов требовать возврата принадлежавшего им в прежние годы имущества. На изменение географии расселения чеченцев повлиял запрет на проживание в ряде горных районов, например, таких как Итумкалинский, Галанчожский и Шатоевский (здесь до депортации проживало 75 тыс. чел), а также постановление 1958 г. "О ликвидации хуторской системы". Другой стороной выбора нового места жительства была проблема занятости (186). Следствием этого стало то, что чеченцы вынуждены были селиться в казачьих станицах.
  Безработица, с которой пришлось столкнуться возвращающимся из ссылки людям, давала о себе знать ещё долгое время. Особенно остро этот вопрос стоял у чеченцев и ингушей. Есть основания полагать, что именно проблема безработицы, возникшая после возвращения из Казахстана и Киргизии, стала основной причиной выезда чеченцев и ингушей за пределы автономии в поисках заработков. Надо подчеркнуть, что до депортации чеченцам и ингушам не свойственна была такая форма занятости. Они редко и неохотно выезжали за пределы своей автономии (или тем более Северного Кавказа), в отличие, например, от осетин, активно занимавшихся отхожим промыслом ещё даже до революции.
  Очевидно, проблема занятости, налаженный быт и т.п. стали причинами того, что реэмиграция затронула не всех представителей депортированных народов, особенно молодого поколения, которое почти не помнило родных мест. "Главным образом, это коснулось чеченцев, которые и в настоящее время разбросаны по Калмыкии, Волгоградской, Саратовской, Астраханской и Тюменской областям. Сравнительно значительна их численность в Казахстане, встречаются национальные группы в Киргизии и на Украине, немало их проживает в крупных городах России" (187). Из проживавших в Казахстане и Киргизии 418 тыс. чеченцев и 106 тыс. ингушей в ЧИАССР прибыло 356 тыс. чеченцев и 76 тыс. ингушей, в Дагестан - 28 тыс. (в основном чеченцев) и в Северную Осетию - 8 тыс. ингушей (188). В местах бывшего спецпоселения остались проживать 34 тыс. чеченцев и 22 тыс. ингушей, более чем через 10 лет после реабилитации в Казахстане и Киргизии по-прежнему оставалось 7,9% балкарского и 4,5% карачаевского населения СССР. (189)., что составляло, согласно итогам переписи 1970 г., соответственно, более 13 тыс. и более 5 тыс. чел. (В.Ш. - подсчёт мой).
  Вполне можно понять тех представителей северокавказских народов, которые решили остаться в местах бывших спецпоселений. Уровень жизни многих из них нельзя было сравнить с теми условиями, в которых оказались люди в первые годы после депортации. Любопытное наблюдение, расширяющее наши представления о благосостоянии и возможностях спецпоселенцев к концу ссылки, приводит Б.А. Калоев, посвятивший многие годы изучению этнографии чеченцев и ингушей: "На второй день пребывания в Грозном я встречал на вокзале, можно сказать, первые эшелоны с чеченцами и ингушами... Меня удивило и множество легковых автомашин на открытых платформах, обладателями которых являлись исключительно молодые чеченцы, жившие и работавшие в своей массе шахтёрами и металлургами Караганды и других промышленных центров Казахской республики" (190).
  В период с 1953 по 1957 г. на историческую родину вернулись 3 тыс. карачаевцев, после указа от 9 января 1957 г. и до конца 1959 г. - около 70 тыс. чел. (191).
  Только в 1957 г. в Карачай переехало 12 362 бывших спецпоселенца (192). В 1958 г. поток возвращающихся из ссылки карачаевцев увеличился. В этот год их вернулось 7 тыс. семей (около 30 тыс. чел.), в том числе 15 тыс. трудоспособных. В 1959 г. на родину возвратилась 2 081 семья карачаевцев - 4 370 чел., в том числе 2 700 трудоспособных (193).
  В 1957 г. планировалось переселение из Казахстана и Киргизии 10 010 балкарцев, а в 1958 г. - 6 500 чел. (194). Однако к моменту переписи 1959 г. балкарцев в Кабардино-Балкарской АССР уже насчитывалось 34,1 тыс. чел. В дальнейшем они возвращались уже не такими многочисленными группами, а сам процесс этого возвращения растянулся на много лет. Об этом можно судить по возрастанию компактности их проживания на территории РСФСР: в 1959 г. она составляла 80,4% от общего числа балкарцев, а в 1970-м достигла 97% (195).
  В процессе возвращения реабилитированных народов Северного Кавказа нас более всего интересует роль государства, то, как оно справлялось с намеченными сроками репатриации, как регулировало ситуацию в местах массового возвращения людей из Казахстана и Киргизии.
  Особенно проблемным оказался 1957 г., так как бывшим спецпоселенцам не терпелось поскорей вернуться на родину. То, как это выглядело в данных статистики, позволяет судить выдержка из отчёта о работе Главного управления переселения и организации набора рабочих при Совете Министров РСФСР за 1957 г.: "В 1957 г. было намечено возвратить 40 тыс. семей ( в том числе в Кабардино-Балкарскую АССР - 5 тыс., в Чечено-Ингушскую АССР - 17 тыс.). В связи с большим стремлением населения быстрее вернуться к прежнему месту жительства, фактически возвратилось 90 496 семей, из них в Чечено-Ингушскую АССР - 56 992 семьи, в Дагестанскую АССР - 2 274 семьи, в Северо-Осетинскую АССР - 1 099 семей... в Карачаево-Черкесскую АО - 12 362 семьи, балкарцев в Кабардино-Балкарскую АССР - 4 671 семья" (196).
  Государство, вступившее в фазу мягкого кризиса, от политики нажима и ограничений в отношении северокавказских народов постепенно перешло к политике уступок и послаблений. Наиболее выраженным качеством этого внутриполитического курса было такое отношение советского государства к этим народам, которое граничило с вседозволенностью. Безусловно, ситуацию конца 1950-х гг. нельзя сравнить с положением дел в регионе в начале-середине 1920-х гг., когда Россия переживала фазу жёсткого социального кризиса, но отдельные сходные черты периода возвращения депортированных народов и первых лет советской власти на Кавказе всё же прослеживаются. Это, например, открытые и массовые формы проявления национальной неприязни и конфликты, возникавшие на этой почве, это отток некоренного населения, откровенное своеволие возвращающихся из ссылки, в данном случае в вопросах сроков своего переезда.
  Ещё не имея права селиться в прежних местах жительства, первыми потянулись на родину участники войны. За ними устремились и некоторые другие семьи, на свой страх и риск распродав скот, жильё и т.п. На примере балкарцев, можно утверждать, что неизвестно ни одного случая выдворения обратно к местам спецпоселения в 1956 г.(197). То есть это происходило ещё до указа о реабилитации и восстановлении автономии.
  Ограничения по спецпоселению были сняты с балкарцев Указом Президиума ВС СССР от 28 апреля 1956 г. Этот указ не предусматривал возврата им их прежнего имущества, а в пункте 2 было прямо сказано: "... они не имеют права возвращаться в места, откуда были выселены" (198). При этом, уже в письме от 22 мая 1956 г., которое направил Кабардинский обком партии в ЦК КПСС, отмечалось, что по учёту на 19 мая 1956 г. в Кабарду прибыло 496 балкарцев (125 семей) (199). Кроме того, в письме сообщалось: "Балкарцы, прибывшие в Кабарду, категорически отказываются покинуть республику и утверждают, что только принуждение, то есть применение силы может заставить их вновь уехать... Из числа прибывших балкарцев 58 человек являются коммунистами, многие другие участниками войны, орденоносцами, члены семей погибших на фронтах Отечественной войны, которые получили право покинуть спецпоселения (В.Ш.: согласно постановлению Совета Министров от 24 ноября 1955 г.). После ХХ съезда КПСС стали приезжать и отдельные семьи, не входящие в означенную категорию" (200). Тем не менее, обратно никого не выслали.
  Наибольшие сложности у государственных структур, прежде всего у МВД, вызвало массовое переселение чеченцев и ингушей, слабо соотносивших планы по их переселению с собственными решениями покинуть спецпоселения. Немаловажной проблемой была также и их многочисленность. Сотрудники МВД и соответствующие подразделения пытались остановить или хотя бы ослабить спонтанный выезд чеченцев и ингушей на родину. Министр внутренних дел Дудоров обязал учесть всех ещё оставшихся спецпоселенцев чеченцев и ингушей на март 1958 г. Министр приказывал: "Установить такой порядок, при котором органам милиции немедленно становились [бы] известными факты приготовлений чеченцев и ингушей к самовольному выезду на Кавказ... Организовать на железных дорогах: Туркестано-Сибирской, Карагандинской, Ташкентской... оперативные заслоны из работников милиции... Организовать оперативные заслоны милиции на гражданских аэродромах, пристанях и узлах шоссейных дорог Казахской, Киргизской, Узбекской и Туркменской республик... и на ближайших подступах к Чечено-Ингушской АССР... Усилить дорожные отделы милиции и т.д." (201).
  Для препятствия самовольному выезду спецпоселенцев в 1958 г. на железнодорожных станциях и аэродромах было создано 57 оперативных заслонов и 178 оперативных групп по сопровождению эшелонов и пассажирских поездов (202). Например, только с 20 ноября по 19 декабря 1958 г. было снято с поездов и возвращено к прежнему месту жительства 425 чеченцев и ингушей, пытавшихся выехать в ЧИАССР без разрешения (203).
  Насколько прислушивались и подчинялись решениям государства бывшие спецпоселенцы, позволяют судить, например, такие сведения: "Основную массу возвратившихся (В.Ш.: в Дагестан) чеченцев составляют выходцы из Ауховского района. Они требуют приёма и устройства их именно в этом районе, с возвращением им аулов, приусадебных участков, домов, ныне занимаемых лакским населением... В городе Хасавюрте до спецпоселения было всего 104, а в настоящее время возвратилось самовольно 445 семей (1 660 чел.), из них 268 проживают без прописки и не работают - тоже в ожидании освобождения Новолакского (В.Ш.: бывшего Ауховского) района (204). Например, за первые две недели марта 1958 г. в самой Чечено-Ингушетии было выявлено 60 семей в составе 180 чел., в том числе 78 детей до 16 лет, которые без разрешения прибыли в автономную республику из Казахской и Киргизской ССР (205).
  И какова же была судьба выявленных самовольных переселенцев, то есть лиц, нарушивших запрет государства вне плана покидать места поселения? Ответ на этот вопрос находим в письме на имя Л.И. Брежнева от 5 марта 1958 г.: "Никто из чеченцев и ингушей, самовольно прибывших на Северный Кавказ, в Киргизию и Казахстан не возвращён" (206).
  Вседозволенность и попустительство действиям горцев как ведущие качества отношения советского государства к народам Северного Кавказа в периоды кризисов и восходящих фаз социальных циклов давали о себе знать.
  Оргкомитет ЧИАССР, по ходатайству УВД от 12 марта 1958 г. всё-таки принял решение о возвращении в Казахстан 4 семей (17 чел.) (207). Но неизвестно было ли оно воплощено в жизнь.
  Бывшие спецпоселенцы в основной массе стремились любыми путями и как можно быстрее покинуть места ссылки, а вернувшись на родину, они прилагали все усилия к тому, чтобы обрести и свой утерянный некогда дом. Если, конечно, он не был разрушен, зачастую, вместе со всем селением.
  В.А. Тишков приводит воспоминания Д. Гакаева, ребёнком пережившего возвращение в Чечню: "Мы вернулись в Чечню 13 октября 1958 г. К этому времени вместо планировавшихся 50 тысяч приехало более 200 тысяч. Начались трагедии. "Это мой дом!", - говорят чеченцы. "А я куда пойду?", - отвечают русские. Некоторые договаривались по мирному, а некоторые возмущались, в том числе обездоленный войной народ из Белгородской, Курской, Смоленской, Воронежской областей" (208).
  "Куда пойти?" - решать этот вопрос приходилось многим. Так, во второй половине 1950-х гг. отчётливо наметился миграционный поток, направленный из районов восстанавливаемых автономий Северного Кавказа.
  В докладной записке в ЦК КПСС от 15 сентября 1956 г. отмечается, что все партийные и советские органы Ставропольского края, Астраханской, Сталинградской, Ростовской области и Кабардинской АССР просят вернуть депортированное в 1943-1944 гг. население. В этой же записке утверждается, что "...местное население, как правило, к приезду этих людей относится положительно" (209). Это сообщение отдаёт излишним обобщением и даже некоторым фарсом, впрочем, присущим почти всем описаниям реакции народа на решения партии. Фраза о том, что "местное население относится, как правило, положительно к их возвращению" превращается в клише и кочует из документа в документ всё лето и осень 1956 г. (210). То, насколько "положительным" было это отношение, показывают цифры переселявшихся из воссоздаваемых автономий представителей не титульных наций. Особенно заметным был отток пришлого (после 1944 г.) населения с территории ЧИАССР.
  В 1957 г. было переселено 4 000 семей Коста-Хетагуровского района, изъявивших желание переселиться из Чечено-Ингушской АССР в колхозы Северо-Осетинской АССР (211). Вместе с колхозниками переселялись в Северную Осетию и другие категории трудящихся - механизаторы сельского хозяйства, учителя, врачи, работники торговых предприятий (212).
  В 1958 г. из Чечено-Ингушской АССР в Северную Осетию было переселено более 4 тыс. колхозных дворов (213). Для осетин, переселявшихся с гор на равнину, а также переезжавших из ЧИАССР, в апреле 1958 г. в стадии строительства находилось 1 626 домов (214).
  В середине марта 1958 г. началось переселение в Дагестанскую АССР 1 350 дагестанцев (даргинцев и аварцев) из районов ЧИАССР (215). Они возвращались из Введенского, Ножайюртовского, Саясановского, Курчалоевского и некоторых других районов. На обратное переселение даргинцев и аварцев Совет Министров ДАССР получил 1 млн. руб. (216).
  К моменту возвращения чеченцев и ингушей только на территории Грозненской области проживало свыше 540 тыс. жителей. Предполагалось возвращение ещё 500 тыс., что не могло не вызвать очевидных социальных проблем, не говоря уже о том, что те, кто был вселён сюда после 1944 г., оказывались в весьма двусмысленном положении. Если учесть особенности мировосприятия возвращавшихся народов, то положение тех, кто переселился сюда после их депортации, оказывалось совсем незавидным. Поэтому аварцы, даргинцы и осетины почти сразу обратились с просьбой отселить их обратно в Дагестан и Северную Осетию. Их насчитывалось 77 тыс. чел. (217).
  Не имея возможности и сил противостоять желанию чеченцев и ингушей селиться в своих прежних домах, власти переселили 2 574 семьи, преимущественно русских, в районы, расположенные за Тереком. "Делали это нехотя, так как стремились избежать ложных слухов, будто чеченцы выселяют русских. И всё же за пределы Чечено-Ингушетии... выехало 36 тысяч русских" (218). Нередко в первых рядах отъезжавших из восстановленной автономии оказывались коммунисты, руководители различного уровня, врачи и учителя. Например, в 1957 г. в Шалинском районе снялись с учёта 300 членов партии (219).
  Тенденциям мягкого кризиса второй половины 1950-х гг. суждено было повториться в условиях жёсткого кризиса первой половины 1990-х гг., а если массовая миграция русских специалистов (говоря обобщённо - интеллигенции) из Чечни не прослеживалась в условиях жёсткого кризиса конца 1910-х - начала 1920-х гг., то это потому, что в то время здесь не было сколько-нибудь заметного слоя русских и русскоязычных квалифицированных специалистов.
  Сходство мягкого кризиса второй половины 1950-х и жёсткого кризиса первой половины 1990-х гг., к сожалению, этим не ограничивается. На Северном Кавказе обостряется проблема этноконфликта.
  Столкновения, имевшие оттенок национальной неприязни, случались в регионе и до возвращения депортированных народов. Массовая драка произошла в Грозном 25 декабря 1954 г. Краткое описание событий, сухой язык докладной записки в ЦК КПСС не смогли скрыть ожесточения и ярости, проявленных одной из сторон конфликта.
  25 декабря ученик ремесленного училища Лисовский затеял ссору с курсантом автошколы Агабековым и сопровождавшим его Акбулатовым. Находившийся на улице вместе с Лисовским ученик ремесленного училища Донцов побежал в общежитие с криком: "наших бьют!". Выбежавшая толпа начала забрасывать Агабекова и Акбулатова камнями. Они попытались уехать на трамвае. Толпа остановила вагон, вытащила Агабекова и Акбулатова и начала избивать их. К учащимся 2-го ремесленного училища присоединились учащитеся 4-го ремесленного училища. Наряду милиции с трудом удалось отбить у толпы Агабекова и Акбулатова. Были арестованы наиболее активные хулиганы - Букарев и Гудманов. Далее в записке приводятся факты, в которые трудно поверить: "В пути следования милиции толпа вооружённых камнями учащихся училищ Љ2 и Љ4 требовала от работников милиции освободить задержанных; бесчинства прекратились после того, как задержанные, по установлению их личности, были освобождены..." (220).
  Надо признать, что на территории бывшей Грозненской области, вновь ставшей частью ЧИАССР, столкновения возвращающихся из ссылки чеченцев и ингушей с теми, кто поселился здесь после их депортации в 1944 г., имели особенно острый характер. "В сельской местности происходили постоянные споры и стычки из-за земельных угодий, находившихся в ведении колхозных и совхозных хозяйств. Часть бывших земель оказалась недоступной для возвращенцев: несколько горных районов были закрыты для проживания, и их бывшие жители вынуждены были селиться в равнинных аулах и казачьих станицах... Как известно, в послевоенные десятилетия активное переселение с гор на равнину имело место и в других республиках Северного Кавказа" (221).
  Такое соседство нередко оборачивалось нелицеприятными для обеих сторон стычками. Иногда они заканчивались трагически.
  В феврале 1957 г. трое нетрезвых чеченцев встали в дверях клуба Новосельского района, нецензурно выражались, допускали националистические выкрики и, угрожая ножами, никого не впускали внутрь (222). Приведём другой пример. В Междуреченском районе один даргинец - член КПСС, бригадир колхоза оскорблял на дороге одного чеченца. После этого эпизода он же угрожал другому чеченцу ножом и обещал, что всех их перебьют, если они появятся на базаре в селе Чкалово (223). В селении Ново-Садовое Шалинского района 22 мая 1957 г. чеченец застрелил аварца, который жил в его прежнем доме (224).Все фигуранты этих событий были привлечены к уголовной ответственности.
  В самом селе Шали произошёл возмутительный случай столкновения возвратившихся из депортации местных жителей с солдатами местного гарнизона. Министр внутренних дел Дудоров докладывал в ЦК КПСС и Совет Министров СССР 22 июля 1957 г. о происшествии в с. Шали, случившемся пятью днями ранее. Четверо солдат местного гарнизона (судя по фамилиям, русские) пришли к реке, чтобы набрать воды, двое из них решили искупаться. Молодой чеченец (25 лет) стал оскорблять их и запретил купаться. На возражения одного из солдат чеченец ответил ударом по щеке. Началась драка. Далее по тексту докладной записки: "К месту драки прибежало несколько мужчин и женщин, вооружённых мотыгами, палками, топорами, ружьём и начали избивать солдат" (225). Одному из солдат было рассечено плечо, двум другим также нанесены телесные повреждения. Прибывшее воинское подразделение арестовало 6 чеченцев. Далее мы снова обратимся к тексту записки, так как случившееся позже, на наш взгляд, заслуживает подробного описания: "Через некоторое время после этого на улице с. Шали появилась плачущая женщина с распущенными волосами, которая выкрикивала, что якобы во время драки солдаты вырвали у неё грудного ребёнка и утопили его в речке. В результате вокруг отделения милиции собралось около 200 мужчин и женщин, которые требовали немедленной расправы с солдатами и вывода из Шали воинского подразделения" (226). После выяснилось, что эта женщина сама передала своего ребёнка кому-то из родственников, когда бросилась в драку возле реки, с которой всё и началось. Ребёнок вскоре нашёлся у тех же родственников. Толпа разошлась, зачинщики были привлечены к уголовной ответственности.
  Мы довольно подробно описали этот эпизод, поскольку, на наш взгляд, он ярко демонстрирует насколько напряжённой была социальная атмосфера и как легко выплескивалась ненависть и озлобленность бывших спецпоселенцев, накопленная ими за годы ссылки. Мы умышленно оставили без упоминания адресат их чувств, поскольку полагаем, что читатель сможет сам дополнить этот вывод. Для нас важно то обстоятельство, насколько бесстрашно действовали жители с. Шали. Ведь речь шла не о рядовой драке, а о нападении на военнослужащих, т.е. людей, находящихся на службе у государства. Мы убеждены, что такое событие с большой долей вероятности могло произойти (и произошло) в условиях социального кризиса, неизбежно сопровождающегося падением авторитета центральной власти и ослаблением государства. Наиболее отчётливо это ощущается в тех районах, где государству прежде приходилось прилагать определённые усилия для установления необходимых для него порядков. Если в фазе гармонии и начала спада негативные явления (наподобие описанных выше) находятся в латентных формах, то наступление кризиса, пусть даже и мягкого, сопровождается открытыми формами проявления недовольства и неприязни к властям.
  О фактах межнациональной розни, возникавших, например, между чеченцами, которых не пустили в высокогорные аулы, и казаками, населявшими станицы, в которых этим чеченцам теперь приходилось жить, пишет уже упоминавшийся Б.А. Калоев: "Чеченцы-горцы обычно селились на окраинах станиц, составляя компактные поселения, работая вместе с казаками в одних колхозах и совхозах. Через два года, когда я вновь, проводя полевые исследования, ездил по этим станицам, я почувствовал между ними недобрые отношения. Чеченцы утверждали, что казаки обижают их, отключают свет, воду, не дают им мест в общественном производстве и т.д. Казаки же, и особенно казачки жаловались, что им нет прохода от чеченцев" (227).
  Было бы неверным подавать факты таким образом, что конфликты случались только между чеченцами и русскими. Б. А. Калоев описывает случай, свидетелем которого он стал в селении Ведено: "Село было занято андийцами, выходцами из аварского плоскогорья... [они], ожидая получения новых мест поселений, не освободили ещё это селение... Утром на базарной площади села я заметил две большие группы чеченцев и аварцев, разговаривавших между собой на повышенных тонах. Подойдя ближе к ним, я услышал как чеченцы обвиняли андийцев в разрушении их домов, превращении их в негодные для жилья и т.д. К счастью, в это время в село прибыла рота автоматчиков, и всё утихло" (228).
  Стремление реабилитированных северокавказских народов вернуться не только на свою родину, но и в места прежнего жительства объясняется традиционными для многих восточных народов представлениями о том, что нужно жить вблизи могил своих предков, что нужно умереть там, где родился, что земля своего рода священна и т.п. Это естественное и вполне понятное стремление в период восстановления автономий нередко сталкивалось с проблемой усилившейся в период ссылки местных народов этнокультурной пестротой регионов их проживания. Другими словами, далеко не все, кто жил рядом с ними до выселения и те, кто прибыл сюда после него, были довольны их возвращением. Наибольшего размаха и остроты протесты и националистические выпады в адрес возвратившихся из Казахстана и Киргизии бывших спецпоселенцев достигли всё в той же ЧИАССР.
  В августе 1958 г. в Грозном вспыхнул конфликт, который в начале не имел никакого отношения к политике (229). Один моряк (русский), находясь в отпуске, пригласил на танец девушку, которая нравилась некоему ингушу. Вспыхнула драка, в результате которой моряка убили. На следующий день его похороны переросли в погром, учинённый русским населением. Волнения начались 24 августа 1958 г. Конфликт имел ярко выраженный националистический характер и отличался массовостью.
  Толпа, сопровождавшая гроб и целиком состоявшая из русских, подошла к зданию обкома КПСС. Люди потребовали проведения траурного митинга, потом попытались внести гроб в здание обкома. Этого не позволила сделать милиция. Вскоре появился какой-то грузовик, с открытой платформы которого начался митинг. Толпа смела милицию и всё же ворвалась в здание обкома. Тогда на грузовике всё же появились два секретаря обкома и председатель Совета Министров республики (все были русские). По мнению очевидцев на площади собралось около 10 тыс. чел. На митинге требовали выселения чеченцев и ингушей, их обыска и расстрела всех, у кого будет найдено оружие. Выступавшие требовали, чтобы во власти были только русские.
  Во время митинга на площадь приехал автобус, водитель которого рассказал о зверствах чеченцев, которые, как потом выяснилось, оказались вымышленными почти полностью. "Толпа взревела. На тротуаре стоял какой-то пожилой человек в смушковой шапке, явно кавказского вида. Его схватили и начали зверски избивать на глазах у солдат, охранявших правительственное здание. Солдаты стояли не шелохнувшись. Стояли и смотрели... Человека убили у них на глазах. Как позднее выяснилось, это был продавец из селения Урус-Мартан" (230).
  На третий день волнений в Грозном начались грабежи. Потом стали прибывать войска, и постепенно восстановился порядок. Чеченцы во время этих событий вели себя очень сдержанно. Следует особо подчеркнуть, что никто из погромщиков не был привлечён к ответственности, даже те из них, кто стоял на платформе автомобиля во время митинга и призывал к насилию.
  Исследователи отмечают, что волнения в Грозном в августе 1958 г. не стали неким локальным, единственным в своём роде событием, а дали толчок более мелким столкновениям на национальной почве (231).
  В данном случае мы сталкиваемся с примером противоречия между советским государством и советским обществом. Можно сказать, что, как в случае с выселением, так и в случае с возвращением северокавказских народов (сейчас речь идёт только о них), государство, возглавляемое коммунистической партией, руководствовалось в первую очередь своими интересами, представлениями о целесообразности, приоритетах во внутренней политике и т.п., а уже потом, если не в последнюю очередь, тем, что думает об этом общество.
  Многотысячный мятеж в Грозном в августе 1958 г. демонстрирует чувство резкой антипатии, если не ненависти, которое испытывали его участники в отношении, как минимум, чеченцев и ингушей. Вместе с тем здесь же прослеживается и один очень яркий признак кризисного состояния, в котором оказалось советское государство в этот период. Действия и требования митингующих явно шли вразрез с политикой партии и, соответственно, государственной властью. Общество до некоторой степени выходило из-под контроля государства, иначе невозможно объяснить факт возникновения таких событий, которые были описаны выше. В период гармонии фаз советского социального цикла (сер. 1930-х - сер. 1940-х гг. или первая половина 1970-х гг.) такое себе невозможно представить.
  Массовые формы протеста, направленные против возвращения чеченцев, МВД отмечало не только со стороны русского населения. Стремление чеченцев вернуться именно в свои дома, как отмечалось в докладной записке в ЦК КПСС и Совет Министров СССР, вызывает "между ними и местными жителями - аварцами и даргинцами ненормальные взаимоотношения" (232).
  В феврале 1957 г. попытка секретаря Дагестанского обкома Сагаева убедить хотя бы актив с. Максоб Ритлябского района показать пример и в порядке самоуплотнения поселить у себя по одной чеченской семье, из числа тридцати двух, временно находившихся в клубе, не увенчалась успехом. Никто не согласился. Попытка поселить одного чеченца даже в пустовавшем доме вызвала взрыв негодования аварцев. Возле этого дома собралось около 100 чел., которые пытались избить вернувшегося бывшего спецпоселенца. Только вмешательство милиции спасло ему жизнь. "После этого толпа аварцев, вооружившись палками, направилась к клубу с требованием вывезти чеченцев из селения, угрожая избиением их" (233). Все 32 семьи по распоряжению Сагаева вскоре были вывезены.
  Не смотря на кризисную лояльность государственной власти к депортированным народам Северного Кавказа, многие решения, связанные с восстановлением автономий, были противоречивы. Главным образом это касается проблемы возврата прежнего имущества и выбора места проживания.
  В период восстановления автономий карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей в регионе вновь, как и в 1920-е гг., остро встаёт проблема этноконфликта, усложнённая многосторонним представительством. Вновь разгорелись территориальные споры между осетинами и ингушами. В ряде случаев осетинское руководство занимало откровенно антиингушскую позицию, совершая дискриминационные действия, далёкие от идеалов интернациональной дружбы. Северо-Осетинское руководство не просто возражало против передачи Пригородного района в состав ЧИАССР, хотя это выглядело бы вполне законно и логично, но и подкрепляло свои намерения административными решениями. Известно о наличии секретного циркуляра Совмина СОАССР (Љ063) о запрещении частным лицам продавать дома или сдавать жилплощадь ингушам (234). В конце 1956 г. и в первой половине 1957 г. власти Северной Осетии пытались задерживать движение эшелонов со спецпоселенцами, возвращавшимися на родину.
  Можно сказать, что период возвращения депортированных народов на Северный Кавказ сопровождался ростом национальных противоречий, при этом партийные и советские элиты республик не всегда оставались в стороне. Примерно такая же ситуация складывалась в рассматриваемом регионе и в 1920-е гг. Мы расцениваем это как ещё одно проявление кризисной фазы социального цикла.
  Например, на VI пленуме Чечено-Ингушского обкома КПСС 24 ноября секретарь ЦК КПСС П.Н. Поспелов, специально прибывший в регион для урегулирования споров и острых ситуаций при восстановлении автономной республики, вынужден был прямо критиковать членов оргкомитета Мальсагова (за высказывания "не в пользу дружбы народов") и Тангиева (за требование пересмотреть решение о передаче СОАССР Пригородного района) (235). Приезды высоких партийных чиновников из Москвы с целью улаживания зреющих (или уже открытых) конфликтов в данном регионе были нередким явлением опять же в 1920-е гг., то есть, с точки зрения циклизма, в аналогичный второй половине 1950-х гг. период.
  Стремление ограничить в правах прибывающее чеченское население и защитить "своих" наблюдалось и у руководителей Дагестанской АССР. 16 июля 1958 г. Совет Министров ДАССР принял постановление Љ 254, согласно которому ауховцы не имели права селиться в сёлах Новолакского и Казбековского районов Дагетсана. Был введён жёсткий паспортный режим. Прибывающих в названные районы чеченцев не прописывали. МВД и Верховному Совету ДАССР предписывалось "принять меры к строгому соблюдению паспортного режима и охране общественного порядка в вышеуказанных местностях, привлекая нарушителей закона к государственной ответственности". Официально данное постановление было отменено только в 1963 г. (236).
  Разумеется, не везде возвращение бывших спецпоселенцев сопровождалось конфликтами, переходящими в уголовные преступления. Есть примеры и доброжелательного отношения к прибывающим из ссылки. М.А. Кульбаев вспоминает: "Можно сказать, что из всех переселенцев балкарцы вернулись домой первыми. Кабардинцы оказали нам поистине братский, радушный приём". Об этом же пишет и Х.-М. А. Сабанчиев (237). Или вот, что рассказывает чеченка Ж. Зайналабдиева: "Когда мы вернулись, в нашем доме жили аварцы. Мы несколько лет жили вместе , так как аварцы не могли сразу уехать... Наш дом был небольшой, жили порознь, но ссор не было. Говорили с ними по-русски, а между собой на чеченском. Потом уже мой отец построил отдельный дом" (238).
  И, конечно же, государство прилагало колоссальные усилия и средства для скорейшей адаптации возвратившихся народов. Вопрос о том, сколько стоило воссоздание автономий и возвращение сотен тысяч людей в места, где они когда-то жили, не имеет прямого отношения к теме нашего исследования. Мы не будем затрагивать его, так же как не затрагивали вопрос о том, сколько стоило выселение этих же народов. Понятно, что это были колоссальные суммы. В то же время очевидно, что они были посильны государству.
  Отметим усилия властей, направленные на восстановление социокультурных структур и связей депортированных народов после их возвращения на родину. Например, из 8 997 специалистов с высшим образованием, насчитывавшихся в ЧИАССР в 1959 г., чеченцев было 177 чел., а ингушей - 124 чел. Лиц со средним образованием в тот же год было 14 150 чел., среди них чеченцев - 403, ингушей - 248. Меры принимались быстрые и энергичные. Уже в 1957 г. в педагогическом институте обучалось 133 чеченца и ингуша, в нефтяном техническом училище - 30 чел., в педагогическом училище - 145 чел. (239).
  Многочисленные документы: постановления, справки, протоколы, докладные записки и т.п. партийных и советских органов Кабардинской АССР - говорят об активной работе по подготовке и приёму балкарцев в течение 1956 г. (240). Примечателен тот факт, что довольно подробные планы по восстановлению инфраструктуры балкарских районов разрабатывались и принимались в течение 1956 г., то есть ещё до официального указа о восстановлении автономий от 9 января 1957 г. и даже до соответствующего постановления ЦК КПСС от 24 ноября 1956 г.
  Особое внимание имела образовательная программа детей-балкарцев. За 9 месяцев 1958 г. строители сдали школы в 5 селениях, общим числом - 1 280 мест. Ещё в двух селениях в том же году работы по строительству школ (400 мест) завершались (241).
  Для обеспечения школ учителями в 1958 г. только в педагогическом училище обучалось 120 балкарцев. В Кабардино-Балкарском университете их было уже 150 чел., а в технологическом, кооперативном, сельскохозяйственном техникумах, медицинском и театральном училищах - 132 чел. В другие вузы страны в том же году было направлено 19 юношей и девушек - балкарцев. Совет Министров КБАССР в 1958 г. выделил на оказание единовременной помощи учащимся 2 млн. руб. (242).
  Большое значение уделялось возрождению традиций письменного балкарского слова: литературы, прессы, учебников и т.п.
  Для образовательной программы 1 - 4 классов предполагалось создать или перевести на балкарский язык 16 учебников (243).
  В предложениях руководства Кабардинской АССР по вопросам, связанным с переселением балкарцев (23.01. 1957 г.) находим в пункте 29: "В связи с возвращением балкарского населения и организацией новых населённых пунктов, а также необходимостью проведения с этим населением культурно-массовой работы на родном языке, обязать министерство культуры РСФСР:... г) организовать балкарскую газету; д) организовать дублирование районных газет на балкарском языке в Советском, Чегемском и Эльбрусском районах...; з) ввести в штат республиканской библиотеки должность библиотекаря на балкарском языке и в штат краеведческого музея - должность научного работника балкарского отдела...; к) дополнить штатное расписание книжного издательства на 10 чел....; м) увеличить в 1957 г. книжный фонд республики на балкарском языке на 50 тыс. руб.... увеличить производственные расходы книжного издательства на 1 млн. руб." (244).
  Решением бюро Кабардино-Балкарского Обкома КПСС от 25 февраля 1957 г. была возобновлена деятельность газеты на балкарском языке "Коммунизмге Жол" ("Путь к коммунизму"). Предполагаемый тираж газеты - 2 тыс. экземпляров (245).
  Всё это говорит о стремлении партийного руководства создать оптимальные условия для воссоздания социокультурной структуры народов, 13-14 лет находившихся в разрозненном состоянии. Однако, очевидно, что этот процесс, как и само решение о реабилитации, не был избавлен от противоречий.
  
  4.3.3. Демографическая ситуация на Северном Кавказе в конце 1950-х гг.
  
  С возвращением депортированных народов в места своего традиционного проживания в целом устанавливается та этническая картина Северо-Кавказского региона, которая просуществовала почти без изменений до конца советского периода истории. Помимо процесса возвращения бывших спецпоселенцев и оттока части населения из районов восстанавливаемых автономий, происходили и другие процессы демографического характера, влиявшие на общую этнокультурную ситуацию в автономных республиках и областях.
  За период с 1897 по 1920 г. население Северного Кавказа увеличилось на 30,9%, в период с 1926 по 1939 г. - более чем на 9%. С 1939 по 1959 г. прирост населения составил всего лишь 12,6%, а в последующие 6 лет - более 14% (246). Сопоставление средних показателей прироста населения за год выявляет существенные различия в темпах роста. Так, до революции среднегодовой прирост среднегодовой прирост населения рассматриваемого региона составлял 1,34%, в 1939 - 1959 гг. всего лишь 0,63%, а в 1959 - 1965 гг. - 2,35% (247). За период с 1926 по 1939 гг. среднегодовой прирост составил 1,4% (В.Ш.: подсчёт мой).
  Переписи населения "отмеряли" различные промежутки времени, очевидно, обладавшие более сложной внутренней динамикой колебаний роста населения. При этом, они дают достаточно отчётливое представление о зависимости демографических показателей от фаз социальных циклов. В данном случае, в восходящей фазе (1926 - 1939 гг.) рождаемость была выше, чем в нисходящей, большую часть которой охватывает период с 1939 по 1959 гг.: 1,4% и 0,63% соответственно. Безусловно, потери 1941-1945 гг. сказались на снижении показателя рождаемости и росте смертности. Остальные причины были сугубо внутриполитического характера. В дальнейшем, как только государство вступает в восходящую фазу социального цикла (в данном случае, период с 1959 по 1965 гг.) среднегодовой прирост населения возрастает до 2,35% в год.
  По данным переписи 1959 г. северокавказских народов в пределах всех автономий насчитывалось 946,5 тыс. чел. (около 45,5% всего населения Северного Кавказа). Большую их часть составляли чеченцы. Кроме автохтонного населения региона, большой процент составляли русские (248):
  Таблица 13.
  народ в СССР в т.ч. в автономии % к численности в СССР
  чеченцы 418,8 244,0 58,2
  осетины 412,6 279,2 67,6
  кабардинцы 203,6 190,3 93,4
  ингуши 106,0 48,3 45,5
  карачаевцы 81,4 67,8 83,3
  адыгейцы 79,6 65,9 82,7
  балкарцы 42,4 34,1 80,3
  ногайцы 38,6 23,9 61,9
  черкесы 30,5 24,1 79,2
  абазины 19,6 18,2 92,6
  
  Следует отметить, что низкий процент чеченцев и ингушей, проживавших на территории ЧИАССР, связан с тем, что к моменту переписи не все они вернулись из мест спецпоселения.
  Ниже приведены две таблицы: одна из них показывает изменение динамики численности населения автономных республик, а с помощью второй таблицы мы проследим, как изменялся процент местного (горского) населения в период с 1926 по 1959 гг. Таблица Љ14 составлена Н.Г. Волковой на основании данных трёх советских переписей (249):
  Динамика численности населения (в тыс. чел.)
  Таблица 14
  территория 1926 г. 1939 г. 1959 г.
  Северный Кавказ 5 940,8 6 415,6 7 226,5
  Чечено-Ингушетия 538,6 727,1 710,4
  Северная Осетия 287,5 407,9 450,9
  Кабардино-Балкария 224,1 349,7 420,1
  Адыгея 227,3 246,9 284,7
  Карачаево-Черкессия 170,6 246,0 278,0
  
  Таблица Љ 15 составлена нами. При её подготовке, мы опустили сведения по переписи 1939 г., а к данным переписей 1926 и 1959 гг. добавили колонку, в которой содержатся сведения о численности горцев в автономии, а также вывели их процент к общему числу жителей области или республики. Численность населения приводится в тыс. чел.
  Таблица 15
  Автономия 1926 г. 1959 г.
   всего в т.ч. горского населения % горцев всего в т.ч. горского населения % горцев
  Чечено-Ингушетия 538,6 368,1 68,3 710,4 468,8 65,9
  Северная Осетия 287,5 151,5 52,7 450,9 279,2 61,9
  Кабардино-Балкария 224,1 159,0 70,9 420,1 224,4 53,4
  Адыгея
   227,3 50,8 22,3 284,7 65,9 23,1
  Карачаево-Черкессия 170,6 70,7 41,4 278,0 91,9 33,0
  
  Из общего числа чеченцев и ингушей в 1959 г. мы вычли 56 тыс. чел (34 тыс. чеченцев и 22 тыс. ингушей), о которых точно известно, что они остались проживать в местах бывшего спецпоселения (250).
  Сопоставление данных за 33-летний период, то есть почти за весь период первого малого советского социального цикла, даёт нам неоднозначные результаты. Снижение численности автохтонного населения наблюдается в трёх автономиях: в Чечено-Ингушской АССР - на 2,4%, в Карачаево-Черкесской АО - на 8,4%, в Кабардино-Балкарской АССР - на 17,5%. Незначительное повышение было в Адыгейской АО (на 0,8%), а в Северо-Осетинской АССР процент осетин повысился на 9,2%. Последний случай требует пояснения. Северо-Осетинская АССР в наибольшей мере пережила "перекройку" своих границ, а значит и состава населения. Причём не все эти изменения были отменены после восстановления в 1957 г. соседних с СОАССР автономий.
  Таким образом, процент местного населения в северокавказских автономиях, из которых не депортировались народы, как минимум, не сократился. С другой стороны, мы можем судить о том, что рост пришлого населения в эти годы не уступал, а иногда и превосходил этот показатель у горского населения. Это является косвенным свидетельством повышения в регионе доли русскоязычного населения, как правило, более адаптированного к реалиям советского образа, и соответствующих моральных норм и ценностных ориентиров.
  Другим важным способом вовлечения северокавказских народов в советские социалистические формы бытия были процессы урбанизации. На селе элементы этнокультур, языковая среда и другие особенности сохранялись дольше и играли более важную социальную роль, чем в городе. Этнический состав городов был более пёстрым, чем сёл. В результате, здесь большее значение приобретал русский язык и в целом советизированные формы общественного бытия.
  В автономиях Северного Кавказа удельный вес городских жителей в начале 1950-х гг. самым высоким был в Северной Осетии и Чечено-Ингушетии (49,0% и 46,4% соответственно). В адыгейской АО в 1959 г. проживало около 96 тыс. чел., что составляло 33% всего населения автономии (251). Ясно, что под "Чечено-Ингушетией" в начале 1950-х гг. подразумевается Грозненская область, так как, кроме г. Малгобека, все города бывшей ЧИАССР были именно в этой области. Понятно, что здесь преобладало русскоязычное население. Об остальных городах изучаемого региона в послевоенные годы Б.Н. Казанцев замечает: "Среди различных этнических групп, составлявших в совокупности разноязычное "городское общество" Северного Кавказа, традиционно преобладали русские" (252).
  При этом, общее число горожан уверенно росло, о чём свидетельствуют данные переписей населения. Ниже приводится таблица, в которой указана доля городских жителей в общей численности населения автономии (в %) (253):
  Таблица 16.
  Территория 1939 г. 1959 г.
  Северо-Осетинская АССР 42,7 52,6
  Кабардино-Балкарская АССР 24,2 39,5
  Чечено-Ингушская АССР 27,3 41,3
  Адыгейская АО 22,6 33,6
  Карачаево-Черкесская АО 13,6 23,5
  
  В числе городских жителей горцы не одинаково были представлены в разных автономиях. Большая часть представителей автохтонного населения Северного Кавказа предпочитали сельский образ жизни. Следующая таблица, составленная нами, показывает процент горожан-северокавказцев в общей численности своих народов:
  Таблица 17
  народы 1939 г. 1959 г.
  осетины 20,8 31,7
  чеченцы 7,7 9,1
  ингуши 9 8,7
  адыгейцы 6,7 9
  карачаевцы 6,1 7,1
  кабардинцы 4,5 12,1
  балкарцы 2,7 13,8
  
  Не будет большим преувеличением, если заметить, что по проценту городских жителей можно судить о степени интегрированности того или иного горского народа в систему советских российских историко-культурных ценностей. У нас уже было достаточно примеров, чтобы убедиться, что в наибольшей степени это относится к осетинам. Не случайно, что и их процент среди горожан республики был самым высоким. Не стоит обманываться высоким ростом этого показателя у балкарцев. В данном случае это объясняется тем, что их сёла в период депортации были почти полностью разрушены, так как большей частью находились в горной части автономной республики. То есть им негде было селиться, возвращаясь со спецпоселения. Здесь мы сталкиваемся с урбанизацией поневоле.
  В остальном, можно сказать, что рост горожан из числа северокавказских народов был пропорционален общему росту городского населения в регионе в период с 1939 по 1959 г. Заметных успехов в переселении горцев из сёл в города в этот период советской власти добиться не удалось.
  
  4.3.4. К вопросу о причинах реабилитации репрессированных народов
  
  Вынесенная в название раздела проблема, на наш взгляд, является ключевой для понимания характера советской национальной политики в ранний "послесталинский" период.
  Как мы уже отмечали, любому историческому изысканию в большей или меньшей степени присуща сюжетность как важный признак формирования объекта и предмета исследования. В результате научная работа становится в той степени удачной, в какой степени репрезентативным оказывается этот предмет, а стало быть, и сюжет.
  Проблема неизбежности десталинизации советского общества, несмотря на кажущуюся очевидность, не так уж проста и однозначна. И в обществе, и в исторической науке были и есть силы, готовые в любую минуту оспорить эту необходимость.
  Реабилитация северокавказских народов как часть процесса реабилитации репрессированных народов в целом представляется нам сюжетом весьма показательным и исторически типичным ровно настолько, насколько это позволяет судить об эволюции государства и общества Советской России в период мягкого социального кризиса. Как представляется, поиски новых (обновлённых) форм советской коммунистической модели взаимоотношений государства и общества, начавшиеся после смерти Сталина, выражают сущность этого кризиса. Заканчивался первый малый советский цикл, который мы связываем с жёстко тоталитарной (сталинской) моделью устройства государства и общества. Собственно, "хрущёвское десятилетие" - это и есть мягкий социальный кризис, а его окончание - это начало восходящей фазы второго малого советского социального цикла. Авторитарный характер организации государственной власти в СССР в рамках этого цикла своей наибольшей выразительности достигает примерно к середине 1970-х гг.; потом начинается ниспадающая фаза, заканчивающаяся поисками периода "перестройки" и жёстким социальным кризисом конца 1980-х - начала 1990-х гг. Здесь мы вынуждены остановиться, так как сопоставление очевидных совпадений и проведение исторических параллелей между периодами "перестройки" и "оттепели" уведут нас далеко от намеченной в этом подразделе цели.
  Итак, как мы уже отмечали в начале подраздела 4.4., ощутимые послабления в режиме спецпоселений начинаются после смерти Сталина, а ощущение неотвратимости скорой реабилитации определённо появляется после выступления Хрущёва на ХХ съезде, где он в частности заметил: "В сознании не только марксиста-ленинца, но и всякого здравомыслящего человека не укладывается такое положение - как можно возлагать ответственность за враждебные действия отдельных лиц или групп на целые народы, включая женщин, детей, стариков, коммунистов и комсомольцев, и подвергать их массовым репрессиям, лишениям и страданиям" (254).
  Впрочем, прежде чем подобная мысль смогла прозвучать с трибуны всесоюзного партийного форума, а также "уложиться в сознании" партийцев, и всех "здравомыслящих" людей, должна была произойти череда событий и решений, которые мы рассмотрим ниже.
  Одной из важнейших проблем является вопрос о том, насколько инициатива представителей самих репрессированных народов способствовала их реабилитации и восстановлению автономий.
  Обращения с просьбами о реабилитации в правительство, ЦК КПСС и лично к Хрущёву особенно оживляются после ХХ съезда КПСС, но были они и ранее. В одной из работ нам встретился сюжет, на котором мы хотели бы остановиться достаточно подробно.
  Итак, чеченец Ю. Дешериев работал в середине 1950-х в институте языкознания АН СССР. В гранках статьи БСЭ "Население СССР" о народах численностью от 150 до 360 тыс. чел. не было упомянуто о депортированных народах Северного Кавказа. По просьбе редактора издательства Ю. Дешериев подготовил письмо на имя Н.С. Хрущёва, а копию - на имя Микояна. Через некоторое время он получил из ЦК КПСС открытку с просьбой связаться с Ю. Богомоловым. В личной беседе с автором письма Богомолов в ряду прочего поинтересовался о том, не знает ли Дешериев чего-либо о действительных событиях в ЧИАССР в годы войны. После утвердительного ответа своего собеседника Ю. Богомолов попросил изложить всё это в письме Хрущёву. Ю. Дешериев вспоминает, что его письмо заняло 10-12 машинописных страниц (255).
  В данном случае нужно обратить внимание на то, что Дешериев написал письмо Хрущёву по просьбе номенклатурного работника достаточно высокого уровня. Это характерная деталь работы по формированию "общественного мнения" в СССР: организация обращений "с мест" по вопросам, решение по которым уже принято.
  В современных исследованиях поднимается вопрос о роли зарубежной северокавказской (в частности, чеченской) диаспоры в приближении реабилитации депортированных народов. Активно действовала в этом направлении чеченская диаспора Иордании, привлекая к проблеме советских спецпоселенцев внимание мировой общественности. Об усилиях карачаево-балкарской политэмиграции, о деятельности политической организации "Прометеевская Лига Атлантической хартии", которая в середине 1940-х гг. объединила в Европе представителей советских депортированных народов пишет Х-М. А. Сабанчиев (256). В частности, "Прометеевская Лига" разработала так называемую "Конвенцию геноцида", которая на основании международного права квалифицировала действия советского государства в отношении депортированных народов как геноцид.
  18 июля 1953 г. группа ингушей спецпоселенцев обратилась к Маленкову и Ворошилову с заявлением о восстановлении их в правах. В их обращении были такие фразы: "Все кавказские народности ... и, в частности, ингушский народ, первые поднявшиеся за революцию, призывая все горские нации к присоединению к Российской Федерации, к великому русскому народу, хорошо понимали, что Берия по явно национально враждебному отношению подвергает отдельные национальности Кавказа к невиданным в истории Руси ужасам... Берия, благодаря своим враждебным отношениям к нам, Вас информировал о нас о том, чего не было на самом деле. Существенный факт во всём этом был угон грузинской баранты чеченцами и несколькими ингушами через границу ингушей и убийство при этом племянника Берия... Прибыв в Казахстан и Киргизию, нас поместили под открытым небом в скотских дворах и свинарниках. Одни умирали, протягивая руку за куском хлеба, другие умирали от холода и простуды, а третьи - от вспыхнувшей эпидемии тифа. При всех этих ужасах мы понимали, что это дар нам от Берия, и говорили об этом тихо между собой..." (257). Мотивы Берия в интерпретации авторов этого письма довольно просты: с одной стороны, они были глубоко личными, а с другой - они были основаны на патологичности его натуры. Рассуждения горцев ситуативны и прагматичны, что в целом характерно их мотивации в экстремальных политических условиях. Действия ингушей надо признать весьма оперативными и энергичными. К сожалению, не ясно как возникло это послание, по чьей инициативе и при чьей поддержке.
  9 июня 1956 г. чечено-ингушскую делегацию, подготовившую "Обращение в президиум ЦК КПСС", где главным пунктом была просьба о восстановлении ЧИАССР, принял первый заместитель председателя Совета Министров СССР А.И. Микоян, и около двух часов беседовал с ними. Делегацию составляли, в сущности, никем не уполномоченные люди. Вспоминает Ю. Дешериев, один из авторов "Обращения": "... Делегация состояла в основном из чеченцев и ингушей, случайно оказавшихся в Москве. Одни приехали в столицу по своим делам, другие были в ней проездом" (258).
  Сразу после ХХ съезда карачаевцы-спецпоселенцы направили в Президиум ЦК КПСС коллективное письмо, в котором описывали своё положение и просили о возвращении на родину. Авторами письма была предложена программа практических мероприятий по возвращению карачаевцев на территорию их бывшей автономной области, которая состояла из 18 пунктов. В ряду многих суждений, авторы письма предлагали предоставить карачаевцам свободу передвижения и выбора места жительства; возврат на прежнюю территорию за государственный счёт и в организованном порядке; восстановление всех разрушенных населённых пунктов; обучение детей на родном языке; оговаривались сроки возвращения, условия строительства жилья, вопросы трудоустройства и т.п.
  В 1956 г., особенно после ХХ съезда, пошёл поток просьб об освобождении. Надо подчеркнуть, что не о себе лично писали авторы этих писем, а о решении судьбы всего своего народа. В тот год поступило 121 такое письмо, которые подписали 6 565 граждан, подвергшихся депортации. В их числе от карачаевцев поступили письма с 1 163 подписями (259).
  4 июля 1956 г. Хрущёв принял карачаевскую делегацию, включавшую одного Героя Советского Союза и одного Героя Социалистического Труда, авиаконструктора, знатных колхозников и фронтовиков. Перед этим карачаевцы написали письмо Хрущёву с просьбой о возвращении на родину. Первый секретарь ЦК КПСС беседовал с карачаевцами около часа и заверил их в скорой политической реабилитации.
  Проявили настойчивость и балкарцы. 10 декабря 1955 г. писатель балкарец К.С. Отаров направил письмо Хрущёву, а также Булганину и Ворошилову с просьбой о возвращении их на родину (260). 2 апреля 1956 г. с письмом, содержащим просьбу об освобождении балкарцев от спецпоселения, обращается к Хрущёву Ж. Залиханов (261).
  К. Отаров обращается более к истории, героическому прошлому народа, разделяет бандитов и народ, говорит о заслугах балкарцев перед советской властью как в годы гражданской, так и Великой Отечественной войны. Ж. Залиханов, обращаясь, по существу, к тем же аргументам, делает это через имена и судьбы поселенцев. Оба письма отмечены критикой Берия, как "подлого провокатора", "врага народа" и т.п.
  В 1956 г. Ж. Зелиханов, К. Уянаев, М. Цораев и, конечно, К. Кулиев напишут ещё много писем в различные инстанции от имени балкарского народа и от себя лично с одной и той же просьбой: разрешить вернуться на родину (262).
  Вероятно, настойчивость кавказцев в стремлении вернуться в места своего исторического проживания и во что бы то ни стало восстановить свои автономии, сыграла свою положительную роль. Очевидно, следует согласиться с предположением А. Некрича о том, что "если бы крымские татары, подобно кавказцам, двинулись бы в то время тысячами в Крым, то, вероятно, и они добились бы восстановления своей автономии в рамках Украинской ССР. В этом смысле крымские татары, по-видимому, потеряли свой исторический шанс" (263). А точнее говоря, они упустили исторический момент, когда российское советское государство находилось в такой стадии социального цикла, которая вполне допускала эффективное "давление снизу". Кризисное состояние, подобное тому, что сложилось в середине 1950-х гг., и было тем "историческим шансом", который периодически представлялся народам России в виде возможности диктовать свою волю государственной власти. Кстати сказать, все те государства, которые добились политической независимости от Российской империи или от СССР, сумели сделать это только в период ослабления государственности, то есть в кризисные фазы социального цикла.
  Кризис середины - второй половины 1950-х гг. был мягким, не приведшим к принципиальной смене общественной и государственной модели, поэтому результаты "попятных" движений и имитируемых попыток реконструкции сталинской национальной политики были половинчатыми.
  Репрессированные народы были реабилитированы как бы "через силу". Партийное и государственное руководство надеялось, что ещё может быть не придётся столкнуться с проблемой их возвращения на историческую родину, и предпринимало невыразительные попытки заинтересовать их перспективами остаться в местах спецпоселения или переехать в "третьи" регионы СССР.
  Перед началом массового возвращения спецпоселенцев на родину в 1957 г. руководство Киргизии и Казахстана обратилось к представителям карачаевского народа с предложением остаться. Например, карачаевцам обещали предоставить обширные районы для образования автономной области, но они отказались (264).
  Среди мер, призванных предотвратить возвращение чеченцев и ингушей, надо отметить: 1) попытки их массовой вербовки на работу в другие районы страны, которые не увенчались успехом; 2) попытка уговорить их создать автономию в Узбекистане с центром в городе Чимкент. Такая же попытка была предпринята и в отношении немцев, но после "бурных протестов" местного населения от неё отказались, просто махнув рукой на немцев и все их проблемы. С чеченцами и ингушами, которых не отличала немецкая законопослушность, это оказалось сделать сложнее. Самовольный выезд на Кавказ начинает приобретать характер массового явления уже в 1956 г., хотя к этому времени он тянулся понемногу уже полтора-два года. Попытки пресечь отъезд традиционными мерами ни к чему не привели. После ХХ съезда счёт "незаконно возвращавшихся" пошёл на десятки тысяч. В 1956 г. на Кавказ возвратилось 25-30 тыс. чеченцев и ингушей (265).
  На Кавказе у региональных руководителей не было единого мнения по вопросу восстановления ЧИАССР. Известно, что ещё в 1954 г. запрашивалось мнение об этой проблеме у первого секретаря обкома Грозненской области. Яковлева и председателя облисполкома Коваленко. Мнения разделились. Яковлев высказался против возвращения, а Коваленко активно поддержал эту идею. Такое расхождение мнений по столь важному вопросу было несвойственно советским и партийным руководителям периода "уверенной" восходящей фазы, а также фазам гармонии и начала спада, то есть предшествующему периоду советской истории, начиная примерно с первой половины 1930-х гг. и заканчивая началом 1950-х гг.
  Инициативы ЦК компартий Казахстана и Киргизии, направленные на то, чтобы оставить у себя спецпоселенцев уже после их реабилитации, имели вынужденный характер и активно стимулировались из Москвы. Особого рвения в деле создания автономий бывших спецпоселенцев на территории "своих" республик они не проявляли. Местное население было против. Этот факт зафиксирован в докладной записке в ЦК КПСС группы работников ЦК, Президиума ВС СССР и МВД от 15 сентября 1956 г.: "К предложениям восстановления чеченских, ингушских, калмыцких, карачаевских и образования балкарских национальных районов или автономных областей в тех республиках и краях, где они сейчас находятся, относились весьма отрицательно" (266).
  Более чем за год до появления этой записки было принято постановление Президиума ЦК КПСС "О мерах по усилению массово-политической работы среди спецпоселенцев", (29 июня 1955 г.), которое также можно рассматривать, как попытку закрепить спецпоселенцев в Казахстане и Киргизии (267). Оно уточняло другое постановление - "О снятии некоторых ограничений в правовом положении спецпоселенцев", принятое в июле 1954 г. Суть этого постановления можно свести к противопоставлению того, что раньше было основой политики в отношении спецпоселенцев с тем новым в этой политике, что приведёт в итоге к их реабилитации и возвращению на родину. Кризис сталинской модели этнического нивелирования отчётливо прослеживается в этом документе, как, впрочем, и признаки мягкого кризиса в целом.
  Идея общенародного государства, очевидно, не предусматривала полурабского положения отдельных народов СССР, а состояние кризиса сталинской государственной модели и соответствующих идеологических доминант ослабляло моральную основу оправдания акта депортации.
  Многие пункты, по которым критиковались региональные власти, стали не столько следствием их "недоработок", сколько результатом эволюции внутренней политики как следствия вхождения России в состояние мягкого социального кризиса. В постановлении, например, отмечалось: "Вместе с этим в областях и районах, где проживают спецпоселенцы, имеются многочисленные факты, когда партийные, советские, профсоюзные, комсомольские органы и руководители предприятий не учитывают того, что спецпоселенцы пользуются всеми правами граждан СССР, с некоторым лишь ограничением в правах передвижения, и допускают к ним неправильное отношение, зачастую огульно и необоснованно выражают им политическое недоверие. Это неправильное отношение и перестраховка местных органов находят своё выражение в том, что трудящиеся из спецпоселенцев часто не допускаются к выборной работе в местных Советах, профсоюзных и комсомольских органах, в колхозах и кооперативных организациях" (268).
  В постановлении прослеживается слабая надежда партийного руководства на то, что всё-таки спецпоселенцы может быть останутся в местах ссылки и не придётся решать сложных задач по их водворению обратно, в том числе и на Кавказ.
  Далее в тексте того же документа: "Многие партийные, советские и хозяйственные руководители не придают значения закреплению спецпоселенцев в районах их расселения, вследствие чего за последнее время наблюдается значительное перемещение спецпоселенцев по отдельным областям и республикам" (269). В постановляющей части отмечалось: Надо осудить и отрешиться от неправильного и вредного взгляда, что спецпоселенцы являются людьми "второго сорта", и принять меры по вовлечению всех спецпоселенцев в активную производственную и общественно-политическую жизнь... Предложить ЦК компартий союзных республик крайкомам и обкомам партии организовать издание политической литературы, газет для спецпоселенцев на их родном языке там, где имеются для этого необходимые условия". Особенно примечателен шестой пункт данного постановления: "Предложить обкомам, крайкомам партии и ЦК компартий союзных республик обеспечить обучение всех детей спецпоселенцев школьного возраста, не допуская их отсева из школ". Далее вносилось предложение центральным комитетам компартий всех республик Средней Азии и Казахстана о возможности создания групп-классов для детей спецпоселенцев, где обучение велось бы на их родном языке (270).
  Из этого мы делаем выводы о том, что: во-первых, всеобщего обучения детей спецпоселенцев всё-таки не было; во-вторых, инициатива ЦК КПСС о создании в школах групп-классов для спецпоселенцев на их родном языке говорит о том, что государство в данный момент допускало ослабление русифицирующей функции образования, что свойственно периодам кризисов; в-третьих, это было ещё одной составляющей комплекса попыток закрепить спецпоселенцев в Казахстане и Средней Азии и после их реабилитации.
  
  При рассмотрении постановления Президиума ЦК КПСС от 29 июня 1955 г. "О мерах по усилению массово-политической работы среди спецпоселенцев" (см. выше) мы затронули такую проблему, как построение общенародного государства в СССР. Нам представляется необходимым пояснить связь, которая, как представляется, существует между этой идеей и процессами реабилитации. "Провозглашение этой идеи (В.Ш.: "общенародного государства") напрямую связано с пересмотром отношения к построению коммунизма не как к далёкой отвлечённой цели, а как к непосредственной реальной задаче. Это требовало уточнения инструментария движения общества к будущему, демонстрации возможностей для достижения выдвинутых планов" (271).
  Диктатура пролетариата теряет свою историческую и политическую актуальность, становится совершенно архаичным явлением, ушедшим в прошлое с провозглашением полной и окончательной победы социализма. Дальнейшее развитие государства должно было идти по пути расширения его общественной базы, и, в конечном итоге, государство и общество должны были слиться. То есть трудящиеся должны были, как можно более широко привлекаться к управлению государством. Было определено пять основных путей, по которым должно было обеспечиваться вовлечение масс в управление государственными делами:
  1. создание все лучших материальных и культурных условий жизни народа;
  2. совершенствование форм народного представительства и демократических принципов избирательной системы;
  3. расширение практики всенародного обсуждения крупных вопросов коммунистического строительства;
  4. всемерное развитие форм народного контроля над деятельностью органов государства;
  5. систематическое обновление состава руководящих органов в государственном аппарате и общественных организациях (272).
  
  Реальная практика начала строительства "общенародного государства" выразилась к концу 1950-х гг. в заметном расширении системы советов; большое значение стало придаваться всенародным обсуждениям важных внутриполитических вопросов; расширялись ряды различных общественных организаций; на самых различных уровнях приоритет отдавался придаваться отраслевым конференциям и съездам трудящихся. На наш взгляд, такое внимание к роли и значению общества со стороны государства, учитывая реальную практику их взаимоотношений в истории России, говорит о том, что государственные институты в данный период переживали не лучшие времена, а социально-политическая система России находилась в кризисе, в данном случае - в мягком. Однако, например, А. Пыжиков, изучая практику построения "общенародного государства" в те годы, делает вывод о начале формирования в стране "гражданского общества", при этом уточняя, что "эти первые попытки носили ещё крайне неуверенный, половинчатый характер... Поэтому курс на создание общенародного государства, а значит демократического государства, не мог быть в полной мере реализован в тех конкретных общественно-политических условиях" (273). Различия наших суждений с мыслями автора последней цитаты - это различия точек зрения, размещённых в рамках различных познавательных парадигм.
  Впрочем, не смотря на несколько разные оттенки умозаключений по поводу идеи "общенародного государства", которая так была близка Хрущёву, исходя из вышеприведённых тезисов можно вывести общее следствие: незрелость и конъюнктурность либеральных процессов в СССР во второй половине 1950-х гг. стали причинами того, что и реабилитационные процессы в отношении депортированных народов носили половинчатый и непоследовательный характер. Тем не менее, эта идея сыграла известную роль в осуществлении реабилитации на практике, и этого нельзя отрицать.
  (Идея общенародного государства основывалась, в том числе и на "монолитности" будущего советского общества, на идее "расцвета и сближения народов в процессе коммунистического строительства". Эти тезисы были зафиксированы в третьей программе КПСС, принятой на XXII съезде партии в 1961 г. Так же в программе было отмечено, что одной из важнейших задач партии является "дальнейшее сближение наций и достижение их полного единства".)
  Вместе с тем нельзя не отметить, что решение о реабилитации репрессированных в годы ВОВ народов и её условиях было преисполнено противоречий и оставляет массу вопросов. Главный из них связан с недоумением по поводу того, какими критериями справедливости следовало коммунистическое руководство советского государством, составляя текст постановления ЦК КПСС от 24 ноября 1956 г. "О восстановлении национальной автономии калмыцкого, карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов", которое легло в основу знаменитого постановления Президиума ВС СССР от 9 января 1957 г. Это Постановление представляет собой иллюстрацию противоречивости национальной политики партии и советского государства периода мягкого кризиса. С одной стороны, партия признавала несправедливость депортации, а с другой стороны, исправляла эти ошибки лишь частично, что равнозначно тому, что, в сущности, ряд решений Сталина по ликвидации автономий и депортации отдельных народов признавался верным. Например, в постановлении указывалось: "Как признал ХХ съезд КПСС, это массовое выселение целых народов не вызывалось необходимостью и не диктовалось военными соображениями, а было одним из проявлений чуждого марксизму-ленинизму культа личности, грубым нарушением основных принципов национальной политики нашей партии" (274).
  Критикуя решения партии сталинского периода, ЦК КПСС отмечал, что меры по их смягчению (В.Ш.: т.е. меры, предпринятые до ноября 1956 г.) недостаточны. "Во-первых, они не решают задачи полной реабилитации необоснованно выселенных народов и восстановления их равноправия среди других наций Советского Союза. Во-вторых, при большой территориальной разобщённости и отсутствии автономных объединений не создаётся необходимых условий для всемерного развития этих наций, их экономики и культуры, а, напротив, возникает опасность захирения национальной культуры" (275). Таким образом, ЦК КПСС признавал, что депортация является, по существу, отложенным этнокультурным геноцидом. Рассуждая от противного, можно предположить, что такая форма геноцида в отношении крымских татар, немцев и некоторых других народов не противоречит решениям ХХ съезда и "последовательному осуществлению ленинской национальной политики".
  В тексте постановления мы опять сталкиваемся с попыткой остановить переселение: "Вместе с тем ЦК КПСС обращает внимание партийных и советских организаций на то, что возвращение указанных народов на территорию образуемых автономных объединений должно осуществляться исключительно на добровольных началах и не означает обязательного переезда всех граждан, живших на поселении. Партийные и советские органы республик и областей, в которых в данное время проживают калмыки, карачаевцы, балкарцы, чеченцы и ингуши, должны поощрять закрепление части этого населения на месте, принимая меры к улучшению его хозяйственного, трудового устройства и вовлечению в активную общественно-политическую жизнь (276).
  Любопытно, что территориальные рамки калмыцкой, балкарской и карачаевской автономий не стали поводом для каких-либо серьёзных разногласий. При этом дело с восстановлением ЧИАССР обстояло несколько иначе. Поэтому возникло следующее решение: "Поручить комиссии Президиума ЦК с участием руководителей Грозненской и Астраханской областей, Ставропольского края, Дагестанской и Северо-Осетинской АССР, Грузинской ССР, а также представителей от чечено-ингушского населения в месячный срок подготовить и внести в ЦК предложения о территории Чечено-Ингушской АССР" (277). Непонятно, какие предложения должна была выработать эта комиссия, когда границы ЧИАССР были хорошо известны. В конечном счёте всё же "удалось" их исказить. Мы имеем в виду, прежде всего закрепление Пригородного района в составе Северной Осетии, что заложило основы долговременного осетино-ингушского конфликта. И уже совершенной несправедливостью выглядело отсутствие упоминания в тексте постановления ЦК КПСС от 24 ноября 1956 г. какого-либо упоминания о восстановлении автономии немцев Поволжья и репатриации ряда народов, своих автономий не имевших.
  Крымские татары в том же постановлении упоминались, но сути дела это не меняло. В п.6 отмечено: "Признать нецелесообразным предоставление национальной автономии татарам, ранее проживавшим в Крыму, имея в виду, что бывшая Крымская АССР не была автономией татар, а представляла из себя многонациональную республику, в которой татары составляли менее одной пятой части всего населения, и что в составе РСФСР имеется татарское автономное объединение - Татарская АССР, а также то, что в настоящее время территория Крыма является областью Украинской ССР и заселена. В месте с тем, учитывая стремление части татар, ранее проживавших в Крыму, к национальному объединению, разъяснить, что все, кто желает, имеют право поселиться на территории Татарской АССР".
  Менее одной пятой части "своих" автономий составляли также балкарцы и ингуши. Также как и в Крыму, территории бывших северокавказских автономий были более или менее заселены. Предложение же крымским татарам перебраться в Татарскую АССР не выдерживает никакой критики.
  В 1954 г. Хрущёв передал Крым Украинской ССР, не в последнюю очередь в поисках поддержки украинской партноменклатуры, в том числе и из числа членов ЦК. Такой шаг со стороны московских властей (В.Ш.: позволим себе этот термин) говорит о явном кризисе государственной власти, главным образом об ослаблении степени её централизации.
  Крымско-татарский народ стал заложником заигрывания Хрущёва с партийной элитой Украины. Очевидно, он просто не хотел, чтобы киевские руководители, получив Крым, буквально через три года получили бы и татарскую проблему. Предполагаемое их недоумение по этому поводу стоило родины целого народа.
  Непоследовательность, избирательность и откровенная несправедливость реабилитационных процессов, по мнению П.М. Поляна, позволяют говорить о трёх группах реабилитированных народов. В первую входили карачаевцы и балкарцы - реабилитированные народы; во вторую - чеченцы, ингуши и калмыки - частично (или неудовлетворительно) реабилитированные; в третью - немцы, крымские татары и турки-месхетинцы - нереабилитированные народы. С точки зрения автора этой классификации, наибольшим конфликтогенным потенциалом обладала ситуация, складывавшаяся вокруг народов второй группы, то есть тех, кто был реабилитирован в гражданско-правовом и административно-государственном отношении, но не в территориальном (278).
  
  Таким образом, в решении о реабилитации репрессированных народов мы находим переплетение множества мотивов и причин тогдашнего партийного и государственного руководства. Просьбы представителей самих депортированных народов, сколь многочисленны они не были бы, не могут рассматриваться как основная причина их реабилитации. Само их появление и социальный резонанс стали возможными только благодаря тому, что после смерти Сталина происходит постепенное изменение характера взаимоотношений государства и общества, известную эволюцию переживает правовая база советской пенитенциарной системы.
  С середины 1950-х гг. "политика нажима и ограничений" в сфере решения национальных проблем явно начинала уступать своё место "политике уступок и послаблений" со стороны государства.
  Жёстко тоталитарная система общественного и государственного устройства первого малого советского социального цикла переходит в свой более мягкий - авторитарный вариант, составляющий основу второго малого советского социального цикла.
  Идеи "общенародного государства" не могли быть реализованы сполна в рамках однопартийной политической системы, но их можно рассматривать как одну из причин, подвигнувших руководство КПСС и лично Н.С. Хрущёва к мысли о реабилитации репрессированных народов и восстановлении некоторых существовавших прежде автономий.
  Идея "расцвета и сближения наций" в процессе коммунистического строительства стала новым лозунгом уже давно запущенного большевиками процесса, направленного на создание политической нации. Эта "не высказанная" и, очевидно, до конца не понимаемая цель, нашла своё выражение также и в идее формирования новой социальной общности - советских людей. Состояние мягкого кризиса определило в целом либеральные способы достижения этой цели. Известную роль сыграло и ситуативное стремление Хрущёва "восстановить ленинские принципы национальной политики". Главным итогом этой скоротечной ситуации стало воссоздание северокавказских автономий. Пример других народов, автономии которых не были восстановлены даже в такой благоприятный момент, говорит о том, что основы сталинской национальной политики не претерпели коренных изменений и пережили своего создателя.
  
  4.4. Советские идеологические доминанты в контексте этнокультурного развития народов Северного Кавказа (сер. 1940-х - кон. 1950-х гг.)
  
  Послеоккупационный период Великой Отечественной войны и всё послевоенное десятилетие отличались дальнейшим вовлечением северокавказских народов в систему советских, по существу, коммунистических социокультурных ценностей. Период, начинающийся после освобождения Северного Кавказа от немецко-фашистских оккупантов и заканчивающийся восстановлением национально-территориальных автономий депортированных в ходе войны народов, представляет собой особый этап национального строительства в этом регионе.
  Собственно период восстановления народного хозяйства и переход на "мирные рельсы" на Северном Кавказе имел сходные характеристики с аналогичными процессами по всей стране. Наиболее важной особенностью социокультурного и этнодемографического характера этого периода было насильственное переселение отдельных этнических групп и последующее освоение занимаемых ими прежде территорий. Надо сказать, что данный акт имел показательное значение, отразившееся на качестве восприятия себя, окружающего социума (и на межэтническом уровне в том числе) и своего места в нем как коренных народов Северного Кавказа, так и русского (славянского) населения региона.
  Напомним, что мы исходим из тезиса о том, что способы социокультурного действия в России (СССР) определяются решающим образом характером русских историко- и этнокультурных ценностей, касающихся других народов, входящих в состав российского государства, прежде всего в политико-правовой и социокультурной сферах. То есть в тех областях государственного устройства, которые имеют решающее значение. Другие сферы, как например: искусство, литература, народные промыслы, семейный и бытовой уклады и т.п. - имеют более частный характер, но и они в изучаемый период подвергаются серьёзному воздействию со стороны доминирующего историко-культурного типа, основные ценности которого на данном этапе облекаются в формы коммунистической морали, исходящей из принципов пролетарского интернационализма и классовой борьбы как движущей силы исторического процесса.
  Социальные циклы и соответствующие периоды кризисов и гармонии российского общества отражаются не только на степени, но и на способах вовлечения "национальных окраин" в систему российских историко-культурных ценностей (279). Периоды социального, политического, демографического, экономического и других кризисов или гармонии в истории России - это периоды кризиса или гармонии, прежде всего, русских этносоциальных и этнокультурных структур. Другие народы они затрагивают лишь в той мере, в какой они вовлечены в систему ценностей российского культурно-исторического типа. Состояния гармонии, в ряду прочего, сопровождаются усилением внешнеполитического влияния, эффективными военными кампаниями, расширением государственных границ, ростом численности населения, социально-экономической сбалансированностью и чаще всего усилением централизации власти.
  Мы попытались разделить основные фазы малых социальных циклов в истории России по характеру воздействия государства на иноэтничное и инокультурное окружение. Восходящая фаза (с начала 1920-х до середины 1930-х гг.) характеризуется очень лояльным отношением государства к горским народам Кавказа, с годами степень этой лояльности снижается, сменяясь настороженным отношением к ним, а затем и откровенным недоверием, характеризующим гармоничную фазу. С наступлением надлома и начала ниспадающей фазы, северокавказские народы попадают в состояние жёсткого прессинга и ограничений, вплоть до свободы передвижения (если иметь в виду репрессированные народы). С наступлением кризисной фазы государство почти теряет контроль над происходящим в автономиях, вновь переходя к роли "ведомого" в отношениях с горскими народами, придерживаясь в отношениях с ними крайне лояльных позиций.
  Таким образом, для народов Северного Кавказа наиболее сложными и в известной степени опасными периодами были фазы гармонии и спада российских социальных циклов. К такого рода этапам относятся 1940-е и 1950-е гг. Наиболее показательным примером методов решения сложных проблем этнического характера в такие периоды является депортация отдельных народов Северного Кавказа в 1943-1944 гг., о чём подробно мы писали выше.
  Можно сказать, что советское государство совершило то, что так и не смогли сделать царские власти - "очистили" от самых непокорных народов целые районы, выгнав их поголовно на задворки страны ассимилироваться или умирать в безвестности. Большевики реализовали то, о чем писал Пестель и Лунин, о чем помышляло царское правительство (280), но не решилось исполнить - они освободили территории, занимаемые "непокорными" горцами для славянских этнических групп, или автохтонных этносов из числа наиболее лояльных к режиму.
  В отечественной исторической науке этого периода происходит переосмысление наиболее острых моментов в истории взаимоотношений России и Кавказа. В первую очередь это коснулось исторической оценки Кавказской войны. Примечательны наблюдения Д. Алейникова, выделяющего основные направления в отечественной историографии этого явления, одно из которых он определяет, как "имперское", в основном подчёркивающее "хищничества" горцев, религиозно-воинствующий характер их движения и цивилизирующую роль России. Ещё одним направлением он определяет традицию сторонников движения горцев. При этом характерно то, что "это направление находило приверженцев и в советский период (за исключением 40-50-х гг.)" (281). В наибольшей степени для отечественной историографии указанного периода были близки оценки того направления, которое Д. Алейников определил как "имперское".
  
  4.4.1. Национальная политика и проблема развития этнокультур
  
  Послевоенный период отличался жёстким давлением Москвы (если под этим подразумевать советский государственный аппарат и партийные структуры большевиков), проявившимся практически во всех сферах жизнедеятельности горских народов. Надо полагать, что эта тенденция будет характерна любой сильной державе и крупной этносоциальной общности, если она имеет возможность утверждения своих социокультурных доминант в границах досягаемой геополитической реальности.
  Горские народы к началу послевоенного периода были запуганы и разделены. Разделены на пострадавших и "чудом спасшихся". Доказательство своей лояльности и преданности "старшему брату" стало лейтмотивом деятельности партийного руководства северокавказских республик рассматриваемого периода. По отношению к широким массам населения можно применить тезис о многовекторности этнокультурных устремлений горцев. Послевоенный период - это время, когда какие-либо иные "векторы-мнения", не превозносящие "братский союз", уходят в латентные формы.
  Надо полагать, что главной целью советской национальной политики было "преодоление национальных перегородок" и создание единой общности советских людей. Очевидно, что для этого необходимо было решить ряд задач, часть которых лежала в области идеологии. К этому числу относится насаждение марксистско-ленинской философии как единственно возможной мировоззренческой модели. Ни одна идеологическая парадигма невозможна без конкретной этнокультурной основы, и в данном случае в этой роли выступила российская историко-культурная традиция, формирующаяся на русских этнокультурных основах, модифицированных большевиками за годы советской власти.
  В послевоенные годы большое значение уделяется роли русского народа в многонациональном советском государстве. На приёме в честь победы Сталин провозгласил тост за "великий русский народ". "Не советский, а именно русский... Никогда не исчезавший на практике этатизм через несколько лет после его формального декларирования накануне войны стал всё больше окрашиваться в цвета великорусского национализма... наивное утверждение первенства всего русского - в науке, искусстве, истории, даже в языке были грубым мужицким сколком постславянофильского патриотизма Ивана Аксакова и "русскости" генерала Ростислава Фадеева" (282). Мы не считаем сравнения А. Зубовым послевоенной социокультурной ситуации в СССР с наиболее одиозными проявлениями почвенничества XIX века излишне преувеличенными. Нельзя сказать, что известное возвеличивание русских носило сугубо неофициальный характер. Достаточно обратиться к статье "Нация" в Большой Советской энциклопедии (1954 г.), в которой было сказано: "Наиболее выдающейся нацией в семье равноправных наций, входящих в состав Советского Союза, является русская социалистическая нация. С её помощью все ранее угнетённые народы создали свою национальную государственность, развили свою национальную по форме и социалистическую по содержанию (В.Ш.: то есть в главном - общую для всех) культуру... Этим русская нация завоевала искреннее уважение и доверие к себе со стороны всех наций и народностей Советского Союза, заслужила общее призвание как руководящая нация. Русская культура и русский язык, ставшие достоянием широких масс социалистических наций СССР, помогают их дальнейшему сближению". С последним утверждением трудно не согласиться, если учесть, что в 1926 г. нерусских народов, признавших русский язык своим родным языком, было 6,6 млн. чел., а в 1959 г. их насчитывалось уже 10,2 млн. чел. По результатам дальнейших переписей эта цифра всё время возрастала (283).
  Идея "социалистических наций" - это сталинский ориентир в процессе интернационализации полиэтнического советского общества. В статье "Марксизм и вопросы языкознания" в 1950 г. Сталин писал о процессах взаимовлияния языков в процессе соприкосновения различных культур буквально следующее: "Совершенно неправильно было бы думать, что в результате скрещивания, скажем, двух языков получается новый, третий язык, не похожий ни на один из скрещенных языков и качественно отличающийся от каждого из них. На самом деле при скрещивании один из языков обычно выходит победителем, сохраняет свой грамматический строй, сохраняет свой основной словарный фонд и продолжает развиваться по внутренним законам своего развития, а другой язык теряет постепенно свое качество и постепенно отмирает" (284). Возможно, Сталин имел в виду какой-либо из языков древности или современного ему буржуазного мира? Может быть, это отвлечённый пример, не имевший никакого отношения к развитию "социалистических наций" в СССР? Возможно, это и так, но далее Сталин пишет: "Так было, например, с русским языком, с которым скрещивались в ходе исторического развития языки ряда других народов, и который выходил всегда победителем" (285). Предельно ясный пример, предельно внятная терминология, а также отчётливая перспектива для языков народов СССР, имевших в советский период (и имеющих до сих пор) самое тесное соседство и взаимовлияние с русским языком, согласно мнению Сталина, разумеется.
  А. Авторханов, рассматривая политику советского государства в области языка, оценивает интернационализацию как способ денационализации. Приводя перечень 12 наиболее крупных языковых групп, отмечает, что первоначально политика государства была направлена на языковую консолидацию внутри этих семей, на создание литературного языка на основе диалекта титульного народа (то есть численно преобладавшего в республике, автономии или регионе) (286).
  Такая политика, подкреплённая теоретической основой, вела к упрощению этнической карты СССР в будущем. Данное "национальное укрупнение" отвечало духу времени и было созвучно действиям партии в других сферах политики и экономики СССР.
  В упомянутой выше работе приводится выдержка из журнала "Вопросы философии" за 1961 г., Љ9: "В условиях социализма могут происходить частичные процессы добровольного слияния небольших этнических и экстерриториальных национальных групп, вкраплённых в крупные социалистические нации, с этими национальностями... Особенно важным в этом процессе является усвоение сливающимися этнографическими и экстерриториальными национальными группами языка крупной передовой социалистической нации, среди которой эти группы живут" (287).
  Политика "расцвета и сближения наций" в эпоху Хрущёва также имела свои идеологические основания и запланированные этапы реализации. Среди одного из этапов усиления роли русского языка можно выделить шаги, предпринимаемые государством в ходе школьной реформы рубежа 1950-1960-х гг., когда изучение национального языка и обучение на нём в школах становились делом добровольным. Родители нередко отдавали своих детей в русские школы, так как значение русского языка открывало больше возможностей карьерного роста.
  В послевоенные годы в словарном фонде нерусских народов России увеличивается число русских слов, повышается роль русского словообразования. Например, в Тюрко-татарском словаре 1958 г. русских слов насчитывалось в два раза больше, чем в таком же словаре за 1929 г. (288).
  Позволим себе выйти за хронологические рамки нашего исследования, чтобы показать к чему в итоге привела эта тенденция. В начале 1980-х гг. в РСФСР школа существовала на 15 языках, при этом только на четырёх из них, кроме русского, она превосходила уровень начальной ступени: тувинском, якутском, татарском и башкирском. Национальные школы в крупных городах с большим массивом русского населения были закрыты совсем. Резко сократилось число изданий на языках народов СССР (289).
  Повышение значения русского языка проходило несколькими путями, главным образом, через повышение доли русскоязычной части населения в относительно "нерусских" регионах, а также через помещение нерусских в преобладающую русскую среду. Возможно, "помещение" это не слишком удачное слово в данном случае, хотя если говорить об армии или, например, заключении в ИТК, то самое подходящее. Кроме того, эти направления реализовывались через повышение доли славянского населения за счёт внутренней миграции (в периоды фазы подъёма и гармонии), а также через систему высшего и среднего технического образования, где обучение велось на русском языке, незнание которого, по существу, закрывало дорогу для карьерного роста.
  В период "оттепели" возникает новая идея - о перспективах развития национальных культур в рамках СССР. " В её основе лежал тезис: нерусские народы свою национальную культуру могут создавать только на русском языке" (290).
  
  Долгосрочная перспектива "преодоления национальных перегородок" опиралась на принудительные меры (в отношении спецпереселенцев) и сложную систему социокультурных, этнополитических, бытовых, семейных, экономических и других актов, далеко выходящих за пределы собственно национальной политики (в отношении остальных народов региона).
  У советского правительства не было какой-либо определенной, четко сформулированной программы ассимиляции горского населения Северного Кавказа, так же, как и у царского правительства не было программы колонизации вообще. Это обстоятельство, однако, не помешало в своё время присоединить к империи обширные земли, в том числе и Северный Кавказ, пользуясь при этом в ряду многих мер и самыми жестокими. Отсутствие терминов "ассимиляция" и "руссификация" в программах большевистской партии и советского правительства не говорит о том, что на деле такая политика не проводилась. Развитие национальной культуры, создание государственных образований и другие мероприятия в годы советской власти представляют собой только одну сторону внутренней политики в отношении национальных меньшинств (и северокавказских в том числе). Другой стороной было вовлечение их представителей в систему ценностей надэтнического и надконфессионального характера, декларируемых коммунистической доктриной. Мировоззренческая модель марксистско-ленинской идеологии, ее философское основание (диалектический материализм) и конкретно-ситуативное руководство (исторический материализм), представляли собой завершенную картину мира и по своим функциям и назначению не уступали ни одной из мировых религиозно-философских систем. Именно это обстоятельство определяло конфессиональные репрессии большевиков.
  В общем в этом нет ничего нового: всякая молодая мировая религия (особенно восходящая к библейской традиции) рьяно отстаивала свои ценности и сметала со своего пути все, что связано с другими религиями. Коммунизм стал не просто новой идеологией, он был, своего рода, религией, призванной объединить и сплотить полиэтничную, поликультурную и полирасовую массу Российской империи. И она стала Россией советской. В таких условиях не находилось места христианству, исламу, буддизму и т.п. Деиндивидуализация этнических групп выходит на уровень идеологии.
  Развитие печати на местных языках не является убедительным аргументом в пользу сохранения этнокультурной самости. Во-первых, на русском языке печаталось литературы и периодической печати гораздо больше; во-вторых, тематика газет и литературы на языках местных национальностей была строго регламентирована и подконтрольна центральной власти, а значит, несла необходимые ей идеологические установки. Например, в 1946 г. "Дагестанская правда" на русском языке имела тираж в неделю 29 600 экз. В то время, когда общий месячный тираж четырех газет на лезгинском, кумыкском, аварском и даргинском языках составлял 26 000 экз. (291). После постановления ЦК ВКП(б) о газетах "Молот", "Волжская коммуна" и "Курская правда" местные газеты подверглись жесткой критике за то, что слабо освещаются "особенно в национальных газетах" работа нефтяной промышленности, внедрение хозрасчета, партийная жизнь, проблемы укрепления колхозов, мало консультаций самостоятельно изучающим историю ВКП(б) и т.п. (292). Обращает внимание то, что постановление, касающееся газет, издаваемых за тридевять земель, воспринимается как должное, кроме того, нет ни слова о национальной культуре, традициях, как о вещах, вероятно, второстепенных.
  Например, в Северной Осетии после войны выходили 2 республиканские и 18 районных газет, 6 многотиражек, литературный журнал "Мах-Дуг" ("Наша эпоха") и "Блокнот агитатора" на русском и осетинском языках (293). В источнике не сказано, сколько из них выходило на русском, а сколько на осетинском языках, также как не отмечено это и в номенклатуре литературных изданий. Сказано, что в 1947 г. было выпущено 97 названий объёмом 391,78 печ. л. и тиражом 1 574,9 экз. (294).
  Уже в 1957 г. в Северной Осетии издавалось 17 газет, в их числе только две республиканские: одна на осетинском языке, другая существовала в двух вариантах - на местном и русском языках (295).
  В Карачаево-Черкессии сразу после оккупации стала выходить областная газета "Красная Черкессия". Первый номер областной национальной газеты "Черкес плиж" датирован 6 мая 1943 г. С октября 1945 г. стала выходить газета "Черкес къапщ" на абазинском языке. В 1948 г. издавались две районные газеты - на русском и ногайском языках. После возвращения карачаевцев из ссылки, с 1957 г. стала издаваться газета на карачаевском языке "Ленини байрагъы".
  В 1951 г. была возобновлена деятельность областного издательства. До этого книги на "национальных языках" издавались в Ставрополе. До конца 1950-х гг. в Черкесске было выпущено около 400 названий книг на языках народов Карачаево-Черкессии (296).
  В Кабардино-Балкарии выходила газета "Советская молодёжь". Мы уже писали о возобновлении деятельности газеты "Коммунизмге жол" на балкарском языке, которое состоялось в 1958 г. В том же году стали издаваться общественно-политические и литературно-художественные журналы "Ошхамахо" (на кабардинском языке) и "Шуйохлукъ" (на балкарском языке). Всего к концу 1950-х гг. в Кабардино-Балкарской АССР издавались четыре республиканские и двенадцать районных газет, два литературно-художественных журнала и "Блокнот агитатора". В 1958 г. тираж всех газет составил в КБАССР 14 437 тыс. экземпляров, а журналов - 98 тыс. экземпляров (297).
  Другим средством массовой информации в послевоенные годы было радио. Тематика передач заслуживает того, чтобы сказать о ней несколько слов. Например, в Кабардинской АССР радиовещание возобновилось в 1946 г. Трансляции велись как на кабардинском, так и на русском языках. О том, какие сюжеты и проблемы имели приоритетное значение, можно судить по материалам годового отчёта Кабардинского обкома партии (за 1946 г.), в котором сказано: "В период посевной, прополочной и уборочной кампаний, во время хлебозаготовок радио своевременно информировало... население о ходе и проведении этих мероприятий. Так, во время выборов в Верховный Совет СССР Кабардинский радиокомитет разъяснял избирателям принципы сталинской конституции, положение о выборах... Кроме того, освещались вопросы о дружбе народов СССР, о советском патриотизме, о государственном устройстве СССР, о советской демократии и т.д." (298).
  Таким образом, тематика и направленность различных видов прессы очевидна. "Интернациональное", "пролетарское", "советское" приравнивались к понятию "патриотическое" и являлись мерилом социальной ценности исторического субъекта.
  Подобные тенденции в деятельности государства прослеживались также и в отношении различных видов искусства.
  Теория и практика социалистического реализма, в целом оформившаяся уже в начале 1930-х гг., впрочем, оставляла пространство для мотивов и тем, кто не укладывался, по мнению руководителей партии и государства, в задачи пролетарского искусства.
  Постановление ЦК ВКП(б) и доклад А. Жданова о журналах "Звезда" и "Ленинград" вызвали оживленную реакцию партийной номенклатуры на Северном Кавказе. В данном случае очень ярко проявилась та тенденция в политической культуре большевистского государства, которую А.И. Солженицын назвал "принципом провинциальной множественности", когда решение центрального органа власти стократно отражалось и повторялось в решениях и действиях областного, районного и прочего местного руководства. Таким способом достигался эффект, позволим себе сказать, архетипичности решений ЦК партии и правительства СССР.
  Возвращаясь к так называемой. "ждановщине" в области искусства и духовной культуры, отметим мгновенную реакцию на Северном Кавказе, например, северо-осетинского партийного руководства. В годовом отчёте обкома ВКП(б) Северной Осетии за 1946 г. находим: "Детальное изучение работы Союза писателей и состояния современной литературы показало, что ошибки и недостатки, которые были отмечены в постановлении ЦК ВКП(б) о журналах "Звезда" и "Ленинград" имели место и в осетинской художественной литературе. В своем постановлении бюро Обкома ВКП(б) в ноябре 1946 года отметило совершенно неудовлетворительное отображение в художественной литературе хода социалистического соревнования в Осетии, героического участия Осетии в Великой отечественной войне, работы по восстановлению и развитию народного хозяйства и культуры после войны" (299).
  Аналогичные процессы проходили и в других республиках региона, где сразу же нашлись свои "звезды" и "ленинграды", которые (например, как и осетинский "Мах-Дуг") "...не ставили на своих страницах важнейшие вопросы развития современной литературы. Среди писателей, вместо деловой и здоровой критики, имело место панибратство и семейственность" (300). Критике подвергались "...вредные теории "единого потока", "бесконфликтности", тенденции к национальной ограниченности и идеализации старины" (301).
  Вскоре последовало постановление ЦК ВКП(б) "О репертуаре драматических театров и о мерах по его улучшению", которое еще более определенно указывало на приоритетную тематику, сужая круг возможностей творческой самореализации драматургов, актеров и т.п. В республиках изменялся репертуар театров, подвергались критике и обструкции все, кто хоть немного в своем творчестве выходил за рамки, определяемые центральной властью. Например, управлением по делам искусства при Совете Министров ДАССР был пересмотрен репертуар театров и эстрадно-концертных организаций. "Репертуар драматических театров очищен сейчас от безыдейных и малохудожественных пьес. Включены в репертуар современные советские пьесы" (302).
  В соответствии с новыми задачами, поставленными перед творческой интеллигенцией автономий, основной тематикой северокавказских писателей становится "трудовой героизм", "мир и дружба народов", "борьба с пережитками прошлого". Например, в осетинской литературе обком партии повёл активную борьбу против теории "единого потока" и "бесконфликтности", тенденций к "национальной ограниченности" и "идеализации старины", проявлявшихся, по мнению партийных руководителей, у отдельных писателей. Руководители республики считали, что осетинская художественная литература имела существенные недостатки: отставала критика, тематика сюжетов была ограниченной, важнейшие стороны жизни республики не находили должного освещения. Какие же именно стороны считались самыми важными? Это промышленность, рабочий класс, интеллигенция и т.п. (303). Была пересмотрена и работа театров республики. После соответствующего постановления ЦК КПСС был изменён репертуар. Преимущественное значение теперь приобретали современные советские пьесы (304).
  V пленум Северо-Осетинского обкома партии рассмотрел ошибки в работе театров, Союза писателей республики, культурно-просветительных учреждений и т.п., а также выработал мероприятия по борьбе с отдельными обычаями, квалифицированными как пережитки прошлого. Надо сказать, что некоторые из них действительно могут быть названы именно так: похищение девушек, кумовство при назначении на работу и т.п. В число пережитков попали религиозные праздники и обряды.
  В области литературы и искусства в национальных автономиях Северного Кавказа в конце 1940-х - начале 1950-х гг. в полной мере прослеживаются черты жёсткого государственного регулирования и прямого давления на творческую интеллигенцию в выборе тем и направленности произведений.
  
  Отдельно следует сказать о книгоиздательстве в автономных республиках и областях Северного Кавказа. Тиражи и количество наименований из года в год увеличивались. В дальнейшем обратим внимание на два обстоятельства: тематику изданий и язык, на котором публиковались книги.
  Например, в послевоенные годы были переведены и изданы на осетинском языке произведения В.И. Ленина "Что делать?", "Шаг вперёд, два шага назад", "Две тактики в социал-демократии в демократической революции", "Империализм как высшая стадия капитализма" и др. Вышли в свет отдельные произведения М. Горького, А. Фадеева и других русских писателей. Если в 1940 г. было издано 83 книги общим тиражом 283 тыс. экз., то в 1954 г. количество напечатанных книг возросло до 134, а тираж до 600 тыс. экземпляров (305).
  В Кабардинской АССР в 1946 г. было опубликовано 19 наименований книг и брошюр на русском языке общим объёмом 104,87 печ. л. и тиражом 116 тыс. экз. В этом же году на кабардинском языке было опубликовано 11 "названий" общим объёмом 61,63 печ. л. и тиражом 78 тыс. экз. (306).
  Перечень изданий на кабардинском языке, вышедших в том году, заслуживает того, чтобы привести его полностью.
  Таблица 18.
  наименование объём в п.л. тираж в тыс. экз.
  1. И.В. Сталин. Речь на предвыборном собрании избирателей Сталинского избирательного округа г. Москвы 9 февраля 1946 г. 1,0 8
  2. В.М. Молотов. Речь на предвыборном собрании избирателей Молотовского избирательного округа г. Москвы 6 февраля 1946 г. 0,75 3
  3. Г.М. Маленков. Речь на предвыборном собрании избирателей Ленинградского избирательного округа г. Москвы 7 февраля 1946 г. 0,75 3
  4. Обращение ЦК ВКП(б) ко всем избирателям, к рабочим и работницам, крестьянам и крестьянкам, к войскам Красной Армии и Военно-морского флота, к советской интеллигенции 1,0 15
  5. Постановление Совета Министров СССР и ЦК ВКП(б) "О мерах по ликвидации нарушений Устава сельхозартели в колхозах" 1,75 5
  6. Шора Ногмов (1844-1944 гг). Сборник документации и статей к столетию со дня смерти 6,25 10
  7. Хрестоматия по литературе для 7-го кл. неполной средней и средней школы 17,75 5
  8. Х. Эльбердов. Букварь 6,75 12
  История СССР. Краткий курс. Учебник для 4 класа 17,75 7
  Алим Кешоков. Путь всадника 6,13 5
  М.Ю. Лермонтов. Мцыри 1,75 5
  
  Таким образом, из 11 изданий на кабардинском языке 3 можно отнести к разряду литературы республиканской ориентации, основанной на местной специфике и т.п. (307).
  Особое место в книгоиздательстве занимала переводная литература. Вышеприведённый перечень изданий показывает, что только произведение Алима Кешокова, строго говоря, можно причислить к тому, что называется кабардинской литературой. Идея развития национальных культур на базе русской культуры (об этом мы упоминали выше) выражалась, например, в том, что не разрешалось переводить иностранную литературу на родные языки с языка оригинала, а только с русского перевода.
  В целом послевоенный период характеризуется ужесточением контроля за содержанием и формой произведений художественной культуры, все большей универсализацией тем и художественных образов. Поэтому и искусство служило по замыслу "демиургов" советского общества нивелированию не только вкусов, но и региональных и даже этнокультурных различий.
  
  4.4.2. Социальные ориентиры
  
  Одной из идеологических доминант советской национальной политики было вовлечение как можно большей массы народа в различные формы коммунистического бытия как залога стирания национальных различий, ибо система ценностей, мотивационная сфера деятельности, способы целеполагания и средства достижения этих целей становились общими.
  Государственная политика, особенно в условиях тоталитаризма, в значительной мере определяла социальные ориентиры общества.
  В данной части работы мы рассмотрим те социальные слои, пополнение которых представителями горских народов Северного Кавказа, считалось делом государственной важности.
  Основная масса автохтонного населения на Северном Кавказе оставалась сельскими жителями, поэтому процент горцев в числе номенклатурных работников, степень занятости их в промышленности, число специалистов с высшим образованием как до войны, так и после неё находились в сфере особого внимания государства и коммунистической партии.
  Ниже мы затронем только отдельные меры конкретно-исторического характера, направленные на дальнейшее формирование социальной структуры северокавказских народов, которая соответствовала бы индустриальной модели советского общества.
  Отчеты Обкомов ВКП(б) северокавказских республик обязательным пунктом имели характеристику национального состава парторганизации. Наряду с увеличением доли рабочих и крестьян (которых, кстати говоря, в партии всегда было меньше, чем служащих) большим успехом считалось повышение удельного веса представителей местной национальности. Для широких масс разрабатывался комплекс мер пропагандистского большевистского, марксистско-ленинского характера. Этому также посвящены отдельные главы отчета перед ЦК ВКП(б) (308).
  В качестве примера приведём выдержку из отчёта Кабардинского обкома ВКП(б) за 1946 г.: "Качественный состав работников, занимавших номенклатурные должности Обкома ВКП(б), характеризуется следующими данными: по национальности: кабардинцев - 255 чел., или 35% общего состава, русских - 364 чел. или 49,9% и прочих национальностей - 110 чел. или 15,1%; по партийности: коммунистов - 674 чел., беспартийных - 55 чел., в том числе членов ВЛКСМ - 10 чел." (309). Далее авторы отчёта сетуют, что процент кабардинцев на руководящих должностях в обкоме низок (35%) и не соответствует их проценту в общей численности населения республики - 50%. Более благополучно обстояло дело в сельском хозяйстве и торговле, где кабардинцы занимали соответственно 45 и 41% руководящих постов. Особенно низким был процент кабардинцев по сектору промышленных и транспортных кадров Обкома ВКП(б) КАССР - 2%. В январе 1947 г. секретарей райкомов кабардинцев было 22 чел (50%), русских - 19 чел. (42%) и прочих - 4 чел (8%) (310).
  Вовлечённость представителей местных народов на Северном Кавказе в партийную и советскую работу приобрела характер государственной политики со времён "коренизации" прат- и госаппарата в регионе. Эта задача, снятая как лозунг, тем не менее, понималась как очень важная и после войны. Вовлечённость горцев в руководство и ряды ВКП(б) рассматривается нами как важный показатель вовлечённости их в систему социальных ориентиров, определяемых коммунистическими ценностями и нормами и демонстрирующих степень распространения и закрепления в данном регионе характерных признаков и черт российского культурно-исторического типа.
  Возвращаясь к первому послевоенному году в той же Кабарде, надо сказать, дела с такой вовлечённостью обстояли не очень хорошо. На 1 января 1947 г. в республике насчитывалось 7 819 членов и кандидатов в члены партии, в их числе русских было 4 843 чел., а кабардинцев - всего 1 737 чел., при этом на 1 января 1946 г. число членов партии-русских составляло 2 735, а кабардинцев - 1 286 чел. (311).
  Надо сказать, что в отчёте Северо-Осетинского обкома партии за тот же год не уделялось такого пристального внимания национальному составу парторганизации, руководителей сельского хозяйства, производства, учителей и т.п. в сравнении с тем, например, как это делали их соседи в Кабардинской АССР. Трудно сказать, насколько такие расхождения были вызваны личным подходом первых секретарей обкомов, а насколько требованиями ЦК ВКП(б). Возможно, ЦК партии считал вопрос о национальном составе партийцев для Северной Осетии не столь актуальным как для Кабарды. Нельзя сказать наверняка.
  В упомянутом отчёте по СОАССР только руководящие кадры удостоились детального анализа по национальному признаку: в 1946 г. было выдвинуто на руководящую работу 294 чел., из них осетин - 146 чел. (ок. 50%), русских - 118 чел. (40%), других национальностей - 30 чел. (примерно 10%) (312).
  Национальная принадлежность работников была одной из причин, по которой руководство "закрывало глаза" на слабую подготовленность отдельных председателей колхозов. Нередко это же обстоятельство приводило к высокой текучести кадров. Например, в той же Северной Осетии в течение 1946 г. руководящих работников различных рангов было освобождено от должности 279 чел. Однако не стоит преувеличивать это обстоятельство. Несостоятельные сельские руководители сменялись, как только появлялась им замена. В отчёте Кабардинского обкома партии отмечено: "Почти все сменённые - товарищи малограмотные, неопытные, но поставленные ранее у руководства за неимением на местах других национальных кадров. Теперь же у руководства поставлены новые товарищи, более подготовленные и опытные, главным образом, демобилизованные из Красной Армии" (313).
  Мы не ставим перед собой цели проследить число коммунистов-представителей горских народов по всем автономиям Северного Кавказа, тем более что сделать это было бы весьма затруднительно. Дело в том, что не все автономии имели равный статус и не везде коммунистов из числа представителей местных народов выделяли в отдельные группы. Но, очевидно, их число росло, как минимум, механически, вместе с общим ростом численности парторганизаций.
  Например, численный состав Северо-Осетинской парторганизации вырос с 1 июня 1941 г. до 1 января 1947 г. с 5 494 до 10 339 чел., а с учётом кандидатов в члены ВКП(б) - до 13 108 чел. (314). В 1948 г. Северо-Осетинская парторганизация достигла численности почти в 15 000 чел. (315).
  Ещё более бурными темпами росла соседняя - Грозненская парторганизация. В 1945 г. в области был 8 251 коммунист, в 1948 г. - 19 004, а накануне ХХ съезда партии - 19 927 коммунистов (316).
  Молодых коммунистов Грозненской области в 1948 г. было 72,7% (317). В Северной Осетии этот процент годом ранее составлял 50,1 (318). То есть это были люди в возрасте до 35 лет. Таким образом, наиболее активно в военные первые послевоенные годы членами партии становились те, кто вырос и личностно сформировался в условиях сталинского режима и имел сравнительно небольшой жизненный опыт, воспринимая, очевидно, условия тоталитарного режима как данность.
  Обращает внимание то, что в 1946 г. служащие в Северо-Осетинской парторганизации составляли заметно более половины её членов: 6 845, в то время как рабочие - 3 758 чел., а крестьяне - 2 505 чел. (319).
  Членство в партии открывало перспективы социального роста. Нельзя не учитывать этого обстоятельства, как значимого фактора в принятии решения отдельным человеком вступить в ряды ВКП(б). Показателен в этом отношении высокий процент членов партии - служащих.
  
  Идеологическая доминанта, которую мы рассмотрим ниже, также восходит к традициям "коренизации", но охватывает уже гораздо более широкий спектр социальных ролей, касающихся работы в промышленности, увеличения числа врачей, учителей, студентов из числа представителей местных национальностей.
  Вовлечение местного населения в работу промышленности, особенно городской, - еще один фактор размывания национальных отличий. Как до революции, так и в уже рассматриваемый период крупные промышленные предприятия и отрасли были укомплектованы в подавляющем большинстве русскоязычным населением. Например, в Кабардинской АССР в 1946 г. в промышленности было занято только 2 016 кабардинцев или 11 % к общему числу работающих. При этом удельный вес их в отраслях, не требующих высокоспециализированной квалификации, был более высок: в промкооперации - 27 %, в легкой промышленности - 47 %. Наиболее низким был процент кабардинцев на крупнейшем комбинате республики в Тырны-Аузе - 9 % (320). На машиностроительном заводе кабардинцев в 1946 г. было 3 %, на мясокомбинате - 1 %, а на Прохладненском железнодорожном узле из 4867 работников только 43 были кабардинцами (321) или около 0,7 %. Только к январю 1949 г. в Дагестане число горцев в различных отраслях промышленности достигло 38,7 %, причем 24 % женщин представляли коренные национальности; в промысловых артелях 50 % рабочих были горянки (322).
  Вопросы вовлечения горского населения к работе промышленности и в послевоенные годы остаются в числе приоритетных направлений в социальной политике в национальных автономиях Северного Кавказа. Например, в 1946 г. пленум Кабардинского обкома партии принял решение: обучить на курсах или предприятиях и путём "прикрепления к квалифицированным мастерам" 1 000 промышленных рабочих коренной национальности.
  В 1948 г. на предприятиях промкооперации КАССР кабардинцы составляли 31%, на предприятиях лёгкой промышленности - 20% трудовых коллективов. Более всего кабардинцев среди рабочих было на Баксангэсе - 32% (323). В промышленности их процент был совсем невелик: в декабре 1950 г. рабочих и служащих кабардинцев насчитывалось только 18%, в 1952 г. - около 25%. В целом же в 1950 г. в промышленности и на транспорте республики было занято 58 тыс. рабочих и служащих. Для сравнения: в 1940 г. их было 51 тыс. и в 1945 г. - 36 тыс. чел. (324).
  Условием роста численности рабочего класса было развитие промышленной инфраструктуры регионов и увеличение числа предприятий.
  В Черкесской АО в1956 г. было 66 крупных предприятий, тогда как до революции было всего 8 кустарных заведений. Валовая продукция промышленности за эти годы возросла в 425 раз (325).
  В этот же период в Северной Осетии насчитывалось до 865 предприятий крупной и мелкой промышленности. Выросла и численность рабочих. Если до революции их было около 3 тыс. чел., то в 1957 г. их число составило 30 тыс. чел. (326).
  К 1950 г. в сравнении с 1940 г. число рабочих в Северной Осетии увеличилось на 21%. Если же считать их в совокупности со служащими, то только с 1945 г. их число увеличилось на 24% (327). С 1950 по 1958 г. число рабочих и служащих в городах и сёлах СОАССР увеличилось на 56 тыс. чел., правда, этот рост обеспечили в большинстве случаев "рабочие совхозов" (328).
  В послевоенный период промышленность на Северном Кавказе растёт очень быстрыми темпами, что в известной мере отражает рост валовой продукции в автономиях (в процентном отношении к 1940 г.) (329).
  Таблица 19.
  АССР 1945 г. 1950 г. 1955 г. 1958 г.
  Кабардино-Балкарская 47 144 253 337
  Северо-Осетинская 38 105 191 258
  Чечено-Ингушская 45 129 189 250
  
  Вместе с развитием промышленности увеличивалось и число рабочих. Наиболее высокие темпы роста индустриальных кадров к концу 1950-х гг. наблюдались среди чеченцев, ингушей, балкарцев и карачаевцев. В этом процессе, несомненно, большую роль сыграли годы ссылки. Итак, численность рабочих и служащих среди ингушей увеличилась на 80%; от 60 до 80% - у русских, карачаевцев, чеченцев; от 40 до 60% - у осетин, адыгейцев; от 30 до 40% у балкарцев и кабардинцев; от 15 до 30% - у даргинцев и аварцев (330).
  
  Не менее важной задачей, чем привлечение представителей северокавказских народов для работы в промышленности, была подготовка специалистов высокой квалификации, то есть лиц, имевших высшее образование. В непосредственной связи с этим необходимо было дальнейшее развитие системы общеобразовательных учреждений. Реализация личностных устремлений в промышленности, образовании, медицине, партийно-хозяйственном руководстве в первую очередь предполагала знание русского языка, а для успешного продвижения карьеры - умелого владения ценностными и мотивационными принципами, опирающимися на марксистскую модель мира. Остановимся на конкретных примерах.
  В апреле 1947 г. учителей из кабардинцев было 7 %, а среди врачей - всего 6 человек (это менее 2 % - В.Ш.), в аппарате Верховного Совета КАССР кабардинцы составляли 30 %, в обкоме ВКП(б) - 27 %, в Совете Министров - 24 %, в обкоме ВЛКСМ - 20 % (331). Эти сведения можно было бы воспринимать отстранённо или трактовать как угодно, если бы не оставляющая двойственного впечатления реакция ЦК ВКП(б), предписывающая увеличение доли местного населения в указанных структурах и ведомствах. В 1946 г. только 40 чел. из кабардинской молодежи закончили десять классов. В 1948/49 учебном году ЦК ВКП(б) обязал обком набрать в высшие и средние учебные заведения не менее 350 чел. из кабардинцев (332). Сфера высшего и среднего образования в послевоенные годы претерпевает позитивные изменения.
  Обком партии КАССР детально изучал проблемы подготовки молодёжи в средних школах для поступления в вузы. В качестве одного из выводов о высоком проценте второгодников в 1945-1946 гг. Бюро Обкома ВКП(б) КАССР отмечало: "из 42 816 учащихся на повторный курс было оставлено большое количество - 30,8%, что явилось результатом слабой учебно-воспитательной работы школ и неудовлетворительной постановки преподавания русского языка в кабардинских школах". И эта ситуация была уже лучше, чем в 1945 г., когда второгодников было 42, 6%. При этом 2 000 детей школьного возраста вообще не ходили в школу. (333). Таким образом, знание русского языка в послевоенные годы уже напрямую связывалось руководителями Кабардинской автономии с уровнем успеваемости в школах республики.
  И далее в тексте отчёта его авторы посчитали нужным вновь вернуться к проблеме среднего образования в КАССР: "Одним из коренных недостатков в школьном обучении является слабое знание учащимися кабардинских школ русского языка, являющегося языком преподавания с 5 по 10 класс всех предметов школьного обучения" (334).
  Надо отметить примечательный факт, связанный с отчётной документацией отделов народного образования, в данном случае, Адыгейской АО в 1946 г. В годовых отчётах о работе школ мы не нашли сведений о языке преподавания и о национальном составе учеников (335). Заполняемые в специальные формуляры, эти отчёты содержали такие сведения в 1920-1930-е гг. (336).
  Работе адыгейских школ в отчёте отдела образования за 1953/54 учебный год содержался целый раздел, посвящённый образованию на родном языке (337). В отчётах за 1957/58 и 1958/59 учебные годы такого раздела ещё уже нет, хотя в тексте приводятся сведения о деятельности 58 национальных школ Адыгейской АО (338).
  Потребности в учителях по русскому языку и литературе по этой же автономии в 1946/47 учебном году при 45 038 учащихся (339) составляли 131 ставку, а родного языка - 26 ставок. Потребности в учителях русского языка были почти вдвое выше, чем в учителях по любому другому отдельно взятому предмету, кроме химии - 87 ставок (340). При этом адыгейцев выпускников местных учебных заведений, готовящих учителей, в эти годы было очень мало. Например, Майкопское педагогическое училище в 1944/45 учебном году выпустило 89 специалистов, в их числе 20 чел адыгейцев. Год спустя представители местной национальности составили 27 чел. из 103 выпускников этого учебного заведения (341). В те же годы Майкопский государственный учительский институт выпустил в сумме 281 молодого специалиста, из которых только 19 были адыгейцами (342).
  В принципе, обучение на национальном языке уже в первые послевоенные годы отходит на второй план. Если согласиться с тем, что наибольшим достижением по окончании школы можно считать поступление в вуз, то также нужно согласиться и с тем, что система образования, когда учащийся для успешного её завершения должен знать неродной для него язык, не может быть названа национальной.
  В 1946 г. в Кабардинской АССР было открыто 203 школы с 45 тыс. учащихся (343). В 1957/58 учебном году число школ достигло 248 (64 581 учащийся).
  В Грозненской области с 1946 по 1958 гг. построена 51 школа на 16 218 мест, по инициативе и на средства колхозов - 49 школ, а к 1954/55 учебному году насчитывалось 72 школы в городах и 332 - в сельской местности (344). В 1955/56 учебном году в области работало 4 767 учителей, что больше в два раза по сравнению с 1945/46 учебным годом (345).
  В 1953/54 учебном году в Черкесской АО было 110 школ. Условия обучения в них во множестве случаев оставляли желать лучшего. Только 62 школы были электрифицированы и 58 радиофицированы (346). То есть, почти в каждой второй черкесской школе начала 1950-х гг. занятия проходили только в светлое время дня или при свечах и керосиновой лампе.
  В Черкесской АО также большое внимание уделяли преподаванию русского языка. Известно, что в 1947/48 учебном году во всех 39 национальных школах были созданы подготовительные классы. В 1951/52 учебном году областной отдел народного образования увеличил количество часов по русскому языку во всех классах национальных школ (347).
  Число учащихся в школах Черкеской АО в первые послевоенные годы росло довольно динамично. Если в 1944 г. их было 12,5 тыс., то в 1949 г. - уже 19,7 тыс. (348). В 1958/59 учебном году их число достигает 39,3 тыс. чел. (349).
  В Северо-Осетинской АССР в 1947 г. было 247 школ, в том числе начальных 102, семилетних - 67, средних - 78. При этом учащихся в 1946/47 учебном году было 78 042 чел. К концу первого полугодия их число сократилось до 75 262 учащихся. Любопытно, что предметом рассмотрения на обкоме партии были вопросы успеваемости. Партийное руководство республики констатировало неутешительные итоги: из 75 262 учащихся в 1946/47 уч. г. не успевали 20 527 и не были аттестованы 1 695 (350).
  Сведения из других источников дают довольно странную картину развития сети средних и начальных школ в Северной Осетии в конце 1940-х - середине 1950-х гг. Получается, что число школ сокращается с 248 до 230, но, при этом, увеличивается число средних школ (с 78 до 99). Сокращается также и число учащихся. К 1958/59 учебном году их было уже 69 400 чел. (351). Возможно, дело было в укрупнении школ в СОАССР в этот период.
  В целом в конце 1950-х - начале 1960-х гг. общие по региону данные численности учащихся (в тыс. чел.) выглядят следующим образом (352):
  Таблица 20.
  АССР/ АО 1958/59 уч.г. 1960/61 уч.г.
  Кабардино-Балкарская 66,6 72,5
  Северо-Осетинская 69,4 73,8
  Чечено-Ингушская 95,0 134,1
  Адыгейская 47,3 54,6
  Карачаево-Черкесская 39,3 54,2
  
  Т.Ф. Аристова замечает, что в послевоенный период "родители прилагали всяческие усилия, чтобы обеспечить детям возможность учиться. Теперь уже нигде в горах Северного Кавказа не было и речи, чтобы не посещать школу" (353). При этом надо заметить, что обучение на родном языке было официально прекращено в 1959 г., хотя в школах с национальным контингентом фактически продолжалось до 1966 г. После этого язык местных народов стал преподаваться как один из предметов (354).
  Воспитание кадров "местной национальной интеллигенции" считалось руководителями национальных автономий Северного Кавказа главной задачей в области образования. Такое стремление отразилось на главной тенденции в развитии вузов в послевоенные годы - быстром увеличении численности студентов. С 1940/41 учебном году до начала 1950-х гг. число студентов выросло в Северной Осетии в 2,7 раза, в Кабарде - в 2,4 раза, в Грозненской области - в 2,7 раза. В целом контингент студентов высших учебных заведений Северного Кавказа увеличился с 38,4 тыс. в 1940/41 учебном году до 63,9 тыс. в 1950 г. (355).
  Итоги переписи населения 1959 г. дали подробную картину уровня грамотности и степени образованности народов Северного Кавказа. Для сравнения приведём сведения и по некоторым другим народам, не относящимся к числу изучаемых в данной работе.
  Наибольшее число неграмотных в возрасте 9 лет и старше перепись выявила у чеченцев, ингушей, ненцев и хантов: свыше 200 чел. на 1 000 жителей (356).
  Количество студентов вузов в расчёте на 10 000 чел. в 1959 г. увеличилось по сравнению с 1939 г. в 2,2 раза. В том числе количество студентов более чем в 5 раз выросло у даргинцев, авар, чеченцев и ингушей; в 4-5 раз - у лезгин и кабардинцев; в 2-3 раза - у балкарцев и русских; менее чем в 2 раза - у осетин и евреев (357). Последний пример говорит о том, что у этих народов он и в 1939 г. был достаточно высок.
  Самое большое число лиц с начальным образованием (свыше 250 чел на 1 000) было в 1959 г. у белорусов, украинцев, русских, удмуртов, марийцев, коряков и карел, а наименьшее (менее 150 чел. на 1 000) - у евреев, ингушей, чеченцев и ненцев. Эти ведения сопровождались комментарием: "При оценке момента необходимо иметь в виду, что небольшое число лиц с 7-летним и начальным образованием у евреев есть результат преобладания более высокого уровня образования, а у чеченцев, ингушей и ненцев наоборот - преобладания лиц без образования и неграмотных" (358).
  Число лиц со средним и семилетним образованием в период с 1939 по 1959 гг. выросло в 3,7 раза на 1 тыс. чел. Специалистов с высшим образованием за то же время стало 19 чел на 1 тыс. жителей, что без малого втрое больше, чем в 1939 г. Если суммировать число лиц с высшим, средним и семилетним образованием, то с 1939 по 1959 г. их количество увеличилось: в 5-7 раз у балкарцев, ингушей и лезгин; в 8-10 раз - у чеченцев и кабардинцев; более чем в 10 раз - у даргинцев и аварцев (359).
  Число лиц, обладавших высшим, неоконченным высшим и средним специальным образованием на 1 000 чел. в 1959 г. у кабардинцев, черкесов и карачаевцев было 21-30 чел., вместе с ними в эту категорию входили удмурты и алтайцы; 11-20 чел. - у аварцев, балкарцев, ингушей и даргинцев; менее 10 чел. хотя бы с каким-нибудь образованием выше семилетнего в расчёте на 1 000 населения было у чеченцев, а также у ненцев и коряков (360).
  И если говорить о перспективах роста дипломированных специалистов, то перепись 1959 г. выявила следующие тенденции: в расчёте на 10 000 чел. студентов вузов более 100 чел было у осетин (у русских и евреев), в категорию от 50 до 100 чел. вошли кабардинцы, балкарцы и лезгины; менее 40 чел. - чеченцы и ингуши (361).
  К концу 1950-х гг. число лиц с высшим образованием и студентов вузов из числа народов Северного Кавказа, за исключением осетин, было невелико. Их удельный вес вдвое, и даже втрое был ниже, чем у русских.
  В этой связи небезынтересно было бы узнать мнение самих руководителей автономий о причинах невысокого процента местных народов в высших учебных заведениях в первые послевоенные годы. В данном случае приведём мнение Кабардинского обкома о недостаточном количестве абитуриентов из числа кабардинцев в 1947 г.
  Руководством республики большое значение уделялось школам всеобуча, куда в 1947 г. удалось привлечь 25 951 чел. кабардинской молодежи, что составляло 46 % (362). Причиной таких энергичных мер стало то, что "...в большинстве случаев разрешение вопроса о подготовке специалистов из кабардинцев упиралось в отсутствие достаточного количества кабардинской молодежи с полным средним образованием, отвечающим требованиям для посылки в высшие учебные заведения" (363). Действительно, число кабардинцев в сфере педагогического образования в период после оккупации и первый послевоенный год действительно было невелико. Всего окончивших педагогический и учительский институты было: в 1944 г. - 57 чел. (из них кабардинцев - 5), в 1945 г. - 177 чел. (14 - кабардинцы) и в 1946 г. - 94 чел. (17 - кабардинцы) (364).
  Что стоит за словами "отсутствие достаточного количества, отвечающих требованиям для посылки в высшие учебные заведения"? Частично это невозможность или нежелание привлекать кабардинскую молодежь в старшие классы (365). Но главным образом это незнание русского языка, ибо вузов, где преподавание осуществлялось бы на местных языках, не было. Незнание русского языка замыкало горца в рамках своего, сравнительно узкого круга общественных связей. Жить в городе, получить образование, а собственно и престижную высокооплачиваемую работу, сделать карьеру партийного руководителя и т.п. без знания (владения в совершенстве) русского языка было нереально.
  
  В самих основах большевистской национальной политики было заложено преодоление раздробленности школ по национальному признаку, создание единой системы образования. Несмотря на лозунги государственной и культурной автономии, подлинно самостоятельная система образования, основанная на местных национальных традициях и, разумеется, языках, очевидно, никогда не рассматривалась коммунистическим руководством СССР всерьёз. Например, В.И. Ленин так писал об этом: "Неизмеримо решительнее (В.Ш.: буржуазно-демократического подхода) приходится выступать против разделения школьного дела по национальностям с точки зрения пролетарской классовой борьбы" (366).
  Подготовка специалистов для национальных школ, как и сама деятельность этих школ, сохранявшихся до конца 1950-х гг., не могут быть достаточным основанием для утверждения о том, что государство прилагало все усилия для развития национальной культуры и образования. Во-первых, в скором времени число этих школ сокращается; во-вторых, поступление в вуз, а значит и высокий социальный статус, равно как и партийная работа, были невозможны без знания русского языка. Последнее обстоятельство можно рассматривать как важное условие овладения одной из базовых частей комплекса русских этнокультурных ценностей, необходимых для достижения высокого социального статуса. Иначе говоря, горец, рассчитывающий на заметное положение в обществе или тем более на карьеру партийного функционера, должен был быть в значительной мере органичен внушительному набору признаков и черт российского историко-культурного типа.
  Поэтому, можно сказать, что "забота" советского государства о сохранении национальной культуры народов СССР, языка, литературы, традиций и т.п. представляла собой лишь сохранение их формы, тогда как содержание основывалось на интернациональных принципах, необходимых для формирования единой социальной общности "советских людей". По существу это был процесс, нацеленный на создание политической нации надэтнического типа. Эти действия, совершаемые большевиками, скорее всего, рефлекторно, можно отнести к тем немногим стратегическим направлениям их деятельности, которые в основном отвечали требованиям современного им мира, вступившего в фазу постиндустриального развития (если говорить о западных оппонентах СССР). Социокультурной базой такой "интернационализации" являлись советизированные основания российского исторического типа культуры.
  
  4.4.3. Быт. Семья и брак
  
  Одним из важнейших направлений идеологической работы было разрушение элементов традиционного быта северокавказских народов, их обычаев и устоев, не укладывающихся, по мнению идеологов партии, в образец советской нации.
  Например, в Северной Осетии специальной проблемой, которой серьезно занялся ЦК партии, была выработка "... мероприятий по борьбе с пережитками прошлого (отдельные случаи похищения девушек, калым в скрытой форме, почитание религиозных праздников, подбор и расстановка кадров по принципу землячества и родства)" (367).
  Еще одно немаловажное обстоятельство - это быт народов Северного Кавказа рассматриваемого периода. Прекраснодушные мечтания авторов отдельных проектов "замирения" Кавказа "благами цивилизации", родившейся еще в ХIХ в., нашли свое применение в советский период. Особенно отчетливо улучшение бытовых условий, заслуживающих, впрочем, более детального анализа, намечается именно в период, последовавший после восстановления хозяйства и перевода его на "мирные рельсы". В "Истории Северо-Осетинской АССР" с гордостью отмечается, что "теперь осетины, как и другие народы СССР, носят прочную дешевую и удобную фабричную обувь и одежду... Коренным образом изменилась и пища осетина. Из национальных блюд сохранилось все лучшее, наиболее питательное, но наряду с этим готовятся блюда, которыми пользуются и другие народы СССР" (368). Эта цитата приведена нами не как иллюстрация или любопытный факт, а как тезис - тенденция, не в полной мере отражающая реальную суть вещей, но показывающая "пунктирную линию" вектора эволюции бытовой сферы. Его общая направленность показывала, что носителем общесоюзных (интернациональных) тенденций моды была городская культура.
  На указанное обстоятельство обращает внимание и Е.Н. Студенецкая, специально изучавшая особенности эволюции одежды горцев, в том числе и в послевоенный период. Автор исходит из тезиса о том, что большое влияние на одежду горцев после войны оказал рост "общесоветских форм культуры, формирование новой советской обрядности" (369). Например, известное влияние на свадебное платье горянки оказала городская культура - в нём стали явными белые и другие светлые тона, притом что общий пошив оставался традиционным (370)
  В 1950-1960-х гг. бытовала бурка, как вид верхней одежды, но она воспринималась, скорее, как одежда табунщиков, то есть рабочая, и из широкого повседневного ношения она была почти исключена. Широко распространены были шубы, которые имели достаточно ярко выраженный этнический покрой. Они вытеснялись после войны покупной тёплой одеждой - куртками, полупальто и т.п. Традиционные шубы изредка встречались у стариков. К 1960-м гг. из повседневного ношения исчезает черкеска, вытесняемая плащами, пальто и т.п., а в тёплое время года - пиджаком (371).
  До войны горцы не носили фабричных шляп. С 1950-х гг. мужчины начали носить фетровые, капроновые и даже соломенные шляпы, кепки, очень редко встречались береты. Зимой нередко использовались ушанки, но каракулевая папаха по-прежнему имела широкое распространение (372). Фабричная обувь получает почти всеобщее распространение примерно с 1960-х гг. Как отмечает Е.Н. Студенецкая, её носят все, кроме глубоких стариков в горных районах, " ...а молодёжь старается соблюдать все предписания моды" (373).
  Городская мода влияла и на женскую одежду. Вместе с тем, с 1960-х гг., некоторые её слишком смелые и открытые фасоны не могли найти понимания у горянок, особенно старшего и среднего поколения. Здесь продолжали бытовать платья запашного покроя, или закрытые (у молодых). Предпочтение отдавалось однотонным тканям, преимущественно тёмных тонов, особенно у адыгских народов и осетин. Верхняя женская одежда была более интернациональной (374).
  Одежда народов Северного Кавказа как один из атрибутов этнокультур в послевоенный период подвергается нивелированию и интернационализации. Однако надо заметить, что этот процесс был в большой степени свойственен и другим регионам и до известной степени может быть охарактеризован как глобальный. То есть чем менее изолированным был какой-либо регион или этническая группа, тем быстрее общеевропейские и мировые тенденции моды там закреплялись. Поэтому применительно к северокавказским народам развитие общесоюзных тенденций моды позволяет нам судить о степени открытости этих обществ, способности восприятия инокультурных веяний. Очевидно, что за годы советского периода в истории народов Северного Кавказа уровень толерантности этнокультур этой области заметно повысился.
  Гораздо более консервативной сферой жизни народов Северного Кавказа были семейно-брачные отношения. Здесь советскому государству приходилось прилагать немалые усилия, чтобы привести этот институт к общесоюзному образцу, в основе которого лежало российское, христианское, во многом европеизированное понимание семьи и брака.
  Известный факт, что межнациональные браки приветствовались советским правительством. При этом не менее хорошо известно, что со стороны славянских православных народов существовало и существует некоторое предубеждение против браков с выходцами из других этнических групп, в частности с Кавказа, и особенно с мусульманами. Среди последних подобные союзы также считаются нежелательными. Причем, если браки между мужчиной горцем и женщиной, скажем, славянкой, хотя и редки, но, в общем, допустимы и возможны, то аналогичные намерения со стороны девушки горянки (как уходящей в другую семью, а значит и культуру) встречали более энергичное сопротивление родственников.
  В годы Великой Отечественной войны сложились объективные условия для увеличения числа межнациональных браков, если иметь в виду пары, складывавшиеся на фронте. Исследователи отмечают рост числа, например, адыгов, которые вернулись с войны с русскими (или представительницами других национальностей) жёнами. Однако процент межнациональных браков у мужчин адыгейцев в целом оставался очень низок. В 1950 г. он составлял 0,5%, а среди адыгеек - 0,2%, среди черкешенок он был в несколько раз выше - 1,2% (375). Но и эти показатели по сравнению с предвоенными годами были в несколько раз выше.
  Отличительными чертами межнациональных семей у адыгов являлась меньшая детность, часто встречается присутствие тестя или тёщи (что противоречит староадыгской традиции) заметнее влияние стандартизированной "городской" материальной культуры (376). Другой важной особенностью межнациональных семей является то, что они часто двуязычны, а изредка даже трёхъязычны. "Вместе с тем в большинстве семей средством общения для супругов служит русский язык. Нередко бывает, что в сельской местности жена усваивает язык мужа. В городе такие случаи встречаются редко" (377). Дети нередко знают язык обоих родителей, но чаще - той этнокультурной среды, в окружении которой они находятся.
  К концу 1950-х гг. смешанные браки у адыгейцев составили 0,6%, у адыгеек - 0,3%; у черкесов - 2,1%, у черкешенок - 2,3%; у карачаевцев - 0,5%, у карачаевок - 0,3%; у осетин - 0,2%, у осетинок - 0,5% (378).
  Таким образом, процент смешанных браков у народов Северного Кавказа хотя и вырос в несколько раз в сравнении с довоенным периодом, в процентном соотношении оставался мизерным. Тем не менее, тенденция к росту числа таких браков всё же прослеживалась.
  Послевоенные годы принесли пусть и не слишком широкое в социальном отношении, но отчётливо фиксируемое изменение положения женщины в общественной жизни северокавказских народов. В конце 1950 гг. была возобновлена практика женских собраний, конференций и съездов. В 1957 г. прошёл первый съезд женщин Карачаево-Черкессии, в 1958 г. аналогичный форум провели женщины Чечено-Ингушетии, в 1960 г. - женщины Адыгеи. В 1959 г. были восстановлены женотделы партийных комитетов (379).
  Примечателен тот факт, что практика проведения женских собраний, конференций и т.п. была свойственна 1920-м гг., то есть периоду начала восходящей фазы первого малого социального цикла советского периода. Говоря о конце 1950-х и даже начале 1960-х гг., мы затрагиваем аналогичный по своим признакам период, но только относящийся к началу второго малого советского социального цикла. Таким образом, оживление организованных форм женской общественной деятельности в данный период выглядит вполне закономерно.
  В послевоенный период несколько изменяются внутрисемейные отношения. Равное, или почти равное участие членов семьи в колхозном производстве вело к некоторой демократизации этих отношений. И пускай вывод о том, что "изменение роли женщины в производстве сделало её вполне равноправным членом не только в решении семейных вопросов, но и в решении общественных, колхозных дел" (380), выглядит несколько опережающим своё время, нужно согласиться с тем, что известные основания для такого утверждения у его авторов были. Особенно если учесть, что в данной цитате речь идёт об осетинах, которые, на наш взгляд, были самым советизированным народом. В условиях реальных модернизационных процессов тех лет это означало и наибольшую степень интегрированности в систему российских историко-культурных ценностей.
  Народы Северного Кавказа, согласно переписи 1959 г., имели самые большие в сравнении с другими народами СССР семьи. В среднем более чем 4,2 чел. в семье имели ингуши, осетины, адыгейцы, чеченцы и кабардинцы, из других народов - тувинцы; от 4,1 до 4,2 чел. составляли семьи балкарцев; от 3,9 до 4,0 - у даргинцев. Наиболее крупные семьи чаще всего встречались у ингушей, адыгейцев, кабардинцев, тувинцев, чеченцев, осетин, мордвы и башкир. У северокавказских народов был также очень высок удельный вес многодетных семей, насчитывающих более 6 чел. Таких семей из расчёта на 1 000 других семей у ингушей насчитывалось, согласно переписи 1959 г., 175, у адыгейцев - 157, у осетин - 152, у кабардинцев - 147 и у чеченцев - 135 семей (381).
  Юридическая сторона советского брака - это особый вопрос. Горский институт брака довольно долго был сферой труднодоступной советскому законодательству. "Роспись" в ЗАГСе не воспринималась горцами как сакральный акт, кладущий начало новой семье. Подчеркнем, что эта новация и попытки предания этому акту обрядового характера - продукт сугубо советского законо- и культуротворчества. "Еще в 1940-х годах большинство браков если и регистрировались, то обычно много времени спустя после свадьбы. Когда с середины 1944 г. фактический брак перестал приравниваться к зарегистрированному и порождать права и обязанности, предусмотренные республиканскими кодексами о браке, семье и опеке, многие не оформленные ранее гражданские браки были зарегистрированы... В Северной Осетии в 1960 г. было зарегистрировано вчетверо, а в Чечено-Ингушетии в восемь раз больше браков, чем в 1939 г." (382). Тенденция примечательная. Традиции семьи, брака, материнства и детства в культуре северокавказских народов вплоть до 1950-1960-х гг. опирались на местные моральные кодексы. Другими словами, "жить нерасписанными" вовсе не составляло какого-либо греха, а дети, рожденные в таком браке, не испытывали на себе косых взглядов соседей, как это было (и есть), например, в России. Акты государственного уровня, имеющие принудительный характер, исподволь меняли такое отношение горцев к семье и ее статусу, нивелируя существовавшие различия.
  
  Таким образом, в числе наиболее важных идеологических доминант национальной политики советского государства в отношении северокавказских народов следует выделить: 1) внедрение марксистско-ленинской идеологии как единственно возможной мировоззренческой модели; 2) вовлечение горских народов в различные формы коммунистического бытия; 3) деиндивидуализация этнических групп; 4) привлечение как можно большего числа представителей местных национальностей в сферы деятельности, предполагающие специальную подготовку и соответственно знание русского языка; 5) разрушение традиционных устоев быта, семейных отношений, обычаев и т.п. и формирование их по унифицированному советскому образцу.
  
  Итак, основные составляющие этнокультурной самости северокавказских народов в послевоенные годы подверглись небывалому прежде в истории этих этносов социокультурному влиянию со стороны доминирующего историко-культурного типа. Специфика воздействия советского руководства, насаждавшего коммунистический идеал социотипа, заключалась в применении репрессивных или директивно-принудительных мер совместно с прогрессивно-эволюционистскими формами освоения северокавказского социокультурного пространства как органичной части российского историко-культурного целого. Использование марксистско-ленинской идеологии в качестве, своего рода, новой "религии" направляло этнические группы Северного Кавказа к единому образцу "советского человека", построенному на принципах надклассовости, надэтничности и надконфессиальности.
  Состояние мягкого социального кризиса середины - второй половины 1950-х гг. несколько ослабило директивный характер внедрения модернизированных форм российского историко-культурного типа, но не привело к коренному пересмотру взаимоотношений государства с народами региона. Кроме того, оно имело временный характер.
  В сущности, утверждение на Северном Кавказе советизированного варианта российского исторического типа культуры было конкретно-историческим способом модернизации этнокультур и социотипов местных народов. Подобные процессы коснулись в ХХ в. многих неевропейских народов. Для автохтонного населения Северного Кавказа его советизация, безусловно, имевшая черты русификации, становится способом вовлечения и органичного включения в контекст мировой культуры. Если бы в своё время эти народы не вошли в состав Российской империи, вероятно, этот способ был бы иным, но история не терпит сослагательного наклонения и не может быть прожита иначе, чем это уже случилось.
  
  
  Примечания
  
  1. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы, конфликты, беженцы (документы, факты, комментарии). - Ростов-на-Дону: РВШ МВД РФ. - С.114.
  2. Там же. - С.115.
  3. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР (1917-1970 гг.). - Т.II. - Грозный, 1972,- С.256.
  4. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы... Сб. док. - С.117.
  5. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах (20-60-е годы). - М.: ИНСАН, 1998.- С.295.
  6. Там же. - С.250.
  7. РГАСПИ, Ф.17, Оп.122, Д.58, Л.16.
  8. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР ... - С.257.
  9. РГАСПИ, Ф.17, Оп.88, Д.732, Л.1.
  10. РГАСПИ, Ф.17, Оп.122, Д.58, Л.15.
  11. РГАСПИ, Ф.17, Оп.88, Д.732, Л.38.
  12. Там же.
  13. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР ... - С.272.
  14. Там же. - С.274.
  15. РГАСПИ, Ф.17, Оп.88, Д.732, Л.1.
  16. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы... Сб. док. - С.172.
  17. Там же. - С.120.
  18. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 207.
  19. Репрессированные народы России: чеченцы и ингуши/ Сост. Н.Ф. Бугай. - М.: ТОО "Кань", 1994. - С. 84.
  20. ГАРФ. Ф.А. - 327, Оп. 2, Д. 708. Л. 48.
  21. Там же. - Л. 84.
  22. Там же. - Л. 82.
  23. Репрессированные народы России... - С. 89.
  24. Бугай Н.Ф. Л.Берия - И.Сталину: "Согласно вашему указанию...". - М.: АИРО - ХХ, 1995.- С. 273.
  25. Там же. - С. 274.
  26. ГАРФ, Ф.А. - 37, Оп. 2, Д. 599, Л. 5.
  27. Репрессированные народы России... - С. 99-100.
  28. Там же. - С. 102.
  29. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 732, Л. 38.
  30. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 206.
  31. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 732, Л. 38.
  32. Репрессированные народы России... - С. 104-105.
  33. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Кавказ: народы в эшелонах... - С. 206.
  34. Репрессированные народы России... - С. 105-106.
  35. ГАРФ, Ф.А. - 327, Оп. 2, Д. 599, Л. 5.
  36. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы, конфликты... Сб. док. - С. 172.
  37. Бугай Н.Ф. Депортация народов Северного Кавказа: проблемы административно-территориального устройства// Народы России: проблемы депортации реабилитации. - Майкоп: Меоты, 1997. - С. 58.
  38. Репрессированные народы России... - С. 93.
  39. Дагестан: чеченцы-аккинцы/ Сост. Ю.Г. Кульчик, Л.Г. Куза и др. - М., 1993. - С. 63.
  40. Репрессированные народы России... - С. 94.
  41. Здравомыслов А.Г. Осетино-Ингушский конфликт: перспективы выхода из кризиса. - М.: РОССПЭН, 1998. - С. 40-41.
  42. ГАРФ, Ф.Р. - 9479, Оп. 1, Д. 925, Л. 129.
  43. Депортация карачаевцев. Документы рассказывают. Сборник документов/ составитель, автор вступ статьи, предисловия и заключения Р.С. Тебуев, - Черкесск: КЧИГИ, 1995. - С. 243-244.
  44. Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа в 1943-1953 гг.// Отечественная история, 2005, Љ1. - С. 143; Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - Ростов-н/Д.: изд. РГПУ, 1998. - С. 460.
  45. Депортация карачаевцев. Документы рассказывают... - С. 245.
  46. Там же.
  47. Там же. - С. 246-247.
  48. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения...". Депортация народов Юга России. 20-50-е гг. (на материале Краснодарского и Ставропольского краёв). - Майкоп: Меоты, 1999. - С. 117.
  49. Там же.
  50. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация. 1944-2001: Документы, материалы, комментарии/ Авт.-сост. Х-М.А. Сабанчиев. - Нальчик: Полиграфсервис и Т., 2001. - С. 28
  51. Там же. - С. 37.
  52. Северный Кавказ: этнополитические и этнокультурные процессы в ХХ в./ Отв. ред. В.А. Тишков, С.В. Чешко. - М, 1996. - С. 24.
  53. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы... Сб. док. - С.170.
  54. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение балкарского народа: Документы и материалы/ Сост. Б.М. Зумакулов, А.Х. Каров, С.Н. Бейтуганов и др.; Предисл. А.И. Мусукаева. - Нальчик: Эльбрус, 2001. - С. 357.
  55. Там же.
  56. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 36.
  57. Там же. - С 36-38.
  58. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ХХ века. Диссертация на соискание учёной степени кандидата исторических наук, Пятигорск, 2000. - С.132.
  59. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 231-232.
  60. Там же. - С. 239.
  61. РГАНИ, Ф.5, Оп 31, Д. 56, Л. 112-113.
  62. Ибрагимов М.М. Власть и общество в годы Великой Отечественно войны (на примере национальных республик Северного Кавказа). Диссертация на соискание учёной степени доктора исторических наук, М., 1999. - С. 345.
  63. Репрессированные народы России... - С. 103.
  64. Цит. по: Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественно войны 1941-1945 гг. М.: Прометей, 1997, - С. 266.
  65. Тикеев К.М. Трагические последствия сталинского геноцида в быту и культуре карачаево-балкарского народа// Репрессированные народы России: история и современность. - М., 1994. - С. 192.
  66. Там же. - С. 192-193.
  67. Ибрагимов М.М. Власть и общество в годы Великой Отечественно войны... - С. 259-260; Арапханова Л.Я. Депортация народов как специфический аспект национальной политики советского государства (на примере ингушского народа). Автореферат дисс. ... канд. полит. наук. - М., 2002. - С. 24.
  68. Бугай Н.Ф. Правда о депортации чеченского и ингушского народов// Вопросы истории, 1990, Љ7. - С. 44; Ибрагимов М.М. Народы Северного Кавказа в период Великой Отечественно войны... - С. 259-260; Костоев Б.У. Преданная нация. - М.: Гуманитарный фонд Ингушетии, 1995. - С. 9.
  69. Дешериев Ю.Д. Жизнь во мгле и борьбе. О трагедии репрессированных народов. - М.: Палея, 1995. - С. 160, 245; Полян П. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. - М.: ОГИ-Мемориал, 2001. - С.123.
  70. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."...- С. 121.
  71. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы... Сб. док. - С.138-140.
  72. Там же. - С. 138.
  73. Шнирельман В.А Быть Аланами: интеллектуалы и политика на Северном Кавказе в ХХ веке. - М.: Новое литературное обозрение, 2006. - С. 225-245..
  74. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..."... - С.84-85.
  75. Там же. - С. 85.
  76. Карачаевцы: выселение и возвращение (1943-1957 гг.)/ Под ред. И.И. Алиева, - Черкесск: Пул, 1993. - С. 16; Шаманов И.М., Тамбиева Б.А., Абрекова Л.О. Наказаны по национальному признаку. - Черкесск: КЧФ МОСУ, 1999. - С. 29.
  77. Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область в годы Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. - Ростов-н/Д.: изд-во РГПУ, 1998. - С. 462.
  78. ГАРФ, Ф.Р. - 9478, Оп. 1, Д. 61, Л. 2.
  79. Северный Кавказ: этнополитические и этнокультурные процессы в ХХ в./ Отв. ред. В.А. Тишков, С.В. Чешко. - М, 1996. - С. 22.
  80. Беленчук Л.Н., Бугай Н.Ф., Кудюкина М.М. Межнациональные отношения в историографии автономных республик и областей// Историография национальных отношений в СССР. 1985-1987 гг./ Под ред. Н.Ф. Бугая. - М.: инст. истории СССР АН СССР, 1988. - С. 27.
  81. Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа: кризисные явления этно-демографической ситуации// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 204.
  82. Репрессированные народы России... - С. 85.
  83. Там же. - С. 184.
  84. Там же - С. 184-185.
  85. Там же. - С. 85.
  86. Там же. - С. 181-187.
  87. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 27.
  88. Карачаевцы: выселение и возвращение... - С. 16; Шаманов И.М. и др. Наказаны по национальному признаку... - С. 29; Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа... - С. 145.
  89. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 129; Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1, Нальчик, 1997. - С. 110-111.
  90. Арапханова Л.Я. Депортация народов как специфический аспект национальной политики... - С. 24.
  91. ГАРФ, Ф.Р. - 9478, Оп. 1, Д. 61, Л. 2.
  92. Карачаевцы: выселение и возвращение... - С. 19.
  93. ГАРФ, Ф.Р. - 9401, Оп. 2, Д. 65, Л. 311.
  94. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 133.
  95. Кульбаев М.А. Не только о себе. - Нальчик: Эль-Фа, 1999. - С. 84.
  96. ГАРФ, Ф.Р. - 9479, Оп. 1, Д. 160, Л. 134-135.
  97. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 65, Л. 312.
  98. Там же.
  99. Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа. - М.: Россия молодая, 1996. - С. 253.
  100. Кульбаев М.А. Не только о себе...- С. 81.
  101. Там же. - С. 81-83.
  102. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 204.
  103. Там же. - С. 205.
  104. Там же. - С. 262-266.
  105. Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа в 1943-1953 гг.// Отечественная история, 2005, Љ1. - С. 144.
  106. Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область... - С. 448; Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1... - С. 176.
  107. Бугай Н.Ф. Депортация народов Северного Кавказа... - С. 33.
  108. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 132.
  109. Репрессированные народы России... - С. 179.
  110. Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа... - С. 205.
  111. ГАРФ, Ф.Р. - 9479, Оп. 1, Д. 357, Л. 70.
  112. ГАРФ, Ф.Р.- 9479, Оп. 1, Д. 357, Л. 70.
  113. ГАРФ, Ф.Р.- 9479, Оп. 1, Д.436, Л. 67.
  114. Бугай Н.Ф. Л. Берия - И. Сталину: "Согласно Вашему указанию...". - М.: АИРО - ХХ, 1995. - С.262.
  115. Там же. - С. 281-282.
  116. Там же. - С. 286.
  117. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы// Культура и быт народов Северного Кавказа... - С. 62.
  118. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 97.
  119. Репрессированные народы России... - С. 197.
  120. Каркмозов А.Ю. Этнополитические процессы на Северном Кавказе (История и современность). - Ставрополь: Изд. СГУ, 1994. - С. 98.
  121. Карачаевцы: выселение и возвращение... - С. 20.
  122. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.271.
  123. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1... - С. 169.
  124. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д. 65, Л. 312.
  125. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1... - С. 170
  126. Алфёрова И.В. Государственная политика в отношении депортированных народов (кон. 30-х - 50-е гг.). Диссертация ... канд. ист. наук, - М., 1998. - С. 156.
  127. Шашков В.Я., Козлов С.С. Спецпереселенцы на защите Отечества// Вопросы истории, 2005, Љ5. - С. 159.
  128. Там же.
  129. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д. 65, Л. 311.
  130. Репрессированные народы России... - С. 85-86.
  131. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 65, Л. 313.
  132. ГАРФ, Ф.Р. - 9479, Оп. 1, Д. 357, Л. 70
  133. Карачаевцы: выселение и возвращение... - С. 20-21
  134. Там же.
  135. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 278-279.
  136. Там же. - С. 284.
  137. Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область... - С. 468.
  138. Там же.
  139. ГАРФ, Ф.Р. - 9479, Оп. 1, Д. 570, Л. 243.
  140. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д. 139, Л. 380.
  141. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д. 138, Л. 380
  142. Там же. Л. 381.
  143. Там же.
  144. Там же. Л. 382.
  145. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д. 139, Л. 378.
  146. Там же. Л. 378-379.
  147. Там же. Л. 379.
  148. Бугай Н.Ф. Злая память// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 184.
  149. Там же.
  150. ГАРФ, Ф - 9401, Оп. 2, Д.65, Л. 313.
  151. Шаманов И.М., Тамбиева Б.А., Абрекова Л.О. Наказаны по национальному признаку. - Черкесск: КЧФ МОСУ, 1999. - С. 35.
  152. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 135.
  153. Кульбаев М.А. Не только о себе...- С. 90.
  154. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте (этнография чеченской войны). - М.: Наука, 2001. - С. 84.
  155. Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа... - С. 253.
  156. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 136.
  157. Койчуев А.Д. Карачаевская автономная область... - С. 463.
  158. Там же.
  159. Кульбаев М.А. Не только о себе...- С. 84.
  160. Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 118.
  161. Там же. - С. 119.
  162. Там же.
  163. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 286-287.
  164. Там же. - С. 289.
  165. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 85.
  166. Кульбаев М.А. Не только о себе...- С. 85.
  167. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 88-89.
  168. Бугай Н.Ф. Злая память// Родина, 2000, Љ 1-2. - С. 184.
  169. Некрич А. Наказанные народы... - С. 275.
  170. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 80.
  171. Хунагов А.С. "Выселить без права возвращения..." Депортация народов Юга России (на материалах Краснодарского и Ставропольского краёв). - Майкоп: Меоты, 1999. - С. 137.
  172. Там же.
  173. Тюменов Б.Н. Начальный этап реабилитации репрессированных народов (1953-1956 гг.)// Восстановление национальной государственности репрессированных народов и перспективы и их развития на современном этапе. Материалы российской научно-практической конференции. - Элиста: Издательство КалмГУ, 2006. - С. 66-70.
  174. Репрессированные народы России... - С. 202-203.
  175. Там же. - С. 203.
  176. РГАНИ, Ф. 89, Оп. 61, Д. 8, Л. 1.
  177. Там же. Л. 1-2.
  178. Бугай Н.Ф. Депортация народов Северного Кавказа... - С. 67.
  179. Арапханова Л.Я. Депортация народов как специфический аспект национальной политики советского государства (на примере ингушского народа). Дисс. ... канд. полит. наук. - М., 2002. - С. 192.
  180. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 102..
  181. ГАРФ, Ф.Р. - 75, Оп. 75, Д. 482, Л. 134.
  182. Очерки истории Карачаево-Черкессии. Т. 2, Советский период. Черкесск, 1972. - С. 341.
  183. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1... - С. 179.
  184. Репрессированные народы России... - С. 220.
  185. Казанцев Б.Н. Северный Кавказ: социально-демографические проблемы городского населения, 50-60-е гг// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 232.
  186. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 101-102; Муртазалиев В.Ю. Социально-политические аспекты безработицы в ЧИАССР в период восстановления автономии// Восстановление национальной государственности репрессированных народов и перспективы и их развития на современном этапе. Материалы российской научно-практической конференции. - Элиста: Издательство КалмГУ, 2006. - С. 106-108.
  187. Котов В. Северный Кавказ в 30-40-е годы. Проблемы этно-демографического развития// Россия XXI, 1996, Љ1-2. - С. 78.
  188. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 103; Бугай Н.Ф. Депортация народов Северного Кавказа... - С. 73; Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 107.
  189. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 103.
  190. Цит. по: Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 99.
  191. Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа в 1943-1953 гг.// Отечественная история, 2005, Љ1. - С. 144.
  192. Репрессированные народы России... - С. 219.
  193. Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа... - С. 145.
  194. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 377-381.
  195. Котов В.И. Депортация народов Северного Кавказа: кризисные явления этно-демографической ситуации// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 205.
  196. Репрессированные народы России... - С. 218-219.
  197. Темукуев Б.Б. Спецпереселенцы. В 4-х частях. Часть 1... - С. 182.
  198. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 304.
  199. Там же. - С. 309.
  200. Там же.
  201. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 497, Л. 193-195.
  202. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 500, Л. 400.
  203. Там же.
  204. Репрессированные народы России... - С. 229.
  205. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 497, Л. 217.
  206. Там же.
  207. Там же. Л. 217-218.
  208. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 99.
  209. РГАНИ, Ф.5, Оп. 31, Д. 56, Л. 113.
  210. См. напр.: Балкарцы: выселение, на спецпоселении, реабилитация... - С. 145-146; РГАНИ, Ф.5, Оп. 31, Д. 56, Л. 118.
  211. Бугай Н.Ф., Гонов А.М. Северный Кавказ: границы... Сб. док. - С.181.
  212. Там же. - С. 183.
  213. ГАРФ, Ф.А. - 518, Оп. 1, Д. 77, Л. 183.
  214. Там же. Л. 181.
  215. ГАРФ, Ф.А. - 518, Оп. 1, Д. 75, Л. 22.
  216. ГАРФ, Ф.А. - 518, Оп. 1, Д. 77, Л. 100.
  217. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.272.
  218. Там же. - С. 273.
  219. Там же.
  220. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 451, Л. 427-428.
  221. Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 98.
  222. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 490, Л. 112.
  223. Там же.
  224. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 491, Л. 199.
  225. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 491, Л. 201.
  226. Там же. Л. 201-202.
  227. Цит. по: Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 100.
  228. Там же. - С. 101.
  229. Базоркина А.И. Воспоминания об отце.- Нальчик: Эль-Фа, 2001; Данлоп Д. Россия и Чечня: история противоборства. - М.: Р. Валент, 2001; Козлов В.А. Массовые беспорядки в СССР при Хрущёве и Брежневе. - Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10; Сайдуллаев М.М. Чеченскому роду нет переводу. М.: ИПП Ковиан, 2002.
  230. Там же.
  231. Там же.
  232. ГАРФ, Ф. 9401, Оп. 2, Д. 490, Л. 111.
  233. Там же.
  234. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 248-249; Базоркина А.И. Воспоминания об отце.- Нальчик: Эль-Фа, 2001 - С. 67; Каркмозов А.Ю. Этнополитические процессы на Северном Кавказе (история и современность). - Ставрополь: Изд-во СГУ, 1994. - С. 104.
  235. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.272.
  236. Белозёров В.С. Этническая карта Северного Кавказа. - М.: ОГИ, 2005. - С. 101-102; Дагестан: чеченцы-аккинцы/ Сост. Ю.Г. Кульчик, Л.Г. Куза и др. - М., 1993. - С.12.
  237. Кульбаев М.А. Не только о себе...- С. 94; Сабанчиев Х-М. А. Депортация, жизнь в ссылке реабилитация балкарского народа (1940-е - начало XXI в.). Автореферат дисс. ... д.и.н., - Ростов-н/Д., 2007. - С 49-51.
  238. Цит. по: Тишков В.А. Общество в вооружённом конфликте... - С. 84.
  239. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.275.
  240. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение ... - С. 329-375.
  241. Нартокова Н.В. Социальная политика в Кабардино-Балкарии в 40-х - нач. 60-х гг. ... - С. 142.
  242. Там же. - С. 143.
  243. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение ... - С. 402.
  244. Там же. - С. 389-390.
  245. Там же. - С. 403.
  246. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы// Культура и быт народов Северного Кавказа/ Под ред. В.К. Гарданова. - М.: Наука, 1968. - С. 58.
  247. Там же.
  248. Там же. - С. 62.
  249. Там же. - С. 59.
  250. Бугай Н.Ф. Л.Берия - И.Сталину "Согласно вашему указанию...". - М.: АИРО - ХХ, 1995.- С. 282.
  251. Казанцев Б.Н. Северный Кавказ: социально-демографические проблемы городского населения. 50-60-е гг.// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 223.
  252. Там же. - С. 225.
  253. Волкова Н.Г. Основные демографические процессы...- С. 80.
  254. Известия ЦК КПСС, 1989, Љ3. - С. 152.
  255. Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа... - С. 270.
  256. Сабанчиев Х-М. А. Депортация, жизнь в ссылке и реабилитация балкарского народа (1940-е - начало XXI в.). Автореферат дисс. ... д.и.н. - Ростов-н/Д., 2007. - С. 47-48; Муртазалиев М.Ю. Роль чеченской диаспоры в возвращении депортированных чеченцев на историческую родину// Восстановление национальной государственности репрессированных народов и перспективы их развития на современном этапе. Материалы российской научно-практической конференции, - Элиста: Издательство КалмГУ, 2006. - С. 219-222.
  257. Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС и другие материалы (март 1953 - февраль 1956 гг.). В 3-х томах. Т. I. /Сост. А.Н. Артизов, Ю.В. Ситгачёв, В.Г. Хлопов, И.Н. Шевчяук. - М.: МФД., 2000. - С. 61.
  258. Шахбиев З. Судьба чечено-ингушского народа... - С. 270.
  259. Борлакова З.М. Депортация и репатриация карачаевского народа... - С. 144.
  260. Час испытаний: Депортация, реабилитация и возрождение... - С. 291-296.
  261. Там же. - С. 297-301.
  262. Там же. - С. 319-326.
  263. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.270.
  264. Карачаевцы. Выселение и возвращение. 1943-1957. - Черкесск: Пул, 1993. - С. 21.
  265. Некрич А. Наказанные народы// Нева, 1993, Љ10. - С.269.
  266. РГАНИ, Ф.5, Оп. 31, Д. 56, Л. 112.
  267. Реабилитация: как это было. Документы Президиума ЦК КПСС... - С. 225-227.
  268. Там же. - С. 225.
  269. Там же.
  270. Там же. - С.226-227.
  271. Пыжиков А. Модель "общенародного государства". Идеология и практика// Свободная мысль, 1999, Љ2. - С. 76.
  272. Там же. - С. 79.
  273. Там же. - С. 85-86.
  274. РГАНИ, Ф. 89, Оп. 61, Д. 13, Л. 1.
  275. Там же. Л. 1-2.
  276. Там же. Л. 2.
  277. Там же. Л. 3.
  278. Полян П.М. Не по своей воле... История и география принудительных миграций в СССР. - М.: 2001. - С.159.
  279. Шнайдер В.Г. Циклы истории России и кавказские войны (до 1917 г.)// История и обществознание. Научный и учебно-методический ежегодник. Вып. I,- 2002. - С. 5-12; Он же. Российская государственность в контексте социальных циклов//Культурная жизнь Юга России, 2005, Љ 1(11). - С 32-36.
  280. См. напр.: Парова Л.М. К истории разработки планов покорения кавказских горцев российским царизмом// Известия вузов. Северо-Кавказский регион. Общественные науки. - 1993, Љ 3.
  281. Алейников Д. Большая Кавказская война// Родина, 2000, Љ 1-2.- С. 55.
  282. Зубов А. Третий русский национализм// Знамя, 1993, Љ1. - С. 165.
  283. Каркмозов А.Ю. Этнополитические процессы на Северном Кавказе (История и современность). - Ставрополь: Изд. СГУ, 1994. - С. 110.
  284. Сталин И.В. Марксизм и вопросы языкознания// Соч. Т. 16. - С. 136.
  285. Там же.
  286. Авторханов А. Империя кремля. - М.: ДИКА-М, 2001. - С. 286-287.
  287. Там же.- С. 287-288.
  288. Там же. - С. 267.
  289. Зубов А. Третий русский национализм// Знамя, 1993, Љ1. - С. 168.
  290. Авторханов А. Империя кремля... - С. 269.
  291. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 734, Л. 52.
  292. Там же. Л. 53.
  293. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 774, Л. 16.
  294. Там же. Л. 16.
  295. История Северо-Осетинской АССР... - С.369.
  296. Очерки истории Карачаево-Черкессии. Т. 2. Советский период. - Черкесск, 1972. - С. 361-362.
  297. История Кабардино-Балкарской АССР с Великой Октябрьской социалистической революции до наших дней. Т.2./ Под ред Т.Х Кумыкова. - М: Наука, 1967. - С. 347.
  298. РГАСПИ, Ф.17,Оп.88, Д.737, Л.131.
  299. РГАСПИ, Ф.17, Оп.88, Д. 774, Л.20.
  300. Там же. - С.21.
  301. История Северо-Осетинской АССР... - С.341.
  302. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 734, Л. 60.
  303. История Северо-Осетинской АССР... - С.341.
  304. Там же. - С. 342.
  305. Там же.
  306. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 737, Л. 132-134.
  307. Там же. - С. 133-134.
  308. См. напр.: РГАСПИ, Ф.17, Оп.88, Д.737; Там же, Д. 774; Там же, Д. 734.
  309. РГАСПИ, Ф 17, Оп. 88, Д. 737, Л. 57.
  310. Там же. Л. 58.
  311. Там же. Л. 96.
  312. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 774, Л. 37.
  313. РГАСПИ, Ф 17, Оп. 88, Д. 737, Л. 61.
  314. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 774, Л. 2.
  315. История Северо-Осетинской АССР... - С.321.
  316. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР... - С. 262.
  317. Там же.
  318. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 774, Л. 3.
  319. Там же. Л. 2.
  320. РГАСПИ, Ф, 17, Оп. 88, Д. 737, Л. 66.
  321. История Кабардино-Балкарской АССР... - С.229.
  322. Даниялов Г.Д. История Дагестана. Т.IV. - М.: Наука, 1969. - С.22.
  323. История Кабардино-Балкарской АССР... С.229.
  324. Там же. - С. 300.
  325. Очерки истории Карачаево-Черкессии. Т. 2.... - С. 329.
  326. История Северо-Осетинской АССР... - С.357.
  327. Там же. - С. 328; С. 334.
  328. Там же. - С. 364.
  329. Гарданов В.К. Социально-экономические преобразования// Культура и быт народов Северного Кавказа/ Под ред. В.К. Гарданова. - М.: Наука, 1968. - С. 42-43.
  330. Национальности РСФСР (распределение по общественным группам, отраслям народного хозяйства, уровню образования, состоянию в браке размеру семьи). По данным Всесоюзной переписи населения на 15 января 1959 года. - М, 1961. - С. 2-9.
  331. История Кабардино-Балкарской АССР... - С.314.
  332. Там же.
  333. РГАСПИ, Ф.17, Оп. 88, Д. 737, Л. 86.
  334. Там же. Л. 88.
  335. НАРА, Ф.Р. 21, Оп. 2, Д. 103.
  336. См. напр.: НАРА, Ф.Р. 21, Оп. 1, Д. 39; НАРА, Ф.Р. 21, Оп. 1, Д. 181а.
  337. НАРА, Ф.Р. 21, Оп. 2, Д. 338.
  338. Там же, Д. 445.
  339. Там же, Д. 103, Л. 4.
  340. Там же, Д. 127, Л. 1.
  341. Там же. - Л. 9
  342. Там же. - Л. 11.
  343. История Кабардино-Балкарской АССР... - С. 289.
  344. Очерки истории Чечено-Ингушской АССР... - С. 281.
  345. Там же. - С.282.
  346. Очерки истории Карачаево-Черкессии. Т. 2.... - С. 355.
  347. Там же. - С. 354.
  348. Там же.
  349. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения // Культура и быт народов Северного Кавказа/ Под ред. В.К. Гарданова. - М.: Наука, 1968. - С.295.
  350. РГАСПИ, Ф. 17, Оп. 88, Д. 774, Л. 35.
  351. Аристова Т.Ф. Развитие народного просвещения... - С. 295
  352. Там же.
  353. Там же. - С. 291.
  354. Северный Кавказ: этнополитические и этнокультурные процессы в ХХ в./ Отв. ред. В.А. Тишков, С.В. Чешко. - М, 1996. - С. 53-54.
  355. Нагучев Д.М. Высшая школа национальных автономий Северного Кавказа в послевоенные годы (1945-1965)// Северный Кавказ: выбор пути национального развития. - Майкоп: Меоты, 1994. - С. 237.
  356. Национальности РСФСР... По данным Всесоюзной переписи населения на 15 января 1959 г...- С. 14.
  357. Там же.
  358. Там же. - С. 13.
  359. Там же. - С. 12.
  360. Там же. - С. 13.
  361. Там же. - С. 14-15.
  362. РГАСПИ. Ф.17, Оп. 88, Д.737, Л.68.
  363. Там же.
  364. Там же. Л.67,68.
  365. Там же.
  366. Ленин В.И. О "культурно-национальной" автономии. Полн. собр. соч. Т. 24. - С. 17.
  367. . История Северо-Осетинской АССР... С.342.
  368. Там же. - С.336.
  369. Студенецкая Е.Н. Одежда народов Северного Кавказа XVIII - XX вв. - М.: Наука, 1989. - С. 229.
  370. Там же. - С. 230-231.
  371. Там же. - С.234-236.
  372. Там же. - С. 240-241.
  373. Там же. - С. 242.
  374. Там же. - С. 249-250.
  375. Меретуков М.А. Межнациональный брак как форма проявления межнациональных отношений// Северный Кавказ: национальные отношения (историография, проблемы)/ Под ред. Н.Ф. Бугая. - Майкоп: "Адыгея", 1992. - С. 227.
  376. Там же. - С. 230.
  377. Там же. - С. 231.
  378. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов северного Кавказа (вт. пол. XIX - XX вв.). - М.: Наука, 1983. - С. 238.
  379. Там же. - С. 169.
  380. История Северо-Осетинской АССР... - С.336.
  381. Национальности РСФСР... По данным Всесоюзной переписи населения на 15 января 1959 г...- С. 17.
  382. Смирнова Я.С. Семья и семейный быт народов Северного Кавказа... - С.196.
  
  
  
  
  
  
  
  
  ЗАКЛЮЧЕНИЕ
  
  
  В результате проведённого исследования мы пришли к выводу, что национальная политика советского государства в отношении народов Северного Кавказа была подвержена циклическим изменениям, определявшимся качеством взаимодействия и взаимовлияния российского общества и государства.
  Развитие государственности в России рассматривалась нами как череда преемственных циклов, которые в силу сложности своей природы и широкого набора факторов, положенных в основу их характеристики, определялись нами как социальные. Мы выделяли три больших социальных цикла в истории России и серию "вложенных" в них малых циклов.
  В работе был предложен достаточно подробный перечень признаков, согласно которым мы идентифицировали состояние российского государства и общества как кризисное или как гармоничное. Кризисы, которые отделяли большие или малые социальные циклы рассматривались нами, соответственно, как жесткие или мягкие.
  Советский период в истории России трактовался нами как большой социальный цикл, включающий в себя два малых. Первый малый социальный цикл этого периода был связан с зарождением, развитием и кризисом жестко тоталитарного государства и общества "сталинского образца". Он завершился мягким кризисом середины - второй половины 1950-х гг., связываемым в отечественной исторической науке с таким явлением, как "оттепель".
  Набор признаков гармоничной фазы воспринимается историческим сознанием, присущим российскому обществу, как позитивный этап истории, её "белая полоса". К такого рода этапам относятся периоды наибольшего усиления государственных структур, сверхцентрализации власти и максимально допустимого, почти однонаправленного воздействия (давления) государства на общество. Поэтому такие состояния лишь условно можно назвать "гармоничными". Данный термин используется нами, во-первых, потому что мы вкладываем в него, скорее, естественнонаучный, чем гуманитарный смысл, и, во-вторых, потому что подобное состояние взаимосвязи государства и общества приводит к таким достижениям и явлениям на внутренней и международной арене, которые оцениваются позитивно как исторической наукой, так и общественным мнением.
  Советский период, таким образом, начинается и заканчивается жёсткими кризисами конца 1910-х - начала 1920-х гг. и конца 1980-х - начала 1990-х гг.
  Национальная политика советского государства в отношении народов Северного Кавказа в рамках первого малого советского социального цикла, в целом завершившегося во второй половине 1950-х гг., и была предметом нашего исследования.
  Социальный цикл (как и любой другой) имеет инверсионную природу. То есть его сущность заключается в постепенном нарастании одних тенденций и ослаблении других, а затем наоборот. По этой причине мы старались избегать точных датировок отдельных фаз цикла. В сущности, инверсионная природа российских социальных циклов может быть рассмотрена, как процесс "усиления-ослабления" взаимного влияния государства и общества.
  Государство в России стремится к некоему идеалу отношений с обществом. История показывает, что достижение такого идеала говорит об обретении государством своих сущностных (искомых) характеристик. Фаза цикла, в ходе которой достигается это состояние, рассматривалась как гармоничная. Государство стремится к состоянию и условиям деятельности, отвечающим типологическим признакам российского исторического типа культуры, выраженного в способах отношения с обществом. Таким идеалом является: а) патернализм; б) этатизм; в) социоцентризм. Идеальным является мобилизационный тип личности, максимально подчинивший свои интересы интересам государства. В таком состоянии (в фазе гармонии) государство выглядит, безусловно, важнее общества, так как их взаимодействие в такие периоды переходит в разряд субъект-объектных отношений. Иначе говоря, государство доминирует над обществом, определяет его интересы.
  В том, что такое состояние российского государства, исторически оценивается как позитивное, на наш взгляд, заключается главное отличие российского понимания идеала социотипа от западноевропейского.
  Принимая во внимание вышеперечисленные обстоятельства, нами была обозначена главная цель советской национальной политики, которая, как представляется, была характерна для деятельности государства на протяжении всего советского периода.
  Многие полиморфные в этнокультурном смысле социальные общности проходят в первой половине ХХ в. то, что можно назвать "искушением тоталитаризмом" - правым или левым. Суть его была во многом общей - при решающей (даже абсолютной) роли государства и близких по происхождению этногрупп, имеющих какие-либо общие исторические или культурные основы, создать сильную политическую нацию. Создать, не считаясь ни с чем: ни с антигуманностью расовых теорий, ни с антигуманностью идеократического правления.
  В известной мере тоталитарные режимы выполнили свою историческую миссию, как в Европе, так и в России, а также в Азии.
  Глобализация мировых социально-экономических процессов, интенсификация межкультурных и межцивилизационных контактов стали составной частью и в некотором роде следствием перехода наиболее развитых государств от индустриального к постиндустриальному типу общества. Противоречия между догмами марксистско-ленинской философии, усугублёнными сталинским прочтением и геополитическими амбициями сверхдержавы, в которую превратился СССР после Второй мировой войны, стали причинами надлома и кризиса тоталитарной модели государства и общества. Далее последовали небезуспешные попытки адаптации советского социализма к задачам нового исторического этапа - создания авторитарного государства "брежневского типа". Это была попытка протащить "устаревающую" мировоззренческую модель, возникшую в эпоху индустриального общества, в реалии быстроменяющегося общества постиндустриального типа. Нормы, социальные отношения, диктуемые западными демократиями после Второй мировой войны, соответствовали задачам построения политической нации в постиндустриальную эпоху. Советское государство при этом намерено консервировало отношения индустриального типа, руководствуясь в решающей мере идеологическими соображениями.
  Нация как сообщество надэтнического типа не могла возникнуть в СССР, так как в условиях тоталитарного или авторитарного режима не могли быть развиты гражданские институты и собственно гражданство, как базовая черта общественного сознания. Директивный характер советского нациестроительства создавал искусственную "общность советских людей", не отвечавшую современному пониманию нации, и в этом отношении методы создания такой "общности" не претерпели принципиальных изменений с имперского периода.
  Мы считаем, что создание политической нации советского периода было главным условием сохранения той геополитической единицы, которая представляла собой близкую в своих границах целостность, унаследованную большевистским государством от Российской империи.
  Сочетание декларируемого большевиками этатизма как главного стратегического направления национальной политики с необходимость создания политической нации стало главным противоречием в рамках первого малого социалистического цикла (вторая половина 1910-х - вторая половина 1950-х гг.). На примере северокавказских народов в рамках данного цикла мы рассмотрели то, как реализовывалась эта двойственная цель.
  От жесткого кризиса периода революции и гражданской войны до мягкого кризиса "оттепели" и десталинизации советского общества государственная национальная политика в отношении народов Северного Кавказа проходит несколько этапов изменения своего качества. (Мы полагаем, что эта эволюция наделена признаками универсальности).
  В моменты кризиса и восходящей фазы цикла (в нашем случае это конец 1910-х-сер.1930-х гг.) советское государство строило свои отношения с северокавказскими народами по принципу, названному нами "политикой уступок и послаблений". Земельные, территориально-административные и другие споры, как правило, решались в пользу горского населения, чаще всего в ущерб интересов русскоговорящей части населения Северного Кавказа, главным образом представленной казачеством. Государство в этот период стремится решать сложные социальные и этнические проблемы в регионе преимущественно мирными способами и на многие беззакония со стороны местного населения "закрывает глаза". Стоит сказать, что первые вооруженные акции Красной Армии, направленные на разоружение отдельных народов Северного Кавказа, начинаются только в середине - второй половине 1920-х гг.
  Создание национальной государственности, развитие художественной культуры, словесности и письменности коренных народов Северного Кавказа, рост грамотности и числа общеобразовательных учреждений, становление системы высшего образования, повышение занятости представителей местных народов в промышленности, переселение в города и т.д. следует рассматривать как позитивные исторические тенденции в развитии этнокультур горских народов.
  Однако уже в довоенный период, особенно с середины 1930-х гг., становится ясно, что это развитие имеет совершенно определенную и очевидную направленность. В период восходящей фазы цикла начинает отчетливо прослеживаться директивный характер советского нациестроительства.
  Советское государство использовало довольно сложный набор методов локализации развития отдельных этнокультур в границах наиболее крупных языковых семей. При этом данное развитие должно было осуществляться на основе русских социокультурных ценностей и этнокультурных оснований. Это и составляло сущность процесса интеграции нерусских народов в российское историко-культурное пространство.
  Надо сказать, что российское освоение северокавказского социокультурного региона включает в себя два взаимосвязанных, но не когерентно развивающихся процесса: включение местных народов в государственное и в историко-культурное пространство России. К концу дореволюционного периода первую задачу можно было считать в целом решенной, хотя сословный характер тогдашнего общества и некоторые экономические и политические исключения для горцев, безусловно, оставляли для большевиков известное поле деятельности.
  Мы считаем, что процесс включения народов Северного Кавказа в российское государственное пространство в целом завершился только с окончанием коллективизации. В дальнейшем усилия государства в большей степени направлялись на закрепление здесь норм российского исторического типа культуры как доминирующего способа общественной деятельности и основания для распределения социальных ролей. Надо полагать, что данный процесс не вполне завершен и по сей день.
  Необходимо подчеркнуть, что такую политику, строго говоря, нельзя назвать русификацией нерусских народов СССР. Дело в том, что политическая нация не может быть сформирована на какой-либо нейтральной или интернациональной основе. Таких примеров в истории нет. Ядро политической нации всегда в решающей степени образуют этнокультурные ценности численно, социально-экономически или политически доминирующей этнокультурной группы. В сущности, декларируемый большевиками пролетарский интернационализм как отправной пункт национальной политики в реальной практике директивного нациестроительства эволюционировал в сторону модернизированных (советизированных) русских этнокультурных ценностей как основы создания новой общности - советских людей. Эту "общность" можно рассматривать как коммунистический идеал российской политической нации.
  Таким образом, уже к концу довоенного периода, можно сказать, наиболее адаптированными к условиям советского общества народами, становились те из них, которые в наибольшей степени оказались восприимчивы к ценностям российского историко-культурного типа, как способу социальной деятельности и системе социальных же ценностей. На Северном Кавказе таким народом оказались осетины. Наименьших успехов в процессе этнической советизации государство достигло в Чечено-Ингушетии.
  Надо упомянуть и об особенности демографической ситуации и направленности миграционных потоков в Северо-Кавказском регионе и их зависимости от фазы социального цикла. Опыт нашего исследования, относящийся к дореволюционному периоду, а также ко времени первого малого советского социального цикла показывает, что в периоды восходящих и гармоничных фаз миграционные потоки направлены на Северный Кавказ из районов с преимущественно русскоязычным населением. Это главным образом Центральная Россия и Левобережная Украина. В такие периоды особенно бурно растет городское и промышленное население, главным образом за счет славянских народов, в основном - русских. Фаза спада характеризуется приостановлением миграции на Северный Кавказ. В такие периоды (в нашем случае это вторая половина 1940-х - начало1950-х гг.) даже целенаправленные переселенческие усилия государства не приводят к заметному повышению доли русскоязычного населения региона. Период кризиса (середина - вторая половина 1950-х гг.) сопровождается оттоком пришлого населения из районов традиционного проживания горских народов.
  Великая Отечественная война, пришедшаяся на период гармоничной фазы первого малого советского социального цикла, выявила среди народов Северного Кавказа довольно широкий спектр социальных реакций. Наряду с героизмом на фронте и самоотверженным трудом в тылу среди горских народов наблюдалось массовое дезертирство и уклонение от службы, а также оживление антисоветских проявлений, выраженное в деятельности бандформирований и повстанческих отрядов. Не стоит преувеличивать значение этих явлений, также как и факты коллаборационизма со стороны северокавказцев. Однако надо заметить, что Великая Отечественная война в полной мере выявила противоречивость советской национальной политики в течение предшествующего этапа.
  Война создала искусственную ситуацию социального кризиса, когда роль государства на Северном Кавказе в результате наступления немецко-фашистских войск и частичной оккупации региона временно ослабла. В этих условиях из латентных форм вышли те социальные и политические тенденции, которые не должны были бы проявиться, не начнись война. Иными словами, на Северном Кавказе была смоделирована ситуация, которая характерна жесткому кризису. То обстоятельство, что это происходило на фоне гармоничной фазы цикла, предаёт этому состоянию искусственный характер. Смоделированная войной ситуация повторилась, когда государство и общество в России советского периода достигли состояния жёсткого социального кризиса, завершившего второй малый и третий большой (советский) социальный цикл. Мы имеем в виду события в этом регионе в конце 1980-х - второй половине1990-х гг.
  Надо отметить, что постепенное "продвижение" государства к фазе социальной гармонии влечет за собой не только изменение направленности вектора его взаимоотношений с обществом, но и изменения в национальной политике. Политика "уступок и послаблений" постепенно сменяется политикой "нажима и ограничений". Последняя со временем становится доминирующей. Именно в такой период происходит наиболее трагичный и показательный акт национальной политики тоталитарного режима - депортация четырех северокавказских народов.
  В ходе исследования мы пришли к выводу, что решение о депортации карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей стало результатом комплекса мотивов политического, социального и историко-культурного характера. Анализ официальной версии и исторической оценки причин депортации этих народов убедил нас в том, что факты коллаборационизма со стороны отдельных представителей, а также бандитизм и дезертирство нельзя рассматривать как достаточное и тем более единственное основание для депортации. Во-первых, факты вооруженной борьбы и антисоветских проявлений имели место в большей или меньшей степени в Карачае, Балкарии и Чечено-Ингушетии в течение всего довоенного периода. Во-вторых, дезертирство, коллаборационизм и бандитизм наблюдались также и среди других народов Северного Кавказа. В-третьих, сравнительный анализ этих явлений среди депортированных народов с другими народами СССР показывает, что хотя они и имели в процентном отношении относительно высокие показатели, в абсолютных величинах не были достаточно высоки для того, чтобы стать основной причиной репрессий именно против этих народов.
  Мы полагаем, что "провинности" перед советским государством карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей в период Великой Отечественной войны стали скорее поводом для того, чтобы "очистить" регион от народов, доставлявших столько хлопот государству в довоенный период и в наименьшей степени отвечавших идеалу социалистической нации. Кроме того, их относительная малочисленность позволяла физически осуществить акцию поголовного выселения.
  Показательно, что выселялись этнически и культурно близкие народы: карачаевцы и балкарцы (тюрки), чеченцы и ингуши (вайнахи). Не пострадали осетины и ни один из адыгских народов (адыгейцы, черкесы и кабардинцы). При этом следует подчеркнуть, что была оккупирована незначительная часть Чечено-Ингушской АССР и на очень непродолжительное время.
  Если допустить использование не строго научных терминов и сравнений (даже несколько утрировать их), то наглядно эволюцию советской национальной политики в отношении государственной власти к коренным народам Северного Кавказа можно показать следующим образом:
  
  График 3.
  
  
  
  
  
  Для удобства мы привели этот пример, использовав хронологические рамки первого малого советского социального цикла, где ось абсцисс представляет собой ленту времени, а ось ординат - степень усиления государства и соответственно его доминирования над обществом.
  В период гармонии государство выходит на такой уровень социально-политических и историко-культурных притязаний, который, во-первых, казался недостижимым в восходящей фазе цикла, во-вторых, оно обретает возможность эти притязания реализовать. Начинающийся надлом и фаза спада ставят государство в двусмысленное положение, когда дальнейшее продвижение и поступательное развитие тенденций гармоничной фазы оказывается невозможным, в силу объективных причин, и в то же время экономический и силовой ресурс еще достаточен, для того чтобы испытывать искушение реализовать свои замыслы силовым путем. В этих условиях поколение управленцев, переживших период гармонии, когда любая задача была по силам, постепенно оказывается в условиях фазы спада социального цикла. В такие периоды особенно трудно смириться с потерей своих позиций и утратой уверенности в правильности решений и действий прежних лет. Именно в такие периоды советская национальная политика приобретает особенно агрессивные черты.
  Именно в такое время карачаевцам, балкарцам, чеченцам и ингушам пришлось пережить пребывание на спецпоселении (как и еще 11 народам). Иным, как например, украинцам, удалось избежать этой участи только ввиду их многочисленности.
  В результате изучения стратегии расселения депортированных народов и условий их пребывания на спецпоселении мы пришли к выводу, что советское государство не ставило своей задачей поголовное уничтожение карачаевцев, балкарцев, чеченцев и ингушей. Однако объективно закладывались основы такой политики в отношении этих народов, которую мы назвали отложенным этнокультурным геноцидом.
  Затрагивая проблему демографической ситуации на Северном Кавказе в послевоенные годы, надо выделить процессы, связанные с освоением территорий ликвидированных автономий. Здесь большое значение сыграло переселение соседних горских народов, главным образом Северной Осетии и Дагестана. Именно за счет народов, а также отчасти переселения кабардинцев в балкарские районы удалось решить проблему заселения пустующих селений. Дальняя миграция оказалась малоэффективной, что лишний раз подтверждает сделанный нами вывод о том, что фаза спада характеризуется снижением и даже приостановлением темпов увеличения русскоязычной доли населения Северного Кавказа.
  Нами были проанализированы советские идеологические доминанты в контексте этнокультурного развития горских народов, некогда проживавших на Северном Кавказе в послевоенные годы. Среди наиболее важных следует выделить: 1) внедрение марксистско-ленинской идеологии как единственно возможной мировоззренческой модели; 2) вовлечение северокавказских народов в различные формы коммунистического бытия; 3) деиндивидуализация этнических групп; 4) привлечение как можно большего числа представителей местных национальностей в сферы деятельности, предполагающие специальную подготовку и соответственно знание русского языка; 5) разрушение традиционных устоев быта, семейных отношений, обычаев и т.п. и формирование их по унифицированному советскому образцу.
  "Интернациональное", "пролетарское", "советское" приравниваются к понятию "патриотическое" и являются, таким образом, мерилом социальной ценности исторического субъекта.
  Вопрос о причинах депортации северокавказских народов является едва ли не самым важным в истории насильственного выселения народов. В одном из пунктов работы мы рассмотрели его отдельно. Гораздо меньший интерес у исследователей вызывает проблема причин реабилитации народов Северного Кавказа и восстановления их национальных автономий. Как в целом процесс возвращения, так причины и обстоятельства, подвигнувшие руководителей партии и государства отменить сталинское решение, в исторической литературе освещены заметно слабее, чем тема депортации. Основной причиной тому является кажущаяся очевидность решений по репатриации и оправданию незаслуженно наказанных народов и логичность поступков, которые должен был предпринять Хрущев, верный курсу десталинизации, особенно после ХХ съезда КПСС. Тем не менее, позволим себе заметить, что не всё было так уж очевидно и предопределено. Не были репатриированы и, по-существу, лишились родины навсегда немцы Поволжья, крымские татары, курды, хемшины, турки-месхетинцы и некоторые другие народы.
  Это говорит о том, что основания национальной политики Сталина не были в корне изменены в последующие после его смерти годы. Причем произошло это не потому, что, скажем, Хрущев был их тайным приверженцем, а потому что в целом они отвечали магистральной цели советской национальной политики, которая фактически призвана была сформировать новую политическую нацию на основе русских этно- и социокультурных ценностей.
  Первый малый советский социальный цикл, который связывается нами с тоталитарным этапом развития советского общества, был завершен. Мягкий кризис "оттепели" должен был стать началом нового этапа интеграции северокавказских народов в российском историко-культурном пространстве.
  Говоря об идеологических конструкциях более высокого уровня обобщения, надо упомянуть идею "общенародного государства", которая была так близка Хрущеву. Очевидно, в рамках наступающего второго малого социального цикла советского периода, когда государство вынуждено было считаться с реалиями постиндустриальной эпохи, уже не было места "народам-ЗК". При этом их реабилитация носила непоследовательный и противоречивый характер и проходила как бы "через силу", словно нехотя, как будто под давлением каких-то внешних причин. В этих условиях иным народам удалось воспользоваться кризисной податливостью государства в большей степени, а другим - в меньшей. В результате часть депортированных народов так никогда и не была в полной мере восстановлена в правах. Впрочем, это не относится к народам Северного Кавказа, которые, хотя и понесли невосполнимые социокультурные утраты, смогли регенерироваться в демографическом отношении и были реабилитированы в политическом плане. В данном случае мы имеем в виду восстановление автономии карачаевского, балкарского, чеченского и ингушского народов.
  Противоречия советской национальной политики, сочетавшей в себе не сочетаемые направления и формы их реализации, в некоторых случаях имели для северокавказских народов трагические последствия. Они стали одним из оснований формирования и укрепления на Северном Кавказе, так называемого "синдрома жертвенности и вчинения исков" [Битова Е.Г., Боров А.Х., Дзамихов К.Ф., Саральпов З.С. Современная Кабардино-Балкария: проблемы общественной динамики, науки и образования. - Нальчик: Эль-Фа, 1996. - С. 17-18.], наиболее отчётливо проявляющегося в политическом сознании автохтонного населения региона в периоды социальных кризисов в России.
  
  Таким образом, можно сказать, что в период с 1917 г. по конец 1950-х гг. - происходит историко-культурная адаптация северокавказских народов к русской этнокультурной основе, регулируемая и направляемая советским государством. Такая адаптация была необходима, во-первых, для регулирования национальных отношений в рамках тоталитарного режима; во-вторых, для построения политической нации. Надо полагать, что в начале - середине ХХ в. тоталитаризм был наиболее оптимальным способом для решения этой задачи в России.
  К началу 1950-х гг. уже был достигнут высокий уровень интегрированности народов Северного Кавказа в российское историко-культурное пространство. Этим процессом были затронуты все наиболее значимые с точки зрения этнокультурной самоидентификации факторы (язык, традиции, социальные ориентиры, образование, быт, институт семьи и брака и т.п.). Высшим достижением "ленинской национальной политики" считалось формирование "новой исторической общности людей - советского народа". Впервые эта идея была официально сформулирована в материалах ХХIV съезда КПСС в 1971 г. Хотя "стирание национальных перегородок", создание "общенародного государства" и "идея "социалистических наций", как факторы советской национальной политики относились к исторически предшествующему периоду, обозначенному нами как первый малый советский социальный цикл.
  В период большого советского цикла в процессе интеграции различных народов (включая и северокавказские) в российское историко-культурное пространство были достигнуты большие успехи, но построить политическую нацию советского типа не удалось.
  Очевидно, это произошло, потому что не удалось создать гражданского общества. Кто мог бы быть причислен к обществу в советский период? Формально, начиная с периода "полной победы социализма", - все без исключения, не считая лишенных гражданских прав по суду и не достигших соответствующего возраста. Реально же классовая идеология, возведенная в абсолют идеократическим государством, определяла это как моральный выбор исторического субъекта. То есть сознательное, безоговорочное, безропотное и некритичное принятие идеалов классовой морали большевиков делало человека полноправным членом общества. Именно это обстоятельство лежало в основе социальной мобильности советского периода, позволившей выдвинуться многим "людям из народа". Таким образом, широта и значимость социальных слоев, составлявших общество, фактически зависели от веры в идеалы коммунизма. Сталин стремился распространить такое понимание общества на все население (и Северного Кавказа в том числе), создавая сообщество псевдогражданского типа, сообщество принудительной ответственности за предопределенный выбор.
  Слишком много обстоятельств этно- и социокультурного характера препятствовали такому способу формирования нации. Здесь и историческая память, и конфессиональные факторы, и языковые отличия, быт, традиции, художественная культура и литература. Не случайно, что именно эти составляющие общественной жизни подвергаются со стороны большевиков наибольшему давлению и преобразованиям. Общая направленность этих преобразований - стремление унифицировать их, создать социокультурно однородную массу населения. Эту задачу можно считать главной в процессе создания политической нации. Возможно, в этом и была историческая миссия социализма.
  Начиная с середины 1950-х гг. изменяется общий характер социального цикла советского периода. Тоталитаризм сменяется авторитарной моделью общества, а на авансцену кризисного этапа в развитии государственной власти выдвигается идея общенародного государства, которая осталась по большей части умозрительной моделью.
  Таким образом, нация в советский период не могла быть создана, так как не могло быть создано подлинно гражданское общество. В качестве его фундамента избиралось идеология, которая позволяла своим приверженцам ради собственных целей перешагивать через жизнь и достоинство людей и даже целых народов. На таких основаниях подлинная политическая нация не могла быть создана.
  
Оценка: 5.00*3  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"