nords_nisse. Рейндльшеймский Кукловод

Рейндльшеймский Кукловод

Письмо Клауса фон Скулле

Иоахиму Молзэру, в Кёльн

11 мая

Любезный Иоахим!

Несмотря на то, что минуло не больше месяца с тех пор, как вы оставили наш "мерзостный городишко" и вернулись на кафедру, спешу донести до вас слова своего истинного почтения и сожаления по поводу вашего скорого отбытия. Тороплюсь заверить вас, любезный Иоахим, что нисколько не сержусь на ту вспышку гнева, что стала причиной вашего отъезда. Более того, зная ваш яростный нрав, предполагаю, что и сейчас, читая мои снисходительные приветствования, вы громко чертыхаетесь. Что поделать, друг мой! Я слишком хорошо узнал вас в то время, когда мы были студентами, и, принимая вас у себя месяц назад, понял, что вы мало изменились с той славной поры. Оттого-то я был готов к тому, что рано или поздно один из наших споров (к коим, чего таить греха, склонны мы оба) закончится бранью и проклятиями. Признаться, в тот раз я был нимало удивлен, что вы, человек высокообразованный, профессор славнейшего университета, проявите вдруг твердость в нелепейших суевериях, кои в наше просвещенное время стыдно выказывать даже бюргерам.

Однако тут настала пора разъяснить вам еще одну причину, побудившую меня взяться за это письмо. Дело в том, друг Иоахим, что моя вера в рациональное (приготовьтесь торжествовать, бессердечный человек!) изрядно пошатнулась в последние полторы недели! Да! Задержись вы у меня в гостях до начала мая, вы, судя по всему, нашли бы подтверждения своим суевериям! Ибо я, истый приверженец науки, не вижу пока объяснений тем зловещим событиям, что происходят в окрестностях нашего маленького Михельштадта вот уже десять дней.

Начать с того, что во время грозы, случившейся аккурат в ночь на первое мая, пропал некий молодой человек по имени Вильгельм Эйне, студент, возвращавшийся в Михельштадт через Рейндльшеймский лес. Как стало известно, несчастного Эйне изгнали из Берлинского университета за карточные долги, но, видимо, он надеялся найти применение знаниям, полученным за годы учебы, в своем родном городе. Последний раз Вильгельма Эйне видели в соседнем Рюппдюльфхорпе - на закате бедняга въезжал в Рейндльшеймский лес. Наутро, после грозы, какой-то рюппдюльфхорповец наткнулся в лесу на совершенно пустой фургончик, в коем бывший студент перевозил свои пожитки. Жалкая лошадка, тянувшая тот фургончик, и которую студент не смог продать в Рюппдюльфхорпе, была мертва, а на морде ее засохли клочья пены. Но не это привело в ужас рюппдюльфхорповца! А то, что увидел он эту пугающую картину под Вязом Кукловода!

Не помню, любезный Иоахим, рассказывал я вам эту старую михельштадтскую легенду, или нет?

Дело в том, что лет чуть менее ста назад объявился в нашем городке кукловод. Кто говорит - из цыган, кто говорит - из Дрездена, но человек то был черноглазый и с короткой густой бородкой, тоже черного цвета. На голове кукловод носил пренелепейшую шляпу с круглыми полями, наклоненными к лицу.

Кукловод несколько дней развлекал михельштадтскую публику марионеточными представлениями, с наступлением ночи исчезая из города. Очень скоро люди заметили, что все, изображаемое разрисованными болванчиками кукловода, незамедлительно сбывается. Он показывает скабрезность с участием Папы - в тот же вечер городского пастора застукивают за прелюбодеянием. Кукловод изображает драму с резней - сей же час на площади начинается поножовщина между двумя мясницкими лавками. А поскольку чертов кукловод в репертуаре отдавал предпочтение пьесам именно такого рода, то жизнь Михельштадта в неделю стала невыносимой.

Решено было выпроводить кукловода из города. И едва он в очередной раз появился у ратуши, где имел обыкновение представляться, возмущенные горожане собрались вокруг негодяя и стали угрожать. В ответ на что кукловод рассмеялся и затеял новое действо - с первой же минуты которого стало ясно, что святотатец... инсценирует День Страшного Суда! В ярости, на которую бываете способны не только вы, друг мой, но и наш мирный народец, люди схватили кукловода, выволокли его из города, и, от греха, повесили на вязе - а рядом всех его кукол. Все бы ничего, но ночью тело кукловода исчезло, причем вместе с куклами! С тех пор, утверждает народная молва, если в грозовые ночи молния ударяет в какое-либо место в Рейндльшеймском лесу, там возникает Кукловод - и бродит среди чащи до рассвета, в поисках жертв. Попавшихся ему людей Кукловод заставляет смотреть свое представление - никто не в силах отвести от этого глаз. Бедняги сходят с ума и начинают повторять движения его адских кукол: что он прикажет несчастным, то они и выполняют. Редко выживают ставшие участниками этого сатанинского спектакля, а к выжившим разум уже никогда не возвращается...

До недавнего времени я был готов смеяться над этой байкой! Но увы, любезный Иоахим, факты оставляют мне мало выбора.

Через две ночи после исчезновения Вильгельма Эйне в Рейндльшеймском лесу сверкнула молния! Утром же наш городской доктор, почтенный господин Швабэ, знакомый вам, направился по своим делам в Клопс. Проезжая через проклятый лес, господин Швабэ увидел ужасающую картину - на Вязе Кукловода висел рюппдюльфхорповский молочник, Томас Бюрботтен! Не было никаких сомнений в том, что он сам наложил на себя руки - под раскачивающимся телом валялся опрокинутый бидон, встав на который, видимо, безумец и совершил акт самоубийства, возвращаясь из Михельштадта домой. Господин Швабэ, проявляя чрезвычайную выдержку, снял труп с дерева и осмотрел место, надеясь увидеть какие-нибудь следы злодеяния. И он их увидел! Но злодеяние это было совершено не человеком! Неподалеку от вяза земля была опалена - туда ударила молния!

Я не буду описывать вам, друг мой, той паники, которая охватила два городка, граничащих с Рейндльшеймским лесом. Несомненно, вы сами можете себе представить это. Ах! Я так хвалился перед вами прогрессивностью своих земляков, но, увы, сам стал свидетелем того, как глубоко засели суеверия в сознании нашего народа! Впрочем, вынужден признаться, что, как я уже говорил выше, и мое собственное сознание оказалось несвободно от примитивных страхов перед потусторонним.

Вчера ночью ко мне прибежал посыльный от господина Швабэ с просьбой немедля явиться к уважаемому доктору. Я, весьма смущенный столь поздним приглашением, тем не менее поспешил. У господина Швабэ к тому моменту собралась весьма тревожная компания. Был сам доктор, хмурый и молчаливый. Был капитан Хлейфиц, несвежий после затянувшегося вечернего преферанса. Был Холтофф фон Куттн, секретарь нашего бургомистра, из молодых да ранних. Был пастор Забстик. Был, наконец, барон фон Гибельхайр, пышноволосый красавец, отрада всех незамужних барышень округи, однако, склонный к авантюрам. Но более всего меня поразило присутствие некоего человека, растрепанного и грязного, с безумными глазами и трясущимся ртом. Приглядевшись, я узнал в этом престранном субъекте бакалейщика Рейделя!

На мой вопрос о причине этого ночного раута господин Швабэ поведал мне и некоторым из присутствующих, пришедшим незадолго до меня, следующее.

Полчаса назад к доктору привели Рейделя - в виде гораздо худшем, чем тот, в каком наблюдать его могли мы. Охваченного безумием бакалейщика буквально волокли под руки два мельниковых сына. Господин Рейдель, рассказали они, наткнулся на их мельницу, убегая из Рейндльшеймского леса. Причина бегства разъяснилась без труда. Среди лихорадочного повторения бакалейщиком "В лесу! В лесу! В лесу!" вдруг мелькнуло слово "кукла". Сопоставив это с тем, что за четверть часа до того с мельницы видели, как в лесу сверкнула молния, люди в ужасе поняли: Кукловод начал новое скитание по чаще! Едва это имя произнесли, несчастный Рейдель забился в припадке, ужасно вереща. Таким его и привели к господину Швабэ, который дал бакалейщику успокоительного и сделал кровопускание.

Обсуждение происшедшего ничтоже сумняшеся начал секретарь бургомистра. Если, сказал Холтофф фон Куттн, для того, чтобы успокоить полоумного бакалейщика необходимо его, Холтоффа фон Куттна, присутствие, то он, Холтофф фон Куттн, будучи христолюбивым и добропорядочным михельштадтцем, готов откликнуться на горе господина Рейделя, тем более что тот обещал на следующей неделе новые шляпные ленты, но загвоздка в том, продолжал Холтофф фон Куттн, что Холтофф фон Куттн совершенно не представляет, как должно облегчать страдания сумасшедших.

Весьма довольный своей пошлой тирадкой, Холтофф фон Куттн изволил зевнуть.

Вслед ему заговорил фон Гибельхайр.

"Как я понимаю, - промурлыкал молодой барон, пыхтя трубочкой, - проблема отнюдь не в том, что нужно лечить от помешательства почтенного Рейделя, которого, кстати сказать, я о прошлом месяце драл тростью за то, что он подсунул мне вместо зубного порошка какую-то дрянь для убеления усов, а в том, что нечисть, с коей необходимо скорейшим образом расквитаться, завелась в Рейндльшеймском лесу. В том самом, в котором мой прадед Эберхард удавил вервольфа, оказавшегося собственной его тещей от второго брака...".

После многозначительно замолчавшего барона слово взял пастор Забстик. Он говорил недолго и предсказуемо.

"Наказание послано нам за грехи наши!..." - только и успел сказать пастор Забстик, как его перебил капитан Хлейфиц.

"Дело ясное, - заявил он со своим ужасным кёнигсбергским акцентом. - Как бы там ни было, лес надо прочесать. Нечисть там или нет - а бездействовать, господа, преступно. Надо что-то делать".

На это фигляр Холтофф фон Куттн ответил, что у города нет столько солдат, чтобы прочесывать лес, да и вообще, повторился Холтофф фон Куттн, не имеет смысла обращать внимания на деревенские байки.

Капитан Хлейфиц сдержанно возразил, что если бы все командиры объясняли свою беспомощность малым количеством подчиненных и потакали бы таким образом своей лени и бездарности, то он, капитан Хлейфиц, не поручился бы за жизнь распоследнего секретаришки при бургомистре, не то что за целый город.

"Мало солдат, нет солдат - вперед, на флеши!" - так закончил свою тираду достойный капитан.

"Секретаришка" собрался было ему что-то ответить, и барон, судя по всему, был не против подзадорить Хлейфица, но господин Швабэ решил пресечь начинающийся скандал: "А что по этому поводу скажет достопочтенный директор гимназии?" - и все посмотрели на меня.

Любезный Иоахим, вынужден со стыдом признаться, что вначале моя речь не сильно отличалась от бессвязного бурчания несчастного Рейделя, который, к слову сказать, и до этого был не далекого ума и красноречия. Я что-то бормотал про то, что не знаю, какое вообще отношение все это имеет ко мне, вспомнил наш с вами спор по поводу природы потустороннего, и в конце концов, осознав, что от меня ждут суждения здравого, как от человека просвещенного и рационалистического... был вынужден сдаться... Да, друг мой, я поддался страху и во всеуслышание заявил, что современная наука объяснить происходящее в Рейнльдшеймском лесу не может...

Мне казалось, что моя позорная речь произведет на всех удручающее впечатление - отнюдь! Оказалось, что меня едва слушали, и когда я умолк, заговорили разом, все, кроме меня, господина Швабэ и бакалейщика, во время моего выступления погрузившегося в нездоровое забытье.

Холтофф фон Куттн без конца твердил, что все ему, Холтоффу фон Куттну надоело, и он, Холтофф фон Куттн, идет домой. Капитан, у которого очевиднейше начиналась мигрень, рычал, что Рейндльшеймский лес неплохо было бы спалить от опушки до опушки - и дело с концом. Барон, подавшись вперед, громко шептал, что в лесу надо учинить грандиозную охоту, изловить этого Кукловода, да и вздернуть его во второй раз, повернее, чем в первый.

Когда все наговорились, взял слово хозяин дома.

"Я согласен с капитаном Хлейфицем, что меры нужно принимать независимо от причин происходящего в лесу. А в лесу уже случилось два убийства - ибо я не вижу, отчего бы молочник Бюрботтен решил наложить на себя руки, следовательно, его умертвили, или заставили умертвить себя. Судя по всему, мой нынешний пациент господин Рейдель чудом избежал гибели, но повредился в уме. Увы, господа, мы должны признать, что Рейндльшеймский лес стал небезопасен. Следовательно. Необходимо убедить михельштадтцев и рюппдюльфхорпцев воздержаться от посещения леса. Я предлагаю. Достопочтенному господину фон Скулле провести разъяснение ситуации среди своих учеников, возраст которых располагает к авантюрам. Вам, господин фон Куттн, повлиять на господина бургомистра, дабы он лично, но без излишней нервозности предостерег горожан появляться в лесу. Гарнизону, находящемуся под командованием капитана Хлейфица, было бы неплохо караулить ночами окраину города, примыкающую к лесу. Вы же, пастор, увещевайте прихожан не предаваться страху и отчаянью, Судный День еще не настает. Я же беру на себя труд объясниться с нашими соседями. Надеюсь, господин барон составит мне компанию...".

Спокойная манера доктора излагать свои мысли всех успокоила и, кажется, примирила. Во всяком случае, домой я возвращался скорее в задумчивости, нежели в страхе. И вот, сейчас, размышляя о происходящем, я все больше сомневаюсь: был ли я так уж прав в нашем с вами недавнем споре? Быть может, действительно есть сферы бытия, неподвластные науке и разуму? Быть может, действительно возможны необъяснимые явления - чудеса? Быть может, Сатана на самом деле существует и способен принимать различные обличья, на погибель роду человеческому? В таком случае, любезный Иоахим, нам остается лишь молиться. К чему я и прибегаю в конце своего послания.

Храни вас Господь, друг мой! Храни Господь всех нас!

Из дневника Холтоффа фон Куттна

Запись от 11 мая

Невероятно! Первый человек в городе - паникер! Боже мой, что скажут в Гарце! Немедленно отписать герцогу! Поведение бургомистра возмутительно. Более того - безответственно. Принять всерьез настроения старого докторишки! Мне кажется, весь город кроме меня сошел с ума. Герцогу. Немедленно отписать герцогу.

Ну неужели, господин бургомистр, так сложно изловить главных паникеров и выпороть их на городской площади шпицрутенами? Не говорил ли я вам, господин бургомистр, что суеверия в нашем сером народе подобны искре, упавшей в стог сена? Михельштадт, говорил я вам, погряз в легендах, каждая их которых убеждает горожанина в том, что несуществующая нечисть могущественней законной власти. Что же, господин бургомистр, вы не вняли моим словам, и отправляйтесь-ка на покой.

И вы, капитан Хлейфиц, тоже готовьтесь к отставке. Да какой - громкой, как залп из всех михельштадтских пушек! Я нарочно запомню, как сегодня в магистратуре вы объявили меня трусом, прусская вы каналья! "Холтофф фон Куттн, - сказали вы, - трус и маменькин сынок, и оттого противится рейду в лес, что боится отпускать солдат от своей задницы!". "Задницы"! - сказали вы! "Задницы"!

Побеспокойтесь о своей заднице - да-да, заднице - господин Отставной Капитан. Это Рейндльшеймское дело выйдет вам боком!

Рейндльшеймское дело. Черт возьми. Так я и отпишу герцогу. К чему простое донесение, когда можно прислать изрядный конверт с "Рейндльшеймским делом"? Завтра утром, господа, когда вы осуществите свое смехотворное предприятие и явитесь прочесывать Рейндльшеймский лес, там вас встречу я. Именно так. И я хорошенько запомню ваши физиономии в тот момент, жалкие суеверы. А вы, так и быть, запомните мою!

Великолепно придумано, черт подери!

В канцелярию герцога Гарцского

от капитана михельштадтского гарнизона

Роберта Хлейфица

от 12 мая

Донесение

В связи со скоропостижной кончиной старшего секретаря магистратуры города Михельштадта Холтоффа фон Куттна, произошедшей при невыясненных обстоятельствах, докладываю:

обстоятельства кончины упомянутого Холтоффа фон Куттна продолжают оставаться невыясненными;

Рейндльшеймский лес, в коем было обнаружено тело Холтоффа фон Куттна, старательно прочесан двумя дюжинами солдат гарнизона и некоторыми добровольцами из горожан на предмет обнаружения причин смерти Холтоффа фон Куттна;

таковые причины продолжают оставаться невыясненными.

Памятуя о неоднократно выказываемой покойным надежде в случае кончины быть похороненным недалеко от усыпальницы герцогов, просим прибыть в Михельштадт кого-либо из близких Холтоффа фон Куттна, дабы доставить тело в Гарц.

Достопочтенному профессору Клаусу фон Скулле

от доктора медицины Генриха Швабэ

13 мая

Многоуважаемый господин фон Скулле!

Зная вашу занятость и характер домоседа, тем не менее предлагаю вам для участия в разрешении известного вам дела явиться нынче вечером в дом барона фон Гибельхайра. Сей дом, как вам, несомненно, известно, находится между северной окраиной нашего города и лесом.

Уверяю вас, дело нисколько не опасно, и я вовсе не стал бы вас беспокоить, если бы не заинтересованность в ваших глубоких и всесторонних научных познаниях.

Надеюсь встретить вас в доме барона сегодня, не позже захода солнца.

Письмо Иоахима Молзера

Клаусу фон Скулле, в Михельштадт

13 мая

Приветствую, фон Скулле. Только что получил вашу пространнейшую эпистоль. К сожалению, не располагаю временем на столь же пространный ответ. Я очень занят, я провожу эксперимент по воскрешению куропаток посредством ртутных инъекций, и достиг в том уже немалых успехов.

О письме.

Вы темны, фон Скулле, вы темнее любого фермера, вы темнее любого попа. Что там. В своей нарочитой слепой образованности вы темнее Папы Римского. Хотя я уже неоднократно говорил вам это.

Что с того, фон Скулле, что вы опустили руки перед потусторонними силами? Тем вы всего лишь сознались в слабости собственного разума, столь вами превозносимого. Я никогда не утверждал, что неподвластные науке чудеса непокоряемы интеллектом. Я утверждал - и продолжаю утверждать, фон Скулле! - что такие чудеса возможны, как возможно вообще все, что угодно, даже то, чего мы не в силах представить. Сегодня человек не способен проникнуть в эти тайны, но всегда ли будет так?

Вы, фон Скулле, по сути своей бюргер, да-да. Вы цепко держались своих взглядов на природу вещей, не понимая, что эти взгляды весьма ограничены, а когда столкнулись с тем, что невозможно этими взглядами объяснить - капитулировали и предались всеобщей панике. Туда вам и дорога, фон Скулле.

Я допускаю вероятность всего, чего угодно, и при этом ничего не принимаю на веру. Что мне ваш Рейндльшеймский Кукловод! Я готовлю чудо куда более значительное!

Прощайте на этот раз, фон Скулле. Меня ждут куропатки.

Письмо Клауса фон Скулле

Иоахиму Молзэру, в Кёльн

16 мая

Любезный Иоахим!

С чувством искренней радости прочел я только что ваше письмо, и, пользуясь нарочно устроенным выходным, тут же сел писать ответ на него.

Любезный Иоахим, друг мой! Вы не представляете, сколь часто вспоминал я вас последние несколько дней, а именно - с ночи на 14 мая, когда произошли события, раз и навсегда изгнавшие все суеверия из моей души, и вернувшие мне веру в рационализм! Да, любезный Иоахим, я снова занял свои прежние позиции, которые оставил было по причине крайнего смущения, коего буду стыдиться до конца своих дней.

Дело, о котором я писал вам в предыдущем письме, разрешилось. И пусть разрешилось оно не совсем обыкновенным образом, но потустороннего там нет ни на йоту. Потустороннего, любезный Иоахим, вообще нет, что бы вы ни говорили. Впрочем, я зарекся впредь обсуждать с вами эту тему, мой суеверный друг.

Дабы вам стала понятна произошедшая со мной перемена, поспешу вам рассказать о событиях той знаменательной ночи.

Из желания придать наибольшей остроты рассказу, сразу же сообщу вам, что со времени написания мною последнего вам письма в Рейндльшеймском лесу произошло еще одно убийство - в чаще, недалеко от кромки леса, был найден несчастный фигляр Холтофф фон Куттн. Как он там очутился - и по сей день остается загадкой. Наше общество склонно считать, что бедолага решил сам разобраться с Рейндльшеймской тайной, что, впрочем, на него мало похоже. Как бы то ни было, после смерти секретаря лес тщательно обыскали и не нашли ровным счетом ничего. И вот, три дня тому назад господин Швабэ пригласил меня вечерять в дом барона фон Гибельхайра. В назначенный срок я явился по приглашению, весьма удрученный перспективами затеваемого предприятия. Надо сказать, любезный Иоахим, что дом барона расположен в исключительно пустынной местности. На восток от него - почти треть мили до городской окраины, на запад - столько же до Рейндльшеймского леса. На юг - пустошь, отделяющая город от лесной опушки, на север же нет ничего.

Добираясь до жилища барона фон Гибельхайра сначала немощеными переулками окраины, а потом и вовсе по ухабистой дороге, я, как вы догадываетесь, задавался вопросом: что за собрание намечает сегодня наш доктор? Ответ мог быть только один. Господин Швабэ при помощи барона и моей решил положить конец ужасным событиям последних недель.

Как мне показалось, барон был озадачен не меньше моего. В момент моего появления они с доктором пребывали в каминной зале, куря трубками и потягивая рейнское.

"Не зашло ли еще солнце?" - первым делом спросил меня господин Швабэ после приветствия. Я ответил, что до заката еще полчаса, может - чуть меньше.

"Тогда присоединяйтесь, фон Скулле", - и доктор указал мне на свободное кресло. Барон протянул мне набитый доверху колобаш и бокал с рейнским. А потом спросил доктора, ждем ли мы кого-то еще?

"Нет, - ответил тот. - Наша партия в сборе".

"Тогда, почтенный Швабэ, может быть, вы объясните эту милую интригу, - по своему обыкновению промурлыкал барон. - Кони взнузданы, пистолеты заряжены, а посеребренный клинок моего прадеда Эберхарда, коим он вспорол Ледового Человека в Карпатах - вот он, при мне, отточен, как и сто двадцать лет назад".

"Я весьма признателен вам, барон, за гостеприимство и заинтересованность в этом деле, - ответил господин Швабэ. - И сейчас, коль скоро наш дорогой фон Скулле тут, и есть время до темноты, объясню вам суть происходящего. Дело в том, что я искренне убежден, что Рейндльшеймский Кукловод, кем бы он ни был на самом деле, начинает свои смертоносные скитания по чаще именно с этой окраины леса, с Михельштадтской".

Мы с бароном в один голос потребовали объяснений. И доктор с удовольствием их предоставил.

"Видите ли, практически все, кто претерпел от Кукловода, заходили в лес отсюда. Даже рюппдюльфхорповец Бюрботтен, молочник - и тот возвращался из Михельштадта. А две последних жертвы - бакалейщик Рейдель и несчастный фон Куттн - и вовсе подверглись нападению чуть ли не на опушке. Из этого можно сделать вывод, что Рейндльшеймский Кукловод по непонятной причине тяготеет именно к михельштадтской окраине леса...".

"Чего уж там непонятного, - невольно проворчал я. - Казнили-то его михельштадтцы!"

"Но карает-то он всех, - возразил доктор. - Но только в одной половине леса. Мы с бароном давеча были в Рюппдюльфхорпе. Что вы думаете? Народ там встревожен, но не более того. Наши соседи даже речи не ведут о том, чтобы выставлять караулы, как это собирается сделать наш капитан Хейфиц. Нет, воля ваша, но есть причина, по которой Кукловод атакует исключительно восточную окраину леса. И причина эта в том, - тут доктор позволил себе насладиться нашим жадным вниманием к его рассказу и раскурил погасшую трубку, - причина эта в том, что Рейндльшеймскому Кукловоду неудобно забираться далеко в лес. Живет-то он в Михельштадте".

"Как?! - вскричали мы с бароном. - Как - живет в Михельштадте?!".

"Обыкновенно, как мы с вами. Но не просто в Михельштадте, а на западной окраине Михельштадта, ввиду леса. Иначе человека, снаряженного так, как он, уже давно бы заприметили патрули. Ведь на промысел он выходит, думаю, каждую ночь".

"Вот оно что, - проговорил барон. - И вы, господин Швабэ, считаете, что из моего дома будет прекрасно видно, когда кто-то пойдет из города в лес, так?".

Доктор кивнул: "Майские ночи светлы".

"Но зачем?! - недоумевал я. - Зачем совершать эти убийства?".

Доктор, весело прищурившись, посмотрел на меня сквозь облако табачного дыма, и медленно произнес: "Ни у кого из жертв Кукловода не осталось ни пфеннинга. Даже у молочника, возвращавшегося с дневной выручкой".

"Так это всего лишь простой грабитель?" - разочарованно протянул барон.

"Не простой, - отозвался доктор. - Отнюдь не простой. Настолько не простой, что нам даже пришлось пригласить почтенного господина фон Скулле".

Я хотел было спросить, какова же моя роль в этом деле, но тут доктор сказал, что нам пора, и начал выбивать трубку.

Наступили сумерки - хотя, по правде, лишь с большою натяжкою можно назвать сумерками то состояние природного света, какое бывает в наших краях об сию пору. Если бы вы, любезный Иоахим развили самообладание до той же степени, до которой развили превосходный свой ум, то, без сомнения, смогли бы сполна насладиться прелестью весенних вечеров Михельштадта. Когда мир кажется растерявшимся, неуверенным в том, какому времени суток он принадлежит в настоящий момент, и явь нерешительно, но верно принимает очертания сна. Вот какие у нас тут сейчас царят вечера, любезный Иоахим.

Тот вечер, уверяю вас, был просто царственно прекрасен. Не исключаю, что на мое настроение тогда повлияло рейнское барона, но ведь с другой стороны - точно также я находился под влиянием ужасных загадок последних дней! И все же, я был воодушевлен и даже радостен! Увидев, что барон засовывает за пояс два больших пистолета, а к стене прислонено ружье, я спросил, не найдется ли у него оружия и для меня (представляю вашу иронию сейчас, друг мой, ибо вам хорошо известно, какой из меня стрелок), на что фон Гибельхайр ответил, что у него найдется оружие даже для того, чтобы перевооружить городской гарнизон, если только в том когда-либо возникнет необходимость. После чего он просто снял с ближайшей стены еще два отличных испанских пистолета и вручил их мне. Порох и пули лежали на столе.

Надо сказать, что доктор Швабэ от вооружения отказался, причем по довольно экзотической причине.

"В турецком плену, - сказал он, - мне довелось изучить магометанскую борьбу дубадаль-да-вурубаль"... По тому, с каким особенным почтением посмотрел на него при этих словах барон - известный бурш и забияка - я понял, что за доктора опасаться не надо.

Итак, мы вышли из дома, но, к моему удивлению, направились не к лошадям, а к полуразрушенной в одну из прежних войн башне - последнему осколку древнего замка Гибельхайров. Доктор и барон решительно устремились наверх, причем первый на ходу раскладывал большую подзорную трубу. Я начал догадываться о ходе его мысли - и догадки мои нашли себе подтверждение, когда мы выбрались, наконец, на смотровую площадку. Оттуда как на ладони виден был узкий луг, отделяющий Рейндльшеймский лес от города. Лишь далеко на юге - там, где начинались холмы - обзор заканчивался. Но там заканчивался и город.

"Если бы я раньше знал то, что вы объяснили сегодня, чертов Кукловод уже давно вялился бы на крепком суку!" - с досадой воскликнул благородный Гибельхайр, в свою очередь оглядев открывшееся нам пространство через оптический прибор. Доктор было усмехнулся, но вдруг лицо его резко помрачнело: "Однако - тучи, - сказал он. - Я-то рассчитывал, что нам сегодня и луна будет в подмогу"...

Действительно, погода портилась, и портилась достаточно быстро. Небо затягивалось прямо на глазах. Не прошло и четверти часа, как над лесом прогремели первые раскаты грома. Доктора к тому времени уже, судя по всему, терзали всяческие сомнения. Но в конце концов он твердо заявил: "Нельзя терять время даже из-за грозы! Один день просрочки может обойтись нам еще в одну невинную жизнь! Мы вышли на эту охоту сегодня, и сегодня должно ее завершить!". Мы с бароном, безусловно, всецело поддержали господина Швабэ.

Теперь, любезный Иоахим, я приступаю к самой главной части своего повествования. Представьте себе - примерно через час нашего наблюдения, когда небо уже совсем почернело, а дробь, которую выбивали редкие пока еще, но крупные капли дождя, все чаще и чаще перемежалась раскатами грома - над лесом полыхнула молния. Доктор встрепенулся. И тут, одновременно с особенно мощным раскатом, в лес ударила еще одна молния. Да-да, прямо в лес - мы видели, как она поразила кроны деревьев, подобно мечу, ударяющему в щит противника.

"Неужели мы прозевали его?" - вскричал доктор.

"Не может быть! - ответил барон. - Я готов биться об заклад по поводу того, сколько зайцев и сов показалось на опушке леса за то время, что я стою здесь!".

"Но молнии бьют в лес! Вы видели это, господин профессор?".

"Разумеется, - ответил я с изумлением. - Но что же в этом такого? Чего вы ждали?".

"Для того чтобы начать свое преступное действо, он должен перебраться из города в лес! - кричал доктор. - Ведь я же объяснял вам это!".

Признаться, я все никак не мог увидеть связи между грабителем из плоти и крови, и потусторонней роли молний в предании о Рейндльшеймском Кукловоде - и с недоумением воззрился на господина Швабэ. Но он не успел мне ничего пояснить. Грохотнуло еще раз, но уже не над лесом, а над Михельштадтом - и на наших глазах молния прямо-таки воткнулась куда-то в городскую окраину.

"Вы видели?!" - торжествующе воскликнул доктор. Я не понял и причины его торжества, но тут новая молния ударила в город.

"То же самое место!" - в один голос вскричали барон и господин Швабэ.

"Это должен быть он! - сказал затем доктор. - Вне всякого сомнения - гроза нарушила его планы и открыла его нам! Само Провидение помогает поймать негодяя!".

"Я запомнил место, куда ударяли молнии!" - хохотнул приплясывающий от нетерпения барон.

"Поспешим!" - и доктор первым устремился вниз по лестнице. Я - за ним.

Как ни странно, у лошадей нам пришлось дожидаться барона - он задержался на башне, так как ему показалось, будто через опушку кто-то все-таки движется. Но поскольку почудившееся ему перемещение было направлено от леса к городу, а не наоборот, как мы того ждали, он не стал особенно тревожиться. Едва вскочив в седло, отважный барон выхватил из-за пояса один из пистолетов и с чрезвычайно двусмысленным свистом, от которого, скажу честно, у меня мурашки побежали по коже, поскакал в сторону города. Мы с доктором - за ним. Представьте себе, любезный Иоахим - мы неслись не то что по бездорожью, а вообще по нехоженому лугу! Картина, должно быть, была в высшей степени эпическая: впереди лихой, разбойной натуры барон фон Гибельхайр, за ним - с безупречной выправкой держащийся в седле доктор Швабэ, а замыкающим - ваш покорный слуга, Клаус фон Скулле, обхвативший лошадиную шею обеими руками и периодически зажмуривающий глаза от ужаса... Ох, друг мой, я и по сию минуту не могу сдержать смеха, вспоминая об этой нелепейшей в моей жизни скачке! Надеюсь, любезный Иоахим, вы сейчас смеетесь вместе со мной - так мне, старому дураку, и надо!

Но, возвращаюсь к своему рассказу.

Нужное нам место мы нашли чрезвычайно быстро - память и глазомер барона заслуживают всяческого восхищения. Всего через десять или пятнадцать минут скачки мы увидели то, что не могло не привлечь нашего внимания. Вы, несомненно, знаете о хибарах, лепящихся беспорядочно друг к другу на задворках рынков и мастеровых кварталов. Это беднейшее на свете жилье, в котором обитают несчастнейшие на свете люди. В Михельштадте такие чахлые конуры издавна размещались неподалеку от гарнизонных казарм - еще с тех времен, когда Рейхенбах Косарь осаждал Михельштадт. Город, как известно, в итоге пал, но на том месте, где стояли королевские полки, возникли бараки для солдат, а рядом с ними - хижины сопровождающей всякую армию публики, состоящей из скупщиков награбленного, падших женщин и беспризорных детей. К настоящему времени характер населения этого района изменился, надо полагать, мало. О чем, правда, я могу судить исключительно по фактам внешних наблюдений.

Так вот, проезжая мимо этого порочного места мы вдруг увидели, что одна их унылых хибар - стоящая в глубине некоего безобразного переулка - как бы освещается изнутри голубоватым мерцанием.

"Это оно!" - сказал доктор и вдруг обратился ко мне: "Скажите, фон Скулле, насколько хорошо изучена вами природа электрических явлений, таких, как молния?".

Без ложной скромности скажу, что вопрос почтенного доктора меня нисколько не озадачил, так как я уже начинал догадываться о своей роли в этом деле. И я поставил его в известность о том, что переписывался - ни много, ни мало - с Далибардом. К чести доктора это сообщение оказалось для него исчерпывающим.

"Вперед, в эту лачугу! - сказал он, соскакивая с коня. - Барон, умоляю вас не убивать этого негодяя сразу же - дайте возможность сохранить его для суда, а вы, господин Скулле, постарайтесь обезвредить его ужасный инструмент!".

И вот мы втроем подбежали к перекошенной хижине, все так же призрачно освещаемой изнутри, и барон, вновь издав тот леденящий душу свист, пинком распахнул дверь, мы ворвались внутрь. Зрелище, представшее нашим глазам, лично на меня произвело самое сильное впечатление.

Та хибарка состояла всего из одной комнатки, и в ней не было даже кровати - лишь грязнейший тюфяк в углу. По полу были разбросаны бутылки из-под вермута и какие-то объедки. Среди этого беспорядка, среди этого смрада находился молодой человек - в крайней степени неухоженный, облаченный если и не в рванье, то, по меньшей мере, в обноски, он сидел в углу, поджав ноги, обхватив свои колени - и, тихонько воя, раскачивался из стороны в сторону. Мне хватило беглого взгляда, чтобы понять, что он не в себе - а в следующую секунду я заметил то, что порождало странный бирюзовый свет, неравномерно наполняющий эту мрачную обитель.

В другом углу, друг мой, валялось что-то наподобие пехотного ранца, только неправильной формы и со многими стеклянными деталями. От этого как бы ранца тянулись два узких кожаных рукава, а на конце каждого из них располагался медный штырь в пядь-полторы длиной. Почти ежесекундно между этими штырями возникал синий электрический заряд, именно он освещал комнату изнутри.

Я приблизился к ранцу. С расстояния в пару шагов уже было видно, что большая часть стеклянных деталей на необычном ранце разбита. А были еще и металлические - иные из них были наполовину вырваны из кожаной основы прибора (а в том, что это прибор у меня уже не возникало сомнений). Тогда я приблизился еще, и с волнением принялся разглядывать ранец подробнее. И знаете, что я там увидел в первую очередь, друг мой? Капсулу Кёрста! Да-да! А еще там была "греческая трубка"! И призма сэра Исаака Ньютона! Я был потрясён! Но более того, Иоахим: там были детали совершенно незнакомые мне! Большей частью они были разбиты либо погнуты, но одна-две остались почти целыми - и я не смог определить их назначение. Зато, увидев сокращение усиков в "греческой трубке", возникающее всякий раз при голубой вспышке, я мигом догадался о том, как отключить этот удивительный аппарат и немедленно сделал это.

Доктор осматривал молодого человека, по-прежнему демонстрирующего полную утерю разума. Рядом с ними, в ярости потрясая пистолетом и посеребренным кортиком своего предка, стоял барон. Он рычал и сыпал проклятиями, но доктор спокойно отвечал ему, что преступник пойман, и теперь уже точно не уйдет от справедливого возмездия. А потом вдруг раздался топот множества ног и в каморку вбежал капитан Хлейфиц. Его сопровождали четверо солдат.

"Вы прилично свистите, барон! - вместо приветствия крикнул капитан. - Едва мы услышали ваш первый сигнал, как встали в караул. А уж второй достался нам в самые уши - я было даже подумал, что это сам Сатана свистит!".

Капитан находился в прекрасном расположении духа, и я понял, что все это было оговорено с ним заранее, и даже испытал некоторую обиду за себя, так как выходило, что я в этом предприятии оказался наименее осведомленным. "Ну ничего, - пробормотал я себе под нос, - посмотрим, как вы разберетесь с этим прибором!"...

Доктор словно услышал мои слова. Солдаты подхватили безумного юношу под руки и поволокли прочь, а доктор приблизился к моей находке, и, минуту спустя, со вздохом был вынужден признать, что этот предмет составляет для него большую тайну.

"В самом деле! - воскликнул тут фон Гибельхайр. - Что это за штука, почтеннейший профессор?".

Я усмехнулся и сказал:

"Это - электричества машина, друзья мои! Собранная с поразительной оригинальностью. Человек, создавший ее - невероятный талант!".

"Человек, создавший ее - невероятный подлец, - мрачно отозвался доктор. - И вы его только что видели. Это Вильгельм Эйне, студент, изгнанный из Берлина за карточные долги...".

"Как? - изумленно воскликнул капитан Хлейфиц. - Но ведь он был первой жертвой Кукловода!".

"Это не так, - покачал головой господин Швабэ. - Идемте на воздух, я все вам объясню".

Мы выбрались из того зловещего места, пришли на ночной луг, дышащий первозданной свежестью после грозы, завершившейся к тому времени, и там доктор поведал нам предысторию трагической развязки, свидетелями которой мы стали.

"Когда пришло известие о гибели студента Эйне и появлении Рейндльшеймского Кукловода, - так начал господин Швабэ, - я сразу удивился двум вещам. Во-первых, тому, что тела так и не нашли, а во вторых - безразличию родственников студента, а ведь он был уроженцем нашего города и возвращался сюда. Ответ на вторую загадку стал известен очень скоро - у Вильгельма Эйне не осталось больше родственников в Михельштадте. Его воспитывал дядя со стороны матери, Генрих Юргерн, старый пьяница - он умер вскоре после отъезда Эйне на учебу. Так что горевать о нем было тут некому, но я все же направил извещение о его гибели в университет - там могли оставаться его друзья. Однако, судя по достаточно прохладному ответу, полученному мною из Берлина, друзей у студента Эйне было меньше, чем немного. Он погряз в карточных долгах, так что был даже не столько изгнан из Берлина, сколько бежал оттуда. Хотя, как не без сожаления отмечалось в том письме, Вильгельм Эйне мог бы прославить себя со временем, как крупный естествоиспытатель - его опыты с электричеством получали высшие оценки именитейших светил науки, служащих в университете. Я бы, вне всякого сомнения, в тот же миг сложил бы два и два, но тогда я еще не придавал значения такой детали легенды о Кукловоде, как молния в лесу. К сожалению, я даже рассказы свидетелей об этом воспринимал именно как суеверия. Тем не менее, у меня крепли определенные подозрения. Первое из них касалось, опять же, исчезновения Вильгельма Эйне. Второе - того факта, что жертвы Кукловода банально подвергаются грабежу. Мне казалось очень странным, что грабитель - если это грабитель, а не призрак - сводит своих жертв с ума, вместо того, чтобы оглушить дубиной или ткнуть ножом. С другой стороны, столь же странно, что призрак - если это призрак, а не грабитель - обчищает карманы погубленных им людей...".

В этот момент доктора прервал фон Гибельхайр:

"Ну, как минимум один труп в этом деле был с самого начала!".

"Совершенно верно, - согласился доктор, - молочник Бюрботтен. И уверяю вас, дорогой барон, что я ни на минуту не мог бы забыть об этом хотя бы потому, что это именно я обнаружил несчастного висящим на Вязе Кукловода. Я же и снял его оттуда. И при этом обратил внимание на такую деталь, которая заставила меня подумать не о самоубийстве, но о хладнокровном повешении".

"Что же это было?" - не смог сдержаться я.

"Высота, на которой висел молочник, - просто ответил доктор. - Когда я поставил на землю молочный бидон, валявшийся под мертвецом, то оказалось, что между крышкой и башмаками умещаются два пальца! Молочник не мог бы стоять на нём! Позже, обследовав тело, я пришел к выводу, что Бюрботтен скончался не от разрыва шейных мышц, и не от смещения позвонков, как то должно было быть при такого рода повешении. А от чего - я так и не смог определить. Но при этом никаких следов борьбы на нем не было, не считая пары небольших ссадин на висках. Это означало, что петлю накинули на беспомощного человека. И потом, увидев бакалейщика Рейделя, я понял, в каком состоянии должен был быть молочник, чтобы позволить сделать из себя висельника. Но эта догадка не подтвердилась, потому что на висках Рейделя не было ссадин...".

"А они должны были там быть?" - спросил барон.

"Я полагал, что да. Я полагал, что появление этих ссадин является прямым следствием встречи с Кукловодом. На Рейделе, как я уже сказал, их не было, и мне более чем на сутки пришлось отвлечься от этой версии".

"А потом?" - вскинул брови капитан Хлейфиц.

"Потом, - вздохнул доктор, - ваши солдаты нашли в Рейндльшеймском лесу беднягу фон Куттна - не самого большого ума был человек, но убивать его не стоило. Тем более тем же способом, что и молочника".

"Неужели у фон Куттна были ссадины на висках?" - воскликнул барон.

"Почти незаметные, но были, - ответил доктор. - Но при этом - никакой петли на шее. И вот тогда все встало на свои места. И повешенный молочник, и живой, но повредившийся умом Рейдель, и фон Куттн, и мертвая лошадь - в особенности...".

"Что такое?! - вскричали мы втроем с бароном и Хлейфицем. - какая лошадь? При чем тут лошадь?".

"Лошадь студента Эйне, - с улыбкой ответил доктор. - Самая первая жертва этого негодяя"...

Мы, ведя на поводу лошадей, подошли к усадьбе барона. Окна первого этажа уютно светились огнями, суетилась немногочисленная прислуга. Но не успел я подумать о необходимости возвращения домой после всех треволнений этого вечера, как барон крикнул своим людям, чтобы лошадей отвели в стойло, и накрывали стол в Большой зале, и расчехляли Святочный набор, включая все Кубки Архангелов. А нам он объявил, что никуда нас не отпускает, и свобода передвижения вернется к нам только завтра днем, если мы того пожелаем и сможем тем воспользоваться.

"Черт возьми! - воскликнул капитан. - Я готов иссушить ваши подвалы, барон, но не раньше, чем доктор объяснит, при чем тут лошадь!".

А доктор, уже набивший и раскуривший свою трубку, присел на каменное крыльцо усадьбы чтобы завершить свою повесть.

"Студент Вильгельм Эйне возвращался в город, где у него не было никого и ничего, без гроша в кармане. Единственным его имуществом являлась еще более жалкая, чем он сам, лошадь. Настолько жалкая, что за нее в Рюппдюльфхорпе студенту не дали даже крейцера. Вероятно, под Вязом Кукловода несчастная скотина стала. А может быть, там озлобленному неудачами и нищетой студенту пришел в голову его дьявольский план. Как бы то ни было, Эйне вытащил из фургончика свое изобретение, которое уважаемый господин фон Скулле назвал, если мне не изменяет память, "электричества машиной" - и применил его против несчастного животного. Наверное, ему не сразу удалось убить его, и он отметил, что первые разряды, попадающие в живое существо, лишь замутняют сознание того. Убивает же молния, направленная непосредственно в мозг. Так он умертвил свою бесполезную лошадь, и двое суток ночевал в лесу. Потом ему подвернулся молочник. Должно быть, вначале он просто поразил его из какой-то засады и обобрал. Но потом подумал: не вернется ли к молочнику сознание спустя время? Он убил его электричеством, оставив на висках жертвы следы-ссадины, а потом повесил его на Вязе, имитируя самоубийство по приказу демонического Кукловода. Точно также, уверен я, жестокий студент собирался поступить и с бакалейщиком - но тому, пусть и потерявшему рассудок, удалось бежать, так велик был его ужас: сильнее рассудка, и даже сильнее отсутствия рассудка. Я считаю, что если бы не этот животный страх, его нашли бы утром висящим на том самом дереве... Ведь Эйне наверняка уже был осведомлен о начавшейся в городе панике - к тому времени он уже имел возможность снимать ту хибару, где мы его нашли сегодня. Он жил рядом с казармами и мог видеть, когда солдаты готовятся к патрулированию города и прочесыванию леса. На промысел он выходил, наверное, каждую ночь, но был очень осторожен, нападал только на одиноких путников. После бегства Рейделя он решил не рисковать - и потому фон Куттна убил сразу, там же, где встретил его - а произошло это на значительном удалении от Вяза Кукловода. Так вот, когда я увидел ссадины на висках фон Куттна и сопоставил это со всеми своими прежними подозрениями, мне стало понятно, что студент Вильгельм Эйне жив, скрывается где-то на окраине Михельштадта, и очень скоро уйдет из своего родного города, так как его положение крайне ненадежно. Он уйдет, но объявится там, где люди побогаче, лес погуще, а улицы потемнее. И там его поймать будет куда трудней. Сомнений у меня было лишь два: относительно его точного местонахождения и относительно инструмента, с помощью которого он творил злодеяния. Но точность его местонахождения была, по сути, делом второстепенным, так как из города в лес одна дорога - через луг, который, как я знал, превосходно просматривается со старинной башни Гибельхайров. А с его изобретением - я нисколько в том не сомневался - мог разобраться только один человек в Михельштадте...".

(Любезный Иоахим, я опущу небольшой, да и не заслуживающий принципиального внимания эпизод, в котором ваш покорный слуга удостаивался всяческих похвал, как один из наиболее достойных сынов города, живущий и трудящийся во славу своей Родины; а потом я вкратце изложил благородному обществу свое видение устройства электричества машины, созданной коварным умом студента Эйне).

"... Сегодня, я надеялся, все решится, - продолжил доктор. - Вы, капитан, ждали сигнала нашего великолепного барона, а мы втроем должны были быстро и точно определить, где обитает негодяй. Я рассчитывал, что мы засечем то место, откуда он будет выбираться, и потом встретим его там по возвращении. Выходы из города были перекрыты, уйти он мог только в сторону леса - того мы и ждали. Но гроза спутала наши карты. В какой-то момент я решил, что сегодня преступник не появится в лесу - кого поджидать ему там в такую погоду? Но потом случилось поистине чудо. Он все не появлялся и не появлялся, и я подумал: а как взаимодействует его изобретение с подлинным, природным электричеством? Быть может, он не выходит на охоту потому, что сам боится непредсказуемости стихии? И когда молнии дважды ударили в один и тот же дом, я понял: так оно и есть - его дьявольская машина притягивает электричество из воздуха! А в грозу - притягивает чрезмерно!".

"Так что же произошло там, в той мерзкой норе, где он обитал?" - спросил барон, когда мы вошли в Большую залу и к нам устремились слуги с умывальниками.

"Изобретение Эйне, надо полагать, перенасытилось электричеством, и обратилось против него самого, - задумчиво ответил доктор. - И теперь он ничуть не изобретательнее бакалейщика Рейделя".

Любезный Иоахим! Я искренне надеюсь, что эта история послужит хорошим уроком не только мне, но и вам. По ее завершении, сидя за пиршественным столом и вкушая бесподобные вина и яства, я вдруг подумал: наука в самом деле способна объяснить все, но лучшая из наук - гастрономия, ибо она способна объяснить человеку его самого: от природы добродушного, веселого и, чего греха таить, с незамысловатыми потребностями ленивца. Я отныне никогда и ни с кем не буду спорить, даже с вами, друг мой! Я лучше предложу вам распить бутылку токайского во славу всех суеверий, к которым вы склонны.

Храни вас Господь! Приезжайте, чтоб вас, снова в Михельштадт! Только суеверий у нас тут больше никаких нет. Был один призрак, но он потерял рассудок. Не знаю, право, спасет ли его это от виселицы.

Письмо Иоахима Молзера

Клаусу фон Скулле, в Михельштадт

19 мая

Восемь лет, то есть все время нашей совместной учебы, изо дня в день наблюдая вас рядом и поражаясь вашей неспособности понимать очевидное, я говорил себе, что вы просто недостаточно старательны.

Шесть лет затем, то есть все время нашей совместной работы, изо дня в день наблюдая ваше нежелание признавать явные факты, я убеждал себя, что вы просто излишне догматичны для исследователя.

Одиннадцать лет после того, то есть все время нашей переписки, почти изо дня в день читая одни и те же признания в собственной вашей некомпетентности, я твердил себе, что вы просто чрезмерно мнительны для научного диспута.

Фон Скулле! Все эти годы я был настоящим ослом! Вы - не недостаточно старательны, вы - не излишне догматичны, вы - не чрезмерно мнительны. Фон Скулле! Вы - болван!

В вашей жизни, господин Олух, было только одно замечательное событие - скачка по изрядно неустроенной местности! Вам не нужна гастрономическая наука, чтобы понять себя. Потому что вы верно поняли себя уже тогда, в седле лошади, скачущей по лугу в грозу, скачущей к неведомой опасности. Но потом вы стерли из своей памяти это понимание, заменив его обычными своими мещанскими рассуждениями о всеобъемлющей рациональности. А ведь вам стоило тогда, в седле, задать себе только один вопрос: "А, собственно говоря, какого черта я это делаю?". И где бы оказалась в тот момент ваша вера в рациональное? Не потом, когда вы лежали лицом в гусином паштете, а именно тогда, когда вы галопировали мимо квартала шлюх. Что бы вы ответили себе с научной точки зрения, старый кретин?

Болванам вроде вас следует занимать себя только пустой философией. Где-нибудь за бокалом рейнского, в хорошей компании. Это единственное, что вам удастся - благодушный треп на полный желудок. Так ведь нет, вы лезете, черт подери, в науку, изобретаете чушь за чушью, всякие теории, безобразные гипотезы, ртутные инъекции, пропади они пропадом! А смысл? Смысл всего этого - где он?! Его нет! И не должно быть! И этот полудурок студент Вильгельм Эйне понимал это лучше вас! Потому что он, картежник и беспринципный подлец, занимался наукой не от рациональности, а просто так. Иначе бы он никогда не смог оставить университет при таких-то успехах. А успехи у него были - не чета вашим, я навел справки.

Так что сядьте-ка еще раз на лошадку, и скачите себе куда подальше, фон Скулле. Только не забудьте задавать себе по дороге рациональные вопросы. А забудете, так попробуйте ответить на этот: кто, по-вашему, заставил лишенного рассудка и фактически парализованного Эйне расколотить его аппарат? Сэр Исаак Ньютон?! Или тот, кого ваш барон видел выходящим из леса?

Идите к черту, фон Скулле! И не вздумайте мне писать оттуда!

Оставить комментарий © Copyright nords_nisse (nords_hus@mail.ru) Размещен: 01/02/2013, изменен: 01/02/2013. 53k. Статистика. Новелла: Естествознание		Ваша оценка:

nords_nisse : другие произведения.

Рейндльшеймский Кукловод