До этой ночи у многих собиравшихся здесь была привычная, возможно ничем даже, не примечательная жизнь, может быть спокойная и размеренная, а может и наоборот полная буйства страстей и безумств, но это станет жизнью "до". Единственное, что должно было присутствовать в этой жизни это стремление, или еще воля случая, приведшее человека в этот вечер на это побережье. После этой ночи жизнь становилась другой, нет, это не значит, что она превращалась совсем уж в нечто иное, вполне возможно она оставалась точно такой же, как и прежде либо размерной или наоборот буйственной и страстной, но подчиненной воле других или обремененной подчинять других своей воле, но в ней обязательно менялось только одно качество, характеризуемое словом "после", после такой ночи все, кто был у подобных костров, в независимости в какой точке пространства-времени вселенной это случилось, менялись раз и на всегда, даже если не всегда в последствии осознавалось это. Грядущая ночь, должна была стать, для многих первой подобной, а для некоторых уже и очередной, церемонией, но церемонией не пафосной с торжественными речами напутствиями и клятвами, нет, это церемония направлена была на то, что бы раскрыть всю сущность души каждого, кто был здесь, это была одна из немногих ночей проявления внутренней свободы, которой уже наверняка не будет хватать в последствии. В эту ночь у костра не было ни каких различий между присутствующими, они все были равными, не различаясь не по рангу, не по званию, не по происхождению, они все были равны и те кто был тут в первый раз, и те кто прошел подобное неоднократно, не различались ни подчиненные, ни их командиры - именно в эту ночь проявлялось основное свойство этого сообщества - они все были равными и все были товарищами, это было свойство, которое в повседневности было скрыто за рангами, чинами и званиями. Здесь не было запретов, рамок, находясь здесь у этих костров, человек волен был делать, все, что считал нужным, мог просто лечь у костра и спать, и некоторые особенно, те кто для того у кого это ночь была не первой и возможно не последнее, так и поступали, но все же многие для кого такая ночь все же была не первой и не последней, движимые любопытством настраивали себя на бодрствование у костра и встречу рассвета. Было только одно обязательное условие, что бы человек не говорил, у костра, а можно было и молчать, всю эту ночь, только слушать других, но человек обязан был говорить правду, и ничего кроме правды, если конечно человек хотел говорить. И только после этой ночи человек, впервые оказавшийся у костра, мог с полным правом называть себя тем именем, которое характеризовало принадлежность к особому, полному противоречивого ореола сообщества, вызывавшего у других не приобщенных к данному сообществу различные чувства: у кого-то безмерную радость, уважение или даже благодарность; у кого-то задевало тайные уголки души, но так и не придавало решимости оказаться тут; у кого-то еще больше подстегивала желание и усилия оказать однажды в подобную ночь у костра; а у кого-то вызывало явную ярость и злобу по отношению к принадлежавшему к этому сообществу этого имени; были, наконец, и те кто, просто молча, ненавидел всех тех, кто прошел такую ночь, гася свою злобу, а возможно и зависть.

Это был вечер накануне Ночи Драгона, одной из самых древних и в тоже время гуманных церемоний Драгонского полка. Главными на этой церемонии были те, кто только приобщался к этому сообществу, но присутствовать на ней мог любой, кто был драгоном, и кто когда так же сидел у такого же костра, возможно где-то далеко и очень давно, но это было его правом, не зависимо принадлежал он к этому товариществу или давно уже выполнял совсем другие функции, но обязательно с гордостью подчеркивая принадлежность к этому сообществу товарищей.

Ольгер Драг стоял над крутым обрывом, над берегом, в парадном мундире полковника драгона, но с генеральскими звездами на стойке воротника, стальным клинком, рукоять которого торчала из-за спины справа, плащом, намотанным на правую руку и непокрытой головой, багрово-красный шейный платок, знак принадлежности к красной гвардии, молодым войнам, был подобен огню или выступившей на шее крови. Драг курил сигару и осматривал печальным взглядом место, где проводили подготовку к грядущей ночи. К кострам подтягивались драгоны, многие из них с радостью обнимались с встретившимися товарищами, с которыми долго не виделись разделяемые превратностями службы, был слышен гул голосов, стоявший на побережье от начавшихся разговоров у костров...

Драг заметил блеснувшую рыжим огнем, в последних лучах заходившего светила, голову Валькирии, она сидела одного из костров в кругу драгонов, костер этот был практически в центре отведенного места берега океана, от обрыва и до кромки прибоя. Драг за суетой последних дней практически не видел Валькирию, редко бывая на флагмане "Навада", где Валькирия хозяйничала в его каюте, текущие дела настолько поглотили его, что полу-бессонные ночи он проводил там же где сон все заставал его, в Далкрайте этих громадах разрушенных и полуразрушенных зданий, в подвалах наспех приспособленных по опорные и оперативные центры, в опустевших аудиториях универсума, вообщем там где он оказался застигнутый усталостью и сморившим его сном. В душе сейчас он почувствовал насколько сильно он соскучился по ней, и насколько сильно желает увидеть ее, и даже просто помолчать в ее присутствии, секунду он боролся с противоречием в себе, ведь то, что он задумал сегодня рассказать у костра, могло раз и на всегда отвернуть Валькирию от него, разорвать ту тоненькую душевную ниточку привязанности, Драг боялся сказать о любви, не будучи уверенным в своих чувствах , которая возникла между ними со времени возобновленного в Далкрайте знакомства. Но прокрутив секунду в нутрии себя все мысли и чувства волновавшие его, он твердо принял решение: "Пусть знает правду, какой бы, шокирующее страшной она не была бы. Нельзя обманывать ее доверие и оставлять хоть каплю скрытой лжи, пусть не будет масок". Приняв решение Драг, бросил недокуренную сигару по ноги придавил ее сапогом, размотал плащ с руки и надел его, и, спустившись с обрыва по узенькой тропинке, направился к костру, у которого заметил Валькирию. Пробираться было не просто, драгоны сидели вокруг некоторых костров в два ряда и ряды разных вокруг разных костров соприкасались спинами не оставляя места для прохода приходилось петлять обходя такие костры, местами протискиваться в узость оставленного прохода. И хотя он сверху, хорошо определил место, где видел Валькирию, но оказавшись на самом берегу, сейчас выглядывал и пытался определить, где же тот костер, уже почти отчаялся снова найти его, но тут в свете костра маячком блеснула огненно-рыжая копна, и Драг что бы не потерять снова ее из вида напрямую направился к этому костру, уже не протискиваясь, а перепрыгивая через ряды, слыша вдогонку возмущенные голоса. Он подошел к костру и увидел Валькирию, сидевшую к нему спиной, в черном, обтягивающем великолепие ее стройной фигуры, мундире. Стараясь не напугать, а для этого производя максимум шума, Драг подошел к костру, и хотя вокруг стоял разноголосый гул, голос Драга прозвучал как гром.

- Добрый вечер, можно к Вам? - задал вопрос Драг, Валькирия услышав его голос заметно дернулась, не то от испуга, не то от неожиданности, но повернувшись улыбнулась и похлопав левой рукой по песку слева от себя радостно певуче приказала со мехом:

- Садись, садись, в ногах правды нет! Правда и там, откуда они растут вроде тоже... - и довершила свое приглашение тем, что показала язык.

Драг сел рядом с Валькирией, прямо на багрово-красный песок, и украдкой, только боковым зрением полюбовался Валькирией, ее улыбкой, ее фигурой в свети костра, задержав свой взгляд на роскоши груди обтянутой тканью черного мундира, не ускользнул от внимания и белый шейный платок, знак принадлежности к белой гвардии. Они сидели близко к друг другу, но сохраняли малую почти не заметную со стороны дистанцию друг от друга. Напротив Драга сидел Дэн Брайт, в новом и хорошо подогнанном мундире капитана Драгонского полка, с красным шейным платком, справа от Дэна сидел, заметно постаревший с недельной небритостью, Одинас Орд, в неряшливо-мятом и расстегнутом у горла мундире полковника, где вместо эмблемы полка - родонского серого волка, зловеще улыбался серебристый череп - знак берсекера, с черным шейным платком; а слева от Дэна сидел широко улыбающийся Блейк, племянник Ольгерда. Начальник оперативного отдела стратегического планирования штаба Драгонского полка, полковник Астерик Верд полулежал рядом с Блэком, а по другому, он просто не умел, он либо стоял, либо лежал; рядом с ним сидел, вот кого тут точно не ожидали тут увидеть, легендарный командующий личной Красной гвардией императора генерал Арин Макфлатер, он сменил красный генеральский мундир на мундир сержанта Драгонского полка. Справа от Валькирии, сидел генерал Легиона Стражи Границы Дар Орк, который молодым лейтенантом служил в Драгонском полку - живая легенда полка, безрассудно храбро впереди своих подчиненных бросавшийся на врага, сколько прорывов полка из кольца противника, сколько раз он выносил знамя полка и сколько жизней он спас, никто и никогда не считал, отсюда, будучи, капитаном, после серьезного ранения, он ушел в Легион Стражи Границы, где покрыл свое имя не меньшей славой...

Драг не сразу заметил, что по левую руку от него сидел капитан Силивай Драг, который только накануне вернулся из рейда в Церконию, его Ольгерд давно не видел, и полуобернувшись улыбнулся и протянул ему руку, Селивай не только пожал руку, но хлопнул Ольгерда по плечу и улыбнулся в ответ. Остальных находившихся у этого костра Ольгерд, еще не знал.

Ночь Драгона, по неизвестно когда и кем заложенной традиции, должен был начать самый старый драгон из тех, кто до сих пор служит именно в полку, таким драгонам был Одинас Орд, это была уже 25 Ночь Драгона в его жизни. И как только наступила ночная тьма, он встал и свои, громоподобным стальным, голосом четко произнес:

- Герды, мои товарищи! - и подождав когда наступит тишина, продолжил - я давно служу в Драгонском полку, видел наверное все что только можно видеть, за свою службу: и кровь, и смерть, и горячее безрассудство храбрости, и холодную молчаливую смелость, и трусость, и низость, и высоту благородных порывов, и взаимовыручку...
Было все! Но к чему я никогда не привыкну, к тому, что уходят наши друзья, уходят навсегда, покидают наш мир. Смерть вырывает их из наших рядов, но они будут жить с нами, до тех пор, пока мы будем помнить о них, о том, что благодаря именно им, мы сегодня сидим у этих костров и можем говорить. Так не забудем о них!

Сказав это, Одинас сел у костра, в его руках оказалась чаша наполненная вином, он сделал глоток и заговорил тихо-тихо, почти еле слышно, но всех присутствующих у костра эти слова сурового и, казалось бы, не способного на чувства, старого берсекера, свирепость которого в бою и строгость в повседневной жизни полка знали все, даже те, кто только слышал о драгонах:

- Я только вступил в должность старшего офицера полка - начал Одинас - когда Мариниэль, светлая ей память, сообщила, что у нас будет ребенок! Она хотела сына, а даже не думал, кого хочу больше, но я страстно желал, появления малыша. Служба в полку не из легких, а уж старший офицер, чего таить, собачья работа, постоянно давить на других, на своих товарищей, что бы, не расслаблялись, и тянули служебную лямку, мне было тяжела это служебная обязанность, она давила на меня. Но теперь появилась отдушина, как только я освобождался, я буквально на крыльях летел к Мариниэли и мы втроем, именно втроем, ведь у нас был еще и он - наш не родившийся малыш, мы отправлялись на прогулки по Галкондскому лесу, если был хороший, погожий, день. Я был в это время самым счастливым во всей галактике. Мы ходили и разговаривали он нас о нем, рассеивали страхи, возникающие у друг друга. Если это был плохой, например дождливый день, выйти никуда нельзя, мы оставались дома, и тоже разговаривали... Частенько когда Мариниэль лежала, я присаживался рядом прикладывал ухо к животу силясь услышать, как малыш, там шевелится, и даже пру раз получил ногой в ухо, видимо нарушал его комфорт или он не желал что бы его действия а может и мысли были услышаны. Когда Мариниэль родила и мне принесли показать, что родился мальчик, я с трепетом всял малыша на руки жутко боясь сделать что не так своими огрубевшими руками, а он был такой маленький что все его фактически тело умещалось на одной моей ладони, но я осторожно держал его двумя руками, прижимая к себе, а смотрел на мир еще мутными глазами, улыбался и чихал. Я посмотрел на него и в голове возникло имя - Эрландо, так мы и назвали нашего сына. А теперь его нет с нами...

Одинас еще раз глотнул из чаши и передал ее Дэну, тот отхлебнул, на лице.

- А что было дальше, когда Эрландо подрос и вырос? - спросил генерал Дар Орк.

- Да потом было тяжело, от усталости и вечного не высыпания, от раздражительности Мариниэли, но все это пролетело быстро, и неприятные моменты не особо запомнилось. Эрландо, рос проявляя твердый и иногда упорный характер, он был любознательным и быстро учился... Он радовал нас! Был здоровым и крепким... Эрландо подрос и у него появились эти два друга - Одинас кивком указал на Ольгерда и Блейка - Ольгерд и Блейк. Мы стали редко видеть сына, это троица пропадала целыми днями. А однажды когда Блейк был у своей матери на Зирисе, Ольгерд и Эрландо, два подростка, сбежали в Космитфарс, потом Эрландо выходил пару раз на связь с нами, будучи офицером и у нас был повод гордится сыном, потом Эрландо вернулся один на Родон, Ольгерд тогда попал в плен к лангурам. Эрландо с возращения и до смерти служил в Драгонском полку, начал с сержанта и дослужился до капитана.

- До недавнего времени моя служба была в целом мирной, а служил я в артиллерии прикрытии, в основном разгон совсем плохой погоды, да метеориты с курсов сбивать, ну очень редко нарушителей. - начал издалека, Дэн, не давая угадать, о чем поведет речь - Генерал Ольгерд Драг поставил мной задачу помочь огневой поддержкой отбить или, по крайней мере, задержать наступление на одном из участок наше обороны, кстати, именно так и сказал, отбить или задержать, на все не больше часа. Что бы организовать огневое прикрытие, сделал быстрый оценочный расчет, оптимальным оказался навесной огонь, но что бы добиться эффективности, надо было хотя бы одну батарею выдвинуть на другую исходную позицию. Под прикрытием выдвигаемся, на выбранную по карте площадку, я пошел с этой батареей, думаю мало что там на месте. Хорошо все, по карте, но на месте оказалось - разрушения и завалы, короче месяц будем окапываться, правда разведка нашла удобную позицию рядом. В общем, заняли эту позицию, двор подковообразного здания выход только один, да и в сторону ведения огня, а здание по фасаду без окон все окна внутри двора, только через вход или сверху: оборудовали место по каждую установку, пехота окапалась, связываюсь с корректировщиками, благо детекторы заранее напичкали по улицам. За полчаса управились. Смотрю, судя по поступающим данным, враг кулак сконцентрировал для атаки. Самое то, время для удара, вводим координаты цели квадрат для ведения огня, метеоусловия, ну думаю под свою ответственность, промедлим - они рассеются, в атаку пойдут. Даю сигнал готовности на батареи, и по моей команде открываю огонь, прямо по сконцентрированному ударному кулаку противника, автоматика работает безотказно. По данным корректировки кулак рассеян - разбегаются куда! И тут смотрю, а наши позиции со стороны входа штурмовик лезут прямо на нас, боевое охранение отбивается, но их мало, чувствую меня трясти начинает, страшно же ведь, вот она смерть в зелено-коричневых мундирах, а расчеты орудийные уже драпать собрались, хватаю батарейный бинокль встаю впереди орудий, и стараясь, что бы голос не подвел, а сам мысленно уже разделился, как будто со стороны на себя смотрю, как я сам кричу: "Орудия на прямую наводку. Холостыми заряжай!" Сам по биноклю цели корректирую и тут вспомнил, кричу по связи: "Охранение, вдоль стен за орудия! Выполнять!". Два раза просить не пришлось, охранение отступило и за орудиями на изготовку, смотрю, штурмовики замешкались, а у самого ноги подкашиваются страшно ведь, но кнопки на пульте управления огнем начинаю нажимать, первый залп, из орудийных жерл сметая все на своем пути раскаленные струи плазмы и газа, потом беглым, потом через одного, а сам только по биноклю цель корректирую, да слышу жужжание механизмов наводки, а самому жарко, во рту сухость, да комок к горлу подкатывает. Штурмовики, кто остался еще в живых, да на ногах разбежались, на наших позициях только обгоревшие да покалеченные стонут. Охранение, да орудийные расчеты сзади меня оцепенели, от увиденного. А все стою, да кнопки на пульте перебираю, ничего не соображаю, так весь холостой боекомплект и расстрелял...

- А зачем холостыми, то зарядил? - поинтересовался Блейк, забирая чашу с вином себе, - Ведь можно было сразу боевыми.

- Так ведь расстояние всего то тагов двести было, начнешь боевыми, и после первого залпа тебя самого и накроет взрывной волной и осколками. Смерть врагу - трындец расчету! А холостой выстрел до шестьсот восемьдесят шесть тагов плазмой и газами все на пути сметает...

- И ты об этом подумал? - спросил сидящий рядом Одинас.

- Да как то, мгновенно, в голову эта мысль пришла, сам не знаю, откуда, первый раз же в бою... - скороговоркой проговорил Дэн.

- А холостые, откуда? - снова вмешался Блейк.

- Дополнительный заряд, для ускорения при навесном огне, выкидывает боевую часть, прежде чем ее двигатель сработает, в результате траектория полета боевой части становится такой, что можно практически прямо в небо палить, а все равно попадешь...

В этот момент, совсем рядом, у одного из костров зазвучала музыка, и там пустились в пляс. В свете костра было видно движение тел, сопровождаемый смехом, прибаутками и пением - кто во что горазд, в том числе и несколько вальсирующих пар...

- О, уже танцуют! А я тут вспомнил ... - Блейк глотнул большим глотком остатки вина, и передал чашу назад Одинасу, и хитро улыбнувшись продолжил - Может споем, так как рассказывать мне особо нечего, ничего такого примечательного с последней ночи Драгона, о чем можно было бы рассказать не произошло, даже в последних событиях я можно сказать не участвовал, обеспечивал охрану особо важных персон - бабушку с дедушкой охранял.

И не дожидаясь ответа, своим высоким звонким голосом запел, так что вслед за ним эту песню подхватили у всех костров, и заиграла музыка, с опозданием, но это была традиция. Блейк вел эту песню, как впрочем и все остальные:

Над Галкондой тишина,

Небо полное огня,

Следующие строчки пели вместе с Блейком уже под музыку:

Ночь к рассвету подошла

И ветры спят давно...

И снова только Блэйк выводил, силой своего высокого голоса, почему то все замолкали:

Под веселый треск костров,

Мы в душе сжигаем мост,

А дальше все вместе у всех костров, и не важно было даже умел петь драгон или нет но эти строчки тянули все, кроме может тех кто еще не выучил эту песню:

И уходим навсегда...

В тот бесконечный мир

Огня и пустоты,

Но нет сомнений и любви,

И снова все замолкали, пока звенел высокий чистый голос Блэйка:

И сгоревшие мечты,

Ветер пеплом разнесет,

Война к себе зовет,

И холод дальних звезд

И снова все вместе, ведомые голосом Блэйка, придавая неповторимый трагизм:

Нас манит больше,

Чем тепло родных домов!

В тишине и в пустоте,

В одиночестве тревог

На туманностях дорог

И Блэйк завершал эту песню, звоном своего голоса в наступившей тишине, переворачивая прямой циничный смысл этих слов, на крик отчаянья и одиночества:

Нас неизвестность ждет,

Но нам по сути - все равно!

И еще не успевали отзвучать последние аккорды, у костров уже ждали, следующей песни. "Блейк, походную!" - неслось от костров, и Блейк в ответ кричал "Там громче музыка!", и вместе с первыми аккордами бравурно, словно гимн удали, запевал:

Драгона, века совсем не долог,

Но от того так сладок он...

Трубит трубач, откинут полог...

Мир, околдованный войной!

И следующие строчки обязательно кто нибудь подхватывал басом, и менял одну строчку по сравнению с привычной, общеизвестной, напоминая о том, возможно, кто создал полк, или кто им командовал последние годы, как говорил иногда Ольгерд, сидя у костра, в том числе и сейчас: "Подхалимаж, с прогибом! Не засчитан!" - Валькирия посмотрев на него улыбнулась, а Блейк молчал и ждал:

Еще рокочет голос трубный,

Но Драг давно уже в седле.

А дальше Блейк перехватывал своим высоким голосом, так что все невольно затихали:

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Следующие строчки пели все вместе, ведомые голосом Блэйка, весело и с задором:

Схлестнулся в яростной атаке,

Драгонский полк с врагом своим

И обнаженными мечами

К бессмертью расчищали путь...

А следующие строчки Блэйк вытягивал всегда один, почему никто не рисковал, спеть с ним на два голоса:

Рука рубить, колоть устала...

И ты не держишься в седле...

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

А дальше пели все кроме Блэйка, он сидел и хитро улыбался :

Рукой, зажав смертельну рану,

Ты выпадаешь из седла...

Блэйк снова выводил песню высоким голосом:

И имя мертвыми губами,

Не успеваешь ты сказать...

А на этих сточках Блэйк всегда мочал, и, о чем то, думал, пели все кроме него:

Гранитный камень вот награда,

О подвиге сложили песнь...

И тут все замолкали и слушали Блэйка, выводившего последние строчки

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Не обещай, ты, дане юной,

Любови вечной, на заре...

Блэйк готовил свой звездный час, годы проведенный у альвинских костров Родона и Зириса, не прошли даром. Он подводил всех к самому главному, но шел не спеша. И сейчас, он вызывал на бой другого, крича "Нас всех, зовет Ледяная Полночь!", и как только звучали аккорды, начинал свой поединок:

Порывом вечного везенья,

Нас унесло, за край сомненья!,

Но в это песне у Блэйка был серьезный соперник. Автор этих строк, Лидэр Маклертур, которого даже перенесенное ранение не могло остановить в этом споре с Блэйком. Это ждали все. Лидэр своим голосом как бы скрещивал меч с мечом Блэйком:

А холод звезд беду пророчил,

На перепутье звездной ночи...

И вместе они на два голоса, в унисон, придавали песни необъяснимую силу, молчали все:

Ведь - это Ледяная Полночь!

Ах, эта Ледяная Полночь!

Ах, это Ледяная Полночь!

А дальше Лидэр, перехватывал, передавая интонациями голоса и восхищение, и ужас одновременно, как говорил всегда Ольгерд, что испытываешь странное ощущение, голову как будто охватывает обруч и хочется и радоваться и плакать навзрыд одновременно:

Она страшна, но так прекрасна...

Разорван мир в пространство-время,

А мы лишь точка - в бесконечность!

Ни звука нет, во всей Вселенной

Лишь вечный свет и холод мира...

И снова вместе они в два голоса, но почти неуловимо меняя интонации, и придавали легкую, почти незаметную диссонатность звучания, которая была, как игра по нервам:

Ах, эта Ледяная Полночь!

Ах, это Ледяная Полночь!

А тут Блэйк, высотой своего голоса, возносил над горем и радостью:

И обжигает нас туманность,

Что состоит из звездной пыли,

А мы как будто бы слепые...

Идем, не зная страха смерти

За горизонт своих мечтаний.

И снова вместе они на два голоса, играли по натянутым нервам, молчали все. А они взлетали над всем происходящим в необъяснимую высь и тут же падали в :

Ах, эта Ледяная Полночь!

Ах, это Ледяная Полночь!

Лидэр играя переходами то на низкий, то высокий свой голос:

Нам не доступно мирозданье,

Но нет сомнений и терзаний...

Ведь - это Ледяная Полночь!

Блэйк вторил Лидэру, играя такими же переходами:

Она огнем сжигает сердце,

Тревожа дух мятежной воли...

Ведь - это Ледяная Полночь!

И вместе они в унисон завершали песню, восторгом и болью одновременно и как обрывая все на высокой и самой трагичной строчке:

Ах, эта Ледяная Полночь!

Ведь - это Ледяная Полночь!

Она страшна, но так прекрасна...

А Лидэр, разгоряченный бросал уже другой вызов, на сей раз это была баллада о погибших в Ледяной Полночи, но пел он ее один, и пел так, что слушая, все окунались в трагизм этих строк, Ольгер невольно сжал кулаки, сейчас в него это било, как никогда:

Ты!, Идешь!, Бежишь!, Летишь!,

Спешишь!, Ко мне на помощь,

Но я уж мертв, и ночь темна,

И сон мой вечно долог!.

И ты не смей, врываться в мир

Моих былых сомнений!...

Я знал, что шел наперекор

Тому, во что я верил!...

Но я Не знал!, Ни капли зла,

Ни тени всех сомнений

Я!, Шел!, и Знал!, Что путь

Всего секунда во Вселенной!...

Дослушав эту песню в наступившей тишине все ждали, когда Блейк начнет самую главную песню, ждали сигнала, для того что начать играть мелодию, а Блейк обычно вставал и ждал когда начнут играть вступление, как только заканчивался проигрыш:

В звездном мерцанье, забытое Время,

Нас раскидало в глубинах Вселенной.

Где же вы други, что рядом сидели,

Там у костра на далекой планете?

Чаша по кругу плыла между нами,

Мы вспоминали, все то, что не знали...

Чаша с вином не топила печали,

Мы расходились своими путями.

Встретиться нам будет трудно и больно,

Мы разбежались по собственной воле...

Кто-то сгорел, не проделав и шага...

Кто-то пропал в этих Звездных Туманах.

Сердце, разбитое горем и болью,

Бьется по воле, ведущей в дорогу...

Губы, целуя, простились с любовью

Образ любимой затмили мне звезды.

Я вышел в путь в темноту и пустыню,

Я не вернусь, и не ждите отныне!

Я, как и други погибну в пустыне...

Звезды мерцают, и сердце застыло...

И вот затихли последние аккорды, это древнего драгонского гимна, по пение которого драгоны шли в последний бой, который они обязательно пели у костров биваков, и в ночь Драгона. Блэйк всегда пел эту песню по особенному, предавая ей своим голосом и меняющимися интонациями особую силу, драматизм и трагизм, и никто не решался запевать вместо него, после того как он спел на своей первой ночи Драгона, под аккомпанемент Эрландо. Все чувствовали, что именно этого сейчас и не хватает...

Наполненную до краев чашу Одинас передал генералу Дару Орку, тот хлебнул, начал свой рассказ. С первых же слов:

- Много лет назад, когда я служил еще очень молодым лейтенантом в Драгонском полку, в колоне "Призрак", нашим крейсером был погибший позже знаменитый "Эндемис". Я был молод, безрассуден, но все это в бою, где не задумываясь кидался в самое пекло. Мы были в рейде, в далеких глубинах Церконии, нашей базой стала ничем не приметная звездная система с ничем не примечательным шифром, там на спутнике одной из больших планет, были вполне приличные условия для жизни, климат был суровый, но жить можно. Отсюда мы и совершали, свои каперские вылазки на лангурский коммуникация, сюда же и возвращались с добычей, и зализать свои раны. Из этой системы мы обычно делали очень далекие вылазки, и никогда не делали быстрых прыжков, что бы нас не отследили, так как скрываясь от лангуров или лертуров, задолго до нас, на этой планете поселились асты, один или два рода, не желавшие подчинятся захватчикам. Рядом с нашей базой была деревушка, где жило насколько семей астов. Мы часто бывали у них, пока наш крейсер стоял в ангаре на текущем ремонте. В деревушки это было много девушек, вообще у астов девочек рождается намного больше, чем мальчиков, поэтому мальчикам там особое внимание, почет и уважение. Увальней они выращивают редкостных, к слову, сказать. Вся жизнь астов, следует сразу заметить, держалась на данах: дом, хозяйство, дети. Тем более, что технологии они используют самые на наш взгляд примитивные, но в этом есть свой резон - так их тяжелее обнаружить. Разве что случайно наткнешься, но в этом случае всех уничтожить сразу не удастся, деревни небольшие и разбросаны по очень укромным местам. Да и живут они скромно натуральным хозяйством. Мы старались им помогать особенно из добычи, технику они не брали - боялись, а вот предметы одежду с удовольствием. Там в этой деревне я встретил красивейшую дану Валирию, а надо сказать красавиц у них много, и пусть не обижается дана Валькирия, но там она была бы среднестатистической девушкой... - Дар Орк сделал паузу и скосился на Валькирию, понимая, что по сути бросил вызов.

Валькирия сначала надулась, закусив нижнюю губу, но потом посмотрев из-под-лобья на Дар Орка, улыбнулась, и сверкнула глазами:

- Ага, генерал с полгода без общества даны и любая криво-косо-хомоножка такой красавицей покажется, что не на одну другую смотреть не станете пока не приестся... - эти слова Валькирии, вызвали смех у костра, Драг сидя рядом с Валькирией силился не заржать в голос. Но громче всех рассмеялся Дар Орк, но справившись со смехом продолжил.

- Согласен, но, тем не менее, продолжу. И вот, я, который ничего не боялся в бою - оробел, я не знал, что делать, я смотрел на нее, но она никак на меня не реагировала. А я терялся в ее присутствии и находил слов, что бы заговорить с ней... Я долго страдал, но служил с нами тогда один сержант-берсекер Азраилэс, родовое имя он никогда не называл, а может и наоборот, это было его родовое имя, не один раз он кидался на врагов в одном строю со мной, но почему он был в нашей колоне я не знаю. Азраилэс видимо заметил мои страдания и подсказал, как действовать, он объяснил мне, что дан тут не балуют вниманием, у местных астов дан как грязи, и если я не решаюсь с ней заговорить, то надо сделать так что бы она сама заговорила со мной, а для этого достаточно даже молча оказывать ей знаки внимания. И не просто подсказал, а нашел для меня кусок красивой ткани и сказал что мне надо его просто ей подарить для что бы она сшила платье. И что странно, обычно я не знал, как подойти к Валирии, а сейчас используя этот дурацкий повод, я осмелел, я немного говорил на альвинском, а асты говорили на нем: "Дана Валирия, у меня есть для Вас подарок, хочу подарить Вам эту ткань, сошьете себе платье!". Валирия была поражена, обычно ей ничего не предлагали, только ее родителям. Она хотела отказаться от подарка, поблагодарила меня, но я настоял что бы она его забрала. Я стал каждый день ходить к ней вся колона находила, для меня, что ни будь, что у нас было, и что мы считали будет полезным и я задаривал этим всем Валирию, и все проще и легче мне становилось общаться с ней. А однажды когда, я пришел с очередным подарком, она не стала его брать у меня, но приблизилась ко мне и хитро улыбнувшись поманила за собой... - Дар Орк, сделал паузу, он тяжело вздохнул, видно, что ему не легко вспоминать об этой любви...

- Дар, а что было дальше? - прервал наступившую паузу Силивай Драг.

- А дальше было все мы любили друг друга, из каждого рейда, я теперь сам обязательно что ни будь привозил, летел к ней, как на крыльях. А когда мы узнали что будет малыш, я был готов носить ее на руках, мои сослуживцы уже посмеивались надо мной, я даже стал менее безрассуден в бою. А потом нам пришлось вернутся, на Родон, я хотел забрать ее с собой, но отказалась сказав, что не покинет своего дома, и не поедет в чужой мир. Вскоре мы опять вернулись, на эту базу. И получилось так, что я приехал как раз к родам, вскоре исполненный гордости и важности я демонстрировал всем свою маленькую, совсем крошечную дочку, которую я тоже назвал Валирия. А через несколько дней, мы пошли в новый рейд. А о когда мы вернулись, о ужас, наша база была разгромлена, а деревня была ссоженна и разграблена, все взрослые и подростки были убиты, то там то ту мы находили своих мертвых товарищей остававшихся на базе, в том числе и нашего капитан, повсюду видны было следы разрушений и насилия, но не было не одного убитого ребенка. Одного живого драгона мы, все же нашли, берсекер Азраилэс, он лежал, на куче поверженных лертуров, весь изрубленный и прострелянный, но еще в сознании. От него то, мы все и узнали. Он оставался на базе, и прибежал сюда первым, как только сенсоры слежения засекли лертурский крейсер. Он первым вступил в бой с лертурским десантом и последним пал не имея больше сил сражаться, когда лертуры оттеснили его от деревни, он сказал, что всех детей они забрали с собой. Азраил умер, у меня руках. Мы никого не хоронили, мы кинулись в погоню за лертурами. Но они успели уйти. А спустя некоторое время, за которое, я не прекращал попытки найти дочь, теперь командуя "Эндемис", и совершая рейд за рейдом, мы выловили тот самый лертурский крейсер, и взяли на абордаж. Я допросил его капитана, используя самые изощренные пытки, которые только вспомнил, но он только смеялся на до мной, и так и ничего не рассказал. Нам надо было возвращаться на Родон, мы взорвали лертурский крейсер. Но по дороге мы нарвались на засаду, в начале боя меня тяжело ранили, экипаж поместил меня в спасательную капсулу, не смотря на мои протесты, так я остался в живых. Больше я никого из них ни когда уже не видел в живых, только слышал рассказы лертуров, как они отчаянно дрались, как погибали, но не сдались... А я, до сих пор, все эти годы, упорно ищу свою дочь, то нападая на ее след, то опять теряя... - Дар Орк, еще раз тяжело вздохнул, а все остальные пораженно молчали...

Дар Орк передал чащу с вином Валькирии, она пригубила, как то сразу вся напряглась, сжалась, блеск глаз потускнел, а лицо ее в свете костра приобрело выражение глубокой печали... Она собиралась начать свой рассказ...