Штаханов Максим : другие произведения.

Мозгофобизм Крышкина (фрагмент) полный вариант на сайте автора

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Действие романа разворачивается на территории некоего государства Проноссии, где в маленьком городке Глумомирске начинается строительство броунолотерминала. Против этого строительства выступают местные жители, недовольные предстоящим соседством с вредным производством. Сюжет закручивается вокруг перипетий противостояния антиброунольщиков и строителей терминала. Написано произведение в форме псевдогротеска. Главные герои произведения простейшие проносцы. Они продуманы и обстоятельны, проверены временем и апробированы. Но жизненные устои рушатся в один миг, когда приходит броунол.

  
   Глумомирск
  
  
   Человек в резиновых сапогах с длинной рейкой ходил по местности, повинуясь командам высокого грузного парня лет за 20. Из-за сугубой неопытности и по причине природной слабой самокоординации молодой геодезист-студент, Паша Храпов, все время что-то путал в настройках старого теодолита, и человеку в резиновых сапогах приходилось по несколько раз возвращаться с рейкой к уже вроде замеренным местам. А это было нелегко, так как прошел дождь, и грязь налипала на резиновые сапоги большими комьями. Но Храпову было все равно. Несмотря на существенный положительноградусный холод, он был лишь в майке с гербом и безразмерной ветровке с капюшоном, в не застегивающихся из-за выпирающего живота тонких брюках камуфляжного цвета и в огромных разорванных в носочной части ботинках. Другой адекватной одежды и обуви у него не было, поэтому он с большим рвением выполнял первую в своей жизни коммерческую геодезическую съемку. Как ни странно, это была большая площадка, отведенная под крупное строительство. Паша Храпов не знал, что ему доверили геодезировать, но все равно выполнил свою работу с большим количеством расчетных ошибок и ритуальных неточностей.
   Так в государстве Проноссия, на окраине небольшого городка Глумомирска, началось строительство броунолотерминала, нужного стране, но вредящего окружающим огородам производства. Впрочем, броунолотерминал могли начать строить в любом другом городе Проноссии, который располагался бы на большой реке, недалеко от заграничного моря и гигантского завода по производству броунолосырца. Но, как оказалось, городов с такими условиями существовало только два, и один из них был Глумомирском. Другой назывался Доброгнойск, но там было много больше жителей, которые могли устроить соответственно много больше бузы из-за известной вредоносности броунола. Да и по другим критериям Глумомирск подходил лучше, чем Доброгнойск.
   Глумомирск был очень дальним пригородом большого Доброгнойска и имел собственную канализацию и мусорную свалку. Его жители часто посещали Доброгнойск, а вот доброгнойцы бывали в Глумомирске редко. Если глумомирцы все знали о существовании Доброгнойска, то большая часть доброгнойцев не могла показать даже, в какой стороне света находится Глумомирск. Если Доброгнойск облупили со всех направлений сателлитные города, то за границами Глумомирска сразу начинались большие поля, и асфальтные дороги обрывались. Люди в Глумомирске жили победнее, одевались попроще, залупались меньше. Они мирно работали на местных предприятиях типа шиферного завода и тихо мочились в своих сортирах во дворе. Обычно, в городе в течение недели рождалось с десяток детишек, а умирало человек 20 разновозрастных глумомирцев. Кладбища были ухоженными, а школы заброшенными. Город делился, как и везде, на многоэтажную часть и обступивший ее частный сектор, где и обитало большинство простейших глумомирцев. Слушание радио по утрам и смотрение телевизора вечером были наследственными или благоприобретенными забавами, а вот выращивание во дворах или на балконе огурцов и помидоров жизненной необходимостью, но не из-за низких зарплат, а вследствие усиленной потребности однолинейных извилин. Ничего так не вдохновляло глумомирцев, как летнее банкозакрывание. И ничего не было грустней, чем банковзрывание. Часто глумомирцы внезапно умирали, но многие из них жили долго и доживали до полной обвонюченности. Нескончаемым потоком глумомирцы стояли в очереди к докторам, но лекарства покупали мало, и аптеки жили продажей настойки боярышника. Глумомирцы, наслушавшись дипломированных врачей, использовали бабушкины методы. Но так как часто их болезни были выдуманы, а с помощью врачей псевдонаучно получали название, то бабулькины рецепты помогали приобрести настоящие хворобы. Существовали в Глумомирске в большом количестве и врожденные инвалиды типа недополучившихся церебралов и получившихся челюстевисячников. Они бесхозно ходили по городу, не подвергаясь ни лечению, ни умерщвлению. Алкоты и бомжы жили по законам остального мира. Бомжы спали в алкотских квартирах, а алкоты жрали водку возле мусорников. Местные интеллигенты жили в уединении, придумывая невероятные басни про историю Глумомирска и мешающих ему жить злых доброгнойцев. Захламленность научных учреждений города была самой высокой, а готовый продукт получался малохлебным. По праздникам глумомирцы гуляли по местному бульвару с памятниками и смотрели на реку с высокого обрыва. В обычные дни, возвращаясь с работы домой, глумомирцы форсировали замусоренные овраги и по шатким мосткам переходили зловонные речки, имевшие водоток только благодаря жидкостным отходам местных предприятий. Чем отвратнее был запах, тем ближе был дом. Существовала городская закономерность. Если глумомирец жил в чистом месте, то он не работал и являлся большепузым. Если он обитал среди вони и нечистот, то и работал там, где было грязно и пахло неблагоприятно. Соседство в Глумомирске было не скучным занятием, так как каждый сосед чем-нибудь да отличился не хорошим типа послесортирного буйства. Пагубная атмосфера Глумомирска плохо отражалась и на местных животных. Собаки и кошки гадили, где вздумается, а свиньи на слабых харчах подходили к моменту забития хилыми, изможденными и зачуханными. Если раньше раз в год все глумомирцы собирались на площади и слушали речи секретарей рулившей тогда партии, то сейчас всеобщей была только попойка на новый год. Общественная мысль бурлила только после прочтения списка умерших за этот месяц в местной газетке, редактируемой директором глумомирского кладбища. В гневных письмах глумомирцев в его адрес выдвигалось всегда одно требование, чтобы в следующем номере в этот список включили еще с десяток незарегистрированно умерших заслуженных недостарожилов. Еще в этой газетке прославлялась глумомирность в виде многочисленных статей о разнообразных местных творческих личностях, чистящих и восстанавливающих выброшенные унитазы, моделирующих дельтопланы, читающих древних философов, растящих папоротниковые кактусы, призывающих вести слабопьянствующий образ жизни, нашедших древние подвалы или раскрасивших свою калитку элементами зоограффитизма. Черно-белые фотографии и интервью с выдающимися гражданами Глумомирска украшали страницы каждого номера популярной газеты. Теплая сопливость и уютная туалетобумажность успокаивали мозги глумомирцев, отягощенные подсчетом количества броунольной кислоты необходимой для невзрывания помидорных закруток. Даже те глумомирцы, которые покидали родной город в силу ужасных жизненных невзгод типа поступления в ВУЗ или нахождения работы на стороне, навсегда оставляли в своей памяти образ отлаженного и могильноуравновешенного Глумомирска.
  
   Ритуальные скамейки или большая политика
  
   С детства Убожкин был вынуждено аполитичным, приспособлено малоидейным, природно туповатым. Не интересовала его красота родного глумомирского края и прелести созидательной жизни. Как и все, он еще со школы мечтал о пенсионерстве, как способе прокорма. Но жизнь исковеркано повернулась в другую сторону. Вместо пенсионерских лавочек он попал в руководящее кресло, главным образом, по причине собственной беспечности и самоуверенности. Тяжко мучился Убожкин в роли начальника-производственника. Но в силу особых глупостей, совершенных им, он все поднимался и поднимался по должностной лестнице. Впрочем, он имел идеальные физические и умственные характеристики для проносского руководителя. Роста Убожкин был маленького, черепную коробку имел толстую, облысение было приемлемым, а несбалансированность движений была превосходной. От простейших руководств типа заведующего неработающего и разваливающегося клуба шиферного завода он шагнул на должность начальника глумомирской фабрики ритуальных изделий, где делали гробы для умерших бабуль и дедуль и другую специальную мебель для еще не усопших вроде поминальных лавочек и стульчиков. Из его одежды выделялись только черно-белые семейные трусы, но женился Убожкин только лет в 45 на 16-летней тетке после того, как увидел по телевизору программное выступление главного проносского руководителя Маманского, который агитировал всех стариканов страны последовать его примеру и нарожать кучу детишек. Лет через пять после этого у Убожкина появился сынок, кривоглазый и узколобый. Он полюбил сына и готовил в наследники убожкинизма.
   С рождением малодееспособного наследника жизнь Убожкина превратилась в стандартный эталон проносского существования. Но с приближением личного конца Убожкин, как и положено, стал задумываться о смысле жизни и других умокалечных вещах. Эта старческая забава принесла существенные плоды. Насмотревшись опять же по телевизору на многомиллиардных миллиардеров, Убожкин понял, что всю жизнь крупно эксплуатировался, и пришло время взять свое, глубинную пенсию. Все эти думки развивались на фоне разворачивающейся в Глумомирске антиброунольной бузы. В конце концов, он понял, что способен возглавить протестное движение, так как мозгов у него было немного, а руки публично он мог держать не только в районе половых органов. Тут же он выдумал Совет Самоорганизации Жителей, в котором и собрал самых активных теток-антиброунольщиц со всего Глумомирска.
   Сначала все в убожкинской организации было кустарно, примитивно. Собрания происходили под открытым небом, разгорались нежелательные дискуссии, никто на организацию денег не давал. Но очень скоро Убожкин, интуитивно познав, как нужно руководить, установил в организации злую диктатуру, выгнал наиболее безмозглых теток-конкуренток на роль вождя, раскрыл у всех инстинкт деньгодателя. Теперь каждую субботу в центре Глумомирска появлялся пикет антиброунольщиков. Пикетчики запугивали местных ужасами броунола и собирали деньги в коробки в виде пожертвований.
   Убожкин постепенно прочувствовал вкус вождизма и осознал, что это то, чего ему не доставало всю его жизнь. Ему даже стало тесно в рамках глумомирской политики, и Убожкин решил выйти на общепроносский уровень. Трамплином для этого должно было послужить начавшееся в конце концов строительство броунолотерминала. Для раскручивания убожкинского гениального вождизма Убожкин выписал из Пупска двух штатных политактивистов, Бауловского и Сумкину, специалистов по проведению массовых протестных кампаний против грязных производств, гадящих в окружающую среду. Броунолотериминал как раз и был таким репрессируемым объектом из-за своей гипотетической способности загрязнить огороды глумомирцев, что и вызывало общегородской гнев. Убожкин для солидности обзавелся и штатом местных доморощенных политтехнологов типа Пургина. Но и без Бауловского и Пургина местные жители, узнавшие о вреде броунола, были всегда готовы растерзать терминальщиков на не товарного вида куски. Убожкин был в таком авторитете у местных теток-антиброунольщиц, что ни один другой политик из многочисленных глумомирских партий не мог конкурировать с ним в терминальном вопросе. Уверовав в свою гениальность, Убожкин и спешил дораскрыть свои таланты уже на более высоком уровне, в масштабах всей Проноссии. За любовь у народа и крупновождистские мечты, местные политиканы не любили Убожкина и обзывали маргиналом. Но, как раз за свою видимую псевдонесвязь с местной политэлитой, Убожкин и приобрел такую народную популярность. На момент начала широкомасштабной антиброунольной кампании Убожкин находился на пике популярности и во всех своих мечтах уже руководил не только Проноссией, но и всем миром.
   В день, когда в Глумомирске должны были появиться его новые пупские соратники, Бауловский и Сумкина, Убожкин с самого утра был сосредоточенным и по-тупому прямолинейным. Было видно, что он усиленно ждет этого эпохального для Глумомирска события. Он даже не стал устраивать, как обычно по утрам, допрос жене насчет потраченных денег, а сразу отправился в ванну выдергивать волосы из носа. Но по дороге на железнодорожную станцию его машина попала в большую яму, образовавшуюся на асфальте в результате многолетней эрозии, и он не успел на встречу. Такое начало не сулило ничего хорошего для суеверного Убожкина. Но уже как продуманный политик, он подавил отвратные внутренние чувства и не стал на первых порах делать из этого трагедии. Тем более что Бауловский и Сумкина тоже, как пропитанные политбойцы, вскоре сами нашли Убожкина на проблемной дороге. Их встреча была теплой и дружественной. И хотя Бауловский не выглядел как солидный политик, он понравился Убожкину маловразумительными речами и инвалидной походкой. И, вообще, как образец конкретного пенсионерства. Вскоре Бауловский на деле доказал свою положительность, предложив сейчас же приступить к акциям. Убожкин его с трудом успокоил и предложил свое видение будущего движения. По его мнению, нужно было усиленно культивировать массовую истерию среди глумомирцев, на волне которой и возвыситься. Это прецизионно совпадало с планами самого Бауловского, который приехал в Глумомирск комфортно провести лето вдали от поднадоевших пупских лечебниц. Молчаливо были распределены роли. Убожкин вождь, а Бауловский уличный организатор, заводило теткинского движения, пугало для стражей правопорядка. Так образовался симбиозный тандем Убожкин-Бауловский, ставший заразным эпицентром антиброунольного движения в Глумомирске. й. агитировал всех стариканов страны последовать его пр
  
  
   Бауловский и Сумкина
  
  
  
   Тяжелым и меридианальновоньнесущим выдался день, когда в Глумомирск прибыли Бауловский и сопровождающая его Сумкина. Возле самой крутой выдолбанности на местных асфальтированных дорогах они встретились с Убожкиным. Именно главный антиброунольщик Глумомирска вызвал из Пупска известного ударного активиста, признанного акцезабойщика, Бауловского для профессиональной организации антиброунольных мероприятий. Ранее Бауловский прославился участием в протестных акциях против постройки атомного бульбулятора в Свежеблюйске и завода трансгенных шлакоблоков в Экскрементовзболтайске. Впрочем, обе стройки успешно завершились, особенно удался бульбулятор, закрывший своими железными конструкциями местную свалку, против чего безуспешно и выступали свежеблюйцы под руководством Бауловского.
   С детства Бауловский был инвалидом, но на досуге увлекся политдеятельностью, завоевав непосильной активностью определенный рейтинг. Одетый в неудобоносимые пованивающие одежки, с огромной неухоженной бородой и слипшимися волосами на голове, он походил на партизана, вылезшего из плавней для налаживания легальной работы. После зимнего обычного пенсионного бытия он был готов к новым политдействиям. С собой в Глумомирск Бауловский взял Сумкину, пенсионерку-сожительницу, которая умела делать уникальные сумкинские игрушки-веерушки, чем и развлекала бородатого друга.
   После первого визуального ознакомления Убожкин повел Бауловского и Сумкину к самым активным антиброунольщицам, чтобы устроить им ночлег и одновременно оперативный штаб. В доме наиактивнейшей тетки, Полины Петровны Смурновой, пупских гостей напоили чаем, после которого Бауловский дал понять всем, что намерен в кратчайший срок начать активные действия типа перекрытий и блокад. Убожкин и Смурнова согласились. Потом вчетвером они направились к одиноко живущей старушке, Авдотье Степановне, у которой и разместились Бауловский и Сумкина.
   В доме бабки они, не раздевшись и не умывшись, тут же достали из своих сумок карандаши и фломастеры и принялись что-то писать на туалетной бумаге, в готовом виде оказавшейся объявлением о будущей акции. Через некоторое время в доме бабули собралось с десяток самых нетерпеливых глумомирских теток-пенсионерок и бабок-активисток, пришедших посмотреть на столичных гостей. Они с большим интересом наблюдали за грациозной работой Бауловского и Сумкиной, которые даже не замечали их присутствия. Но вдруг Бауловский оторвался от рисования букв и быстро подошел к активисткам. Не представляясь, он поведал им, что скоро начнутся большие акции и надо быть подготовленными к их проведению. Высказав им, как подчиненным, свои незамысловатые инструкции типа всеохватного агитирования местных, он с той же настойчивостью приступил к прежнему плакатописанию. Уже вечером Бауловский и Сумкина раздавали активисткам, которые все это время находились в новоявленном штабе, длинные объявления для дальнейшего их расклеивания на заборах.
   Следующую неделю Бауловский и Сумкина занимались инструктажем местных, писанием плакатов, координирующими встречами с Убожкиным и пожиранием бабкиных зимних продуктовых запасов. К концу первой недели пребывания в Глумомирске, Бауловский заметил, что молодых активистов не хватает. Бабки быстро устают и в неподходящий момент отстраняются от акцеделанья. Бауловский припомнил, что в соседнем Доброгнойске существует многочисленная организация Рафаэля Чопикова, его старого приятеля по антибульбуляторной акции в Свежеблюйске. На следующий день в Доброгнойск отправилась Сумкина для налаживания контактов.
  
  
  
   Сумкина в Доброгнойске
  
  
   В городе Доброгнойске живет много доброго народа. Многие их замечательные свойства используются на местных не работающих заводах и фабриках, в пустых школах и университетах, в закрытых больницах и при работе на кладбищах. Особенно гнойные поставлены у руководства. Доброгнойцы отличные служаки и репрессанты, паскудные законодатели и топорные исполнители. Блаженно раскрашенные в блевотный цвет скамейки, сорняковые клумбы, чуть-чуть изгаженные закрывающимися дверями местные сортиры на колесиках, приветливые кривые улицы и тонковонючие ароматы полносточных канав - сильные качества большого Доброгнойска. Но есть в городе и оставшиеся от старой презираемой жизни недостатки: прямые проспекты и большие здания, прорытая канализация, остатки водопровода и куча не ветшающих статуй героев замаранного прошлого.
   По одной такой реликтовой улице ныне называемой Большехламской от местного железнодорожного вокзала в направлении центра шла молодая девушка. Эта была тетка низкого роста с круглой головой, но плоским лицом. Ее походное одеяние было похоже на амуницию научных теток, которые искали полезные ископаемые в прежние времена в отрогах Мамского хребта, только вместо накомарника, у нее были антиброунольные плакаты, торчащие из громадного рюкзака и свисающие на ее лицо. От нее не веяло доброй мамой, поэтому она пугала многих прохожих. Звали девушку Марина Сумкина.
   По ходу ее движения ситуация на улице периодически менялась. Сирые и убогие рабочие в жилетках, уродовавшие дорожное покрытие, незаметно перетекали в жирных и наглых попрошаек. Чудесные темные подворотни с чистым запахом запруженной мочи плавно переходили в отсталые светлые площади. Приятные затекшему глазу кучи мусора затенялись раскидистыми деревьями ближайшего парка. Ряды смелых платных членососок обгладывались по краям редкими парочками зачуханных влюбленных доброгнойцев. Чарующие жесты блюстителей законности дополнялись жирными добротными пузами городских чиновников.
   Сумкина приехала в Доброгнойск для налаживания контактов со здешними товарищами-единомышленниками. Она знала, что собираются они по выходным на Чухлом бульваре, но не знала точного места. Поэтому Сумкина, не знавшая в лицо доброгнойских единомышленников, перепуталась и подошла к совсем не тем людям, которые были ей нужны. Вместо клуба козлинобородого злого политика Рафаэля Чопикова она пристала к идейным алкотам Вани Шишова.
   30-летний псевдомозговый инвалид Шишов уже десять лет сидел на облюбованной им лавке возле местного университета, из которого его выгнали по зверским для ВУЗа обвинениям в тупости. За это время ежедневного лавкопроживания он оброс десятком ретивых сторонников, для которых всем смыслом их жалких жизней стало следование строгим заветам Шишова. Они умело претворяли в реальность шишовские идеи алколавочкизма. Впрочем, и внушительная внешность двухметрового дяди располагала к идолопоклонству. Опитое лицо, строгие маленькие глазки, огромные инвалидные кулачищи и ужасно длинная коса, оттеняющая массивную челюсть, внушали особые симпатии малолеткам, составлявшим большинство алколавочкистских поклонников. Сранолюбивых теток-лавочниц приводили в восторг большие уши и оттопыренная задница. Вся эта инвалидская радость была покрыта соответствующей одежкой типа кожаной жилетки и недешевых джинсов, дополняемой остроносыми полуботинками на огромных лапах Шишова. Как и положено для интеллигента в третьем поколении (зачинатель династии, великий дед - Афанасий Шишов, был участником легендарной зимовки на Новонарских островах в Заледовитом океане, где его, отравившись, съел белый медведь), в отличие от второго, тщетно пытающегося что-то научное делать, Ваня Шишов совсем не получился и абсолютно не мог и не стремился созидательно работать. Но он, случайно увидев похоронное шествие по Злорожскому проспекту с гробом умершего ворюги и огромным траурным хороводом его прижизненных человеков, разболелся и возомнил себя тоже большим вождем, жестоко опробывая воровские человекогнобительные спецсредства на своих алкотах.
   Многие шишовские одногодки давно опились и скончались, остались самые крепкие, которые тоже пользовались стабильным авторитетом, составляя когорту избранных. Существовали среди шишоидов и более древние, уже перезрелые товарищи, такие как 50-летний Гоша Ручкин. По его словам, он являлся первым доброгнойским лавкосидельцем и безнадежно пытался отвоевать лавры основателя алколавочкизма у Шишова. Это было очень неблагодарно по отношению к Шишову, так как, именно, он подсказал ему способ получения нужной для вступления в круг избранных пенсии и открыл путь в почетные шишоиды. Вообще, на не пенсионеров алколавочники смотрели свысока, презирая и ругая, как неудачников и придурков.
   Стражи правопорядка никогда не трогали шишоидов, зная, что им, как инвалидам, все равно ничего не будет. Иногда самые буйные попадали в вытрезвитель, где они пугали опившихся работяг уникальными подштанниками, сшитыми у всех по шишовскому фасону, придуманному заботливой мамашкой Шишова, чтобы сынок не отморозил себя яйца на своей лавке. Совсем не часто особые товарищи самовольно выпивавшие литров 5 паленки относились в ближайший медпункт, где извращенцам промывали желудок и с помощью капельниц оживляли. Шишов не одобрял таких загибов. Сам он был поклонником умеренно питья до усрачки, для души и соответствующего разговора. Случались даже драки и кровопролитные ссоры, но о них забывали на следующий день.
   Как ни странно, но шишоиды после себя почти не оставляли мусора. Опустевшие бутылки тут же подбирали допущенные бомжи, а другой тары у них не было, кроме единственного стакана у Шишова, который он всегда носил с собой. Водку они ничем не закусывали. Единственный мусором, который они могли оставить после себя, были их опившиеся нетранспортабельные товарищи, остававшиеся в этом случае спать на лавке до утра. Вообще, к своей лавке они относились с почтением. Несамокритичная размеренная жизнь протекала именно на ней. Около нее они собирались всю первую половину дня, затем на ней поились водкой до вечера, лишь на ночь отправляясь по домам. Тут же на лавочке у теток рождались детишки. На лавке умирали более слабые товарищи.
   Жизнь группы текла по отработанным правилам. Пенсионеры-лавочники царствовали. Малолетки надеялись получить в скором времени пенсию. Такая жизнь особенно нравилась мамашам пенсионеров. Они очень одобряли поведение сыночков и дочек, так как по вечерам они мирно засыпали у телевизоров, никого не трогая и не тревожа. Но идиллия существовала только в семьях пенсионеров. Беспенсионные же либо нудились в семейном непонимании, либо, наоборот, жестоко терроризировали родственников. Особо обиженные родителями выбрасывались из многоэтажных зданий, резали вены, зализали под кровати. Но, как только они получали желанную инвалидность, все налаживалось. Родители удовлетворялись, а они становились настоящими шишоидами.
   Несмотря на кажущуюся аполитичность, Шишов зорко следил за экономо-социальной ситуацией в Проноссии, особенно, на рынке пенсионных начислений. В последнее время шишоиды замечали за вождем отклонения от ортодоксального чисто алколавочного курса. То он пропадал на неделю, то, приходя, не пил, то в самый разгар пьянки уходил неизвестно куда. Вместо проверенных старых товарищей выбрал себе в новые адъютанты малолетку по кличке Шах Вали, ужасно прыщавого, и нудно издевался только над ним, чем сильно обижал остальных избранных. Вот и теперь после сумкиного известия о начале антиброунольной кампании в Глумомирске Шишов неожиданно поведал своим дезориентированным адептам, что нужно меньше пить и иногда заниматься общественнополезным делом. Шишов заявил, что поедет в Глумомирск. Все ужаснулись (он 10 лет не выезжал никуда из Доброгнойска) и огорчились, кроме Шах Вали, который в это время услужливо наливал очередной стакан паленки для любимого вождя. Но пертурбации в поведении Шишова объяснялись просто. В последние месяцы проносское правительство снизило его пенсию на размер стоимости одной буханки хлеба, что Шишов считал несправедливым решением в виду его гениальных заслуг перед страной.
   Сумкина, которая своими рассказами о антиброунольщиках произвела столь внушительную революцию в умах алколавочников, нашла все же нужных товарищей. Они располагались на похожей лавке, да и выглядели похоже, к тому же занимались ежедневным лавкосидением, только совсем не пили, а выпускали раз в полгода газету, где пропагандировали свои идеи. Лишь по большому портфелю Рафаэля Чопикова, в котором лежал весь тираж последнего номера газеты, Сумкина, наконец, опознала своих соратников.
   На лавке кроме Рафаэля сидел тихий мальчик, Коля Рюкзаченко. Но он в разговор Рафаэля и Сумкиной не встревал, только все время жевал челюстями. Неожиданно он попрощался и ушел. Когда Сумкина и Рафаэль остались одни, они еще долго сидели на лавке, разрабатывая аспекты будущих совместных антиброунольных действий. Только к вечеру они направились к дому Чопикова, в квартире которого Сумкина могла бы переночевать.
   Для такой солидной гостьи еще до встречи Рафаэль, по указке мамаши, приготовил вермишелевый супчик и купил сухариков. Удовлетворительно отужинав, без обычных попаданий в дыхательные пути пищи, они втроем еще долго за столом вели беседы на разные темы. Как оказалось, все измышления Рафаэля на счет планируемых акций были выдуманы его 80-летней мамашей, с которой он во всем соглашался.
   Вообще, Рафаэль работал заштатным адвокатом в государственной конторе для бедных пенсионеров. По совету мамаши, он нашел себе хобби в виде общественной деятельности, и незаметно для всех стал известным доброгнойским политиком, добившимся права даже устраивать собственные пикеты в защиту придуманной им самим теории неприемлемости существования человечества. Он был радикален и истребительнонаправлен. Он сильно подходил на роль активиста антиброунольной кампании. Сумкина была довольна. Но старухе-мамаше она не понравилась, как и любая другая тетка, оказавшаяся рядом с Рафаэлем. Она без удовольствия оставила Сумкину ночевать, а рано утром выгнала ее на улицу, пока сынок еще спал. Из-за ревности она не отпустила Рафаэля в Глумомирск, на акции, чем могла бы расстроить его, если бы он понимал, что можно расстроиться после мамашкиных слов. На этот раз она сильно аргументировала свой запрет возможным повреждением рафаэлевого имиджа мыслителя и теоретика плебейским участием в непосредственных акциях. Вместо него мамаша решила послать в Глумомирск Колю Рюкзаченко, потому что больше некого было послать. Вообще, организация Чопикова среди проносских политиков слыла многочисленной и боевой. На самом деле состояла она из двух людей, Рафаэля и его человека, Рюкзаченко. Никаких боевых акций в доброгнойском регионе они давно не проводили, на акции в другие края в последнее время также не выезжали. Миф о мощности создал сам Чопиков, растрезвонив в интернете про не осуществленное спасение зверюшек из местного зоопарка и разослав смонтированные на компьютере фотографии не проходивших развешиваний недоделанных флагов и транспарантов.
   Антиброунольные события подоспели очень вовремя. У Чопикова не было работы, а у Рюкзаченко закончились занятия в ВУЗе, и они как бы вынужденно бездействовали. Чопиков отращивал свою бороду, а Рюкзаченко тяжелее жевал челюстями.
   В самом же Глумомирске на момент приезда Сумкиной в Доброгнойск никого из заезжих активистов, кроме нее и Бауловского, пока не было. Но по городу уже ходили нехорошие слухи, будто бабка, квартиросдатчица, каждое утро находит под кроватью, на которой спят антиброунольные активисты, кучи презервативов, которые они по ночам вместе надувают. Бауловский и Сумкина придурковато радуются, когда, ткнув иголкой в надутые изделия, слышат ужасные хлопки, от которой у бабки подскакивает давление.
  
  
   Смерть Рюкзаченко
  
  
   Группа доброгнойцев шла по Встройунитазовскому тупику в сторону Гиблого переулка, где временно располагались Бауловский и Сумкина. В доме с типичной для Глумомирска верандой и кухней во дворе они расположились с разрешения одинокой старушки. Вынужденное сожительство с политактивистами не радовало даже добрую хозяйскую собачку, которая все время лаяла на гостей, в особенности, на Сумкину. Шишов, его адъютант Шах Вали и Рюкзаченко приехали на встречу с Бауловским по давнишней договоренности с Мариной Сумкиной. К их радости, Бауловский выглядел адекватно для сотрудничества: неухоженная густая борода на околокругловидном лице с маленькими глазками и кучерявой волосней на лысеющей башке, покрытой по-спецназовски зеленым марлевидным бабушкиным платком, удрученноголубоватая помятая рубашка и камуфляжные брюки, надетые на бесформенное жирное тело, грязные берцы на вонючих ногах без носков. Для случаев, связанных с появлением перед народом, был предусмотрен большой разноцветный платок, который сейчас бережно висел на спинке кровати. Там же висел мегафон, а в углу стоял большой вонючий рюкзак Бауловского, который дополнял концентрированное зловоние, исходящие от тела и вещей политактивиста. Сумкина имела другое поведение, чем при встрече у библиотеки. Она постоянно смотрела на Бауловского и после каждого его слова качала головой взад вперед в знак полного согласия с услышанным. И, вообще, проявляла недюженные мамафильские способности. В это время к Бауловскому и Сумкиной пришли местные бабушки, и на некоторое время доброгнойцы остались одни в комнате. Шах Вали нашел на полке старого комода пузырек с этикеткой настойки боярышника, в котором на самом деле была противогемморойная мазь бабушки-хозяйки. Не задумываясь, выпив содержимое пузырька, Шишов и Шах Вали почувствовали лишь небольшое жжение в районе круглоаппендицитной кишки. Все же распознав, что обломался с боярышником, Шишов опечалился и выместил свой гнев на Шах Вали, заставив его перечислять названия всех алкогольных напитков, существующих на свете. Не получив ни одного правильного ответа, Шишов, сплевывая жуткий привкус, оставшийся от мази, отправился на дальнейшие переговоры с вернувшимся в дом Бауловским. Тот, уже успев забыть про гостей из Доброгнойска, сладостно малевал на обратной стороне купленных обоев антитерминальный слоган-плакат, расположившись на веранде между баком с водой и бабушкиным пахучим ведром для ночных испражнений. Никчемный Рюкзаченко и разжалованный Шах Вали остались в доме, рассматривать убогую меблировку хозяйки-старухи. Марина Сумкина продолжала переговоры с пришедшими бабулями.
   Как человек с приступом бронхиальной астмы, долго пытаясь вдохнуть воздух в свои ожиревшие легкие перед тем как что-нибудь сказать, Бауловский, явно тяготясь общением с Шишовым, поведал ему о сложившейся на данный момент ситуации в Глумомирске и намечающихся акциях. Пока Бауловский с таким же трудом пытался выдавить подгнивший воздух обратно из своих легких, слушающим его отводилось значительное время для распознания и понимания его слов. Шишов же в силу своей врожденной приспособленности к мозговым бульканьям и звуковым деформациям разных пенсионеров, в том числе и политизированных, быстро сориентировался в малопонятных непосвященным россказнях вонючего дядьки. Как он смог понять, Бауловский планировал проверенное опытом перекрытие дорог с помощью местных и организацию листовочной пропаганды на улицах Глумомирска. Вот и сейчас Сумкина оправится с частью пришедших бабуль на пикет возле глумомирского музея с новой порцией плакатов и листовок, а Бауловский пойдет с остальными активистками-бабушками на встречу с основной массой народа для похода к терминалу с попыткой помешать проезду техники к месту строительства. Помиловав Шах Вали и не спрашивая согласия Рюкзаченко, Шишов решил присоединиться к походу на терминал.
   После того, как Сумкина досконально экипировавшись самодельными обойными плакатами, ушла на пикет, Бауловский, отставляя при ходьбе далеко в сторону свою правую ногу, повел отряд теток и бабушек к месту сбора антитерминальщиков. Они спустились по Гиблому переулку к железной дороге, где их уже ждали два десятка бабок-пенсионерок, инвалидов и церебралов, неработающих теток и бездельничающих малолеток. Здесь был проведен досбор опоздавших и небольшая планерка по поводу дальнейших действий. Бауловский убедил всех идти к терминалу и перекрыть дорогу. Как раз в это время подъехала машина с телевизионщиками, сагитированными Убожкиным, и акция началась. Ничего не предвещало беды. Стояла тихая мерзкая глумомирская погода, когда с поверхности плавней испарялось огромное количество влаги, и воздух был влажнотяжелым с присутствием жужжащей мошковидной биомассы. Протестующие во главе с местным церебралом Вовой мирно перешли железную дорогу и перекрыли грунтовку перед едущей на стройку бетономешалкой. Водитель бетономешалки благоразумно остановил машину подальше от глумомирцев и стал ждать реакции своих начальников на происходящие события.
   События, между тем, развивались сонно. Бауловский расхаживал среди протестующих и бронхиальным голосом говорил в мегафон общие слоганы о вреде терминала. Растомившись на солнце, Шишов и Шах Вали с видимым трудом переваривали злое бабушкино лекарство, присев на отбракованные шпалы возле дороги. Появившиеся возле перекрытия двое местных блюстителей в синей спецформе ничего не предпринимали и лишь наблюдали за происходящим. Работяги-строители с интересом заглядывались на фигуру Бауловского и с большим весельем приступали снова к работе.
   Через полчаса убогого действия, когда все бетономешалки давно добрались до стройки по другой дороге, перед антитерминальщиками показался грузовик, груженый кирпичами. Он на большой скорости в клубах пыли двигался в сторону скопления протестующих. Увидев это, бабули завопили, что эта машина местного придурка Васи Богова, многолетнего водителя грузовика. Грузовик, несколько сбавив скорость, въехал в самую гущу раступившегося народа, но остановился перед упавшим под колеса грузовика стариканом на велосипеде. Воспользовавшись торможением водителя, Бауловский и Сумкина сцепились руками и стали между стариком и грузовиком, а наиболее активные бабули и тетки начали вручную выталкивать грузовик подальше от терминала. Сначала водила поддавался нажиму глумомирцев и откатывал назад, но неожиданно он возобновил поступательное движение по направлению к сцепившимся антиброунольщикам. В этот момент не учавствовавший в сцеплении Рюкзаченко неудачно подвернул ногу и свалился прямо к накатывающим колесам грузовика. Водитель не успел затормозить, и голова Рюкзаченко оказалась под колесами автомобиля. Почувствовав неладное Богов резко дал задний ход, сбив с ног толстую бабулю, улетевшую в сторону метром на пять и сломавшую ногу. Долго пятившись задом, машина в конце концов развернулась и быстро уехала в сторону города. Ошеломленные произошедшим антитерминальщики сгруппировались вокруг покалеченной бабки и издыхающего тела Рюкзаченко. Он уже не двигался. Голова его была изуродована. Он умер. Никто даже не пытался оказать ему псевдопомощь.
   Через час подъехала скорая и увезла бабулю. Примерно тогда же приехали местные стражи порядка и оцепили место убийства. Вокруг оцепления собралась огромная масса глумомирцев, заинтересовавшихся вестью о смерти пришлого антиброунольщика. Шишов и Шах Вали, бросив тело Рюкзаченко, спрятались в доме домохозяйки Бауловского. Тут же Шах Вали узнал у местных о точках продажи местного самогона. Купив полторашку, они выпили за упокой души погибшего Рюкзаченко. Уже к вечеру к дому старушки-хозяйки подошли участковый и оперативники. Алколавочникам пришлось огородами уходить от стражей законности и, допивая на ходу местный самогон, возвращаться в Доброгнойск.
  
  
  
   Креслообразность
  
  
   Прекрасным освежающим после дневной духоты прохладным вечерком в семье Коли Рюкзаченко стояла неотвратно тревожная ступорная атмосфера. Мама Коли, сорокалетняя полная женщина с креслообразным силуэтом, расхаживая тяжелой поступью по своей трехкомнатной квартире, периодически прикладывала большие жирные руки к своей бесформенной груди. Было уже 9 вечера, а ее любимого сыночка не было дома. Она зашла в любимую комнатку своего мальчика. Все в ней было приятно для глаз мамаши послушного ребенка: ухоженный компьютер, полочки с не пыльными книжками-учебниками про сопротивление металла и гидролиз ракушечного масла, заправленная одноместная кроватка, пропылесосенный коврик, на обоях с цветочками (они не переклеивались с самого рождения ее милого малыша) были аккуратно приклеены кнопками картинки с кошечками и бумажные иконки. И только полиграфически примитивная листовка Рафаэля Чопикова, лежащая возле подушки доверчивого мальчика, омрачали дивно заботливый взгляд его мамаши.
   И как чувствовало материнское сердце. Пузатый дядька, Колин папаша, в спортивных штанах типа трико со свисающей как сопли мотней, в другой комнате, смотрел телевизионные местные новости, оторвавшись от перекладывания любимых книжек из своей библиотеки. На экране мелькали церебрал, переходящий железную дорогу, сильно возбужденные люди, перекрывающие дорогу, группа сцепившихся молодых людей, бросающихся под колеса многотонного грузовика. В следующий момент колеса грузовика наезжают на голову неудачно упавшему молодому человеку, похожему на его сына. Брызгает кровь, и телевизионная картинка о события в Глумомирске обрывается. Ошеломленный папаша знал, что, именно, в этот город уехал его сынок сегодня утром. С выступившими слезами, не решаясь сказать жене об увиденном, словно сраженный инсультом, Колин папаша буквально свалился в кресло с прорванной обивкой и облитое майонезом. Еще утром мама Валя провожала их единственного сыночка в дорогу, положив в сумочку пирожки и колбаску. Еще утром папа Вова наблюдал за небом и решал, взять ли Коли зонтик или одеть кепочку от солнца. И вот через несколько часов от головы их сына осталось только месиво из мозгов и костей.
   Зазвонил телефон. К нему подошла Колина мамаша. Голос, назвавшийся следователем Гундоскиным, пригласил ее на опознание тела, погибшего при перекрытии дороги на строительство броунолотерминала в Глумомирске, возможно, принадлежащего ее сыну, Николаю Рюкзаченко.
   Плач мамы Вали и плач папы Вовы еще долго слышался этой ночью в квартире N66 по улице Амбулаторной 13.
  
  
  
   Закачка БПФ
  
  
   Но как оказалось, Коля Рюкзаченко не совсем умер. Его еще дышащее тело, по определению известного глумомирского эксперта-патологоанатома Доходницкого, успевшего рассмотреть в морге признаки теплящейся жизни, было им самолично на морговской каталке доставлено без документов в реанимацию местной больницы. Там по новой технологии столичного профессора Крушаля в подлежащую восстановлению черепную коробку Рюкзаченко влили вместо отдавленных грузовиком мозгов броунопластоформ (БПФ), изготовленный на основе целебных свойств броунола. БПФ Крушаля функционально полностью заменял поврежденную мозговую ткань человека и скрупулезно восстанавливал его физиологическую и умственную жизнедеятельность. На следующий день Рюкзаченко уже мог открывать рот и кушать принесенный супчик, а к вечеру и самостоятельно передвигаться по палате.
   Но заслуженное бесцельное лежание и беспочвенное расхаживание почему-то не устраивали Колю. После прихода сознания он вдруг стал замечать, что с новыми пластоформенными мозгами, с ним происходило что-то не очень хорошее. Постоянные жевательные движения челюстями прекратились. Прежняя умственная дохловатость сменилась энергичными размышлениями над вопросами, ранее совсем не занимавшими его. Вот и теперь после выпитого на ночь кефирчика Коли не спалось. Вместо обычного автоматического отключения и сладкого сна он долго не мог уснуть, думая о своей жизни и о людях окружающих его. Эти мрачные мысли он решил заглушить походом в сортир, слабо надеясь на восстановление прежнего благолепного состояния.
   Проходя мимо опившейся чистого спирта дежурной медсестры, спавшей под столом, за которым она утром записывала в журнал температуру многочисленных пациентов мозгового отделения, Рюкзаченко споткнулся об опрокинутый медсестрой стул и упал на колени, неудачно встряхнув новыми мозгами. Из-за начавшегося бульканья в мозгу он долго не мог подняться и прилег на грязноватый линолеум, чтобы собраться с силами. Не совсем очнувшаяся от барахтанья Рюкзаченко, медсестра по имени Люба подлезла к нему и начала гладить его голову и трепать уши, спутав его со своей большой домашней собакой. Поливший из ушей Рюкзаченко, еще не застывший окончательно, БПФ своим гноеподобным резким запахом окончательно протрезвил Любу. Она перестала лапать Рюкзаченко, встала на ноги и помогла ему подняться. Сказав о неопасности БПФпотери и о нормальности временного мозгового тремора, но все же с силой заткнув ватой Колины уши, она усадила его рядом с собой за рабочий стол.
   Люба Бобылева была не большой, но сильной девушкой. Она работала медсестрой уже лет 7-8 и ей очень нравились проблемные, требующие глубокой возни в их органах, пациенты и хирургические вмешательства, когда она подавала лучшему врачу Глумомирска Василию Петровичу Заглушко, делавшему операцию и Рюкзаченко, тюбик с дурно пахнущим БПФ. Но неудачная любовь и постоянные негодяи, встречающиеся на ее женском пути, привели Любу в состояние полной отрешенности от личной жизни и к пристрастию к медицинским спиртовым стерилизаторам. Ее овальное лицо со скучноватыми очертаниями слабых губ и раскосых глаз, белые шапочка и халат совсем не нравились Рюкзаченко, и это тоже было для него новостью, так как до операции любая тетка, снизошедшая до общения с ним, обожествлялась. Наоборот, своей болтовней она тяготила его, но Рюкзаченко не хотелось возвращаться в палату, а спиртовой запах, исходивший изо рта медсестры, даже нравился ему. Но отказавшись от налитого Любой в мензурку спирта, Рюкзаченко наблюдал, как опять окосевшая медсестра плавно рассказывала о своей безнадежной жизни. Между второй и третьей мензуркой она поведала ему о полном желании уехать из Глумомирска и податься по контракту в Чудновзрывск в местный армейский медсанбат. Там и платят больше, и чтобы не спиться. К небольшому сожалению Рюкзаченко, после четвертой дозы Люба перестала говорить понятно и членораздельно и тихо заснула, положив голову прямо на расписание утренних уколов и схему сдачи анализов.
   Рюкзаченко, посидев немного возле умолкнувшей Любы и посмотрев на давно не крашенные коридорные стены, поссал в приготовленный на утро пузырек для анализов, под которым лежала бумажка с незнакомым именем, и отправился в свою палату. Проходя по полутемному коридору мимо окна, выходящего на одну из улиц частного сектора Глумомирска, он увидел лишь редкие огни дворовых фонарей и услышал собачий лай на далекой периферии поселка.
  
  
  
   Афера Убожкина
  
  
   На следующий день в то время, когда Рюкзаченко лежал на койке и думал о том, как он будет жить дальше, к нему в палату зашли Убожкин с пакетом неспелых апельсинов и его адъютант политтехнолог Пургин с черной папкой. Увидев цветущий внешний вид Рюкзаченко, они заметно погрустнели, но быстро взяли себя в руки, псевдоприветливо продвинувшись к Колиной койке. Тупой взгляд Убожкина нашел нужную точку на теле Рюкзаченко ниже его челюсти, и все время их разговора он смотрел, именно, туда, не переводя глаза на что-нибудь другое. Не представив Пургина, Убожкин назвал свое имя, должность и кто он есть в антиброунольном движении. Подсунув апельсины под ноги лежащего Коли, он начал монотонную речь о счастливом спасении, о чудодокторах, о мамах и папах, о геройстве, долго говорил о БПФ, раздраженно вытягивая пальцы на опушенных руках. Жуткий вспотевший носяра на дряблом ослиновидном лице с большими, покрытыми седой волосней, ушами своим непереносимым видом должен был показывать большое квазиволнение глумомирского политикана. Его подручный Пургин нервничал неподдельно, посматривая на уши Убожкина и рвотным движением глаз заглядывая в свою папку. Наконец, Убожкин, сказал те слова, ради которых они пришли к выздоравливающему Рюкзаченко. Он той же монотонной говорилкой обрисовал Коли состояние политических дел в Глумомирске на данный момент, особенно после его травмоопасного геройства. Оказывается, что все в городе уверены в окончательной подвиговидной смерти Рюкзаченко. Народ волнуется и негодует. Стражи порядка завели уголовное дело. Родители Коли с горя опознали тело какого-то бомжа вместо него и готовятся к похоронам сыночка. В реанимацию он попал без документов, и в больнице он проходит как бомж. Делавший ему операцию доктор Заглушко - светило, но совсем не интересуется тем, что происходит вне операционной и уже 20 лет не выходит за пределы больничной территории. Его неокончательная гибель вызвала большой резонанс в стране. Рюкзаченковский квазитруп показывают в центральных теленовостях, и о его геройстве пишут все газеты. К антиброунольному движению проснулась большая жалость среди масс обывателей. Неадекватное воскрешение разрушит радужную картину. От Рюкзаченко нужен главный подвиг, побыть трупом пока не закончится успехом антиброунольная кампания. И это не сложно, так как о продолжении его жизни знают только три человека: Убожкин, Пургин и племянник Убожкина патологоанатом Доходницкий, который и рассказал дяде о живучести Рюкзаченко.
   Уже не удивляясь своему поведению, Коля спокойно выслушивал хламовидный поток слов из монолога Убожкина и даже незаметно сжимал мышцы ног под одеялом в сладостном чувстве выздоровления. Он понял, к чему клонит Убожкин, и был очень рад, больше чем рад, резко чувствуя желанный отрыв от прежней слабой жизни. Да и нервозность многолетних дядек наводила на мысль о возможном немедленном покушении на его жизнь со стороны этих гуманоидновоняющих субъектов. Он даже удивился, почему они не удавили его тут же при сложившихся обстоятельствах. Рюкзаченко, не выдвигая никаких условий, сказал, что раз такие дела, он готов на все. Эти слова никак не отразились на состоянии политиканов. Ступорность и воздухобоязнь - были их обычным поведением. Лишь Убожкин сказал, переведя, наконец, глаза на пустой стакан из-под кефира, стоящий на колиной тумбочке, что у него все подготовлено, и сегодня вечером они заберут его отсюда.
   полный вариант романа можно найти на сайте автора Апгрейд солнца
  
   Декабрь 2005
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"