Аннотация: Многие думают, что быть колдуном и иметь таких же родственников - хорошо. А Вася так не думает, по Васе родственники проехались катком своего дара, а потом и его втянули в это. И все-таки, некромант Вася - звучит гордо!
Глава 1. О бедном олене замолвите слово
Первое сентябрьское утро молодого выпускника филологического университета, Захарченко Василия Ивановича, начиналось плохо. И прямо скажем, странно. Рядом с ним на кровати сидел какой-то дед и настойчиво орал в ухо:
- Проснись, идиот! Про-снись! Да в кого ты такой уродился-то?
Резко подскочив на кровати и больно стукнувшись головой о книжную полку, молодой филолог забился в угол кровати, зачем-то натянув себе одеяло до подбородка, и тихонько пискнул: - Я буду кричать...
От неожиданности закрыв рот, странный гость озадаченно посмотрел на него и возмущенно гаркнул: - Живо вставай и собирайся, тебе срочно нужно в городскую Устин-Суходольскую больницу! Живо! Подъем! Бегом на электричку!
- Да встаю я, встаю, - парень сомнамбулически вылез из под одеяла и натянул на себя джинсы, случайно пройдя деда насквозь, но не заметив этого спросонья. - А что там такое-то?
- Пра-пра... Кто? - Вася озадаченно замер с носком в руке, глядя на мерцающего и быстро теряющего материальность родственника. - А ты что там делаешь-то?
В задумчивости сев мимо стула и даже не заметив этого, Вася потер ушибленную о полку голову. Затем - копчик. После - опять голову. "Ну, допустим, это мне все привиделось из-за удара" - сам с собой рассуждал парень, - "но подскочил-то я так из-за чего? Видимо, будильник. Или плохой сон? Да, однозначно что-то из этого". Успокоившись, он решил уже было прилечь на постель, чтобы унять головокружение, но вдруг услышал у себя над ухом вопль: - Да ты совсем идиот, что ли?! Вот уж наградили боги внуком. Вставай! Живо!
От неожиданности соскользнув с кровати и ударившись уже коленом, Вася тяжело вздохнул и пошел искать расписание электричек. Что-то подсказывало, что стоит съездить хотя бы для того, чтобы расписаться в собственной невменяемости.
... А в это время в далеком Устин-Суходольске замученная медсестра уже второй раз прямо в палате делала сердечно-легочную реанимацию странному деду, документы которого гласили, что ему уже 119 лет. И устало бурчала себе под нос "старый валенок, определись уже, ты туда или сюда! На кладбище вовсю прогулы ставят, а он за грибами поперся".
Дедулю привезли по "скорой" из леса, в который ходил он отнюдь не за грибами. Но, к счастью, об этом никто не знал...
***
Кое-как собравшись и поняв, что успевает на ближайшую электричку, отбывающую в восемь часов, Вася потащился на кухню за кружкой кофе. В банке, как всегда, оказалось на донышке, хотя он покупал ее совсем недавно. Холодильник был пуст. Его соседка, у которой он снимал комнату в двухкомнатной квартире, Ефросинья Ивановна, имела собственные взгляды на разделение продуктов на "свои" и "чужие". Позиция ее была крайне проста: "сначала мы съедим твое, а потом каждый съест свое".
Четыре месяца назад он дописывал свой диплом и еще семь чужих за отдельную плату, стараясь не задумываться о том, куда ему переезжать из общежития. С каждым днем вопрос поднимался все острее, и парень уж совсем было приуныл, но однажды к нему подошла малознакомая девочка с первого курса. Он мельком видел ее на разных собраниях за прошедший год, еще раньше - на подготовительных курсах. Невысокая, худенькая, с вьющимися короткими каштановыми волосами, она была вполне милой и, конечно, из серии "давай останемся друзьями". Вообще-то, несмотря на то, что он учился в гуманитарном вузе на филологическом факультете "невест", любая девушка для него была из этой серии. Поначалу, как только он поступил, первокурсницы с его потока и еще двух параллельных вились вокруг него стаями. Он был единственным мужчиной в группе и одним из трех - на весь курс филологов, так что это было, пусть и удивительного для неизбалованного женским вниманием юноши, но вполне логично. Высокий рост, густые вьющиеся волосы и красивое мужественное лицо моментально привлекли внимание многих студенток даже со второго и третьего курсов... Однако, уже к концу сентября у него не осталось ни одной, не то, чтобы девушки или подруги - даже приятельницы. Барышни спокойно переодевались при нем, совершенно без стеснения обсуждали предметы личной гигиены и парней, жаловались на отсутствие свиданий и вслух мечтали о том, чтобы "ну хоть кто-нибудь бы позвал, с любым бы уже пошла". Но стоило предложить одной девушке прогуляться, как она вдруг засмеялась на всю аудиторию, переглянулась с подругами и молча отвернулась. После третьего подобного отказа от разных сокурсниц, Вася отчаялся и целиком погрузился в учебу. Так продолжалось все пять лет обучения с перерывом на армию, о которой даже вспоминать не хотелось. И вот - к нему сама подошла девушка.
- Привет. Ты ведь Вася, да? - остановившись от него на расстоянии полутора метров спросила девчонка. - Я Варвара. Слышала, тебя из общаги выписывать собираются, а снимать не потянешь?
- Привет. Да, что-то вроде того. А от кого слышала? Я ни с кем об этом не говорил, вроде. - Изумился парень, ожидая продолжения и смутно надеясь на что-то... Что-то...
- Ты думаешь, что вокруг тебя одни идиоты? - иронически подняла бровь Варвара, с каким-то даже презрением кривя губу. - Ты на пятом курсе, ты живешь в общежитии, у тебя нет ни друзей, ни девушки. Собираешься уезжать домой?
- Какое тебе дело? - огрызнулся парень, надежды которого, не успевшие даже толком сформироваться, шумно обрушились от одного взгляда на брезгливое лицо собеседницы - такое, словно она увидела дохлую мышь у себя в сумке. - Чего тебе вообще?
- Да ничего. Я волонтер, помогаю одиноким старикам. Есть на попечении одна бабушка, ищущая к себе в комнату девушку, которая бы за ней ухаживала и за продуктами ходила. На старушкины, кстати, деньги. Платить за комнату ничего не надо будет, просто помогай, не шуми и не устраивай пья... о чем это я. К тебе, наверное, и в гости не ходит никто, какие уж тут вечеринки. Бабуля милая, не лежачая, просто ей одиноко, родственников нет, пообщаться не с кем. Заинтересовался? - сказала студентка, красноречиво помахав в воздухе листочком с, видимо, адресом или телефоном.
- А тебя не смущает, что я не девушка? - Василий удивленно посмотрел на Варю.
- Ой, я тебя прошу! - Варвара фыркнула и сунула ему листок, стараясь не касаться руки. - Любая первокурсница даст тебе сто очков в перед. Чао!
И ушла. Вроде, и помогла, а почему-то захотелось удавиться.
Старушка, как и было обещано, оказалась тихой и милой. Когда он приехал к ней, чтобы осмотреть квартиру и познакомиться, она встретила его горячими пирогами, домашним вареньем и чаем из трав "сама тем летом собирала". При входя обняла и дала домашние тапочки, представившись Ефросиньей Ивановной, дамой исключительно древнего и аристократического рода.
С каждой последующей минутой разговора улыбка бабули становилась все менее широкой, а выражение глаз с радостно-добродушного сменилось в начале на изумленно-непонимающее, затем на озадаченное, после - на брезгливо-непонимающее. К первой трети диалога со стола исчезло варенье, ко второй - пирожки, к концу - бабушка отняла у него чашку с недопитым чаем и сказала, что у нее поднялось давление и ей бы прилечь, она вся такая больная, что, наверное, и не стоит его так напрягать, он, мол, парень молодой, чего ему с бабкой возиться, пусть лучше найдет себе дешевую комнатенку без лишних проблем. Пожав плечами, Вася переобулся и ушел, но был остановлен старушкой - "возьми тапочки себе, у меня много гостевых, оставь себе на память". Студент все равно их оставил в коридоре, а выйдя на улицу и присев на лавочку, увидел, как только что болеющая старушка бодрым козликом выскочила из парадной и с выражением крайней брезгливости на лице выбросила в урну тапочки и... чашку, из которой Вася пил.
Через два дня Ефросинья Ивановна позвонила сама и, извинившись, предложила все-таки переехать к ней. Со всеми своими вещами, сколько бы их не было - посудой, полотенцами, подушками, постельным бельем и тапочками. А то старая она, больная. Вдруг еще заразит его чем-нибудь через предметы общего пользования.
Спустя две недели совместного проживания, Ефросинья, переставшая вообще появляться на кухне или в коридоре, когда парень был там, подошла к нему и сказала, что ей требуются деньги на дорогостоящее лекарство. Раз уж он живет бесплатно, мог бы и помочь. Вася вздохнул и помог. Через пару дней - еще. Потом - еще. В результате к началу второго месяца набежала вполне приличная сумма, на которую можно было бы снять комнату где-нибудь на окраине или в пригороде. Решив проявить хоть какую-то твердость, Василий сказал, что либо он будет платить фиксированную сумму в месяц и продолжать убирать всю квартиру и ходить для нее в магазин, либо съезжает. Поджав губы, аристократка из древнего рода согласилась, выставив встречное условие - она будет иногда есть его продукты. Вася согласился, и после этого она ни разу не послала его в магазин со списком и деньгами. Разве что со списком.
К концу августа, исчерпав все финансовые запасы и отказавшись пару раз покупать что-то по ее просьбе, был поставлен перед фактом: десятого сентября он должен будет съехать со всеми своими вещами, если денег не найдет. Оставалось чуть больше недели...
В коридоре хлопнула дверь, раздались шаркающие шаги. Дворянка встала и явно хотела кофе, покушать и поругаться. Можно одновременно, можно по порядку, главное - результат.
- Василий, - прозвучал противный голос за спиной, и вышеназванный содрогнулся всем телом. - Почему вы так громко шумите? Зачем вы взяли мой кофе? Там всего на пару кружек осталось.
- Это мой кофе, - сквозь зубы процедил Вася, пересыпая - из вредности - весь порошок в кружку разом. Соврала старушка, хватило бы кружки на четыре, но пересыпать обратно, теряя лицо, не хотелось. Пришлось заливать кипятком и пить так - стоически не кривя сведенное горечью лицо.
- Это уже слишком. Это мой дом, моя кухня и мой кофе. И вообще все, что здесь есть - мое, - покраснела бабка, швыряя какой-то лист на стол. - Вчера пришел счет за квартиру, нужно оплатить. С вас две тысячи.
- Мы с вами обговаривали сумму, которую я буду платить. Я ее сполна уже заплатил. Квартира ваша, счет ваш - сами и платите, - психанул парень, прекрасно понимая, что денег у него - кот наплакал, и эти несчастные две тысячи окончательно подкосят его и без того весьма шаткое финансовое положение. - До десятого числа у меня все оплачено. Отстаньте.
- Отстать? Да что ты себе позволяешь, хамло трамвайное! - уже багровея, заорала дворянка, хватаясь за сердце. - Чтобы сегодня же. Сегодня же! Собрал вещи и убрался отсюда. Хоть на вокзал, хоть к бомжам на помойку. Ноги чтобы твоей тут не было больше!
- Треть кварплаты верните, - разозлился Вася, прекрасно понимая, чем ему светит перспектива остаться на улице и прикидывая, хватит ли ему этих денег для того, чтобы доехать до деда в Великий Новгород. - В конце концов, в месяце тридцать дней, а не двадцать.
- Ишь чего захотел - захохотала бабка, - денег ему. Нету у меня ничего. А и было бы - не отдала. Это с тебя еще нужно требовать, за моральный ущерб. В качестве компенсации за то, что рожу твою поганую терплю.
Опустив кружку мимо стола, но не заметив этого, уже начинающий потихоньку опаздывать Вася прошелся прямо по кофейной луже и хрустящим осколкам стекла, игнорируя орущую что-то нечленораздельное бабку. Под ор неторопливо переобулся в коридоре в кроссовки и, взяв ключи и рюкзак с ветровкой внутри, вышел в парадную, основательно хлопнув дверью. Судя по смазанному к концу звуку - дверь хорошо приложила выскочившую было за ним Ефросинью Ивановну, но ему было абсолютно все равно. В нем кипела злость, раздражение и обида. И все это - замешанное на отчаянии и абсолютном незнании того, что же ему теперь делать.
Пройдя мимо сквера Дружбы по направлению к Литейному мосту, он заметил нарядных детей с бантами и запоздало вспомнил, какой же сегодня день. Первое сентября. Первое его сентября, когда ему негде жить.
Вокруг бродили собачники, их четверолапые друзья весело гавкали и носились по траве и кое-где осыпавшимся листьям, все дышало свободой, свежестью и чем-то невероятно прекрасным.
Счастливый радостный беззаботный мир. Мир, которому наплевать как на массовку, так и на отдельно взятые личности.
Большинство людей не представляют жизнь своих родных и близких без себя. Людям кажется, что если у них беда - у всех беда. Если они умрут - мир умрет вместе с ними.
Вася хотел бы быть одним из них, но с самого детства сталкивался с тем, что его словно бы и не существовало. Он совершенно не заблуждался в том, что его смерть или исчезновение не изменит ровным счетом ничего ни в этом мире, ни в сознании людей, ни в настроении родных.
Сейчас он идет, еле переставляя ноги от усталости, свалившейся внезапно на голову. А миру - все равно. Миру - плевать. Солнце светит так же ярко, как и вчера светило. Вчера все было плохо, но чуть лучше, чем сегодня. А солнцу все равно. Оно и завтра будет светить точно так же, вне зависимости от того, что случится с одним человеком. Проснется завтра филолог на улице - а солнце светит. Проснется в поезде на Великий Новгород - солнце светит. Не проснется вообще - все равно светит... Мир рушится только внутри людей. Снаружи их он нерушим и постоянен.
***
На Финляндском вокзале было шумно, цветасто (день знаний, как-никак) и душно. Первый осенний день еще в восемь утра настойчиво намекал на то, что будет вполне по-летнему жарким. Вася, похожий на грустного ослика, потянулся было по привычке за студенческим билетом, но внезапно вспомнил, что детство вместе со льготным проездом закончилось, и загрустил еще сильнее. Внимательно изучив табло, он увидел, как его электричка подъезжает к полупустому перрону и стремительно рванулся к предположительной остановке дверей, напротив которых почему-то никто не стоял. И - был снесен толпой, выходящей из поезда. Маршрут оказался оборотным, толпы народу из пригорода приехали в северную столицу работать и учиться.
Шарахнувшись в сторону и коря себя за невнимательность - через стекла дверей уж можно было бы увидеть выходящих, Василий сел у окна и задумчиво уставился на проносящийся мимо пейзаж. На душе было тоскливо. Вся жизнь, как деревни за окном, проносилась перед глазами.
Он родился в последний год существования Советского Союза в самой обычной семье. Мама родом из Петрозаводска, отец - из Нижнего. Оба - учителя, познакомились в Педагогическом вузе тогда еще Ленинграда. Сыграли тихую свадьбу, аккурат к концу защиты диплома зачали желанного первенца, Антона, на котором и решили остановиться на ближайшие лет десять. Беременность протекала легко, до середины девятого месяца будущая молодая мама Екатерина работала и прекрасно себя чувствовала, так и не узнав, что такое токсикоз, отеки и плохое настроение. Однако, роды прошли совершенно не так, как беременность, запомнившись бесконечной болью вплоть до потери сознания. Множественные внутренние и внешние разрывы, обильная потеря крови, швы и долгий восстановительный период лишь утвердили молодых родителей во мнении, что со вторым ребенком нужно будет несколько лет подождать...
А через три недели после рождения крепкого здорового мальчика женщина заболела. Постоянно скакало давление и настроение, стремительно рос вес - за четыре месяца она набрала больше, чем за беременность, и продолжала поправляться. Волосы секлись и выпадали, кожа стала сухой, ногти - ломкими, бока и живот покрылись узорами вен и растяжек, постоянно хотелось спать, но и проспав подряд двенадцать часов, она вставала разбитой и сонной. Поначалу все списывалось на период кормления, но когда начались обмороки, все серьезно встревожились и пошли ко врачу. И выяснилось, что она опять беременна, срок - около четырех месяцев. Аборт делать было поздно, нужно было рожать. Подобное случается, в этом не было бы какой-либо трагедии, если бы не первые тяжелые роды, после которых матери было противопоказано рожать естественным путем. Только кесарево сечение.
А вот трагедия случилась на восьмом месяце. Начало октября выдалось дождливым, но первые выходные оказались внезапно настолько ясными и теплыми, что семья решила выбраться на денек куда-нибудь за город. Впервые за последние полгода женщина чувствовала себя хорошо, проснулась рано-рано утром абсолютно выспавшейся и, пока спали сын и муж, приготовила завтрак, прибралась, привела себя в порядок. Позавтракав, решили, что такое хорошее утро должно продолжиться таким же хорошим днем, собрали в корзину еду, покрывало, чай в термосе, и поехали на пикник за город.
Жили они в большой коммунальной квартире практически в самом центре Ленинграда. Невероятными усилиями отец, каким-то образом "выбил" комнату во временное пользование для молодой семьи иногородних преподавателей. В самом конце длинного извилистого коридора жила в двух смежных комнатах такая же молодая семья с грудными близнецами. В одной комнате родители с детьми, в другой их родственники - бабушка и дедушка.
Немного помявшись, чета Захарченко попросила посидеть соседей с ребенком до вечера, сославшись на очень серьезные дела. Понимая всю глубину своего эгоизма, они, все-таки, слишком хотели впервые за последние почти полтора года побыть вдвоем.
Антон рос тихим, здоровым и улыбчивым крепышом. Он почти никогда не плакал, имел на редкость ясный и взрослый взгляд, спал по расписанию, а бодрствуя, издавал смешные звуки и играл сам с собой или погремушками. Как иногда смеялась Катя, "таких детей хоть десяток нарожать можно". Но потом ее улыбка неизменно гасла и она добавляла "лишь бы рожать не как первого, а вынашивать не как второго". В общем, ничего удивительного, что соседи практически с радостью взяли ребенка на день, получив в нагрузку к нему еще и десять рублей: очень уж Иван - отец Антона и Васи - хотел порадовать жену.
Сев на первую попавшуюся электричку за город, счастливая пара проехала около часа, вышла рядом с туристической базой и несколько часов медленно гуляла по лесу, собирая грибы или просто держась за руки. С самого отправления электрички от перрона, у Екатерины начало тянуть низ живота, но она привычно не обратила на это внимание - болело не сильно, а случалось подобное чуть ли не каждую неделю за последние два месяца.
К вечеру живот разболелся совсем сильно, на лбу проступила испарина, лицо побледнело. Сверившись с расписанием электричек, собрались и пошли к станции, и тут небо стремительно заволокло свинцовыми тучами. Полил дождь - сильный, тяжелый и затяжной. Оступаясь на мгновенно ставшей скользкой дорожке, женщина с каждым шагом все тяжелее дышала и все сильнее опиралась на руку мужа, придерживая другой рукой живот. Сквозь крепко сжатые зубы стали прорываться стоны, сомнений не оставалось - начались роды.
Пройдя еще сто метров по вильнувшей дорожке, увидели станцию - рукой подать. И подъезжающую электричку. Их электричку. Было очевидно, что идя с такой скоростью, они не успеют. А ускориться Катя не могла. Стремительно набранный после родов вес, увеличивший тонкую и звонкую девочку, носившую сороковой размер одежды, вдвое, не позволял Ивану взять ее на руки. Приходилось медленно и сквозь боль идти.
Электричка, мигнув светом в окнах, давно уже уехала, до следующей было не меньше часа. Не то что бы Екатерине очень хотелось на нее - больше хотелось в больницу, где будет сухо, тепло и обезболивающие, а затем - наркоз и операционный стол, но роды - вещь, занимающая не один час, и до города вполне можно было успеть. А там уже попасть в заранее обговоренную больницу к заранее обговоренному хирургу, проснуться в палате под капельницей с обезболивающим, и спать, спать, спать, отсыпаться за прошедшие восемь месяцев...
Воды отошли на ступеньках к перрону. Еле поднявшись наверх, женщина повалилась на узкую неудобную скамейку, свернулась кое-как комочком и тихо заплакала.
Иван сел рядом прямо на землю, неловко обнял жену и сам был готов расплакаться. Мобильных телефонов тогда еще не было, людей на перроне - уже не было, домов поблизости, из которых можно было бы вызвать скорую помощь, сейчас было не разглядеть, а утром они не обратили внимание на деревню... Да и не бросать же рожающую жену одну на скамейке!
Дождь прекратился через десять минут, словно его выключили. Небо чуть посветлело, на противоположный перрон приехала электричка из города. Совсем уже было отчаявшийся Иван вскочил и замахал руками, закричал. Прибежали люди, кто-то предложил воды, кто-то оказался студентом-медиком и попытался помочь в меру своих сил, кто-то побежал вызывать бригаду, приехавшую на удивление быстро...
Катя умерла в уже в приемном покое от кровопотери и шока. Множественные внутренние швы - напоминание о первых родах - разошлись еще на перроне, залив асфальт под лавкой и машину скорой помощи кровью.
А мальчика спасли. Недоношенного, синеватого и вялого, но вполне жизнеспособного. Когда на следующий день убитый горем почерневший Иван пришел в детское отделение и ему дали в руки маленький громко орущий сверток, он посмотрел на красное сморщенное лицо, залитые слезами сощуренные в плаче глаза... Крепко прижал его к себе и тихо-тихо сказал ему в крошечное ухо: - Я тебя ненавижу. Будь ты проклят за то, что отнял ее у меня и своего брата.
Так появился Вася.
Катю похоронили на Киновеевском кладбище, выбив на могиле: "От скорбящих родителей, мужа и сына". Сына, не сыновей. Родственники не разделяли ненависти молодого отца к новорожденному, но и говорить что-то не хотели, боясь расстроить и разозлить его еще сильнее.
На похоронах плакали все, даже маленький терпеливый Антон. Все, но не Вася - он впервые за всю свою короткую жизнь не орал, а заливисто смеялся, глядя на мертвое лицо своей матери и рыдающих родственников. Стоило уехать домой, и он сразу же вернулся к своему обычному поведению - стал громко и заливисто плакать, как мог делать только он - часами, не отвлекаясь на еду, сон или попытки поиграть с ним. Поминки свернулись за полчаса - слушать вопли было просто невозможно. Заснул он только к утру, за полчаса до выхода на поезд Ленинград-Великий Новгород. Оказавшись в вагоне, проснулся отдохнувший и...
С момента рождения Васи изменилось все. Не просто настолько, насколько меняется жизнь после смерти жены и матери, а еще больше. Антон практически перестал спать, стоило пронести рядом Васю. Вася же, кажется, не спал вообще. Не выдержав груза воспоминаний, Иван перевез детей на свою родину к родителям в огромный частный дом, где жили его старшая сестра с мужем и годовалой дочкой, мама с папой, бабушка и дедушка по отцовской линии и бабушка по материнской, и всем хватало место, у всех пар были отдельные помещения, и его комната тоже оставалась свободной и нетронутой до сих пор, словно и не было этих шести лет в вузе и с Катюшей, словно не случилось ничего... Ольга, старшая сестра, испытывая глубочайшее сочувствие, предложила покормить малышей, пока у нее много молока - приходится сцеживать, малышка не справляется. Заменители стоят дорого, особенно сразу для двоих, а время было голодным, приходилось экономить на всем, хоть и жили они большой семьей, дружно и вскладчину.
Недоношенного Васю первые полтора месяца пришлось кормить специальными смесями, прежде чем переводить на натуральное питание, а когда перевели... На следующий же день у Оли перегорело молоко. Совсем. И так и не появилось больше. Пришлось покупать заменители уже для троих детей...
Бабушки с дедушками что-то неуверенно говорили, что это от нервов, потому что Вася постоянно кричит ночи напролет, а спать предпочитает ложиться с восьми утра, когда взрослые уже встают, но Иван был твердо уверен, что это не из-за Васиных криков, а из-за него самого. Кричит он уже месяц с лишним, а вот поел первый раз - и после этого Оля испытала такую тошноту и головокружение, что пришлось прервать кормление, а самой женщине несколько часов пролежать на кровати, не вставая.
Первым не выдержал муж Ольги Андрей и мягко намекнул Ивану, что стоило бы подыскать ясли для младшего сына. С Антоном проблем не было совершенно никаких, но вот Вася... За четыре месяца с момента рождения, изменений в распорядке дня у ребенка не произошло ровным счетом никаких. Он все так же орал ночью и спал с семи утра до часу дня, а затем - с пяти вечера до девяти. Но аккуратно в то самое время, когда работающие Андрей, Иван и Оля просыпаются, собираются и уходят на работу, и поспать уже не могут, а затем - когда они возвращаются и занимаются текущими делами. То, что дети в его возрасте спят минимум четырнадцать часов, а из оставшихся десяти хотя бы час не орут, его совершенно не смущало. Он просыпался только для того, чтобы открыть рот и плакать - все четырнадцать-пятнадцать свободных ото сна часов.
Старшее поколение постарело за эти месяцы разом лет на десять. От постоянного недосыпания и нервного истощения у всех стало подниматься давление, болеть голова и сердце. Прадедушка с инсультом попал в больницу и остался наполовину парализован, хотя еще полгода назад сам строил баню. Ему были прописаны покой и тишина, но ни первого, ни второго он не мог получить, живя в этом доме. Поплакав и повздыхав, прабабушка забрала его в старую их почти развалившуюся избу, оставив трех младенцев, скотину, огород, уборку и все хлопоты по дому на сына с невесткой, которые сами уже на пенсии были, и на совсем уже престарелую сватью - Иванову бабушку по материнской линии.
Родителям Ивана, на которых свалились все хлопоты по дому, огороду и живности, стало тяжко. Но еще тяжелее стало бабуле, которая одна теперь следила за детьми. Вася "выключался" как по часам. Стоило прозвенеть будильнику, поставленному на семь часов, и он уже спал. А вот маленьких Антона и Марину, Ольгину дочку, приходилось еще долго укачивать и успокаивать, приводя в себя после воплей их брата. Дети стали дерганными, нервными, теряли в весе, плохо ели и спали даже меньше неугомонного Василия. Через три месяца старушка попала в больницу с инфарктом, а Ольга с нервным расстройством. Вопрос встал ребром.
- Мужик, я понимаю, что у тебя горе, - обувал дочь Андрей перед поездкой к жене в больницу. - Но с этим реально нужно что-то делать. Твой парень сделал из двух крепких стариков лежачих больных почти без надежды на восстановление, а молодую здоровую жизнерадостную женщину довел чуть ли не до психушки. Найди ты ему уже ясли!
- Не могу, ему только восемь месяцев. Все ясли, принимающие с младенческого возраста, возраста, заполнены. Есть места лишь в тех, где принимают с года и месяца, но до этого возраста он еще не дорос. Когда я объясняю ситуацию, мне говорят, что им проблемные и недоросшие дети тоже не нужны, но зато они с легкостью и радостью возьмут к себе Марину и Антона - оба отлично проходят по возрасту и по характеру, - тяжело вздохнул Иван.
- Марина и Антон прекрасно подходят по характеру и дома, - огрызнулся Андрей, обуваясь сам. - У них есть бабушка с дедушкой, которые с радостью посидят с ними, и, дай Бог, две прабабушки с прадедушкой, который, кстати, идет на поправку и, может быть, снова сможет ходить. Вся проблема в мальце, и это его нужно изолировать от людей, а не людей от него.
- Выбирай выражения, это все-таки мой сын, - довольно равнодушно ответил Иван, скорее, для проформы.
- Вот и воспитывай его, - последовал ответ. - А нет - так попроси помощи у тех, кто учился для этого. Не мучай больше стариков, они долго не протянут с ним в одном доме. И мы, кстати, тоже. Оля хочет бросить все и переехать к моей родне, и я ее не виню. Но учти, что тогда помогать деньгами родителям и старикам тебе придется одному, как и следить за хозяйством. Решайся.
Через три недели Васю по блату и за хорошую взятку устроили в ясли на пятидневку. Еще через месяц - в другие. Еще через полтора - в следующие. Родители остальных детей массово писали заявления и жалобы на то, что их дети приходят домой усталые и больные, боятся громких резких звуков, вздрагивают, услышав свое имя. О такой вещи, как синдром дефицита внимания тогда еще не слышали, называя это дурным характером и плохим воспитанием. За полгода Вася поменял пять яслей, вскоре его пришлось возить по утрам чуть ли не на другой конец города, потому что в районе все учреждения закончились. В конце концов, устав платить взятки и прогибаться, отец оставил его в первых попавшихся, которые дали уже по подошедшей очереди, так как возраст достиг почти двух лет. На все жалобы родителей и воспитателей отвечал коротко: "это уже ваша головная боль".
В семью вернулся утерянный покой. Старики переехали обратно, прадед, пусть и с двумя палками, но встал с постели на радость жены. Прабабушка так и не оправилась, умерла в больнице. Похоронили, оплакали и стали жить дальше. Оля забеременела второй раз, долго плакала и боялась повторения истории, но все-таки оставила ребенка и через положенный срок родила спокойную здоровую малышку, растущую не по дням, а по часам. Иван познакомился с новой учительницей Ирочкой, пришедшей по распределению в школу, в которой он преподавал последние два года после переезда. Долго сомневался и мучился, но все-таки представил родственникам. Те с радостью его поддержали, сказав, что три с половиной года траура - достаточное время, чтобы перешагнуть потерю и жить дальше. Иван поставил условие - всячески скрывать Васю от невесты. Переглянувшись, все поддержали его и в этом, по очереди забирая ребенка на выходные в ту самую избушку, где восстанавливался прадедушка. Сыграли свадьбу, и только на следующий после нее день Ванин отец рассказал второй жене о том, как потерял первую. И попросил хотя бы лет пять подождать с ребенком. Был грандиозный скандал, девушка требовала забрать домой младшего пасынка, утверждая, что нельзя делать из ребенка сироту при живом отце, тете с дядей и бабушке с дедушкой. Родственники молчали, не желая обижать или спугнуть новую жену вдовца, которая словно влила в него новую жизнь, но и не поддерживали. В итоге Ирина уговорила взять с собой Антона с Васей в "свадебное путешествие" - на две недели в санаторий. Сняла им там соседнюю комнату, надеялась зажить дружной и крепкой семьей, стать для мальчишек-погодок новой мамой...
Из санатория их выгнали через четыре дня. В детском саду Васю отказались принять обратно раньше срока, объясняя тем, что раз уж подали заявление на две недели, то и расчет продуктов на кухне тоже был на определенное количество детей. И вообще.
После того, как Вася пробыл дома неделю подряд, Андрей с Ольгой и детьми психанули и уехали к родственникам "пока оно не вернется в ясли". Взяли с собой и Антона, который сам попросился - "не хочу быть с братиком". Вася в это время бегал по дому, поджигал занавески, пытался подвесить кошку за хвост, что-то бессвязно пел и орал, орал, орал.
Когда его попытались усадить за телевизор - новенький, цветной, на который долго копили всей семьей и по невероятному блату достали, ребенок, не зная даже, что это такое, сел напротив него, раскрыв рот, и затих. С Мариной и Антоном это помогало, дети чуть ли не дрались за возможность выбрать канал из трех имеющихся, и с первого дня очень трепетно относились к возможности посмотреть какую-нибудь детскую передачу типа "Умницы и умники" по утрам или "Смехопанараму", "Поле чудес" по вечерам.
Перекрестившись, родственники тихонько прикрыли дверь и приготовились к хотя бы десяти минутам спокойствия под бормотание с экрана, но уже через минуту раздался звон, грохот - и тишина. Обнаружив легонькую гантель, которой дедушка разминал пораженную инсультом руку, Вася решил проверить, что будет, если запустить ею в пляшущих на экране человечков. Техника ремонту не подлежала, Иван впервые увидел свою мать плачущей - телевизор стоил больше ее пенсии за год, просуществовал у них меньше месяца, а Васе хватило нескольких секунд, чтобы уничтожить одну из самых дорогих вещей в доме. Тогда он впервые поднял руку на сына. Сын в ответ выбежал из дома и камнями разбил в нескольких окнах стекла. Стояло холодное начало марта, уверенный минус. Две печи и обогреватели еле прогревали помещения, из которых стремительно исчезало тепло, просачиваясь сквозь наскоро заклеенные и заткнутые окна. Стекла вставили на следующий же день, но вся семья разом - кроме Васи, закаленного в яслях и детском саду - сразу же заболела. Три поколения лежали с температурой, надеясь забыться целебным сном и тщетно пытаясь согреться из-за лихорадки, а Вася поочередно подбегал к каждому и орал в ухо. Или носился кругами по комнате и просто орал. Или по коридору, или по кухне. Сил больных хватало только на то, чтобы топить печь и подкидывать дрова - по очереди.
Однажды ближе к вечеру он на что-то отвлекся и притих, а затем уснул, забравшись между дедушкой и бабушкой. Это было первое спокойное утро до тех пор, пока Ирочка не пошла на кухню и не наступила в теплую лужу воды. Вася зачем-то открыл холодильник и оставил его в таком состоянии, судя по всему, часов на четырнадцать. Мотор сгорел.
Ближе к вечеру приехали Андрей с Олей, выслушали все истории, переглянулись и отвезли ребенка в детский сад. Как они смогли уговорить воспитателей взять его раньше срока - неизвестно, но Ира больше никогда не заикалась про счастливую крепкую семью.
Проучившись первый класс в школе, Вася показал себя исключительно бездарным, неусидчивым и драчливым ребенком. Понятное дело, что и Марина, и Антон, и Василий пошли в школу, где преподавали Ирочка с Иваном, но к концу года родителей попросили ребенка перевести. По невероятному стечению обстоятельств к ним в школу приехал доктор наук по детской психологии, который заинтересовался ребенком и предложил забрать его в государственный коррекционный интернат для детей с отклонениями в развитии, находящийся в Санкт-Петербурге. Не советуясь даже с родственниками и женой, Иван сразу же дал разрешение, не дослушав предложения психолога. Через год ему пришло извещение о том, что ребенка стоит забрать, потому что он не справляется даже с облегченной программой и не поддается воспитанию. Не дочитав до конца, Иван сжег бумагу и забыл о ней.
Переломный момент в психике наступил у мальчика в сентябре третьего класса, почти в девять лет, словно кто-то тумблером щелкнул. Из туповатого драчливого задиры он внезапно превратился в тихого спокойного троечника. Через три месяца вдруг самостоятельно наверстал пройденный, но не усвоенный материал первого класса и попросил пересдать за него экзамены. Разрешили, сдал почти все предметы на пять - и это против троек из жалости и единственной четверки по физкультуре. К марту пересдал уже на одни пятерки экзамены за второй класс. В мае закончил год лучше всех. Летом состоялась комиссия, было вынесено решение перевести его из интерната с облегченной программой в школу-интернат с обычной, при условии, что он пройдет программу уже в третий раз, с учителями, и снова пересдаст экзамены. Мальчик согласился и к декабрю сдал экзамены за все три предыдущих года на одни пятерки. Четвертый класс он закончил в обычной школе лучшим из выпуска, а затем его перевели в другой интернат - для одаренных детей. С углубленным изучением русского языка и литературы, а также английского.
Это было первое лето, которое он провел вместе с семьей в Великом Новгороде. У Иры и Ивана был уже совместный ребенок, девочка Люда. Оля с Андреем и двумя девочками переехали в свой собственный дом, Антон вырос, не вспоминая о брате. Поначалу к Васе все отнеслись настороженно, но со временем тихий, эрудированный и ненавязчивый мальчик всех покорил. Всех, кроме отца, который смотрел на сына, а видел умирающую на залитой водой и кровью платформе Катю. Видел смеющееся детское лицо на похоронах. Вспоминал, как этот маленький демон орал ему в ухо, когда тот чуть ли не подыхал от температуры. Видел мертвую бабушку, которую Вася довел своими криками.
За годы в интернате Василий так и не научился заводить друзей. Поначалу его боялись из-за действий, потом - из-за репутации. Потом ему было не до сверстников, он целиком погрузился в книги. В итоге у него не было ни одного друга, не было семьи, он совершенно не умел общаться с окружающими, шутить, обниматься или понимать намеки. Словно резиновая кукла без чувств. Иван смотрел на него и твердил про себя: "Будь ты проклят, будь ты проклят, будь ты проклят".
Под конец лета к нему подошел отец и отозвал на разговор, который Вася случайно подслушал. Дед втолковывал отцу что-то про "не бросайся словами и мыслями", "держи силы в узде", "помни, чьей ты крови", "не испорть ребенку жизнь", на что отец ответил только одно - "он мне ее уже испортил, пусть на себе прочувствует, каково это - потерять близкого человека. Ан нет, не так. Пусть у него вообще не будет близких и родных людей, которых он мог бы убить так же, как убил собственную мать".
Вася попросил деда с бабушкой отвезти его в интернат. Они долго пытались уговорить его побыть оставшийся до конца лета месяц дома, и даже Ира с Антоном присоединились к этому, но мальчик был непреклонен, чувствуя за собой страшную вину, о которой отец напоминал ему каждый день. В итоге Ира согласилась его отвезти с условием, что он обязательно приедет к ним на новый год.
Вася уехал, мечтая наконец-то обрести друзей, но с ним стало происходить что-то странное. Люди начали сторониться симпатичного вихрастого мальчугана, и с каждым днем это становилось все более заметно. На его двенадцатый день рождения его не поздравил никто, кроме учителей. Нет, его не обижали, не дразнили, не гнали - просто что-то словно мешало людям общаться с ним. Стоило ему открыть рот - и даже незнакомые люди, которые сами подходили знакомиться, тут же меняли свое мнение и ретировались. Мальчик нырнул с головой в учебу, стал призером олимпиад по русскому и английскому языкам.
В конце декабря его отпустили домой, а когда он приехал - дед всплеснул руками и выругался. Зимой все было совершенно иначе, нежели летом. С ним уже никто не хотел так сильно общаться, как раньше. Он услышал разговор мачехи и старшего брата, Антон говорил Ире "вроде, смотрю на него, и это тот же самый человек, с которым было так весело и интересно летом. А любое слово, которое он говорит мне, бесит, даже если это "Доброе утро". Не знаю, почему так, но общаться мне с ним уже не хочется. Когда молчит - не раздражает, но и желания подходить не вызывает. Словно его вообще здесь нет".
В следующий раз Вася вернулся домой только после девятого класса, в шестнадцать лет. Большой деревенский дом расселили, как и весь район, а на месте частного сектора построили квартал пятиэтажек, в одной из которых дали две двухкомнатных квартиры. Одну для Ивана с Ирой и тремя детьми: Антоном, Васей и Людой, другую для родителей Ивана и его бабушки - дедушка к тому моменту уже умер, так до конца и не придя в себя после инсульта. Приняли мальчика не отец с мачехой, а дедушка с бабушкой и прабабушкой. Они же и прописали его к себе, чтобы как-то сравнять количество прописанных в двух квартирах. Отец с мачехой, собирающиеся вставать на очередь для расширения жилищных условий, стали было протестовать и Вася чуть не попросил деда уступить, но дедушка твердо стоял на своем и вызвал мальчика на серьезный разговор, из которого тот почти ничего не понял, но кое-что запомнил. Например, слова "только я единственный вижу настоящего тебя, и я могу бороться с тем, что тебя накрывает. Мы тоже подадим документы на расширение и встанем на очередь, но когда мы получим квартиру или комнату - я туда пропишу тебя и ты всегда сможешь там жить, и никто тебя оттуда не выгонит. А вот отец с мачехой, где бы ты прописан не был, тебе там жить не дадут". Вася уступил. Так и вышло. Вася учился уже на третьем курсе, отслужив год в армии, когда им дали комнату в качестве расширения. Продав ее и доплатив из собственных запасов, дедушка сделал внуку по-настоящему царский подарок: свою однокомнатную квартиру, где был прописан только он. Жил там, правда, Антон со своей девушкой по настоянию отца "Вася все равно в общежитии". Правда, когда в начале июня Васю из общежития попросили выехать, отец, узнав о перспективе приезда сына на лето, сказал, что девушка Антона ждет ребенка, и жить молодая семья будет в его, Васиной, квартире, а затем просто положил трубку и больше на звонки не отвечал. Дедушка, к счастью, ответил, но ничего посоветовать не смог. Сказал только "приезжай, поживешь у нас пока, не выгонять же их на улицу". И вот теперь Вася ехал в больницу уже к пра-пра-дедушке, не очень-то веря в реальность происходящего, и прямо-таки не знал, что ему делать. Потому что хоть аспирантам и положено место в общежитии, но ровно одного не хватило. Ему, Васе. Аспирантуру бросать не хотелось. Спать на улице - тоже. Снимать было не на что.
Получив свой красный диплом, парень вот уже неполных два месяца никак не мог найти работу. Даже в Макдональдсе, перекинувшись с парнем парой слов, менеджер изменился в лице и резко прервал собеседование со словами "мы вам перезвоним". И это не говоря про все остальные вакансии, которые он обошел уже чуть ли не по второму кругу, назначая по три собеседования в день.
Золотая медаль в лицее, красный диплом с отличием, статьи в научных журналах, научные работы - все это невероятно заинтересовывало работодателя, читающего резюме в сети. "Прекрасно поставленная речь" заставляла этого самого работодателя говорить после телефонного собеседования "вы практически приняты". Но ни диплом, ни статьи, ни большой опыт работы в сфере переводов, копирайтинга, корректуры и редактуры совершенно, абсолютно ничего не значило с первой же минуты собеседования. Как и прекрасно поставленная речь на трех языках - русском, английском и испанском. Кажется, в семи или восьми местах после его ухода открывали окно и вызывали уборщицу протереть пол.
Вася не особо хотел заглядывать в будущее, но оно само неумолимо начинало обращать на него свой взор. В будущем было холодно, темно, страшно. Пахло гнилой картошкой и, по праздникам, лапшой быстрого приготовления. Куриной.
Под такие невеселые мысли-воспоминания Вася доехал до остановки с угрожающим названием "Мюллюпельто" и вышел к автобусной сианции. До "Устин-Суходольска" ехал только один маршрут, который, судя по расписанию, уехал пять минут назад. Следующий ожидался только через шесть часов. Выругавшись, Вася стал уже прикидывать, как можно добраться до этого несчастного города на попутках или с пересадками, но на сей раз ему повезло - водитель задержался и автобус только подъехал к пустой остановке. Водитель, посмотрев на одиноко стоящего парня, закатил глаза и решил не останавливаться. Представив все прелести шестичасового ожидания, Вася побежал за автобусом, колотя руками по дверям, но шофер явно развлекался, болтая с кондуктором. Разозлившись, парень остановился, поднял с земли булыжник, а затем запустил его в пазик, чудом не угодив в фару. Взвизгнули тормозные колодки, водитель выскочил с ломом в руке, громко матерясь и недвусмысленно размахивая железякой. Погрозив еще одним камнем, Василий послал водителя по матери и все-таки был допущен в салон.
Протрясясь в автобусе почти час и заплатив, как потом выяснилось, тройную сумму, Вася оказался в центре города. Городских автобусов было не видно, стрелки подбирались к половине двенадцатого. Подойдя к единственному маршрутному такси, парень обратился к водителю с вопросом, доедет ли он до больницы. Водитель смерил его взглядом и, сплюнув в окно, сказал, что да. Проезд - 15 рублей. Вася пожал плечами и забрался поглубже в салон, медленно заполнявшийся людьми. Наконец, укомплектовались.
- Эй, очкарик, ты дверь планируешь закрывать или как? - обратился почему-то к Васе водитель, игнорируя сидящих и стоящих у двери пассажиров.
- Я швейцар вам, что ли? - возмутился парень и, встав и пройдя вперед, с треском захлопнул дверь. Обернувшись, увидел, что его место тут же заняли, и ехать придется стоя.
- Ты ее сорвать хочешь? - разозлился шофер. - Холодильник дома тоже закрываешь с треском?
- Я холодильник изнутри никогда не закрывал. - Буркнул парень, проклиная эту маршрутку, водителя, город, непонятного деда и вообще все на свете. Последовательно и с чувством. Еще сильнее его злость раскрылась, когда водитель, завернув за угол ближайшего дома, сказал "Больница, на выход".
- Да тут же идти сто метров, - вскипел филолог. - За то время, пока мы ждали остальных пассажиров, я бы уже давно дойти мог.
- Плати и вали, - меланхолично нагрубил ему шофер.
- Я не буду за это платить, - отрезал Василий.
- Ну и хрен с тобой, - к Васиному удивлению пожал плечами водитель. Впрочем, удивление быстро сменилось растерянностью, а затем негодованием, потому что стоило парню встать, как водитель тут же втопил газ и, дождавшись утвердительного ответа "Всем до конечной?" врубил радио погромче и поехал дальше, не обращая внимания на возмущения петербуржца.
- Эй, ты что творишь? У меня там дед умирает! - взвился Вася, пробираясь вперед по ногам сидящих. Вслед ему неслась ругань и тычки.
- Да мне пофиг, подождет. Козлов учить надо, - ответил шофер. А что произошло дальше - Вася и сам себе потом объяснить не мог. Он просто, добравшись до шофера, практически прижался лицом к его виску и что есть силы заорал ему на ухо. Дернув от неожиданности и испуга руль, водитель вместе с машиной врезался в столб, разбивая свой нос о руль, а лбы сидящих рядом пассажиров о приборную панель и торпеду. Вася еле удержался на ногах, кто-то упал с сидения на пол, влекомый инерцией, кто-то звучно и с каким-то зловещим хрустом приложился о вертикальный металлический поручень Салон наполнился криками, из под капота повалил дым. Воспользовавшись всеобщей паникой, Василий выскочил из газели и что есть мочи припустил в сторону больницы. Что бывает за такие шутки он прекрасно представлял. Будут бить.
Что Василий отлично выучил с пятого класса, так это то, что у него очень, очень плохой характер, сам он - противный и отталкивающий человек, а общаться с ним так же приятно, как наступать в собачью какашку. Когда мир так приветливо к тебе относится, нужно либо хорошо драться, либо быстро бегать. С драками у Васи не сложилось, зато бегал он всегда - как в последний раз.
***
Городская Устин-Суходольская больница была зданием ничем не выдающимся, мрачным, не очень высоким - четыре этажа и два корпуса. Справа от больницы живописно пестрело покосившимися крестами небольшое кладбище. Слева стояла школа, еще левее - здание роддома. "Компактно и весьма лаконично", - содрогнувшись, подумал Вася, и направился к центральному входу.
Провожаемый подозрительным взглядом охранника, под жужжание сидящих в холле пациентов и родственников, парень проследовал к окошечку "Информация и справки". Немного потоптавшись в нерешительности, обратился к хмурой бабуле, бодро лопающей борщ из судочка и прихлебывающей чаем:
- Простите, а Мафусаил Евгеньевич Захарченко не поступал к вам? Я его... эээ... внук.
- Што?! Говори громче! - отвлеклась от бутерброда с колбасой бабушка. - Я слышу плохо.
- Мафусаил! Евгеньевич! Захарченко! К вам! Не поступал! - радостно проорал ей в лицо аспирант. В холле воцарилась тишина, сзади кто-то булькнул, бабка подавилась чаем, забрызгав каплями столешницу перед собой.
- Ты что, совсем дурак, что ли? - прошамкала она. - Зачем так орать, чай, не глухая. Щас посмотрю.
Съежившийся под чужими взглядами, Вася с внутренней надеждой стал ожидать слов "Нет такого и не было". Ему было даже не жаль трех часов на дорогу в один конец, как и не было бы жаль еще трех обратно. Лишь бы все события сегодняшнего утра остались в памяти просто несуразным казусом, сном во сне, галлюцинацией. Его не покидало чувство, что хорошие истории со смерти одного из родственников не начинаются. Разве что, истории о наследстве, но что-то подсказывало, что здесь ничего подобного не светит. Наконец, бабушка подняла взгляд от тетради, в которую, несмотря на век компьютерных технологий, до сих пор заносились поступившие и выбывшие пациенты.
- Мафусаила Захарченко нет, - к облегчению юноши последовал ответ. - Но есть Захарченко Геннадий. Будете брать?
- Что? - подавился уже Вася, правда, не чаем, а всего лишь воздухом. - Что значит брать? Он что... того?
- Сам ты того, - резко захлопнула пухлую тетрадь бабка. - В кардиологии он. Иди талон получай на посещение, ежели он твой родственник.
Получив талон и поплутав по коридорам и этажам, парень нашел-таки нужное отделение и палату. На входе в нее он столкнулся с растрепанной медсестрой в криво застегнутом халате и с такими мешками под глазами, в которых можно было бы гречку складывать.
- А я... я... - промямлил филолог, пытаясь собраться с мыслями и понять, к кому же он все-таки идет - к Мафусаилу или Геннадию?
- Он там лежит один, - прервала его медсестра и, не дожидаясь ответа, пошла к себе на пост, оставив Васю в растерянности стоять у входа в палату и бросив через плечо, уже отойдя метров на двадцать: - Но если его опять придется реанимировать, то сделай это сам, третий день лежит, семь раз откачивали. В реанимации нет мест, все заняли его бывшие соседи по палате, а у меня больше нет сил.
- Василий, ты, что ли? - раздался тихий, властный, хоть и дрожащий голос из палаты. - Иди сюда скорее.
- Мы вообще знакомы? - начал было Вася, заходя в палату, и вдруг увидел того самого деда, который разбудил его сегодня утром. Правда, гораздо более материального, во всяком случае, пока. - Ой, блин...
- Знакомы, не знакомы - какая разница? - отмахнулся лежащий на кровати больной. - Иди сюда и дай скорее руку уже, внучок.
- А зачем? - засомневался новоиспеченный внук, пятясь к выходу. - А у меня руки грязные, я сейчас быстренько помою и...
- Стоять! - рявкнул родственник и уставился ему в глаза. - Живо. Иди. Сюда.
Будучи человеком не самым робким, пусть и несколько несуразным, Василий внезапно почувствовал, как под тяжелым взглядом стремительно теряет волю и всякую возможность к сопротивлению. Словно в полусне он подошел к больничной кровати, сел на сероватые простыни и положил обе свои руки на сморщенные и покрытые пигментными пятнами кисти умирающего. Кожа его оказалась на ощупь холодной и сухой, как пергаментный лист. А пальцы с желтоватыми крепкими ногтями - не по возрасту сильными и цепкими. Внезапно захватив обе Васины руки, Геннадий-Мафусаил впился в них ногтями так глубоко, что оставил следы, затем закатил глаза, захрипел и задрожал крупной дрожью.
Больничные стены заходили ходуном, кровати затряслись. Треснули и осыпались градом осколков стекла. Порыв ветра смахнул все больничные запахи: хлорки, старых тел, разбавленного черного чая и мочи, застиранного постельного белья и чего-то такого, чем пахнет только в больницах. Запаха, который нигде больше не услышишь, а услышав - ни с чем не перепутаешь. Так пахнет старость, болезнь, одиночество, боль. Смерть...
Облезшая масляная краска на стенах начала осыпаться хлопьями и, кружась, сворачиваясь и чернея на глазах, опускалась пеплом на заплесневевший и покрывшийся скверно пахнущей слизью пол. Яркий сентябрьский день, не добравшийся даже до полудня, внезапно потемнел, запахло сыростью, дождем и землей.
Окинув гаснущим взглядом больничную палату, юноша отдаленно и словно сквозь толщу воды увидел, что она выглядит так, словно была заброшена уже лет сорок. А может, и не в этом веке... А может, и не в этом мире...
Внезапно хватка старого колдуна ослабла, а затем его руки и вовсе разжались. Дурнота отступила, оставив вместо себя чувство какого-то опустошения, слабости и ощущения, словно он что-то потерял, что-то такое, что делало дыхание легким, а краски - яркими. Словно он постарел лет на... словно он смертельно устал, и ничто в мире больше его никогда уже не заинтересует и не взволнует.
Перед ним лежал мертвый, но еще теплый старик с закатившимися глазами и сморщенными руками.
- На помощь... - просипел Вася, соскальзывая с кровати. - Медсестра...
- Так, а ну не вздумай хлопнуться в обморок, щенок! - внезапно сел на кровати мертвый дед. - И выпусти меня из тела, я и духом с тобой прекрасно пообщаюсь.