Сиюпланетно и еженощно, появляются круги от зеленой лампы. И никакая она не зеленая, но принято так, чтобы указать предназначение - освещать рукописи.
Рукописи, которые не горят. Зато горим мы, на кострах, запалённых моралью, или сжигая себя укорами в том, что не успели, позабыли, не додумали. Выросши из того, чтобы считать себя пришельцами с той стороны лун и зеркал, всё вплетаем в тексты несгораемого бреда фразы на чужом, незнакомом языке. Теперь уже не эльфийском, обходясь привычными понятиями. На ирландском или японском. Тоже сакрально, тоже сойдёт - не чтобы сойти за своего, а чтобы не умножать засилия сущностей, руководствуясь бритвой Оккама.
Перечитывая рукописи друг друга, те, в которых пять-десять лет назад, неотличимо, - что было с нами, что всплыло откровением в горячечном, алкогольном бреду. И то, что помнишь - не гарантия реальности событий. Помнишь? Нам выпала тогда редкая удача, иметь общую память на двоих, и общий бред, и писать стихи, не замечая, чьим голосом была спета вторая строка, а чьим третья. Может, имели мы одну душу на двоих? Но не осмелившись довершить, соединить тела - потеряли? Проиграли, проимели?
А потом развели нас на запад и восток, врагами - не врагами, и не с врагами, но в молчании и далеко, далеко. Нет ничего дальше телефонного номера, где говорят, что не помнят тебя. Сейчас непонятно, тогда по-другому текло время, без мобильной связи и Паутины. И можно было позволить себе роскошь потерять и найти. И закусить губу в немой боли, что потерялся. Что потерялся потому, что никому не захотелось тебя искать и найти. И пробежаться по адресам-квартирам, и незнакомые лица, равнодушные к звукам твоего имени. Тебе ли я это пишу, тому ли, кто с твоих первых страниц, и почти тобой, и героем, и убийцей, и никем?
И круги от лампы, чай янтарно-жасминовый. Ночь, это тишина и лунный свет. Такой, как ты. Бывший ты. Наверное, мы были лучше. Честнее, ярче, и не вкладывали в слово "мечта" понятие выгоды. Мы уже кончились - оттого, что не успели, позабыли, не додумали. Чего-то мы не смогли - нужного, важного. Что было бы не достаточным условием, но необходимым. Я мыслю, очевидно, я существую. Но кто этот я, существующий по едва намеченным законам, по стёртым граням, недопитым душам, недобитым чувствам? И нам приходилось начинать заново, законченным не вовремя и так нелепо. И мы поднимались, слизывали портвейн с разбитых губ, и начинали снова кем-то быть, - уже в десятый раз не собой.
И снова мы начали снова. Почти с пустого листа, на котором и криминалисты не разглядят стёртого черновика нашей дружбы. И ритуально завершили круг тем, с чего начали. Мы как будто настоящие, выкладываем на белый мерцающий лист экрана мысли, украденные у несбывшихся себя. Нам так хорошо вдвоём, мы можем ночами говорить не умолкая. Сплетая ассоциации и галлюцинации в причудливые тенета иллюзии счастья, баюкающие нас, как будто мы так и остались там - в том времени, когда пели на два голоса надежду.
И как в приютное тепло, падаем глазами друг другу в плечо. Но никогда не целуем друг друга в губы, чтобы не узнать и не открыть, что дыханья уже нет. Оно осталось там, в тех февралях, когда мы все были живы. Вдвоём нам очень хорошо. Нам выпала неслыханная удача - отсутствие души. Одно на двоих.