Штурман Дора Моисеевна : другие произведения.

Сказания О Добре И Зле

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Мы... будем говорить вслед за авторами нескольких книг лишь о противостоянии Добра и Зла в людях, в границах, выбранных этими авторами, а не нами. Из множества книг я выбираю семитомник Дж. К. Роулинг "Гарри Потер", дилогию Дж. Дж. Р. Толкиена "Хоббит. Туда и обратно", "Властелин колец" и двухтомник К. Льюиса "Хроники Нарнии". И так как материал, заключённый в них, необъятен, я ограничусь в каждой книге одной-двумя темами,. Связующими их в некое направление.
  
  
  
  
  
  СКАЗАНИЯ О ДОБРЕ И ЗЛЕ
  
  
  
  
  Оглавление
  ПРОЛОГИАДА 3
  ДЕТИ И САТАНА, ИЛИ ТРАКТАТ О СВОБОДЕ ВЫБОРА. МАЛЬЧИКИ 7
  И ОПЯТЬ - УВЕРТЮРА 22
  ТУДА И ОБРАТНО
  НА КРОМКЕ КРАТЕРА 38
  ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ 65
  ХРОНИКИ БУДУЩЕГО 69
  
  
  
  ПРОЛОГИАДА
  
   'Неважно, откуда вы вышли, с чего начали. Важно только, куда вы придете'.
  Колин Маккалоу. 'Непристойная связь'
  
   'У Каина и Авеля были одни и те же родители. Почему один был добрым и крот-ким, а второй убийцей? Каждый человек есть плод воспитания, но главный воспита-тель человека - он сам'.
  Людмила Улицкая
  
   'Вера бывает разная. На одном полюсе облагораживающая вера - чувство при-надлежности к тем, с кем ты был и с кем будешь. Это вера бесстрашных. На другом - вера-субстанция страха'.
  Раиса Берг. 'Суховей'
  
  Старость, конечно, не самый приятный период жизни, но иногда у неё есть преиму-щество: опыт, если память его сохраняет, позволяет человеку впадать в детство, не впадая при этом в идиотизм.
  Из разговора.
  
   '... от детской книжки, которую почитывают и взрослые, до книги для взрослых, которую с удовольствием читают дети'.
  Джон Р.Р.Толкиен
  
   'Покой нам только снится...'
   А.Блок
  
  
  
  ***
   В глазах создателей и читателей, рассматриваемых нами книг, их сюжеты разворачи-ваются на Земле или в землеподобных условиях. 'Надземье', 'Заземье', 'Подземье' - корень всех этих местонахождений общий - 'зем'. Однако нам надлежит помнить: Ныне доказано, что район, именуемый нами Космосом, составляет примерно 5-8%% Сущего, возможно, невообразимо иного, чем наше. А Земля, со всеми её 'под', 'над' и прочими аффиксами, представляет собой пылинку в одном из космических захолустий. Но о каких 'пришельцах' и мистических персонажах мы бы ни говорили, мы говорим о людях и о жи-вотных, ибо никого принципиально другого не знаем и не можем себе вообразить. Поэто-му все космические чудища (вроде осьминогов Уэльса) у нас попросту антилюди, уродли-вые и злые, иногда - звероподобные. Или хорошие, но в страшных масках. То же и в кни-гах, выбранных мною для анализа. При этом меня не интересует политическая самоиден-тификация писателя. 'Правый', 'левый' - каждая эпоха и каждое общество дают этим терминам разное наполнение. Меня интересует художник, его мировидение и мироощу-щение, его дар. Ущербный персонаж может жить и в гениальной книге. Ущербный автор выше имитации не поднимется. Он обречен на забвение. На разговор о нем как о писателе просто не стоит тратить время. Разве что о его самоубийстве как художника, если оно со-стоялось.
   Случилось так, что в преклонные годы, вместе с болью и страхом за ближайших, дана была мне и великая радость: 'человеку читающему' (есть такой подвид homo sapiens в мире), даровало время новые книги, русские и переводные, некоего общего для них всех толка.
   Нескольким книголюбам одновременно пришло на ум определение: 'мистический реализм'. И сразу же возник вопрос: мистический ли это реализм? Ибо слишком уж он то-чен в общей картине земной жизни с ключевыми её опасностями, силами и загадками, хо-тя и похож на сказку. Но не для детей - для взрослых. И тайной оказывается то вопрос, то ответ. Но тайное, таинственное и мистика - это синонимы (если речь идет не о бюрокра-тических и военных секретах).
  
   Это новое направление часто называют "банальным". При встрече с загадочным сло-вом 'банальность' передо мной всегда возникает давний очерк Наума Коржавина 'В защиту банальных истин'.
   Что же такое "банальность"?
   В 'Словаре иностранных слов' (изд. Советская энциклопедия, М., 1964) сказано: ' Ба-нальный (фр.banal) - заурядный, пошлый, избитый'. Мимоходом замечу, что слова 'по-шлый' в словаре этого года издания нет, хотя оно не менее загадочно, чем 'банальный'. Объяснять же одну загадку через другую рискованно. Впрочем, не ново.
   Вернемся, однако, к слову 'банальный' ('банальность'). Что же это такое? Мысль са-моочевидная, но затертая частым словоупотреблением до уровня бездумного штампа? Соответствуют или не соответствуют банальные (?) истины реалиям жизни или это 'слова, слова, слова' без обеспечения действием?
   У слова 'банальность' много значений, и его, повторим, так же трудно однозначно оп-ределить, как слово "пошлость". Разве что - в каждом конкретном словоупотреблении объяснять заново, что на этот раз имеешь в виду.
   Обычно от того, что представляется собеседникам банальностью, они отмахиваются, как от назойливой мухи. Действительно, привычным, автоматическим словоупотреблением можно превратить в пустые штампы и десять Заповедей. Ведь их треплют не только без-думно, но и своекорыстно. Значит ли это, что они банальны?
   И что знаменательно? Полностью соблюсти Заповеди, например, категорическое 'Не убий', немыслимо не только для обыкновенного человека, но и для святого. Срывая цве-ты, мы убиваем; ступая по земле, мы топчем тех, кто у нас под стопой, видимых и невиди-мых. Недоступной для нас остаётся не только такая банальность, как 'Не убий', но и все остальные заповеди. Например, 'Не пожелай жены ближнего своего'. Попробуй не поже-лать, если она хороша, притягательна и желает тебя. Иосиф Прекрасный и отец Сергий в этом смысле далеко не типичны. Да и они пожелали, но не уступили своему желанию. И даже лучшим из нас неизбежно приходится взвешивать меру греха в своих поступках и из-бирать наименьшую. Но не нулевую. Мы всегда стоим перед омутом выборов, большинст-ва которых не успеваем заметить, не то что осмыслить. И если копнуть поглубже, то ока-жется, что банальность подчас оборачивается истиной, о которой куда легче болтать, чем ей следовать.
   В книгах, о которых пойдёт речь ниже, отчетливо возникает неодолимая глубина многих банальных истин, а также непреодолимая многосложность их взаимоотношений с реаль-ностью.
  ***
   Вторая половина двадцатого века - время лавинообразного нарастания космогонических открытий. Мы почти не будем касаться их, но кое-что отметим.
   Выражаясь в терминологии советских 1950-60-х годов ('что-то физики в почёте, что-то лирики в загоне'), условные лирики прочтут книги о борьбе между Злом и Добром (или с Жизнью как таковой) по-своему, преимущественно с точки зрения нравственной. А услов-ные 'физики' смогут интерпретировать ту же ситуацию в терминологии Второго закона термодинамики, то есть как метафору закономерного распространения энтропии на всю Вселенную. Однако физикам всё чаще приходится наблюдать явления, которые не укла-дываются в привычную термодинамическую схему. Несомненной до сих пор уверенности ученых в роковой обреченности Вселенной на тепловую смерть начинают мешать вновь и вновь открывающиеся факты. По господствующей по сей день схеме, этих фактов не долж-но быть, но они есть. Откуда-то, возможно через так называемые 'белые дыры', в нашу Вселенную поступают потоки энергии, исключающие неизбежность тепловой смерти. Да-же намек на перспективу, ставящую под сомнение обреченность жизни на вымерзание, - это 'тоже красиво', ибо оставляет нам крупицу надежды.
   Тьма зла абсолютного есть синоним ещё и абсолютной пустоты. Её холод таков, что ис-ключает какие бы то ни было виды жизни. К тому же эта Тьма еще и чудовищно агрессив-на. Её стремление бесконечно расширяться в идеале (в её идеале) не оставляет жизни ни-каких лазеек.
  
  ***
   Не исключено, однако, что, перешагнув границы более или менее известных нам 5-8%% Мира, мы попадём в безбрежность не предполагавшихся ранее парадоксов. Некоторые из них уже рассчитаны как весьма вероятные.
   Энтропия, подобно раковой опухоли, способна совершить в случае своей победы шаг лишь в одном-единственном направлении: убить. Она ведёт жизнь в ловушку небытия. Её антитеза (негэнтропия) творит всё более сложные, маловероятные, неожиданные структу-ры, движения и формы бытия. И оказывается, что энтропия подстёгивает созидательные усилия негэнтропии необходимостью всё изощрённее защищаться от натиска смертного холода.
   Всё происходящее в мире, освоенном людьми, протекает в русле этой борьбы. И не ис-ключено, что в ней нет гибельной предрешенности для всего сущего.
  Всё большее число разноязычных книг, не греша никаким наукообразием, касаются серд-цевины этих проблем и той роли, которую играет в их развитии качество человеческого духа.
  
  
  
  ДЕТИ И САТАНА, ИЛИ ТРАКТАТ О СВОБОДЕ ВЫБОРА.
  МАЛЬЧИКИ
  
   Итак, трудно сформулировать, в чём заключается жанровая родственность друг другу книг, о которых мы собираемся тут говорить. Научная фантастика? Никак нет. 'Фэнтези', т.е. художественная опоэтизированная фантастика? Тоже, пожалуй, нет. Фантазия (чудо) своеобразно используется каждым рыцарем некоего литературного Ордена в его (рыцаря) целях. Но её присутствие не снижает мощной реалистичности целого. Мощной и грозной. Читая, мы не успеваем заметить, как сказка оборачивается реальностью.
   Интуиция всегда идет впереди понимания. Так, в книгах этого странного жанра мы всегда ощущаем угрожающую реальность их ирреальности. Одна особенность этой ирреальной реальности мешает её принять: всё в ней рождается обреченным на мучительное съеде-ние. В той же природе, которая создала нас, людей, той же инстанцией, которая даровала нам Заповеди (нравственные абсолюты), воплощен принцип 'всё ест всё'. Всё рождается обреченным на съедение. Из земли исходит и в землю превращается. И снова цикл 'из - в' через чей-то желудок.
   Вегетарианство не выход из этого тупика, потому что растения тоже чувствуют и даже предчувствуют приближение мучителя, плохую погоду и п.д. Только поставив ногу на зем-лю, мы уже давим живое и сеем смерть. В 'Поттериаде' умница Гермиона остро ощущает жестокость такого мироустройства, да и простодушный и добрейший полувеликан Хагрид неудачно пытается ему как-то противостоять.
   Мы из этого тупика уйдём и будем говорить вслед за авторами нескольких книг лишь о противостоянии Добра и Зла в людях, в границах, выбранных этими авторами, а не нами.
  ***
  Из множества книг я выбираю семитомник Дж. К. Роулинг 'Гарри Поттер', дилогию Дж. Дж. Р. Толкиена 'Хоббит. Туда и обратно', 'Властелин колец' и двухтомник К. Льюиса 'Хроники Нарнии'. И так как материал, заключённый в них, необъятен, я ограничусь в ка-ждой книге одной-двумя темами, связующими их в некое направление.
   Я начинаю семи томов "Поттериады", но из её половодья выбираю для подробного рас-смотрения всего четыре фигуры: Гарри Поттера, Альбуса Дамблдора, Северуса Снегга и Тома Нарволо Реддла. Вокруг последнего, как вокруг 'вора в законе', клубится туман кли-чек (он же Волан-де-Морт, он же Темный лорд, он же 'Тот, кого нельзя называть', он же - 'Хозяин', если о нём говорят 'свои'). В конце истории Реддла даже заочное произнесе-ние одной из его кликух (и тем более - настоящего имени) влечет за собой страшную кару. Он и его клевреты, привлекая чёрное колдовство, слышат всё, что о нём говорят.
  Коротко о каждом.
   Том Реддл прошел перед нами пятидесятилетнюю дорогу - от зачатия и до перехода изуродованным душевным обрубком в иной мир.
   Северус Снегг, которого в других переводах именуют не Снегг, а Снейп (навоз), известен нам с десятого года его жизни и до смерти (тоже в пятьдесят лет). Мне более по душе фа-милия Снегг, чем Снейп, ибо она ассоциируется с русским 'снег' и говорит о высоте и чис-тоте пробужденной Дамблором души Северуса.
   Старший из четверых, Альбус Дамблдор (не буду утяжелять текст его полным именем), прожил долгую жизнь и ушел в вечность, по нашим понятиям, стариком. Но его 'детство, отрочество и юность' встают перед нами так же ярко, как финальное бессмертие его души.
   С четвертым, заглавным, героем книги мы разделили его предысторию и его жизнь до 17-ти лет включительно, а потом, в его 36 лет, повидались мельком с ним и его семьей на судьбоносной платформе 9 1/2 лондонского вокзала Кинг-Росс.
   Дальше Джоан Кэтрин Роулинг не пошла. Очень не хочется расставаться с 'Поттериа-дой', но, по всей вероятности, самое важное в ней уже сказано. А впрочем, поживем-увидим.
  ***
   Но подумать только: поколение самых юных компьютероманов, уходящее в интернет, как взрослые алкоголики в долгий запой, читает семитомник, негодуя на слишком долгие перерывы между томами (их сбивает с толку лишь оперативное 'видео', досаднейше обедняющее книги). Взрослые книгочеи поминают детскую книгу в качестве непреходя-щей ценности для себя, а не только для своих детей, внуков и, случается, даже правнуков. Бранят её только высокомерные нечитатели: слышали звон, да не знают, где он. Большин-ство ('чернь') хвалит, значит 'элита' (чья? В чём?) не раскрыв, отбрасывает: ей ли делить восторги с толпой? Правда, бывают и потрясающие меня хулители эпоса Роулинг и среди серьёзных читателей. Но их мало.
   Некоторые (в России - не малочисленные) духовные лица, особенно монахини и их ду-ховные матери - игуменьи, объявили 'Поттериаду' дьявольским наваждением, требуя её изъятия из обращения в России. Интересно, советуют ли эти судьи изъять из русской куль-туры переводы Шекспира, Сервантеса, Гюго, Андерсена, Марка Твена, Жюля Верна, Свиф-та, Диккенса, Бичер-Стоу, Даниэля Дефо и других состроителей русского духовного мира.
   Эпос Роулинг безусловно относится к таким общечеловеческим ценностям.
  ***
   Повторим уже сказанное в 'Прологиаде': не так давно, на памяти одного (уходящего) поколения, господствовало убеждение, что итог поединка предрешен: рано или поздно энтропия одолеет все аномалии - все частные выигрыши цветения жизни. Однако некото-рые проницательные умы рассчитали, как было сказано нами выше, ситуации, при которых сопротивление распаду и тенденция к усложнению оказываются сильнее и богаче деше-вой тенденции деградации и распада всего сущего, его превращения в мертвый холодный песок Шеола, иудейского Ада.
   Частный случай или вариант не раз принимался человеческим разумом за единственно возможный порядок вещей. А позднее (иногда и одновременно) открывались альтерна-тивные возможности, которые снились поэтам и светили во тьме верующим. Великие пе-ресмотры непрерывно идут в первоосновах всех вер и наук.
   Но, невзирая на эти расширяющие наш мир усилия, мы нисколько не приблизились к разгадке тайны Начала. Человеческий разум жаждет приблизиться к этой тайне. Но как бы ни расширялось и ни углублялось знание, ответ на вопрос о Начале и границах остаётся за скобками, объемлющими познанное. Только религии несут ответ, являющийся мистиче-ской тавтологией вопроса.
  ***
   Один из главных персонажей 'Поттериады', Том Реддл, хочет преодолеть свою личную смерть, пусть даже ценой потери человеческого лица. Лицо он теряет, но из земной жизни уходит бессильным уродливым обрубком человеческой души. Всё-таки человеческой, ожидающей Страшного суда, ибо не исключено, что всё, происходящее с нами при жизни, это только предвечность для наших душ. А может быть, он уже и осуждён на то, каким его увидели Гарри и Дамблдор в духовном преломлении вокзала Кинг-Росс.
   Трудно гадать был ли Том Н. Реддл начисто отрезан от возвышающих душу измерений уже тогда, когда Дамблдор забрал его в Хоггвартс. Но взрослому Тому он бросает в лицо обвинение в полном невежестве относительно светлых сторон жизни. А ведь в юности Реддл был внешне похож на Гарри того же возраста, и в их волшебных палочках была оди-наковая 'начинка' (перо Феникса), и дерево было одно и то же. Может быть, Реддл слиш-ком поздно, став уже нравственным калекой, уродом, столкнулся с добротой и умом?
   К Реддлу мы еще не раз возвратимся, но прежде еще несколько слов об интерпретациях Добра и Зла в этих книгах.
   Клайд Льюис Зло предает Страшному суду, души безвинных и раскаявшихся забирает в потусторонний светлый мир (в рай), а равнодушных оставляет в темном хлеву Междуми-рья (чистилище своего рода).
   Толкиен придает победам Добра и Зла некую весьма масштабную периодичность. Во 'Властелине колец' побеждает Добро. Но Зло не гибнет, а уходит в немыслимые глубины и, затаившись, ждёт. У него есть надежда, что его час когда-нибудь снова грядёт. А побе-дителей своеобразный Харон увозит в своеобразный Элизиум.
   И ещё: весь этот цикл романов пронизан чувством острой тревоги, словно кульминация боя между означенными выше силами еще впереди.
   Из представленных мною на суд читателя книг эпос Д. К. Роулинг самый оптимистичный. Его эпилог, крайне, к сожалению, лаконичный, показывает, что в тесном кругу его цен-тральных героев пока что всё обстоит благополучно. Но... и круг взят слишком узкий, и ска-зано о судьбах его персонажей слишком мало.
   Исход боя зависит от многих сил, а среди нас, людей, больше слепых, чем зрячих.
  ***
  Эпос Дж. К. Роулинг построен так, что каждый очередной том из семи разворачивает си-туацию совершенно неожиданным образом. Интерес не падает, ибо сюжетный поток и не мелеет, и не течет в как будто бы уловленном нами направлении. Так, было неясно, в ка-кой ипостаси выступит в некие решающие минуты Снегг, хотя Гарри видел, как Снегг убил Дамблдора, и сказал об этом друзьям. Он гнался за Снеггом, чтобы его убить. А взрослый Гарри называет своего младшего сына (зеленоглазого, как сам Гарри и его мать) Северус. Напомним: это о Северусе Снегге Дамблдор после одной из бесед с ним подумал, что слишком рано школа распределяет новичков по факультетам.
   На каком-то этапе в эпос входит еще один юноша с непростым 'детством, отрочеством и юностью'. Это Альбус Дамблдор, путь которого к обретению жизненной позиции труден и даже трагичен. А он порой виделся нам дряхлеющим резонёром или судьёй без страха и упрёка. И только в конце эпоса встреча душ Дамблдора и Гарри в некоем подобии то ли вокзала Кинг-Росс, то ли преддверья иных миров, доскажет нам, как Дамблдор и Гарри верны друг другу.
   Том Реддл объявляет осажденным им защитникам Хоггвартса, что их спасёт только явка Гарри на заклание. Гарри слышит Реддла. Его слышат все осажденные и не прекращающие борьбы, и никто из них не хочет спасения такой ценой. Кроме самого Гарри и его ближай-ших: матери, отца, их и его покойных друзей, готовых заплатить эту цену.
   Мы опустили тему волшебных палочек, чтобы не пересказывать все семь томов. Скажем только, что ради некоей заговоренной сверхмощной палочки, Реддл убивает Снегга, но последний, умирая, успевает сообщить Гарри свою историю, переплетенную с судьбой ма-тери Гарри, и свою версию отношения Дамблдора к жизни и смерти Гарри. Снегг не может оставить в неведении сына своей любимой даже ради Учителя. Гарри верит Снегу, и ему очень больно знать, что Дамблдор готов принести его в жертву ради жизни всех остальных. Но по коротком размышлении он решает выполнить волю Учителя и отдать жизнь свою за други своя, ибо ничего другого Дамблдор не сделал бы и сам на месте Гарри.
   Опережая события, напомним: Дамблдор предполагал, что Гарри не погибнет от удара по нему Реддла и единственный понимал, почему это так. Возможно, потому он дал волю Снеггу поступить по-своему, и тот открыл перед Гарри всю меру горечи его судьбы: готов-ность Дамблдора ради спасения осажденных им пожертвовать. И Гарри нашел в себе силу признать объективную правоту Дамблдора и принять свою долю: отдать свою жизнь в обмен на спасение всех остальных. Но Снегг примириться с таким обменом не мог. Он от-несся к судьбе Гарри так, как отнеслась бы, по его убеждению, Лили, мать Гарри.
   Я оставляю пока в стороне все неожиданные для Гарри последствия этого его шага (предвидел их только Дамблдор, но молчал, пока шаг не свершился). Гарри провожают на расправу самые дорогие ему из убитых Реддлом - не мертвые, но и не живые (скорее все-го их души). Дамблдора среди них нет, но Гарри его и не ждал: понимание и примирение придёт к нему позже.
   Книга, в которой Том Редлл убил бы Поттера, показала бы всю тщету борьбы за жизнь, демонстрируя ещё один глоток, ещё одну ухмылку ненасытной энтропии. Но если бы эн-тропия чаще побеждала, чем терпела поражения, жизни вобще бы не существовало. Аль-бус Дамблдор знал, так сказать, 'технику' защитного заклятия Лили, которое и на этот раз спасает её сына. Мы оставляем за читателем необходимость разобраться в технологии крестражей, в которые прятал Том Реддл свою дробленную на семь частей душу. Одним из таких хранилищ случайно стал Гарри. Поэтому он в моменты сильного напряжения видел Реддла изнутри, смотрел его глазами и ощущал его чувства. Это было мучительно и зага-дочно для него самого, но он в глубине души не хотел терять это знание, ибо оно усилива-ло его в борьбе против Реддла. Дамблдор предполагал (а для него это означало - знал), что удар Реддла по Гарри скорее вышибет из его души эту чужеродную для неё частицу, чем убьёт Целое. Но Гарри-то этого не знал. Уходя на смерть, он попросил одного из бли-жайших своих друзей, Невилла Долгопупса, убить Нагайну, змею Реддла, - последний, как Гарри думал, крестраж, что Невилл и сделал. Со смертью Гарри обрубок души Реддла должен был остаться один на один со смертью.
   Надеюсь, что читатель помнит, что такое 'крестраж'. Но на всякий случай напомним: это кусок души, отрезанный от целого и спрятанный в каком-то предмете или в закоулках чу-жой души. Реддл еще в студенческие годы раскопал в старых рукописях, что душу можно делить не только пополам, как принято было думать. В манускрипте указывалась, что воз-можно деление её на семь обломков, считая исходный. Сначала Том Реддл, любимец профессора Горация Слизнорта, болтуна и лакомки, выманил у него эту тайну. А потом, по настоянию Дамблдора, её вытащил из Слизнорта Гарри.
   Даже Дамблдору для того чтобы знать, как могут развернуться события, потребовалось время; даже он совершил ошибку, дорого ему обошедшуюся. Но он разобрался в случив-шемся и убедил Гарри вернуться после глубокого обморока в бой.
   Главным для Гарри в его странной пограничной встрече с умершим Дамблдором оказа-лось его вернувшееся доверие к Учителю. И одновременно - его воскресшая вера в себя и смесь отвращения с брезгливой жалостью к стонущему и ноющему уродцу, оставшемуся от разрубленной на семь частей души Реддла.
   К этому времени Гарри уже знал о колебаниях и заблуждениях юного Дамблдора. После удара Реддла, находясь между жизнью и смертью, Гарри узнал до конца, какой ценой Дамблдор пришел к тому, чему прослужил всю жизнь.
   Вспомним: прекрасная и мудрая королева эльфов, воин и чародей Гендальф (книги Тол-киена) тоже, подобно Дамблдору и Гарри, пережили соблазн абсолютного единовластия во имя Добра и от него отказались.
   Дамблдор заплатил за свою ошибку очень дорого: жизнью сестры. Гарри - ценой жизни и смерти маленького свободного эльфа Добби - роковой ошибки не совершил. Он согре-шил только в мыслях. Бесстрашный крошка Добби, смертию смерть поправ, его полет вы-ровнял.
  ***
   Души четырех мальчиков проходят одни и те же возрастные ступени и даны в динамике роста каждого из них. Только Гарри встречается с нами в последний раз в 36 лет и уходит 'по-английски', не прощаясь. Точнее даже не так: уходит поезд, увозящий в школу вол-шебников двух его сыновей. Гарри, Джинни и Лили - младшая (тезка его матери) остаются на платформе ? 9 1/2, среди провожавших поезд.
  ***
   Отклонимся несколько в сторону от эпоса Роулинг и вернемся к вопросам более общим. Итак, одинаковости в природе не существует. И это - при массе сходных особенностей, не только в геномах родственников, но и у этнических групп.
   Блестящий историк и этнограф Ю.Марголин пишет, что в согласии с неотменимыми зако-нами этнографии людей с еврейским геномом, кем бы они ни числились и не осозновали себя, на Земле примерно 400-500 миллионов. Катастрофы издавна уводили их из еврейст-ва в другие веры и нации, но убыль от этих переходов ничтожна, если рассматривать гено-мы, а не только этническую самоидентификацию.
   Двух одинаковых во всех частностях и связях геномов нет и в двухмиллиардном Китае. Во всем сущем, в каждой вещи (особи), содержится нечто исключительно личное, группово-видовое и всеобщее.
   Если ограничиться в рассмотрении этого вопроса людьми, то придется признать, что у человека есть уже на уровне эмбриона некая загадочная составляющая и даже континуум таковых, которые не допускают одинаковости ни с кем другим на каком бы то ни было уровне бытия. И эта непреодолимая особость любого индивидуума создает нечто мисти-ческое (т.е. таинственное), что принято называть душой. Но говоря о непреодолимом свойстве души, надо помнить, что у человека есть разум и воля. И пока он жив и не обезу-мел, он волен себя изменять и следовать своему выбору.
   Книги, о которых идёт речь в нашем эссе, решают вопрос о власти человека над своим прижизненном выбором и об ответственности за него по-разному.
  Так, в 'Хрониках Нарнии', написанных Клайвом Льюисом, человечество проигрывает битву с Антихристом. Спасаются в светлом, но уже потустороннем, раю те, кто: 1. Боролся против Антихриста; 2) Кто невинен, как деревья, цветы и добрые звери; 3) Кто искренне раскаялся в своей слепоте. Интересно, что в своем травестийном переложении идеи Страшного суда, Клайв Льюис дал картину тоталитарного строя, не менее точную, чем Ор-велл. А на хлеве, из которого не хотят выходить 'слепоглухие' (В.И.Ленин) гномы, можно с успехом написать знаменитое 'Бойтесь равнодушных...'
   У Толкиена на этот раз тьма отступает (дилогия 'Хоббит. Туда и обратно' и 'Властелин колец'). Но он не утверждает, что она ушла вся, ушла навсегда и более никогда не выпол-зет из своих укрывищ, что её зерен нет в, казалось бы, обычных туманах. В общем, '...и вечный бой. Покой нам только снится'. Но - бой, а не мир. И неисключенность победы на-долго вперед.
   Роулинг выделяется среди многих (мы далеко не обо всех здесь говорим) тем, что у неё Добро не уводит все чистые и раскаявшиеся души в светлый потусторонний мир. Им достается, при многих жертвах, всё-таки прижизненная победа. А Зло умирает не времен-но, не понарошку, а издыхает. Переходит в вечность лишь скулящий обрубок его души, запертый в странную клетку. У Роулинг Зло не прячется, а гибнет. Его уничтожают люди, верные смыслу, а не букве закона 'Не убий'. Не думая о себе, они берут ответственность на себя и преступают букву Закона ради его сути.
  ***
   На протяжении шести томов эпоса о Гарри Поттере и других нам не раз казалось, что интрига становления характеров трех героев и одного антигероя, их окончательная отливка исчерпана. Однако из этого предположения выпадал то один, то другой персонаж, и так каждый из четверых.
   Например, Снегг, которому до последней своей земной минуты доверял убитый им Дамблдор. Но почему-то в преступность весьма антипатичного Снегга читателю искушен-ному верилось не всегда. Хотя Снегг убил Дамблдора при свидетелях, при Гарри в том чис-ле.
   Несколько раз казались решенными характеры Дамблдора и Гарри. И вдруг - невооб-разимые виражи обоих...
   А Том Марволо Реддл? Какие потенции в нем таились и как он их реализовал? Ведь в юном Реддле мелькали какие-то проблески внешнего сходства с Гарри. И магические па-лочки были у них из сходных материалов с перьями одного и того же Феникса внутри. Для метафоры внутреннего мира обоих последнее очень важно. В нём гнездится возможность выбора для Реддла. Но в Гарри побеждает бессонный инстинкт спасателя. А другой (Том М. Реддл), вырастает в генератор негасимой злобы, уничтожающий любые количества 'не я', доступные его воле.
   И еще одна, ни в чем не изменяющая себе особенность этих книг: персонажи эпоса Роулинг ни в коей мере не дидактические схемы классицизма, а живые люди с мощными чувствами, как добрыми, так и злыми. И качество их прижизненных чувств, взглядов и предпочтений предопределяет не какое бы то ни было высшее (или низменное) начало, а собственный, с первого самостоятельного шага, выбор. Суд объявит свою оценку и свой приговор лишь на обрыве линии телесной жизни.
   Том Реддл пришел в школу волшебников с тяжелым опытом за спиной. Дамблдор за-брал его из приюта, где его оставила мать, брошенная и проклятая отцом, а затем умершая в родах. Мальчик очень рано почувствовал свои магические способности. Естественной для него была мысль, что если бы волшебницей была мать, она не погибла бы так бездарно и не оставила бы младенца один на один с жизнью. Но безошибочная, на первый взгляд, логика ошибалась: волшебницей была именно мать. Неразвитая, некрасивая, нелюбимая, она росла в семье змееязычных 'черных магов', принадлежавшей к старинному и когда-то очень богатому, но обнищавшему роду. На свою беду Меропа Мракс (так её звали) влю-билась в красавца-магла, наследника ближайшего имения, уже обрученного с девушкой своего круга, и чарами, приняв облик красавицы, влюбила его в себя. Они бежали из отчих семей и обвенчались. Меропа захватила с собой последние семейные драгоценности (ре-ликвии, сохраненные поколениями нищих). Когда она забеременела, ей почудилось, что Реддл полюбил её по-настоящему и его не оттолкнёт её некрасивое лицо. А ей расхотелось носить перед любимым чужое обличье, и она рискнула покаяться и показаться ему в своем истинном виде, дав себе клятву более не колдовать. Но её настоящий вид и её рассказ по-трясли супруга и вызвали необоримое отвращение к ней. Он проклял её и плод в чреве её и вернулся домой. Однако она не вернулась к чародейству, сочтя его, по зрелом размыш-лении, тяжким грехом. Продав за гроши драгоценные вещи, захваченные из дому при бег-стве, она родила сына в приюте для бездомных и скончалась в родах.
   Сегодня многие полагают, что ребенок, еще не родившись, обретает себя, т.е. сознание или душу. Если это так, то Т. М. Реддл стал Тёмным лордом еще, не родившись. Его ни в чем, из того, что он творит в эпосе, нельзя оправдать. Но не может ли быть, что где-то в его долгой и жестокой жизни затерялся миг, когда можно было его спасти, лишив всепогло-щающей страсти мстить и властвовать? Кому и над кем? Всем и над каждым. Я не знаю этого. И Роулинг скорее всего не знает. Сначала Том Реддл подумал, что ничтожная мать отняла его у отца-волшебника. Узнав правду, он убил отца и его магловскую семью и стал убивать или порабощать всех, с кем это можно было бы сделать. Когда он узнал, что наи-более опасен для него Гарри, он стал стараться и его убить. Это, так сказать, детективная ось сюжета. Жажда мести всему и всем за своё изначальное сиротство сделала Тома Редд-ла чудовищем.
   Я не буду вдаваться в психологию Тома М.Реддла, в механизм его расчеловечения. Это с блеском сделала Роулинг. Но позволю себе подчеркнуть один распространенный в жи-вотном мире феномен: звереныш-подранок, выживший без семьи, часто становится осо-бенно опасным и жестоким зверем-людоедом. Брошенный человеческий детеныш - это не исключение. Это тоже подранок, следующий наихудшим своим задаткам и растоптавший лучшие.
  Отвлечемся на миг от реальной хронологии событий, выстроенной Роулинг, и подчеркнем некоторые её моменты.
   Когда Гарри с Хагридом покупал себе волшебную палочку, владелец магазина, Оли-вандер, перебрал гору таковых, и лишь одна их них словно бы приросла к руке мальчика. Позднее никакая другая не могла её заменить. Оливандер, потрясенный сказал, что точно такая же (из тех же материалов), но несколько большая палочка выбрала когда-то 'Того, кого нельзя называть' (т.е. Тома Марволо Реддла). Много позже родство палочек спасет жизнь Гарри: 'старшая' сама повернется в руке Реддла, чтобы не поразить Гарри смер-тельным заклятием.
   И еще одно звено в цепи судьбы Гарри: старая шляпа при приёме в школу упорно под-талкивала его на факультет Слизерин, 'родовой домен' черных магов. Ощутив категори-ческое неприятие одиннадцатилетним Гарри этого совета, вплоть до готовности возвра-титься к едва терпящим его родственникам, шляпа посылает его туда, где учились его ро-дители, на факультет Грифиндор. Она оставляет за Гарри свободу выбора, не настаивая на своём. Но Гарри и не способен от этой свободы отказаться.
   Изначальное родство палочек не может не иметь глубокого смысла. Возможности на старте были, по-видимому, близкие - выбор разный. Траекторий от старта идёт множество (точка в ореоле лучей). Ты свободен выбрать свой луч, но лишь в какой-то мере свободен, ибо сразу возникают различия: так, 'виртуальную' Меропу Мракс любил обманутый ею Реддл Старший. Реальная Меропа и её (от Реддла) ребенок вызвали в нём ужас и отвра-щение, хотя она, как личность, стала нравственно несравнимо лучше, той, которую он лю-бил в колдовской маске. Его предательское отношение к совершившей подвиг духовного перерождения Меропе и к плоду их (на обмане построенной) любви было первым и нико-гда не забытым ударом по Реддлу-младшему.
   Гарри с любовью ждали, с любовью встретили и погибли, его спасая.
   Том Реддл-младший дошел до конца в своем отрицании положительных начал жизни и человека. Скулящий уродец под табуреткой в странном подобии вокзала Кинг-Росс, где встретились души Дамблдора и Гарри, стал последним прибежищем искалеченной души Реддла-младшего, разделившейся при жизни на семь частей, чтобы жить почти вечно, за-меняя уничтоженный лоскут души другим, еще целым. В конце концов он оказался беспо-мощным, как умерший не родившись. Крестражи его не спасли. В решающие моменты родство палочек, не понятое (или пренебрегнутое) Реддлом, спасало Гарри, потому что палочка Реддла отказывалась выполнять волю своего хозяина.
   А впереди еще многое, в том числе и дуэль Реддла с пришедшим в себя Гарри. У челове-ка есть право на ошибку, но должна быть и сила раскаяться, избрать другой путь. Иначе ошибка становится преступлением, непоправимым роковым шагом.
  ***
   Когда крестраж Реддла был выбит из души Гарри, а Невилл снёс голову змее Реддла На-гайне, Поттер и Реддл остались один на один: с одной стороны, здоровый, полный света, любви и жалости к жертвам неравного боя Гарри Поттер; с другой - 1/7 часть души изъе-денного злобой почти уже и не человека Тома Марволо Реддла. Целостная живая душа и комок злобной претензии на всевластие. Исход поединка был предрешен, но отнюдь не так, как рассчитывал Реддл.
   И всё же вглядимся в сюжет поглубже. Том Марволо Реддл начал свой жизненный путь в чащобе враждебного леса одиноким зверенышем-подранком.
   Его проклял в утробе матери отец, и не смогла сохранить себя для него жалкая мать. Те-перь, для спасения людей от его негасимой злобы и обиды необходимо покончить с ним самим, потому что он от себя - такого, каким себя сделал и стал, уже не откажется. И на доброго сострадательного Гарри падает эта страшная, но и спасительная для потенциаль-ных жертв Реддла, задача.
   Можно не искать никаких объяснений: Гарри добр и всё тут. Можно сказать: умнее или сильнее. Но настойчиво напрашивается еще одно (правда, не всеобщее, не обязательное) объяснение. Почему не всеобщее? Вспомним: три родные сестры - Беатрисс, Нарцисса и мать Нимфодоры Токс, сама Нимфадора, её кузен Сириус, Меропа Мракс и многие, многие другие выбрали нетрадиционные для своих семей пути.
   Человек от зачатия до телесной смерти включительно наделен грузом свободы выбора и её нарушение воспринимает как мучительную аномалию.
   У Роулинг в оценке свободы выбора героев нет никаких расовых, классовых, националь-ных и генеалогических предопределений и предпочтений. В семье потомственных 'маг-лов' может родиться и вырасти маг или магиня, а в семье или роду 'магов' - полный им-потент по части магии. Или 'скриб' - страдающий от неполноценности 'недомаг'. Хотя атмосфера семьи и жизненная школа много вкладывают в душу, но не предопределяют жестко её земного пути. Понятия - душа, выбор, совесть, Бог - загадочны и вместе с тем без них не выстраивается устойчивая картина Мира. При отсутствии адекватных этим поня-тий опор, сущее втягивается в бесцельную болтанку от миража к миражу. При этом, по-скольку объекты воздействия и субъекты действия единственны в своём роде, результаты однородных воздействий на разных людей различны. Они плодят и бессильных мечтате-лей, и злодеев - от кухонных, до вселенских масштабов.
   Жизнь Гарри Поттера была поначалу сходной с путём Тома Марволо Реддла: обоим суж-дено было раннее сиротство. Гарри тоже остался один перед лицом враждебного мира, когда его родители из этого мира исчезли. Он тоже рано осиротел и попал к людям, кото-рые его едва терпели. Но он почему-то добр, а Том М.Реддл стал с первых своих шагов му-чителем и вскоре убийцей.
   Можно не искать никаких причин (пути каждой души неисповедимы). Добр - и всё тут. Можно сказать - 'умней' или 'сильней', но напрашивается еще одно объяснение (в по-иске во всех событиях причинно-следственной логики - и сила, и слабость Разума). Вот оно, это объяснение: известие о беременности Лили, матери Гарри, было счастьем для мо-лодой семьи, имеющей много близких друзей, целый год - целую вечность, ибо каждый миг младенчества полон открытий, и за миг узнаешь столько, проникаешься стольким, сколько в зрелости не принесут и десятилетия. Недаром же говорят, что люди, сохранив-шие способность впитывать и открывать новое и в старости, - счастливцы. У большинства жизнь души в старости сводится к страху за собственное слабеющее тело.
   Гарри, родившись, был целый год нежно, преданно, самоотверженно, радостно любим и ощущал отношение к себе окружающих как норму (настолько норму, что её не чувствуют, как воздух, пока он есть в достатке). И потом, когда всё это ушло из его жизни, одиночест-во и враждебность окружающих воспринимались им как аномалии, а любовь и дружба оставались естественной обыденностью.
   Родители, любите своих детей. Спешите с момента зачатия и на всю жизнь наполнить их несомненностью любви, доброты и справедливости как нормы. Это поможет им выстоять там, где одинокие гибнут.
  ***
  
   Обратимся к загадочному почти до конца книги Северусу Снеггу.
   Почему младшего сына Гарри и Джинни зовут не только Альбус (это понятно), но и Се-верус, как Снегга? Пожалуй, Северус Снегг - это одна из самых своеобразных и мастерских находок повествования Дж.К.Роулинг. В его развертывании она одарила неожиданностями не только нас, читателей, но и персонажей книги, поверивших в двойную игру Снегга. Правда, наиболее чуткие читатели подозревали время от времени в характере и судьбе Снегга какие-то недоговорки и загадки. Большинство же, в том числе и Гарри, полагало, что стареющий Дамблдор становится подслеповатым и чересчур благодушным в своём отно-шении к людям, в частности к Снеггу. А Дамблдор поступил скорее, как любопытный маль-чишка, когда надел роковое кольцо-крестраж, и признаков старения не нёс в своей душе даже и в посмертных своих явлениях миру сему.
   Седьмой том на личности и судьбе Снегга строит роман в романе, одновременно и не-ожиданный и предчувствуемый частью читателей.
  В отличие от Гарри и Дамблдора, Снегг потерял всё, не получив никакой компенсации для себя лично, кроме непонятного для всех остальных доверия Дамблдора.
   Он не только полюбил Учителя, он осмыслил и принял его идеалы. Он подчинился да-же тогда, когда ему пришлось, по настоянию отравленного кольцом-крестражем Дамбл-дора, оборвать его жизнь несколько раньше срока. Из ревности к отцу Гарри, он с трудом переносил сына Лили и Джеймса, но, вопреки воле и просьбе Дамблдора, он открыл мальчику свою историю и опасность, от которой Гарри должен бежать.
   Снегг умер, не получив никакой компенсации, кроме последнего взгляда в глаза Гарри - зеленые глаза его матери. И ещё, может быть, со слабой надеждой, что он спасает дитя Лили. Фактически Снегг открыл перед сыном Лили путь к его спасению. Скрыться Гарри еще мог. Он умел бежать от опасности, запутывая следы. Он мог укрыть себя от пресле-дователей. Но чего он действительно не хотел и не мог - это спасти свою жизнь ценой чьей-то гибели. Он очень хотел жить, но любовь к жизни предполагает любовь ко всему живому, а не только к себе. После всех уроков, полученных от него, Гарри надеялся, что у Реддла есть та кроха верности своему слову, которая, в обмен на голову Гарри, заставит его пощадить остальных. Но Дамблдор 'с того берега' объяснил ему несовместимость и бесконечно малой доли порядочности с любым из обломков души Тома Реддла. И когда начинается их последняя, потрясшая всех дуэль, Гарри чувствует, что бой выигран им. И опять ему больше всего хочется общества старых друзей, починки своей старой палочки и оладий с кленовым вареньем от Киккимора.
   Дамблдор не рассказал Снеггу, с которым стал откровенен почти во всем, о своей на-дежде спасти Гарри от Реддла. Он предпочел, по его собственным словам, 'не класть все яйца в одну корзину'. Снегг же почувствовал, что безответная (по его собственной вине - так он думал) любовь к матери Гарри, единственная, пронесенная через всю его, Снега, жизнь, требует от него участия в спасении её сына, что бы ни думал об этом Дамблдор. Он нарушил запрет Дамблдора на такой разговор и умер, впившись своим угасающим взгля-дом в зеленые глаза Гарри - глаза Лили. Его взгляд угас, опустел, руки, притянувшие к се-бе Гарри, упали, Снегг ушел из мира живых. А Роуллинг возвращает нас в мир чудес, чтобы сократить путь к истине. Гермиона собирает в пузырек мысли Снегга, вручает их Гарри, и тот мчится к Дамблдоровой чаше, которая превращает мысли в живые картины, наблю-даемые со стороны. Дамблдор давно научил его пользоваться чашей, но всегда, невиди-мые для окружающих, они бывали в таких путешествиях вместе, вдвоем. Сейчас Гарри шел сквозь жизнь Снегга и своей матери один: Снегг, умирая, решил вооружить его знанием ситуации и этим усилить его позицию. И что Гарри узнал? Снегг вырос в смешанной семье. Между магиней-матерью и маглом-отцом постоянно вспыхивали ссоры. Семья была бед-ной и безлюбой. На мальчика почти не обращали внимания, одевали его в нелепые обнос-ки. Ощущая себя неудачниками, отец и мать обвиняли друг друга в своих неудачах. Они сторонились успешных людей и жили в глухом закоулке под названием Паучий тупик. Мальчик, высоко одаренный, несомненный маг, остро чувствовал и свою одаренность, и унизительность образа жизни своей семьи. Реакцией на эту двойственность было обост-ренное честолюбие, стремление доказать окружающим, чего он стоит. Творчество, исхо-дящее не из стремления познать или сотворить, а из жажды самоутвердиться и выделиться (не пользы, а тщеславия ради), кончается островом Святой Елены, у каждого своим. Но у Северуса Снегга, кроме ущемленного с детства чувства собственного достоинства, были и другие мощные стимулы достичь успеха. Во-первых, это была блестящая талантливость как в освоении старых, так и в изобретении новых приёмов и средств волшебства. Во-вторых, сердце его с детства и до последнего вздоха принадлежало талантливой и великодушной красавице Лили Эванс. Мы не будем подробно пересказывать историю их отношений, от детской и юношеской дружбы до бесповоротного ухода Лили от Северуса. Потеряв её, оп-лакивая её всю жизнь, он не переставал из ревности к отцу Гарри активно не любить сына. Но растущее влияние Дамблдора и зеленые глаза Лили на лице Гарри заставляли Снегга спасать мальчика. Вопреки воле Дамблдора, он решил вооружить юношу всем, что знал о его судьбе и предназначении. У Дамблдора был другой план спасения Гарри, который он не доверил даже Снеггу. Северусу было очень трудно переступить через волю Учителя, хо-тя ему, сыгравшему смертельно опасную роль осведомителя Дамблдора при Реддле, му-жества было не занимать. Тем не менее, он не мог не защитить хотя бы знанием ситуации сына Лили.
   При его явно и неоднократно подчеркнутых автором антипатичных чертах: странное нищенское одеяние и отсутствие навыков гигиены; сальные волосы, застиранное бельё; угрюмость, необщительность, нелюбовь к сильным и презрение к слабым. Жесткость, до-ходящая порой до жестокости, ущемленность, сквозящая сквозь все эти свойства, - есть у него и достоинство и достоинства. Он верен своей первой и последней любви с первого до последнего вздоха. Он уникально смел и, став со всё возрастающей искренностью на сто-рону Дамблдора, он ни разу не изменяет, ни ему, ни себе. У него могучая воля. Шаг, сде-ланный когда-то в отчаянии, во искупление смерти любимой, сменяется верностью не только Учителю, но и его идеалам. Играя свою роль 'двойника', он переступает через пре-зрение коллег, причем самых им уважаемых. По ходу известного только им двоим сцена-рия, Снегг добивает смертельно больного Дамблдора. По его же просьбе, он спасает от роли убийцы Драко Малфоя.
   Сказанного достаточно, чтобы понять, почему одного из сыновей Гарри и Джинни зовут Альбус Северус, и почему Гарри говорит сыну, что более смелого человека, чем Северус Снегг, он в жизни не знал.
   Играя свою роковым образом двоящуюся роль, Снегг принял и разделил нравственные приоритеты Дамблдора. Но отдать на заклание сына Лили он не смог. Свободный человек, Снегг счёл себя вправе поступить по своей воле.
   Вообще, двоящийся в глазах окружающих, Снегг был верным и сильным рыцарем. Он обещал Нарциссе Малфой спасти её сына - и спас. Он не побоялся того, чего боятся многие смельчаки: презрения уважаемых им людей. Он делал всё то, чего хотел от него Дамбл-дор, пока этому не воспротивилось его нравственное чувство. Когда же он счел, что рев-ниво нелюбимый им сын Лили должен быть вооружен полным знанием своей судьбы, он через волю Учителя в этом вопросе переступил.
  ***
   Том Реддл пришел в школу с беспросветно тяжелым опытом за спиной. Но кто и как работал всерьёз над преодолением его генетических качеств и уже накопившегося груза сиротства, озлобленности, недоброты, недоверия? У него, змеезычного, и друзей кроме змей не было. Дамблдор забрал его одиннадцатилетним из нищенского приюта, где его родила, как мы уже говорили, брошенная отцом мать, умершая в родах. Он очень рано почувствовал свои магические способности. Естественной для него была мысль, что если бы волшебницей была мать, она бы не погибла так бездарно и не оставила бы его один на один с жизнью. Между тем, волшебницей была именно мать. И она возжаждала освобо-диться от груза лжи в отношениях с любимым человеком. Но никто не представил сыну её судьбу как героическую трагедию (к волшебству она не вернулась). Подчеркну, что я ниче-го не домысливаю: я следую повествованию Роулинг.
   Том Марволо Редлл, он же Тёмный Лорд, он же Волан де-Морт, конечно же, был чудо-вищем. Его ни в чем нельзя оправдать. Но не может ли быть, что где-то в его долгой и жес-токой жизни затерялся миг, когда можно было его спасти, лишив жажды мстить? Я не знаю этого. И Роулинг скорее тоже не знает. Гарри предлагает ему раскаяться в последние мину-ты его земной жизни. Редл отвечает на это злобным смехом, но в его смехе звучит ужас.
   Бесспорно на свете есть люди, творчески бесплодные. Есть и нелюди, не слышавшие зова, который одни именуют Гласом Божьим, а другие - Совестью. Том Марволо Реддл иногда смертельно пугался эха этого зова в своей (им же самим растерзанной в клочки) душе.
  ***
   Несколько возвращений Дамблдора и Снегга в их беседах к теме Лили Эванс - Поттер подчеркивают чувства к ней Северуса как доминанту всей его жизни. У Снегга в жизни бы-ла одна любовь, как у Гарри - одна мать. И это сроднило их, вопреки всем помехам.
   Не разлюбив Дамблдора, не перестав ему доверять, не предав задач, которым его нау-чил служить Учитель, Снегг не может не поступить по велению своего (а не Дамблдора) понимания долга. Он не знает, чем может помочь Гарри, но знать Гарри должен всё, что знает он, Снегг. Здесь выбирает Северус Снегг, а не Дамблдор, ибо за другого выбрать нельзя. Выбор за другого это насилие и отказ от ответственности.
   Что же касается поведения Дамблдора, то благополучный исход якобы предрешенной трагедии казался, точнее - виделся, ему наиболее вероятным. Он жестоко корил себя за то, что не объяснил всего Гарри уже давно. Но тогда шанс благополучного исхода стал бы меньшим. Чтобы победить, Гарри должен был быть готов умереть за спасение других, за своё дело. Отец отдавал любимого сына на распятие с надеждой, что его не смогут рас-пять.
   Самое же удивительное, что Гарри не в эпилоге книги, в роли отца семейства, через 19 лет после развязки эпоса, а тогда, семнадцатилетним мальчишкой, понял побуждения и переживания Снегга. Он оценил чувство, заставившее Северуса переступить через рев-ность и попытаться вооружить сына любимой хотя бы пониманием ситуации. И это вопре-ки воле не просто Учителя, но отца, разбудившего в Снегге человека чести.
   - И Том Реддл действует по своей воле, - скажете вы. Да, это так. Но эти два случая ан-тиномичны: воля Реддла зла; от Дьявола его отличает только смертность, которую он жаж-дет преодолеть.
   Воля Дамблдора, в отличие от воли Реддла, добра; он не стоит поперек пути Высшей воли. Дамблдор к тому же и прозорлив: он видит дальше и больше других. Он мудр (во всяком случае в старости), но не претендует на всезнание. У Дамблдора Снегг научился не пренебрегать вероятностями, даже самыми малыми, хрупкими и неожиданными. А также быть честным с самим собой. Поэтому он переступает через высказанную волю Учителя и открывает Гарри всё, что знает сам. Это воспитанный Учителем долг решать и отвечать за свои решения.
  ***
   На этом мы закончим свой очерк 'Дети и Сатана, или Трактат о свободе выбора'.
   Повторим, что нами выделены из семитомного и очень плотно населенного эпоса лишь несколько персонажей, идей и сюжетных линий. Охватить их все значило переписать все семь томов эпоса. Мы же взяли из него то, что нас, в данном случае, более всего занимает: проблемы, которые включают его в ряд ещё трёх привлекших наше внимание книг.
   Нельзя забывать, что (примерно так говорил Толкиен о своём 'Властелине колец') перед нами книга для детей, в которой много 'информации к размышлению' для взрослых. И одновременно это книга для взрослых, которую очень интересно читать детям, любящим и умеющим читать. Возможно, что по ходу взросления читающих детей их отношение к этой книге, к её героям и к их мыслям будет меняться.
  
  
  И опять - увертюра
  
  
   Эти парадоксально точные слова произнёс не один из могучих правителей, великих мудрецов и всесильных магов Средиземья, открытого Дж. Р.Р. Толкиеном в середине про-шлого века. Вынесенные нами в эпиграф, они прозвучали в беседе двух неразлучных дру-зей - эльфийского принца Леголаса и гнома Гимли1. События, лежащие в основе сказания, разворачиваются на протяжении тысячелетий, в очень далёкие от нас времена. Правда, всё же на нашей планете. Хотя, кто может за это ручаться? Может быть, это планета Тол-киена, а не наша?
   Гномы и эльфы планеты Толкиена веками и даже тысячелетиями воспринимали друг друга с некоторой настороженностью: уж слишком по-разному они жили и слишком раз-личные имели критерии. Но между ними издревле существовало сотрудничество: царство гномов в недрах великих гор было богато драгоценными рудами и камнями. Гномы дела-ли лучшее в мире оружие и прекраснейшие на Земле украшения. Между ними и эльфами веками сохранялись многообразные деловые связи. И, хотя они очень по-разному вос-принимали мир, любовь к прекрасному была у них общей. И понятия о чести и бесчестии - тоже.
   Леголас и Гимли дружили так, что смело можно назвать их побратимами. Ни один из них ни разу не колебался в дружеской верности. Впрочем, они отличались благородной надёжностью и во всех других отношениях. Вместе они и уплывут из Средиземья в края, из которых не возвращаются и куда гномы обычно не уходили. И уплывут в избраннейшем кругу.
   Часты ли в мире существа, менее напоминающие друг друга, чем эльф и гном? И тем не менее они понимали друг друга даже не с полуслова, а с полувзгляда. И при этом, как ни сказочны, по сравнению с нашими, их возможности, эти странные существа нам знакомы. Они поразительно напоминают нам... кого, уважаемый читатель? Правильно: нас самих.
  _______________________________________________________________________________
   1)Следует помнить, что предназначения и характеры гномов Роулинг, Льюиса и Толкиена совершенно различ-ны. То же - и многие другие метафорические образы и их поступки.
  
  
  Пусть даже, в отличие от невесомого и сверхдальнозоркого Леголаса, мы носим очки с толстыми линзами и тянем к шести пудам. Или, в отличие от низкорослого, но коренастого Гимли, задеваем головой баскетбольную корзину, когда кладём в неё мяч. Но - помните Киплинга: 'Мы одной крови - ты и я'? Леголас, Гимли и мы - тоже 'одной крови'.
   Персонажи книг Толкиена наглядно воспроизводят, воплощают или утрируют опреде-лённые человеческие характеры. Или отдельные черты , являющиеся психологической и поведенческой доминантой встречаемых нами повседневно лиц. Иные аборигены мира Толкиена так экзотичны, что их и личностями как-то не очень уместно называть. И всё же, всё же... Нечто подобное мы в ком-то или в чём-то с опаской или надеждой чувствуем.
   Нам скажут, что так или иначе, все волшебные образы растут из неволшебной реально-сти, образуя карнавал масок. Иначе как мог бы человек вообразить нечто такое, чьи ком-поненты и/или аналоги не существуют в его тезаурусе?
   Но в ряде случаев человек может не помнить ничего похожего, на эти изображаемые и воображаемые им фигуры. Эти будто бы совершенно незнакомые образы могут прихо-дить к нам из снов, из пережитого на уровне эмоций. О видениях из прошлых жизней мы здесь не говорим, но ни в коей мере не отрицаем их возможности.
   У воображения много источников и строительных материалов. Как работает интуиция, заставляющая человека поступать вопреки очевидности, вопреки логике и выигрывать? А вдохновение, наитие? Гении не 'придумывают' каждый следующий мазок, каждую сле-дующую ноту, штрих, каждое слово. Они и сами не знают, что их удовлетворит, что окажет-ся на своём месте. Ими владеет вдохновение, приходящее извне сознания, - как награда за поиск единственного и необходимого. А когда ими овладеет иной мотив, они будут сно-ва и снова мять в руках глину, пока нечто необъяснимое не скажет им: 'Хватит. К тебе пришло искомое и незаменимое. Иди дальше'.
   Припомните не такое уж редкое в нашей духовной жизни явление: допустим, что, вспоминая строфу или строку любимого поэта, вы забыли в ней одно слово. Вы переберёте множество влезающих в размер и вроде бы подходящих по смыслу синонимов, но всё время будете чувствовать: не то, не то, не то... Пока не вспомните (или не отыщете в кни-ге) то единственное, незаменимое слово, которое нашел сам поэт. И всё сразу станет на место, т.к. никакой эрзац прозвучать уместно не может.
   Есть ещё один признак одержимости творческим наитием: высочайшая смысловая плотность текста. Если речь идёт о настоящем писателе, это значит, что в завершенном им тексте нет ни одного лишнего слова и даже слога.
   Случайные, необязательные, заменимые слова напоминают старые газеты, вату, пласт-массовые амортизаторы - в общем, разнообразные заполнители пустот, которые при пе-ресылке и кантовке предохраняют фарфор, стекло, всевозможные приборы и т.п. от ударов и повреждений. Когда сочинителю не удаётся заполнить строку словами единственно-необходимыми, он впихивает в неё необязательные слова. Они призваны заполнить пус-тоты, зияющие на месте не найденных, но единственно-необходимых слов. И это уже 'осетрина второй свежести', а не живое, штучное чудо. 'Всё прочее - литература'.
   Сказанное справедливо отнюдь не только для искусства слова, но и для всех вообще искусств.
   Проза Толкиенна по художественной плотности своего текста равнокачественна хоро-шим стихам. Мы говорим в данном случае о дилогии 'Хоббит или Туда и обратно' и 'Вла-стелин колец'. Величайшей заслугой её переводчиков на русский язык, О. Степашкина, В. Муравьёва и А. Кистяковского, является сохранение ими этой насыщенности. В том числе, и в стихах, органично вырастающих из прозаического повествования.
   Итак, мы обозначили некоторые координаты двух тесно связанных между собой книг, о которых собираемся поразмышлять.
  ***
   P.S. Поскольку дилогию Толкиена переводили разные переводчики, в книгах, как и в по-вествовании о Гарри Поттере Дж. Роулинг, существуют разные переводы имён в разных томах. Мы выбрали один из вариантов.
  
  
  ТУДА И ОБРАТНО
  
  '...Из тупиков страны необозримой
  Никто не возвращается домой'
  Д.Штурман
  
  
   То есть географически вернуться туда, откуда ты вышел, не всегда, но очень часто можно. Однако, чем дольше ты отсутствовал, тем горше бывает острое чувство, что '...ты не ты, // И дом - чужбина' (Б. Пастернак). Может быть, ты и пришел в прежнюю точку на берегу реки твоей жизни - туда, где стоял и даже стоит ещё твой дом. Но по руслу когда-то родной реки текут новые воды. Их новизна - не твоя новизна: вы менялись порознь и по-разному. В большую войну 1939 -1945 годов как мечтали мы (одни - на фронте, другие - в эвакуации, третьи - в тюрьмах, ссылках и лагерях, четвёртые - в плену, пятые - в нежела-тельной эмиграции) вернуться домой! Иные - вернулись. И убедились, что в человече-ских судьбах время и вносимые им изменения необратимы. Чем дольше отсутствие, тем глубже вносимое им отчуждение.
  
  * * *
  
   Путешествие хоббита Бильбо Торбинса по чужим краям длилось один год. Но оно не осталось всего-навсего эпизодом его долгой жизни. Он вернулся домой, однако возвра-щение не состоялось. И он снова уходит, чтобы уже и не пытаться вернуться в безмятеж-ное прошлое. Правда, и в первый, и во второй раз Бильбо уходит вроде бы не по своей во-ле, а по воле Гендальфа, могучего мага. Но Гендальф именно потому и выбирает Бильбо для 'приключения', что чувствует в нём тайную страсть к Дороге. А во второй раз он про-сто уводит его от гибели.
   По мере того, как перед читателем разворачивается мир, в который Бильбо снова ушел, слова 'туда и обратно' меняют свой смысл на противоположный. Теперь прежний дом - это 'туда', а недавно ещё чужие и неведомые края - это 'обратно'. И в процессе этой трансформации, по словам Толкиена, книга для детей, которую иногда почитывают и взрослые ('Хоббит, или Туда и обратно'), превращается в книгу для взрослых, которую с интересом читают дети. ('Властелин колец').
   Кто же такие хоббиты? Мы не раз задавали себе и читателю этот вопрос, хотя Толкиен в обеих книгах неоднократно прямо и косвенно на него отвечает. К примеру:
  
   'Вероятно, хоббиты - наши прямые сородичи, не в пример ближе эльфов, да и гномов. Исстари говорили они на человеческом наречии, по-своему перекроенном, и во многом походили на людей. Но что у нас с ними за родство - теперь уже не выяснить. Хоббиты - порождение незапамятных дней Предначальной эпохи' /Дж. Р.Р. Толкиен, 'Властелин ко-лец'. Пер. с англ. Изд. 'Яуза. ЭКСМО-Пресс'. 2002, стр. 6/.
  
   Итак, из многократных эпизодов и событий дилогии Толкиена можно понять одно: хоб-биты - это некая разновидность маглов Джоанны Роулинг, то есть люди. Пусть и низкорос-лые, даже в сравнении с гномами ('невысоклики' - так называют их за пределами Хобби-тании). Пусть и с некоторыми экзотическими внешними чертами и со странноватым обра-зом жизни, но всё же типичные, в большинстве своём, обыватели.
   Да, они любят жить не в домах, хотя дома уже тоже строят, а в хорошо, вполне по-человечески, обустроенных норах, и у них густоволосые ножки. Психологически же, эмо-ционально и умственно хоббиты - это самые обыкновенные люди. Но среди них (как среди маглов Роулинг -маги) являются иногда 'городу и миру' натуры особенные, мятущиеся, со врожденной тягой к чему-то несвойственному их окружению. Эта психологическая мута-ция, сопряженная с мечтательностью, со стихотворным и песенным даром, с 'охотой к перемене мест' и даже, пожалуй, к некоторому приключенческому авантюризму, в случае Торбинса объяснялась хоббитанским общественным мнением наследственностью Бильбо, его происхождением по материнской линии. Было известно, что кто-то из ближних пред-ков Аделаиды Тук, матери Бильбо, сочетался законным браком с эльфийской красавицей. По этой причине и вошел во вполне уравновешенный род Торбинсов беспокойный и меч-тательный эльфийский дух. Но долгое время Бильбо Торбинсу удавалось его в себе пре-одолевать. Правда, он сочинял стихи, пел песни, много бродил по окрестностям родного селения и вёл какие-то записи. Очевидно, эльфийская кровь - это очень стойкая примесь. Поэтому и семья матери Бильбо, и сама Аделаида Тук воспринимались окружающими несколько отчуждённо.
   Судьбоносной для Бильбо, а потом и для его племянника Фродо, жившего с ним (жены и детей у Бильбо не было), стала их встреча с уже упомянутым нами Гендальфом. Она со-стоялась до первого 'приключения' Бильбо, послужила его причиной и оказалась завязкой большого эпоса. Заметим, что Толкиен часто бывает чуть-чуть ироничен, когда говорит о Бильбо. Однако это не оскорбительная, а скорее отеческая или сыновья (как когда) иро-ния.
   Сначала Гендальф предстаёт перед нами в роли доброго фокусника, изредка наезжаю-щего в Хоббитанию и потрясающего её своими неимоверно прекрасными фейерверками. Хоббиты живут, по сравнению с нами, очень долго (сто пятьдесят, а порой и более лет). Совершеннолетия они достигают к тридцати трём годам. И потому сравнительно редкие приезды Гендальфа с его фейерверками были памятны многим. Разве что малые дети ви-дели его впервые.
   Итак, при первом своём появлении в доме Бильбо Торбинса, да ещё с непрошенными гостями-гномами, Гендальф говорит не более, чем о 'приключении'. Он осведомляет (не предполагает, а именно осведомляет) Бильбо, что тот отправится на восток Средиземья, чтобы руководить двенадцатью гномами в отвоевании ими несметных сокровищ их наро-да. Они укрыты в недрах Горы, когда-то бывшей царством гномов. Среди этих двенадцати в поход выходит и отпрыск старинной гномьей династии, король в изгнании Торин-Дубощит. А Горой владеет уже много лет свирепый дракон Смог. Часть поселений вокруг Горы он уничтожил, часть - поработил. Большую часть своего времени он спит в бывшей главной зале дворца, на куче сокровищ. Почему-то Гендальф представляет Бильбо гостям как Взломщика и Поводыря, даже не намекая им, что решение мага для Бильбо - прене-приятный сюрприз. Бильбо отбивается от такой чести изо всех сил; он буквально визжит и теряет сознание от страха. Но, по-видимому, рудименты эльфийского происхождения его матери скорее влекут его в рискованное путешествие, чем помогают ему от него отбиться. Он сам не замечает, как начинает вмешиваться в обсуждение деталей пути и даже брать инициативу на себя.
   Предвидит ли Гендальф роль, которую Бильбо сыграет в Большом Сюжете обеих частей сказания? Или, действительно, посылает его только помочь гномам в их предприятии? Трудно об этом судить. Но для вещего мага Гендальфа Серого (позднее - Белого) неведе-ние того, что ожидает Торбинса в его 'приключении', было бы странным. Скорее всего, это он и навязал Бильбо его миссию, лучше него самого зная его возможности и способно-сти. И Бильбо, действительно, заставил окружающих себя уважать и слушаться. А ведь гномы, да ещё знатных родов, подчиняться чужой воле не любят.
  
  ***
  
   Сокровища гномов защищает не только дракон Смог. Дорогу к ним перекрывают ещё и полчища гоблинов, или орков. Толкиен так представляет их читателю:
   'Гоблины вообще злы, коварны и жестоки. Они не изготовляют ничего красивого, но умеют делать хитроумные вещи. Они могут рыть туннели и добывать полезные ископае-мые, как гномы, но обычно даже этим не занимаются и живут в грязи и беспорядке. Они прекрасно умеют ковать топоры, мечи, молотки, лопаты, клещи и орудия пыток, но чаще заставляют заниматься этим своих пленников, а пленники, их рабы, работают до изнемо-жения, без воздуха и света, пока не умрут. За долгие века было изобретено много орудий и машин для убийства людей, и гоблины наверняка приложили к этому руки: они всегда обожали механизмы, колёса и взрывы и ленились работать; но в те далёкие времена и в тех местах они не достигли ещё даже такого прогресса. Гномов орки ненавидят не больше, чем всех вообще; бывали случаи, когда они жили бок о бок с гномами и даже заключали с ними союзы. Но орки терпеть не могут порядок и порядочность, а роду Торина они не мог-ли простить старые гномьи победы, о которых в этой истории не рассказывается, потому что они были очень давно; и вообще, чем беззащитнее те, кто попадается к ним в лапы, тем хуже орки с ними обращаются' /Дж. Р.Р. Толкиен, 'Хоббит или Туда и обратно'. Пер. с англ. Изд. ЭКСМО-Пресс. 2001, стр. 83-84/.
  
   Итак, гоблины-орки Толкиена свирепы, ненасытны и пожирают или обращают в мучи-тельное рабство всех, кто попадает в их лапы. Они поедают даже трупы своих убитых со-родичей. Если они кому-то и служат, то лишь властелину, более страшному и более силь-ному, чем они сами. Внешне и они, и ещё более жуткие, чем они, тролли сохраняют некое человекоподобие. Внутренне, казалось бы, никакого. И всё-таки трудно избавиться от мысли, что они (а Бильбо и двенадцати его спутникам-гномам предстоит не раз встретить-ся с ними) представляют собой отвратительную супергиперболу самых опасных качеств, которые встречаются в людях. Или таятся в них как возможность.
   И орки (гоблины), и орколюди, и орковолки, и волкулаки (волки-оборотни), и другие причудливые существа, вроде гигантских лесных пауков, не таят в своих маленьких, но хит-рых и хищных умишках ничего, кроме коварства и плотоядности. Они, эти твари, подчи-няются самым крупным, сильным, жестоким и властным экземплярам своей породы, но способны их тут же сожрать, если те ослабнут или погибнут. Они с готовностью служат и силам инородным , если те достаточно могущественны во Зле и жестоки.
  
  ***
  
   В повести о 'приключении' хоббита Бильбо Торбинса присутствует знаменательный момент, делающий её прологом к повествованию о Кольце всевластия, о Властелине ко-лец.
   Прежде всего - это его находка, золотое колечко, на которое он случайно (а может быть, что по замыслу и воле Гендальфа) наткнулся. Тогда он, отстав от своих спутников, заблу-дился и двигался наугад по лабиринтам бывших гномьих, а теперь - орчьих пещер. Сразу же после этой находки произошла встреча Бильбо со Смеагорлом-Горлумом. Именно эта встреча, потерянное Горлумом и случайно найденное Бильбо Торбинсом золотое колечко предопределят сюжет и финал 'Властелина колец'.
   И Смеагорл, потерявший свою 'прелесть', своё сокровище, и Бильбо, которому чудом удалось обмануть Горлума и вырваться из пещеры вместе с Кольцом, первоначально зна-ют лишь об одном его свойстве: оно делает того, кто его надевает, невидимым.
   Когда-то Смеагорл, существо, близкое по своей природе к хоббитам, а значит и к людям, но морально крайне уродливое, убил своего лучшего друга, чтобы завладеть найденным тем кольцом. Почему-то оно его непреодолимо привлекло. И с тех пор (очень много лет) он прячется по закоулкам тёмных пещер и убеждает себя, что колечко было ему подарено в день рождения. Делаясь невидимым, он добывает себе пищу: всякую живность, которую можно найти в пещерах и на озерах, и детёнышей орков. Всё это он пожирает сырым. Он отвык от света, от свежего воздуха, от общения с кем бы то ни было. Смысл его жизни со-средоточился на его 'прелести' - на его кольце. Кто бы мог подумать, что именно ему, одичавшему уроду и полубезумцу Горлуму, суждено сыграть одну из решающих ролей в развязке 'Властелина колец'?
   В этой точке сюжета мы остановимся и коснёмся главного парадокса четырёх прочитан-ных нами книг.
   Сперва вернёмся в пещеру. Догадавшись, что Бильбо нашел кольцо, Горлум занимает позицию на известном только ему выходе из подземелья. Бильбо, надевший кольцо и по-тому ставший невидимым, крадётся вслед за ним. Свод пещеры на выходе из неё очень низок, но Бильбо в отчаянном и почти невозможном прыжке через лежащего Горлума удаётся спастись, не разбившись о потолок и не задев Горлума.
   После побега Бильбо взбешенный Горлум уходит из подземелья в мир на поиски своей 'прелести' - кольца, которое унёс Бильбо. Эта сюжетная линия продолжится во 'Власте-лине колец'.
   Бегству Бильбо предшествует момент, когда Бильбо мог бы Горлума убить, напав на него со спины (у хоббита есть кинжал). Мог, но не смог.
   'Бильбо затаил дыхание. Положение было отчаянным. Надо уйти, во что бы то ни ста-ло, выбраться из страшной темноты, пока есть силы ... надо драться. Надо ударить кинжа-лом подлую тварь, погасить эти глаза, убить. Горлум убил бы его. Нет, нечестно. Сейчас он невидим. У Горлума нет меча. Горлум ещё не пытался нападать. И он был жалок, оди-нок, несчастен.
   Вдруг в сердце хоббита проснулось какое-то понимание, к отвращению и страху приме-шалась жалость. Он представил себе вереницу одинаковых дней без надежды, без конца, твёрдые камни, холодную рыбу, ползание во мраке... Эту картину воображение рисовало ему всего одно мгновение... Он задрожал. А в следующее мгновение вдруг сам прыгнул' /там же, стр. 112/.
  
   Вот как продолжен этот мотив уже во 'Властелине колец', в диалоге между Фродо и Гендальфом (речь идёт снова о Горлуме). Говорит Фродо:
   '...Какая всё-таки жалость, что Бильбо не заколол этого мерзавца, когда был та-кой удобный случай!
   - Жалость, говоришь? Да ведь именно жалость удержала его руку. Жалость и мило-сердие: без крайней нужды убивать нельзя. И за это, друг мой Фродо, была ему нема-лая награда. Недаром он не стал приспешником зла, недаром спасся; а всё потому, что начал с жалости!
   - Прости, не о том речь, - сказал Фродо. - Страх обуял меня, но Горлума всё равно жалеть глупо.
   - Не видел ты его, - сказал Гендальф.
   - Не видел и не хочу, - отрезал Фродо. - А тебя просто не понимаю. Неужели же ты, эльфы и кто там ещё - неужели вы пощадили Горлума после всех его чёрных дел? Да он хуже всякого орка и такой же враг. Он заслужил смерть.
   - Заслужить-то заслужил, спору нет. И он, и многие другие, имя им - легион. А по-считай-ка таких, кому надо бы жить, но они мертвы. Их ты можешь воскресить - чтобы уж всем было по заслугам? А нет - так не торопитесь никого осуждать на смерть. Ибо даже мудрейшим не дано провидеть всё. Мало, очень мало надежды на исправление Горлума, но кто поручится, что её вовсе нет? Судьба его едина с судьбою Кольца, и чует моё сердце, что он ещё - к добру ли, к худу ли - зачем-то понадобится. В час развязки жалость, Бильбо, может оказаться залогом спасения многих - твоего, кстати, тоже. Да, мы его пощадили: он старый и жалкий, таких не казнят' /Дж. Р.Р. Толкиен, 'Властелин колец'. Пер. с англ. Изд. 'Яуза. ЭКСМО-Пресс'. 2002, стр. 58/.
   Но всё-таки убивать нельзя лишь без 'крайней нужды'? А в случае крайней нужды - можно? Кто же определит наперёд, есть ли в данном конкретном случае такая нужда или нет? Снова - выбор, и снова ответственность лежит на выбравшем. Кара или награда при-дёт только post festum (после поступка), на Высшем суде. Позднее Фродо ощутит это сам.
   Обсуждение морального права на убийство смертельного врага, в данный момент - без-оружного, и не в бою, а в удобной для этого ситуации, продолжится и станет одной из клю-чевых тем основной части сказания о Властелине колец. Не только Фродо, но и куда более практичный Сэм не убьёт Горлума в подходящий для этого момент - столько же из брезг-ливости к убийству не в битве, сколько из жалости (тоже - брезгливой) к полупомешанно-му уроду. А тот, возможно, и безумен, но, подобно многим безумцам, сатанински хитёр. В чём Гендальф оказался прав, так это в утверждении, что пощаженный может каким-то не-предсказуемым образом помочь пощадившему.
   Так или иначе, мы убеждаемся, что не думать о нравственной ответственности за убий-ство (тем более - за убийство из-за угла или чужими руками) может только тот, кто знает лишь два измерения: плоскость и пропасть. Ничего выше плоскости он не знает. И то, что для одних - бескрайняя горняя обитель Судьи, не знающего ошибок, то для других - давя-щая пустота небытия.
   Порой Бильбо в своём 'приключении' удивительно напоминает героев разножанровых 'бродячих сюжетов', легенд и былей. Иногда героев 'вторых', как Санчо Панса и Ламе Гудзак; иногда - первых, как Уленшпигель. Примеров можно найти много.
   В характере Бильбо наличествует некоторая простоватость, простонародная хитринка, вроде бы и трусоватость. Всё это отнюдь не исключает ни юмора, ни здравого смысла, ни сообразительности. Подобное сочетание - не редкость.
   Но в решающие моменты, в обстоятельствах действительно грозных, поведение Бильбо оборачивается продуманной осторожностью, независимостью, твёрдостью и весьма неор-динарной смелостью. Оказывается, что Гендальф был достаточно прозорлив, ставя его во главе 'приключения'. Бильбо умеет принимать решения, на первый взгляд, легкомыслен-ные, но, как выясняется позже, безошибочные; выбирать пути обходные, но прямее всех прочих ведущие к цели. Он способен идти против течения и осуществлять свою волю во-преки настроению окружающих, откровенно и прикровенно беря ответственность на себя. Вот один из примеров: не вдаваясь в подробности этого происшествия, напомним, что Бильбо удалось найти в логове Смога и унести с собой священный для гномов, издревле переходивший от почившего короля к его династическому преемнику огромный брилли-ант Аркенстон. Хоббит скрыл от гномов свою находку и носил её всегда при себе, хотя должен был отдать Аркенстон Торину-Дубощиту, очередному королю всё той же династии, которому Торбинс фактически вернул его трон. Однако Вор и Взломщик Бильбо задумал хитрую комбинацию. После гибели дракона Смога, подстреленного лучником Бардом в жестоком бою (тот же вездесущий Бильбо подсмотрел у дракона незащищённое место и сообщил о нём Барду), Торин-Дубощит отказался делиться с участниками боя вновь обре-тёнными родовыми сокровищами. Бильбо нашел возможность выскользнуть из Горы и передать Аркенстон Барду и оказавшемуся там же Гендальфу. После этого Бильбо вернул-ся в Гору. Бард и другие парламентёры предъявили Торину-Дубощиту Аркенстон. Они предложили ему обменять династический бриллиант на ту долю сокровищ, которую за-служили, убив дракона. Король был вынужден вступить в переговоры (не отказываясь при этом от подготовки к войне и созывая своих сородичей к себе подмогу). А Бильбо признал-ся во всеуслышание, что это он нашел Аркенстон и отдал его Барду.
   Торин в бешенстве изгоняет своего проводника из Горы. Спор о цене Аркенстона, кото-рый Торин не мог не возвратить своему роду, и тайная подготовка гномов к войне были прерваны неожиданным обстоятельством: атакой орчьих и волчьих полчищ Чёрного вла-стелина. Необходимость отбить атаку сплотила людей, гномов и все добрые силы. Решаю-щую роль в Битве пяти воинств сыграли орлы, друзья Гендальфа: они предрешили и за-вершили разгром чёрных сил. Торин-Дубощит и его гномы героически сражались в общих с эльфами и людьми рядах. Смертельно раненый король гномов успел узнать о победе сво-их соратников и союзников. Перед смертью Торин просит Гендальфа привести к нему Бильбо:
   'Когда Бильбо приблизился, Торин поднял глаза.
   - Прощай, Добрый Вор! - сказал он. - Я ухожу в Залы Долгого Ожидания, где рядом со своими предками буду ждать, покуда мир переменится. Оставляю на земле всё золото и серебро, ибо иду туда, где оно не имеет ценности, и хочу расстаться в дружбе с то-бой и взять назад все слова, сгоряча сказанные тебе у ворот.
   Бильбо печально опустился на колени.
   - Прощай, Подгорный король! - сказал он. - Грустное получилось Приключение, если так. Никакая гора золота не утешит нас. Но я рад, что разделил с тобой твои несча-стья, это большая честь - ведь я всего лишь Торбинс.
   - Нет! - сказал Торин. - В тебе гораздо больше добра, чем ты подозреваешь, дитя ласкового запада. И есть и храбрость, и мудрость в нужной мере. Если бы больше моих соплеменников ценило еду и песни выше золота, мир был бы веселее. Но каков он ни есть, мне пора уходить. Прощай!
   Бильбо отвернулся, вышел из шатра и долго сидел один, завернувшись в одеяло, и, хо-тите - верьте, хотите, нет, хоббит плакал, пока глаза у него не покраснели, а голос не охрип. В душе он ведь был очень добр. Но скоро ему снова захотелось шутить.
   'Какое счастье, - говорил он себе, - что я очнулся именно тогда, когда очнулся. Луч-ше бы Торин был жив, но я утешен, что мы расстались добрыми друзьями. Дурень ты, Бильбо Торбинс, заварил кашу с камнем, а битва всё равно произошла, как ты ни ста-рался купить мир и покой. Но в этом ты вряд ли виноват' /Дж. Р.Р. Толкиен, 'Хоббит или Туда и обратно'. Пер. с англ. Изд. ЭКСМО-Пресс. 2001, стр. 348-349/.
   Торина похоронили в Горе, в фамильном склепе, и на грудь ему положили Аркенстон. Добрый вор и Взломщик Бильбо Торбинс, 'невысоклик' в полчеловека ростом, засоби-рался домой.
  ******
  
   Сквозь детски доверительную интонацию доброго сказочника, избранную Толкиеном для первой книги его дилогии, пробивается то в одном месте, то в другом грозное много-голосие 'Властелина колец'. 'Приключение' вырастает в битву не на жизнь, а на смерть между Добром и Злом, между Светом доброй обыденности и Тьмой всеуничтожения. Вот один из таких эпизодов, предвосхитивший сражения 'Властелина колец'. Речь идёт о на-чале 'Битвы пяти воинств' у подножья Горы.
   Повторим: Торин-Дубощит и пришедшие ему на помощь его сородичи-гномы из других мест Средиземья решили всё-таки попытаться отбить Аркенстон у людей и эльфов. Но, опередив их атаку,
  '...на небо надвинулась странная туча. Стало почти темно. Предзимняя гроза с силь-ным ветром взревела и загремела над Горой, и молнии засверкали над вершиной. А за грозовой тучей показалась ещё одна - живая и такая плотная, что свет через неё не пробивался: туча летящих крыло к крылу птиц и летучих мышей.
   - Назад! - закричал Гендальф, выбегая вперёд и оказавшись между наступающими гномами и ожидавшими их рядами людей и эльфов.
   - Стойте! - Гендальф поднял руки в знак мира, его жезл сверкнул молнией, а голос стал громовым: На нас всех надвигается Ужас! Они пришли быстрее, чем я думал. Это - гоблины! С севера подходит Больг, о Даин! Тот, чьего отца Азога ты убил в Морий-ских копях! Смотрите! Летучие мыши, как саранча, сопровождают их армию. Орки ска-чут на волках, а ворги замыкают их войско!
   Обе армии остановились в замешательстве. Темнота сгустилась даже за время ко-роткой речи Гендальфа. Гномы замерли и посмотрели в небо. Эльфы закричали множе-ством голосов.
   - Объедините усилия! - кричал Гендальф. - Мы ещё можем успеть! Обсудим тактику! Пусть к нам подойдёт Даин, сын Наина!' /там же, стр. 337-338/.
   И хотя орлы, налетевшие на чёрные полчища со страшной силой, спасли на этот раз положение, за сказкой начинает угадываться трагедия.
   Таких мест в книге о приключениях Бильбо Торбинса немало.
  ******
  
   Борьба за Кольцо всевластия идёт не только между добрыми силами и чудовищами, но порой и в душах персонажей, весьма достойных.
   Припомним: выполнив свою миссию, навязанную ему Гендальфом (помощь гномам в отвоевании у дракона Смога их сокровищ) и получив справедливое вознаграждение, Биль-бо возвращается в Хоббитанию. Он чужд алчности и потому в дороге домой скорее тяго-тится своим богатством, чем радуется ему. При нём и таинственное кольцо, истинного на-значения которого он не знает. Для него оно что-то вроде сказочной шапки-невидимки, помогающей в рискованных или просто нежелательных обстоятельствах стать невидимым. Он не знает ещё, какие возможности заключены в кольце, какие силы сосредоточены на поисках этой 'игрушки' и как близко к нему они, эти силы, уже подобрались.
   Казалось бы, всё у него вполне благополучно, и он с удовольствием предаётся описанию своего 'приключения'. Однако в душе его, где-то под грузом будней, о которых он так час-то мечтал, находясь вне дома, нет-нет да и заноет тоска по неведомому. Как зубная боль, она то усиливается, то слабеет, хотя, казалось бы, он никуда не хочет уходить или уезжать. Бильбо как будто и вернулся домой, и не вернулся. И ему, действительно, предстоит в не-далёком будущем взять в руки посох и отправиться в путь. И снова подтолкнёт его к такому решению Гендальф.
   Кольцо ему придётся оставить дома - по настоянию Гендальфа и против своей (заявив-шей о себе в последний момент и очень бурно) воли.
   Хотя он и относится ко второй книге дилогии, позволим себе воспроизвести один весьма знаменательный разговор между Гендальфом и Бильбо. Прошу прощения за столь длин-ную цитату, но такой диалог трудно передать в пересказе. Итак, по настоянию Гендальфа Бильбо снова собирается в дорогу
   ' - Всё оставил? - спросил Гендальф. - И Кольцо тоже? У тебя ведь так было решено, помнишь?
   - К-конечно, всё... а Кольцо... Бильбо вдруг запнулся.
   - Где оно?
   - В конверте, если хочешь знать, - разозлился Бильбо, - Там, на камине. Нет, не там... У меня в кармане! - Он засмеялся. - Странное дело! - пробормотал он. - Хотя чего тут странного? Хочу - оставляю, не хочу - не оставляю.
   Гендальф поглядел на Бильбо, и глаза его чуть блеснули.
   - По-моему, Бильбо, надо его оставить, - сказал он. - А ты что - не хочешь?
   - Сам не знаю. Теперь вот мне как-то не хочется с ним расставаться. Да и зачем? А ты-то чего ко мне пристал? - спросил он ломким, чуть ли не визгливым голосом, раз-драженно и подозрительно. - Всё-то тебе моё Кольцо не даёт покоя: мало ли что я до-был, твоё какое дело?
   - Да, именно что покоя не даёт ,- подтвердил Гендальф. - Долго я у тебя допыты-вался правды, очень долго. Волшебные Кольца - они, знаешь ли, волшебные, со всякими подвохами и неожиданностями. А твоё Кольцо мне было особенно любопытно, скры-вать не стану. Если уж ты собрался путешествовать, то мне его никак нельзя упус-кать из виду. А владел ты им, кстати, не чересчур ли долго? Поверь мне, Бильбо, больше оно тебе не понадобится.
   Бильбо покраснел и метнул гневный взгляд на Гендальфа. Добродушное лицо его вдруг ожесточилось.
   - Почём ты знаешь? - выкрикнул он. - Какое тебе дело? Моё - оно моё и есть. Моё, понятно? Я его нашел: оно само пришло ко мне в руки.
   - Конечно, конечно, - сказал Гендальф. - Только зачем так волноваться?
   - С тобой разволнуешься, - отозвался Бильбо. - Говорят тебе: оно -моё. Моя... моя 'прелесть'! Да, вот именно, ѓ- моя 'прелесть'!
   Гендальф смотрел спокойнее и пристально, только в глазах его огоньком зажглось тревожное изумление.
   - Было уже, - заметил он. - Называли его так. Правда, не ты.
   - Тогда не я, а теперь я. Ну и что? Подумаешь, Горлум называл! Было оно его, а те-перь моё. Моё, и навсегда!
   Гендальф поднялся, и голос его стал суровым.
   - Поостерегись, Бильбо, - сказал он. - Оставь Кольцо! А сам ступай куда хочешь - и освободишься.
   - Разрешил, спасибо. Я сам себе хозяин! - упрямо выкрикнул Бильбо.
   - Легче, легче, любезный хоббит! - проговорил Гендальф. - Ну-ну! Делай, как обещано: выкладывай Кольцо!
   - Ты, значит, сам его захотел? Так нет же, - крикнул Бильбо. - Не получишь! Я тебе мою прелесть не отдам, понял? - Он схватился за рукоять маленького меча.
   Глаза Гендальфа сверкнули.
   - Я ведь тоже могу рассердиться, - предупредил он. - Осторожнее - а то увидишь Гендальфа Серого во гневе!
   Он сделал шаг к хоббиту, вырос, и тень его заполнила комнату.
   Бильбо попятился; он часто дышал и не мог вынуть руку из кармана. Так они стояли друг против друга, и воздух тихо звенел. Гендальф взглядом пригвоздил хоббита к сте-не; кулаки Бильбо разжались, и он задрожал.
   - Что это ты, Гендальф, в самом деле, - проговорил он. - Словно и не ты вовсе. А в чём дело-то? Оно же ведь моё? Я ведь его нашел, и Горлум убил бы меня, если б не оно. Я не вор, я его не украл, мало ли что он кричал мне вслед.
   - Я тебя вором и не называл, - отозвался Гендальф. - Да и я не грабитель - не отни-маю у тебя твою 'прелесть', а помогаю тебе. Лучше бы ты мне доверял, как прежде. - Он отвернулся, тень его съёжилась, и Гендальф снова сделался старым и усталым, су-тулым и озабоченным.
   Бильбо провёл по глазам ладонью.
   - Прости, пожалуйста, - сказал он. - Что-то на меня накатило... А теперь вот, ка-жется, прошло. Мне давно не по себе: взгляд, что ли, чей-то меня ищет? И всё-то мне хотелось, знаешь, надеть его, чтоб исчезнуть, и всё-то я его трогал да вытаскивал. Пробовал в ящик запирать - но не было мне покоя, когда Кольцо не в кармане. И вот те-перь сам не знаю, что с ним делать...
   - Зато я знаю, что с ним делать, - объявил Гендальф. - Пока что знаю. Иди и оставь Кольцо здесь. Откажись от него. Отдай его Фродо, а там уж - моя забота.
   Бильбо замер в нерешительности. Потом вздохнул.
   - Ладно, - выговорил он. - Отдам' /Дж. Р.Р. Толкиен, 'Властелин колец'. Пер. с англ. Изд. 'Яуза. ЭКСМО-Пресс'. 2002, стр. 33 - 34/.
  
   И всё же рискнём повторить: и на этот раз не только Гендальф подтолкнул Бильбо ко второму (и окончательному) уходу из его уютного дома. Слишком насыщенной и богатой чудесными приключениями была его жизнь в неожиданном странствии и слишком одно-образной оказалась жизнь дома, чтобы он мог преодолеть, да ещё при таком нажиме, свою 'тягу прочь' /Б. Пастернак/. Его заведомо обречённое на проигрыш сопротивление Гендальфу было связано не столько с нежеланием вновь уйти из дома, сколько с тем, что в последний миг он мучительно не захотел расстаться с Кольцом. Дважды в жизни он стано-вился на какой-то короткий миг хищным и злобным. Первый раз - когда Гендальф запре-тил ему брать Кольцо с собой при уходе из дома. Второй раз, - когда Фродо, по его прось-бе, показал Бильбо Кольцо в доме Элронда. Нам снова придётся заглянуть во вторую кни-гу. Снова прошу прощения за большую цитату: уж очень выразителен и этот эпизод. Итак, Фродо (теперь Хранитель Кольца) беседует со своим приёмным отцом:
   'Бильбо вдруг странно посмотрел на Фродо. - Оно у тебя? - Спросил он шепотом. - Знаешь, после стольких поразительных событий мне хочется ещё раз на него взгля-нуть.
   - У меня, - помедлив, ответил Фродо. Ему - он и сам не понимал отчего - очень не хотелось вынимать Кольцо. - Оно осталось таким же, как было, - отвернувшись от друга, добавил он.
   - А мне всё же хочется на него посмотреть!
   Днём, когда Фродо окончательно проснулся, он нащупал Кольцо у себя на груди - ви-димо, кто-то, пока он спал, вынул Кольцо у него из кармана и повесил на цепочке ему на шею. Цепочка была очень тонкой, но прочной... Фродо неохотно вытащил Кольцо. Но едва Бильбо протянул к нему руку, Фродо испуганно и злобно отшатнулся. С неприяз-ненным изумлением он внезапно заметил, что его друг Бильбо куда-то исчез: перед ним сидел сморщенный карлик, глаза у карлика алчно блестели, а костлявые руки жадно дрожали. Ему захотелось ударить самозванца.
   Мелодичная музыка вдруг взвизгнула и заглохла - у Фродо в ушах тяжко стучала кровь. Бильбо глянул на его лицо и судорожно прикрыл глаза рукой.
   Теперь я понимаю, - прошептал он. - Спрячь Кольцо и, если можешь, прости меня. Прости меня за это тяжкое бремя. Прости за всё, что тебе предстоит...' /там же, стр. 206/.
   Простим и мы Бильбо эти два порыва: Кольцо Всевластия соблазняло героев и покреп-че, чем он.
   О том, кто и как этот соблазн преодолевал, а кто - не смог, - речь у нас впереди.
  
  ***
  
   Бильбо прожил более ста тридцати лет и уплыл на корабле Сэрдана в неведомые и не-описуемо прекрасные края, вместе со всеми теми, кто был причастен судьбе Кольца, но не соблазнился им. Разве что лишь на миг или только в мыслях.
   Не заглянув за пределы первой книги, мы не смогли бы довести до финала рассказ о Бильбо - маленьком хоббите (человеке), смелость и мудрость которого положила начало великим событиям.
   P.S. Читатель, вероятно, заметил, что слово 'кольцо' мы пишем то со строчной, то с прописной буквы. Когда для говорящего кольцо - просто волшебная 'шапка-невидимка', мы предпочитаем 'к' малое. Когда говорящий знает, о каком Кольце идёт речь, мы (и обычно - Толкиен) используем 'К' большое.
  
  
  
  
  
  НА КРОМКЕ КРАТЕРА
  
  Не было бы счастья,
  да несчастье помогло.
  
  Русская пословица
  
   Толкиен умер в 1975 году. Но мы, тогда - советские читатели, его книг не знали. Неко-торые англочитающие наши ровесники были знакомы с его работами. Правда, мне при-ходилось слышать от некоторых знакомых, что они читали и более ранние переводы на русский языке двух не раз уже упомянутых нами книг. Однако в моём весьма широком и много читавшем кругу эти книги не упоминались. Тем большим сюрпризом они для нас оказались.
  
  ***
  
   Итак, в предыдущей главе мы вкратце поговорили о первой повести дилогии Дж.Р.Р. Толкиена - 'Хоббит, или Туда и обратно'. Впрочем, эта повесть и 'Властелин колец' воспринимаются скорей как одна книга (первая - как развёрнутый пролог второй). Но этот пролог написан так, что без прочтения основной части ('Властелин колец') его нельзя во всей полноте понять. Как мы уже упоминали, Дж.Р.Р. Толкиен считал 'Хоббита, или Туда и обратно' книгой для детей, которую иногда почитывают и взрослые, а 'Властелина ко-лец' - книгой для взрослых, которую с интересом читают дети.
   Действительно, первая книга кажется менее сложной, чем вторая. В ней меньше героев и соответственно меньше сюжетных линий. Не столь наглядна и та философская глубина, которая во второй книге самоочевидна. Пожалуй, в 'Хоббите' несколько ниже и та смы-словая плотность текста, о которой мы говорили выше. Однако в первой книге завязаны все те сюжетные и проблемные узелки и узлы, без которых второй книги просто не было бы. Эти зародыши интриг и проблем и развернутся во 'Властелине колец' в полотно с та-ким богатством судеб, фигур, идей и нитей, что читать её приходится несколько раз. Иначе причудливого разноцветия и разномыслия густонаселённой планеты Толкиена не охватить.
  ***
  
  
  
   В обеих книгах много стихов и песен. Часть их не переведена на 'общий язык' и звучит на языках обитателей Средиземья, преимущественно - эльфов. Эти непереведенные стихи и песни звучат с такой мелодической выразительностью, что не нуждаются в переводе: их звукопись самоценна. Среди переведенных на 'общий' (в нашем случае - русский) язык есть лирические и шутливые песенки. Некоторые - ироничны, но за ироническим текстом нередко улавливается аккомпанемент тревоги, а в эпосе просыпается скорбь. Ведь ирония - это не только самый дешевый способ казаться умным (фольклор?). Это ещё и щит, скры-вающий боль, это ещё и антитеза поверхностной сентиментальности, это запрещение себе и другим расслабляться, сдаваться страху и обстоятельствам, которые кажутся безысход-ными.
   Как это часто бывает в жизни, юмор сопряжен здесь со здоровой и устойчивой психикой, а ирония с недюжинным самообладанием.
   'Всякий совет к разуму хорош', - говорит один из симпатичнейших персонажей кни-ги. Действительно: сильный, здоровый разум не отталкивает советов и всегда готов над ними подумать. Однако Толкиену удалось весьма выразительно показать, что ум недалё-кий, но тщеславный, честолюбивый, но неуверенный в себе, - отвергает советы сходу, боясь показаться слабохарактерным. Если такой ум обрёл бы всевластие, другим бы 'ма-ло не показалось'. Но, к счастью, он его не обрёл (вспомним судьбу несчастного Боромира, которого лишь ненадолго свела с ума жажда всевластия).
  ***
  
   Что же такое Кольцо всевластия? Почему одни, не гнушаясь никаким злом, маниакаль-но сражаются за обладание им, другие не рискуют его даже примерить, третьи колеблют-ся перед соблазном им овладеть (вариантов отношения к нему много)? Только Сэм, друг и слуга Фродо, племянника Бильбо Торбинса, готов взвалить на себя эту для него нежелан-ную тяжесть, чтобы в опаснейших ситуациях спасать Фродо. Ему приходится несколько раз ненадолго надевать Кольцо. Но властолюбия оно в нём не пробуждает. Думается, что за-щищённость от властолюбия простого крестьянского парня, беззаветно любящего своего патрона и друга, глубоко символична: для него Кольцо - это инструмент, без использова-ния которого ему не спасти Фродо. Он и не помнит ни о каком всевластии. А ведь даже могучий Гендальф боится надеть Кольцо, дабы не соблазниться переустройством мира к лучшему.
   О том, что Кольцо приносит своему владельцу Всевластие, знают лишь посвящённые. И они делятся чётко на жаждущих абсолютной власти над миром, с одной стороны, и на стремящихся уничтожить самую возможность подобной власти - с другой. Владеть Коль-цом вторые не хотят. Когда у них появляется такая возможность, вполне реальная, они отказываются от неё бесповоротно.
   Возникают вопросы: почему самые добрые, мудрые и сильные отказываются владеть Кольцом? Ведь обладая подобной силой, они могли бы осчастливить мир! Или не мог-ли бы?
   Почему обладание Кольцом так желанно для жестоких и властолюбивых, это понятно. Их не заботит чьё бы то ни было благо или какая бы то ни было созидательная задача. Им нужна власть ради власти. Но есть немало горячих голов, которые намерены с помощью Кольца творить только Добро. Могли бы они силой Кольца одолеть Зло и осчастливить всех, кто (конечно же, по их мнению) достоин счастья?
   Почти тысячестраничное повествование 'Властелина колец' нанизано на эти вопросы, как на общую ось, вокруг которой и разворачиваются бесчисленные события, характеры и судьбы.
   Но, в отличие от бесчисленных литературных вопрошателей, Толкиен отвечает на по-ставленные им вопросы.
   Вот один из ответов на первый вопрос. Когда Бильбо, по настоянию Гендальфа, вторич-но ушел из Хоббитании, Кольцо унаследовал Фродо, его племянник. Гендальф посвящает Фродо в историю и возможности Кольца, ибо готовит его к исполнению тягчайшего пору-чения: Фродо призван бросить Кольцо в лаву Мордора. Только в жерле Ородруина, в его огне, Кольцо расплавится и навеки исчезнет. Гендальф говорит:
   'Есть только один способ добраться до Ородруина, Роковой горы, и бросить Кольцо в её пылающие недра,... если ты по-настоящему захочешь, чтобы оно расплавилось и стало навсегда недоступно Врагу.
   - Да нет, я, конечно, очень хочу, чтобы оно... чтобы стало недоступно! - заторо-пился Фродо. - Только пусть это не я, пусть кто-нибудь другой, разве такие подвиги мне по силам? Зачем оно вообще мне досталось, при чём тут я? И почему именно я?
   - Вопрос на вопросе, - сказал Гендальф, - а какие тебе нужны ответы? Что ты не за доблесть избран? Нет, не за доблесть. Ни силы в тебе нет, ни мудрости. Однако же избран ты, и значит, придётся тебе стать сильным, мудрым и доблестным.
   - Да как же я! Ты, Гендальф, ты и сильный, и мудрый. Возьми у меня Кольцо, оно - те-бе.
   - Нет! - вскрикнул Гендальф, отпрянув. - Будь у меня такое страшное могущество, я стал бы всевластным рабом Кольца. - Глаза его сверкнули, лицо озарилось изнутри тёмным огнём. - Нет, не по мне! Ужасен Чёрный Властелин - а ведь я могу стать ещё ужаснее. Кольцо знает путь к моему сердцу, знает, что меня мучает жалость ко всем слабым и беззащитным, а с его помощью - о, как бы надёжно я их защитил, - чтобы превратить потом в своих рабов. Не навязывай мне его! Я не сумею стать просто хра-нителем, слишком оно мне нужно' /Дж.Р.Р. Толкиен, 'Властелин колец'. Пер. с англ. Изд. 'Яуза. Эксмо-Пресс'. 2002; стр. 60/.
   Диалог звучит как 'моление о чаше', интонированное по-евангельски. Гендальф гово-рит здесь от имени Отца, Фродо просит Отца о снятии с него непосильного груза, Гендальф брать его на себя не хочет, зная, что переступит границу.
   Точно так же отказывается владеть Кольцом могучая и прекрасная Галадриэль, Влады-чица эльфов. Судьба приводит в её владения Фродо и его спутников. И Фродо снова пыта-ется избавиться от Кольца, передав его Галадриэли:
   ' - Ты мудра, бесстрашна и справедлива, - сказал ей хоббит. Хочешь, я отдам тебе вражье Кольцо? Его могущество - не по моим силам.
   Неожиданно Владычица громко рассмеялась.
   - Так, значит, мудра, бесстрашна и справедлива? - всё ещё усмехаясь, повторила она. - Когда ты предстал передо мною впервые, я позволила себе заглянуть в твоё сердце - и тебе удалось отомстить мне за это. Ты становишься поразительно прозорливым, Хранитель! Зачем скрывать, я много раз думала, как поступлю, если Вражье Кольцо во-лею случая окажется у меня - и вот теперь я могу его получить! Зло непрерывно поро-ждает зло, независимо от того, кто принёс его в мир, так, быть может, я совершу ве-ликое благо, завладев доверенным тебе Кольцом?
   Тем более, что мне оно достанется без насилия и я не сделаюсь Чёрной Властитель-ницей! Я буду грозной, как внезапная буря, устрашающей, как молния на ночных небесах, ослепительной и безжалостной, как солнце в засуху, любимой, почитаемой и опасной, как пламя, холодной, как зимняя звезда, - но не ЧЁРНОЙ.
   Она подняла к небу левую руку, и Кольцо Неньи вдруг ярко вспыхнуло, и Фродо испуган-но отступил назад, ибо увидел ту самую Властительницу, о которой только что гово-рила Галадриэль, - ослепительно прекрасную и устрашающе грозную. Но она опять ме-лодично рассмеялась и опустила руку, и самоцвет померк, и Фродо с облегчением понял, что обознался: перед ним стояла Владычица эльфов - высокая, но хрупкая, прекрасная, но не грозная, в белом платье, а не в сверкающей мантии, и голос ей был грустно-спокойный
   - Я прошла испытание, - сказала она. - Я уйду за море и останусь Галадриэлью' /там же, стр. 341/.
   Итак, снова - отказ от всемогущества, произнесенный мудрой и прекрасной Владычи-цей эльфов. Галадриэль боится, владея Кольцом, не совладать со своей властной волей и приняться спасать мир по своему разумению.
   Здесь же, в чарующем убежище эльфов, были произнесены Владычицей Лориэна ре-шающие для Фродо и Сэма слова. Галадриэль предложила Сэму и Фродо заглянуть в ма-гическое Зеркало будущего.
   Сэм был первым. То, что он увидел, страстно потянуло его домой, в Хоббитанию: там было плохо. Но:
   ' - Ты же не можешь вернуться один, - спокойно напомнила Сэму Галадриэль. - Когда тебе очень хотелось уйти, ты решил, что не в праве покинуть Фродо. А Зеркало часто от-крывает события, для которых время ещё не настало и, весьма вероятно, никогда не на-станет - если тот, кому оно их открыло, не свернёт с выбранной им однажды дороги, что- бы предотвратить возможное будущее. Магическое Зеркало - опасный советчик.
   - А мне и не надо никаких советов. И волшебства не надо, - пробурчал Сэм. Потом за-молчал и сел на траву. - Нет уж, наша дорога домой лежит, по всему видать, через Мор-дор, - после паузы глухо выговорил он. - Но ежели мы доберёмся до Хоббитании, а там всё окажется, как было в Зеркале, пусть лиходейщики пеняют на себя!' /там же, стр. 338/.
   Сходная мысль прозвучит и в словах, обращённых Галадриэлью к Фродо:
   ' - А тебе не хочется заглянуть в Зеркало? - посмотрев на Фродо, спросила Галадриэль. - Ты сказал, что всюду ощущаешь здесь магию... но эльфийская магия тебя не прельща-ет?
   - Я и сам не знаю, - ответил Фродо. И немного помолчав, с надеждой добавил: - Ты думаешь, мне стоит в него заглянуть?
   - Я не буду тебе ничего советовать, - сказала Галадриэль. - Решайся сам. Да и виде-ния Зеркала не принимай за советы, ибо, случайно узнав о событиях, которые способны изменить нашу жизнь, мы рискуем отказаться от того, что задумали, и навеки пре-дать свою собственную судьбу' /там же/.
   Итак, Зеркало будущего открывает смотрящему в него лишь наиболее вероятный ход событий. Но, и это самое главное, оно не лишает человека свободы воли и выбора сво-его пути. Пусть даже и вопреки наибольшей вероятности.
   Отвечать за это ему придётся потом.
   Зеркало Галадриэли показывает наиболее вероятный ход событий при ныне наличе-ствующих обстоятельствах и планах. Оно не накладывает запрета на изменение своего прогноза, не диктует. Если увидишь, притом своевременно и наверняка, ошибочность вы-бранного пути, можешь его изменить. Ибо речь здесь идёт не о Роке древних, который был, по их убеждению, неотменим. И не о современном: 'Судьба играет человеком'... Речь идёт о предвидении весьма и весьма вероятного хода событий, который можно ещё в ка-ких-то пределах (каких - вопрос конкретный и частный) изменить. Иногда - радикально и спасительно. Иногда - мы слишком поздно эту возможность видим. Наиболее трагический вариант - увидеть её post factum. Разброс вариантов здесь велик и не всегда уловим.
   'Предвидеть значит управлять', - сказал кто-то из первых кибернетиков.
   Эта констатация не универсальна: она несёт в себе множество ограничений частного и общего характера. Но, тем не менее опережающее знание наиболее вероятного хода со-бытий - великая вещь: 'вероятный' это всё-таки не 'неизбежный'. И к нему можно за-ранее подготовиться, как готовятся, например, медведи к зиме... 'Опережающее отраже-ние' (акад. П.К. Анохин) - штука ценнейшая.
  
  ***
  
   Цепь судьбоносных событий начинается для Фродо тогда, когда Гендальф рассказывает ему предысторию и нынешние обстоятельства того, в чём Фродо будет поручено поставить точку. Часть этого рассказа известна нам из первой части дилогии. Но кое-что останавлива-ет на себе внимание. Саурон, это персонифицированное Зло, в далёкой (от Фродо, но не от Гендальфа) древности тоже, как в будущем - Фродо, потерял Кольцо всевластия вместе с пальцем, на который его надел. По словам Гендальфа,
   'Эльфийский царь Гил-Гилад и Великий князь Западного Края Элендил низвергли Сауро-на, но и сами пали в последней роковой сече, и сын Элендила Исилдур отсёк Саурону па-лец вместе с Кольцом и взял Кольцо себе. И сгинул Саурон, и духу его в Средиземье не стало, и минули несчётные века, прежде чем тень его вновь сгустилась в Лихолесье.
   А Кольцо пропало. Оно кануло в воды Великой Реки Андуина. Ибо Исилдур возвращался с войны по восточному берегу реки, и возле Ирисной Низины его подстерегли орки с мглистых гор и перебили почти всю его дружину. Он хотел невидимкой спастись вплавь, но Кольцо соскользнуло с его пальца, орки увидели его и поразили стрелами.
   Гендальф помолчал.
   - И там, в тёмных заводях у Ирисной Низины, - продолжал он, - Кольцо исчезло из ле-генд и былей; то, что узнал ты сейчас от меня, неведомо почти никому, и даже Совет Мудрых пребывает в неведении о дальнейшей судьбе Кольца. Ну вот, а теперь пойдёт совсем другой рассказ' /там же, стр. 51/.
   И Гендальф посвящает Фродо в события, развернувшиеся 'на большом перегоне' Исилдур - Смеагорл (Горлум) - Бильбо. Нам эти события, в основном, известны.
   Но - интересное совпадение: Горлум, веками прячась и пряча свою 'прелесть' (Кольцо) 'в мрачных пропастях Земли', ненавидит небо и его светила. Он настолько привык ви-деть во тьме, что даже неяркий свет Луны для него мучителен. Он и до истории с Кольцом 'не подымал глаз к вершинам гор, древесным кронам и цветам, раскрытым в небеса, - взгляд его был прикован к земле' /там же/.
  
   Вообще, тёмный, чёрный, багровый, заслоняющий небо и таящийся под землёй, - вот гербовые цвета Зла во всех прочитанных нами только что книгах. От горнего измерения, от солнечного и даже лунного света во 'Властелине колец' Зло заслоняется стаями чудо-вищных птиц и летучих мышей, крыльями и плащами бессчётных своих приспешников - в общем, Тьмой.
   Том Реддл (Волан-де-Морт, Тёмный лорд) тоже оперирует 'чёрной меткой' и чёрным знаменем. И собирает своих сторонников под двойным пологом леса и ночи (повествова-ние о Гарри Поттере).
   Мы уже говорили, что для ревнителей 'тёмных искусств' и 'чёрной магии' неба над головой нет. Они не поднимают взора вверх, ибо там для них - либо давящая пустота, либо кара.
   Воображение Дж. Р.Р.Толкиена неисчерпаемо, но ощущению неизбежной перманентно-сти Битвы между Тьмой и Светом он не изменяет нигде. Вообще, во всех упомянутых нами книгах нет сладостного пророчества навечной победы Света над Тьмой. Разве что потус-торонней - в Нарнии.
  ***
  
   Нам предстоит непростая задача: отыскать стержень, который превращает многоголо-сую сумятицу и толчею персонажей Толкиена в строго целенаправленное единство. И по-нять, почему 'невысоклику' Фродо досталась миссия уничтожения Кольца, о котором он поначалу очень мало знает.
   На второй вопрос мы ответим сразу. На последнем Совете мудрых и добрых (и примк-нувших к ним из некоторых собственных расчётов, как, например, Боромир) разгорается спор: нельзя ли спрятать Кольцо как-то иначе, не бросая его в Ородруин? И почему имен-но Фродо следует поручить эту задачу? И снова звучит и в словах, и - особенно внятно - в реплике Элронда, иудео-христианский мотив:
   'Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил' /Дж.Р.Р. Толкиен, 'Властелин колец'. Пер. с англ. Изд. 'Яуза. Эксмо-Пресс'. 2002; стр. 246/.
   'Кольцо должно быть предано огню', - заключил свою речь на Совете Элронд, имея в виду единственное способное расплавить Кольцо всевластия пламя: огонь Мордора, лаву вулкана, кратер которого расположен в центре резиденции Саурона.
  
  ***
  
   Овладеть заветным Кольцом стремятся не только Саурон, и Саруман, и вообще - не только тёмные, злодейские силы.
   Мы уже видели (и говорили об этом), что многие чистые и высокие души жаждут стать всемогущими, чтобы творить Добро. Таков, например, Боромир. Правда, его интересы свя-заны лишь с интересами его 'малой родины'. Даже мудрейшие из мудрейших в мыслях своих порой соблазняются надеждой силой Кольца переустроить мир 'правильно'.
   Гендальфа и Галадриэль мы уже цитировали: они решительно отбросили этот со-блазн, ибо провидят сколь необратимой жестокостью он чреват и в какой тупик обяза-тельно заведёт любого, даже самого благонамеренного, но радикального и немедленного переустроителя мира к лучшему. 'Правильно' - это, в конечном счёте, всегда означает 'соответственно моему представлению о правильности'. У каждого это представление может быть своим. Но, поскольку моё 'правильно' - это 'самое правильное правильно', то остальных, если они надумают мне мешать, придётся заставить моему 'правильно' подчиниться. Для их же блага. А упорствующих в своём неприятии моего 'правильно' - сбросить с дороги. Как? Судя - по обстоятельствам.
   Вот одна из точек зрения на эту проблему (позднее высказавший её Боромир, любимый сын царственного наместника Денэтора, попробует отобрать Кольцо у его хранителя Фро-до силой):
   ' - Я не понимаю, чего вы боитесь. Да, Саруман оказался предателем, но ведь глуп-цом никто из вас его не считает. Почему вы думаете, что Вражье Кольцо можно лишь спрятать или уничтожить? Раз уж оно очутилось у нас, надо обратить его против хо-зяина. Свободным Витязям Свободного Мира оно поможет сокрушить Врага. Именно этого он и боится!
   Народ Гондора покорить невозможно, но нам угрожает поголовное истребление. От-важный спешит серьёзно вооружиться, когда ему предстоит решительный бой. Пусть же Кольцо будет нашим оружием, если в нём скрыта столь грозная мощь!' /там же, стр. 244
   Ему возражает владетельный князь Элрон
   ' - Светлые силы... не могут использовать Кольцо всевластия. Нам это слишком хорошо известно. Его изготовил Чёрный Властелин, чтобы осуществить свои чёрные замыслы. В нём скрыта огромная мощь, Боромир, так что и владеть им может лишь тот, кто наделён поистине великим могуществом. Но Могучим оно особенно опасно. Вспомни - Саруман Белый переродился, едва он решил завладеть Кольцом. Мы знаем, что если кто-нибудь из Мудрых одолеет Саурона с помощью Кольца, то неминуемо вос-сядет на его трон и сам переродится в Чёрного Властелина. Это ещё одна важная при-чина, почему Кольцо необходимо уничтожить, ибо, покуда оно существует, опасность проникнуться жаждой всевластья угрожает даже Мудрейшим из Мудрых. Перерожде-ние всегда начинается незаметно. Саурон Чёрный не родился злодеем. Я страшусь взять Вражье Кольцо на хранение. И никогда не воспользуюсь им в борьбе.
   - Я тоже, - твёрдо сказал Гендальф.
   В глазах Боромира промелькнуло недоверие, но потом он горестно опустил голову' /там же/
   И всё-таки Боромир попытается отобрать у Фродо Кольцо всевластия, хотя тут же опом-нится, а позднее жизнью заплатит за эту попытку.
   По пути Фродо и его команды в Мордор между хоббитом и Боромиром произойдёт на-едине следующая сцена:
  
   'Боромир глянул сверху вниз на Фродо.
   - Надеюсь, ты и сам понимаешь, мой друг? - спросило он. - Ты сказал, что боишься. Но в тебе говорит не страх, а здравый смысл.
   - Да нет, мне просто страшно, - возразил Фродо. - просто страшно, Боромир. И всё же я рад, что ты высказался. Теперь у меня не осталось сомнений.
   - Давно бы так! - воскликнул гондорец.
   - Ты не понял меня, Боромир, - сказал Фродо. - Я не пойду в Минас-Тирит.
   - Но тебе непременно нужно завернуть к нам, хотя бы ненадолго, - продолжал на-стаивать Боромир. - Минас-Тирит уже близко, и доберёшься ты от Скалистого до Мордора ничуть не быстрей, чем из нашей крепости. А зато у нас ты узнаешь послед-ние вести о враге. Пойдём, Фродо, - сказал Боромир, дружески положив ему руку на пле-чо. Но, выдавая скрытое возбуждение гондорца, рука его мелко дрожала. Фродо встал и, с беспокойством оглядев Боромира, отступил - человек был вдвое больше хоббита и намного сильнее.
   - Неужели ты боишься меня? - спросил Боромир. - Разве я похож на предателя или злодея? Да, мне нужно твоё Кольцо, теперь ты это знаешь. Но, клянусь честью гон-дорца, я отдам его тебе после победы. Сразу же отдам!
   - Нет! - испуганно вскрикнул Фродо. - Я не могу доверять его другим. Не могу!
   - Глупец! - прорычал Боромир. - Упрямый глупец! Ты погибнешь сам - по собственной глупости - и погубишь всех нас. Если кто-нибудь из Смертных может претендовать на Великое Кольцо, то уж, конечно, не вы, невысоклики, а люди Нуменора - и только они! Нелепая случайность отдала тебе в руки Кольцо. Оно могло стать моим! Оно должно стать моим! Отдай его мне!
   Фродо, не отвечая, попятился, чтобы отгородиться от громадного гондорца хотя бы камнем.
   - Зря ты боишься, - немного спокойней сказал Боромир. - Почему бы тебе не изба-виться от Кольца? А заодно - от всех твоих страхов и сомнений. Объяви потом, что я отнял его силой, что я гораздо сильнее тебя. Ибо я гораздо сильнее тебя, невысоклик! - Гондорец перепрыгнул камень и бросился к Фродо. Его красивое мужественное лицо отвратительно исказилось, глаза полыхнули алчным огнём.
   Увернувшись, Фродо опять спрятался за камень и, вынув дрожащей рукой Кольцо, на-дел его, потому что Боромир снова устремился к нему. Ошеломлённый, гондорец на мгновение замер, а потом стал метаться по лужайке, пытаясь отыскать исчезнувше-го хоббита.
   Жалкий штукарь!- яростно орал он. - Теперь я знаю, что у тебя на уме! Ты хочешь отдать Кольцо Саурону - и выискиваешь случай, чтобы сбежать, чтобы предать нас всех! Ну, подожди, дай мне только до тебя добраться! Будь ты проклят, вражье отро-дье, будь проклят на вечную тьму и смертельный мрак!.. В слепом неистовстве гондо-рец споткнулся о камень, грохнулся на землю и мёртво застыл, словно его сразило соб-ственное проклятье, а потом начал бессильно всхлипывать.
   Ветер усилился. Заунывный свист привёл гондорца в себя. Он медленно встал, вытер глаза и пробормотал:
   - Что я тут нагородил? Что я натворил? Фродо! Фродо! - со страхом закри-чал он. - Фродо, вернись! У меня помутился разум, но это уже прошло! Фродо!.. ' /там же, стр. 368 - 369/.
   Фродо не отозвался: он решил продолжить свой путь в одиночестве. Но не смог: с ним ухитрился отправиться верный Сэм. А по их следу то плыл, то шел одержимый жаждой опять завладеть Кольцом Горлум.
   Боромиру же, после его опамятования, предстояла страшная гибель. Он умер от бесчис-ленных ран, причинённых ему стрелами орков, на том же привале, спасая своих спутников, искавших Фродо и Сэма. Касаться истории его отца и брата мы не будем, ибо она не вмещается в рамки избранной нами сюжетной линии
   Мы не говорим здесь об изначально чудовищных властолюбцах типа Саурона и Сарума-на, которым нужна власть ради власти. Речь идёт о самых благонамеренных утопистах, прибегающих к насилию только ради своей высокой идеи. Но беда в том, что побуждения насильника не играют никакой роли. Из любых побуждений - заставить всех поступать и - тем более - думать по чужой указке нельзя. Никакая власть не может в любой момент времени знать всё обо всех и обо всём, чтобы учесть, оценить и совместить все желания и все интересы, а без этого знания - можно ли корректировать отклонения воли каждого подданного от служащей ему властной воли? Отсепарировать во имя своей цели все опас-ные для общества и для власти мысли и действия и навязать нужные? Как? Сколько вре-мени потребуется на эти процессы? Остаётся отобрать худших и с их помощью гнать пре-вращённое в стадо общество бичом по дороге, нужной благонамеренному властителю (то есть, по его убеждению, всему стаду). Почему худших? Потому что лучшие играть в эту иг-ру не станут.
   Но даже если бóльшая часть общества будет безропотно подчиняться приказам власти, сами эти приказы окажутся ирреальными. .В четырёхэлементной формуле успеха власти: 'ХОТЕТЬ - ЗНАТЬ - УСПЕВАТЬ - МОЧЬ' для власти диктаторской, тотальной выполнимо лишь одно требование - ХОТЕТЬ. При этом безразлично, чего хотеть, добра или зла: ведь при выпадении хотя бы одного звена становится невыполнимой вся цепь! А не выпасть они не могут - все три. Ибо 'мочь' отпадает, если не знать и/или не успевать своевре-менно корректировать - сообразно своим целям - ВСЁ происходящее и имеющее про-изойти в подчинённом даже благонамеренному диктатору обществе.
   Итак, разрушительные и губительные действия диктаторской власти реальны: 'ломать - не строить: ума не надо'. Разрушение имеет своим пределом сокрушение, гибель, рас-пад общества вместе с властью. А воссоздать уничтоженное, повторить его из разрушенно-го невозможно. Даже создать нечто аналогичное по функциям чрезвычайно сложно. По-чему? Потому что для разрушения не нужно ничего, кроме силы или бездействия (непро-тивления Второму закону термодинамики). А созидание (сопротивление этому Второму закону) требует времени, приложения разных сил и ещё очень и очень многих условий.
   Простейшие примеры: отнять у человека или у растения жизнь можно за считанные се-кунды или минуты. Выносить и родить ребёнка (пока что) 'ударными темпами' невоз-можно. Так же, как невозможно вырастить мачтовую сосну за минуты, затраченные элек-тропилой на её убийство. Читатель добавит бесчисленные примеры сам. К тому же рож-дён, или выращен, или построен будет не тот объект, который был уничтожен, не та сущ-ность. В этом смысле разрушенное невосстановимо.
   Описанный выше парадокс трудно принять, и человеческий разум, стремясь переделать мир и людей к лучшему, выдвигает всё новые и новые утопии всевластия спасительного, а не губительного.
   Но вернёмся к Совету в доме Элронда. В беседу, предшествующую путешествию Фродо и Сэма в Мордор, вмешивается гном Глоин. Ведь на Совет съехались представители боль-шинства достойных уважения насельников Средиземья.
   ' - Проклятые чародеи! - воскликнул Глоин. - Когда же мы им за всё отомстим? По-том немного помолчав, добавил: Но Тремя-то Враг завладеть не сумел? Тремя Магиче-скими Кольцами Эльфов? Говорят, это очень могущественные Кольца. Они ведь тоже изготовлены Сауроном, но Владыки эльфов не страшатся их лиходейства. Так нельзя ли с их помощью обуздать Врага?
   - Разве ты не понял меня, гном Глоин? - после долгого молчания спросил Элронд. - Не Враг выковал Кольца эльфов. Он их даже ни разу не видел. Кольца эльфов подвластны лишь эльфам. Но они бессильны на поле сражения. С их помощью нельзя убивать и обуз-дывать: они помогают познавать мир, творить добро и сдерживать зло, зародившееся в сердцах жителей Средиземья, когда здесь начались Войны за власть. С тех пор, как Враг лишился Кольца, нам удавалось противостоять Злу, но если он завладеет им сно-ва, ему откроются все наши помыслы, и мы утратим свободную волю, а Тёмные Силы станут непобедимыми - именно к этому стремится Враг.
   - Но скажи, - спросил у Элронда Глоин, - тебе известно, как изменится мир, когда ис-чезнет Кольцо Всевластья?
   - Неизвестно, - с грустью ответил Элронд. - Некоторые надеются, что Три Кольца, к которым никогда не притрагивался Враг, помогут залечить кровавые раны, нанесён-ные миру во время войны... но боюсь, что эти надежды не оправдаются. Я думаю, что, уничтожив Кольцо Всевластия, мы уничтожим силу остальных, и чудесная магия ны-нешнего мира сохранится лишь в сказочных преданиях о прошлом...' /там же, стр. 245-246/.
   В разговор властно вступает Гендальф:
   ' - Поражение неминуемо ждёт лишь того, кто отчаялся заранее, - возразил Ген-дальф. - Признать неизбежность опасного пути, когда все остальные дороги отрезаны, - это и есть истинная мудрость. Поход в Мордор кажется безрассудным? Так пусть безрассудство послужит нам маскировкой, пеленой, застилающей глаза Врагу. Ему не откажешь в лиходейской мудрости, он умеет предугадывать поступки противников, но его сжигает жажда всевластья, и лишь по себе он судит о других. Ему наверняка не придёт в голову, что можно пренебречь властью над миром, и наше решение уничто-жить Кольцо - поход в Мордор - собьёт его с толку.
   - Я тоже думаю, - проговорил Элронд, - что поначалу он не поймёт, в чём дело. До-рога на Мордор очень опасна, но это единственный путь к победе. У себя дома Саурон всемогущ. Так что тому, кто отправится в Мордор, ни сила, ни мудрость не даст пре-имуществ - тайна, вот что здесь самое важное, и, быть может, эту великую миссию слабый выполнит даже успешней, чем сильный, ибо сильный не привык таиться от опасностей, а борьба с Врагом приведёт его к гибели' /там же, стр. 246/.
   Вот здесь-то и прозвучали однажды уже процитированные нами слова:
   'Слабые не раз преображали мир, мужественно и честно выполняя свой долг, когда у сильных не хватало сил' /там же/.
   Никто не позволил себе произнести слова, решающие судьбу Фродо. И никто не смог бы уверенно предсказать её финал. Но почему-то он сам, против своей воли, почувствовал голос Рока. И оказалось, что этого от него и ждали:
   'Никто из гостей не проронил ни слова. Фродо обвёл взглядом собравшихся, но никто не поднял на него глаз: все молчали и смотрели в пол, предаваясь собственным мрачным раздумьям. Его охватил леденящий страх - он вдруг понял, что сейчас поднимется и самому себе произнесёт приговор. Неужели же ему нельзя отдохнуть, нельзя спокойно пожить в Раздоле? Здесь Бильбо, Здесь так спокойно и уютно...
   - Я готов отнести Кольцо, - сказал он, - хотя и не знаю, доберусь ли до Мордора.
   - Элронд внимательно посмотрел на Фродо.
   - Насколько я понимаю, - проговорил он, - именно тебе суждено это сделать, и если ты не проберёшься в Мордор, то Завеса Тьмы сомкнётся над Средиземьем. От слабых невысокликов из мирной Хоббитании зависит судьба средиземного мира - перед ними падут могучие крепости, а Великие придут к ним просить совета,... если бремя, кото-рое ты берёшь на себя, в самом деле, окажется тебе по силам.
   Ибо это тяжкое бремя, Фродо. Столь тяжкое, что никто не имеет права взвали-вать его на чужие плечи. Но теперь, когда ты выбрал свою судьбу, я скажу, что ты сделал правильный выбор' /там же, стр. 247-248/.
   И тут не выдержал самый верный и самый любящий друг Фродо, который разделит с ним его судьбу почти до последней точки. И как это ни удивительно, на этом страшном пу-ти Сэм не раз окажется духовно сильнее Фродо. А сейчас, бесконечно встревоженный судьбой друга, он обнаружил своё присутствие там, где ему уж никак не положено было присутствовать:
   ' - Но ведь вы не пошлёте его одного? Ведь не пошлёте, правда же, господин Элронд? - закричал вдруг Сэм и, не в силах сдержаться, выскочил из своего укромного уголка, куда он проюркнул перед началом Совета и до сих пор тихохонько сидел на полу.
   - Конечно, нет, - отозвался Элронд, с улыбкой повернувшись к встревоженному Сэму. - Ты его обязательно будешь сопровождать. Разве мы можем разлучить тебя с Фродо, если ты ухитрился пробраться за ним даже на секретный Совет Мудрых?
   Сэм покраснел и поспешно спрятался.
   - Эх, господин Фродо, - пробормотал он, - зря мы ввязались в эту страшенную сви-стопляску! - Потом сокрушенно покачал головой и снова сел на пол' /там же, стр. 248/.
  
  ***
  
   Когда Боромир по дороге в Мордор попытался отобрать у Фродо Кольцо, последний понял, что ему придётся одному пробиваться к цели похода. Надеяться полностью можно было только на Сэма, но его Фродо не захотел подвергать смертельным опасностям своей миссии. Отметим: Фродо уже несколько раз приходилось надевать Кольцо: один раз в са-мом начале пути, - шутки ради; в других случаях - ради спасения своей жизни и самого Кольца. Это были рискованные шаги, хотя в некоторых случаях и необходимые. Мы ещё увидим их последствия в эволюции сознания Фродо. Сэм же надевал Кольцо для спасения Фродо, а не своего, готовый без колебаний отдать 'душу свою за други своя'. Но Кольца всевластия без последствий для себя самого никто надеть и даже, не надевая, возжелать не может. И когда-нибудь, после долгой счастливой жизни, Сэму тоже придётся уйти путём всех причастных судьбе Кольца (даже косвенно). Но до этого ещё далеко.
   Приметная деталь: после многих приключений, смертельных опасностей и битв, Сэм и Фродо вернулись домой, в Хоббитанию. Об этом речь впереди. Но когда Сэм смущённо оправдывается перед Фродо, по семейным обстоятельствам не имея возможности съез-дить с ним к Бильбо в Раздол, происходит следующий диалог:
   ' - Да я бы с превеликой радостью съездил с вами в Раздол и повидал господина Бильбо, - вздохнул Сэм. - Только место ведь моё здесь, как же я? Кабы можно было на-двое разорваться...
   - Бедняга ты! Да, уж либо надвое, либо никак, - сказал Фродо. - Ничего, пройдёт. Ты как был из одного куска, так и останешься... ' /там же, стр. 965; выд. Д.Ш./.
   А в час прощания своего с Хоббитанией уже навеки, Фродо коснётся этой темы ещё раз:
  ' - Да вы куда же, хозяин? - воскликнул Сэм, наконец, понимая, что происходит.
   - В Гавань, Сэм, - отозвался Фродо.
   - И меня бросаете?
   - Нет, Сэм, не бросаю. Проводи меня до Гавани. Ты ведь тоже носил Кольцо, хоть и недолго. Придёт наверно и твой черёд. Ты не очень печалься, Сэм. Хватит тебе раз-рываться надвое. Много ещё лет ты будешь крепче крепкого, твердыней из твердынь. Поживёшь, порадуешься - да и поработаешь на славу.
   - Да ведь это что же, - сказал Сэм со слезами на глазах. - Я-то думал, вы тоже буде-те многие годы радоваться. И Хоббитания расцветёт, и вы же ради неё...
   - Я вроде бы и сам так думал. Но понимаешь, Сэм, я страшно, глубоко ранен. Я хотел спасти Хоббитанию - и вот она спасена, только не для меня. Кто-то ведь должен по-гибнуть, чтобы не погибли все: не утратив, не сохранишь. Ты останешься за меня: я завещаю тебе свою несбывшуюся жизнь в придачу к твоей собственной. Есть у тебя Роза и Эланор, будут Фродо, и, Розочка, Мериадок, Лютик и Перегрин; будут, наверно, и ещё, но этих я словно вижу. Руки твои и твой здравый смысл будут нужны везде. Тебя, конечно, будут выбирать головой Хоббитании, покуда тебе это вконец не надоест; ты станешь знаменитейшим садоводом, будешь читать хоббитам Алую Книгу, хранить память о былых временах и напоминать о том, как едва не стряслась Великая Беда, - пусть ещё больше любят наш милый край. Ты проживёшь долгий и счастливый век, ис-полняя то, что предначертано тебе в нашей Повести.
   А пока что поехали со мной!' /там же, стр. 967/.
  
  ***
  
   Мы ещё вернёмся к финалу эпоса Толкиена, кое в чём близкому к финалу 'Хроник Нар-нии' Клайва Льюиса.
   Опуская бóльшую часть событий (среди них такую сверхважную, как почти смертель-ное и в чём-то неизлечимое поражение Фродо кинжалом мертвеца на плато умертвий), опять обратимся к походу Фродо и Сэма в Мордор. К их великому сожалению, они, поки-нув своих спутников после столкновения Фродо с Боромиром, обнаружили, что плывут не одни: следом, на бревне, за ними плыл Горлум, которого им удаётся поймать. И тут повто-ряется история отношений 'Горлум - Бильбо' и 'Горлум - Гендальф'. Полупомешанный искатель отнятой у него 'прелести' мог быть без помех убитым и Бильбо Торбинсом, и Гендальфом. Но они не убили его из жалости. То же произошло с Фродо и Сэмом: они ос-тавили Горлума в живых, будучи неспособными прикончить слабое, молящее о пощаде беззащитное, как им казалось, существо.
   Но и у Горлума была защита: его внешняя слабость. На самом же деле за его слабостью скрывались веками тренированная выносливость, изворотливость и коварство. Его боль-шим преимуществом было также изначальное понимание великодушия Фродо и Сэма, да и Гендальфа - тоже.
   А в глазах горлумов всех мастей великодушие - синоним глупости. И ещё одно, пожалуй, самое главное преимущество Горлума: он действительно знал тайную дорогу в Мордор и часть его внутренних переходов. Потому и повёл друзей прямиком к логовищу чудовищ-ной паучихи Шелоб. Горлум надеялся, что они будут сожраны ею у самой цели своего по-хода. И тогда он выпросит у паучихи Кольцо в награду за лакомство. Она-то ничего о Коль-це не знала.
   Мы не будем пересказывать всех приключений и смертельных опасностей, пережитых Сэмом и Фродо на пути к огненной пучине Мордора. Отметим лишь наиболее важное. Чем ближе была цель их мучительного путешествия, тем тяжелее становились Кольцо и цепоч-ка на шее Фродо. И тем более мучил его соблазн снять Кольцо с шеи и надеть на палец. Он боролся с этим соблазном, как мог. Но когда Сэм был вынужден ради поисков похищенно-го орками Фродо или ради приведения его в чувство, надевать Кольцо или нести его на шейной цепочке, - оно тяжелело так, что гнуло к земле и Сэма. Правда, на пальце тяжесть его не ощущалась. Несколько раз их выручали подарки Галадриэли. Но трудности росли и мрак сгущался. Фродо резко слабел (его ранила, а Сэма чуть не убила Шелоб. Чудом им удалось её искалечить). Но когда однажды Сэм предложил Фродо взять у него и понести на себе цепочку с Кольцом, Фродо рассвирепел так, что у Сэма померк свет в глазах. Не напоминает ли Фродо в этой сцене своего дядю?
   Сразу же после похищения Фродо орками и спасения его Сэмом, первый, очнувшись, не обнаружил на себе цепочки с Кольцом. Он решил, что их сняли орки, и пришел в полное отчаяние.
   ' - Они всё забрали, Сэм, - отозвался Фродо. - Ты понимаешь? Всё! - И он снова тяжело опустился на пол, свесив голову, будто и сам только что это понял и его при-давило отчаяние. - Всё пропало, Сэм. Если мы даже отсюда выберемся, спасения нам нет. Одни эльфы могут спастись, и не в Средиземье, а далеко-далеко за Морем. Да ещё и там - спасутся ли?
   - Нет, сударь, не всё они забрали. И ещё не всё пропало. Я снял его с вас, уж извините великодушно. И оно цело - висит у меня на шее, сущий камень, я вам скажу! - Сэм полез за пазуху. Теперь небось надо его вам на шею перевесить.
   Сэму вовсе не хотелось отдавать Кольцо - ну куда хозяину таскать такую тя-жесть!' /там же, стр. 852/
   Прервём на мгновение этот диалог. Не для Фродо, ибо не вслух, мысленно Сэм произно-сит выделенные нами слова, не о себе печётся. Но Фродо этого не оценит.
   ' - Оно у тебя? - ахнул Фродо. - Здесь, у тебя? Вот чудо-то! - И вдруг, вскочив на ноги и протягивая дрожащую руку, выкрикнул каким-то чужим голосом: Давай его сю-да! Сейчас же отдавай! Оно не твоё!
   - Конечно, сударь, - удивлённо сказал Сэм. - Берите! - Он нехотя вынул Кольцо и снял цепочку через голову. - Только ведь мы, как бы сказать, в Мордоре: вот выберемся из башни, сами увидите Огненную гору и всё такое прочее. Кольцо ого-го как потяжеле-ло, и с ним здесь, похоже, шутки плохи. Может, будем его нести по очереди?
   - Нет-нет! - крикнул Фродо, выхватив Кольцо с цепочкой у него из рук. - Нет, и ду-мать не смей, проклятый ворюга!
   Он, задыхаясь, смотрел на Сэма с испугом и ненавистью. Потом вдруг, сжав Кольцо в кулаке, точно сам себя услышал. Он провёл рукой по лбу: голова по-прежнему болела, но жуткое видение исчезло. А перед тем привиделось ему совсем как наяву, что Сэм снова обратился в орка, в гнусную маленькую тварь с горящими глазками, со слюнявой оска-ленной пастью, и жадно вцепился в его сокровище. Теперь он увидел, что Сэм стоит пе-ред ним на коленях и горько плачет от мучительной обиды.
   - О Сэм! - воскликнул Фродо. - Что я сказал! Что со мной? Прости меня! И это тебе вместо благодарности. Страшная власть у этого Кольца. Лучше бы его никогда, нико-гда не нашли. Но ты пойми, Сэм, я взялся нести эту ношу, и тут уж ничего не подела-ешь. Это моя судьба и даже ты не можешь её разделить.
  . - Ладно, чего там, сударь, - сказал Сэм, утирая глаза рукавом. - Всё понятно' /там же, стр. 852-853/.
   Подобное повторится, когда Сэм поймёт, что Фродо уже теряет последние силы:
   ' - Нет, Сэм, не дойду я, - сказал он. - Тяжело мне очень, ужас как тяжело.
   Ещё прежде, чем рот раскрыть, Сэм знал, что скажет не то, что слова его зряшные, что лучше бы он смолчал, но уж очень было жалко хозяина.
   - Давайте, сударь, я его немножко понесу, - сказал он. - Понесу, сколько хватит сил, а вы пока отдохнёте.
   Глаза Фродо яростно сверкнули.
   - Отойди! Не тронь меня! - крикнул он. - Оно моё, говорю тебе. Прочь! - И рука его потянулась к кинжалу. Через миг он печально промолвил: - Нет-нет, Сэм. Ты пойми, ты должен понять. Это моя ноша, я не могу избавиться от неё, даже на время. Дорогой мой Сэм, ты раз мне помог, но больше это не выйдет. Я не могу отдать его тебе, я с ума сойду, если ты его коснёшься' /там же, стр. 875/.
   Фродо не хочет снять с шеи цепочку и надеть Кольцо на палец. Он знает и помнит, что не должен этого делать. Но сила, непонятная ему самому, всё более властно толкает его к такому поступку.
   Соблазн воскресает со страшной силой у самого жерла вулкана. Здесь участников драмы снова стало три. К этому времени Сэм на своей спине нёс к расселине Фродо, которому тяжесть цепочки с Кольцом не давала уже двигаться самостоятельно.
   'Пыхтя под ношей, Сэм выбрался из ущелины и краем глаза увидел, что сверху, со скалы, на него падает чёрный обломок.
   Он не успел увернуться, упал ничком и ободрал себе руки, не выпуская рук хозяина. Тут он понял, что случилось; над его головой послышался ненавистный голос.
   - Сскверный хозяин! - просипел он. - Сскверный хозяин насс обманул, обманул Смеа-горла, горлум. Нельзя сюда идти. Нельзя обижать Прелессть. Отдайте её нам, пусть она будет у Смеагорла, у насс!
   Сэм разом поднялся и обнажил меч, но от меча толку не было. Горлум и Фродо ката-лись по земле. Горлум рвал хозяина когтями, добираясь до Кольца. Наверно, только это и могло воспламенить угасшую волю и остывшее сердце Фродо: посягнули на его един-ственное сокровище. Он отбивался с яростью, изумившей Сэма, да и Горлума тоже. Но всё равно неизвестно, чем бы это кончилось, будь Горлум таков, как прежде. Однако его тоже извели мучительные скитания, вечный голод и жажда, нестерпимый ужас и алч-ная, гложущая тоска. От него и остались-то кожа да кости, только глаза горели по-прежнему, но не было сил подстать дикой злобе. Фродо отшвырнул его и, весь дрожа, выпрямился.
   - Прочь, прочь! - воскликнул он, прижимая руку к груди и ухватив Кольцо, скрытое под кожаной рубахой. - Прочь с дороги, ползучая мелюзга! С тобой всё кончено. Ни убить, ни предать меня ты больше не сможешь.
   Внезапно, так же, как у скал Привражья, Сэм увидел обоих совсем иначе. Полумёртвая, побеждённая и поверженная, но всё ещё злобная и жадная тварь извивалась у ног суро-вого властелина в белом одеянии. На груди его сверкал огненный круг, и оттуда исходил повелительный голос.
   - Пошел прочь, не приближайся ко мне! Если ты меня ещё коснёшься, будешь низверг-нут в Роковую Расселину, в негасимый огонь' /там же, стр 880-881/.
   Отбросив Горлума так, что тот чуть не влип в стену, Фродо стал подыматься к расселине один. Что-то новое, уверенное, властное в его голосе и в его облике почуди-лось Сэму, когда Фродо у самой вершины вулкана предстал перед ним неузнаваемо вели-чавым и властным. Но его внимание отвлёк Горлум.
   ' - Ну вот! - сказал Сэм. - Наконец-то я с тобой разделаюсь! - И он прыгнул с ме-чом наготове. Но Горлум не стал ни нападать, ни убегать, он лёг на брюхо и заскулил.
   - Не надо насс убивать! - хныкал он. - Не надо колоть насс сскверным холодным же-лезом. Дайте нам ещё немного пожить, совсем немножечко. Ссмерть, смерть, нам осталась одна смерть. Прелесть сгинет, и мы рассыпемся в прах, да-сс, в прах.- Он за-рылся в золу длинными костистыми пальцами. - Рассыпемся! - простонал он.
   - У Сэма дрогнула рука. Он был в гневе, он помнил, сколько зла принёс этот гад. Его, предателя и убийцу, обязательно надо было заколоть: сто раз заслужил, да и как иначе от него убережёшься? Но в глубине души Сэм знал, что не сделает этого, не убьёт он жалкого, простёртого в пыли, лишенного всего на свете пропащего мерзавца. Он сам, хоть и недолго, был хранителем Кольца и смутно догадывался, как мучается иссохший от вожделения Горлум, порабощённый Кольцом. Только у Сэма не было слов, чтобы всё это выразить.
   - Да чтоб ты околел, мразь вонючая! - сказал он. - Убирайся! Проваливай! Ни на грош я тебе не верю, и всё равно - проваливай! А то вот заколю тебя, да-сс, скверным холодным железом.
   Горлум привстал на четвереньки, попятился, потом повернулся задом и, спасаясь от пинка Сэма, пустился бежать. Сэм тут же забыл о нём, на дороге Фродо уже не было видно, и он изо всех сил заторопился наверх. Если б он оглянулся, то увидел бы, что Гор-лум крадётся позади, чёрной тенью скользя меж камней, и дико сверкают его безум-ные глаза' /там же, стр. 881 - 882/.
   Сэм изо всех сил ринулся вверх следом за Фродо.
   'Снова полыхнула расселина, и на краю огненной бездны в багровом свете стал виден Фродо - он стоял, прямой и неподвижный, как чёрное изваяние.
   - Хозяин! - вскрикнул Сэм.
   И Фродо молвил звучным и властным, совсем незнакомым Сэму голосом, заглушив-шим гулы Роковой горы, раскатившимся под сводами пещеры:
   - Я пришел. Но мне угодно поступить по-иному, чем было задумано. Чужой замысел я отвергаю. Кольцо - моё!
   Он надел Кольцо на палец и исчез. Сэм захлебнулся отчаянным криком. Сильный удар в спину сбил его с ног, отбросил в сторону, он расшиб голову о каменный пол и лишился чувств, а чёрная тень перепрыгнула через него' /там же, стр. 882-883/.
   Горлум его не пожалел.
   Когда Сэм очнулся,
   '...он увидел странное и жуткое зрелище. У края бездны Горлум схватился с невидим-кой. Он извивался то возле самой скважины, то поодаль, падал, вскакивал, снова падал. И не говорил ни слова, только злобно сипел.
   Огонь заклокотал в глубине, дохнуло палящим жаром, багровый свет залил пещеру. Вдруг длинные руки Горлума протянулись ко рту, блеснули и щёлкнули острые белые клыки. Фродо вскрикнул - и появился, стоя на коленях у огненной скважины. А Горлум бешено плясал, воздев кверху Кольцо с откушенным пальцем. Кольцо сверкало ярче солнца.
   - Прелесть, прелесть, прелесть! - ликовал Горлум. - Моя прелесть! О моя прелесть!
   И пожирая глазами свою сияющую добычу, он оступился, качнулся на краю бездны и с воплем упал в неё. Из глубины донёсся вой 'Пре-е-лесть!' - и Горлума не стало.
   Вулкан взревел, пламя вырвалось из расселины под самые своды пещеры. Гул превра-тился в тяжкий грохот, и Гора задрожала. Сэм кинулся к Фродо, подхватил его на руки и побежал к дверям. За чёрным порогом Саммат-Наура, с вершины Горы его взору пред-стал весь Мордор, и он окаменел от изумления и ужаса' /там же, стр. 883/.
   Непонятно, почему Фродо, надевший Кольцо отнюдь не для спасения своей или чьей-то жизни, как надевал его Сэм, не вспомнил о своей власти над Горлумом. Он ведь мог одним шевелением брови сбросить преследователя в огненную пропасть. Но вместо этого он стал драться со взбесившимся Смеагорлом, как мальчишка. Скорее всего, он ещё не проникся осознанием своих возможностей. Кольцо влекло его неодолимо, и он подчинился этому зову, но внутренне ещё не обрёл чувства своего всемогущества.
   Так или иначе, Горлум, действительно, как предсказал Гендальф, пригодился Фродо и Сэму (и вообще - людям) тем, что не дал Фродо превратиться в подобие Саурона, но куда более мощного: ведь Кольцо Всевластия было бы теперь у него!
   Но оказалось, что всё-таки тягой и тяжестью Кольца Всевластия Фродо был ранен не менее глубоко, чем мечом мертвеца. Беззаботный, весёлый и озорной племянник Бильбо Торбинса превратился в героя глубоко трагического. И если осколок меча был чудом вынут целителями из его плеча раньше, чем дошел до сердца, то от ноющей боли второй раны он так полностью и не избавился - вплоть до отбытия в мир иной на корабле Сэрдана.
  
  ******
  
   Так или иначе, утратив Кольцо вместе с пальцем и став свидетелем гибели Горлума, Фродо для всех окружающих останется прежним Фродо. Разве что чуть более грустным, задумчивым, страдающим время от времени мучительными болями и приступами неодо-лимой тоски. Да ещё иногда он казался окружающим каким-то странно прозрачным. И эта его прозрачность росла...
   Вернёмся, однако, к тому, что последовало непосредственно после извержения и взрыва Ородруина. В сплошных потоках всенастигающей лавы разрушенного вулкана Фродо и Сэм задержались на одном из последних островков камня и пепла. Вот как это произошло: Сэм, оцепеневший от ужаса и потрясения, наблюдает крушение Ородруина и гибель его защитников, позабыв о себе и даже - на какой-то миг - о Фродо, стоящем ря-дом:
   ' - Да, это и вправду конец, Сэм Скромби, - промолвил голос рядом с ним. Он обернулся и увидел Фродо, бледного, измождённого и спокойного. В глазах его не было ни смертной натуги, ни безумия, ни страха. Бремя с него свалилось, и он глядел, как в Хоббитании, в былые светлые дни.
   - Хозяин! - воскликнул Сэм и упал на колени. Он забыл, что рушится мир, и сердце его переполнила радость. Нет больше страшной ноши, хозяин спасён, он снова стал самим собой, он освободился! И тут Сэм заметил его искалеченную окровавленную руку. - Бедная рука! - всхлипнул он. - И, главное, нечем перевязать, да и лекарств никаких нет. Пусть бы лучше откусил у меня целую руку. Но с него теперь не спросишь, от него, поди, и пепла не осталось.
   - Да, - сказал Фродо. - А помнишь, Гендальф говорил: 'Погодите, может, Горлум ещё зачем-то понадобится'. И понадобился: ведь сам бы я не смог уничтожить Кольцо, и всё было бы напрасно, хоть мы и достигли цели. Не надо поминать его лихом! Пору-чение выполнено, и я больше всего рад, что ты со мной. Вот и конец нашей сказке, Сэм' /там же, стр. 884/.
   Поразительны отрешенность, спокойствие и печаль этих слов.
  ******
  
   Друзей, в их последние, предгибельные уже минуты, спасают орлы - друзья Гендаль-фа. Предшествуют этому сначала - отчаяние западных армий перед лицом неминуемого поражения, затем затмевающий Тьму и гасящий пламя прилёт орлов, ужас, смятение и от-ступление сил Мордора и столб чёрного дыма над Ородруином. Вот как это происходило:
   '...назгулы, взметнувшись, скрылись во мраке Мордора, заслышав неистовый зов из Чёрной Башни; и в этот миг дрогнули полчища Мордора, внезапно утратив напор, и за-мер их грубый хохот, и руки их затряслись, роняя оружие. Власть, которая гнала их впе-рёд, которая полнила их ненавистью и бешенством, заколебалась, единая воля ослабла, и в глазах врагов они увидели свою смерть.
   А ополченцы Запада радостно вскрикнули, ибо в глубине тьмы просияла им новая на-дежда. И с осаждённых холмов ринулись сомкнутым строем гондорские ратники, рис-танийские конники и северные витязи, врезаясь, врубаясь в смятённые вражеские орды. Но Гендальф снова воздел руки и звучно возгласил:
   - Стойте, воины Запада! Помедлите! Бьёт роковой час!
   Ещё не отзвучал его голос, как земля страшно содрогнулась. Над башнями Чёрных Ворот, над вершинами сумрачных гор взметнулась в небеса необъятная темень, прони-занная огнём. Стеная, дрожала земля. Клыки Мордора шатнулись, закачались - и рухну-ли; рассыпались в прах могучие бастионы, и низверглись ворота; издали глухо, потом всё громче и громче слышался тяжкий гул, превращаясь в раскатистый оглушитель-ный грохот.
   - Царствование Саурона кончилось! - молвил Гендальф. - Хранитель Кольца испол-нил поручение' /там же, стр. 885/.
  
   Поручение они всё-таки выполнили втроём: Сэм, Фродо и Горлум. Хитрый безумец Смеагорл оплатил своей жизнью спасение Фродо от расчеловечения, а мир Средиземья - от соблазна всевластия. Но пока Гендальф произносил свой ликующий монолог во славу Хранителя Кольца, -
  'Фродо и Сэм теряли последние силы. Кое-как добрались они до груды золы близ подно-жия, но уж оттуда деваться было некуда. Груда эта была островком, который вот-вот сгинет в корчах Ородруина. Кругом разверзалась земля и вздымались столбы дыма. Гора в содроганиях истекала магмой, и медленно ползли на них пологими склонами ог-ненные потоки, надвигались со всех сторон. Густо сыпал горячий пепел.
   - Они стояли бок о бок, и Сэм не выпускал руку хозяина, нежно поглаживая её. Он вздохнул.
   - А что, неплохая была сказка, сударь? - сказал он. - Эх, послушать бы её! Скажут как-нибудь так: внимайте Повести о девятипалом Фродо и о Кольце всевластья! - и все притихнут, вроде как мы, когда слушали в Раздоле Повесть об одноруком Берене и Вол-шебном Сильмарилле. Да, вот бы послушать! К тому же мы не первые, не мы послед-ние, дальше ведь тоже что-нибудь да будет.
   Так он говорил наперекор предсмертному страху, а глаза его устремлялись к северу, туда, где ветер далеко-далеко прояснял небо, ураганными порывами разгоняя тяжкие тучи.
   И зорким орлиным оком увидел их обогнавший ветер Гваигир, кружа над Ородруином и гордо одолевая смертоносные вихри, увидел две крохотные фигурки, стоявшие на хол-мике рука об руку, а вокруг, трясясь, разверзалась земля и разливалось огненное море. И в тот самый миг, как он их увидел и устремился к ним, они упали: то ли стало им со-всем невмочь, то ли задушил их чад, то ли, наконец, отчаявшись, они скрыли глаза от смерти.
   Они лежали рядом; и ринулись вниз Гваигир Ветробой и брат его Быстрокрыл, а за ними смелый Менельдор. И в смутном забытьи, ни живы, ни мертвы, странники были исторгнуты из темени и огня' /там же, стр. 887/.
   Ещё долго после того, как будет нами закрыта книга, мы не сможем оторвать свой внут-ренний взор от этой её полуфинальной сцены.
  
  ******
  
   Так что же нам всё-таки рассказали?
   Каждый возьмёт из этой книги по мере его.
   Попробуем несколько отрезветь снова и поговорить о проблеме, над которой Толкиен всерьёз размышляет и которой мы уже не раз занимались.
   Когда Дж.Р.Р. Толкиен писал свои две книги, т.е. в срединные десятилетия ХХ века, для него, по-видимому, были уже окончательно решены вопросы, подвигнувшие его на их создание. Точнее - определившие их центровую мировоззренческую ось. Он чётко знал, что тоталитарные режимы:
   а) не могут осчастливить своих подданных;
   б) возможности и свойства тоталитарных режимов нисколько не зависят от того, какие побуждения движут их создателями: мания злобного единовластия или призрак всеобще-го осчастливления. Важным оказывалось лишь одно обстоятельство: и владычествовать из властолюбия, и владычествовать из человеколюбия носители обеих идей жаждут упорно, единолично и абсолютно.
   В книгах Толкиена мудрейшие из мудрейших от всевластия наотрез отказались. Не по-тому, что оно их не соблазняло: мысленно они не раз примеряли его на себя. И сразу же ими овладевала мысль, которая не успела прийти в голову Фродо. Они задумывались над тем, как они будут переделывать мир, т. е. его обитателей, к лучшему.
   Они многое могли предвидеть, ибо прожили к этому времени бессчётные годы и даже века. По сравнению с ними, Фродо был моложе, чем бабочка, вылезающая из куколки и расправляющая свои крылья. Его вёл импульс, а не осознанное намерение. Не смогла по-мочь ему, очевидно, и мудрость сердца, которой так щедро был наделён Сэм. Фродо при-обрёл подобную мудрость лишь после всего пережитого.
   Что же касается тех, кто послал Фродо и Сэма на подвиг, то им хватало и проницательно-сти, и жизненного опыта, чтобы понять: 'к лучшему' - это всегда, во всех случаях, будет означать 'к моему представлению о лучшем'. Представлением же о лучшем каждого из своих подданных самые благонамеренные из них просто вынуждены будут пренебречь, даже если очень этого не хотят. Откуда им знать по каждому поводу и в любую минуту мнение и желание каждого из своих подданных? Уж лучше они просто прикажут всем действовать 'правильно' (конечно, опять же, не по их, а по своей мерке). Объяснять каж-дому, почему от него ждут определённого поведения в каждом конкретном случае, - не-возможно. Благодетелям придётся научиться приказывать. И создать механизмы прину-ждения к выполнению их приказов Трудно себе представить, что всем это придётся по вкусу. И тогда, в случаях упорного нежелания некоторых строптивцев жить чужим умом, их головы полетят с плеч вместе со всей своей начинкой. Ведь благодетели хотят им только добра, а они близоруко мешают переустраивать мир 'правильно'.
   Вот одно из доказательств того, что единовластные правители просто не смогут за реальное время узнавать всё им необходимое о своих подданных и перед каждым отчи-тываться. Не смогут 'ни лаской, ни таской'. Не увидел же всевидящий Саурон со всеми его бесчисленными рабами, как две крохотные фигурки пробираются в неприступный Мордор! И добрым, и злым диктаторам приходится только набивать на бочку обруч за об-ручем, пока она не взорвётся изнутри или не будет прихлопнута извне. Альтернатива у правителей (правителя) будет одна: поступать, как все в истории сауроны и саруманы, или от единовластия отказаться.
   Представив себе эту картину, мудрые от Кольца отказались заранее. Зная, что, пока есть в мире это Кольцо, большинство властолюбцев не уйдёт от соблазна им овладеть, они ре-шают Кольцо уничтожить. Они видят в нём вещь одинаково опасную и в руках чудовищ, и в руках наивных идеалистов.
   Думаю, что при всей своей одержимости высоким искусством и чистой поэзией, а не публицистической злобой дня, Дж. Р.Р. Толкиен совершенно сознательно сделал огнен-ным стержнем своего эпоса сражение всех племён Средиземья против сил Тьмы, стремя-щихся овладеть Кольцом всевластия.
  ***
   Фродо, Сэму, Мэри и Пину предстояло вернуться домой, в Хоббитанию, и увидеть картину, напоминающую последние дни 'Хроник Нарнии'. Саруман, изгнанный Гендаль-фом из своих владений, лишенный дара злобного волшебства, собрал в Хоббитании недо-битых орков и просто подонков разных мастей, в том числе - местных, и установил там ре-жим, не только тоталитарный, но, пожалуй, концлагерный. Простодушные эпикурейцы-хобби-ты растерялись перед его натиском так, что и не попытались всерьёз ему сопроти-виться.
   Естественно, что Сэм, Фродо, Мэри и Пин, потрясённые покорностью хоббитов при-шельцам, произволу, запустению, нужде и страху, царящим в стране, быстро поднимают дух соплеменников, освобождают всех заключённых, организуют боевые дружины и воо-ружают их всем, что оказалось под рукой или было отобрано у бандитов. Разогнав наём-ников, хоббиты подошли к резиденции 'Шаркича', (так велел себя звать Властитель)
   'В дверях стоял сам Саруман, сытый, довольный, весело и злобно сверкали его глаза.
  Тут-то Фродо и осенило.
  - Шаркич! - вскричал он.
  Саруман расхохотался.
  - Что, имечко уже прослышали? Так мои подданные называли меня в Изенгарде. Видно, любили . Но какая встреча: вы меня разве не ожидали здесь увидеть?
  - Не ожидали, - сказал Фродо. - А могли бы догадаться, что здесь и увидим. Гендальф нас предупредил, что мелкое паскудство исподтишка тебе ещё по силам.
   - Вполне, вполне, - сказал Саруман. - И не такое уж мелкое. Ох, и забавно же было смотреть на вас, чванливых недомерков, затесавшихся в свиту новоявленных власти-телей мира: как же вы пыжились от самодовольства! И думали, что вышли сухими из воды, что заберётесь обратно в свои конурки и заживете, как ни в чём не бывало. По-думаешь, замок Сарумана! Его можно разрушить; хозяина выгнать, а ваш дом - ваша крепость. В случае чего Гендальф вас в обиду не даст.
   И Саруман опять расхохотался.
   - Это Гендальф-то! Да вы отслужили ему - и всё, какое ему теперь дело до вас? Нет, вы, треща без умолку, потащились за ним окольным путём, далеко в объезд своей странишки. Ну, я и подумал, что раз вы такое дурачьё, то надо вас немного опередить и как следует проучить. Времени оказалось маловато, да и людей тоже, а то бы моего урока вам на всю жизнь хватило. Но ничего, может, и хватит, я тут у вас хорошо по-хозяйничал. Как утешительно мне будет вспоминать, что хоть на вас я выместил свои обиды!
   - Если тебе осталось только этим утешаться, то мне тебя жаль, - сказал Фродо. - Боюсь, пустое это утешение. Уходи сейчас же и навсегда.
   Хоббиты видели, как Саруман вышел их хибары; угрюмой толпой двинулись они к дверям Торбы и отозвались на слова Фродо гневными
  возгласами:
   - Не отпускай его! Его надо убить. Он злодей и кровопийца. Убьём его!
   Саруман с усмешкой окинул взглядом враждебные лица.
   - Убейте, попробуйте, храбренькие хоббитцы; вас, убийц, много скопилось. - Он вы-прямился во весь рост, чёрные глаза его грозно сверкнули. - Только не думайте, что я, обездоленный, лишился всей своей колоссальной силы. Кто тронет меня - умрёт страшной смертью. А если кровь моя обагрит землю Хоббитании, земля ваша навеки станет бесплодной.
   Хоббиты попятились. Но Фродо молвил:
   - Да не верьте вы ему! Никакой колдовской силы у него нет, лишь голос его обманы-вает и завораживает тех, кто поддаётся. Но убивать его я не позволю. Не надо мстить за месть - только зла в мире прибудет. Саруман, уходи немедля!
   - Гниль! Эй ты, гниль! - крикнул Саруман, и из ближней хибары выполз на четверень-ках Гнилоуст - точь-в-точь побитый пёс. - В дорогу, Гниль! - приказал Саруман. - Тут опять явились эти красавчики-гос-подинчики, они нас выгоняют. Пошли!
   Гнилоуст поплёлся за Саруманом. А Саруман поравнялся с Фродо, в руке его блеснул кинжал, и он нанёс страшный, молниеносный удар. Но клинок скользнул по скрытой мифрильной кольчуге и обломился' /там же, стр. 956-957/.
  
   Мифрильная кольчуга, как мы видим, не сыграла роли так и не выстрелившего ружья, висящего на стенке от первого до последнего акта пьесы. Она несколько раз передавалась из одних добрых рук в другие и в конце концов спасла Фродо от мести потерпевшего по-ражение Сарумана. Но передадим слово Толкиену:
   'С десяток хоббитов, и первым из них Сэм, кинулись вперёд и швырнули наземь неза-дачливого убийцу. Сэм обнажил меч.
   - Нет, Сэм! - сказал Фродо. - Всё равно убивать его не надо. И уж тем более нельзя убивать, когда он в чёрной злобе. Ведь он был когда-то велик, он из тех, на кого мы не смеем поднимать руку. Теперь он падший, однако же не нам судить его: как знать, мо-жет, он ещё возвеличится' /там же, стр. 957/.
   Пожалуй, эти потрясшие, как мы сейчас увидим, Сарумана слова открывают нам всю глубину миропонимания 'Фродо-девятипалого' - нового Фродо. Он не так уж долго от-сутствовал, но вернулся познавшим безмерность падений и взлётов, не исключённых ни для одного человека. Поэтому он от роли Верховного Судии отказался. И Саруман это по-нял. Ведь не случайно был он изначально не Сатаной, а 'Саруманом Белым', впавшим в соблазн и падшим.
   Отсюда и его реакция на вышеозначенные слова Фродо:
  'Саруман встал; он пристально поглядел на Фродо - с почтительным изумлением и глубокой ненавистью.
   - Да, ты и вправду вырос, невысоклик, - сказал он. - Да-да, ты очень даже вырос. Ты стал мудрым - и жестоким. Теперь из-за тебя в моей мести нет утешения, и милосер-дие твоё мне горше всего на свете. Ненавижу тебя и твоё милосердие! Что ж, я уйду и тебя больше не потревожу. Но не жди, не пожелаю тебе на прощание ни здоровья, ни долгих лет жизни. Ни того, ни другого тебе не будет. Впрочем, тут уж не я виною. Я лишь предсказываю.
   Он пошел прочь, и хоббиты расступились перед ним, побелевшими пальцами сжимая оружие. Гнилоуст помедлил и последовал за ним.
   - Гнилоуст! - сказал Фродо. - У тебя, может статься, путь иной. Мне ты никакого зла не причинил. Отдохнёшь, отъешься, окрепнешь - и, пожалуй, иди своей дорогой.
   Гнилоуст остановился и жалко взглянул на него, почти что готовый остаться. Са-руман обернулся.
   - Не причинил зла? - хихикнул он. - Какое там зло! Даже ночью он вылезает только за тем, чтобы поглядеть на звёзды. Тут кто-то, кажется, спрашивал, куда подевался Лотто? Ты ведь знаешь, Гниль, куда он подевался? Ну-ка расскажи!
   - Нет-нет! - съёжившись, захныкал Гнилоуст.
   - Да ладно, чего там, - сказал Саруман. - Это он, Гниль, прикончил Вашего Генералис-симуса, вашего разлюбезненького вождя. Что, Гниль, неправда? Правда! Заколол его, я так думаю, во сне. А потом закопал, хотя вряд ли: Гниль у нас всегда такой голоднень-кий. Нет, ну что вы, куда вам с ним. Оставьте эту мразь мне.
   Диким бешенством загорелись красные глаза Гнилоуста.
   - Ты мне сказал это сделать, ты меня заставил, - прошипел он.
   - А ты, Гниль, всегда делаешь, что тебе велит Шаркич, а? - расхохотался Саруман. - Так вот, Шаркич тебе говорит: за мной!
   Он пнул Гнилоуста - тот всё ещё стоял на четвереньках - в лицо, повернулся и по-шел. Но тут случилось неожиданное. Гнилоуст вдруг вскочил, выхватил запрятанный нож, бросился, рыча, как собака, на спину Саруману, откинул ему голову, перерезал гор-ло и с визгом побежал по улице. Фродо не успел и слова выговорить, как три стрелы пронзили Гнилоуста, и он упал замертво.
   Все испугались, когда вокруг Саруманова трупа склубился серый туман и стал медлен-ным дымом, точно от большого костра, и поднялся огромный мглистый облик, возник-ший над Кручей. Он заколебался, устремляясь на Запад, но с запада подул холодный ве-тер, и облик стал смутным, а потом развеялся.
   Фродо глядел на мёртвое тело с жалостью и ужасом, и вдруг труп съёжился, обна-ружив тысячелетнюю смерть: дряблое лицо стало клочьями иссохшей плоти на оска-ленном черепе. Он укрыл мертвеца его грязным изорванным плащом и отвернулся' /там же, стр. 957 - 958/.
   'Не судите, да не судимы будете?..'
   Проникшись непритворно таким мирочувствием, невозможно оставаться на этой Земле, ибо (пока что? Или вовеки веков?) на ней жить не воюя нельзя. Фродо уходит вместе со всеми великими и малыми, причастными уничтожению Кольца и тяге к нему, в светлый мир, где, как он надеется, можно будет не воевать и не властвовать. И этот неведомый, но заведомо прекрасный мир, куда уплывают на корабле Сэрдана Фродо и Бильбо, и все ве-ликие их друзья, напоминает царство Эслана и его Отца, куда Золотой Лев уводит души детей Земли и всех добрых обитателей Нарнии - перед потопом, призванным уничтожить падшую планету.
  
  
  ***
  
  
  ЗЕРКАЛО ГАЛАДРИЭЛИ
  
  
  ...Выходят, входят, жгут огни,
  ........................................
  И в крепости крошатся своды.
  
  Б. Пастернак
  
  
   Припомним: в повествовании о Гарри Поттере зеркало Еиналеж (прочитав название зеркала, справа налево, получим 'желание') показывало глядящемуся в него то и тех, что и кого он сознательно или подсознательно сильнее всего хотел увидеть. Гарри увидел свою семью и её ближайших друзей. Он обратил внимание на молодого человека, которо-го долгое время считал самым ненавистным своим врагом, - на Сириуса Блейка. Мальчику успели внушить, что Сириус предал его родителей и фактически стал их убийцей. Может быть, подсознательно Гарри хотел увидеть и его. Но он не помнил его лица и в зеркале его не узнал. Он ещё не скоро его увидит и узнáет правду.
   Рон, нанёсший первый визит зеркалу Еиналеж вместе с Гарри, увидел себя первым уче-ником Хогвартса, чемпионом по шахматам и по квиддичу, старостой факультета и, вообще, во всех отношениях первым и неотразимым. Мотивом этих мечтаний было не честолюбие (простодушный Рон честолюбием всерьёз не грешил), а страстное желание утереть носы заносчивым братьям, двум близнецам, донимавшим его своими дразнилками. По возрас-ту они были средними между Роном и тремя старшими.
   Итак, свойством зеркала Еиналеж была способность показывать человеку то, что он больше всего хочет увидеть, то есть выдавать желаемое за сущее. Эта безобидная, каза-лось бы, игрушка могла быть очень опасной, ибо искажала роль и место человека в мире (как в случае с Роном).
   В Хоггвартсе, в кабинете его директора Альбуса Дамблдора, имелось ещё одно весьма своеобразное зеркало. Гарри, оставленный Дамблдором ненадолго в его кабинете, без спроса в него заглянул. Хозяин кабинета не слишком спешил вернуться, и Гарри успел мно-гое увидеть, запомнить, а кое-что даже понять. За этим занятием его и застал возвратив-шийся Дамблдор. Он не был рассержен самоуправством Гарри Скорее всего он и рассчи-тывал показать Гарри те перипетии прошлого, в которые счёл нужным его посвятить. В это своеобразное зеркало, в чашу его, Дамблдор складывал много лет картины и мысли своего прошлого и настоящего. Он хранил их в этом своеобразном 'архиве' без коррекции ус-лужливой памяти. Ведь память часто исключает из нашего сознания то, что нам тяжело, неприятно или стыдно помнить. Что-либо изменить или перечеркнуть в этом своём 'архи-ве' Дамблдор не мог.
  
  ***
   Итак, миражи зеркала Еиналеж, отражая лишь сокровенные желания глядящегося в не-го, уводили его прочь от реальности. И это могло быть для него опасным.
   Зеркало же прекрасной и мудрой Галадриэли Сэму показало, что творится сейчас в его родной Хоббитании. Его почти неодолимо потянуло домой - спасать сородичей и земля-ков от гнусных насильников. Но Галадриэль спросила его, может ли он покинуть Фродо на его страшном пути. И Сэм, едва не разорвав сердце своё пополам, почувствовал, что оста-вить Фродо не может. Он поставил своё возвращение в Хоббитанию на второе место по-сле сопровождения Фродо к Ородруину и остался с ним.
   Припомним: Фродо, поколебавшись, тоже решился заглянуть в зеркало Галадриэли. И увидел в нём фрагменты своего будущего, настолько страшные, что стал умолять Галадри-эль забрать у него Кольцо.
   Итак, зеркало Галадриэли вызвало очень трудно преодолимую тягу Сэма домой и по-вергло в ужас Фродо. Но Галадриэль объяснила им, что картины, возникающие в её зерка-ле, - это предсказание наиболее вероятного будущего, а не окончательный приговор, об-жалованию не подлежащий. Чем раньше и чем дальше от цели своего пути человек об этой вероятности узнаёт, тем больше у него останется времени для осмысления и коррек-ции рискованных ситуаций. Если времени ещё много и цель далека, ты можешь учесть вероятные злоключения и их развязку, используя это знание в своих интересах, отыскивая спасительные уловки, меняя свою тактику.
   Чем короче отрезок пути и времени между вероятностным предсказанием и событием (например, последние часы приговорённого в камере смертников), тем в большей степени предсказание превращается в приговор. Хотя даже в такой ситуации финалы бывают раз-ные.
   Зеркало Галадриэли - альтернатива зеркалу Еиналеж: оно не угодливо и честно пока-зывает человеку то, что способно показать: наиболее вероятный вариант будущего.
   Галадриэль дарит Сэму и Фродо подарки. Первому - для далёкого и счастливого будуще-го в Хоббитании. Второму - для облегчения его пути к Ородруину. Подчеркнём: она ниче-го не навязывает им и - тем более - не приказывает. Она только показывает Фродо наи-более вероятные опасности на пути к цели (и то - не полностью, а лишь фрагментарно). А уж как Фродо использует её предупреждения - это его дело.
   Возможность путешествий во времени 'туда и обратно' и при этом ещё и корректиро-вать сюжет Судьбы - давняя мечта человечества. Сейчас она кажется невероятной, но кто знает, кто знает? Страшно то, что и такую блистательную возможность человек способен использовать для погубления себя и себе подобных.
   Вернёмся, однако, к зеркалу Галадриэли. В не однажды нами уже использованной фор-муле успеха ('хотеть - знать - мочь - успевать') это зеркало (кроме общедоступного 'хо-теть'), раскрывает ещё один элемент - знать. Пусть даже и не наверняка, а всего лишь с очень высокой степенью вероятности, но и это чрезвычайно важно: каждый заблаговре-менно узнающий, что его скорее всего ожидает, в ряде случаев, может успеть обойти опасность или перестроить свою тактику.
   Ещё раз (и весьма упрощённо) повторим вывод, многократно доказанный учёными и фи-лософами с весьма различными специальностями и фразеологией. Изберём словарь, наи-более близкий, как мы надеемся, большинству читателей (при желании можно считать его метафорическим).
   Всевышний создал мир и все его частности как системы самоорганизующиеся и взаимо-зависимые. Он дал человеку нравственные максимы - постулаты Заповедей. Знающий эти максимы волен поступать не по их кодексу, а по своему выбору. Прижизненно судить его могут по разным поводам, и много раз, и один раз, и справедливо, и несправедливо. Но только один Суд (очень хотелось бы в это верить) будет судить его за всё то, что он принёс в мир. Этот Суд и вынесет приговор, обжалованию не подлежащий.
   Жажда всемогущего единовластия и попытка его построить на крови и костях (а иначе - нельзя и пытаться) - грех непростимый.
   Даже если бы некий абсолютный Властитель искренне желал блага своих подданных, и даже если бы он точно знал, чтó ради этого каждый должен делать, более того - если бы его подданные горели любовью к нему и были готовы исполнить все его указания, - в ко-нечном счёте Система оказалась бы неработоспособной. 'Нельзя объять необъятное', а число состояний, движений, намерений, потребностей, связей и т.д. и т.п. в большой ди-намической Системе 'общество' в каждый момент времени бесконечно велико. К тому же всё это бесконечное многообразие непрерывно меняется. Можно ли управить такой Системой из одного стоящего над ней Центра? Нельзя. Постепенно в Системе нарастают шумы и сбои. Но добрый Властитель уже привык править, стоя над всеми и всем. Он ме-нять характер Системы не хочет: это было бы равносильно его отказу от единовластия. Такое случается, но крайне редко. Как правило, Властитель вскоре забывает о своих благих целях, ибо они несовместимы с тотальным удержанием власти в одних руках. И он изме-няет свою стратегию.
   Постепенно всё вытесняется беспощадным насилием, но и это надолго (по историческим меркам) не помогает. Финал - истощение всех человеческих резервов и материальных ре-сурсов, подвластных насильнику, а затем и его собственный крах, потому что жить и власт-вовать он способен только силами тех, чьи силы съел.
   Поэтому мудрые от всевластия отказываются, а не отказавшиеся от него - гибнут вместе со своими рабами. В лучшем случае, созданные ими системы распадаются, сгнив на корню.
  
  ******
  
   Мы глубоко убеждены в том, что наличие этой идеи у всех представленных нами авто-ров не случайно. Их книги сознательно сражаются с Магнитом всевластия.
   Нарнию Обезьяныч Глум превращает в концлагерь, и Эслан, Сын Царя Вселенной, её предаёт потопу.
   Фродо и Сэм, возвращаясь в Хоббитанию, находят и там концлагерь и уничтожают на-сильников.
   В обоих примерах концлагерь - не гипербола и не метафора. Речь идёт о самых настоя-щих и крупных островах 'Архипелага ГУЛаг' со всей их режимной спецификой. Трудно се-бе представить, что их воссоздали в своих книгах люди, никогда тоталитарных империй, их лагерей и прилагерных поселений не видевшие.
   Книги Толкиена и Роулинг трубят в боевой рог - книга Клайва Льюиса предостерегает, играя на органе отходную. Что же нас ожидает?
   То, что мы изберём.
  ***
  
  
  
  ХРОНИКИ БУДУЩЕГО
  
  'Так бывает со всяким, который взывает к богам, в которых не верит,
   а они возьми и явись'
  'Хроники Нарнии', т.2, стр.470
  Клайд Льюис
  
  
  
   Несмотря на свою (на первый, поверхностный, взгляд) непритязательность, 'Хро-ники Нарнии' самый 'взрослый' из бестселлеров, выбранных нами для рассмотрения. Разумеется, и эпопея Гарри Поттера, и 'Властелин колец', и 'Хоббит, или Туда и обратно', в конечном счете, 'книги для взрослых, которые с удовольствием читают дети' (Дж.Р.Р.Толкиен). Но книги, которые читают и дети, редко рождают у взрослых чувство та-кого безвыходного трагизма, каким наделяют нас по их прочтении 'Хроники Нарнии'.
   Почему же сюжет, который заканчивается апофеозом всех добрых сил и героев, оказы-вается столь трагичным? Почему после прочтения этой книги эпопея Гарри Поттера и 'Вла-стелин колец' согревают душу?
   Потому что они воссоздают борьбу, а не гибель. И Гарри Поттер, и 'Властелин колец' в своём финале оставляют веру в победу Жизни над Смертью, Добра над Злом.
   'Хроники Нарнии' такой веры не оставляют.
   Ключ к мистической подоснове 'Хроник Нарнии' отыскивается в её финальной части - в 'последней битве'. Впрочем, автор и сам декларирует эту подоснову устами одной из любимых своих героинь: 'Да, да, - подхватила королева Люси. - В нашем мире однажды такое случалось: в хлеву находилось то, что больше всего нашего мира'. ('Хроники Нар-нии', кн.2, стр.485).
   Куда яснее?
   Не менее красноречива и формула Эслана, заклинающего Таша: ' - Уходи, чудище, та-щи свою законную добычу восвояси. Именем Эслана и отца его, великого императора За-морья, заклинаю тебя!' (там же, стр.480).
   Дети Земли попадали в Нарнию в её различные эпохи, иногда - через огромные про-межутки нарнийского времени, иногда - чаще. Дома же, в Англии, даже не успевали заме-тить их отсутствия. Время на Земле и в Нарнии течет по-разному. Невозможно в нарний-ском варианте хода и смены времён уловить хотя бы какой-то ритм по сравнению с ходом времени земного. Иногда земным месяцам соответствуют в нарнийской истории годы, иногда годам на Земле - столетия. Правда, связи между событиями удаётся установить, ибо земных гостей в Нарнии помнят: все визиты их в Нарнию, даже самые древние, сохра-нены в исторической памяти и в Хрониках Нарнии. Повторим: дома их секундных отлучек не успевали заметить, хотя субъективно они пребывали в Нарнии годы. И даже приносили с собой оттуда реальные предметы, например, яблоко, из семян которого выросла в Лон-доне прекрасная яблоня. А когда через много лет её срубили, распилили на доски и сдела-лали из них шкаф, то именно через этот шкаф другое поколение детей Земли иногда, со-вершенно неожиданно для себя, попадало в Нарнию. Правда путь в Нарнию через шкаф был не единственным, и хронологически неритмичные визиты детей в Нарнию оказыва-лись для детей непреднамеренными. Вспомните, как впервые попал туда через картину, висящую на стене, 'бяка' Юстейс. Его кузены не удивились: для них загадочное переме-щение в Нарнию было не первым. Но маленький доктринёр и педант Юстейс, очень начи-танный, не верил своим глазам и требовал, чтобы его немедленно вернули обратно. Всё то же бессмертное: 'Этого не может быть, потому что не может быть никогда'. Юстейс мно-гое пережил, пока уверовал в реальность Нарнии.
   То же и с памятью нарниан о Великом Золотом Льве Эслане, их спасителе и покровите-ле. Возвращения Эслана из его отлучек, тоже неритмичные и неожиданные для нарниан, обычно совпадали по времени с появлением в ней детей Земли. В начале её времен Эслан спас Нарнию от леденящих чар злой волшебницы - Белой ведьмарки (она же Зеленая ведьмарка и Зеленая змея). Эслан подарил Нарнии сказочно богатую природу с говорящи-ми растениями и животными, любящими и понимающими друг друга, живущими в мире и согласии с людьми, а также почти со всеми (мифологическими, волшебными? - как иначе сказать?) обитателями Нарнии.
   Дети Земли могли попадать в Нарнию только до определенного, примерно отроческо-го, возраста. Там, в Нарнии, лондонские секундные отлучки из дома превращались для них в годы счастливых царствований, путешествий и подвигов.
   В последний раз младшие из героев книги, соученики по дурацкой экспериментальной школе Юстейс и Джил, попадают в Нарнию не надолго, в момент железнодорожной ката-строфы, в которой, как выяснится позже, погибли они и их родственники, друзья и родите-ли их друзей. Может быть Юстэйс и Джил погибли не сразу, а какое-то короткое время ещё были живы. И эти последние мгновения они оказались в Нарнии, где секунды растянулись на нарнийский манер - так, что Юстэйс и Джил успели принять участие в последнем нар-нийском предпогибельном бое.
   Эслана в Нарнии в это пору нет, и перед детьми предстаёт неузнаваемая для них кар-тина: Нарния, захиревшая и отупевшая под властью захвативших её проходимцев, своих и чужих. Дети увидели Нарнию неузнаваемую, незнакомую, обреченную бандой подонков на унизительный и невыносимо тяжелый принудительный труд, на беспросветное рабство.
   Эта картина разительно отличалась от эпох упадка, посещавших Нарнию ранее. Тогда у Нарнии была врагиня - воплощённое Зло, которое то почти одолевало нарнианцев, то от-ступало, изгнанное Эсланом, воителями-нарнианцами и детьми Земли. Чудовище уходила в свои прибежища до следующей (в разных обличьях) вылазки в свет.
   Иногда Зло принимало почти роковой характер. Это противостояние и противоборство длилось до тех пор, пока Зеленую змею не прикончили в её логове дети Земли и сказоч-ный нарнианский зверь - мудрый Зудень, он же - Лягва Мокроступ. Поддержал их и осво-божденный ими от злых чар наследный принц Нарнии королевич Рилиан.
   Разумеется, это метафизическое Зло могло возникнуть снова - в каких-то иных обличь-ях и масках, что уже случалось. Но для борьбы с ним раньше или позже приходил Эслан, и нарнианцы, а также дети Земли с его помощью это Зло снова одолевали. Наступали долгие эпохи расцвета.
   Когда же дети попали в Нарнию в последний раз (как уже было сказано, - в момент крушения поезда, в котором они погибли), и миг растянулся для них в дни последнего боя, ими проигранного, это была уже не Нарния. Сказочно прекрасная еще недавно страна, ос-кудевшая и обезображенная, переживала последние дни перед Апокалипсисом. Законный король Тимиан и его приближенные быстро теряли надежду спасти страну.
   Кто же её довёл до этого ужаса? Кто захватил в ней власть? Не безжалостное, но вели-чавое могучее Зло, естественный антипод Добра, а ничтожества из ничтожеств.Подонки, нее обладающие ничем, кроме жадности, жестокости и хитрости: Обезьяныч Глум и про-хвост калорменец, призвавший на помощь своих соплеменников.
   Не веря ни в бога, ни в черта, ни в сон, ни в чох, ни в Эслана, ни в страшного калормен-ского Таша, Обезьяныч и дюжие калорменцы поначалу затеивают аферу. Они обряжают безропотного ослика Глупа в старую львиную шкуру и по ночам, в полутьме, на миг выво-дят его из хлева - на показ толпе растерявшихся нарнианцев и быстро прибывающих ка-лорменцев. Нарнианцы, давно не видя Эслана, хранят легенды о нём, его культ. Калор-менцы же - сатанисты, поклоняющиеся сатане Ташу и ожидающие милостей от него. Обезьяныч и его калорменские соучастники, чтобы подчинить себе оба народа, изобрета-ют и предлагают толпе в спасители и кумиры некоего Ташлана - слияние в едином верхов-ном существе Эслана и Таша.
  
  И что якобы по воле и велению этого бога они превращают вчера еще свободных людей в рабов. Заставляют их вырубать заповедные леса говорящих деревьев, запрягают говоря-щих лошадей в каторжную работу, а порабощенные нарнианцы сплавляют трупы деревьев на продажу в чужие земли.
   Повторим, ибо это чрезвычайно важно: сама ни во что не верящая (ни в Эслана, ни в Таша, ни в Ташлана), банда Обезьяныча Глума шаг за шагом превращает Нарнию в некое (для английского писателя удивительно точное) подобие Архипелага Гулага. И всё это де-лается именем двух, будто бы объединившихся в единое целое богов. Естественно, что ничего не производя, а только распродавая себя самоё, Нарния быстро нищает. В ней вво-дится нормированное пайковое потребление, всё более урезаемое. Объявляются и осуще-ствляются всё более жесткие санкции за 'отлынивание от работы' и т.д. и т.п. Для читате-лей из бывшего СССР и его сателлитов - картина знакомая. Разумеется, если они помнят своё недавнее прошлое.
   При этом, конечно, ни на миг не прекращается хвалебная пропаганда, вещающая о том, что никогда еще нарнианцам не жилось так хорошо, и главное, так правильно, как те-перь.
   В качестве 'наглядной агитации' (памятный советский термин) граждан еженощно, при слабом свете костра, в течение нескольких минут демонстрируется 'живой' Ташлан - ослик Глуп, обряженный в старую львиную шкуру. Днём ослика держат в хлеве, за грязной, тёмной и тесной хижиной, превращенной в храм.
   Мы не будем пересказывать злоключения последних гостей с Земли, объединивших вокруг короля Нарнии всех, кто остался верен ему и Эслану. Они потерпели поражение и об этом надо читать, а не проборматывать события скороговоркой. Но когда Обезьяныч Глум и его колорменские союзники затевают своё кощунственное шоу (с появлением в хи-жине 'самого Ташлана'), происходит чудо, прежде всего, смертельно ошеломившее са-мих устроителей зрелища. Ведь они-то были глубоко уверены, что ни Эслана, ни Таша (ни Бога, ни Дьявола) попросту не существует, что они ещё раз обманут доверчивую толпу, ис-пользуя в своих целях эти древние муляжи.
   Но Эслан и Таш оказались Реальностью.
   Остановим на миг повествование и вспомним об одном эпизоде. В последнем сраже-нии добрые силы чуть было не победили. Но их предали гномы (большинство гномов). Объявив себя независимыми и от нарниан и от колорменцев, они начали стрелять и в тех и в других, с особенной яростью нападая на тех, кто берет верх. Лозунгом гномов было: 'Гномы ни за кого, гномы за себя'. Но оборачивается эта формула бессмертным 'Если я не за себя, то кто же за меня? Но если я только за себя, то для чего же я?'
   Гномы могли бы спастись, если бы оказались на той же стороне, где и борющиеся за свободу.
   Но они продолжали ощущать себя запертыми всё в той же грязной, тесной, голодной хижине и ни на чьи уговоры не поддавались. В их руках поданный им хлеб, даже получен-ный из рук самого Эслана, оказывался навозом. И Лев предоставил их выбранной ими судьбе.
   А Таш растворился во Тьме, наступающей на небо Нарнии, в океане её затопляющем, напоследок унеся в своих когтях Обезьяныча.
   Будет ли слишком большой натяжкой увидеть в развязке 'Хроник Нарнии' два сюжета, подспудно связанные между собой?
   Первый из них - возникновение и крушение тоталитарной власти жестоких ничтожеств. Второй - эсхатологическая драма прихода Антихриста, Страшного суда и Конца света.
   Несколько отойдём от 'Хроник Нарнии'.
   Победа и крушение какого-то конкретного варианта тоталитаризма представляются большинству историков, лежащими вне какой бы то ни было мистики. Тотальная власть вообще не связана, в их глазах, с идеями и представлениями религиозными. Однако это всего лишь очень распространённое заблуждение, которое разделяют не все исследовате-ли.
   По мнению Норберта Винера (и не только его одного), даже самые атеистичные из доктрин, лежащих в основе тоталитарных режимов (Винер назвал их 'военно-религиозными'), отрицая существование Творца, создают некую лжецерковь, где ставят на место Бога свою идеологию, свою волю, в конечном счёте - себя. Ведь ни идеология, ни - тем более государство - не функционируют бесплотно: они воплощаются во властной ие-рархии, призванной обеспечивать определенный порядок вещей и действий. Обожение идеологии и воплощающей её в жизнь Системы, ИДОЛИЗАЦИЯ их (не путать с идеализаци-ей) неизбежно влекут за собой культ властной иерархии, начиная с высшей её ступени и кончая мельчайшими исполнителями воли Идола.
   Во главе 'военно-религиозной' (Н.Винер) квазицеркви (тоталитарной иерархии) стоит вполне земнородная верхушка, не признающая над собой ничьей воли.
   И каково же оказывается потрясение идолов такой квазицеркви, когда выясняется, что вопреки их земному всевластию, далеко не всё в их воле?
   Тоталитарный идол всегда жесток: он объективно не может выполнить своих 'довла-дыческих' обещаний и потому держится обманом и принуждением, своей жестокостью и страхом подданных. И если его не успевают разрушить его подданные или соседи, он ру-шится сам, истощив и разложив на годы вперёд (а то и навсегда) порабощенное общество.
   В силу всего, что сказано выше, интрига Обезьяныча Глума и К0 способна на какое-то время заключить покорённое ею общество в каторжную тюрьму, выжимающую из на-рода все соки. Но она исключает из жизни общества и все силы, в былые времена способ-ствовавшие его развитию и процветанию.
   Этим она как бы предваряет, облегчает и ускоряет явление миру всеразрушающего Ан-тихриста. Если бы приход последнего не был так страшен, можно было бы вспомнить ста-рую шутку историков - 'В истории катастрофа приходит дважды: первый раз - как траге-дия, второй раз - как фарс'. И сделать вывод о том, что в данном конкретном случае фарс (правление Глума и К0) предшествует катастрофе (концу света). Но оба предмета обсужде-ния: и 'военно-религиозный' (тоталитарный) строй, и приход (под любым имененм) Анти-христа - слишком страшны для шуток.
   В такой Нарнии, какой дети увидели её в последний раз, Эслану просто уже нечего бы-ло делать.
  ***
   Слушатели и читатели-дети доверчивы, они принимают мир Эслана за некое царство-государство ('И я там был, и мёд я пил, но...'), без всяких 'но'.
   Все добрые люди и звери находят в этом государстве приют и ласку. Его только трудно разыскать - таков их вывод. Но 'трудно' это не 'невозможно'. Всё кончается хорошо, по-тому что в сказках на помощь добрым людям и зверям приходят хорошие волшебники. Взрослый же читатель видит, как бесповоротно рушится Нарнии под напором Зла, как на Земле гибнут в железнодорожной катастрофе дети и их родители. А мир, в котором они, претерпев крушение и потерпев поражение, спасаются, - это для взрослых читателей мир потусторонний. В нём спасаются не люди и добрые звери во плоти, а только их души.
   Дети воспринимают чудо, как волшебный факт. Они принимают иносказание как ска-зание. Для них слова 'факт' и 'волшебный' не противоречат друг другу. В их глазах это не антонимы, а синонимы, счастливое совпадение.
   И еще одна особенность детского отношения к сказке: они всегда волнуются о конце её, сколько бы раз с ней ни встречались.
   Дети боятся, что на этот раз события могут развернутся как-то иначе, хуже. Для них все персонажи сказок живые, а живые могут поступать в одних и тех же обстоятельствах по-разному.
  Иногда 'детское' восприятие любимых книг (каждый раз - с волнением об их конце) при-суще и взрослым. Эти счастливчики, перечитывая снова и снова дорогую им книгу, под-спудно, в самой глубине души, надеются, что на этот раз драма, которую они знают наи-зусть, завершится иначе, благополучней.
   Может быть, утрата способности воспринимать сказки как живую жизнь и верить ва-риативности их концов - это и есть главный признак расставания с 'детством, отрочеством и юностью'?
  ***
  
   Вспомним строфу Пастернака:
  Пусть ветер, рябину занянчив,
  Пугает её перед сном, -
  Порядок творенья обманчив,
  Как сказка с хорошим концом.
  
   Мы, мягко говоря, взрослые, выросшие на стихах Пастернака, снова и снова спрашива-ем себя: что именно обманчиво?
  Надежда на то, что сказка на этот раз может кончиться хорошо?
  Или, напротив, 'порядок творения' только пугает нас, только шутит. На самом деле всё кончится хорошо. Как в сказке.
   Может быть Пастернак этим своим 'порядок творенья обманчив, 'как сказка с хоро-шим концом', выразил сумятицу, царящую в его душе?
   Для того, чтобы 'Хроники Нарнии' кончились хорошо, мы, взрослые, должны верить (ибо прижизненно мы не узнаем, не увидим этого), что жизнь души продолжается и после гибели тела. И что для невинных и раскаявшихся, оступившихся, но искренне пожалевших от этом, она продолжится прекрасно.
   Подчеркнём ещё раз: дети просто не видят границы между посюсторонним и потусто-ронним. Все встретились, все хорошие, добрые и осознавшие свои заблуждения герои оказались вместе. Они сохранили способность говорить на одном языке. Это значит, что всё окончилось, как всегда и бывало в Нарнии, благополучно. Если не для всех, то для большинства (нормальные дети всегда думают, что хороших больше, чем злых).
   Взрослые же должны поражение Добра в этом мире (к примеру, железнодорожную катастрофу, убившую полюбившихся им детей вместе с их родителями) с доверием ком-пенсировать радостью встречи их душ в царстве Эслана, в просторечии - на том свете. Если им, взрослым, эта вера дана, то 'порядок творения' теряет свою обманчивость, свой тра-гизм: главным становится то, что у страшной сказки хороший конец. Тогда можно и потре-петать немножко по ходу действия. Для остроты ощущений.
  ******
  
   Нарния знала разные времена: и тяжелые, и хорошие, и прекрасные. Добро одержало в ней много побед. И всегда её выручал Эслан. Но в финальном для Нарнии бою Эслан то ли не может, то ли не хочет её спасать: она предалась ничтожнейшим из ничтожнейших и ринулась в муть соблазна, продав свою душу по дешевке. Мир Нарнии, когда-то такой пре-красный, рушится в эсхатологическую бездну.
   Очевидно, люди способны создать (для людей же) такие обстоятельства, в которых даже могучий Эслан, сын Царя Вселенной, ничего не может подарить тем, кого любит, кроме вечной жизни их душ в мире, лучшем, чем мир посюсторонний. Вроде бы о них не надо жалеть: ведь мир Эслана, где спасаются их души, неизмеримо прекрасней того, в ко-тором они проиграли бой. Объясняет же им Эслан, что земной мир был всего лишь не-удачным подобием мира истинного - мира Его Отца и Его. И он, этот мир, действительно похож на Нарнию, но неизмеримо её прекрасней.
   Автор 'Хроник' верит в его существование. Верит; но знает ли?
  'Порядок творенья обманчив,
  Как сказка с хорошим концом...'
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"