Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман). Живой архив Доры Моисеевны Штурман

Разбирая мамин архив, я наткнулась на эту тетрадочку.

"Моему Мишеньке"... Для внука писала. Внуку было уже 19 лет, но видела она его ещё маленьким. Так и писала. Иногда объясняла слова, учитывая, что внук вырос уже в Израиле, писала короткими фразами. Написано в один присест, без правок, без редактирования, не "литературно", - просто ему рассказывает. Так я это и оставляю.

В 1993 году мама жила ещё в Иерусалиме. Много болела. Сердце начинало сдавать. Перепечатывая этот текст, я чувствовала, что нет у неё ни капли энергии, что пишет, т.к. считает нужным оставить внуку эти сведения. Иногда отсылает его к событиям, описанным в её книжках, иногда говорит, что я смогу рассказать ему. Я воспользуюсь её разрешением и добавлю некоторые сведения, записывая это другим шрифтом.

Моему Мишеньке,

Что я помню о нашей семье

8.9.93 г.

Семья моей мамы

В конце XIX века Штурманы жили в Белостоке, в Российской империи. Моя мама Эстер-Рэйзел Штурман, родилась в промежуток 1897-1900 годов. Она точно не знала, в котором из трёх. В советском её паспорте стоял 1897 год. Но у её родителей было много детей; делали какие-то комбинации с метриками, чтобы отстрочить их призыв в армию, которого евреи очень боялись (семья была религиозная, а в армии ни кашрута, ни субботы, да ещё и антисемитизм). Мама говорила, что она то ли 1989, то ли 1900 года рождения. Её мать, моя бабушка, была урождённая Снядовская, её звали Двора (Дебора), и меня назвали Дорой в её честь. Все первые дочери её детей после её смерти получали имя Дора, Двора, Дебора. В семье Снядовских, по словам моей мамы, было много способных музыкантов. В 1902 году, после большого погрома, семья Снядовских эмигрировала в США. Тогда же эмигрировал свмый старший брат моей мамы Леопольд (Лео) Штурман. Он жил в Бруклине, и у него были дети. С 1939 года у нас с этой семьёй связи не было.* Бабушку Двору в Белостоке очень любили, она была доброй, умной и много помогала людям. В их семье кормилось около большой семьи много родственников и бедняков.

Бабушка умерла в 1916 году, 54-х лет от гангрены ног. Она потеряла двух сыновей: одного - ребёнком. Его избили вовремя погрома 1902 года, и он умер от болезни лёгких (тогда говорили: "отбили лёгкие"). Второй погиб на войне, был убит в первой мировой, в 19015 году. Первого звали Тодл, Теодор (в память его назван мой брат Тодик, Теодор).**

Бабушка после гибели первого сына всю жизнь тосковала, а смерти второго не перенесла.

Дед мой, отец мамы, Мойше (Моисей) Штурман, выбился из простых рабочих и стал знаменитым в своём краю богатым строительным подрядчиком. Он был, как и бабушка, очень религиозен.

Уже в Харькове, потеряв в революцию всё имущество, он работал слесарем в маленькой мастерской на базаре: чинил бытовые приборы. А дома, в крошечной комнатке, в квартире сына Мити (Меир, Мейчик, Дмитрий), все стены были заставлены чёрными фолиантами священных книг на иврите, и он посвящал им всё свободное время. Умер он осенью 1941 года, 84-х лет от роду, тоже от гангрены ног, за 2-3 недели до нашей эвакуации из Харькова.

Жил он, как я написала, у своего младшего сына Меира Штурмана. Невестка (жена сына) Ривка (Ревека, в девичестве - Левина) обеспечивала ему кашрут, субботу, мацу и все обряды. Пока в Харькове была синагога, дед её регулярно посещал.

У супругов Дворы и Мойше Штурман было 10 детей.
Тодл - погиб ребёнком.

Зорах - убит на фронте Первой Мировой войны. Он хорошо писал. В одном из моих архивов лежат его дневники. Был младшим офицером. Дед, как первогильдеец - мог жить вне черты оседлости; сыновья много ездили с ним.

Леопольд - старший из сыновей, жил и умер в США.

Берл (Борис) - убит нацистами в Белостоке, во время оккупации и Катастрофы вместе с женой и двумя дочерьми.

Меир и Ицхак вместе с дедом, моей мамой и её сестрой Идой (Иткой) во время Первой Мировой войны оказались на территории СССР, в Казани, потом в Харькове, где прожили свои жизни и умерли.

Ицхак (Саша) погиб в 1953 году, получив травму головы на работе. Он был инженером - транспортником.

Меир (Дмитрий) - умер от рака в начале 1970-г.г.

У С (Ицхака) детей не было. У Мити - одна дочь с синдромом Дауна, неполноценная. Жена Мити, Ривка, умерла от рака в 1960 гг.

Все те, кто остались в Польше (в Белостоке и в Лодзи), погибли от рук нацистов: Берл, Ревека, Голда, (это все дети Дворы и Моше Штурмана), их мужья, жены, дети и внуки.

Спаслись только сыновья Ревеки Штурман (маминой самой старшей сестры) и её мужа Давида Карповского: Хаим и Шмуэль (Салюш) карповские. Хаим уехал в Палестину в 1934-году (?). Инженер, военный пенсионер, живёт в Цагале, тель-Авив.

В настоящее время его нет в живых. Живы его сыновья.

На следующем фото Хаим и Салюш сняты с Идой Штурман-Карповской. Сёстры Ривка и Ида Штурман вышли замуж за двух братьев Карповских.

Странно, что в этом списке мама упустила Иду, которая жила с бабушкой Розой в одной квартире от возвращения из эвакуации и до своего последнего дня. Скончалась в 1964 году. Была фельдшером по профессии. Меня всегда смущало её желание каждому встречному сообщить о том, что она медработник.

Шмуэль был во время оккупации Белостока в командировке в Минске, пробрался к нам в Харьков. Уехал с нами в Среднюю Азию, оттуда ушёл в польскую армию и в 1949 году со второй женой пробрался в Израиль.***

Умер здесь в 1992 году. Его, его жену и детей ты знаешь.

2. Семья моего отца.

Моя мама в 1916 году познакомилась с моим отцом и 17-ти лет вышла за него замуж. Оба они были тогда в армии ещё в первую мировую войну. Отец был зауряд-врачом (врач, взятый в армию ещё без диплома, с последнего курса), а мама медсестрой военного выпуска. Потом они оба служили в Красной Армии. После демобилизации (в 1918 году) доучились в Казани. Папа закончил медицинский, мама - историко-филологический факультеты. Потом она закончила Фребелевские курсы дошкольного воспитания и вечернее отделение английского языка при педагогическом институте, а также курсы стенографисток. Я забыла написать вначале, что при всей своей религиозности, мои дедушка и бабушка учили всех детей не только в хедере, идишу, ивриту, всем основам иудаизма, еврейской культуры и истории, но и дали им полное гимназическое русско-польское образование, а многих успели начать учить и в институтах.

Отец мой - Мойше-Лейзер (Моисей Ефимович, а маму называли Розалия Моисеевна) Хаимович Шток - был старшим сыном Матли и Хаима Шток. Родился он в 1892 или 93 году, в городе Баре, на Украине, недалеко от знаменитого еврейского местечка Бердичева, возле города Винницы, ныне областного центра независимой Украины (тогда - Российской империи, потом СССР)

Деда я помню хорошо, хотя умер он рано, в 1933 году, в один год с младшим своим сыном Давидом и с моим отцом, старшим сыном. Средний сын Григорий (Гершель), был руководящим коммунистом ( о нём подробно - в моей книге "Моя школа", очерк первый)

С дедом связана не очень обычная для еврейской семьи история. Могучий, высокий красавец, черноволосый с голубыми глазами, он был сосватан против своей воли в 17 лет с девушкой из богатой семьи - бабушка Матля была тихая, кроткая, очень его любила. У неё родилось три сына и три дочери; четвёртой дочерью Была беременна. Дед был бухгалтером, часто ездил по делам в разные города. Однажды он встретил в Петербурге женщину, которую полюбил, и остался с ней навсегда. Бабушка Матля его ни разу не осудила: она продолжала его любить. Но дети надолго разорвали с ним отношения и не брали от него помощи. Мой отец даже заболел от нервного потрясения. Жили бедно. От религии рано отошли все, включая бабушку. Моя мама уговорила папу помириться с отцом. Потом помирились остальные. В 1933 г., в мае, бабушка Матля потеряла сразу троих: умер от туберкулёза младший сын Давид, 23-х лет от роду; покончил с собой мой отец (см. "Тетрадь на столе"), и умер дед Ефим (Хаим) Шток. Он пришёл в банк в Ленинграде, где жил со второй женой по служебным делам, упал и умер.

Из детей Штоков жива (сентябрь 1993) только средняя дочь Рахель (Руша), она в Харькове, ей 86 лет.

Старший сын провоевал за "красных" всю гражданскую; был в Киеве (Украина СССР) главным редактором газеты "Коммунист", потом издательства

" Коммунист". В 1938 году был арестован, отсидел 10 лет (его страшно пытали).

В 1948 году вышел из лагеря и поехал в Москву - добиваться реабилитации для себя и ещё для двухсот с лишним коммунистов. Его тут же снова арестовали, и он погиб в лагере. У него была одна дочь Зоя. Жила после войны в Ташкенте, замужем, имела детей. О ней ничего не знаю. Она на три года старше меня. После ареста её отца она, её мать и потом её муж с отцом её, Гришей, связи не поддерживали. Со мной после моего ареста не общались, хотя в Харькове бывали. Зоя была на фронте, в 1941-1945 гг, врачом. Там на ней женился полковник, много старше её. Дослужился до генерала. В молодости она была красивой, как и её мать. Им было не до отца-арестанта. Тем более не до меня. Хотя в детстве и юности мы дружили.

Старшая дочь, Ева, зубной врач, умерла в Харькове в начале 60-х годов. Замужем не была, детей не было.

Вторая сестра, Фаня Шток, вышла замуж рано, за Абрама Эльберта (в семье его звали Нюня). Он погиб на фронте. Их сын, Нелик (полное - имя Нинель - перевёрнутое Ленин; все Штоки и Эльберты, кроме моего отца и - отчасти - старшей сестры Евы, были переданные комсомольские и партийные, а также беспартийные большевики), 1926 года рождения, прошёл всю войну и вернулся. Поступил в Политехнический институт. Окончил его в разгар антисемитской государственной компании 1948-1953 годов (в 1951г.). Учился блестяще, единственный сын, отец погиб на фронте, но не получил назначения нВ работу в Харьков, около матери. Тогда после окончания института должны были отработать по распределению, куда пошлют. Иначе не выдавали диплом. Его вообще обещали оставить в аспирантуре, но вместо этого послали куда-то под Москву. Не так плохо по тем временам. Но его потрясла несправедливость любимой советской власти. Хотя дядя Гриша уже сидел второй раз, и я отсидела, и его собственного отца перед войной исключили из партии и выгнали с работы после ареста дяди Гриши (брата его матери). Тем не менее, несправедливость и антисемитизм властей так его потрясли, что он ушёл из жизни, покончив собой.

Поскольку в семье у нас было три таких случая( мой отец, Нэлик и мой брат Тодик), я думаю, что кроме повышенной ранимости и обострённого чувства справедливости, здесь есть и дурная психическая наследственность - какая-то психопатия. Нам всем надо следить за своими нервами и бороться с плохими настроениями, не пренебрегая , в случае сильных потрясений или долгой подавленности, помощью врача. Жизнь стоит борьбы за неё, а ухода из неё в своё время не минует никто. Надо любить жизнь и быть стойким.

Я, твоя бабушка по материнской линии, родилась в Харькове, 3 марта 1923 года. Папа уже работал в Запорожье (бывший Александровск) на Украине. Мама провела последние месяцы беременности и первые месяцы моей жизни в Харькове, где жили её отец, старшая сестра Ида, братья Саша и Митя, родственники моего отца. Вскоре мы уехали в Запорожье. Там прожили до

1934-го года. В 1933 г. Покончил собой отец, и мама не хотела там оставаться.

Я окончила в Запорожье 4 класса. В Харькове прожили до эвакуации. В 1941 году, кажется в начале октября, эвакуировались, сначала в Бухару (Узбекистан), потом в Алма-Ату (Казахстан).

В Харькове я закончила школу и первый курс филологического факультета университета. В Алма-Ате - второй курс.

14 июля 1944 года меня арестовали. В Лагере, в 1945 году встретилась со своим будущим мужем, отцом твоей мамы. Танечка родилась в лагере на отдельном лагерном пункте (ОЛП) Чемолган, 16 апреля 1947 года. В сентябре 1947-го года я с ней освободилась по амнистии для матерей-заключённых. Через 4 месяца освободился её отец, и мы поженились. Остальная часть моей жизни известна твоей маме. Пусть она её продолжит для тебя и для твоих детей и расскажет о себе.

А я пока возвращаюсь к своему отцу.

Итак, после моего рождения семья вернулась в Запорожье. Мой отец был главным врачом 1-щй городской больницы (по специальности хирургом и гинекологом), заведовал медицинским техникумом и имел ещё множество нагрузок и поручений. Каждое лето уезжал работать куда-нибудь в отдалённые сёла и брал с собой всех нас. В 1928 г. Родился Тодик.

Отец был человеком очень одарённым, всё умел, всё делал своими руками - от мебели до кукол для меня и игрушек для Тодика. Любил и умел шить, готовить. Свой домашний кабинет изготовил сам. Я жалею, что по малости лет не успела с ним подружиться. Он мало бывал дома, был вспыльчив. Я маму любила больше. Он незаслуженно ревновал её, мог накричать на нас, а то и хорошо шлёпнуть. Я не прощала тогда этих вспышек. И удивлялась, что мама прощает и любит его.

Он писал диссертацию по обезболиванию родов, бесплатно лечил массу людей, много читал. В городе на него молились. Ростом был 190 см, богатырь.

Зная, как его уважают коллеги и пациенты, ГПУ(Одно из наименований органов безопасности - "Государственное политическое управление") начало усиленно вербовать его в доносители ("секретные сотрудники", "сексоты", они же "стукачи"). Отец заболел психически от борьбы с ними. Его вызывали в течение года, иногда оставляли у себя сутками, потом выпускали. Когда он заболел, они вроде бы оставили его в покое. Он пришёл в себя, успокоился. Мама отвезла его в Одессу в Лермонтовский клинический санаторий. Приходили хорошие письма. И вдруг - телеграмма от главврача санатория о его самоубийстве. В оставленном маме письме он сообщал, что следователь ГПУ приехал за ним в Одессу. Правда ли это, или плод болезненного воображения, я не знаю. Письмо он просил немедленно уничтожить. Мама это сделала, но по мере того, как я вырастала, рассказывала мне его содержание. Прочитай об этом в моём очерке "Тетрадь на столе". Его пример помог и мне и Тодику ни разу не сдаться на вербовку (а нас обоих вербовали не раз, меня - в тюрьме, его - и на воле и в лагере).Мы знали, что порядочные люди на это не должны идти в такой страшной стране, как СССР. Слабые нервы отца сочетались с сильным характером, волей и честностью. Я очень жалею, что не успела с отцом сблизиться. С матерью я очень дружила всю жизнь. Только в самом конце я, ещё не понимая, что с ней происходит (она заболела и начала умирать рано: жизнь её была полна страданий, а сердце переполнено болью за всех и страхом за близких), пыталась её "вразумить", "разбудить", вернуть в прежнее состояние. И этим её мучила, как и её старшую сестру Иду, жившую с нами, чего себе никогда не прощу.

Мы забывали, что стареющих близких надо жалеть так же, как они жалели нас, маленьких и больных. А уж больных вообще нельзя судить и дёргать, а только облегчать им расставание с жизнью.

Отца я, как это ни странно, начинала лучшепонимать и больше ценить, уходя от него всё дальше во времени. Он ушёл из жизни 43-х лет от роду. Маме было около 35-ти. Она больше замуж не вышла. Умерла она 6 ноября 1970 года. День её рождения - 24 декабря.

Семья твоего деда по матери, Прокофия Петровича Кравченко.

Об этой семье я знаю мало, так как мой первый муж, отец твоей матери был человеком скрытным и даже во хмелю лишнего о себе не рассказывал. Хотя казался со стороны простодушным, открытым, душа на распашку, рубаха-парень (всё это русские идиомы, обозначающие характер, совсем ему не присущий) Был в молодости красив и сложён атлетически. Работать умел и любил - и руками и головой. Очень способный, причём в разных областях, в том числе и в искусстве: хороший музыкальный слух, умение рисовать и чертить. Любил хозяйство, ручную работу. Легко учился, уже взрослым. Юность имел бурную. Толком я о ней ничего не знаю, ибо говорил о прошлом мало, урывками, неохотно, от случая к случаю. Знаю, что начинал и бросал учиться, скитался, "нырял" на дно жизни, выплывал и начинал сначала. Жизнь его ломал алкоголизм, возникший очень рано, от неосторожности и непонимания матери его, Настасии Родионовны. Она и её муж, Пётр Павлович Кравченко, были замечательными певцами, с природными голосами редкого тембра. У него - тенор, у неё контральто ("народного звучания", как у Руслановой и Зыкиной)

У твоей мамы Танечки, был в детстве такой же голос, поразительной силы. Бывало стоит на сцене крохотная лялька, а откуда-то льётся низкий мощный голос. Её таскали по всяким конкурсам и фестивалям, а я даже и не подозревала, что не только у мальчиков (это я знала), но и у девочек есть переходное время (период мутации), когда петь нельзя. А она пела непрерывно и у неё образовалась несмыкаемость связок. Она хрипнет после нескольких минут пения. А в детстве могла петь часами. И слух был прекрасный. По моей темноте и сельским обстоятельствам жизни мы эти её способности упустили и голос сгубили. Как не обратили внимания и на её своеобразные детские рисунки и не учили её рисовать, хотя бы после возвращения в Харьков, в 1962 году, когда ей было только 15 лет.

Уж тебя-то она без внимания не оставила. А я передала ей очень многое и помогла развиться её духовности, умственным и нравственным качествам, а дарования её эстетические оставила без внимания. Голос не восстановишь, но в её искусство художника я верю.

Вернусь к семье деда твоего. Супруги Кравченко были родом с Украины, с Екатеринославщины (потом Днепропетровская область УССР). Переехали сначала из своего села в Екатеринояслав (Днепропетровск) Дед Пётр Павлович поступил на большой завод и тяжело пострадал во время взрыва котла. После этого здоровье его оставалось слабым и он стал выпивать всё больше и больше. В годы столыпинской реформы, когда крестьянам на выгодных условиях стали раздавать незаселенные земли в малолюдных губерниях (областях) Российской империи, семья Кравченко со старшими детьми (твой дед родился позднее) переехала в нынешний Казахстан, в область, граничащую с Синьцзянской провинцией Китая. Эта область Казахстана попеременно называлась то Джаркентской, то Панфиловской, То Талды-Курганской (то район, то область).

Сейчас главный город опять называется Джаркент, а не Панфилов, как был назван после войны в честь генерала-героя Панфилова, уроженца этих мест. Джаркент лежит в двухстах километрах от железной дороги. Через него проходит древний торговый тракт в Китай. Ещё до войны было проложено шоссе, сыгравшее огромную роль в завоевании Китая Коммунистами (по шоссе шло советское оружие и "ограниченные контингенты"войск для Мао Цзе-Дуна).

В царские времена, да и в 20-тые годы, граница между Синьцзяном и Казахстаном была практически открытой. Да и Казахстана ещё не было: Средняя Азия вся входила в Российскую империю.

В Джаркенте и вокруг него были сказочные фруктовые сады, лежали плодороднейшие и большей частью незаселенные земли, великолепное было и садоводство. Землю - бери столько, сколько сможешь обрабатывать.

Кравченки взяли землю, поставили мельницу, мололи зерно для всего района. Главной работницей была Настасья Радионовна. Резкая, суровая (в старости - до злобности), она была человеком могучего здоровья, несгибаемой воли и работоспособности. На мельнице таскала "на засыпку" пятипудовые мешки зерна на спине (пуд=16 кг.).

Дед ведал механической частью.

Страсть к пению сделала их посетителями всех застолий в округе: звали петь. Чтобы сыновья (а их было тогда двое погодков малышей) не мешали застолью, клала им на головки, на "роднички" тряпку с "первачом" (семидесятиградусный самогон). Оба и выросли алкоголиками. Старший, Кузьма (звали его - и сам себя так звал - Николаем) то переставал пить и поднимался даже до деректора семилетней школы, то запивал по-чёрному, и отовсюду его выгоняли.

После развода с твоим дедом я потеряла его брата из виду. Знаю, что у Кузьмы (Николая) была дочь Валя. Он умер уже давно. Где Валя и её мать (жива ли), не знаю.

Была у деда старшая сестра Мария. Её дочь Надя жила одно время у нас в семье, кончала у нас школу, сначала в Гинеевке, потом в Шелудьковке. Потом вернулась в Джаркент, вышла замуж, родила детей. Связь с ней прервалась.

Мы с дедом встретились в лагере, в дни Победы, весной 1945-го года, полюбили друг друга, сошлись в 1946 году. Впрочем, любил ли он меня, я не знаю. Уж очень мы были разные. И мо1 чувство скоро после освобождения, после его измен и пьянства, сменилось привязанностью, чувством долга и ответственности. Любить человека, которого я перестала уважать и который меня предал, я не могла.

В лагере водки не было и Прокофий, который, подобно брату, стыдился своего простонародного имени и называл себя Георгием, был замечательным парнем. Правда, изменил он мне впервые ещё в лагере, когда меня увезли на участок для беременных и матерей, а он остался на "общем". Вот тогда и надо было рвать с ним, но я ещё на что-то надеялась.

В 1948 году мы вернулись на Украину и, скрывая свои судимости, учительствовали в отдалённых непаспортизованных сёлах. После смерти Сталина наши судимости были автоматически сняты, но мы о них так изаявляли. Всю эту историю смотри в очерке "Моя школа", во второй части книги "Моя школа".

За что и сколько раз судился Прокофий Петрович, я знаю поего рассказу. Он учился на рабфаке (своего рода "мехина", подготовительные курсы) Ташкентского университета (не знаю точно, в каком из последних предвоенных лет). Чтобы подзаработать, он летом поехал в зоотехническую экспедицию - лечить скот. Всю экспедицию обвинили во "вредительстве". Тогда это делалось часто и просто. В колхозах Узбекистана начал погибать скот - от безхозяйственности и бескормицы. Гибель скота свалили на зоотехников, ветеринаров и их помощников: дескать, вместо лечения вспрыскивали овцам яд. Их всех осудили 10-15 лет. Дед в качестве заключённого работал на лесоповале в горах Казахстана. Сидеть было долго - 10 лет. В 1943 году он бежал из горного лагеря. Надеялся пробраться на фронт и там заслужить прощение или воевать под чужим именем. Он был молод (27 лет), очень силён физически, спортивен, имел рисковый , авантюрный характер, любил приключения.

До фронта он не добрался: его поймали. Тем временем при пересмотре его "дела" в Москве всю экспедицию оправдали из-за полного отсутствия улик и состава преступления. Его первый, десятилетний срок был отменён, но тем не менее он получил 4 года нового срока за побег. Их он и отсидел полностью.

По амнистии 1945 года (по случаю победы) его и меня не выпустили. Меня - потому что на политических амнистия не распространялась (меня и в конце 1947 года выпустили по ошибке, потому я и скрывала судимость столько лет). А у него это была не первая судимость. Выпускали же только с первой.

После освобождения он начал пить. Когда поселились в селе с его самогонным морем, стал пить всё больше и чаще. Так или иначе, но к 1962 году мы стали людьми совершенно чужими. Он уехал на свою родину в Казахстан, а мы с твоей мамой вернулись в Харьков, к бабушке Розе.

В Харькове мама твоя познакомилась с твоим будущим папой, Колей Будорагиным, а я с твоим "дедиком", как ты всегда говоришь, Сергеем Тиктиным.

Прокофий Петрович (Георгий) Кравченко родился 16 июля 1915 года и умер в 1992 году.

*Помню, как бабушка говорила, что боялась этих связей в те годы, перестала отвечать на письма, отправила обратно посылку... (Savta)

** Почему-то мама не написала, что её записали при рождении Доротеей, а брата её Теодором. Оба имени обозначают одно и то же: Дар Божий и Божий дар. Слова только переставлены. Говорили: Тодик - это Дора наоборот. Так оно и было...

***До Израиля Салюш побывал в Польше и узнал, что его жена и дочь погибли. Познакомился с Этей, женился на ней. В Палестину пробирался через Италию, работал там в лагере для евреев, которых задержали при попытке пробраться в Палестину и вернули в Италию. Там родилась его и Эти первая дочь Авива (1947 - 2011). В 1948 году они приехали в Израиль, поселились в мошаве Бацра. Их, родившийся уже тут сын Давид и сейчас живёт в Бацре.

Оставить комментарий © Copyright Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман) (tanyabu@actcom.net.il) Размещен: 08/04/2012, изменен: 08/04/2012. 25k. Статистика. Статья: Мемуары Скачать FB2		Ваша оценка:
Аннотация: 4 января 2012 года, на 89-том году жизни скончалась Д.М. Штурман. В её архиве найдены автобиографические записи, богатая переписка и прочие материалы. По мере разбора и упорядочивания архивов, они будут публиковаться на этом сайте.

Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман) Живой архив Доры Моисеевны Штурман

Штурман Дора Моисеевна (публикуется дочерью Д.М. Штурман)
Живой архив Доры Моисеевны Штурман