А.С.Пушкин заметил: "Нам воспитанье не пристало, и нам досталось от него жеманство, больше ничего" Чтобы было более понятно высказывание, следовало бы его переиначить т.о.: "К нам воспитанье не пристало".
Посмотришь на вид - европеец, поскреби чуть-чуть - и увидишь азиата. А так же хочется быть как европейцы! Вот и появляется это влезание в шкуру европейца вплоть до потери собственного лица, до превращения в куклу. И эта кукла ходит и гордится: и я европейка, и я даже больше, чем европейка. То был в душе азиатом, а тут превратился в куклу, и потерял собственную душу. По мне, так уж лучше быть самим собой, чем куклой.
Единство противоположностей и непримиримое антагонистическое противоречие
В фильме "Журавушка" есть одна замечательная сцена частника и колхозницы. Колхозница же из тех, которые исходят из приятного для себя принципа: "всё вокруг колхозное, всё вокруг моё". И вот она "использовала колхозное добро в личных целях" и на вырученные деньги построила себе очень неплохой домишко. И всё было бы хорошо. Всё было бы замечательно. Совсем так, как у нас в горбачевскую перестройку стало: в смысле, демократия и всё демократично. Но тут, понимашь, в дело вступили антидемократические силы диктатуры. Они взяли колхозницу на цугундер и постановили изъять у неё дом. Что, сами понимаете, с точки зрения принципа демократии есть самое что ни на есть страшное преступление перед частной собственностью. Что тут делать. Конечно, колхозница попыталась воззвать к народу подобно тому, как это сделал в своё время Гайдар, мол, собирайтесь и спасайте демократию, но времена домократии еще не пришли, отклика демократка-колхозница в массах не нашла, пережить же, чтобы у неё отграбили ею награбленное, её кровиночку, она не могла, и, подобно Юлию Капитонычу Карандышеву воскликнув: "Так не доставайся же ты никому!" - подожгла дом. И вот эта сцена: на фоне горящего дома частник и демократка-колхозница, и частник говорит:
"Ты не соблюла единство противоположностей. Вот я частник. У меня есть хозяйство, есть и свиньи и всякая другая живность и участок и дом. И я хозяйствую. И есть колхоз. И он хозяйствует. Колхоз и я - мы соблюдаем единство противоположностей. Мы два хозяйствующих субъекта, которые встречаются только на рынке и эффективность или неэффективность каждого из хозяйствующих субъектов поверяется рынком, которому всё равно, кто на нём торгует - частное лицо или лицо коллективное. И в этом и заключается единство противоположностей.
Ты же своими действиями вошла в непримиримое, антагонистическое противоречие с колхозом, поскольку твои действия разрушают работу колхоза как хозяйствующего субъекта. Работай ты, подобно мне, частным образом, никто к тебе никаких претензий предъявить не мог бы, потому что ты соблюдаешь единство противоположностей"
Но работать частным образом демократка-колхозница никак не хотела. А потому слова частника её возмутили, а не пролили бальзам на душу. И она плюнула на его слова, в душе же её горел непримиримый огонь ненависти к строю, которым правит диктатура и не позволяет воровать. Душа её такой строй никак не была в состоянии вынести.
И стала демократка-колхозница рожать и воспитывать своих детей, и стало их несть числа, и заполонили они собой Россию, "и по камешку, по кирпичику, растащили" страну. И торжествовали её дети, и превозносили свою мать, и превозносили себя за то, что оказались достойными её сынами. И называли они себя либеральными демократами.
Закон святости греха
Мир так устроен, что в нём действует закон сохранения энергии, согласно которому энергия не образуется из ничего и не исчезает. Она лишь переходит из одной своей формы в другую. И поэтому сколько в одном месте её убывает, столько её прибывает в другом месте.
И т.о. получается так, что что бы вы ни сделали, вы всегда переходите от одной формы равновесия к другой форме равновесия. Что бы вы ни сделали, вы теряете или приобретаете. Но когда вы теряете, кто-то вами потерянное приобретает, и когда вы приобретаете, кто-то теряет приобретенное вами. И как тут ни крутись, а выхода из этого закона не существует. В то же самое время вы не можете не приобретать, ибо если вы не будете приобретать, то вы будете только терять, а это уже не жизнь, а исход из жизни.
И так, наша жизнь состоит в том, что мы по мере наших возможностей приобретаем, и по мере наших невозможностей теряем. И если бы мы захотели справедливости, то сказали бы себе, что не хотим приобретать и не хотим терять, а хотим жить автономно, соблюдая внутреннее равновесие.
Но, согласитесь, это даже и неинтересно. Что это за жизнь без шампанского?! - Но как же тогда насчет справедливости? Вот ведь в России никто ни о чем больше не говорит, как о справедливости. Но когда сердце здорово, его не чувствуют, и когда человек справедлив, он не мучается вопросами справедливости. Так, значит, человек, больше всех вопящий о справедливости, больше всех и несправедлив. Ибо ложь противостоит истине и сильнее истины, ибо ложь порождает идею собственной святости, выше которой ничего нет. И т..о. ложь прикрывается святостью. И вот представьте себе, что в какого самого последнего вора ни ткни, палец уткнётся в святого. Ибо не может человек что-то успешно делать и не считать себя святым. Потому что это чревато переворачиваем, чувством вины, и тогда человек не только не сможет ничего приобретать, но должен будет отдать всё, чем он ни владеет, ибо стыдно ему будет его владение, и укором совести оно будет стоять перед его глазами.
И поэтому у человека действующего нет выбора, из двух противоположных полюсов - святости и греха - он должен выбирать святость и не видеть своего греха, то есть грех его если в чем-то и является грехом, но это святой грех, то есть в грехе положенной стороной является святость, благодаря чему грех снимается, и с его снятием (вытеснением) испаряется и ощущение греха.
Ибо что бы человек ни сделал, его действие имеет два противоположных полюса, на одном из которых стоит его святость, на другом - его грех. И эти две стороны взаимосвязаны и взаимно обусловливают друг друга. Не может быть святым безгрешник, ибо святость создается грехом и прикрывает грех. Одна сторона порождает другую и является условием её существования.
Стал бы святым Николай второй, если бы из-за его пренебрежения страной не развалилась Российская империя? И разве не заслужил он кары господней этим своим пренебрежением?! Помните анекдот: некий святой молитвами своими заслужил признание бога. И начался потоп. И приезжали люди на лодках, и звали его с собой, но отвечал святой: меня спасет бог. И так и погиб святой и предстал перед богом, и укорил он бога словами: "Господи, я всегда был верен тебе, почему же попустил ты меня, и я погиб". И ответил господь Бог: "Я за тобой девять раз посылал лодочников, а ты отказался спасаться". И разве расстрел царя не был соизволением господним? Но для того, чтобы это соизволение господне могло совершиться, это должно было быть сделано чьими-то заинтересованными руками, которые и были порождены царским бездействием. Эти руки были - интерес революции. Разве расстрел царской семьи не был святым делом революции, для которой живой царь и его семейство выступали знаменем, объединяющем контрреволюцию?! И разве этот расстрел не избавил страну от дальнейшего кровопролития, в котором погибли бы новые сотни тысяч людей? Или цена жизни одной семьи не стоит сотен жизни других людей?! Простых людей? Или вы полагаете, что простой человек - земная плесень? Да, так выглядит расстрел со стороны революционной целесообразности. И на этой стороне, на стороне революции - святость и безгреховность, ибо святостью покрывается грех. А как это выглядит со стороны контрреволюции? Естественно, Николай второй - святой мученик, а революционеры - исчадия ада, а как же может быть иначе! И возникают два противоположных мира, в которых святые и грешники носят противоположные имена.
Вытеснение
Но всё это нехорошо. Ах, как всё это нехорошо. Как это гнусно и противно. Как это гнусно и противно - называть вещи своими именами. Называть вещи их именами. Как это неинтеллигентно, некрасиво, некультурно - нечто делать и говорить при этом о что, что делаешь.
Чего добивался Фома Опискин от Фалалея
Фома: "Он ответит мне, что этот мужик, вместо того чтобы трудиться для блага своего семейства, напился пьян, пропил в кабаке полушубок и пьяный побежал по улице. В этом, как известно, и состоит содержание всей этой поэмы, восхваляющей пьянство. Не беспокойтесь, он теперь знает, что ему отвечать. Ну, отвечай же: что сделал этот мужик?"
Несчастный Фалалей в тоске озирался кругом и в недоумении, что сказать, открывал и закрывал рот, как карась, вытащенный из воды на песок.
- Стыдно ска-зать! - промычал он, наконец, в совершенном отчаянии.
- А! стыдно сказать! - подхватил Фома, торжествуя. - Вот этого-то я и добивался, полковник! Стыдно сказать, а не стыдно делать? Вот нравственность, которую вы посеяли, которая взошла и которую вы теперь... поливаете. "
Это великое, замечательное достижение современного российского мира: видеть то, что хочется видеть, и не видеть того, чего видеть не хочется. Стыдно сказать, но не стыдно сделать. Существование двух противоположных миров, один из которых, мир святости, положен, и противоположный мир, мир греха, снят, вытеснен, не существует. Положен тот мир, который доставляет удовольствие, наслаждение. И снят противоположный мир, касающийся миллионов других людей. Этого мира вообще не существует для этого положенного мира. Там могут жаловаться, плакать, могут погибать, страдать, уничтожаться - ничего этого в этом положенном любимом мире не существует. Снятый мир - лишь средство, лишь неживая вещь, которая используется положенным миром ради удовлетворения своих потребностей. И поэтому снятый мир изначально греховен.
Жеманничанье
Но не жеманничать мы не можем. Без жеманства жизнь не интересна. Заповедь господа: "Не судите, да не судимы будете".
Как бы не так. Именно судить, и именно чтобы осудить. Радио, телевидение, газеты, журналы, всё одно и то же: осуждают с высоты своей взятой самими на себя сверхпорядности и безгрешности. Невольно хочется сказать вместе с Шуриком Балагановым: "А кто вы такие, чтобы осуждать?" А никто. Потому и осуждают, что кроме как осуждать, ничего другого не умеют. У них нет реальности. У них есть только желаемый психологический мир с самими собой. И внешний приятный мир бытия. Им нужно доказать самим себе, что они - святые, что они - порядочные люди. И всё очень просто: порядочность - это не качество, это слово. Назвал себя порядочным человеком - и ты уже порядочный человек. Назвал кого-то не порядочным человеком, и он уже не порядочный человек единственно потому, что ты так его назвал. Тебе так хочется, и поэтому это так и есть. Т.о.суда-то и нет, а есть осуждение других ради освящения самих себя. А это занятие до того приятно, что оторваться от него невозможно, ибо этот процесс лицемерия сам по себе удовольствие. И получается не жизнь, а сплошное наслаждение.
Всё это суждение осуждения есть не что иное, как европейская одежда азиата, которой прикрываются инстинкты агрессии и стремление к их удовлетворению. Мне нужны узаконенные пути для удовлетворения агрессии. Власть, ты только позволь мне удовлетворять мою агрессию, и больше мне ничего не надо, ибо в удовольствии удовлетворения агрессии - весь я. В царской России назови этого революционером, или еретиком, и я буду его ненавидеть, в советской России назови этого врагом народа - и я буду на нём удовлетворять мою потребность в агрессии. "Господин Сталин, в стране существует ваш культ" - "Этого хочет народ". Совершенно верно. Мне нужны святые и великие, перед которыми я могу преклонить колени, но это будет только до тех пор, пока мои святые будут создавать для меня благоприятные, безопасные, законные условия для агрессии. И вы после этого занимаетесь осуждением Сталина? Сталин - всего лишь отражение наших инстинктов. Не Сталин убивал, мы убивали, и делали это с наслаждением, с чувством выполненного долга. А теперь мы в судьях. Впрочем, мы и тогда судили, просто теперь мы судим по другую сторону баррикад. И поэтому нам нужны новые божки, новые враги. Нам нужно внутреннее ощущение святости, и грех наш в наших глазах выглядит как освященные господом действия. Нам хотелось бы, чтобы так было. Но, полагаю, господь может не соглашаться с нами, потому что иначе чем же объяснить многострадальность России. Что хотим, то и получаем, за что боремся, на то и напарываемся.
И когда ты осуждаешь с таким святым видом царскую Россию, или советскую Россию, или кого угодно и что угодно, не заблуждайся: ты судишь самого себя. Это не они. Это - ты сам. Они - твоя проекция, твой портрет. Глядясь в других, ты не видишь и не можешь увидеть никого, кроме самого себя. И если ты полагаешь, что ты - другой, ты заблуждаешься. Человеческая природа неизменна. Ты живешь во лжи: ты видишь не то, что ты есть, а всего лишь то, что ты хочешь видеть. И в этом ты весь.