И вдруг у меня возникла странная мысль: это у тебя от интеллигентности. Это ты от них заразился этой заразой, интеллигентностью.
И тут же возник образ Чехова, который по капле выдавливал из себя раба, и инстинкт мне сказал, что на этот раз я попал в точку. Пожалуй, так, я по капле выдавливаю из себя раба. Но я не являюсь рабом, который восстал против своего рабства. Я являюсь человеком, который живет в свободном обществе, но
внутренне остаётся рабом. Но почему-то мне постоянно кажется, что я, выдавливая
из себя по капле раба, тем самым перестаю быть человеком и превращаюсь в
обыкновенное животное. И с этим ничего нельзя сделать, поскольку такова реальность, и хочешь-не-хочешь,
а приходится переступать через себя, ибо с волками жить - по волчьи выть. Другого пути просто нет. И получается так,
что во мне всего-то и было человеческого, что определило во мне рабство. И потом
я припоминаю, что когда я жил в рабском обществе, вокруг меня на самом деле
рабов не было, вокруг меня были свободные люди, которые со своей свободной волей
приспосабливались к реальности и существовали в ней соответствии со своей...
животной природой. То есть получается так, что и тогда людей не было, а были
животные, которые только притворялись людьми, и видели в этом проявление своего
остроумия. И это потому, что тогда животные жили в рабском обществе, не в соответствии со
своей природой, а сейчас они живут в свободном обществе, то есть в обществе,
которое соответствует их природе. А кем же тогда был я? Я
был животным, который принимал общество, о котором говорили, за общество,
которое существует. И когда сталкивался с реальностью, то эта реальность
вызывала у меня возмущение, поскольку она не соответствовала идеалу общества, о
котором говорили, и который меня вполне устраивал. Пожалуй, так всё это следует
понимать. И поэтому мысль о том, что с кем поведешься, от того и наберешься,
мысль, что я оказался заражен этой интеллигентской заразой, эта мысль
применительно ко мне несправедлива. Или же эта мысль несправедлива по отношению
к интеллигентам, потому что отличие между мной и интеллигентом состоит в том,
что интеллигент - это животное, которое притворяется человеком, и это - его
нормальное, естественное состояние, я же, неизвестно каким образом, оказался
человеком, из сознания которого оказалось вытеснено животное. Как могло такое
случиться, это, во всяком случае, другой вопрос, но - это факт - с которым,
хочешь-не-хочешь, приходится считаться. И когда мне говорили, что
у меня самая интеллектуальная физиономия из окружающих, я не ощущал для себя в
этом похвалы, хотя это и говорилось в качестве похвалы, потому что я прекрасно
ощущал свою вытесненность из реальной чувственной жизни, и это обстоятельство не
могло быть вдохновляющим, потому что вся эта интеллектуальность относилась к идеальной
жизни, которую отделяла от реальной чувственной жизни стена, и поэтому за
словами "интеллектуальное выражение" на самом деле всего-то и стояло, что
выражение, поскольку интеллект существовал сам по себе, и никакими зубьями
своего передаточного колеса он не цеплялся за зубья передаточного колеса
чувственной реальности. И поэтому сказать, что у меня интеллектуальная физиономия или
сказать, что я дурак, это значит сказать совершенно одно и то же. За одним стоит другое.
И поэтому назвать меня интеллигентом - это оскорбление для интеллигенции. Но
меня нельзя назвать также и интеллектуалом в западном понимании, поскольку
интеллектуал - западник представляет собой человека, у которого его интеллект не
только не вытеснен по отношению к чувственной реальности, но непосредственно
прилагается к ней. Его интеллект имеет свой объект, и поэтому интеллектуал в
западном смысле представляет собой единого, целостного, не отчужденного от себя
человека, представляет собой единство человека и животного, такое, в котором
определяющую роль играет животное, а первенствующую - интеллект. Переверните это
отношение - и получите человека, у которого определяющую роль играет интеллект,
а первенствующую - его животная природа. Но это - нонсенс, и этот нонсенс
и проявляется в вытесненности чувственной сферы. И тогда что от всего
этого остаётся? Вера. Вера не как факт сознания, а вера как врожденное
отношение, как внутреннее чувство. И весь жизненный процесс оказывается заключающимся в этом расколе
инстинктивного отношения к реальности как к идее и чувственной жизни, в поисках
в самой чувственной жизни этой врожденной идеальной реальности и, разумеется, не
нахождения её в ней. То есть она-то, эта идея, сначала находится, но при
приближении к ней превращается в призрак, и когда человек, наконец, пытается
схватить её, в его руках ничего не оказывается. Словом, вся жизнь, весь импульс
жизни оказывается заключающимся в погоне за призраками. Но вся проблема ведь
заключается в том, что ничто, помимо ощущения призраков, в жизни удовольствия не
доставляет, и поэтому с этим отношением к реальности ничего уже нельзя поделать. И поэтому интеллигентом я себя не чувствую, как и интеллигент не только не чувствует интеллигента во мне, но ощущает даже нечто совершенно чуждое, совершенно неприемлемое для себя. То есть иногда, при встрече, когда судят только по виду, люди, пожалуй, и обманываются, глядя на мою физиономию. Но стоит открыть мне рот - как им сразу же становится очевидно - нет, не наш человек. И тут, конечно, начинаются отчуждение и вытеснение.
А мне, по-правде говоря, так хотелось бы записаться в интеллигенты. Ведь это так красиво, так замечательно! Да вот, смотрите, когда я после армии поступил в университет, на нашем факультете были ребята - интеллигенты. То есть истинные, природные интеллигенты. Все они были детьми профессорскими или иных "больших людей". Ведь здесь дело совсем не в словах. Это действительно люди другой породы. Они были совсем иные. В смысле, культурными. И эта их культура была не в том совсем, что они что-то знали, например, культуру, и чего-то не знали, например, бескультурья. Это у них шло не от сознания. Это было в их инстинктах. И когда я смотрел на них и ощущал эту их особенность, я думал: у...у, далеко мне до них. Далеко. Не достать. А, однако, хороши, как хороши! Я замечу, что мои остальные сокурсники, оказавшись в университете, тут же тоже почувствовали себя интеллигентами. То есть у них внутри это было, была эта цель - стать интеллигентами. Они стремились к реализации этой цели, они всё делали для этого. А когда поступили, то это, конечно, веха, это открытый путь, столбовая дорога, путь
в интеллигентность. И вот у них изменились и выражение лиц, и слова, которые они
говорили. То есть на рожах-то у них написано: вахлак вахлаком, это никуда не
денешь, но и стремление также написано: люди соответствующим образом воспитывают
себя, соответствующим образом говорят, и, смотришь, через десяток лет - другой
человек, интеллигент, уже и забыл, и не помнит, кто же он по сути своей, что по
сути своей он - вахлак. Он сам сделал себя и вот таким сделанным и ходит по
жизни. Вахлачество- то - оно осталось, но если кто-то полагает, что главное - не форма, а содержание, то он ошибается, и тем более применительно к социальной жизни: главное - форма. Приобрел форму - и можешь реализовать заложенное в тебе содержание. Вошел в ряды интеллигенции - и можешь сколь угодно, поскольку приобрел на это право, реализовать своё вахлачество.
Потому что в мыслях у тебя кроме твоего вахлачества нет и ничего не может быть.
Но теперь твоё вахлачество называется не вахлачеством, а глубинными интеллигентскими мыслями.
Так как я, в качестве человека глупого, никаких таких жизненных глубин и жизненных превращений не понимал, то через пять лет учёбы оставался таким же точно, каким пришел в университет. Окружение моих товарищей оставалось чуждой для меня средой, я ни с кем не сходился. Я чувствовал себя на месте, в своей среде среди "простых людей". Среди них мне удобно и комфортно. Играть какие-то роли, выглядеть не тем, чем являешься, а "быть на рубль дороже", это было не для меня. И если при поступлении в университет меня и поражала интеллигентность, то по выходе из него я, глядя на моих товарищей и видя, "какими большими интеллигентами" они стали в конце университетского пути, прекрасно знал, что они остались всё теми же Ваньками, у которых всего-то только и есть, что они вырядились в одежды приобретенного ими в университете чужого знания, которое
является для них платьем, которое они носят потому, что его
ношение приносит дивиденды. И поэтому они всегда готовы сменить одно платье на другое:
только бы платили, и чем больше, тем лучше. И поэтому они также держат нос по ветру в поисках таких условий для себя, при которых надеются больше получить. Но бывает, что и просчитываются.
Да и как правило - просчитываются
С людьми, которые начинают относить себя к интеллигенции, происходит одна и та же метаморфоза. Они превращаются в людей, которые почувствовали, что они уже "не народ", которые противопоставили себя тому, чем они на самом деле являются. Это противопоставление возникает потому, что ими их платье начинает приниматься
ими за их сущность. Они начинают чувствовать себя творцами, а видя в себе творцов, они чувствуют себя свободными, независимыми людьми,
которым должна принадлежать власть. И тут же, к своему большому огорчению,
упираются рогом в стену. Упираются же они рогом в стену потому, что их видение
себя оказывается не соответствующим действительности, которая определяет им цену
и относится к ним совершенно так же, как и к любой другой трудящейся скотинке:
как крестьянин выращивает хлеб, как строитель строит дома, точно также и
интеллигент должен заниматься производством знания. Производство знания - это
такая же точно работа, как и выращивание хлеба, и строительство домов.
Интеллигент - это самый обычный работник. Это значит, что то, что он производит,
зависит от рынка. Он не может производить знание, на которое не существует
спроса, как крестьянин производит хлеб и строитель строит дома постольку,
поскольку на них существует спрос. И как крестьянин выращивает хлеб, и строитель
строит дома для того, чтобы жить, а не потому, что ему так уж хочется всем этим
заниматься, точно в таком же положении находится интеллигент. Он отличается и от
крестьянина, и от строителя только лишь видом производимой им продукции. И не
более того. И как для производства хлеба и домов необходимы средства
производства, так же точно и для производства знания, действительного,
объективного знания, а не того бреда, который рождается в человеческой голове и
выдается этой головой за знание, нужны средства. Есть средства для
производства знания - есть знания, нет средств - нет и знаний, а есть лишь
фантазии. Если есть средства, их можно потратить на производства какого угодно
знания. Но полученные знания должны возвратить потраченные средства для
производства нового знания, в противном случае это будет последнее произведенное
знание.
Т.о., мы получаем в интеллигенте вечно бунтующее существо, бунт которого
обусловлен тем, что оно занимается производством такого специфического товара, как знание и которое в силу этого ощущает себя "приближенным к богам", познавшим от дерева познания добра и зла, и в то же самое время самым оскорбительным образом выброшенным богом из рая, в котором оно в качестве познающего существа только и может существовать. Интеллигенту нужен рай, а вместо этого бог опустил его на землю и заставил трудиться ради сохранения живота своего.
И поэтому при социализме истинные творцы занимались творчеством - создавали машины, ракеты, мосты, а интеллигенция, которая самым оскорбительным образом называлась трудовой, делала то, что ей приказывали, и оплачивался
её труд так же, как и труд всякого трудящегося. И над интеллигенцией стоял вечный вопрос: а для чего же я учился? - для того, чтобы работать? Я, существо, уподобленное богу, и я должен работать?! Нехорошо. Совсем нехорошо. И взоры интеллигенции устремились на запад. Устремились же их взгляды на запад потому, что на западе умственный труд ценится выше физического в силу своей не столько сложности, сколько значимости. Оно и понятно: на западе основным рычагом управления являются деньги, а при социализме сталинского типа - прямое насилие. Интеллигенция требовала перераспределения материальных средств общества в свою пользу,
на что социализм не соглашался, поскольку в этом случае возникали отношения
эксплуатации, работы одних людей на других. А социализм исходил из принципа
равенства. Этот принцип равенства застрял у интеллигенции в глотке. Прогресс
движется элитой - вопила она, правда, сначала только под одеялом. Социализм -
это тюрьма для интеллигенции. Да здравствует свобода!
Но вот одеяло было сброшено: на свет явился Меченый. В деревнях и весях самые забитые и тупые трудяги оказались самыми прозорливыми: "Меченый, Меченый явился на небе России. Быть беде!" И, точно, как в воду глядели: наступили времена свободы.
После университета и аспирантуры я оказался на работе у главы администрации Солженицынского района (в дни советской диктатуры район назывался Пролетарским, а с приходом дней свободы его переименовали в Солженицынский в честь человека, столь много
сделавшего для того, чтобы "этот день свободы" наступил, и, опять же, нашего земляка)
Главой администрации был главарь Богатяновской группировки Мишка-Американец. Он был славный парень, не жадный, и нам, "ребятам", как он нас называл, хорошо платил. И, однако, после первого восторга, после приветствий наступившего нового времени, после пережитых светлый надежд наступили будни. И мы, истинные русские интеллигенты, как мы сами себя гордо называли, увидели, что не всё чисто "в Датском королевстве". Мы увидели, что все те методы, которые применялись в дни диктатуры, что все эти методы остались, и не только остались, но стали проявляться в резкой, наглой, откровенной форме. Всё решал чей-то частный интерес, а в конечном счете - деньги и насилие. Мы собирались между собой, мы, интеллигенты, тайно, подпольно, по квартирам, и обсуждали положение вещей. Мы говорили, что интеллигенция не этого хотела и не за это боролась. Что нам нужна истинная демократия, без подтасовок, без обмана. Так говорили мы. Так мы говорили - и работали на Мишку. Так мы возмущались - и работали на Американца. Мы оформили нашу группу в партию под названием "Демократическая партия". Правда, о ней никто не знал,
кроме нас самих, так как мы были глубоко законспирированы. И мы разрабатывали законы, по которым следует жить. У нас появилась целостная система. И мы знали, что если её осуществить, то тем самым будет достигнута истинная свобода. Словом, наша совесть истинных интеллигентов не дремала. Мы стали думать, как сместить Мишку и поставить на его место "честного человека и истинного демократа". Мы разработали план. И, во всяком случае, мне было ясно, что всё сработает. Но, как говорится, скажи дураку
богу молиться, он и лоб расшибет. Мои товарищи оказались куда как умнее меня. Но я тогда их поведение расценил как трусость и предательство. Словом, случился такой момент, когда я схватил Мишку за руку. Я его схватил за руку, и вдруг не вижу никаких действий,
о которых мы заранее договаривались с моими товарищами, истинными русскими интеллигентами. Мне показалось, что они не поняли, и тогда я сказал им: ребята, помогите - потому что было очевидно, что мне одному с Мишкой не справиться. Но ребята сделали отсутствующие лица, то есть что они тут ни сном, ни духом. Сами понимаете, что после этого для меня последовало: Мишка поступил со мной, как господь бог: "И будешь трудиться ради хлеба своего насущного, и будешь идти по земле, и ничто на земле тебя не примет, кроме одного места. А иди-ка ты, братец, в говнари, ибо говно ты есть, и среди говна тебе и место"
И так я оказался в говнарях. И тогда я подумал: "А смогу я это пережить, или нет, это унижение" Конечно, моя гордость была уязвлена, и настолько, что я
на работе натягивал кепку по самые брови, чтобы знакомые не увидели и не узнали меня. На то, чтобы открыть своё лицо, меня не хватало. С этим я ничего не мог сделать. Но это и оказалось единственным отрицательным последствием для меня. Потому что вдруг, неожиданно для себя, я почувствовал себя абсолютно свободным, ни от кого не зависящим человеком. И я оказался среди таких же точно абсолютно свободных,
ни от кого не зависящих людей. А Мишка вскоре слетел с
должности главы Администрации. Но он слетел с главы Администрации не потому, что
явился некоторый демократический герой и убрал его, а потому, что его подкосил Микола Питерский, так что Мишка отправился на отсидку, и, как говорят, это стоило Миколе не одного десятка миллионов, чтобы провернуть всю эту аферу. Так
на место главы Администрации, обязанности которого исполнял главарь одной группировки, заступил главарь другой группировки, и ничего не изменилось, да и измениться ничего не может согласно существующей природе вещей. Но зато слышали бы вы, сколько слов было высказано "истинными русскими интеллигентами" в связи со вступлением в должность нового главы о расцвете демократии в районе, о наступлении новой эры, о солнце, взошедшем над районом!
Мне приходит на ум стихотворение Лермонтова, которое словно кричит о "русской интеллигенции": "Мы согласились все давно, Что мы - говно. И только то нас утешает, Что - не вонючее говно".
Но хотя, если подумать, то что уж от человека требовать какого-то особенного героизма. Что дороже: деньги или совесть? Человек выбирает деньги. А совесть - это для кухонных разговоров. В этом весь интеллигент. Целуя руку кормящую, покажет в кармане кукиш начальнику, и испытывает смесь чувств героизма и вины,
и чувство вины вызывается страхом перед грехом за показывание кукиша, а чувство героизма -
чувством вины, которое, несмотря на страх, смог же преодолеть, раз показал
кукиш.
И если есть такие дураки, которые принимают слова на кухне за дело, то что тут можно сказать: это их проблемы, и больше ничьи.