Я живу в мире ненависти. Нет, я говорю не о том мире, который меня окружает, хотя я и исхожу из предпосылки, что это - мир ненависти. Но на практике получается по-разному. На практике, по большей части, как ты относишься к миру, такой стороной он к тебе и оборачивается. Я хочу сказать, что если всё правильно рассчитать, то можно поворачивать мир к себе нужной тебе стороной. То есть мир подчиняется манипуляциям с ним, причем, часто  не только не осознавая при этом, что он делает, но даже и в том случае, если он осознает то, что с ним делают, и не хочет этого, а всё равно, независимо от себя, делает то, чего от него хотят.

    И, соответственно, и со мной то же самое происходит. То есть мной манипулируют, и я поддаюсь этим манипуляциям, а потом поразмышляешь и осознаешь, что тобой манипулируют, и думаешь - всё. Ан нет, и в следующий раз тобой также точно манипулируют, и ты уже начинаешь беситься, а противопоставить манипуляциям ничего не можешь, и единственное, что ты можешь сделать, это дать в морду и на этом прекратить все манипуляции над собой, и заодно - все отношения с человеком. Но при этом победителем себя не чувствуешь, потому что оборвал очередную нитку, связывающую тебя с окружающими

    У меня размышление идёт после действия. Нет, когда мне что-то нужно, я, конечно, размышляю, и, пожалуй, больше, чем следует, причем, нередко даже настолько, что в результате начинаю манипулировать самим собой точно также, как мной манипулируют другие. И, по правде сказать, это обстоятельство меня более всего даже и поражает, потому что в результате этого возникает ощущение, что я получил результат, прямо противоположный тому, к которому стремился. Да так оно и оказывается на самом деле.

   Нет, когда ты не думаешь, что думаешь, и не думаешь, что делаешь, а просто думаешь и просто делаешь, тогда всё в порядке, тогда всё получается правильно, тогда всё нормально.

    Но вот с этим-то как раз и  проблема - с тем, чтобы думать, и при этом не думать, что думаешь, и делать, и при этом не думать, что делаешь. Потому что вот с этим-то как раз и проблема - доверять себе и чувствовать себя разумным существом. Нет, всегда трусишься, всегда подглядываешь за самим собой: а что ты там думаешь, или если делаешь - а что такое это ты делаешь. И как только начинаешь таким образом следить за собой, да поправлять себя, тут-то и оказывается, что ты уже ничего ни думать, ни делать не можешь, а получаются одни сплошные ни к чему не ведущие рассуждения. А действовать-то нужно. А из-за этого подглядывания никакого мышления не получилось, и что тогда остаётся? - только одно - ты дашь в морду и тебе дадут в морду, и на этом всё закончится. То есть начинаешь руководствоваться единственно чувствами - возмущения или любви - или полнейшей ненавистью  или любовью без оглядки. А потом получается, что и ненависть не стоила ненависти, и любовь не стоила любви, а всё суета, и не более того.

    Да вот пример. Иду в своих мыслях. А вы можете на самих себе проверить этот опытный факт: если вы идете в своих мыслях, то крупные собаки вас, может быть, еще и пропустят, но собаки поменьше, это уж не говоря о мелочи - тут же на вас набросятся с самым истерическим остервенением. Но если вы идете не в себе, а смотрите по сторонам, то на вас не обращают внимания. А уж если у вас вид охотника, то собаки скрываются, поджимая хвосты. А так как я по большей части нахожусь в себе, то, разумеется, все собаки мои. И, как оказывается, не только собаки.

    Как-то иду летом и вижу краем глаза хитрые зрительские глаза подростков за кустами. Получилось так, что, хотя я и был в себе, но моё предсознание было по эту сторону, и я бессознательно, хотя ничего подобного, во всяком случае, поднятого на уровень сознания, со мной не случалось, предсознательно я уже знал, что дальше произойдет. И вот из кустов выскакивает подросток, становится передо мной и начинает очень медленно идти, старательно имитируя, что он смотрит по сторонам. А там, из кустов, зрители наблюдают за смехопанорамой, которую устроил их приятель. Я так и не вышел из себя. Я ударил сзади подростка по ногам, он упал, вскочил и на его лице я увидел испуганное выражение. И я пошел дальше. И только после всего, что произошло, я почувствовал, как на меня накатывает ненависть. И, вместе с тем, со стороны рассудка я чувствовал себя униженным. Я чувствовал себя униженным именно потому, что уподобился подростку и переиграл его. Потом, гораздо позже, на других опытах, я убедился, что другого языка они не понимают, и то, что я сделал, это было правильно - я у него выработал рефлекс: не всегда удовлетворение им собачьего инстинкта шавок относительно окружающих будут выглядеть его победой. Да, это так. Но эти вещи должны быть в мозгах, а не в чувстве. Мозги должны соответствовать чувствам, а не противостоять им. Это нужно было делать не выходя из себя. Просто сделал то, что нужно, и иди дальше. А ведь не получилось. Обязательно потребовалось мне себя унизить, взглянуть на себя со стороны, как всё это выглядело, и осудить самого себя за недостойное интеллигентного человека поведение.

    Ну, в тот раз мне повезло, что хотя бы моё предсознание было внаруже. А то ведь зачастую задумываешься, и ничего вокруг себя вообще не видишь. И как бы в этом случае всё выглядело бы? Я бы продолжал идти, и вдруг почувствовал бы, что что-то мне мешает, что-то сбивает меня с ритма ходьбы, и я начал бы пытаться обходить препятствие, то есть подростка. Он же, ведь не напрасно же он вертел головой в разные стороны - краем глаз следил за мной, и, заметив, что я пытаюсь обойти его, изменял бы траекторию своего движения в соответствии с моей. И так бы я тыркался то в одну, то в другую сторону, вызывая восторженный смех за кустами и чувство здорадства у подростка, пока бы я,  наконец, не пришел  в себя и не увидел его и не сказал бы раздражительно: "Позвольте пройти". Вот теперь он сделал бы удивленную физиономию, что, оказывается, он кому-то мешает: де а что, мол, я не имею право идти, где хочу и как хочу. Ну, и идите себе, я то тут причем.

    Что такое человек - независимо от того, каким бы он ни был во всех иных отношениях - это существо, которое любит единственное существо на свете - себя самого. И его жизнь заключается в реализации его любви к себе. Никаких иных человеческих существ в мире не существует. Все остальные отношения являются производными от этой исходной установки к себе. Например, производным для человека является чувство любви к нему окружающих: ведь оно позволяет ему тем самым удовлетворять чувство любви к себе. И поэтому он может прилагать усилия для того, чтобы вызвать любовь к себе. И в глазах окружающих он может выглядеть альтруистом. Но весь его альтруизм - это производная от его любви к себе.

     И когда Фрейд говорит, что бессознательное управляет человеком посредством чувств удовольствия и неудовольствия, он, конечно, прав, за исключением того, что чувства удовольствия и неудовольствия являются производными от чувства любви к себе, которое является определяющим, единственным критерием, которым обусловливается вся жизнедеятельность человека, и все то, что обеспечивает удовлетворение чувства любви к себе, всё это определяется как то, с чем связано чувство удовольствия, и всё то, что противостоит чувству любви к себе, всё это воспринимается как чувство неудовольствия.

     Значит, имеешь ли ты дело с другим человеком, имеешь ли ты дело с самим собой, рассматриваешь ты поступки другого человека или свои собственные поступки, ты должен исходить из того, что действия человека и твои собственные действия имеют своей целью удовлетворение любви к себе и представляют собой удачный или неудачный способ удовлетворения.

    И когда между людьми устанавливаются те или иные отношения, то следует помнить, что каждый из людей посредством этих отношений удовлетворяет чувство любви к себе характерными для него способами, которые представляют собой программные средства, которые выработаны им для удовлетворения программы любви к себе.

    Человек применяет выработанные им программы до тех пор, пока они работают. Перестают работать - он начинает вырабатывать другие программы. У человека существует множество  программ, которые он применяет в соответствии с ситуацией. Но по большей части человек ходит по кругу: в одинаковых ситуациях он применяет одни и те же программы, а когда они не срабатывают, он  обвиняет в этом не себя, а окружающих, и начинает жаловаться на их неправильность.

    И я, как все, точно также хожу по одному и тому же кругу. И, по правде говоря, боюсь за себя. И, пожалуй, именно это является причиной, почему я подглядываю постоянно за собой. Нет, я не думаю о тех, с кем бы я мог нечто сделать. Я думаю только о себе, и то, что мной руководит, что останавливает меня, это любовь к себе.

    Я думаю, что это - болезнь. Нет, болезнь заключается не в том, что я люблю себя. Она заключается  в том, что я могу сделать из любви к себе. Я думаю, это - запертая внутри, не проявляющаяся наружу истерия, за которой приходится следить, чтобы она не вырвалась наружу и не привела к последствиям, которые противоречат моей любви к себе, потому что удовлетворение любви к себе сейчас может повести к существеннейшим потерям в возможностях её удовлетворения впоследствии.

    Вчера со мной произошел случай, как будто находящийся в ряду подобных же случаев, и, однако, он характеризуется одной странностью, несмотря на то, что всё закончилось как обычно.

    Моя очередная длительная пешая прогулка закончилась на станции Заречной. Я поднялся на железнодорожную платформу. На платформе группы людей, в том числе группа рабочих разных возрастов, стоящих в нескольких шагах от  расписания. Один из них, здоровеннейший парень, что - то громко говорил рабочим и при этом сам же громко хохотал над сказанным. Увидев, что я направляюсь к объявлению с расписанием электричек, он, подмигув окружающим, подошел к объявлению и загородил его спиной, сделав отсутствующую физиономию, практически повторяя все те приёмы, которые применил в своё время подросток. Я остановился рядом с ним и молчал. Но я на этот раз, хотя и был в себе, однако это "в себе" относилось к ситуации, в которой я оказался, и во мне возникла какая-то пауза, я чувствовал, что во мне что-то происходит, что работает какая-то бессознательная мысль.

    Есть во мне одно качество, связанное с тем, может быть, что в своё время я был достаточно бит и унижен и во мне засел этот инстинкт мщения и за битье и за унижения: у меня отсутствует высокомерие и связанное с ним желание исправлять людей. Если человек проявляет себя как сволочь, то я не хочу, чтобы он стал хорошим человеком. Я хочу, чтобы он так и оставался сволочью, и чтобы он нёс этот свой крест до конца жизни, и в этом и заключается невидимое ему наказание для него. И фактически всё моё поведение и направлено на то, чтобы оставлять человека таким, каков он есть.

    Что-то в эти мгновения паузы со мной происходило, и, кажется, что во мне уже возник какой-то тормоз: не нужно делать этого. И, однако, я это сделал. Ни слова не говоря, я напряженной ладонью изо всех сил ударил парня в пах. Парень скрючился. "Вот тебе, бабушка, и юрьев день" - раздался насмешливый голос кого то из рабочих. "Да он дурак" - заметил пожилой рабочий. "Нет, ты не прав"- просипел парень, пытаясь разогнуться, и не мог. Терять время было нечего, я развернулся и пошел на мост, чтобы перейти Дон, благо,был рядом.

    Я удивился тому, что во мне нет возмущения и бешенства, которые овладевают мной в подобных ситуациях и которые  сопровождаются чувством собственной униженности и собственного ничтожества и  которое, в свою очередь, вызывает импульс бесконечной мести, который, в свою очередь, ведет к усилению бешенства.

    Я шел по мосту и независимо от меня передо мной снова прокручивалось только что произошедшее. Я не испытывал к парню ни ненависти, ни возмущения. Мной владело полнейшее равнодушие, безразличие к нему. Я снова возвратился к паузе, когда я стоял рядом с парнем и молчал и когда во мне  происходила внутренняя работа бессознательного. Я по привычке, больше автоматически, чем испытывая в этом потребность, прокрутил то, как бы всё выглядело, если бы я повел себя в соответствии с логикой человека, который не способен выйти из себя. Я бы сказал: "Извините, позвольте взглянуть на расписание". Парень не услышал бы меня. Он смотрел бы на рабочих, ухмылялся бы: вот, мол, смотрите, как я забавляюсь. Потом я бы дотронулся до него рукой, чтобы привлечь к себе его внимания, естественно, снова не последовало бы никакой реакции. И т.д. Всё это закончилось бы громким смехом парня, выражающим его восторг  собой, призывающим присоединиться к этому восторгу окружающих.

    Но ведь не со всяким же он подобные фокусы выделывает! К нему может подойти какой-нибудь сморчок, и, однако, этот же самый парень станет к нему в подобострастную стойку - инстинкт сработает. В чем же тут дело? А дело в том, что когда человек в себе, он беззащитен по отношению к окружающему. И моя обманчивость состоит в том, что моя беззащитность - это всего лишь видимость, на крючок которой безошибочно попадаются люди собачьего  типа. И в моих поступках единственное, что меня останавливает в моих реакциях по отношению к ним, это любовь к себе. Я боюсь только за себя.

    И тут мне приходит в голову: вот что значит реагировать на уровне бессознательного, не рационализируя ситуацию. Ведь если бы я, заметив маневры парня, подошел не к расписанию, а к рабочим, и у них спросил , скоро ли придет очередная электричка, парень тут же со своего места закричал бы, что сегодня на Ростов электричек больше не будет, и при этом по жеребячьи хохотал. Но тот же пожилой рабочий сказал бы, когда придет электричка, и, реагируя на смех парня, добавил бы: "Не обращайте на него внимания, он дурак". На что бы я ответил: "Я это заметил" И всё, парень был бы уничтожен. Он бы сказал: "Неправильно ты заметил" - но на его месте его уже не было бы, это был бы мешок, из которого выпустили воздух.

    28.01.11 г.