Павел Иванович занимал некоторую должность, которая имела некоторое влияние. И Павел Иванович не то, чтобы совсем так уж уважал себя, но чувствовал себя  состоявшимся человеком настолько, чтобы не чувствовать себя каким-нибудь там минусом, прыщиком на лице земли. Напротив, ощущал он себя  вполне положительной величиной, правда, не то, чтобы чрезмерно большой, но, во всяком случае, такой, которая позволяет человеку уважать себя настолько, чтобы  требовать от окружающих соответствующего к  себе отношения.
    Павел Иванович живет в Ставрополе на улице Вокзальная в доме под номером четырнадцать. Павел Иванович женат . Жена его Глафира работает продавщицей. Поэтому или нет, но Павел Иванович ощущает, что в известной мере Глафира ниже его и в культурном отношении и по социальной лестнице. Поэтому Павел Иванович про себя чувствует, что он, женившись на Глафире, как бы облагодетельствовал её, и она ему за это должна быть благодарна. И это чувство Павлу Ивановичу приятно. Впрочем, держит он его про себя, однако ведет себя с женой в соответствии со своим чувством к ней. 
    По вечерам, после работы, Павел Иванович любит пешие прогулки. Глафира до них не охотница, притом, что у неё и по дому работы после работы в магазине хватает. Надо заметить, что Павел Иванович - человек старорежимный, считает, что домом должна заниматься женщина, а мужчина должен зарабатывать деньги. Поэтому дома он принципиально ничего не делает. То же, что Глафира работает в магазине, его неизменно возмущает, но тут уже Глафира решительно встала на дыбы: мол, не хочу зависеть, чтобы де у Павла Ивановича не было повода упрекнуть её в том, что "она его хлеб ест". Это, конечно,  со стороны Глафиры вызов естественному порядку вещей, это  бунт, баррикады, и это обстоятельство держит Павла Ивановича в постоянном, периодами обостряющимся, периодами утихающим, напряжении и неудовольствии.
    Но сегодня Глафира решилась отдохнуть от домашних дел и отправилась на прогулку с Павлом Ивановичем.
    Маршрут прогулок Павла Ивановича не отличается разнообразием и вполне соответствует постоянству его характера: обычно  он проходит к вокзалу, поднимается по проспекту Маркса до проспекта Октябрьской революции и возвращается назад. В иные дни его маршрут продлевается до городского парка, в иные дни он может зайти и в городской парк и пройтись по нему, а в иные дни он может возвратиться домой из парка по улице Дзержинского. Впрочем, всё это - совершенно частные отклонения от маршрута и могут не идти в счет.
    Павел Иванович и Глафира идут по проспекту Маркса по центральной аллее, и листья деревьев сомкнулись над ними сплошным зеленым ковром.
    Павлу Ивановичу встречаются знакомые, такие же уважаемые люди, как и он. Павел Иванович и его знакомые с удовольствием раскланиваются друг с другом, и после этого у всех остается друг от друга приятное впечатление. Встречаются также и знакомые Глафиры. Здесь встречи более раскованны, приветствия более свободны, вроде "Глашуля, привет, как дела". Когда Павел Иванович слышит приветствия и разговоры Глафиры с её приятелями, его внутренне передергивает, и лицо его кривится. Знакомые Глафиры, которые встречали её с мужем, говорят ей: "Ну, и пендитный у тебя муж", на что Глафира возражает: "Да нет, он ничего".
    Они проходят по алее вверх, сворачивают на проспект Октября и заходят в магазин. Павел Иванович предложил купить что-н. "сладенькое, чтобы пожевать по дороге", и стал в очередь. В магазин вошел чернявый, совершенно неинтересный молодой человек. И Павел Иванович услышал: "Глашуля". Павел Иванович обернулся. Совершенно неинтересный чернявый молодой человек стоял вплотную к Глафире, говорил ей явно какие-то глупости, маленьким игрушечным кинжальчиком упирался ей в грудь, де он убил её, и Павел Иванович физически ощутил необыкновенную близость между ними. Павел Иванович, кажется, хотел это ощущение игнорировать, тем более что чернявый через секунду уже уходил, но его совершенно добило, когда он услышал вслед уходящему чернявому не свойственный Глафире, какой-то совершенно другой, которого он от неё никогда не слышал, голос: "Приходи ко мне домой, будешь чай пить со мной". Сама по себе эта фраза была совершенно дурацкой, "не свойственной современной эпохе", но она вырвалась из Глаши непроизвольно, независимо от неё, из какого-то самого её нутра, и это совершенно добило Павла Ивановича. Он выскочил из очереди и бросился вон из магазина. Он не помнил себя. Он не помнил, как он то ли шел, то ли бежал вниз по проспекту и очнулся, только оказавшись на привокзальной площади. Тут он, наконец, остановился, и подумал: "Она же там ждет". Ему не хотелось этого делать, но он был приличный, довольно культурный человек, и он понимал, что нехорошо так себя вести. Нужно возвращаться. И он двинулся назад. Сделать незаметным то, что произошло, было невозможно. Как каторжанин, он поднимался по аллее.
    Конечно, Глафиры в магазине уже давно не было. Он сел в троллейбус, доехал до вокзала и пошел домой.
    Глафира была дома. Смотрела на него своим обычным взглядом и говорила с ним своим обычным голосом. "Куда ты сбежал, что случилось?". "Я подумал, что забыл утюг выключить, что дома пожар" - сказал он первое, что пришло ему в голову. Глафира не была ни аналитиком, ни психологом, и вообще не любила загружать себя умственными вещами. Поэтому она даже не подумала, что если в доме кто и включает утюг, то это она, а утюг она сегодня не включала. Поэтому, отметив всё же про себя странность ответа Павла Ивановича, только пожала плечами. 
    Павел Иванович вышел в палисадник и закурил. И почувствовал, как владевшее им напряжение стекает с него, как вода, и он приходит в себя, и чувствует себя совершенно разбитым.
   Ночью он лежал в постели неподвижно на спине с открытыми глазами. Рядом неслышно спала Глафира.
    Он понял. Он всё понял. Он вспомнил Лену Борисову, в которую он был смертельно влюблен во время учебы  университете, настолько, что не видеть его состояния было невозможно, и весь курс о его состоянии прекрасно знал, и это прекрасно знала Лена. И он также знал, что она головой выбрала его. Но рядом с ней всегда был Валерка Ковалев. Он носил сумку Лены, превращался в её тень, в выполнялку её желаний. Но дело было не в этом. Он инстинктивно чувствовал, что она не то, чтобы любила Валерку, это было не то. Она просто непроизвольно принимала его. Как бы это сказать: между ними не было расстояния. А между ним и Леной было расстояние.  И это расстояние было обусловлено тем, что он любил её: он любил её ноги, он любил её всю, такую ладную и аккуратную. И от этого она была для него человеком с другой планеты. Он так и не смог преодолеть расстояния, которое их разделяло, и так и остался по другую сторону. Но теперь он понял. Он всё понял, нет,  не относительно расстояния, которое разделяло его с Леной.  Но он понял всё, что касалось отношений Лены с Валеркой. Это было чувство отсутствия расстояния, того же самого отсутствия, которого он не увидел между Глафирой и чернявым. В отличие от него, Валерка делал всё, чтобы расстояние, которое разделяло его с Леной, исчезло, и он добился своего. То есть расстояние, конечно, никуда не исчезло,  но оно перестало чувствоваться, ощущаться в той мере, чтобы перестать  быть препятствием в близости. Валерка добился своего, сформировав у Лены удобную ей привычку к нему. И он, еще на первом курсе, увидев Валерку рядом с Леной, инстинктивно знал, чем закончится эта его липучесть к ней. Но это означало также, что сама Лена обладала свойством, в соответствии с которым она, в конце концов,  подчинится удобной в жизни этой липучести. Фактически, всё решил тот момент, когда он увидел Валерку рядом с Леной и почувствовал эту уже существующую близость, связывающую их. И, почувствовав эту близость, он понял, что не сможет подойти к ней, потому что в его глазах она была осквернена и в нём неразрывно с его любовью сидело презрение к ней.
    Впрочем, всё это теперь уже было неважно. Как говорится, обидно, досадно, но ладно.
    Он вспомнил Андрея Болконского и княгиню Лизу, и князя Ипполита, набрасывающего шаль на плечи княгини и обнимающего её, и он понимал чувства, которые испытывал при этом князь Андрей.
    И он вспомнил Пушкина, и его жену, танцующую с Дантесом, влюбленную в него. И не имело значения то, что она отказалась стать любовницей Дантеса. Имело значение только одно: она любила Дантеса. И в этом был её грех перед Пушкиным. И это не Дантес убил Пушкина. Это Натали убила его. Потому что была эта её любовь, и это был факт, и с этим ничего уже нельзя было сделать. Пушкин мог сопротивляться этому, мог пытаться спасти себя,  убив Дантеса. Но ничто из этого уже не имело значения: Пушкин жил с женщиной, которая не любила его. И в этом была вся  правда. Как бы Пушкин ни потакал Натали в её капризах, он ничего не мог изменить.
    Павел Иванович вспомнил:

    "Где-то кони пляшут в такт,
    Нехотя и плавно.
    Вдоль дороги всё не так,
    А в конце - подавно.
    И ни церковь, и ни кабак -
    Ничего не свято!
    Нет, ребята, всё не так!
    Всё не так, ребята...

    Эх, раз, да ещё раз,
    Да ещё много, много, много, много раз,
    Да ещё раз...
    Всё не так, ребята"

    Павел Иванович вздохнул,  повернулся набок и уснул.

18.09.11 г.