Штыров Валерий Яковлевич : другие произведения.

   C Катариной всё было иначе.
    Здесь вообще присутствует два пункта, или, может быть, даже один. Этот пункт состоит в том,  что интеллигентные люди не являются преступниками. То есть они не преступают головные вещи. Не интеллигентные люди не являются преступниками только по своему внешнему виду и по своим высказываниям. Их преступления являются вытесненными: можно делать всё, но нельзя  делать это открыто. В смысле преступлений это всё- подпольные люди, которые на людях говорят о нравственности, а когда люди не видят, то делают именно то, против чего они выступают на словах. И происходит это у них вполне естественно. Они живут этой двойной жизнью, и никакая совесть их при этом не мучает, и не боятся они наказания господня, потому что всё у них - игра, всё - роль, и распинания их о вере - это тоже всего лишь роль.
    Моя семья принадлежала к среднему классу, и воспитывался я соответственно. И я вполне видел лицемерие, царящее в среднем классе и в том числе моей семье, во всяком случае, со стороны  отца, и, видимо, поэтому воспринимался им как чужой, как не соответствующий истине ареала, в котором существовал. Словом, я хочу сказать, что я всё-таки был особенный, и особенный в том смысле, что не принимал той двойственности, которая царит в среде среднего класса. Не было у меня этого двойного дна.
    Теперь я, пожалуй, понимаю, что представляет собой это двойное дно среднего класса и эту отчужденность его представителей от самих себя. Здесь всё вполне по Фрейду: Человек, как он есть, есть равнодействующая двух сил - силы его инстинктов, его бессознательного, и силы его сверх-я, его сознания. И в зависимости от того, в какого рода ситуации он оказывается, он ведет себя так или иначе, он ведет себя либо как сознательное существо либо как бессознательное. Он существует как бы в не связанных между собой различных мирах, и он маневрирует между ними. По большому счету, он безразличен к ценностями как одного, так и другого мира. Он просто следует законам одного и другого и принимает меры  к тому, чтобы эти два мира друг с другом не сталкивались. Если два мира сосуществуют параллельно и в то же самое время раздельно друг от друга, то нельзя говорить о противоречии между ними, потому что не откуда противоречию взяться, так как как только одна из сторон становится положенной, становится регулятором поведения, противоположная сторона вытесняется и тем самым, существуя, непосредственно практически ни на что не влияет. Разница между ними состоит в том, что импульсы  вытесненной стороны могут  наблюдаться, но они  не превращаются в импульсы действия. Тогда как импульсы положенной стороны непосредственно преобразуются в действия, но при этом не наблюдаются. В этом также находит своё отражение и опосредованный характер отношений противоположных сторон, поскольку действие положенной стороны отражается не непосредственно, а опосредованно, через наблюдение  импульсов вытесненной стороны.  И потому неоткуда взяться понятию противоречия, так как любое противоречие есть результат сравнения чего-то с чем-то, а сравнение положенной и снятой, вытесненной сторонами невозможно, так как прямо, непосредственно одна сторона не существует для другой, и не имеет выхода к другой, поскольку отношения между ними опосредуются третьей стороной - внешней объективной реальностью, с одной стороны, и субъективной реальностью - с другой, и эти две стороны оказываются двумя сторонами одной медали, и поэтому одна сторона не может видеть другую. Собственно говоря, здесь налицо две качественно различные системы ценностей, и действует либо одна система ценностей, либо противоположная,  но - не в одном и том же отношении либо времени, и это - относительно одного и того же
    У меня не было такого разделения. Я изначально был человек головной, не терпящий противоречий, и поэтому и систему ценностей имел одну - систему ценностей сверх-я - исходил из понятий и полагал, что реальность должна сообразовываться с понятиями. И это означает, что противоположная, чувственная сторона была не просто вытеснена, а была вытеснена начисто, в антимир, находилась под запретом сверх-я. 
    Историю, о которой идет речь, следует начать с момента, когда я дружил с Татьяной. Она тоже была человек головной, и в чем-то, пожалуй, в большей мере, чем я. Ведь чем характеризуется головной человек? - тем, что он говорит. Он нечто чувствует, и это своё чувство выражает словами. И Татьяна свои чувства выражала словами. Я, правда, свои чувства и мысли не выражал словами, и не потому даже, что стеснялся, а, может быть, и боялся, боялся, какими глазами посмотрит на меня Татьяна, потому что нельзя говорить о том, что находится под запретом. Но даже и не это было самое страшное. А самое страшное было то, что я сам буду чувствовать, если она посмотрит на меня такими глазами, когда я ей скажу то, о чем говорить нельзя. Здесь ведь весь вопрос состоял в этом: называть вещи своими именами или называть их как-то иначе, то есть говорить одно, а иметь ввиду другое. Говорить об этом другом словами, которые принимаются сознанием по их непосредственному смыслу, хотя смысл в словах сдвинут, и сдвинут т.о., что слова приобретают прямо противоположный смысл. Это - самая обычная вещь: говорить о любви как о том, что имеет идеальный смысл, тогда как за словами стоит смысл вполне материальный, и этот материальный смысл и является единственной целью. И это - всеобщая практика подстановок прямо противоположных смыслов. И вообще сама подстановка может быть только подстановкой противоположностей, а не различного, потому что между различными нет связи, тогда противоположности произрастают на общем основании, так что одна сторона противоположности переходит в другую. Вот возможности такого рода подстановок я и был лишен. Я не мог сказать, что люблю, потому что любви не было. Я мог сказать, что хочу, но это выражение было под запретом, нужно  было говорить, что люблю. Но никакого такого особенного чувства любви не было, а было желание  Вообще-то, если есть и то и другое, и любовь, и желание, то тем самым достигается единство противоположностей. С другой стороны, если у обоих сторон нет любви, но есть желание, то если обе стороны говорят о любви, имея ввиду желание, то тем самым они открывают для себя путь к реализации желания.  Но ведь в этом случае налицо  ложь. Человек говорит, что любит, но он - не любит. Следовательно, он лжёт. А вот ложь - то как раз у меня и была под запретом, а слова мной, как и любым человеком, по мне, должны употребляться только в своём прямом смысле.  И поэтому на практике я не мог  ничего ни сказать, ни выразить, поскольку ничто не должно переходить во что-то другое, и любовь должна ограничиваться идеальным отношением, а желание - реальным. И  поэтому я не мог сказать, что люблю, потому что не любил, а хотел, и не мог сказать, что хочу, потому что само это хочу не могло быть объектом сознания, идеальной вещью, но принадлежало сфере бессознательного, которое, однако, существует вне слов, и поэтому высказанное "хочу" вызывает  своей материальностью в  отрицательную реакцию сознания .
    Но и это, опять, не самое худшее. А худшее было то, что вдруг она вполне со мной согласится, и что тогда буду делать я? Что в таком случае буду делать я, я не знал. То есть нужно было переступить, но куда переступить, я не знал. Татьяна, может быть, и знала, но я тут чувствовал тупик. Так что хотя на нас и смотрели как на супругов в неотдаленном  времени, но это было в головах окружающих, было и в голове Татьяны, и никто даже не представлял себе, в каком тупике я находился, потому что нужно было переступить,  и тем самым ступить, а ступить я не мог, потому что не знал, куда, а не знал куда потому, что моё бессознательное не имело никаких контактов с сознанием, не существовала мостов между ними.
    Татьяна же тоже не могла переступить по-настоящему. Для неё должны были идти впереди  слова. Да и вообще в её способности переступить я очень сильно сомневаюсь, что для неё это было возможно, и именно в силу её головного характера. То есть она вела бы себя так, как положено в этих случаях, то есть и в постель бы легла, и прочее, но никогда не оказалась бы на той стороне, в сфере бессознательного, в сфере отождествления себя со своей чувственностью; всегда бы она продолжала смотреть на свою рефлекторную бессознательную часть  со стороны , оставалась бы в своей голове, из которой бы всё наблюдала. И поэтому бессознательное являлось бы в ней в виде раздражений по отношению к мне, и всё это её раздражение она воспринимала бы как саму реальность, то есть что причиной её раздражения являются какие-то мои качества, и совершенно неважно, какие именно, потому что они будут простой зацепкой, поводом, который рассматривался бы ею как причина, истиной которой на самом деле была её собственная неспособность погружения в бездну своего бессознательного, на поверхности которого плавало её сознание, неспособное отрешиться от себя. Так что её раздражение  было бы правдой, но это была бы не та правда, о которой она думала  и которая подсовывала бы ей мои качества, в которых- она искала бы отрицательные стороны, а всё дело было бы связано с неудовлетворенности ею своей бессознательной части, которая ей не принадлежит и которая разряжается раздражением.
    Татьяна не могла переступить через свою головную часть, не могла стать преступницей, не могла согласиться с тем, что я мог бы ей сказать что-то в роде "пойдем потрахаемся", это я знал точно, и поэтому и не говорил, а говорить о любви я не мог, потому что не испытывал к ней чувства, которое, как мне казалось, выражается этим словом, и поэтому мы не переступали, или я не переступал черту, которую, как ожидали, я должен был в конце концов переступить.
    С Катариной  всё было иначе.
    Потому что мне ничего переступать не пришлось, а я сразу, изначально оказался по ту сторону сознания.
    Правда, в подобного рода ситуациях я оказывался и раньше. Я имею ввиду ситуации, когда не ты выбираешь женщину или не вы вместе выбираете друг друга, а когда женщина выбирает тебя. Я всегда удивлялся тому, что вдруг оказываешься с кем-то в близких отношениях, но каким образом оказался в них,  не знаешь и даже не в состоянии вспомнить, с чего всё началось, наверное, потому, что  сознание занималось чем угодно, только не тем, что происходило  у него под носом.  Но в какой-то точке сознанию приходилось обратить внимание на то, что ты находишься в  ситуации, о которой оно не помышляло, и именно потому, что теперь уже обращались не к твоему бессознательному и имели дело не с ним, а уже настойчиво обращались к самому  сознанию с настырным: "Ты кого-нибудь любишь?", уже программируя однозначный ответ словами: "Тогда и я скажу, кого люблю". И тут ты оглядываешься по сторонам, задавая себе вопрос "где это я" и "как я здесь оказался", и так как не можешь  себе ответить ни на первый, ни на второй вопрос, то и возвращаешь  ситуацию в её предшествующее сознательное состояние.
    Общее в этом смысле с Катариной было то, что действительно я однажды очнулся и увидел, что нахожусь в положении, в котором неизвестно как очутился, но это было и всё. Прежде всего у меня было ощущение, что и я сам тут не без причины. И хотя я не являлся первоначальной  причиной положения, в котором оказался, однако у меня было ощущение, что я весьма активно способствовал тому, чтобы в нём оказаться, так что осознание новой ситуации сопровождалось тем, что это и моя ситуация тоже, что я прямой её участник и о том, чтобы что-то изменить, у меня мыслей нет, напротив, у меня мысль как раз направлена на то, чтобы защитить и сохранить то, что возникло. И, однако, и несмотря на эту внутреннюю установку, я испытывал чувство зависимости, причину которого я, разумеется, проецировал на Катарину, тогда как истинная причина зависимости была во мне. И поэтому этой своей частью я отвергал Катарину, но отвергнуть полностью её не мог, потому что о вытесненная часть моего бессознательного оказалась уже принадлежащей её сознанию и тем самым привязана к ней. И, как я понимаю, в то же самое независимо от меня и её часть бессознательного, и еще раньше, оказалась привязана к моему сознанию.
    Если подходить к этому вопросу со стороны теории, то на вопрос, как это могло быть, или как это могло необходимо быть, или при каких условиях это могло произойти, то ответ на него не представляет сложности. Если мы говорим, что противоположности сходятся, что связь, отношения устанавливаются именно между сторонами противоположности, то подобного рода связь могла возникнуть только при условии столкновения противоположных и в данном случае полярных  человеческих типов. Если я отношусь к полярному головному типу, чувственная сторона которого оказалась полностью вытеснена головой, то ему должен соответствовать чувственный тип, у которого его головная часть полярновытеснена. Здесь всё сводится к пересечению  полярных типов. Любые переходные формы между полярными типами, и уж тем более формы уравновешенные в том смысле, что противоречие между ними минимально, и поэтому они являются вполне социальными типами, в которых социальное и биологическое взаимно ограничивают и вместе с тем обусловливают друг друга и поэтому и люди являются системами социобиологическими, вменяемыми, проблемы же возникают в точках перегиба функции, когда взаимное согласие, сотрудничество и терпение противоположностей друг к другу сменяется их взаимным противопоставлением, отрицанием, что влечет за собой вытеснение одной из сторон противоположностей и человек, т.о., превращается в неуправляемого, невменяемого, следующего закону положенной в нём стороны противоположности. Он перестает быть единым целым и становится совершенным в деятельности, которая относится к одному полюсу, тогда как деятельность, принадлежащая противоположному полюсу, оказывается для него заповедованной областью. И поэтому, когда встречаются  два такие поляризующиеся относительное друг друга противоположные типа, они оказываются дополняющими друг друга и тогда возникает связь между ними, посредством которой образуется единство этих двух. Это единство выражается в единстве сознания и бессознательного, именно,  бессознательное каждой из сторон дополняется сознанием противоположной стороны. И т.о. в каждом человеке оказывается два сознания, которые относятся, однако, к разным его частям. Т.о., благодаря такой связи возникает  состояние равновесия в каждом из двоих поляризованных относительно друг друга людей, подобное тому, которым характеризуется индивид, в котором противоположности согласуются, а не противопоставляются друг другу. Т.о., вытесненная головная часть Катарины оказалась связана с моей головной частью. И это открытие ею через моё посредство своей собственной головной части было воспринято ею как чудо, как нечто необыкновенное и высшее. И, точно также, моё собственное бессознательное открыло для себя чувственное сознание Катарины, и для меня это тоже было открытие, и это моё открытие было открытием моей собственной чувственной части.
    Может показаться странным, но я не припоминаю случая, чтобы Катарина говорила, что любит меня. И точно также и я никогда не говорил Катарине, что люблю её. Мы не говорили об этом, потому что этого не было, да и не могло быть по определению в силу нашей полной противоположности, но это в то время было и не важно. А важным в наших отношениях было совсем другое. Я полагаю, что Катарина видела во мне духовное существо в чистом виде, и это имело в её глазах тем более высокую цену,  чем меньше этого качества было в ней самой. И, в свою очередь, Катарина была в моих глазах материализацией сексуальности, которая моей головой определялась как материализация идеи любви. И я, имея дело с Катариной, я имел дело не с ней, и даже не с какой-то вещью, - я имел дело с понятием любви, но не с абстрактным понятием любви, а с любовью как с вполне материальной вещью, как объективно материально существующим. понятием. Т.о., Катарина для меня оказалась человеком, через посредство отношений с которым я познавал любовь в её практическом выражении, проявлении, действии. Т.о., моей головной части представилось моё собственное бессознательное, мои половые инстинкты, через посредство соответствующего ему объекта - Катарину. Т.о. нашелся для моего бессознательного объект, не отягощенный, в свою очередь, сознанием, но сексуальный объект в его непосредственном, актуальном, чистом бытии, без всяких интерпретационных сознательных примесей к нему,  проявляющий себя как объективная реальность, которую можно отражать. Из этого обстоятельства вырастает следующая подробность отношения дополнения между полярными противоположностями. Понятно, что возникновение связи между двумя полярно настроенными относительно друг друга противоположностями  характеризуется общим характером отношений противоположностей вообще, которое заключается в отражении и действии. Процесс отражения имеет своим механизмом ориентировочный рефлекс, результатом действия которого и является отражение, которое представляет собой инструментальные рефлексы, схемы, программы действий относительно объектов, которые раньше не были познаны. Но когда отражение создано, ориентировочный рефлекс угасает, и тем далее, тем в большей мере он угасает, и вместе с этим, с одной стороны, человек обогащается умениями, но и, с другой стороны, разрываются также и связи, которые удерживали людей рядом друг с другом  и которые были обусловлены ориентировочным рефлексом, и тогда на первый план начинают выступать собственно инструментальные рефлексы. И тогда отношения между людьми начинают основываться уже на соответствии или противоречии их инструментальных рефлексов и через них отношения между людьми либо поддерживаются, либо разрушаются. Еще одна часть связей, которые люди устанавливают друг с другом, состоит в их потребности новизны. То, что познано, входит в наш опыт, но лишается при этом новизны. И потребность новизны толкает нас к образованию новых связей.
    Наконец, что касается поляризации головного и чувственного (пожалуй, более точным для последнего будет термин "телесный"; ниже оба термина употребляются как синонимические) сознаний. Людей головного сознания называют умными, и головное  сознание отличается от телесного  чувством логического противоречия. Чувственное сознание непосредственно и представляет собой прямые реакции на телесные противоречия, определяемые динамикой инстинктов.
    Головное сознание характеризуется также следованием общим, всевременным и тем самым вневременным категориям. Чувственное сознание является принципиально временным. Обе формы сознания, взятые сами по себе являются односторонними в том смысле, что головное сознание оперирует вечными категориями, телесное сознание оперирует моментами времени, которые действуют на человека  вздесь и сейчас, и при этом в единстве и столкновении объективного и субъективного времени при доминировании последнего, вследствие чего ассоциации, которые человек переживает в настоящем и которыми определяется его поведение, могут относиться и к прошлому, и к будущему, однако ничто при этом не связывается в систему, так что  моменты времени оказываются друг с другим никак не связанными, но плавно и непрерывно перетекающими одни в другие. Последующее логически не вытекает из предыдущего.
    Лишь их единство создает понятие времени, которое имеет своё прошлое, настоящее и будущее, придавая тем самым также и пространству и всем его точкам дополнительное - временное - измерение.
    И если для головного сознания основным является принцип соответствия высказываний объективной реальности,  и это называется истиной, то для чувственного сознания критерием истинности высказываний является соответствие высказывания субъективности  субъекта, являются выражением   чувств и эмоций его мыслей  или, что то же, мыслям его чувств и эмоций и имеют своей целью единственно их удовлетворение. И в этом отношении головное сознание относится к внешнему бытию человека, чувственное сознание относится к его внутреннему бытию и оба имеют своей целью  удовлетворение этих  областей бытия человека. Словом, это - разные, хотя и параллельные, вещи, и человек как результирующая есть функция от действия на него двух противоположных сил - объективных внешних и субъективных внутренних.
    Выражение лица человека с доминантой телесного  сознания - выражение глупца. Однако при этом необходимо иметь ввиду замечательное высказывание относительно этих людей: глупый человек - это не человек, у которого нет ума. Глупый человек - это человек, у которого ум другой. И это очень важно понять, и очень важно понять ограниченность как одного, так и другого ума, так как сила каждого из умов оборачивается его слабостью, и именно, головной ум не практичен, телесный ум не теоретичен. Головной ум стремится к тому, чтобы знать, что он делает, стремится к теории - и в то же время непрактичен. Телесный ум практичен. Но, действуя, он не знает, что делает.

    Мне волей-неволей пришлось остановиться на теории. Я просто уперся в неё, словно лбом в стену, потому что иначе не мог  понять историю моих отношений с Катариной.  Для меня до некоторых пор все мои отношения с Катариной представлялось  как "случайный случай", который произошел со мной,  и я даже допустить не мог его закономерности, того, что то, что произошло и со мной, и с Катариной - это необходимое следствие  наших психологических структур, и то, что я упал в Катарину как в идею любви, в этом была закономерность. Я мог упасть только в женщину её, вполне телесного, типа, и именно в силу вытеснения моим сознанием моей телесной составляющей и абсолютизации головы. Моя телесная составляющая  в силу этого обстоятельства  оказалась  чистым листом бумаги, на котором можно было писать всё, что угодно. Идея любви упала в мой мозг, потому что моё вытесненное бессознательное нашло объект своей потребности. И подмяла под себя. Мой мозг нашел для себя внешний чувственный объект вместо внечувствнных абстраций, и этот объект принадлежал объективной реальности, и этот объект была Катарина, которая писала себя на этом чистом листе бумаги.

    24.12.13 г.