Как бы это сказать: человеческие странности, что ли, о причинах которых мы не догадываемся, а когда нам о них говорят,
когда оказываются способны их выразить, что далеко не всегда бывает, мы можем не понимать, как высказываемые основания действий могут выступать в качестве причины. И, тем не менее.
Покупает отец рыбу, неважно, живую или снулую. Если рыба живая, то отец её
оглушает. После чего мать обрабатывает её, и начинает с того, что выковыривает
рыбе глаза, потому что та "смотрит". Возьмите то, что у рыбы нет век, ей веки не нужны, чтобы омывать роговую оболочку
глаз,
потому что рыба и без того в воде. И поэтому она на вас всегда смотрит, неважно, мертвая или живая.
И мать выковыривает ей глаза, чтобы
рыба не смотрела, не видела, что над ней вытворяют. И я решил про себя,
что целью этого является не то, чтобы рыба не испытывала
преждевременных страданий, но чтобы этих нравственных страданий не испытывал её
убийца.
И вот чтобы не испытывать нравственных страданий, связанных с убийством живого,
убийца выковыривает ей глаза.
Что же до страданий телесных, то после выковыривания глаз телесные страдания уже
не видны, разве что лишенная сознания рыба может еще во время чистки и
вспарывания живота биться. Но с этим уже ничего сделать нельзя, с этим приходиться примириться,
с тем, что рыба как бы еще живая,
С одной стороны, получается как бы милосердие, что рыба заранее не
видит, что люди с ней в следующее мгновение станут выделывать, и не приходит в ужас еще до того, как её
начнут потрошить. С другой стороны, эту милость для рыбы я не смог бы сделать даже и для облегчения её
нравственных мук, потому что в глазах - душа, и, выковыривая рыбе глаза, я
ощущаю, что выковыриваю глаза самому себе и ослепляю самого себя.
Выковыривая рыбе глаза, я лишаю её этой душевной обороны, останавливающей меня, заставляющей страдать,
но разве я не должен платить за грех убийства страданием? И разве моё страдание
убийства не очищает и не оправдывает само убийство, потому что моё страдание -
это плата за моё убийство, за превращение рыбы из живого существа, обладающего какой никакой, но душой, способной действовать на мою душу, посредством которой она со мной так или иначе общается,
в существо как бы бездушное, неспособное выразить свою душу и поэтому лишенное
возможности воздействовать на меня духовно. И я фактически создаю тем самым для
себя условия восприятия рыбы уже не как живого, одухотворенного существа в
вещь, в неживое, неодухотворенное, в вещь, хотя рыба еще живая, только, когда
она без глаз, мне кажется, что она неживая. Т.о. все мои действия, направленные
на превращение рыбы из существа живого в кусок уже мертвого мяса, через
весь этот промежуток превращения живого в неживое я перескакиваю, уже создаю для
себя установку, что действую с неживым и поэтому душевные муки убийства перестаю
испытывать. Действуя с живым, я создаю у себя установку, что действую с неживым.
И, значит, выковыривая рыбе глаза, я тем самым защищаю самого себя от страдания, я не хочу платить собственным страданием за совершаемое мной убийство.
Но ведь всё это имеет место, когда рыба живая. Но ведь мать имеет дело с рыбой уже мертвой, уже без сознания, или с рыбой снулой, то есть однозначно с трупом рыбы. И, однако, в этом трупе рыбы она видит живую рыбу, которая смотрит на неё, и она упрека этого рыбьего якобы взгляда не выдерживает. И когда человек чего-то не выдерживает, его гнев направлен на причину, вызывающую его состояние, и у рыбы выковыриваются глаза.
Затеялась у нас генеральная уборка. Набралась гора мусора, масса всяких старых и ненужных вещей. Мать с самого начала стала говорить, что всё это надо закопать. До конца генеральной уборки эти её слова мы пропускали мимо ушей, не задумывались над ними, но когда уже вплотную стал вопрос, что со всем этим делать, мать повторила, что всё это нужно закопать.
И на почве этого её заявления разгорелась дискуссия. Я заявил, что когда стоит вопрос, о том, что нужно делать, нужно исходить из того, как сделать
это максимально просто, а максимально просто весь мусор и всё ненужное барахло следует вынести на мусорник. Меня поддержал отец, заметив, что вещи следует не бросать в мусорник, а оставить рядом, потому что есть люди бедные, есть бомжи, и им ненужные нам вещи могут пригодиться. Но мать упёрлась на своем - закопать, и дальше - ни в какую. А когда мать во что-то упрется, это пиши пропало. Это до сердечного приступа, до скорой помощи, до кислородных подушек. Одна бабушка относится к упёртости матери философски, и говорит, что мать с
её приступами доживет до ста лет.
В конце концов подчинились мы матери: выкопали яму и похоронили в ней всё барахло.
А я после этого долго думал, что "сон сей значит". То ли то, что если кто-то воспользуется нашими вещами, тот "всё
про нас узнает", и не просто узнает, но станет невидимой частью, призраком нашей семьи. То ли то, что если кто-то воспользуется бывшими нашими вещами,
то это приведет к тому, что наша семья повторит собственную судьбу
воспользовавшегося?
Не знаю.