Шуба Сергей Владимирович : другие произведения.

Депутат

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

   Глава 1
  
   Когда от раскалённого солнца, висящего в зените, стало невыносимо душно в полуразвалившемся сарайчике, Пахомыч завозился, чихнул и вынырнул из тяжёлой дремоты. Косые слепящие лучи били сквозь рассохшиеся доски, Пахомыч заворчал, ощутив раздирающую горло сухость, попытался откашляться и бессильно откинулся, царапая грудь скрюченными пальцами. На улице щебетали воробьи. Пахомыч полежал немного, потом вылез из своего закутка на четвереньках, как пёс, мотая головой. Зашелестели пакеты, в которых он приносил вчера объедки, Пахомыч, чертыхаясь, обернулся и нашарил пустую пластиковую полторашку - пригодится набрать воды.
   Выбравшись на свет, он по привычке огляделся. Во дворе трёх двухэтажных домов и гаражей, под раскидистыми вербами в задней его части, никого не было видно, даже Пашку, большую часть времени валяющегося на старом продавленном диване под своим окном. Пахомыч передёрнулся и, подволакивая затёкшую правую ногу, побрёл к колонке на улице.
   Брошенный сверху яблочный огрызок попал ему в плечо. Пахомыч опустил голову ещё ниже и ускорил шаг.
   - Пахом-пахом с писюном знаком! - прокричал радостный детский голос. - Пахом-пахом сосался с быком! - зашуршали листья, и мальчишка спрыгнул с ветки, призывая своих: - Пацаны, смотрите, депутат за бухлом пошёл!
   Они налетели на Пахомыча со всех сторон, видимо сидели в своей халабуде, в ветвях старой раскидистой яблони. Бывало, им становилось скучно, и подожженные тряпки летели в недра сарайчика, распространяя зловоние и дым, но сегодня Пахомычу повезло. Он с сиплым рычанием развернулся, кто-то пискнул у него под локтем, в щёку смачно прилетел старый тапок, и с гоготом вся орава сыпанула через двор на улицу.
   Пахомыч подумал, стоя над обтрепанным тапком, потом поднял его и вышел следом. Вся улица была в тополином пуху, и мальчишки, потеряв интерес к Пахомычу, сгребали его в кучки и поджигали на противоположной стороне улицы. У колонки набирали воду мертвяки. Они презрительно посмотрели на мнущегося Пахомыча, загружая двадцатилитровые бутыли в нутро "газели".
   - Чё, депутат, кишки ссохлись? - хохотнул один из них, видимо, шофер, с печаткой на правой руке и очками-полароидами, закрывающими, по последней моде, всё лицо от бровей до губ. - Потерпишь, на. Вишь - полмашины только обстряпали, на твоём-то казённом фильтре.
   - Дай хоть закурить, - облизнул обветренные губы Пахомыч, не особо надеясь на подачку. Эту компанию он знал. Таких, кто делал бизнес на поставках чистой воды неимущим, было две-три шайки в каждом районе. Конечно, на каждую тысячу жителей обязательно должна стоять колонка с фильтром, но часто фильтр скручивали, оставляя только там, где поблизости обитали представители закона, беры или "сделанные", остальные были вынуждены либо втридорога покупать себе фильтры на дом и регулярно менять их, либо заказывать себе воду.
   - А не охренел ли ты часом? - мерно разогнулся по направлению к Пахомычу один из рабочих, посеревший от употребления мертвой воды, и тот мимолетно подумал, что сегодня всё же ошибся - вместо сигареты будет оплеуха, но водила прикрикнул: - Хорош, нав, грузи давай, - и мертвяк вернулся к бутылям.
   - На, - кинул Пахомычу черную сигарету шофер. Грузчики проводили её жадными взглядами - она была из крепкого остролиста пополам с коноплёй и присадками эфира.
   Пахомыч уронил тапок и бутылку и, сложив ладони горстью, ловко поймал сигарету.
   - А огоньку не найдётся?
   Вокруг злорадно заржали, и проходящий к газели мертвяк намеренно сделал два шага вбок, пугая, что отберет добычу. Пахомыч проворно отступил к тополю.
   - С огоньком, депутат, давай-ка уж ты сам, - лениво сказал шофёр. - Тебе прикуривать давать, так потом не отмоешься от вони твоей смердячей. А зажигалка у меня - гляди какая! - и он подбросил на ладони тяжёлую бронзовую зажигалку с гравировкой в виде льва, стоящего на задних лапах, - Хер я тебе такую доверю.
   - Я не краду! - с достоинством сказал Пахомыч, чем вызвал новый взрыв хохота, и, покраснев, зашёл за ствол. Спички у него были. Достав из кармана мятый коробок, он раскурил сигарету и блаженно затянулся, несмотря на сухость в глотке. Через две перемежаемые кашлем затяжки солнце стало менее испепеляющим, засаженная тополями извилистая улица с разбитыми тротуарами и колеистой дорогой в колдобинах приблизилась, обдала теплом. Колени подогнулись, Пахомыч сел, опираясь спиной о тополь, и, позабыв о бутылке и воде, затянулся в третий раз. Небо было таким высоким и прозрачным...
  
   Мёртвая вода появилась двадцать лет назад. Вслед за ней появились беры - огромные боевые медведи с зачатком интеллекта, из зауральских лабораторий. Они оградили народ от "сделанных" и бесчинствующих военных дивизий. За это им позволили селиться в городах. Впрочем, если бы не позволили, это мало что изменило бы - механизмы послушания у беров отсутствовали напрочь, детей своих они на обучение не отдавали, уважали лишь женщин как самок, дающих потомство, и, как ни странно, лежащего в Кремле безногого сумасшедшего президента.
   Волнения постепенно стихли, Кавказ отпал, создав конгломерат грызущихся между собой исламских государств, откуда регулярно наведывались к северному соседу за данью, Россия оказалась разделена на ряд федеративных республик, а столица была перенесена в ничто. Москва стала вольным городом, президент переехал из Кремля в Мавзолей, правительство было рассеяно, законы, принятые на общем собрании республик, исполнялись без внесения каких-либо поправок. Власть предержащие стали париями - их избирали по персту судьбы на пятилетний срок, и получали они лишь бесплатную колонку с фильтром и минимальный сухпаёк. Общество, осознавшее развращающую сущность власти и богатства, постановило обязательное разделение "службы народу" и "службы себе". И если мэр и коммунальщики хотя бы имели свои собственные кабинеты и могли пользоваться бесплатно общественным транспортом и столовой, то остальные таких преимуществ были лишены.
   Пахомыч вспомнил, как в их с женой квартирку влетел ворон. Прохаживаясь по столу, что стоял у окна, он косил черной бусиной глаза, тянул время - издевался. Настя успела обреченно провести рукою по лицу, а Пахомыч потянулся к штанам, когда ворон каркнул:
   - Избран!
   Пахомыч, завозившись в кровати, пытался заслониться, но птица ловко спикировала ему на голову и всадила клюв в левый глаз. Настя вскрикнула. Пахомыч, ошалев от боли, вскочил, запнулся о стул, слыша смех ворона, а потом с размаху сел на пол. Кровь текла между пальцев.
   - Хорошие глаза, вкусные! - прокаркал вестник. - Служи верно!
   Настя забинтовала голову, помогла одеться и неестественным голосом сказала:
   - Иди уж, сын скоро вернётся.
   Пахомыч обреченно побрёл к выходу, опомнился уже в прихожей.
   - А как же? - сказал он, поводя рукой вокруг, будто мог унести на своих плечах всю их тесную каморку.
   - Никак, понял? Никак, - устало сказала жена, прислонясь к дверному косяку напротив него. Потом бросила ему кошелек. - Не мог в жизни нормально устроиться, теперь иди, подлаживайся.
   На лестничной площадке Пахомыч остановился и заглянул в кошелек - там была половина откладываемых ими на ремонт квартиры денег.
   Он ещё несколько раз заходил - бритва там и по мелочи, за зимней курткой, а потом за пальто и одеялом. И всё спрашивал себя, не ошибся ли? - любила ведь? - сын же, да и... Сын с интересом смотрел на отца, когда они встречались на улице. Ему было двенадцать лет.
   - Вы законы-то там сочиняете? Ну, на будущее? - спросил он простуженным басом, шевеля ногой опавшие кленовые листья - возле неказистой плохо оштукатуренной школы росли клёны и рябина, а не вездесущие тополя.
   - Где? - поначалу не понял Пахомыч. Он не совсем освоился в своей новой роли и первые месяцы ходил как в тумане, шевеля руками вокруг.
   - На собраниях, - пояснил сын, осматриваясь в свойственной самому Пахомычу заискивающей манере. Из зарешёченного окна магазина на них скучающе взирала продавщица.
   - А, на собраниях... - сказал Пахомыч и по привычке потер пустую глазницу. - Ты знаешь, это... да.
   - И чего?
   - Ты о чём? - не понял Пахомыч.
   В здании школы глухо прозвенел звонок, сын махнул рукой и побежал на крыльцо. Пахомыч посмотрел на лицо продавщицы - она презрительно указала ему подбородком дорогу, и пошел, думая о том, где будет ночевать в эту ночь...
  
   Кто-то стукнул пустой пластиковой полторашкой Пахомыча по макушке. Он поднял голову - это снова были дети. Они кривлялись, а он чувствовал будто лицо его - плита, состоит из плит, медленно двигающихся по влажному песку.
   - Накурился старый хрен! - в лицо Пахомычу летел белый пух.
   - Пацаны, подожжём его? - предложил кто-то. Ему ответили смехом.
   - А чо, а чо? Да он же накуренный, ему похер - спляшет нам!
   Но из окна соседнего дома по пояс высунулась какая-то женщина и грозно прокричала, чтоб сейчас же убирались, придурки малолетние, а то она полицию вызовет.
   - Пошла в жопу-у, карга старая! - хором заорали дети, но всё же оставили бедолагу в покое.
   Он посидел, сжимая в ладони бычок, в котором было ещё добрых две затяжки, сунул его в спичечный коробок, а его спрятал в карман давно не стираной, разорванной на локтях рубахи и повернулся к колонке. "Газель" уже уехала. У колонки, спиной к Пахомычу, набирала воду в цинковые ведра полная женщина. Вскоре должна была образоваться очередь из окрестных домов. Птицы щебетали над головой. Женщина набрала воды, и пошла, переваливаясь, с вёдрами, на противоположную сторону улицы. Пахомыч напился из горсти, умыл лицо, поискал глазами бутылку, но пацаны утащили её с собой. Ладно, бутылку он ещё найдет.
   Депутат двинулся бездумно в сторону центра - было время обеда, так что соцслужба ещё работала, он мог рассчитывать на свой ежедневный пакет галет и три пачки растворимого супа. Потом можно податься к реке, посидеть на берегу, посмотреть, как мертвяки вылавливают гадов из тяжело-пыльных, свинцово переливающихся вод Оки.
   Дорогу Пахомычу перебежал чёрный кот, настоящий, сел в стороне, вызывающе уставился на него и сказал:
   - Депутат, помочь советом?
   Коты были зловредными животными и ведали переговорами с потусторонним миром. Почему, как это случилось - никто не ведал. Но так как зачастую они интерпретировали голоса с того света по своему усмотрению, карма награждала их лишними пальцами на лапах, что существенно затрудняло шутникам передвижение и охоту, и потому, в конце концов, коты были вынуждены искать покровительства беров, "сделанных" и простых людей.
   - Ты перепутал меня с кем-то, котяра, - медленно пробуя слова на вкус после сигареты, сказал Пахомыч. - Я простой служащий.
   - Да-да, - обмахнул хвостом свои лапы кот. - В этом нет сомнения, но срок твой уже истекает, так что подумай. Я бы пригодился.
   - Замолвил бы за меня словечко рогатому?
   - Не шути такими вещами! - зашипел кот, изогнув спину. - Кретин!
   - Видимо, ты ошибся во мне, - пожал плечами Пахомыч.
   - Чтоб брмжи тебя на свалке во все щели имели, - мурлыкнул кот и скользнул в лаз под воротами.
   Пахомыч пошёл дальше, размышляя над его словами. Свалки... до такого он не опускался, нет. Депутаты имели скудный паёк и чаще всего неустроенную личную жизнь - кто, скажите на милость, станет жить с мужем, не приносящим в дом ничего, кроме головной боли? Многие из них пили, водили сомнительную дружбу с мертвяками, бродяжничали, принимали наркотики, кому совсем невмочь - торговали собственными органами. Но скудный паёк не давал совсем опуститься тем, кто хотел хоть как-то протянуть эти пять лет. Правда, увечья потом не восстанавливались. "Почему глаз? - в очередной раз подумал Пахомыч. - Ведь мета ставится на лицо, мог бы и в скулу клюнуть, мерзавец... хоть бы ноздрю вырвать". Ворона того он потом ни разу не видел, хотя и бывал время от времени в мэрии, по делам. Улетел, наверное, на своё кладбище моржей - летом их мрёт тьма, туши вздуваются, и по всему побережью стоит зловонный запах, трупоеды с детёнышами пируют на отмелях... Летом. Пахомыч медленно поставил ногу на тротуар. Ведь его посвящение было летом, значит... Он глубоко вздохнул, будто собирался прыгнуть с высокого обрыва в воду, не промерив до этого глубины. Его срок кончается. То есть, какое сейчас число? - на днях кончается! Или даже сегодня. Ноги сами собой понесли Пахомыча к дому.
  
   ***
   Жена встретила его не слишком приветливо, но он не дал ей вставить слова.
   - Настя, я ведь скоро всё.
   Она поняла. Наверное, это и заставляло его возвращаться сюда, в этот тесный, неустроенный и такой родной мир, бесцельно кружить вечерами вокруг дома, посматривая на окна.
   - И что? - спросила, пожевав губами. - Ты думал, чем заниматься дальше будешь?
   - Я... - растерялся Пахомыч, оглядываясь. В глаза бросились недавно поклеенные обои строгих светлых тонов, какая-то новизна на кухне. Он вспомнил, что не был дома уже месяцев пять. Да и его ли это теперь дом?
   - Понятно, - сказала жена. - Я тебе на дверь тогда зачем показала? - чтобы ты уяснил, так дальше жить нельзя. Надо по-другому.
   - Я и жил по-другому, - сказал он.
   - Знаю я, как ты жил. Весь район знает. Ты су-ще-ство-вал, - раздельно сказала жена. - И сейчас хочешь существовать. На моём горбу.
   То ли от сигареты, то ли от неожиданного такого приёма Пахомыч будто издалека наблюдал за происходящим. Он говорил, хоть надобность говорить отпала.
   - Я просто, ты понимаешь, ну просто - сейчас всё закончится, вот. И я пришел сказать...
   - Ты что, только в этот день спохватился? - спросила жена и Пахомыч понял, что она этого разговора ждала давно. Может, даже готовилась.
   - Ты готовилась? - спросил он, зная, что не стоит так говорить.
   - А то, - опять она поняла его. - Сидела простыни нам стирала. И званый ужин варганила.
   - Как Сашка? - попытался сменить тему Пахомыч.
   - Вырос Сашка, - обрубила жена. - По девкам шляется.
   Она неожиданно с силой провела правой рукой по левой, потом левой по правой. Глаза её сделались усталыми.
   "Как же мы познакомились?" - задумался Пахомыч, моргнув. И вспомнил.
   Он помог ей дотащить мешок риса до комнаты. Была ночь, и где она достала этот рис, было для него совершенно непонятно. На миг даже Пахомыч почувствовал себя контрабандистом укрывающим добычу, о чём он и сообщил ей. Он был навеселе. Хорошее было время - голодное, но интересное. Все ждали, что выйдет из договоров с Югославией и Турцией, каковы будут границы Халифата, принесут биотехнологии рай на земле после техногенной катастрофы...
   - Я это, поел бы, - совершенно невпопад сказал Пахомыч.
   Жена посмотрела на него, будто очнувшись, потом кивнула.
   Кухня и в самом деле была отделана по-новому. Да не отделана даже - перестроена. Пахомыч присел на новый блестящий табурет, и впервые за долгое время почувствовал себя грязным.
   - Я бы это... - опять сказал он, натолкнувшись на взгляд жены. - Помыться бы.
   Она недовольно пожала плечами.
   - Иди.
   И ванна была новая, блестела, словно только что установленная. Пахомыч включил смеситель и лег, согнув ноги в коленях. Когда в детстве они ходили на заводи учиться плавать на спине, самым большим достижением считалось лежа неподвижно в воде, дождаться пока на пальцы твоих ног сядет стрекоза. На её крыльях были письмена, по которым девчонки любили читать судьбу. Вернее пытались, потому что в основном расшифровывалась всякая белиберда. Он услышал, как хлопнула входная дверь, а затем голос Насти: "Явился. Ну, где тебя носило - опять у этой своей?" Сын что-то буркнул в ответ. Интересно, подумал Пахомыч, помнит ли он про стрекоз? Ведь с семи лет они ходили на ту же заводь, где Сашка учился плавать, и было то же солнце, те же ивы вокруг, те же лёгкокрылые хищницы...
   Голоса на кухне стали напряжёнными. Пахомыч перестал плескаться, прислушался, открыл слив и вылез, подхватив самое маленькое полотенце. На миг замер, натягивая мятые, запятнанные штаны. "Что я ему скажу?" Замызганную рубаху решил не одевать, перекинул полотенце через плечо.
   - Да что ты привязалась ко мне?! - заорал сын на кухне.
   Пахомыч вышел из ванной и они замолчали. Похоже, Сашка только сейчас понял, что в доме есть кто-то посторонний.
   - А ты что здесь делаешь? - спросил сын.
   - У меня... срок вышел, - виновато улыбаясь, сказал Пахомыч.
   - И что теперь - расцеловать тебя?
   - Саша!
   - Как же. Я вас всех. Не-на-ви-жу. Уйди с дороги!
   Пахомыч неловко отстранился.
   Сын ушел, хлопнув дверью.
   - Совсем большой стал, - сказал Пахомыч, смотря на дверь.
   Жена вдруг всхлипнула.
   - Я боюсь... (чего? - не успел спросить Пахомыч, как она продолжила) что он с собой что-нибудь вытворит. Он мертвячку любит. Решил податься в извоз - вместо службы. А зачем он ей такой там нужен? - она всхлипнула ещё раз. - Да и никогда он ей нужен не был, только деньги его да кровь, пока в силе...
   Душа у Пахомыча дрогнула. Он подошёл и обнял жену, она уткнулась ему в плечо.
   - Какие деньги? Он работал?
   - Два года уже как. Посменно в ларьке на Зелёной. Да и я подбрасывала иногда... Там с ней и познакомился. Совсем ещё свежая, сучка, даже кожа без серости ихней.
   Мертвяками становились те, кто пил мертвую воду. Жизненные функции организма не особо изменялись, только кожа принимала стальной оттенок, да белки глаз тускнели. И, что самое главное - куда-то уходила некая человеческая субстанция, которую люди религиозные привыкли именовать душой. Это чувствовалось сразу. Мертвяки не пользовались такими же правами как люди, не попадали под юрисдикцию конвенции ООН о защите всего живого и зачастую плохо кончали - ведь убить их было так же просто как и человека. Ходили слухи, что те из них, кто прожил достаточно долго продолжая употреблять мертвую воду, становились провидцами. Очень чувствительными к солнечному свету.
   - Она заставляет его?
   - Да конечно заставляет! Это же в натуре их сучьей! Он же ради неё на всё пойдёт, даже за живой водой к берам.
   - А она помогает? - тупо спросил Пахомыч.
   - А то сам не знаешь.
   - Настя, - погладил её по спине жену Пахомыч. - Успокойся, я с ним поговорю.
   - Поговори, - согласилась жена. - Только он не послушает.
   - Я поговорю, - пообещал Пахомыч, чувствуя, как растёт в нём некая сила, и жена всё сильнее прогибалась под его уверенной рукой. - Я объясню, да хотя бы, на своём примере. Я смогу.
   Жена запрокинула лицо, всматриваясь в него.
   - Настя...
  
   ***
   Он очнулся с сильно бьющимся сердцем, как будто кто-то рывком выволок его за ногу на холодный лист железа и сейчас начнёт колотить по этому листу кочергой. Блаженное спокойствие исчезло.
   - Ты чего? - повернулась к нему Настя.
   - Я сейчас, - невпопад ответил Пахомыч и сел. Кровать скрипнула, когда жена тоже села, а потом принялась оправляться.
   - Настя. Рубашку бы мне надо сменить. Не могу же я с сыном в таком виде разговаривать.
   - Ты не думай, что останешься, - предупредила его жена.
   - Я не думаю, - согласился Пахомыч.
   - Сначала сделай что-нибудь, да? На ноги встань.
   - Конечно.
   - Я пойду сейчас, мне надо по делам. Заодно и рубашку найду, штаны-то твои есть где-то - сыну на вырост готовила... А ты на улице его подожди, ключ у Сашки есть. Если раньше придёт - вместе и зайдёте.
   Пахомыч кивнул. Он сходил в ванную, подобрал свою старую рубашку, посмотрелся в зеркало. На него взирал всклокоченный бородатый загорелый до черноты постаревший мужик. В шевелюре поблескивала седина.
   В молчании они вышли из квартиры, жена заперла дверь, спустились в подъезд.
   - Через два часа вернусь. Ну а он - только ночью, наверное.
   - Хорошо.
   Часов у Пахомыча не было. Ждать в тёмном подъезде было совершенно невыносимо. Пахомыч пошел прогуляться к реке, смахивая с лица паутинки. Тревога несколько отпустила его, он списал её насчет того, что жена до сих пор не желает его принимать. "Встану на ноги, - подумал он. - Сына образумлю. Когда увидит - поймет". Поблёкшие от такой жары пыльные листья тополей тихонько шелестели под порывами горячего ветра. Незаметно для себя Пахомыч вышел к набережной. Полопавшаяся черная краска на перилах, покачивающийся на воде ресторан, в котором даже сейчас, несмотря на будний день и жару сидела какая-то компания.
   - Приземлённое место, не правда ли? - хриплым голосом произнесли за спиной.
   Пахомыч обернулся через левое плечо, говоривший стоял справа.
   Он был одет неброско, но добротно: туфли, серые штаны со стрелкой, лёгкий плащ. Лицо было гладко выбрито, но что-то было в нём неправильное. Пахомыч, последние пять лет зависящий от настроения окружающих, научился распознавать людей. Незнакомец был нездешним. Он не стал затягивать игру в гляделки.
   - Я говорю с депутатом Железнодорожного района?
   - Предположим, да... - осторожно ответил Пахомыч.
   - Предположим, - хмыкнул мужчина. - Ещё вы хотели сострить что-то насчёт железной дороги, но вас останавливает страх. Он же не дает вам пошутить насчёт моего одеяния.
   Пахомыч сглотнул. "Он нюхач, или... что-то с чем-то?"
   - Я не нюхач, - почти добродушно сказал незнакомец. - Но и не "сделанный", как вы любите говорить. Не люблю имплантанты и чипы.
   До Пахомыча медленно стало доходить.
   - Да, я прибыл с проверкой. Мой ранг федерального уровня, приказы имеют силу закона.
   Вот печать, - в ладони мелькнула серебряная пластина с гравировкой.
   - Я... почему что я?
   - Потому что большую часть времени вы отсутствовали на рабочем месте, Владислав Пахомович.
   "Да наши решения никому не нужны! - чуть не заорал Пахомыч. - Всё же решается через терминалы и официальные запросы системе, вся волокита! Нам только ебут мозги! Законов не изменяли лет двадцать, и вы прекрасно это знаете! А если надо изменить..."
   - То появляются такие, как я, - губы незнакомца сурово сжались. - Вы были избраны, Владислав Пахомович, и были избраны определённым образом. Работа трудная, многие ваши коллеги, как вы говорили в состоянии опьянения "хер на неё забивают", но обязанности есть обязанности.
   - Не оправдал доверия, - проговорил Пахомыч, поражаясь собственной дерзости.
   Незнакомец поднял бровь.
   - И что теперь - штраф? Тюрьма? Нет? - Пахомыч набрал воздуху в грудь. - Качаете головой, значит, что-то меня всё-таки ждёт неприятное. Позвольте напоследок спросить - как вы живёте? Вас всё удовлетворяет?
   - Я не уполномочен обсуждать с вами существующее положение вещей. Но вижу, вы хотите поплакаться мне в жилетку, - глаза незнакомца предупреждающе сверкнули. - Не стоит. Завершим свои дела, и я оставлю вас наедине со своими мыслями.
   На светофоре предупреждающе тренькнул трамвай, создав в голове у Пахомыча гул, подобный тому, как если бы по железному листу всё же ударили кочергой.
   - Владислав Пахомович, две тысячи десятого года рождения, постановлением проверяющей комиссии в моём лице вам выносится выговор за пренебрежение своими должностными обязанностями с занесение в личное дело. В связи с окончанием срока полномочий депутата выговор является необременительным в судебных и имущественных правах данного лица, а депутатская должность продлевается на второй срок в жизни и смерти.
   - Что? - тупо переспросил Пахомыч, и тут же почувствовал жжение в правой ладони.
   Незнакомец встряхнул его руку ещё пару раз и отпустил. Серебряная печать скрылась в кармане плаща.
   - На сей раз отнеситесь ответственно к своей миссии.
   Пахомыч смотрел на свою ладонь. На ней отпечатался двуглавый орёл на фоне флага. Кожу покалывало.
   - У меня сын в мертвячку влюбился, - прошептал Пахомыч. - Я домой попасть не могу уже пять лет... за что?
   Мужчина с неправильным лицом чуть склонил голову.
   - Счастливо оставаться, Владислав Пахомович.
   Будто прорвав звуковую завесу, снова загудели машины, заголосили пьяные в ресторане, мерно урчащая моторка показалась из-за ближайшей косы.
   Незнакомец развернулся спиной к Пахомычу и неспешно пошел, неестественный, но не нелепый в своём плаще.
   "Да видит ли его кто-нибудь ещё кроме меня!?" - с отчаянием подумал Пахомыч. Потом бросился к воде. Вода татуировку не смывала, она лишь стала отблёскивать какими-то неоновыми переливами.
   Пахомыч сел у швартовочной тумбы. "Да будьте вы все прокляты". Руки сами нащупали в кармане коробок с бычком, депутат чиркнул спичкой и закурил.
  
   ***
   Домой он шел собранно, чётко переставляя ноги. В темноте сияли редкие фонари, пищали крысы у мусорных баков, пьяные компании шли в направлении парка.
   "Я должен зайти и всё объяснить, - думал Пахомыч. - Она поймёт. Мы же любили друг друга". Он помнил, как носил Настю на руках. И её, и сына. Сын... Сашка уже должен был вернуться. Да, сначала он. "Мне сорок три года. Я ему докажу".
   Дом беленым боком повернулся к фонарю. Некоторые окна были открыты, чтобы впустить ночную прохладу, и сияли черными провалами.
   Пахомыч вошел в подъезд - пальцы помнили код, и поднялся на второй этаж. Позвонил. За дверью стояла недобрая тишина. "Она не посмеет привести дружков, они ничего им не сделают, потому что я депутат". И вспомнил, как на улице пугливо вжимал голову в плечи от любого окрика, даже не обернувшись посмотреть, кто стоит за спиной. Вздохнув, Пахомыч требовательно позвонил второй раз, потом подёргал ручку двери. Дверь открылась. Он вошел в прихожую и увидел сидящую за столом на кухне жену. Лицо её было мертвенно бледным.
   - Что случилось? - громко сказал Пахомыч, проходя к ней. У мойки он заметил сына - сведённые скулы, капли пота стекают с виска. Рядом с ним стояла девушка - высокая, на каблуках, в обтягивающем коротком чёрном кожаном платье, с причёской каре и жирно подведенными губами. Её глаза сверкали зелёным из-за линз.
   - А вот и папаша явился. Немного опоздал, правда, но и прав он никаких не имеет, так что нечего его было ждать, да, милый? И делать ему здесь тоже нечего.
   - Ты что здесь делаешь? - спросил Саша через силу. Ему явно было нехорошо. - Пять лет носу не казал, а теперь вернуться хочешь?
   - Так знай - она тебя выписала! - победно подхватила девица, и её узкое миловидное личико исказилось от восторга. - Налоги не платил, так что свободен как муха в полёте. А то, что срок твой вышел, так это наших друзей только позабавит, да, Санечка?
   Сын сглотнул.
   Пахомыч посмотрел на жену, которая отвела взгляд, потом на девицу.
   - Ну, чего смотришь, старый? Воспитанием решил заняться? Так меня есть, кому воспитывать. Мы с Санечкой душа в душу живём, - и она плотоядно лизнула сына в шею.
   - Ты, - сказал Пахомыч, вытягивая правую руку. - Смотри сюда. Это для таких как ты даётся. Увидела? А теперь пшла вон отсюда. А если я увижу твоих друзей, то с ними полиция будет говорить. Это мой дом.
   Девица шагнула прямо к нему они почти соприкоснулись носами.
   - Ай, какой храбрый депутат... - глаза её зажглись недобрым огнём. - Второй срок получил и пыжится. Курнул, что ли? Не торопись, не торопись, папаша, мы ещё поговорим.
   Она двумя пальцами толкнула его в плечо и Пахомыч отступил.
   - Саша, пошли.
   - Нет! - жена бросилась между ними. - Ты никуда не пойдёшь!
   - Не смей...
   - Санечка, - мурлыкнула девушка, но Пахомыч твёрдо подтолкнул её в спину, пока сын что-то бормотал на кухне, удерживаемый руками матери.
   - Он мой, старый ты хрен, понял, мой? - скороговоркой рычала мертвячка, изворачиваясь в дверях. - Сашка! - я его получила, он всё равно придёт, держи не держи, так что зря ты здесь появился, беду накличешь...
   Пахомыч вытолкнул её и наконец-то запер дверь на замок.
   Вернулся на кухню, там до сих пор как заведённый говорил:
   - Я подожду здесь, Света, мне что-то нехорошо, такая тяжесть, как будто что-то перестраивается внутри, всё хорошо, ты иди я догоню, я здесь буду ждать, мне ничего, нормально, просто подожду, ты иди, не беспокойся, это пройдёт, ты же говорила...
   Пахомыч ударил его по скуле и сын обмяк, осел, закрываясь руками.
   На мойке Пахомыч заметил кружку, в мойке капли.
   - Он пил?
   - Да! - выкрикнула жена. - Ты только заметил что ли? Начал ещё с ней, она его застааавилаааа! Сюда пришли, сказали, что вместе жить будут, предложили или размениваться, или убираться, а то у них компании шумные по ночам, я и начала её выгонять, а он тогда при мне взял, взял и...
   - Ну всё, всё, успокойся, - машинально сказал Пахомыч и хотел погладить её по руке.
   Жена оттолкнула руку.
   - Где ты раньше был?
   - Я ждал... - немного даже удивился Пахомыч, хотя всё чувства у него притупились. Он смотрел на склонённую голову сына и не мог поверить в случившееся. - Ты же мне сказала ждать на улице, вот я...
   - Дурак! Где ты был эти пять лет? - крикнула жена. - Где?! В какой дыре черти тебя мотали?
   - Мама. Не кричи, - глухо попросил сын. - И так всё плывёт...
   Она расплакалась, опираясь о стол.
   - Мам, уйди, не могу, - через время попросил сын. - Меня Саша зовут, я помню. Я сыночек. Просто уходи, дай нам побыть со Светой.
   - Светы здесь нет! - крикнула жена. - Нет и не будет никогда! И тебя уже не будет! Ты понимаешь, что ты наделал!
   Юноша замычал, колотя себя руками по коленям. Пахомыч осторожно вытолкал жену.
   Вернулся и сел рядом с сыном.
   - Пап?
   - Да?
   - Ты правда что ли получил второй срок?
   - В общем, да. Приезжал тут чиновник...
   - Ты и президента наверное видел, - безжизненным голосом сказал сын.
   - Конечно видел. Мы гуляли с ним там - у оврагов, вдоль реки.
   - Что ты врёшь, он же без ног.
   Пахомыч подумал, но потом уверенно сказал:
   - А всё же это так.
   Сын помолчал.
   - Я люблю её. Ты так мать не любил. Любил бы - не ушёл.
   - Поспи, - попросил Пахомыч. - Скоро всё закончится.
   - Легче станет.
   - Поспи.
  
  
   Глава 2
  
   Пахомыч проснулся оттого, что его потрясли за плечо. Оказалось, он уснул за столом на кухне. Рассвет залил стены туманной серостью. Сына не было.
   - Я его в комнату перевела, пусть, - прошептала жена. - А ты давай - выметайся.
   - Ты и правда меня выписала? - спросил Пахомыч, удерживаясь от зевоты.
   Глаза жены блеснули.
   - Да. И знаешь - не жалею. Ни там своих обязанностей не смог исполнить, ни здесь.
   - Велика обязанность, учёт мертвяков вести и жалоб на них. Да расселять. Это всё полиция и без нас прекрасно делает. А по жилищному вопросу с берами спорить - я ещё ума не лишился.
   - Ну конечно, можно и так сказать, - жена взяла его под руку, выволакивая в прихожую. - А на деле струсил ты, закрыл глаза, как всегда закрывал на любую проблему.
   Пахомыч остановился в дверях.
   - Ты рубашку мне вчера обещала.
   Жена едва не залепила ему пощёчину, но он перехватил руку.
   - Это ты помнишь, да. А сына своего помнишь? - прошипела она. - Весь пропах этим... химией! Последние мозги прокурил.
   Она метнулась в спальню и оттуда швырнула ему рубашку.
   - Подавись, скотина! И не появляйся здесь более.
   - А вот и нет, - Пахомыч вновь удержал её руку. - Если я уйду, кто от вас их отвадит? У меня всё-таки и права имеются.
   - Да катись ты уже со своими правами, защитничек. И без тебя разберемся! Хочешь помочь - сыну помоги, а не себе. Если он уйдёт, ты будешь виноват, ты!
   - И помогу, - упрямо сказал Пахомыч, смотря в её раскрасневшееся лицо. - Ты ненавидишь меня, будто я жизнь тебе сломал.
   - И сломал, сукин сын! Пусти руку! Пусти, а то закричу!
   "Да любила ли она меня когда-то? - изумляясь, подумал Пахомыч. - Та ли это девушка, которой я наизусть стихи читал?"
   С грохотом закрылась дверь за его спиной.
   Он вышел на улицу, неся новую рубашку. Прохлада заставила его поёжиться. Пахомыч покрутил головой, потом проворно переоделся.
   Услышал тихий смех. Мертвячка выглядывала из-за угла дома.
   - Поди сюда, папаша, не обижу.
   - Тебе надо, ты и иди, - ответил он, посмотрев на дверь подъезда.
   - Да одна я, одна, - вышла, красуясь короткой юбкой и белоснежным топом. Кожа и впрямь была без отлива, не сразу поймёшь, кто перед тобой.
   - Что тебе надо?
   - Поговорить, папаша, поговорить. Только и всего, - мертвячка приблизилась, они вновь стояли нос к носу, как и вчера. Белки глаз её были как головешки, линзы лишь подчёркивали убийственную безжизненность взгляда. - Ну, если ты чего другого захочешь... - и она облизнулась.
   - Ну, говори.
   - Да что попусту время тратить - люди жалобы на тебя собирают. Как пронёсся слух вчера, что ты на второй срок пошел, так всё. Ты ж присматривать за народом должен, а на самом деле? - кавказцы с твоего попустительства понаоткрывали ларьков, торгуют всякой дрянью. Казино подпольные. Беры распоясались - в твоём районе скоро целый квартал будет из домов, ими отобранных, помощь неимущим распределяется так себе - сам знаешь наверное как, мертвяки наглеют, скоро по улицам от них будет не протолкнуться, проституция опять же, наркоманы, скупщики краденного, расселение ветхих домов ты не ведёшь, за снос не ратуешь, только от одного собутыльника до другого перемещаешься.
   - Надо тебе что?
   Девка неприятно рассмеялась в тишине улицы.
   - Да нет, это я тебя хвалю, ты не думай. Нам такие нужны. Хочешь в долю?
   Пахомыч склонил голову, разглядывая мертвячку единственным глазом.
   - Что смотришь? Приглянулась? Я не прочь, покажи мне, какой ты жеребец.
   "Что же Сашка нашёл в ней?" - лихорадочно подумал он, борясь с желанием. Желание было гадким.
   - Ты, наверное, в первый раз к нему в черных очках подошла.
   - Я, наверное, отсосала ему первый раз в туалете не глядя, - задумчиво мурлыкнула мертвячка, жарко дыша в ухо Пахомычу. - Есть хороший клуб на "Героев Труда", не знаешь? - там нормально вообще. Но у нас сейчас лучше будет. Пойдём в подъезд по-быстрому.
   - Пойдём, - согласился Пахомыч. - И после этого ты Сашку оставишь в покое.
   Мертвячка остановилась, взявшись за ручку двери, потом оглянулась на него и ухмыльнулась.
   - Да он и так уже наш, старый ты огрызок. Никуда не денется. Знаешь, почему он это сделал? Да потому что я стала такой из-за него. Понял? Любила его без памяти, а он тварь с другой закрутил. Я тогда перевстретила их с Ромычем, ну, Ромыч его маленько помял, а мне жалко его стало до слёз, понимаешь? Я этого дебила прогнала, а Санёчек снова к своей, тогда у меня в голове как переклинило - не жить мне, раз так. Я на выпускном, он видел. Он знал, из-за чего. Так что теперь он мой - весь, с потрохами, а ты нам нужен, чтоб мать его суку полоумную выселить с жилплощади и чтоб она не воняла. У нас нормальный адвокат есть, самый лучший, от тебя что надо - бумагу подмахнуть...
   Пахомыч вырвал руку.
   - Чудны дела твои господи, - насмешливо протянула мертвячка, наблюдая за изменившимся лицом Пахомыча. - Депутат, ты чего?
   - Ты не можешь это - на выпускном. Родители бы...
   - Я на год старше твоего сына, из родни у меня только бабка и была. Коропаева, Лизавета Евстратьевна, может, знаешь такую? А положено бы по статусу знать.
   - Как тебя зовут?
   - Заговорил наконец-то как человек. С чего бы только? Света.
   Первая машина тихо проехала по улице.
   - Так вот, Света. - Пахомыч потёр глазницу. - Я знаю, что мертвяки врут. У них живого-то нет ничего внутри. Животное - есть, а души - нету. И сына своего я вам не отдам. Потому если всё так, как ты говорила, то приходи через пару дней, я и о тебе позабочусь.
   - Позабоотишься, - протянула мертвячка, - заботливый какой, посмотрите на него. Воскрешать что ль умеешь? - святым заделался от татухи своей? - так нет, она на то дана, чтоб клеймить того, кто тебя грохнет. А грохнут тебя обязательно, если суетиться начнёшь. Иль ты за живой водой собрался? А? - она рассмеялась, увидев, что угадала. - И впрямь с катушек съехал. Иди-иди, там тебя примут. Одной проблемой меньше. Иди - дорогу показать? - она развернула его лицом к югу.
   - Вон туда, на Большой проспект и до самой Разъездной. Ну а там либо по ней, либо вдоль железки, народ путается уже в показаниях.
   - Ты ходила?
   - Что мне - делать больше нечего, за городом шароёбиться? Там опомниться не успеешь, к психам каким-нибудь угодишь и всё - амба по-настоящему.
   - А это что ж - понарошку, что ли? - спросил Пахомыч и пошел себе, не дожидаясь ответа.
   "Не совсем я конченый ещё, - подумал он. - Плохой отец, но не конченый, нет. Воду я добуду".
  
   ***
   Пахомыч не последовал совету мертвячки. Вместо этого он добрался до моста через Оку и перешел на высокий правый берег. Город здесь фактически кончался - несколько заасфальтированных улиц, два больших магазина, чуть в стороне пляж, а всё остальное - дачи, в большинстве своём заброшенные. Пока он шёл, поднялся прохладный ветер, который хоть как-то уравновесил сияющее солнце. Колючая пыль заставляла слезиться глаза. Пахомыч вышел на окраину, и стоял на колеистой грунтовке, приложив ладонь козырьком к глазам. Колодец, о котором он был наслышан, располагался на ближайшем к городу селе, ниже по течению реки. В пору юности Пахомыча туда регулярно ходил автобус, сейчас надеяться на это было нечего. Депутат оглянулся, заметил, как по мосту вдалеке неспешно ползут длинномеры, подумал о таре, в которую надо набрать воды, потом махнул на это рукой. У колодца, если он не пересох, что-нибудь да найдётся.
   Дорога петляла, спускалась в один овраг, во второй, шла меж выгоревших сосен и заросших бурьяном полей. По пути Пахомыча обгоняли машины. Дорогие машины. Один раз остановился черный, огромный джип и из окна высунулся бородатый кавказец, блестя золотыми зубами, расхохотался:
   - По воду, русак?
   Пахомыч, ощущая, как бьётся жилка на виске, кивнул.
   В глубине салона захохотали, он услышал щелчок затвора, гортанные слова, но тот, что говорил с ним, лопатообразной ладонью оттолкнул горячего соплеменника.
   - Иди-иди, старый, там встретимся. Только братьям нашим не говори, нэ поймут.
   И джип газанул, подняв облако пыли. Пахомыч поплёлся, еле переставляя ноги - дорога утомила его. Когда показалась очередная выжженная солнцем березовая рощица, он вошел в неё, ища укрытия. Сухая, ломкая трава колола ноги. Березы были чахлые и сидеть под ними было всё равно, что сидеть на обочине. За стволами мелькнули какие-то развалины, Пахомыч прошёл ещё несколько шагов и понял, что стоит на пригорке у разрушенного храма. Внизу была деревня. Пахомыч обошел подворье по кругу, гадая, почему церковники не вернулись сюда - религия покинула города, но место здесь довольно глухое. В сам храм зайти побоялся, посидел в тени у прохладной стены, погладил рукой шершавые отбитые кирпичи. Попытался вспомнить "Отче наш" - не смог.
  
   ***
   Криница за деревней была огорожена буреломом. Пахомыч подошел к ней со стороны, минуя деревню. За буреломом был сухой ров - не особенно глубокий и широкий, так, чтобы задержать продвижение машины. На тропинке перед входом стояли два бера, лениво поигрывая автоматами системы "гигант". Один из них повёл носом, развернулся к Пахомычу и тот подивился лёгкой грации тяжеловесного на первый взгляд животного.
   - Человечек... - протянул другой бер, жующий веточку, смотря на дорогу. - Тебе чего, человечек?
   Пахомыч сделал шаг вперёд - на второй не хватило духу - и вытянул вперёд правую ладонь.
   - Я депутат.
   Молчание затянулось.
   - И мне нужна вода.
   - Всем нужна вода, - сказал бер, смотрящий на него. В пасти у него болтался розовый язык. Казалось, он насмешливо щурится.
   Пахомыч молчал. Солнце палило.
   Первый бер сплюнул веточку.
   - Человечек. Что ты стоишь, человечек? Говори что-нибудь, - этот точно издевался.
   - Мне вода нужна для сына.
   - Всем нужна вода, - повторил бер. - Им тоже нужна вода, - он кивнул в сторону группки кавказцев, что шли пешком через пол деревни, оставив машину на площади. - Для своих. Вживляют себе всякое дерьмо, красуются, в драку лезут, а чуть помнёшь такого - так и брызжет из него, как из всякого человечка. Едут потом договариваться с нашим, узколобые.
   - Им вы дадите воды?
   - Покажут бумагу от старейшего - дадим. Не покажут, прогоним.
   - Почему вы с ними договариваетесь?
   - Потому что с ними весело воевать. Ваши полицейские не умеют этого. Да и в армии - не то уже. А эти забавные, как обезьяны, - бер оскалился. - Как-то я бился с орангутангом, на границе, узкоглазые на него ставили, америкосы на нас. Обезьяна вкусная...
   - А мне почему не дадите? - спросил Пахомыч, глядя на приближающуюся четвёрку "сделанных".
   - Ты сполз с холма, как вор. Бумаги у тебя нет от нашего. Нет же? Значит, ты вор.
   - Я не вор. Я депутат Железнодорожного района, вода мне нужна...
   - Достал, - сказал второй бер. - Клали мы на депутатов из N-ска. Ты бы хоть оттуда запрос притащил, с печатями там, от ваших. Ну, покажи такую? Нету? Я так чуял, что нету. На халяву хочешь разжиться?
   - У меня сын мертвяком станет, пока я бумажки буду делать, - сказал Пахомыч.
   - Иди тогда к нашему, договаривайся. Есть что дать? - да откуда, ты же рвань, рубашку вон новую нацепил - украл поди? Или знаешь что? - сыграем? А? Кто быстрее орехов нашелушит, тот и воду получит? А, человечек? Соглашайся?
   Пахомыч вспомнил, что беры любят играть, посмотрел на мохнатые лапы своего противника и понял, что тот опять издевается.
   - А если я придумаю игру, сыграем?
   Бер переглянулся с товарищем и почесал себе нос дулом автомата.
   - Может, и сыграем, человечек. А сейчас топай отсюда - у нас интересное начнётся.
   Кавказцы подошли и встали перед берами. Те глядели на горцев добродушно, как на мясо к обеду.
   - Салам, - сказал самый главный из "сделанных", огромный черноволосый, и гладко выбритый. Жилетка была расстёгнута на необъятной волосатой груди.
   - Здорово, чёрный, - не церемонясь, ответил бер. - Весточку принесли?
   Горец побагровел.
   - Слушай, обидно говоришь. Думаешь, нэ встретимся?
   - Так давай сейчас поборемся? - лениво предложил бер. - Вижу, вы своих пукалок не захватили. Ну, чтоб было по честному, пусть тебе вон человечек поможет.
   На Пахомыча обратили внимание и тот попятился.
   - Эээ, куда? - запальчиво крикнул самый молодой горец. Его за локоть придержал тот самый бородатый, что говорил с ним, высунувшись из окна джипа.
   - Иди отсюда, дед.
   Пахомыч отступил к самой изгороди и отошел вдоль неё спиной вперед. До него ещё глухо доносились слова:
   - Я бываю в городе у своих. Вы от Мусы не переметнулись ещё? - ну так что - встретимся тогда вечером может, ну у парка или на набережной, если не зассыте. Не зассыте же, а? - вы же быстрые. Берите воду, лечите своих, скоро мы вам всем головы поотрываем... А мне похеру, кто что сказал, блядская рожа твоя, черножопый! Я бер! И за бутыли ты мне заплатишь, пока я дыню твою не сплющил...
   Дальше было неразборчиво, но вроде возня не переросла в побоище. Беры довольно похрюкивали.
   Пахомыч взбирался на холм, понимая, что по дороге нельзя возвращаться - кавказцы убьют его за то, что он видел как их унижали у колодца. Значит, нужно было дождаться пока они уедут, а ещё лучше укрыться куда подальше, потому что помимо оружия в джипе у них могли оказаться и бинокли, да и вообще в команде мог быть нюхач. Затаиться где-нибудь и заночевать. Ноги сами вынесли его под вечер к разрушенному храму. Пахомыч вновь походил по кругу, присмотрелся - с дороги развалины вроде не было видно.
   Он поколебался но всё же вошел в сам храм - не оставаться же на ночь в поле, там вполне можно было натолкнуться на лису, которые летом болели бешенством всё чаще, или того хуже - на кабанов или волка. Пол был засыпан грудами мусора, небо заглядывало сквозь разрушенные перекрытия, стену со стороны алтарной части разрушили полностью, до фундамента. Пахомыч, осторожно ступая, бродил меж стен, гадая, что здесь произошло.
   Процарапанные надписи гласили что здесь побывали беры, кто-то расписался маркером, кто-то мазал углы сажей. Через трапезную вообще невозможно было пройти, но первый этаж колокольни вроде бы сохранился полностью. Пахомыч подошел, заглянул в узкое оконце, постоял, привыкая к темноте, потом нашёл вход. Солнце заходило, берёзы и разросшиеся на территории храма кусты бросали длинные тени на вспученные дорожки, еле обозначенные бордюрами, вросшими в землю.
   Пахомыч сел у входа в колокольню, ощущая сосущее чувство голода - за всё это время он лишь попил из правильной колонки на этом берегу да подобрал несколько упавших яблок в районе дач. Он достал из кармана последнее яблоко, вытер его о рукав и стал задумчиво жевать. В голове крутились нелепые мысли о игре, бумажках и договорах, изредка вставал образ маленького сына. Ничего-то он тогда ещё не умел, тем более не было в нём желания пить эту мертвую воду... Солнце село, но мрак держался поодаль, сумерки придавали деревьям таинственные очертания, выхватывали из изгибов веток угрожающие сущности. Пахомыч поёжился и вошел в колокольню. Там было совсем темно. Наощупь он пробрался в примеченный ещё в окно чистый угол и сел там, поджав ноги. Спать не хотелось. Пахомыч представлял себе, как снаружи на дороге останавливается джип и из него неспешно, с сознанием собственной силы выходят горцы. Бегут, рассыпавшись, на определённом расстоянии друг от друга, пригибаясь, оглядываясь по-волчьи. Короткоствольные автоматы в их руках почти не видны, но смерть уже струится впереди, высматривает, готовится встать за плечом жертвы. Пахомыч содрогнулся, отогнал видение, завозился на холодном полу. Мелькнуло сожаление, что он даже картонку не догадался в развалинах поискать или какую-нибудь доску. Ощутимо тянуло сыростью, но не плесенью. Как будто внизу под фундаментом, был чистый водный поток. "Всю ночь что ли морозиться здесь? - подтолкнул его внутренний голос. - Поди хоть охапку травы нарви, бестолочь". Пахомыч поднялся и снова вылез наружу. Он нарвал травы, исцарапав себе руки и с горькой усмешкой подумал о том, что не хватает только дождя, в старых фильмах любили показывать, как сладко спать, зарывшись в сено, под барабанящий по крыше сарая дождь. Да ещё и любимая девушка наконец рядом. Пахомыч глухо шаркал в колокольне, осторожно пробираясь на своё место, как вдруг кусок кирпича подвернулся под ногу, он оступился и понял, что сейчас полетит в пустоту. Под левой рукой неожиданно оказалась стена, но это не спасло Пахомыча от падения. Он прокатился по ступенькам куда-то вниз, распластался, сверху посыпалась брошенная им трава. Пахомыч пошевелился и в темноте послышался плеск. "Человечек, - сказала бездна за его спиной. - приди". И рука сына толкнула во тьму. Пахомыч вскрикнул. С сильно бьющимся сердцем перевернулся на спину и отполз к ступенькам. Темнота сосуще молчала. Нашарив подле себя кусок кирпича Пахомыч изо всей силы бросил его вперед. Обломок гулко стукнулся о противоположную стену, упал, но плеска не было. Пахомыч набрал горсть земли и подбросил её перед собой. Сухой стук земляных комочков ещё более испугал его. Казалось, невидимая прорубь с мертвой водой, управляемая русалкой, может в любой момент возникнуть у него под ногами и холодная мертвая рука утащит в мутные глубины. Пахомыч с трудом удержался от крика. Вновь бросил землю - подальше. На этот раз плеснуло. "Колодец! - догадался он. - Зачем здесь колодец..."
   Сверху кто-то осторожно тронул лапой Пахомыча за ухо и он подскочил.
   - Я депутат! Меня нельзя! Кто здесь!?
   - Да хватит орать-то, я знаю, что ты депутат. За километр несёт.
   Пахомыч попятился, потом остановился.
   - Правильно, стой где стоишь. Ещё пара шагов - и булькнешь. Ты же не видишь ни хрена.
   - Ты кот? - догадался Пахомыч. - Что ты здесь делаешь?
   - Говорю с тобой, - фыркнул кот.
   - Ты искал меня?
   - Может, и искал. А может это ты вломился.
   Пахомыч успокоился, стёр с лица каменную крошку.
   - Ты здесь один?
   - Все мы в этом мире дети божьи, - едко сказал кот.
   Пахомыч хотел выбраться наверх, но от кота исходило ощущение опасности. Словно за спиной у него стоял кто-то невероятно огромный, иномировой.
   - О чём ты хотел поговорить?
   - Мне вроде как неуютно здесь, - Пахомыч отчётливо увидел внутренним зрением, что кот присел на задние лапы, обвив их хвостом. - Я бы не прочь поменять место обитания.
   - Ну так деревня в часе ходьбы.
   - То место, где эти неуклюжие говорящие медвежата? Меня от них тошнит.
   - Город тоже достаточно близко.
   - Говорят: близок локоток, да не укусишь... - кот притворно вздохнул.
   - Так что ты хочешь от меня? У меня даже жилья нет, а если я не достану живой воды, то и сына не будет.
   - В деревне тебе не дадут воды, - спокойно сказал кот. - И ты сам это знаешь. Берам нет дела до людей, если они не приходят к ним с дарами или войной. Или ты захотел с ними поиграть?
   Пахомыч представил, как они с бером бегут наперегонки по полю, ему дали фору, но он растерял её, в лёгких саднит, бер нагоняет, горячее дыхание на самой шее, потом он спотыкается и лапа бера походя сминает ему лицо. Человечек! Да, так и будет. Или ещё каким-нибудь дурацким образом его покалечат - всё-таки он депутат, убивать не станут - начнётся расследование в порядке очереди и через пару лет доберутся всё же до сути. Сколько живут беры?...
   - Даже если ты придумаешь какую-то там игру, которой заинтересуются стражи, и выиграешь, и тебя не пришибут от досады, то получишь ты не больше двух кружек. А ты знаешь, сколько надо, чтобы вывести омертвелость из твоего сына?
   - Сколько? - прошептал Пахомыч, у которого внезапно ослабели ноги.
   - Пол-литра на килограмм живого веса, не меньше. Ты думаешь, что они все на машинах туда приезжают?
   - А если... а если я приведу...
   - Ты дурак? - рассмеялся кот. - Беры терпеть не могут навов. Они его прибьют. Вернее - сожгут из огнемёта. Чему тебя там только учат, депутат, в вашей думе?
   - Я всё позабыл, - признался Пахомыч. От накатившей беспросветной тоски он закрыл руками лицо. Он годами жил на улице, но не видел происходящего. Общался с людьми, но искал только выгоду. Бесчисленная череда собутыльников прошла перед его взором. Все смеялись над его простодушием, нерешительностью, угодливостью...
   - Что ж ты так убиваешься, депутат? - прошелестело над ухом. - Я же здесь.
   - Ты хочешь мне помочь? Но как? Что, проберёшься к берам ночью?
   Кот рассмеялся. Сухо, кашляющее. Очень неприятно.
   - Я помогу тебе, депутат. Но вначале мы заключим сделку.
   - Какую сделку?
   - Ты берёшь меня к себе и заботишься. Половина пайка - всегда моя. Я живу в квартире твоего сына и жены. По весне ты приносишь мне кошку.
   - Что? - изумился Пахомыч.
   - Не перебивай. А твоему сыну придётся принять мой дар.
   - Что? - ещё раз удивился Пахомыч.
   - Но за это, человечек, я подскажу тебе, как спасти его.
   Это слово пробудило в Пахомыче неприятное воспоминание.
   - Ну так что же, соглашаешься? - время твоё на исходе, - кот нервничал.
   - Как ты вошёл сюда? - внезапно спросил Пахомыч, хотя от этих слов сам заледенел. - Это место...
   - Это место разрушено! - рыкнул кот. Рыкнул по-настоящему и волосы дыбом поднялись на голове у человека. - Я спрашиваю тебя - ты готов заключить сделку и спасти своего сына, а заодно и девку?
   - Я... мне это... - Пахомыч проклинал своё увечье, будто в этом деле ему могло помочь наличие второго глаза. - Надо подумать...
   Кот зашипел как мёртвая злая вьюга.
   - О чём тут думать, человечек? Я дарую твоему сыну жизнь и любовь, а тебе верну дом и жену. Я проведу тебя кратчайшим путём сквозь все сомнения и невзгоды.
   Пахомыч отступил на шаг, придерживаясь рукой стены.
   - Я владыка всех пределов, имя мне - легион, куда не посмотришь ты - везде я, и духи горних высот слушают слово моё и твари подземные, тебя нареку власть дающим - и станут приносить дары тебе, жену убью - скажу - живи и восстанет она из праха, дом твой сотру в пыль мельчайшую, но дам дворцы из мрамора и сына...
   - Нет! Крестом заклинаю - пошёл прочь! Не нужны мне твои предсказания и сделка твоя не нужна! Убирайся и будь ты проклят.
   - Это моё место! - заорал кот. Он захрипел, закашлялся, стало понятно, что контакт прерван. - Сам убирайся, - всё же просипел он из чистого упрямства.
   Пахомыч с рёвом затопал ногами:
   - Убью, гадина! Поймаю и собакам скормлю, блядская животина!
   Кот молча шмыгнул наверх.
   Всё ещё дрожа, Пахомыч присел у стены. Ему показалось, что стало чуть светлее, но в способность проводников замедлять время он не верил. "Господь бог только всё может, только он воздаст..." Бесцельно бросил камешком в темноту, тот клацнул об пол. Колодец... храм... подворье, крестный ход, золотые хоругви, молитва и чаша со святой водой... Пахомыч посмотрел себе под ноги. Потом быстро-быстро зашарил руками по полу, нащупывая края дыры. Ладонь ухнула в пустоту и Пахомыч лёг на живот, осторожно приблизив голову к отверстию. Святая вода... а вдруг это святая вода? Во время исхода многое было брошено, оставлено, а потом забыто. "Дай же ты мне Господи, - поспешно зачастил Пахомыч, кляня себя за подхалимство. - Помоги, укрепи, всеночную вынесу..." Он ужаснулся своим словам, этому потоку лести и поспешно отполз назад, словно бог сейчас в наказание должен был захлопнуть для него вход. "Как же я тебя достану?" Коробок со спичками остался в старой рубашке, но кусок веревки у Пахомыча был - подвязать что-либо или связать между собой. Он стал обползать зёв колодца, и натолкнулся на обрывок цепи. Торопливо размотал её, свесил в дыру, на всю длину вытянутой руки, услышал шорох воды, улыбнулся.
  
   ***
   Смятую пластиковую бутылку он нашёл на рассвете, даже пробка рядом валялась. Пахомыч торопливо размял полторашку в руках, постучал ей по колену, зачем-то подул внутрь. Никаких пауков или червей внутри не было. Возвратился в колокольню, где всё ещё было темно, как в погребе, лишь тонкий свет струился по первым ступеням. Сделав петлю из веревки он укрепил её на горлышке, второй конец привязал к цепи и вновь опустил цепь в дыру. Долго ждал - рука затекла, перестала ощущать тяжесть. Испугавшись, что из-за онемения не сможет поднять бутылку, а то и вовсе выпустит цепь, Пахомыч стал отползать, виляя задом, как собака. Помогая, перехватил цепь левой рукой. Полторашка была заполнена на две трети.
   - Ничего, - пробормотал Пахомыч, поставив её стоймя и яростно разминая правую руку левой. - Ещё раз приду. И ещё. Лишь бы впрок.
   Домой он практически бежал, опасаясь что в районе дач его заметят, остановят и отберут воду. За мостом вздохнул спокойнее. В городе никого не интересовал заросший бомж, где-то укравший новую рубашку (уже замаравшуюся от ночёвки) с початой полторашкой в руках. Троллейбусы, переваливающиеся с боку на бок, когда притормаживали перед остановкой или отъезжали от неё, манили своими дверями, но Пахомыч удержался от соблазна бесплатно проехать несколько сот метров, хотя изрядно взмок.
   Он прошел к своему дому кратчайшим путём, и улицы казались ему необычайно широкими, а проулки, заросшие боярышником - приветливыми. Даже во дворах сидели не только шпана и алкаши, но и доминошники, женщины вешали бельё, мужики возились с автомобилями, бродячие псы валялись в тени, высунув языки.
   Дверь он поначалу не признал - она стала металлической. Жена успела заменить её за день, наверное, всё же заранее подавала заявку, может, рассчитывала, что он после окончания срока придёт и будет силой вламываться в квартиру. Долго звонил, потом стучал. Жена отворила.
   - Что тебе надо?
   - Сашка дома? - Пахомыч бесцеремонно отодвинул её с дороги.
   Жена уступила, что-то разглядев в его лице.
   - Ты живой воды, что ли принёс? Я тоже...
   Пахомыч обернулся на неё, как на растяпу.
   - Сашка где, спрашиваю?
   - Лежит, ему очень плохо.
   - Почему?
   - Я... - жена замялась. - Я дала ему таблеток. Чтобы не сбежал к этой. А на неё заявление накатала. Он теперь там стонет. Видеть меня не хочет.
   - Теперь захочет, - уверенно сказал Пахомыч. - И Светку ты зря прогнала, я ей велел под рукой быть.
   Он направился к двери сына.
   - Да что ты несёшь? - возмутилась жена. - Притащил пол-литра и командует! Ты хоть знаешь, сколько её надо! Я через хорошего человека столько достать не могу, а ты лезешь с советами тут.
   Пахомыч улыбнулся.
   - Не нужен тебе теперь хороший человек. Неси давай кружку.
   Он постучал в дверь и, не дожидаясь отклика, вошел.
   Сын лежал грудью на подлокотнике дивана, уперевшись локтями в подоконник. Он тусклыми глазами повёл на отца, серые губы шевельнулись, сказали недоброе слово.
   - Я знаю, знаю, - притронулся к его волосам Пахомыч. - Но тебе теперь не придётся уходить. Наоборот, позовём её к нам.
   Сын посмотрел с лёгким интересом. Жена, подавая Пахомычу кружку, сказала:
   - Ты пей, Сашенька, пей. Потом обсудим. Вечером ещё привезут, я договорилась. Или утром. Я сейчас позвоню.
   - Мам, ты дура? - внятно сказал сын. - Куда я без неё? Или ты и на Свету воды припасла? Вместе с заявой?
   - Пей, а потом набирай свою кралю, - добродушно сказал Пахомыч. - А заяву мы сейчас отзовём, прямо при тебе мать с ноута зайдёт и снимет. Или я могу к терминалу сходить, сунуть руку. Хочешь?
   - Ты чего такой? - спросил наконец сын.
   - Какой?
   - Такой добренький.
   Пахомыч сел на расшатанное кресло-вертушку у стола, поставил бутыль перед собой и развёл руками.
   - Я не прав был, Саня. Всю жизнь занимался собой, хоть и была у меня семья. Стал депутатом - ничего из этого не вынес, всех клял за своё увечье. Но я же не двинутый, нет. Я люблю вас. И тебя, и её. По-своему, по дурацки, но люблю. Вот, пошел тебе за водой, думал - добуду, за ум возьмусь. Не вышло. Раньше пришлось. И сейчас не выходит. - Пахомыч замялся, почувствовав абсурдность последних слов, потом засмеялся.
   - Это святая вода, Саня, пей. Я в храме ночевал.
   - В каком храме? Они закрыты в городе давно! С ума ты что ли съехал?
   - Мать, отвянь, - попросил сын. Он смотрел на отца. Пахомыч переводил взгляд с него на окно.
   - Там она? Пусть приходит, махни ей.
   - Что она тебе? Ты её совсем не знаешь.
   - Точно. Не знаю. Но я верю тебе. Или ты её из жалости полюбил?
   Сын долго молчал, солнце падало на его правильного овала скуластое лицо, выгоревшие волосы.
   - Я выпью. Хуже уже не будет. Но! Вы сейчас при мне снимете заяву. Чтобы я видел. Тогда да. Станет лучше - и Свету позову.
   Пахомыч обернулся к жене.
   - Что стоишь, Настасья? Неси ноутбук. У меня таких штуковин отродясь не бывало.
   - Ты правду говоришь? Мне-то откуда знать?
   - Да будь ты человеком! - не выдержал Пахомыч. - Что он - счастливее, что ли, станет, если её вывезут? Он и уйдёт тогда, живой ли, мёртвый ли, не понимаешь? Убери ты ради Бога эту чушь, пожалей всех вокруг.
   - Я пожалею, - пообещала жена. - Но если не поможет - он знает, к кому я обращусь!
   Пахомыч подмигнул сыну: мол, поняли, не волнуйся.
  
   Утром сын проснулся здоровым.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 3
  
   Пахомыч видел сон: две телесного цвета птицы уносили его далеко в небо, но выпустили ввиду какой-то неприятного вида горы. Пахомыч закричал, перевернулся в воздухе несколько раз, навстречу ему били потоки ветра, и вдруг он стал лететь меж узких высоких небоскрёбов наподобие летучей мыши. Всё вокруг стало серым, и на его призывные крики никто не окликался.
   Вздрогнув, он сел на кровати и понял, что находится в комнате сына. "А, да, мы же дождались, пока он встанет, потом проверили, как он себя чувствует, как будто это можно проверить! - и Сашка вырвался, пошёл за своей, а мы на радостях выпили по рюмочке...потом, наверное, я ушел сюда". Пахомыч осторожно встал с дивана, осмотрелся в скудно обставленной комнате: "от себя" сын повесил только репродукцию Врубеля "Полёт Фауста и Мефистофеля" и картину с цветным песком и вышел, нарочно скрипнув дверью.
   - Встал? - с кухни сказал жена. - Иди сюда.
   Пахомыч заглянул к ней, она сидела за кухонным столом, оперевшись на руку, в окно било солнце, на столе стояла пустая бутылка из-под святой воды.
   - А... - начал было Пахомыч, но жена прервала его.
   - Да всё хорошо, ты не думай. Пришли они - как уж он одну её привёл, я не знаю, выпила Светка эта твою кружку, ну и гулять пошли. Не послушали меня, сказали, что раз ты спишь... - она покачала головой. - В общем, я тоже не удержалась, допила вот.
   - Ну и ладно, - сказал Пахомыч, удивляясь своей покладистости. Раньше он за любое своё дело по отношению к семье требовал "чинопочитания" на неделю вперёд. Нынче, видать, перегорело. - Давно они ушли-то?
   - Вернутся скоро, я просила. Ну и чтобы живой водой ещё, на всякий случай, зря я доставала что ли её...
   Пахомыч заметил стоящую под столом пятилитровую бутыль. "Значит, кто-то приходил, а я и не слышал. Чем же Настя расплачивается за такое - это же пропасть денег, пропасть... всего".
   Жена неправильно истолковала его взгляд.
   - Хочешь, налью?
   Пахомыч пожал плечами.
   - А смысл? Если б она с меня второй срок смыла...
   Настя кивнула.
   - Вот об этом я и хотела с тобой поговорить.
   У Пахомыча неприятно заныло в солнечном сплетении. Но разговор не успел начаться - щелкнул ключ в замке, вернулись дети - сияющие, смешливые. Света с порога прошла прямо к ним и поцеловала Пахомыча в щёку. "Не думала я, что сможешь... ну, так". Сашка стоял сзади молча, горделиво.
   - Лучше вам? - на всякий случай спросил Пахомыч, чувствуя себя главой семьи, маленькой, но крепнущей прямо на глазах.
   Они довольно мотнули головами. Сын протиснулся и положил руку на плечо, сжал, Пахомыч понимающе покивал головой.
   - Проголодались? Давайте на стол что-нибудь сообразим.
   Стали есть. За обедом Пахомыч по-хозяйски шутил, распределял обязанности. Жене досталось мыть окна, Светке - поступать и учиться, Сашке - переучиваться на более достойную профессию и мыть окна. Смеялись, поборов смущение.
   - Но вам-то, Владислав Пахомович, тоже надо работу придумать, - заявила Светка, чуть покачиваясь на стуле. - Депутатство это баловство одно, - она подмигнула.
   - А что - есть ходы-выходы? - приняв на себя серьёзный вид, спросил Пахомыч. - Ты выкладывай, я рассмотрю предложения, пока светло.
   Жена отодвинула стул и встала, сказав, что ей надо позвонить.
   - Ну, - Светка задумалась, прикусив большой палец, - вообще по работе, конечно, много кого можно поспрашивать, но, как вы понимаете, это уже не те дела. У нас в таких случаях к гадалке за советом ходят.
   - Батя, ну тебе-то туда зачем? - ну вон, выпей водицы, да озарись, - хмыкнул сын. - Тебе эта лямка на пять лет ещё, какая работа?
   В голове у Пахомыча быстро-быстро, как счётчик, закрутились фрагменты их разговора.
   - А скажи-ка мне, девица, где живет эта гадалка?
   - Что, правда пойдешь что ли? - удивилась Света. Саша толкнул её локтем в бок, но только спровоцировал. - Мне сказать не трудно, но там может совсем не так как со святой водой выйти-то.
- Ничего, - сказал Пахомыч, заводясь и недоумевая этому состоянию, - Разберемся по ходу дела.
Молодые переглянулись, решили что-то, и Света мотнула головой.
- Ладно, скажу, куда идти. Завод станкостроительный помнишь? Там на территории автомойка, за ней склады бывшие, там она сидит. Но ночью к ней не суйся - убьют. Днём приходи. Цену она сама скажет, цена для всех разная.
- Заранее? - дрогнув голосом сказал Пахомыч.
- Да ты думаешь мы совсем что ли... - запальчиво начала Света и осеклась. - Да, цена всегда вперёд называется.
И покраснела.
Пахомыч хотел спросить про третий глаз, потом махнул рукой. Сам всё увидит.
Он отрывисто попрощался, не стал выяснять вопрос с женой и пошёл, подстегивая себя скороговоркой: надо что-то делать, надо что-то делать... Скороговорки хватило на пару кварталов. Куда я иду? Спросил сам себя Пахомыч. Что мне это даст? Вот я стал нормальным... И что? Он испуганно моргнул.
Со смачным всхлипом выбежавшая из ворот женщина отвесила ему оплеуху.
- За что? - ошарашено спросил Пахомыч, но она уже голосила на всю улицу, перекрывая его голос.
- Да за что же нам такое опять? Да снова ты влез в этот новый срок-то, дались они тебе эти срока-то, дармоед! Да у меня дочь надо учиться отправлять, сожитель из дому всё тащит, а вчера кавказцы эти на магазин-то наш наехали! А тебе скотина хоть бы хны! Собутыльников своих ищешь, а мы пропадай? Хуй ты нечёсаный, одно слово - Па-хо-мы-чь! Когда уж избавимся-то от тебя, хоть бы нав тебя в переулке ночью прихлопнул! Мурло ты бесполезное!
На улице на них стали оборачиваться редкие прохожие.
Пахомыч, схваченный за руку и время от времени награждаемый несильными тычками в плечо, слушал причитания женщины и вертел головой. Помощи ждать было неоткуда.
- Да погоди, давай разберемся, - забормотал он, пытаясь освободить локоть, чем вновь вызвал взрыв негодования.
- Чего ждать, второго пришествия что ли? Осел ты траченый! Ждать блядь! - с моря погоды, ты-то не пошевелишься!
- Да что это я не пошевелюсь - пошевелюсь.
- Ой, правда что ли!? Вот дела невиданные, пошевелишься, вот те крест? - тогда пошли к терминалу.
- Да пошли, пошли вот вцепилась-то.
   Терминал находился как раз в том самом магазине, который хотели подмять под себя кавказцы. И сейчас возле двухэтажного здания стоял черный "лексус", в котором глухо бормотала лезгинка. Косясь на машину, Пахомыч проследовал за женщиной в предбанник. Там, в тени и прохладе кондиционера, подвешенного у входа, поблескивал синей краской терминал социальной службы.
   - Таак, - Пахомыч, сморщившись, стоял перед экраном.
   - Ты чё - не помнишь что ли уже ничего? - изумилась женщина. - Последние мозги пропил что ли? Вот сюда ладонь пихай - так твой участок узнает тебя, вот тут разбор жалоб, тут вот населению помощь, ну, давай, жми уже скотина, имя-фамилию я сама введу.
   - Да погодите, а на каких основаниях? - пытался сопротивляться Пахомыч. - А акт составить? А паспорт хотя бы ваш?
   Тётка снова от души закатала ему оплеуху.
   - На экран смотри, алкаш - вот рожа моя, а вот заявление! А вот подтверждаю я, что это я! - убедился? Ну так давай, делай свою работу!
   - Ну, можно и так... наверное, - бормотал Пахомыч, подгоняемый женщиной. - Чего суетиться-то, и ничего я не забыл, вон неделю назад Вальке с Третьей Медвежьей пособие помогал...
   - Да мне не интересно, чем ты там Вальке помогал, у тебя под носом чурки вон магазин себе в карман положат, а ты что?
   - А я что? - пряча глаза, сказал Пахомыч. - А я может уже и не депутат вовсе...
   - Ты белены объелся? Совсем ума лишился что ли? - женщина пытливо посмотрела на него. - Вот же автомат подтверждает твои полномочия! - что ты городишь?
   - А что делать-то?
   - Да обращение в органы правопорядка написать! Проверки там, то сё, пятое-десятое, учёт и контроль! Номера машины тебе подсказать? - женщина отпустила Пахомыча, сходила к дверям и, посмотрев номер "лексуса", вернулась. - Пиши: ноль шесть триста двадцать два уо, что встал? Запрос там, проверка, давай!
   - Тише ты! - совсем перепугался Пахомыч. - Что орёшь-то на всю Ивановскую? - жить не хочется?
   - Хочется. Ой как хочется, уж поверь мне, - женщина жёстко усмехнулась и глаза её стали недобрыми. - Пиши я тебе говорю. Вводи цифры-то.
   "Да за что же вы меня мучаете?" - чуть не застонал по давней своей привычке Пахомыч, загривком ощущая, как от машины к нему идёт некая злая сила, коверкает и сминает его жизнь. Но не сказал ничего, потому что женщина стояла рядом, враз посуровевшая, уверенная в своей правоте, что-то в ней было величественное, как будто поданное совместно с Пахомычем заявление об образовании дочери выявило другую, доселе дремавшую сущность. И не случай был тому виной, нутром понял Пахомыч, и не успех нашего предприятия. Нет. Просто она такая. Все люди такие - только забывают об этом. А я сейчас - увидел.
   Пахомыч моргнул ещё раз, и наваждение пропало - рядом стояла просто уставшая женщина, с мешками под глазами, с короткими темными волосами, в старом халате, которая держалась каким-то чудом, изо всех сил собирая вокруг себя рассыпающийся мир. "Может и моя Настя так же перед кем-то выстаивала, чтоб воду для сына получить", - подумал Пахомыч и скрипнул зубами от стыда.
   - Вот он, твой запрос, теперь довольна?
   - Довольна, аж подпрыгиваю, а совсем довольна буду, если до конца это всё доведёшь, - она многозначительно кивнула головой в сторону витрин.
   - Да уж разберемся, - пообещал Пахомыч, чувствуя необъяснимую усталость. Лезгинка на улице стала громче - водитель опустил стекло, чтобы покурить.
   Когда Пахомыч с женщиной вышли на крыльцо он высунул голову из машины и картавя, крикнул:
   - Эй, депутата, что ты здэсь трёшься? Народ жалуэтся на что-то?
   - Да ничего такого - дела семейные, - ответил Пахомыч, припоминая, не видел ли он где этого кавказца. - Ребёнка вот в институт надо направить-проводить.
   - Твой, что ли? - водитель махнул рукой с сигаретой, стряхнув пепел. - Ты где работаэщь, жэнщина? Как содержать-то будешь? - дитё уедет, ты уборщица наверноэ, он ващэ пешком вэзде ходит... - кавказец коротко заржал, показав крупные желтые зубы. - Давай подвэзу, дэпутат, слышь?
   - А что? - удивляясь собственной наглости, сказал Пахомыч. - К гадалке не подбросишь, на Станкостроительный?
   - Э-э-э, да ты шутишь что ли надо мной? - что у тебя с гадалкой? - к нэй ваши нэ ходят.
   - Да это я так, - сказал Пахомыч, чувствуя, что пронесло, и кавказец ничего не заподозрил. - Бывай.
   - Иди давай, шутник. Второго ей задэлай - пособие будэшь получать!
   Женщина, до того благоразумно молчащая, вспыхнула, но Пахомыч подхватил её под руку и потянул. Так и ушли. На перекрёстке она, освободив руку, спросила его:
   - И впрямь что ли к гадалке намылился?
   - Да это я так, - повторил Пахомыч, уже не зная, пойдёт ли он или лучше зайти в законодательный дом, чтобы там посоветоваться насчёт своей ситуации. "Может кто что подскажет... хотя что это я - половина наших уже сменилась, а остальным похеру на всё..."
   - ...из тридцать седьмой, слышь?
   - А?
   - Знаю я её, говорю, - это Лизка Коробова, жили на одной площадке когда-то. Выпить она любила и эти ещё - тюльпаны. Вечно у меня луковицы клянчила...
   - Луковицы? - переспросил Пахомыч, чувствуя, как смутный план начинает складываться у него в голове.
  
   ***
   К заводу он подошел уже вечером, когда плотные тени ложились на пыльные тротуары и стены близлежащих зданий. Ворота на территорию были распахнуты, туда-сюда, воровато оглядываясь, ходили люди и навы, изредка, переваливаясь на разбитом асфальте, проезжали вымытые автомобили. Пахомыч, ориентируясь по линии их движения, продвигался к своей цели, обходя небольшие компании, стоящие с пивом у заброшенных цехов, в которых теперь располагались скупщики краденного, бары, частные склады, нелегальные казино и многое другое, на что законнику полагалось реагировать соответствующим образом. Его пока не узнали и Пахомыч торопился. Когда он отыскал автомойку, по периметру уже загорелись редкие фонари и тьма сразу сгустилась, скрадывая очертания строений, зато неоновая вывеска стала выделяться. Несколько парней в спецовках курили у открытых ворот, ярко-красный, блестящий мазератти стоял на площадке, поджидая хозяина.
   Пахомыч, стараясь оставаться в тени бочком пробрался к мусорным бакам, стоящим на углу здания, завернул за них, прищурился, привыкая к навалившейся темноте, и осторожно, прислушиваясь к обрывкам разговора за спиной, пошел вперед.
   Он выбрался к проходу, параллельному тому, по которому шёл всё это время, только более узкому. С двух сторон возвышались ничем не освещённые склады. Пахомыч поёжился, потом заметил прерывистую фосфоресцирующую линию, проведённую на уровне груди, проследил её взглядом сначала вправо, потом влево и разглядел ещё один проход, ведущий внутрь территории. В небе пронзительно крикнула какая-то птица. Пахомыч подумал о том, что нава сейчас можно распознать только в освещённом месте, вспомнил, что сказала Светка, и торопливо потрусил в сторону прохода.
   Он нашёл эту дверь сразу - на ней всё той же фосфоресцирующей краской была изображена луна, а вторым - мертвенно-зелёным контуром, прорисован череп. Перед дверью никого не было, хотя в воздухе пахло куревом, да и урна, стоящая неподалёку, было забита банками из-под коктейлей. Свет фар мелькнул вдалеке, потом стало ясно что машина свернула в этот проулок, включив дальний, и Пахомыч, сплюнув через левое плечо, застучал по прохладному металлу, торопясь попасть внутрь до того, как его кто-либо увидит.
   На стук вышел какой-то мохнорылый, но не бер, - огромный кабан, вставший на задние ноги. Телохранитель гадалки. Скосил на оробевшего депутата (Пахомыч никогда не видел такой мутации) маленький свирепый глаз, пятак дернулся, потом кабан всхрапнул угрожающе и толкнул Пахомыча от ворот. Изнутри ему что-то повелительно крикнули, вепрь дёрнулся и с хрюканьем, от которого мурашки побежали по спине, отступил вглубь помещения.
   Урчание приближающегося автомобиля подтолкнуло Пахомыча. Он скользнул в склад. Внутри мерцали свечи, в свете которых было видно, что это место служит лежбищем большого, крупного, неаккуратного животного, у самой дальней стены колыхался полог. Дурманящий запах шел оттуда, оттуда же доносилась странная музыка.
   - Давай уже, шевели лаптями, человек, - ворчливо донеслось от одной из стен. Пахомыч даже не обернулся посмотреть, кто говорит и прошел к пологу.
   Отдёрнув его, он попал в большое помещение с высоким потолком. Было прохладно, везде лежали ковры. Тускло светили какие-то гнилушки на балках крыши и в небольших цветочных горшках, расставленных то тут, то там на полу. Пахомыч осторожно пошёл вперёд и понял, что спускается вниз, через три ступени углубление кончилось. Что тут должно было быть - бассейн, место для какого-нибудь огромного агрегата, моющий цех?
   Гадалка сидела на тахте, которая стояла на противоположном конце этой ямы, на каком-то возвышении. Когда Пахомыч подошёл чуть ближе, она сипло засмеялась.
   - Надо же надо же надо же было случиться... Сам депутат пожаловал. Ну что, правила ты знаешь или сказать тебе?
   - Про то, что плата вперёд берется, знаю, - сглотнув, пробормотал Пахомыч. - Об ином не ведаю...
   Как он не стремился рассмотреть гадалку, это ему не удавалось - она сидела, сгорбившись, в накидке, из-под которой выпростала руки. Рядом с тахтой гнилушек не было, стояла только тумбочка на которой лежали какие-то предметы. Курительниц Пахомыч тоже не заметил, однако от дурманящего запаха резало ноздри и уже кружилась голова.
   - Не берётся, а оглашается. Не хочешь платить - уходи, никто не держит. Однако с тебя что взять, - она вновь приглушённо рассмеялась. - Разве что печать...
   У Пахомыча вновь побежали мурашки по коже, однако он постарался не выдать страха, переступил с ноги на ногу, сунул руки в карманы и сказал, подпустив наглецы в голос.
   - Всё шуточки у вас тут на заводе, как я погляжу. Не скучно самой, а? - давай разок по-другому сделаем: не ты назначаешь цену, а я если заинтересую тебя, получу... э, консультацию. Нет - тогда и ты заявишь желание.
   Гадалка склонив голову, вглядывалась в него. В провале накидки остро блеснули глаза. У Пахомыча вспотели ладони.
   - Принёс что ли что-то? - ворчливо сказала гадалка. - Удивить хочешь? Ну давай, удивляй. Удивишь - будь по-твоему.
   - Не удивить. Так, напомнить, - Пахомыч вытащил луковицу из кармана, покрывшись испариной от того, как он сейчас построил фразу. Нет более лёгкого способа разозлить нава, чем сказать или показать ему, что он тоже когда-то был человеком. - Я просто того, тут пахнет у тебя - с ума сойдёшь. Ну, я вот к тому, что можно и нормальные цветы посадить...
   Гадалка злобно рассмеялась и тьма, в которой всё сохнет и твердеет, стала колючей.
   - Узнал, значит. Покопал, значит. Принес, смилостивился. Позаботился о ущербной. Ну что - удивил заботой, по поступку и воздастся тебе. Поди хотел узнать, как от работы своей улизнуть гиблой? Светка посоветовала сходить?
   - Да нет, - окончательно струхнул Пахомыч. - У меня это - про семью вопрос.
   - Да ты что? - скрипучий смех, казалось, стал исходить со всех сторон. - Вон что тебя беспокоит, депутат. А есть ли у меня третий глаз не интересно тебе?
   - Я вот что. - Пахомыч шумно выдохнул. - Если это, мы не договорились, я пойду, и всё. Прошу извинить за беспокойство.
   - Да куда уж ты пойдёшь, Владислав. Послушай теперь и меня, старую. Семья, говоришь. Вижу семью твою. Ага, но тебя там нету. Нет тебя. Может, потому, что не нравится людям как всё происходит в непутёвой жизни твоей, а? Гляди-ка, помощи от тебя с гулькин хуй, а сын из мёртвых почитай восстал. Вместе с девкой. А девка ушлая, ох ушлая, хотя жену твою ей не переплюнуть. А жене своей ты не нужен вообще. Вижу знаешь что? - тучу чёрную над ними твоими руками согнанную. Понимай как знаешь. Туча же дождём в яму прольётся, черной ночью выкопанную, и до дна затопит её. Будет гроза, кровь и смерть. И печать на тебе вижу. Испятнан ты весь, как изгажен. Прочь пошёл, лживый ублюдок, прочь, то, что нашёл то против тебя обернётся, что утаил, чем поделиться не захотел. А луковицу положи, она моя.
   Пахомыч постоял, оглушённый этими словами, потом на подгибающихся ногах развернулся и пошёл обратно, ему навстречу из-за ширмы неслышно вынырнул вепрь, аккуратно забрал из безвольных пальцев луковицу, как котёнка схватил за шею и с призрачной лёгкостью вытащил на улицу. Приблизил свою морду к лицу Пахомыча и тот увидел тонкую нитку слюны в полуоткрытой пасти, и загибающийся левый клык. Вепрь выдохнул:
   - Не, нравишься, ей. Урод.
   И отпустив Пахомыча от души врезал ему под зад. Тот кувырком покатился по земле.
   - Не приходи.
   На небе уже зажглись звёзды. Краем глаза Пахомыч увидел багажник стоящей у ворот машины, подсвеченный габаритными огнями, потом услышал гортанный смех. Он чуть полежал, вдыхая свежий воздух, потом понял, что рядом стоят кавказцы.
   - Э, мертвяк, нэ сторговался да?
   - На халяву хотэл пэрэрождэниэ узнать, клоун.
   - Давай, шайтан, сдрисни отсюда... э, да он живой?!
   - Ну?
   - Русак, живой! Одноглазый!
   Пахомыч, хоть у него адски ломил крестец после пинка кабана, резво заковылял к щели между складами - он не хотел, чтобы его узнали. Слишком часто за последние два дня он встречался с жителями гор.
   - Слышишь, ты, а ну стой!
   Сзади заулюлюкали, Пахомыч втиснулся в щель и побежал, прихрамывая, отираясь о каменные блоки плечами. Он знал, что если его захотят догнать, то догонят, но была ещё надежда на то, что кавказцы просто развлекаются и не узнали его, или не узнали ещё, что он отдал приказ о проверке номеров и владельца "лексуса". Тогда то, что он с такой поспешностью скрылся с глаз, было правильно.
   У автомойки шла какая-то вечеринка, остановившись глотнуть воздуха, Пахомыч услышал, как бьют басы. Пробравшись к ней, он увидел как на площадке перед двумя открытыми воротами, из которых светят подвешенные к консольным кранам прожекторы крутятся в танце несколько девушек, а пространство вокруг забито дорогими тюнингованными машинами. Парни стояли группами, многие в неизменных очках-полароидах, другие с гибкими вживлёнными неоновыми трубками на лице, третьи в нелепых приплюснутых шляпах, от них пахло уверенностью, деньгами, наркотиками и алкоголем. "Что они здесь делают? - подумал Пахомыч. - Обычно такие тусуются в центре, там же два клуба..." Потом он понял, что, скорее всего, будет заезд по территории завода или вокруг него. Девицы кривлялись, некоторые автомобили газовали, поднимая клубы пыли вокруг себя, музыка достигла своего апогея по громкости, уже даже крича во всё горло ничего нельзя было услышать. Кто-то, заметив Пахомыча, запустил в него банкой с коктейлем, как в крысу. Она попала Пахомычу в плечо и облила рубаху. Заслоняясь локтём, он стремился скорее проскользнуть мимо, предпочитая оказаться за воротами прежде, чем состоится заезд.
   Он не успел. Слитный рёв двигателей настиг его на середине пути, Пахомыч заметался как заяц в свете фар, потом скользнул к поддонам, сваленным у входа в какой-то склад и затаился. Автомобили неслись мимо - мощные, блестящие, агрессивные - один специально вильнул, чтобы напугать, Пахомыча обдало гарью, когда гладкий черный истинно акулий бок мелькнул в пяти сантиметрах от поддонов, на миг ему представилось, что капот может вдвинуть его в эту груду плохо сколоченных планок и растереть по стене. Куски асфальта и мелкие камни, вылетающие из-под колёс, щелкали по бетонным блокам. Утробно воя, кавалькада умчалась в город. Пахомыч выбрался за ворота, дрожа и оглядываясь. Голова кружилась, его мутило, редкие встречные навы провожали его оплеухами и сильными толчками - от избиения депутата спасла патрульная машина, притаившаяся в тенистом проулке. Пахомыч слезящимся глазом заметил её и, доковыляв с выставленной ладонью, попросил воды. Милиционер, скривив губы, неохотно протянул полторашку очищенной минеральной.
   - Чего делаешь здесь? - неприветливо спросил он.
   Пахомыч, привалившись к двери УАЗа, сделал несколько глотков и даже вымыл лицо.
   - А что, я что-нибудь нарушил? Это вон эти, - и он кивнул в ту сторону, откуда слышалось смутное гудение, - носятся тут как угорелые. Не можете что ли, приструнить их? - пусть за городом гоняют.
   - Ну, ты, загрузи ещё работой нас, - отозвался второй патрульный, сидевший за рулём. - И вообще, вали отсюда - здесь не твоя территория, а Митрохина. Что, получил второй срок, повыделываться захотелось?
   - Да вы что, мужики? - закашлялся Пахомыч.
   - Да ничё! - водила нажал кнопку и задняя дверь распахнулась перед носом у Пахомыча. - Полезай давай внутрь, покатаемся. Расскажешь, с кем ты там якшался на заводе.
   Салон машины своими зловещими формами представился Пахомычу зёвом могилы и он, вскрикнув, отпрянул.
   - Да я воды у вас попросил всего лишь! Что, воды уже жалко, да? Нате! - он поставил бутылку на тротуар и пустился наутёк.
   Остановился лишь на соседней улице, под акациями - несколько деревьев прижились в суровом климате - опёрся о шершавый ствол, ожидая, что его вытошнит. "Слабоват ты уже бегать, старикан, - подсказал ему внутренний голос, - а это уже каким-то круговоротом становится. Не пора ли остановиться?" Пахомыч замотал головой, не соглашаясь, потом утёрся - от рубахи несло спиртным, она липла к телу. Через дорогу мерцал синим огнём автомат соцзащиты. Пахомыч сплюнул, решительно подошёл к пластиковой двери и с помощью печати проник в кабинку.
   - Будем делать справедливость. Раз так - будем делать хорошие дела, - руки сами перебирали графы, жали на сенсорные кнопки, пришлось даже оставить голосовое подтверждение. - Не хотите оставить меня в покое - я тоже кое-что вам покажу. Я вам подброшу работенки, менты ссаные, будете у меня и проверяться, и крутиться как белка в колесе ближайший месяц на этом месте, я вам устрою, ещё и старуху эту выселите к чертям собачьим, а то она упрекает меня, будто я хорошо живу, ведьма трёхглазая, сейчас ты у меня жить будешь поживать, понюхаешь проверки - и ОМОН тебе будет от беров пламенный привет, и от наркокомитета посланцы... раз уж я вас такой не устраиваю, получите...
   Около десяти минут, матерясь, Пахомыч подавал запросы, рассылал предложения, составлял планы. В затылок стучало: "А сын из мёртвых почитай восстал, а сын из мёртвых почитай восстал, а сын из мёртвых..." Потом он вышел из кабинки.
   Звёзды чуть приблизились к земле, поднялся прохладный ветерок и Пахомыч поёжился.
   Чтобы не думать о том, что натворил, поспешил поскорее домой.
  
   ***
   Открыли ему почти тотчас же, хотя Сашка, придерживая дверь, выглядел немного виновато.
   - Ты чего такой? - спросил Пахомыч.
   - Да так... что там у тебя - неужели к гадалке сходил?
   - Сходил...
   - Ну, и как она? Что сказала? Пошли на кухню.
   - Да ничего она не сказала, - выдавил из себя Пахомыч, проходя к столу. Светка подняла на него ясные глаза, и он мимолётно отметил, что они лучились как-то по-особенному. Впрочем, она, улыбнувшись уголками губ, почти сразу отвела взгляд. Жена неохотно поставила перед ним чашку с чаем, пододвинула тарелку с бутербродами.
   - Не скажешь, значит, что узнал?
   - Да чего я узнал...
   - Не скажешь. Значит, послушай, что они тебе скажут. - Настя кивнула в сторону Сашки и Светки, что устроились, обнявшись, на одном табурете.
   - Батя, мы решили уехать.
   Пахомыч, прихлёбывающий чай, вскинул глаза на сына.
   - Если ты думаешь, что рано, так не рано - две профессии я уже освоил, а Свете можно направление на учёбу выписать. Ты поможешь?
   - А себе ты не хочешь направление на учёбу? - спросил Пахомыч, водя пальцем по ободку чашки. Натолкнувшись на брезгливый взгляд жены, положил руки на колени. "Сижу как смирный ученик. А она похитрее Светки будет..."
   - Да я не горю желанием что-то там познавать, - весело сказал сын. - У нас целая жизнь теперь впереди, благодаря тебе. Устроюсь где-нибудь на производство, чтобы сразу не призвали, подготовлюсь как следует, обдумаю, там и решим.
   "Что, что ты обдумаешь, к чему подготовишься!?" - хотел закричать Пахомыч, но не закричал. Он понял, почему они хотят уехать.
   - Это из-за того, что я вас вылечил?
   - Да что ты... - начал было Сашка, но жена решительно вмешалась.
   - Именно. Ты не подумай только, что мы свиньи неблагодарные, да только вот прошлась она, - Настя вторично мотнула головой в сторону Светки, - сегодня по улице, ну ей и донесли мысль, что народ интересуется, с каких это трудов праведных ты святой воды отхватил. Не хочешь сказать, где взял?
   "Вижу знаешь что? - тучу чёрную над ними твоими руками согнанную... Туча же дождём в яму прольётся, черной ночью выкопанную, и до дна затопит её. Будет гроза, кровь и смерть. И печать на тебе вижу..."
   - Так что может им действительно лучше на время уехать...
   - Мы и тебя звали! - прервал её сын. - Не говори, будто не звали.
   - Звали, - согласилась жена. - Да я не послушала. А теперь идите, раз всё сказали - успеете ещё своей Светке направление выправить, нам поговорить надо с глазу на глаз, - она болезненно усмехнулась.
   Молодые, бочком, выбрались из кухни. Светлана, выходя, склонилась к плечу Пахомыча.
   - Я вам рубашку купила новую. И брюки.
   - Спасибо, - машинально сказал Пахомыч.
   - Мы пойдём пока заявление составлять, да?
   - Идите. Я потом подпишу.
   Они остались на кухне одни. Неожиданно свет лампочек в натяжном потолке стал нестерпимо ярким. Пахомыч понял, что сейчас ему скажут самое главное.
   - Не будешь больше? - спросила жена, намекая на чай.
   - Наесться что ли напоследок, - попытался пошутить Пахомыч.
   - Вот именно, - кивнула жена. - Давай начистоту, раз уж всё так складывается.
   Пахомыч вздохнул.
   - В общем, когда я той воды-то выпила, ну, твоей, у меня глаза открылись. Ненадолго, как откровение какое я пережила, но всё поняла и запомнила.
   "Тебя нет в её жизни. Тебя нет в их жизни" - гнусаво сказала гадалка на ухо Пахомычу.
   - Дело в том, что ты иной. Нет, не пришелец какой-то или мутант, нет, просто по складу жизни - иной. И у нас нет ничего общего, ну вообще ни столечки. Я тебя когда увидела, когда мы... то есть, были вместе, позавчера, я поняла что всё это ошибка. У меня другие интересы. У меня дела, Сашку вот надо тянуть, а ты второй срок получил. Я не выдержу с тобой ещё пять лет нищеты, просто не выдержу.
   Пахомыч посмотрел на новый холодильник и изящные навесные кухонные шкафы из настоящего дерева.
   - Кто он?
   Жена осеклась. Потом вздохнула.
   - Его зовут Борис. Он бизнесмен, занимается поставками из Белоруссии.
   "Что можно поставлять из Белоруссии?" - тоскливо подумал Пахомыч.
   - Я через него на работу хорошую устроилась, и с водой он помог. И сейчас поможет, Сашке то есть. А ты... ты жертва, пойми. У тебя судьба своя. Раз тебя взяли на второй срок, значит, ты начал совершать какие-то поступки. Или начнёшь. Только их надо не умножать, а развеивать, - тихо добавила она, потупившись. - И сюда больше не ходи. Если остались какие-то вещи - всё забирай.
   Пахомыч представил, как он идёт по улице с пакетом, из которого торчит ткань, а к нему неспешно приближается чёрный "лексус". Или УАЗ. Или кабан затаился за поворотом, потому что его не смогли пристрелить, он ранен, у него налитые кровью глаза...
   - Настя, любила ли ты меня хоть когда-нибудь? - глухо спросил он, и сам себе сделался противен за свой профессиональный жалобный тон.
   - Слава, мне кажется мы с тобой уже всё обсудили. Помоги там Сашке, можешь переночевать ещё сегодня. Но потом всё. У нас нет будущего.
   Пахомыч одним глотком допил остывший чай, преувеличенно бодрым движением схватил бутерброд и поднялся с места. Он заметил морщинки у глаз, они старили это решительное лицо, которое он когда-то любил сжимать в ладонях. Вся фигура жены сейчас говорила ему: моя красота уходит, дай мне жить, я хочу жить по-своему, ты просто убиваешь меня - видишь как я напряжена? Он словно насквозь увидел этот механизм, который сопротивляется времени, сопротивляется невзгодам, противостоит самой жизни - такой независимый и вместе с тем беззащитный, хрупкий. Пахомыч кивнул этому видению, как до этого чуть не кивнул приближающемуся "лексусу". Это судьба, да. Настя верно сказала.
   Прошел в комнату к молодым, повернул их ноутбук, почитал заявление, что они составили, зашел на сайт от своего имени, заверил документ и тут же подал соответствующее прошение в Екатеринбург.
   - Езжайте на Урал, ребята, там говорят хоть чурок нет.
   Взлохматил сыну волосы на голове, принял от Светки рубашку и брюки (я никогда не ошибаюсь с размером, правда, Саш?) и вышел. В коридоре переоделся. Посмотрел в зеркало, сказал ему: я тоже мог бы, думая о святой воде, которую разливают в бутылки под патронажем какого-нибудь полковника или большого бизнесмена. "Нет, - ответило ему отражение. - Тебя всё равно наебут, посмотри, ты - жертва".
   Вышел, отметив про себя, что никто не спохватился, не посмотрел, кто уходит. "Да ей наверное тяжело, - успокоил сам себя. - И действительно, не стоит там... за мной же придут скоро. Вернее, приедут".
   Побрёл бесцельно по улице, шаркая ногами. Захотелось пить. Он остановился у колонки, на которой не было заглушки фильтра.
   - О чем задумался, депутат?
   Пахомыч присмотрелся и увидел, что вплотную к трубе сидит кот.
   - Ты, что ли?
   - Может, и я, - мурлыкнул зверек. - А может кто другой.
   - Херни я натворил, - признался Пахомыч. - Что-то во мне после второго этого причащения сломалось. Болит невыносимо вот тут, - он показал на грудь.
   - Ну да, - согласился кот. - Кавказцев это ты зря задел, да ещё не поговорив предварительно. Ну и гадалку не стоило трогать. Сынки и менты с чужого района это уже так - довесок.
   - Она сказала, что я жертва.
   - Ты? Жертва? Ещё б она сказала, что ты мытарь - вообще б весело было.
   - А ты знаешь, что такое мытарь? - удивился Пахомыч.
   - Знаю, - неохотно сказал кот. - Мы так и будем тут лясы точить, или решим что?
   - Да всё уже решено. Даже успешно наверное.
   - Что-то ты не рад, раз всё уже решено. Для других, наверное, за твой счёт, да?
   - Пусть, - махнул рукой Пахомыч. - Тебе-то что?
   - Да есть мыслишка одна. Водой-то думал заниматься? Я могу на одного человечка тебя вывести, он бы тебя отмазал от чурок, а ты бы печать там, нормальное содействие власти, все дела?
   "И печать на тебе вижу. Испятнан ты весь, как изгажен. Прочь пошёл, лживый ублюдок, прочь, то, что нашёл то против тебя обернётся, что утаил, чем поделиться не захотел..."
   - Да зачем? - сказал Пахомыч, и, надавив на рычаг, принялся умываться.
   - Да затем, тупица, что ты дел натворил, а я тебе выход предлагаю! - мявкнул кот, вцепившись ему в штанину.
   - А мне сказали, что дела надо не накапливать, а развеивать, такая, мол, судьба.
   - Да кто сказал-то? Ничего она тебе такого не говорила. Только про жену-суку да про могилу!
   - Ого, - сказал Пахомыч, осторожно отцепляя от своей ноги животное. - Всё знаешь. Тут уже рассвет скоро, давай беги.
   - Да пожалеешь же, депутат! - увещевал кот, видя, что тот вновь надавил на рычаг. - О себе подумай! Ой, дурак...
   Пахомыч, отфыркиваясь, жадно глотал холодную воду. Потом привалился к прохладному боку колонки.
   - Полегчало? - язвительно спросил кот.
   - Не знаю, - честно ответил Пахомыч. - Я сегодня видел этих - дурачков на дорогих тачках. Они же балуются таким - пьют мертвую воду, а потом папочки покупают им живую, такая вот забава, говорят. Круговорот, бля.
   - И ты туда же?
   - Да нет. Надоело просто всё. Не хочу. Ни жертвой не хочу, ни ошибаться. Не хочу быть депутатом.
   - А-а-а, жизнь свою значит решил поменять.
   - Ну.
   - Ну пока.
   Кот пошел по своим делам, разом утратив интерес к Пахомычу.
   А тот сидел и слушал, как начинают просыпаться первые птицы, как они поют, будто и не было всех этих войн, этой мутации, генной инженерии и прочей грязи, разлившейся по земле.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 4
  
   Кожа навов сереет со временем или становится землистой, но со зрачками изменения происходят сразу, поэтому мир для Пахомыча стал черно-белым когда он проснулся. Сосущая пустота в желудке наполнила тело слабостью, мысли вставали перед глазами овеществлёнными. Депутат слабо махнул рукой, разгоняя тенистые картины. Сзади кто-то коротко рассмеялся. Пахомыч перевернулся на четвереньки, потом, шатаясь, встал. Видения качнулись, облака быстрее понеслись через них, но Пахомыч отчётливо видел призрачных беров, разрывающих плоть его детей, пылающую квартиру и Настю, бьющуюся всем телом о дверь.
   - Муторит, да? - спросили за спиной. - Говорят, надо сразу добавки, чтоб быстрей отпускало.
   Пахомыч сглотнул и попытался плюнуть пересохшими губами. Потом опёрся рукой о рычаг колонки. Надавил.
   - Спасибо, - напившись, сказал в пустоту. Рядом никого не было.
   Пошёл куда глаза глядят, пока в желудке не успокоится.
  
   ***
   Он не знал, сколько прошло времени, но рядом зашуршали шины, потом хлопнула дверца и Пахомыча рывком развернули. Он очутился лицом к лицу с тремя кавказцами.
   - Здорово, дэпутата, - сказал один из них, самый горячий. Его за рукав придержал старший.
   - Погоди. Мы искали тебя.
   - Да? - безжизненно сказал Пахомыч. - Вот, нашли.
   - Ты зачем магазин стал проверять с машиной Мамеда? Что-то нэ так - с нами надо говорить сначала. Отзывай своё прошение.
   Пахомыч помахал рукой.
   - Я уже всё. Это не ко мне вопросы.
   - Он мертвяк, Аслан. Смотри на глаза.
   Аслан коротко выругался на своём языке.
   - Кто будет вместо тебя?
   - Это не мне решать.
   Облака и тени порхнули ввысь когда Пахомыча ударили по лицу. Желудок провалился в пятки...
   - Бля, да он обдэлался, Аслан!
   - Это называется блевать, Гиви.
   - Да похуй, как это называется! Ботинки мне испортил, сука! Убью!
   В спине чем-то горячим отзывались его удары.
   - Гиви, пойдём, брат, он нам не нужен. Ему и так недолго осталось - свои прикончат. Искали его уже, знаешь же. Нам с магазином порешать надо.
   - Сука! - напоследок как по футбольному мячу удар по голове. Тени склонились над Пахомычем, словно принюхиваясь, и смеялись, смеялись искажёнными чертами...
  
   ***
   Очнулся Пахомыч уже поздним вечером, сел, опираясь на руку. Всё болело, но боль была какой-то потусторонней, зато видения исчезли. Депутат осмотрелся по сторонам пытаясь угадать, куда его занесло. Он лежал под липой на тротуаре, из-за стены, огораживающей двор, высовывались ветви точно такой же липы. Липы росли вверх и вниз по улице, и Пахомыч непроизвольно вздрогнул - это было место, где он вырос. Бабушка заставляла его собирать цветы липы и с гордостью говорила, что осенью они никогда не пьют покупной чай, своим обходятся. Она вообще любила собирать травы - привозила с дачи высушенные пучки душицы, мяты, зверобоя...
   Пахомыч поднял опавшее соцветие и растёр в пальцах. Он не почувствовал запаха. Вспомнил: "Я же теперь того". Потом ощутил голод - тоже лёгкий, на грани присутствия. Пришли на ум слова Пашки, с которым частенько сиживал во дворе на диване: "Так они и подыхают - жрут что попало раз в день - иссыхают и всё". Пашке можно было верить - он работал медбратом уже двенадцать лет, повидал всякого. Подумал: "Сейчас пойду за пайком. Заодно и полномочия сложу. Плюну им в рожу". Кому "им" Пахомыч не знал, но решил, что на месте разберется. Он теперь иной - ему закон не писан.
   Пока он шёл - стемнело окончательно. Пахомыч остановился у дверей Заксобрания, запрокинул голову и закричал в единственное открытое светящееся окно:
   - Эй, заразы! Паёк мне скиньте! Бля буду - стану тут до утра орать, пока не выйдете! Слышь?!
   Через подоконник свесился человек, черный из-за света, бьющего ему в спину, и тоже закричал:
- Ты кто такой? Чо орёшь среди ночи? Полицию вызвать?
   - Слышь, Гришка, ты что ли? - опознал говорившего по голосу Пахомыч. - Это я, открывай давай!
   - А-а-а, - протянул Гришка, видимо, тоже узнав Пахомыча. - Щас охране звякну.
   Через некоторое время тяжёлая деревянная крашеная дверь со скрипом открылась. За ней стоял старый охранник в форме и демонстративно зевал.
   - Чо, поработать захотелось или пожрать забыл? - неприветливо спросил он Пахомыча.
   - И то и то, - буркнул Пахомыч, прорываясь наверх.
   Гриша уже заварил суп на столе и сел у окна, переместив лампу к себе. Пахомыч подошёл с теневой стороны и, придвинув поближе пластмассовую тарелку, проворно заработал ложкой, стараясь не обращать внимания на пристальный взгляд бывшего соратника.
   - Оголодал? - усмехнулся Гришка. - А мы тут давеча заявления твои обсуждали.
   - А чо? - спросил Пахомыч с набитым ртом. - Заявы как заявы, поработал напоследок.
   - Напоследок? - усмехнулся Гришка и шрам в углу рта неприятно исказил его лицо. - Ты же переизбран - это во все списки внесено.
   - Да хуй вам, - одышливо сказал Пахомыч, придвигая стул (он ел стоя) и откидываясь на его спинку. - Был да весь вышел. Лампу-то поверни.
   - Да я и так вижу что ты мертвяк, - брезгливо сказал Гришка, убирая со стола посуду. - Но с чего ты взял, что это что-то решает?
   Пахомыч моргнул, отгоняя отголоски эха, неприятно завибрировавшие в голове.
   - Чо?
   - Чо ты чокаешь? Забыл что ли формулу: "в жизни и смерти"? Ты думал, что это до тех пор, пока тебя не грохнут на посту что ли? - так хуй, - злорадно сказал Гришка. - Это как раз на такой вот случай. На печать посмотри - на месте она. Кто это тебя так отделал, кстати?
   Пахомыч открыл рот, помолчал, потом зарыл его. Посмотрел на печать - она выделялась даже на его начинающей сереть ладони.
   - Чо делать-то? Как же я работать буду? Меня же убьют, - тоскливо сказал он.
   - А ты чем думал, когда водицу-то пил? - ласково спросил Гришка. - Тебе и так и так несладко бы пришлось. На хрена мертвякам бывший депутат, да ещё который одну из них оживил без живой воды всякой. Тебя братец ты мой наверняка уже полгорода ищет, чтобы разные вопросы интересные задавать. Боль ты конечно уже меньше чувствуешь, но говорят методы какие-то есть, есть...
   Голос Гришки доносился до Пахомыча издалека - на него вновь накатил приступ.
   - Это, - сказал он, пряча лицо в ладони чтобы не видеть злорадную усмешку Гришки. - Это, слышь, мне же положена живая вода. Если я по случайности...
   - А как же, - понял его Гришка. - Положена, но в порядке очереди. Ты будешь сто восемьдесят седьмой. Эх ты - голова... Хоть бы книжку законов почитал, раз заседаниями брезгуешь.
   - Я все бумажки подписывал всегда, чо вам надо-то ещё? - глухо сказал Пахомыч. - Всё одобрял. Когда же вы меня в покое-то оставите?
   Прохладный воздух от окна был ему физически неприятен.
   - Ага, когда тебя находили в сарае-то твоём, то конечно...
   - Блядь, закрой окно, а? Выпить есть?
   - Нету, - сказал Гришка, - допили всё два часа назад и разошлись, я убирать остался по жребию.
   - Сука.
   - В общем, ты посиди, подумай, а я пойду пожалуй, - сказал Гришка, направляясь к двери. - Утром поболтаем если что.
   Пахомыч не ответил. Он представил, что идёт в обвалившиеся хрущобы, переписывать мертвяков. Все смеются ему в лицо, ненароком толкают, захлопывают двери. Лица плавают в сером тумане, выступают оттуда, скрываются в нём. Когда его сбили с ног, Пахомыч не понял, увидел только что над ним стоит нав и плюет тягучей слюной. Со всех сторон щерятся другие, Пахомыч это точно знает, но слышны только голоса: злые, издевательские, кровожадные. Тогда с воплем он вскакивает и вцепляется своей рукой наву прямо в лицо, чувствует, как печать обжигает кожу, нав верещит и корчится, Пахомыч, празднуя победу, вдыхает воздух, туман рассеивается и он кричит в серо-сизые лица: "Я ваш депутат, мрази! Я..." и тут камень попадает ему в голову. "Пристрелите гондона или берам отдайте!" - последнее, что он слышит, прежде чем впасть в беспамятство.
   Вздрогнув, Пахомыч очнулся. "Они так и сделают. Так суки и сделают - просто грохнут меня из-за угла. Или собак натравят. Надо что-то решать, надо менять что-то..." Депутат суетливо подскочил к компу, врубил питание. Так, обязанности. Переезд - запрещен, сбежавший лишается всех привилегий и гражданских прав, если запрос не утверждён лично градоправителем принимающего города, сохраняющим за депутатом его работу... Та-ак, очередь на живую воду в Столыпинском районе - 182 человека, не обманул Гришка, черт... Реабилитация только по направлению медцентра, ага, защита свидетеля прерогатива службы безопасности города, решение принимается органами в течение срока, необходимого для проведения заседания, на котором будут разобраны свидетельские показания... Та-ак, военный суд, это не то... в общем...
   В окно стукнул мелкий камешек. Пахомыч повернул голову, всё ещё надеясь, что ему послышалось. Нет, бросили ещё раз. Потом зазвонил телефон на столе. "Не буду подходить, не дождётесь". Словно прочитав его мысли, на стене над дверью стали появляться зелёные буквы, высвечиваемые лазером.
   НАДО ПОГОВОРИТЬ ДЕПУТАТ. НЕХОРОШО ОТ НАРОДА ПРЯТАТЬСЯ.
   Пахомыч сглотнул одновременно со взрывом смеха на улице. Позвонил охране.
   - Слышь, старик, - проклиная себя за то, что не запомнил имя деда, - там на улице толпа похоже собралась. Кто они?
   - Ты-то кто? - со сна раздражённо кряхтя поинтересовался охранник.
   - Пахомыч я! - заорал депутат, косясь на стену. По ней ползли зигзаги имитирующие кардиограмму. - Наряд вызывай ли чо там - мне угрожают!
   - Да ты перепил что ль? - недовольно буркнул охранник. - Кто угрожает? Какая толпа?
   - Да ты выгляни, дед! Выгляни, пока они тебя штурмом не взяли! - Пахомыч с удивлением посмотрел на свои трясущиеся руки. Оказываются, навы боятся смерти - знают, что умирать дальше некуда.
   СЫНОЧЕК-ТО ТВОЙ НЕДАЛЕКО УЕХАЛ, НАЙДЁМ - сообщили буквы. Пахомыч сорвался с места, выдвигая ящики стола. Скорее, как бы сфотографировать надпись, был же фотоаппарат, помню же - фотографировали нас для отчётности, или, а! Камера на компе! Сейчас! Пока он поворачивал камеру надпись пропала и снова поползли росчерки ЭКГ. Пахомыч зарычал. Тренькнул телефон, он схватил трубку.
   - Слышь, пьянь, - недружелюбно сказал ему охранник. - Глянул я на улицу - нормально там всё, никого нет. За то, что тебе с бодуна привиделось я не отвечаю. Вообще - выметался бы ты отсюда, время рабочее давно тю-тю.
   - Да ты в сговоре с ними, скотина! - фальцетом закричал Пахомыч. - Куда ты гонишь меня! Да ты первый под суд пойдёшь если со мной что-нить случится!
   - Да не ори ты! - повысил голос охранник. - Заколебал, мля! Хочешь сидеть - сиди, пьяная скотина, только не звони мне больше, а то поднимусь и рыло начищу!
   Пахомыч бросил трубку.
   "Так, что же делать? Кого вызвать? Полицию, войска? Какие войска, придурок, они же тебя первого заберут, если ты про святую воду заикнёшься... Вода!" Его словно подбросило. Надо просто добраться до храма и восстановить себя. Потом уже будь что будет, можно и сдаться кому-нибудь, глядишь, не грохнут, я же всё-таки депутат. Пахомыч подкрался к окну, осторожно выглянул на улицу, но, естественно, никого не увидел. "Уйти через заднюю дверь? Так они наверняка следят"... Он вспомнил, что левое крыло Думы почти вплотную примыкает к старой трёхэтажной школе с плоской крышей.
   Пахомыч вышел из кабинета, оставив компьютер мерцать в темноте, и прокрался на чердак. Шаркая и пригибаясь, чувствуя себя вором, ориентируясь по свету фонарей с улицы, попадающему в смотровые оконца, Пахомыч наконец пробрался в нужный ему угол. Теперь оставалось выбраться наружу и, решившись, перепрыгнуть с крыши на крышу на высоте трёх этажей. Пахомыч, часто дыша, постоял перед окошком, потом осторожно толкнул створки от себя. Рассохшееся дерево не поддавалось. Пахомыч надавил сильнее, раздался ужасный скрип, потом одна из створок нехотя поехала в сторону. С усилием он распахнул и вторую и высунулся из оконца по пояс. Глотнул свежий воздух, но ничего не почувствовал. Помогая себе руками, кое-как оказался снаружи. Полежал, пока глаза привыкали к темноте. Буднично, изумляясь себе, подумал: "Сейчас встану, оттолкнусь ногой и прыгну". Действительно встал, подошел к краю и, не посмотрев, прыгнул - неумело, подкосившись, уже в полёте испугавшись, что не рассчитал ничего и сейчас рухнет в проулок, переломав себе ноги, сильно ударился подошвами, потом сразу плечом. Лежал уже на крыше школы, слушая, как колотится сердце в тупой колоде тела. "Меня ничего не слушается". Потом прогулялся по крыше, отыскивая пожарную лестницу. Спустившись на уровень первого этажа, помедлил, прислушиваясь, ощущая себя куропаткой на прицеле. Потом повис на вытянутых руках и спрыгнул на землю. Пошатнулся но устоял. Быстро прошёл школьный двор, стараясь затеряться во тьме, разбирал злорадный смех. "Поймали меня, гады? Вот, выкусите! Хрен вам с маслом, а не депутат! А завтра я уже под крылом у полковника буду, да. И с черными этими посчитаюсь, скажу, будет тебе вода, служивый, только этих вот из города убери. Как? Твоя проблема!" Пробирался дворами, прокручивая мысли о мести. Кому? Да всем! И охранника этого добьётся чтоб погнали - сидит сука спит, пока ему угрожают, и бизнесмена этого из Белоруссии с лица земли сотрёт, нашел за чьей женой ухлёстывать, урод! Показалось что из подворотни на него смотрит кот, блестя зелёными глазами - кинул туда камень. Камень гулко стукнул о стену, в доме залаяла собака и Пахомыч, расхохотавшись, побежал.
   Перебраться через реку по мосту показалось ему опасной затеей - если узнает кто из проезжающих, то уже не убежишь никуда, и он пробрался к берегу Оки. Нашёл лодку в камышах, повозился с цепью, но сумел сломать мосток, к которому она была привязана и, подгребая сломанной доской (вёсла-то хозяин дома хранил), кое-как вывел лодку на стремнину. Деревня располагалась вниз по реке, если не торопясь подгребать, как раз на неё и вынесет, или можно вплавь потом. Пахомыч улёгся на дно и попытался заснуть. Ни луны, ни звёзд не было видно, лишь изредка проплывали веретенообразные облака. Из города доносились иногда сумасшедшие гудки - наверное, стритрейсеры организовывали заезд. Вода тихонько плескала о борт лодки. Не спалось. Он ополоснул лицо, выпил немного воды, сплюнул в реку. Рассвет был близко - пурпурная полоса появилась меж холмами, на которых стояли дачи, но Пахомыч видел только, что стало светлее.
   Неясная ему самому ярость снова всколыхнулась, он дважды с силой ударил по борту лодки, потом вскочил, вглядываясь в берег.
   - Идите на хер! Я всех вас наебу! - прокричал Пахомыч в сторону города. На набережной что-то грохнуло - то ли выстрел, то ли лопнула покрышка, то ли ещё что. Пахомыч пригнулся, нашарил доску и вновь попытался ей грести, потом, отчаявшись, отшвырнул её. Мысли путались, не управляя своими желаниями депутат прыгнул в воду и шумно поплыл к берегу, загребая по собачьи.
   Выскочив из воды он сходу рванулся в направлении деревни - пляж и дачи он миновал, помогло течение, оно же забрало последние силы и Пахомыч, хрипя, вынужден был остановиться в ближайших кустах. Сознание вернулось к нему и он поразился тому что сделал. "Утонуть же мог, придурок! Или в омут бы какой-нибудь затянуло..." Пахомыч постоял, весь дрожа, утираясь, рассмеялся истеричным смехом, благословляя лето, и потихоньку побрёл, оглядываясь. "Они как обезьяны живут: дай! Моё! Хочу! Сейчас! Я тоже. Бедная Сашка, бедный мой сыночек..." Расплакался. Остановился. Дрожь напала с новой силой. Пахомыч лег, свернулся клубком, обнимая себя за плечи. Больно не было, было неуютно, депутат с ужасом осознал, что нечто важное покидает его. Последние хорошие чувства? Душа? Любовь? Сейчас встану и пойду, сказал он себе. Надо спешить. Ужас поглощал его без остатка. Если я сегодня не дойду до воды, то следующая ночь убьёт меня. Но разогнуться и подняться с земли он смог не скоро - только когда вставшее солнце основательно припекло его своими лучами. Пахомыч вспомнил что зимой мертвяки действительно становятся заторможенными как сонные мухи и какими-то ломкими, и понял, что сейчас его скрутила скорее всего реакция организма на холодную воду. "А теперь меня ещё солнечный удар хватит - башка аж дымится. Может потому они и не любят из города выбираться - слишком чувствительны".
   Пахомыч снова засмеялся, услышал чужой голос, сухо закашлялся и, оглядевшись, понял, что это он издавал эти неприятные звуки. Что-то творилось со слухом. Захотелось выпить. Махнув на всё рукой он тихонько побрёл вверх по склону холма. "Прознали наверное уже скоты. Поищите меня, выкусите..."
  
   ***
   Пахомыч добрался до храма уже в сумерках - слишком много видений было ему по дороге - то вставали из кювета призраки прошедшей войны - мальчишки в камуфляже с автоматами в руках, то прямо посреди полыни возникал дрожащий, переливающийся хуторок, мычали коровы за забором, тарахтел мотоцикл с люлькой, то прямо с неба налетала вертушка последней модели, сбрасывая кассетные бомбы. Пахомыч бежал по полю, спотыкался, подал, катился в овраги, в которых журчали какие-то зловонные ручьи и лежали вповалку убитые беры, разложившиеся горцы, горели ржавые БТРы. Линия фронта, проходившая здесь когда он был ещё мальчишкой, вновь явила себя мертвецу. Пахомыч даже слышал сводки новостей того времени, будто вновь ему зашили чип: "США применили ядерное оружие в борьбе с Китаем, будучи вынужденными принять ответные меры... Российская Федерация перешла в стадию острого противостояния... конфликт с мусульманскими странами неизбежен несмотря на все попытки... Великобритания предупредила Францию о недопустимом..."
   Пахомыч катался по земле, вырывал пучки травы и засовывал в рот, расцарапал себе темя, пытаясь достать передатчик. "Так вот почему они не выходят из города... Всё возвращается. Война никуда не уходила". Лишь к вечеру, когда он думал, что уже не выдержит этого напряжения, от которого пошла носом кровь, стало легче. Пахомыч как раз пробирался лесополосой и лежал на спине в сгущающейся тени деревьев, стараясь дышать медленно и ровно. "Это у них пауза перед ночным налётом", понял Пахомыч. Поднялся, определил направление и потрусил навстречу храму.
   Он уже узнавал местность, как вновь пришлось прятаться - навстречу ему бежали монахи, старики, женщины, дети, а за их спинами пространство лопнуло и швырнуло в лицо Пахомычу ветки, листья, песок и обломки камня. Вакуумная бомба? Депутат встал на колени. Насколько же крепко тебя построили - подумал о храме...
   Он услышал шум мотора, это немного привело его в чувство. Вокруг сгущалась темнота. "Где же мой милый котик? Как раз сейчас его не хватает". Грузовик заурчал где-то совсем близко, по ту сторону лесополосы и Пахомыч понял, что это не галлюцинация. Гонимый страшной догадкой он побежал в сторону храма.
   У развалин деловито суетились беры, рядом с их тракторами и телегами стояли армейские грузовики, десантники в камуфляже и сферических шлемах контролировали погрузку бутылей в которых плескалась вода. Кот сидел на капоте бронированного УАЗа и деловито вылизывал свою заднюю лапу, вытянув её под углом.
   Пахомыч застонал и спрятал лицо в ладонях.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Глава 5
  
   Он дождался, пока они уедут. Ходил вокруг, нимало не заботясь о том, что обнаружить его легче легкого. Да его наверняка видели и не трогали, посмеивались бормочущему безумцу со всклокоченными волосами. Пахомыч видел, как под конец вытащили два небольших насоса с блестящими от конденсата шлангами - в надвигающейся темноте они походили на черных извивающихся змей, закинули их в грузовик и разъехались, оставив беров глотать пыль. Медведи поворчали и тоже тронулись, фары пятнали тьму, трактора переваливались на колдобинах, в телегах что-то железно грохотало.
   Пахомыч добежал до колокольни, скатился вниз по ступеням и в глаза ему бросились красные мигающие цифры на стене. Цифры отсчитывали последние тридцать секунд. Пахомыч по наитию скользнул в дыру, упал, пребольно ударился коленом и поковылял вперед, выставив правую руку. Не сделал он и двадцати шагов как сзади грохнул взрыв, депутата подбросило в воздух, протащило добрых пятнадцать метров, и он застыл, уткнувшись носом в стену. С трудом возвращалась возможность дышать.
   Пахомыч сел, поводил головой, надеясь, что к нему вернется зрение, однако темнота была полной. Он проклял всё окружающее, все эти гладкие стены и пол - даже жижу всосали насосы - воду очистят от грязи и, оскальзываясь, оступаясь, все же пошел, держась рукой за стену. А что ему ещё оставалось?
   Вскоре рука депутата провалилась в разлом в камне, от которого несло свежим воздухом. Пахомыч обрадовался, выломал несколько камней и протиснулся в образовавшуюся щель. Пока шел, забывшись, строил планы о том как выберется, станет в очередь, получит свою долю живой воды... Поскрываться в депутатском доме, конечно, придётся, придётся как-то мириться с накатывающими волнами ужаса, с всплывающей памятью - в которой война, погибшая сестра, отец, которого призвали куда-то на Дальний Восток, мать, уехавшая за ним, бурлящие, смыкающиеся волны Камского водохранилища, взорванного осенью 22 года, и постоянные налоги, демонстрации, забастовки... Пахомыч шел. Он вспоминал, как собирал деньги на выкуп отца, как собирал деньги на выкуп Насти, всё то, что хотел забыть и заставил себя забыть, едва жизнь наладилась. Но как забыть этот щелястый сарай, в котором держали рабынь - грязных, голодных, в лохмотьях, иногда с грудными детьми? Как забыть глаза Насти, которую он вытащил, уступив берам отцовский дом с землёй, перепродав им права матери и покойной сестры? Как пережить сделанный выбор - в её пользу, не отца? Как он избегал смотреть потом в глаза матери, которая вернулась, не дождавшись помощи от сына, ходила, искала родственников, добрых людей, Красный Крест в конце концов. Пахомыч шёл, не соображая, вниз он направляется или вверх, совершенно не ориентируясь во времени.
   "Господи, пусть это отмирает у меня, пусть окончательно..." Совершенно не к месту вспомнилось, что чипизация вроде успешно противостоит омертвелости.
   Когда Пахомыч стал слышать какие-то бормочущие звуки, он и не подумал останавливаться - столько в них было иномирового. "Совсем я ошалел, - подумал только. - А если там газы? Не видно же ни черта". Темнота действительно не отпускала и Пахомыч остановился только тогда, когда по колено провалился во что-то вязкое.
   Дотронувшись рукой, Пахомыч с удивлением обнаружил, что вязкое не вызывает у него желания выбраться обратно. Он раздумчиво качнулся и понял, что его засосало уже до середины бедра. Звуки стали явственней, сквозь бульканье и бормотание просыпались слоги и слова:
   - Иззз... ан. Ска... оты... оты... тоты... ран...
   "Ничего не понимаю", - подумал Пахомыч. Словно в ответ на его мысль жидкость взволновалась и разом поднялась до середины живота. У депутата ёкнуло в груди и он почувствовал что не выберется живым из этого... Да куда я попал?!
   - Ты из...ан... кт... ты... из...ска... ран... жи... о-о-о... - бормотала темнота.
   Внезапно всё сложилось у Пахомыча в голове: ты избран скажи кто ты - вот что его спрашивали! Или - ты тот, кто избран? А если нет? Что значит: скажи кто ты? Что им назвать - имя? Должность? Национальность? Густота уже доходила до подбородка, депутат не чувствовал ног, но чувствовал, что стронулся в сторону...
   Ворон, обжигающая боль в скуле, "избран!", и пустота - во всей его жизни - пустота.
   - Я один! - из последних сил закричал Пахомыч и подтянул колени к груди, словно ожидая, что его будут бить за такой ответ.
   - Од... ин... од... ин... один... один... ин... - зашелестело вокруг.
   Прежде чем жидкость сомкнулась у него над головой Пахомыч успел вдохнуть и закрыл глаза. Его мягко качнуло, потом толкнуло вниз и он заскользил, а потом словно полетел в непонятном пространстве, и плотность вокруг была уже воздушна, и грязь не набивалась в ноздри и веки овевал ветер. Бормочущие звуки исчезли, он скользил, словно летел, но знал, что ничего не кончилось, что сейчас его ждет какой-то неимоверный переход на другую сторону, где всё решится.
   Мысли были какие-то однотонные: боммм, боммм, боммм, образы являлись бледными вспышками и всё это расслаивалось. Странным образом Пахомыч успокоился, так как поделать ничего не мог и даже думать не хотел, что ему предстоит. Только одно слово вертелось сейчас в голове: терпеть, он разложил его на "тер" и "петь" и сосредоточился на "петь". Петь-петь-петь...
   Когда кто-то прикоснулся к его лбу прохладой, он даже не спешил открывать глаза. Я ведь всё равно мертвый. Окончательно уже. Наверное. Вот какая была моя последняя мысль, прежде чем я?... Избран? Один? Терпеть-петь-еть-это-есть? Разве это? Пахомыч не мог вспомнить, о чем думал, погружаясь в скольжение.
   - Ты обманом проник сюда, - сказали ему.
   - Я ничего не сделал, - возразил Пахомыч, потому что не чувствовал за собой вины.
   - Мертвец не может быть Одином, - сказал тот же голос. - Мертвецам тут не место.
   Депутат удивился:
   - Кем-кем?
   В голову словно ударили тараном.
   Знаю, висел я
в ветвях на ветру
девять долгих ночей,
пронзенный копьем,
посвященный Одину,
в жертву себе же...
   - Разве не об этом ты вспомнил? Разве не являлся тебе ворон?
   - Я... я кричал что один! Один, в смысле - брошен, сам по себе.
   - Ты и вправду так думаешь? - спросил голос без злобы.
   Пахомыча разбирал нервный смех.
   - Ну ещё бы! А что тут такого? - это свойственно сейчас...
   - Посмотри, - прервал его голос.
   Депутат впервые открыл глаза. Открыл, казалось, куда-то внутрь своего тела. Он увидел нити себя, длящиеся в пространстве, увидел, как соприкасаются они с Сашкой, которому было сейчас не до него, со Светкой, что уже носила под сердцем плод, сама, вероятно, ещё не зная о том, увидел, как оплетают они жену, что отреклась от него. Всё вокруг было в серебристо-зеленоватой паутине. Она начиналась за пределами понятий Владислава, за пределами его Вселенной, но он видел и лицо матери, и отца, и сестру, и цепочку незнакомых людей, что были, несомненно, его предками - такими родными, хоть и далёкими ощущались они. Мертвец со временем утрачивает все чувства, кроме самых насущных - страха, гнева, вожделения, но депутат находился в особенном месте. Стыд и раскаяние ощутил он горячими, полновесными гирями в груди и в темени. Он не мог сопротивляться этому и заплакал. Какие-то помехи крутились вокруг, пока Пахомыч не понял, что он просто воет, безобразно искривив рот.
   Голос терпеливо говорил ему:
   - ...не хотел обмануть, это явлено. Но ты не можешь здесь остаться. Это место не для таких, как ты.
   - А они? - клацая зубами, спросил Пахомыч, имея в виду всех своих родных, за которых ему было мучительно больно. - Они могут?
   Голос помолчал, словно взвешивая что-то, потом доложил:
   - Ты не имеешь права просить.
   - А на что тогда я имею право? Жить я имею право?
   - Ты имеешь право жить, - бесстрастно признал голос. - Это закон.
   Пахомыч всмотрелся ещё раз во всё, что его окружало. До рези в глазах всмотрелся в будущее. Потом обернулся к своей семье. "Простите"...
   - Могу я обменять своё право?
   - На что ты хочешь его обменять?
   - Наверное, моя жизнь стоит немногого. Вы знаете, кто я на самом деле. Потому вы знаете, что я хочу попросить.
   - На самом деле ты хочешь попросить другое, - уточнил голос.
   - Другое, - согласился Пахомыч. - Да, я хотел бы помогать своим там, на земле. Но у меня есть долг. Я отворачивался от него много лет, я множил его. Сейчас я хочу расплатиться. Я не понимал что такое родина, что такое земля. Отец понимал. Я предал его, и мать, и сестру. Я не хотел, но сделал выбор. Есть возможность исправить это в таком месте?
   Голос помолчал, просчитывая варианты. Потом ответил:
   - Да. Ты желаешь искупить свою вину перед отцом и местом, где жил? Отвечай.
   - Желаю.
   - Тебя услышали.
   В глаза ударил ослепительный свет, а когда Пахомыч проморгался, то увидел, что стоит в саркофаге из прозрачного стекла или пластика, а снаружи на него хитро прищурившись смотрит сам президент. Президент имел обе ноги, как когда-то в его сне, о котором Пахомыч так и не решился рассказать сыну, и вовсе не выглядел безумным. Он склонил голову набок, словно узнавая Пахомыча, потом щелкнул пальцами и нажал кнопку на панели стола. Саркофаг зажужжал и раскрылся.
   - Ну что, Владислав Пахомович, добро пожаловать! Давненько вы к нам не заглядывали, я уж заждался, - приговаривал президент, подавая руку немного растерявшемуся депутату.
   Пахомыч наклонился, опираясь на неё, и неловко спрыгнул из саркофага на пол.
   - С прошлого-то раза сколько - года три прошло, когда мы по набережной, и над оврагом прошлись. Хороший у вас городок, вот как-будто и не было ударов всех этих... Насовсем уже, да, насколько я понимаю? - спросил президент.
   - Н-наверное, - Пахомыч оглядывался по сторонам. Вокруг были стены, по которым бежала какая-то информационная рябь вперемешку с зелёными пульсирующими лучами. В воздухе пахло можжевельником. - Или сколько там по закону мне п-положено.
   - Ты что же, до сих пор не понял про закон? - шутливо изумился президент.
   - Я... тут это... - Пахомыч замялся, а потом ощупал пальцами лицо. - Глаза... запахи... да я живой!
   - Мне здесь мертвых не надо, - удовлетворённо констатировал президент. - Ладно, давай, осваивайся понемногу, а я пошел - работы невпроворот, понимаешь.
   Он отпустил локоть депутата и двинулся в сторону выхода. Двери бесшумно разошлись перед ним, президент обернулся и сказал напоследок:
   - А закон, это просто, Владислав Пахомович. Это то, что не противоречит условиям существования.
   И вышел.
   Депутат остался стоять перед стеной, на которой постепенно стал складываться образ вихрастого русоволосого мальчика.
   - Внук? - скользнула мысль Пахомыча.
   Мальчик поднимался с колен, зажимая чудовищную багрово-черную опухоль в правом боку, которая на глазах сходила на нет. Рядом с ним мерцала Светка и счастливо улыбалась.
   ***
   23 августа утром на подоконник спальни в квартире депутата взобрался кот. Он посмотрел на Анастасию Владимировну, в девичестве Ярщикову, которая, несмотря на будний день, никуда не собиралась и, сидя на кровати, пила горячий кофе. Её сожитель - тучный мужчина с седеющими уже волосами, подпоясавшись белоснежной простыней, вышел на кухню. Наверное, за бутербродами. Кот мявкнул. Женщина взглянула на него и брезгливо поморщилась.
- Чего тебе ещё?
Кот поскрёб лапой по стеклу, давая понять, что принес важные вести.
   Анастасия Владимировна со вздохом встала и распахнула форточку.
   - Ну?
   - Муж ваш... то есть бывший... найден в подвале храма, что у Кологривцев на косогоре стоит. Не надо с документами уже возиться в собственность, - кот лебезяще рассмеялся. - Разве новость эта не стоит ничего?
Мужчина, вернувшийся с кухни с тарелкой бутербродов, встал в дверях, переводя взгляд с женщины на кота.
- Найден... - повторила Анастасия Владимировна, растирая щёки ладонями. - Мёртвым?
   - Да, я разве не сказал? Совершенно, абсолютно мёртвым. Мой хозяин позаботился о нём. Мне бы хотелось переговорить с вашим сыном...
   Мужчина решительно шагнул вперед, со звоном бросив фарфоровую тарелку на прикроватный столик.
   - Пшёл вон, шкура! Пока не прибил тебя. Вынюхивай в другом месте.
   - Ты думаешь, долго будешь трактора из Беларуси возить? - зашипел кот, выгибая спину. - Нееет, сслышшишь...
   Сожитель рывком распахнул окно, и кот с придушенным мявом спикировал в ближайший куст сирени.
   Анастасия Владимировна стояла, трогая пальцем бутерброд на тарелке.
   - Надо бы Саше сказать, он звонил недавно. Что-то на сердце у меня за него неспокойно...
   - Всё передадим, не волнуйся, - мужчина обнял женщину, погладил по волосам. - Всё уже прошло, всё будет хорошо, вот увидишь.
  
   ***
   "Как бы понять то, что он сейчас задвинул про закон"...
   2015
  
  
  
  
  
  
  
  
  

39

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"