Мне всегда советовали не пускать за спину людей вроде тебя.
Мне всегда было плохо и душно (наоборот надо, не правда ли?)
Мне всегда... хотелось... всегда.... Хотелось соскочить. Да, шнырь? Двадцать строчек, запомни. Напоминаю. Ты должен мне двадцать строчек за пару пар лет. Да, шныренок. ? нам всем в определенное время хочется соскочить. Надо определить его, подгадать и вырезать ржавыми ножницами.
Умирающая цивилизация. Что если бог дает человеку создать компьютер, а потом смотрит, как он им распорядится и если чего не так то начисто, стирает весь мир и заново - бронзовый век? И если какой-либо идиот ради цифры 7 режет семь человек, то он овеществляет, оживляет это число. Но оно пока не умеет творить. Оно просто живет и насыщается, посверкивая перекладиной. Дали кусок бумаги - заверни в нее пиво, а потом пиши как хочешь. Наискосок получается либо красиво, либо забавно - полумер нет. Добудьте мне пару тонн пороху. П. ор. ох! у... Старое доброе надежное средство вроде кухонного ножа или саперной лопатки. Гладкой блестящей саперной лопатки. Гладкой и блестящей и смертоносной как бок? крыло СУшки. Крыло СУшки - вертелось в воздухе, другие обломки и ошметки сыпались вниз. Осколок срезал мне кожу с пальца. Как же теперь грабить могилы - с такими-то отпечатками? (Дело в том что я не люблю резиновые желтые и синие перчатки, я не люблю резину вообще - от нее зуд, запах и чувство что ты тоже скользкий и губчатый) Но самое парадоксальное - я ей-богу не хочу грабить могилы. Никто не хочет - просто приходится. От жующей нутро неосознанности. Просто засуньте себе руку в живот и пощупайте её. Гляньте - ваши пальцы не в желчи или крови, ваши пальцы сводит судорога, они посинели и покрылись изморозью, так же как и брови, ресницы, губы и щёки. Язык. Глаза ещё ворочаются и живут. Это всё - неосознанно. Знаешь как? - писал чудесные чудесные стихи, а оказалось что они пахнут геморроем. Вот именно. И даже воняют. Блевотиной. Протухшей мочой - я не знаю как это бывает, но именно так вышло. Как всё вернуть? Идёшь идёшь значит в этой слякоти, этом бетонном коридоре, неоновом великолепии идёшь и снимаешь с себя кожу. Это больно, непредсказуемо и чудесно. (Не смей зачеркивать то что написал коряво и неправильно - не смей - это все яд!) Подкорка открыта и на внутренние стенки черепа оседает туман. Это как откровение - невозможно привыкнуть. Пронизанный... одиночеством... эйфорией. медленно садишься в постель. Именно - в. На - это какой-то другой случай. В постели не так уж что бы и гадко, но несколько непривычно, она не чужая - она попросту не твоя и ничья, она равнодушная как это всё вокруг - мутное стекло окон, треснувшее зеркало, продавленный диван, там, в другом мире параллельных стен, хрипящий телевизор, что бьется в припадке, брызгает слюной и красит свои морщины по воскресеньям, всё такое же далекое как слово УИКЕНД произнесенное французом. И вот ты в кровати и думаешь - хорошо бы было если бы в ней можно было чувствовать себя как в такси. Нет, то есть серьезно - есть, бриться, спать, ехать по этим гремящим водопроводным люкам, то есть - жить. И иногда подвозить стремных типов. Немного приключений, романтики и того, что нужно. Может - крови или спермы на занавесках.
Вы не забыли - в тридцатых на машине, нет - в стеклах, нет - в салоне, были такие красивые интимные тряпочки. В салонах ему всегда нравилось. Там тоже бывает запах крови и спермы, а так же какого-нибудь спиртного, каких-нибудь порошков, пота, сусальных одежд. Он ерзает на перине, изгоняя оттуда тараканов и жидких белых червей. Они что-то говорят ему. И тебе. Они пророки темного мира, канализаций и стоков, посланники крысиного короля что шевелит тринадцатью хвостами в ожидании подходящего момента, там, в узкой кишке неисповедимых мерзких путей. Будь свободен, говорят они. Будь быстрым и прожорливым как летучая мышь. Расправь крылья. Ты личинка, которой решать - станет она бабочкой или слизнем. Ты не можешь утверждать наверняка. Но если прислушаться - голоса всегда вокруг тебя. Особенно по утрам. Бессонным, бесконечным, бесноватым утром он вышел на узкий балкон. Балкон протекал. И не был застеклен. Внизу тянулась прерывистая струйка машин. Сверкала суставами и позвонками, поднималась, обвивала за шею и залезала в рот. Десны сразу онемели, нечто шершавое прошло по гортани, завыло и утробно заворочалось в глотке.
- Что с тобой? Ты изрыгаешь кислоту.
- Просто непредвиденная реакция. Иди сюда, посмотри.
- Посмотри? Я ничего не вижу.
- Это просто наваждение. .....
- А вот это правильно. Вот Это хорошо. Ты отдаешь себе отчет?
- Я? Когда я напишу это я буду счастлив. Ну не совсем чтобы. Только даже не это главное. Счастье это такой переходный период. Вершина разбитая на множество дорожек. Ты преодолеваешь их одну за одной и в конце концов выбегаешь в ничто. Туда где счастье попросту отсутствует. Вот куда оно выводит. В несуществующее. Возможно, там что-то есть. Не знаю.
- Не знаю. Ух ты! Ты хочешь стать мной? Немного поносить меня в себе? Сколько захочешь.
- Сколько захочу? Дело движется медленно.
- Медленно?
- Ты не понимаешь?
- Признаться я хотел бы вырезать крест у тебя на ягодицах.
- Серьезно?
- Да. Слепить их скотчем и вырезать. Или выжечь. В знак того что тело тоже священно. Что мы должны беречь свое сущее я. От существа. Су-ще-е.
- Да. Знаешь, когда я был маленьким я задавал себе вопросы. Часто. Играл в викторину хочу все знать с неизменным успехом. И был вопрос: люблю ли я свою мать? Свою старшую сестру? Во всех смыслах. Я искал в этом нечто из предпосылок Фрейда, Юнга, нечто животное - возможность вернуться к истокам. Осознать свое я. Ответ был: да. Во всех смыслах. Это как-то перекликается с твоим крестом?
- Себе на заду я выколол. Но там еще много места. А для особо хороших я не побоюсь использовать собственный член. Это так же отпугнет гомиков, не находишь? Если они посчитают это в порядке вещей. Перформанс, знаешь ли. Самовыражение.
Так они могут беседовать бесконечно долго или молчать как умиротворенный электрошоком свищ.
Ты и я. Об одном. Спаянные ободом обнаженной плоти. То, что можно опознать. Ощутить. Мы смиренно подставляем ладони.
///
Она сидит слева. Она всегда предпочитает сидеть слева, хотя он предпочел бы напротив. Предпочла. Зачем. облизнув губы, надо искать тему для разговора. С чего начать. Вслух, задумчиво.
- С чего начать...
- ?
- Я просто думаю, ну то есть я не могу так быстро ворочать мозгами как языком и говорю то, что думаю и не думаю вовсе не стоило бы говорить.
- Так с чего ты хочешь... начать?
Она смотрит на его профиль. Пристально смотрит. Она любит делать то, что совсем не нравится ему.
- Нет уж, выбери ты.
- Ты так легко сдаешься. Давай поговорим о тех, кто сдается.
- Я не... ты не поможешь мне открыть дверь?
Она скептически поднимает бровь, но катит его инвалидную коляску в прихожую. За дверью стоит душевнобольной. Слюна течет из уголка его рта.
- Ты не хотела бы снять про него кино? - спрашивает он.
- Это ты мне хотел показать? - одновременно говорит она.
- Так как насчет кино? - продолжает он несколько мгновений молчания спустя.
Она оценивающе оглядывает старика. Поджимает губы.
- А знаешь, может получиться стильно. И сильно. Ты думал об этом, да? По твоему, как? Сильно?
- Сильно? Я не думал об этом.
Она сердится. Он любит ее сердить. Это удается нечасто, но в этом вся его жизнь. 'Вот бы довести ее до того чтобы она разодрала мне глазницы' - думает он. Но отвечает честно.
- Сильное кино - оно другое. Немного другой сюжет.
- Ах, - говорит она и голос ее слаще меда. - Ты же у нас делаешь рекламу. Ты же у нас кинокритик. И что бы ты снял вместо этого вшивого старика?
- Тебя. - говорит. - Нечто вроде документального фильма. Тебя до 22-24 лет.
- Что?
- Всё очень, предельно просто. Я бы показал обычную жизнь. Как ты ходишь в школу - день за днем. В университет. Твоих парней - одного за одним, в попытке забыть самого первого. Твоих подруг, мечты и капризы. Родителей. Километры пленки. Десять часов. Может, двадцать. Чтобы передать настроение. Бессмысленная, серая, обыденная жизнь. Как у всех.
Чтобы никаких друзей на белом коне, бессмысленных (ха-ха!) или героических поступков, внезапных родственников и опухоли мозга. Никакого кокаина и гламурных вечеринок. Так, барчики и забегаловки как у всех. Иногда дешевенькие рестораны. Никаких братьев-нацистов. Или всё это вместе - но так вдалеке потому что никакого отношения к твоему внутреннему бесцветному миру они не имеют, к твоим мещанско-животным планам. И в двадцать четыре года до замужества и рождения ребенка, или начала карьеры я прекращу все. Чтобы зритель ПОНЯЛ. И одни будут благодарить меня за фантастически сильный и жизненный фильм, а другие окрестят все это дерьмом и все будут правы. Самое удивительное - что все будут правы.
Она очень долго и нехорошо молчит. Сумасшедший у нее под боком (и как раз напротив него) начинает жужжать и поворачиваться вокруг своей оси.
- На чьей ты стороне? - говорит она наконец. - Если ты угробил свою жизнь, то я-то в порядке. Ты это запомни - я никому не обязана ничем, даже тебе.
- Я рассматриваю заявления, - усмехнувшись, говорит он. - просто рассматриваю заявления, дорогая.
Длинной тонкой иглой она протыкает обе щеки старика и слюна его окрашивается кровавой пеной. Потом загоняет иглу себе под ноготь. Полностью.
- Никому. - говорит он. - И ничем.
///
Поезд останавливался на две минуты через каждые полчаса. Он уже перестал реагировать на это. Он был сосредоточен на ощущении пути. Вот - пейзаж за окном. Вот. Насыпь. А вот берёзы пошли. Надо написать: пошли берёзы, потому что они действительно пошли. Я бета-тееестееер. А внизу насыпи камыш растет, настоящий камыш, не с метелками, а с коричневыми 'фитилями'. Таким 'фитилем' от души можно врезать себе по ноге или по плечу. И по голове. И еще его приятно держать в руке, щипать пух. На верхней полке чувствуешь себя матросом. За стеной играет шансон (впрочем, русский шансон шансоном называться не вправе ((а как же не суди и не судим будешь?)) и вот остановка и всё ждешь что сейчас в купе зайдет кто-то с головой крокодила, с телом крокодила, с хвостом дикой змеи и уморительно облизнется, а сам будет пугающе-грозным. И хочется молчать. Попутчики не могут поддержать разговор. Бормотание о тучах над небом, о комбикормовом заводе и выискивание засохшего дерьма на шпалах соседнего пути не очень их увлекает. Их-то всего двое в купе, а значит могла бы зайти красивая девушка с которой любопытно было бы совершить старое доброе туда-сюда прямо у них на глазах. Девочке будет познавательно, а бабушка пусть вспомнит молодость. А-а-а! ну давай еще, давай! Давай, моя сладкая! Скажи ей, чем мы занимаемся. Да, девочка, мы просто обмениваемся, ох, информацией. О-о-о! вот это ритм, да? Под горку идем, да? Ах! Громче! Громче, я хочу тебя слышать! Вылижи мне зад. Да! Я мечтаю о другом мире. Смотри - это другой мир. Там, за окном, и мы. Две вселенные. Каждый вагон - микрокосм. Поезд - цепочка самообновляемого ДНК, что движется сквозь пространство и время. Сквозь! пространство и время да. Да. Хорошо... детка... уприсьлоктямипокрепче. Никому бы не хотелось воспарить над линией судьбы? А? Стейнбек вместил три дня в целую книгу. Нам тоже ехать три дня и даже дольше. Скука. Можно попробовать подсчитать остановки, так, без расписания. Раз в полчаса - сорок восемь раз в сутки. Сорок восемь на три. Сто сорок четыре? Трижды восемь - двадцать четыре. Да, сто сорок четыре. Ну, в Сибири пореже будет. Красивые трубы под насыпью, большие, должно быть, огромные, смотри какие оголовки. С перепадами, уступами, стенками-откосами. А вот городок в овраге. Вот. Смотри. Дома тянутся по дну линией. Ты видишь дорогу? Грунтовку, да, наблюдай. И я не вижу. Я купил журнал, но мне не помогает. На трое суток не поможет. Три дня. Распланируй завтрашний день. Ты знаешь, и соседи по купе не колются, где будут выходить, даже словом не обмолвятся в разговоре. Вселенная терпит крушение. Вот бы сесть в холодке и наблюдать. Величественная и импозантная картина. Недостаток информации. Верхняя полка мокра от пота и липнет к телу. По проходу шастают молодые - близится станция. Можно бы выйти, поговорить, покурить, познакомиться с первыми в своей жизни сибиряками. Простите, я еду в город грез. Я сам его выдумал из книг. Там, к сожалению, лето, - я плохо переношу холод. Я плохо умею переносить. Лучше не доносить, доносить вообще и запереть себя в энергоемкой капсуле. У вас зубы, белые от снега. А у меня черные - от правильного выговоренных обязательных слов. Мне кажется временами что я тоже выговорен, а вернее - о! очень верно! вот сейчас фразу подобрал! - выварен в прилипчивой социальной среде. Куда бы нам податься - всем вместе сквозь воздух. Жду светофора. Можно ли сажать деревья, рассеивая семена сквозь открытое окно купе? И, кстати, я стесняюсь туалетов в поезде. Там, извините, в дырах поджидают каменные рабочие. Это они ремонтируют пути днем и ночью, неприхотливы, а питаются, собственно, этим самым. Засну-ка я на сегодня. Поймайте индустриальную крысу. Кошки любят всяких людей потому что сами они - разные.
///
Посмотреть свою невидимую сторону не так-то просто. Прямо сказать - невозможно почти посмотреть. Да и зачем? А вот хочется. Берёзы кончатся и будут, представьте, леса. Настоящие. А я не взял с собой телефона и часов. Отдых в чистом пространстве. Счастливые часов не наблюдают. Можно, конечно, спросить, но не хочется. У меня свой отрезок времени: три ночи, три дня и шесть обедо-ужинов. Двадцать станций. Может - больше. Залейся - пива. Вот что ты смотришь на меня как сквозь клоуна, что показывает неудачные шутки? Шутить не умею. Ты сама пошути в поезде когда майка между собой на пузе слиплась. Потно, душно, рефрижератор вверху не морозит. Ух! У-у-у! Вот так сил нет как хочу выразить себя! Буду ехать все время, как хиппи, уеду и не вернусь даже если вернусь, слышишь меня? Почему так медленно? Медленно - но верно, вот бы выучиться так играть. А существовать - медленно и верно в этом вязком прозрачном, волнующемся пространстве? Назад - ударился головой о камень. О камень в этом чудовище, ревущем и трясущимся, выходящим на охоту, заглатывающим людей, выплевывающим оборотней, крадущихся в сплетении переулков. От них не спасает серебряный крест и запах чеснока. Самый верный способ - догнать себя сзади и, ухватив за макушку, вывернуть наизнанку, а потом отправиться в свое собственное измерение: три обеда, три ужина, три дня на крыше, три ночи в ельнике - густом и темном.
Шрамы тоже пахнут. Болью и злобой, твоим безумием и пузырьками страха. Вся наша жизнь - уход от себя самого. Все вскрытые вены - попытка вернуться. Держи себя за руку, а лучше... а лучше за глотку, а лучше - отпусти насовсем. Можно ли перечеркнуть точку? Терроризм с точки зрения орфографии - что? Оплети себя цепью законов природы, чтобы они истребили, высосали все человеческие.
Он движется по кругу, движется вперед, назад, бездумно, муравьи смеются ему вслед, а он похож на муравья, они обнюхивают его усиками и разбегаются в поисках коллективного разума. Ему нечего бояться - он все-таки пчела, он вошь, он рыжий таракан. Таракан и мышь.
Он паук. Люди испытывают к ним эмоции, а он питается человеческими нервами. Вгрызается в них, ползает, пожирает нервные клетки, он безмозглый спам, вирус и вакцина одновременно. Он следит за магией слов. Магией слов его можно изгнать. Можно привлечь. Можно скормить настоящему пауку. Менопауза и генные облака. Хочешь узнать об этом побольше? Если всадить человеку чип в ствол позвоночника (в каждый хрящ, каждый позвонок) научимся мы контролировать это? Скучно. Теплые мысли перевариваются в голове, развариваются в белое куриное мясо. Мозги - подлива. Моча - вино (белое) Испражнения - добавка. Все еще барахтаешься? Ну-ну
Рывок. В моем купе едет женщина с двумя разными глазами. Один глаз как у краба, другой - как у коровы.
Рывок-падение. У нее есть три куклы: бледный старик с черной бородой и кроваво-красными губами, девушка с рыльцем летучей мыши и механический язвенный жук. Они двигаются, толкаются в сумке и шепчутся между собой.
Падение - удар. ты что надела мои шлепанцы? сними, сейчас запутаешься и упадешь, будет больно.
- А я в коридор пойду.
- Куда?
- Туда!
- Шмякнешься сейчас там и вот наступит кто-нибудь на тебя!
- Тогда оттуда!
///
То есть это бред собачий. Прыжки на одной ноге. Абсолютно бесконтрольное поведение - залог успеха любого начинающего психа. Нет смысла делать вещи которые... поймайте мне атомную лягушку. Сверните, закатайте меня в тавтологический рулон. Выбросьте с десятого этажа гостиницы. Я сплю. Я не могу. Меня выдавили в другую реальность. Я нищ и гол. Я не могу пересилить себя - я купаюсь в себе, в странных танцах, гиблом времени, которое можно сложить... успокойся. Наталкиваешься на это слово как на нечто острое, вывалившись из-за угла. Брызжет нечто непередаваемое. Субстанция жжется. Требует. Дей. Ст. Вий. Суб. Станц. И я - вещь. Я считаю так. Её почти можно потрогать. Я хочу чтобы была эта книга: читаешь-читаешь, переворачиваешь страницу и оказываешься неизвестно где. Не можешь поймать ощущение верха и низа. Чтобы её можно было читать вверх ногами и задом наперед и слева-направо. Как чистый пол на котором можно (можно-можно-можно-можно-можно!) написать и тут же стереть и краску и мел и маркер и всё. Всё для вас. Они знали про это. Обрывки фраз. Сложите из них кубик-рубик. По отношению к себе.
///
То есть их нету. Ни сломанных, забитых сукровицей носов, ни невнятных слов, ни косых взглядов. Есть сумятица отношений - следствие попытки избавиться от скуки, от обычаев, от самого себя. От самого себя избавиться невозможно даже если честно перемыть себе кости. Белые хрупкие ненадежные кости, погруженные в подсознание в поисках структурных решений и новых субкультур. Можно почувствовать себя крепко вымытым - мокрым солнцеотражателем, глубоко дышащим очистившимся вакуумным насосом. Неинтересно делать такое каждый день. Опасно - кости становятся хрупкими, прозрачными и подчас не выдерживают даже правды. Им приятна только вода. Он всегда был немного удивлен тем что в гостях у девчонок самой большой его проблемой было не пролить ни капли мимо унитаза. Не нассать на коврик. Он кривил губы и щурил глаза: ну же, дебил, это так просто! Вот дырка, вот струйка. Смысл показывать образование, ум, веселье и прочие прелести если на фаянсе заблестит капля. Зааалееет кровью макового цвета. В человеке все должно быть прекрасно. Приходилось садиться и он ощущал себя почему-то черепахой откладывающей яйца. Границы должны быть размыты. Эй ты внутреннее полоумное существо, я доберусь до тебя! Я сломал все часы, слышишь? Тебе не укрыться от меня в заворотах кишок, я открываю охотничий сезон. Одну и еще одну на голодный желудок. Как там тебе - еще не скучно одному? Выходи, поболтаем. Выкрути мне руки. Я люблю когда мне делают больно. Я всю жизнь ищу, подсознательно, решительно, откровенно. Сам себе причиняю боль чтобы снять все преграды. Ещё по одной? Я знаю - ты не откажешься. Тебя всё труднее уговорить отказаться. Да. Слышишь, я боюсь что ничего не почувствую когда ты придешь. Становится ли это опасным? Было ли это опасным всегда?
Похоже, мы, все, понемногу, играем, в эту, игру. Ну же, я жду тебя. Я хочу разорвать тебя в клочья, потому что ты там, а я здесь. Иди сюда. песен больше нет, есть только боль, в ампутированных, конечностях. Ты видишь, я уже плачу. Это очищает глаза. Я слышал, что человек просто обязан плакать, это полезно для здоровья. Что женщины успешно и исполняют. Подари мне цветочек, я твоя покорно рыдающая наложница. Я так освобождаюсь от эмоций. Я сломанная помпа - только откачаю как снова хлынет. Хлынет неважно что, вплоть до говна. Ты знаешь как я представляю того кто приносит сон? Это всадник на черном коне с серебряными подковами. За плечами у него плащ, лицо постоянно меняется. Из мешка, притороченного к седлу он горстями достает песок и расшвыривает его во все стороны. Сапоги у него мягкие и белые, с золотистым оттенком. Он бьет наотмашь через окна, представляешь? Но последний удар всегда приберегает для тебя! Вот так, хорошо. Очень хорошо. Это даже еще не сфабриковано, я возьму на заметку. Разноцветная тьма перед глазами. Слишком сильно скрутило? Кровь из ушей и из носа? А ну убери руки! Пока не пойдет из глаз хер я дам куда позвонить. Ах, так? Ну вот же, получай, получай! Самое неисповедимое. Бред!!! Если не можешь стать собой стань хотя бы первым! Вот так, мимо. Слева. Огонь. Слышишь меня, придурок, ты один во вселенной, почему ты не можешь быть хотя бы первым!? Скотина. Это нечестно. Это подло. В конце-концов я тебя достану. Ведь я же один у тебя, почему ты так со мной? Спину я просто не чувствую. А ты думал? Там должно было ломить? Нет? А что? Перестарался, перестраховщик. И ни хуя мне не больно. Мне уже насрать на все. Может Бог вот так и построил этот гребаный мир: тащил из себя своё внутреннее я и получился этот гребаный мир. Гребаный мир. А получился - он. Прелестно.
///
Я очень хорошо продвигаюсь. Можно и не отталкиваться от этой фразы. А вытерпеть продвижение нужно. Не странно ли звучит? По идее оно должно приносить радость, это продвижение. Продвигаюсь же я? Слова потеряли смысл. это что? Продвижение от водки к мороженному, от вина к пиву. Главное - чтобы был вектор. Главное - не по кругу. Здесь есть все про тебя, но только не надо ни к чему привязываться. Не имей собственного дома. Не имей материального. Ходи голым. Скользким солнечным голым. От всех.
Город был широким. Его жизненная сила спокойно стекала вдоль огромных шоссе. Это все что он пока знал о нём. Он принюхивался. Он поймал себя на том, что очень хочется развести руками. Пощупать. Он решил пойти вдоль, а потом против шерсти. Расшебуршить эти дома (вот не найдете вы английский эквивалент этому слову!) ха-ха-ха: покусать все вплоть до проводов. Город мерно колыхался под ним. Он сидел на мосту и ловил дрожь опор. Ритм тихонько подталкивал его, отзывался в желудке и шее. Он решил не пытаться. Всё придет само, если будешь открытым. Он сопел.
///
По ночам никто не приходит. У всех очень много дел по ночам и поэтому не приходит никто. Он не открывал тем кто являлся днем - видел их лица. Третий глаз пришлось отдать на лечение экстрасенсорному психокентавру. Менять амуницию. Иногда ему хотелось залить все четырнадцать этажей внизу аммиаком а потом каким-нибудь способом поджечь, чтобы огонь был фиолетовым. Он бы сидел и смотрел с балкона в инфракрасных очках и думал о музыке. О возможностях звука. Думать - это мало? Мыслями формируется реальность вон там, видишь? Воооон там.
Книга черных пятен и белых провалов в памяти. Бело-зеленых. Трансмутированный ислам. Эфиопский джаз. Чем похерить раскат грома? Астральным телом убитой Белой Крысы в момент совокупления? А если нету? Гул машин, рев мегафона, визг бензопилы. Скрип. Душераздирающий, вкрадчивый, сексуальный, недобрый. Исполинский шорох осыпающейся горы. Вдребезги. Неправильный центр тяжести. Голубые апельсины. Кто думает о главном? Эй, что является главным в этом вот самом несравненно ограниченном из-за моих возможностей (страхов, пороков, иллюзий - ха-ха-ха!!!) мирке? Правильно. Он самый. И попытка мощью сдвинуть его в предел расфокусирования из-за бешеной раскачки и стремительного продвижения. Не стоило ради этого искать жабий камень. Я не стану ничего менять. Кто в поиске, тот поймет что искать - это самое главное. Кто не искал - в жопу пошел. В этот лес из гвоздей никто меня не тянул, но ты же не будешь есть бесплатно? В этом порядке вещей произошел хаос и надо его накрыть сачком. Можно тазиком (эмалированным и звонким) И лунный узел тоже. Как соотносятся между собой биологическая и собачья уверенность? А я могу обосновать свою уверенность как точку зрения противоположную чувству уверенности. Этому самому. Никогда не хотелось построить планетарий, чтобы все время видеть звезды? Найти свою успокоительную звезду. Так вот впрячься из-за звезды, что убить перекупщика за полтонны кирпичей. Тело пришлось разрезать на куски. Покрыть лаком кисти рук. Голову прибить в кладовке под лестницей. О белые волосатые ноги он тушил окурки сигарет, когда больше нечем было заняться. Просто вымучивал себя. Когда он хотел говорить с перекупщиком - он говорил с перекупщиком. ( Тот приходил и садился на трубу перископа, пошевеливая пальцами ноги в носках)
- О чем ты сейчас думаешь?
- Угадай
- Наверное о том, что мертвые имеют больше возможностей чем живые, только ты не можешь этим воспользоваться потому что не успел подготовиться.
- Нет. Я подсчитываю количество кирпичей в той полтонне.
- Зачем?
- Стоит умирать только ради того, что можно унести с собой на тот свет.
- Ты хочешь утянуть за собой полтонны красного итальянского кирпича?
- А ты можешь предложить другой вариант?
- Возьми например жену. Или сына. Я уверен - так никто не делал еще.
- Взять живого это не то что взять предмет.
- А тогда получается что люди тысячелетиями гибли за фанеру? За горсть камней? Извини - не верю. Тем более ты-то можешь сделать их предметами.
- Это долго. И трудно. Они могут умереть просто от старости пока я все подготовлю.
- Ну а что ты еще можешь взять с собой?
- (пауза. Видно что перекупщик мучительно вспоминает) Еще говорят... слухи разносятся в пустоте... иногда я видел...нужно знание. Чувства? Что-то, чего мы лишены тут. И о чем не задумываемся там.
///
Вылавливаю перочинный ножик из лужи. Из лужи достать можно все: свинью, звезды, просо...в том числе и перочинный ножик. Главное - правильно соблюдать движения. (нечто сродни охоте на корень мандрагоры) мутная вода и что-то блестящее. Все плохое - всегда блестящее. Змеиная чешуя. Нет, тут не совсем то - даосское. Нельзя отвлекаться, нельзя давать целое, законченное и говорить: а на вот - попробуй. Простота хуже воровства а это именно уворовано. Надо так - дать кусок сырого мяса и говорить: вот видишь какой прекрасный ростбиф. А вот подлива, а вот рядом и пюре из картошки, чуешь? Дайте родиться и выжить. То есть это не меч, а, скажем, открывашка. Банки с вареньем разрубать. Призраки людей. Пальцы себе лишние отсекать. Говна пирога. С этим перочинным ножиком интересная история, как и со всем прочим тоже. Ну чего б ему не лежать на облаке? - там гораздо проще договориться. Костры там жечь, дымом подпитать, ладаном. Лужу увы не высушить костерком. Иномировая она. Такие гады иногда всплывают на свет. Доставал помню я лампу одному шустрому парнишке, так за ней водяной палач увязался, пришлось туда же, в носик его запихать. Не понравилось ему там что ли? - пыхтел, ворчал, дымом плевался - диво невиданное. Вулканы растить приходилось. Можно даже на улице: пришел, развернул лужу и давай маячить. Никто и внимания не обратит. Удобно это, даже как-то веселит. Ну вот, о ножике. Это не кому-то он понадобился, это - для себя. С особым старанием силы прилагать - только все испортить. А значит надо так - в самых людных местах расплескаться и пусть ходят по тебе и вокруг да около пока не сотрут тебя подошвами. Вот тогда надо извернуться и хватать, если, конечно, надо оно еще. Просто когда ты стерт, кажется, что не очень-то и надо. Другого хочется (хотя мозгов-то нет, не поймешь - чего хочется и хочется ли чего-то. Хочется?) правила игры. Земли нет. Барахтайся сам. Ходи по чем хочешь. Разрушается структура ткани. Дыры. Дыры на коже. Где это было? Почему так знакомо? Дыры. Внутрь. Ну вот загляни. Зашей, если страшно. Желательно гвоздем. Тяжело быть идиотом. Лучше уж - сразу, а то такой переходный возраст. (внимательно смотрит на копыто) выход тоже чреват, особенно если он неправильный. Чреват - от чрева? Соблюдайте очередность. Сначала мухи - потом лента. А ты думал - мед там? Жаркое солнце Новосибирска. Район ЩА. А надо ли быть?
///
Проскочить.
Чароит. Мамонты и слоны
Проспект Академика Коптюга - переход с мыслями академиков. Музей минералов. Ботсад - белка, бочка!, сосны-кедры-березы-коттеджи. Выставка фотографий флоры и фауны Академгородка. Дух - 'советский идеальный'. Можжевельник. Шлюз. Мост через Обь. Метро. Красный проспект. Центр. 8-10-12-25 руб. транспорт с тысячными номерами. Муха вылетела (вправо - влево, вверх - вниз, вперед - назад) плюс муха и паук. Копи, копи сука. Греби под себя. Босые ноги в метро. Город на пятьсот тысяч китайцев (50 лет) под Питером. Шлюз два. 'Фартовый' на мели. 'алтайцы', электронные счетчики в автобусах. Исчезающая с Набережной церковь. Планы (Дом для друзей ((бесконечные))) кинопоказы, вечера стихов, квартирники (смачно: изойти пеной. Дыры на коже) как жаль что вы наконец-то уходите.
///
Выбрасывая руки. Выбрасывая ноги. Выбрасывая голову. Аргументируй. Подсознательно выстраивая линию поведения. У людей будущего не будет меняться почерк потому что его не будет. Письма. Вот не сможешь связать двух строчек. Или двух слов. Давайте общаться телепатически. Жестами. Ограниченный круг образов.
///
Наконец-то увидел калебас и бомбилью. Калебас - тыковка (черная с оранжево-желтыми пятнами) без крышки. На горлышко одето железное кольцо. Бомбилья - железная трубочка с утолщением на конце и там дырочки. Этим утолщением ее опускают в калебас и, собственно, пьют. Ну вот просто отдыхаю я от множества (множество бывает всем) и пишу такое бездеятельное и неопределенное. Ни о к чему. Есть вот часы такие большие, черные, с минималистским циферблатом - палочки вместо цифр (арабских или римских) и между палочками-часами очень удачно вместилось намазанное корректором: Здесь и сейчас. Оригинально. Hand made.
Двенадцать сверл по металлу. Зачем они девушке? Спросим. Чайный столик, устилаемый бамбуковыми, хм, бамбуковыми.. спросим. Есть ли плохое место для часов? Сверл на самом деле тринадцать. Диаметром от 1,5 до 6,5 мм. Внизу всякие цифры типа 16/64; 14/64; 8/32; не скажу. Ну, нужны они мне. Очень обстоятельный ответ, правда? Пожалуй определение для бамбуковых... бамбукового, этого... придется поискать самому. 'Полотенца'. 'Салфетки'. Называются они циновками (сказала!) но на циновках же сидят, а эти - слишком маленькие. Пусть будут салфетками. Спирограф. Ну, хрень такая для детей, чтоб всякие прикольные кружки, эллипсы и овалы рисовать. Два белых катафота. Рюкзак. Банки с бисером (много. И бисер разных цветов) очень обалденный ремень в стиле милитари - с пряжкой без выебонов (гладкой и прямоугольной, белой) матерчатый. Майка 100% zen. Две шкатулки. Одна картонная - HILLTOP. Вторая - деревянная. Кровать в углу (в смысле - одеяло) Расположение комнаты, которая называется 'уединенной'... нет, зачем? Пусть сложится из неспешного повествования. Каждый раз здесь добавляется что-то новое. Обучающие рыбы например. На ручках. Учат правильно держать ручку. Правильно. Кто знает - как правильно? Исходя из того что удобно, понимаешь - ограничивают. Браслет на запястье - две змейки - для компьютера. Два десятка стеклянных камней. Куча книг в углу которые никак не могут разобрать из-за отсутствия стеллажей. Ищи. Рой носом.
///
Дальнее воспоминание - морда в молочае. Приятная морось в Новосибирске. Дорога к Ботсаду - предмет зависти (?) ипонцев. Цены на книги - надо реально быть книгоманом в этом городе. Эй! я же только что ехал в поезде. Где же впечатления? В смысле - поведать залихватски и захватывающе... э-э-э вот знаешь... про бочку.
Две недели спустя он стоял в углу на стуле за шкафом, запыленный, брошенный и злой чистой, невидимой японской злобой, несмотря на то что был корейцем от головы до пят. Он не хотел сюда ехать. Легкий, резкий, ворчащий и звонкий... согласился от безысходности. Рыпеть в Washburn Bad Dog лучше чем канифолить гриф в Каменске.
- Надо бы струны тебе купить. И чехол хороший. А то что получается - все с чехлами а мы без чехла. А вот с Honeroм мы дружили. Он красный такой был, потяжелее, тоже кореец. Уж я его обхаживал. По душам с ним говорили. А этот не снизошел. Гордый. Мы с ним поняли друг друга: оба играть хотим. Надо тебе комбик хороший купить. Лучше маленький ламповый Маршалл чем вот такой вот, который и не включить на полную громкость. И звук у тебя будет бархатистый, а, как думаешь? Я не знаю зачем его купил: может на фирму повелся и на вырез этот? Я ведь больше полуакустику люблю. Что-то вроде Gretch там, Rikenbaker... и там это, в лавке Эпифона еще висела отпадная. Ну то есть настоящая. А я не взял. Маленькая показалась снизу, подзабитая, а этот глянь какой: как меч. Я когда рычаг поломал, ну, резьба у него сорвалась, тогда же решил и струны по-правильному, не в полтора оборота накрутить. Ну и порвал четвертую. Пиздец, думаю, да за что же он меня ненавидит? Что за хуйня? - рычаг, это теперь. Не было струн - видишь как эти на головке переставил? Изъебнулся, бля, пятую на место четвертой, шестую - на пятую, а четвертую сюда. Не нравится ему это, я чувствую. Но терпит. В музыке он вообще: не было такого, чтоб там переключатель или датчик отказал. Всё тянет, даже Washburn этот. Характер, блин. Иностранец. Каждый раз уговаривать приходится. С Honerом не так было.
Honer вообще у меня первый. Ну то есть самая первая электруха. С рук. Этот тоже с рук, может потому такой... недоверчивый ко всему еще. Вот протру я тебя... вот...мягонькая тряпочка, все колки и струны, корпус и машинку...вот, видишь как лак заиграл? Цвет у него такой еще... правильный. Видна фактура дерева. Привыкнуть вроде не могу, а вижу: правильный. Все с Honerом сравниваю, тот красный был, а я красный цвет чего-то не очень, а потом и замечать перестал, что красный. Это вот как уживешься с человеком и перестаешь замечать, негр он, или, к примеру, из Антарктиды. А теперь вспоминаю, прикинь, сравниваю. Двадцать четыре лада, видишь, Ibanez, настоящий. Эх... струны тебе надо. Обязательно. Самые хорошие. Вот завтра зашибу денег и самые лучшие тебе купим: рублей за пятьсот, за семьсот. И чехол надо опять же...
///
В любом измененном состоянии. Что бы его не порождало. Плетеное небо. Наваливается глыба света, косые лучи, пронизывающие насквозь тебя, деревья, склоны, вьющуюся тропинку - туда, вдаль, вглубь, через овраг и чувства, переполняющие тебя, водопадом брызжущие во вселенную всех форм и размеров, невесомый разговор, иглы и листья, опавшие ветки, иссохшая мягкая труха под босыми ногами, разгрести и тепло внутри, тепло внутри пальцев, ног, всего, лаборатория кварцевых, переливающихся реакций, нефиксированных проходов, провалов в иные дали, наблюдение за закатом, за закатом, с бетонной плиты, разукрашенной черными надписями. Да будет откровение легким как пух и цепким как клещ. И цепким. Смещение масс. Луна катается в облаках, скатывается с горочки прямо под поезд, на рельсы, все гудит, тень бежит по серебряным шпалам, выпросить Вечность, а там тоннель, мост, со встроенными в стены тусклыми фонарями, протираешь стекло и он надвигается на тебя и ты падаешь, падаешь...
Обрезанный дверьми дождь. Кто-то не дал тучам разгуляться как следует и они угрюмо сыпят мелкими каплями. Мелкими каплями по всему пространству Академгородка, Обскому морю, Шлюзу, Левым и Правым Чёмам. В нем была неодолимая, гибкая, некая мертвящая сила. Живая и Мертвая вода. Меланхолия. Грусть. Лучшие пейзажи Васильева. Он облепляет тело, стекает, впитывается, он холоден, но не настолько чтобы вызвать отвращение. Дождь. Сентябрь. Конец сентября. Совсем точно. Дома тремя штрихами он обозначил проспект и цепочку фонарей. Небо. Эскиз памятника. Набросок шлюза. Тушь. Она размокает от слез. В воде. Передает движение, пластичность, жест. Стоит набираться впечатлений.
///
'Пиздец.' - подумал он. Тетя Тося умерла. Они едут из Богучар. А он в Новосибирске. Как написать? Соболезную? Издевается, подумают. Или: Неприятная ситуация? Да уж, куда неприятнее. Это как можно выразить чувство на расстоянии, чувство того, что я ее помню, что я...ну вот то есть я даже не знаю, смешно, кому она мама: дяде Риму ли, или крестной моей, тете Оле, ну в упор не помню голоса, ничего, просто вот сейчас всплыло лицо и жесты и что-то говорит беззвучно ну вот: КАК ЖИВАЯ и я же её не знал совсем, это бабушка с ней тридцать лет в Таджикистане и мама, а Санька месяц назад только женился и мысль эта дебильная про внуков и вообще как это говорить или писать по телефону. Вот письма её помню, они с бабушкой не то чтобы часто, но переписывались, но задумывался ли я о ней вот так - просто, да нет конечно, никакого зова крови, а она сейчас прямо стоит, улыбается и кажется что была веселой всё время, хотя я знаю что было не так, что она в письмах жаловалась бабушке на болезни и все в таком возрасте болеют и что это пробудилось во мне что я плачу, на что реакция, на что-то глубинное, из детства, когда я считал что никто никогда не умрет и что если они уходят то может и мама и мы...
Пиздец, неужели правда?
///
Вот так он и шел, так и продвигался: Чингисы, к примеру, разные истории. Знаешь почему они Чингисы? Даже легенда есть. Старый - добрый Чингиз-хан когда помирал то завещал расчленить свое тело и закопать по всем четырем сторонам света чтобы хранить империю свой силой и после смерти.
Ну вот Чингисам досталась то ли рука, то ли нога, причем неизвестно какая. Вот бы выяснить. Туман на Оби - нечто особое. Может из-за парома. Ну никогда не был раньше на пароме, как не ездил автостопом, стритовал, торчал, любил, читал Кастанеду, Ошо и вдавался во всяческие практики - отсталая личность короче. Че попало. Не желает развиваться духовно. А знаешь, что существует особый рецепт излечения наркоманов: один наркоман - один погреб? И на двадцать дней. Копал землю на Демакова за железкой (хм, ну как на Демакова? - за Демакова, дом номер шесть) под предположительно черемухой и как раз видел один такой. В кустах столбик, на столбике табличка: сдается и номер. Точнехонько на крыше у него я стоял. И мурашки по спине отчего-то. Ну прикинь: провалился, ободрался, что-нибудь сломал - и темнота со змеями, жабами, земляной слизью. Что-то затхлое и уходящее внутрь. Как вот Зашиверск, от которого только церковь осталась, её по брёвнышку - и в Новосибирск. Уникальное строение построенное без гвоздя единого. Угу, я видел. За Ключами. По пути на дачах Зоочто-то еще. Мужик на участке завел какую-то ферму где каждый может с козой понянчиться. Или с кроликами. За отдельную плату. И собака у него - Полкан. Или еще живут в Новосибирске опять же люди - физики такие. Эти вот самые отмороженные. Как-то взяли в общагу вещество которое при попадании на него солнечных лучей направленно воздействует на окружающую среду. И забыли на подоконнике. Утром проснулись без стены с окном из чего можно выяснить что вещество действует в сторону падающих лучей, а не наоборот.
Так же на стенах можно обнаружить весьма впечатляющие надписи. Например: Fuck эмо герлз! А-а-а убью! Или: моя любовь - ДУРА. Крик души.
Но иногда кажется что это просто конченое место. Серый город, как сказал Crash. Ресурс исчерпан практически до дна - мой человеческий ресурс. Я заметил что Академ это городок неудачников. Серьезно. Каждый второй - гитарист, певец, художник, стихи пишет, прозу, фотографирует - и ни хуя! Никто его не знает! А стихи красивые. И фото. Но они хоть что-то делают. Тьфу. Начинаешь чувствовать себя приживалой. Но без здорового цинизма или желания выжить (даже не желания, а необходимости) как-то не очень выгорает это приживальство. Ведь если за красивыми словами не прятаться, по сути это оно самое и есть. И не важно что другие тоже хороши. Отвечай за себя. Помоги себе сам. А? На хуй других. Не хочешь развиваться так береги то что у тебя осталось. Себя - вот такого, если он тебя устраивает. Больше ведь никого нет. И никогда не было. Может - это самое страшное, что тебя устраивает Вот Такое состояние, что ты в нем скрываешься, его ищешь и пытаешься формировать вокруг себя. По меньшей мере очень и очень странно. Да ну и ладно, а чего я буду оправдываться, если мне это что-то дает? Правда дает уже на самом пределе, когда я чувствую, что все уже перегорело и стирает меня самого, все грани. Но пока дает, а других способов я не знаю или не приемлю. Какой-то внутренний естественный барьер. Может взращенный собственноручно с самого детства, а может любовно заложенный генами, самим родом, ведь быдлом-таки рождаются. Похвастайся, что ты не рожден быдлом. Попрощай злорадно тех кто зовет тебя конченым ибо ты-то знаешь...а, знаешь ведь, говна кусок? Ну поживи еще. Пока. Таким.
///
Раздерганность. Разброс сил. Накручиваешь себя. Накрутить - обязательно, в этом есть какая-то обреченность, её сладостно чувствовать. Как же: я, сам! сознательно! своими руками! что-то делаю! То есть - гроблю себя. Выпускаю пар и душеньку на волю. Пары грамм уже нет - взвесьте меня. Пособие на погребение выдается вне очереди. Есть что себе приготовить на смерть? Оправдать свое земное существование? Ведь ради этого же Я! САМ! СВОИМИ РУКАМИ! А вот и нет, по большому счету. Да не важно даже по какому - нет и все. Ни вот столечко. Может от этого, а? - Я! САМ! СВОИМИ РУКАМИ! А?
...И не у кого спросить кроме как у самого себя.
///
и уходит ли всё или остается, по большому счету, вот вопрос. Вещи, даже вещи - уходят ли? До сих пор ведь перед театрами, нет, театры стараются делать с колоннами, хоть они теперь и нафиг не нужны. Исповедуют стиль. Вот был дом для друзей и нет его. Нету. Жил я в нем почти три месяца. Надо ли рассказывать об этом? О том что... ведь я не изменился существенно. По большому счету. Изменился я ДО. До того как поехал из Каменска-Шахтинского за три тыщи пятьсот кэмэ в Новосибирск. И поехал.
Надо писать значит о том, что изменило. Чудесно. Что
Меня
Изменило?
Не знаю.
Просто подспудно, пока я работал в плановом отделе, во мне крепло и росло чувство отвращения. К себе и к образу жизни, который я веду. Некий внутренний цензор просыпался в самое неподходящее время. Не то что работать - жить мешал. Пока не достучался до меня, не донес мысль что это не до. Я поверил, так как чувствовал себя на крючке. На крючке неких обязательств перед близкими, перед социумом, обязательств которые я, собственно говоря не давал и давать не хотел, а все вели себя со мной так, будто все уже решено. Запустили механизм. Ну я и не выдержал. Это удивительно - сколь много человек способен вынести прежде чем решится хоть как-то отреагировать, что-то сделать, да и потом будет часто откатываться назад и обсасывать ситуацию с разных сторон. Эта вот человеческая, нет! - собственная шкурность, что ли... вот от чего я до сих пор пытаюсь избавиться, выдраться, это же, это же как неполное перерождение, как цыпленок что носит на башке, на теле, на крыльях остатки скорлупы и нет гарантии что она когда-нибудь не сомкнется вокруг него в прочный белый теплый кокон. Ибо возможности - есть. Нет ничего невозможного, есть только потруднее и полегче. И есть то что в крови. Так почему же когда я представляю встречу с любым знакомым по университету я чувствую что мне нечего будет противопоставить его житейской рваческой логике, так как я знаю что по своему он прав, я и сам полгода назад был таким! И это тянет. Даже то что я уехал за три световых дня не преграда, раз я могу себя так чувствовать. Это неправильно. Это как на льду лишиться опоры. Наверное я уеду отсюда. Уеду туда, где совсем не на кого будет опереться и буду искать свой столб. Проще делать это поэтапно, правда? Ведь так?
///
Привидеться, между прочим, может что угодно. Особенно на Старом шоссе (оно же трасса на Алтай, Барнаульская трасса, ул. Большевистская и т.д.) он ловил подобные ощущения... ночью просто выпадал.
Зима, Красный проспект, остановка 'дом Ленина', 1209 автобус на Академ. От автовокзала к станции метро Речной вокзал он считал старые деревянные дома, он никак не мог привыкнуть к пространству. После скученности старого города Новосибирск поглощал одним махом. Мост через Обь он любил больше всего. Знаешь, там есть опоры... он сделан таким образом что опоры вверху оформлены как балкончики, примерно метр на два. И на одной опоре перил нет. То есть если ты перелезешь через ограду, то можешь посидеть на опоре, свесив ноги, не держась ни за что. На такой высоте, представляешь? И ещё автомобилист если едет и видит тебя, он действительно не понимает, как ты там держишься... он всегда хотел ходить по воздуху балансируя раскинутыми в стороны руками.
Зимой мост вырастал из заснеженного берега как темный осколок с ювелирной позолотой. Он бросал яркие огни в пасмурные воды Оби и они дрожали там, ёжась от холода. Отвернувшись в противоположную сторону он поймал будто бы миг ряби, словно... нет, это просто качнуло автобус. Он принялся смотреть на дорогу, прямо на асфальт, следя за снегом, змеящимся вслед за колесами быстро проезжающих машин. Тут прямо в глаза ему надвинулся борт автобуса, едущего по соседней полосе и он поднял голову, интересуясь, кто же их обгоняет. Салон проходящего мимо автобуса был тёмен и, по-видимому, пуст. Лишь в конце, на сиденье что располагается над колесом у самого окна сидел мужчина и держал в ладонях свечу. Тусклый свет выхватил вовсе не зимнюю куртку и немолодое лицо. Он сморгнул. В заднем окне удаляющегося автобуса ярко горел свет и двигались люди. Он вцепился в поручень и сглотнул. Потом скосил глаза по сторонам. По сторонам сидели и стояли люди и ничего не замечали. Он доехал до клиники Мешалкина, вышел и окунулся в кружащийся снег.
Рассказывая потом об этом случае знакомому экстрасенсу он ожидал увидеть заинтересованность. Тот хмыкнул и сказал:
- А чего тут бояться? Ну едет, ну, сидит. Прикольно конечно.
- Ага, - ответил он. - а страшно то, что на этом отрезке пути я боюсь обернуться и оказаться в одном автобусе с этим типом. В этом автобусе, едущем неизвестно куда и может даже не здесь...
Экстрасенс пожевал губами.
- Все равно бояться не стоит. Он же не с топором к тебе идет. Сидит себе и сидит. Интересно даже немного.
Он посмотрел на экстрасенса.
- Ну да. Подойти еще с ним поговорить. Чего сидишь, типа, о чем думаешь.
- Или проверь что за водитель в этом автобусе. Мне вот кажется что не только в этом человеке дело.
Он фыркнул на эти слова, а вечером, полоская зубы перед сном увидел свое отражение в зеркале и задумался.
///
Слякоть и мокрый снег. Сумрачно. В этом городе - шестое апреля, три часа дня. Остатки грязного льда у бордюров, ноздреватые приземистые кучи снега там где в феврале трактора наваливали их высотой с двухэтажный дом. Весна. Хмурая и неприветливая, в серой мешковине неба. Воздух сырой. Он сидел на балконе, пальцем ковыряя острую щепку на прохладной раме окна. Стекло было грязным, наверху, в углах балкона висела ошметками паутина, стул и тот покачивался на трех ножках. Он размышлял о том, что пережив здесь зиму - этот ветер при минус двадцати пяти, когда начинает ломить виски, эту температуру когда заходишь в супермаркет или на железнодорожную станцию, а охранник тебе говорит: 'Прикрой нос. Только не три. Че-нить шерстяное есть?' эти зимние ботинки на тонкой подошве с вечно сминающейся стелькой, так вот, пережив все это можно податься куда-нибудь, где тепло. Здешнего тепла он не хотел. Так толком нигде и не побывав, он считал, что этот насквозь продуваемый всеми ветрами город с искривленным позвоночником реки обречен на одиночество. Он пытался написать песню но вышло только так: тотальный похуизм, тоталитарное равнодушие, а это можно смело применить ко всей стране. Он не мог и не хотел здесь играть. Или: уже не мог и уже не хотел. Или: мог, но уже не хотел, хотел, но уже не мог. Он запутался. Он злился. Не сумев запереться в своем одиночестве он был обречен на злость. Потемневшие сосны за окном вызывали у него тревогу. По ночам ему казалось, что этот лес тянется теперь уже по всей России и что он окружил стеной последний оплот человечества, что вот он - в двух шагах, угрюмый и недоверчивый, собирающийся поглотить всех и вся, а иногда, при свете луны ему просто-напросто хотелось уйти по извилистым тропинкам туда и будь что будет. Весна судорожными рывками пыталась освободиться от оков и временами оглушала его чистым воздухом в котором был перемешан запах можжевельника и тайги, ярким солнечным светом и прозрачной ледяной водой ручейка, бегущего по размытой земле. Он не знал что с этим делать.
///
Печка немилосердно коптила. Забросив в топку последний резиновый ошметок он навалил сверху березовых веников и уселся на покорёженный, когда-то покрытый желтым лаком стул - ждать. Стул протестующее заскрипел. ' А пусть теперь звонят, - лениво подумал он, оглянувшись на цех. - Не пойдет Лариса сюда по льду этому, а если даже и так, то пока дойдет, у меня тут всё на хрен сгорит и нате вам пожалуйста - жгу экологически чистый продукт.' Он сплюнул на веники, но не попал, слюна зашипела на ржавом боку печки и поползла вниз, оставляя грязно-коричневый след. От печки ощутимо несло теплом. Сырые веники трещали и чадили, звонко перекликались птицы, солнце играло на развороченных трактором кучах и он видел мешки с мусором, вмерзшие в снег, распоротые зубьями ковша, бесстыдно показывающие своё нутро: бумагу, объедки, тряпки и бутылки. ' Я эту мразь убирать не буду. Пусть оттает как следует, и вообще это Юрин участок. Мне только из сауны и от контейнеров сюда таскать, что горит, а так: нате вам пожалуйста, не должен я. Палю (жгу) вообще по собственной инициативе. Нравится мне это дело. Вот вчера шкаф жгли: дверца вся в печь не влезает, крышку как всегда откидываю и боком её туда - о, как огонь по черному плясал! Я прямо землю из ада увидел: языки пламени струятся по закопченной, лакированной доске. Завораживает. А провода горят как, а ? - клубок голубого с зеленым. И веники березовые. Прокоптишься так порядочно. Вот бы работать только на печке. Всегда здесь. Приносят тебе хуйню, неторопливо выбираешь, что горит, что нет, наваливаешь и поджигаешь. Остальное - в бак, ну как вот это. Он подобрал консервную банку под ногами и зашвырнул её в контейнер, одиноко приткнувшийся на таком открытом пространстве под ивой. Тепло. Ветерок. Народа: в час со склада пройдет один человек, из цеха кто-нибудь и вон к тем воротам что под горкой арендаторы раза три - четыре в день подкатывают. Красота! Пивка можно взять. Почти как на природе.
Из печки выпал клубок спутанных веточек и запылал на асфальте. Он длинной палкой (остаток от разобранной рамы) подогнал к огню несколько вывалившихся ранее бумажек и посмотрел на то, что осталось у печки. Кусок толи и боксидная ткань. Два мокрых картонных ящика. Наполовину вытаявшая спинка кресла. Замасленная фуфайка и штаны, разорванные у колен. Это всё он решил оставить на завтра.
///
Тринадцать тринадцать. Число тринадцать на часах преследует меня. Более точный источник бесед - запил. Не о чем с ним сейчас. Убираю макулатуру за него. Снег валит. Дома бардак. Хочется написать как Прилепин, но тут же задаешься вопросом: а будут ли Прилепина изучать на уроках литературы в двадцатых годах хотя бы двадцать первого века? А зачем задаваться вопросами? Нет, Правильно. Таро через Даоса что сказало - это вопрос статуса. Это значит - гордыня. Она, матушка. Ни строчки без общемирового признания. Эй, полегче! Я всего лишь указываю подобающее мне место! Что плохого в том что я знаю, какое место именно моё? Каакого места йа достоин, и на воот каакое я впиишуусь! Кусочки сахара с ЛСД. Перемена отношения к миру. Валит стеной. Господи, вчера всё уже почти растаяло, а теперь опять валит. Настоящая зима, а тут до маёвки уже доплюнуть...
Метёт. Ладно, рукавицы при мне, фуфайку не сдал - уберу крыльцо и отмостки. А то сижу в этом развороченном бункере: полы подняли, угол освободили, всё скученно, везде вещи... Голову сжимает страх за неё. Нет, это я для красного словца. Просто никак не могу в толк взять, никак не могу уложить у себя: как это? Я ехал к ней, приехал, мы тут же мало-помалу начали притираться друг к другу, выяснять отношения, проверять каждый своё, ссориться и при всем при том я даже мысли не допускал, что она может меня кинуть. Сказать: надоело всё, вали откуда приехал. Или самой сьебаться без адреса. А ведь если логически мыслить: надо было бояться! Выёбывался я-то тогда будь здоров, меняться особо не собирался... в общем, терпения на меня и нервов надо было... а вот теперь, когда узнали друг друга получше - вот он страх! Когда получше, а если совсем до конца? А если у неё откроется третий глаз и она будет меня насквозь видеть? И так уже говорит что я её использую, что я с комфортом устроился, что мы всё равно расстанемся. Я соглашаюсь. Она права. И всё же её слова что-то очень больно ранят во мне. До того, что хочется схватить её за плечи и вытрясти, выбить эту дурь, скажи - неужели ты в это веришь?! Или сидишь понурившись в кресле и думаешь: да когда уже... И вот эти мысли ползут. Раньше не ползли. А теперь тритон, комфорт, компьютер...ну да? Ничего не хочу объяснять. Неужели ты думаешь, я не могу без этого обойтись или ничем не способен поделиться? Я же чувствую тебя иногда как кусок своего собственного тела. Нет, действительно, это наверное не любовь. Не могу понять что. Меня тянет к тебе, не трахаться и строить гнездо, обмениваться замыслами на будущее, меня просто как магнитом... тянуло. Уже не так. Уже приземленней, уже легче. Не в смысле тяжести я здесь слово легче написал. Легче может потому что я чувствую невесомую прочную нить на наших плечах. Сплетем сеть? Или накидку? Или удавку? Или скользящие путы к смирительной рубашке? Господи, с какими чуваками ты водила дружбу! Нет, дружбу ладно, с какими бредовыми людьми ты встречалась! Что у тебя внутри? Что за механизм откликающийся на любое иное восприятие мира, чутко реагирующий на отклонение от системы? Один из твоих бывших сейчас вышел из психушки. Второй воин тьмы, так сказать, и сейчас проперся по хэнд-мэйду. Первый вообще еврей. Я судорожно ищу у них недостатки, нахожу их, но не могу расслабиться потому что всё затмевают их достоинства. Достоинством я считаю даже то, что они уже по три года знают тебя. Кончится тем что я превращусь в ревнивого параноика, я уже и так проверяю твой сотовый и интересуюсь кто звонил по домашнему телефону. Это явно не любовь, это собственнические инстинкты. Пока я ещё себя контролирую, но даже подруги твои, эта ёбаная твоя астрология вызывает во мне чувство зависти, злобы, бешенства, она отнимает у тебя всё время, которое могло быть моим, которое я считаю своим, надо же! Но я вменяем. Я принимаю аргументы. Я покорен и смирён (одно и тоже? - нет, ничего-то вы не понимаете) я отстранённо наблюдаю. Я сжимаю кулаки. Я окунаюсь в свои дела. Я обвиняю по поводу и без повода, я забочусь, когда вспоминаю...моя память - самая неуклюжая в мире. Чтобы её растормошить нужны чёткие вопросы, тогда уже почти без усилий всё происходит. А иногда не могу вспомнить, потому что приказал себе: забудь. Видимо, приказал. Потому что читал, что это помогает. Наверное помогает. Не зря же я не всё помню, а потом урывками, чётко, как на ладони...нельзя. Забудь. Тоже мне - принц и нищий.
///
Послесловие оставлять...не глупо, но как? Нет послесловия. Есть ролик про Новосибирск, где говорят что никто не может написать о городе нормальную запоминающуюся - ну вот как гимн - песню. Да много ли песен про города? Ну Вологда. Ну Москва. Ну Питер. Ну Ростов - на - Дону. Оренбургский пуховый платок, да Самара-городок, да фонари на улицах Саратова. Не о том же я. Этот город...третья столица России и безусловно столица Сибири. Этот Академгородок. Эти реки и мосты, метро и мегацентры, субкультура...стоп. Какая субкультура? Какая она? Где? То-то и оно - нет её. Проблема всех городов-миллионников в этом. Все тупо сдирают с Москвы. Такой общероссийский, немного разбавленный местным колоритом стандарт. Может это и хорошо - русский дух занял такие огромные пространства наконец, а? здесь даже дома есть - на каменские и новочеркасские похожи - один в один. И на тот же Ростов. И люди те же. Надо так? Надо? Фиг его знает. Иногда кажется что общность убивает. Превращаешься в ещё один ломоть безликой массы. Но уйти в андеграунд - и там точно так же, масштабом поменьше. Заметки на полях это всё. Так - ничего не значит. Границы стерты. Хорошо иногда иметь границы. Пегий пес, бегущий краем моря, их имеет. Наверное, до сих пор. Завидно? Уйти туда? Не их круга, да и зачем? Главное - зачем? Такое чувство что везде поэты в этом академе. Все мать его - певцы и гитаристы. Все пишутся. Печатаются. Мутят радио и фестивали. Все друг друга знают. И ни одного толчка вперед! Впеёд, товаищи! Впеёд. Господи, неужели ни один из них не понимает, что форма съедена, а нового звука нету? Неужели они не понимают что не мы изобрели рок-н-ролл, а значит всё что мы можем - это вкладывать душу в эти вечно известные аккорды? И будет дух музыки, а потом кто-то скажет новое слово, что перевернет всё с ног на голову. Я этого жду как Денни Филдс ждал Студжиз. Взять гитару и оставаться самим собой. Играть как дышишь. Вот так.
***
За последний месяц я съел уже два счастливых билетика и тщетно жду. Как так. я снова дворник. Трамваи обманывают людей.