Аннотация: Перевод главы "Языческое благочестие в греко-римском мире" книги Гарольда Р. Виллоби/ Harold R. Willoughby "Языческое возрождение. Изучение инициаций в мистерии в греко-римском мире"
Есть смутно выраженное, но широко распространенное мнение, что эпоха, которая видела появление христианства, была в религиозном отношении убогой и характеризовалась моральным упадком. Общепринятое правоверное убеждение нынешней эпохи заключалось в том, что все языческие религии, существовавшие в первом веке нашей эры, находились в низменном состоянии дегенерации. Сразу они существовали с очень малым количеством света и откровения свыше, но изначальное добро было искаженно лживыми верованиями и злодеяниями в такой степени, что в первом веке языческий мир был в таком плохом состоянии, которое некогда до того не знал. Люди всех сословий, устав от очевидной бесполезности всех современных культов, в целом отвергли их или же придерживались их только формально. В своем атеизме они отдались неограниченному потворству аморальным действиям. Приблизительно таково распространенное мнение о религиозном состоянии греко-римского мира.
Это ложное впечатление в той степени, в которой оно основывается на всех доступных древних источниках информации, проистекает из соединения понятий из некоторых легко доступных сочинений, языческих и христианских. С одной стороны, греческие и латинские философские труды направлены на рациональную критику языческих религиозных систем. Более того, римские сатирики периода ранней империи, которые были особенно в том искусны, изображали аморальность высших слоев римского общества так, что это было невозможно забыть. С другой стороны, поздние христианские апологеты испытывали удовольствие, изображая своих языческих соперников с неприглядной стороны, насколько это было возможно. Они осуждали ошибки и провалы языческих религий и пытались высказать мнение, что несостоятельность язычества была частью подготовки Провидения к явлению истинного откровения самого христианства. Эта признанная апологетическая позиция, известная как в древности, так и сейчас, была изложена в своем классическом виде в Preparatio Evangelica, составленном еще в четвертом веке нашей эры Евсебием из Кесарии.
Применительно к относящимся к теме литературным источникам достаточно заметить, прежде всего, что греческие римские авторы, которых цитируют, выражали мнения и традиции определенной части современного им общества: скептицизм интеллектуалов и неумеренность нуворишей. Если говорить о христианских источниках, они обманчивы из-за искажения как в силу в выборе компрометирующих сведений, так в использовании этих сведений для целей полемики. Из-за такого ненадлежащего использования неподходящего материала их точка зрения, согласно которой в греко-римском мире не хватало истинной религии, представляется дискредитированной
Совершенно противоположной подобной оценке было суждение ранних христиан относительно соперничающих с христианством религиозных движений. Они, кому было известно состязание с действующими языческими культами как настоящий живой опыт, не задавали себе вопрос о силе или истинности приверженности язычников. Не потому что язычники не были религиозны, но потому что были они безнадежно и упорно религиозны, христианские пропагандисты изначально с ними практически не продвинулись. В свете такой обескураживающей ситуации христианские миссионеры объясняли свои ранние неудачи тем, что язычники были преданными почитателями своих богов, которые на самом деле были демонами. Древний историк христианства, когда писал о конце первого столетия, изобразил Павла, выдающегося миссионера среди язычников, обращающегося к типично языческой аудитории: "Афиняне, как я не посмотрю, я вижу, что вы исключительно религиозны".
В течение последней четверти века подробные исследования специалистов в области греко-римских религий полностью подтвердили эту древнюю оценку языческого благочестия. Пропагандистский натиск диаспоры Иерусалима в поиске новых прозелитов был полностью осознана еще до начала нашего столетия; но последние обнаруженные папирусы, которые не являются художественными произведениями, и подобные скромные источники открыли не менее энергичную языческую пропаганду, которая велась членами добровольных религиозных сообществ. То, что принцепс Римской империи был ответственен за официальное возрождение древнеримской империи, было хорошо известно даже поколениям, которые предшествовали нашему; но только недавно ученые пришли к пониманию того, что развивающийся имперский культ, сфокусированный на личности принцепса, был выражением исконных религиозных надежд оценок, интересов людей, наследующих империю. Греко-римская философия дошла до кульминации в неоплатонизме - долго это уже было хорошо известно; но только в нашем поколении были серьезные ученые, которые предоставили благожелательные отзывы о подобных мистических системах, предшествующих Плотину. Конечным результатом этого только что имевшего места исследования в новых областях было доказательство того, что средиземноморский мир, в который погрузилось христианство, было действительности "до крайности религиозным". Возможно, что не было преувеличением утверждать о первом веке нашей эры, как это делает Фрэнсис Легге e шести веках от Александра до Константина: "Возможно, боде в истории человечества не было времени, когда все слои населения более отдавались мыслью религии, или сильнее стремились к высоким этическим идеалами", чем в это время. В этом смысле записи о действительно имевшем месте языческом религиозном опыте в первом веке опровергают традиционную оценку язычества.
I
По существу, мировоззрением, господствующим в ранний имперский период, было подчеркнуто религиозный взгляд на вселенную и жизнь. До сих пор большинство людей во всех слоях общества придерживаются сверхъестественной концепции вселенной, предполагающей существование над миром и под миром мирового духа, который был известен обычному чувству восприятия. В присутствии тайны, которая лежала за пределами человеческого опыта, даже самого обычного, в период Юлиана и Флавиев было немного людей, которые удовлетворялись позицией агностицизма и говорили, "Тайна не может быть раскрыта, посему ее следует игнорировать". Наиболее любознательное большинство искало то один, то другой путь проникнуть в тайну и удовлетворялось тем, что оно держало ключ к пониманию знания сущего. Более того, как задумано было устройство вселенной, область сверхъестественного считалась важнее мира природы; верили, что высшие силы, которые всем управляют, это высшие тайные духовные силы, и не только силы природы действует в материальном мире. Только немногие прилежные мыслители приблизились к современной концепции закона природы, т.е. единообразной последовательности естественных событий, независимых от управления или воли того, кто их производит. Большинство людей первого века были склонны думать о событиях скорее как об итоге более или менее непостоянной деятельности духов или демонов, которые населяли область сверхъестественного. Некоторые, говоря точнее, персонализировали эти духовные силы, но полностью исключали их из настоящих человеческих отношений. Это был путь эпикурейцев. Другие деперсонализировали и рационализировали все сверхъестественные силы, связывая их более тесно с миром опыта, и делая их исконной сутью вещей, упорядочивающим разумом самой вселенной. Это был путь стоиков. Между этими двумя противоборствующими направлениями множество людей продолжало думать о сверхъестественных силах как о личностях, которые управляли делами людей способами, которые были причудливы и необычны.
Отношение человека к сверхъестественным силам и то, как он их понимал, значительно отличались в зависимости от конкретных обстоятельств его жизни. Многим казалось, что событие отличается свойством неопределенности. Природа временами была враждебной, временами доброй. Дела иногда заканчивались успехом, иногда - провалом, без явной видимой причины для такого результата. Человек, который имел подобный опыт, если он скептически относился к языческим богам, склонялся к тому, чтобы считать ответственным случай за необъяснимые капризы удачи. В это время другие все же были больше впечатлены упорядоченностью вселенной. Успехи множества людей могли отличаться, но природные процессы порождали более или менее постоянные последствия в течение длительных периодов времени. Казалось, что по отношению к ним вселенная не была явно благосклонна, возможно, по крайней мере, они могли быть обусловлены. В таких обстоятельствах разумным было бы приписывать упорядоченность событий твердой и непоколебимой Необходимости, и соответствующее религиозное отношение должно было подчиняться велениям Рока. В целом, когда одному в жизни выпадала явно хорошая судьба и успехом увенчивались его усилия, он мог легко придерживаться оптимистического отношения к вселенной и невозмутимо относиться к сверхъестественному. Провидение было явно благосклонным к тому, кто преуспевал, и его религиозный долг заключался в ответной благодарности
Множество людей в греко-римском мире же находились не в таком хорошем положении как те, о ком говорилось выше, и потому им было трудным придерживаться отношения благодарного почтения по отношению к силам, правящим вселенной. Несомненно, общество во время первого века империи было более стабильно, чем во время последнего века республики; но несправедливости этого социального устройства были вопиющими, настроение принцепса было изменчивым, и неуверенность в жизни была велика. Казалось, что опыт как раз указывает на то, что сверхъестественные силы были скорее недружелюбными, чем благосклонными. Соответственно, обычный человек того времени был настроен относиться к духам и демонам своей Вселенной со страхом, даже просто с ужасом. Из этого недружелюбного отношения родились иррациональные верования и абсурдные обычаи, трудные для понимания из-за временной отдаленности, но явно предназначенные для того, чтобы установить и поддерживать безопасные взаимоотношения с окружающим человека духовным миром.
Рост суеверности в Риме в течение первого века нашей эры был безграничным. Все слои общества, начиная с принцепса, в большей или меньшей степени были в него вовлечены. Август, когда гремел гром, обычно спускался в подвал, а Калигула предпочитал заползать под кровать. Нерон, как и Ореста, только с большим основанием, преследовали фурии его убитой матери, как и позже Отона терзал беспокойный дух его предшественника Гальбы. Императорский дом Флавиев был не в меньшей степени суеверен. Домициану, последнему представителю рода, от них пришлось хуже всего. Во время последних месяцев жизни его мучил постоянный страх, когда молнии, одна за другой, ударяли в римский Капитолий, храм Флавиев, дворец императора. Настоящий писатель, Светоний Дион Кассий, который потчевал нас ad nauseam (прим. пер до отвращения, лат.) этими и подобными рассказами, признает их собственное легковерие тем, как они сами имели дело со своими повествованиями. Петроний и Апулей показывают нам еще больше того же вида суеверий в своих рассказах о жизни общества в Кумах и о деревенской жизни в Фессалии. Практически везде, где исследовали современную жизнь Средиземноморья, результатом было обнаружение фантастического ассортимента гротескных суеверий.
Распространенность в римском мире суеверий вместе с сопутствующими неблагоприятными последствиями породила настоящую проблему у разумных и добросовестных теологов. В последнем столетии до нашей эры воодушевленный эпикуреец Лукреций открыто изложил проблему и предложил религиозное решение. Он отождествил суеверие и религию, и, подчеркивая тревожный характер страхов, порожденных верой в сверхъестественное, он, не колеблясь, объявил религию проклятием человеческой расы. В своем рассказе о религиозных истоках происхождения человеческого общества он разражается страстными обличениями:
"О несчастный род человеческий, который такие деяние приписывает богам, наливаясь при этом полной горечи злобой! Как они сами себя заставляют стенать, как это ранит нас, какие слезы вызывает у грядущих поколений! Это не благочестие, показываться с покрытой головой, поворачиваться к камню и подходить к каждому алтарю, даже не простираться на земле и не воздевать ладони вверх перед святилищами богов, и не кропить алтари потоками крови животных и не давать обет за обетом, но, скорее, пережить все с миром в уме".
Для Лукреция средство спасения было очевидно: полностью избавиться от веры в сверхъестественное и заменить ее рациональным взглядом на природу. Из-за того, что Эпикур в своей философии пришел к таким же выводам и так освободил человечество от ненужных страхов, Лукреций выразил безграничное восхищение его достижениями. Плутарх из Херонеи, столкнувшийся с той же самой проблемой в первой веке нашей эры, придерживался передовых взглядов. Он противопоставил религию и суеверия, с одной стороны и атеизм, с другой. Последний он определил как нечувствительность к богам, а первую он характеризовал как излишний и нерациональный страх богов. Изначально оба они были тесно связаны. Фундаментальное заблуждение, что боги являются, по сути, неблагосклонными существами породило суеверные страхи, а они, в свою очередь, обернулись крайней реакцией атеизма. Из этих двух последний, конечно, был предпочтительнее. Но для себя самого Плутарх предпочитал ничего не выбирать. Решение, которое он видел, было золотой серединой между ними двумя; и это было положение настоящей религии. Боги, как считал Плутарх, были настроены дружелюбно по отношению человечеству и, в сущности, стремились к его благу. По этому к ним следовало приближаться без страха, но с признательностью и доверием. Собственное свидетельство Плутарха таково: "То, что мы можем посчитать самым приятным в жизни человека- это наши праздники, храмовые торжества, инициации шествия с общими молитвами и торжественными посвящениями". В "золотой середине истинного благочестия" Плутарх находит средство излечения от практического атеизма эпикурейства и ужасов суеверностилутарх находит средство излечения от без страхаюбно по тношению человечеству зглядом на приоду. Собиратель хроник из Херонеи не один придерживался этой точки зрения, но был типичным представителем большого количества здравых, вдумчивых, консервативных язычников, которые были его современниками.
II
Если говорить в целом, то религиозная ситуация в римском мире отличалась разнообразием, комплексностью и синкретизмом, как и само средиземноморское общество в этот период. Все люди, как граждане, так и жители провинций в империи, и все предшествующие периоды религиозного опыта в Средиземноморье в предыдущем внесли характерный вклад в религиозную жизнь римской эпохи. Она, в целом влиятельная и совершенно типичная для отдельных наров и конкретных географических областей, которые в нее входили, имела в себе еще пережитки национальных типов религий, которые существовали еще до римских и македонских завоеваний. Яхвизм иудеев есть хорошо известный того пример, и пропагандистское рвение иудеев ранней римской империи знакомо всем. Весь мир был территорией миссионерства для иудеев. В своем усердном поиске прозелитов они "тщательно исследовали морю и сушу в поисках одного неофита". Но и римский мир был миссионерской территорией как для поклонников сирийского Ваала, для жрецов египетских богов и магов Ахура Мазды. Если и миссионерство политеистических систем было в меньшей степени ограниченным, чем раввины в своих требованиях религиозной преданности, по крайней мере, оно были не меньшей степени искренним в своем почитании своих частных культов. Тем, что выделялось среди традиционных пережитков, что было обусловлено обычным язычеством того времени, являлась смешанная олимпийско-капитолийская система, совместный вклад Греции и Рима. Стало принятым думать и говорить об этих культах, что они были практически мертвы, когда родилось христианство. Тщательное изучение археологических и литературных памятников первого столетия, однако, показывает, что выжили не только традиционные религии Греции и Рима, но они также действовали весьма энергично, возможно, не так энергично, как в раннем периоде, но достаточно, чтобы сделаться заметным целом применительно к ситуации в греко-римском мире.
Особенным явлением в жизни современного Рима была домашняя религия, разросшаяся согласно потребностям жизни в государстве. В своем первобытном развитии римское благочестие заключалось в культе домохозяйства, живущего в деревенских условиях и вовлеченного в ритуальные практики, которые были направлены на то, чтобы умилостивить силы, от которых, в основном, и зависело благосостояние семейства. Paterfamilias (прим.пер.- отец/глава семейства) был верховным жрецом семейного культа, mater (прим.пер.-мать) была жрицей пенатов, а дочери, которые следили за домашним очагом, были жрицами Весты. Так Рим, выросший в город-государство, а затем ставший республикой, и, наконец, империей, продолжал поддерживать как организацию так и обряды домашней религии. Pontifex maximus, официальный глава государственной религии, был "отцом своего народа", а девственные весталки, дочери государства, поддерживали горящий огонь в общественном очаге на форуме. Но древняя латинская религия, развившаяся в сельском окружении и, по сути, консервативная, не была способна удовлетворить потребности расширившегося римского государства. Так была совершена попытка дополнить латинскую религию извне. Numina первобытной мысли была персонализирована и индивидуализирована; di novensiles (прим.пер.-новые боги) были привезены из Южной Италии, из Греции и с Востока, и они практически вытеснили di indigetes (прим.пер.-местные боги); были введены греческие обряды, чтобы дополнить римские ритуалы, и, наконец, был смешан олимпийский и капитолийский пантеон с эллинистическими элементами, которые в этом сочетании отчетливо преобладали.
Истинным было то, что имел место прискорбный упадок римской религии в течение последнего столетия республики. Но то не было концом истории. Подобным образом вместе с установлением принципата Августа произошло также официальное возрождение государственной религии под его непосредственным руководством. Под вопросом только остается то, почему Август, который был как циничным, так и суеверным, должен был быть заинтересован в том, чтобы это сделать. Возможно, мотивы его были различными. Частично он желал скрыть свое подлинное единовластие и сделать принципат уверенным и надежным учреждением; частично, чтобы получить больше благ для себя и своей семьи, и в то же самое время поощрить патриотизм; и, конечно, отчасти, чтобы внедрить древний римский тип добродетели, он пытался возродить старую латинскую религию. Он восстановил разрушенные святилища и построил новые храмы. Он возродил жречество, пришедшее в упадок, и заполнил коллегии выдающимися людьми. Он тщательно следил за всеми надлежащими формами религии и особенное большое значение придавал культам, которые были связаны с его личным продвижением или его семьей. В 17 г. до н.э. он учредил особые "светские игры", которые праздновались в честь нового порядка вещей, и поручил Горацию по этому случаю написать Carmen Saeculare. Это и прочая литература эпохи Августа, особенно стихотворения Вергилия, создали впечатление, что действительно происходит религиозное возрождение. Последовав за беспорядком и крайностями последнего века республики, старый римский характер еще раз утвердился и снова обратился к семейной religio.
Вполне возможно, что применительно ко всему этому Август был скорее ведомым общественным мнением, нежели руководил им в отличие от того, кем обычно его считали. Несмотря на ограниченность литературных источников, имеется достаточно данных, чтобы доказать что древняя латинская религия была значимым явлением в жизни Италии. Изначально развившаяся, чтобы удовлетворить потребности семьи в сельском типе общества, она продолжала действовать в областях страны и в городах, даже там, где сохранилась семейная жизнь. Очаровательные изображения в действительности имевших место в религии Нумы явлений у Мария Эпикурейца были столь же истинными в Италии первого века, как и во времена Антониев. К ним можно добавить дюжину восхитительных зарисовок менее значительных поэтов эпохи Августа и более серьезные описания в труде Катона, посвященном сельскому хозяйству. Также в городской среде можно было наблюдать, как до самого конца язычества продолжают существовать религиозный распорядок семейной жизни, подношения Весте и пенатам во время трапезы. В кодексе Феодосия в конце четвертого века можно было увидеть следующие запреты: "Пусть никто нигде, ни в одном городе не совершает жертвоприношения ларам с сожжениями жертвы или гению с вином или пенатам с благовониями--пусть они не зажигают светильники, не воскуривают благовония, не вешают гирлянды". Добропорядочные римляне, привыкшие к религиозным обычаям семейной жизни, были готовы поддержать то возрождение, которое история связывает с именем Августа.
Культы, посвященные олимпийским богам Греции, в Средиземноморье были немного влиятельнее, чем когда-либо была римская религия. Изначально различные олимпийцы были сугубо местными божествами, обязанными заботиться о людях, живущих на данной территории. Постепенно эллины стали связывать их с большими политическими и социальными единицами, некоторые локальные культы приобрели значением для греков в целом, и потом сообщество олимпийских богов в своих основных чертах было организовано параллельно социальной организации греков. При завоевании Александра олимпийские культы were рассеяны по всему Востоку, и, проникая мирным путем, они пришли, чтобы покорить капитолийский пантеон на Западе. Эти же самые завоевания, которые принесли несчастья их национальной и расовой системе, принесли рост влияния умиротворенным олимпийцам. В течение римского и эллинистического периода римские боги предстали перед миром как персонификации эллинистических идей и как "ведомственные" божества, представляющие различные интересы в жизни
Справедливым будет признать, что среди традиционных религий того времени у олимпийского культа были определенные преимущества, отличающие его от прочих систем. Прежде всего, в его руках была эстетическая монополия. Самые впечатляющие общественные строения в греко-римском мире были посвящены им как их храмы, и самые прекрасные статуи, созданные греческими скульпторами, были их культовыми изображениями. Они были вдохновением как для самого прекрасного искусства, для самых лучших произведений литературы: эпосов Гомера и Вергилия, трагедий Эсхила и Еврипида, гимнов Гомера, Од Пиндара, лирики Сафо и стихотворений Горация. Величайшие общественные празднества того времени проводились в их честь--это подтверждают Олимпийские игры. Их храмы были как святилищами, так и банками, и записи посвящениях, закладных и священных вольных предполагали, что они оказывали влияние на экономические процессы. Разнообразными способами олимпийский культ доминировал над различными фазами современной жизни.
В целом по отношению к традиционным религиям можно сказать, что рост их популярности и влияния в первом веке зависел от их готовности удовлетворять имевшие место в действительности социальные потребности. Кроме того, все еще существовала потребность в культах, чтобы заботиться о больших группах и интересах сообщества жителей Средиземноморья. Таковы были условия после того, как греческие города-государства утратили свою политическую идентичность, и исконные царства Анатолии стали римскими провинциальными единицами. Должно было быть обеспечено экономическое процветание как городов, так и отдельных людей. Как никогда серьезной проблемой стало здоровье большого количества людей, живущих на ограниченной территории. Дома и продукты питания должны были быть защищены от разрушения огнем, наводнений и землетрясений. Казалось, что в таких случаях наилучшие гарантии безопасности предоставляет религия. Именно таких обстоятельствах при возникновении в определенной местности то, что выросло из традиционных систем, было наилучшим образом пригодно для удовлетворения таких нужд общества; и гражданская гордость, которая проявлялась в первом веке при поддержании таких частных культов, указывала на тот акт, что они имеют практическую ценность. Автор Деяний в живой сцене изображает гордость Эфеса, тем, что он был "стражем храма" для Артемиды. А христианский пророк Апокалипсиса своими горькими словами о "троне Сатаны" порицал удовольствие, которое получал Пергам от великого алтаря Зевса. Типичным для бога Греции было продолжать действовать как местный спаситель городов, разбросанных по восточной половине Средиземноморья, и древние местные божества часто применяли имена и атрибуты олимпийцев. В общем, следовало обладать большей жизненной силой, чтобы учредить культы так, чтобы они повсеместно функционировали, чем то, как это обычно допускалось.
III
Для римлян было характерно убеждение в том, что основное предназначение религии - служить интересам государства, и как гарантия политического благоденствия религиозные ритуалы были сильны до крайности. В римской религии не было ничего индивидуалистического. Личность имела значение только как член домохозяйства, а домохозяйство имело значение только как единица государства. Так же, как благосостояние семейной группы зависело главным образом от сохранения pax (прим.пер., мир, лат.) с numina (прим.пер.- дух-покровитель, мн.ч., лат.), так и считалось, что устойчивость государства основывается на надлежащих отношениях с духовными силами. Соответственно, римляне сделали свое ius divinum (прим. пер.- божественное право, божественный закон, лат.), кроме того, частью своего гражданского права, как это сделали иудеи. Вновь и вновь в течение веков, которые видели возвышение Рима до имперского величия, подчеркнуто выражалась идея, что причиной успеха Рима было то, что он скрупулезно исполнял свои религиозные обязанности. "Так ты правишь из-за того, что становишься служителем богов",- говорил Гораций, обращаясь к типичному римлянину своего времени. Для укрепления этой идеи Ливий составил свою историю, а Вергилий сочинил свой эпос. Аналогично, когда римское государство постигли несчастья, причиной трагедии называли пренебрежение религиозными ритуалами. Согласно наилучшим римским традициям при последнем исследовании причиной политического развития называли религиозные обряды.
Из-за того, что римляне так сильно верили во влияние религии на политику, они приложили множество усилий, занявших долгие века их истории, чтобы приспособить домашнюю религию для нужд государства. В этом они явно потерпели поражение. Но в первом веке нашей эры именно римляне были ответственны за уникальное религиозное достижение, которое, казалось, удовлетворило их политические потребности с явным успехом. Это было римское развитие восточного культа монарха, сфокусированное во времена империи на личности обожествленного принцепса.
Во время столетия, которое началось Августом и закончилось Домицианом, культ правителя достиг максимальной величины и стал влиятельной силой в Средиземноморье. В течение первой половины столетия личная политика самого принцепса в связи с его обожествлением была отмечена странными ретроверсиями, практически каждый император неизменно обращался к политике своего предшественника. С Августом обожествление правителя для сознания народа стало делом свершившимся, хотя в Риме и Италии это не было установлено официально. Тиберий вдохновил обожествление Августа, но был скромен по отношению к тому, чтобы ему самому оказывать почести. Когда Калигула стал столь безумен в своих требованиях относительно своего обожествления, он спровоцировал серьезные конфликты в семитских районах империи. Клавдий, напротив, по этому поводу обратился к Тиберию. Однако с начала второго века культ правителя так прочно укоренился и стал повсеместно воспринятой частью имперской политики, что растущее христианское движение обнаружило, что оно глубоко вовлечено в него, и его лояльность государству была неполной из-за неучастия в культе. Таким важным стал культ правителя в умах патриотически-настроенных римских граждан.
Еще не обсуждалось серьезно то, насколько был политически полезен имперский культ с точки зрения для предоставления религиозной санкции при унификации различных народов, живших в пределах Римской империи даже в период раннего христианства, и также в наше время. Однако важность этой функции была преувеличена, и религиозное значение культа было повсеместно проигнорировано. Тем не менее, в первом веке основное значение имперского культа не было религиозным, и только временами он служил практическим целям политической выгоды. Когда изучающий имперский культ видит его в связи с желанием мира и безопасности жителей Средиземноморья того времени, их стремлениями, заметными на Востоке с начала исторического периода, он приходит к пониманию того, какие истинные и повсеместно имевшие место страстные желания были встречены имперской религией, каким из них она вняла.
В древнем мире была распространена вера в то, что злые силы, существующие в данный момент, слишком грандиозны для того, чтобы ими могу управлять человек. Если и существовало средство спасения, то оно должно было придти от благосклонных сил свыше. Из этого фундаментального убеждение выросло величайшее желание обрести ниспосланного небесами, вооруженного божественностью спасителя, который мог бы избавить людей от их прискорбного существования. С древности это желание спасителя было связано с культом правителя, и оно нашло в нем соответствующее выражение. Вавилонская легенда о божественном царе Мардуке, который уничтожил чудовище Тиамат, была мифологическим отражением это связи. Во время ожидания иудеями мессии-освободителя идея была устремлена в будущее. Египетские, ассирийские и еврейские пророки, которые противопоставляли жалким условиям существования в настоящем, некому благословленное состояние, которое должно было наступить под идеальным правителем, тем самым усиливали стремление к Царству Божьему на земле.
С началом христианской эпох эти древние надежды пришли к впечатляющей кульминации с реорганизацией империи Августом. Утомленные непрерывными войнами во время последнего столетия и даже более того долгого периода времени, многие люди действительно надеялись и верили, что сам Август приведет железный век раздоров к концу и возродит золотую эру Сатурна. В хорошо известной четвертой эклоге Вергилия, в шестой книге Энеиды, и далее в одах Горация постоянно повторялось это заверение. Надписи в провинциях в честь Августа имели еще более высокий тон в своих выражениях почтения и ожидания. Все это огромное количество литературных и эпиграфических свидетельств не может быть просто истолковано как всего лишь неискренний комплимент, направленный на то, чтобы польстить эгоистическому правителю. Ближе к истине будет считать его искренним выражением благодарности за настоящие благодеяния. Август даровал миру то, в чем он более всего сейчас нуждался: мир и устойчивую власть. Все люди, а в особенности жители провинций, отвечали ему тем, что воздавали соответствующие божественные почести. Так что при преемниках Августа, когда правитель был способен царствовать, и оказанные благодеяния были существенными, обожествление правителя было распространенным выражением благодарности в религиозной терминологии. Обожествленный принцесс был римлян символом социальной стабильности, которую гарантировали сверхъестественные силы
IV
Генетически относящиеся к римскому имперскому культу, но неизменные в своей самостоятельной линии развития и удовлетворяющиеся особенную группу религиозных потребностей, были различные культы героев у греков. Деятельность, направленная на благо человечества - один из самых надежных способов обретения божественности - это была эллинистическая точка зрения, которая имела величайшее социальное и этическое значение. Deus est mortali iuvare mortalem et haec ad aeternam gloriam via (прим.пер.- Бог есть путь к вечной славе и помощь смертного смертному),- писал Плиний Старший, возможно, переводя Посидония. Боги-герои Греции были персонификацией этой великой идеи. Они были божественными сущностями второго уровня, ниже богов, но выше людей. Обычно считалось, что они происходили хотя бы от одного божественного родителя, они жили на земле и совершили некие значимые деяния для человечества, вследствие чего после смерти они были возведен в ранг полубогов. Геракл был одним из самых любимых греческих героев. Своими подвигами он доказал свою благосклонность к человечеству и в итоге его приветствовали на Олимпе. "Геракл вошел в число богов,- писал Цицерон,- но с ним бы никогда этого не случилось, если он не создал бы для себя этот путь тогда, когда он пребывал с человечеством". В этом полном трудов пути смертный сын Зевса и Алкмены стал бессмертным супругом олимпийской Гебы. Число подобных полубогов, которых таким образов почитали греки, было огромно.
Сейчас неуместно обсуждение того, какой элемент был самым значимым в этом сочетании, божественность бога или человечность смертного. Были ли эти полубоги изначально богами, которые сошли до уровня прославленных смертных, или были они могучими людьми и женщинами, которые вошли в ранг младших богов? Достаточно видеть, что при развитии этого культа верующие находили в божественном покровительстве разумное объяснение исключительных способностей, а в приносящей благо деятельности героев этическое обоснование их обожествления.
Более важно отметить отличительные функции этих полубогов по сравнению с другими божествами во время александрийской и имперской эпохи. Великие боги Олимпа и Капитолия наблюдали за защитой городов и государств. Но даже в Афинах Перикла человек не был окончательно поглощен полисом. Как личность он осознавал свои потребности и интересы, которые не входили в сферу его ответственности как гражданина. Он был естественным образом амбициозен, дабы преуспеть в своем призвании. Были моменты в жизни, когда он остро ощущал необходимость личного руководства или награду за невзгоды. Должно было сохраняться и здоровье. Он чувствовал, что имел полное право участия во всем хорошем в жизни, и он был не против того, чтобы иметь особые блага и даже не делиться ими со своими ближними. В космополитичном окружении эллинистической и римской эпохи такие личные требования были ярче выражены, чем даже до того, и ожидалось, что религия будет служить этим особенным целям. И именно в этот момент случилось так, что пришел культ героя, чтобы удовлетворять более мелкие потребности повседневной жизни. Из-за того, что боги-герои сами по себе были более человечны, они были более склонны к тому, чтобы удовлетворять повседневные человеческие нужды, и были в том искусны. В их интимном, личном действии боги античности напоминали святых католической церкви нашего времени.
Эта группа религий стала значимой в эллинистическом мире с пятого века до нашей эры. Во время эпохи эллинизма эта группа культов разрослась удивительным образом, и во время периода империи было провозглашено возрождение культа героя. Поэтому является возможным путем изучения культов реально существовавших людей в этот исторический период создать живое представление об истинной деятельности такой религии вида потребностей, связанных с ней.
В классические времена, когда общественные интересы преобладали в греческих государствах основателям городов и колоний и другим людям, которые пользовались влиянием в общественных делах, были оказаны почести посредством их обожествления. Плутарх написал о ежегодной мемориальной службе в честь греков, которые пали у Платеи, она праздновалась до его дней, а Павсаний отмечает, что героем Фермопил и Марафона оказывались религиозные почести. Позднее, когда политические интересы несколько отступили, более утонченные культурные интересы приобрели влияние в связи с культом героев. Для их обожествления требовались литературное мастерство и интеллектуальная проницательность. По указанию самой пифии Пиндар был приравнен Аполлону Дельф и наряду с ним удостоен первых плодов. В Смирне и Александрии литераторы практиковали гомеровские культы. Школы философии использовали этот обычай. Такой ученый, как Аристотель, в Стагирии посвятил алтарь Платону. Даже Эпикур в своем завещании сделал указание о постоянных памятных службах религиозного характера. В то время как в римские времена имперский культ был на пике, в равной степени в частной сфере сохранялся культ героев. Никто не был более несдержан в соблюдении такого культа в начале второго века, чем император Адриан при учреждении культа в честь своего любимого мертвого фаворита Антония. Странным образом этот нелепый культ просуществовал более ста лет после смерти императора. Праведный Марк Аврелий был не только лишь объектом обычного официального обожествления, но его собственным статуям было даровано место среди домашних пенатах во множестве благочестивых римских домов. Это стремление к обожествлению могло доходить до суицидальной мании, что показывает пример самосожжения Перегрина в Олимпии. Несомненно, что, как и он желал стать бессмертным, так и го братья - киники желали прославить это событие. Известные примеры указывают на то, что культ героя в его великом многообразии был широко распространен в имперские времена.
Общепризнанно, что самым популярным богом-героем Греции был Асклепий, божественный покровитель целительства. Его культ был связан с такими основополагающими и практическими вещами, что не могло быть ничего иного, кроме общей в нем заинтересованности. Проблемы здоровья и болезни являются всеобщими, жизненно важными, связанными с опасностями. Древние теории обычно приписывали болезнь ярости испытывающего праведный гнев бога или влиянию злокозненного демона. Согласно любой теории излечение от болезни относилось к сфере религии, и средство должно было быть предложено благотворной духовной силой. Асклепий был богом-героем, который специализировался на подобных деяниях, и его святилища были местами исцеления греко-римского мира. Самым известным был Эпидавр на восточном побережье Греции, но были другие, весьма прославленные: в Афинах прямо рядом с Акрополем, у Пергама и Смирны в Малой Азии, на Косе и других островах Эгейского моря и у столицы империи на острове на Тибре. В действительности культ Асклепия был вездесущ в римском мире
Различные исцеления Асклепия совершались различными способами. Несомненно, доля чародейства была велика, но также был и задействована и разумная, и научная медицинская практика. То, что нашли при археологических раскопках, ясно показало, что расположение, благоприятное для здоровья, благоприятная окружающая среда, здоровый режим, разнообразная восстанавливающая здоровье деятельность, и великая вера в силу и благосклонное расположение бога- все приписывалось результатам, достигнутым и святилищ Асклепия
Так велика была благодарность греко-римского мира этому богу-герою за его благодеяния, что возникло добровольное движение за то, чтобы сделать его богом первого ранга и идентифицировать его с верховным божеством, самим Зевсом Олимпийским. По словам одного из его пламенных почитателей Асклепий был "тем, кто руководит и управляет всем, спасителем всего мира, тем, кто оберегает смертных". В искусстве каноническим стал бородатый тип Асклепия, и временами трудно было определить, кто изображен, либо сам Зевс, либо смертный сын Аполлона. Таким образом, благодаря своему целительству этот бог занял место во главе самого олимпийского пантеона. Так как блага, дарованные богами-героями, были реальны и желанны повсеместно, культ героев стал распространенной религией среди язычников.
V
Любопытное обстоятельство заключается в том, что те самые культы, которые были широко распространены и по-настоящему популярны в Греко-римском мире, менее всего известны в деталях тем, кто сейчас изучает историю религий. Таинственные религии Греции и Востока, которые более всего приближались к тому, чтобы удовлетворить религиозные потребности среднего жители времен ранней империи сегодня во многом остаются загадкой, и, по-видимому, по сути, ею и останутся. При таких обстоятельствах иначе и быть не может; так как единственными людьми, которые могли бы дать надежную информацию об этих культах были сами инициируемые, а они были обязаны хранить в строжайшем секрете все существенные детали, относящиеся к системам мистерий. Практически без исключений они строго соблюдали запрет, будучи к тому вынуждены как братством изнутри, так извне с непреклонностью, которая поражает ум нынешнего любознательного исследователя. Даже те, кто не был инициирован, возмущались тем, что незаконно раскрывалось то, что должно было храниться в тайне, и они объединялись с теми, кто был инициирован в том, что касалось сохранении таких священных вещей от подобных нарушениях.
Есть исторические примеры, которые иллюстрируют почтительное отношение древних ко всему, что касалось священных мистерий. Андокид, аттический оратор и Алкивиад, избалованный фаворит афинян, оба серьезно обвинялись в осквернении священных тайн. Первого приговорили к лишению некоторых гражданских прав и отправили в ссылку, в то время как последнего отозвали из злополучной сицилийской экспедиции, чтобы он предстал перед судом за свое безбожие. Повсюду путешествующие и хорошо осведомленные греки, такие как Геродот и Павсаний, могли бы многое написать о мистериях, а ведь они о них действительности кое-что говорили. Но неизменно, когда они подходили к границе, за которой они могли бы раскрыть что-то важное, они останавливались и действовали согласно распространенной традиции придерживаться благочестивого молчания. "Я бы мог сказать об этом больше,- признается Геродот применительно к египетским мистериям, - так как мне известна истина". Потом он быстро добавляет: "Но я сохраню молчание". Подобным образом Павсаний, проведя своего читателя через врата на границе с Элевсином, оставляет его там разочарованным с неудовлетворительным объяснением: "Мой сон запрещает мне описывать то, что находится за пределам стен святилища, и, конечно, непосвященному не разрешается узнать то, что запрещено созерцать". Луций Апулея из Мадавры, который предоставил подробный рассказ о своей собственной инициации, но не сказал точно, что было сделано или сказано, может утверждать о своем повествовании: "Я рассказал о вещах, о которых вы хотя и слышали, но значения их не поняли". Когда он сам предстал перед судом за занятия магией, он твердо заявил, что он не может быть принужден раскрыть для непосвященных то, что сам он получил с клятвой хранить тайну. Эта чистая простота была типичным отношением язычника к тайне мистерий. Для современного ученого она неудобна, и она его раздражает. В то же самое время она достойна восхищения.
Результатом этого древнего заговора молчания стало то, что сведения, которые остались в литературе от древних мистических культов, до крайности скудны и фрагментарны. Повсюду цитируются малопонятные формулы; частично сохранились некоторые гимны и молитвы; комические поэтические пародии на инициации и описание процесса почитателями образным языком; христианские пропагандисты в целом объявили мистерии частью сатанинской системы язычества. Все иное, что осталось в литературе - это всего лишь случайные ссылки и смутные намеки, из которых мало что можно узнать. Когда все эти литературные данные собраны вместе и соединены с подобным малым количеством археологических материалов, все в совокупности кажется скудными и не производящем впечатления, особенно по сравнению с великими памятниками традиционного язычества, литературными, эпиграфическими и художественными.
Хотя источники информации о мистических культах весьма малочисленны, популярность этих религий и их широкое распространение в римском мире не могут подвергаться сомнению. Косвенно это подтверждает гневный пыл христианских обличений, направленных против языческих религий искупления. От Павла до Августина мистерии принимали на себя основной удар христианской полемики против язычества. Отцы ранней церкви знали эти культы как самых сильных соперников, которых когда-либо имела христианская церковь, и с мрачным красноречием они свидетельствовали о популярности мистерий среди языческих проповедников.
Непосредственно разрозненные фрагменты литературы мистерий--свидетельства инициируемых и очевидцев--подтверждают силу и прочность влияния мистерий. Нельзя читать Оды Пиндара, верующего-орфика, которым он был, или молитвы такого пламенного почитателя Исиды, как Луций, или Consolatio вдумчивого Плутарха, или панегирик Аристида и Юлиана, без понимания, что мистерии были средством обретения благодати для многих убежденных и искренних язычников. У этих культов были свои апологеты, например, Ямбикул, Порфирий и Прокл. Если их свидетельства следовало оценить немного меньше из-за их апологетического характера, полная ценность должна быть предоставлена объективным рассказам незаинтересованных свидетелей, таких как Цицерон и Эпиктет. Литература мистерий может быть скудной, но она действительно впечатляет своим рвением и несомненным искренним тоном, который ее пронизывает.
Истинное впечатление о степени влияния мистерий на древний мир может быть получено при наблюдении расположения святилищ мистерий и других археологических реликвий. Большей частью материальные памятники мистерий были весьма непритязательны и сконцентрированы там, где жили люди. Надписи, которые освящали совместную жизнь некоторых религиозных братств, были найдены зачастую случае в больших морских портах. Повсеместно в римской империи святилища мистерий находились под землей. Они сильно отличались от великих и повсеместно известных святилищ, как в Элевсине, до небольших. Как в частных домах. В Риме была недавно обнаружена подземная языческая римская базилика рядом с Porta Maggiore; и у Рима был собственный храм в честь Фригийской матери, венчающий сам Палатин. Общеизвестный факт, что границы римской империи могут быть грубо изображены просто путем и изображения mithraea расположенных перед римской армией. Также повсеместно известно, что ближайший к Риму морской порт Остия был густо усеян святилищами Митры. В связи с распределением памятников мистерий и в связи с самим характером источников, связанных с мистериями, мы можем словами хорошо известного историка сделать вывод: "Не будет чисто риторической фигурой назвать историю всего Средиземноморья периода ранней империи эпохой мистерий".
Когда искали причину популярности этой группы религий, обнаружили, что они были способны удовлетворить наиболее настойчивые требования эпохи. Они давали такие заверения беспокойному, находящемуся в поисках множеству людей в Римской империи, какие не могла дать никакая философия, этика или традиционная религия. В более частном порядке они отвечали требованиям личности особых ил необычных благ в религиозном отношении. Публичное отправление традиционной религии, исцеления, совершенные Асклепием, и оракулы, вдохновленные Аполлоном, знамения, истолкованные авгуром, и заклинания, составленные магом--они в большей или меньшей степени принадлежали всем, кто мог это оплатить. Но среднего жителя Римской империи эти общие боги не удовлетворяли. Он желал уникальных религиозных благ, хотел сделаться особенным в силу личной привязанности к отличному от прочих богу, который был особенно в нем заинтересован. Отупевший от однообразия и разочарований повседневной жизни, он чувствовал потребность в эмоциональном толчке и душевном подъеме. Удрученный несправедливостью и невзгодами, он жаждал гарантий вознаграждения в будущем. Потребность в эмоциональной встряске и гарантия счастливого бессмертия были одними из тех важнейших религиозных потребностей, которые были призваны удовлетворить мистерии.
Были и другие менее важные и более поверхностные причины успеха этих культов. Их обряды были в высшей степени привлекательны. Представления и процессии общественных празднеств обращались к вкусам Средиземноморья и были ценны не в качестве пропаганды, в то время как глубоко личные обряды эзотерического назначения были направлены на то, чтобы пробудить отличающийся большим разнообразием и богатой эмоциональностью вид религиозного опыта. Доктрины мистерий, выраженные в форме мифа, в меньшей степени были направлены на и то, чтобы удовлетворить интеллект. Они предоставляли всеобъемлющее и внятное объяснение вселенной, и давали живописные ответы на вечные вопросы, как и почему существует все сущее. Глубокая древность мистерий свидетельствовала в их пользу, и в отношении каждого культа можно было видеть тенденцию заявлять о своем приоритете на основании их большей древности. Также таинственность и эзотерических характер языческих религий делали их репутацию еще лучше. Наконец, следует удостовериться в том, что языческие религии, особенно в их римском развитии, были готовы отвечать этическим потребностям эпохи. Суммируя причины такого примечательного распространения культов мистерий в римском мире, Кумон заключает:
"Эти религии даровали величайшее радость, прежде всего, чувствам и эмоциям, потом уже разуму, и, наконец, и главным образом, сознанию.... ни предлагали по сравнению с предыдущими религиями, больше красоты в ритуале, больше истины в доктринах, и высшее благо в морали"
Большое количество разнообразных религий мистерий процветало в римском мире. Почти каждая обособленная области Адриатики развивала и распространяла мистическую разновидность своего собственного культа. Фригийская возвышенность и плоскогорье Фракии, где высок был накал эмоций, видимо, были величайшими древними центрами такого рода религий. Фракия была родиной дионисийского и орфического движения, которые широко распространились по Элладе и Magna Graecia в повторяющихся периодически подъемах религиозного возрождения. Элевсину в Аттике мир был обязан развитию Элевсинских мистерий, самому прекрасному порождению религиозного гения греков. Не следует забывать и самофракийские и мистерии и мистерии Адониса, так как они были известны как грекам, так и римлянам. Анатолия даровала Риму культ Великой матери Богов, а Сирия разделила с Римом поклонение богине, которая известна просто как Iasura, т.е. сирийская богиня. Также в Восточном Средиземноморье процветал культ Афродиты и Адониса, божественной пары, известной в Финикии как Ашторет и Эшмун, а в Месопотамии - как Иштар и Таммуз. На плоскогорье Ирана зародились мистерии Митры, а в долине Нила- культ Исиды и Осириса, каждый обладал характерными чертами персидской и финикийской культуры. Это были самые известные греко-восточные мистерии. Кроме них было множество неизвестных культов, действующих преимущественно в свое особое время и в своем особом месте
Итогом того, что источники их происхождения были различны, стало то, что, в своем выражении греко-восточные мистерии в деталях отличались. Однако в целом они были подобны, и так явно отличались от современных систем, что позволило их соединить вместе под общим классифицирующим признаком религий мистерий. По контрасту с учрежденными языческими культами они по своему характеру были исключительно индивидуалистичны, они не были связаны с материальным благоденствием конкретного народа или нации или города, но вместо того, они были связаны со спасением души отдельной личности. В дополнение к этому можно лишь добавить, что из-за акцента на индивидуальном мистерии стали приобретать характер космических религий в той степени, в которой это было невозможно для прочих языческих религий. Более того, религии мистерий выделялись тем, что они были главным образом религиями искупления. Спасения, которое они должны были предложить, было духовным и относилось к миру иному. Личность не могла надеяться на то, чтобы обрести его в качестве результата своих непреднамеренных усилий. Тем, что обеспечивали мистерии, было то, что применительно к приверженцу божеству культа его спасение могло и должно было в полной мере достигнуто для него. Равным образом божества мистерий понимались как боги-герои, которые умирали и воскресали, кто в преувеличенной степени страдал от болезней плоти, ими унаследованной; но в конце праздновал триумф со славой. Из-за своего архетипического переживания бога инициируемый мог быть уверен в победе над злыми силами, связанными с человеческим существованием. "Радуйтесь вы, причастные к мистериям. Ваш бог спасен. И к вам придет спасение от зла". Именно в таких выражениях даровал заверения каждый культ. Мистерии также имели характерную черту как связанные с таинством религии, когда спасение основывалось на участии в предписанном ритуале. Посредством ритуалов инициации, которые включали омовения и очистительные процедуры, кандидат становился личностью, которая могла приблизиться к божеству. Наконец, в завершение обрядов единения, откровения и обожествление, совершалось основанное на опыте единение божественного и человеческого. Но главное отличие мистерий от прочих языческих культов заключалось в том, что они были эсхатологическими религиями, которые имели дело с сущностью самой смерти. В то время как имперский культ обещал царство Божие на земле, а государственная религия это гарантировала, в Элевсине мистерии даровали неким избранным, но обычным людям, высоко ценимое заверение в бессмертии души и счастливой жизни за гробом
Из-за этих общих черт, неисключительных религиозных привычек язычников и эклектичных тенденций эпохи, было неизбежно, что мистерии должны были в греко-римский период в некоторой степени смешаться. Ни одна из этих мистерий не требовала исключительной религиозной лояльности для части своих почитателей. Среди инициируемых было принято принадлежать более чем к одному религиозному братству в одно и то же время. Луций Апулея действительно разорился, чтобы обеспечить себе инициацию в различные тайные культы, и Татиан, в своем поиске истины, присоединялся к одному мистическому культу за другим. Друг Плутарха Клеон, которому приписывался трактат об Осирисе и Исиде, был в равной мере почитателем дельфийского Диониса и египетской Исиды. Среди священнослужителей, как и среди мирян не было принято быть приверженцем одной религии. Аттис Фригийской Матери мог в то же самое время быть Отцом в мистериях Митры. Луций до его инициации в мистерии Исиды, был отдан под попечение мистагога, который носил знаменательное имя "Митра". Сведения о еще более поразительном случае того, каким разнообразным были действия священнослужителей, содержится в латинской надписи, которая обозначет одного и того же человека как Pater Patrum Dei Solis invicti Mithrae, Hierofanta Hecates, Dei Liberi Archiboculus, taurobolio criobolioque in aeternum renatus.
При таких условиях обмен формулами, символами, верованиями и практиками стал естественным того последствием. В группе мистических религий существовала теокразия (прим. пер. - смешение богов), соответствующая той, что имела место между олимпийскими и капитолийскими божествами. Неоспоримо было подобие различных пар мистических божеств, мать-богиня воплощала все силы природы, а ее страдающий сын или любовник воплощал жизнь в действии. Так фригийцы узнавали Великую Мать в Сирийской богине, а греки видели Диониса в личности Осириса. Эта тенденция отождествлять одно божество с другим нашла свое завершение в заверении, что встречается в документах мистерий, что данный бог или богиня воплощают всю полноту божественной природы. Живописные ритуалы переходили из одного культа в другой. Taurobolium, исторически величайшее таинство Великой Матери, так очевидно использовался митраистами, что стал скорее ассоциироваться с персидским, а не фригийским культом
В большей или меньшей степени религии мистерий участвовали в процессе смешения, но не до такой степени, как движение орфиков, которое во времена Рима практически утратили свою идентичность. Практически же процесс синкретизма, который характеризовал практически каждую фазу греко-римского мышления, нельзя изучать более эффективно, чем посредством исследования развития мистерий в римский и эллинистический период.
То, что среди мистерий имело место смешение, ставит пред современным исследователем особенную проблему. И здесь имеется дилемма: изучать ли различные культы по отдельности, как, например, делает Луази, или делать их обзор en masse as как одну великую религиозную систему. Последнее было методом Райтенштайна, в чьем последнем труде "религии мистерий" стали "эллинистической религией мистерий". Первый метод способен создать ложное впечатление о религиозной ситуации в греко-римском мире и изобразить ее более хаотично, чем она была на самом деле. С другой стороны, синкретическое изучение религий может привести к пренебрежению отличительными особенностями каждой применительно к религиозной жизни эпохи и в то же врем приписать конкретному культу особенности других религиозных систем. При таких обстоятельствах, по-видимому, наиболее точно было бы фундаментальные особенности каждого вида религии, которые характерные в целом для всех культов и уравновесить их детальным исследованием отличительных особенностей каждого конкретного культа.
Для членства в каждом и во всех культов было одно sine qua non- участие в особенных обрядах инициации. Членство в национальных религиях не было делом добровольным. То, что личность рождалась в неком государстве или некой нации, автоматически делало ее членом государственной религии. Однако в случае с мистериями членство было делом добровольным. Оно, во-первых, основывалось на личном выборе человека и далее на его желании придерживаться предписанных ритуалов. Потому мистическая инициация считалась вещью очень важной многими языческими проповедниками. Без этой одной предпосылки не могло быть гарантировано участие в религиозных части мистерий.
Что же было основным значением инициации в мистерии для неофита, если говорить точнее? Что отличительного даровало оно тому, кто участвовал в обряде? Что действительного достигалось античным богослужением? При рассмотрении в общем социальной ситуации в греко-римском мире, каковым было функционально значение инициации в мистерии по отношению в целом к современным общественным процессам? Это основные вопросы, на которые следует ответить, если в целом, то только лишь после подробного изучениям истинного опыта инициации в различные культы, вместе с равнозначным аналитическим исследованием социальной среды, в которой действовали мистерии.