Аннотация: Это драматический рассказ о несложившейся любви.
НОСТАЛЬГИЯ
Мы познакомились с ней в парке золотой осенью. Я помню этот день как сейчас. На улице было сыро и холодно. Недавно прошел косой дождь, небрежно намочив опавшую листву. Дорожки в парке были усыпаны оранжево-красными листьями. Вокруг было красиво, словно осень сладостно распахнула свои объятья. Но мне почему-то было грустно. Я устало брел, прислушиваясь к шелесту от собственных шагов. Руки замерзли, и я спрятал их в карманы. Идти домой совершенно не хотелось, вообще ничего не хотелось. Осенняя хандра, редкие крики улетающих птиц, назойливый ветер, хмурые лица прохожих, воркование голубей, разбегающихся под ногами, лужи и сумерки- вот что меня окружало.
Я возвращался из Джек-пота, где был с друзьями, мы торчали там с самого утра, проиграв почти все деньги. Вскоре мне надоело слушать их уже нетрезвую ругань из-за очередного проигрыша, я послал все к черту и ушел. Было уже около пяти часов вечера. Начинало потихоньку смеркаться, а впереди красовалась Аллея, раскинув на земле лиственно- пестрый ковер. Я чувствовал себя одиноко, но тогда еще не знал этого, думал, что это просто нелепая тоска. Да, такое бывает иногда. Ты чувствуешь что-то неопределенное, и эта неопределенность давит на тебя, вгоняя в тупик. Какой-то клубок мыслей, воспоминаний, ассоциаций. Наверное, это ностальгия. Вот что определенно со мной тогда было.
И тут я увидел ее... Она шла мне навстречу, вся такая яркая, сияющая, нежная, словно ангел, спустившийся с небес. Ее красные волнистые волосы развивались по ветру, исполняя загадочный волнующий танец. Одна единственная прядь могла свести с ума. Девушка плыла по этой Аллее грациозно и торжественно, словно в сказке. Я оцепенел, она вмиг поразила меня всего с головы до ног, заполнила мое сердце, взбудоражила мозг. Это происходило несколько секунд, и за это время во мне все перевернулось. Я не знал, что делать, что и как сказать, но должен был найти решение моментально. Совершенно ее не зная, я уже боялся ее потерять. А время шло и шло. Между тем, сказочный силуэт становился все ближе. Я стоял посреди Аллеи, ошарашенный ею, но она прошла мимо, лишь бросив беглый взгляд в мою сторону. Во мне будто что-то оборвалось. Сам себя не помня, я догнал ее и спросил:
-Куда же вы, девушка?!
Так мы познакомились. Звали ее Вероника. Она училась в медицинском на пятом курсе, а тогда как раз возвращалась домой с занятий. Я долго выпрашивал у нее встречи. Поначалу она общалась со мной неохотно, будто по принуждению, но потом мы сдружились и виделись почти каждый день. Я старался не давить на нее, не хотел спугнуть, дал возможность привыкнуть к себе, не переигрывал с чувствами, но, в то же время, был истинным романтиком. И ей это нравилось, но она была спокойна и молчалива. А у меня же перед ней дрожали колени, настолько я был очарован. Когда я рассказывал друзьям о нас, они никак не могли понять, что же в ней есть такое, как удалось так глубоко меня зацепить. Всем было интересно, в том числе и мне.
"Это любовь" - проносилась первой мысль, стоило проснуться. Я вскакивал утром, что-то быстро делал, это было неважно, главное, что было действительно важным, это она. Я считал минуты до нашей встречи, представлял, как нежно возьму ее за руки, прижму к груди и поцелую в бархатные чуть припухлые губы. Словно наивный мальчишка проснулся внутри меня, до смерти очарованный прекрасной феей.
Уже выпал первый снег ноября. Мы были вместе, и нам было хорошо. Часто бродили в этом парке, по той самой Аллее, а когда становилось совсем холодно, сидели в маленьком кафе с чашкой горячего чая или кофе и смотрели через окно на слегка заснеженный проспект, где в любое время сновали люди. Она была для меня музой, богиней, подругой, желанием, мечтой, радостью, временем. Я часто убегал со своих занятий, чтобы забрать ее поскорее, а зимой мы порой встречались в заснеженном парке у одной примечательно красивой скамейки. Мы болтали о многом, точнее, обо всем. Могли часами нести друг другу всякий бред и смеяться, как дети, наивно веря в то, что говорим. Боже, какая же она все-таки нежная! Одним взглядом могла убедить, согреть, приласкать, я тонул в ее теплых глазах. Вот, что было со мной. Вероника это видела и иногда смеялась надо мной, называя глупым мальчишкой, я же целовал ей руки.
Ее кожа была эталоном нежности, она вся источала возбуждающий аромат. Я так любил ее целовать, гладить по мягким волосам, смотреть в зеленые бездонные глаза. Она все время что-то напевала, будь то народные песни или фольклор, джаз или попса. Но чаще слегка намурлыкивала непонятные мотивы, будто мать, любила убаюкивать меня, ласково гладя по голове. Я вроде знал ее полностью, и в то же время ни капли. Она никогда явно мне не принадлежала, а просто была рядом. Этого было мало, меня посещало желание поглотить ее, впитать в себя, чтобы она осталась со мной навсегда. Хотя я знал, что такая страсть не может быть вечной, но сама мысль о том, что я смогу к ней охладеть, казалась мне невозможной. Так шло наше время. Я жил один, в маленькой, но уютной квартирке, поэтому она время от времени забегала ко мне и помогала по хозяйству. Иногда мы как по традиции вместе готовили ужин, пили вино, слушали музыку, танцевали. Вокруг повсюду витала романтика, ее было столько, что можно было увидеть невооруженным глазом, как воздух наполняется гламурно-розовым оттенком, феромоны струились, поднимаясь все выше и выше к нашим вискам. Ах, какие это были времена! Да, я буквально сходил с ума, мой мозг застелился туманом, но это было счастье. Как же можно так влюбиться? Вот уж не знаю.
Только одно меня беспокоило: она относилась ко мне...даже не понять, но не так. Я дарил ей свою любовь, а ее роль заключалась в том, чтобы просто принимать этот дар. Когда Вероника слушала мои восхищения ею, она слегка прикрывала глаза, ее ресницы мягко касались нежных щек, создавая еле очерченную тень, но это не означало ничего, скорее всего довольное смущение. А потом она тихо и глубоко вздыхала, словно от усталости. В такие минуты я чувствовал падение, меня словно рассекали напополам, но тут же убеждал себя в том, что она, без сомнения, меня любит. Может, конечно, как-то не так, а по- своему, той ненавязчивой детской любовью, которую она в силах мне отдать. И это было ей в радость. Я просто был на ней помешан, а Веронике нравилось такое помешательство. Поэтому мы были вместе, все прочили нам счастливое будущее, кучу детишек и домашний уют.
Вскоре подошел Новый год, мы долго думали, где же его отметить, а в итоге решили собрать всех на моей квартире. Были мои друзья, несколько однокурсников и подружки Вероники. Подготовили все заранее, я с друзьями выбрал пышную елку под два метра, закупил ящик шампанского, пару баночек икры, основные продукты, еще всякой мелочи, ну и водки, естественно. Друзей-то веселить надо. В общем, все как обычно. Девчонки пришли заранее, чтобы помочь с готовкой и сервировкой стола. Мы с Вероникой украшали елку и посыпали друг друга дождиком. Все шло просто отлично, а иначе быть и не могло.
После боя курантов и шумного застолья, я налил в наши бокалы шампанского и позвал ее на балкон. Мы долго не могли сказать ни слова. То, что окружало нас в последнее время, было теперь сказано без слов, и мы молчали только потому, что сказали это слишком ясно и неожиданно. Я прижал ее руку к своим губам и, взволнованный, отвернулся и стал пристально глядеть в сумрачную даль улицы, виднеющейся сквозь промерзшее окно. Я еще боялся ее, боялся признаться, насколько сильно и впервые люблю. И когда на мой вопрос,- не холодно ли ей,- она только со слабой улыбкой шевельнула губами, не в силах ответить, я понял, что и она боится...
Зимний ветер шумел и метался по улице, бился в окна, словно настырно просился на ночлег. Иногда какая-нибудь пьяная сгорбленная фигура вырастала вместе со своей шаткою тенью под фонарями и тут же пропадала, стоило только ей покинуть свет. Я смотрел на ее опущенные ресницы и склоненный профиль, чувствовал всю ее так близко от себя, слышал прерывистое дыхание, чувствовал тонкий аромат ее волос, и меня волновал даже гладкий и нежный шелк ее блузки. По телу Вероники периодически пробегала сильная дрожь, которую она пыталась скрыть. Увидев это, я тихонько обнял ее и сказал:
-Этот год был для меня самым лучшим, потому что я встретил тебя. И сейчас ты со мной, поэтому я счастлив,- она прижалась ко мне еще сильнее, так, что можно было почувствовать, как бьется ее маленькое сердце. Она вздохнула и тихо вымолвила:
-И для меня этот Новый год самый лучший, потому что я ...люблю тебя.
В моем теле разыгрался фейерверк, в глазах даже потемнело. Она сказала, что любит меня! Может, Вероника перебрала? Но нет, мне так хотелось верить в ее любовь, и я верил...
Она взглянула вперед, потом обернулась ко мне. Мы встретились лицом к лицу, в ее глазах не было больше ни страха, ни колебания,- легкая застенчивость сквозила только в напряженной улыбке,- и тогда я крепко поцеловал ее в губы. Еле оторвавшись, я глубоко вдохнул прохладный новогодний воздух полной грудью. Мне хотелось, чтобы все таинственное, прекрасное, слепое и непонятное, что было в этой ночи, было еще прекраснее и смелее. Ночь, которая вокруг была полна праздничным сумасшествием, была здесь, рядом с нами, совсем иная. В ее темноте и ветре было теперь что-то большое и властное. И имя этому - любовь.
Но, в конце-концов, время берет свое. В том числе и даже самые светлые чувства. Кто-то говорит, что любовь- это просто игра гормонов, и это вроде бы научно доказано, а кто-то верит, что любовь- дар божий, самое прекрасное из всех чувств, когда-либо испытываемых человеком. Да, все равно, в любом случае, никто не остается равнодушным к любовному чувству, и это прекрасно. О любви слагают стихи, пишут книги, снимают фильмы, поют, говорят на всех языках...она вроде бы повсюду, и в тоже время остается редкостью. И мне жаль того человека, который за всю свою жизнь ничего подобного не испытал. Я не хочу казаться старомодным и чересчур влюбчивым, но при этом искренне верю, что настоящая любовь бывает раз в жизни. Только прожив уже достаточный срок, ты сможешь с точностью определить, кого и когда по- настоящему любил. И это должно было быть один раз. А она ушла от меня.
Я даже точно не помню, как все это произошло. Этот период подверг меня сильнейшему шоку. Она вдруг стала отдаляться от меня. Мы реже виделись, хуже общались. От этого я впадал в депрессии, докучал ей звонками. Бывало, звонил среди ночи и начинал спрашивать, что между нами происходит. Это все не нравилось ей, она избегала всегда подобных разговоров. Иногда просто не выдерживала и бросала трубку. Потом стала вообще отключать телефон. Тут-то я и понял, что между нами встала стена. Но в чем причина? Ответить честно, я не понял этого до сих пор.
За время нашего романа у нее появилось много различных знакомых, которых я не знал близко. Вероника же мало о них рассказывала. Говорила, что это обычные девчонки, но проводила много времени в их компании. По ее словам, чего, мол, мне, парню, вникать в их женские разговоры, это не интересно. Но я чувствовал, что дело не только в девчонках. Возможно, мне только казалось, что эти новоиспеченные подружки относились ко мне хорошо. А порой даже завидовали ей, она сама рассказывала как-то. Они говорили, что мы - идеальная пара. Я помню, как они всегда мне улыбались, хотя уже тогда знали все заранее. Так где же правда?
Когда наши отношения стали совсем плохи, я потерял самообладание. Мне постоянно казалось, что она врет и специально меня избегает. Может быть, так оно и было. Но, в результате, я стал параноиком. В дальнейшем оказалось, что у меня и правда развилась паранойя. Мой разум сам себя изводил и постоянно делал все новые и новые болезненные открытия. Она довела меня до сумасшествия. Как-то во время очередного выяснения отношений со слезами и руганью, Вероника, уходя, сказала, что больше не хочет терпеть все это. Что именно она не хотела терпеть? Любви моей безграничной, моей заботы? Что мешало ей так же любить меня? Она же любила! Сама говорила, что любит! И вдруг как гром среди ясного неба эта ужасная фраза: "мы должны расстаться. Все". И это "все" и стало концом.
Вероника полностью прекратила со мной общаться. Я звонил, приходил. Для меня ее никогда не было дома. Я стал писать письма, отправлять их по почте. Ответов не было. Как-то раз я встретил ее подругу, стал расспрашивать о Веронике. Та лишь сказала мне:
-Оставь ее в покое. Если сам тонешь, не тяни на дно других. Тебя давно пора было бросить, как лишний груз. Забудь, и станет легче всем.
Но мне легче не могло стать. Я не хотел жить без нее, я вообще не мог представить себе такой жизни. Это как будто вас посадили в темную комнату без доступа кислорода. И вы знаете, что, как ни пытайся дышать меньше, воздух все равно через время закончится. Таков приговор. Вот так и я был оставлен мысленно погибать наедине со своей болезненной любовью. Помню, даже как-то раз я хотел покончить с собой, но потом решил, что это слишком просто. Тогда я подумал, что можно было бы убить ее, чтобы она никогда не принадлежала другому. Но обидеть любимое существо мне казалось невозможным, хотя какая-то часть меня требовала мести. Так я и мучался очень долго.
Почему же, спросите вы меня, я описываю нашу с Вероникой историю, если это так тяжело? Ответ прост. Да потому что я никогда больше никого так не любил! И я хочу, чтобы все знали об этом, в том числе и она. Сейчас мне уже не двадцать два, не тридцать и даже не сорок пять. И из-за неизлечимой болезни жить мне осталось где-то пол года. Поэтому остается только пересчитывать воспоминания каждого дня, ловя себя на мысли, что ни один из этих дней, даже самый худший, к сожалению, уже никогда не повторится. Теперь я научился ценить каждую драгоценную минуту жизни. Судьба не была ко мне благосклонна, но я ей безмерно благодарен за то, что она позволила увидеть этот свет, а самое главное- Веронику. С этой девушкой связаны лучшие моменты моей жизни. И часто темными зимними вечерами или летними печальными красными закатами я вспоминаю о ней, и ностальгия по тем временам охватывает до дикой душевной боли, до слез и наивных мечтаний вернуть былое. Поэтому ностальгия ассоциируется у меня со снегом и огнем.
Ностальгия убийственна для меня, и в тоже время так прекрасна...
С тех пор прошло много событий. Я постепенно регенерировался, хотя в этот период написал ей кучу ненужных, неадекватных писем. Пройдя по настоянию родителей курс лечения в психиатрической клинике, я постепенно стал приходить в себя. Стал работать, так как учебу с горем пополам уже закончил. В этом плане все шло хорошо, и вскоре мне предложили новое место работы. Для этого надо было переехать в другой город, гораздо крупнее нашего. Я понял, что надо как-то жить дальше, пока судьба дает такой шанс, поэтому принял это предложение. Но никак не мог уехать, не увидев Веронику. Опять стал писать. Если честно, не знаю, почему я писал ей именно письма, именно почтовые. Теперь слова мои были более сдержанными, но я не мог полностью совладать с собой. Последнее письмо хотел отдать ей лично в руки. Вот его дословное содержание:
"Проснись, погляди на меня. Хотя бы сейчас, когда я один, взгляни на меня, но не беспокойся. Неужели тебе никто на самом деле не нужен? Или ты, может быть, не понимаешь, что это такое- нужен? Это когда нельзя обойтись без. Это когда все время думаешь о. Это когда всю жизнь стремишься к. Я не знаю, какая ты. Этого не знают даже те, кто совершенно уверен в том, что знают. Ты такая, какая ты есть, но могу же я надеяться, что ты такая, какой я всю жизнь хотел тебя видеть: доброй и умной, снисходительной и помнящей, внимательной и, может быть, даже благодарной. Мы растеряли все это, у нас не хватает на это ни сил, ни времени, мы только строим планы, все больше, все выше, а помнить - помнить мы уже не можем. Но ты ведь другая, потому то я и шел к тебе всю сознательную жизнь, будто издалека, не веря в то, что ты существуешь на самом деле. Так неужели я тебе не нужен? Нет, я буду говорить правду. Боюсь, что ты мне тоже не нужна. Если ты не ценишь того, что я нуждаюсь в тебе, как никто другой, если не понимаешь, что кроме меня так сильно никто тебя не полюбит, то я отрекаюсь от тебя навсегда! Понимаешь, мы увидели когда-то друг друга, но за это время ближе не стали, а должно было случиться совсем не так. Может быть, что-то стояло между нами? Но что, скажи?! Их много, причин, я один, но я - один из них, ты, наверное, не различишь меня в толпе, а может быть меня и различать не стоит. Может быть я сам придумал те человеческие качества, которые должны нравиться тебе, но не тебе, какая ты есть, а тебе, какой я тебя придумал...
Может, ты меня боишься? Так я тоже боюсь. Но я боюсь не только тебя или себя, я еще боюсь и за тебя. Ты ведь жизни еще не знаешь. Впрочем, я ее тоже знаю очень плохо. Я знаю только, что она способна на любые крайности, на самую крайнюю степень тупости и мудрости, жестокости и жалости, ярости и выдержки. У нее нет только одного: понимания. Много кто подменивает понимание какими-нибудь суррогатами: верой, неверием, равнодушием, пренебрежением. И ты такая же, как они. Проще поверить, чем понять. Проще разочароваться, чем понять. Проще плюнуть, чем понять. Между прочим, я завтра уезжаю отсюда, но это еще ничего не значит. Здесь я не могу быть с тобой, не могу помочь тебе. Здесь все слишком поздно менять, слишком устоялось. Я здесь слишком уж заметно лишний, чужой. Но силы я еще найду, не беспокойся. Хотя тебе, наверно, все равно. Есть ли у тебя мужчина? Он же может необратимо сломать тебя, но на это тоже надо время, а может и нет, этого я не знаю. Ему ведь нужно будет найти самый эффективный, экономичный и, главное, простой способ. Прости меня за все эти слова, но я не хочу желать тебе счастья, это не в моих силах. Мы еще поборемся, было бы, за что бороться... Прощай, Вероника."
Дописав письмо, я стал собираться в дорогу. Решил выехать пораньше, чтобы успеть заехать к ней. Сел в такси, но долго не проехал. Мне позвонили и сообщили, что мой рейс откладывается по техническим причинам на неопределенное время. Тогда мне захотелось выйти из машины. Я поднялся, взял чемодан, заплатил водителю и побрел куда глаза глядят. Глаза никуда не глядели. Да и не на что было глядеть на этих пустых темных улицах. Я спотыкался, чихал от пыли и, кажется, несколько раз упал. Чемодан был невероятно тяжелый и совсем неуправляемый. Он грузно терся о ногу, потом тяжело отплывал в сторону и, вернувшись из темноты, с размаху ударял по колену. В темной аллее парка, где совсем не было света, и только зыбкие статуи смутно белели во мраке, чемодан вдруг вцепился в штанину какой-то отставшей пряжкой, и я в отчаянии бросил его на мокрую землю. Пришел час этого Отчаяния. Плача и ничего не видя из-за слез, я продрался через колючие сухие и пыльные живые изгороди, скатился по ступенькам, упал, больно ударившись спиной, и совсем уже без сил, задыхаясь от обиды и от жалости, опустился на колени. Ее туманный, но все же манящий образ восстал в моей голове. В моих мыслях она была благосклонна и холодна. Ветер развевал ее волосы, а во взгляде стояло сладкое пренебрежение, как будто она очень далеко от меня, и думает, что я не смогу до нее добраться. А сам ползу к ней, как последний дурак, как червь, как гусеница, никогда не становящаяся бабочкой. Молю не покидать меня, кричу о любви и пощаде, чувствуя, как постепенно схожу с ума.
Но она остается безразличной. Она была так безразлична, что не была уже и видна мне. Подо мной была тьма, и только на самом горизонте неба что-то широкое и слоистое, серое и бесформенное вяло светилось в сиянии луны. Не знаю, что это было. Может быть, облака.
Я поднялся с колен и побрел назад, через кусты, в парк, на Аллею. Попытался найти чемодан и не нашел. Тогда я вернулся на главную улицу, пустую и освещенную только луной. Был уже второй час ночи, когда я остановился перед приветливо раскрытой дверью библиотеки Города. Почему она вдруг была раскрыта? Меня это совсем не тревожило. Ко мне опять пришло помешательство. Все это так мне знакомо, столько воспоминаний просыпается в моей памяти. Окна библиотеки были завешены тяжелыми шторами, а внутри она была освещена ярко, как танцевальный зал. Паркет рассохся и отчаянно скрипел, а вокруг были книги. Стеллажи ломились просто от них, книги грудами лежали на столах и по углам, и кроме меня и книг в библиотеке, почему- то, не было ни души. Странно. Я прошел в зал, огляделся, а потом опустился в большое старое кресло, вытянул ноги и, откинувшись, положил руки на подлокотники. Зачем я сел? Потом вспомнил, что тут работает моя подруга, так что никто меня не выгонит. Но вокруг никого не было, ни души! Но это, почему-то, тоже меня не тревожило. Я стал рассматривать книжки с таким интересом, будто бы раньше никогда их не видел. Сейчас они казались мне такими близкими, понятливыми. Никогда не прогонят и не обзовут, не предадут, но и не полюбят.
Ну, что стоите, сказал я книгам. Бездельники! Разве для этого вас писали? Доложите-ка мне, как идет сев, сколько посеяно? Сколько посеяно: разумного? Доброго? Вечного? И какие нынче виды на мир? А главное - каковы всходы? Молчите... Так и знал! Вот ты, как тебя...Да-да, ты, двухтомник! Сколько человек тебя прочитало? А сколько поняло? Я очень люблю тебя, старина, ты добрый и честный. Ты никогда не орал, не хвастался, не бил себя в грудь, как некоторые. И те, кто тебя читают, тоже становятся добрыми и честными. Хотя бы на время. Хотя бы сами с собой. Но ты знаешь, есть такое мнение, что для того, чтобы шагать вперед, преодолевать кризис, доброта и честность не так уж и обязательны. Я теперь это понял! Для этого нужны ноги. И ботинки. Можно даже немытые ноги и нечищеные ботинки...Ведь мой прогресс может оказаться совершенно безразличным к понятиям доброты и честности, прощения и раскаяния. Так же, как и другие были безразличны к этим понятиям до сих пор... Некоторым ни честность, ни доброта не нужны, а живут себе, не мучаются, как я. Приятно, желательно, но не обязательно. Это как пила для банщика, как бицепсы для бухгалтера, как уважение к женщине, которая оставила... Можно понимать свой шаг вперед, как превращение всех людей в добрых и честных. Но такого не бывает. Если даже ты добрый и честный, то найдется человек, который тебя обманет. Так нельзя. Мы доживем когда-нибудь до того времени, когда будут говорить: специалист он, конечно, знающий, но грязный тип, гнать его отсюда надо..
Но все опять же зависит от того, как понимать шаг вперед. Можно ведь понимать его так, что появляются эти знаменитые "зато": алкоголик, зато отличный специалист; распутник, зато отличный проповедник; вор, но зато какой администратор и семьянин! Убийца, зато как раскаивается и предан любви. Может это и есть шаг вперед для него? Убить, но спасти свою душу и душу убитого. Бред!
Слушайте, книги, а вы знаете, что вас больше, чем людей? Если бы все люди исчезли, вы могли бы населять землю, и были бы точно такими же, как люди. Среди вас есть добрые и честные, мудрые, многознающие, а так же легкомысленные пустышки, скептики, дети, унылые проповедники, самодовольные дураки, сумасшедшие, крикуны с воспаленными глазами, вымирающие гении, убийцы, наконец. И вы бы, как я, не знали, зачем вы. В самом деле, зачем вы? Многие из вас дают знания, но зачем эти знания, допустим, в лесу? Они не имеют к лесу никакого отношения. Например, знания о бирже, финансах. Это как если бы будущего строителя солнечных городов учили бы маркетингу, и тогда, как бы он потом ни старался построить стадион или гостиницу, у него бы выходила только продажа стройматериалов направо и налево. А в результате - ничего. Другие из вас вселяют неверие и упадок духа. И не потому, что они мрачны и жестоки или предлагают оставить надежду, а потому что лгут. Иногда лгут красиво и лучезарно, иногда плаксиво, оправдываясь, но лгут! Почему-то такие книги никогда не сжигают и никогда не убирают из библиотеки и магазина. Не было еще случая, чтобы их ложь предавали огню. Если только случайно, не разобравшись и поверив. Тьма горьких истин нам дороже...
Что? Кто это тут разговаривает? Ах, это я разговариваю. Совсем уже крыша поехала.
Дождь прошел уже. Я даже не знаю, сколько просидел в этом кресле. В кармане у меня лежало это письмо, и я твердо решил не опускать его в почтовый ящик, а отдать ей лично в руки, увидеть ее в последний раз. Все равно я отсюда уезжаю. Сколько времени? Точнее, уже через несколько часов рейс должен быть. Она уже явно спит. Но это не страшно, один единственный и последний раз, просто отдать письмо. И все.
Через пол часа мое такси подъехало к ее дому. Я в бессилии встал у подъезда, долго не решаясь войти в него. Стоит или нет? Что я скажу и что скажет она? Письмо лежало у меня в кармане, мое последнее письмо, последнее унижение. Я вызвал лифт, зашел в него. Там темно и сыро. Нажал кнопку этажа, опустил глаза в пол и ждал. И вот передо мной дверь. Та самая, у которой мы часто раньше прощались. Как она ее тихонько приоткрывала и нежно улыбалась мне в полумраке, напускающемся от стен подъезда; как я слышал тихие шаги, когда она на цыпочках пробиралась, чтобы не будить родителей; как я на косяке написал ключом: "я тебя люблю".
Эх, будь что будет! Я опять залез в карман и нащупал письмо, проверяя, не потерял ли. Может под порог положить? Да вдруг соседи прочтут, тоже плохо. У меня был жалки вид: мокрый, волосы в разные стороны, ботинки грязные, лицо бледное, губы трясутся. Стыдно так появиться. На что я, собственно, рассчитываю? Уже слишком поздно, но это мое решение. Последний раз...Может, ее и дома нет. Так страшно. Одинокий и слабый импульс, выродившийся в моем мозге, отдал приказ моей руке поднестись к звонку. Нажал, и внутри будто что-то оборвалось, будто все вдруг забрала пустота, и меня тоже. Я прислушался - никаких шагов. Прошла минута, может меньше, но время тянулось очень долго. Ну и ладно! Хорошенько затолкаю письмо под дверь и все! Утром посмотрит, а я уже улечу. Я уже присел на корточки, как вдруг услышал шуршание у двери.
-Кто это? - спросила она недовольным сонным голосом.
Сначала я хотел рвануть вниз по лестнице, но потом пересилил себя и сказал:
-Вероника, это я, Саша. Прости, что разбудил. Я только хотел...
-Ты на часы смотрел, пьяный что ли? Что тебе надо?
-Может, откроешь? Мне только кое-что отдать, - я подумал, если откроет, то отдам, а не откроет, так и черт с ним.
-Зачем? Что отдать, я не понимаю, случилось что-то?
Ее голос был таким глухим и холодным. Никогда не слышал его так через дверь.
-Понимаешь, я улетаю завтра, то есть уже сегодня, хотел тебя увидеть в последний раз...
Она молчала долго, потом сказала:
-Не надо, лучше уходи. Мне не хочется сейчас разговаривать.
-Только минуту, пожалуйста, открой. Просто попрощаемся и все.
-Подожди, халат одену,- буквально рявкнула она. Вскоре дверь приоткрылась, и я увидел ее бледное личико, испуганное и все еще сонное. Увидев меня, она испугалась еще больше.
-Ты что, с ума сошел? Четыре утра, что такое ты хочешь отдать, мое что-то?
-Нет, мое, наболевшее,- я полез в карман. Вероника догадалась:
-Письмо, что ли? Саш, не надо, правда, я не хочу ничего выяснять. Тем более сейчас и здесь.
-Почему? Просто возьми письмо, это сложно? Я не понимаю, что в этом такого! Может, тебе легко живется, ты обо мне и не думаешь, а я не могу так! Не могу сказать, так хоть напишу, чтоб потом не слышать твоих слов. Ты совсем..
-Не кричи. Тихо! - она замахала руками. - О господи! - и захлопнула дверь. Послышалась какая-то возня, и вдруг выходит Мишка. Тоже сонный, хмурый, злой, в одних спортивных штанах, одетых наспех. Я просто остолбенел! Она и Мишка, этот подонок с нашего двора, тварь последняя! Человек без моральных ценностей. Еще в детстве, когда мы строили себе шалаши, он с дружками ловил и убивал бездомных собак и кошек, а потом подвешивал их на крюк у стройки или на стадион к турнику на веревке. И он гордился этим, а также тем, что шатался, где угодно и с кем угодно, так как его родителям было на него абсолютно наплевать. Как? Когда? Как же это?! Меня охватила ярость.
Мишка же подтянул штаны и попер на меня:
-Что тебе надо? Вы расстались, так расстались. Оставь ее в покое, понял!
Я не знал, что делать, что сказать. Я стоял и смотрел на него. Мне хотелось его ударить.
-Что стоишь? Лучше иди отсюда, пока я не разозлился! Че пялишься?- он подошел ко мне вплотную, а потом толкнул к стене. Выскочила Вероника, вцепилась в него, стараясь затащить домой, но Мишка отодвинул ее подальше и опять пошел на меня.
-Я смотрю, ты, пацан, не понимаешь слов. Так давай я тебе по-другому объясню!
-Не надо!- сказала Вероника,- не трогай его, дай я сама с ним поговорю! Иди домой, Миша! Уйди от него! Миша, не надо! Саша, уходи!
-Я не уйду, пока ты мне не скажешь, как тебя угораздило с этим связаться! Как ты могла? Это же...-я показал на него пальцем брезгливо,- монстр какой-то, бандюга дворовый!
-Что? Ну, все, теперь получишь у меня, урод! - Мишка замахнулся мне в лицо, но я ловко отскочил, а его кулак попал прямо в стену. Вероника в ужасе закрыла глаза руками и только кричала:
Мишка опять накинулся на меня, но я ловко увернулся и сам ударил его. Мы дрались минут пять или больше. Я был так зол, что выплескивал всю свою обиду, злобу и боль на него. В конце концов, он оказался на полу, я встал еле-еле и взглянул презренно на Веронику. Она стояла около двери, испуганная и красная, на щеках блестели слезы. Мишка стал подниматься, и я понял, что пора действительно уходить. Но, вместо того, чтоб, снова лезть ко мне, он встал и прямиком пошел в квартиру. Я заметил, что разбил ему бровь. Вероника рванула за ним. Мне ничего не оставалось делать, как вызвать лифт. Но тут я опять услышал крики Вероники:
-Нет! Ты что! Господи! Саша, Саша уходи! Он нож взял!
Тут выскакивает Мишка, в его руке действительно был нож, кухонный. Следом выбегает она, хватает его за руку и пытается удержать. Я метнулся вниз по лестнице, он за мной. Она тоже.
Выбежав на улицу, я побежал через дорогу. За спиной слышались крики. Вероника бежала за нами. Неужели это происходит со мной? Или это кошмар? Не может быть такого! Как она теперь с ним? А он сейчас гонится за мной с кухонным ножом! Зачем? Порезать хочет или убить? Он ведь может, псих! Ноги несли меня все дальше от дома, я обернулся: этот гад несся за мной. Несется, как конь! Вот-вот догонит.
Я усиленно передвигал ногами, но все же упал. И это было моей самой большой ошибкой в жизни. Споткнувшись о какой-то незримый камень, я лицом налетел на другой. Явно разбив лоб, сломав нос и выбив пару зубов в придачу, я уже не мог подняться. И Мишка был уже тут как тут. Так сказать, злорадно пришел добить меня. Мои глаза залило кровью так, что я уже ничегошеньки не видел, а только в бессилии полз по грязи, как червь. Раздавались приближающиеся крики Вероники. Мишка истерически и злобно сопел. Опять пошел дождь, и было очень темно. Наверное, это была самая темная ночь в моей жизни. Он схватил меня за ноги и куда-то потащил. Она же пыталась ему помешать. Я не знал, что происходит. Но по Мишкиным выкрикам "Я убью его! Зарежу, как свинью!", я понял, что надо спасаться. Мои пальцы вцепились в мокрую, скользкую землю, сопротивляясь его силе. Вероника то и дело оттаскивала Мишку назад, но он ее с силой отпихивал, и она падала рядом.
-Оставь его! Не трогай! Что ты делаешь? Нет! Нет, я сказала! Ай!- и она снова оказывалась на земле, вся в грязи и чужой крови.
Мишка вонзил нож мне в ногу, увидев, что я хочу подняться.
-Не уйдешь, гад, пока не разберемся! Ну что, теперь ты не так крут! Ну, давай, давай! Ну, что, не встать? Да уж, попытайся! А ты отвали, - крикнул он Веронике,- пока тоже не получила! Я тут должен с ее уродами разбираться! Уйди, я сказал! Так, еще раз к нему подойдешь, прибью, ясно?
Она плакала. Я попытался привстать, но Мишка ударил меня по спине, и что-то холодное вонзилось в меня. Черт, он все-таки это сделал! Через тело проходила горячая дрожь, как будто меня в мороз обливали кипятком. Сквозь это я слышал, как Мишка утаскивает Веронику, как она кричит и рвется на помощь, как я ее теряю...Что-то уже утро, а еще темно. Очень темно, даже спать захотелось. Я закрыл глаза, медленно размышляя о том, что произошло. И в какой-то момент мне подумалось, что этого вовсе не было, ибо он не смог бы так со мной, Мишка то... Хотя кошек он мучил, убивал даже. И мне вспоминались кошки, живые, мяукающие, добрые, а потом появлялся Мишка и убивал их. Казалось, будто бы одна из них- это Вероника. Мне необходимо ее спасти, но тело у меня ватное совсем и еще, кажется, я уже почти уснул...
Необходимость не может быть ни страшной, ни доброй. Необходимость необходима, а все остальное о ней придумываем мы сами. Просто, когда мы ошибаемся, необходимость берет нас за горло, и мы начинаем плакать и жаловаться, какая она жестокая да страшная, а она просто такая, какая она есть,- это мы глупы или слепы. Я даже могу философствовать сегодня. Наверное, это от шока. Надо же, даже философствовать могу...
Я очнулся в больнице. Кажется, только что я думал о кошках, а уже лежу в палате. Около меня никого не было, никто не сидел и не ждал, когда я открою глаза. На голове что-то намотано, наверное, бинты. Пошевелив каждой частью тела, я почувствовал боль в шее и в спине. Ах, да! Он же в меня нож всадил! Я же только письмо отдать пришел. Но это уже не важно. Я никак не мог собраться с мыслями, так все запуталось. Буду лежать и ждать кого-нибудь.
В больнице я провел милых две недели. Оказалось, меня увидел из окна один старичок, который и вызвал скорую. Они говорят, еще бы минут двадцать и все...Я, мол, везунчик. Ну да, это уж точно! Только выписавшись, я понял, что письмо так и не отдал! Оно лежит себе спокойненько у меня в кармане куртки. Вот и все. И зачем, спрашивается, все это? Видимо, просто так.
Заканчивая рассказ, я только скажу, что так никуда и не уехал. А после этого видел Веронику всего один раз, где-то через год после того случая. Мы с ней случайно столкнулись в магазине. Увидев меня, ей захотелось бежать, так видно было по испуганным глазам. Но все же мы подошли друг к другу и поговорили. Говорить было о чем, и говорить нужно было много. Я пригласил ее посидеть в ближайшее кафе. Она долго отнекивалась, ссылаясь на какие-то дела, но потом все же согласилась. Как нас меняет неумолимое время! В ней переменилось абсолютно все. Я не узнавал прежнего кроткого божественного создания. Глаза больше не излучали теплоты, а, казалось, таили злобу и бессилие. Разговор у нас не клеился, мы отчужденно сидели друг напротив друга и испытывали напряжение. Пусть тогда Вероника не сказала мне всего. Остальное я узнавал со временем, так сказать, казнь в рассрочку. В тот день она, конечно, дико передо мной извинялась, говорила, что пришла бы ко мне, но Мишка ее не пускал. Еще говорила, что думала, будто я умер, боялась сообщить в милицию, мол, он ей угрожал даже. Я молча слушал лепет Вероники, а мое сердце обливалось кровью. В тот момент мне было противно слушать весь этот бред. Она не нашла нужных слов, стала краснеть и дрожать. Тут я понял, что все утрачено. Ничего не осталось. Тогда я и отпустил ее. Зачем теперь друг друга мучить прошлым? Мы оба должны были жить, надеясь на то, что судьба подарит нам еще счастье, что светлое будет впереди. Надо только подождать, и все наладится. Я тогда так думал. А она ушла, холодно попрощавшись и ничего более не оставив для меня. Кроме бледной кожи лица и потупленных в пол холодных глаз мне ничего не запомнилось от последней встречи. Но тогда казалось, что это еще не все.
Больше я никогда ее не видел. И с тех пор, как Вероника вышла из кафе, моя душа отвердела и утратила способность любить. За окном лил унылый дождь, настырно бился ко мне в окно, видимо, стараясь разделить со мной грусть. Я одиноко сидел за столиком и смотрел на улицу. Мои губы предательски дрожали. Вдруг я почувствовал что-то горячее на своей щеке. Это была слеза, которая шла не из глаза, а из самого сердца.
Я потом еще расспрашивал друзей о Веронике. Они ничего не хотели мне рассказывать, а просто все время врали, что не знают, где она и что она. На самом деле, конечно знали. Вероника с некоторыми поддерживала связь. Иногда один приятель попьяне мог ляпнуть что-то несущественное, о чем я и так мог догадаться. Но, несмотря на это, я знаю, что она еще жила с Мишкой где-то три года, терпела частые побои. Потом он ее бросил, а немногим позже его наконец-то посадили за какую-то кражу. Но как раз тогда, когда я пришел с тем письмом, Вероника была где-то на пятом месяце беременности. Но тогда я этого не заметил, уж больно она худенькой была. У нее случился выкидыш на нервной почве или из-за того, что Мишка ее бил. Тот ребенок был от Мишки. А не так давно я узнал, что, когда мы расстались, она была беременна от меня. Но тогда испугалась и сделала аборт, ничего мне не сказав. Года через три я еще узнал, что она тяжело болела, и больше детей иметь не сможет. У меня тоже за всю прожитую жизнь не было ни одного ребенка, а сейчас уже поздно... Два года назад мне довелось узнать, что Вероника покончила с собой, выбросившись из окна. Истинной причины этой трагедии никто не знал. Говорят, к груди она тогда прижимала икону. Не оставила даже записки. Прожила и ничего за собой не оставила.
Когда я узнал об этом, мое здоровье резко испортилось, хотя оно и тогда не оставляло желать лучшего. Я тоже стал потихоньку угасать. Мне хотелось быть счастливым, но все произошло иначе. Поделать с этим я ничего не мог. Порой, мне становилось радостно от воспоминаний о наших встречах в молодости. Боже, как все тогда казалось просто и легко! И мы наивно думали, что так будет всегда. Сейчас я сижу перед камином, укутавшись в старый плед, и думаю о Веронике. И ностальгия эта разливается по телу волнующим потоком, а потом приносит тупую боль.
Вот так сломались две наших жизни. А ведь раньше мы вместе мечтали, как будем ими распоряжаться. В нашем случае распорядилась всем судьба. Но я не виню ее. Вообще никого не виню. Я вспоминаю те слова, которые подарили мне огромное счастье. Тепла этих слов хватает еще и на сегодня. Я как сейчас помню, как тогда, на морозном балконе впервые Вероника тихонько сказала мне робким голосом: