Аннотация: Интервью для газеты "Книжная витрина", данное в связи с выходом в издательстве "Амфора" романов Станислава Шуляка "Кастрация" и "Лука". Вопросы задавал Владимир Иткин.
Станислав Шуляк: "Я всегда ощущал себя в мистическом меньшинстве"
- Станислав, мой первый вопрос - простой и традиционный: Как появились оба романа?
Станислав Шуляк: На самом деле, романы ведь написаны так давно, что, если раньше и мог существовать простой и традиционный ответ на Ваш простой и традиционный вопрос, то теперь за давностью лет попросту забылся. Страшно подумать: "Лука" был закончен четырнадцать лет назад, "Кастрация" - десять. Пошла ли такая "задержка на старте" на пользу отечественной литературе, лично мне или хотя бы обсуждаемым текстам, судить не возьмусь. А посему теперь остается только фантазировать на тему "как появились?" или "что было толчком?", но об этом чуть позже...
- В "Кастрации" Вы предлагаете тип повествования, который можно назвать "сдвигом". Т. е. есть некоторая личная реальность с очень четкой образной системой, по ходу рассказа уходящая в хаос. На границе что-то происходит. Что именно?
Станислав Шуляк: С "Кастрацией", на мой взгляд, происходит любопытная вещь. В принципе, весь роман, включая событийный ряд и все диалоги, можно изложить в формате рассказа, на 15-20 страницах. И это будет совершенно другой текст. Дело в том, что текстовая ткань романа в значительной степени составлена из неких, достаточно коротких семантических единиц, каждая из которых зачастую является самостоятельным речевым произведением. Иногда это афоризм, иногда какой-либо неологизм; некоторым фрагментам еще, пожалуй, стоит поискать определение. Да, это внутренний монолог человека, персонажа со странным прозвищем Губка. Но всегда ли это только внутренний монолог? А может ли так мыслить обычный человек? А может, он черпает свои причудливые сентенции откуда-то извне? Так что же это тогда? Может, это и есть озарения? Откровения? В любом случае, на наших глазах возникает некий субтекст. Да, он не всегда внятен и отчетлив, но уж, во всяком случае, точно, что суб-... Впрочем, пограничный характер персонажа, всего происходящего с ним, его языка, стилистики романа Вами отмечен очень точно.
- "Лука" показался мне хитроумным кадавром, сочлененным из "Замка" и "Игры в бисер" на хармсо-достоевский манер, при всем - еще и с реминисценциями из Евангелия. Так ли это? И все-таки при чем здесь Евангелие?
Станислав Шуляк: Кадавр? Что ж, может быть. Но уж, конечно же, гипертрофированная выморочность всего построения, тотальная его мертворожденность, были вполне запланированными и осознанными. Конечно же, это прием, доведенный до абсурда, до логического (и нелогического) завершения. И оттого, надеюсь, "мертворожденный" "Лука" все же ведет свое странное, независимое, "кадаврическое" (или постмортальное, или сомнамбулическое) существование. И в недрах такого существования, как тоже надеюсь, все же звучит некая метафизическая или мистическая нота, возможно, нашептанная (напетая) чем-то из Евангелия. Вполне понимаю, что многих может покоробить такое странное соединение: "плетенка" из мифов, притч, анекдотов, обильно сдобренных нарушениями причинно-следственных связей и повествовательными пробуксовками и тут же, совсем рядом - библейские мотивы. Кто-то это не примет категорически. Что ж поделаешь, я всегда ощущал себя в мистическом меньшинстве.
- Поясните, пожалуйста, что Вы имеете в виду под "мистическим меньшинством", "некой метафизической или мистической нотой"? И еще раз: почему Лука? Почему Марк и Иван? Неужели все - совершенно интуитивно?
Станислав Шуляк: Да-да, мистическое - это то, что не воспринимается ни одним из наших органов чувств. В сущности, это всегда сверхчувственное. И в таком качестве оно незаметно входит в нас, а мы потом удивляемся, когда вдруг в нас вспыхивает гнев, восторг или тоска. Или нечто, чему мы не знаем названия, но что чрезвычайно беспокоит нас. А может, мы перед тем подверглись некоей мистической атаке? Получили мистическую инъекцию? Как знать. В идеале творчество должно апеллировать к такому неназываемому, и это же самое неназываемое пробуждать в нас. Но всегда ли апеллирует? Всегда ли пробуждает? Обычно мы имеем дело с более грубыми энергиями. С более тяжеловесными реакциями.
А меньшинство - всегда носитель изощренной и порочной неправоты, любой, какой угодно - может, и мистической. Вот только тишины, тишины недостаточно в нас, покоя не хватает нам, чтобы осознать в полной мере, чтобы почувствовать отчаянную радость такой неправоты.
Почему Лука? Почему Марк? Почему Иван, а потом вдруг вместо, положим, Матвея - Феоктист? Да ведь это история неудачи, проигрыша, история ложного движения, сдвига, слома, нарушения, история фабульной катастрофы, здесь многое намечается, многое обозначается, многое обещано, но не выполнено, но не находит разрешения. Автор пытается рассказать одну историю - неудача, другую - опять неудача, третью, десятую - и снова "не туда". И возникает повествовательный коллапс, читательское внимание затягивается в некую черную дыру, в тектонический разлом, где буйствуют "слова, слова, слова". Боюсь, невозможно внимательно прочитать "Луку" и не сойти с ума. Хотя бы чуть-чуть. Я, по крайней мере, сходил. Когда писал и потом перечитывал.
- Позвольте вернуться к моему первому вопросу, относительно того, "как появились" оба романа или "что послужило толчком" к их написанию. Относитесь ли Вы к ним, как к чему-то пройденному? И как можно сформулировать современный "этап"?
Станислав Шуляк: В случае с "Лукой", наверное, имена персонажей и были "толчком". Появился Лука. Имя, тянущее за собой бездну смыслов и ассоциаций. Потом Марк. Такая же бездна. Потом Иван. А потом вдруг - человек сурового вида, и потом - покойный Декан. Появилась странная зловещая Академия. Повеяло Кафкой, это Вы отмечаете вполне справедливо. Но потом "сломался", нарушился и Кафка. Австрийский писатель был, пожалуй, скромнее в средствах. Такого повествовательного избытка, который есть в "Луке", не было никогда у Кафки. Зато и выяснилось, что это дорога, ведущая в никуда. Но один раз ее пройти стоило.
Вообще же толчком к написанию чего-либо может оказаться что угодно. Однажды мне пригрезилась пара странных фраз: "Затормозили тихо, как и ехали не спеша. Двое в песцовых сумерках, ненавидящие друг друга, с тяжелым наследством взаимности; сидения поскрипывают в салоне душном, один барабанит пальцами, другой презрительно пофыркивает, подобно жеребцу". И вот из этих фраз понемногу выстроился роман листов на пятнадцать. Роман-особняк "Непорочные в ликовании".
По поводу "этапа"... Так получается, что для всякой своей новой крупной вещи я обычно вырабатываю и новую стилистику. Стилистики "Луки" и "Кастрации" совершенно различны. В "Непорочных в ликовании" она снова иная. В "Инферно" (это мой четвертый роман) опять иная. Иногда основою такой стилистики, как мы уже выяснили, бывает горстка слов, расположенных в странном порядке. Вряд ли я стану когда-нибудь писать "Луку-2" или, по крайней мере, использовать характерную для этого текста литературную технику. Посему "этап", конечно же, пройден... Обозначить же его как-то я скорее всего не возьмусь. Оборачиваться назад нам мешает негибкость наших шей, а наше прошедшее - это ведь не дорога, которая всегда за спиной, но скорее заплечный мешок. Да, оно было с нами, да, оно нами прожито, но рассмотреть его толком или дотянуться до него нашей трепетною рукою нам не дано... Дай Бог нам хоть наше настоящее осознать...