Шуляк Станислав Иванович. Пустота преткновения (книга верлибров)

Шуляк Станислав Иванович : другие произведения.

Пустота преткновения (книга верлибров)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]

Ссылки:

Оставить комментарий © Copyright Шуляк Станислав Иванович (shulyak1@yandex.ru) Размещен: 09/11/2003, изменен: 09/11/2003. 65k. Статистика. Сборник стихов: Поэзия Верлибры		Ваша оценка:
Аннотация: Книга верлибров Станислава Шуляка "Пустота преткновения" была издана в 1999 году в издательстве СПб-ского госуниверситета. Послесловие к книге Игоря Радовича. Афористичный язык, усложненность метафорических конструкций...

СТАНИСЛАВ ШУЛЯК

_________

Пустота преткновения

Верлибры

U U U

Вечно бездомный сидел у окна

своего отсутствующего дома

и глядел на улицу, являвшуюся

ему только в мечтах,

слушая по молчащему радио

прогноз непогоды.

U U U

Что за строгие девушки

с их изобилием нежеланных

и безвкусных походок

маршируют по шероховатым

панелям проспектов,

торжествуя от своих вдохновенных

побед безразличия и обсуждая

только новые прически луны?

U U U

Тщеславия и странничества,

сообщества и таланты,

семантики и слабости.

При сотворении мира

все связанное с человеком

заняло сектор ущербности.

U U U

Превратили меня в паука,

да не обучили ткать паутину,

а надеялся-то вместе

с оболочкой прежней

с инстинктом несчастий

своих расстаться.

U U U

Стремительность времени унять,

парашют к нему приделав,

из одних воспоминаний

сплетенный.

U U U

Сколько ни есть,

и сколько ни было,

и никого же ведь нет

необманутых.

И все рождают

и рождают детей,

как будто на что-то

надеясь.

U U U

С бесповоротною нерешительностью

молился на ветер,

жаркого равнодушия своего

будучи проводником тягостным.

U U U

Миллионноголовое племя пожирателей;

и среди них -

единицы праведных

выблевывателей.

U U U

Говорили мне: нет смерти, нет смерти!

Да только ж вот она здесь.

Что за непреклонность!

U U U

Недуг - вожделение;

здоровье - неприязнь.

Сколько веревочка ни вьется -

душе все равно конец придет.

U U U

Краски осени,

строгость зимы.

Видимость мира

затмевает его

истончившуюся

подоплеку.

U U U

Запинающийся на латыни -

удивление, беспомощность, жалость.

Заикающийся в немоте -

конвульсии.

U U U

Ибо тишина с тишиною спорила

об устройстве конца звука.

U U U

Душа алкоголя глядит

изнутри бутылки стеклянной,

на вечернем столе стоящей.

Печальна встреча двух душ,

прежде бродивших врозь.

U U U

Алогизм ресниц

и исступленность бровей

возле двух дурных глаз

пепельно-проклятого лица.

U U U

Глина, трогая скульптора за руки,

думает о том,

как непросто жить возле тех рук

и внутри этого мира,

которые никак не желают меняться.

U U U

Жизнь разбита на до и после.

Порочный круг разорван

на два порочных

полукруга.

U U U

Не был знаком ни с кем,

и знать не хотел никого,

и даже самого себя терял все более

на улице без имени и без смысла,

тщательно оберегал свое равнодушие

к предметам и вывескам,

отстраняясь от взглядов прохожих,

закосневших в благоговении

по поводу безнадежности им

отпущенных дней.

U U U

И на концах используемого

хлыста оставались

отпечатки боли

истязаемого человека.

U U U

Что же произошло? Что произошло?

То паутинка обожгла лицо,

ветром брошенная на лоб.

U U U

Верхом на Луне голый демон сидит,

на нас злобно поглядывает

и только сдуть вот-вот грозится

атмосферу Земли очумевшей.

U U U

Умирающий предает остающихся.

Ум потерявший предает верных.

Оставшийся жить предает ушедших.

Мудрый предает всех.

U U U

Мы не хотели строить домов,

и тянуть дороги.

Нам было важно

сокрушить изваяния.

U U U

Ждал новостей,

все ждал новостей,

до старости.

U U U

День опьяняет себя

наркотиком сумерек;

члены его тяжелеют,

свет его опадает.

U U U

Руки устали от жатвы несеянного,

мозг изнемог от явлений

неузнанного.

U U U

Писанное слово, сказанное слово -

был человек, да и пропал вдруг,

никак себя не найдет.

Ветхий завет; Новый навет.

U U U

Слышали грохот и думали,

что война,

прячась в убежищах

из прогорклого времени.

И ужас

сковал бессердечие,

будто мороз - пересохшую реку.

Но оказалось,

опять оказалось,

что просто -

свинцовая осень,

и наступил

стальной листопад.

U U U

Искусства наши существовали

для того, чтобы изощрять нашу явь

и умножать наши сновидения.

U U U

Проспект, пусть Литейный,

но выскребли всех пешеходов,

умертвили дома,

весь транспорт смели

с проводами и трамвайными рельсами.

И только, будто мушиное,

печальное жужжание ангелов.

Которых не видно.

U U U

Тому коту, которому доверили

написать историю рода мышиного,

следует изучить психологию съеденных

и спроецировать таковую на

гастрономическую картину.

U U U

Поколение сырости смысла,

упругих поджилок;

над землею раскатистый

вопль берущих.

Апокалипсис, свернувшись

в клубок черной кошкой,

греется у каждого порога.

И только из далекой рощи

слышен стук топора, ибо

опять началась, пускай

необъявленная, постройка

ковчега.

U U U

Тишина изумляла глухого,

ищущего беспокойства.

U U U

Нерожденные

скоро будут готовить

свой заговор пренебрежения

против нас, против тех,

кто уже одряхлел и

кто еще юн и полон

самообманов, нас,

идущих по следам

ушедших.

U U U

И был мир Горгоной Медузой;

Кто ни взглянет - обратится в камень,

отчего и богов не осталось.

U U U

Убей русского

утром выходя из подворотни дома

убей русского

зубами скрежеща от безразличия своего

убей русского

говоря с женою по телефону

убей русского

отправляя свое ремесло гения

убей русского

мучаясь больными зубами

убей русского

когда идет дождь

убей русского

и убивая его

убей его вновь

U U U

Если поешь песню,

не жди от мира пощады.

Если сложил стих,

забудь о презумпции невиновности.

Если тебя осенило прозрение,

ты обречен.

U U U

Лишь бы хватило жизни

для славы и скорби,

для горячечного дыхания,

для воскресных прогулок

вдоль темных побережий

реки, лишь бы хватило

смысла, чтобы понять

незаметное и неприкаянное

биение сердца.

U U U

Свернули головы всем

голубям, когда шло

строительство конца света,

после выгладили

свои белые одежды,

иные выступали с

систематизацией скорбей,

иные выводили новые породы

посмертных мух, другие

соглашались стать учителями

оставшихся, иные горланили

новые песни, но потом

все пошли в особые храмы

конца света, где собирались

петь отчаянные

хвалы, но теперь

им уже изменил

голос.

U U U

Созревшее навсегда оседает

в мозжечке неба.

И вот зажигаешь свечу и ожидаешь

озарений или бессмертия.

U U U

Сосредоточившись, увидел демонов

смрадных, выпрыгивающих из

скважин ниже собственного лба.

Вот так беда, вот наказание!

Рассеявшись, муху узрел и каплю воды

на терпком лепестке азалии.

U U U

Кусок дня иссушенный

солнцем бесцельности.

И всякую надежду производя

в прародители своего бесплодия.

U U U

Талант, иссякший

на пепелище причудливости;

голос, угасший

на развалинах звонкости.

Смертный человек

сидит на руинах

своего несбывшегося

и оплакивает

свою безмятежную

сердцевину.

U U U

И не пошел Магомет к горе,

и не пошла гора к Магомету.

И осталась гора при своей

неподвижности,

и остался Магомет со своим

одиночеством.

U U U

Задохнувшись от внезапного

самозванства своего, старался

только понять течения рек

и законы падения звезд,

замышляя в переводе

с небесного эсперанто

перечесть лунный свет

и одним усилием воли

навсегда запретить зарю.

U U U

Деревня, утонувшая в земле

бурой и пропахшей дымом

пожарищ, тень князя,

не находящая покоя,

убитого своими дружинниками,

пьяные их возгласы,

застывшие в теле

вздымающейся, с

узловатыми корнями

и пыльными листьями,

осины-России.

U U U

Ибо все совершалось как тысячу

и даже как миллион лет назад

и отличие было в одних

атрибутах.

U U U

Звон упавшего листа дерева,

задыхающегося от своих

трудных соков, тонкая

паутина, обжигающая лицо,

и темная мушка, ослепшая

от происков осени.

О трагедии замирающей

жизни задолго до того

пророчествует опавший

белый лепесток черемухи,

задолго до созревания

плода напоминает

о дряхлости.

U U U

И вернулся в свой сон

хозяином его, сокрушителем его

и его заступником.

U U U

Ночь. Зима. Пространство

пронизано снегом. Стая ангелов

летит спасать больного ребенка.

Порыв ветра, и - тех швыряет

на высоковольтную линию.

Стоны бесплотных ангелов,

запах паленого мяса и перьев.

Един в двух лицах был

предводитель тех ангелов

и автор того ветра.

U U U

Поначалу они вели борьбу,

с полным напряжением их

бессилий, потом их не стало,

и осталась одна борьба,

медноязыкая, многоголовая.

U U U

Тополь растет под окном,

луна горит в небе;

взгляд устал

от обычных

полуночных

мистификаций.

U U U

Влюбленному

в порядок вещей и явлений

открывались

улыбки воздуха

и гримасы жирной

теплой земли.

U U U

Ливни обыденности

обрушивались

на головы всех

безымянных идущих.

Песчаною поволокой тоски

подернулись глаза

возмутившихся ангелов.

Пасмурным был

первый день Творения.

Долог будет этот

наступающий день.

U U U

И слышали крик глухонемого,

забывшего о своей немоте

с испуга от своего крика.

U U U

Кость застряла в голубой

глотке неба. И было

утро говорящей рыбы,

крестный ход ракообразных,

пир пресмыкающихся.

Струною натянутой звенела

пустота преткновения,

змеилась лучистая темнота.

День первый.

U U U

Жил в ожидании суда дома

своего, предаваясь только

своей безобразной печали

о величии дней своих

избранной прозы.

U U U

Только Гераклу дано было

задушить еще в колыбели

змей сарказмов своих,

змей сомнений.

U U U

Мир, где перестало существовать "нет",

где "да" стали употреблять в

противоположном смысле, где

стали молиться в храмах муштры,

где детям делали прививки от

радости, где ангелов повергали

во прах и причудливость, где только

некто шел своею звенящей походкой,

ожидая своей скорой смерти в мире,

где перестало существовать "нет".

U U U

Трепет безверия. Твердым

был голос дававшего обет

безобразий, отроки пели,

месяц плыл по незыблемому

граниту. Медь заклинаний

примеривалась к спинам

новоиспеченных братьев.

Иные платками смахивали

с губ упругих насмешки,

заглядывая только бесцельно

в порочные лица отроков.

U U U

Слова и буквы были движимы

их инстинктом тяготения

и отталкивания

U U U

Войдем под крышу дома

и станем господами стен,

кирпичи и балки станут

возносить нам молитвы,

перила и ступени будут

заискивать перед нами,

и только среди труб и

обоев, возможно, будет

зреть заговор.

U U U

Был уничтожен навек клеймом

"враг народа", но по истечении

века воскрес, ибо понял,

что народ еще более

- твой враг.

U U U

Орудийные залпы. Задыхался

от нехватки жизни. Асфальт

лоснился от влаги на улицах

в городе, корчащемся от лютых

проделок лета. Сомнение в

плаще и шляпе, надвинутой

на глаза, спешит восвояси.

За ним наблюдают тысячи

глаз безрассудств, видел

упавшего прямо на бегу

с распоротым животом,

из которого истекает

содержимое желудка,

время не терпит, и опять

задыхался от нехватки

жизни, пока лицом вниз

летел на мостовую,

вздыбившуюся вблизи

твоего бедного горла.

U U U

Вздрогнул, когда мир

повернулся своей изнанкой,

и разглядывал его седой затылок

с выражением беспокойства.

Неподалеку свои кличи бросала

Охотница-Ересь. Похолодели дома

в партикулярных платьях. Будь

проклят всякий читатель!

Усадили на весла того,

на кого прежде боялись

молиться. И только

ждали возвращения

всего прошедшего,

вечного возвращения,

случайного возвращения,

единственно способного

как-то объяснить

присущую нам

тошноту.

U U U

Разорвали горло

и выпустили всю кровь,

добиваясь хоть капли

моего сокровенного.

U U U

Были уверены в своей правоте,

ордами проносились по

континентам, огнем и

мечом круша, выжигая

гнезда крамолы, ибо

несли свет истины,

и в каждом дворце,

и во всякой лачуге

оставляли как знак

непостижимого смысла

наш западный

календарь.

U U U

Взгляд на монету, упавшую лицом вниз.

Проклятия не клеймят, но лишь

обжигают руки. Неплохие исчерпаны,

но не созрели лучшие. Так отчего ныне

мерцает тихая обреченность?

Всего лишь стараюсь

отыскать достоверные звуки

в мире магического беззвучия.

U U U

Близорукие глаза Духа, носившегося

над бесцельною почвой. Коростою

приблизительности потрачена

сутолока дней твоих неизбежных.

Ибо был в отчаянии от

обстоятельств своего

рождения, во все

дни, пока был.

U U U

Занимаясь любовью

и сочиняя стихи, были

лишь торфом болот,

дожидавшиеся своей

очереди истлеть в

прохудившейся

печке тихого

простолюдина.

U U U

Ибо требовали от поэта

личного присутствия

при семи днях Творения

и точного свидетельства

обо всем, оным

предшествовавшем.

U U U

Жрецом стоял на возвышении

под бременем истекающих

молитв, подспудное свое

возводя в ранг святости; страстью

букиниста одержим единственный

квартирант опустевшего неба,

коллекционер исчерпанных

судеб, посылающий только

равнодушие свое его признанным

и робким ходатаям.

U U U

Упования родителей

по поводу будущих дней

их нерожденного отпрыска

есть фальшивое предисловие

к его ненаписанной судьбе.

U U U

Воздуха не было, и два лица

слились воедино;

света не стало, и два слившихся

воедино лица вели

меж собою войну до полного

уничтожения, время иссякло,

и два слившихся воедино

лица, уничтожив друг друга,

скрупулезно вели

счет взаимных потерь.

U U U

Ибо ты родом из крика,

ибо ты сгинешь в браваде,

миру плоти твоей для дыхания

отпущено горе.

U U U

Ливнями безразличия

оглушал трепещущих

от бесчувствия

в круговерти

несуществования.

U U U

Дом со звенящими стенами,

где даже мыши оглохли;

больные жильцы сидят,

зажав уши ладонями,

эхо радостей мечется

по воспаленным извилинам

полушумным прибоем,

достигая отдаленных

берегов черепа.

U U U

Знал тропу блаженного

беспокойства,

видел город грядущих

изнанок,

слышал весть о причудливых

сектах,

был бесцельности торжествующим

ловчим.

U U U

Между старых деревьев

бродил побирушка-ветер,

будто играющий

на чугунных струнах оград,

да на нервах,

на истрепанных нервах

мраморных изваяний.

U U U

Небо погасло, время

вздыбилось и рухнуло

навзничь. Не стало травы,

растущей из почвы, не стало

и самой почвы, не стало и птиц,

над нею летавших. Незрячие

соглядатаи славили картину

непревзойденного промысла.

Ибо конец света был

не менее вдохновенен,

чем сотворение мира.

U U U

Так и шел себе, шел,

с головою, полной помоев,

наблюдающий, наблюдаемый,

наблюдающий, наблюдаемый...

U U U

Всеми органами смысла

впивая цвет тишины,

разливающейся над

безбрежием незримого.

И ждал только торжества

бесцельного под покровом

невообразимого в мире

исцеляющих сарказмов.

U U U

Солнечный зайчик мерялся

силою с комаром. Первый

из них погас, второй ослеп.

Что за безысходный поединок!

U U U

Чернота почвы пропиталась

силой полуночи, месяц

попятился в глубину

неба в ужасе от

червячьих

жалоб.

U U U

Обитель всего сущего,

колыбель всего истлевающего -

изнемогла рука ее

летописца.

U U U

Твердя, что были убиты,

оплеваны, выжжены,

совершали только остановку

в мире таинственных

измышлений, где над

блаженными и безумными

песками, беззвучно

летали причудливые

птицы с цинковым

оперением и где

неистовые пастухи,

выгоняя с поля

недавно павших

коров, пели

песни великого

милосердия.

U U U

Наклонился и поднял бумажку

замызганную. Оказалось -

билет в Преисподнюю.

U U U

Срывая вдохновенья незрелые гроздья,

поедал до оскомины мякоть обмана.

U U U

Понимал язык трепещущих

ресниц; угадывал значение

безвольно павшей брови.

Но был разбужен горла

рассеченного потоком

иссякающего крика.

U U U

Ибо стон был предвестником

скорого дня; под знаменем

ревности шагал по пятам

любовного пыла, иссушенный

надеждой, искушенный

отчаяньем.

U U U

Не позволяя себе скатиться

в скорбь, тихо пламенел

разнообразием гротесков,

оставляя только автографы

безыскусности в дневнике

бодрствований.

U U U

Был президентом ангельской

лиги, бесплодный в

сверхъестественном,

незаурядный в обыденном,

как будто лазутчик

в бескрайних тупиках

и пленительных трущобах

оскудевшего неба.

U U U

Что проще? - поначалу

рядиться в традиции,

потом классичности насолить

да наугад в авангард,

к прокрустам искусств

к пройдохам художеств.

U U U

В противостоянии вещи

и ее отражения быть

всегда на стороне отражения,

до тех самых пор,

пока у созерцателя,

постороннего и нелепого

созерцателя, не станут

преступно слезиться

глаза.

U U U

Завернулся в саван сарказмов,

вооружился инструментом

безверия, приступая к

раскопкам неба в надежде

набрести на золотую жилу

бесцельности.

U U U

Ночь с кожею индуса, ее укоряют ка-ракатицы. Спальни пальм все в украше-ниях золотых сетей, здесь шепчутся сла-достно и, вступая во владения, спраши-вают об изнанках торжеств.

Ибо традиция опутывает ноги влача-щихся за мишурой и видящих уг-розы в правоте поэтов. Молитвы. И сильные стороны братств не станут назойливы в ушных раковинах зачинщиков светопре-ставлений. Еще один одержимый. И он затерялся, исчезнув в песочных часах будней. Вирус раскаяния рассеялся ме-жду жертв, и в разгадываниях глосс - лукавство. Жажда гонит убийц со сми-ренными взглядами ветреников в объя-тия ангелов. Чем более власти и возмож-ностей осуждения, тем менее праведно-сти в покрывалах; вот хотя бы прини-мающие порошки. Шаткое положе-ние корчащихся перед огнем. На задвор-ках потустороннего и склад забытых присяг и скромности алчущих.

Обсерватории на равнинах, пепел ежедневных упражнений и стыдливость в достоинствах руин. Хохочущие облака. Как было замечено.

Страус с привязанной крышкой по поводу женских изобретений. Ноги шо-коладных мальчиков утаптывают шер-шавые завалинки ночи. И ласки не ждут.

U U U

Красные розы в траве,

будто следы поцелуев

недавно насытившихся

вампиров.

U U U

Искал язык и веревку,

чтобы ударить в колокол,

а пальцы копались только

в груде липких и теплых кишок,

перила балкона близки и

ненадежны, и внизу

восемьсот тысяч футов

пустого пространства,

пошевельнуться нельзя,

а с другой стороны нет

и вообще никакой ограды,

хоть бы немного света,

стучит в голове, но пока

можно нащупать только

клочья газет, которые

кто-то старательно

мелко нарвал, и коконы

из скатавшейся кошачьей

шерсти и увидеть одну

хорошо заметную издалека,

светящуюся точку в этом

обветшавшем, опустевшем

и спятившем небе.

U U U

Созерцание учинил он

мальчик вчера ныне не

юноша натура одолеет

настрой рухнув

в самодовольное

слово около

пиров

пирамид

древнего

нервного

мира

U U U

Расплавленное олово входит

в состав втайне зарождающегося

февраля, взорвавшегося потом

над землей вкрадчивым и неудержимым

светом, полозьями финских саней

рисующего строгие чертежи на снегу,

всем усыпанном темной махоркой

и перетертой в прах рябиной

около темных коринфских стволов

всех взбесившихся северных колоннад,

и серая птица с красным и недоверчивым

глазом, оборачиваясь по сторонам,

сделает четыре испуганных шажка

по снегу, оставив за собой цепочку

голубых следов в своей серой и обетованной

глуши, всего лишь несколько легких ран,

но которые не затягиваются до самого

лета.

U U U

Опасаясь насилия, искал,

куда преклонить жалобу.

Обожгут фейерверком,

расстреляют в упор,

заставят содрогнуться.

Мирная безысходность.

Увидел вдруг сатирическое

сочувствие блюстителей

беспорядка. Знавших

выгоду глаз. Накануне.

Торжествующе. Я.

U U U

Когда указывают на обитель

любви, всегда одновременно

указывают и адрес

светопреставления.

U U U

Прежде старался вытворять

иные оглушительные искусства,

давал обеды без приглашенных,

составлял великолепные букеты

из своего отжившего,

изучал гармонию тишины,

сплетал праведные интриги.

Успешно руководил дружбой,

разводил белоголовых детей.

Потакал неосознанным

капризам. Сознательно

за нос водил свою

незаурядность.

Стоял на почве

фундаментальных

случайностей. Оттого,

что мучительно

себя знать

не хотел.

U U U

Еще при жизни удалось

изжить в себе человека.

Его, имярека, героя

безобразий, слава

преследовала и

после окончания

одиозных дней его,

прожитых в условиях

тщетности. Был

великий искусник

надежд

и безветрия.

И никогда

не поминал

ни имени

нации,

ни смысла,

ни совести

всуе.

U U U

Угасал уходил расточался таял

под покровом лучшего

вечера и тогда

сам содрогаясь уходил

вместе с ним

единый миг посвятив делу

благодарности

только демонам

дана сила столетней пляски

и соли рассыпающейся

фосфорных брызг

им непомерно

расходующим себя

как они это

задумали

за чертой

речи

U U U

Ныне город полон

перелетных прохожих,

следы населения

запечатлеваются

в душе воздуха.

Жаром ржавчины

лоснится солнце,

занозы зноя

нежат женщин.

В кухнях оглушают

наваждения кипящей

пищи. Лучами случайности

крест, на площади стоящий, согрет.

И стоишь у подножия изнеможения,

и заглянуть силишься в глаза зла,

ибо сегодня оказался казненным,

завтра восстанешь прославленным

и полузатерявшимся в уголках

логик

U U U

Был отравлен безрассудными

днями своими; все, что составляет

мир, составляет и нашу отраву.

Вдыхая обманчивую реальность,

выдыхаешь ложные представления.

Корчась на вертеле ежедневного.

Ибо рожден.

U U U

Влача ночи свои по плечи

в кичливой почве. Чарующе. Чопорно.

Часовым чахоток навстречу. Слыша

укоры в фальшивости. Ощущая

краешком совести. Карьера

сарказма. Рука об руку со своими

минутами кровожадными.

Неподвижен в виновности.

U U U

В исчезнувших цивилизациях

не замечают

пролившихся

ливней жизни

над головами

будущего бесплодия.

U U U

И кто вспомнит,

что было записано

веточкою на песке,

в который еще

превратятся

вчерашние

скалы.

U U U

Самоубийцы

подобны

выбывшим

адресатам

при всех

ревизиях

сообщничества.

U U U

Взгляни на плоскогорье

исполненных помыслов,

капелью орошаемое

смысла и изнуренное

лавинами

бесформенности.

U U U

Адвокаты смерти

пользуются и ее

единственным

снисхождением -

безжалостностью.

U U U

В ожидании конца мира

нетерпеливое время

истекает голодной слюной.

U U U

Лес самодостаточных

одиночеств, и судьба выстригает

в нем просеки безнадежности.

U U U

Язвительность черностишия

в рамках недугов незаурядности;

и шагал тропою неудач

в направлении

смутной земли

шедевров.

U U U

Показалось, что был узнан,

но узнан не был

и сам никого не узнал,

и около неба остановил свой шаг,

оглядываясь грустно

на промелькнувших в череде невнятиц

героев полдней, полнолуний, пятниц.

U U U

И самые усердные подпиратели

небосвода образовывались

со временем из молодых

бранителей вселенной.

U U U

В мире

сверхъестественного

смысла

помрачение рассудка

было формой

милосердия.

U U U

Видел кого-то с рассеянным

взглядом и озабоченною душой.

Оказалось, искали полиглотов,

чтобы перевести звуки весенней

капели на язык песен соловья.

U U U

Для единой капли росы

на лепестке цветочной чаши

в работниках вся природа.

U U U

Смерть и существование -

ветр и парусник. Одна любовь -

бесцельная пассажирка.

ЗАЛОЖНИКИ

притча

Я беру в свидетели небо, что исполню здесь то,

что должен совершить: ибо дух побуждает меня к тому,

так что я совсем в плену у него, и не могу обороняться от него,

что бы со мной потом ни случилось.

Я. Беме

Я не собирался тогда ни плавать, ни купаться, неожиданно оказавшись на том берегу моря, поражающем своей внезапной изменчивостью, я, не желаю-щий особенно выдавать своего беспо-лезного небожительства, которое не-редко теперь все более исключается из разряда достоинств, тем более под впечатлением всего нынешнего взбунто-вавшегося неба и прежде, впрочем, не слишком покойного. Я всегда знал себе цену и не преувеличивал никогда своей мысли, я думал, что неплохо про-веду время, и уж не стану собирать рако-вин, отвоевывая их у морской соли, и угады-вать в них какие-нибудь отпечатки про-шедшей, неизвестной мне жизни. В крайнем случае, я не стану делать ничего, если мне не доведется протру-бить мою точную и победную песню, и я уже ходил, зарывшись по щиколотку в песок - хранитель времени, он есть рас-сеянная и некогда побежденная твер-дость, такой же безмерный носитель не-ясностей, как и всякий интимный днев-ник, я погляды-вал издалека на скользкие и зубчатые гнейсы, похожие на детский сад велика-нов, резвящихся, задумчивых или врос-ших по пояс на древнем берегу моря.

Птицы не старались жалеть за меня об оставленном мною, и я себя считал благодарным им за это, хотя нам и пре-жде никогда не удавалось находить об-щего языка, я думал, что море здесь важнее неба, и странно, что находятся некоторые, готовые служить не-значительному, пренебрегая важным, мне ни-кто не говорил, чтобы я оборотился на себя и чаще вообще проделывал это, и единственные гонения для меня, - уни-жения неопознанным и обманчивым моим будущим. Ну это-то как раз не важно, проговорил тогда про себя я, ведь никто не смотрит теперь за мной, пола-гая меня призванным на экзамен, от ко-торого, наверное, зависит для всех их последующее существование. И теплые водоросли оплетали мои босые ступни, они ластились ко мне, вполне сознавая свою слабость. А я бродил по морскому песку, ни в чем не замечая и тени тре-вожного.

Но береговая линия уже начинала расчетливо выгибаться у меня за спиной, словно змея, ползущая вокруг дерева; в ту самую минуту, когда я был более всего спокоен и делал вид, что мое пре-бывание здесь желательно; я имею привычку ни о чем не жалеть из про-шедшего, и новая волна ударила меня под колени и тотчас же в плечо, я только рассеянно усмехнулся от этого, готовый спорить со всякой расчетливостью бед-ствий, и не встревожился ничем, когда несколько фунтов песка из-под моих ног отхлынуло вместе с волной в море. Я думал, что не дам себя сбить туманными предостережениями, пускай бы даже часть из них стала исполняться прямо у меня на глазах, и тогда на меня обруши-лась целая гора воды, в сравнении с ко-торой я сам был ничтожной песчинкой, не видимой даже в лучший микроскоп. Ну это еще все-таки ничего, говорил про себя я, наверное, я еще выберусь. Так рассуждал я, когда меня уже перевер-нуло, повалило водой, и в моем замут-ненном взоре на минуту перемешались вода и небо, меня один раз протащило лицом по песку, и я с радостью ощущал на себе кровь, тотчас же охлаждаемую солью, я хотел было еще встать на ноги, но береговая линия умчалась уже далеко вперед, толпою холодных стихий под-мывало и пляжи, и дюны, и города, и кверху торчащие скалы, которые с гро-хотом и шипением обрушивались в не-спокойную воду, и это было уже от меня далеко, так что я даже скорее угадывал это, чем видел воочию. Иногда еще с неба слизывало и птиц водой, если они, любопытные, зазевавшись, подлетали к морю совсем близко; я не мог рассчи-тывать и на острова, разбежав-шиеся во все стороны в испуге перед не-истово-стью всей воды...

Я все-таки еще могу просто плавать, решил я, пока спасение не придет само собой, и мне еще особенно не нужно бу-дет думать о себе, потому что тем более все мы с младенчества всегда заложники смерти, и раньше нередко я себя приучал к самым разнообразным и хитроумным правилам, придуманным мной для еже-дневного существования.

Но мне теперь надолго не досталось моей опасной свободы. И надвинулась чернота сзади, меня подбросило кверху, опалило долгим властным дыханием, и была чернота шершавой и влажной, и меня снова куда-то понесло, так что я даже потом с большим трудом дога-дался, что проглочен теперь огромной рыбой. Да, это была исполинская рыба, огромный тунец, размером более не-скольких городов, куда я всегда прихо-дил прежде, хотя и не стараясь еще из-далека поразить горожан своим отстра-ненным избранничеством, я, по особен-ности свойства никогда не умеющий мучиться смыслом всякого увиденного, никому не посоветую теперь хотя бы даже своего ужаса, темнота здесь и смрад такие, что раздирают грудь, я об-ливаюсь слезами и поминутно захожусь приступами кашля и иногда только не стараюсь облегчить свое пребывание здесь отчаянными, безрассудными сто-нами. Я стою посреди испарений разла-гающейся пищи, которая сама липкой и жгучей кашицей легкими волнами пере-катывается у моих щиколоток. Я должен тоже, наверное, со временем быть пере-варенным, как и все остальное, хотя и считаю себя не моллюском, иные из ко-торых, погибая, прощально фосфоресци-руют, это еще последний сигнал прими-ренности с обстоятельствами, и не мел-кой рыбешкой, состоящей с этим испо-лином в отдаленном и скандальном род-стве. Эта рыбина и сама, должно быть, недовольна, какая ей попалась крупная и несъедобная пища, и потому утробно и победно гудит. Ведь что ей стоило пре-доставить меня самому себе, как обычно охотясь за небольшими рачками и рыб-ками - так я теперь обманываю себя, стараясь только, чтобы у меня лишь не-много чувства уходило на бесполезные сожаления. Я стараюсь обследовать мое смрадное логово, зная, что это станет, наверное, и моим самым последним за-нятием, другого же не останется ничего, и все же это еще соответствует моим привычкам, я их считаю пока не такими уж плохими. Я раньше бы, наверное, по-гиб один в море, переломленный и раз-давленный какой-то из больших волн, и все-таки я не считаю рыбу спасителем своим, я - тягостное содержимое этой рыбы-тюрьмы, рыбы-судьбы.

Но нет, я теперь не боюсь ничего и не буду, наверное, бояться впоследствии, и мне это не стоит почти ничего, всего лишь несколько затверженных мыслей и забвение нескольких недостаточных и перезрелых, сомнительных грез. Так по-том более семидесяти дней продолжа-ется мое смрадное странствие, каждый день которого не похож на предыдущий и не отличается от того ничем, и я устал уже от бесполезного многообразия про-должающегося времени, я сам должен превратиться в кого-то другого, чтобы преобразовать его облик, в членистоно-гое, в птицу или в теплокровное живот-ное, менее всего сомневающееся в при-родной потребности размножения, в окатанный водой камешек или в тонкую свирель в желтоватых и узких руках, хо-рошо знающих, как с ней следует обра-щаться.

Мы совершили за эти дни великое путешествие, о котором, впрочем, мне не известно ничего, и я только могу дога-дываться о многом, и я еще могу гор-диться, что тоже побуждал свою тюрьму не оставаться на прежнем месте ударами изъязвленных ног в стенки, витиеватою своей бессловесностью, и она не знает теперь, как ей со мной сладить, ведь в себя никогда не заглянешь и не наве-дешь там порядка, даже обладая значи-тельной силой и могуществом управле-ния. И рыба недовольно гудит, огрыза-ется и скорее потом рассекает волны, и я горжусь своей причастностью к путеше-ствию, это гордость отчаяния, она посы-лается в награду за продолжение мучений, хотя и не приходится выбирать, стоит ли принимать такой подарок. По-том мы приближаемся еще к какой-то новой земле, на берег которой высыпают полуголые люди, вперед выталкивая своих стариков и женщин с младенцами, для них это праздник, и они выдвигают из себя одного, назначая тому говорить за всех, ему это ничего не стоит, и у него еще, должно быть, лицо человека, ду-мающего о красном цвете, и он говорит, подбоченясь, с ужимками опереточного актера, на что он тоже, наверное, упол-номочен народом.

Наконец, братья, говорит он, мы до-ждались этого знаменательного и непо-стижимого часа, когда к нам приплыла волнующая и великая гостья, которую всякий из нас, от мала до велика, был бы, буквально, счастлив поцеловать в ее сахарные влажные уста, в ее соленые очи. Кричите люди "виват!" - продол-жает еще оратор, и люди кричат "виват!" С машинальным самозабвением. Вокруг нас бездны воды, продолжает еще мас-тер тирад, мы прилепились к последнему пятачку тверди. Цивилизации наши - только разменная монета в неисповеди-мой игре Всевышнего, и мы привыкли молиться выгребной яме, куда сливаем свои нечистоты. У нас уже не осталось времени, но еще меньше его у наших де-тей, и ныне имеющий чад даже не имеет своего могильщика. Войны наши иссу-шили сообщества, а перемирия наши ос-танавливает наша усталость. Помните ли вы те дни, когда крошечные тревоги за-водились в недрах наших исполинских беззаботностей. Мы перестали беречь наших детенышей, наше отродье, мы бо-лее не лелеем их, не обучаем своим по-вадкам и странностям. Ужас заселил наши жилища, и мы перебрались в пе-щеры. Питомцы безнадежности, мы ис-пытываем отвращение ко всем, сооб-щающим нам безмятежные повести. Не-мало дееспособных фантомов являлось нам вблизи окончания времени, а мы не сни-скали себе славы расточительством без-молвия, ни единый из нас.

И вот настал час, и мы возьмемся за руки, воспоем наши гимны, наши псалмы и сатиры, и первозданно шагнем навстречу строгости нового безвременья. Спасение наше пришло из неведомого, из океана влаги, из обители гибели... Так говорил человек-лжец, а я раздирал под-кладки безоглядных молитв, нередко на-тыкаясь на бесцельность звучащего слова. Я порой примыкал к великим скорбящим, к благодетелям человечества в горечи. С этим миром мы сводные чужа-ки, и пренебрежение мое суть соучастник моей скудной жизни. Бед-ный пловец, бедный Иона, со вздохом своим в заусеницах безразличия говорил я. В искусстве закоренелого запустения я и поныне искренний виртуоз, и я слышу теперь сквозняк гнилости, судороги и бульканье, и догадываюсь, что слышу смех. Ибо был день хохота рыбы. Не по-скользнитесь на слизи, уговаривал из-бранных хитрый оратор, не оступитесь, когда мы будем восходить на грудь на-шего вдохновенного ковчега.

Он погиб первым. Что проку было в предостережениях, когда и случившему-ся не внемлют. Потом принесло первого младенца, оторванного от материнской груди и разбившегося о булатную сталь настоящего, потом пресыщенных стар-цев, потом юношей и девиц, самцов и самок, изнуренных двуногих, их скарб, украшения, их науку, искусство, их го-рода... У всякого из нас был шанс на достойный проигрыш, по обветшавшему слову моему; живые были полны враж-дебности смятенных. Знал я. И готовил себя к новым словам, к новому содрога-нию, к новому смыслу. Неустанно и тщетно готовил.

Игорь Радович

Поэзия, где перестало

существовать "нет".

Дело специалистов спорить о полной или неполной тождественности понятий свободный стих, верлибр, белый стих, стихотворение в прозе; читателю, далекому от теоретических проблем современного стихосложения, возможно, будет не так уж легко уловить разницу между вышеприведенными понятиями, даже если таковая существует в принципе. Тем более, что с той или иной долей корректности, пожалуй, можно говорить о существовании некоего зазора между понятиями вполне синонимичными. И уж тем более даже специалисту не всегда просто бывает отнести какое-либо нерифмованное сочинение современного литератора к тому или иному поэтическому жанру.

Мир, где перестало существовать "нет". Такой строчкой начинается один из верлибров Станислава Шуляка из представляемого сборника "Пустота преткновения". Вряд ли эта строчка может претендовать на то, чтобы считаться некоей универсальной метафорой; может быть, у мира существуют и другие, не менее острые и болезненные проблемы, кроме все-дозволенности и все-возможности, но, во всяком случае, эта строчка обнажает метод. Ибо в немалой степени объектом поэтической рефлексии является мир, в котором что-то произошло, что-то случилось. Для сознания политика или общественного деятеля имеют первостепенное значение вечные вопросы - что делать? кто виноват? Для поэтического, для метафизического сознания существенны вопросы - что же случилось? что же произошло?

А что-то действительно произошло. Например - "...просто - свинцовая осень, и наступил стальной листопад". Или - "Апокалипсис, свернувшись в клубок черной кошкой, греется у каждого порога". Или еще - "Свернули головы всем голубям, когда шло строительство конца света..." Произошла некая тихая катастрофа, тектонический разлом прошел через сердцевину мира, по крайней мере, того самого мира, что отразился в авторском сознании.

Благодаря обилию алогичных, сюрреали-стических словесных сцепок, стихотворное про-странство в рассматриваемых текстах напоминает пейзаж по-сле битвы понятий. ..."прячась в убежищах из // прогорклого времени...", "ужас сковал бес-сердечие...", "ис-ступленность бровей..." и пр. Вещь, предмет обретают немыслимые в быту напряжение и неустойчивость, функции вещи дробятся, умножаются на глазах, само ее существование становится пробле-матичным. В приложении к верлибрам С. Шуляка не следует говорить о каком-либо - в чистом виде - лирическом похождении; аб-солютно все: явления природы, человеческие чувства, авторская рефлексия - служат лишь поводом для де-структивного, трагически-напряженного ин-теллектуального вояжа. Результатом тако-вого никогда не бывает нахождение своего "я" или авторская самоидентификация (похоже, даже цель такая не ставится), не следует также говорить и об осмысленном, запро-граммированном расточении - в пределах стихо-творного текста - авторского "я", здесь in vi-tro сизифов труд, причем сизифов труд, дове-денный до автоматизма, до машинальности; зачастую перед нами хроники остановивше-гося времени (может быть, конца света), движе-ние смысла здесь весьма проблематично, на смену ему приходит звукомелодическая длительность, длитель-ность, монотонная, продолжающаяся до са-мого момента ее прекращения.

Верлибр С. Шуляка подвижен, графичен, но здесь также имеет место дуализм, свой-ственный, например, микромиру (тот же электрон, допустим, - это и частица, но это и волна), стихотворная строка это и линия, но это и словесная туманность, в которой смысл не проявляется, но скорее увязает. Целью автора весьма редко бывает обнаже-ние, проявление смысла. Даже если стих сближается с какими-либо, весьма условно говоря, пограничными "жанрами" - с афо-ризмом, с притчей. Скорее здесь вояж ради вояжа; человек реализует себя в любом из своих проявлений, даже весьма далеких от творчества, но если уж тот обращается к творчеству, то, наверное, не слишком пра-вильно смешивать таковое с какими-то иными человеческими проявлениями - об-щес-твенными, семейными, дидактическими и проч. Пускай творчество нельзя отнести к числу наших инстинктов, но уж к числу не-отъемлемых благоприобретенных потребно-стей рода человеческого следует отнести несомненно.

Весьма разнообразны интонационные особенности стиха С. Шуляка - от медита-тивных распевов со строгими библейскими зачинами ("Ибо ты родом из крика, // ибо ты сгинешь в браваде...") до исступленной ско-роговорки с неточным, с приблизительным словоупотреблением (Как было сформули-ровано автором в прозаико-драматургичес-ком сборнике 1995 года "Последствия и преследования" - "Слово означает совсем не то, что оно означает..."), от естествоиспытательской разре-женности в духе японских танка ("Тополь растет под окном, // луна горит в небе; // взгляд устал // от обычных // полуночных // мистификаций.") до автоматического письма в манере А. Рембо, А. Бретона или Т. Тцары. ("Ночь с кожею индуса...") Последние три имени, впрочем, воз-можно, были помянуты всуе.

Всякое стихотворное предприятие всегда есть предприятие греховное, по-добно тому, как в основе странствий Вечного Жида лежал его греховный про-ступок против че-ловечности, против человеческой природы. Целью настоя-щей статьи, впрочем, не является угады-вание того, что именно за грех является побудительным мотивом творческого предприятия С. Шуляка. По крайней мере, в тех немногочисленных случаях, когда лирический герой стихотворения не укрывается за безличную форму гла-гола в прошедшем времени ("Завернулся в саван сарказмов, // вооружился инст-рументом // безверия..." Я завернулся? Ты завернулся? Он вооружился?), тот подчеркнуто антидидактичен и никоим образом не выступает в качестве этакого сокровенного этического alter ego самого автора. В некотором смысле, автор вполне последовательно дрейфует в русле за-падноевропейской имморалистической литературной традиции.

Понятно, что в области самовыражения возможны любые игры с какими угодно авторскими масками (другое дело, что всякая симуляция сама уже обозначает некий симптом), но в речевой сфере авторская деструктивная активность, противосозидательная энергия, гораздо более отчетливы и распознаваемы. Возможно, еще впереди статистические исследования на тему "частота использования слов с приставками без- и бес-, а также с отрицательной частицей не- в текстах С. Шуляка", но то, что в массированном употреблении слов типа безразличие, бесчувствие, бессодержательность, бесцельность, безверие, безнадежность и т. п. скрывается некий рассчитанный авторский промысел, представляется весьма очевидным. Идет какая-то таинственная подспудная работа, или, может быть, ведется некая скрытая игра с необъявленными заранее правилами, и задача читателя, возможно, не в том, чтобы угадать правила, но хотя бы всего только угадать игроков. И это тоже немало.

Однако все вышеприведенные соображения о возможной авторской игре (даже если они не лишены справедливости) вовсе не отменяют серьезности поэтических построений, не опровергают трагической отчужденности главного лирического героя. Аскетизм и смирение его соседствуют с заносчивостью небожителя. Может быть, именно такая заносчивость была причиной превращения "бумажки замызганной" в "билет в Преисподнюю". Вообще все стихотворные тексты, входящие в сборник "Пустота преткновения", полны такого рода кафкианских превращений. Причем превращений, происходящих как во время самого повествовательного вояжа, так и за пределами того.

С особенной настойчивостью возвращается автор к двум событиям всеобщей истории - прошедшему и будущему - к сотворению мира и концу света, возможно, они вообще нерасторжимы в авторском сознании, первое влечет за собой второе, или первое как раз и обозначает второе, кому как нравится. Многие стихи сборника кажутся некими осколками, обрывками хроники конца света, составленной его очевидцем.

Во вторую часть сборника входит весьма объемистый текст, носящий название - "Заложники". Жанровое определение текста, данное самим автором, - притча, и предпосланный тексту эпиграф из грандиозного и загадочного мистического трактата Якоба Беме "Аврора, или Утренняя заря в восхождении", подтверждает справедливость такого определения. Обилие фальшивых отсылок - к библейскому Ионе, к Киплингу, пожалуй, что и к Гомеру, спонтанные духовидческие прозрения, рафинированно-интеллектуальные инвективы, ассоциативная игра, повествовательная раздробленность - все это создает впечатление некой трагической мистификации. Впрочем, давно известно, что между задуманным, выраженным и воспринятым как минимум две дистанции, причем обе "огромного размера".

Оставить комментарий
Размещен: 09/11/2003, изменен: 09/11/2003. 65k. Статистика.
Сборник стихов: Поэзия

Связаться с программистом сайта.
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"
Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"