Вершина Выкрестов, это грудь кормящая Небо. Когда-то, когда Вершины ещё не было, Небо было сухое и сморщенное. Оно кукожилось над Океаном и Берегом, пустым бельмом устилая высь. А под ним шла неустанная борьба скользкой глади Океана и острых изгибов Берега. Было сыро, пасмурно и неуютно. До тех пор пока на Берегу не появился смешной холмик, он быстро рос, и вскоре всем стало ясно, что из него получится целая гора - Вершина. Гора росла, пока не уткнулась в шершавую кожу Неба. Небо, сначала съёжилось, а после отыскало в себе рот и стало сосать им гору, как сосут материнскую грудь. Небо расправилось и налилось жизнью, под ним стало приятно быть. Мягкие линии Океана больше не соперничали с неровными очертаниями Берега.
Теперь было необходимо лишь одно - чтобы я поднялся на Вершину. Дело было не во мне, а в буквах. Вершина, Океан, Берег - всё было подчинено силе заглавных букв, но только мне стоило подняться на Вершину, как заглавные буквы должны были быть стать строчными и все - Небо, Океан, Берег, Вершина свободны друг от друга.
Конечно все это выдумки, никакой Вершины Выкрестов нету. Это мы вместе с бабушкой насочиняли. Мы сидим с ней в одном из жилых квадратов панельной многоэтажки. Мне надо учить уроки, а бабушке помогать мне, но мы не спешим, лазим по Интернету, играем в города или сочиняем про Вершину Выкрестов. Хотя это бабушка сочиняет. Вот сейчас придумала про эти дурацкие заглавные буквы, во-первых потому что мне сегодня надо делать уроки по языку, во-вторых просто назло мне. Это из-за игры в города, мы с нею часа два играли, но вся закавыка в том, что я знаю много городов, штук десять, наверное, или даже больше, а бабушка только один - Ахтубинск. И бабушка злится. А когда она злится, всегда выдумывает. Но злится она не долго. Позлится-позлится, а потом радуется. Вот и сейчас бабушка хватает учебник грамматики и танцует с ним по комнате, как с воображаемым кавалером и её гиреподобные груди укрытые попоной кофты, вращаются в одном ритме с хозяйкой. Бабушка дотанцовывает до туалета и запирается там, начиная выкрикивать прочитанные правила. Мне становится весело, и скачу рядом с туалетной дверью, визжу и машу руками. И из щели двери продолжат литься мишура суффиксов, приставок и верных склонений. Но вдруг я замираю в оцепенении. Возможно, мне почудилось... но нет! - я чётко расслышал как вместе с бабушкиным голосом из-за двери вытекла прерывистая струйка треска рвущейся бумаги. Я припадаю к двери и из всех сил барабаню в неё кулаками. Стучу скорее от безысходности, понимая, уже поздно что-либо исправить. А ведь завтра с этим учебником мне предстояло идти в школу...
Левый сапог хрипит, пытаясь, вгрызться в каменистую плоть Вершины, но всё равно торит пяткой узкую дорожку к прозрачной пустоте обрыва, я вытягиваю руки, чтобы обхватить как можно больше камня, и только так прекращаю скольжение. Замерев в паре сантиметров от гибели. Пускаю взгляд вслед за серым камнем, что сверзился от моего толчка, с обрыва и, обретя минутную свободу, пикирует навстречу кривому полотну Океана. Задираю голову, теперь мой взгляд карабкается к самой маковке Вершины, где методично пульсируют, вбирая в себя сок горы, наполненные ветром губы Неба. Ещё высоко. Я делаю очередной шаг вверх. Поднимаюсь, царапая воздух многодневной щетиной. Надо идти, чтобы сделать, как хочет бабушка.
Посреди Неба торчит крошечная метина. Когда я был у самого подножья горы, мне чудилось, будто Небо это огромное око, а метина соринка в нём. Ничтожная крошка, портящая гармонию бытия. Быть может, из-за неё заварилась вся эта каша, и я вместо того, чтобы бороздить цифровые просторы Сети, или валятся возле телевизора с бутылкой пива, вынужден лезть на Вершину. Я взбираюсь на Вершину, время от времени бросая взгляды на точку, и чем ближе к Небу я подбираюсь, тем чётче осознаю - она не соринка в глазу, она сама глаз и мне уже видно как подрагивает веко и вращается чуть косящий диск зрачка, поблёскивая острыми краями.
Склон становится всё более отвесным, я цепляюсь за каменную шкуру руками и ногами, ощущая, как истончаются мои силы. В нескольких метрах над моей головой разлилась плоскость террасы, совсем немного и меня ждёт отдых.
Я напрягаю мускулы, выжимая из них, как из губок последние силы и вползаю на террасу. Под толщей грудины сходят с ума лёгкие, истекая склизкими хрипами. Бросаю под голову рюкзак и растягиваюсь на террасе. Надо мною влажным овалом расползается глаз Неба, глаз время от времени смаргивает перистыми веками, гуляющий влево зрачок перекатывается с боку набок. На поверхности глаза выпячивается тонкая линия блестящей влаги. Это была слеза. Она подрагивала на глазу, и не спеша пузатилась наполняясь особенным ядрёным соком, из которого состоят слезы, пролитые не по существу. Косой зрачок затрепетал, силясь сбросить мешающую слезу, но та въедается основанием в плоть глаза, словно боится высоты и ни за что не хочет падать. Проходит совсем немного времени сок начинает густеть, делая слезу грузной и неповоротливой. Под её тяжестью уже прогибается глаз. Зрачок гнётся ужом и с силой толкает слезу. Капля отрывается от глаза и, пробивая на вылет воздух, рвётся вниз. А внизу лежу я и с безысходностью наблюдаю, затем, как слеза, приближаясь, стремительно вырастает в размерах. Вот-вот она закроет собой весь горизонт. Шипящая капля врезается мне в лоб...
- Бабушка, а что будет, если в голову попадёт слеза неба?
- Не мешай, внучек, я на сайте знакомств . Сочиняю любовное послание.
И бабушка забарабанила ладонью по клавиатуре. Бабушка никогда не набирает ничего пальцами, считает, что это ошибка изобретателей - набирать пальцами. А бабушка невероятно принципиальный человек и никогда не следует чужим ошибкам. Она стучит ладонью. Стучит сильно, чтобы буквы на экране были лучше видны и от этого половина клавиш уже отвалились от клавиатуры. Как-то, в миске с борщом приготовленного бабушкой, в гуще я нашёл клавишу с буквой Е. С тех пор я стал есть разборчивее, и нашёл ещё клавиши - Р, А, Н, Ш. Клавиши Ш, А, Р тоже в борще, а Н и И плавали в миске с гороховым супом. Конечно, это были проделки бабушки. Так она напоминала мне о слове ВЕРШИНА. Правда буквы В, заглавной буквы в этом слове, я так и не нашёл, очевидно не заметил и проглотил её.
Бабушка, войдя в раж, так колотит по клавиатуре, что теперь отлетает клавиша ENTER, она описывает дугу и не больно щёлкает меня по носу. Это заставляет отвлечься от воспоминаний. Я висну на её руке.
- Бабушка, но что же всё-таки будет, если в голову попадает слеза неба?!
Бабушка спрыгивает со стула, выпучивает глаза и идёт на меня. В страхе я отпрыгиваю в строну, но бабушка хватает сухими пальцами меня за пятку. Я опрокидываюсь на спину и кричу то ли от страха, то ли от простого детского веселья. Бабушка наклоняется надо мной, растянув в сардонической гримасе морщинистое лицо.
- А те в кого попадает слеза неба, становятся выкрестами.
Каменистые наросты горы мнут спину. Я открываю глаза, щупаю ими вязкое Небо. Чувствую, как сквозь кость черепа просачивается внутрь небесная слеза. Слеза тяжёлым влажным комком, струится по венам и костям, обволакивая меня изнутри едкой пеленой силы. Я понимаюсь на ноги, и смотрю вверх. До Вершины не так уж далеко.
И я вновь карабкаюсь вверх, уцепившись глазами за край вершины. Уже долетают до меня чавканье губ Неба, опоясавших Вершину прозрачным, но твёрдым кольцом.
Я преодолеваю последние метры горы, изъеденные корявыми зазубренными камней. Поднимаясь на Вершину покрытую слизью времени. Вершина была широкая и с неровными краями, как лысина шизофреника. В центре на самой маковки горы сидела бабушка. Кофты не было, бабушка была голая по пояс.
- Видишь, внучек . - ткнула она пальцем в грудь.
- Чего вижу?
- Пялься сильней. - Бабушка вновь ткнула пальцем в грудь.
Тут я заметил, что одна из грудей бабушки похожа на Вершину Выкрестов.
- Значит, я взбирался по твоей груди? И Небо сосало твою грудь, бабушка?
- А чью же, внучек?! Здесь только я и ты. У тебя грудей нет.
Я подхожу к ней, меленькой сморщенной. Наклоняю голову, чтобы лучше видеть её с высоты собственного роста. Бабушка хихикает, и дрыгает ногами, ей нравится собственная шутка. Но мне не смешно, наоборот, неприятно. В горле клокочет какое-то возбуждение, я подаю на колени, ощущая внутреннее цунами волокёт по моей глотке что-то твёрдое с острыми краями. Я разжимаю губы, чтобы дать вытечь растрескавшемуся хрипу, но вместе с ним звякнув о зубы, выпадает маленький твёрдый квадратик. Я поднимаю его, подношу ближе. Буква у меня перед глазами. Меня стошнило компьютерной клавишей!
Я встаю с колен и протягиваю руку вверх, чтобы показать клавишу бабушке. Та, нагнувшись, треплет меня по голове.
- Нашёл, всё-таки. Выкрест мой.
Я, задрав голову, прищуриваюсь на бабушку сквозь узкие прорези монгольских глаз. Она берёт из моих рук клавишу. Вертит. Водит ногтём по букве В. Лёгким щелчком пальца подбрасывает её вверх и ловит ртом. Горло бабушки сокращается под истрёпанной кожей, свидетельствуя о том, что клавиша проглочена.
- Оп-па! Всё! - бабушка от радости хлопает себя по бёдрам. - Вот и всё, внучек!
Она берёт меня за руку и подводит к краю вершины, далеко под ногами у нас берег и море, а над головами всё также монотонно сжимает и разжимает губы небо, водя по сторонам, косящим глазом. Мы стоим и смотрим. И мне немного жаль, что здесь больше никого и нет, и никогда не будет, и никто не сможет увидеть нас с бабушкой стоящих на вершине выкрестов.