Аннотация: сломанные части нужно выкидывать... или все-таки не стоит спешить?
Дело мастера
Каждой шестеренкой я почувствовал, как шкаф подо мной дрогнул. Неужели Аркадий снова набрался и не может устоять на ногах?
- Чтобы ты сдох, гад! Понял? Понял?!
Ленка кричала, как всегда, громко. Чуть ли не до хрипоты. Мне все казалось, что мое стекло вот-вот пойдет трещинами от такого вопля.
Шкаф снова задрожал. В этот раз слабее. Видимо, Аркаша силился подняться, но ничего так и не получилось.
- А морду где разбил? Я тебя, тварь, спрашиваю, кто тебе по роже надавал?
Сверху я не видел Аркадия. Интересно, его действительно кто-то побил, или он просто не удержался на ногах во время очередного виража? И Лена подошла близко к шкафу, на неё я тоже не мог поглядеть. Ну, да что там смотреть, я и так знаю: миниатюрная, в новом, еще чистом, сиреневом халате, русые волосы растрепаны. Все хотела выместить свою злость на муже: стучала крохотными кулачками по спине, несколько раз ногой двинула.
Вот кого я смог хорошо разглядеть, так это Андрюшку. Даже мне было понятно, что парень перепугался: забился в угол дивана, подтянул колени к груди, обхватил их руками-прутиками и все зыркал на родителей.
- Да сколько ты мою кровь пить будешь? И не сдохнет, урод, - Лена всхлипывала, срывалась на рыдания. - Ну вставай же.
Ленка пыталась поднять мужа. Боялась, что мать-пенсионерка вернется и увидит зятя, который валяется под книжным шкафом. А если отвести алкоголика в спальню, раздеть, то все будет выглядеть хоть немного приличнее. В любом случае, старушка догадается, но все же.
Мне жалко было на них смотреть. Я и не понял, когда и откуда эта жалость взялась. Не должно таких чувств быть. Как можно работать, когда все внутри сжимается от желания помочь? Нет, чтобы четко отсчитывать секунды - все о людях думал.
Но ведь не должны они ничего для меня значить - инструменты, годные только на то, чтобы завести, натянуть пружину, не дать сбиться со счета.
Я видел, что в семье, в моей семье, расстроились маятники, истерлись шестеренки, открутились крохотные шурупы. И так хотелось помочь. Ничего уже не держалось вместе. В тот момент я и думать забыл о часах, минутах, секундах. Осталось только желание наладить, заменить поломанные части, отремонтировать. Но что я мог сделать? Ведь мой удел только стоять на старом книжном шкафу и громко тикать маятником.
Прошло ровно пять минут и десять секунд с того момента, как Аркаша явился домой. Лена наконец-то подняла мужа. Она потащила его в спальню, а я все смотрел на Андрейку. Глаза покраснели, губы дрожали, рыжие волосы спутались. Мальчик глядел на свое отражение в древнем трельяже, стоящем возле дивана.
Если невнимательно взглянуть, то передо мной сидел не один мальчик - их было четверо. Одни настоящий, и три зеркальных. Именно зеркало напомнило тот момент, когда секунды с минутами стали не важны для меня.
Ровно три месяца, девять дней, три часа, две минуты и семь секунд прошло с того момента.
Лето. Без десяти двенадцать. Комната полная золотого солнечного света. Пылинки, танцующие в лучах. Воздух густой от жары - почти как машинное масло. И Андрюшка сидящий в том же углу, на том же диване.
Только он тогда не плакал. Просто маялся бездельем. Сначала, открыв рот, любовался игрой пылинок. Затем начал разглядывать меня. Я не слишком обращал внимания на такие мелочи. Мало ли кто смотрит. Да, если честно, то есть на что посмотреть.
Позолоченный циферблат с черными римскими цифрами вальяжно отражал солнечные лучи. Ажурные стрелки так же как и шестьдесят лет назад отмеряли часы с минутами. Одет в золоченый, натертый до блеска корпус. И под всем этим чудом - каменная подставка. И какая! Справа застыла нимфа, играющая на арфе, слева - селянка, крутящая гранитное колесо прялки.
Когда-то давно, во время ремонта, я видел себя в зеркале. И, должен сказать, мне понравилось. Даже очень!
А Андрюшка все сидел и смотрел на меня. Через минуту мальчик встал, подошел к шкафу. Наверное, тот казался пареньку огромным, высоченным, гигантским.
Ребенок воровато оглянулся и схватился за нижнюю полку. Медленно, аккуратно, не глядя вниз, он добрался до самой верхушки. Левой рукой малыш держался за коричневую потертую книгу, а правой тянулся к моей арфистке.
Андрюшка почти дотронулся до подставки, когда шкаф под ним скрипнул. Прошелестела пыльными страницами книга, и мальчик полетел вниз. Но маленькая потная ладошка все же успела дотянуться до меня. Секунда, плач ребенка, испуганный вскрик Ленки на кухне и последний удар моего погнутого маятника.
***
Ксюша все никак не могла решить, что взять на ужин - говяжью тушенку, или несколько банок гусиного паштета. Лично ей тушенка нравилась много больше, но, с другой стороны, мама предпочитала паштет.
Девушка постояла еще несколько мгновений, взвешивая в руках красную баночку с нарисованной рогатой головой, и желто-коричневую плоскую жестянку. В конце концов, Ксюша решилась и положила в сумку банку говядины. Можно было бы взять и то и другое, но таскать лишний вес не очень хотелось. А маме, откровенно говоря, было уже почти все равно.
Мутная пластиковая дверь продуктовой лавки скрипнула, выпуская Ксюшу на улицу. Девушка вышла из пахнущего гнилыми овощами магазина, огляделась и, ссутулившись, побрела к дому. Ей не нравился этот город, она ненавидела эти улицы, её тошнило от окружающего тесного мирка.
Раньше, когда в городе было полно народу, еще хоть как-то можно было дышать, жить. И работа тогда появлялась чуть ли не каждый день. Но теперь, когда вокруг только вездесущие пыль и сухие сорняки, когда почти все дома развалились, когда в пустынных магазинах остались лишь неисчислимые запасы консервов да пакетики с крупами...
Ксюша попыталась вспомнить, когда она последний раз держала в руках часы. По всему выходило, что довольно давно. От таких мыслей и без того унылая действительность сделалась совсем уж невыносимой.
Медленно, стараясь не глядеть по сторонам, девушка подошла к перекрестку. На другой стороне улицы доживала свой век старая кирпичная двухэтажка. Сколько Оксана себя помнила, она жила в этом доме. А теперь так, не жила, а просто проводила время.
Серая, покрытая сеткой трещин дорога напоминала Ксюше реку. Грязную, вонючую, почти пересохшую, доверху набитую консервными банками и дырявыми велосипедными шинами. На другом берегу дороги-реки ветер тарахтел ржавой жестянкой знака. Когда-то этот выгоревший сине-черный квадрат обозначал дорожный переход. Теперь же тонкое железо билось о раскрошенный бетон, скрежетало. Казалось, оно вот-вот оторвётся и полетит-покатится по пустынной улице.
Ксюша замерла и невидящими глазами уставилась на трепыхающийся дорожный знак. Внутри что-то дрогнуло. Как будто порвалась тонкая, словно паутинка, струна. Как будто чуть скрипнул погнутый, испорченный маятник.
Она не могла поверить себе. Подобные чувства девушка испытывала больше года назад. Тогда она тоже боялась, все думала, что обманывает себя. Кинулась домой, а на столе, под старой настольной лампой, лежали крохотные золотые часики. Ждали ее.
Ксюша долго не могла понять, что с ними не так. Но неисправность она все-таки нашла, и после этого пришлось вложить в ремонт многое. Почти все, что тогда у нее тогда было.
Девушка за считанные секунды пробежала оставшийся путь к подъезду. Десять ступенек слились в одну. Квартиру последнего из соседей она даже не заметила. Впрочем, вот уж почти год как этот самый сосед отжил свое. Ксюша вложила его слабый, тусклый "светлячок" в те золотые часики. Да еще чуть-чуть от мамы пришлось зачерпнуть.
Оксана изо всех сил оттягивала миг, когда придется вложить в работу часть мамы. Но, все-таки этот день наступил. А ведь и по другому - никак. Да если разобраться, то всех тяжело было вкладывать в свою работу. Того паренька-очкарика, что жил напротив, и толстую продавщицу продуктовой лавки, и соседа-алкаша, и, конечно же, родную мать.
Отремонтированные золотые часики тогда несказанно радовали глаз. А наутро они, как и все предыдущие вещи, исчезли. С тех пор мама и заболела. Ну, это неудивительно, еще никто не выживал с ополовиненным "светлячком".
Оксанка словно ураган ворвалась в квартиру. Не разуваясь, не глядя на тихо лежащую старушку, девушка пробежала к двери своей мастерской.
Сначала Ксюше показалось, что она попала в сказочный, прекрасный сон. Прямо посредине рабочего стола стояло нечто, невообразимое, фантастическое, сказочное. Даже она, мастер, отремонтировавший за свою жизнь сотни тысяч часов, не встречала такого чуда.
Сумка, набитая продуктами, упала на пол. Ксюше не терпелось приступить к работе. Вот где настоящая жизнь! Как же приятно было чувствовать жалость к испорченному предмету! Как восхитительно горит внутри желание поскорее помочь, разобраться, поправить.
Дрожащими руками девушка открутила крышку часов. Причину поломки Оксана определила за считанные секунды - бедные часики упали. Хорошо хоть не треснула изумительная каменная подставка! А заменить детали - дело плевое.
Ксюша глубоко вдохнула и приступила к ремонту. Она не торопилась - медленно откручивала винтики, бережно вынимала хрупкие детали. Девушка всегда так работала. Душу вкладывала.
И что делать, если вокруг не осталось ни одной души. Казалось, нечего больше вложить в свою работу. Для такого дела можно было, конечно, и себя не пожалеть...
Ксюша закрыла глаза и проверила "светлячок" мамы. Огонек, последнюю неделю еле теплившийся, похоже, погас. Девушка вздохнула. Жаль, было маму. Ксюша осталась одна в целом мире. Но, с другой стороны, появилась любимая работа!
Оксанка еще раз вздохнула и принялась переливать своего "светлячка" в мертвый механизм. Радужный, полный любви и сочувствия к поломанным вещам свет перетекал с рук мастерицы на желтоватые шестеренки.
Под целительным светом погнутый маятник начал потихоньку расправляться. Вот он вздрогнул, замер на секунду в нерешительности и, наконец, легонько качнулся. Часы пошли.
Ксюша откинулась на спинку стула. Работа была закончена. И даже не пришлось расходовать всю себя. Так что, может, удастся протянуть еще несколько месяцев.
***
Пять минут назад пришла Ленкина мать. Аркаша храпел в спальне, Андрюшка, насупившись, глядел по сторонам, а Елена все моталась по дому, пытаясь скрыть красные, заплаканные глаза.
А я? Я стоял, тикал маятником и вспоминал девушку, которая помогла мне. Она хорошая мастерица. Хуже меня дело знает, конечно, но все равно хорошая. Ведь работа мастера - душу вложить. Вот она и вложила.
Я отсчитывал мгновения, а из мыслей не уходил радужный свет, который девушка переливала в меня. Тут, в моем мире, таких "светлячков" ни у кого нет. Все темное, неживое. Хотя, той, что мне когда-то помогла, мои детали тоже, темными казались. Я почему-то уверен. Это теперь мы с ней одинаковые. Мастер и творенье - одна душа на двоих.
Люди-детали бегали из комнаты в комнату, суетились, пытались держаться вместе. А со стороны видно, что механизм-семья вот-вот остановится, сломается.
И ни одного "светлячка" вокруг. Только тот, что во мне. Значит, есть только один путь отремонтировать дорогое мне устройство.
Все очень просто: прокрутить одну шестеренку так, чтобы та покрутила другую, а потом изъять порванную пружину.
Ленка, не знающая чем занять руки, кружилась по дому, словно муравей вокруг разоренного муравейника. Она подбежала ко мне, сняла меня со шкафа и уже взялась за ключик, намереваясь завести.
- Мам, можно я? - пролепетал Андрюшка и подбежал к матери.
Мне было все равно, какую деталь крутить - Ленку или Андрюшку. В тот момент они для меня были двумя путями решения одной и той же проблемы.
Детская рука сжала мой ключик. Повернула раз, второй. Механизм внутри застрекотал. Я сосредоточился, отыскал свой светлячок и начал переливать его в Андрюшку. Теперь и мальчик больше не бездушен. В ребенке уже появляется желание помочь своей семье.
С каждым щелчком натягиваемой пружины "светлячок" во мне уменьшался.
- Аккуратно, не сломай. Сильно не натягивай, - вяло пробормотала Ленка.
Но от Андрюшки уже ничего не зависело. Последняя вспышка "светлячка", и пружина порвалась.
Я умирал спокойно. Мой долг, долг мастера, выполнен. Я отдал всего себя для работы. Для своего творения.
***
Ксюша долго смотрела в зеркало. Уже несколько месяцев прошло с того момента, как она отдала тем чудесным часам кусочек себя. Она и не рассчитывала протянуть так долго.
Девушка смотрела на морщины, появившиеся на лице. Каждая бороздка на коже, каждый поседевший волос - маленький шаг приближающейся смерти.
Жить последние месяцы стало совсем невыносимо. Пустынный город могильным червем точил остатки души. Тишина мертвой квартиры пригибала к земле. Но самым худшим было то, что появились сомнения.
Правильно ли делала, что, утоляя свою страсть, продлевала срок всех тех часов? Или, может, работа не стоила жизней окружающих? Но ведь как иначе? Как мастер может поступать по-другому?
Ксюша даже не удивилась, когда увидела в зеркале те самые часы. Свою последнюю работу. Мерзкие сомнения отошли на второй план. Осталась только дело. Пусть оно и высушит до дна, но такой конец много лучше.
"Хотя, интересно. Еще никто не возвращался. А эти вернулись"
Ксюша подошла к рабочему столу, любовно погладила часы. Провела рукой по холодной каменной арфистке, посмотрела на прялку. Оксане даже не нужно было открывать корпус для того, чтобы найти поломку. Она и так видела - пружина порвалась.
Сухая, морщинистая рука остановилась на стекле часов. Как раз напротив циферблата. Ксюша открыла себя, и радужный ручеек вновь устремился к поломанным, но таким дорогим деталям.
С каждой каплей убегающего света рука девушки дряхлела, морщины все глубже въедались в отвисающую кожу. Последняя капля света, последний вздох, а внутри теплится радость: любимое дело сделано, а значит, все будет хорошо.
***
Вот уж месяц, как она починила меня во второй раз. И я свою семью все-таки починил. Забегали люди-детальки, еще больше после моей помощи засуетились.
Аркашу мне пришлось убрать. Ведь он не выдержал, сломался.
Во время похорон я все вспоминал свою филигранную работу.
Красиво работаю, спору нет.
Хорошо, что починили меня быстро - за считанные минуты. Так что успел посмотреть, на результат своих трудов. Ровно три часа ночи было, когда мой свет, живущий в Андрюшке, заставил мальчика проснуться. Я все видел, спасибо старому трельяжу.
Видел, как мальчик тенью проскользнул в спальню к храпящему отцу. Видел, как тоненькие ручонки прижимали подушку к лицу алкоголика. Но Аркадий даже и не сопротивлялся. Наверное, сильно он в тот день перебрал.
Меня только одно чуть-чуть волнует. Почему-то Ленка пить начала. Вот уже третий раз мать ее от глаз Андрюшки в спальне прячет.
Неужели, я мог где-то ошибку сделать? Или просто люди чуть-чуть от часов отличаются? Хотя, не должно бы.
Да и как гений вроде меня может ошибиться?
А душа у меня вновь болит. Нельзя так оставлять семью. И, похоже, придется вновь ремонтировать. Жаль, но это будет мой последний ремонт. А с другой стороны, я не могу иначе. Ведь я - мастер. И свое дело знаю.