Шумилова Елена Александровна
Весна была больна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Типография Новый формат: Издать свою книгу
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Не сложно дойти умом до того, что ревность глупа пути ее заводят в тупик.Вполне возможно не ревновать "приципиально". Но осуществимо ли это на практике? Может ли человек избавиться от чувства собственности, перестать гореть постянным желанием что-либо себе присваивать?
   Время перестало существовать, когда Дима, мои бывший муж, привел ко мне свою новую девушку Настю. Я разволновалась ужасно, с очень уж большим интересом ждала этой встречи. Почему так волнует меня эта девушка, обнимающая человека, которого я уже не люблю? Почему оцепеневает все внутри от того, что я наблюдаю за ними?
   Настя с первого взгляда не понравилась мне, оттого что была очень плохо одета, ужасно лохмата и вообще плохо выглядела в тот день. На самом деле она довольно красива и у нее на редкость хорошая фигура, но я разглядела это несколько позже. Во время первой же нашей встречи можно было понять только то, что она явно не старалась понравиться мне.
   Знакомимся... Сидим втроем за столом, нервно теребя чашки с чаем, перебирая в голове темы, на которые можно было бы завести разговор.
   Устроить это недоразумение было моей идеей. Неделю назад я, встретившись с Димой, буквально умоляла его о том, чтобы он познакомил меня со своей новой возлюбленной. Мой нездоровый интерес к женщинам близких мне мужчин был Диме достаточно хорошо известен. Но тем не менее он имел глупость согласиться устроить мне встречу с Настей, при условии, конечно, что она на это будет согласна. Настя оказалась не менее любопытной, чем я, поэтому мы и сидим сейчас втроем у меня дома, разминая во вспотевших пальцах бумажные салфетки.
   Я не увлеклась бы так неприличной идеей влезать в чужую жизнь и издеваться над собственными нервами, если бы со мной не случился коротенький припадок скуки, в момент которого черт дернул меня за язык и я изложила рядом оказавшемуся Диме свои фантазии о том, как здорово можно проводить время втроем. Я сразу же недвусмысленно дала ему понять, что была бы не прочь влезть к ним с Настей в постель. На такое беспардонное поведение у меня есть свои основания. Я уже несколько месяцев живу одна, и в голове моей бродит, становясь все взрывоопасней, любовь к человеку, из-за которого я в общем-то и приняла в свое время окончательное решение расстаться с Димой. Человек этот живет далеко и моих чувств к нему не разделяет, поэтому мы видимся фантастически редко. Я же утопилась в своей любви настолько, что ни одного мужчину, кроме него рядом с собой даже не представляю. А Дима с Настей - другое дело, это с одной стороны ни к чему не обязывающие отношения, а с другой стороны по сути своей они представляют для меня большой интерес, причем довольно абстрактный.
   Я кажусь Диме и Насте очень грустной. Они испуганными и настороженными голосами заявляют об этом, уверяя меня в том, что я затравила себя неразделенной любовью, и что мне надо немедленно развлечься. Но я честно говоря, не сказала бы, что мне плохо. Да, я нахожусь в большом напряжении и ощущаю некоторый моральный дискомфорт. Да, я не на шутку влюбилась. Но если человеку грустно, больно и одиноко, это вовсе не говорит однозначно о том, что его стоит веселить. Их прямо-таки пионерский задор к этому предприятию мне не вполне понятен. Светлая печаль, вызванная любовью, весьма полезна и для разума, и для тела, и для души.
   ...Все же их дружеская, теплая жалость не смогла не растрогать меня. Дело сделано. Я почувствовала свою обездоленность, уединение стало казаться заточением, вполне сносные любовные переживания - непоправимой трагедией, отсутствие тепла под боком - невыносимостью. Они не знали оба, на что обрекают себя, заронив во мне зерно стремительно разрастающейся жалости к себе. Тем же вечером я потеряла голову.
   Мы распрощались, договорившись в ближайшем будущем сходить втроем в кино и устроить для меня еще какую-нибудь развлекательную программу. Они в обнимку ловко сбежали по лестнице, весело щебеча что-то друг другу на ухо. За ними захлопнулась дверь. Как будто я и впрямь что-то в жизни упустила... не кого пощекотать за пузо и послать в магазин за пивом... И очень задело замечать предназначающиеся Насте слова и поцелуи, в точности такие же, как те, что когда-то предназначались мне... и только мне...
  
   В следующий наш вечер втроем мы уютно сидели в моей комнате в полнейшей темноте, потому что во всем доме отключили электричество. По общему решению свечи не зажигались - мы очень неплохо чувствовали себя и без них. Настя целовала Диму и гладила мои пальцы. Я не могла отодрать свой взгляд от них, они красиво целовались. Два этих черных силуэта, слившихся в один, были для меня чересчур захватывающим зрелищем. Настя видела и чувствовала, как кошка в темноте, что я завожусь и потихоньку съезжаю с катушек от незнакомых мне чувств. Человек, принадлежавший мне безраздельно в течении нескольких лет самозабвенно целовался с красивой девушкой в тридцати сантиметрах от моего носа. Настя в свою очередь периодически не могла сдержать улыбки, кося глазами в мою сторону. Я уже почти оправилась от нахлынувшей ревности и начала возбуждаться от их движений, как включили электричество. Мы втроем отправились на улицу, потому как то, что происходило в темной комнате зашло в тупик с появлением света.
   Дима с Настей собираются на ночь в компьютерный клуб. Я туда не ходила никогда и не хожу, мне там не интересно. Дима и Настя нашли друг друга в этом месте, они оба поклонники виртуальной реальности. Правда, сегодня я готова за ними идти хоть на край света... А они прощаются со мной. Наверно, хотят избавиться от меня. Да уж, и в самом деле, давно пора. Меня вдруг начало мутить, я умоляла про себя: "Не бросайте меня!", но вслух ничего не сказала, попрощалась и ушла.
   ...Но... не так все просто. Они меня как будто на кол посадили. Я ходила туда обратно рядом с клубом, в котором они сидели и лила слезы. Ко мне прицепился незнакомый мимо идущий мальчик со словами: "Что у тебя случилось?". Я сказала: ничего особенного, просто у меня немножко не в порядке голова, и поэтому со мной лучше не связываться. Он, присоединившись ко мне, мерил шагами тротуар, предлагая меня утешить так настойчиво, что я в конце концов подняла руку, остановила машину и уехала домой. От Димы с Настей мне нужно было только их общество, их присутствие рядом, но нужно было так сильно, что я не могла от этого отвертеться.
   Они недолго пробыли в клубе, уехали оттуда на такси практически в то же время, когда и я покинула это место, ...буквально двумя тремя минутами позже. Приехав к Диме, позвонили мне, чтобы узнать, как сказал Дима, нормально ли я добралась домой. Я так рада была этому звонку! А когда он предложил мне приехать к ним в гости, я моментально собралась и вылетела на улицу со скоростью ошпаренного животного.
   Мы до утра сидели на диване, Настя с Димой пялились в компьютер, я дремала у Димы на плече. Он сказал среди тишины уставшей задумчивой Насте: "Я люблю тебя", при этом держа меня за руку и до боли сжимая мне пальцы. От этих его слов в адрес Насти, мое сердце забилось так, что я испугалась, не задрожит ли от этого диван, на котором мы все сидим, выдавая тем самым мои эмоции по поводу услышанного.
   Выйдя с утра после этой ночи на свежий воздух, я заметила что мир резко и сильно преобразился. Как будто все было не так, как вчера - затянутые тонким льдом, как полиэтиленом, лужи, живописно и уродливо разбитые дороги, низкое серое небо, показавшееся необычно и странно далеким.
   Может быть, из-за того, что появление красавицы и умницы Насти выбило меня из наезженной колеи, мой взгляд на себя тоже сильно преобразился. Я впервые в жизни с полным спокойствием и приятием осознала свое физическое и духовное несовершенство, стала относиться к своим недостаткам с новой, незнакомой раньше, внимательностью. Если Богу угодно было создать меня не слишком красивой, талантливой и умной, это вовсе не повод обижаться на него и отрицать свою сущность. Столь очевидная вещь никаким образом не приживалась раньше в моем сознании. Теперь спокойно смотреть злой правде в глаза перестало быть трудным и неприятным. Я стала меньше искать недостатки в других, осознав, что занимаюсь этим с целью оправдать и возвысить себя. Все стало новым вокруг, люди стали лучше, а жизнь легче. Сама собой отпала необходимость свирепо и безнадежно доказывать каждому встречному свою уникальность и непревзойденность. Мания крайне необоснованного величия начала потихоньку оставлять меня. В общем-то, я никогда не завидовала тем, кому скромность дана от рождения. У моей пробившейся вдруг, вовсе не присущей моей натуре, скромности, таким странным способом приобретенной, были более веские и надежные основания. Пережить в себе пороки интереснее, чем родиться непорочным.
   Проходят дни и недели. Мы все также продолжаем общаться втроем, с подсознательной звериной осторожностью принюхиваясь и прислушиваясь друг другу. Я с Настей с трудом нахожу общий язык, оттого, должно быть, что мы слишком много друг другу врем. Перетягиваем друг на друга Диму, как сбившееся одеяло, и пытаемся при этом казаться самим себе ближайшими подругами. И мы не лицемерим, мы играем всерьез, отдаваясь игре со всепоглощающим творческим энтузиазмом.
   Дима, Настя и я у нее дома. Наблюдая, как эти двое кидают друг на друга взгляды, полные хотения друг друга, я погружаюсь в кроваво-красный туман. Комната со стеной, обклеенной картинками, и расположившиеся на фоне этих ярких журнальных вырезок кровать и сладкая парочка на ней начинают с ноющим звуком деформироваться у меня перед глазами. Замечая мой безумный, блуждающий взгляд, Настя уводит меня на кухню. Едкий запах кошачьей мочи заставляет меня держать себя в руках и не биться в судорогах от взрывающейся головы. Мы с Настей натянуто и нервно говорим о чем-то пустом, не имеющем ровно никакого значения ни для нее, ни для меня, и тем не менее выкинутые в вонючий воздух слова вгрызаются мне в память, как что-то безусловно важное. Звуки, издаваемые ею, выжигают просеку в моем мозгу.
   Все сильные чувства, испытываемые мной к людям, моему организму так или иначе хочется обратить в любовь. Я смотрю на Настю, пытающуюся вернуть меня светским разговором в нормальную жизнь, и сквозь подступающие к глазам и к горлу слезы рвется наружу из-под земли, из скорлупы освобожденное, приговоренное к неминуемой смерти: "Я тебя люблю!". Понимая сиюминутность этого острейшего, смешанного с бредом чувства, я объясняю Насте, что любовь моя скорее выражает взрыв восторга и преклонения, нежели глубокую привязанность.
   ...Настя устала сегодня и от меня, и немножко от Димы. Мы молча хрустим снегом, двигаясь к электричке. На улице март, и на прошлой неделе уже сильно пахло весной, но сегодня природа устроила снежные дебри. Мы ждем электричку, я чувствую себя виноватой. Этим двоим явно не по себе от моего присутствия, они тихо и озадаченно перешептываются о чем-то, стоя под фонарем, и когда подходит электричка, деловито прощаются, даже не поцеловавшись.
   Мы с Димой наблюдаем мелькающие в окне фонари, расположившись в разных концах тамбура, и почти синхронно откинув головы, так чтобы они упирались в стенку. Я прерываю молчание:
  - Почему ты не поцеловал ее?
  - Тебе было бы больно.
  - Я сама виновата.
  - Это не меняет дела.
  - Не надо меня жалеть. Ведь мне все это нравится. Очень нравится! Понимаешь?
   Дима подходит ко мне и прижимает к себе мою голову. Я начинаю от этого безудержно реветь. Он утешает меня, гладя по голове: "Маленькая моя, ты же совсем замерзла..."
   Противный, сырой, кружащийся в ветре снег назойливо липнет к одежде. Времени почти полночь. Дима провожает меня домой. Невысохшие слезы перемешались на лице со снегом и текут, капая с ресниц и носа. Улицы совершенно пусты, а если кто и есть, то он потерялся из виду во вьюге. Из многих, многих окон льется свет. За каждым светящимся квадратиком - отдельная история. Что-то есть отрешенно приятное в том, чтобы бродить по улице ночью в ненастье и чувствовать себя выкинутой из всех этих историй, быть непричастной ни к чему, а наблюдать за всем со стороны.
   Дойдя дома, мы стоим в подъезде и оттягиваем прощание по не до конца осознанной обоими причине. Я сажусь на батарею и рассматриваю картинку, нарисованную маркером на стене: лунатик с рожками наблюдает звезды. Дима изобразил это еще, наверно, год тому назад. Нам обоим так хорошо знаком этот подъезд... мы здесь прощались, когда были влюблены друг в друга, как фанатики. Закрыв глаза мы тянемся друг к другу. Сам собой выдумывается способ, где провести ночь вместе. Ловим такси и едем к нему домой. Мы догораем...Догораем в сумасшедшем цвете.
  
   Удобно располагаясь над большим планшетом с натянутой рейсшиной, я задумчиво плачу, зажав зубами заточенный карандаш. За два часа лист не изменил своей безупречной белизны. Перекомпоновав в голове все арочные окна в придуманном мной доме вверх ногами, начинаю чертить... Я - архитектор - несовместимо, смешно. Такие, как я, не строят дома.
   Звоню Диме: "Оставьте меня. Я не хочу портить вам жизнь. Я желаю вам счастья. Но не могу остановиться, я разрушаю все вокруг. Не жалейте, не слушайте меня. Я чувствую, что не принесу вам добра."
   Растревожила умершую, ставшую грозным привидением любовь. Мне снится по ночам, как я в безумном бешенстве раскапываю могилы на кладбище, натыкаясь на гробы. Раскрываю их, взираю на скелеты и полусгнившие трупы, кручу от ужаса, отшвыриваю зловонные человеческие останки прочь и копаю дальше, продолжая поиски. Что же я ищу в этом месте, кроме трупов??? ... Каждая ночь - бесплодные поиски чего-то живого в кладбищенской земле.
   Я замечаю, что чем больше во мне скапливается этой нервной, жадной боли, тем чувствительнее и восприимчивее я становлюсь к сексу. Я требую от Димы снимать штаны каждый раз, когда он оказывается рядом. Я нахожусь в постоянно возбужденном состоянии, взведенном настолько, что готова есть собственное говно, если за это в меня загонят член.
   Глазами, привычно припухшими от слез, наблюдаю ощетинившийся мир, затянутый пеленой болезненного сумасшествия. Смена суток, часов и минут за неимением места в голове стирается в сознании. Я брожу по улицам в полубреду.
   Воскресенье. Утро. Дима провожает меня до дома моей подруги, к которой я направляюсь с целью тесно пообщаться с нормальным, оставленном где-то в оторвавшемся от памяти прошлом, болтающимся в воздухе, как отрубленный палец на тонком кусочке кожи. В подъезде, буквально перед дверью подруги, я опять не упускаю случая реализовать взорвавшееся желание. После этого очередного припадка страсти Дима смотрит на меня с улыбкой: "У тебя лицо в побелке". Мы оба смеемся, он вытирает мне рожицу, я пытаюсь вспомнить, когда смеялась в последний раз до этого - не могу.
  
   Мы с Настей начинаем передавать друг другу письма... через Диму. У нас с ней появляются от него секреты.
   Пугаем по городу знакомых, разгуливая в обнимку втроем. Каждый из нас затаил дыхание, как будто перед выстрелом, в любую секунду готовясь пригнуться к земле. Все втроем провожаем съезжающую крышу, маша ей платочком и утирая слезы. Слез было много. Ими сопровождались половые акты, завтраки, обеды, ужины, перемены в институте. Я с какой-то самоубийственной легкостью и радостью отдаю свое сознание на растерзание этим нездоровым огнедышащим эмоциям, которые гложут мое сердце, этому состоянию оглушительной, болезненной ревности, вылившейся почему-то в сумасшедшую привязанность и к Насте, и к Диме.
   Время от времени мы проводим ночи с Настей вдвоем. Она разрешает мне гладить ее смуглое бархатистое тело и знает наверняка, каким неотрывным и горящим взглядом я наблюдаю за ней, когда она медленно раздевается, стоя ко мне спиной. Мы с ней все время щебечем о чем-то, не от того , что в этом есть какой-то смысл, а оттого, что молчание тяготит нас. Настя рассказывает мне подробности секса с Димой. Я рисую, слушая ее, в воображении своем забавные картинки, зная уже досконально повадки в постели и ее, и его. Каждая из нас непроизвольно хочет думать, что ему с ней в постели лучше, чем с другой. Понимая, что подобные мысли не несут в себе глобальной важности - я знаю вполне достоверно о том, что ему хорошо и там, и там, и хочет он в разные моменты то ее, то меня, что зависит в свою очередь от обстоятельств, провоцировать которые с одинаковым успехом можем мы обе - я тем не менее не могу спокойно слушать ее красноречивые аргументы о том, как ему с ней хорошо, мне непременно хочется что-нибудь брякнуть в ответ, уколов ее тем, что якобы со мной ему лучше.
   Настя зовет меня к себе в постель. Раздевается со словами:
  - Моя первая девушка говорила мне, что у меня красивая фигура.
  - Красивая. А я "особой красотой не блещу". Так ты сказала Диме?
  - Боже мой, он что, все тебе передает?
  - Все, о чем я спрашиваю, и на что он считает позволительным ответить.
   Настина мать с интересом заглядывает в приоткрытую дверь. Заходит, нетрезво покачиваясь полуобнаженной, исполински соблазняющей фигурой. В молодости она явно была красива. Достает меня из кровати, ставит на пол, крутит у себя перед носом:
  - А ты ничего.
  - Спасибо.
   Настя с усталым вздохом просит мать выйти за дверь.
  - Диму она точно так же рассматривала.
   Возникающее желание пописать увлекает меня в туалет. Думаю, сидя на унитазе: "Две весьма необычные женщины, мать и дочь, законсервированные в собственном соку в этом доме на отшибе дороги... Каково им тут на пару, с их-то ведьминскими мозгами?"
   В ревностном, мающемся от переполнения сумасшествии я приношу Диме конверт, в котором исписанный моей малолетней рукой листок возрастом в несколько лет: "...я люблю тебя. Ты сделал меня счастливой... я никому тебя не отдам...", и на новом, свежем, сроком в пару часов: "Я все еще люблю тебя...". На его искаженном болью лице проступает моя, неосознанная еще жестокость. Закоренелый эгоизм, выраженный в безмерно страстном, но совершенно беспричинном, где-то очень глубоко намеренном возвращении бывшего любимого. Ревность доводит до умопомрачения, я не контролирую не только своих действий, но и не отслеживаю их мотивов. Мы оба сознаем мою ложь, но не хотим в нее верить. Вся эта общая вспенившаяся боль опять топится в сексе. Мое влагалище плачет вместе с глазами. Влага, прущая из всех отверстий, смывает боль с лица Земли. Люди вышли из океана, и девять месяцев плавали в утробе матери. Заливая различными жидкостями огонь пылающей в агонии души, я засыпаю.
   Еще очень долгое время мы с Димой будем просить друг у друга прощения за то, чему сами себе не найдем оправдания... трясти друг друга за плечи: "Прости меня, я прошу тебя, прости... ведь самому мне себя не простить..."
   Теперь каждый выходной я приношу Насте в дом белые цветы. Она относится с подозрением к моим маразматическим выходкам, но делает вид, что ей это до усталости безразлично. Принимает цветы с таким же отрешенным равнодушием, как и от всех тех мальчиков, что бегают за ней.
   - Если бы я была на месте Насти, ты никогда не оказалась бы в этом доме. Настя просто маленькая дурочка.
   Ее мать смотрит на меня пьяными, театрально прищуренными глазами.
  - Зачем тебе все это? Отвечай!
  - Если бы а сама знала...
  - Ты хочешь увести у Насти Диму? Тебе это удастся. Он тебя любит, а не ее. Думаешь, я этого не вижу?
  - Он раньше меня любил.
  - И до сих пор никак забыть не может. Если ему придется выбирать, ты или она, он за тобой пойдет.
  - Ему не придется выбирать, я люблю другого человека, и Дима знает об этом лучше, чем кто-либо.
  - Почему же ты тогда так ревнуешь?
  - Мне кажется, что моя натура вне зависимости от того, что я хочу и думаю, ощущает Диму с его разбитым сердцем своей собственностью. Мы все еще не отпустили друг друга в свободный полет.
   Настя знакомит меня со своими друзьями, юными бездельниками, шатающимися по дворам. Она водится с ними оттого, что те стоят на задних лапках перед ней. Всегда приятно иметь под рукой бальзам для самолюбования. Мы долго гуляем с ней по вечерам, пытаясь понять дальнейшие намерения друг друга путем анализа выслушанного вранья. Настя провожает меня вечером на автобус, целует в губы. Над городом густеют сумерки наитеплейшего апреля. Автобус зажигает огни, я удаляюсь от нее в вечернюю мглу и мне хорошо.... просто оттого, что на улице безветренно и тепло, оттого, что так красен закат на темнеющем безоблачном небе, оттого, что закончилась зима и скоро будет лето, а летом все будет проще и легче...
   Создавая своим появлением мои ночные кошмары, мою дневную клокочущую истерику, Настя сама остается дьявольски равнодушна и ко мне, и к происходящему. Ее ничем нельзя удивить. Или она, может быть, костенеет в моем присутствии. Ведь с Димой она вовсе не так безмятежна, гоняясь за ним по ночному городу, налетая на него то с пьяным бредом, то с женской ревностью. Почему же мы так каменеем друг перед другом?
   Должно быть, уже вся одежда Димы просолена моими и Настиными слезами. Последнее время она напивается почти каждую ночь и целыми днями спит. Я приезжаю к ней иногда по вечерам, в то время, когда она только-только встает с постели. О том, что Настя не говорит мне почти ни слова правды о своих чувствах и мыслях, я понимаю в основном, слушая Диму и узнавая от него, как она ведет себя с ним. Последовательность ее поступков свидетельствует о том, что она, как и Дима, и я, больна душевно от всего происходящего.
  
   Ничто так не подогревает желание обладать, как соперничество. Дима, летающий между мной и Настей, едва успевает застегивать штаны. Он признался мне, что устал уже трахаться, ему приходится делать это по несколько раз в день, и он с трудом сосредотачивается на чем-либо другом. Мы с Настей затрахали его до одурения ... и все никак не желаем останавливаться. Мы, как две ведьмы, вытягиваем из него силы таким образом, что он, как будто бревном по голове ударенный, даже не пытается сопротивляться.
   У нас справедливая провозглашенная договоренность - в случае катастрофических последствий наших отношений, всегда всем знать свое место: Настя с Димой, а я сама по себе. Какая на фиг договоренность! Неужто кто-то смеет диктовать условия стихии?
   Каждый из нашей троицы приобрел огромные, насыщенные цветом синяки под глазами. Пожалуй, все мы чересчур устали находиться в состоянии часовой бомбы, неизвестно кому и неизвестно зачем подложенной. С каждым днем Дима становится все дальше от Насти и все ближе ко мне. Я плавно перестаю общаться с ней, исключительно по ее инициативе. Всем нам троим становится очевидно, чем закончится эта игра. Я, начиная наконец более или менее трезво оценивать ситуацию, думаю о том, что, возможно, нажила себе врага.
   Настя почти перестала звонить мне, но часто звонит Диме ...а я в это время бываю рядом с ним, потому что я вообще очень много времени стала проводить с ним, и осознала это несколько позже, чем это случилось. Дима как будто бы стал избегать встреч с ней, хотя мне об этом мало, что известно. Она ушла из дома от матери, и я даже не знаю, где ее теперь искать. Каждый день прошу Диму (если он увидит или услышит ее) сказать ей, чтобы она позвонила мне... Хотя что я могу ей сказать? Она не станет меня слушать.
  
  * * *
   Май. Жужжащие машинами дороги. Листва собирает первую пыль. Мы с Димой молча сидим под звездами и смотрим в пустоту. Под попами скамейка, под ногами свежая земля. Весна расцвела для нас угрюмостью. Мы ловим за хвост змею из царства мертвых. Те, кто боятся жить и страдать, становятся мертвецами, ...теплыми, подогреваемыми специальными инкубаторами, мертвецами, в глубине тлеющей души жаждущими жизни, не имеющими сил и отчаянности жить.
   Мы сами же и служим друг другу инкубаторами, греем свои трупы из жалости к себе. Мы снова вместе, снова не можем друг без друга. Спасаемся от настоящей жизни в теплом, затхлом гнездышке умершей любви. Дима любит меня, я люблю другого... того, кто не любит меня. Мы оба боимся боли неразделенности. Боли лучше не бояться, это послужит избавлением от лжи самому себе. Но где же взять на это сил и смелости? Мы умываем свои раны избежанием одиночества. Какой невыносимо затянутый получился конец!
  
   С началом по-настоящему летнего тепла я начала осознавать, что не нуждаюсь больше в постоянной поддержке Димы. Уйти второй раз, резко, еще раз разрезав, как ножом, вновь возникшую между нами связь, мне казалось неприемлемым кощунством по отношению к нему. Весь последний месяц я живу, все еще проводя с ним много времени, и только иногда отнекиваясь от встреч, ссылаясь на возникновение неудовлетворенной работоспособности и канун сессии. Дима чувствует, как я плавно и мерно удаляюсь из его жизни и начинает вновь лезть на стену. Сколько раз мы будем вскрывать эти раны?
   Желая быть рядом, он сопровождает меня на уличные этюды и зарисовки, хмурясь вместе с изменчивым весенним небом и взрываясь бурями обид по пустякам.
  - Ты ушла от меня дважды.
  - Солнышко, но мы ведь давно развелись.
  - Ты понимаешь прекрасно, о чем я.
  - Мне искренне жаль.
   И это действительно так. Я помню все те недавние ночи, когда я спала одна в его постели, и временами просыпаясь, обнаруживала его бессонно сидящим на стуле, задумчиво и горько глядящим на меня. Я думала в эти моменты: и также я во власти влюбленного отчаяния не могу заснуть ночью рядом с человеком, которого люблю, сижу рядом с ним, затаив свое дыхание и прислушиваясь к его...
   Такова оказалась наша жизнь, и мы сами ее заслужили... своей к ней неприспособленностью.
  
  26.05.2002.
  
  Мой тел. 8-902-682-07-58 или 8-921-742-14-39
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"