С некоторых пор я живу мечтой о полном растворении личности в творческом процессе. Вслед за возникновением этой мечты, конечно, сразу появилась проблема поиска того творческого процесса, в котором я смогла бы раствориться.
С самого раннего детства я бегаю за достижениями мысли, души и тела наперегонки со своей вдохновенной ленью. Лень эта развита во мне до весьма впечатляющего качества и размера, у нее хватает ума облачаться в такую одежду, как: "Какого хрена что-то делать, все тленно и бренно в этом мире, венцом всему смерть, и прежде всего тебе. Поверь, что для вечности нет разницы - оторвешь ты сегодня свою задницу от дивана или нет." или: "Что бы ты не сотворила и кем бы ни стала, тебе не будет лучше, чем сейчас - всегда будет одинаковое количество поводов радоваться и огорчаться." Лень моя бесстрашна и непобедима, и я с удовольствием поставила бы ей памятник после ее смерти, но мне вряд ли удастся когда-нибудь ее убить.
Все же даже лень моя озабочена тем, чтобы я нашла наконец способ реализации себя, причем так, чтобы процесс этот был не кажущимся, а реальным, и с течением времени не гаснущим, а распаляющим сам себя, потому как ей ведь тоже в таких условиях дышалось бы лучше, а главное она сохраняла бы себя в хорошей форме - не полнела.
Мне часто доводилось наблюдать, как люди растворяются в бутылке с водкой, в жалости к себе, в бесчисленных любовных похождениях, в ежедневном сексе, в постоянной смене обстановки, в огромном количестве знакомых и друзей, в разных видах экстремальной и беспардонной суеты. Чуть реже мне приходилось видеть людей, растворяющих себя в сознательных мучениях и душевной боли, в наркотической мечте о смерти или даже о самоубийстве. Но меньше всего мне встречались люди, наделенные способностью растворяться в созидании или в созерцании. Этих людей я провожала долгим, мучительным и неприкаянным взглядом. На тот момент, когда у меня начало хватать ума завидовать им, я уже успела отметить в себе достаточное количество убедительных признаков того, что мое сознание устроено не так, как это необходимо для осуществления моей мечты.
Уже очень многим за свою недолгую жизнь я была увлечена. Увлечения возникали и испарялись, оставляя после себя не всегда приятный осадок зря потраченного времени, грусть о неизбежности заблуждений и легкий намек на мою нецеленаправленность и тусклую, посредственную бездарность.
На момент окончания средней школы, когда многим хочется считать себя созревшими для сознательного выбора своего призвания, я возомнила себя будущим архитектором. Поступила в МАРХИ, потратив некоторое количество времени и сил на подготовку к непростым экзаменам. С выросшими от успешного поступления крылышками я с энтузиазмом принялась учиться на первом курсе, впав в депрессию от бессмысленности к концу его, и снова набрав обороты и веру в светлое будущее к концу второго.
Почему-то то, что я не умею рисовать, доходило до меня несказанно долго. Широко открыть на это глаза мне пришлось, когда по личным обстоятельствам я перевелась после второго курса в Санкт-Петербургскую Академию Художеств. Дисциплина рисунка и живописи в этом заведении дает сто очков вперед тому ВУЗу, в котором я училась в Москве. Здесь я рисовала не просто плохо, я рисовала хуже всех, просто напросто получая неудовлетворительные оценки. Ко всему прочему моя точка зрения на красоту в архитектуре очень резко разнилась с представлениями о ней профессорского состава Академии.
У меня достаточно воображения, чтобы возомнить себя непризнанным гением. Да и нет ничего сверхъестестественного в том, чтобы научится рисовать так, как того требует Академия, если потратить на это достаточное количество времени и иметь на это желание. Но этого самого желания я в себе и не обнаружила. Попытка учиться в Академии задохнулась едва зачавшись.
Мне припомнилась последняя летняя практика по живописи, которую я сдала в МАРХИ на отлично и в связи с этим еще не имела особых оснований увидеть в себе полное отсутствие художнического таланта. Но и тогда, сидя на горячих набережных Петербурга и делая наброски мостов, соборов, сфинксов и решеток, я на две минуты отдаваясь творчеству, следующие пять посвящала изучению того, хорошо ли выглядят мои голые ноги и ловила в бликах искрящейся на солнце воды мерещившиеся образы человека, в которого была влюблена. У меня не возникало никогда неодолимой тяги выложится в живописном творчестве на полную катушку. Кроме того, я практически никогда не оставалась довольна своей работой.
Рядом со мной на тех же набережных сидели иногда люди, сознанием полностью ушедшие в связь пейзажа, руки и изображения на бумаге. Кроме этого для них не существовало ничего. В серых одеждах, никак не озабоченные своим внешним видом, они черпали всю радость жизни в процессе работы и в наблюдении результата. Работой своей они были увлечены так, что я от зависти обливалась слюной. Отдыхая, они скучали. Тогда как у меня происходило все с точностью до наоборот. Мне не всегда легко было получить от себя самой установку творить. Я смотрела с замирающим от красоты взглядом на великолепные пейзажи и города и скептически осознавала, что в моей интерпретации на бумаге царящей и бурлящей красками, объемом и воздухом жизни вокруг нет ровным счетом никакого смысла. Часами вглядываться в меняющее цвета небо, в сияющую по ночам луну, то болезненную и тоскливую - бледную, молочную и почти бесцветную, то теплую, желтую и медовую, плотоядно ухмыляющуюся, закатившись на бок небосклона, было для меня увлекательно настолько, что в моменты отдачи себя зрению - душевному и физическому, мне не хотелось больше ничего. Но я была не уверена, что происходящее во мне было замечательным переходом от действия к созерцанию, а не элементарной ленью.
Я озабочена своим внешним видом. Во мне нет той простоты, скромности и неприхотливости в одежде, что отличает людей строго и истинно творящих. Я ищу внимания, и в ранней юности была падка даже на самую грубую и пошлую лесть. Сейчас эта падкость притупилась, видимо, оттого, что я чуть более трезво смотрю на себя и становлюсь чуть менее доверчива. Во мне прочно сидит потребность ощущать привлекательность своей внешней оболочки, я молча и упорно требую от окружающих заинтересованности во мне, восхищения и любви.
Я ищу порой праздного общения и неугомонной суеты. Даже понимая отлично, что это пустая трата времени и переполняясь горечью и тоской от такого существования, я оказываюсь не в силах свой образ жизни радикально изменить. Я завишу от суеты и живу, время от времени погружаясь в нее с головой.
Вряд ли кому-нибудь покажется странным, что люди одаренные, целенаправленные и трудолюбивые не раз признавались мне, что они завидуют мне в том, что во мне живут страсти, которых им испытывать не приходилось и которые они могут оценить только глядя со стороны. И даже более того, они восторгались моим "умением" буйно и весело транжирить свою жизнь. Это очередной раз доказывает, что там лучше, где нас нет. Эти люди восхищались тем, что по их словам во мне "много жизни". Конечно, во мне ее много. Потому что девать мне ее некуда.
Один замечательный в своем роде творец сказал: "Художник не тот, кто вдохновляется, а тот, кто вдохновляет." Вдохновляться у меня получалось неплохо - с большой эмоциональностью, завороженным взглядом, кучей друг за другом нарождающихся идей. Воплощение же вдохновения было не просто посредственным - оно вызывало гнусную гримасу, зуд в животе и слезы стыда и обиды за свою бездарность. Нет ничего страшнее, чем муки творчества для бездарного человека.
Конечно, занятия архитектурой требуют не только талант художника. Архитектура, тем более современная, представляет собой обширнейшее поле деятельности, в котором есть место даже тем, кто вовсе не умеет держать в руках карандаш. И тем не менее я не уважаю нерисующих архитекторов.
Я перестала вдохновляться этой профессией. Не думаю, что у меня опустились руки оттого, что кто-то указал мне на то, что я не слишком способна. Я достаточно упорна и упряма, чтобы как раз от таких указаний загораться желанием доказать всем, что я могу... и могу гораздо больше, чем от меня можно было ожидать. Сомнения в правильности выбранного пути возникли в связи с тем, что у меня появилась масса других увлечений, в погоне за которыми я бежала также страстно и безоглядно, как когда-то в архитектуру.
Мне столько всего казалось, и я так много и так полновесно заблуждалась, что слово КАЖЕТСЯ уже как будто огромным темным роком легло на мою жизнь. Сделав шаг, пребывая в непоколебимой уверенности, что направление избрано как нельзя более верно, я оглядываюсь вдруг назад и не понимаю, не вспоминаю точно даже тех острых и всепоглощающих чувств, что служили причиной движения. Все зыбко и изменчиво ...кроме смерти.
Я не потеряла веру в себя. Но поняла, что для того, чтобы выбрать свой путь и выложиться на нем, мне придется проделать гораздо более глубокий анализ своего Я и внимательнее и сердечней отнестись к выщупыванию стези.
Способна ли я вообще с головой уйти в дело? Пожалуй мне больше удается делать искусство из своей жизни, чем из жизни искусство. У тех людей, у которых мне приходилось наблюдать полный выход духа в шедевр, была не слишком бурная личная жизнь, незамысловатая биография и в общем-то достаточно узкая ориентация. Но они умели творить каждой частью тела и души, как будто кто-то, быть может, даже помимо их воли вложил им в руки волшебную кисть, чтобы они украсили жизнь таких прожигателей собственного существования, как я и каких еще миллионы.
У каждого в жизни свое назначение, его нужно понять и его надо принять. На это уходят время и силы, с этим приходит мудрость. Быть может, неутолимая жажда самопознания сама по себе определила мне достаточно целостный путь, который мне суждено пройти, нащупывая в темноте неожиданные открытия, соотнося их с картой судьбы и двигаясь дальше.
Однажды, в порыве гнева из-за несовершенного устройства своей души, остывающей и разгорающейся слишком быстро и слишком часто, я написала на огромном листе ватмана, прикрепленном на стене в моей комнате: "Только ветер и можно любить". Не наилучший ли способ полноценного растворения личности в необъятной любви к пустоте, ко вселенной, к бесплотному пространству, несущему в себе рождение абсолютно всего? Мне кажется, мне хочется думать, что я несу в себе огромную способность к любви. Любви к частностям - людям, событиям, Земле и любви абстрактной, настолько окрыленной самой собой, что для возгорания ее не требуется даже объекта привязанности. Кто знает, что может родиться из такой любви?