- Здравствуйте, Грушенька, Фёдор Михайлович дома? - спросил автор данной чудейсной странички у юродивой хромоножки Настасьи Филипповны Сниткиной, открывшей дверь. - Мне было назначено.
- Дома, проходите, - ответила она, продолжая, по своему обыкновению, проявлять в Мироздании разнообразие женственной сущности.
В рабочем кабинете классика русской литературы (Царствие Ему Небесное) было тихо и сумрачно. Слышен был знакомый мне треск сальных свечей с бронзового подсвечника. Пламя их отражалось в чашке с остывшим видимо уже чаем. Пепельница была полна окурков. Рядом с ней лежала початая пачка таблеток пирамидона.
Сам Фёдор Михайлович похоже пребывал в полудремотном забытии. Он сидел за столом. Перед ним лежал электронный планшет, на котором он видимо набирал очередной пост для социальной сети о природных и духовных богатствах родного отечества. Пост этот был размещён на его страничке час тому назад и был уже прочитан мной в метро, когда я ехал на встречу. Природные ископаемые и философско-художественная словесность, благодаря метафорам и аллегориям, сливались у писателя, в итоге, в некий литературно-нефтяной ресурс, имеющий потенциал удержать общество от падения в бездну материальной нужды и нравственной опустошенности, и способствовать дальнейшему движению к долгой счастливой жизни в Новом Иерусалиму, по пути материального и духовного прогресса. Однако при этом, во всём тексте не прерываясь сквозила, хотя и едва улавливаемая порою, но какая-то совершенная метафизическая безысходность.
Достоевский отдыхал. В его сознании завершилось оформление воспринимаемых извне событий в цельный образ собственного понимания. Образ достаточной силы, чтобы озарив всполохом своего рождения пространство ноосферы, быть воспринятым другими субъектами мироздания, наблюдающими за происходящим. И завершив очередной эпизод творения в космосе своей головы, сидящий передо мной человек испытывал видимо чувство невыносимой лёгкости бытия, поддерживаемое действием таблеток от головной боли, позволяя себе какое-то время манкировать необходимостью наделять смыслом проходящие через сознание бесконечные потоки информации.
Достоевский открыл глаза и увидел меня. Мы поздоровались.
- Прочёл ваш свежий пост, - сказал я, - Судя по количеству лайков, дизлайков и перепостов, на публику произвело большое впечатление. А уж в комментариях что твориться! Вот право же, Фёдор Михайлович, ваша творческая манера подачи информации настолько креативна, что у вас всегда получается вызвать в сознании читателей исключительно сильные эмоции.
- Отрадно, наверное, если так, - каким-то равнодушным голосом ответил он, рассеяно глядя на горящую свечу, вероятно отчасти пребывая всё ещё в мысленной и физической расслабленности. Следующая минута прошла в обоюдном молчании. Фёдор Михайлович продолжал смотреть на свечу, а я наблюдал в окне идущих по Кузнечному переулку прохожих.
- А пойдёмте-ка чаю выпьем, - бодро сказал вдруг Достоевский, судя по всему, окончательно выйдя из состояния дремоты. Он встал и повлёк меня в гостиную. - Я хотел бы с вами поговорить о том, чем пахнет Вечность и почему именно нефтью...
- ...ведь что есть творческий процесс, милостивый государь, - настойчиво продолжал проповедовать мне Фёдор Михайлович, выпивая очередную чашку чая и выкуривая очередную папиросу. Он вновь был полон идей, не оформленных ещё в слова, и, в ожидании этого, рвавшихся наружу из бедной головы писателя, вновь работавшей на запредельной мощности. От избытка эмоций Достоевский порой переходил почти на крик, потрясал кулаками, выкатывал глаза, делая на лице страшные гримасы. Возможно так мог выглядеть спустившийся с горы после разговора с Б~гомЪ ветхозаветный пророк, кричащий заблудшему народу: "Покайтесь, грешники!". Картину дополняли песни "Гражданской обороны", звучавшие из колонок, на которые классик русской литературы перенаправил по Bluetooth воспроизведение плей-листа своего mp3-плеера. Возникало впечатление, что голоса Достоевского и Егора Летова гармонично дополняли друг друга, звуча в одной тональности, сливаясь порою в унисон, но каждый из них исполнял, при этом, свою партию. Эффект всё это производило довольно впечатляющий.
При этом, Фёдор Михайлович не забывал постоянно подливать в мою чашку чайный напиток.
Чай был ужасно крепким. К тому же, Достоевский добавлял туда разных пряностей, добиваясь какого-то сумасшедшего привкуса. Сумасшедшесть эта казалось проникала в сознание, наделяя процесс восприятия происходящего новыми чудными оттенками, и помогала поймать в ноосферных потоках ту волну интеллектуального неистовства, по которой, как профессиональный серфер, красиво нёсся Фёдор Михайлович. Папиросы, которыми он делился со мной, также определённо помогали мне на той волне удержаться.
Молодая чухонка, взятая недавно в услужение из рыбацкой деревни на острове Голодай, принесла чайник со свежей заваркой. С явной опаской подойдя к нам, она поставила чайник на стол и сразу же убежала, с каким-то первобытным испугом оглядываясь на происходившее в помещении действо.
Супруга же писателя не обращая особого внимания на устраиваемую её мужем мистерию, оставалась внешне совершенно спокойной. Она сидела за конторским столиком и вела финансовые дела писателя. Щёлкала на счётах и записывала высчитанные цифры в приходно-расходную тетрадь.
- Что есть творческий процесс!? - повторил Достоевский. - Его можно уподобить поиску некой заковыки недоуменной метафизической. И все так и норовят её разными словами обозвать и как-то втащить таким образом из хаосной бесконечности в общепринятые социумом рамки восприятия, сохранив при этом в ней хоть какие-то остатки этой самой недоуменности трансцендентной. Так, наверное, и святой Гераклит Эфесский когда-то зацепил словом заковыку эту и в итоге Б~га в мир втащил в виде эдакого мегалита устрашающе-огромного и непонятного. Ну и понеслась Птица-Тройка, единая, как потом выяснилось, в своей троичности. Одни люди на мегалите этом надписи разные пишут и граффити рисуют. Другие же - свои мегалиты и мегалитики пытаются втащить и втиснуть в культурное пространство. И когда получается втиснуть, то кто-то из них успокаивается от осознания, что вроде бы получилось. Кто-то восторженно восклицает в отношении себя что-то вроде: "Ай да с%кин сын!". Кто-то, возможно, напротив, расстраивается, что не получилось, например, в выражении "Во всей Вселенной пахнет нефтью" полностью отобразить то, что хотелось. Хотя, чего тут, казалось бы, расстраиваться? Ведь отобразить-то полноценно словами всё равно, наверное, по умолчанию не получится. Но, как в одном анекдоте, который мне Тургенев недавно рассказал: стремиться к этому всё равно надо... Хотя... Может и не надо? - Тут он неожиданно прервался и замер, поражённый внезапным сомнением.
- Надо, Федя, надо. - негромко сказала вдруг его супруга, впервые за вечер вступив в беседу.
"Словно иней - сердобольный смех..." - продолжал доноситься из колонок голос преподобного Егорушки.
![[]](/img/s/shumkow_maksim_wiktorowich/wstrechisdostoewskimwselennajapahnetneftxju-1/screenshot2023-01-27at17-41-19maksimshumkow.jpg)