Тридцать первого декабря было особенно холодно. В городе мороз еще не так чувствовался. Машины на дорогах разбивали снежную корку в грязные осколки, пешеходы смешивали песок с остатками неубранного снега на тротуарах, магазины выпускали тепло из дверей вместе с многочисленными покупателями. А в поле, у ворот Центрального кладбища, где собрались участники следственного эксперимента, мороз лютовал вовсю.
Судмедэксперт Ирочка Панфилова подняла воротник пальто и притопывала, пытаясь согреться, молодой лейтенантик завязал форменную ушанку под подбородком, понятые, кладбищенский сторож с женой, жались друг к другу. Капитан Иван Кривошеин, в полурасстёгнутой шинели, без перчаток, ломал уже третью спичку, пытаясь прикурить.
У самой кладбищенской стены суетился щуплый мужичонка.
- Ну вот, значит,- говорил он, размахивая руками, - сюда я положил. Между стеной и скульптурой этой, правой. Вот так подошел, - он сделал несколько шагов,- и, значит, положил.
- Дайте ему хоть палку какую-нибудь,- Кривошеин ковырнул носком сапога, поднял непонятно как оказавшееся на дорожке мерзлое полено и протянул его лейтенанту. - А ты фотографируй, Панфилова, - обратился он к Ирочке, - чтобы все, как полагается.
- Да, я ж чистосердечно признаю свою вину, полностью раскаиваюсь - мужичонка старательно уложил деревяшку в щель между памятником и кирпичной стеной,- при свидетелях все как было рассказываю.
- А что ж ты не похоронил его, раскаявшийся? - тихо спросил капитан, ломая пальцами так и не прикуренную папиросу.
- Так я ж хотел, но собаки учуяли, залаяли. Ну, как напали бы? А так, - мужик повернулся к Кривошеину, стоящему рядом, - я решил, что они к утру сверток распотрошат и растаскают, разгрызут, значит.
" Эники-беники, ели вареники
Эники-беники - клёц...", -
застучало у Ивана в голове и заломило виски. Что-то мутное поднялось из груди и темная пелена упала на глаза. Он схватил мужичонку и тряхнул его так, что у того лязгнули зубы.
- С-с-с-ука! Пристрелю, гад... И рука не дрогнет, - Иван захрипел и стал рвать замерзшими пальцами кобуру, пытаясь достать пистолет.
"Эники-беники, ели вареники...",-
настойчиво продолжало стучать в голове капитана милиции Кривошеина.
*
- Да знаю я, знаю, Иван. И про выходные, и что тебя уже перевели в Центральный. Но ты меня тоже пойми. Тут такое дело...,- майор Бойченко, начальник Городского управления внутренних дел города Лужска замялся, подбирая слова, - поганое дело, одним словом. Не справится твой преемник. Молод, да и людей еще не знает. А там, сам понимаешь, какой народ, в Садах. Наши клиенты. Или бывшие сидельцы, или будущие. А тебя ж там каждая собака знает, ты в два счета... и честное слово, три, нет, четыре отгула тебе сразу дам.
Иван Кривошеин сидел за столом напротив сгорбившись, отчего погоны, поблескивая новыми капитанскими звездочками, топорщились.
Он слушал и мысленно соглашался с Батей, как за глаза называли начальника управления. Но, Новый год через три дня и он обещал жене, что в этот раз никаких дежурств. И Маруся болеет, то говорили, что ангина, а теперь круп какой-то ложный подозревают, задыхается дитё...
- Так возьмешь это дело? - с надеждой спросил майор, - приказать не могу, но прошу, очень прошу. Слухи уже поползли по городу нехорошие. А люди ждут праздник, они его заслужили и надо преступника найти и наказать. По всей строгости.., - Бойченко вытер платком пот со лба. В кабинете, несмотря на декабрьский мороз, было жарко, да и не привык он к долгим речам и уговорам. Больше к приказам, но ситуация требовала.
- Хорошо. То есть, слушаюсь, товарищ майор, - Иван встал, взял со стола тощую папку с белыми шнурками-завязками и вышел из кабинета.
*
Последние дни уходящего года обрушились снегопадами. Дворники не успевали убирать снег даже в городе, а поселок Сады весь был засыпан. Между домами вились еле расчищенные, а больше протоптанные дорожки. А окна деревянных бараков, временных послевоенных построек, которые, как это часто бывает, превратились в постоянное жилье, были до половины скрыты сугробами. Но, несмотря на бесконечно идущий снег, дорога к Центральному кладбищу была расчищена от самой автобусной остановки и щедро посыпана песком. Видно, трактором прошлись.
Кладбище было старое. Стена из красного, толстого, еще дореволюционного кирпича, ограждала его по всему периметру. А перед коваными воротами стояли две скульптуры. Две скорбящие женские фигуры, с опущенными головами, покрытыми платками, застывшими мраморными складками, прикрывающими лица. Вот за одной из этих скульптур, согласно опросу гражданки Копылиной Ольги Петровны, и нашли кладбищенские собаки сверток. Копылиха - жена сторожа, развернула его и обнаружила страшную находку - труп новорожденного младенца, девочки.
*
На крыльце сторожки Иван обмел веником сапоги от налипшего снега , потоптался на вязаном из тряпок мерзлом коврике, брошенном под дверь, и вошел в сторожку. В доме было жарко и удушливо. Пахло стойким перегаром, квашеной капустой и чем-то приторно-сладким.
За столом, заваленным бумагами и толстыми амбарными книгами, сидел Дмитрий Иванович Копылин, больше известный всей округе как Митрич, кладбищенский сторож. Сухой старик в застиранной гимнастерке, один рукав которой был заткнут за ремень. Перед ним стояла початая бутылка водки "Московская особая".
- Здравствуй, Дмитрий Иванович, с утра гуляешь?
- Приветствую, Иван. Да вот, дамочка одна приезжая, из самой Москвы, на днях подарила. Я тут за могилкой ейных родителей присматриваю, так она отблагодарила. Вишь, - Митрич взял бутылку и поднес к глазам, - тут даже не по-нашему написано. Хорошая водка, легко идет.
Тебе налить или ты при исполнении?
- При исполнении. Хочу с женой твоей поговорить, ну о младенце этом, что она нашла, - Иван сел на колченогий топчан и расстегнул шинель, - кликни её, не сочти за труд.
- Да без пользы дело, что с ней разговаривать. От неё слова неделю не услышишь. А об этом злодействе её уже опрашивали. Новый лейтенантик, что вместо тебя и с ним какой-то штырь в очках. Ну, раз надо, так надо, - он вздохнул, - власти не откажешь. На аллее она, у памятника солдатского. Розы укрывает, морозы вишь какие стоят, померзнут цветы, - он встал, ловко натянул одной рукой тулуп и вышел из сторожки.
Копылиха, грузная старуха, была полной противоположностью своему тщедушному мужу. Её строгих, черных глаз, недобро сверкающих из-под туго повязанного платка, который, казалось, она никогда не снимала, побаивались самые отчаянные хулиганы. Она давно их отвадила воровать цветы на кладбище. Могла и лопатой огреть, если заставала, а то и собак спустить. Днем два крупных кобеля гремели цепями, пристегнутыми к проволоке, натянутой за сторожкой, а на ночь их отпускали.
- Не знаю я ничего. Что знала, все уж рассказала,- сказала Копылиха, войдя в дом и, зыркнув на мужа, убрала со стола бутылку водки, - собаки на рассвете стали брехать, как скаженные. Ну, я вышла. Вижу, они перед воротами на стену прыгают, воют. Я подошла, а там, - старуха перешла на шепот, - сверток значит. Между стеной и памятником. Я его взяла, развернула...- старуха замолчала. Сразу милицию то и вызвала, - она кивнула на массивный черный телефон, стоящий на столе.
- А следы? - Иван закурил, протянул пачку "Стрелы" Митричу.
- Не видела я никаких следов. Мело ведь как, сам знаешь. Даже если и были они, следы эти, то снегом их сразу занесло.
- Да уж, метели нынче, - подал голос Митрич, затягиваясь папиросой, - два разы трактор дорогу чистил, так метет. Он к аэропорту трассу расчищал, вот я и упросил его завернуть. Рядом ведь. Но, теперь у нас все чин-чинарём. Песочком сам каждый день посыпаю. Пост ить Рождественский. Народ на кладбище ходит, поминает. Да и мрут люди не по расписанию, им что праздник, что буден день...
- Может машина подъезжала ? Свет от фар по окнам не пробегал? - капитан вопросительно посмотрел на Митрича.
- Дык, услышали бы мы как мотор тарахтит, Иван. У нас тут тишина, как на кладбище, - сторож невесело улыбнулся, - да и в Садах, что такси, что другую какую машину, сразу бы заприметили. Там народ полуночный, гульбанит до утра.
- Тридцатый автобус расписание не поменял? - спросил Кривошеин, вставая и застегивая шинель.
- Не, так с восьми утра до десяти вечера и ходит. Да и кто ж позже сюда поедет? Или шею свернешь, поскользнувшись, или тебе её свернут садовские, - глухо засмеялся Митрич. - Ты к своим пойдешь или только по делу приезжал? - вдруг спросил он, посерьезнев.
- Зайду, конечно, проведаю , раз уж я тут...Мать, - обратился он к Копылихе, - свечку-то дашь? Надо на могилку поставить родителям.
Женщина молча подошла к фотографии в рамке, висящей на стене, и достала из-за нее тонкую церковную свечу. Потом аккуратно поправила фото, ласково проведя рукой по лицу смеющегося парня с темными, почти черными глазами и вдруг спросила, обернувшись :
- Ты с какого года, Иван?
- С двадцать девятого, а что?
- А наш Ванюшка, - она опять погладила лицо на фотографии, - с двадцать пятого. Убитый он. В сорок четвертом. Одни мы теперь со стариком, - Копылиха тихо вздохнула.
*
- Ну что, как тут у вас? - Иван тихо прикрыл за собой дверь на кухню и обнял жену.
- Да ты что, холодный какой, руки ж ледяные, - Лиза улыбнулась и встала из-за стола, отложив шитьё, - садись поешь, борщ только погрела. - Не спит она, Ваня, тебя ждет. Кашляет вроде меньше, а температура держится, - жена всхлипнула, - доктор опять заходила, говорит, в больницу надо..
- Надо, так надо, - Иван вздохнул, - там медицина, лекарства всякие.
Ладно, я пойду посмотрю как она.
- Ты б поел. И руки отогреешь пока. А то куда ж с мороза к ребенку...,- Лиза накрыла на стол и села рядом с мужем. - В садике велели сшить мешочек для запасных носочков и трусиков, - сказала она, беря иголку с зеленой ниткой, - чтобы в шкафчик повесить. А на мешочке метки поставить, вышить инициалы. Вот, сижу мучаюсь, как та швачка Надя, что шьет, та распарывает.
- Да хорошо получается, - Иван взял ситцевый зеленый мешочек в ярко-желтых бабочках, в углу которого была вышита буква "К" и половинка от "М",- только нитки чего зеленые взяла? Лучше бы красными или синими, а так почти сливается.
- Да не нашла я других, - Лиза вздохнула и стала старательно дошивать недостающую палочку.
В детской тускло горел ночник. Фарфоровая белка с орешком в руках.
Младшая спала, засунув большой палец в рот. Иван осторожно вытащил руку дочки, поправил одеяло.
- Па, ты чего так долго? - старшая, Маруся, присела на кровати и протянула к отцу худенькие руки. - Про матроса расскажешь? - она слабо улыбнулась.
- Ты как, боец Кривошеина? - он взял девочку на руки, обернул одеялом и тихо вышел из детской.
- Докладываю, - Маруся приложила вытянутую ладошку к виску, - все хорошо, только горло немножко болит.
- К пустой голове руку не прикладывают, - Иван поправил на спине ребенка одеяло, подошел к елке, стоящей посередине большой комнаты и переливающейся огоньками гирлянды. - Ну что, будем игрушки рассматривать или про матроса?
- Про матроса, - девочка обхватила его за шею горячими руками и уткнулась головой в грудь.
"Эники-беники, ели вареники
Эники-беники - клёц!
(Иван прищелкнул языком)
Вышел пузатый матрос".
Маруся тихо засмеялась и тоже прищелкнула языком.
Когда Кривошеин заплетающимся от усталости языком уже в сотый , наверное, раз повторил про пузатого матроса, тихо покачивая дочь, Маруся уснула. Он осторожно уложил её в кровать, опять вытащил палец изо рта младшей и вышел из детской. Уже рассвело, наступал новый день.
*
Кривошеин несколько раз просмотрел все документы из папки с завязками. Протоколы допроса гражданки Копылиной и её мужа, списки из всех женских консультаций города и двух родильных домов. Напротив каждой фамилии стояли карандашные пометки, значит, проверили всех рожениц. Фотографии тела младенца он пролистнул, а вот фото тряпок, в которые он был завернут, рассмотрел внимательно.
Прочитал описание: хлопковая ткань белого цвета, в углу едва заметная красная полоса. Идентифицирована, как вещество не биологического характера.
Иван набрал номер Октябрьского отделения, где еще совсем недавно работал и на территории которого находился поселок Сады и кладбище.
- Мне лабораторию, это Кривошеин из Центрального, - представился он.
Через минуту услышал незнакомый женский голос.
- Я слушаю, - прозвенело в трубке, - то есть практикантка судебно-медицинской лаборатории Панфилова Ирина у телефона.
- Здравия желаю, Панфилова Ирина, - усмехнулся Иван, - тут у меня вопрос по делу, - он замялся, - трупа ребенка на кладбище. Кто проводил экспертизу ткани, в которую он был завернут?
- Я, - испуганно ойкнуло в ответ.
- На ловца и зверь, так сказать, - опять усмехнулся Кривошеин. -Так вот, эксперт-практикант Панфилова, я читал отчет, но расскажите-ка мне поподробнее, что вы думаете о красной полосе "не биологического характера".
- Ничего не думаю, но я провела дополнительные исследования, я ж на химфаке учусь. И могу сказать, что это... ,- в трубке помолчали, - резорцин. Я хотела отметить в отчете, но Егор Петрович сказал...
- Ясно. Егор Петрович сказал, что деталь это не существенная. Плавали, знаем, - Иван помолчал. - Вот вы мне справочку со своими выводами напишите, а я её к делу подошью. Кстати, а что за зверь такой, резорцин?
- Это такие бесцветные кристаллы. Применяются в медицине, как антисептик, и в химической промышленности для производства синтетических красителей.
- А что ж из него краску делают, если они бесцветные, кристаллы эти?
- Ну, в результате химического процесса он дает устойчивый красный цвет.
- Понятно, что ничего не понятно, - протянул Иван, - но справочку напишите мне обязательно. Спасибо за консультацию, эксперт-практикант Панфилова Ирина.
Кривошеин задумался.
" Эники-беники, ели вареники
Эники-беники..."
Он еще раз всмотрелся в фотографию ткани с едва заметной полукруглой полоской и вдруг вспомнил зеленые буквы, которые вышивала Лиза на мешочке с бабочками. Иван оделся и поехал во Вторую городскую больницу, в поселок Сады.
*
- Еще и милиция нас проверять стала, - бурчала старшая медсестра, провожая сурового капитана в кладовую-кастелянскую, - дел других нет у вас перед Новым годом?
- Дел у нас много и все важные, - сердито ответил Иван.
На складе его встретила совсем молодая девочка с белыми косичками, торчащими из-под аккуратно повязанной косынки. Испуганно глядя на погоны, она достала из стола толстые книги учета.
- Как зовут, кличут-то тебя? - миролюбиво спросил Иван.
- Лена Гвоздикова, то есть Елена. Я студентка четвертого курса медицинского института, а тут на практике и подрабатываю ночным дежурантом. Иногда санитарок подменяю, если нужно. А сейчас, Марь Пална попросила кастеляншу заменить, - без остановки затараторила девчушка. - У меня тут все отмечено, на какое отделение я что выдавала, какое белье постельное или стерильные халаты хирургические. Я и с автоклавом умею и ...
- Ну, показывай свое хозяйство. Халаты и белье постельное, - улыбнулся Иван.
На стеллажах и правда был образцовый порядок. Кривошеин взял одну простыню, развернул её. Внимательно рассмотрел синий больничный штамп в углу и положил на место, аккуратно свернув.
- Полный порядок, спасибо. И с наступающим тебя, Гвоздиков Елена, - он протянул руку, прощаясь.
- Связался черт с младенцем, - услышал он бурчание медсестры за спиной, - девчонка-то золотая, шустрая и безотказная. Не то, что Верка-квашня. Мало того, что еле поворачивается, так еще и растеряха. Штемпельную краску и ту потеряла. Так что придумала, пройдоха. Краской Кастелани маркировать стала, перепортила все бельё.
Иван остановился, не дойдя до конца коридора, вернулся.
- Какой краской, говорите, белье маркировала ваша кастелянша?
- Да никакой, - испуганно сказала старшая медсестра, - в больничной аптеке брала раствор резорцина, краску Кастелани, которой мы ранки обрабатываем и вот ею ...
На складе, куда вернулся Кривошеин, Лена Гвоздикова читала какую-то книжку с закладками, удобно устроившись за столом.
- Ой, забыли что? - спросила она, отрываясь от чтения.
- Леночка, а куда вы ветошь деваете, ну, те простынки, наволочки, которые в негодность пришли?
- Так списываем и ... утилизируем, - девушка покраснела и опустила голову.
- А утилизируете - это как?
- Сжигаем. В бочках во дворе, - тихо ответила Лена, еще больше покраснев.
- Вот всё-всё сжигаете или...
- Да они ж никому не нужны, тряпки эти, - опять затараторила девчонка, - а она пристала, как клещ. Вот я и принесла ей...
- Ей, это кому?
- Да хозяйке моей квартирной. Я ж комнату снимаю в Садах, у бабки одной. На Лесной улице.
- Это у бараков? Не самое подходящее место для молодой девушки, - Иван нахмурился.
- Так мест-то в общежитии нет, а жить где-то надо. Я ж из Ивантеевки сама, - Лена всхлипнула, - а тряпки никому не нужны эти уже. Что ж теперь будет, товарищ милиционер? - заплакала девушка.
- Да ничего не будет. Листок бумаги дай мне, вон у тебя в книжке торчит. Я записку напишу для коменданта общежития медицинских работников. Знаешь, в центре, у Универмага? Только теперь далековато тебе ездить будет, но думаю, что доберешься, - Иван подмигнул девчонке, у которой от удивления сразу высохли слезы.
- А ты мне адрес, по которому комнату снимаешь напиши и как хозяйку твою вредную зовут.
Лена схватила листок, захлопнув книгу, и стала быстро писать.
"Акушерство и гинекология. Клинические рекомендации. Учебник" - прочитал Кривошеин на обложке.
- На каком курсе ты учишься? - спросил Иван.
- Я ж говорила, на четвертом. У нас сейчас практика по гинекологии. Вот, последний экзамен завтра, - она кивнула на учебник.
- И много вас таких, практикантов?
- Вообще или в этой больнице?
- И вообще, и в этой.
- В этой нас трое. Я, Митя Копейкин и Петр Силантьевич. А вообще, не знаю. Надо вам в деканате спросить, - ответила Лена, протягивая Кривошеину листок с адресом.
- А почему один просто Митя, а второй - Петр Силантьевич? - улыбнулся Иван.
- Так он старый, Петр Силантьевич. Ему уже почти тридцать. После училища он медицинского. Только он не Лужское заканчивал. Приезжий. Живет где-то на квартире у Автовокзала.
- Ой, спасибо вам, дядечка, - она бросилась Ивану на шею, - мне жуть как страшно вечером по поселку из больницы идти. Хорошо, что Верка второй месяц в отпуске, я тут, - она показала на старенький продавленный диван, - ночую иногда.
- А что ж она так долго в отпуске, да еще зимой?
- Не знаю, это вам лучше в отделе кадров спросить или у старшей сестры. А по мне, пусть хоть полгода не возвращается. Лишний рубль к стипендии и работа не так, чтобы тяжелая.
- А отдел кадров у вас где?
- На первом этаже, направо. Хотите, я вас провожу? - Леночка встрепенулась, вставая.
- Спасибо, сам найду. Учи давай свое акушерство с гинекологией. И чтобы на пятерку сдала, - улыбнулся Иван.
В отделе кадров Кривошеин не смог выяснить причину столь длительного отпуска Веры-кастелянши, который она пожелала использовать зимой. Старый, усталый кадровик долго ему втолковывал о конституционном праве трудящихся на отдых и каких-то отгулах за переработки, которые Плотникова Вера Афанасьевна решила присоединить к очередному отпуску. Иван посмотрел личное дело кастелянши и переписал адрес, по которому она проживала.
*
Несмотря на красивое название, улица Лесная в поселке Сады была самая неуютная и грязная. Деревянные бараки-времянки зияли темными окнами без занавесок, а кое-где и просто были забиты фанерой. Частные домики, зажатые между унылыми, серыми строениями, сиротливо тулились к покосившимся заборам.
Дом, в котором снимала комнату Лена Гвоздикова, одной стеной упирался в барак. Похоже, что только поэтому он еще совсем не завалился. Хозяйку Иван знал, как злостную самогонщицу и просто вредную, сварливую бабу. Когда Кривошеин подошел, она возилась во дворе, перетаскивая дрова под навес.
- Тебя не примешь, так ты ж к себе повесткой вызовешь, - неприветливо откликнулась старуха, - в дом не зову. Тут говори, чего надо. Если про самогон, то бросила я это дело, как есть все повыкидала.
- А чего ж выбросила? Не жалко добра? - Иван засмеялся - нет, я по поводу жилички твоей, студентки Гвоздиковой Елены.
- Вот люди, - зычным голосом закричала старуха, - не люди, а паразиты, как есть паразиты. Уже донесли, что Тихоновна жиличку пустила. Позавидовали копейке сиротской. Люди, - еще громче заорала старуха, - шо ж это деется? Шо ж мене, горемычной, с голоду помирать? Вы ж не накормите, хлеба куска не дадите...,- вовсю разошлась бабка.
- Понятно. Значит, в милиции ты жиличку не зарегистрировала. Да это теперь дело не мое, ты же знаешь, меня в другой отдел перевели, - примирительно сказал Иван и закурил.
- Так шо ж тогда тебе от меня надо? Девка вроде смирная, жиличка моя. Все с книжками сидит по ночам, свет жжет.
- Смирная то она смирная, только инструкцию нарушает. Больничное белье списанное не сжигает, как положено, а таскает домой. С тобой не делилась, случайно?
- Какое белье? - старуха даже захлебнулась от возмущения, - тряпки рваные, стираные-перестираные? Это белье???? Да и нет у меня уже его.
- Использовала все или тоже выбросила? - Кривошеин хитро прищурился.
- Дык, даже спользовать не успела. Как Ленка принесла третьего дня, я на веревку на ночь повесила, чтоб морозом их, значит, прихватило. Все ж таки больничные. А утром, глядь, а их нет. Покрали все, как есть покрали. Вокруг сам знаешь какой народ. Ничего во дворе оставить нельзя, - старуха опять перешла на крик, - ворьё одно, да жульё.
- А когда развешивала, не заметила штампов на тряпках? - Иван затушил сапогом папиросу.
- Да были вроде, красные какие-то. Я не разглядывала.
- Ну ладно, до свидания, Полина Тихоновна. Спасибо за информацию и с наступающим. А студентка от тебя съезжает. Общежитие ей дают. Так что, ищи себе нового жильца. Только в милиции его зарегистрируй, - добавил Кривошеин, - чтобы все по закону.
*
Длинный коридор барака освещался одной тусклой лампочкой. Он был весь заставлен сундуками, корзинами, выварками для белья и другим хламом. Пробираясь между тюками с тряпьем и пустыми бутылками, Иван шел к самой дальней комнате. Её занимал Пузанов Трофим Петрович, авторитетный вор, смотрящий Садов.
Немолодой, но крепкий еще мужчина, в добротной, чистой рубахе, из расстегнутого ворота которой была видна тельняшка, сидел за столом и пил чай из самовара.
- Здравствуй Иван, вот кого не ждал. Проходи, садись, - он тихо присвистнул и из-за занавески, которой была перегорожена большая комната, тенью проскользнула и стала у двери долговязая фигура.
- Чайком побалуемся. У меня и вареньице тут есть клубничное, и бараночки свежие, - Трофим Петрович широким жестом обвел стол, приглашая. - Ты Витюша, подсуетись, поставь чашку для капитана, - обратился он к высокому, бритому парню, подпирающему дверь.
- Да некогда мне, служба, - Кривошеин расстегнул шинель и присел к столу.
- Ну, тогда давай сразу о деле. Какими судьбами к нам? Ты ж теперь большой человек, капитана получил, в Центральный тебя перевели...
- Я по поводу трупа ребенка, что возле кладбища нашли. Может знаешь что?
- Слышал об этом злодействе, - Пузанов громко потянул чай из блюдца, - только вот что я тебе скажу.
Он приблизил лицо к Кривошеину и глаза его стали узкими и колючими.
- Не там ищешь, капитан. Ребята у нас и правда горячие есть, фартовые. Но, чтобы дитё безвинное убить... В Садах враз бы придушили гадину эту или прирезали. Сами приговор вынесли, без суда и следствия.
Трофим Петрович отодвинулся, разломил сильной рукой баранку и опять стал прихлебывать чай.
Витюша громко засопел, видимо, в знак согласия.
- Оно так, конечно, но... не знаешь, кто тряпки стащил третьего дня с веревки со двора соседки твоей, Полины Тихоновны? - спросил Кривошеин, глядя авторитетному вору прямо в глаза.
Лицо у Пузанова вытянулось от удивления, но он сдержался и ответил спокойно.
- За тряпьем, что бабы на веревках сушат, я не присматриваю, но раз спрашиваешь, то значит - это важно.
Трофим Петрович мельком глянул на вмиг притихшего бритого парня и продолжил.
- Тряпки эти сявки стащили сопливые, пацаны. Не поделили чего-то между собой, вот один другого ножичком и подрезал. А бинтов-ваты у них, как на грех, под рукой не оказалось, - Трофим Петрович ухмыльнулся, - так что... не там ищешь капитан. Слово мое верное, сам знаешь. И лейтенанту этому новому скажи, что вместо тебя, а то он носом землю роет. Все Сады перетряс, всех баб молодых и старых обошел. Одолел с расспросами. Людей беспокоит. А у нас тут, - он обвел комнату руками, - полный штиль.
Возвращаясь автобусом из Садов, Иван задумчиво смотрел в окно.
Он давно перестал верить в "благородство" преступников и "честные" слова воров. Но, тут он не мог не согласиться с Пузановым.
Женщина могла нагулять и родить дома , но ребенка бы убивать садовские не стали. Подкинули в Дом Малютки или хоть в больницу. Но так, заморозить младенца...
"Эники- беники, ели вареники
Эники- беники - клёц!
Вышел пузатый матрос".
Вот привязалось... Как там дома? Надо позвонить, узнать.
Водитель вдруг резко затормозил на повороте, чуть не выехав на встречку.
Еще бы немного и влепился бы в лобовое стекло автобуса, идущего ему навстречу по центральной трассе, на котором сверху было крупно написано : Маршрут 35 "Автовокзал - Аэропорт".
- Скользко, - ругнулся он, выворачивая, - как ни чисть, как ни посыпай, все-равно заносит.
*
Иван бежал по коридору Центральной детской больницы, в которую увезла Марусю неотложка, не обращая внимания на крики дежурной сестры.
- Товарищ милиционер, вы куда? Кто вас пропустил? В верхней одежде! Без сменной обуви!!!
- В какой палате Маша Кривошеина? - крикнул он, обернувшись.
- В пятой. Но туда нельзя. Там бокс стерильный! - волнуясь, ответила медсестра.
Маруся лежала на кровати с закрытыми глазами.
Бледная, с вытянутыми поверх одеяла тоненькими ручками. Казалось, что она не дышит.
- Марусь, это папа, - Иван дотронулся до горячей руки, - ты слышишь меня?
По коридору, гулко стрекоча каблуками бежала сестра, а рядом с ней быстрым, широким шагом шел пожилой мужчина в белом халате, из верхнего кармана которого торчала деревянная трубка стетоскопа, и шапочке.
- Я говорила ему, Лев Борисович, предупреждала. Но разве его остановишь? Как бешеный ворвался, - объясняла на ходу медсестра.
Врач вошел в палату, отодвинул Кривошеина и наклонился к девочке.
Потом обернулся и сказал спокойно, но твердо.
- Вон! Немедленно и без разговоров - вон!
- Это моя дочь, Маруся, - голос Ивана дрогнул, - она умирает, доктор?
- Вон! Не мешайте работать, - а потом взглянул поверх очков в лицо Ивана и добавил, - никто не умирает, во всяком случае, не ваша дочь.
И забыв про Кривошеина, стал говорить медсестре:
- Кубик камфоры, капельницу...
Иван вышел, сел в коридоре на кушетку и обхватил голову руками.
"Эники-беники, ели вареники
Эники-беники..."
*
Кастелянша Второй городской больницы, судя по адресу, жила рядом с Автовокзалом. Капитан Иван Кривошеин подошел к расписанию пригородных автобусов и долго его изучал.
-Товарищ милиционер, а, товарищ милиционер, - вдруг услышал он и, обернувшись, увидел молодую женщину с ребенком на руках.
- Вы дитё не подержите? А я пока вещи перетащу, я быстро, - она махнула рукой в сторону и Кривошеин увидел недалеко от себя большой узел и корзину, возле которой топтался малыш лет пяти в тулупе, поверх которого крест-накрест был повязан платок, и шапке-ушанке, завязанной под подбородком.
- Так давайте я вам помогу, провожу к автобусу,- ответил Кривошеин, - куда ж вы с такой поклажей.
- Вот спасибо, так спасибо, выручите, - женщина сунула Ивану туго спеленутый в теплое, ватное одеяло сверток и побежала за вещами. Почувствовав чужие руки, ребенок закряхтел и стал ворочаться в тесном коконе. Треугольник, прикрывающий лицо младенца, чуть съехал, приоткрыв пухлую, румяную щечку и на Кривошеина пахнуло чем-то сладким. Иван аккуратно поправил одеяло и передал ребенка вернувшейся матери, который сразу успокоился у неё на руках.
Взял вещи, донес до автобуса, помог разместиться, уложил корзину с узлом в багажник, зябко повел плечами и пошел к дому Веры Плотниковой.
Мороз лютовал. Даже дышать было тяжело, горло перехватывало.
Дверь открыли сразу. На пороге стоял хилый мужичонка с каким-то бабьим, оплывшим лицом.
- Плотникова Вера Афанасьевна здесь проживает?
- Вера, это к тебе - крикнул куда-то в глубь квартиры мужик, пропуская Кривошеина.
- Петя, кто там? - послышался слабый голос.
- Капитан милиции Иван Кривошеин, - протянул удостоверение Иван, - разрешите войти? Мне бы с Верой Афанасьевной побеседовать.
- Так вошли уже, сейчас позову. Или сами проходите, в комнате она.
- А вы ей кем приходитесь? - Кривошеин снял шинель и повесил её на крючок в коридоре замерзшими, негнущимися пальцами.
- Да вроде муж.
- Муж или вроде ? - Иван внимательно посмотрел в лоснящееся, оплывшие лицо мужика. - Кстати, как экзамен сдали, Петр Силантьевич?
- Какой экзамен?- мужик испуганно икнул.
- По акушерству и гинекологии, который вчера сдавал четвертый курс медицинского института.
- Сдал, на удовлетворительно.
- Значит знания у вас удовлетворительные, то есть достаточные, чтобы дома роды у жены принять? - Кривошеин поправил воротник, который вдруг стал его душить.
- Какие роды, что за ерунда? Я, конечно, будущий врач, но...
- Кто вы? Врач???? - Иван стал задыхаться.
В комнату вошла полная женщина.
- Что тут происходит, Петр? Что за крик?
- Да вот, товарищ капитан считает, что я принимал у тебя роды, - мужик криво улыбнулся.
- Что вы выдумываете? - ответила женщина, побледнев.
- Да вы не волнуйтесь, гражданка Плотникова. А лучше собирайтесь. Поедем с вами в больницу, да хоть в вашу, во Вторую городскую. Вас там осмотрит доктор и даст заключение.
- Никуда я не поеду, что за чушь. И вообще, я в отпуске.
- Отпуск это да, это дело серьезное. Но поехать придется. Вот и бумага у меня есть. Постановление соответствующее о медицинском освидетельствовании гражданки Плотниковой В.А., - Кривошеин протянул бумагу с печатью.
- И вы собирайтесь, Петр Силантьевич. С нами поедете.
- Тоже на медицинское освидетельствование? - нагло ощерился мужичонка.
- Нет, - Иван опять поправил тугой воротник рубахи, - вы сразу в отделение милиции. Я вас туда провожу.
- Это зачем же? - мужик сощурился и посмотрел на Кривошеина злым взглядом.
- Затем, что вы подозреваетесь в убийстве. Бросили младенца замерзать, прямо на улице...
- Ты ж обещал похоронить, - взвизгнула Плотникова.
- Молчи дура, они никогда не докажут.
- А и доказывать тут нечего. Вы же, Петр Силантьевич, на аэропортовском автобусе к кладбищу приехали? Который в 4 часа 15 минут с Автовокзала уходит? Воот... Уверен, что водитель узнает пассажира со свертком в руках. Или вы в сумке его везли? Вот в этой, серой, что в коридоре стоит? И тем более он вас запомнил, что людей мало на этот рейс, только те, кто на аэродром едет, то есть до конечной остановки. А вы его наверняка попросили остановить там, где трактор прошелся, когда к кладбищу ехал дорогу расчищать. Повезло вам. Не пришлось по сугробам целый километр топать, да и следы на расчищенной дороге сразу замело.
- Хочу чистосердечно признаться, оформить явку с повинной под протокол, - внезапно завизжал мужичонка, тряся щеками.
*
-Сыно-о-о-чек, родно-ооо-й, не убивай его... Ся-я-я-ядешь через ирода этого, - грузная фигура обхватила плечи Кривошеина и кулем повисла у него на спине. Платок на Копылихе сбился, сполз, открыв седые, спутанные волосы. Иван дернул плечом, сбросил бабу на снег. Она, отлетев в сторону, тяжело упала и поползла к нему, пытаясь обхватить руками сапоги и продолжая выть.
- Сыно-о-очек, брось его, не бери грех на душу...
Следственная бригада стояла остолбенело, только практикантка Ирочка, прижав одной ладошкой в белой пушистой варежке фотоаппарат к груди, другой прикрыла рот и тихо причитала : "Ой, мамочка, ой..."
Капитан милиции Иван Кривошеин обвел всех мутным, невидящим взглядом, отшвырнул щуплую фигуру мужика, голова которого от резкого толчка мотнулась в сторону, и развернувшись, зашагал, пошатываясь и спотыкаясь, по целине нетронутого снега.
*
- Алё, это капитан Кривошеин? - в трубке трещало. Похоже, что звонили из телефона-автомата.
- Да, кто говорит?
- Это Лена Гвоздикова, помните? Мне девочки в общежитии сказали, что в Центральной детской ваша дочка лежит, Маша. Так вот, я каждый день к ней после работы забегаю. Я ж теперь рядом живу, в центре. Или с утра, если после дежурства, - тараторила в трубку Гвоздикова, - так вот, ей лучше. Температура упала. Правда, она еще немного бредит, все про какого-то матроса говорит. Но, уже кушать начала. Я чего звоню, - Лена перевела дух и опять затарахтела, - она вареников просит. Так вы скажите жене. Пусть приготовит. Хоть ленивые, из творога. А то тут еда больничная, сами понимаете...Кстати, с Рождеством! Или вас нельзя поздравлять? Вы же партийный...
Иван аккуратно положил на стол телефонную трубку, из которой продолжал раздаваться треск вперемешку со словами о пропуске и сменной обуви, и закрыл ладонями лицо.