"Дорогие волки и овцы!"

     Пародия.

     

     Вместо Предисловия

     

     Следователь

      Старший участковый Пименов удобно расположился за своим рабочим столом в полурасслабленной, почти умиротворённой позе. Откинувшись на спинку деревянного стула, он безучастно созерцал давно знакомый пейзаж за видавшей виды белой, крашенной-перекрашенной решёткой.

      По залитой жалящим солнцем небольшой площади то вверх то вниз лениво тащились всё те же редкие курортники. Походя они с настороженностью вглядывались в слепую от грязи витрину хозмага. Сквозь мутное стекло и блики на ней кое-как можно было разобрать очертания кондовых летних штанов, бесформенной бейсболки, устрашающего вида маек и набора для бадминтона, сиротливо развешенных на тонких нейлоновых верёвочках.

      Над самой головой Пименова дребезжала проводная радиоточка пожелтевшей пластмассы. Бойкий голос генсека уже который час нёс благие вести про ускорение, гласность и экономную экономику.

      Изредка Пименов переводил свой острый взор на угловатого мужика за приставным столом напротив. Сгорбившись циркулем, мужик усердно корпел над сиротливым листом цвета яичного порошка, выводя каракули школьной шариковой ручкой с погрызенным верхом. Он то и дело останавливался, чтобы под разными углами оценить уже проделанную собой писанину, да так и норовил обслюнявить кончик ручки, словно химический карандаш.

      - Андреевич,- прогундосил низким надломленным голосом мужик.- А мне писать, как я, эта, стену спиной пробил?

      - Писать, писать. Всё пиши! Опер сказал, про всех писать.

      - Ага. Ладно, тогда. Так ведь она ж картонной была!

      - Пи-иши давай!

      Мужик не стал спорить, а лишь согласно кивнул головой и вернулся к своему сочинительству. А Пименов- к окну.

      Неказистая, до нелепого короткошеяя девушка Вера с натугой выволокла огромный бидон из подсобного помещения ресторана и медленно потащила его куда-то вверх по улице. За ней в дверях тут же возникла толстая квадратная тётка и принялась бухать вслед что-то нечленораздельное, активными жестами толстых рук помогая вытолкнуть из себя мысль. Вера резко встала, всплеснула руками, развернулась и покорно поволокла бидон обратно, направляясь к сетчатой двери, за которой пылился погрузочно-разгрузочный двор.

      На широком, с виду добродушном лице Пименова застыла привычная полуулыбочка-полуиздёвка. Прищуренные глаза светились профессиональной хитрецой, не потускневшей за те почти два года, проведённые в этом сонном улье. Прошлая жизнь столичного оперуполномоченного была подшита и надёжно сдана в архив. И точка. Чересчур голодными и жестокими показались ему наступавшие времена перемен. Он смотрел по сторонам и не мог взять в толк. Вроде бы ничего не переменилось снаружи, и одновременно всё перевернулось с ног на голову буквально за год или два. Вечером уже стало небезопасно выходить на привычные улицы без чего-нибудь тяжёлого в кармане. Шаг с освещённой дороги- и ты уже сам по себе, беспрестанно оглядывающийся за спину в ожидании чего-нибудь такого. Со всех сторон на тебя смотрят чьи-то злые, алчные, порой бессмысленные глаза.

      А когда они были другими, эти времена, подумалось Пименову. Вот конкретно для него, когда? Ну, предположим, он не в счёт. Он всегда смотрел на мир с изнанки. И зло и добро он видел с оборотной стороны, и ни то, ни другое ему не слишком нравилось. Не о нём речь. Речь о том, что выползало наружу из его замкнутого изнаночного мирка, и что заставляло невольно задуматься о том, где же он на самом деле, тот настоящий мир, в который можно ненадолго уйти и взять передышку? Голодные, обозлённые времена наступали для всех сразу и без разбору, а не только для него, ему подобных, да ещё всякой сволочи, которая давно всё понимала, и потихоньку, с размахом крутилась над всем этим. И не укрыться от них было нигде. Не то, чтобы Пименов чего-то испугался. Он давно научился, как надо правильно бояться. Просто с каждым днём ему становилось всё труднее, возвращаясь домой, обретать свой привычный человеческий облик. Телек, тапочки, абажур. Хоть он и был человеком, повидавшим многое, но даже ему это казалось слишком. Он заходил в свою однокомнатную квартиру, останавливался перед зеркалом в тёмном коридоре, устало бросал на полочку ключи и смотрел на себя, не узнавая.

      Угловатый мужик продолжал старательно вымучивать слова и предложения. За окном всё текло своим чередом. Не зная, чем бы заняться ещё, Пименов лениво обернулся к незакрытому сейфу. Рядом на тумбе пылилась уродливая свиноподобная печатная машинка. На подоконнике уже которую неделю сох позабытый в тонкой вазе гладиолус. Пименов бесцельно постучал пальцами по чёрной папке, болтавшейся под рукой, и снова был вынужден вернуться к созерцанию уличного марева.

      Трое гостей с той стороны Кавказа горделиво пронесли свои носы поперёк проезжей части и не спеша подались к морю. Одетые в одинаковые костюмы, они были почти неотличимы друг от друга- нарочито белые рубашки, чересчур длинные тёмно-серые штаны, сбившиеся в гармошку внизу у запылённых лаковых туфлей. Размашистая походка, несдержанные жесты. Эти явно приехали сюда не за тем, чтобы оздоравливаться. Грузный Вано, выглянувший случайно из дверей шашлычной, проводил новоявленных курортников подозрительным взглядом. Потом толкнул под локоть помошника-официанта, подстать вышедшего следом, и тревожно кивнул своим невероятным носом в сторону уходившей троицы. Они вдвоём принялись что-то горячо обсуждать и удалились в тень заведения.

      Мужик наконец закончил потеть над объяснительной, поставил жирную точку и отложил ручку в сторону.

      - У-ф-ф.

      - Дату поставь. И подпись.- вяло бросил Пименов.

      Мужик судорожно сгрёб ручку мосластыми ручищами обратно и поспешно выполнил указание.

      - Давай, посмотрим.

      Пименов перегнулся через стол и принял казённого вида листок. Бегло пробежался по диагонали, поцокал языком. Потом со значением засунул его в закрытую картонную папку «Дело №» и встал, чтобы убрать всё это добро в сейф. Мужик покорно и выжидающе следил за телодвижениями участкового, не смея даже выдохнуть. Пименов прикрыл дверцу сейфа, упал обратно на стул и сложил перед собой руки.

      - Ну, что, Васильков?- уперевшись хитрыми щёлочками прямо в лицо дядьку, не то спросил, не то подытожил он.- Вот запомни у меня. Ещё один раз. Ещё хоть одна жалоба от соседей. И я тебя гарантировано на учёт в диспансер поставлю.

      - Так мне же нельзя! У меня же права!

      - Вот и думай в следующий раз, башка. Шапка куплю. Я не пионервожатый, чтобы жизни тебя учить, на путь истинный направлять. Запомни это. Ещё хоть раз. А теперь- свободен.

      Мужик покряхтел, вставая. Задвинул двумя клешнями стул и завертелся как пёс, отступая к выходу.

      - Спасибо, Андреич. Ты- человек, я тебе скажу.

      - Да, давай.- Пименов безразлично отмахнулся от него рукой.

      Ты мне и в ствол не впился, чтобы возиться с тобой тут всерьёз, бегло подумал Пименов. Странные времена всё же наступают.

      Мужик поспешно исчез за старыми облезлыми дверьми. Пименов привстал и выключил радиоточку, и речь генсека оборвалась на полуслове. В кабинете наконец воцарились тишина и покой, едва нарушаемые лившимися с улицы шелестом тополиных листьев, щебетанием воробьёв и невнятным бормотанием множества невидимых шагов и голосов.

      Самое время совершить маленький обход, решил Пименов, потянувшись. Он выгнулся на стуле, выгреб из карманов разнокалиберную мелочь и вывалил перед собой на стол- почти пустую пачку «Опала», многоразовую зажигалку, две смятые купюры, жёлтые и белые монетки, связку амбарных ключей от всего чего только было можно. Аккуратно выудив сигареты и зажигалку, он определил их в нагрудный карман, ключи же и прочее беспорядочно рассовал обратно по брюкам.

      В правом верхнем ящике отыскался табельный ПМ. Пименов проверил предохранитель и в который раз в задумчивости поглядел на оружие, но тут же сказал себе привычное и решительное «нет», и встал, чтобы убрать подальше в сейф и его. Вместо пистолета откуда-то из-под стола он извлёк короткую обрезиненную дубинку. Рифлёная рукоятка приёмисто легла в широкую ладонь. Пименов пару раз смачно шлёпнул по столу и удовлетворенно кинул дубинку в чёрную папку, которую после одного неожиданного случая теперь повсюду таскал с собой. Так. На всякий пожарный. Кулаков и здоровья на всех не напасёшься.

      Оставалось закрыть перекошенные окна. Пименов выглянул на кипящую сухим огнём улицу. В это время с крутого пригорка вылетела серая лакированная «восьмёрка», одно лобовое стекло которой у барыг стоило целый кусок. Она резко тормознула у опорки под самым носом у Пименова, подняв клубы пыли, и из неё бодрячком выпорхнул толстопузый папик, вертя на пальцах ключи. Блеснули фирмовые солнцезащитные очки без оправы. Пименов коротко кивнул. Папик неопределённо мотнул бородой в ответ, запер двери и спрятал связку в кожаную барсетку. Почесав толстую шею под густой щетиной, он целеустремлённо сорвался куда-то по направлению к турбазе. Там на склоне горы преимущественно селились иностранцы из соцлагеря.

      Деловой, машинально отметил Пименов. Ещё один сват. Сколько же их сюда поналезет! И мысль ему эта вовсе не понравилась. Хотелось чего-то вроде определённости и неторопливой расслабленности. Укрылся, значит. Ушёл на покой, называется.

      Бородатого папика и след простыл, и тут же следом с пригорка явилась странная парочка. Упакованная по последнему слову моды дамочка в широкополой шляпе, надув губки и придерживая лёгкую пляжную сумочку на плече, скользила по раскалённому асфальту, словно для неё это была озёрная гладь. Следом за ней на почтительном расстоянии семенил забитый с виду, тщедушный молодой человек в близоруких очках, волоча на себе два полотенца, покрывала и надувной матрац. Только поводка вот нигде не было видно.

      Пименов мимоходом ухмыльнулся про себя и защёлкнул последний тугой шпингалет. Ну, кажется всё. Уходя, он запер за собой кабинет на два оборота ключа.

     

     Две Веры

     Вера была привлекательной девушкой. Да, положительно, ей было чем гордиться. Но вконец измученная однообразными ухаживаниями удачливого мужа, она в итоге решилась на измену. И даже не на измену, а так- всего лишь на маленькую шалость с лёгким флиртом под приятный вечер и приятное вино.

     Уже поздней ночью, где-то часов в двенадцать, они выбрались на пляж, пьяно улыбаясь друг другу в густой темноте. Джанхой ещё вовсю жил вчерашним днём. Гремела музыка на танцплощадке, светились огни в пансионате, под отрывистый шёпот брела толпа с вечернего видеосеанса.

     Он что-то прошептал ей на самое ухо, и Вера прыснула смешком. Ей показалось смешным, что она даже не помнила его имени. Сказанного она всё равно не расслышала. Скромный тихий красавчик в очках, с нежностью подумала она. Коля. Ах да! Тебя зовут Коля. И наугад послала в темноту влажный поцелуй, попав в подбородок. А дальше Коля сам помог отыскать ей свои губы, обхватив чуть ниже талии и притянув к себе.

      - Пойдём!- сдавленно выдохнула она, не разрывая поцелуя, не в силах больше сдерживаться.− Пойдём, я покажу тебе моё секретное место...− Она никак не могла остановиться и вновь и вновь отвечала на сладкие поцелуи.

     Все это время, сами того не замечая, они брели вдоль берега, шагая по крупной гальке. Уютно ворковала ночная волна, у пристани кто-то негромко плескался, блаженствуя в тёплой воде.

     В обнимку они достигли подножия горы и молча стали взбираться наверх. На половине пути Коля было заупрямился, но Вера только настойчивей потянула его за собой, хохоча и одаривая поцелуями. Потом во мраке они продирались сквозь заросли кизила и через узкий проход между скалистыми стенами наконец выбрались к самому морю.

     Вера так долго ждала этого момента. Она чувствовала себя безжалостной хищницей, и одновременно таяла от нежности и возбуждения. Наощупь она отыскала в скрытой расщелине огромное махровое полотенце и кинула его на песчаный островок среди камней, жадно глядя на горящие в темноте Колины глаза. От невидимого горизонта к дикому пляжу тянулась лунная дорожка. Издалека, откуда-то совсем из другого мира доносилось «Ночное рандеву на Бульваре роз». Вера встала над полотенцем и, склонив голову, потянула платье за бретельки. Коля медленно приблизился к ней и крепко обнял, утонув в роскошных волнистых волосах.

     

     ***

     Заметно холодало. К рассвету небо полностью обещали закрыть плотные тучи, и будет моросить дождь. Все кончилось, страсть остывала вместе с кровью. Она все ещё стучала в висках и отдавала солоноватым привкусом на губах, но это был конец. Вера нашарила под платьем сигареты и закурила, щёлкнув единственный раз зажигалкой. Оранжевый огонёк на миг озарил лежащего рядом Николая. Вера холодно и отстраненно поглядела на своего любовника, словно на использованное бельё. В стирку. Блеснуло изящное золотое сердечко на тонкой цепочке, болтавшееся у неё на шее,- первый подарок удачливого, внимательного мужа. Вера вновь превращалась в женщину холодную, расчётливую и несколько замкнутую в своей красоте. В скрягу.

     - Одевайся,- почти приказала она. Николай зашевелился.

     Такое нельзя повторить, понимала она, вслушиваясь в стеклянную тишину и плеск волн, и изредка пускала дым. Такого нельзя оставлять рядом с собой. Для этого есть муж, кстати, ничем не хуже этого сопливого желторотика из какого-нибудь студенческого или малосемейного общежития. Все шло как надо, и все так же удачно завершилось. Она не испытывала ни малейших угрызений совести ни по отношению к мужу, ни тем более к Николаю. Осталась одна пустота. Но с ней ничего нельзя было поделать.

     Под боком нерешительно шевелился Коля. Он украдкой заглядывался на обнажённую Веру, и она боялась, что сейчас он начнёт нудить о том, как жаль, что завтра он уезжает, и как хорошо было бы провести ещё несколько дней вместе. Этого бы она не вынесла. Но Коля молчал, с сопением натягивая летние брюки и застёгивая босоножки. Он только предложил проводить ее. Вера поднялась с полотенца, отряхнула спину и торопливо оделась, отложив на время сигарету на камень. Она испытала ещё один неприятный шок. В тайне она все же рассчитывала на пылкость и настырность. А получалось так, что уходила не она. Расходились по обоюдному согласию при полном взаимопонимании. Конечно, Коля знал, кто ее муж, и что она за женщина. Он понимал, что он за мужчина. Он все знал. Неприятное открытие больно кольнуло её непоколебимое самолюбие. И она только яростнее затянулась сигаретой.

     Ему завтра уезжать. Поэтому все произошло именно сегодня. Чуть раньше Вера была готова рассказать, что купалась здесь нагишом уже вторую неделю, совершенно одна. Но теперь, когда все было кончено, как твердо решила она, момент был упущен. Она показала ему секретное место. Но больше ничем не поделилась.

     Николай исподволь взглянул на Веру. На то, как она отстраненно и холодно курила свою тонкую, изящную сигарету, выпуская незнакомый приторный аромат через ноздри.

     Вера торопливо спрятала полотенце в расщелину, затушила сигарету и взяла Колю под руку.

     - Пойдём.

     

     ***

     Вера глядела на улицу сквозь забранное мелкой сеткой окно. Под уклон по дороге неторопливо брели курортники, укрытые от слепящего солнца разноцветными панамами и зонтами. Несли набитые животы в тенёк или на пляж. Ближе к травяному склону мимоходом резвились дети. Но из-за низкого роста и смешной короткой шеи Вере их было не разглядеть. Она приподнялась на носках. И ничего опять не увидела. Она любила детей, и любила на них глазеть. На всяких: послушных и не очень, красивых и не совсем, опрятных и неряшливых. Вера опустилась с носков, вытерла о фартук скользкие от жира руки и поправила закасанные рукава.

     В дверях появилась тётя Надя, волоча по полу здоровенный бидон, и дальше вдвоём они потащили его на подсобный двор. Блестели крышами жилые дома и зеленели деревья на склонах. На высокий бордюр за складом взлетел общипанный павлин, и важно прошёлся взад-вперед. Вера зазевалась и нечаянно выпустила бидон из рук.

      - Чего ты сегодня как сама не своя, не пойму?!- тут же вскипела тётя Надя, смерив нерадивую фигурку Веры колючим, злобным взглядом. Почему-то она решила, что в ответе за глупую, неразумную девчёнку, и каждый её промах воспринимала как свою собственную неудачу. Она плюнула в сердцах, развернулась и побрела прочь на кухню. И Вере пришлось в одиночку тянуть бидон до самой погрузочной. Она отдавила себе пальцы на ноге, и с задумчивым выражением на лице уставилась на проволочный забор, за которым брели отдыхающие и галдели дети. Да, Вера была не очень умна и прозорлива. Ей хотелось, чтобы поскорее наступил вечер. Странно, но по вечерам она меньше всего испытывала одиночество и досаду. Только иногда. Вера приблизилась к забору и взялась пальцами за проволоку, прижавшись к ней вплотную лицом.

     Вот она, толпа, бредёт. Без забот, без мыслей и неприятностей. Как единое целое. Им дышится легко, и все здесь у них как бы есть. Здесь можно себе позволить многое, потому что ты на отдыхе. Но я-то- нет.

     Вера в задумчивости нащупала под халатиком свой наивный талисман- пластмассовое сердечко на зелёной верёвочке, доставшееся ей от одной из давно выброшенных кукол. Теперь сердечко болталось у Веры на груди и напоминало о чём-то светлом и далёком.

     Мимо забора в спешке пробежал куда-то местный участковый Пименов, зажав под мышкой свою неизменную чёрную папку. Плотно сбитый и неунывающий. Повернул к Вере своё широкое, плоское лицо, полное жизнерадостной уверенности, и приветливо улыбнулся. Вера вскинула в ответ руку. Всё-таки здесь она была не одна. Кому-то до неё было дело. Пускай и незатейливое. Просто сказать «привет».

     - Вот ты где!

     Вера вздрогнула и обернулась. Тётя Надя стояла на пороге служебного входа, уткнув руки в квадратные бока.

     − А ну шибче! Кастрюль чистых не осталось, тарелок грязных гора, а ты тут опять пялишься невесть куда!

     Вера спрятала сердечко за пазуху, поправила халатик и покорно побрела на кухню. Внезапная усталость свалилась ей на плечи, обожгла все внутри, и Вера поняла, что давно плачет.

     

     ***

     Вера не отпустила его. До слез проклинала себя, но не отпустила. Вместе съездили в Черноморск, постояли на автовокзале, держась за руки. И что-то с ней случилось, потому что она бросилась ему на шею, вцепилась пальцами в сорочку, от чего затрещала ткань, и удержала. Что- билет? Она купит ему билет. Ждёт работа? У тебя же грипп, куда с такой температурой ехать? Какой грипп? Завтра узнаешь. Когда тебе выпишут справку. Нет, не справку? Больничный? Всё равно.

     А вечером в номере она прошептала ему на ухо, что так не может продолжаться вечно. И он согласился.

     Вера приподнялась на локте и взяла с тумбочки сигарету. Вспыхнула оранжевым огоньком зажигалка. Через открытое окно доносился рогот и пульсирующие удары дискотеки. Рядом беззастенчиво посапывал Коля. Вера поглядела на него и обозвала себя последней дурой. Посмотрела на часы. Всего одиннадцать, удивилась она. Ей захотелось искупаться и все обдумать. Завтра же достану ему билет на первый попавшийся автобус, и пусть катится. Она встала и зашуршала платьем, натягивая его на голое тело. Взрослая баба завела себе котёнка. Это надо же! Вера достала изо рта сигарету и выпустила дым. Нет, так нельзя. Схожу искупаюсь. А там на пляже в тишине уже решу.

     Внезапно она замерла и схватилась за грудь. «Чёрт-чёрт-чёрт!»- сдавленно прошипела она. Не зря ей все время казалось, что что-то было не так. Она осторожно обыскала тумбочку, косметичку. Сходила в ванную и посмотрела там на полочке среди флаконов. Так и есть!

     В её памяти отчётливо всплыл момент, как она натягивает через голову платье, неуклюже изгибая руки в локтях. А рядом на полотенце сидит подавленный, всепонимающий Коля. И что-то с усилием рвётся и змейкой скатывается по её гладкой, загорелой коже. Но ей не до того. А дальше они молча возвращаются в пансионат, избегая даже смотреть друг на друга.

     Надо пойти, поискать в камнях, в панике думала Вера, направляясь к двери. Ей не приходило в голову, что прошёл целый день, и что на улице было уже совершенно темно. Ей просто необходимо было вернуть это проклятое золотое сердечко на цепочке- самый первый подарок от успешного мужа.

     Всё из-за этого желторотика, лихорадочно накручивала она себя, натягивая лёгкие босоножки. Если бы не он. Совершенно потеряла голову.

     За спиной заворочался Коля, и лицо Веры дрогнуло. Она обернулась, оставшись с поднятой ногой, на которой свисала не застёгнутая босоножка.

     

     Сявка

     Дикий зуд бередил затёкшее от многочасового напряжения тело и колким ручьем онемения стекал по ногам. Сявка глотал набегавшую слюну, последней складкой потного пуза ощущая внутреннюю дрожь. Голова опухла до невозможности, вязкий язык вываливался наружу дохлой рыбой и облапывал десны и щели между передними зубами. Дважды Сявка порывался уйти. Дважды отлучался в соседние кусты, чтобы облегчиться. Липкие плевки покрыли твёрдую землю под ногами. Одна только странная и неуёмная терпеливость крепко сжимала патлатый загривок, тянула щербатой мордой кверху, не давая свалиться в беспамятстве. Не ссать ты сюда пришёл, твердил он себе. И не срать, и не блевать.

      Соседи по тесному подъезду, все эти толстозадые тёти Клавы из грёбаных квартир сверху и снизу, снулые спецы с их долбанными жёнами и поздними детьми, дворовые алкаши и подельники за глаза называли его подонком. Сявке минуло тридцать два года, каждый из которых, начиная с девяти лет, он проводил в ругани, драках, запое, обгаженных собаками и людьми помойках и, наконец, в седле потрепанного парапетами мотоцикла.

     Острой болью в мозг вонзилось воспоминание о том вонючем, рыхлом сугробе между унылыми пятиэтажками. Никогда прежде Сявка не думал о своем детстве и о том, как ему было плохо. Ох, как плохо было тому пьяному, прибитому чуть ли не до смерти пацану в обоссаном сугробе. И жгучая обида хватала патлатый загривок, тянула щербатой мордой кверху, не давая свалиться в беспамятстве на выжженную траву. Жгучая обида, осевшая и утрамбовавшаяся за годы в надёжный бетон, пронесённая с того самого вечера до сегодняшнего дня.

     В наполненную папиросным дымом и перегаром, сонную квартиру он ещё вернулся под самое утро, и сполна рассчитался за всё длинной, остро заточенной отвёрткой. Но если бы не было того бесконечного бессилия, почти омертвления, и вони и холода, кто знает, где бы сейчас он оказался? Кем был? Пускай все узнают, как было плохо тому пацану в окровавленном, провонявшемся собачьей мочей снегу. И он был готов порвать любого, лишь бы только не вернуться в тот сугроб обратно. Каждая тварь должна иметь мечту, неожиданно понял тогда Сявка, колотясь в ознобе среди тяжёлой рыхлой сырости снежной кучи. Феличиту. Чтобы не остаться навечно и не пропасть в обоссанном сугробе.

      Побитое оспинами, заострённое, слегка лупоглазое лицо Сявки, чем-то напоминавшее мордочку злобного зверька, уже который час корёжила гримаса тягостного ожидания. Он беспрестанно заводил руку за спину, по привычке нашаривая там шлем, но тут же грубо одёргивал себя. Часы давно не тикали, а замерли, словно при шмоне. А гладкая сучка никак не появлялась, хотя было самое время. Он ждал её к обычному часу, чтобы успеть ещё хорошенько вмазать и выспаться перед завтрашним непростым днём, к которому он готовился, можно сказать, всю свою жизнь. Главное, было сделать правильное предложение бородатой тле и не сорваться, не наломать обычных кровавых дров. Вот для этого ему и нужен был рядом Рогов. Как дублёр у грёбаного космонавта. Достать в самую точку и ни сантиметром глубже. К тому же Сявка точно помнил, что шлем вместе с мотоциклом он бросил где-то на пирсе между лодками. Там же рядом при желании легко отыскивался одноногий смотритель Сева, во сне дышавший на брезентовые чехлы перегаром.

     Без мотоцикла Сявка чувствовал себя затравленным щенком. От бессилия, химер и начавшегося похмелья он стонал и вскакивал с корточек. Но тяжёлый загривок неумолимо тянул его обратно к земле. С детства, с того самого сугроба он привык получать то, что хотел.

      В лунной дорожке морская волна сияла дорогим хрусталём и мозолила глаз. Слишком дорогим, как раз для моих поганых граблей, зло и насмешливо думал Сява. Пена ложилась ровными стежками на овальные голыши каменистого берега с неспящими, беспокойными крабами. Дикий галечный пляж высунулся из морщинистого скального склона, словно похабный язык педераста. Было тихо, и даже плеск воды и писк цикад не могли растормошить этот не похожий сам на себя южный вечер. На юге всегда темнеет рано. Солнце ныряет за горизонт в огненном месиве, и пялившееся весь день на небосклон море мрачнеет торжественной суровостью.

     Ни к селу ни к городу Сяве вдруг вспомнилась гнида, когда-то таскавшая на своих костях его куртку. От грубо выделанной кожи тянуло удушливой смесью из запахов красителя, спирта, пота, табака и его личного запаха- запаха тухлой, перегнившей любви, рвавшейся наружу.

     Иногда, волочась по пляжу, от духоты Сяве хотелось кому-нибудь тут же вспороть живот одной из остро срезанных арматурен, подстать торчавших иглами из хребта снесённой весенним штормом пристани. Но он только сильнее скрипел жёлтыми зубами и обливался потом. Даже в невыразимую жару он не снимал эту куртку, словно о расставании с ней бредил, как об увечье.

     Сявка не мог предположить о своей ущербности из-за узости лба и поросячьего взгляда на вещи, но от рождения ему была дана невиданная прозорливость. Она заменяла ему многое, порой несоприкасающиеся вещи- мечты, мозги, любовь, хитрость. Там, где он чего-то недопонимал, он успевал уворачиваться и потому оставался целым. Ещё он умел, как и все, презирать и ненавидеть, но слишком плоско, а потому- страшно.

     Сявка вырос в городе мозолей, кумачовых лозунгов из фанеры и фабричного дыма. Кто не бывал в таких городах, где-то в самом центре географической карты, наверняка поблизости с полноводной рекой, тот вряд ли представляет себе, каково это. Остаётся с уверенностью положиться, что в любом социалистическом городе была своя дыра с обглоданными старостью заборами, подтёками мочи на кривобоких кирпичных стенах со следами дореволюционной штукатурки и зашившимися в заботах и пьянках людишками и людищами. Они копошились, трудились, как вши в колтуне, не испытывая радости, даже когда напивались. Вчерашний день в этих каменно-индустриальных мешках не проходил никогда, и жизнь теплилась только в механических, однообразных действиях, подобных физиологическим потребностям.

      С детства плечу Сявы была привычней телогреечка, как и многим соседским пацанам, с которыми он вырос, да так и не сошёлся в выгоде. Широкий клёш и ватник - козырная масть местных обитателей подворотен. И угораздило же Сявку однажды нарваться со всем этим добром и заточкой в кармане на дружину. Пока отбивался, пырнул одного в ногу. А потом завертелось дело, понеслось со всех сторон. Что-то он делает не так, решил тогда Сявка. Но что?

      Чем жил? А чем дышал: слякотью, мусоркой подожжённой, чернилами по утру.

     Уже через много лет, увидев заграничную диковинку с диким каскадом пряжек и молний, он запал на нее, словно маленький ребёнок. Не стоило тебе, гнида, являться в ней в этот закопчённый клоповник, со смутной внутренней дрожью подумал тогда Сявка, окидывая закисшим взглядом худощавого фраера, чухарившего по тротуару от автовокзала.

     Растоптав свою пролетарскую брезгливость, тут же за углом достал ладную выкидуху и тихо приставил к наглому глазу заезжей падлы: «Оголяйся!»

     Нас моралью не задавишь, цедил сквозь зубы Сявка, целясь сапогом в пах только что ударно раздетому сопляку. Скажи спасибо, что не насадил на пику.

     Сявка скрипнул кожей, переминаясь с ноги на ногу. Металлические пряжки издали мелодичный звон, словно маленькая люстра.

      «Где же она, где эта шкура?»- лихорадочно соображал его накрученный мозг. Сявка не мог дольше терпеть и готов был сорваться и бежать к пансионату, чтобы под ярко освещёнными лоджиями, или на пьяно трясущейся танцплощадке схватить под мышку любую напомаженную рожу и закатиться с ней в пыльную камору одноногого, а там...

      Сявка замирал, не в силах вообразить, что готов был с ней вытворять. Помнится, какой-то шкуре он едва не откусил язык и чуть не выдавил глаза в страстном засосе. Просто он не мог остановиться. В каморе он расквитается за все: за тошниловку, проистекавшую изо рта при каждом неровном выдохе, за трещавшие по швам мозги, за онемевшие от долгого сидения ноги и спину, и за то, что эта паскудная тварь, это животное, эта сука именно сегодня не явилась на пляж полоскать свое ухоженное тело.

      Сявка наткнулся на нее совершенно случайно. С трудом вспоминался день, когда после недельной пьянки ему довелось взбираться по каменной крошке к ровной площадке на склоне горы- его всегда тянуло на высоту. И как он споткнулся при виде тяжёлой деревянной скамьи с витыми чугунными ножками, кем-то нарочито аккуратно поставленной вдоль крутой тропы. Обдирая зад и ошалело озираясь, Сявка скатился в расщелину между каменными стенами и отыскал там чьё-то припрятанное полотенце и лифчик от купальника.

     День шёл за днём. Сявка пас телку почти каждый вечер. Лелеял, словно любимую отару. А взамен, получалось, ему опять обломится побитая сифилисом дырка в постели? Сявка яростно вгрызся в губы.

     Следом за Сявкой уже волочился приличный хвост событий, пока не всплывших наверх. Начиная от гулянок в рыгаловке у пузатого Вано и заканчивая парочкой избитых сук. И «одна малэнькая, но очэнь гордая нация», вооружившись дубьём, вскорости должна была снова прийти считать ему кости. Да и участковый этот взял его на заметку. Сявка сразу почувствовал в нём не простого деревенского мусора.

     Только не достать вам меня, животные. Хер на вас я клал. Одного пера не нажрётесь, так у меня ещё с десяток припасён. А там ищи-свищи.

     Сявка с хрустом сел в кустах. Если решено, значит замётано. Скорее его вынесут отсюда вперёд ногами, но до ночи он не сдвинется с места. Это должно было произойти сегодня. Неужто зря он оставлял эту ночку на потом?

     На следующий день Сявка собирался исчезнуть из тихого непросыпающегося Джанхоя. Хватит с него блядских ужимок Риты. Хватит настороженной отстраненности Рогова. Вот подыграешь мне в последний раз, а там я с тобой рассчитаюсь сполна. У меня это, хлебальник скоро треснет лыбиться этим пижонам, как заведённый бормотал Сявка. Рога уже не тот, не мужик.

     И баба Рогова Сявке была не нужна. Он знал ее не первый год. И никогда это знакомство для обоих не было простым.

     Иное дело, незнакомая девка.

      Пляж не отпускал его. Пляж вязал его по рукам и ногам. Каково будет вблизи с этим гладким, не залапанным телом? Что за дыхание окатит Сявку, что за страх пропишет он в чёрных глазах?

     Сявка подавил нетерпеливую дрожь в коленях, и поудобнее устроился в пыли и опавших иглах.

     Он научился выбирать из бесконечного множества подворачивавшихся перспектив, если выражаться по-умному, ту единственную, что выводила его всё выше наверх. Фарцовать, когда ещё никто и слыхом не слыхивал про это в его клоповнике? Да за ради бога. Торговать палёной водкой? Да только так. Толкнуть наркоту от узкоглазых друзей? Да не проблема. Только наученный горьким опытом после столкновение с дружинниками, теперь он никогда не делал этого сам.

     И сегодня этой перспективой был дорогой номер в Черноморске и упакованный под завязку кооперативный фраер. Он-то думает, у него есть друзья и нужные связи. Он-то решил, что у него есть непробиваемая защита, и никто его не тронет. Только не там он нынче ищет себе друзей. Кончились его кабинетные друзья.

     Как знать. Может быть, это был наконец тот случай, который вывел бы его на прямую дорожку. Только обождите чутка. Сявка шестым чувством понимал, что наступают иные времена. И он не собирался упускать свой пригласительный билет на этот праздник жизни.

     Но пока его помутневший от напряжения взгляд вопил луне: «Где-э-э?!?»

     Сявка машинально сорвал пол-горсти кизила и отправил в испоганенный дневным пивом рот. Вязкая горечь скрутила его в узел, и он зашёлся в нервном припадке, перхая и отхаркиваясь пенистой слюной.

     Невдалеке от берега бесшумно проплыла призрачная тень пограничного катера, вздымая винтами с морского дна чёрную муть из водорослей. Сявка насторожился. Пуская по губам слюни, он поднял голову и напряжённо проследил за тенью. Меньше чем через минуту воздух наполнил назойливый запах йода. Сяве стало совсем худо, и когда он начал впадать в злобное отчаяние, раздался долгожданный шорох лёгких шагов.

     ***

     Девушка не могла вспомнить, в который раз привычно сбегала по знакомой узкой тропинке между скалистыми склонами. Душный день был пройден, его переползли, словно бесконечное минное поле. В носу щекотало от приторного запаха борща, немилосердно разбавленного тёплой водой. Ни то, ни другое нормальный человек не захотел бы пить или есть. За исключением оголтелых курортников, попадавших сюда, словно в тыл на побывку. С Перестройкой тут всё резко переменилось. Только вода на побережье осталась мерзкой. От нее разило болотом.

      Из пляжной шашлычной тянуло дымком, дискотека перемигивалась радужными огнями, и хриплый артист из динамиков ревел бодрую песню про бороду. И хотя песня эта уже успела набить порядочную оскомину, сам вечер нёс девушке покой и умиротворение. Она убегала от тонн посуды, страшной, гремящей моечной посуды и сплетниц-матрон.

     Сегодня третий раз за неделю на кухню явился управляющий директор под руку с зубоскалом Костей. Открытость и близость к народу- вот какой была провозглашена новая политика администрации. «Метрдотель» Костя совал ему под нос заграничные сигареты и заслонял спиной посудомоек, ткнувших руки в бок и глазевших на статного директора. «Как у кине.» Дело, якобы, шло к переменам, правила игры стремительно менялись. Но кумушкам до этого не было дела. Они всё так же хотели спустя рукава отлынивать от работы, таскать домой дорогие вырезки и разводить жжёный сахар с водой вместо чая. Чуть погодя Костя снова основательно пропесочил их всех за тупоголовость: «Новое мЫшление, слыхали?!» Но в итоге сам же и сбежал в зал. Он был злобный и заносчивый и не «ихний». За это судомойки его не любили. И никуда ему было не деться. Кто же ещё будет горбатиться за гроши?

     Скорее смыть грязь и накипь, отмахнуться от склок и тревог и забыться в тёплой волне, погрузив ноги в песчаное дно между камнями.

     «Ты молодец, Верунчик,»- шепнул мимоходом на ухо растерявшейся девушке осклабившийся от злости Костя, и она обомлела, не понимая, почему именно она. А шеф-повар Трофим гнусно выругался в усы. Она ясно расслышала слово «блядь».

      Вера и предположить не могла, что Костя способен заприметить ее прилежность или хотя бы посмотреть в ее сторону. Он был кипучий, деятельный и неотразимый. Но даже в мыслях у Веры не было... Особенно после того гадкого случая с шеф-поваром.

     Вера тряхнула головой, и тяжёлый осадок с горсткой мыслей ринулись прочь, как тараканы, когда заходишь в ванную и включаешь свет. Земля под ногами казалась мягкой и всепрощающей. А, вырвавшись из зарослей, девушка зажмурилась и прыснула смешком. Гладкие камни защекотали ступни.

     Вот и пляж. Пустынно, тихо, уютно. Уже никого не было. Даже той незнакомки, из-за которой Вере в последнее время часто приходилось подолгу ждать за ветками кустов, чтобы не попасться ей на глаза. Тонкий поясок развязался и плавно слетел на камни, платье само собой скатилось по плечам вниз. Девушка с брезгливостью избавилась от бездарного нижнего белья и в сладостном предвкушении потянулась.

     Мягкий бриз раскрыл свои объятия навстречу неказистому, но крепкому и загорелому телу. Пластмассовое сердечко чернело маленьким пятном на ее светлой груди. Ей было хорошо и оттого немного грустно на диком пляже, потому что не с кем было поделиться своей маленькой радостью. Мама была далеко, на Волге, а больше из близких у нее никого не было. И друзей тоже. Одиночество просачивалось к Вере из уставших сочлений и дневных забот, когда случалось второпях выволакивать во двор с тётей Надей очередной алюминиевый бидон, перед тем, как за ними заедет специальная машина. За сетчатым забором шуршали шаги и лился ровной струёй беззаботный смех, который не могли задушить никакие неурядицы. Но самое главное, там были дети.

     Вроде бы никому, кроме отвратительного шеф-повара, до Веры не было интереса. Возвращаясь в хозяйский дом, она могла сосчитать все ступеньки, ведущие на гору. Они были белыми, сплошь потрескавшимися, с торчащими из щелей сопками травы и одуванчиков. Да ещё иногда вдруг дико вскрикивали павлины, ощипанные с ног до головы курортниками.

     Девушка сделала робкий шаг к воде, но внезапный порыв невесть откуда взявшегося ветра покачнул ее и чуть не свалил с ног. Она затравленно озирнулась. И никого не увидела. Чёрная стена из веток и игл часто трепетала, словно чьё-то сбитое дыхание. Пляж вдруг в один миг переменился до неузнаваемости.

     «Кто здесь?»- слетело дрожью с ее губ, но писк глупой птицы скомкал слова, как бумагу.

     До Сявки долетел сладкий аромат её пота. Незнакомая девка пялилась прямо на него, а он продолжал выжидать, уверенный в бесконечности своего времени. Штаны сделались до боли тесными, куртка коробилась и скреблась по взмокшему телу. Что в этот миг были допросы-собрания-активы, хлорка вокруг параши и замызганные говном окна? Через всё это стоило пройти. Но не стоило задерживаться.

     Ветер стих. Вера ничего не заметила, но ей становилось все больше не по себе.

     Кто бы это мог быть? Дети?

     Но было слишком поздно для детей. Покажите ту нагруженную курортными впечатлениями мать, которая отпустит свое дитя болтаться ночью по пустынному пляжу.

     Подойдя к кромке воды, Вера замерла. Влажная полоска поднималась и опускалась до самых щиколоток, пустота внутри тянула камнем к низу. Уйти домой значило оставить пустоту там, а вместе с ней терзания, грязь и отчаяние. Это означало прийти, завести будильник, свернуться в калачик на продавленной постели и глядеть через окно на звезды, не в состоянии даже уснуть.

      Вера подняла руки над головой, сцепила пальцы и, выгнув спину, сладостно потянулась, замирая от ужаса и непонимания того, что творит. Все вокруг выглядело для нее жутковато и неестественно.

     Тёмный силуэт на фоне лунного сияния мутил рассудок Сявки. В его глаза, словно в чёрные дыры, проваливалось туманное свечение волосков между ног девки, кофейный полумесяц ее попки.

     «Ну, погнали!»- Сявка произвёл на свет судорожный выдох и с хрустом поднялся на ноги. Тяжёлые ботинки обрушили камнепад мусора. Он рванулся вниз с ленивой медлительностью хищного зверя. И с этого момента частью рассудка он вообще перестал что-либо помнить и соображать.

     Все случилось именно так, как он себе это представлял. Его глаза-дыры пожирали ее страх. Её стоны давили ему на уши. Её запах рвал всё внутри на мелкие кусочки. Каждая клеточка необузданного тела обратилась в грязное, чавкающее чувство.

     Вера вырывалась, но Сявка был более чем сильный мужчина, а она- более чем хрупкая девушка.

     Извалявшись в песке и солёной воде, он закончил свое чёрное дельце, и ухмылка исказила его судорожно сведённые губы. Но ненадолго.

     Померкнувший свет луны вдруг снова заблистал в чёрной волне. По длинным волосам Сявки стекал бисер капель. Он сипел полной грудью и не мог поверить. Он чувствовал отчаяние.

     Перед ним лежала ещё одна бездыханная шкура. Но вовсе не та, которую он так долго надеялся увидеть. Какая-то неказистая, короткошеяя уродина! Ни единой кровинки не осталось на лице округлённой сучки, волна пеной забегала на искусанную грудь, и больше на теле не было ни синяков ни ссадин. Словно кто-то невидимый в последний момент и из последних сил заслонил ее.

     Сявке всё это страшно не понравилось. Уже в самом начале его так жестоко обманули, отобрав вожделенный подарок, который он тщательно приберегал для себя, любимого.

     Что-то попалось ему между пальцев. Какая-то цепочка. Сявка поднял её к глазам, и с недоумением различил в лунном свете дешёвую бечёвку, на которой болталось дурацкое пластмассовое сердечко.

      «Что ты со мной сделала, тварь?!?»- беззвучно навзрыд зарычал он в бездыханное лицо Веры, с силой сорвал пластмасску и что есть дури отшвырнул куда-то в сторону.

      Когда он опомнился, его руки были все в крови. У девки был разбит нос, скулы, рассечена бровь, и почернели в темноте от крови губы. Сявка в недоумении наморщил лоб. Он не припоминал, чтобы бил её так сильно.

     И хрен с ней, наконец нервно усмехнулся он, остывая и приходя в себя. Какая к чёрту разница? Темнота всё спишет. Надо думать о завтрашнем дне.

     Удовлетворенно рыгнув, Сявка приподнялся на колени и запахнул штаны.

     - Феличита,- выдавил сквозь зубы он.

     Все пуговицы повылетали и растерялись в щелях между голунами. Он поднялся с колен и, шатаясь, пьяно побрёл к расщелине. Настала самая пора завершить дело и рвать когти с этого гребного курорта.

     

      

     

     Первая и последняя глава

     

     Рассвет

     За окном гримасничал рассвет. Он ехидно ухмылялся оранжевыми лучами, покатывался со смеху пульсирующим огненным шаром на горизонте.

     Комната полнилась звенящей тишиной, жемчужный свет тихо вливался мощным потоком в высокие арочные окна. Ещё было рано пробуждаться, но уже поздно засыпать, поэтому складывая перед собой руки крест на крест, Роман и не думал, что провалится в сон так глубоко. Подняв голову уже через секунду, он понял, что истома застала его врасплох.

      Роман видел ковёр, колонны, сюрреалистические тени, топорщившиеся в углах иглами дикобраза. А старик все не приходил за ним. Обычно он возникал под утро, потирал воспалённые веки птичьими лапками и миролюбиво улыбался. Роман знал, что старик явился из своих крысиных казематов, и домашняя улыбка на щербатой физиономии вызывала сладкий ужас. Слава Богу, что он делал все сам и никогда не приглашал Романа с собой. Роман уже боялся спросить, зачем ему это надо. Ведь раньше было всё совсем иначе. Роман точно знал, кого и за что он приговаривал. Но сперва канул в лету толстый лоснящийся еврей- он как-то не так назвал старика. Каким-то странным, неприятным прозвищем. Потом- моложавый профессор, полезший некстати со своими банальными советами. И покатилось... Старик только успевал рассказывать, кто что сотворил, и даже предполагал, что за это бывает.

     Если бы не странная привязанность Романа к старику. Только из-за неё он не замечал этой утренней улыбки блудливого мартовского кота. От старика пахло свежей рубашкой и мылом. Он готовился мирно отойти ко сну и зашёл поболтать чисто по-приятельски- как дед с внуком, отец с сыном. Только Роман никак не мог взять в толк, почему после этих разговоров на душе становилось все гадостней. Старик был опрятен, мягок, обольстителен, а Роман уже высыпал пилюли на блюдце, чего раньше никогда не делал. Они валялись на виду. Когда придёт старик и присядет в кресло, довольно кивая плешивой головой и помешивая ложечкой принесённый немедленно чай, таблетки окажутся между ними. Но старик не обратит на них внимания, он заведёт неспешный разговор, будет кряхтеть и потирать птичьи лапки, изображая из себя незлобивое существо. Он перестанет быть похожим сам на себя.

     Но какой же это старик, если за мгновение способен вырасти из сгорбленного и бледного карлика, становясь выше на голову любого, кто бы рядом с ним ни пристраивался? Не вынимая из кармана скрюченных пальцев, он даёт оплеуху и впивается короткими фразами в лицо и в горло.

     Животное, ты не можешь помолчать, когда держит слово умный человек? Слушай сюда. Я вытянул твою шкуру в цвет, одел-обул. Разве этого мало, чтобы и дальше слушаться меня, и не пороть чушь?

      Да, конечно. Я понял и сейчас же подпишу указ. Крамера вытолкают взашей и набьют морду за то что он сам утаивал свое ничтожество; я поторопился, только прости, почти в истерике кричал Роман. Он уже боялся представить себя без старика. «Согласно фактах мы подымаем экономику на уровень той же Польши.» «Человек должен обходится малым и только необходимым.» «Вы сами выбрали меня!» «Хотите жить по-человечески? Работайте!» Хрестоматийные фразы сразу зазияют постыдной пустотой без цинкового взгляда старика. Кем он станет без рук старика?

     Но всё всегда становилось на свои места. Старик остывал и возвращался к своим подвалам- там кричали люди, которые заждались его,- а Роман оставался в стороне. Старик не держал зла на своего мальчишку, ведь он любил его.

     Присыпанное тальком небо планомерно растворяло брюхом последние звезды. Чашка с подостывшим кофе залезла одним краем на исписанные листки, отпечатав на них мокрое кольцо. Роман вгляделся в строчки, но не смог вникнуть в смысл. «Бродить, скитаться и е...ся», «сколько можно ждать ослов?» Он механически записывал первое, что приходило на ум. Такое часто случалось, когда он дожидался старика. Когда-то его появление было неожиданным. Потом Роман привык и уже нервничал, если старик вдруг задерживался. А если однажды он не придёт совсем, как-то в страхе задался вопросом Роман. Мать не выручит его. Он, конечно, помчится к ней в камеру, но она встретит его безразличным молчанием. Мать не может выгнать его, потому что она в тюрьме, не может ненавидеть его, потому что он ее сын. Но она может просто молчать. Не произнося ни слова, приводить его в бешенство, заставлять вскакивать с привинченного стула и орать на нее, орать ей в лицо, чтобы наконец проняло, дошло до самых пяток. Только всё тщетно. Она лишь поправит шерстяную шаль на плечах и примется за вязание. На этот раз она будет вязать ему шапочку к зиме.

     Сердце Романа защемило. Он вспомнил свою последнюю встречу с матерью на свободе. Перед ним восседала по струнке совершенно незнакомая женщина, возможно всего лишь мачеха. Беззаботная на вид и строгая, она была бледна, кажется, ей нездоровилось. Её смешная короткая шея что есть силы тянулась кверху. А чего ты хотела, мама? Я наконец добился всего. Сам. Разве ты не видишь?! Тогда почему ты не рада? В чем ты меня винишь?

     Почему ты стал таким жестоким? Откуда это в тебе? Как ты можешь? Разве этому я учила тебя?

     Тогда мать была ещё разговорчивой. Он просто приехал к ней в одноэтажный домик, забытый посреди города, и попросил не мешать. По-хорошему. Произошло это как раз тогда, когда какой-то сумасшедший вдруг ни с того ни сего сел в угнанный тяжёлый локомотив и со всей дури врезался в бастующих горняков, перекрывших где-то на востоке железнодорожные пути. Десятки погибших, десятки покалеченных. Но бунт заглох сам собой так и не докатившись до столицы. Это как раз и требовалось в тот отчаянный момент. Психопат, что с него было взять? Только не его ли Роман видел в одной из камер у старика перед тем самым событием?

     Роман приехал к матери, чтобы по просьбе старика урезонить её. Зачем ходить по закостеневшим кабинетам и всюду трезвонить, кто она такая, что не позволит этим муляжам при галстуке, этим чирьям топтать людей, словно клопов. Разве ради него, сына, она развела этот «Красный крест»?

      Старик хочет убить ее.

     Думая об этом, Роман снова испытывал жуткий сладковатый страх. Он не мог понять, что происходило между стариком и матерью. Его всего колотило, но руки уверенно и спокойно складывали таблетки в столбик на краю блюдца. Он не будет ждать момента, когда старик вернётся от матери с тусклой улыбкой на устах.

     Сегодня Роман успел выдавить таблетки из упаковки, а старик все не шёл. Может стоило прогуляться к дверям и распахнуть их? Вдруг он там стоит, притаившись, потирает сухие ручонки одна о другую и ждёт?

     Лицо Романа выражало скупость. Таким его знали десятки миллионов людей: и стар и млад. Он требовательно вглядывался в них из параллельных миров на плакатах. Чуть виноватое лицо зверька. Председатель с народом, Председатель на работе, Председатель со вскинутой рукой. Миры эволюционировали, до всего приходилось доходить не торопясь. А начиналось всё с тривиального обличительства. Старик не уставал подкидывать цели. А Роман разглядывал их, словно в лупу. Потом внезапно продолжилось единством: «Беды народные- мы всегда рядом с ними!» Бледный юнец, которому всегда было словно не по себе. Над ним хохотали, потрясая животами, серьёзные, знающие толк в жизни дяди, но он упорно гнул свое, поливая грязью всех на право и налево. Он видел эти лживые хари насквозь. Трижды по сто раз, словно захлёбываясь нечистотами, он страстно желал отступиться, замкнуться с забытой женой и детьми у галечных пляжей под бархатной зеленью гор, но старик тут как тут оказывался под боком в самые трудные минуты, шептал на ухо и поддерживал за локоть, отгоняя самых прямолинейных и язвительных ругателей. Отгоняя так, что потом их отыскивали зарытыми в лесу, утопленными в канализации, подавившимися куском жирной свинины.

     Кто тебя пустит теперь к морю? Ты нужен нам! Ты нужен всем!

     Старик позарез нуждался в шальном даре Романа видеть людишек насквозь. И насквозь их всех ненавидеть. А уже потом старик точно знал, что с такими можно сделать. А главное- как. Непостижимым образом из отдельных бессвязных образов он выстраивал стройную паутину и опускал свой ржавый меч. И Роман вдруг оживал: жрите же наконец- это ваше! Роман знал в два миллиона раз больше, чем любое толстощёкое, горбоносое, очкастое, лупоглазое лицо могло вспомнить и рассказать о себе. И он чётко знал, откуда и почему это берётся, потому так отчаянно не верил в кустарей-знахарей, таскавших наугад каштаны из огня. Все эти чревовещатели с каменными лицами, заклинатели змей, выделывающие дурацкие пассы руками. Их он тоже видел насквозь.

     Когда Роман только нащупывал эти кишащие странности у себя внутри, была сделана ни одна попытка объяснить их с помощью космических сил. Кудесники и чародеи надрывали пупы и опускали руки... А потом пришло понимание, и вместе с ним разочарование и отвращение. Потому что за даром этим стояла пустота. Он замыкался сам на себе и никуда не уводил из этого мира.

     Старик заподозрил, что тут что-то неладно. Что Роман что-то утаил от него. Чародеи, подосланные им, уходили ни с чем. Но он отступился, не стал навязываться. Кротость и беспрекословное подчинение желаниям Романа никогда не изменяли ему, даже в минуты слабости, когда он мог наорать на него. Старику в конечном счёте ничего не было нужно, ведь так? Он тихонько мучил людишек и упивался своим кусочком власти, вот и всё.

     Но Роман знал, что это не так. Что старик не успокоился. Что внутри он весь дрожит. Мог ли старик бояться потухшего взора Романа?! Конечно. Но он даже не подозревал, что в этих не по-детски угрюмых и не по-взрослому выразительных глазах он выглядел молочным бельмом. А рядом с ним- мать. После тысяч склочных мыслей, похабных импульсов, вылившихся за все эти годы на Романа, это было словно ушат ледяной воды.

     Небо стало набухать, наливаться болезненной краснотой. Над проклятым городом вставал день. Оживали серыми людьми улицы и дворы. Шумящий зеленью парк рвался в окна. Глубоко в кронах пискнула птица. Жалобно и коротко, словно боялась надорвать глотку. Роман встрепенулся. Оказывается, существовала ещё одна живая тварь, которой оказался не по душе багровый горб на горизонте.

     Я волк, малыш. Я не испытываю ненависти к тем, кого убиваю. И я не виноват, что меня сотворили таким.

     Да, старик где-то любил каждого, попадавшего в его руки. Почему кто-то другой, а не ты, малыш? Быдло все перетерпело: фашизм, абсолютизм, авторитаризм, бандитизм. Самое себя. Стерпят и тебя, ты главное не зевай, понял?

     И Роман начинал видеть в чем-то свою правоту и предназначение. Жри сам, пока не сожрали другие. Чтобы не прекратился род людской, нужно изничтожать мутаген- ум. За старика Роман не был в ответе. Счастье, что тому не нужны были помощники. Роман пугался только одной мысли, что однажды старик ласково покличет его за собой: «Идём, тебе надо наконец узнать, как всё делается на самом деле.» А Роману было безразлично. Нет ничего страшнее, чем тревожить свое безразличие. Он уже не мог остановиться и летел, зажмурив глаза. И если бы не мать, волочившаяся немым образом за ним... Она добра и неулыбчива, но она была чужой ему женщиной.

     Эти ее проповеди вконец выводили Романа из себя. Не связывайся ни с кем, лучше не надо, не ври мне, будь честен, не ходи по лужам, не пачкай колени... Роман сам не заметил, как скривил губы в издёвке. Он кривлялся пустоте. Кривлялся, как обиженный насмерть ребёнок! Старик убьёт мать, и Роман не станет ему мешать. Зачем она родила его? Чтобы хлебать алюминиевой ложкой жиденький борщ на сиротской веранде, приютившей их после того, как вертлявые двери «Прибоя» дали ей, беременной, под зад? Роман хорошо помнил те длинные дни, когда в квадратные стекла барабанил дождь, а мать бегала от одной казённой двери к другой.

     Когда взойдёт солнце, я превращусь в окончательного кретина, подумал Роман. Он резко отодвинул от себя блюдце. Столбик распался, и таблетки застучали по мраморной плите письменного прибора. Миниатюрные часы в виде башенки зажужжали и брызнули мелодичным звоном. За раскрывшимися ставенками фигурка шута с садистски раскрашенным лицом стала приплясывать на одной ноге, взмахивая руками. Глядя на него, Романа прошибал пот.

     Гнусные кликуши, тупицы, вам ещё не надоело смеяться надо мной? А меня тошнит от вас. Я разлюбил книги, не прочитав ни одной из них, но направо и налево выхватывая фразы, фразки, фразищи из гулкой толпы, словно каракули на топорно выкрашенном заборе.

     За стеной скрипнул стул, со слабым потрескиванием ожил монитор.

     Личный секретарь пугливо заглянул в кабинет Председателя. Роман Павлович Демьянов сидел за столом выпрямившись. Его бледное лицо, чем-то отдалённо напоминавшее мордочку лемура гладкостью черт и большими, выпученными исподлобья глазами, было заострено. Таким секретарь заставал его ежедневно. Он осторожно прикрыл двери и вернулся за свой стол. Секретарь был гомосексуалистом. Пару раз потерпев сокрушительную неудачу с женщинами он наконец понял, кто таков, и сам не обрадовался себе. У него был «друг», кочевавший по помойкам нижнего города, и пару раз тот уже приставлял к горлу нож. Другу было надо всего ничего- денег. Ему не на что было надеяться, а уж терять подавно нечего. Лозунги на помойке были единственным окном в мир. «Труд и свобода!» Зато секретарь хорошо усвоил, кого ненавидит сгорбившийся старик, и что с выродками вытворяют в его подвалах. Какая удивительная целомудренность при кровожадном варварстве! От страха он ежедневно страдал хроническими запорами и получил вдобавок под глазами тёмные мешки, которые умело замазывал заграничной крем-пудрой. Секретарю не переставало казаться, что этим холодным серо-зеленым глазам под морщинистым лбом и косматыми бровями достаточно лишь взглянуть повнимательней, как тут же разверзнется пол.

     Чашка с окончательно остывшим кофе вертелась под руками, и Роман отодвинул ее на край огромного стола. Перед ним оказался чистый лист, который он не успел испортить бездумными фразами. С сосредоточенным видом Роман скомкал его и бросил обратно. Помаленьку отпускало. В голове бродил звон. Как моросящий осенний дождь, он стучал где-то внутри по ржавым крышам, стекал по водостокам, пузырился на асфальте.

     Улыбаясь про себя тусклой улыбкой Роман записал в электронном календаре: «Вышвырнуть Крамера.» А дальше: «Где же этот старый хер?» Но последнее тут же стёр.

     Крамера мучила зависть, Роман хорошо это видел. Кроме нее в первом помощнике скулил мелкий страх, точили провалы с театральными любовницами и рутина с обрюзгшей женой, а ещё не просто страх разговаривал в нем, а еженощный парализующий ужас, который довлел над всем городом, над всей тщедушной страной, даже над бараками, в которых, казалось бы, уже нечему было болеть. По наивности Крамер полагал, что перед ним последняя ступенька лестницы, за которой ему открыта дорога в Рай. И все-таки странно, как старик умел почувствовать всё в словах. Можно было заподозрить его в разумности, но Роман был твердо убеждает, что это инстинкт, иначе старик обходился бы один. Может быть, в этом была его цель? Роман замотал головой. Мрак. Даже через посторонних людей он не мог пролезть за бельмо.

     

      

     

     ЭПИЛОГ

     

     Рогов

      В то утро Рогов проснулся далеко после двенадцати. Он просто открыл глаза, а сознание ещё продолжало бултыхаться и извиваться где-то вдалеке от тела.

     На повестке наступившего без ведома Рогова дня стояло малоприятное разбирательство с Верочкой. Ещё ни разу ему не случалось филонить так нагло, и он даже немного стыдился своего поведения. Едва ли стоило надеяться на прикрытие со стороны Кузьмича. Сколько доброй воли и придурковатости уживалось в этом уважаемом человеке, ровно столько ему было отмеряно беспечной глупости стареющего алкоголика. Рогов почти что из кожи вон лез, чтобы создать атмосферу корректного отношения с директрисой, но настоящего терпения ему не хватало, поэтому иной раз его заносило. Но речь не об этом. Верочка никому не давала спуску- это был ее принцип. Она мало говорила, но зато как!

     Кузьмич, лохматый вахтер Санек, трудовик Михаил Васильевич- все одна шайка-лейка. Слава Богу, если они успели выгрести бутылки из второй тренерской. А то заходит порой тонюсенькая девочка из какого-нибудь 7 «А»: «Дайте пожалуйста мячик». Щас, девочка, ага.

     Нет, если им и поверят, то только из уважения к колоритной фигуре трудовика.

     Рогов и Михаил Васильевич умели заговаривать зубы Верочке и довольно ясно понимали друг друга. Но что-то не сходилось у них. А казалось бы, вроде и люди хорошие. Только все «здрасьте-до свиданья», ты на первом, я на втором, и нету времени разбираться. Уж лучше пусть остаётся все как есть, так как минимум не наделаем друг другу пакостей, привык считать Рогов.

     Ах, как всё надоело. Рогов заворочался на постели. До этого он был похож на покойника, от рефлексивного сокращения мышц раскрывшего покрасневшие жгучим огнём глаза. Он было испугался, что выдавил во сне слезу, но бледное помятое лицо не откликнулось на холодок в животе, и Рогов успокоился. Послеполуденное солнце вовсю жалило веки через окно.

     И где же я так натрескался? Сквозь муть всплывало конопатое лицо Вовчика и чье-то давно позабытое, но до боли знакомое рыло. Рогов в полузабытьи даже потянулся к нему рукой, но видение растворилось, и надобность пощупать руками отпала.

     Рогов попробовал закурить, но руки бил колотун, сигареты сыпались на покрывало, а бедные старые серые клеточки кто-то методично жёг паяльной лампой, тыкал в них иглами да писал потихоньку в уголках. Наконец удалось укрепить в потрескавшихся губах сигарету и после паузы прикурить от спички. Дым с сухим свистом вошёл в лёгкие. Стало не то чтобы хорошо, но как-то привычнее. Голова это кость, а кость болеть не может. Настроение с дрожью поползло вверх. Сейчас бы пивка. И куда подевался этот Вовчик, зараза?

     Рогов из любопытства пошарил по второй половине двуспальной кровати. Вчера его можно было брать голыми руками, и он бы ничему не удивился. Но она оказалась не занятой. Редкими вечерами он приводил сюда случайно подвернувшихся подружек (или они приводили его в общем, кому какое дело?), и тогда по утру они уютно кутались шерстяным одеялом и жались спиной к стене, борясь с зевотой. В остальные ночи и дни по левую руку Рогова было пусто, и так продолжалось уже много-много дней.

     Рогов не хотел взбалтывать в памяти слепки из того, что происходило весь поза-позапрошлый год между ним и Ритой. Он не был картонным ангелом.

     Под конец она до того достала его, что он даже обрадовался ее уходу, как трезвой мысли. Ее въедливость доконала его. В конце концов, как ни крути, а чаша семейных неурядиц переполнилась до краёв. Рогов перестал чувствовать Риту, угадывать каждое ее движение, ловить каждый ее звук, как было прежде. На ней оставался все тот же халатик, тонкий рот отпускал те же злые шуточки, а вздёрнутые брови вопили зовом первобытных джунглей, но это- то и было самое обидное. Получалось что-то растерянно-сопливое и склизкое.

     Рогов знал, что произошло это отчасти из-за того, что он вваливался в квартиру посреди ночи, а Рита, сидевшая растрёпанная на кухне, нервно выкуривала сигарету за сигаретой и не замечала его. Он бросался обнимать ее за плечи, и она поддавалась. Но чаще, если хватало сил, вырывалась, заперлась в ванной и плакала там в одиночестве. Ей было о чем жалеть.

     Рогов вспомнил, как после очередного выкрутаса с ванной, закатился зимой на балкон и с мужской суровостью глушил «Столичную» из нарезного горлышка, хрустя задубевшим огурцом. Рита, кутаясь в халатик, неслышно открыла дверь, подёргала его за толстый бушлат и просто сказала: «Прекрати».

     Ей разонравилось быть замужем за хулиганом. Торчать месяцами без копейки в кармане. Он с утра до вечера занимался с пацанами в спортзале до тошноты, до счастливой одури и изредка гонял тачки из Германии, чтобы не пропасть. Что ей была школа? С пылью, облепившей бетонные коридоры, с дурацкими вазонами, деньги на которые, между прочим, добывала его сборная, после чего он уже не выдерживал и шёл ругаться с Верочкой. А пацанам ведь только слово скажи. Рите было подавай настоящее дело. Как-то так.

      Но даже все это было не совсем то. Не стоило только ворошить прошлое. Кому он нынче нужен, рок-н-ролл?

      После долгих вечеров одиночества и размышлений Рогов твердо уверился, что все началось со старого паскудника Сявки, привязавшегося к ним на том курорте почти пять лет назад. Рита не произносила этого вслух. Но ведь было видно! Опер Силюк и все это провинциальное ментовское кодло, доконали её. Им ведь только дай зацепиться. А зацепиться было не за кого. Сявки с наваром и след простыл. И ещё была та девочка. И этот остервеневший бывший опер. А ведь Рогова там даже не было. Но Рита вдруг ясно поняла, что это никогда не прекратится. Если она сама не прекратит.

      Со стонами Рогов встал с постели, хватаясь за сигарету то одной, то второй рукой, и наконец таки отважился на поход. До фильтра скуренный бычок он раздавил в стеклянной лужице с торчавшим на краю одноногим аистом, обогнул журнальный столик и поплёлся на кухню.

     Там, как автомат, он набрал в турку воды, засыпал кофе и поставил на плиту. Проделывал он каждую операцию не торопясь, обыгрывая ситуацию на ходу, чтобы пол ненароком не ушёл из-под ног.

     Где спички? Вот они, спички. Нежно вспыхнувший газ обнял турку. Рогов замурлыкал блатным голосом песенку и дождался, когда кофе выкипел из турки, пуская по чёрной решётке пенистые пузыри. «Пиз...»- Хлипкая жижа продолжала выбегать, и Рогов не договорил, выключив газ. Он представил, как варит кофе Рита, и его обуял приступ завистливого бессилия. Беда в том, что даже такой, с ее наполненной расчерченным смыслом жизнью, Рита продолжала ему нравиться. Рогову нравилось новое. Но сам он был не в состоянии избавиться от себя старого.

     Ему было шестнадцать лет, когда он притащил в дом свой первый мотоцикл. Это был красный, с зигзагообразными переливами света и выгнутыми отражениями «ЧеЗет». Он пах резиной и больше ничем.

     Зато мать учуяла по всей квартире такую вонь, что готова была тут же схватить за шкирку сына и тащить его в поликлинику, в «опорку», к черту, бешено обзванивая на ходу соседские квартиры, словно при пожаре. Пусть добрые доктора или участливые мусора разуверят ее: сынуля Славик пока не убийца, не вор, не дебил.

     Рогов позже частенько натыкался на эти круглолицые хари в мундирах цвета морской волны, пока не переехал в другой район. Ничего, и по сей день они живы-здоровы. А сколько теплоты он встретил в участковом лейтенанте, тогда в семнадцать Славиных лет с холодным бешенством обещавшем после первой аварии:

      - Гляди, Рогов, Гагарин долетался, и ты долетаешься.

     Остальное время он с сопением гипнотизировал зрачки Рогова. Школа, актив, порицание.

     Прошли годы, и что же? Он все там же, дивится, куда подевались патлы, щедро пожимает ручку, мол время такое было, а кто старое помянет...

     А кто забудет- тому два вон, отрезал, осклабившись, Рогов. Он не собирался забывать сопляков с сержантскими лычками, отбивавших почки в морщинистых камерах, прощать мать с ее ежедневным бредом про институт и сборную, за ее меру «влазит, не влазит в одну зарплату». Но сейчас Рогов не поверил бы, что возможны времена честнее тех. Вот оно, все на ладони и не достанешь, ведь кто былое... Тогда было ясно: дают бери, бьют беги. У Рогова было свое время. Он возил Риту на мотоцикле, они целовались в лесу у костра, орали песни под гитару. Сявка не забывал отслюнить бабки за проданную из-под полы водку. Вот и все, мораль была проста. Рогову было мало одной мысли на всех, он был молодым и жадным. И щедрым.

     Это Сявка не упускал своего шанса. Он жил с виду незатейливым пустоголовым барыгой и известной гнидой, а в доме развёл тараканий заповедник, и это он едва не сожрал Рогова.

     Безобидный первый урок, преподанный Славику обстоятельствами: связываться с Сявкой не стоит.

     В дешёвом целлофановом пакете, с подложенной изнутри газетой, Рогов обнаружил травку. Ничего серьёзного- так, струганный веник.

     Сявка пришёл в бешенство: «Ты куда ехал, гнида?»

     «На вокзал.»

     «Тебе что сказали делать?»

     Они стояли в героических позах, словно гладиаторы. Лицо Сявки все никак не могло разродиться тусклым оскалом мусорного бака. Он что-то поглаживал в кармане брюк, перекатываясь с носков на пятки.

     «Одна нога там, вторая здесь,»- наконец объявил он безразлично, от чего мороз прошёл по коже у Рогова. Он никогда не задумывался, приблатненный Сявка или фраер, но нагло осведомился:

      «А то что же?»

     «Просто. Одна нога здесь, другая там.»

     И металлические шарики в глазницах, покатываясь слева направо, вдруг приобрели цинковый оттенок.

     «Башляй!»- только и выдавил нервно охрипший Рогов.

     Когда Рогов знакомил Сявку с Ритой, он так и представил его: «Сявка».

     - Сявка?- спросила она равнодушно.- А настоящее имя же как?

     - Тебе же сказали, Сявка,- вращая выпученными глазами, ответил тот.

     Рита как-то нервно вздрогнула, о чем-то подумала и вдруг провалилась в апатию. С ней это случалось, когда Рогову вдруг удавалось переупрямить ее обидными фактами. Может быть, именно тогда всё и началось? Рогову всё ещё было просто весело. Он жил, как маленький принц, ни о чём не задумываясь.

     - И где ты бомжишься, если сявка?- спросила она отфильтрованным голосом.

     Сявка улыбнулся ещё шире, но от этого его улыбка только больше поблёкла.

     - У меня есть собственный вольер, как в зоопарке. Заходи при желании.

      Рогов чуть не помер, наблюдая за этим.

      А потом Рогова чуть не выгнали из спортивной школы за физика, которого половина класса изваляла в пыли, катая ногами. Старый пень завалил их на министерской контрольной, и они преподали ему урок. Мать была в шоке. Попасть в ПТУ, не доучившись год. Это же каким надо быть идиотом.

     Рогов устал вспоминать, что с ним было ещё. Едва опять не гробанулся при облаве, но чудом остался цел и даже не попал в гипс. Отобрали права.

     Рогов прилёг на кровать и снова стал маяться с похмелья. Скоро лето, а, значит, снова можно податься на юг. Это ничего, что Риты теперь с ним не будет. Даже лучше.

     Зато там будут фрукты, вино и много чего ещё...

     Рогов вздрогнул от неожиданного звонка. Вовчик.

     Он дотянулся до телефона на полу и поднял трубку: «Да.»

     Ответная тишина навела Рогова на паническую мысль, что он оглох. Не слышно было даже привычного треска линии. Но вдруг трубка разразилась протяжным смешком, оборвавшимся истерическими гудками отбоя.

     Какое-то животное развлекается, обалдело подумал Рогов и прикинул, кто бы это мог быть. Он не успел вернуть трубку на место, как повторный звонок пронзил голову болью. К разговору Рогов приступил со всей суровостью:

     - Слушай, сука, ты думаешь, ты там сидишь и не отсвечиваешь, и тебя не видно...

     - Погоди, Саныч,- раздался виноватый голос здоровяка Вовчика.-Ты сказал мне отвалить, чтобы я не мешал тебе общаться со старым корешем, и я отвалил. Но ты сам потом орал на него «гнида» и сам же тянул меня с дискача.

     - А дальше?

     - А дальше я звоню тебе, а ты мне вставляешь пистон.

     - Ну, а перед тем что?

     - Встретились, побратались типа. Ты ему- Сявка, он тебе- Рога. Он тебе что-то про море, про «должен», про новое дело. А тебе словно мочи в голову впрыснули. Слово за слово, уже думал фишек друг другу накидаете посреди рэперского галопа- светомузыка вертится, кругом ляжки трясутся, и вы вдвоём рогами упёрлись. А твой знакомец всего-навсего ухмыльнулся так гнилостно щербатыми зубами, развернулся на пятках и ушёл. Напомнить о себе обещал. Чего хотел, я так и не понял.

     - Знаешь Вовчик, ни хрена не припоминаю. И тебя я не хотел обидеть.

     - Ладно тебе, я не злопамятный.

     - Сейчас я оденусь.

     - Лежи уже, отходи. У меня дело одно есть, понимаешь...

     - Ну, и черт с тобой. Гляди сам.- Рогов опустил трубку на рычаг и уставился в потолок. В гостиницах и чужих домах он любил разглядывать трещины и подтеки, а в своем потолке уже не было ничего интересного: ровная, осыпавшаяся белая плита.

     Рогов перекатился на правый бок и дотянулся до графина с тёплой водой. Наверное, ночью вставал и ходил в ванную. Не считая, он делал жадные глотки и удивлялся, как раньше не додумался до этого. Затем измождённый он повалился на кровать и вжался головой в подушку.

     Солнце перевалило за восьмиэтажку с потушенными маячками аэропорта, и, казалось, день начал клониться к вечеру.

     Рогов свесил руку вниз и пальцами подцепил с ковра «Комсомолку».

     Поднеся её к глазам, он начал мрачно рассматривать с последней страницы заголовки и колонки, пока не наткнулся на снимок с первой полосы.

     Четырёх-пятилетний мальчик с потухшими глазами неулыбчиво взирал в объектив. Сзади торчали составленные в ряд сиротские кровати с никелированными спинками, и лежало серое больничное белье.

     «В России свирепствует дифтерия. Этому мальчику повезло- он выздоровел.»- Гласила подпись под снимком.

     Рогов упрямо боролся взглядом с фотографией.

     Кем теперь захочет стать этот малолетка, если все летит к чертям собачьим буквально за день, и нет никакой надежды и опоры?

     Комната поплыла перед глазами Рогова.

     Чего он так вылупился на меня?

     Фотография не шевелилась. Веки Рогова поползли вниз. Слишком многое навалилось на него со всех сторон за последнее время. Жрать становилось нечего, квартира ветшала, Рита не бежала назад просить прощения...

     Рогов медленно уходил в сон, в котором не надо было задавать вопросов и мучительно искать ответов, но прежде чем окончательно погрузиться в легковесное небытие, перед его глазами ещё раз вспыхнул черно-белый газетный снимок.

     «Мне повезло, а повезло ли вам?»- злобно прошипели тонкие ребяческие губы на заострённом, худосочном лице лемура.

     «Ему повезло, а повезло ли нам?»- вторил ему во полусне Рогов, глядя на чёрный абрис, оставшийся от исчезнувшего с фотографии мальчика.

     Брошенный у стены на кровати будильник вяло задребезжал, но не разбудил никого.

     Почему-то стрелки показывали всего девятый час. Но сегодняшнего ли дня?

     

     Забор

     У горизонта догорал по ошибке забытый кем-то закат. Сквозь темнеющую синеву тихонько просачивались на землю звезды, и тёплый ветер катил на запад плотно сбитые облака.

     Рогов посмотрел на своих собутыльников. Их было трое. С ними он пахал по две смены у станка, но Вовчика среди них не было. Его вообще больше нигде не было. Рогов вглядывался в лица, вслушивался в голоса и все яснее понимал, что никогда раньше не встречался с этими людьми. Вторая бутылка нагоняла первую, и в голове уже бился в исступлении шторм. Ещё полчаса, и по домам. Не хватало только напороться на патруль. А дома ни-ни. Уж лучше на работе положить голову под пресс.

     Рогов отобрал у пузатого амбала по прозвищу Копыто зелёную бутылку и сделал два глотка. Панически хотелось сбежать из-под дышавшего свежестью неба, зашиться в тесной каморке, лишь бы скрыться от хрустальной чистоты наползавшего вечера. Но было некуда. Как назло, справа распахивал обзор во все стороны стадион с редким рядом скамеек и скрипевшими на ветру флагштоками, впереди зеленело пустое поле. Только с левого бока бесконечно долго тянулся розовый бетонный забор.

     - Не пойдём туда,- кивнул на перекрёсток с трамвайными путями узколицый мастер Артем.- Ну его.

     - Чего ты ноешь?- не таясь гаркнул Копыто. Он был настроен сегодня весело и решительно.- Здесь мёртвая зона, сечёшь? Сюда ни одна чернопогонная сволочь не сунется.

     Рогов кисло мотнул головой. Они прошли три квартала старых хибар пятидесятилетней, а то и столетней давности, ангаров с застывшими погрузчиками и самосвалами, чёрных цехов, гудящих ночными автоматами и наконец по выбоинам добрались до бесконечного забора. Рогов ясно слышал, как с сопением за стеной пробегают сторожевые псы, злобно ворча на четверых гуляк. Похоже никто кроме него не замечал этого терпеливого преследования от круга к кругу, который псы описывали по вольеру, огороженному изнутри колючей проволокой. Артем дрожал, пуская водку по губам, Копыто храбрился, третий был совсем какой-то дохлый. Рогов даже имени его не запомнил.

     - Сидели бы тихо где-нибудь,- неуверенно протянул этот третий, но Копыто ткнул ему в грудь бутылкой, «на запей», и заставил замолчать.

     - Нет, мужики, недолго уже ему осталось,- пробасил Копыто.- Я то знаю. Прострелят ему башку. Вот ты, Рогов, думаешь охранка так и побежит заслонять его? Ни хрена!.. Я сам телохранителем служил. Знаешь, какой там первый закон? Пуля- влево, ты- вправо.

     Рогов внимательно осмотрел не оскудевшее сытостью лицо Копыта. Для этого ему пришлось задрать голову.

     - Ты, Копыто, молодец,- похвалил он и достал из кармана оранжевого рабочего комбинезона помятую пачку «Космоса».

     - Жрать охота, пожаловался Артем.

     - Тебе бы все пожрать,- передразнил Копыто.- А в столовке миску вилкой точишь.

     - Да не могу я есть эту тошниловку!

     - Зажрались падлы, это точно,- произнёс Копыто, качая головой.

     Бутылка прошла по кругу, Артем облил себе рубашку, Рогов отказался и закурил.

      На окраине шарила по закоулкам пустота. Над далёким городом вставал розовый смог. Рогову вспомнилось новогоднее утро лет тридцать назад. Пусто, скучно. Один бездомный пёс брёл среди заснеженных каруселей. Куда мне теперь, думал Рогов?

      - Вот посмотришь,- твердил Копыто.- Ведь это дундук. Он слово скажет, все со смеху покатываются.

     - А чего лезть?- вдруг встрял Артем.- Неплохо ведь живём. Лучше прежнего.

     - Заткни хавальник, гнида!!!- вдруг сорвался Рогов и схватил неслушавшимися руками его за воротник.- Это ведь из-за таких как ты все люди хорошие! А после и виновных не найти, потому что все добрые?! Да?!

     Рогов глубоко засунул руки в карманы и пошёл к перекрёстку быстрым шагом. На полпути его настигла одышка.

     - Вот всегда так, умелец изгадить пьянку,- глядя ему вслед, произнёс Копыто и протяжно харкнул на асфальт.

     Они прошли мимо узкой круглой дыры, черневшей в заборе у самой травы. Немало котов, падких на всякого рода щели, клали по ту ее сторону головы. В дыру просунулась чёрная до синевы морда пса.

     На перекрёстке троим мужикам пересёк дорогу трамвай. Гремя колёсами, он умчался между тополями за стадион. Копыту не понравилось, как кондуктор настороженно вглядывался в их троицу. Копыто не знал, чего можно ожидать от этого усатого дядьки и потому сам, раскрыв рот, проследил за ним. Потом оглянулся.

     Рогов, описывая туловищем круги, мочился на лощёную морду Председателя. Обширный плакат сразу же коробился в том месте, а по розовой штукатурке побежали в траву коричневые ручейки. За стеной занялись лаем собаки.

     - Так ему, заморышу!- удивлённо пробасил Копыто. Он отобрал у онемевшего от страха Артема бутылку, выдул остатки и запустил в плакат. Бутылка не разбилась, но содрала со стены угловатый клок бумаги.

     - Я покажу тебе, сопляк,- шипел Рогов, выдавливая из себя мочу.- Как нам, взрослым мужикам, вечно по углам таиться, всего и всех бояться!

     Они не услышали, как скрипнули за углом колеса патрульного «Газика». Черно-жёлтая машина , тихонько шурша покрышками, выкатилась из-за поворота и замерла, отъехали вверх двери с тонированными стёклами. На дорогу выпрыгнул сержант без берета и с расстёгнутой верхней пуговицей комбинезона. Он сделал какой-то знак водителю и с широко растянутой улыбкой на угловатом лице двинулся к Копыту. Это славно они заехали.

     Артем, как только увидел патруль, едва не сломал пальцы, сжимая ладонь в неловкий кулак. Он с ужасом понял, что забыл не только свое имя, но даже слова, которые следует прокричать товарищам. Он только пустыми от страха глазами пялился на чёрную фигуру сержанта с траурной нашивкой на рукаве- белый щербатый круг, рассечённый по диагонали синим абрисом чего-то.

     Сержант прыгающей походкой приблизился к гурьбе пьянствующих. Копыто вытаращился на него со своего гигантского роста, Рогов, закончивший справлять нужду у стены, уронил сигарету в штаны.

     - Ну, доходяги старые?!- скалясь белыми зубами, произнёс сержант.- Дармоеды, работать не желаем, куи пинаем, вместо того, чтобы баиньки, как положено?

     Молодчик пошёл описывать между подневольными слушателями кривые, подходя к каждому и проникновенно заглядывая им в лица наглыми глазёнками. Кованые ботинки глухо цокали по мостовой.

     - Я вас, суки, спрашиваю. Вы где щас быть должны?!? Для вас что, Трудовой кодекс не писан?.. Э-э, ты, старый!!!- вдруг удивился сержант не своим голосом.- Ты куда мочишься, гадёныш мерзкий?!

     Рогов, наконец доставший сигарету из штанов, затравленно озирнулся.

     Копыто, еле двигавший могучей шеей вслед бойкому сержанту, вдруг ясно прошептал:

     - Бей чёрную шваль, мужики!!!

     - Ты что?!?- хотел закричать Рогов, роняя не застёгнутые штаны, но Копыто уже опускал необъятный кулак на голову сержанту. Что-то треснуло, и чёрное тело рухнуло на асфальт.

     Вслед за этим из «Газика» вынырнуло трое патрульных. Первый же из них выхватил пистолет и уложил одним выстрелом Копыто. Застывший в ужасе Артем получил удар по зубам и был свален с ног подсечкой. Третий собутыльник заметался, попытался бежать, петляя и путаясь в собственных ногах, но его легко нагнал патрульный и скрутил за спиной руки.

     Рогов застыл у стены, глядя на растекавшуюся вокруг головы Копыта густую кровь. Половина лица была превращена во что-то несуразное.

     К Рогову подскочили патрульные.

     Бойкий сержант вскоре очухался, встал на ноги и заорал на стрелка:

     - Ты падла, чего наделал? А шокер на хрена?!? Чего за пукалку хватаешься? Мне за тебя теперь что, на год вперёд писаниной заниматься?!

     - Может, кончим их всех- как-никак на патруль, эта самое, покушались, Председателя изгадили,- виновато промычал патрульный.

     - Я те кончу,- сощурившись пообещал сержант и стал прохаживаться взад-вперед.- Этого- на верх,- он указал на Рогова, слизывавшего из-под носа кровь, так как руки были передавлены за спиной наручниками.- Этого- в труповозку. Ну а с этими мы поговорим сами.

     Он остановился, вновь осклабился и аккуратно, чтобы не испачкаться кровью, потрепал Рогова за щеку:

     - У-у-у, падла ты наша дармоедская...

     Рогов отвернулся и сплюнул через плечо:

     - Мразь.

     

     Заключённый

      В это утро Роман не притронулся к кофе и задвинул чашку на самый край стола. В руках он безразлично крутил стакан из тонкого стекла с прозрачной до боли в глазах водой. Таблетки лежали змейкой на тарелке.

     Роман гадал, как все обернётся- окажутся они в мусорке или будут проглочены. Это были особо сильные таблетки. Хватило бы и одной.

     Только позавчера днём он узнал, что бывшая жена перерезала себе вены. Глупая зверушка. Где бы я был с тобой? Непостижимым образом об этом тут же узнала мать. Наверно старик проболтался. Старый дуралей, все испортил. Он всегда всё портит. Словно намеренно.

     Роман катал в ладонях стакан, но случилась катастрофа.

     Пришёл старик и позвал за собой: «Идём.»

     Роман молча собрался и вышел из кабинета, за окнами которого серели тучи. Напудренный секретарь проводил их встревоженным взглядом.

     - Сегодня её последняя попытка,- равнодушно объявил старик, и Роман не стал уточнять, у кого. Он все понимал. Но почему так скоро?

     На первом этаже их перехватил охранник. Он протянул старику радиотелефон и отошёл в сторону. Старик отвернулся от Романа и после минутного молчания произнёс в трубку: «Это интересно.» Потом поглядел на Романа и зачем-то добавил: «А я думал, таких уже не осталось. Ну надо же.»

     Зачем тебе все это, беззвучно кричал в сутулую спину Роман. Он с диким возбуждением нащупывал в себе странные мысли. Что, если сложить руки замком и переехать по этой цыплячьей шее, а после топтать щербатое, лупоглазое лицо ногами. Роман покосился на офицера охраны. Литые черты, чёрный комбинезон и ни грамма посторонних мыслей в оловянных глазах. В голове тоже. И в душе порядок.

     Старик обернулся, складывая трубку пополам.

     - Ты сегодня не улыбчив,- заметил мельком он.

     - Плохо спал,- с трудом поворачивая язык, выдавил Роман. Он не чувствовал лица, которое закостенело в безразличной маске, как, впрочем, и голос.

     - Идём.

     Старик повёл его дальше.

     Улица встретила их хмурым небом и щебетом не знавших повода для печали птиц. Тяжёлый лимузин подкатил к дорожке с клумбами. Дверь распахнул все тот же охранник, и Роман со стариком влезли на мягкое сидение. «Отваливай!»- старик раздражённо махнул чёрному комбинезону рукой и сам захлопнул дверь. Колеса, продавливая мягкий гравий, понесли машину к воротам.

     В дороге старик больше отмалчивался, повернувшись лицом к окну, и в полумраке салона Роман никак не мог ухватить глумливую улыбку на его сухощавом профиле. Она проскальзывала сквозь пальцы, вертя хвостом, словно лисица.

      Нет, мне не мерещится, твердил Роман. Откуда она взялась у старика?

     Автомобиль запетлял, как только очутился в переполненном центре города. Роман взялся за ручку и тоже стал глядеть в окно.

     Захудалые легковушки жались к обочине. Завидев полированного монстра, постовые суетливо козыряли. Какая-то деревенщина на самосвале зазевалась и чуть не пропорола бампером крыло лимузина. Правильно, они ехали без эскорта. Но вскоре впереди явилась лёгкая патрульная машина, и движение для лимузина облегчилось.

     - Говорил, что порядок нам прежде всего. Он ещё никому не мешал,- пробормотал в стекло старик.

     Лимузин провалился в углубление перед подъездной дорогой и, не сбавляя скорости, влетел в прямоугольный двор ГБ.

     Старик сам открыл дверь и потащил Романа за собой по новым коридорам.

     Вот здесь он выкручивает руки и давит каблуками пальцы, невесело думал Роман, в спешке оглядывая пустоту давно знакомых коридоров. В углах стояли кадки с цветами, по бетону стелилась казённая полосатая дорожка.

     - Я сейчас!- вдруг произнёс старик, круто сворачивая в закоулок.- Иди дальше один.

     Роман застыл на месте. Сколько таких ответвлений было в этом хищном желудке? Сотни, тысячи? И все это кто-то придумал, обставил, жил здесь, питался этим.

     Каждый разумный человек понимает, что без этого не обойтись. Роман простоял в нерешительности минуту, и когда в другом конце тёмного коридора раздался дикий смех, медленно двинулся вслед за стариком.

     ***

     - Где он?- нетерпеливо осведомился седовласый старец у поджидавшего его майора.

     - В «душевой»,- ответил майор, ворочая нижней челюстью, словно жерновом.

     Блевотина, от важных дел приходится отрываться, чтобы поглазеть на такое, старик без улыбки глядел на офицера. Тот, впрочем, тоже не улыбался.

     - Израильская разведка?

     - Думаем да. Как обычно. Провокатор. Даже спустя столько лет они находятся. Как мы ни стараемся.

     Они вошли в комнату для допросов.

     В центре ее, на металлическом табурете, привинченном к полу, сгорбился пожилой мужчина, которого с натяжкой можно было назвать человеком. Его лицо опухло и почернело, в некоторых местах кучерявые, жёсткие волосы были выдраны с корнем, обнажив под собой череп в кровавых подтёках.

     Человек не обернулся, а продолжил сидеть, все так же понуро опустив голову. Следователь в распахнутой чёрной рубахе встал из-за стола. Глаза его снисходительно покоились на арестованном.

     Старик подошёл, отодвинул следователя и уселся на его место точно под медной отдушиной, вмурованной в стену под потолком. Арестант поднял дрожащую голову, и старик едва не слетел со стула- ну вот и свиделись.

     Окровавленные губы мужчины расползлись в улыбке. Он тянул их, превозмогая боль, пока не расхохотался пульсирующим смехом, тряся плешивой головой и роняя капли крови на пластиковую клетку пола.

     Именно этот смех услыхал Роман.

     Оба гэбэшника переглянулись и дёрнулись вперёд, но бледный старик жестом остановил их.

     Хохот наполнил комнату звоном. Изуродованный мужчина прижимал руки к животу и вздрагивал при каждом движении от боли. Старик пока играл жевалками и не шевелился.

     - Ша, Рогов!!!- вдруг коротко выкрикнул он, и мужчина на табурете замер. Его ясные глаза блестели колким огнём открывшегося откровения, и на фоне распухшего лица старику это показалось особенно жутким.- А я думал, ты давно сдох где-нибудь. Сколько раз мы для таких как ты показательные травли устраивали? Проглядели.

     - Двое в комнате: я и Ленин фотографией на стене,- хрипло пропел Рогов, и старик не узнал этого голоса.- Ну, рассказывай, как политическая жизнь вокзальной сявки?

     - Уймись наконец, Рогов, я тебе говорю. Помни, с кем разговариваешь.

     - Гляди, какой ты стал,- запел на другой лад Рогов.

     - Я всегда был таким,- холодно заметил старик.- Только ты этого не замечал, гадёныш. Не понял, кого держаться должен. Кого слушаться.

     - Дуракам у нас почёт,- сладким голосом заметил Рогов.

     - Я сказал, не забывай, кто я!

     - Кто- ты?- озадачился Рогов.- Эй! Вы поглядите на него!- Обратился он к гэбэшникам. Он искренне хотел, чтобы те поглядели.- Вы хотя бы в курсе, что на взлёте лет это светило кормилось собственными угрями в колонии, гоп-стопило по подворотням и считало за счастье дать в рот Маньке на вокзале?

     Старик спокойно посмотрел на следователей. Те мялись в нерешительности.

     - Ты- Сявка,- почти с любовью проговорил Рогов.- Ты думаешь, тебя зря так прозвали? Твоё место всегда было в подворотне. А теперь ты болтаешься между ног у нашего всенародного сопляка, и думаешь о том, какой ты ва-ажный. А ты опять всего лишь второй на помойке. Да с тебя и с этого гадёныша все люди животики надрывают! Боятся, проклинают, а в тайне со смеху катаются!

     Старик с силой ахнул кулаком по пластиковому столу, заставив вздрогнуть обоих гэбэшников. В этот момент он почти инстинктивно почувствовал появление Романа в дверях.

     - Понеслась душа по кочкам,- заключил старик.- Я вижу, с тобой у нас беседа не вытанцовывается. А я то уже думал помочь тебе по старой дружбе. Ты тронулся на израильских харчах. Скажи своему народу, б..., за сколько они тебя поднарядили?

      Рогов поднял руки в наручниках и попробовал пальцем осколок переднего зуба.

     - Я кончил,- сыто рыгнув, сказал старик и встал из-за стола.

     Проходя мимо Рогова, он на секунду наклонился и прошептал:

     - Разве природа не научила тебя просто ЖРАТЬ?

     Рогов схватил его за рукав:

     - Высоко поднялся. Соображаете на пару идейных кастратов? Не было больше дураков задарма пахать? Решили всё по новой повторить? Завели заезженную пластинку? Самим не противно со скотом сожительствовать?

     Старик с силой вырвался. Гэбэшники уже спешили к Рогову. Но Рогов успел обернутся, сморщившись от боли, и заметить Романа, замершего в ожидании в дверях. Они поглядели друг другу в глаза. Свежая кровь и боль и сытое, бледное безразличие.

     - Так это всё ты?..- прошептал Рогов вдогонку Севке.- Твоих рук дело?!

     - Идём-идём,- торопливо произнёс старик, приобняв Романа за плечи.- Нас ждут!

     Что за блудливая улыбка, недоумевал Роман. Или опять мне показа лось? Они скрылись за дверьми. Рогов повернулся и выпрямился на табурете.

     - Эй, мужики, мужики!- захлёбываясь вяло сочащейся из дёсен кровью, из последних сил выговорил Рогов. У него было время высказаться, пока майор закрывал дверь, а молодой следователь, собираясь с мыслями, прохаживался из угла в угол. А говорят в этой, в Особке, завели обычай: станьте, мол, подследственный, прямо, поднимите левую руку, опустите правую, наклонитесь, согните правую ногу, подтяните живот- короче, станьте на одной руке верх ногами и поклянитесь в своей невиновности, тогда мы вас оправдаем.

     - Ага,- рассеянно подтвердил майор.

     - А правда, что однажды свинтили циркача-акробата, и он вам ещё и на одной руке прошёлся.

      - Точно. А как же. Всяких ловим.

     - И что же вы?

     - Тем более расстреляли,- успокоил майор, блеснув глазами.- Думаешь, такие мы дураки, не понимаем вражеских хитростей?

     - Суки, хотя бы воды дайте,- вдруг сорвавшимся голосом выговорил Рогов.- Не видите, человек с похмелья умирает.

     Старик и Роман спустились на лифте в подвал.

     - Я сейчас, мне надо...- сказал старик, легко подталкивая Романа вперёд.-Пусть у тебя будет время отговорить ее.

     Старик завернул за угол. Роман прислушался к удаляющемуся цоканью его туфлей, которое угасло уже за следующим поворотом. Длинные лампы дневного света издавали лёгкое жужжание. Крашенные стены были пусты и холодны. Роману нужно было в противоположную сторону, налево. Он ведь знает, что мать не разговаривает со мной, пришло в голову Роману, но как озабочен!

     Он прошёл мимо охранника к специальной камере с обитой металлическими пластинами дверью. Через глазок заглянул внутрь, и только потом дал команду отпереть замок. Металлические челюсти лязгнули, и желтоватый свет из камеры приглушил бледную стерильность коридора. Роман глубоко вдохнул и перешагнул через порог.

     Старик с силой хлопнул дверью кабинета и ощутил блаженство. До чего он ненавидел всякие там автоматические уродства, лижущие задницу кому ни попадя. Простая деревянная дверь, с ней можно общаться как с другом.

     Он впрыгнул на кресло и схватил пакет на книжной полке, потом сполз на заднее место, разматывая резиновый бинт и проникая внутрь пакета.

     Кусочек блаженства. Я покажу тебе, Рогов, сявку. Это ты станешь болтаться у меня между ног, как яйца. Вот только разберусь с делами. Ты, да этот сопляк. Сявка вытащил из пакета ещё один, поменьше, а сам пакет сгрёб в охапку, зашвырнул обратно и пересел за стол. Его всего трясло изнутри. Лишь бы эта шкура не вздумала болтать сегодня. Правильно ли все он сделал? Сявка призадумался, раскручивая упаковку с белой дрянью. Высыпав порошок на шершавую старческую кисть, он так и не родил ничего путного, поэтому с силой втянул белые крупицы поочерёдно в левую и правую ноздрю.

     Не должно остаться ни одного человека, кто хотя бы отдалённо знал его в прошлом или догадывался о нём. Кто мог бы рассказать, кем он был на самом деле. Вовсе не тем скупым на эмоции и расчётливым офицером военной разведки, прошедшим все войны после распада гнилой страны и собравшим в единый кулак те её жалкие части, до которых смог дотянуться. Где он взял эту форму и биографию? Он уже даже и не помнил. Давным-давно на голодном, замерзающем севере отобрал у какого-то маразматика-пропойцы, истосковавшегося по железной руке. И случилось это после катастрофического фиаско с тем бородатым кооператором в том вонючем курортном городе. Никакого бабла ему конечно же не досталось. Он как всегда перегнул палку. И всё это произошло из-за Рогова. Из-за его слюней, которые ему всё равно не помогли- проморгал он свою бабу и себя самого. Зато Сявка, наученный ещё одним горьким опытом, наконец сделал единственную верную ставку в своей жизни. Седовласый заслуженный военный. И ещё байстрюк. Как он устал перебирать эти вонючие тряпичные куклы в поисках той единственной, нужной для последнего дела. Сама судьба послала ему Романа. С этим его проклятым, пугающим даром просто всё знать.

     А ведь я его боюсь, с нервным внутренним хохотом подумал Сявка. Но ничего, очень скоро я избавлюсь и от тебя.

     Сявка побоялся колоть этой шкуре, матери Романа, наркотики. Их он приберёг для себя. Слишком опасно было мочалить ее в музыкальной шкатулке, морить голодом и всякое такое. Сопляк засек бы такие дела, как пить дать, засек. Он наблюдательный гадёнышь. Помнила ли она его? Вряд ли. Тогда было темно. Может быть, просто чувствовала. И плевать.

     Поэтому Сявка пошёл другим путём. Он давал читать ей газеты, смотреть телевизор, он умолял образумить своего отпрыска, он клялся ей в чем-то, блевотина, он уже не помнил в чем. Он конкретно забивал ей мозги.

     Кто засадил ее в камеру? Сынок. Кто довёл до самоубийства жену? Сынок. Где внуки? В приюте. Пока они не выросли и не начали понимать, чего не надо, они могут погнить и там.

     Взгляд Сявки заискрился. Он стоял перед пропастью и покрывался холодным потом. Остался один шаг, чтобы нырнуть вниз, и он боялся, что ему не дадут сделать его...

     

     Мать

     - Здравствуй, мама,- с дрожью в голосе произнёс Роман.

     Она вскинула строго изогнутые брови, подняла голову на нелепой короткой шее, глянула на него и, ничего не сказав, вернулась к спицам и ниткам.

     Мать сидела в кресле под сияющим ромбом плафона и что-то вязала. Постель была аккуратно заправлена, на столе, покрытом несколько пошлой, на взгляд Романа, скатертью стояла одна лишь ваза с какими-то полевыми цветами. Вероятно, мать сорвала их на вечерней прогулке. И где они могли только расти в этом клоповнике?

     Сдерживая дыхание, Роман опустился на прикрученный к полу посередине камеры стул. За что старику было убивать мать? Почему просто так не отпустить её ко всем чертям? Мама, почему?

     Роман ненавидел эти моменты щенячьего восторга и умиротворённой любви, потому что потом они обязательно проходили, и выяснялось, что это был обман, очередное вранье. Он возвращался на холодную веранду, к жизни на пять копеек в день, к самому себе, маленькому и жалкому, а мать пинали из угла в угол, шипели в глаза: «Где была ваша сознательность раньше? О чём вы думали? Почему не избавились от него сразу? Как вы будете жить с ним дальше?»

      А правда, куда ты подевала свою девичью скромность? Где отец. Его нет, но все-таки он должен где-то быть. Почему о нем я никогда раньше не слышал? И что значит, не избавилась сразу? А может быть я из пробирки? Завела себе зверушку для собственного развлечения. С тебя станется...

     Когда же она заговорит о внуках, усмехнулся про себя Роман. Ему не было весело, но удивительная лёгкость растеклась по всему телу, словно яд. Припомни же мне этих маленьких человечков, их ручонки, голоса. Вспомни, кто увёл их от меня, и у кого они прятались неделю, пока старик не нашёл. А не должен был, ведь верно?

     - Как чувствуешь себя, мама?- поинтересовался Роман, демонстративно оглядывая комнату. Я интересуюсь твоей жизнью, видишь?

     Ответа не последовало. Привычный кивок, который обычно мог означать что угодно, мать приберегла. Все-таки раньше беседа была куда как выразительней, отметил Роман. Намёки ясно давали понять: это ещё хуже, чем я ожидала; мне и так все равно, но это ещё безразличнее. Достаточно ведь пожать плечами, наморщить лоб, ну же, мама.

      - Я знаю, что ты готова мне наговорить,- продолжил Роман.- Просто не надо.- Он отмахнулся рукой.

      Мать только сильнее застучала спицами. Это был ледяной звон.

      Роман крякнул. Такие промахи его бесили. Ему никто не собирался ничего говорить. Он заглянул матери в глаза, и она ответила на этот взгляд...

     «Мне жалко Оксану. Больше мне никого не жалко.»

     - Ты жалеешь всех, кроме меня. Значит дети и внуки тебе уже безразличны?- без смущения продолжил Роман.

     Мать ловко подтянула нитку, но петля сорвалась со спицы.

     «Внуки ещё живы, и у них есть отец.»

     - Зато не стало матери. И кто же виноват? Стрелочник?

     «Моя жизнь мало чему научила тебя. Прости, она прожита впустую.»

     - Твоя жизнь?- Роман метнулся к матери и упёрся руками в деревянные ручки кресла.- Скажи, твоя жизнь? Почему это только звучит, как чавканье? Моя жизнь. Чав-чав! А для моей жизни остался хоть кусочек?

     Мать больше не смотрела Роману в глаза. Она опустила их к вязанию. Роман оттолкнулся от кресла и вернулся на своё место.

     - Ты эгоистка,- слабо и хрипло произнёс Роман.- И Оксана была тоже. Вы все мелкие клуши. Вы хотели, чтобы я каждый день жил надуманными светлыми поступками, а не вышло. Счастье-то оно по разному к людям приходит. Смотришь, а оно давно тут. Когда я тебя «обжирал», ты тоже меня чему-то учила? Разве не так оно было?

     «Как ты смеешь!? Ни разу я не попрекала тебя...»

     - Нет?! Не попрекала?- горько выкрикнул Роман.- И кто же, если не ты, день изо дня долбила мне в уши про то, что она всю жизнь вкалывает как проклятая с ночи до зари, а я лишь жру и порчу вещи?! Да, смею, потому что доброта твоя хуже воровства! От нее становишься дебилом.

     - Ба, да что это?- Роман изобразил в голосе удивление.- Что за взгляд? Ты хочешь ещё спросить, почему же я не умер в свои неполных пять лет? Когда ты корячилась по четырнадцать часов, выстирывая шмотье за этими богатенькими засранцами в новой турбазе, чтобы купить мне еду и лекарства? А я не умер. Я просто понял, чего мне ждать.

     «Ты не был таким... Жри, хватай, пока ничьё.»

     Роман впился себе руками в волосы и опустил голову.

     - Ты падаль, сынок,- тихо произнёс голос матери.

     Роман вздрогнул и поднял глаза. Они прояснились и заблестели.

     - Что... ты... сказала?

     Но мать умолкла.

     - Ты всё равно не хочешь помочь мне?- резко и холодно поинтересовался Роман.

     «Как? Перерезать себе вены?»

     Роман вскочил. Деревянные ножки стула тяжело затрещали. Куда идти? В груди клокотало, и он рванулся к выходу.

     Охранник едва успел отскочить в сторону. Массивная дверь хлопнулась о стену, отколов кусок штукатурки. Роман зашагал прочь ровным шагом. Багровый охранник зло глядел ему в спину.

     У поворота Роман налетел на старика и сшиб того с ног.

     - Гадёныш конченный!- прошипел ошарашенный старик, переваливаясь на колени.

     Внезапно что-то горячее зашевелилось в левом плече. Сявка со вздохом осел на пол.

     

     Парк

     Через квартал от уныло-чемоданного ГБ Романа ждал старый парк, разбитый, кажется, ещё до революции. Роман второпях протискивался к нему сквозь густую толпу, пережёвывая что-то горькосоленое, скопившееся во рту. Люди шарахались в стороны, и он с трудом различал лица. Что в них могло быть интересного? Те же притаившиеся морщинки бахвальства, злорадства или открытого блаженного идиотизма. Только лоска поубавилось, а в остальном Роман знал их как свои пять пальцев. У этого жилец пьёт, у того жена по утрам гремит кастрюлями и не даёт ему выспаться в воскресенье.

     Больше всего Романа поразили пятнистые комбинезоны. То стекали по бокам «особисты», «чернобереточники» разных мастей, зелёные курсанты. Они не прыгали в стороны, но со знанием дела обминали Романа, словно тараканы, шуршали ребристыми лапками, деловито пробегая мимо. Оплот и гордость, послезавтрашний день нации. Роман совсем не узнавал этих людей.

     Кем они были прежде? Глаза их горели медленным огнём пожирательства. В них чуялась сила, которая питала кровь адреналином. В чем-то они были неплохими парнями, кто знает? Ну, сорвутся иногда не по злобе.

     Роман налетел на первого попавшегося «особиста» плечом.

     - Аккуратней,- произнёс равнодушно-сердитый голос.- Он шёл словно из-под небес.

     Роман холодно уставился в глаза лейтенанта и понял, что видит уже знакомое бельмо. Это были не люди. Даже не те мерзкие, низменные, извивающиеся твари, жадные намерения и страхи которых читались как открытая книга. Это были готовые Старики.

     Колючий, как ёжик под лихо завёрнутым беретом, взгляд солдафона померк, но не потупился. Лейтенант остался в недоумении, с трудноразрешимой загадкой, свербящей, словно заноза.

     Роман в два прыжка преодолел ступени и влился в шелест деревьев. Тут он зашагал медленней, поднимая подошвами первые облетевшие листья. Он обогнул по аллеям кусочек парка и вышел к бетонной набережной. Серо-зеленая вода с тихим всплеском катилась к проспекту, проносящемуся за деревьями с нездоровым хрипом. Когда-то по этой жалкой реке ходил маленький пароходик, и они с Оксаной катались на нем.

     Как же ты неправа, мама. Ты только погляди, от кого я тебя защищаю. Куча, которая никогда не станет умнее и добрее. Мы сами медленно превращаемся в это гниющее зловонье.

     Роман оттолкнулся от тёплого парапета и побрёл дальше по аллее. На том берегу блестел желтизной шпиль военного училища. Мать, ты хотела защитить меня? И сама не заметила, как ещё глубже вталкивала в голодную пасть. Что мне оставалось делать? Ждать пенсии и умереть ранним утром над манной кашкой? А во что они превратили бы тебя? Зачем мне, черт побери, вообще жить, если я не смогу защитить ни тебя, ни себя?! Кого мне оставалось стесняться? Ты говоришь об Оксане. Глупая зверушка! Она так и не разобралась, кого надо бояться.

     Роман с трудом дошёл до первой скамьи и уселся не глядя. В песочной куче поблизости самозабвенно возился ребёнок. Роман поднял глаза. На другом краю скамьи понуро сидела молодая женщина с синей коляской у ног.

     Аллея, тянувшаяся от реки, была пуста.

     Роман мрачно оглядел молодую мамашу. Ей было никак не больше тридцати, но усталость и серая, невыразительная одежда достаточно потрепали ее красоту. Второпях прилизанные волосы и пустота в глазах делали ее какой-то обыденной и потерянной для всех.

     Женщина подняла задумчивые глаза на Романа и неожиданно разволновалась. Мужчина, показавшийся ей смутно знакомым, глядел на нее во все огромные, звериные глаза. От этого можно было запаниковать. В парке царила тишина, заскучавший ребёнок, как заведённый, тыркал ручками в песок.

     - Максимка, идём домой собирать, что ты всё разбросал,- пробормотала женщина. Она подошла, подняла мальчика с земли и, отряхнув штанишки, молча усадила в коляску.

     Роман поднял игрушки и протянул мамаше, чтобы ей не пришлось возвращаться. Она с опаской приняла их, убрала в мешок и покатила коляску вверх по аллее.

     Роман уронил голову на руки.

     Внезапно свет стал ярче и горячей. Янтарное пламя объяло кроны. Не прошло и минуты, как Роман очутился посреди листопада. Лимонный дождь хлестал по спине косыми кромками, устилая землю мягким покрывалом. А ещё через секунду голые ветви тянулись к небу, словно волосы, и гниды щербатых гнёзд покачивались на ветру. Воронье, словно перхоть, увивалось вокруг них, скрипучим голосом старика оглашая округу. Скамья стала медленно уходить из-под тела, но, подняв голову, Роман понял, что это сознание.

     

     Борода

      - Эй, парень...

     - Чего это с ним?

     Роман услыхал одновременно оба голоса и попытался отделить один от другого. Он с трудом разлепил глаза. Говорили парень и девушка. Они стояли над ним, держась за руки. Оба в шортах и футболках, на ногах между пальцев нанизаны пыльные вьетнамки. Странная, давно позабытая одежда.

     - Ну что, старик, очухался? Давай, дыши,- парень глядел с лёгким прищуром, впрочем весёлым. Он хлопнул Романа по плечу и увлёк подругу дальше вниз по склону.

      Не парень, а мужик уже, подумал Роман. Ему лет за тридцать или даже больше.

     Роман поднялся со скамьи, на которую, оказывается, успел прилечь, и едва не скатился с неё вниз. Теперь понятно, почему его не покидало дикое чувство, словно он спит стоя. Роман дико огляделся по сторонам. Снизу продолжали доноситься два голоса.

      Парень:

     - Вот умельцы,- он кивнул назад головой,- Это до какого состояния надо было наклюкаться, чтобы затащить эту дуру наверх?

     Девушка:

     - Рогов, что за возгласы?- она оглянулась и безразлично скользнула взглядом по Роману.- Да себя хотя бы вспомни...- Роман не расслышал конца фразы из-за неожиданного прилива шума, взявшегося невесть откуда. То был всплеск воды, дуновение ветра, звон голосов.- ...а потом ещё клялся мне.

     - Ай, да ладно тебе!- Рогов скривил в лёгкой издёвке губы.- Ну, подумаешь. Ты, Ритунь, обижаешь, начальница.

     Парочка нырнула под воздушные кроны сосен и пропала.

     Роман встал и, пошатываясь, сделал два шага. Пот катил ручьем, во рту пересохло. Он сбросил лёгкий плащ и сделал ещё два шага, волоча его по пыли.

     Травянистый бугор обрывался сразу же за жиденькими кустами. Море блестело серебряными волнами и где-то у горизонта смешивалось с дымчатым небом. Внизу плескались и гомонили люди, пена оседала у белых бортов подходящего к пристани катера.

     Романа повело назад, и он бухнулся в пыль на свой плащ, болтавшийся на руках. Через листья било в глаза жаркое южное солнце.

     Он пришёл в себя минут через пятнадцать и понял, что нечему удивляться, поэтому поднялся с плаща и стряхнул с себя оцепенение. И даже ничего, что духота, поедавшая его под пиджаком, довела почти до одури. Ему это даже нравилось. Паришься, кусаешь локти и думаешь, каким был гадким, зато на душе так легко-легко.

     Роман озадаченно поглядел на неуклюжую громадину скамьи, опасно покосившуюся вдоль склона, и, после раздумий, пересел на нее. Но было неудобно, поэтому он поднял ноги и прокатился вниз по доскам от края и до края, после чего легко вскочил на ноги и то ли пошёл, то ли побежал, то ли полетел с горы.

     В этот день море вовсю серебрилось солнечным светом. Роман вынырнул на зудящий пляж с желанием тут же искупаться, но с душевным скрежетом решил повременить, чтобы дать глазам привыкнуть после суровости города и кабинетов и раздобыть где-нибудь более подходящую одежду. Он никогда ещё не видел этот городок таким. Мучительней всего казались загорелые спины и физиономии с белозубыми улыбками. Роман улыбался всем подряд, хотя знал, что выглядит, как пингвин в пустыне, как три рубля на белоснежном сервированном столе. Были раньше такие бумажки. Как раз сейчас, подумалось Роману.

     Некстати захотелось есть, и тут же воздух наполнили разнообразные запахи беляшей, шашлыков и прочей снеди, которая готовилась явно где-то поблизости. Роман с мрачной ухмылкой полез во внутренний карман за дорогим портмоне «аля-крокодил» с «мандатом №1» и тонкой стопкой бесполезной макулатуры, на которой был пропечатал его, Романа, вдохновенный профиль и глупая присказка про труд и свободу. Вот странно, почему старик не любил развешивать свои фотокарточки, а гнал только репродукции Романа, Романа, Романа?

      Впрочем Роман понял, что отвлекается. Интересно, за сколько тут можно загнать это добро? Он подбросил в руке увесистое портмоне. Найдётся тут хоть один дурак?

     Дураков было полно, но все они либо загорали, либо плескались в сверкающем море. Роман добрел до металлической будки, из которой с визгом выпорхнули две девчушки и ринулись к воде. Он со странной трагичностью проводил их взглядом. Ноги уже надсадно болели в лодыжках, потому что страшно неудобно было ходить в туфлях на тонкой кожаной подошве по гладким камням, устилавшим пляж. До разбитого асфальта оставалось с десяток шагов, и Роман преодолел их с большим рвением. Впрочем, он тут же пожалел, оказавшись прямо перед шашлычной.

     - Эй-эй! Дарагой!- призывно завопил толстяк с орлиным носом, пробираясь из глубины терассы между паучьими ножками стульев. Роман сразу узнал его. Правда, в памяти Романа полный грузин запечатлелся намного старше.

     Ещё, помнится, у него был сын, который пьяным съехал на мотоцикле с обрыва. Обрыв назывался Ласточкиной скалой. Он был огромный, метров тридцать, а внизу плескались в камнях волны.

     Но всё это «произошло» гораздо позже. А пока Роман с затаенным удивлением глазел на пышущего деятельным угаром дядю Вано.

     - Стой, дарагой, куда спещить?- Вано добрался наконец до Романа и почти с любовью оглядел того с ног до головы. Ну, прямо как заказывали, вах! Прахады, чэго зря стаять?

     - Да у меня как-то с наличностью туговато,- раскрыл было рот Роман.

     - Ай, нэ гавары а такых пустяках!- воскликнул Вано, словно целыми днями только тем и занимался, что кормил бесплатно всех желающих, и, приобняв Романа за плечи, повёл в тень своей забегаловки. Там он усадил его за чисто вытертый стол, выставил бутылку не тёплого и не холодного вина и четыре палки сочного шашлыка и зелень на тарелке из тонкой рифлёной фольги. Две себе, две Роману.

      Роман степенно поблагодарил и, понимая, что все это не зря, вкусил сколько требовало приличие и выказал готовность слушать.

     - Да ты, дарагой, нэ тарапись. О дэле пагаварыть мы успэем.

     - И все же,- мягко настоял Роман.

     - Ну, ладно!- Вано хлопнул себя по коленям и развёл в стороны об жирные ляжки.- Бэда у меня! На днях к племяннику на свадьбу лететь, свидэтелями быть, пить-закусывать, а у маего олуха в гардэробе шаром покати!А ты как шёл, поглядел я на твое изможденное лицо и подумал, зачем чэлавеку по такой жарэ мучаться?!

     Роман оглядел свой костюм. Вано не удержался и пощупал ладную ткань.

      - Ай! Красота! Пятьсот рублэй даю, и па рукам?!

      Роман хитро улыбнулся. Он плохо разбирался в нынешних ценах, да и не успел он тогда, то есть теперь вникнуть в них. Зато уж очень хорошо он чуял невинные мысли дяди Вано.

     - Да, костюмчик богатый. Европа. Но не меньше тысячи.

     - Кусок?!- воскликнул сражённый Вано, но тут же опечалился.- Только как хорошему чэлавеку даю сэмсот и па рукам!

     Роман извлёк из внутреннего кармана дорогое портмоне и повертел перед носом толстяка.

      - Добавляю это и за все прошу тыщу сто.

      - Вай! Только рады тэбя!- повторил умасленный Вано и полез в задний карман лёгких штанов. Роман пока достал из портмоне документы и деньги. Рассчитались прямо за столом, и Вано позвал сына:

     - Гоша, иды сюда, дарагой!

     Из кухни появился мрачный человек, по лицу которого трудно было определить возраст. Он хмуро остановился напротив стола.

     - Погляди, какую вэщ я тэбе приабрел!- восхищённо преподнёс костюм Вано, пытаясь расшевелить сына, но тот только равнодушно пожал плечами и вернулся к работе.

     - Ваевал он у мэня,- опечалено пояснил Вано.- Дэда пранесло, отца минавала, мэня пожалело, а его прихватило. Вот как выходит.

     Незаметно для себя он стал говорить совсем без акцента.

     - По ночам кричит...Ну, ты, дарагой, знаешь как это бывает...

     Роман пожал плечами, а Вано наградил его долгим оценивающим взглядом.

     - Слушай, ми с тобой раньше нигдэ не встрэчались?- вдруг спросил он.

     Роман встрепенулся.

     - Вряд ли. Я здесь впервые. Кхм... По пьянке занесло.- Роман потупил взгляд.

     - То-то я гляжу, вид у тебя.

     - Где мне переодеться?- решил свернуть тему Роман.

     - А там, за кухней, на заднэм дворике.- Вано указал рукой. И прыхады обратно, столик твой!

     - И вот ещё что, мне бы пока на первое время шорты или штаны какие-нибудь.

      - Будут тэбе шорты! Иды, я принэсу. Для хорошего чэлавека ничэго нэ жалко!

     Роман поднялся из-за стола и двинулся к кухонным дверям. В темном углу справа сидела тёмная кучка людей. Точнее, сидел, покачиваясь, один в расстёгнутой кожанке на голое пузо, поддерживая за плечо, словно куклу, полуодетую смертельно пьяную бабу. Другие двое в пропитанной потом одежде валялись лицами на изгаженном столе.

     Голова того, что в кожаной куртке, была скрыта полумраком, и он тихо вопил какую-то песню, покачиваясь не в такт, и вдруг закричал на хозяина, давясь слюной:

     - Эй, Вано-говно, да-авай ещё мадеры-ы... не сучись, толстый жопа!

     Вано застыл, а потом гневно проследовал на кухню, шёпотом выругавшись по-грузински. Взгляд сына, резавшего у плиты лук, вдруг вспыхнул. Отложив с сожалением нож, он направился в зал хищной походкой.

     - Гадкий чэлавек гуляет,- признался Вано на маленьком дворике шашлычной, аккуратно складывая костюм, только что купленный у Романа.

     - Нэ работает, нэ варует, а пры дэнгах. И мэры не знает. Вай! Чалавека за сабаку нэ считает и на каллэктыв пилюет!

     Роман, нелепо стоя в одной рубашке и носках, держал в левой руке вырученные деньги, в правой бумажки со своей образиной и следил за дядей Вано. Тот глядел в пол и двигался все быстрее и злее.

     - Моего Гошу к своим делишкам даже примазать задумывал! Сявка позорная!

      От неожиданности Роман вздрогнул. Одна бумажка выскользнула из пальцев правой руки и медленно опустилась на проросшую травой плитку. Вано машинально поднял ее и застыл в изумлении. Ему даже не понадобилось всматриваться в Романа, чтобы уловить сходство.

     - Э, а может ты какой принц?!- хитро воскликнул Вано.

     - Ничего, все путём, дядя Вано,- сказал Роман, отбирая купюру.- Друзья посмеялись.

      - Ну, гляди!- только потом Вано припомнил, что незнакомец назвал его по имени, но было поздно.

     Роман натянул шорты, распихал деньги и красивые бумажки по карманам, доел шашлык и вышел из тени на солнце. Столик в углу был пуст. Вано, стоя на пороге, пригласил заходить ещё.

     Вскоре наступил вечер, и Роман невзначай приютился на траве за танцплощадкой. Но раньше, ещё днём, он встретил свою мать. Нельзя сказать, чтобы Роман специально искал ее. Просто так получилось. Он шлялся по окрестностям, взобрался даже на гору, но среди деревьев ему показалось скучно, и он спустился к домам.

     Мать была молоденькой девушкой в неприметном платье. Она мерно взбиралась по белой лестнице к хозяйскому дому с верандой, увитой виноградом.

     Роман следил из-за кустов, но в очередной момент не выдержал и свалился на землю, впившись зубами в кулак, чтобы не закричать.

     Он все яснее припоминал, как тот еврей вдруг назвал старика сявкой. А потом ещё этот окровавленный булдос в камере. А может быть, Сявкой?

     В темноте танцплощадка мерно ухала барабанами и перемигивалась огнями светомузыки. Роман сидел за проволочным забором, прислонившись спиной, и слушал безликое шарканье многочисленных ног. Хриплый голос из динамиков пел незнакомую песню про бороду. Всем было весело и просто.

      Борода, борода.

      Согревает мужика борода...

     Потом завели «Ночное рандеву на Бульваре Роз», а потом Роман уснул. Веселье смялось и отдалилось, ритм померк и только накрапывал издалека, словно дождик.

     

     Ласточкина скала

     Роман вынырнул на поверхность сна под дробный стук собственных зубов. Утренний озноб яростно семафорил саднившими сочлениями и гусиной кожей. Все тело зудело от прилипшего за ночь мусора. Роман оглянулся на усыпанный окурками асфальт танцплощадки и пустые скамьи. Было ещё рано. Голубоватый сумрак давил на веки тяжёлым полузабытьем.

     Когда сверкающая кромка солнца наконец разрезала горизонт, Роман бодрствовал уже около часа, что есть силы поджимая голые ноги и впадая то и дело в полузабытье. Он клял себя последними словами за то, что вчера пожалел десятку на штаны исправительно-трудового фасона, вывешенные в местном отделении госторговли, похожем на разграбленный кулаками сельпо. Хоть какая ни на есть была бы защита. Люди приезжали на курорт не отовариваться- это точно. И вообще, не стоило спать под забором, он так считал.

     Примерно в это же время проснулись Рогов и Рита. После обычных выяснений кто спит, кто не спит, они тесно прижались друг к другу, Рогов обнял Риту, и они стали глазеть на потолок выделенной им комнатки. Лагерь покоился в тишине. В открытое окно веяло едва заметной прохладой. Рита начала вслух радоваться, что рядом с морем как бы и нету комаров, иначе ещё сегодня ночью она умерла бы от духоты или от укусов, а может статься, от того и от другого вместе. Рогов тихо докуривал сигарету и вспоминал, как поздней ночью какие-то гаврики вдруг принялись орать дурными голосами прямо у ограды, до которой было два шага, «а ля гер ком а ля гером». Ему никак не переставало казаться, что происшедшее было полусонным бредом. Он кивал в такт Рите головой, и уже никак не мог отделаться от этих назойливых мыслей. Но по-настоящему из головы у него не выходило предложение Сявки. Дурная задумка, как и сам он.

     Сявка в это время хмурился во сне, маясь с похмелья. Он распластался на затхлых простынях, согнав на пыльный пол одноногого Севу. Гулянка шла седьмой или восьмой день, и никто не жаловался. Все шло путём, а послезавтра, когда отправится в Черноморск белый катер, небо должно было посветлеть ещё больше.

     Антракт заканчивался. Артисты были готовы к финальному акту.

     С насиженного места Романа согнали судомойки, шедшие на работу. Под их ободряющие возгласы он поднялся и побрёл к побережью. Там ещё раз он и желтеющее светило безразлично окинули друг друга взглядом и разошлись, как в море корабли.

     Из ворот лагеря вышел посвежевший Рогов. Он заметил Романа, вспомнил его и потому окликнул:

     - Эй, старик, закурить не найдётся?

     Роман обернулся. Без сомнений, все тот же весёлый прищур. И с этим человеком Роман ещё встретится, или уже встречался...

     У «старика» закурить не оказалось. И вообще, кроме полных карманов денег у того ничего не было. Роман и Рогов постояли, поговорили о курортной жизни.

     - Казёнщина,- пожаловался Рогов.- Конечно, заметно гораздо меньше, чем в родных лагерях, но все тот же завшивевший порядочек. Мне бы на все 24 часа за ограду. Но нельзя. Сам напросился.

     - Сочувствую,- отозвался Роман.

     - А ты чем занимаешься?

     Роман оттянул карманы шорт:

     - Понимаешь, беда какая, мне бы штаны раздобыть.

     - А костюмчик куда подевался?- оценивающе пригляделся Рогов к фигуре Романа.

     - Ушёл... к хорошим людям.

     - Рогов оказался готовым помочь. Знал он тут неподалёку одних поляков. Может быть Роман видел турбазу на склоне правой горы? Поганцы, такой лес засрали.

     Для Романа эта турбаза из фанерных домиков оказалась хорошо знакомой. Он никак не мог позабыть мать, горбатившуюся на её диковато раскованных постояльцев, вечно совавших заграничные шоколадки. Но Роман не стал распространяться о своих познаниях, а лишь тряхнул бугристыми карманами.

     Штаны пришлись как раз впору, и цена не подвела. При виде скрученных в боченок пятидесяток Рогов многозначительно присвистнул. Роман только усмехнулся в ответ. Этот человек необъяснимо нравился ему своими безответственными в мелочах, и хваткими в серьёзном деле мыслями. Назад возвращались по пляжу, обсуждая поляков и их злотые. Первые курортники, посетившие завтрак, уже распластали свои тела на тёплых голунах. Рогов изредка и с неподдельным удовольствием поглядывал то на муть, нанесённую прибрежными течениями в эту часть бухты, то на длинный пирс, из которого через щели лез мрак. Голая моторка пеклась на солнце под транспортиром- громадной шпалой с тросами. Здесь же торчал металлический столб с жестянкой: «прокат лодок». Рогов ляпнул мягкой вьетнамкой по железному борту и тихо выругался в адрес Сявки.

     Я не я, эта гнида дрыхнет где-то поблизости, подумал Рогов.

     - Во-от, мне днём моих гавриков вести на пляж, лениво говорил между тем он. А там с Ритой культурно оттянемся. Есть время. Я, собственно, для чего сюда ехал?

      - Не знаю, пожал плечами Роман.

     У латунного фонтанчика для питья их беседа была неожиданно прервана появлением рыжеволосого крепыша с застенчивой улыбкой на совсем не застенчивом лице.

     - Вовчик?! Какими волнами?- от неожиданности Рогов едва не присел, но вовремя отреагировал на этот позыв. Встреча действительно была неожиданной.

      Застенчивый здоровяк улыбнулся не только застенчиво, но и загадочно, излучая серыми глазами все положительные краски мира.

     - Ну, чувствую, сегодня что-то намечается серьёзное,- обратился обалдевший Рогов к Роману.- У тебя, старик, деньжата водятся, как я погляжу?

     - Есть кое-что.

     - Ну, с ними- без них, милости просим,- Рогов принял пригласительную позу.

     - Обязательно, - без колебаний согласился Роман.- Только мне ещё по делам надо.

     - Это всегда пожалуйста,- Рогов взвалил руку Вочику на плечо.- Подходи.

     - А мы, Вовчик, пойдём, удивим Риту.- Рогов наклонился к самому уху друга и уже шёпотом добавил.- Только не вздумай снова подбивать клинья. После последней пьянки-гулянки она мне прожужжала все уши, и все о тебе.

      - Я чуть-чуть, Саныч,- добродушно улыбнулся крепыш.

     - А помнишь...- глаза Рогова заблестели.- По кочкам, по кочкам...

     Крепыш помнил даже больше. Роман ещё успел услышать про люля-кебаб и горные дороги на пьяном мотоцикле. Но это было в прошлый раз, а сейчас- ни-ни!..

      Роман и Сявка, не сговариваясь, потащились на Ласточкину скалу, но каждый в свое время. Поэтому когда выжатый, словно лимон, отдышкой Сявка преодолевал последних метры до синеющей пустоты, Роман уже болтался далеко внизу среди акаций и лёгких платьев. Было в их внезапном порыве что-то демоническое и торжественное. Сявка, обливаясь потом в своей вонючей куртке, подставил омертвевшему, как взападло, ветру рыхлое лицо и почему-то исступлённо обсасывал бранью этого живчика Рогова. В голове бессвязно носились обрывки задумок. Катер, пансионат, деловой фраер.

     Но для начала он наведается на один пляж- совсем скромную каменную нычку с русалкой без обёртки в подарок.

     Сявка мотал головой и давился отрыжкой. Рогов крутил вола, изжога не отставала третьи сутки. Но воля на четыре стороны, которую хлебал с Ласточкиной скалы Сявка, воля казалась в эту минуту дороже всего. Она очищала. Он чувствовал последним грязным ногтем, что будущим для него уготовано нечто особенное.

     Роман не любил высоту, но не боялся ее. Сявка же ее просто обожал. Им вдвоём было о чем помолчать по одиночке над прозрачным зеркалом моря. Хвоя сухо дышала в спину, трава и песок трещали под переминавшимися ногами.

     Металлические глазки Сявки, словно маленькие дирижаблики, зависли на одной мысли. Что, если прямо сейчас сойти со скалы? Покончить со всем одним махом? Со всей этой склочной суетой? И сам же расхохотался над этой глупой шуткой. Да лучше вспороть ещё с десяток брюх, чем подохнуть так самому.

     Сявка заметил крохотную точку- белую моторку, прыгавшую по волнам. Он не видел, кто сидит в ней, но инстинктивно ненавидел этих людей.

     ***

     Рогов судорожно держался за скамью и глядел на горизонт.

     - Вон они,- оповестил он.

     Из-под кормы летели крупные брызги и оседали за бортом. В меру безразличный Сева водил из стороны в сторону ручкой мотора и томно глядел вперёд. Рогов застал его на пирсе в позе снулой рыбы с прилипшей к верхней губе сигаретой. Неожиданно выхваченный из мученического сна Сева едва не подавился ею. Оказалось, что пора. Они вытянули на транспортире лодку и покатили вместе с Роговым да ещё Вовчиком по волнам.

     Вот странное существо человек, тянул свою долгую мысль Сева, ещё минуту назад он помирает, а уже через энное количество секунд все в нем поёт. Так и жизнь проходит.

     Лодка вынырнула в пустоту и лениво ударилась днищем о новую волну. В животе у Рогова ёкнуло. Потише бы, подумалось ему.

     - Вовчик, Вовчик, может быть тебе жакетку?- вполне серьёзно предложил Рогов, кивая на оранжевые кубики спасательного жилета под скамьёй.

     Вовчик только улыбнулся. Ему не нужна была жилетка. Сева лихо развернул моторку и пристал бортом в аккурат к деревянному краю весельной лодки, в которой толкались на корточках два парня.

      - Ну, как дела, китобои?- бодро поинтересовался Рогов.

     - Здоров, Саныч! Жрёт всё, что блестит.- Отрапортовал кучерявый блондин.

     - Леша, а ты чего там зашился?- перегнулся через борт Саныч и с любопытством заглянул на дно лодки.

     Длинный, как перила, и такой же тощий парень поднял к нему лицо.

     - Да что-то тут...

     - Сильвер, помоги парню,- Рогов пихнул в бок Севу. Тот недовольно закопошился и при замерших зрителях ловко перебрался в соседнюю лодку в один прыжок.

     - Да куда ж ты, глупая... Да не так ты все делаешь!- Тут же напал он на длинного.

     - Нам бы рыбы к товарищескому столу,- придвигаясь ближе к кучерявому, заискивающе заговорил Рогов. Сева и длинный парень в две руки тянули из-под горки блестящей чешуёй рыбы чёрный полиэтилен.

     - Об чём речь,- согласился парень, отряхивая руки.- Приходи после обеда, возьмёшь сколько надо.

     - Значит договорились,- Рогов обвёл взглядом синюю гладь.- Ну, как дела у брата?

     Парень сморщил губы и покачал головой.

     - Туда-сюда. Тягает его по кабинетам какой-то козел из РУВД. Всё никак отстать не может. Выслуживается, видно.

     - Выпутается, никуда не денется.- Рогов облокотился о корму и глубоко вздохнул.- Лето нынче жаркое, подлюга. А я прошлые два года чуть у себя в городе не подох от пыли и вони. Ещё радиация эта... Кому не лень с дозиметрами на улице толкутся. Не все правда, и не многие. Депутаты там...

     - Ну вот и все,- вздохнул Сева и присел на деревянную скамью.

     Длинный парень бережно разгладил полиэтилен.

     - Ну, двинулись,- распорядился Рогов, и Сева полез обратно в моторку.

     - Жду,- напомнил ещё раз кучерявый. Сева примостился сзади, обмотал ладонь тросом и крутанул стартер. Мотор удивлённо чихнул и зарокотал. Лодка бросилась по волнам к тонкой полоске берега.

     

     Начало

     На утро Рогов проснулся особенно молчаливым. Подушка под головой намокла от пота, птицы за окном высвистывали весёлые трели.

     Рита лежала рядом на скомканном покрывале, прижав его край кулачками к груди. Рогов с необычайной для себя нежностью посмотрел на это любимое существо и подумал со злостью, что сегодня придётся решать, что же ответить Сявке. Не то, что бы за словом надо было лезть в карман. Рогов уже приготовил их штук с двадцать к появлению ублюдка. Свинство заключалось в том, что Сявка был прав, а Рогов- нет. Надо было успеть урвать, пока кто-то не обтяпал дело за тебя. Жизнь потихоньку делалась говённей. На словах чего-то мудрили, а вся суть загнивала нетронутой.

      Рогов хотел начать жить, купить себя побольше шмоток, «восьмёрку», кататься с Ритой в Болгарию, а не сюда, ну в это... про что сказать даже нечего.

     Он встал и посмотрел в маленькое зеркало на себя небритого. Да, вчера они с Вовчиком дали. Будет, что вспомнить. И до свадьбы не заживёт. А этот новый знакомец, как же, черт, его... Ромка. Слабоват оказался пацан. И шутки у него странные. Надо спросить, где он раньше жил. Уж очень интересно.

     Рогов закинул на плечо полотенце и, отдуваясь, выскользнул в коридор. Палаты полнились слабым посапыванием. Беззаботные гаврики лопали последние мгновения перед побудкой. А там галстуки, поверка, горны-барабаны. Рогов ухмыльнулся и зашёл в журчащий водой туалет, выставил из карманов пасту и щётку на кафельный уступ, что над умывальником, пустил воду. Умылся тщательно и с удовольствием.

     Прозрачные лучики солнца только-только роем закружились вокруг окна. Рогов положил руки на кафель и дважды глубоко вздохнул, опустив голову. Все вроде бы успело стать по местам, и ладно. Оставалось покурить, что Рогов и осуществил, вернувшись для начала в свою комнату и сложив на стуле утренние принадлежности, а после отправившись в тренерскую.

     Уже на пороге спортзала не оставалось сомнений, что всё произошло именно здесь. Рогов пригнулся и подхватил с гладких досок Ритин лифчик. Слабый смерчик ревности пронёсся в груди. Когда это она успела распахнуться? Уж не при всех ли? С ядовитой ухмылкой и спокойными глазами Рогов паковал жестянки, полные пепла, сминал промасленные бумажки и брал под мышку захапанные жирными пальцами бутылки.

     Вдруг явился Вовчик, и Рогов сразу согнал с лица ухмылку. Не то, чтобы он не доверял другу, но просто мысли в тот момент ушли совсем в другую плоскость.

     - Гляди, Саныч, все как прежде,- произнёс задумчивый Вовчик, присаживаясь на спортивную скамью.

     - Как твои ничего, Вовчик?- поинтересовался Рогов, с охапкой мусора направляясь к выходу.

     - До сих пор пошатывает,- признался тот и вытянул блаженно ноги.

     - Рогов нырнул в светлый квадрат и вернулся обратно через минуту с пустыми руками.

     - Ничего нет дольше вечного,- сказал Рогов.- Я как утром заглянул в кубышку, колени чуть не затряслись. Ну, думаю, успеть бы прибраться, пока Верочка не нагрянула со своим нюхом. Потом только дошло.

     - А начальник лагеря, значит, на тебя не очень давит?

     - Что ты, мы с ним в лицо плохо знакомы. Зато завхоз мне недавно пистон вставил. Вы, говорит, ответственный за спортивный инвентарь?

     Рогов переменил руку, которой управлялся с сигаретой.

     - Я ему отвечаю, что да, я в курсе, вы главное успокойтесь. А то, понимаешь, зашёл Сева на днях парой слов перекинуться, а вони поднялось! Ну, иногда с Риткиными вертухаями мяч покидаем- все развлечение какое-то.

     - Это с вожатыми?

     Рогов кивнул, затушил сигарету и открыл в подсобке окно.

     - Я думаю, сейчас после завтрака все соберутся, побегаем с пол-часика. Надо шлаки из крови выпарить.

      Вовчик согласно кивнул головой.

     - Саныч... Не знаю как тебе, а мне все хреновей и хреновей. Лёгкость из рук уходит. Старею. Смотришь, не тому учился, не тех слушал.

     - Это точно. Но и дважды так не случается, согласись, как с тем мужиком в Славкиных гаражах. Брось дурное, продавай свой «жигуль» за три куска, у меня уже и покупатель имеется, а то потом и за два не купят.

     - Я не о том,- возразил Вовчик, но все же улыбнулся.

     - Да знаю я, о чем ты!- скривил губы Рогов.- Время уходит, «девять сбоку, ваших нет».

     Каждый посмотрел в свою сторону.

     - И всё же хорошо жить.

     - Ну, а жить хорошо- ещё лучше.

     Вовчик облизнул губы и был в принципе не против этого банального утверждения. Саныч выудил из тренерской банку тёплой воды и протянул ему.

     - Нет! Убери, прошу!- нервно подскочил Вовчик.

     Саныч понюхал болотную жидкость, и его едва не понесло. С тем он и отставил склянку.

     - Да, вода здесь паршивая.

     - Ладно, мне тут надо встретится кое с кем, вздохнул Вовчик. Я ведь не один.

     - Ты когда уезжаешь?

     - Завтра с утра.

     - А то, может, останешься?

     - Не, работать надо.

     - Заглядывай тогда. И эта, Вовчик...- задержал друга Саныч.- Зайди на рынок. Там персики, виноград- пальчики оближешь.

     - Обязательно.

     Через час явилась Рита, а за ней- Роман. Рогов в это время наслаждался утренней прохладой зала, полулежа на стуле с закрытыми глазами.

     - Эй, Слава, я своих уже отправила на завтрак. Ты там потом их займёшь мячом?

     - Что с тобой, Ритунь?

     - Понос пробрал,- надув губки, выпалила она.- Как приехали, из туалета не вылажу, а ты, сволочь, только сейчас это заметил.

     - Ну, подумаешь, дело, прости...- растерялся Рогов.

     - Бог простит,- она трусцой выбежала из спортзала.

     Понос замучил,- хмыкнул Рогов.- А я что поделать могу? Я прав?-Обратился он к Роману.

     - А у тебя как с животом?- спросил тот.

     - Случается,- сознался Рогов.- Вода паршивая. А водочки выпьешь- и порядок. Ты в баскетбол играешь?

      - Нет.

      - Зря. У нас тут созрело.

      - Нет. Мне надо идти.

      И Роман, гладко причесанный в потёртых шортах, зашагал к выходу.

     - Устал я с вами,- пробормотал Рогов и присел на стул. Зато настало самое время вплотную призадуматься над сявкиной малиной. Одна комната, замкнутое пространство. Он- подельник, Сявка- за двоих...

     Уже в разыгравшейся на площадке сече Рогов бесцельно переставлял воображаемые прелести из угла в угол, однозначно решив «нет». Он виртуозно вколачивал мячи на пару с Вовчиком. Слоноподобные вожатые только рты разевали на его плавные скольжения и вовлечённое в игру лицо с капельками пота. Думал ли когда-либо Рогов, что загубил в себе олимпийца. Он говорил себе, что нет. Немного здесь, немного там, всего понемножку, и этого может быть достаточно. Может быть ещё подождать? Он никогда не любил подолгу останавливаться и размышлять. Мяч на противоходе. Хороший пас, Вовчик! Об щит прямо от середины. Эти рты раскрыли, их обойти- плёвое дело. Последнего выдавил с площадки с полуразворотом.

     Готово. Не могло быть на самом деле так, чтобы нельзя было подождать! Может Вовчик чего подкинет? Хитрая рожа. Рогов остановился, тяжело дыша. Ждать против моих правил. Но все уже обдумано. Сявке жизнь не дорога. От него на версту тюрьмой или могилой тянет. Причём, может так статься, что вовсе не его.

     После обеда Сявка притащился в лагерь с каким-то дёрганным байстрюком, держа руку на его плече. Сопляку было от силы лет десять. Рогов взял мяч под мышку и с отвращением издалека оглядел это плюгавое существо с наглыми глазёнками и руками в чёрной коросте. Сявка подзатыльником отпустил его пастись, а сам вразвалку направился к Рогову.

     В просторный спортивный зал через распахнутые окна лупило пляжное солнце. Ребята разминались с двумя мячами, лениво кидая их в кольцо и прохаживаясь вдоль трёхсекундной линии.

     Плюгавое существо дошлёпало до них и крикливо затребовало:

     - Э-э, дай мне, дай мне!

     Артем из пятого отряда выпустил мяч, наградив сопляка долгим взглядом, но промолчал. А тот, оттопыривая локти, стал вбивать мяч в деревянный пол обеими руками и глупо лыбиться по сторонам.

     Сявка остановился перед Роговым и выставил из тяжёлой кожанки волосатое пузо.

     - Ну, чё скажешь?

     - Канат через плечо.

     - Ты чё, Рога, в натуре? Дело верняк ломится. Ты эту козу что ли конишь?- Сявка кивнул Рогову за спину.

     Рогов отряхнул с ладоней пыль. Из тренерской появилась Рита и застыла в позе номер раз.

     Байстрюк в том конце зала неумело кинул мяч по кольцу, промазал и тут же заорал:

     - Э-э, ещё, ещё дай! Слышь!

     - Мне вот что пока корячится,- Рогов слепил из четырёх пальцев решётку и сунул под нос Сявке. Баскетбольный мяч гулко стукнулся о пол у ног Рогова и поскакал к Рите.

     Артем выхватил мяч у байстрюка, спрятал за спину и процедил что-то сквозь зубы.

     - Я не-э понял?- набычил голову плюгавый байстрюк и развёл тощие руки в стороны, как дельтаплан.

     - Э, ты!- крикнул Рогов через весь зал и коротко свистнул.- Ты что за отродье сюда приволок?- спросил резко он у Сявки, чуть вскинув голову, и поглядел прямо в немигающие ртутные глаза зверька.

     - Ты брательника моего не трожь,- развязно проговорил давнишний кореш Сявка, спрятал руки в карманы и круто развернулся.- Гляди, Рога. Потом попросишься, не прощу.

     Он потопал к выходу. Байстрюк набрал полную грудь воздуху и харкнул что есть силы, целясь Артему в лицо. Тот увернулся и уже собрался запустить посильнее мячом в глупую харю, но посмотрел на тренера. Рогов едва заметно мотнул головой.

      Сявка сцапал плюгавое отродье за шею и потащил на улицу, мерзко и деланно вихляя тощими бёдрами под тяжёлой вонючей курткой.

     - Что ты должен был ему сказать?- подозрительно осведомилась Рита.

     - Ничего,- цыкнул на нее Рогов.

     - Нет, ты мне скажи, что?!- взъелась Рита.- Опять, да?! Опять?!

     - Дёрни отсюда трусами!

     - Нет, ты ответь! Тебя по-нормальному спрашивают.- Рита набросилась на него с кулаками. Рогов прихватил ее за талию и оторвал от пола.

     - Так, эй, мужики, обернувшись, крикнул он ребятам. Разбились на две команды и вперёд с танцами!

     Рогов занёс Риту на плече в тренерскую и бросил на седой диванчик.

     - Рогов, хочу напомнить тебе, мы не женаты,- скорее по давней привычке закокетничала Рита.

     - Там разберёмся по ходу пьесы,- вздохнул Рогов.

      Он присел на краюшек дивана и низко склонился над чистым лицом Риты. Что-то невидимое переменилось в ней. Он видел это. Что-то давно с ними было уже не так.

     

     Обрыв

     Медный звон стрекозы кружил голову. Вера никак не могла понять, где лежит, и почему вокруг так много воздуха, плеска и белых халатов.

     Назойливый звон насекомого не давал ухватить тонкую паутину происходящего. Кто-то в голубой рубашке с коротким рукавом, держа папку на коленях, присел рядом с ней на корточки. Это же участковый. Пименов. Она узнала его широкое, простоватое лицо. Что? Её о чем-то спрашивают? Как долго она здесь лежит? Что помнит последнее? Почему же так болит живот и внизу, особенно жжёт внизу. Привкус железа обволакивал губы. Плохо, плохо...

     Пименов с жалостью смотрел на беспомощную Веру, пока её клали на носилки сонные санитары и аккуратно тащили через узкий проход в скалах. Внутри у него всё зверело. Он разглядел в камнях порванную бечёвку и двумя пальцами извлёк на свет красное пластмассовое сердечко. Он уже видел его на груди у Веры. Такое же нелепое и странное украшения, как и сама она. Пименов смотал его и засунул в нагрудный карман. Было промозгло. Над морем стелилась дымка, и грязные волны накатывались на камни с какой-то особенной яростью.

     Опергруппа явилась только через час, когда совсем посветлело. Но главного- Силюка- среди них не оказалось. Только ещё через часа полтора его тёпленького доставила какая-то «волга». Он, видите ли, отдыхал. Ни с кем не здороваясь и ни на кого не глядя, он прошагал к самой кромке моря, встал в геральдическую позу, и подставил небритое рыло свежему ветру. Затем так же независимо развернулся, дошагал до двух помощников, сунул нос в отчёт. Но его глаза всё равно ничего не могли различить. Тогда он, пошатываясь, скрылся обратно в скалистой расщелине.

     К этому времени Пименов по старой привычке уже обнаружил место, где неизвестная гнида устроила засаду. Тщательно изучил покрытую плевками землю. Рассмотрел следы тяжёлых рифлёных ботинок. И даже собрал в бумажный конверт лоскутки чёрной кожи, оставшиеся на ветках. К тому моменту он уже точно знал, кто совершил всё это. И от прилившей к вискам крови его голова чуть не лопнула. Он судорожно схватился за правый бок, но не обнаружил там привычной кобуры. И тут он всё вспомнил. И со злости ахнул дурацкой папкой о влажную землю.

     Пименов вернулся к морю, побродил вокруг ещё. Неожиданно его взгляд привлёк желтоватый металлический блеск. Он наклонился и с удивлением выудил из-под камней настоящее золотое украшение. Он внимательно осмотрел его, держа двумя пальцами. Золотое сердечко. Но это было женское украшение. И он просто кинул его в нагрудный карман к пластмассовой дешёвке Веры.

     Наблюдая за ритуальной пляской Силюка, он только сильнее скрежетал зубами. А когда тот, ничерта не сделав, скрылся за скалами, последовал за ним. Силюк обнаружился в оперативной машине, поглощающим «Боржоми» из стеклянной бутылки.

     - Чего тебе, участковый?- Поинтересовался Силюк, оторвавшись от горлышка мокрыми, сальными губами.

     Пименов покачался вперёд-назад, держась обеими руками за металлические борта. Его глаза-чёрные точечки- какое-то время изучали высокий яйцеподобный лоб с залысиной. Но ничего так и не сказав, он сорвался с места прочь, неумело шагая подворачивающимися по гладким камням ногами. Силюк проводил его настороженным взглядом через задние окна и вновь присосался к вожделенной бутылке.

     ***

     После Рогова Сявка побывал в шашлычной и встретился с шизанутым.

     - Отойдем, побакланить надо, кацо,- предложил Сявка.

     - Тамбовский волк тэбе кацо,- мрачно ответил грузин и стукнул тесаком по разделочной доске. И остался стоять на месте. Из недр закусочной выкатился толстый Вано.

     На мамочку бы вашу взглянуть, злобно подумал Сявка, изучая отца и сына тяжёлым взглядом. Я бы ей фотокарточку разукрасил. Подохла ведь поди, сука.

     Старый Вано что-то почуял, глаза его недобро заблестели. А шизанутый свистел, как паровоз, строил смелый и непоколебимый вид. Совсем мозги за родину отшибли. А чтобы окончательно их просрать даже я не понадоблюсь. Но вот толстый...

     - С тобой время побакланить я ещё найду, «толстый жопа». Твоя мне шобла кости мяла, или нет.- Выплюнул Сявка.

     - Когда ты падохнищь,- тяжело прогундел Вано.- За тэбя нэкому даже будэт атамстыть.

     Сявка круто развернулся и вышел на пыльную улицу. Смелые все стали, вот что. Раньше на пузе приползали, научи. Сейчас у каждого своя малина. Ну что, мамаши и папаши, бляди-петухи.

     И он кажется даже зашипел, потому что две шкуры, подвязанные нитками вместо купальников, шарахнулись у него из-под ног в разные стороны.

     Глупым привыкли видеть Сявку? А он новое уже сочинил, чего вам и не снилось. К ногтю прижать вас всех, вот тогда поглядим, кто с правдой взасос целоваться будет.

     Пока люди с голыми спинами, полуприкрытыми грудями лопали на подстилках козинаки и липкие персики, дулись в карты, Сявка взбирался по сыпучему склону на гору все дальше от морского шума. В последний раз. Легко заползти наверх, зато вниз спускаться жутковато. Втаптывая хвойную подстилку, Сявка почухарил к скале.

     Как на чемоданах, и вокзал отходит. Я вот за нее, за социальную справедливость, задыхался Сявка.

     Роман поджидал его на каменном осколке, прикрытый от солнца сухими колючими ветками сосен. Пахло чем-то особенным, и будто бы не хвойным лесом, а просто югом. Роман вспомнил прошедшую ночь, когда гурьбой вывалились из лагеря на петлю горной дороги. Чёрное небо и молочные звезды. Тихо и свежо. Рогов в обнимку с подружкой, о чем-то шепчутся. Она давно устала от него, это было заметно даже невооружённым взглядом. Сожительствует просто по инерции.

     Вчера Роман увидел Старика. Каким должен был увидеть его. Во всей красе.

     Он повстречал их всех, кто был и кто будет с Романом когда-либо рядом. Он всех их видел насквозь. И ему сделалось просто грустно. Оттого ли, что в конечном итоге эти его картинки брались не с небес, а просто из головы. Как арифметика. Ясно и просто, стоит только поднапрячь извилины.

     Но ко всему прочему, то ещё была просто холодная ненависть. Словно вляпаться с разбегу в зловонную кучу. Отец- и кто?!? Сявка!!! Насильник, ублюдок, урод...

     Сявка взобрался на обрыв и остановился.

     - Э-ге-гей!!!- заорал он во все горло в мутном порыве злобы. Как теперь ему было справиться с делом в одиночку?!- Кооперативов понастроили, мать вашу?!? Денег куры не клюют?! А про меня опять забыли, гниды?!

     Роман тяжело поднялся и медленно обошёл камень.

     Сявка почувствовал чье-то приближение и дико озирнулся. Рука сама по себе потянулась к карману. На Романа уставился ещё не очнувшийся от собственного дурмана глаз. В любое другое время и любой другой на месте Романа был бы уже мёртв, проткнутый острой заточкой. Но сейчас перед глазами Сявки плясало одно непроходимое бельмо.

     Какого чёрта, растерянно мелькнуло в голове у Сявки?

     А в следующее мгновение он уже почувствовал под ногами пустоту. И крепкие руки, не отпускавшие его. И ещё через бельмо медленно проступило странное, чем-то до боли знакомое лицо обиженного зверька и крупные, слегка навыкате глаза лемура.

     - Феличита!- хриплый выдох захлебнулся в летящем навстречу ветре. Зеркальная гладь и угловатые камни выросли перед глазами страшными тенями.

     Меняться, так всем сразу, ни к селу ни к городу успел горько подумать Сявка. А иначе в чём смысл одному, словно голому, оставаться правильным?

     

     Каждому

     Пименов остановился у серых автоматов с газированной водой и резко выдохнул воздух через ноздри, избавляясь от запаха затхлой пыли, от видения кишкообразных коридоров с ядовитыми, красно-зелёными ковровыми дорожками, от казённых рукопожатий и протокольных благодарностей за службу. Теперь он точно был никто, и звание его никак.

     Пименов оглядел автомат с верху до низу, зашвырнул никчёмную чёрную папку на самый верх, а сам полез шурудить по карманам в поисках подходящей мелочи. Простую газировку с солёным металлическим привкусом он не любил с детства и остро не хотел её и сейчас. Сладкая водичка- вот что было ему нужно. В кармане очень кстати отыскались две почерневшие трёхкопеечные монетки. Пименов тщательно промыл стакан в фонтанчике и придирчиво рассмотрел его на свет. Подставил под сифон, бросил в прорезь монетку. Из сопла брызнула пенистая струя и вмиг наполнила стакан до краёв. Автомат напоследок выпустил из себя остатки сжатого воздуха. Пименов в предвкушении маленького пиршества ухватился широкой лапищей за холодные бока и повернулся к автобусной станции.

     На посадке междугороднего автобуса почти никого не было, и он заприметил Веру почти сразу же, ещё когда только подходил от Управления к площади. Нелепая фигурка Веры с, казалось, нарочито боязливо втянутой в плечи головой одиноко белела платьицем над длинной массивной скамьёй для ожидающих. Под ногами приютился грубый потрескавшийся фанерный чемодан коричневого цвета. Реликт из далёкого прошлого. Даже Пименов не мог припомнить таких чемоданов. Жалко застыв с едва опущенной головой, Вера даже не глядела в землю. Взгляд её терялся где-то в пустоте по пути к ней. Она возвращалась домой.

     У нее почти всё успело зажить. А вот живот стал гораздо заметнее. Ей пришлось пройти через многое. Тяжелее всего, конечно, оказалось с Силюком.

     Ту дрянь, что сотворила такое с бедной девочкой, нашли буквально через день. Выловили из воды рядом с камнями под Ласточкиной скалой. Кто и за что расквитался с ним, Пименова даже не интересовало. Ему было только жаль, что не он добрался до падали первым. Силюк был в ярости. Плевать он хотел на возмездие и справедливость. Просто потому что. Пришлось давать задний ход, и много писать. И никакого цимуса взамен. А может, оно и к лучшему, думал Пименов, что сам не добрался. Ведь нельзя было просто так на фу-фу давать этой гниде Силюку повода совершить головокружительный взлёт его занюханной карьеры за свой счёт. Пименов, конечно, был бы предельно осторожен. Но как знать. Злоба, кипевшая тогда в нем, многое затеняла. И неровен час, он совершил бы множество глупостей. Этот урок следовало хорошенько запомнить. Грядущее не сулило ничего хорошего. Жестокие времена наступали, не прощающие ошибок. И трусости. Прощались только: подлость, продажность и алчность.

     Какой-то старый дед в белой летней кепке склонился острыми плечами над своим мешком с пожитками, сидя спиной к дороге под трубами массивного навеса.

     Чуть поодаль, буквально в двух-трех шагах от Веры, обнималась среди сумок и чемоданов странная парочка. Строгая, требовательная дамочка буквально таяла в осторожных и нежных руках нелепого очкарика. Она трогательно смотрела ему в лицо, ощупывая взглядом каждую чёрточку, пробегая тонкими, ухоженными пальцами по всем его ямочкам и изгибам. Молодой человек держался подчёркнуто сдержанно и мужественно. Но было сразу заметно, что он души не чает в своей спутнице и готов ради неё тут же бежать хоть на Ласточкину скалу и радостно броситься вниз головой с обрыва, лишь бы она оставалась счастлива и безмятежна.

     От увиденного Пименов едва удивлённо не раскрыл рот. Он совсем позабыл про воду в руке, которая пеной оседала в стакане, а вокруг уже крутились наглые осы. В голове у него из ниоткуда возникла бессмысленная фраза и принялась назойливо крутиться волчком.

     Каждому по вере его. Каждому по вере его. Каждому по Вере его.

     А дальше произошло нечто ещё более необъяснимое. Стоило Пименову на секунду отвлечься, чтобы отогнать от стакана самую назойливою осу, как рядом с Верой, словно из пустоты, возник странного вида молодой человек. Пименов поднял глаза и даже моргнул от неожиданности. Всё это время, сколько он знал девушку, она была одинока и потеряна.

     Молодой человек тихо и торжественно подошёл к Вере со спины и осторожно опустил руки на плечи. И хотя она даже не шелохнулась, что-то еле заметное переменилось в ней. Словно кто-то свыше- кто-то понимающий, кто-то гораздо лучше и чище всех вместе взятых на этой земле- вдохнул в неё свежих сил. Подарил надежду. Просто так. Вера вся выпрямилась и даже как-то постройнела. Потухший взгляд оторвался от пустоты и обрёл новый, загадочный смысл. А молодой человек, мучительно напомнивший Пименову кого-то своими слегка лупоглазым лицом обиженного зверька, только крепче и надёжнее сжал пальцы на плечах девушки. Он не стремился её обнять. Но по всему было видно, что больше никогда и ни за что не покинет её.

     Пименов бросился было к остановке, чтобы поближе разглядеть это неуловимое лицо и избавиться от неуютной, режущей изнутри загадки. Но в это время в клубах пыли и сизого вонючего дыма туда подкатил старый ЛАЗик, и закрыл весь обзор. Пшикнули раскрывшиеся узкие двери. Из салона хлынули изжёванные пыльной дорогой приезжие. А слева с причала накатила толпа, привезённая недавно подошедшим катером. Все завертелось на площади, превращаясь в настоящий потоп.

     Пименов остался стоять на месте, тщетно пытаясь хотя бы через окна автобуса проследить за Верой, но было ничего не разобрать за суетой и белыми бликами на пыльных стёклах. Гнусавый голос диспетчера неразборчиво протараторил посадку и время отправления.

     Раскинувшееся до горизонта море блестело сотней тысяч огоньков и искорок. Тёплый ветер поддувал в лицо. Автобус наполнился нервными людьми до отказа. И Вера затерялась среди них вместе со своим загадочным спутником. Вновь заурчал старый мотор, выпуская клубы удушливого дыма.

     Пименов залпом допил газировку, поставил стакан на решётку, забрал сверху папку и двинулся к причалу вниз по склону, чтобы успеть на катер.

     Но не сделав и шага, он резко повернул назад, достал из нагрудного кармана пластмассовое сердечко, посмотрел на него в последний раз и аккуратно положил на верхний край автомата с газированной водой. Он так и не вернул его Вере. А потом, подумав, извлёк следом и загадочный золотой кулон и, не глядя, что есть силы зашвырнул его подальше в пожухлую траву. Не любил он чужие дорогие вещи, в особенности найденные странным образом при странных обстоятельствах. Он перестал терзаться загадкой. Что-то же должно оставаться в жизни невыясненным. А у него было ещё целых три дня до отъезда и новой жизни, которые он собирался с толком потратить на отдых, отдых и ничего кроме отдыха.

      1994-1996, 1998, 2001, (2013) <EOF>