Шушаков Олег Александрович : другие произведения.

Горошина для принцессы 2 часть 4-5главы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    К счастью, в забытьи, в котором ее измученная душа нашла спасение от ужасной действительности, не было никаких видений... Ни радужных снов, ни кошмаров... Когда за ней пришли, чтобы отвезти к следователю на очередную "беседу", Снежана посмотрела на вошедших мутным взглядом и медленно села, свесив ноги с кровати. Ей что-то сказали. Она не поняла, но переспрашивать не стала. Снежане было все равно.
  Глава четвертая
  
  Жестокое письмо не выходило у Снежаны из головы...
  'Ты меня не жди! Я когда из этого дерьма вылезу, в которое ты меня втравила, всё равно к тебе не вернусь!'.
  Её отвезли назад те же сотрудники НКВД, что и забирали. Она автоматически вышла из машины и зашла в дом. Поднялась по лестнице. Достала ключи и открыла дверь. Не раздеваясь, прошла на кухню и села на табурет. И сидела, не шевелясь, до глубокой ночи...
  'Парюсь я тут, на киче, только из-за тебя! И сам себя костерю за то, что с тобой связался!'.
  Мертвенный лунный свет отражался в её потухших, безжизненных глазах. Слёз не было. Не было мыслей и чувств. Не было ничего. Только это страшное письмо...
  'Польстился на тебя, паскуду, как будто других девок вокруг не было! Вот и вляпался по самое не хочу!'.
  Снежана встала и, зачерпнув из ведра, выпила полную кружку ледяной воды, а потом, шаркая ногами, как старуха, вышла из кухни. Сняла пальто. Не глядя, повесила его на крючок в коридоре. И даже не заметила, что оно упало. Легла на кровать и свернулась калачиком...
  'Польстился на тебя, паскуду!.. Вот и вляпался!'.
  В пустой, нетопленной квартире было холодно и тихо, как в могиле.
  Снежану пробрало ознобом так, что зуб на зуб не попадал. Дрожащими, непослушными руками она кое-как натянула на себя одеяло и снова затихла...
  'Польстился на тебя, паскуду!'.
  Она закрыла глаза. Или открыла. Ночной мрак окутывал комнату непроглядной тьмой, и она ничего не видела. И не слышала. Кроме этих безжалостных, свистящих, как витая плеть, слов...
  'Польстился на тебя, паскуду!'.
  Снежана закрыла глаза и словно провалилась куда-то. Какая-то необоримая враждебная сила замутила, закрутила и понесла её неведомо куда. Она летела в чёрную бездну, а в ушах звенели, словно эхо, злые, безсердечные слова...
  'Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться на все четыре стороны!.. Я всё равно к тебе не вернусь! Можешь катиться!.. Не вернусь! Можешь катиться!.. Можешь катиться!.. Можешь катиться!..'.
  Она очнулась только к вечеру. Из последних сил поднялась с кровати и, еле волоча ноги и перебирая руками по стене, с трудом дотащилась до кухни. Стуча зубами, Снежана выпила две кружки холодной воды, набрала трясущимися руками ещё одну, про запас, и тем же манером, вдоль стеночки, вернулась назад. Поставила кружку на пол и легла. Укрылась одеялом и снова провалилась в спасительное небытие...
  Следующие несколько дней Снежана помнила плохо. День сменяла ночь. В комнате то брезжило, то смеркалось. А она, то приходила в себя и лежала уставясь в стену, то снова теряла сознание.
  К счастью, в забытьи, в котором её измученная душа нашла спасение от ужасной действительности, не было никаких видений. Ни радужных снов, ни кошмаров.
  Когда за ней пришли, чтобы отвезти к следователю на очередную 'беседу', Снежана посмотрела на вошедших мутным взглядом и медленно села, свесив ноги с кровати. Ей что-то сказали. Она не поняла, но переспрашивать не стала. Снежане было всё равно.
  Она поднялась. Одернула помятое платье. Взяла поданное пальто и хотела его одеть. Но не смогла. У неё закружилась голова, колени подогнулись, и она упала бы, не подхвати её особист.
  Соседские дети, игравшие во дворе в лапту, замерли. И молча смотрели, как два крепких парня в синих фуражках с малиновыми околышами вывели Снежану из дверей под руки, да так и шли с ней до самой машины.
  Но смотрели не только они. Не одна пара переполненных слезами и страхом женских глаз, спрятавшись за занавеской, проводила чужаков долгим взглядом. И все без исключения, кто наблюдал за происходящим, вздохнули с облегчением, когда страшные гости, засунув свою добычу в автомобиль, убрались, наконец, восвояси...
  Сегодня они приезжали не к ним. А завтра?
  - Что с вами? - подскочил к Снежане Златогорский, когда его подручные привели и усадили её на стул у него в кабинете. И испарились куда-то.
  Он метался туда-сюда, а она с безразличием смотрела, как он бегает по кабинету. Наливает из графина воды в стакан. Как он поит её.
  На душе у Снежаны было пусто и холодно.
  Златогорский заглядывал ей в глаза, что-то непрерывно бормотал и гладил по голове, пытаясь расправить спутанные пряди её волос.
  Снежане были неприятны прикосновения этого чудовища, но сил, чтобы оттолкнуть его мерзкие щупальца, уже не было...
  - Отстаньте, - брезгливо поморщилась она.
  Златогорский оставил, наконец, в покое её волосы и сел за свой стол.
  И, слава Богу, подумала Снежана.
  - Прошло уже четыре дня, а вы так и не пришли ко мне, Снежана Георгиевна, - сказал он, поправляя пенсне. - И мне опять пришлось послать за вами своих сотрудников. Но я вас прощаю. И даю вам ещё один шанс.
  - Что вам от меня нужно? - спросила она слабым голосом.
  - Вы не понимаете моего положения, Снежана Георгиевна! - вскочил и снова заметался по кабинету Златогорский. - Вы просто не понимаете! - он остановился прямо перед ней. - Ваш отец - враг народа! И ваш муж тоже! Я обязан вас арестовать!
  - Арестовывайте, - сказала Снежана. - Мне всё равно...
  - Это вам сейчас всё равно! - закричал Златогорский. - А когда вас посадят в переполненную вонючую камеру, вам станет не всё равно! Когда вас осудят, дадут десять лет без права переписки и отправят в лагерь, где любой охранник будет делать с вами всё, что хочет, когда захочет, вам станет не всё равно! Господи! - он схватился за голову. - Да, опомнитесь!
  - О чём вы? - спросила Снежана.
  - Поймите! Это единственная возможность уцелеть! - опустился рядом с ней на колени Златогорский. - И помочь своим близким!
  Снежана молчала.
  - Завтра вечером вы придёте ко мне, Снежана! По адресу, который я вам дал, - Златогорский понизил голос. - Я оформлю вас задним числом как своего секретного сотрудника. И тогда вы останетесь на свободе.
  - Нет, - прошептала она.
  - Вы должны это сделать! - Златогорский положил руку ей на колено. - Вы должны стать моей! - горячо прошептал он и тут же поправился. - То есть, моим! Секретным сотрудником! Только так вы спасёте своего отца и мужа! И себя!
  - Нет, - сказала Снежана и попыталась столкнуть его руку с колена, но не смогла.
  - У вас нет иного выхода, Снежана! - приблизил к ней своё ненавистное лицо Златогорский и схватил за плечи. - Вы станете моей... Вы... Станете... Моей...
  - Нет! - собрав последние силы, Снежана упёрлась обеими руками ему в грудь, вырвалась и отскочила. - Никогда! - сказала она, тяжело дыша. - Я лучше умру!
  - Никогда не говори никогда, - покачал головой Златогорский, поднимаясь. - Ну, что же... Я предоставлю вам ещё немного времени, Снежана Георгиевна... Генрих Златогорский таки умеет ждать! А вы подумайте. Взвесьте всё, как следует, - он сел за стол и положил перед собой какой-то бланк. - Чтобы вы не наделали глупостей, за вами присмотрят, - макнув ручку в чернильницу, прищурился Златогорский. - Это ордер на ваш арест. У нас не очень уютные камеры, Снежана Георгиевна. И немного тесновато. Но, как говорится, в тесноте, да не в обиде! - он криво усмехнулся. - Посидите немного взаперти и подумаете о моём предложении! Только, умоляю вас, не думайте слишком долго! Иначе, даже я ничем не смогу вам помочь.
  Снежана не успела ничего ему ответить.
  Внезапно распахнулась дверь, и вошли три человека в чекистской форме. Сильным движением руки один из них отодвинул Снежану к стене.
  - Гражданин Гольдберг? - спросил второй. - Гершель Соломонович?
  - Д-д-да, - промямлил Златогорский. - Эт-т-то я.
  - Встать! - рявкнул чекист. - Руки перед собой, сука!
  Златогорский вздрогнул и медленно поднялся.
  Третий вошедший ловким движением надел на него наручники, а потом вынул из его кобуры пистолет.
  - Вы арестованы, гражданин Гольдберг! - сказал второй чекист, судя по всему, главный, повернулся и вышел из кабинета.
  Третий сноровисто расстегнул и сдёрнул с арестованного ремень и портупею, а потом взял его за шиворот и резко дёрнул по направлению к двери.
  Златогорский споткнулся, растерянно оглянулся и покорно поплелся за ним. На бриджах у него между ног быстро расплывалось большое мокрое пятно.
  Снежана всё это время так и стояла, прижатая к стене рукой первого чекиста.
  - А вы, гражданка, кто такая и по какому вопросу встречались с арестованным Гольдбергом? - повернулся он к ней.
  - Мой муж задержан... И меня вызывали на беседу. Мой паспорт там, - показала она на оставшуюся лежать возле стула сумочку.
  Он достал и перелистал паспорт.
  - А этот... Гольдберг. За что его? - набралась смелости и спросила Снежана.
  - Этого вам знать не положено, гражданка Иволгина, - сказал чекист, возвращая ей сумочку и паспорт. - Можете пока быть свободны, - взяв Снежану за локоть, он подвел её к двери. - И никому не рассказывайте о том, что сейчас видели!
  - Но, - в душе у неё вдруг шевельнулась безумная надежда. - Товарищ капитан!
  - Не товарищ капитан, а товарищ лейтенант государственной безопасности, - поправил он её.
  На петлицах у него было по шпале, но Снежана не стала спорить.
  - Товарищ лейтенант государственной безопасности, - горячо заговорила она. - Мой муж был задержан по вредительскому навету этого Гольдберга! Он не виновен! Он - лётчик! Герой Советского Союза!
  Снежана никогда не простит Владимиру этого письма! Но, сделает всё, чтобы его освободили!.. Потому что его арестовали только из-за неё! Она его в это втравила, она и вытравит! Она добьётся, чтобы с него сняли несправедливые обвинения! Но никогда! Никогда его не простит!.. И уедет! На все четыре стороны! Чтобы никогда больше его не видеть!
  Как он мог?! Господи! Как он мог?!
  - Герой Советского Союза? - удивился лейтенант. - Подождите! Пройдите! - он усадил её на стул, а сам сел на место Гольдберга.
  - Он оболгал моего мужа, чтобы... - губы Снежаны задрожали, на глазах выступили слезы. - Он хотел... Он...
  - Да, вы успокойтесь, гражданочка, - вскочил чекист, налил воды в стакан и подал ей. - Выпейте и успокойтесь. Враг народа Гольдберг арестован. Он будет предан суду за свою вредительскую деятельность и расстрелян.
  Снежана пила воду большими глотками, пытаясь унять дрожь... Она должна всё рассказать этому лейтенанту-капитану, чтобы Владимира освободили, как можно быстрее!.. Чтобы всё закончилось, как можно быстрее! Чтобы она как можно быстрее могла куда-нибудь скрыться, убежать, спрятаться!.. Чтобы никогда больше! Чтобы никогда больше Владимира не видеть!
   Когда стакан опустел, лейтенант забрал его, снова сел за стол и мягко сказал:
  - Расскажите подробнее, чего от вас хотел арестованный!
  - Вот! - Снежана достала из сумочки адрес, который сунул ей в прошлый раз Гольдберг. - Он дал мне вот это... Он домогался меня, - Снежку передёрнуло от омерзения. - Он требовал, чтобы я пришла к нему по этому адресу, и... - она опустила глаза. - Чтобы я...
  Чекист взял бумажку, прочитал и поднял трубку внутреннего телефона:
  - Дежурный! Опергруппу на выезд! - отрывисто приказал он. - Советская семнадцать, квартира два! Обыск и засада!
  - Товарищ лейтенант Государственной безопасности, - Снежана смотрела на него с нескрываемой надеждой. - Мой муж - Герой Советского Союза майор Иволгин! Командир авиабригады! Пожалуйста, освободите его! Он ни в чём не виноват! Это всё из-за меня!.. Сначала этот Гольдберг подстроил арест моего отца, а теперь оклеветал мужа. Он шантажировал меня, чтобы... - её голос прервался. - Чтобы добиться от меня близости, - наконец, с трудом выговорила Снежана. - Они ни в чём не виноваты! Он оболгал их!
  - Когда и где был арестован ваш отец? - спросил её чекист. - Его фамилия, должность, звание?
  - Его арестовали второго июня. В Ленинграде. Комдив Добрич. Помощник по ВВС командующего войсками Ленинградского военного округа, - сказала Снежана. - Помогите, пожалуйста!
  - Не безпокойтесь, гражданка Иволгина! - положил обе ладони на стол чекист. - Что касается вашего мужа, то его дело будет пересмотрено немедленно! Я лично за этим прослежу. Если он не виновен, его сразу же освободят! А делом вашего отца займутся следователи Управления НКВД по Ленинградской области. Мы сообщим в Ленинград об аресте Гольдберга. И направим запрос по делу вашего отца, - он поджал губы. - Увы, но это единственное, чем я могу вам помочь.
  - Большое спасибо, - прошептала Снежана, с трудом сдерживая слезы. - Я всё понимаю...
  - Благодарю вас за помощь! - лейтенант встал, подошел к Снежане, тоже поднявшейся со стула, и взял её за руку. - Сегодня одним негодяем в наших рядах стало меньше! Теперь он обезврежен и понесёт заслуженное наказание, - чекист вздохнул. - Много ещё врагов затаилось и подло вредит исподтишка нашей Родине! Но мы их передушим всех без исключения! - твёрдо сказал он. - Это я вам обещаю!
  Она вернулась домой поздним вечером. Пешком. Если кто-то из соседей и удивился её возвращению, то оставил свои мысли при себе. Снежана сварила манной каши, немного поела и легла спать.
  Утро вечера мудренее.
  Она спала почти до полудня, а, проснувшись, долго лежала, глядя в потолок... Этот лейтенант-капитан пообещал, что Владимира скоро освободят. А больше она ничем помочь ему не может.
  И не хочет.
  Ничего она больше не хочет... Что-то сломалось у неё внутри. Как у куклы наследника Тутти. Что-то очень важное. Какая-то незаменимая деталь. Маленькая серебряная шестерёночка... Самая незаменимая.
  Снежана встала. Накинула халат и пошла на кухню. Погремела посудой. Заглянула в кастрюльку с недоеденной вчерашней кашей.
  Внезапно её затошнило так, что она еле-еле успела добежать до поганого ведра!
  Её вывернуло практически наизнанку. До самого донышка. Хотя тошнить было абсолютно нечем. Ведь она ничего не ела уже несколько дней... Кроме тарелки манной каши вчера вечером.
  Отдышавшись, она попила водички, а потом решительно вывалила кашу из кастрюли в ведро. От греха. Ничем иным отравиться она не могла.
  Снежана вернулась в комнату. Она поест потом, когда оклемается. Потому что сейчас есть не хотелось вовсе. Более того, её мутило не то что от запахов, а от одной только мысли о еде!
  Она села на кровать.
  Значит, не вернёшься? Значит, хочешь побольше девок в баб переделать? Значит, советуешь катиться на все четыре стороны?
  Она достала из-под кровати чемодан и стала укладывать вещи.
  Сначала Снежана ничего не хотела брать. А потом подумала, что это будет выглядеть слишком нарочито. Как будто она обижена или оскорблена... А она не была обижена! И не была оскорблена! Ей было поровну! И, вообще, она - паскуда! Стерва, одним словом! Поэтому и вещички свои заберёт, и деньгами не побрезгует! Жить-то надо на что-то! Хотя бы первое время, пока она на работу устроится где-нибудь!.. Где-нибудь подальше отсюда! А это значит, что надо купить билет на поезд! И чего-нибудь съестного в дорогу.
  Хотя, вообще-то, на еде можно и сэкономить! Потому что о ней лучше даже и не вспоминать, мелькнуло у неё в голове, пока она бежала в коридор к ведру...
  Чемодан получился тяжелым. А, может, это ей только показалось из-за слабости, подумала Снежана? Так или иначе, пришлось укладывать его по новой. Она оставила лишь самое необходимое, а потом снова попробовала поднять и поморщилась. Всё равно было тяжеловато. Снежана сняла бельевую верёвку на кухне, обвязала ей чемодан и смастерила петлю, чтобы можно было тащить его, повесив через плечо.
  Потом она прибралась в доме, перестелила постель и вынесла ведро на помойку. Наведя идеальный порядок, она закрыла форточки, надела пальто, обулась и присела на чемодан перед дорогой.
  Осталось только написать прощальную записку Владимиру.
  'Сказал бы тебе пару ласковых, да бумаги жалко'.
  Ах, так! Ну, и сам тогда без записки обойдешься, подумала Снежана! И не стала ничего писать!
  Выйдя на лестничную площадку, она заперла за собой дверь на два оборота и положила ключи под коврик.
  Вот и всё.
  Она сделала это! Она смогла! Она решительная и сильная! А не комнатная собачка! Которую можно взять за шкирку и выкинуть! На все четыре стороны! Она никому не позволит так с собой обращаться! И оскорблять! Никому! Даже ему!
  В особенности, ему...
  Снежана шла по пустынной дороге, выставив плечо навстречу холодному, пронизывающему ветру. Рассерженные деревья недовольно качали облетевшими кронами. И облака, нахмурившись, плыли в противоположную сторону. Какая-то назойливая ворона, размахивая крыльями и каркая, то ковыляла рядом, то прыгала, путаясь у Снежаны под ногами. Но она никого не желала слушать.
  Она уедет как можно дальше...
  Короткий ноябрьский день подходил к концу. Никто не видел, как она ушла. Никому до неё не было дела. За толстыми стенами домов царила предпраздничная суета. Хозяйки строгали салаты, расстилали скатерти и расставляли тарелки. А дети и мужчины отирались рядом, норовя стащить что-нибудь и получая за это по рукам. Скоро совсем стемнеет и тогда все усядутся за стол и поднимут стаканы. Сначала за товарища Сталина, потом за годовщину Великой Октябрьской социалистической революции, потом за товарища Ворошилова и Сталинских соколов!
  Снежана поставила чемодан и присела передохнуть. Торопиться ей было некуда. И не к кому. На всём белом свете у неё не было ни одной родной души...
  Проторчав несколько суток на суматошном и неуютном вокзале, она забралась, наконец, в вагон, сунула свой баул под сиденье и вздохнула с облегчением. И даже представить себе не могла, какие мытарства ожидают её впереди!
  Поезд дальнего следования 'Владивосток-Москва' был тот же самый, в котором всего каких-то три месяца назад, не замечая часов и путая день с ночью, ехала на Дальний Восток глупая, счастливая Снежка.
  Поезд был тот же самый. Тот, да не совсем. И дело было не в том, что теперь он назывался шиворот-навыворот 'Владивосток-Москва', а не 'Москва-Владивосток', как тогда. И даже не в том, что теперь она ехала не в двухместном купе в мягком вагоне, а на боковой полке в жёстком. Брошенная и несчастная...
  Дело было в запахах.
  Её место располагалось прямо возле туалета, ароматов которого не могли заглушить даже облака густого табачного дыма, втягиваемого в вагон из насквозь прокуренного тамбура. Но это было только полбеды. А вот запах сала, копчёной колбасы, варёных яиц и прочей снеди, на которую накинулись оголодавшие пассажиры, был просто убийственным!
  Когда Снежана, бледная и совершенно измученная, вернулась в очередной раз из туалета, соседка, полная пожилая женщина, посочувствовала ей:
  - Терпи, девонька! Терпи, хорошая. Все через это проходят.
  - О чём вы? - не поняла её Снежана. - Через что проходят?
  - Да, через хворь эту, - покачала участливо головой соседка. - А ты терпи, девонька, терпи. Женская доля наша такая... Уж, я то знаю, каково тебе. Сама шестерых выносила. Намаялась...
  - Да, о чём вы? - удивлённо распахнула глаза Снежана. - Я не понимаю ничего!
  - А что тут понимать? - пожала плечами женщина. - Нечего тут и понимать! Тяжёлая ты. Вот тебя и полоскает.
  - Да, что вы такое говорите! - ещё нашла в себе силы возмутиться Снежана. - Как вы можете такое говорить!
  - А что я такого сказала? - удивилась соседка. - Ничего я такого не сказала, - и вдруг прикрыла рот ладонью. - Ах ты, Господи! А ты, поди, и не знала, девонька?! Дура я старая, как же сразу-то не догадалась! Ты ж ещё молоденькая совсем! Поди, в первый раз, да?!
  Снежана молчала, оглушённая её словами. Сражённая ими наповал.
  Только этого ей и не хватало...
  Женщина говорила что-то утешительное, но она ничего не слышала.
  Скоро у них будет маленький!
  Нет, поправила себя Снежана! Не у них, а у неё! К Владимиру она ни за что не вернётся! Никогда! Пускай себе переделывает кого хочет в кого захочет! Пока молодой! А она как-нибудь и без него обойдётся! Сама ребёнка вырастит! Справится как-нибудь! А потом, когда-нибудь, через десять лет. Нет, лучше через двадцать! Когда он будет уже совсем старый, а она ещё молодая и красивая, они случайно встретятся, и тогда он поймёт, какую совершил ошибку и что потерял!
  - Что вы сказали? - посмотрела она на соседку.
  - Да, ты не переживай, девонька! Это только в первый раз страшно! А потом привыкнешь! На-ка, лучше съешь огурчик, - женщина достала из крынки и протянула ей солёный огурец.
  Сначала Снежана хотела отказаться, но вдруг поняла, что это именно то, что ей сейчас требуется.
  - Спасибо, - взяла она огурец и с удовольствием им захрустела.
  - Тебя как звать-то? - спросила соседка.
  - Снежана...
  - А меня - Глафира Прокофьевна. Можно просто - тётя Глаша.
  - Очень приятно, - сказала Снежана и улыбнулась.
  Впервые за два последних месяца...
  Снежане действительно было очень приятно, что рядом оказалась эта простая и добрая женщина, которая по возрасту годилась ей в матери. И даже лучше, что в матери, а не в подруги! Потому что сейчас, когда она нежданно-негаданно оказалась в интересном положении, совет взрослой и опытной женщины был ей во много раз нужнее, чем пустопорожняя болтовня и охи-ахи её ровесниц.
  Вообще-то говоря, настоящих подруг у неё никогда и не было. В детстве, вместо того, чтобы играть с другими девочками в куклы, она предпочитала ошиваться возле самолётов. Институтские подруги испарились сразу же после ареста отца. А завести новых во время своего короткого замужества Снежана не успела. Да, собственно, и не стремилась к этому, с головой окунувшись в любовь.
  Наконец-то, ей хоть чуточку повезло!
  Тётя Глаша провела лето в гостях у старшего сына, который жил во Владивостоке, и возвращалась домой в Ярославль.
  Вырастив шестерых сыновей, она, оказывается, всю жизнь мечтала о дочке! Наверное, поэтому, познакомившись со Снежкой, немедленно взяла её под своё крыло и иначе, как доченькой, уже не называла.
  И, вообще, если бы не она, Снежка скорее всего сошла бы с поезда на каком-нибудь полустанке, не выдержав безконечной мучительной дороги!
  Увидев, как она задыхается от табачного дыма, Глафира Прокофьевна в два счёта прекратила курение в тамбуре на этом конце вагона.
  Небольшого росточка, кругленькая и седая, она была очень даже боевой! И мужчины, все, как один, отчего-то безоговорочно признавали её верховенство, называли мамашей и вели себя в её присутствии смирно, как овечки. А тётя Глаша только посмеивалась!
  Оттаяв рядом с ней, Снежка сама не заметила, как, слово за слово, обо всём ей рассказала. Что забеременела от мужа, а он её прогнал, чтобы не мешала других девок в баб переделывать. Что мама у неё умерла, когда ей было всего семь лет, а папа находится под следствием. Что едет она в Ленинград, чтобы начать жизнь заново. А то, что было, стереть из памяти и позабыть, как дурной сон...
  Узнав о судьбе её отца, тётя Глаша только вздохнула. Не зря говорят, от сумы да от тюрьмы не зарекайся! Выросшая в Сибири, где изпокон веку не переводились каторжники, она не считала наличие судимости чем-то зазорным. И, вообще, дочь за отца не ответчица!
  А вот насчёт мужа высказалась откровенно. Как же это можно так поступать?! И откуда они только такие берутся?! Расстреливать надо таких без суда и следствия! По два раза в день! Она могла бы долго развивать эту мысль, но Снежка, не проронившая до сих пор ни слезинки, вдруг разревелась, да так, что пришлось её отпаивать. Перепуганная тётя Глаша суетилась вокруг неё, на чём свет стоит, проклиная свою неосторожность. И дала себе слово больше этой темы не касаться. Пока бедная девочка не успокоится. Пока время не залечит её раны...
  Разведав Снежкины планы, тётя Глаша принялась уговаривать её пожить в Ярославле. Ну, какая ей разница, где новую жизнь начинать! Ленинград - город столичный, спору нет! Колыбель пролетарской революции и всё такое! Но какой-то уж очень большой и безприютный! И зимы там, говорят, сырые и промозглые, а это вредно для беременной! То ли дело Ярославль! Летом - жара, зимой - мороз! Всё как у людей! Красота! Между прочим, будет кому за ребёночком приглядеть, когда мамка на работу выйдет! Тётя Глаша и присмотрит! Потому как пенсионерка и свободного времени у неё полным полно! А вот внучат до сих пор нету! Сынки всё никак не сподобятся! Всё никак не наженихаются, лоботрясы этакие!
  - Так что выкинь, доченька, свой Ленинград из головы, не глупи и оставайся у нас! - повторяла она ей снова и снова. - Это ты сейчас, на втором месяце, резвая да бойкая! А как сроки начнут подходить, станешь вдвое шире, ни согнуться, ни разогнуться! И кто тебе тогда поможет? В чужом-то городе?
  Возразить на это было нечего. Снежка и не возражала. Но и не соглашалась...
  В первую очередь потому, что не хотела навлечь беду на семью тёти Глаши. Что бы она ни говорила насчёт сумы, тюрьмы и не ответчиц, расплата за связь с врагами народа была скорой и суровой. А насчёт никто не узнает и так далее, Снежка очень даже сомневалась.
  Кругом люди. Глаза и уши. И языки. Начнутся расспросы всякие. И участковый по долгу службы поинтересуется. Кто да что, да откуда родом? Одним словом, шила в мешке не утаишь! И пробовать не стоит! Только хуже будет!
  С другой стороны, Снежке ужас как не хотелось идти в приживалки! Неужели она такая неприспособленная, что сама себя не сможет прокормить! Ну и что, что беременная! Это ещё не скоро! И, вообще, не она первая, не она последняя! Справится как-нибудь!
  Все эти соображения казались ей достаточно вескими. Но лишь до тех пор, пока Ярославль не скрылся в морозной дымке за окном. Вместе с тётей Глашей. К которой она, оказывается, очень привязалась за эти недели.
  Обе ревели, как белуги, прощаясь на перроне. Снежка пообещала написать, как устроится, и дала слово, всё бросить и приехать к тёте Глаше вместе с дитём, если что-то, не дай Бог, пойдёт не так.
  - А мы уж тебя тут примем, как родную, и никому не дадим в обиду! - сказала та и строго посмотрела на сыновей, здоровенных парней, один выше другого, которые закивали головами наперебой, дескать, само собой, ясное дело, пусть только кто-нибудь попробует хоть слово сказать!
  Снова оставшись одна, Снежана вдруг почувствовала себя настолько одинокой и всеми покинутой, что не выразить словами! А колеса звенели на рельсовых стыках, унося её всё дальше и дальше...
  И ничего уже нельзя было исправить!
  В Москве она задерживаться не стала. И даже в город не выходила. Поскольку Ленинградский вокзал находится прямо под боком у Ярославского. Взяв билет на вечерний поезд, Снежана так и просидела на чемодане до самого его отправления.
  А на следующий день была уже в Ленинграде.
  Ей очень хотелось пройтись по знакомым улицам, постоять на набережной, спуститься по гранитной лестнице и опустить ладони в ледяную невскую волну. Но она удержалась от соблазна... Потому что её могли узнать.
  Конечно, Ленинград - город большой, да только и знакомых у неё здесь осталось немало! Здороваться с ней, может, и побоятся, но непременно узнают! Ведь, ещё и полгода не прошло, как она уехала!
  Господи, сколько всего случилось за это время, вздохнула Снежана. Иному человеку на целую жизнь хватит! Встречи-расставания... Любовь. Замужество. Война... Аресты и переезды...
  Ни много, ни мало, а двадцать тысяч верст пришлось отмахать туда-сюда от моря до моря! Пол земного шара!
  Но это было ещё не всё! Потому что надо было ехать дальше.
  В Ленинграде ей оставаться никак нельзя. В деревне она будет слишком заметна. Так что лучше всего устроиться на работу в каком-нибудь райцентре.
  Но только не здесь! Тут на каждом шагу аэродромы! ВВС Ленинградского военного округа, ПВО Ленинграда, ВВС Краснознаменного Балтийского флота, ГВФ, Полярная авиация... И везде куча знакомых! Пилоты и штурманы, техники и мотористы...
  Всю дорогу от Москвы Снежана ломала голову, что делать. И, в конце концов, решила ехать в Петрозаводск. Во-первых, она ни разу в нём ещё не была. А, значит, никто её там не знает. Во-вторых, он был расположен всего в четырёхстах километрах от Ленинграда. То есть, не далеко. Но и не близко. И, в-третьих, это был не какой-нибудь захолустный 'гэ Мелководск' из 'Волги-Волги', а целая столица Карельской Автономной ССР, важный промышленный и культурный центр!
  Короче говоря, не очень удаленный и вполне цивилизованный город. Достаточно большой, чтобы в нём затеряться.
  Во всяком случае, тогда Снежана считала именно так...
  На самом деле Петрозаводск оказался совсем не таким, каким она его себе представляла. Никакая это была не столица, а так, уездный городок, не многим больше Пушкина. А, может, и меньше. Большинство домов были деревянные. Каменные двухэтажные здания, явно дореволюционной постройки, украшали лишь несколько центральных улиц и площадей. В единственной гостинице, как этого и следовало ожидать, мест не было. Токмо бронь. Для партработников, передовиков и прочих орденоносцев.
  Господи, и о чём она думала?! На что надеялась?!
  Только теперь Снежана по-настоящему оценила волшебные свойства депутатского удостоверения Владимира. Которое без труда открывало все двери и превращало в ручных котят любых, даже самых отпетых бюрократов.
  Она тяжело вздохнула, села на чемодан и уткнулась лицом в ладони. Господи, ну, почему она не оставила вещи в камере хранения, когда сошла с поезда?! Теперь придётся тащиться с ними обратно на вокзал! Через весь город!
  Но не ночевать же на улице! Здесь тебе не Приморье! Не субтропики, словом! А самый настоящий Север! И зима тоже... Самая настоящая.
  Завтра она что-нибудь придумает. Найдёт себе работу и устроится в общежитие. Или снимет комнату. А сейчас надо взять себя в руки. Слезами горю не поможешь! Всё! Встали и пошли!
  Ждать автобуса было безсмысленно. В это время он, само собой, уже не ходит. Снежана подняла чемодан и поплелась на вокзал...
  Резкий ледяной ветер с Онежского озера свистел вдоль безконечного, прямого, как стрела, проспекта и продувал её тоненькое демисезонное пальто насквозь.
  Идти одной по пустынным, тёмным улицам заснеженного города было страшновато... А куда денешься! Хорошо ещё, что ночь стояла лунная, и звёзд на небе высыпало, не перечесть! Они дорогу и освещали.
  Редкие прохожие почти не обращали на Снежану внимания. Идёт человек на вокзал. С чемоданом. Ну, и пусть себе идёт. Наверное, куда-то ехать собрался. Непонятно, правда, почему среди ночи? Поезд на Ленинград только рано утром будет. А на Мурманск давным-давно уже прошёл.
  Когда впереди показалось длинное одноэтажное деревянное здание, больше похожее на барак, чем на вокзал, сил у неё уже вовсе не осталось. Спотыкаясь на каждом шагу, она кое-как дотащилась до дверей, вошла внутрь и поставила, попросту уронив наземь, ненавистный чемодан.
  А всё-таки дошла, подумала Снежана!
  Завтра она оставит этот противный чемодан на вокзале, приведёт себя в порядочек и налегке пройдётся по городу. И устроится на работу. Машинисткой в какой-нибудь конторе или медсестрой в больнице. Или работницей на кирзаводе. Или кем угодно, где угодно! Лишь бы дали койку в общежитии! А если не дадут, не беда, пойдёт и снимет комнату в частном доме!
  Разобравшись с проблемой и приняв решение, Снежана повеселела. Подумаешь, ещё одна безприютная ночь! Сколько их уже было! Одной больше, одной меньше!
  И никуда она больше не поедет! Петрозаводск, так Петрозаводск! Действительно, какая ей разница, где жизнь заново начинать! Ну и что, что город чужой и нет у неё здесь ни родных, ни знакомых! Ведь, именно этого она и добивалась!
  Она приехала сюда именно потому, что никто её здесь не знает. Для того чтобы никто её не нашёл! Даже Владимир.
  В особенности, он...
  
  Глава пятая
  
  Владимир не помнил, как его вели по гулким коридорам. Не помнил, как оказался в карцере. Железная дверь лязгнула, захлопнувшись у него за спиной. Но он ничего не слышал...
  Кроме ужасных слов, грохочущих в его воспаленном мозгу.
  'Больше вас бить не будут. Скажите ей спасибо за это!'.
  Майор лжёт! Это неправда! Снежка никогда на это не пойдёт, думал Владимир!
  'К вам перестанут применять физическое воздействие, если она согласится'.
  Златогорский сказал Снежке, что Владимира бьют. И могут забить до смерти. Он шантажировал её! И тогда... Чтобы облегчить его участь... Она согласилась.
  Нет!! Она никогда на это не согласится, с отчаянием думал Владимир!
  'Никогда не говори никогда!'.
  А, ведь, его и на самом деле перестали бить! Неужели она согласилась?!
  - Не-е-ет! - простонал он.
  'Скажите ей спасибо! Потому что она таки очень старалась!'.
  Владимир стоял, уткнувшись раскалённым лбом в холодную сырую стену карцера, а растравленное воображение, словно сорвавшись с цепи, рисовало яркие, живые картины, одна страшнее другой...
  'Скажите ей спасибо! Она старалась!'.
  Обнажённая Снежка и Златогорский. Она сидит у него на коленях и громко смеётся...
  'Просто ненасытная какая-то!'.
  Обнажённая Снежка и Златогорский. Она лежит под ним и сладострастно стонет...
  'И мужчину знает, как ублажить!'.
  Обнажённая Снежка и Златогорский. Он лежит на кровати, а она склонилась над ним и...
  'Да вы же сами знаете!'.
  Боже мой...
  Владимира выпустили из карцера лишь через неделю. В канун годовщины Октябрьской революции. Смягчили режим содержания в честь праздника, так сказать.
  Он совершенно безучастно принял поздравления сокамерников с возвращением из ада. И ни слова не говоря, лёг на нары. И отвернулся к стене. Они ошибаются. Из ада он не возвращался. И никогда уже не вернётся. Потому что теперь у него есть свой собственный...
  За эти дни он многое передумал.
  Он никогда не поверит в то, что Снежка отдалась Златогорскому по своей воле! Златогорский - лжец и негодяй! Снежка никогда не согласится стать его любовницей! Ему никогда её не добиться! Только силой...
  И если он посмел это сделать, то умрёт!
  Сначала Владимир решил убить его во время следующего же допроса. Но потом отказался от этой мысли. Потому что слишком ослаб. Особенно за эту неделю на хлебе и воде в ледяном каменном мешке. И уже не сможет убить эту тварь одним ударом. А на второй времени не будет. И задушить его Владимир тоже не успеет. Подручные не позволят. Оттащат. А потом запинают. Или пристрелят... А Златогорский уцелеет.
  Нет! Он поступит иначе. Он продержится до окончания следствия! Ненависть поможет! Он выдержит всё! И ничего не подпишет! И докажет свою невиновность!
  Рано или поздно его дело направят в суд. Во время судебного заседания Владимира обязаны будут выслушать! И тогда он камня на камне не оставит от всех этих нелепых обвинений! А когда его освободят, обязательно убьёт Златогорского! За то, что этот подонок сделал со Снежкой! Не будет ни пить, ни есть, не будет спать, пока не дотянется до него! И прикончит гада! А потом будь, что будет! Пускай расстреливают!
  Так он думал, сидя на бетонном полу в карцере. Так он думал, лёжа на шконке в камере. Так он думал, шагая на очередной допрос...
  Однако судьба решила иначе.
  Его не трогали дней десять, а когда снова привели в кабинет следователя, за столом Златогорского сидел другой человек.
  - Лейтенант государственной безопасности Барабанщиков, - представился чекист. - Мне поручено вести ваше дело.
  Владимир не стал спрашивать, почему его дело передали другому следователю. Хотя, само собой, ему было далеко не безразлично, кто будет решать его судьбу. Но кто бы это ни был, лучше уж этот кто-то, чем Златогорский. Которого он теперь ненавидел лютой ненавистью! И мог не удержаться. И кинуться на него с голыми руками! И тогда его пристрелили бы тут же, на месте. Прямо в кабинете. А Златогорский мог уцелеть.
  - Прошу принять моё заявление, гражданин следователь, - негромко, но твёрдо сказал Владимир. - Всё это 'дело' целиком вымышлено. Это провокация. Меня оговорили. Ко мне применяли физическое воздействие, но я не подписал ни одного протокола... И не подпишу. Прошу разрешить мне, как депутату Верховного Совета Союза ССР, подать заявление на имя Председателя Президиума Верховного Совета Калинина Михаила Ивановича. А также подать заявление на имя Наркома обороны СССР Маршала Советского Союза Ворошилова Климента Ефремовича и Секретаря Центрального Комитета ВКП(б) Сталина Иосифа Виссарионовича.
  Лейтенант, прищурившись, некоторое время молча рассматривал Владимира. Потом, видимо, сделав для себя какие-то выводы, откинулся на стуле и сказал:
  - Значит, вы отрицаете существование тайной террористической организации в штабе вашей бригады.
  Это прозвучало не как вопрос, а, скорее, как утверждение.
  - Отрицаю, - глядя следователю прямо в глаза, сказал Владимир.
  - А как же показания ваших подчинённых? - спросил Барабанщиков.
  - Ложь и клевета, - ответил Владимир. - Никакой организации не было. Это всё выдумки. Меня оговорили. Я ни в чём не виноват.
  - Неужели совсем ни в чём? - лейтенант открыл папку и стал её листать. - И авиабомбы химические в вашей бригаде, - он сделал ударение на слове 'вашей'. - Никто не выдавал, не получал и не подвешивал?
  - Я уже объяснял предыдущему следователю, - устало вздохнул Владимир. - Действительно, отдельные должностные лица проявили вопиющую халатность. И никаких оправданий тут быть не может. Особенно в боевой обстановке! Однако, учитывая отсутствие каких-либо вредных последствий и дальнейшую самоотверженную боевую работу всех провинившихся товарищей, командование ограничилось применением к ним мер дисциплинарного характера. И я в этом вопросе с командованием совершенно согласен.
  - Ну, что ж, - сказал Барабанщиков, закрывая папку. - Органы государственной безопасности с вашим командованием тоже согласны. Проступок довольно серьёзный, но непредумышленный. А поскольку признаки контрреволюционной или иной вражеской деятельности отсутствуют, нашей юрисдикции он не подлежит.
  Владимир удивлённо посмотрел на него, не веря своим ушам.
  - Изучив материалы дела, я убедился в вашей невиновности, - лейтенант встал и одёрнул гимнастёрку. - А вот следователь, который вёл ваше дело, оказался врагом. Он арестован и будет предан суду.
  Владимир медленно поднялся со стула, совершенно ошеломлённый его словами.
  - Мне поручено, официально уведомить вас о прекращении вашего дела за отсутствием состава преступления, - лейтенант поморщился. - И принести извинения за допущенные в отношении вас злоупотребления.
  В горле у Владимира застрял комок, на глазах выступили слёзы. Неужели всё кончилось?! Он не мог в это поверить!
  - Вот ваши документы... Ордена. Медаль. Депутатский значок, - Барабанщиков достал и положил их на край стола. - За новой формой и снаряжением к вам домой уже отправлен сотрудник. Но придётся немного подождать, пока её привезут.
  У Владимира дрожали пальцы, когда он раскрыл партийный билет. Строчки расплывались у него перед глазами, но он сумел разобрать хорошо знакомую каллиграфическую надпись на первой странице 'Иволгин Владимир Иванович'. Он положил партбилет в карман, а потом сунул туда же удостоверения. Сгрёб награды. Вернулся на свой стул и принялся привинчивать их к своей грязной, замызганной гимнастёрке.
  Владимир понимал, что когда привезут чистую форму, и значок, и ордена с медалью, придется снять и перевинтить. Но не мог удержаться и не надеть их немедленно! Потому что это был зримый знак его нового положения! Он теперь не подследственный, не арестованный, не подозреваемый! Он теперь обратно депутат Верховного Совета и орденоносец! А когда наденет форму со знаками различия и портупею, станет обратно майором Рабоче-Крестьянской Красной Армии!
  Лейтенант как-то странно посмотрел на него, но промолчал.
  - Вам надо побриться, - сказал он, когда Владимир закончил возиться с орденами.
  Барабанщиков достал из ящика стола безопасную бритву, кусок мыла и помазок, налил в кружку воды из графина, а потом прислонил к нему маленькое зеркало. И старательно делал вид, что читает какие-то бумаги, пока Владимир соскребал со щек многодневную рыжую щетину.
  - Сейчас вас осмотрит врач, товарищ депутат Верховного Совета, - сообщил Барабанщиков, убирая бритвенный прибор назад. - А пока, - он вынул из папки листок с машинописным текстом. - Подпишите вот это.
  Это была подписка о молчании.
  - Всё, что происходит в этих стенах, является государственной тайной, разглашение которой влечёт за собой уголовное наказание, вплоть до высшей меры социальной защиты, - сказал лейтенант.
  Владимир внимательно прочитал бумагу и только потом макнул ручку в чернильницу и расписался.
  Лейтенант подшил листок в дело, а затем снял трубку и вызвал врача.
  - Что скажете, доктор? - спросил Барабанщиков, когда тот закончил выслушивать и выстукивать Владимира.
  - Общее физическое и нервное истощение, сотрясение мозга, множественные ушибы, ссадины и гематомы, - ответил чекист в белом халате. - Серьёзных повреждений внутренних органов первичный осмотр не показал, но, само собой необходимо дополнительное обследование. Поэтому я настоятельно рекомендую поместить в госпиталь гражданина... - он покосился на депутатский значок Владимира и поправился. - Товарища депутата.
  - Подготовьте направление и предупредите начальника госпиталя, чтобы ждали... - Барабанщиков взглянул на часы. - К восемнадцати.
  - Мне нужно заехать домой, - сказал Владимир.
  - Зачем? - удивленно поднял брови лейтенант.
  - Я должен повидаться с женой.
  Барабанщиков пожал плечами и сказал доктору:
  - Сообщите начальнику госпиталя, что пациент поступит к двадцати.
  Врач кивнул и ушёл.
  - При аресте у меня забрали пистолет, - сказал Владимир.
  - Ваше личное оружие сдано по акту, - поджал губы Барабанщиков. - В госпитале оно вам не понадобится. Получите, когда выпишетесь.
  В кабинете повисла тишина. И довольно надолго. Лейтенант возился со своими бумагами, а Владимир сидел и молча смотрел в окно. Ждать он умел... Теперь умел.
  Наконец, привезли его парадную форму, снаряжение, хромовые сапоги и шинель.
  - Почему так долго? - недовольно спросил лейтенант.
  - Дома никого не было, - ответил сержант. - После опроса соседей выяснилось, что жена гражданина... То есть. Жена товарища депутата. Уехала. Седьмого числа её видели, идущую с чемоданом по направлению к станции.
  - А это всё откуда? - сделал удивлённое лицо Барабанщиков.
  - Ключ под ковриком лежал. Соседи подсказали. Ну, я и заглянул, - сержант покосился на Владимира. - В присутствии понятых, само собой.
  - Правильно поступили, - похвалил сообразительного сержанта лейтенант, а потом спросил, заметив немой вопрос в глазах у Владимира. - Письмо или записка какая-нибудь были в квартире?
  - Никак нет, - сказал сержант. - Не было. Ни письма, ни записки.
  - Вы хорошо смотрели? - нахмурился Барабанщиков. - На кухне смотрели? А в комнате?
  - Везде смотрел. Не было никакой записки, - стоял на своём сержант. - Ни на кухне, ни в комнате, ни в коридоре. Ни в дверях, ни на столе, ни на кровати.
  - А в книгах смотрели?
  - И в книгах смотрел, товарищ лейтенант, - сержант опять покосился на Владимира. - И в шкафу тоже. На всякий случай. Что, я не понимаю что ли? Не первый день в органах! Не оставила она ни письма, ни записки. Так уехала. И никому ничего не сказала. Я всех опросил. Даже дежурного, который на КПП в тот день стоял. Поэтому и задержался так.
  - Хорошо, - кивнул лейтенант. - Идите и ждите в машине. Повезёте товарища депутата Верховного Совета во Владивосток, в госпиталь.
  Сержант козырнул и вышел.
  Владимир не знал, что и думать. Снежка уехала седьмого! Он ничего не понимал...
  - Товарищ лейтенант госбезопасности, скажите, а какого числа был арестован Златогорский? - вдруг спросил он. - Если это не секретная информация, конечно.
  - Златогорский? - Барабанщиков наморщил лоб. - Ах, да. Гольдберг. Его настоящая фамилия Гольдберг, - пояснил он. - Информация секретная. У нас всё секретно, - лейтенант потер подбородок. - А, впрочем, подписку вы уже дали. Его взяли шестого ноября. А зачем вам? - поинтересовался он. - Ах, да. Жена... - лейтенант отвёл глаза. - Она была у Гольдберга, когда его арестовали.
  У Владимира расширились глаза. Но Барабанщиков смотрел в сторону и ничего не заметил.
  - Ваша жена сообщила нам адрес его конспиративной квартиры, - сказал он.
  Владимир окаменел.
  - Скажите ей спасибо! Это она попросила пересмотреть ваше дело!
  'Скажите ей спасибо!'.
  Владимира качнуло.
  - Что с вами? - спросил Барабанщиков. - Вам нехорошо?
  - Нет, всё в порядке, - взял себя в руки Владимир. - Голова немного кружится. Дайте воды, пожалуйста.
  - Да, конечно! Я понимаю... - засуетился лейтенант, наливая в стакан воды из графина.
  Владимир снял грязную гимнастёрку и неторопливо перевинтил ордена на парадный френч. Из головы у него не выходили слова Барабанщикова.
  'Она была у Гольдберга, когда его арестовали'.
  Значит, майор не врал... Снежка у него была.
  'Ваша жена сообщила нам адрес его конспиративной квартиры'.
  Значит, майор не врал... Снежка с ним была.
  Не-е-ет!!!
  Владимир помотал головой. Но это не помогло... Только хуже стало.
  Он скрипнул зубами и отбросил ужасные мысли! Не сейчас! Поразмышляем об этом позже! Завтра! На свежую голову... Не сейчас!
  Владимир застегнул френч. Висевший теперь на нём, как на вешалке. А когда-то сидевший, как влитой... Потом спохватился и переодел бриджи. Присел, обулся. Взял в руки портупею и поправил пустую кобуру на ремне.
  Это хорошо, что пистолет в оружейке, а не в кобуре, мелькнула у него странная мысль... Это хо-ро-шо.
  Стоп! Всё! Встали и пошли! Владимир надел шинель и застегнул портупею. Пора выбираться отсюда!
  Тащиться домой уже не имело смысла. Снежка уехала. Вряд ли он найдёт что-нибудь, раз даже особистам это не удалось.
  Снежка уехала...
  Что же делать?
  В любом случае, в бригаде ему пока показываться не стоит. Сначала надо уточнить свой статус. Вполне возможно, что его сняли с должности комбрига после ареста... А, может, и не сняли. Такое тоже бывает.
  Ничего сверхъестественного. Обычный армейский бардак.
  Так или иначе, раз его отвезут во Владивосток, не помешает заехать в штаб армии. И всё выяснить на месте. А там видно будет.
  Сначала Барабанщиков отнёсся скептически к этой идее Владимира, но потом согласился, что в сложившейся ситуации его появление в штабе армии сразу прекратит все кривотолки.
  - А как вы объясните свои синяки? - показал лейтенант на живописные жёлто-чёрно-фиолетовые пятна у Владимира на лице.
  - Как все объясняют, - невесело улыбнулся Владимир. - Поскользнулся, упал, очнулся в лазарете!
  - И вы думаете, в это поверят? - с сомнением протянул Барабанщиков.
  - А почему нет? - сказал Владимир. - Типичная картина при капотаже. Если, конечно, лётчик остался жив.
  - А что?! - оживился лейтенант. - Это вполне правдоподобно! Это вы здорово придумали, товарищ депутат Верховного Совета! В таком случае я снимаю свои возражения, - он надел фуражку. - Пойдёмте, я провожу вас до машины и уточню задачу для водителя...
  До Владивостока они доехали без приключений.
  Начальник ВВС первой Отдельной Краснознаменной армии комбриг Рычагов был на месте. И немедленно принял Владимира, когда ему доложили о его прибытии.
  - Ну, здравствуй! - вышел он из-за стола и протянул руку.
  - Здравствуйте, товарищ комбриг! - пожал его широкую ладонь Владимир.
  - Эк, тебя разукрасили! - поцокал языком Рычагов. - Словно из-под обломков извлекли! Тьфу-ты, пропасть, чтоб не сглазить! - он вернулся за стол и показал на стул. - Садись, рассказывай!
  - А нечего рассказывать, товарищ комбриг, - пожал плечами Владимир. - Не выдержал направление взлёта, попал шасси в канаву и скапотировал. Чудом уцелел!
  Рычагов непонимающе посмотрел на него.
  - По сути всё так и было, - тихо сказал Владимир. - Фигурально выражаясь. А все подробности в личном деле, товарищ комбриг.
  - Да, что ты заладил, комбриг да комбриг! - хлопнул ладонью по столу Рычагов. - Не на разборе! - он достал из коробки папиросу и закурил. - Обижаешься, поди, на меня? Думаешь, Рычагов - сволочь! Сначала ордер на арест визирует, а потом дурачком прикидывается, здоровьем интересуется!.. Кури! - толкнул он папиросную коробку по столу в сторону Владимира. - Так вот! Не визировал я на тебя ордер! Понял?! Не было меня здесь! В Москве я был! - он затянулся. - Врать не буду! Рад, что не было меня, когда тебя арестовали! Потому что не хочу душу рвать, гадая, враг ты или нет! Тут такие справки особый отдел приносит, что волосы дыбом встают! Шпионы, диверсанты, террористы! И японские, и эстонские, и немецкие, и турецкие, и американские, и марокканские! - он снова затянулся, а потом яростно затушил папиросу в пепельнице. - Ничего не понимаю! Там в Испании всё было ясно! Вот - они, а вот - мы! Бей всех, у кого кресты на плоскостях! А тут... Голова кругом! Сегодня - свой, Герой Гражданской, а завтра - враг народа! А если завтра в бой?! Кому спину свою доверить?!
  - Там... - Владимир прикурил папиросу и, помахав, потушил спичку. - За всё время я видел только одного настоящего врага. Но не в камере... В камере сидели разные люди. Слабые люди. Глупые люди. Трусы, оклеветавшие и себя, и других. Были и другие, сильные. Которые не соглашались писать под диктовку всякую чепуху, - он посмотрел в глаза Рычагову. - Ни те, ни другие врагами не были! Единственный настоящий враг, которого я там видел, был мой следователь! Матёрый враг! Умный и подлый! И я дал себе слово. Выжить! Только ради того, чтобы потом вывести его на чистую воду!.. Но его и без меня раскусили. И взяли.
  - Да-а-а... - протянул Рычагов. - Ну, ты и попал!
  - Ничего! - усмехнулся Владимир. - Нас бьют, а мы крепчаем! Не красна девица! Или до этого ни разу по морде не получал?!
  - Вот, это дело! - оживился, слегка поникший было, Рычагов. - Ты давай сейчас в госпиталь! Подлечись. Понятно, что не красна девица! Но пугать молодых пилотов такой физией тоже не стоит! Сам понимаешь! А на бригаде твоей мы пока врио кого-нибудь поставим. Добро?
  Владимир не возражал... А смысл?
  К полётам медицина его всё равно сейчас не допустит. И будет права! Надо сначала отлежаться. В таком состоянии в самолёт садиться, только гробиться!
  Он, конечно, мог бы и дома полежать. Под бочком у Снежки... Вместо госпиталя. Но Снежка уехала неизвестно куда. Ещё десять дней назад. И возвращаться, судя по всему, пока не собирается. Потому что ей пришлось...
  Стоп!! Не думать об этом! Не сейчас!.. Завтра!
  Владимир затянулся сигаретой так, что она чуть не вспыхнула.
  - Ты это... Насчет ордена, - Рычагов помялся. - Поторопились тут некоторые. Когда тебя взяли... Одним словом, представление, которое я на тебя подавал, отозвали обратно, пока меня не было. Я, конечно, вопрос поставлю, где надо, но, сам понимаешь, поезд уже ушёл!
  - Бог с ним, с этим представлением, - махнул рукой Владимир. - Не за ордена воевали! Да у меня, их и без того...
  - И то верно, - с облегчением вздохнул Рычагов. - Зачем гусей дразнить! Эта контора и так, поди, зубами скрежетала, когда извинялась!
  - Было дело, - усмехнулся Владимир.
  - И всё равно! - запустил руку в свой чуб Рычагов. - Это неправильно! У тебя же два десятка вылетов на штурмовку! И бригада отлично отвоевалась! Я, ведь, тебя на орден Ленина подавал... - он встал и отошёл к окну.
  В кабинете повисла тишина.
  - Ты знаешь, - глухо сказал Рычагов немного погодя. - Я по-настоящему рад, что им не удалось тебя сломать! Если, не дай Бог... Я лучше сдохну! Но не сдамся...
  Когда Владимир, выйдя из штаба, сел в машину, дремавший положив голову на баранку, сержант госбезопасности поморгал спросонья глазами, молча завёл мотор и лихо вырулил со двора.
  Доставив Владимира в армейский госпиталь, он также молча проводил его в приёмный покой. Сдал дежурному врачу с рук на руки. Дождался, пока Владимир переоденется в больничную пижаму, и только потом уехал. Не сказав ни слова за всё время их поездки...
  За что Владимир был ему искренне благодарен. Потому что это был один из тех, кто возил его когда-то на 'беседы' к Златогорскому. Один из тех, кто его арестовывал, а потом пересчитывал рёбра на допросах...
  Владимир так и не увидел никаких эмоций по поводу своего неожиданного освобождения на его конопатом, не очень умном, деревенском лице. Которое не скоро теперь забудет... Если, вообще, сможет забыть когда-нибудь.
  Его поместили в отдельную палату. Владимир подошёл к окну, прислонился лбом к стеклу и долго-долго стоял, глядя на багряный закат...
  Он сказал Снежке, чтобы она немедленно уезжала. А она его не послушалась. И осталась... И встречалась со Златогорским!
  И была с ним, когда его арестовали!!
  Она... Была со Златогорским... Пока Владимир сидел в карцере.
  'Посидите немножко на холодке! Пока мы с вашей женой в коечке побарахтаемся!'
  Владимир не мог поверить, что Снежка отдавалась этому подонку!
  И никогда не поверит!! Потому что это ложь! Подлая и мерзкая ложь!!
  Но, почему? Почему не уехав сразу, Снежка уехала потом, после ареста этого негодяя?.. И почему уехала, не оставив Владимиру ни строчки?! Ни единого намёка, где её искать! Словно не хотела, чтобы он её искал. Словно боялась, что он её найдёт...
  И посмотрит ей в глаза.
  Ну, что же. Всё ясно, вздохнул он. И нечего себя обманывать! Судя по всему, Снежка убежала и спряталась не от чекистов, а от него самого! Просто взяла и ушла... От Владимира.
  Ну, что же. Мужья бросают жён. Жёны - мужей. Обычное дело! С кем не бывает! Не он первый, не он последний. Поженились сгоряча. А потом остыли. Или не сошлись характерами. Или жизненными планами.
  Ну и ладно! Ну и скатертью дорога! Подумаешь!
  Она не хочет, чтобы он её искал? Ну и пожалуйста!
  И вообще! Чего он хотел-то?! На что рассчитывал?! Орёлик!.. Принудил девушку вступить с ним в брак! А, может, она и не любила его вовсе! Просто деваться было некуда! А как только подвернулась возможность куда-нибудь деваться, собрала чемоданчик и тю-тю! На волю! В пампасы! В светлое завтра! Без него...
  А что! Найдёт себе какого-нибудь счетовода или фельдшера! И будет с ним жить! Долго и счастливо! Каждый день! И каждую ночь!
  Владимир упал с размаху на кровать и уткнулся лицом в подушку. Если бы только он мог заплакать! Может быть, ему стало бы легче.
  Рыдания рвались из его груди! Но он держался.
  Он выдержит! Он сможет! Сможет!! Сможет!!! Её позабыть...
  Владимира выписали из госпиталя в середине января. Медкомиссия признала его годным без ограничений. Но в бригаду он уже не вернулся. То есть вернулся, но лишь для того, чтобы собрать свои вещички.
  И Снежкины... Те, что остались.
  Несколько платьев. Несколько кофточек и юбок. Туфли. Книжки...
  Все её вещи он сложил в один чемодан. Перевязал его веревкой крест-накрест, затянул узлы намертво и поклялся никогда не открывать!
  Чтобы не рвать душу. Которую, пока этот чемодан укладывал, надорвал так, что не помогла и бутылка водки! И вторая тоже не помогла! А потом он вырубился.
  И, слава Богу! Потому что иначе так и не заснул бы...
  На следующий день Владимир сел в скорый поезд и уехал в Москву.
  Приказом Начальника ВВС Красной Армии майор Иволгин был направлен на оперативно-тактические курсы усовершенствования командного состава ВВС при Военной Воздушной академии имени Жуковского. И уехал. Без сожаления. А даже наоборот.
  Во-первых, Владимир, ещё до ареста, сам обращался с рапортом по команде с просьбой направить его на учёбу. Во-вторых, пришло время поменять обстановку. А, проще говоря, убраться отсюда подальше. Особый отдел всегда с большой неохотой выпускал добычу из своих когтей. И, ясное дело, за теми, кого выпустить пришлось, смотрел в четыре глаза! Так что лучше всего было эти глаза не мозолить!
  А главное, ему давно уже пора получать третью шпалу. Его представление к званию полковника за участие в Хасанских событиях благополучно легло под сукно. Так что теперь приходилось расти обычным порядком. Как все! А для этого перво-наперво окончить курсы.
  Кроме того, хотя Владимир и сам себе в этом не признавался, в душе у него теплилась несбыточная надежда. Встретить в Москве Снежку.
  И посмотреть ей в глаза...
  Воспользовавшись своими депутатскими полномочиями, ему удалось выяснить в Управлении железной дороги во Владивостоке, что гражданка Иволгина Снежана Георгиевна седьмого ноября минувшего года действительно приобрела жэдэ билет и плацкарту от Никольска-Уссурийского до Москвы. Причем, судя по рапорту начальника поезда, в Москву и прибыла, так как это место было занято до самого конца и снова в продажу не поступало.
  Пора и ему в дорогу. За полгода, которые он здесь прослужил, с ним произошло так много всего, что другому вполне хватило бы на целую пятилетку! А то и на две! Или на три... И любовь, и война. И любовь, и тюрьма. И любовь... И предательство.
  Полгода назад у Владимира имелся свой собственный персональный рай. Который он потерял навеки...
  Теперь у него был свой собственный персональный ад! Который отныне будет при нём всегда...
  Лениво стуча колесами, поезд 'Владивосток-Москва' медленно продирался сквозь заснеженную тайгу, горы и степи. Паровоз пыхтел изо всех сил, но тащился еле-еле. Как старая кляча. И эти безконечные пятнадцать суток обратной дороги до Москвы показались Владимиру пятнадцатью годами. К которым он сам себя приговорил, когда купил билет на этот треклятый, так называемый 'скорый' поезд!
  Днём он спал. Или тупо пялился в окно. А потом шёл в вагон-ресторан. И пил. С тоски... И отчаяния.
  А потом возвращался в купе и добирал дозу уже без свидетелей. Благо ехал один. Без попутчиков. Заселённость вагона была не выше средней и проводник никого к нему не подсаживал.
  Иногда он доставал из кобуры свой ТТ и подолгу смотрел в ствол...
  Пятого февраля, в двадцатый Снежкин День рожденья, Владимир напился сильнее обычного.
  Он пил водку, молча смотрел в непроглядную чёрную тьму за оконным стеклом и, беззвучно шевеля губами, читал про себя стихи. О любви и разлуке... И пел грустные песни. О любви и разлуке... Также беззвучно.
  
  Помнишь, осенней порой
  Мы повстречались с тобой...
  Ты мне сказала: 'Прости!'
  Лишний стоял на пути.
  Сердце разбила моё!
  Счастье с тобой не дано...
  Голубые глаза, вы пленили меня,
  Средь ночной тишины ярким блеском маня...
  Голубые глаза, столько страсти и огня!
  Вы влечёте к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая...
  
  Владимир закрыл лицо руками.
  Это печальное танго они танцевали когда-то со Снежкой. В ресторане в Пушкине. На их свадьбе... Её руки лежали у него на плечах. Она прижалась к нему. Он окунулся в золотистую волну её душистых волос. И уплыл куда-то далеко-далеко...
  
  Голубые глаза, в вас горит бирюза,
  И ваш сон голубой, словно небо весной...
  Голубые глаза, столько страсти и огня
  В этих чудных глазах! Голубые глаза покорили меня...
  
  Ему было невыносимо больно! Невыносимо одиноко!
  Он достал пистолет из кобуры. Приставил к виску. Зажмурился и нажал на курок.
  Раздался сухой щелчок.
  Осечка.
  Он нажал снова. И ещё. И ещё... Но всё было безтолку. Пистолет щёлкал, но стрелять не хотел... Ни в какую.
  Владимир чертыхнулся и вынул обойму. Так и есть. Она была пустой. Он забыл, что ещё днём достал патроны и убрал подальше. На всякий случай. Вот и пригодилось.
  А, может, вставить назад, вяло подумал он. И повторить процедуру?
  Нет... На сегодня, пожалуй, хватит. Как-нибудь в другой раз!
  Утром, со стыдом вспоминая о своей минутной слабости, Владимир отыскал припрятанные патроны и запасную обойму. И дал себе слово больше так не напиваться! А ещё лучше, не напиваться вообще!
  Приехав в Москву, он явился в академию и узнал, что его набор приступил к занятиям ещё в конце ноября. Так что ему предстояло серьёзно напрячься, чтобы догнать товарищей.
  Впрочем, это было даже к лучшему! С головой погрузившись в учебу, он сумеет, наконец, выкинуть Снежку из сердца.
  И позабыть...
  Девятого февраля было обнародовано Постановление Совнаркома СССР о присвоении воинских званий высшему командному и начальствующему составу Красной Армии.
  Увидев фамилию Серова в списке новоиспеченных комбригов, Владимир тут же ему позвонил. И по какой-то счастливой случайности сумел дозвониться.
  Анатолий искренне обрадовался его звонку и в приказном порядке обязал прибыть в девятнадцать ноль-ноль к нему. На новую квартиру по адресу Лубянский проезд, семнадцать. Адрес точный! Для участия в торжественном обмывании новеньких ромбов! Кто будет?.. Будут все! Само собой, с боевыми подругами! Кстати о нём тут кое-кто спрашивал! Кто?.. Военная тайна! Повторите приказание, товарищ майор!
  Владимир улыбнулся и повторил.
  А потом повесил трубку и вытер повлажневшие глаза.
  И так хорошо, так легко стало у него на сердце от бодрого, весёлого голоса друга, что горечь, измотавшая его уже до предела, внезапно взяла и растаяла. И он перестал ощущать себя одиноким, забытым и брошенным!
  Потому что у него были друзья! Настоящие!
  Которые никогда его не бросят!
  Не то, что некоторые...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"