Саше было пять лет, когда он узнал о том, что существует смысл жизни. И увидел его.
День, в который это случилось, с тех пор вспоминался ему на каждом шагу. Когда Саше исполнилось пятнадцать, он заметил, как горы ежедневных событий вплетаются в его сознание, и воспоминание о том происшествии изменяется - всё больше и больше, по капле с каждым днём. Тогда он записал свои воспоминания такими, какими они были в тот момент его жизни, сразу несколько раз в разных местах - чтобы текст не потерялся. И все прошедшие за этим годы он каждый месяц переписывал память того пятнадцатилетнего мальчика, которым был тогда. Иногда до дрожи в руках хотелось добавить новые, появившиеся откуда-то детали, или убрать то, что начало казаться нелепым. Но Саша напряжённо сдавливал эти желания, и потом всегда понимал, что сделал правильно. В его квартире почти в каждой полке лежал блокнот, тетрадка или просто бумажный лист, в который были помещены его воспоминания. Её хранил его компьютер на работе - он стоял на столе, в котором тоже было спрятано несколько копий того дня. Работники камер хранения на вокзалах не знали, что и они стали охранниками Сашиной памяти. Листки с воспоминаниями прятались в лесах, под живущей травой. И хотя Саша кристально чисто помнил каждое слово этих записей, он часто перечитывал их из-за страха, что случайно изменит что-то в своём представлении о прошлом, и отдалится от истины.
Дома по вечерам он садился за стол, включал лампу и вчитывался в усердно написанное. А сидя на своём рабочем месте в лотерейной компании он украдкой всматривался в маленькую записку, хранящуюся под клавиатурой. Проснувшись, Саша открывал положенный под подушку блокнот, и иногда переписывал то, что находилось в нём. Когда глаза переставали осознавать слова и слепо пробегали по ним, а голос внутри сухо произносил идеально заученное, приходилось останавливаться и успокаивать внутреннее знание, чтобы забыть о нём. И тогда записи вновь наполнялись смыслом, а Саша заворожено следил за их разноцветным сиянием.
Иногда за трудностями дней у него не получалось прочесть воспоминания, и тогда он особенно бережно хранил их внутри себя, не позволяя ничему прикоснуться к ним, держа их далеко от всех человеческих забот и переживаний, чтобы в любой момент можно было найти их чистыми и нетронутыми, по первому желанию заглянуть в туманную память, увидеть, как она проясняется, разбухает и вскоре затапливает собой весь свет. Когда жизнь оказывалась жестокой, Саша обращался к прошлому на короткие минуты, впитывая его жадно и горячо, как будто высунув голову из воды, чтобы надышаться, поймать ртом как можно больше воздуха, и снова уйти в мир без кислорода. Летнее солнце не нагревало воспоминания, а холод зимы не замораживал их. Дневной свет не мог сделать память яркой, а ночная тьма никогда не прятала её за собой. Саша знал: полученное в тот день знание - это единственное, что останется после его смерти; и он делал всё, чтобы не испортить воспоминания самим собой.
***
В тот детский день мама сказала Саше, что начался апрель. "А что это такое?" - спросил он. "Это месяц, в который уходит зима".
Идя в детский сад, Саша всматривался в почерневший, ослабевающий снег. Вьющееся над землёю тепло уже высосало из зимы всю жизнь, и теперь медленно, исподволь забирало её мёртвое тело. Лёд бессильно трескался под ногами. Вода стекала с крыш домов - и хотелось подставить язык под чистые, радостно сияющие капли, чтобы почувствовать вкус Солнца - ведь крышам доставалось больше света, чем всем остальным. Сосульки, которые когда-то были оскалыми врагами, становились новогодними друзьями. Мама заметила, как Саша вглядывался в весенние превращения; она нежно прикоснулась к его голове, и появилось знакомое неповторимое ощущение лёгкой родной руки на волосах. "Это капель, - сказала мама. - Лёд со снегом превращаются в воду. Теперь она просочится вглубь земли, и там выйдет наружу травой, цветами и листьями на деревьях". Удивления заставило Сашино дыхание прекратиться. Странная догадка щекотала его изнутри, и он невольно спросил: "А это первая весна с тех пор, как я родился?" "Ну что ты, Сашенька. Нет, конечно. Тебе ведь уже пять годиков. Значит, какая это весна в твоей жизни?" "Пятая", - ответил он, и гордость за свои знания смешалась с удивлением этого слишком странного явления. Мама улыбнулась: "Вот видишь, ты и сам всё знаешь". "А почему я тогда не помню ни одной весны?" "Это потому что ты ещё очень маленький. Когда люди растут, они забывают о том, что случилось в их детстве. Ты и эту весну забудешь".
Первый раз в жизни Саша заметил в себе неприятное ощущение, которое быстро привело за собой стыдную, смертельно смущавшую мысль: как мама может думать такую глупость? Но скоро позорный стыд скрылся за испугом. Ведь взрослые никогда не ошибались, и Саша на самом деле не помнил ни одной весны в своей жизни. Значит, каждый момент забудется и пропадёт навсегда - даже тот, в который он думает об этом. И мамин рассказ про капель, и всё, что случится в следующей минуте... С отчаянной надеждой Саша спросил: "Получается, всё, что сейчас происходит, - этого как бы и нет?" "Зая, не задавай глупых вопросов, пожалуйста". Снова появились страшные постыдные мысли: может быть, мама на самом деле глупая, а он просто забыл об этом? Спохватившись, Саша отвернул лицо в сторону, чтобы она не смогла посмотреть на него и узнать, что он сейчас подумал. Ведь если мама догадается, то накажет его так, как никогда в жизни ещё не наказывала... Закаркали вороны, Саша вслушался в их хриплые голоса и позабыл о страхе.
В последних шагах до детского сада он представлял, как огромная невидимая нога злобной зимы поднимается с Земли, и уже не касается её своей ледяной стопой, но холод ещё исходит от неё и падает вниз, на оживающий мир.
А в детском саду всё было так же, как в прошлый раз. Гулкий коридор с пятнами оконного света, и запах еды, которую надо будет сегодня есть. В большой комнате с детьми и воспитательницами память об апреле совсем закончилась, не оставив после себя даже туманного следа. Жизнь стала больше и быстрее, и Саша уже должен был здороваться и играть - как обычно.
Все были увлечены своими ежедневными делами, когда большой взрослый привёл в комнату девочку - это иногда случалось, когда в детском саду появлялся кто-нибудь новенький. Она смотрела в пол, не умея и не желая прятать от других своё смущение. Испугом было наполнено каждое её движение, страхом светились её длинные косички, сжатые ладони, а маленькие шаги оставляли за собой невидимый робкий след... Её несмелые ощущения почему-то показывались яркими и огромными, они были сильнее всего, что происходило вокруг, и всё становилось тусклым фоном для одной этой девочки. Саша замечал, как что-то бессловесное внутри него рассказывает, что у мира есть смысл, его центральная часть, вокруг которой водят лихой хоровод все остальные его проявления. События суетятся и грезят о чём-то, но не замечают, что единственная цель и причина их существования - девочка, которая сейчас держится за руку своей большой взрослой мамы. Другие дети играли в куклы из-за неё. Благодаря её существованию мальчик Серёжа сломал стул и теперь стоит в углу. Без неё зима никогда бы не ступила и не ушла. Но самое главное - и Саша безвольно задрожал от этого - сам он был рождён и жил ради неё. Мама с папой, подчиняясь ей, кормят и заботятся о нём. Они будут делать это дальше, и не поверят, если Саша расскажет, для чего им это кажется таким важным. Это она создавала смысл для каждого явления, позволяя ему считать, что её не существует. Но даже ей самой не было известно об этом, и пока её мама разговаривала с воспитательницей, она несмело стояла рядом и только иногда на мгновения побеждала свой страх, чтобы посмотреть на других детей. Смысл жизни был беззащитен, беспомощней любого другого человека на планете. Даже её мама не смогла бы спрятать свою дочь от опасностей, потому что не знала, кто она такая. Саша видел, что должен как-то помочь, но его ум и силы были такими слабыми, неловкими и нелепо огромными, что отчаяние появлялось от мельчайшей мысли об этом.
Становилось заметно, что свет из окон только привиделся - он был иллюзорен, как люди, живущие в кино. Это она освещала живущий ради неё мир. Саша вспомнил, как папа рассказал ему, что Земля крутится вокруг Солнца вместе со многими другими планетами. Тогда понимания этого не появилось, ведь Земля такая большая, и на ней происходит всё на свете, а Солнце - маленькое, и мир продолжает жить, даже когда его нет. Теперь Саша догадался о мысли своего отца.
Скоро её мама ушла, и девочка осталась одна - страх стал сильнее, и весь мир задержал дыхание в ожидании удара. Воспитательница взяла её за руку и позвала остальных детей. Она ничего не знала о девочке, но Саша видел, что каждый звук, произносимый воспитательницей, был только из-за неё. "Ребята! Познакомьтесь, это Настя! Она теперь будет в нашей группе. Настя, иди, знакомься с ребятами". Нежданно, Саша ощутил смех освобождения в своей груди, который старался выскочить наружу, стремясь отпраздновать новое знание: взрослые способны ошибаться. Для глупой, слепой и глухой тёти, которая не может заметить ничего на свете, эту девочку звали Настей. Все остальные думали так же, и даже самому Саше придётся так её называть, чтобы другие смогли его понять. Они дали ей имя, как будто она - такая же часть мира, как всё остальное.
Её движения были беззвучными, шаги как будто не доходили до пола, и незримо останавливались над ним. Дети смотрели на неё, а она не хотела этого, и мир скорбел и дрожал - это было новое, незнакомое Саше чувство, и удивление носилось над ним. Дети внимательно вглядывались в Настю, и ему пришлось отвернуться, чтобы снять с неё хотя бы своё собственное любопытное непонимание. Он закрыл глаза и отдал всего себя прислушиванию. Смущения становилось больше, но скоро оно начало отходить в сторону, и появилось приятное, лёгкое и нежное облегчение - дети вернулись к своим играм и забыли о девочке. К Саше подошёл мальчик и позвал его играть вместе с ними. "Нет, не хочу... Не буду. Давай потом".
Настя сидела на полу, в стороне от всех, и внимательно смотрела в окно, которое светило для неё. Своими трепетными руками она обнимала поджатые колени; её шея вытягивалась вверх, чтобы позволить глазам увидеть небо за стеклом. Испуг ещё дрожал в ней, но он больше не был всесильным, и рядом с ним появилась тихая радость, в которую Серёжа вглядывался, не решаясь подойти к ней поближе. Опять возвращалась спрятавшаяся весна, и несмело, с оглядкой, цвела внутри комнаты. Саше странно подумалось, что всё это могло бы длиться вечно, и в этом нет ничего страшного...
Ошеломительный детский смех в одно мгновение заставил весну пропасть - девочка пригнулась к коленям, спрятав своё лицо. Насте хотелось, чтобы никто не заметил её, чтобы каждый продолжал жить так, как будто её почти не существовало. Саша собирался крикнуть на громко играющих детей, яростно топнуть ногой и злобно высмеять их - он умел и любил делать это. Но желание оказалось перебитым - невозможно было стать разозлённым, когда она так напугана, что не может открыть своё лицо. Настя была как будто невероятно глубоко ранена, и онемела от боли, стала слабой и неподвижной. Сашины ноги теряли силу - он сам тянулся к полу, где смог бы так же спрятаться в самом себе и стать беззвучным. Но тогда не получалось бы смотреть на неё, и он усердно стоял, превращаясь в камень.
За весь день страх Насти не отходил даже на мгновение, но тысячи других явлений случались в ней, и Саша цеплялся за каждое из них, и видел, как они меняли краски мира. Иногда ей становилось интересно, и она удивлённо вглядывалась в других детей и их игрушки... Пугалась воспитательниц, которые проходили мимо своими огромными ногами... Задумывалась о чём-то недоступном для глаз, и переставала видеть и слышать то, что случалось близко... Один раз Настя посмотрела на Сашу, и он как будто окунулся во что-то чудовищно большое и сильное - такое огромное, что не получалось разобраться в нём. И Саша, поражённый, просто следил за тем, как его сердце заполняло всю грудь, и всё внутри пыталось выпрыгнуть наружу.
Когда детей положили спать, он испугался за девочку, потому что она стала далёкой и невидной. Но её мягкое покойное сердцебиение пробиралось сквозь ничтожные кровати, и Саша ловил его, не проронив ни единой капли.
Время тихо дотянулось до прогулки. Настя стала веселее, обрадовав собою Солнце. Оно и девочка смотрели друг на друга и жмурились, не обращая внимания на пролетавшие облака. Следящий за их переглядываниями Саша на секунду удивился тому, что не может увидеть, кто кого из них освещает больше, но загадка ушла сама по себе, перестав мешать тому, что он созерцал. Ветер разносил песок под ногами, качал деревья и играл с её бесценными волосами... Заплетённые на рассвете косы потеряли свою форму и больше не хотели лежать, как им было положено: они взлетали вверх, взвивались в разные стороны и по-ребячески обнимали её голову. Перестала подчиняться утреннему порядку её лёгкая куртка, да и сама девочка почти позабыла, что надо бояться других людей, чтобы не сильно страдать, когда они напугают по-настоящему. Солнце уже уходило, но каждым своим лучом обещало вернуться так скоро, как только может. Теперь Саша знал: папа тоже был не прав, когда говорил о вращающейся Земле. Он просто повторял то, что ему рассказали другие - те, которые тоже бессильны перед знанием, которое пронзило Сашу. Голоса и смех детей становились радостными и ласковыми, а воспитательницы потеряли свою бессмысленную власть и стали такими же, как мудрые спокойные деревья. Девочка видела это, и Саше впервые захотелось по-настоящему подойти к ней и вместе посмотреть вслед долгой жестокой зиме, которая теперь стала такой хрупкой и беззащитной.
Два мальчика подошли к Насте - Саша не помнил, как их зовут. В них была бессмысленная улыбка - они чего-то хотели. Она знала это, и стала испуганно ждать. Всё в ней свернулось, но оставалось доступным, и невозможно было её прикрыть. Они заговорили, и звуки их слов были глухими и довольными: "Привет! А как тебе зовут? Ну как тебя зовут? Ну как?" Мальчики стояли слишком близко - Саша не понимал, как они могли разрешить себе это. Один дёрнул её за косичку: "Какая молчунья! Ну скажи что-нибудь! Язык проглотила, да?" Радость яростно взорвалась в них: "Язык проглотила, язык проглотила!" Они прыгали вокруг девочки и показывали на неё пальцем; а она опустила глаза и не видела, но точно знала об этом. Саша вспомнил о себе, и пошёл вперёд, чтобы защитить то, на что уже напали. Шаги были сложными, приходилось отдавать им всего себя - каждому движению мешала замкнутая Настина боль. Его опередила воспитательница: она взяла мальчиков за руки и грубыми движениями отвела их в сторону. Саша ледяным тающим взглядом смотрел на то, как Настю связало желание исчезнуть, как беспощадно оно подбиралось к её горлу и начинало медленно, смакуя, душить незаметно умирающую девочку.
День готов был вот-вот исчезнуть, и детей повели обратно - сквозь коридор в большую комнату с игрушками и столами. Между стенами удушье продолжало расти, игриво показывая бесконечность своей силы. Оно разрушило время и на его месте создало глубокую тёмную яму, в которую падал продолжавший иллюзорно разговаривать, играть и смеяться мир. Саша уже давно понимал, что Настя не выдержит - потому что она сама это знала - и когда ещё никому не заметные слёзы мягко полились из её глаз, облегчение объяло его. Но девочку заметили, и плач стал непобедимой силой, которая подчинила Настю себе. Саша видел, как слёзы появлялись в нём самом от переживаний за боль Насти, и от желания отвлечь внимание других на себя, чтобы её слёзы не казались таким немыслимыми и привлекательными. Он заплакал, и тут же в комнату вошла её мама; она переглянулась с воспитательницей, взяла Настю за руку и увела её навсегда.
Оставшееся время этого дня было грубым и опустошённым. Саша пришёл домой, его накормили, и он лёг в холодную бессонную кровать.
***
Саша не удивился, когда Настю не привели в детский сад на следующий день - он знал, что живущий ради неё мир больше не пустит её в это место. Больше не приходилось её ждать, и через несколько дней все начали видеть Сашины поступки такими же, какими они были раньше. Только сам он знал, что это неправда.
Когда Саша уже ходил в школу, он начал жалеть, что в тот расползшийся вечер не успокоил и не помог Насте. Часто ему мечталось об этом, но и в фантазиях у него не хватало смелости подойти к той плачущей девочке. Саша знал, что мир до сих пор всё так же кружиться для Насти, но было бессмысленно и странно не видеть при этом её саму. Только иногда она как будто появлялась снова - не здесь, не перед глазами, а где-то далеко и незаметно. Тогда можно было улыбнуться счастливой судьбе мира, который получил долгожданный смысл.
Живя свой двенадцатый год, Саша впервые испугался, что когда-нибудь забудет, как она выглядит. К тому часу он уже много раз замечал, какой легкомысленной может оказаться память, и больше не мог доверить ей единственно ценное во вселенной. Саша начал стараться рисовать, чтобы волшебными красками создать Настино отражение - пускай даже расплывающееся и бесконечно отдалённое из-за перехода через его неумелые руки. Он сам учился рисованию после школы, совсем позабыв об уроках. Долгими всепоглощающими ночами мальчик повторял на бумаге находящееся рядом с ним, чтобы потом, подготовленным, создать картину далёкого, растворившегося в его памяти образа. Краски оказались послушными: они с внимательностью и кабинетной точностью повторяли движения Саши, и сходство изображения с реальностью скоро начало становиться невероятным. Родители видели и восхищались этим; они отдали Сашу художественной школе, которая подарила ему ещё больше умений. Там его полюбили, восторженно говорили о таланте, умоляли учиться с ещё большим отчаянием. Понять это Саше не получалось, но он был рад, что ему так страстно пытаются дать предельно много - как будто где-то глубоко в родителях и учителях, за пределами их ума, тайно сверкало знание, для чего всё это было нужно. Скоро мастерство начало пугать его самого: уже почти без движений, малейшей мыслью он делал краски нежными или грубыми, яркими или тусклыми, разрозненными, перевёрнутыми, воздушными... Он производил незаметно маленькое движение игривой кисточкой, и одна картина сразу же превращалась в другую. Сделанное всего лишь от скуки прикосновение краской заставляло бумагу светиться настоящей звездой. Линии сливались друг с другом и расходились как подземные водные течения. На картинах тьма переходила в свет, чтобы потом снова возникнуть из неё - помудрившей и преображённой. А потом Саша забыл о деталях, и они тут же прекратили своё существование. Каждая картина теперь создавалась единственным касанием, вся сразу, без отдельных крупиц. Саша просто улавливал окружение своим зорким взглядом, и потом, как будто просто щёлкнув пальцами, выбрасывал его на бумагу. И реальность появлялась на ней - такая, какой её захотел сделать он. Саша знал, что это резвое увлечение старалось прикрыть собой терзающее желание отразить Настю. Для этой страсти он оставил маленькое место на коврике в прихожей; ей всегда можно было сказать, что он ещё не готов заняться этим, и стоит ещё немного подождать.
Но мысли о Насте повторялись раз за разом, и памяти было тесно взаперти - в одно утро она яростно затопила собой мальчика, который больше не мог делать вид, что её почти нет. Как всегда, он освободил окна от власти штор, и лучи Солнца вместе с их отражением от падающего снега ударили в глаза, мгновенно растеклись по комнате. Саша нажал на выключатель, и с потолка обрушился созданный человеком свет - мальчик знал, что одной силы природы для картин не достаточно. Холст и подставка с красками стояли несокрушимой крепостью - невообразимо более высокой и могучей, чем она была в первый раз. Страх вязко крутился в животе, и руки дрожали от его циничной жестокости. Свет больше не был помощником: он сдавливал Сашу в своих острых самовлюблённых объятиях, прижимал его к полу, пытался навсегда раздавить его. Наружу просочились воспоминания о Насте - они стали такими, какими не были ещё никогда: пугающе отчётливыми, как будто пришедшими из только что кончившегося мгновения. Мальчик мучительно сжал кисть своими тонкими пальцами, зачерпнул ею трепетную краску и дотронулся до холста... На нём появилось бессильное понурое пятно. Саше было вопиюще, немыслимо заметно, что из этого дряхлого мазка никогда не получится её вселенский образ. Застывавшая краска щербато выпирала наружу, гордо вопя о своей дворовой реальности. В сочащемся отовсюду свете дышал пыльный воздух. Остатки голубой краски сползали с безнадёжной кисточки и капали на пол.
Следующий раз Саша собрался с волей через несколько дней. Заставив память стать бесчувственной, он провёл первые точные линии, продолжил их лёгкими красками и оживил их всплесками завораживающих цветов. Холст медленно обрастал образом Насти, постепенно набирая вес и силу. Заход солнца помешал закончить начатое, и картина была продолжена на следующий день. Тихонько, шаг за шагом краски начинали существовать в новом измерении, и Саша недоумённо следил за тем, как они превращались в образ из его памяти.
Дни не прекращали своего хода, они заставляли останавливать работу и возвращаться к ней после рассвета. Перерывы на сон были мучительны из-за страха перед тем, что создавалось. Оно пугало своей силой, обещая что-то слишком, невыносимо прекрасное. Хотелось ускорить работу, заставить её закончиться быстрее, чтобы наконец увидеть приговор самому себе. Саша снилось, как во время создания картины на него обрушивался потолок, в комнату через разбитые окна влезали страшные люди, от перехода грани дозволенного напряжения отсыхали руки... Он просыпался и включал свет, чтобы судорожно убедиться в иллюзорности произошедшего. И потом до утра сидел на кровати, надёжно закутавшись в одеяло, и ждал появления солнца. Когда света становилось достаточно много, оставалось только скорее продолжить картину.
Заоконный ветер беспощадно гонял снег, когда картина была закончена. Саша сделал несколько шагов назад и вгляделся в неё пронзительными глазами. Розовый цвет его лица начал медленно тускнеть, как будто в его краску подмешали воды. Мальчик укусил нижнюю губу, из которой скоро исподволь просочилась одинокая капля крови. На холсте была нарисована неизвестная, бессмысленная девочка, которую злые бесчувственные родители заставили выглядеть невероятно похожей на Настю. Её красивое уродство старалось быть трогательным и невинным, но инструментом этого притворства была циничная подземная работа. Саша ощутил, как к глазам подбираются слёзы, и как через мгновение они вырвались наружу вялым освобождением. Он лёг на пол, уткнулся лицом в самозабвенный пол и громко, младенчески заплакал - как в последний раз. А ветер становился всё яростнее, будто пытаясь перекричать слёзно содрогающегося мальчика.
Успокоенный Саша хотел выбросить эту картину, но родители увидели её и восхищённо схватились за неё своими цепкими руками. Их поражённо счастливые слова проходили к слуху, как будто потеряв по дороге все свои оттенки, и тускло оседали где-то на глубине.
А когда зима уже изредка намекала о своём скором уходе, Саша решился создать задуманное ещё раз. В первый же день он выбросил несколько картин, замечая подлую искусственность нанесённых на них красок. Собранные воедино цвета смотрели на него издевательским, смеющимся оскалом, и он жестоко мстил им за это, разрывая их на куски. Каждый следующий раз случилось то же самое, и дни отчаянных попыток побежали друг за другом, как бесконечно летящий длинный поезд. Скоро Саше начало казаться, что он не может говорить. Все его храбрые старания произнести единственное слово на холсте оказывались робкой мальчишеской попыткой. Вместо ясно видимого, чёткого и понятного образа получались жалкие и несчастные картинки, которые не видели ничего, кроме самих себя. Он начал с завистью смотреть на других людей, которые так просто выбрасывали из себя всё, о чём думали; они не знали, каково это - пытаться произнести самое простое слово, и вместо этого слышать отвратительное грязное мычание.
Саша навсегда прекратил рисовать, и ещё долго переживал попытки учителей и родителей вернуть его к беспорядочному прошлому.
***
Разукрашенные событиями годы опять неумело поползли друг за другом. Саша решил больше не мучиться своей памятью, а просто разрешить ей молчаливо наблюдать за его жизнью.
Когда ему исполнилось четырнадцать, он заметил, как существующие рядом ровесники начали сходить со своих умов, переставая быть детьми. И скоро водоворот безумия затянул и его. Саша безвольно завертелся в нём, и исчезло ощущение земли под ногами, сменившись стремительным всеобщим кружением. Стало замечаться, что в водовороте присутствует всё на свете, и каждая деталь мира без единого исключения говорила, что жизнь стала такой навечно. Но Саша помнил о смысле любого явления, и позволял себе свободно входить в любое из них, как в душистый весенний сад.
Миллионы женщин наливались соком - сладким и бесконечно манящим. Всеми силами они старались наполнить им себя как можно больше, заставляя других перестать думать о чём-либо, кроме них. Они цвели и распускались, как бешеные собаки, которые увидели перед собой сиротливого котёнка. То же происходило и в мире мужчин - но скрыто, внутри, далеко от чужих взглядов. Капли этой страсти проливались разговорами на запрещённые темы. Саша впервые заощущал, как жизнь наполнялась новым, необузданным смыслом, который лёгкими толчками выбивал Настю из его текучего внимания. Новая цель покрывала собою всё сознание, заглатывая и переваривая каждую часть тела, мысли и эмоции. Из-за угла выходило желание разрушить всё, что не было подчинено возникшему смыслу, и Саша увеличивал свежую цель своими смелыми мыслями. Но невозможно было утолить голод одним кружащимся над Землёй запахом желания, и хотелось превратить его в абсолютную истину, которая будет существовать деятельно, физически, неоспоримо... Прямого входа в этот осмысленный мир не существовало, в него необходимо было влезать сквозь миллионы зарешёченных окон многоэтажных строений. Саша знал, что когда-нибудь это случится, и мир перевернётся, чтобы больше никогда не стать таким, каким казался раньше. Будет достигнута конечная цель, предельное сосредоточение страстей и желаний. Больше не придётся скрывать и стесняться возникшего смысла; повзрослевший мальчик получит полное право обладать им, и это право станет заметно всем, стоит им только посмотреть на его владетеля. От мысли об этом кружилась голова, волнение принимало форму холодеющих рук, а память о Насте становилось мутной и чёрно-белой.
Саша сидел внутри квартиры вместе с несколькими из своих друзей; со скрытым пожаром они говорили о запретном. Женская притягательность замалчивалась грубыми словами и громким смехом, а смелые фантазии скрывались за опасливой ложью. Ураган нового смысла завертелся яростней и безумней, и уже хотелось остановить его, чтобы он не проявил себя слишком явно, но его манящее безумие запрещало делать это. Слов становилось всё больше, обман переставал бояться подробностей, которые взлетали под потолок, ударялись о стены, стучали в зашторенные окна - делали всё, чтобы могло показаться, будто они могут выбраться за границы мальчишеского разговора. Отчаяние невозможности оказывалось слишком слабым по сравнению с тремором желания, и грусть смущённо прикрывала глаза и делала вид, что её не существует.
Секундное воспоминание о Насте оказалось шагом назад из победоносного урагана, и Саша посмотрел на него из того времени, когда мог видеть ту заплакавшую девочку с заплетёнными косичками. Теперь испытанное секунду назад увиделось блёклым, топчущимся на месте ощущением. Оно заинтересованно оглядывалось по сторонам, стараясь найти то, что сможет увести Сашу подальше от Насти, чтобы там, за горами, суметь заменить её собой. А его друзья, улыбаясь взахлёб, уже отошли на то безмерное расстояние, с которого ту девочку увидеть больше нельзя - и там получили свой жаждущий смысл. Они наполнялись им здесь, сидя под всплеском лампочного света. С тенями, которые сползали от их ног на тусклый пол. С радостно и смущённо краснеющими лицами. Мальчики не замечали, что Саша перестал быть частью их разговора.
***
После этого с памяти сполз пыточный оттенок, и она, очищенная, стала помощником в Сашиной жизни. Он всё так же находил её в каждом дне и каждом предмете, ею было пропитан каждый рассвет - даже когда Саша спал - каждый шаг и каждое принятое любым человеком. Появилось умение помнить о Насте, не думая о ней. Уже не надо было отдавать все мгновения своей жизни размышлениям о случившемся и суетливым попыткам понять его. Теперь Саша отдавался воспоминаниям только в специальное, осознанное время.
В пылающий день посреди работы он спрятал в карман только что прочитанную записку своей памяти о Насте, и впервые за свою жизнь увидел, как чувство проскальзывает в его устремления и даёт им новую дорогу. Появилась запретная, необузданная мысль: теперь Саша сделает так, чтобы та девочка нашлась. Он удивился, отчего эта ясная, сияющая очевидностью цель не появлялась раньше, и для чего-то пряталась от него до такого далёкого часа. Он думал о том, каким простым это оказывается: у него было знание о её имен и детском саде, в котором она однажды оказалась, и теперь миллиарды подчинённых ей жителей Земли - ничтожны и не имеют возможности помешать ему.
И время попало под его власть - быстрее всех ожиданий он уже сидел у лунного подъезда и готовился увидеть Настю второй раз в жизни. Утро весны застенчиво разогревалось, и Солнце только начинало вскарабкиваться по торжественным городским домам, преодолевая их степенные этажи. О его свете можно было только догадаться по засиявшим облакам, которые накрыли собой всю Землю. Город был захвачен котами и птицами - они свободно жили в отведённое им время, без надобности замечать редких тихих людей. Зверьё веселилось, ему были приятны последние минуты перед дневной спячкой в секретных берлогах.
Саша ощущал, как всё это постепенно затмевается в нём, окрашивается в тревожный чёрный свет. Ждать Настю было невозможно, но создать храбрость для того, чтобы подняться по длинной лестнице и нажать на дверной звонок, оказывалось ещё сложнее - Саше пришлось сразу же забыть об этой мысли, чтобы она не делала время неподвижного поиска ещё сложнее.
Он знал о непредсказуемой и нелепой дерзости своего решения - ему был открыт секрет жизни, а значит, и путь к нему; а теперь он решает, что может самостоятельно стать на него. Казалось непонятным, зачем и для каких свершений это делается. Саша понимал, что жить после этого станет невозможно глупой затеей.
Несколько раз сердце пугалось открывающейся подъездной двери - мёртвому и бесполезному движению, которое выпускало наружу незнакомых людей, который исчезали, так и не оставаясь в памяти.
Её он узнал сразу. За эти бесконечные годы она выросла, стала жить совсем не так, как тогда - у неё были другие дела и мысли. Но это была Настя. Ей, возможно, самой неизвестно о том, что она - девочка, один день которой был проведён в детском саду. А теперь она вдыхала в себя свежий утренний воздух, по которому было распылено одиночество и нетерпение. Когда Настя проходила мимо, Саша произнёс её имя. Она остановилась, и мир затаился, прекратив бесконечность своей суетливой жизни. Саша встал и подошёл к выросшей девочке. Слова сами, не спрашивая разрешения, выскочили наружу: "Двадцать лет назад я увидел тебя в детском саду..."
Ничто в жизни не было таким простым, происходящим самим по себе, как этот рассказ - даже подгоняемый ветром шаг казался безумно сложным и скрипучим рядом с резво переливающимися словами. Саша замечал, как весна теряла свои очертания под цветением солнечного пожара, от которого загорались все живые и неживые создания. Слова появлялись из переполненной пустоты - сами по себе, хотя их никогда не существовало до наступившего момента. А Настя понимала - сначала улавливая простые и не несущие значения фразы, и постепенно закутываясь в них, до предела ощущая прожитую Сашей жизнь. Время закружилось, сбрасывая с себя весь прилипший к нему мусор; оно дрожало, скакало, старалось дотянуться до чего-то далёкого, и скоро уже прикасалось к этому.
Возникший дождь разбудил Сашу - но где-то бесконечно далеко от тех мест, в которых ему приходилось бывать. Он чувствовал, как Настя смотрит на него и знает всё, и больше, чем всё. Этого оказалось слишком много, и Саша уже не смог осознать, увидеть её слов, которые звали его куда-то. Скоро Настя ушла по дрожащей сонной земле, и Саша до конца потерял возможность видеть и понимать. Откуда-то он знал, что ещё увидится с ней сегодня - через несколько минут он осознал, что она пригласила его сегодня к себе.
Торжественная радость появилась в нём и весело забегала внутри, стараясь разбудить другие чувства. И они прекращали свой сон - Саша снова становился живым.
Майской молнией вспыхнула первая сумасшедшая мысль, и он отдал ей всего себя.
Человеческие постройки уходили назад, когда Саша, забывшись, бежал избавляться от отживших, ничтожных кусков бумаги. Надо было сделать это со всеми записями - пробираясь сквозь них, как рождающаяся бабочка. Короткими вспышками Саша вспоминал о себе, и удивлённо оглядывался вокруг, чтобы понять, где находится и что делает. Но радость сразу же напоминала о себе солнечным зайчиком, и опять оставалось только наблюдать сквозь полусон за своими стремительными пьяными действиями. Бумага и огонь разбивались на капли и исчезали, а потом появлялись снова, и приходилось яростно расправляться с ними.
Поток споткнулся и остановился - Саша стоял на улице, не умея понять, почему таким сладким кажется каждый влетающий внутрь вдох. Утро перестало казаться робким и чувствительным - оно поднялось вверх и победоносно показало своё настоящее, женственно улыбающееся лицо. Жар бил по каждому жителю города, вытягивал из него силы, и медленно, настойчиво и беспощадно пытался раздавать его о землю. К ступням жалостливо прилипал умирающий асфальт, молчаливо прося вернуть ему вселенскую твёрдость. Саша отошёл под навес у безмерной остановки, но тень её оказалась обманом - жара давно проползла туда, и упоённо впивалась во всякого, кто оказывался рядом. Сашины губы зашевелились как пробуждающиеся звери, прошептали испуганно и настойчиво: "Что случилось?" В ответ Солнце засияло ещё беспощаднее, и Земля, не выдержав его коварной силы, пошатнулась и прикрыла лицо. Саша вспомнил: он сжёг все сделанные записи своей памяти от того нежного детского дня. Губы улыбнулись и зашептали: "Теперь всё будет по-настоящему". Страх скрёбся, пытаясь выбраться наружу, и пришлось крепко прижать его ожиданием надвигающегося счастья. Саша подходил к уже знакомому, божественному подъезду.
Внутренности дома были такими же, как и во всех остальных постройках. Его могильная прохлада успокаивала и обещала самое лучшее. Саша нерешительно стоял перед дверью в Настину квартиру. Он нагнулся вперёд, чтобы ощутить аромат её прибежища, который пока прятался от него. Запаха не оказалась, и в этой пустоте Саша нажал на кнопку звонка. В секунды молчаливого ожидания он ещё раз вспомнил их встречу утром, и испуганно заметил, что не запомнил Настиного лица.
Щёлкнул замок, сказочная дверь открылась, и он увидел Настю третий раз в жизни. Она улыбнулась - так же, как тогда в детском саду, и вслед за этим пришло лёгкое тополиное спокойствие. Солдатская дрёма прокралась в сердце и застыла в нём потускневшим бриллиантом. Они вошли в неопознанную комнату, и там сели напротив друг друга. Девушка с Настиной улыбкой начала спрашивать, и Саша отвечал ей приходящими из неизвестных земель словами. В происходящем не существовало ничего, кроме удивления - непонятного таинственного ощущения невозможности. Саша решил не пытаться победить его, и принялся вкрадчиво выжидать. Он смотрел в её лицо, разглядывал уши, нос глаза... Движения Настиных губ были бесчувственны, но интересны; внимание невольно стягивалось к ним, чтобы вяло наблюдать за появлением звуков. Где-то далеко появилось секретное чувство тревоги, но оно как будто само боялось выйти наружу, и потому беззвучно спряталось за пустотой.
Они продолжали говорить в темнеющей комнате, в которую Солнце попадало звёздными лучами. Воспоминание об их первой неизведанной встрече неприятно завертелось в груди, и Саша немедленно выбросил его прочь. Чем больше появлялось темноты, тем меньше девушка оказывалась похожей на Настю. Её черты расползались, и в один из моментов сплелись в страшную картину чудовищного изуродованного улыбкой лица. Страх пробежал дрожью через всё тело, и видение исчезло.
Через несколько очередных фраз забылось существование и самой Насти, а разговор начал управляться сухим полоумным механизмом. Девушка подошла к Саше и села на пол, положив голову на его колени. Испуганная тревога исчезла, и окружение вдруг стало невероятно свободным и лёгким - стало понятно, что всё это время приходилось избегать её взгляда - слишком незнакомого и острого. Разговор получал спокойные ночные паузы, и посреди одной из них девушка начала гладить Сашину ногу. Настойчивое прикосновение руки вызвало воспоминание о детском саде, и о том, что уже почти невидимая девушка - это тот человек, по воле которого Саша жил каждый день. Дрёма пошатнулась и начала тонуть в наполнившем комнату сером трауре по забытому сновидению. Саша сказал подобающие слова, встал и вышел в ванну. Там в глаза ударил всевидящий свет, заставив опять забыться и безвольно осесть на пол. Когда пришло время вернуться - Настя оказалась заснувшей. Её голова лежала на кресле, в котором до этого сидел Саша, и длинные волосы спадали вниз, ложась на пол.
Он присел рядом с девушкой и внимательно вгляделся в её контуры, чьи подробности спрятала вечерняя темнота. Но очертания ни о чём не сказали, и пустота заменила собой прошлое и будущее. Небытие затягивало в сон, и этому больше не надо было сопротивляться.
Саша стоял под бесконечностью чистого неба, которое светилось мягким счастьем с неизведанных высот. Его спокойствие опускалось на землю, как перья из весело разорванной подушки, и скоро не осталось ни единого кусочка на планете, который не был покрыт небесной волей. Ветер весело гонял невидимые пушинки по земле, и они перелетали друг к другу, застывали в воздухе, танцевали над деревьями... Солнце своими лучами играло с ними, осыпая планету своим речным светом.
Резко и бессмысленно со всех сторон появились тайные тучи - они прилетели из далёких миров, и теперь сгущали себя здесь, медленно обволакивая собой небо и вплетаясь друг в друга. Голубой цвет исчез, став безмерным серым пятном, и последние спокойные пушинки счастья безвольно опустились на землю. Немая молния бесповоротно и страстно разбила небо пополам. Оно начало расползаться, медленно и бессильно проседать. Долетел звук грома, он ударил по лицу и гордо засмеялся. В один момент ещё несколько молний вспыхнули над головой, и небо разбилось вдребезги, его голубые осколки высыпались из-под туч и звонко упали на землю, а сразу за ними долетел сумасшедший звук грома. Саша огляделся вокруг - всё было засыпано грязью. Туч больше не было, и с ночного неба тысячи звёзд внимательно следили за Землёй. Несколько из них, устав от своего сияния, полетели вниз. Блеск других становилось изнурённым, и скоро они так же отпустили себя в немое падение. Через мгновение каждая звезда, сияя уже только по привычке, начала слепо спускаться на землю. Некоторые из них попадали на лицо и пытались превратиться в слёзы, но вместо этого сухо и мёртвенно скатывались под ноги. Болело сердце.
Стало темно, и ощущение исчезнувшего неба ушло. Приходило медленное деревянное понимание: Саша лежит на полу в Настином доме. Оно тянуло за собой знание того, что без девочки из детского сада весь мир навсегда потерял свой необходимый пылающий смысл. Всякое явление теперь завертелось само по себе, разрушая всё вокруг и не зная, как ему дальше жить. Во рту появился кровавый вкус мысли о том, как исправить сделанное. Саша встал и неуклюже прошёл по незнакомому коридору в затемнённую кухню. Ничего не видя, ощупью пальцев он обнаружил тревожные ручки острых ножей. Саша осторожно ощупал каждый из них, и с могучей уверенностью взялся за самый большой.
Обратно приходилось идти тонко и тихо, как голодному волку. Странной девушки уже почти не было заметно, только память позволяла увидеть спящую в темноте фигуру со свисающими до пола волосами. Саша волнительно подкрался вплотную к ней, приставил лезвие к её горлу и через секунду удивился, как легко оно вошло внутрь - так, будто мечтало об этом всю свою металлическую жизнь. Сквозь хрип почувствовалась теплота вырвавшейся на свободу крови, которая когда-то давала жизнь той далёкой девочке из детства. Тело мёртвенно опало к Сашиным ногам. Воздух стал спокойным и ясным - жар Солнца неминуемо ушёл до следующего дня, проиграв очередную битву с ночью. Саша лёгкими шагами вернулся на кухню и включил в ней свет.
Повзрослевший мальчик из детского сада сел за стол, достал из кармана ручку и блокнот и с рыцарским спокойствием переписал в него память далёкого дня - не пропустив и не добавив ни единого слова.