Шуваев Александр Викторович : другие произведения.

Книга Исхода

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Demo-версия, но, кажется, достаточно полная.Сам не ожидал продолжения, настолько далекого от первой части.

   Книга исхода.
  
  Пилот. Момент времени - ноль.
  
  I
  
  - Да, - проговорил Ресибир, - еще бы мне не знать немецкого! Уж кто-кто, а я-то этот благородный язык знаю и люблю... - он помолчал, затянувшись сигаретой, - хотя он, строго говоря, не является моим родным. Хотя ,- опять-таки, - я, как честный человек, должен признать, что понятия не имел, что немецкий -- не является мне родным. Боюсь, что говорю непонятно, но такова жизнь... Она не так уж редко подсовывает нам подобные зеркальные галереи, бесконечные ряды отражений от отражений, перед которыми мы стоим, не зная, как войти, как выйти, и кончатся ли они когда-нибудь... Все эти: "Ты знаешь, что я знаю, что ты знаешь..." - помните?
  - Помним-помним... Своего ты добился, нас заинтриговал, поэтому будь добр, - давай подробности... Почему именно немецкий? Какой такой родной-неродной?
  - Дети - устроены вообще таким образом, чтобы приспосабливаться ко всему. Ребенок - иное существо, это не маленький взрослый человек, а особого рода гиперадаптивное животное. До определенного возраста они сживаются с чем угодно, что угодно - воспринимают как так и надо. Свое уродство или болезнь, жизнь в больнице, в тюрьме, в концлагере, в осажденной крепости. Все - как так и надо, - и никаких рефлексий! Вот и я жил так, как я жил, и воспринимал жизнь такой, какова она есть. Меня не удивляло, почему я такой смуглый и черноволосый среди почти что сплошных блондинов и рыжих, то, что меня время от времени пытались дразнить мне, понятное дело, тоже не нравилось, но тоже, в конечном итоге, воспринималось, как должное. Не сомневаюсь, что я, только попытавшись, тут же смог бы говорить по-португальски, и по-испански, - но знание этих языков лежало во мне таким образом, что его как будто бы и не было... Как сон в сравнительно раннем детстве, - знаете? Вроде бы и было что-то, а вроде бы - и нет его. И воспоминания из того времени, стоит чуть задеть чувствительное место предстают перед внутренним взором именно что как картинки, - только со звуками, красками, объемом, движением. И запахами. Представьте себе - пятьдесят второй, год еще для Германии страшно, почти неподъемно трудный, и то, что впереди назревает некий перелом к лучшему, - очевидно еще далеко не для всех, и есть еще приюты, полные разновозрастных сирот военного времени, Западная Зона оккупации. Это, знаете ли, еще очень чувствовалось. Я, двенадцатилетний, удрал от всех, хотя знаю, что накажут, и что наказание - неотвратимо. Лето, совершенно потрясающая, - как я теперь понимаю, - погода. По угрюмости нрава моим любимым местом было место довольно специфическое. На высоком берегу стояло какое-то здание, мальчишки болтали, что - господский дом, но господские дома редко строят на самом краю откоса, так что - вряд ли, а по архитектуре разобраться было мудрено, потому что, - он опять глубоко затянулся. - Потому что, видите ли, от самого здания мало что сохранилось. Очень мало. Там взорвалось что-то очень уж мощное, и от дома осталась, практически только задняя, - та, что к обрыву, - стена, высотой примерно сантиметров шестьдесят. До - кучи кирпичного щебня, и ниже - тоже. Все. Немцы - это особые люди, но ничто человеческое им не чуждо, и в мерзкие, бедные, отчаянные, окаянные послевоенные годы приспособили склон за стеной - под свалку. Мы, мальчишки, порой рылись там, и за это нас наказывала фройлян Ландсдорф, длиннозубая, желтолицая особа лет пятидесяти, не то, чтоб вовсе садистка, а - очень уж неукоснительная, и еще, - знаете? - как-то так знающая толк в наказаниях. Съестного там, понятное дело, не было ни миллиграмма, мы и не искали, знали, что бесполезно, а рылись просто так, потому что были мальчишками. Вот я, удрав, облокотился на тот самый остаток от стены там, где он был пониже, и любовался. На свалку. На паршивое, чахлое редколесье, заваленное немыслимым, вовсе уж никуда не годным хламом... Наверное - там и запахи были соответствующие, но в ту пору, при тогдашнем моем жизненном опыте, это не волновало меня почти никак. Ни о чем не думал. И вдруг какая-то нечистая сила, - понимаете? - подхватывает меня за бока чуть пониже подмышек, пер-реносит меня через стену - и ставит на склон ниже стены. Правда, - врать не буду, - страхует меня, удерживая от падения вниз... И тут же - хохот. Веселый такой, совершенно беззлобный. Как будто бы человек хотел пошутить. Надо сказать, шутник выбрал неудачный объект для шутки, потому что первым делом я пришел в ярость, багровая пелена перед глазами, полная, нерассуждающая готовность убить и все такое прочее. Я, ухватившись за жилистый, перекрученный ясень, рванулся из рук шутника, но они и сами разжались, когда их хозяин убедился, что я - стою и не посыплюсь вниз. В бешенстве - поворачиваюсь, и... И у меня в единый миг проходит все мое ожесточение. Совсем, как и не было его вовсе. Отступив от стены на метр, стояла, уперев руки в бока, смотрела на мою злую, красную, растерянную физиономию и хохоталаневысокая плотная девушка, или молодая женщина, мне тогда было все едино. Смех у нее был такой беззлобный и веселый, что, похоже, именно от него-то и прошла моя злость. Волосы у незнакомки были повязаны платком, а на это место она явилась в каких-то замызганных спортивных штанах, что в те времена и само по себе выглядело не слишком обычно. Рукава - закатаны, руки - на вид, знаете, тоже какие-то крепкие. К месту свалки она принесла два бака для кипячения белья, с приделанными к ним проволочными ручками и полные шлака от паршивого угля, которым в тех местах и в ту пору топили печи и плиты...А еще она была очень красивой, красивой той неброской красотой, что не вот бросается в глаза. Такая, знаете, рыжеватая блондинка с серыми глазами и правильными чертами лица. Талия - довольно тонкая, а в плечах и в бедрах, - скажем так, - не узенькая. И за пазухой запасец кое-какой тоже был. Главное же, что чувствовалось прямо с первого взгляда на Клару, это необыкновенная уверенность в себе. Она прямо-таки излучала спокойную, веселую самодостаточность, как печь - тепло. Есть такие люди.
  - Ну и на что же ты там любуешься, малыш?
  Решение пришло мгновенно:
  - Так вон же, вон, - проговорил я, перескальзывая через стену обратно, - разве вы не видите?
  - А что, что, - чуть нахмурилась она, придвигаясь к стенке и всматриваясь куда-то там, - ах, ты...
  Последнее относилось ко мне, потому что, заняв позицию сзади и сумев привлечь ее внимание чем-то неведомым, но стра-ашно интересным, я ухватил ее за талию и поставил на стенку сверху. Честно, так же, как она меня минуту назад, страхуя ее от падения. Для своих лет я был, конечно, очень силен. И в куда более благополучные времена двенадцатилетние мальчики почти никогда не бывают такими сильными, а тут - поди ж ты! Считай с трехгодовалого возраста - по приютам, кормежка всю жизнь - сами понимаете, а - вот так. И малорослым не был, и даже слишком тощим меня назвать было трудно. Хотя к тому времени, правду сказать, с едой у нас в приюте стало, можно сказать, прилично. По крайней мере, - куда приличнее, чем два-три года назад. И еще, - к силе, - хватало в те поры у меня угрюмости и злости. Смертельная смесь для смуглого, нелюдимого чужака, - понимаете? - но я при угрюмости и злости каким-то непонятным образом вовсе не был агрессивен. Не лез в главари, ни над кем не издевался. Почему? Сам не понимаю. Наверное Господь оберег. Но и меня к тому времени перестали задевать или, тем более, лупить: однажды на меня толпой навалились сверстники, а я - пришел в ярость и расшвырял их, словно соломенных кукол. Можно сказать - следствием этого был и второй случай, когда эти - привели своих покровителей, трех парней лет по пятнадцать. Я перепугался и молчал, а двое из них взяли меня за руки и растянули, чтобы третьему было удобно бить. Лучше бы они этого не делали, - весь мойстрах тут же прошел, просто потому что я начал действовать рефлекторно: рванулся изо всех сил, и эти двое - отлетели, и один из них - не удержался на ногах... Видимо, - обезьянам с самого начала не свойственно было бить, и именно по этой, видимо, причине, я тоже не ударил третьего: я поднял его тощее тело над головой и швырнул его в угол. У него оказались сломаны ребра, но, узнав обстоятельства дела, даже наша горячо любимая фройлян не стала меня слишком строго наказывать. Двое других испугались меня на всю жизнь, один даже до форменного поноса. Вот это вот все и еще многое я как раз и рассказал ей, когда мы вволю насмеялись над нашими шутками, в которых долг оказался выплаченным до конца... Она была гениальным исповедником, спустя минуту - только диву давался, бывало, почему и с какой стати рассказал ей куда больше, чем намеревался, и откуда взял столько подробностей, которые, вроде бы, забыл напрочь. Среди всего прочего я рассказал ей о способах наказания, обычно применяемых фройляйн Ландсдорф, - без всякой задней мысли, не было у меня никакого чувства того, что со мной обходятся несправедливо или вообще как-то не так... Напротив! Фройлян никогда не допускала ни малейшего произвола и ни малейших отступлений от правил. Которые сама же и установила. Мы знали, за какую провинность положен штрафной спорт, за какую - заключение в подвальный чулан, а за какую - неделя на хлебе и воде. Никаких любимчиков и никому никаких послаблений. Справедливость. Клара, видимо, так не считала. Она, услыхав подробности, чуть побледнела и закусила губу, а утром - явилась к этой самой Ландсдорф. Между ними, прямо на утренней перекличке, произошел какой-то разговор вполголоса, а потом Клара очень естественным движением взяла фройлян за невообразимо, запредельно уродливый узел волос на голове и треснула физиономией об коленку. Мы все, независимо друг от друга, и каждый по отдельности, решили, что нам это привиделось, но ничего подобного: эта стоит на коленках и сморкается кровью, а Клара ей говорит:
  - Не думаю, чтобы ты, ведьма, стала на меня жаловаться, потому что единственное, чего я не знаю, - кем именно ты была: капо или просто надсмотрщицей в лагере. Это - очень быстро выяснят.
   Ей бы королевой быть: ни до, ни после я не встречал человека, обладающего такой харизмой. Таким умением подчинять себе нипочему, одной силой личности. С тех пор я стал жить куда посвободнее, иной раз я целыми днями пропадал у Клары, которая каким-то непостижимым образом присвоила себе выморочную ферму в пригороде - и жила себе. Жизнь уже начала приходить к обычной своей норме, хотя и была все-таки еще очень тяжелой, но я никогда не видывал Клару в унынии или бездеятельности, не было работы, за которую она побоялась бы взяться. И бралась - за все. Подряжалась нянчить детей, убирать первые возродившиеся конторы, делала мужскую работу у себя на ферме, и на окрестных фермах, потерявших хозяев... Вы, наверное, ждете какой-то там романтичной истории первой детской любви мальчишки - к зрелой женщине? Так вот: ничего подобного, никакой любви не было, хотя она поистине была ее достойна. Ее небольшое тело было сильно, как не у всякого мужчины, а выносливость вообще превосходила всякое вероятие. Я, во всяком случае, никогда не видел ее и уставшей. Очень кстати оказалось то обстоятельство, что она никогда меня не поучала. Просто все делала так, что поневоле научишься... Только кое-когда она подходила ко мне,брала за подбородок, заглядывала в глаза и задумчиво спрашивала:
  - И откуда же ты тут взялся, такой черненький? Не-ет, я - не я буду...
  И - сделала невозможное. Разыскала документы, свидетелей, шаг за шагом распутала мое... Мой путь во времена, когда я был слишком мал, чтобы запомнить свои обстоятельства. Выяснила имена моих родителей, и это оказалось весьма влиятельное семейство из Аргентины, у которых были, - или только намечались еще, - какие-то дела в рейхе. Отец постоянно представлял некоторые неофициальные, но весьма влиятельные круги своей страны, но он был младшим сыном, и в этом-то и состояла основная его проблема. Короче, - она помимо прочего еще и связалась с моим благородным семейством, и за мной примчалась целая банда... Ситуация на семейном фронте изменилась, и мое присутствие в составе своего семейства стало вдруг весьма важным... Ну, разумеется, не обошлось без всяких там детских глупостей, без всех этих: "Я с тобой останусь..." - да: "Никуда я отсюда не поеду..." - и всего такого, но она сказала четко и холодно:
  - Ты сидел на моей шее почти три года, и это не было ни слишком легко, ни очень полезно для моих собственных дел. Мне нужно замуж выходить, а кому нужна двадцатисемилетняя, когда кругом сколько угодно молоденьких?
   Все-таки немцы ужасны. Я стоял и молчал, будто пораженный громом, и в мою дурацкую голову пришла первая в жизни взрослая мысль: а ведь она права. Я опустил голову, чтобы в извечной своей тогдашней дьявольской гордыне не показать слез и дрожащих по-детски губенок, а потом простился с ней сдержанно и сердечно и уехал в этот чертов Новый Свет. О, как я оказался не ко двору в своем богатом, влиятельном, аристократичном по новосветским меркам семействе! Не ко двору при том, что очень нужен был, - как бы это поточнее выразится? - самим фактом своего существования. Я был угрюмым, скрытным зверенышем, органически не способным подчиняться каким бы то ни было попыткам управлять собой, постоянно влипающим во всевозможные дикие истории. Бичом божьим и позором семейства. Хотя, в общем, обошлось без серьезной уголовщины. А когда они допекли меня окончательно попытками как-то втиснуть меня в надлежащую семейную форму, я забрал документы и завербовался в армию... Очевидно, - я не был окончательно глуп и после нескольких жестоких уроков начал подчиняться дисциплине, поскольку это соответствовало моим целям, был выделен и отмечен за силу, выносливость и бесстрашие, проистекавшее по большей части от глупости. И попал в чуть ли ни первую из тайком формируемых частей специального назначения. Продвинулся и там, особенно в связи с тем, что инструкторами у нас были люди из СС. "Грюн"-СС. То, что я отлично знал немецкий, делало меня в их глазах почти человекоподобным существом. Меня ценили! Меня продвигали! Меня ждала очень даже недурная карьера начиная с самого низу, независимо от семейства... Да. Очевидно, - в человеческом устройстве тоже предусмотрена возможность чего-то, подобного резидентным программам, и в один прекрасный момент во мне включилась вторая часть школы тетки Клары: я вдруг увидел, какие идиоты все эти военные. Без исключения. Осознал, что моему уму нужно несравненно больше пищи. И я помирился со своим семейством, наслаждаясь своим лицемерием и артистическим ханжеством, поступил в университет и накинулся на науки так, как голодный накидывается на хлеб. А они, дурачки, решили, что я взялся за ум! Я, Алонсо, получивший кличку "Ресибир" именно за свою неизбывную склонность лезть на рожон! Или за то, что казалось окружающим такой склонностью. Так вот с тех пор и лезу, или же, наоборот, становлюсь супротивно обстоятельствам, прущим на меня...
  - Эй, послушай, ты же начал говорить про эту самую женщину, а теперь почему-то перешел на свою великолепную персону...
   - Ничего подобного. Я считаю себя ее продолжением, как если бы и впрямь был ее родным сыном. Если бы не ее вмешательство, не было бы никакой такой великолепной персоны. И - вот еще что: зная множество людей, относящихся к самым разным нациям, я утверждаю, что добрее доброго немца людей не бывает. И этой усатой свинье нет прощения хотя бы уже за то, что он умудрился как-то заморочить голову такому народу. Я был еще молод, я еще не знал правила, по которому ни в коем случае нельзя возвращаться, и поэтому, преуспев, я съездил в Германию, и нашел ее, и она, разумеется преуспела, и вышла замуж, и было у нее к этому моменту трое детей. Поглядев на ее мужа, я как-то так сразу догадался, кто был истинной причиной и двигателем его успеха. Она приняла меня доброжелательно, но не более того, и вообще все было не то и не так. Я смотрел на нее, но поражался именно своей глупости: какого черта я сюда приехал? Должна же, все-таки, была существовать хоть какая-то причина этому скучному, бессмысленному, тупому идиотизму? Очевидно, - ученик все-таки не может быть умнее учителя, и она, разумеется, остается куда более умным человеком... Все так, но, в конечном итоге, немцы все-таки ужасны...
  - Спасибо, конечно, за сагу, разогнал ты нашу напряженную скуку... Но, бога ради, - объясни нам, тупым и непонятливым, - а к чему ты все это вспомнил?
  - Скучный ты человек, - с обычной своей, специфической, сознательно выработанной флегмой по-настоящему темпераментного человека вздохнул Ресибир, - все-то тебе рациональные причины нужны... Во всем-то тебе до сути докопаться надо. Вот глядишь на полотно Ван Гога, - и сразу же понимаешь, что вся суть в составе красок. Да нет тут никаких отчетливых причин! Нету. Просто, наверное, глядя на этот костер, на это южное небо, я почему-то вспомнил ту картину: остатки стены, я - спиной к помойке, из под насупленных бровей вижу смеющуюся Клару, всю золотую от вечернего августовского солнца. Мимолетная картина, одно мгновенное впечатление, - и оно глубоко рассекло мою жизнь на "до" и "после"... Ни почему, без всякой внятной для ваших кристаллических мозгов причины, дон Об!
  Сен сидел и молча улыбался, как и обычно, но почему-то видно было, что ему-то байка как раз и понравилась. В небе, всегда сейчас, горели мириады звезд, особенно крупных, ярких и многочисленных здесь, на удаленном от всех людских поселений предгории, на высоте две тысячи семьсот над уровнем моря, тут, напоминая о прошлом, почти бездымным пламенем горел, рассыпая редкие искры, костер из сухих, как порох, веток каких-то местных кустарников, а там, суля лживые, как трясина, соблазны будущего, совершенно волшебным фонарем, светом, который одновременно напоминалсвет всех светильников мира и не был присущ ни одному из них конкретно, светил Объект. Оч-чень символично получалось. Оттуда-то и подошли, под звездами Вечности вернувшись к огню прошлого, трое усталых мужчин. Хаген, - потому что торговал сверхстерильными помещениями самых разных типов и назначений по всей Европе и "Кое-где за ее пределами", Фермер, потому что совершенно, органически не был способен бездельничать и Некто-В-Сером, он же Борода, - за компанию, начав с утра, за день поставили Объект и теперь подошли с докладом.
  - Мастер, - чуть поклонившись художнику, проговорил Хаген, - у нас все готово. Мы это просто к сведению, потому что время, понятно, позднее, а до завтра кондиции помещения гарантированно не ухудшатся. Так что мы это просто для сведения, что все, значит, готово... Ф-фу-у! - Он тяжеловато, в вовсе нехарактерной для себя манере подсел к товарищам и прикурил сигарету от горящей веточки.
  - Нет-нет, - проговорил Сен, - я, разумеется, пойду работать прямо сейчас. Серьезные дела должны делаться без интервалов и уж во всяком случае без проволочек... Вы не представляете себе, как коварно бывает Небо, когда что-то даже вроде бы гарантированное - откладывается: портится погода, главное действующее лицо ломает руку, либо же у него вскакивают катаракты на оба глаза. Река течет вспять. Земля разверзается. Боги вдруг просыпаются после столетней спячки и восстают во гневе. Так что, чтобы потом не винить себя в каких-нибудь Объективных Обстоятельствах, - я пойду работать. И так слишком много отдыхал и бездельничал.
  То, что предстояло сделать, предстояло ему одному, без всякой посторонней помощи, один он и пошел. Объект представлял из себя так называемый Полевой Ламинарный Бокс и являлся, по сути, прецизионным, специально сделанным экземпляром одноразовой полевой операционной, и ламинарный характер воздушных потоков в рабочей зоне - был только одним из условий, обеспечивающих немыслимую, не от мира сего чистоту. Тамбур первый, - художник разделся донага, упаковал одежду в пластиковый мешок и ступил под душ. Вымывшись - ступил во второй шлюз, где ступил под поток горячего стерильного воздуха, обсушился и умастил кожу особым кремом. Тут же облачился в комбинезон с магнитными швами, выполненный из чего-то, близкого к атомным фильтрам, и респиратор, герметично прилегающий к коже. Третий шлюз: еще один поток воздуха и электростатический душ, - разумеется, - с последовательной сменой зарядов. Специальный инструмент разомкнул перед ним последний на его пути электростатический шов и замкнул его, когда он, наконец, оказался внутри рабочей зоны. Все: сюда извне поступает только абсолютно стерильный, лишенный пыли воздух с оптимальной влажностью. Четыре герметических ящика с четырьмя абсолютно одинаковыми изделиями. Герметический ящик со специальными толстыми фломастерами, - он бы, понятно, предпочел кисть, но тут об этом, понятно, не могло быть и речи. На крышке каждого ящика изнутри и снаружи, - схема последовательной сборки изделия и, разными цветами, - распределение исходных субстанций по поверхности его, из пористой керамики точнейшего состава выполненных деталей. Как будто бы он смог это забыть, даже если бы и захотел! Микропоры в каждой зоне тоже имели строго определенную глубину и калибр. Детали Изделия, крайне незамысловатые с виду, стоили дорого, поскольку были изготовлены по специальному заказу одной небольшой японской фирмой. Фломастеры... О фломастерах можно было бы написать отдельную, полную драматизма историю. Для начала он, как был, во всем снаряжении, уселся на пол, дабы очистить мозг от всего постороннего и прибегнуть к помощи Пустоты. Закончив медитацию, художник действовал уже как автомат. Взять "фломастер". Снять колпачок. Раскрасить тот участок, который нужно, использовав ровно столько содержимого, сколько нужно. Под вакуум для удаления растворителя. Возврат давления. Достать изделие. Все снова. Справедливости ради надо сказать, что процесс можно было назвать раскраской только с большой натяжкой, потому что жидкости во фломастерах были по большей части бесцветными либо же слабо опалесцирующими, - по крайней мере ничего общего по цвету не имели с яркими рубашками фломастеров. Рубашки были для него. Взять фломастер. "Раскрасить". Под вакуум. Время шло мимо него и сквозь него, почти никак не ощущаясь. Более пустой, чем любой пузырь, без чувств, без мыслей, без сомнений, он стал словно бы одной правой рукой и не заметил, как наступило утро. Сознание включилось, сработав, как детонатор, только тогда, когда кончилась работа. Дрожащими руками, враз лишившимися всякой силы, художник упрятал Изделия, - в собранном виде, надо сказать, тяжеленные, - назад в ящики и загерметизировал их. Все. Из дорогого, взлелеянного, тщательно оберегаемого бокса, в который он входил с такими предосторожностями, художник вышел чуть ли не напролом. Встревоженные, озабоченные члены Сообщества подхватили его у самого шлюза, помогли снять облачение и под руки повели в бунгало, - массировать, кормить и поить кофе. Давным-давно, около трех недель тому назад, заходила речь о создании специального устройства для нанесения инициаторных Молекулярных Сборщиков на твердую поверхность, специалисты Сообщества, среди которых были блестящие инженеры-практики, начали прикидывать, как бы это выглядело в реальности, и пригорюнились: проблема оказалась совсем не такой простой, как это показалось кому-то с первого взгляда. Как ни крути, - получалось что-то вроде глубокой модификации прецизионного координатно-копировального станка, который еще надо было проектировать, заказывать и доводить. Тогда-то тихий, молчаливый художник и предложил свои, как он выразился: "профессиональные услуги":
  - В конце концов, - проговорил он со своей обычной смущенной улыбкой, - работа художника все-таки сродни работе маляра. Пусть даже и квалифицированного.
  Разумеется, - поднялся галдеж. Разумеется, - не было недостатка в высказываниях, что это, дескать, выше человеческих возможностей - даже Сообщество не было полностью лишено недостатков, присущих любому людскому сообществу. Сен не спорил, он совершенно по-прежнему улыбался, и всем как-то так сразу стало ясно, что лучшего - все равно никто ничего предложить не сможет, а значит будет так, как сказал он. Об, знавший кое-что о прошлом и драматической предыстории тихого художника, с обычной своей прямотой и категоричностью подвел черту под бесплодной дискуссией:
  - Не валяйте дурака! Мы провозимся с техникой год и она нанесет столько "сборщиков", сколько мы запрограммируем, а Сен нанесет столько, сколько это нужно.
  Так, в конце концов, и поступили. Теперь оставалось узнать, насколько успешно прошла его работа, а способ проверки, к сожалению, существовал только один-единственный. Тот самый. Вот именно. Так что художнику, порывавшемуся встать и что-то такое делать, в чем-то там участвовать, пригрозили, что привяжут его к койке и введут снотворное, как буйно помешанному. Остальные начали работу еще затемно. Всех по отдельности и все Сообщество целиком поджимало время.
  - Слушайте, - говорил Отщепенец, - ежели мы ничего не доспеем к маю месяцу того года, я буду привлечен и сяду лет на восемьдесят семь за аферу и присвоение имущества вкладчиков...
  У остальных были если и не в точности такие, то столь же серьезные и основательные причины - спешить. По крайней мере - не медлить. Всех - поджимало.
  Безымянную гору, останец разрушенного, эродированного плоскогорья, назвали почему-то Гора Кси, и это была, по словам Бороды, - "типичная для здешних мест геологическая структура" - нечто среднее между конусом и полусферой, высотой метров в четыреста, она была покрыта мощными, рельефными, даже какими-то скульптурными бороздами, тянувшимися от подножья до самой вершины, словно вырастающая из пыльного каменного крошева. Еще в первый день пребывания в этих богоспасаемых местах Тайпан и Некто В Сером, одинаково-хищно щурясь, заложили вокруг горушки, кольцом, несколько десятков небольших зарядов собственноручно намешанного аммонала с расчетом "на выброс", а потом мобилизовали буквально всех - на хотя бы приблизительную очистку получившихся ям, а затем - на заделку трещин. Вчера, к вечеру, было закончено заполнение этих импровизированных ванн Системным Раствором. Вчера же взялся за свой нечеловеческий труд Сен, так что по всему выходило, - быть нынешнему дню переломным да решающим, во всяком случае - одним из переломных.
  - Начали, - сказал Хаген, включая дизель-генератор, - сейчас посмотрим, на что мы вообще годимся и годимся ли вообще хоть на что-то...
  Из ям, из мутного рассола в ямах вдруг выползла матовая темнота и неуклонно поползла вверх по склону, затягивая - все и сливаясь между собой. "Типичная геологическая структура" была избрана вовсе не случайно: подобно очень многим разрушенным горам, Гора Кси содержала полиметаллические руды, в редкие дожди расцвечивающие ее склоны яркой радугой вечных красок. В том, как целая гора неукоснительно меняла цвет, заливаемая тьмой, как с наступлением ночи тьмой заливается земля, было что-то совершенно противоестественное и вызывавшее безотчетный ужас. Черный восходящий поток покрывал все, не пропуская ни единого бугорка, ни единой ямки, ни единого камешка, все сплошь, без обиды, и он не остановился, пока не затянул, все ускоряя свое движение, вершину. От исторических слов Хагена и до момента, когда покрытие горы было единодушно признано законченным, прошло четыре часа сорок семь минут чистого времени.
  - Все? - Спросил Некто В Сером, прищуривая на мрачную, как перспектива банкротства, непроглядную, как осенняя ночь, кромешную гору свои ярко-голубые глазки. - Все уже закончилось?
  - Погодите, - прошипел Отщепенец, - он пока жив, и именно поэтому он пока не изделие. Он закончит свою жизнь так же, как мы заканчиваем свою: в основном из-за склероза сосудов. Каналы и канальцы, по которым полз вверх раствор, - запустеют сверху донизу, замещаясь металлическими жилами... Вот когда этот веселенький процесс закончится... Когда он закончится, говорю я... Тогда-то и начнется самое интересное.
  Так оно, в общем, и произошло: почти одновременно в разных местах Горы Кси и близ ее вспыхнули разряды, и заранее проинструктированные работнички стремглав кидались ко всем подобным местам: ликвидировать случайные замыкания, изолировать, соединять, разносить концы силовых кабелей, в которые как-то сами собой превратились шланги, пока специалисты Сообщества, каковыми являлись Чела и Ресибир, готовили к подключению трансформаторы и прочую электротехническую оснастку, проверяли Накопители, призванные снабжать Первую Базу электричеством по ночам, когда иссякнут мощности Горы Кси.
  - Что ни говори, - проговорил, отдуваясь, абсолютно забегавшийся Заклинатель Огня, - а есть в ваших сверхтехнологиях что-то, весьма напоминающее старое, доброе животноводство: мало жеребчика до трех лет прокормить, так ты его еще и объездить изволь. Укротить - по сути...
  - Ничего, - прохрипел Оберон, - теперь есть у нас свое силовое хозяйство. Так что в ближайшее время, - оно должно теперь полегче быть...
  - Ничего, - подхватил Тэшик-Таш, мосластый, смуглый франкоязычный швейцарец, с необыкновенно подвижным, малость обезьяньим лицом, антрополог и врач, - и это тоже - ничего. Новые трудности мы себе как-нибудь подыщем...
  - Уже. - Согласился Некто В Сером. - Сейчас поедим, полежим с полчасика на спине, - да и пойдем с господами Обом и Обероном... К послезавтрашнему полудню надо поспеть комплекс собрать, чтоб было куда Радужное Ядро поселить. Потом я - к основному месту службы, а вы, - вам хуже, вам продолжать моделирование техноэволюции.
  - И буровые работы, - подключился лежащий ничком Тайпан, - тоже завтра. Без этого все равно ничего не будет, так что нечего и тянуть...
  - Ну вот, видите... Каждый знает, что ему делать. Одно удовольствие с вами работать, господа.
  От громады предстоящих дел хотелось зажмуриться и ни о чем не думать. Каждый, буквально каждый шаг вперед порождал в свою очередь сразу несколько совершенно неотложных проблем, и все-таки постоянным страшным усилием Сообществу, в общем, удавалось придерживаться графика работ. К вечеру следующего дня в заранее оконтуренных местах залегания полиметаллических руд были пробурены четыре скважины, в них - залит еще один вариант системного раствора, а тот, в свою очередь, разъел породу, превратив скважины - в настоящие шахты с диаметром ствола более сорока метров и глубиной - более шестидесяти, этакие колодцы, на дно которых и поместили, - порознь, со всеми предосторожностями все четыре изделия, подсоединили к ним кабели, а стволы всех четырех шахт заполнили пробками из быстротвердеющей синтетической пены. Помимо силового кабеля, по инстинктивному стремлению контролировать, по возможности, - все, ко всем изделиям подключили массу всяких датчиков, что вызвало бурную реакцию со стороны Оба, обладавшего довольно-таки желчным характером:
  - Зачем, - а? Объясните мне, ради бога - зачем? Смысл-то какой? Помимо того, что зародыш немедленно эти датчики стрескает, скажите - что вы хотите из всего этого получить? Какую информацию, и, главное, что вы собираетесь с этой информацией делать?
  - Ха, - сказал Хаген, - а как ты собираешься узнать, что уже - все?
  - Уж это ты будь уверен - узнаю!
  - Хотелось бы верить. Но я, знаете ли, в некоторых вопросах чистой воды атеист.
  Истина, как всегда, оказалась где-то посередине: никаких ответов на вопросы, которых, к тому же никто не ставил, данные самописцев, понятно, не дали, но зато дали они массу пищи для ума. Во всех четырех шахтах отмечались резкие скачки температуры. Вдруг возникали и пропадали бесследно магнитные поля огромной напряженности и в поразительно малых объемах. Там, на дне пронизывали пространство сфокусированные, острые, как бритва, пучки радиоволн. Но все это было полбеды: во всех четырех рабочих зонах возникали очаги сильнейшей радиоактивности. И это, в свою очередь, вызывало очередной комментарий:
  - Но этого же не может быть! Тут нет настолько радиоактивных руд, и вообще радиоактивность породы только чуть выше средней для гранитов...
  - Невероятно - но факт! Не может быть - но есть, - флегматично проговорил Некто В Сером, - когда-нибудь, - но только когда-нибудь, - мы узнаем причину этой хреновни, и нам станет стыдно собственной тупости... Просто-напросто очередной предел оказался еще одной границей. В нашем веке пора бы привыкнуть к таким вещам.
  - Это - да, - согласился с ним Об, вспыхивавший, как порох, но зато способный столь же быстро успокаиваться, - это, разумеется, верно... Ха, - вдруг сказал он, помолчав, - а если все четыре разовьются? Чего мы тогда делать-то будем?
  - Хоть бы один развился, чертов болтун! Ну, - ни малейшего здорового суеверия...
  - Ладно-ладно... Лучше скажите - как ваши служебные дела?
  - А! - Некто В Сером махнул обширной ладонью. - Это что-то особенное. Я учу применению методов математической топологии в геологии людей, не знающих, как сложить две дроби. Помогаю навести порядок в ихней геологии только потому, что они вроде бы как решили идти некапиталистическим путем развития. Вот они с четверенек поднимутся, - и пойдут. Как только, так сразу. Если тут попадается кто-то с университетским образованием, то это непременно какая-нибудь аристократическая личность, которой по местным понятиям вообще работать западло. А остальные умеют считать до десяти, и то по пальцам. Спасибо, конечно, этакой оказии, она позволила мне вырваться и быть с вами, но иной раз, забывшись, прихожу в отчаяние. Ну, - не умею я халтурить!!! Ничего не делать вообще - так запросто, а плохо работать - ни в какую... И я стараюсь, хоть мне это и вовсе не нужно, и иной раз мне, как оптимисту уж совершенно неисправимому, кажется даже, что что-то получается, а проснувшись, этак, часика в три ночи, я осознаю, что этим людям нужно, чтобы кто-то просто указал, где ставить буровые вышки. Попросту, пальцем. При условии, что и ставить вышки тоже будет кто-нибудь другой.
  - Неужели же так безнадежно?
  - Почти. Неискоренимая склонность жаловаться на судьбу. А вообще-то я нашел пару толковых ребят. Лет по двадцать. Их исходный уровень - это тема для отдельного романа, причем, скорее, готического, но - с-стар-рательные, собаки, упорные, и, знаете, это? Один перед другим. Так и научились кое-чему. За такой срок - очень, надо сказать, многому. Но все это так - на уровне хорошего техника.
  - А, - меланхолично проговорил Отщепенец, - кажется, я догадываюсь: это такие молчаливые, почти никогда не смеющиеся тощие парни. Чистой воды индейцы с виду.
  - Ты что, - подозрительно нахмурился Некто В Сером, - их знаешь?
  - Господи спаси! Да я их отличить-то друг от друга не могу! Я просто-напросто тип этот знаю. Очень хорошо за десять лет изучил. Так вот: ты можешь учить его, платить ему, и хлопать его по плечу, - но ты никогда не будешь знать, что именно он на самом деле думает. И никогда, ни при каких обстоятельствах не сможешь предвидеть, на что он вдруг обидится, ни в коем случае - не покажет, и непременно - зарежет. В самый неподходящий момент. Так что не обольщайся.
  - Спасибо за предупреждение. Учту.
  - А как там Твой Скромный Друг?
  - Не понял, - свел брови Некто В Сером, - ты это о чем?
  - Да этот твой сопровождающий из ка-гэ-бэ.
  - Тьфу ты, черт! А я уж черт-те что подумал. С ним все в порядке. Я на него навелодну там Лусию, так что теперь ему не до выполнения служебных обязанностей. Днем он теперь либо спит, либо похмеляется, либо ходит с блаженной мордой, так что кажется, будто у него постоянно слюни текут... А ночью, соответственно, пьет и с этой самой девицей шпиляется. Хо-ороший я ему экземпляр подобрал, классическую, прямо-таки коллекционную распронавыблядь. Долго искал, но того стоило: вроде бы и есть кагебист, а на самом деле - нет его. Оптимальное решение проблемы.
  - Как-как ты ее назвал?
  Добрый Некто В Сером - повторил. А еще привел приблизительное семантическое отношение корня приведенного термина ко вполне понятному собеседнику термину "шлюха". А еще растолковал приблизительный смысл приставок "рас-", "про-", "на-" и "вы-". Отщепенец - оценил, и погрузился в созерцательное осознание, а его собеседник, выдержав некоторую паузу, тяжело вздохнул:
  - Но нет счастья непреходяща и света негасима в этом мире: спустя где-то месяц придется на него, дурака, донос писать. Потом - ждать, когда пришлют шпионова сменщика, потом еще и к тому ключик искать...
  - А если не удастся, - подыскать?
  - Трудно себе такое представить. Ведь сюда, для наблюдения за одной отдельно взятой личностью, пусть даже и столь выдающейся, как я, - навряд ли пришлют какого-нибудь супермена. Пришлют либо молодого и идейно-выдержанного, который никогда в жизни не видел таких шелковых, приятных на ошшуп, готовых к услугам, знойных и темных шалав, таких фруктов и такого климата... Калифорниец! Пока я не поездил по всяким-разным заграницам, я был счастлив, потому что даже представить себе не мог, насколько же у нас, на Руси-матушке, мерзкий климат... Тебе такой даже и в кошмарном сне не приснится. Так вот, - молодой, ничего слаще морковки не пробовавший, хоть при каких-то деньгах, в таких вот условиях дойдет очень, очень быстро. Либо пришлют предпенсионника, который по бабам уже, понятно, не очень-то, но опыт показывает, что любых баб - вполне-вполне можнозаменить выпивка в надлежащем количестве.
  - А если?
  - Нудный ты. Въедливый. Если будет какой-нибудь уникум, то на него завсегда сыщется какая-нибудь дизентерия либо желтая лихорадка. Так что не беспокойся.
  - Я и не беспокоюсь. Глядя на тебя, я, наконец, нашел для себя ответ на вопрос: как, за счет чего, русские все-таки умудрились выжить? Теперь - понятно.
  После этого Некто В Сером уехал, и в окрестностях горы Кси появлялся только по мере возможности, наездами. И вообще там, "над шахтами" постоянно присутствовала только дежурная смена того или иного состава, а остальные находились в постоянных разъездах, занимаясь делами Сообщества, а также, по необходимости и пока суд да дело, бизнесом, отправлением служебных обязанностей, и семейными делами, - тоскливой имитацией обычной - для каждого из них, присущей - каждому из них, жизни. Дутый пузырь лживого бизнеса. Дутый, с нарисованным лицом, пузырь, изображающий честную службу. Дутый, с нарисованной фальшивой улыбкой, пузырь, изображающий семейные отношения. Дутые, горьким прахом наполненные муляжи того, что раньше составляло основу их жизни. Причем все это должно было напоминать оригинал совершенно точно, чтобы и отличить было невозможно. Между тем в данных, поступающих из четырех шахт, появились весьма заметные различия: один, - по всей видимости, - сожрав датчики, вдруг отключился и от потребления электроэнергии. Остальные три - электроэнергию потребляли, но телеметрия потеряла последние остатки каких-либо закономерностей, кривые на экранах плясали тарантеллу либо же ползли следом пьяной гусеницы, и не показывали никаких тенденций, и возникало впечатление, что все процессы на дне трех шахт из четырех замкнулись в какой-то скверный круг, и не было видно им никакого конца.
  - Ну, - мрачно промолвил, мрачно сплюнув на серый пластик пробки, закрывающей шахту, Тайпан, - доболтался? Говорили жтебе, - пома-алкивай, а ты... Чего теперь делать-то будем? У кого хоть какие-нибудь идеи есть, а?
   - По-моему, - послышался вдруг ясный, ровный, негромкий голос Нэн Мерридью, - никто и не заметил, как она подошла, покинув свое рабочее место при комплексе Радужного Ядра, где проводила по четырнадцать часов в сутки, - ничего страшного еще не произошло. А что делать сейчас - как раз и ясно: надо смотреть, как обстоят дела в Замолкшей Шахте, потому что там процесс во всяком случае закончился. По какой причине - это уже другой вопрос. Так что лично я рекомендую кому-нибудь быстро сбегать за катализатором.
   Все переглянулись, а Тартесс молча повернулся к складу и, - действительно, - побежал. Ровным, размеренным, волчьим бегом, а под его ногами бежала вместе с ним иссиня-черная, кургузая тень его, уже повернувшаяся своей курчавой головой на восток. Очень скоро он точно так же вернулся с полной канистрой ядовито-зеленого зелья, заставившего серый гладкий пластик пробки поначалу - вздуться злокачественной опухолью, лопнуть мерзким на вид фантастическим нарывом, источающим ручьи поганого гноя, а потом - вскрыться зловещими язвами и растаять почти без следа, обратившись в ничтожное количество стекшей на дно шахты жидкости и легкий, белесый, едкий пар.
  - Так, - по-прежнему мрачно подытожил Тайпан, пытливо заглянув в черный зев шахты, - а теперь, господа, меня интересует следующий вопрос: кто туда полезет? Ведь, как ни крути, что ни придумывай, а должен же быть в каждом деле тот, кто полезет первым? Добровольцы - есть?
  - Подумаешь - дело, - сказал Тартесс, - я и слазаю сейчас.
  - Погоди, - попытался остановить его подчеркнуто-практичный Ресибир, - сейчас подъемник наладим.
  - Тот не баск, - сказал Тартесс, виртуозно складывая вервие, - кто не спустится по веревке на две-три сотни метров. Мне пока еще не семьдесят лет.
  - Да не в том дело. Тот, кто ждет там, внизу, удался он или нет, может быть опасен. Страшно - опасен.
  - Господь, - сказал Тартесс, крепя веревку, - которому я по мере слабых сил своих стараюсь неуклонно служить, обережет меня для другой смерти. По гордыне моей, - боюсь, - далеко не такой почетной. Я верю.
  
  II
  
  
  - Стоит, господа, - выпив водички, проговорил Тартесс, спустя полтора часа вернувшийся из-под земли. - Здоровенная скотина. Метров тридцать с лишним. Или тридцать пять. Довольно далеко от того места, где мы разместили Изделие. И - знаете? Он, по крайней мере, живой: когда я спустился, он заметил, и мигнул мне чем-то вроде фонаря. Уж не знаю, на что годен. Так что подъемник готовить все-таки придется. Потому что лично я ничего не понял : эта штука и на самый первый взгляд выглядит достаточно... экзотично, но зато на второй, - и все последующие, - дело обстоит и еще хуже.
  - Слушай, ты можешь объяснить по человечески, - что видел, как, в каком виде?
   - М-м-м..., - Тартесс в видимом сомнении поднял брови, - пожалуй, - нет. Пожалуй, - не смогу. Вы уж будьте любезны, - поглядите сами. Тогда и вопросов никаких не будет.
   Возможность спуска, как и большинство мелочей, была Сообществом предусмотрена и обдумана всесторонне, поэтому, после того как Ресибир и Фермер, в качестве признанных тяжеловесов, приволокли метров за двести все пятьсот килограммов системы легкого подъемника, все собравшиеся уже через полчаса оказались внизу. Непонятный результат невнятной деятельности с виду напоминал больше всего рыбу, нечто среднее между кургузым сомом и толстым скатом, без малейших признаков крыльев или плавников, а также дюз, пропеллеров, окон, дверей, иллюминаторов или каких-либо выступающих частей. Просто серая, матовая туша с глухим корпусом. Кое-что, правда, все-таки было: на той стороне корпуса у которой, повинуясь стадному инстинкту, сгрудились все собравшиеся, медленно вспухли два волдыря размером чуть побольше апельсина, кожица на них натянулась, став совсем прозрачной, и сквозь нее неторопливо пробился мягкий, матовый свет. Свет был приятным, а вся процедура, предшествовавшая его появлению, выглядела довольно-таки противно. В свете собственного освещения Изделие имело приблизительно серо-коричневый цвет в слабых разводах, а поверхность его - казалась чуть бархатистой и теплой на ощупь. Еще - кое-где на поверхности в нижней части корпуса виднелись отдельные черные бугорки размером с фасолину, покрытые концентрическим рисунком, до неприятного напоминающим отпечатки пальцев. Все.
  - Да-а-а... - Потрясенно протянул кто-то но поддержки никакой не получил, потому что и без того все было ясно, и оправдались самые смутные из опасений, самые невероятные из них: сделать что-то, причем что-то явно осмысленное, и при этом - не иметь ни малейшего представления ни об истинном устройстве, ни о принципах работы, ни о хоть каких-то, хоть мало-мальских подходах к управлению, - было ощущением, мягко говоря, непривычным.
  - А вот интересно, господа, - с какой это стати мы решили, что нам все само собой окажется ясным? Нет, я ничего не говорю, мне просто интересно, - с какой стати?
  - Вопрос хорош, - подал голос Фермер, - но малоактуален. Поэтому предлагаю единогласно снять его с повестки дня и поставить другой вопрос: что делать-то будем?
  - Во-во, - проговорил только что примчавшийся Некто В Сером, обладавший, похоже, совершенно сверхъестественным чутьем, - добавьте сюда еще и вопрос: "С чего начать?" - и я устрою вам советское гражданство...
   - Благодарю, - мрачно ответил Фермер, - не стоит хлопотать. Хотя вопрос принимается.
   - Потыкаем пальцем в разные кнопочки, - легкомысленным тоном проговорил Об, - и поглядим, чего получится.
   - Предположим, - деловито начал фантазировать Хаген, - одна из них запускает реактивную тягу. Предположим - атомную. Ваши дальнейшие действия?
   - Хорошая перспектива. Подкупает, по крайней мере, полной своей определенностью... Стой!!! Стой!!! Ты что делаешь?!!
   А дело состояло в том, что Анюте надоело стоять где-то там позади и слушать скучные разговоры. Она ковыряла-ковыряла носком кроссовки шершавый пол шахты, да и ткнула указательным пальцем в один из черных бугорков. Тут-то ее и застиг предостерегающий вопль.
   - А что, - начала она, - чего я сделала-то? Мя-агонький...
   И не договорила, потому что вдоль сразу нескольких, доселе незаметных линий массивного корпуса коротенький, прижатый ворс вдруг разбежался, как деревянные опилки - по поверхности воды, собравшись по сторонам проявившихся линий, а сами эти линии со страшной, хищной плавностью вдруг вскрылись, вывернув наружу трапецевидный, шириной метра в четыре лоскут. Лоскут тут же дотянулся до земли, образовав чуть выпуклый пандус, - и все стихло.
  - Ну вот, - довольным тоном прокомментировал Об, - я же говорил...
  - И оказался прав, мой друг, - патетическим тоном продолжил Хаген, возлагая ему длань на плечо, - вот только на эту самую кнопочку нажал не ты... Я думаю, что нам уже следует войти, потому что больше - все равно ничего придумать нельзя.
  С этими словами он решительно ступил на пандус, а за ним потянулись и все остальные, только Некто В Сером - споткнулся, а Ресибир все время поглядывал на карманный дозиметр армейского образца, который показывал обычный для здешних мест фон.
  В рыбообразном тулове Изделия оказалось неожиданно много места, что уже само собой вызвало чернейшие подозрения Тайпана. Он без понимания, но с явным неодобрением смотрел на покрытие "пола", которое собиралось в гармошку вдоль стен, а больше тут, по сути, ничего не было, кроме кресла с высокой спинкой, напоминающего не то раковину, не то цветок какой-то мрачно-бурой орхидеи и расположенного перед полулунным, высотой сантиметров в восемьдесят, выступом в передней части. Выступ этот напоминал бы пульт, и самое тут ему было б и место, - вот только не было на том пульте ровно ничего: ни кнопок, ни ручек, ни привычных всем приборных шкал, ни новомодных экранов. Вообще ничего, кроме двух хоботообразных рукавов, торчащих из уступа прямо перед креслом. Ресибир взял один из рукавов, заглянул внутрь, но, увидав покрывающее внутреннюю поверхность этой странной трубыподобие пушистой белой плесени, да еще под толстым слоем густой, прозрачной слизи, брезгливо сморщился и оставил его болтаться, как был.
  - Как я вижу, - неопределенно повел рукой Оберон, - кругом полным-полно волонтеров! Целые толпы! Точь-в-точь как где-нибудь на седьмом-восьмом году нынешней индокитайской заварухи... Даже наш уважаемый Тайпан помалкивает! Ресибир! Вы же, как будто, тоже пилотировали что-то там такое?
  -Аг-га, - саркастически кивнул Ресибир, - два типа вертолетов пятнадцать лет назад и легкомоторная авиация. То-то мне в данном случае эти навыки помогут!
  - Причем здесь пилотаж? - Мрачно осведомился Тайпан. - При чем тут что-то, напоминающее пилотаж хоть в малейшей степени? Начать хотя бы с того, что штука это летать не может даже теоретически: нечем ей летать...
  Анюта тем временем слонялась по "салону", водя пальцем по теплым, ворсистым, необыкновенно приятным на ощупь стенам, пыталась перелистывать "гармошки" вдоль стен, достигавшие высоты ее тела, потом - зевнула и уселась в кресло. Необычной формы верхняя часть спинки его неторопливо, все тем же коварно-вкрадчивым движением, как будто прося разрешения и опасаясь напугать, опустилась на ее голову сверху, накрыв ее подобием шлема. Ученые мужи продолжали пререкаться и дискутировать, пока их не отвлек тихий, довольный смешок, после чего они вдруг как-то разом заметили сидящую в кресле Анюту. Она сидела с руками, почти полностью скрытыми в "рукавах", с головой, скрытой шлемом почти до самого рта, нимало не испуганная исо смутной улыбкой на губах. Она явно что-то разглядывала, явно - игралась чем-то, поскольку руки ее все время чуть заметно шевелились, и явно развлекалась своим занятием. Забрало "шлема" показывало ей разноцветные узелки, соединенные в сложные цепочки. Много узелков. И каким-то образом перчатки давали возможность касаться этих узелков. Иные - заставляли проделывать всяческие эволюции схему Изделия, котораянаходилась тут же. Другие - заставляли отдельные узелки разворачиваться в новые цепочки. Эта игра - оказалась необыкновенно увлекательной, она и увлеклась.
  - Интересно, что это она делает?
  - Только то, на что не решились остальные. Осваивает управление.
  - И чего она там сможет понять? Что она там вообще понимает?
  - Ты хочешь сказать, что соображаешь больше? У нее хотя бы сомнений с рефлексиями нет.
  - Господа, это же просто смешно!
  - Оставьте ее в покое, - негромко проговорила доселе молчавшая Нэн Мерридью, - потому что точного знания у нас все равно нет. А когда нет точного знания, нужны именно такие люди, темные и одаренные. Беспечные, не знающие сомнений и беспощадные. Те, кто когда-то первым приручил собак или быков, вряд ли кончали хотя бы и завалященький университет.
  С этого момента так и повелось. Никто ничего не мог понять, и все только диву давались: глазастая шпана с утра пораньше, захватив термос с кофе, усаживалась в кресло и сидела там часами, осваивая искусство общения с Изделием, как увлекательную игру. Ее приходилось чуть ли не силком вытаскивать из кресла, чтобы прогулять, накормить и вымыть, а то она и вовсе не вылезала бы наружу. Нет, то есть, конечно, пробовали и другие. Кое-кто даже умудрялся со страшной натугой что-то усвоить. Все это время она нетерпеливо стояла рядом, и когда у соискателя возникали какие-нибудь вопросы, она честно старалась ответить. Поначалу - при помощи своего небогатого словарного запаса. Потом, увлекаясь и видя полнейшую тупость курсантов, - все больше помогая себе жестами. Потом, - следовало неизбежное:
  - Пусти! Сейчас покажу лучше...
  После этих сакраментальных слов она как-то само собой оставалась на своем месте, и бедный член сообщества начинал испытывать неловкость от того, что отвлекает занятого человека от серьезных дел своими глупостями. Одно время она повадилась было и есть прямо там, у места, питаясь кофе и бутербродами, но ей не дали: кто-то, чаще всего - совершенно бесцеремонный, хищный Хаген, приходил за ней, молча брал поперек живота и волок ее, брыкающуюся, наружу. Даже абсолютно обожаемый ею Тэшик-Таш был не то, чтобы забыт, а как-то несколько отставлен в сторону. И однажды вечером произошло то, чего все ждали и чего смутно опасались: Анюта сообщила, что после долгих разбирательств достигла градации, именуемой "Контроль". Умное слово "градация" она узнала уже сейчас, в ходе своего чудовищного дрессировочного запоя, как и многое другое, потому что кое-что, касающееся, к примеру, масштабов, топографии, навигации и метрики, ей приходилось все-таки черпать у докторов с магистрами. Очевидно, что лекции их Анюта понимала очень по-своему, но, судя по вопросам, понимала явно. Вопросы по форме бывали таковы, что лекторам делалось дурно: потом, постепенно, они притерлись друг к другу. Сообщение вечером, у костерчика (костер теперь, в отличие от начального периода пребывания, жгли уже не как правило) было встречено гробовым молчанием, только спустя полминуты кто-то выдохнул, испуганно и отчаянно: "Ох, нет!" - но она почти не обратила на это внимания, продолжив с таким видом, будто всем уже - все ясно:
  - Там система какая? Там пока не разберешься почти со всем, до "Контроля" не добраться. Случайно ничего серьезного включить невозможно. Так что все. Хотите - завтра утром, хотите - прямо сейчас, но только я его вытаскиваю.
  - Слушай, не сходи с ума! Безумие какое-то, ей-богу!
  - Хм, - вдруг фыркнула Нэн Мерридью, - у кого-нибудь есть другой план? Жажду услышать. Можно даже не гениальный, а просто хоть на что-то похожий. Приемлемый. Не совсем идиотский.
  А Фермер сказал:
  - А когда вы все так дружно и с таким энтузиазмом собирались лететь, вы что, - не догадывались, что один из полетов будет первым? Так что рекомендую побыстрее оставить эмоции.
  - А еще меня не жалко. Если что - то и невелика потеря...
  И только махнула рукой в ответ на раздавшиеся было протесты.
  - А я, - пробурчал Тайпан, - так и не понял, о чем, собственно, речь? Ну не может эта штука летать! Никак. Ни при каких обстоятельствах!
  Она же, сторожко пробираясь среди камней, подошла к разверстому жерлу шахты, ступила на подъемник и скрылась из глаз. Все. И еще минут десять ничего не происходило, а потом, походя выворотив и смахнув подъемник, над краем шахты медленно и плавно всплыл, как всплывает из темной ямы на дне темное бревно сома, как восходит над горизонтом какое-нибудь темное солнце, бесшумныйтемный силуэт. Поднялся, с беззвучным поворотом сдвинулся в сторону, и опустился на склон, совершенно с ним слившись. Тайпан, сунув себе в рот чуть ли ни весь кулак целиком, что-то потрясенно шипел. Остальные - молчали, поскольку только у одного из собравшихся были чисто теоретические, им самим считаемые игрой ума прикидки, - как бы могло выглядеть что-нибудь вроде антигравитации, а другие в это не то, чтобы не верили, а считали несерьезным предметом для обсуждения. Это и сейчас выглядело несерьезно, как какое-нибудь огнестрельное ранение в локоть: ну всплыла этак неторопливо туша, - эка невидаль! Мы в кино и не такое видели ... И тут же, покинув внутренность Изделия, она с беспримерной наглостью, как что-то давно решенное сообщила, что прямо следующим утром планирует первый настоящий полет. Причем самым интересным была даже не эта наглость, а та интересная подробность, что наглость эта великолепно согласовывалась со здравым смыслом. Так что Сообщество задевала сама безапелляционность Анютиных высказываний, а отнюдь не их существо: ничего более конструктивного никто предложить, по сути, просто не мог. Точно так же, со всей определенностью, она высказалась, что в первый полет отправится одна, но тут номер не прошел. На нее навалились всеми и убедили-таки, что с одним человеком может произойти всякое, и по этой причине без Второго Номера никуда отправляться все-таки нельзя.
  Вылет был назначен на семь утра, причем по настоянию летчицы все возможные зрители расположились поодаль, - эту свою позицию она смутно мотивировала возможной опасностью, связанной со взлетом. К Моменту Ноль, само собой, все Сообщество без исключения, невзирая на предостережение, расположилось в бороздах окрестных голых горушек. Впрочем, это было проделано в типичной для Сообщества манере: так, чтоб было видно, но вне оси Изделия, - и на достаточном удалении. Анюта с Ресибиром, покинув последних сопровождающих, неторопливо удалились по направлению к машине, постепенно превратившись в две неразличимые темные фигурки, особенно крохотные на фоне массивного корпуса Изделия. Оно не особенно было похоже на что-либо летающее, даже при всей своей обтекаемости, - оно было похоже на гигантского кита, распластанного на суше, а еще - на бурый каменистый вал среди окружающего камня, совершенно сливаясь с ним по цвету и тону. Два черных муравья доползли до машины и так же, как муравьи - в муравейнике, исчезли внутри этой округлой туши, и снова в окружающем скудном ландшафте все замерло, стало неподвижным и мертвым. Тишина и неподвижность, неподвижный корпус непонятной машины среди неподвижного камня, казалось, лежал тут уже многие тысячелетия, и - никаких признаков того, что хоть что-то готовится. По мере того, как минутная стрелка подходила к двенадцати, среди зрителей нарастала нервозность, так, что под конец нервы у всех собравшихся были натянуты до предела, и это усугублялось тем, что буквально никто из них даже отдаленно не представлял себе, чего, собственно, ждать. То, что произошло потом,странным образом одновременно разочаровывало и пугало: машина исчезла с такой стремительностью, что глаз не успел уловить подробностей, осталось только смутное ощущение размытой ленты, смутной струи, почему-то разноцветной, мгновенно протянувшейся к небу, вонзившейся в него и исчезнувшей, как сон. Только что был, лежал на земле неподвижный, лениво-округлый кит, - и вдруг исчез без следа, без звука и без всяких световых эффектов. Какое-то время, - вероятно, очень короткое, - ничего не происходило. А потом в воздухе, приблизительно посередине расстояния между тем местом, где была машина и причудливой, как и все окружающие скалы, скалой по имени Киче, вдруг вспыхнул, - именно вспыхнул, - совершенно черный шар. Он погас так же мгновенно, как и возник, а потом на потрясенных людей, собравшихся вокруг, вдруг обрушился удар. Прежде, чем звук добрался до них по воздуху, он достиг их через камень. Это пела, вибрируя как чудовищный камертон, источеннаяветром, шлифованная летучим песком, ветхая от времени скала Киче, ана ее невзрачно-темной каменной груди страшным, режущим, нестерпимым зеленовато-белым блеском горело крохотное пятно, почти точка, окруженная ослепительным сиянием. Камень под ногами продолжал дрожать мелкой, почти непереносимой дрожью, от которой ныли зубы и неприятно вибрировало что-то в ушах, контуры скалы стали размытыми, она медленно-медленно окуталась непроницаемыми, тяжелыми клубами пыли и мелкого каменного крошева, а потом вдруг так же медленно начала растрескиваться вдоль, превращаясь в груду беспорядочно валящихся каменных столбов, которые, в свою очередь, ломались, рассыпаясь остроугольными глыбами. И только потом, после света, дрожи и звука, пришла очередь ударной волне. Благо еще, что она достигла несчастных зрителей не единым всесметающим фронтом, а, скорее, в виде множества беспорядочных, яростных вихрей. Они загнали смертных в их каменные щели, заставили цепляться за камень, запорошили им глаза и забили глотку пылью, и сверху присыпали мелкими, - и не слишком мелкими, - камешками под глухие раскаты и зловещий, короткий, как от громадных челюстей, лязг тяжких каменных глыб. Казалось, катаклизм длится вечно, но на самом деле уже к семи - двенадцати стихли последние раскаты, и почти осели клубы пыли, и прекратились лихорадочные содрогания почвы, только в одном месте из-под оставленной обвалом груды каменного мусора лениво поднимались скудные, тяжелые клубы жирного дыма, как будто нестерпимым блеском сверкавшая частица подожгла что-то маслянистое или же содержавшее смолу. Когда почтенное Сообщество, слабо перхая и дружно протирая глаза, сумело отодрать себя от взбесившегося камня, от бедного Киче остался куцый, косо сколотый обломок, напоминавший сломанный зуб. И первым, кто пришел в себя, оказался флегматичный Фермер:
  - Так, - сказал он, - все, кажется, целы. А ведь, кажется, всеот себя зависящее сделали, чтобы расшибиться. Может быть мне хоть кто-нибудь сможет объяснить, какойбезопасный вариант вообще, хотя бы теоретически, мог иметь место в данном случае, - во-первых, и почему именно на него был расчет, - во-вторых? Потрясающее, прямо-таки редкостное благоразумие и осторожность...
  Чела, не сказавший ни единого слова, к этому моменту уже возился зато с кое-какой аппаратурой дистанционного контроля. Лицо его имело самое что ни на есть озабоченное выражение:
  - Господа, - странным голосом проговорил он наконец, выводя на экран данные радиографа, - боюсь, что мы все попали под воздействие рентгеновского излучения. Утешает то, что оно было довольно мягким и продолжалось не более пятнадцати-двадцати секунд... Источник носил точечный характер и располагался, - тут он указал рукой на рухнувшую скалу, - приблизительно во-он в том направлении...
  
  - Интересную штуковину мы родили, - проговорил, машинально грызя мимоходом сорванную, тощенькую травинку, хмуро-рассеянный Тайпан, - невозможную с точки зрения всех нынешних представлений. Жалко, что пропала, а то изучили бы...
   - Господи, что ты говоришь-то? Почему обязательно "пропала"?
   - Не надо обманывать себя. - Он выплюнул травинку, оказавшуюся горькой, как хина. - Не стоит врать - себе: по записям, уже в секторе сто двадцать - семьдесят градусов скорость этого... Этого фантика была уж никак не менее тридцати "М". Так что, хоть мы и не сумели точно измерить ускорение, оно явно было таким, что о нем противно говорить... Ребят убило мгновенно, они, наверное, даже не успели ничего почувствовать. Так что это сооружение летит себе где-нибудь по прямой, страшно собой довольное и с двумя молодыми дураками, превратившимися в студень, - внутри... О-охх, - он застонал, вдруг, как это порой и бывает, осознав, что больше - никогда в жизни, и в муке закрыв глаза рукой, - да как же это, гос-споди!
  - Но почему это произошло, почему? - В странном отупении недоумевал Об. - Ведь все же было обговорено, буквально! Ну послушайте, друг мой, - он потянул Тайпана за рукав, - но этого же не может быть! Она сама задавала мне такие вопросы, из которых ясно было, - все человек понимает в смысле времен и расстояний... Ну не мог я ошибиться! Я слишком давно преподаю для этого! Ну скажите, а?
   - Может быть так. Может быть - не так. А может быть, поняв вашу науку, она ошиблась в самом действии. Думала, что надо делать так, а на самом деле оказалось - иначе. Кто теперь знает? Кто и чего теперь может сказать? Еще и по этой причине дело наше, кажется, завершилось, толком еще и не начавшись... А! О чем теперь говорить...
   Этот обед начался в тягостном молчании. Хаген приволок откуда-то бутылку виски и бутылку текилы, и никто не стал возражать, когда он разлил спиртное по стаканчикам. Нэн Мерридью сидела отрешенно, с сухими глазами, но это была сухость пустыни, на нее страшно было смотреть, - в тысячу разстрашнее, чем если бы она билась в рыданиях. Никто не решался первым начать разговор, потому что из собравшихся все до единого понимали, что первое же слово, изреченное по существу, неизбежно обернется коллективной истерикой. Убийственной моральной паникой. Мозговой рвотой. Со времени старта прошло уже шесть часов, и надеждыне оставалось даже у самых стойких. Да и не во времени дело: для всех присутствующих было совершенно ясно, чем неизбежно обернулся дикий старт для всех, находящихся внутри. Тут были люди, которым доводилось терять, в том числе - и друзей, в том числе - и трагически, и порой - внезапно. Но все-таки этот случай выдавался и из этого ряда - вон какой-то особой подлостью, несправедливостью нестерпимой. Потому что не было сейчас - войны. Потому что жизнь, которую они столь круто попытались взять в свои руки не так уж давно, после тяжкого периода невразумительной, ничего не дававшей чувствам, подготовительной работы с месяц тому назад начала, наконец, оборачиваться подобием сказки, произведением тяжко кованной магии. Наконец, Тартесс поднял голову, доселе опущенную долу, обвел собравшихся режущим взглядом, проглотил стоявший в горле шершавый комок и начал:
  - Что ж мы все молчим-то теперь? То такие все были разговорчивые... Слова друг другу не давали сказать! Очевидно, - боялись, что другие не заметят, какие мы все замечательные! Не...
  И - не договорил. Не договорил, потому что по сухой, залитой беспощадным послеполуденным светом почве скользила быстрая тень, а с безоблачного неба стремительно, бесшумно и страшно валилась тяжелая туша Изделия. Машина падала плашмя, как иной раз "на ровном киле" тонут корабли, не ускорясь и не замедляясь. Она просто, как в детской выдумке, замерла в каких-то сантиметрах от грунта, а потом, мягко распластавшись, бесшумно легла на него. Все.
  
  Для Анюты пребывание в Стационарном Кресле перестало быть работой уже несколько дней тому назад. Теперь она искренне наслаждалась "игрой в кнопочки", заставляя машину выполнять все более замысловатые трюки, - правда, до сего дня исключительно только на земле. Так сказать, - умозрительно. Но сей день наступил, и от этого не стало сложнее. Этот-этот-этот - прижать, за эту связку, - потянуть, - "Контроль", - "Исполнение". А для чего мы так стараемся? А всего-навсего... "Гармошка", тянувшаяся вдоль стен, в одном месте растянулась, сгладилась, образовав чуть угловатое подобие волны высотой приблизительно по пояс взрослому человеку, и отлилась в близкое подобие ее собственного кресла. А для того мы так стараемся, что нам всего-навсего нужно как можно надежнее усадить Второго Номера. Надо сказать, - говенненький Второй Номер из Ресибира, но, с другой стороны, этолучшее, что можно достать. Приподняв забрало, и увидав, что Ресибирова голова тоже скрылась под шлемоподобным навершием кресла, - спросила:
  - Картинка есть? Четкая?
  - Порядок, - шевельнулись медальные губы под "забралом", - картинку вижу и понимаю.
  - Добро.
  Так и вот так, - вызвали модельное изображение окрестностей с Киче - В качестве основного тактического и с Кси-Лаковой - в качестве стратегического ориентиров. Выбираем темпоритм по модели. Оч-чень торжественно удаляется Киче. Как на похоронах. Наз-зад. Еще раз. Как часовые у Мавзолея дедушки Ленина. Назад. Еще раз. Как дачка от "Запорожца". Еще. Переборщили. Не знаю - почему, запретного красного на узелках нет, но все-таки слишком будет. И не нужно к тому же. Еще разик. Резковато, - но сойдет. Какая у нас комбинация? Ага... Связываем в цепочку все узелки комбинации. Цепочку - в нижнюю часть, а верхнюю поделим: пока что треть - передний обзор, две трети - задний. Видно так, что впору потрогать. Все. "Контроль", - тянем связку, - взгляд фраера, - нигде красного цвета нет, - "Исполнение". Если придираться, то какое-то шевеление, может быть, и было, а так, если честно, тело не ощутило ускорения: просто Киче плавно и быстро отодвинулся вглубь все более обширной и все более мелкомасштабной панорамы. На протяжении почти минуты пологого полета была видна в виде все более мелкого черного пятнышка Кси-Лаковая, но потом ушла за край "прямого" экрана и она. "Тест". Красного нет. "Линейка". Высота сто двадцать километров. Скорость - восемьдесят процентов равновесной. Так что, будь это обычной машиной, движение шло бы по параболе, но Изделию, похоже, было совершенно все равно, куда, как и по какой траектории лететь. Из почти безотчетного желания форсировать события, почти бездумно она увеличила скорость, поднялась повыше и сделала скорость равновесной. Через несколько десятков минут они оказались приблизительно над тем местом, с которого не так давно отправились. В нескольких сотнях километров от Кси-Лаковой, а отсюда - совсем рядом, над побережьем висел мощный, выразительный, даже на глаз переполненный энергией завиток облаков, - на самом деле завиток этот имел собственное имя: "Габриэлла", и принес на сотни, тысячи квадратных километров чудовищные ливни и ветер, сбивающий с ног. Теперь он был виден только на протяжении нескольких минут, после чего исчез за смешным, круглым горизонтом. Внизу тянулся океан, проплывали острова, бесцветные из-за прикрывающей их дымки или сказочно-прекрасные, подобные ювелирным изделиям в серо-голубом бархате, как в бреду, как в невозможно прекрасной сказке неторопливо, величаво протянулась внизу Африка, но и ее они пересекли в этом месте чуть больше, чем за пять минут.
  - Эй! - Раздалось слева и она, вздрогнув, очнулась от своего сна наяву, от реализованной грезы, заставляющей терять чувство реальности. - Скажи, как тут вывести нижний обзор?
  Анюта про себя высказала одно короткое слово, которое говорят даже и высококультурные русские люди, треснувшись, к примеру, об угол либо пролив на себя горячий чай: ее удивляла потрясающая бестолковость этих старых (кроме лапочки-Поля, конечно!), колоссально много знающих, опытных, до изощренности умных людей. Ну ничего же сложного! Все ж просто так понятно! При этом она, правда, упускала из виду, что к ней самой эта ясность, эта рефлекторная легкость действий пришла после кошмарной десятидневной учебы, искуса, когда она, сама того не заметив, впервые в жизни стала каким-никаким, а профессионалом. Теперь она, понятно, как это и свойственно людям, даже представить себе не могла, - чего тут можно не понимать? Тихим, ровным голосом, скрывающим раздражение, она дала Второму Номеру краткую, детальную инструкцию, и, спустя пару минут, заполненных шипением, услыхала удовлетворенное восклицание: Ресибир, пребывавший с самого начала полета наполовину слепым, вдруг прозрел и проникся. Теперь она, поначалу - осторожничая, а потом все более смело начала пробовать разные режимы реального полета, то падая почти до атмосферы, то поднимаясь до высоты в половину земного диаметра. Слева было совершенно тихо: освоивший операционную систему визуального контроля Ресибир пребывал в надлежащем экстазе и о нем, казалось бы, можно было дальше не беспокоиться, но неожиданно раздалось:
  - Слушай, а сто километров в секунду мы можем?
  - Угу.
  - Так давай тогда по-быстренькому на Луну слетаем, а?
  Возможность этого ей как-то так не приходила в голову. Но была соблазнительной. Страшно соблазнительной. Нестерпимо соблазнительной, особенно после того, когда до нее вдруг дошло, что можно. Вполне. То есть, конечно, нужно все подробно и точно выяснить у самого Изделия, но, кажется, должно было выйти. Вот она и занялась расспросами и расчетами, крутясь на высоте трехсот километров, затратив на все около получаса: дело оказалось не таким уж простым, но, впрочем, вполне осуществимым и не слишком сложным. В общем, затратив чуть больше трех часов, они слетали на Луну. Точнее - к Луне, обогнув ее с максимальным приближением к обратной стороне на десять километров, и мимо них быстро и неуклонно проплывали вечные, ветхие, залитые угольными тенями и ослепительным светом кратеры. Такие контрасты, которых на Земле просто не бывает,ослепительный и ледяной восторг, время, когда сбываются сны, и впору бы ущипнуть себя, только совершенно нет никакого желания просыпаться.
  Ее достаточно рано начали тискать, потому что это было вполне в обычае у народа в тех местах, откуда она была родом, и не подчиниться ему в надлежащем возрасте обозначало бы автоматически поставить себя вне общества Прыщавых. Отважные на такое - были, но для этого нужно было иметь либо высокое по райцентровским меркам положение родителей, либо хоть что-нибудь за душой. Она же, сколько себя помнила и до совсем-совсем недавнего времени была Человеком Обычая, и очень-очень редко ловила себя на мысли о том, что вообще мыслит. Нравы же в рабочем общежитии и ГПТУ были и еще проще, но и строже: они приручали к потным рукам за пазухой, под подолом и в прочих местах очень быстро, в считанные недели, редко - месяцы, - и уже всех. Кавалеры... Это теперь она понимала, какими тупыми, дикими, вонючими, жестокими козлами они были. Мизантроп Хаген как-то раз, когда она уже успела что-то усвоить (сама не поняла как: ведь учили же вроде бы языку в школе, так с обычным результатом - по нолям) из английского языка, обронил термин: "голая обезьяна". Вот-вот. Это про них, про кавалеров, но они были неотъемлемой частью окружающей природы, и ни ей, ни подругам, просто-напросто в голову не приходило как-нибудь избежать тесного соприкосновения с ними, как не приходит в голову какому-нибудь карпу желание прогуляться по берегу или малость полазать по деревьям. Так что невинность она потеряла довольно быстро. И, - как она понимала это теперь, - если не ума, то хоть чутья врожденного, чутья самой адаптивной в мире твари божьей - человеческой самки, чтобы, пройдя через пару-тройку комплектов из потных рук, остановиться на следующем. Сыграть, по мере соображения, таким образом, чтобы он все-таки не слишком над ней издевался в угоду друзьям, и чтобы, одновременно, не наскучить. Роман с молодым человеком из райцентра с точки зрения психологии очень напоминает работу укротителя, к примеру, медведя: никогда не можешь быть уверен, что объект укротительской деятельности вдруг не порвет тебя в клочки. В сексуальном плане он был всем подобен представителям своего вида, то есть груб, тороплив, невнимателен, однообразен и вонюч, и только наличие серьезного врожденного темперамента позволило ей со временем начать испытывать некоторое удовольствие от его действий, и даже пару раз достигнуть финала: не бог весть что, но, к сожалению, появляется пристрастие. Она даже, дура, думала, что влюблена в этого Коленьку! И с чего, спрашивается, выдумала? Даже непонятно, - ведь ничего, совсем ничего хорошего в этой особи мужского пола не было. Только что сравнить было не с чем, а так - почти совсем непроглядный случай. А потом, - вдруг, сразу, - Поль с его смешным русским языком, необыкновенно выразительным, необыкновенно милым лицом, с грустными черными глазами. Ее сразу же, с первого взгляда повлекло к нему со страшной, непреодолимой силой, и не о чем тут было думать, все за нее само подумалось, и, видать, правильно подумалось, потому что очень быстро он оказался в ее постели, именно потому что ей так захотелось. Это была сказка! Она ничего подобного даже представить себе не могла, и дело даже не только в его умении или там мужском опыте: еще до того, как он коснулся ее в первый раз, у нее уже кружилась голова как от какого-то волшебного вина, а тело потеряло вес. Земля плыла, когда он в первый раз дотронулся до ее кожи, так что же говорить о том, как было потом, об этом и вовсе никак невозможно ничего сказать, потому что это было неописуемо, потрясающе, и слов таких не придумано, потому что если бы были такие слова, род людской перевелся бы на земле, честное слово... Так вот, сейчас, на скорости в полтора километра в секунду на расстоянии в десять километров от самых высоких, самых отчаянных, самых иззубренных гребней, черных, как сажа ночью, и ослепительных, как электросварка, - было не хуже! Это было ничуть не хуже, чем любовь, это было на уровне. Мысли кружились, как разноцветные искры в медленном вихре, но это странным образом не мешало ей видеть - все, и делать все так, как это нужно. А потом она все с тем же наслаждением разогнала свою машину до огромной скорости и смотрела за тем, как медленно, но все-таки заметно для глаза растет, надувается, как гигантский воздушный шар, надуваемый ленивым великаном,бело-голубой, чуть съеденный сбоку Ночью шар Земли... А вот чем хорош полет на очень, очень больших высотах, так это определенным удобством навигации. Последовательно - полушарие, потом - континент, та самая горная провинция в Андах, и - черное пятнышко Кси-Лаковой. Она спускалась, постоянно корректируя спуск, плашмя, потому что захотелось испробовать такой режим, и выглядело это, как обыкновенное падение с небольшой высоты какого-нибудь бревна. Вот только - высота была большой, и поэтому "обыкновенное падение" непременно обернулось бы довольно хитрым куском спирали. А тут - "падение плашмя" в каждый данный момент времени происходило по перпендикуляру к плоской, как полторы тысячи лет тому назад, неподвижной Земле. По законом неравномерно-замедленного движения.
  
  - Ты что же это творишь, др-рянь пар-ршивая?!! Ты понимаешь, что мы вас уже десять раз, как похоронили? Нет, ты понимаешь или нет, я тебя, паршивку, спрашиваю? Где вы, чер-рт бы вас...
  Разэтак и разтак. В полном соответствии с бессмертными заветами Михаила Илларионовича Кутузова: мордой - и в говно.
  - ... же, самый первый раз вылетают, - и на тебе! Шесть часов изволит неизвестно где...
  Где-где... Не так, конечно, как слово, употребляемое в ответ на данный вопрос классически, но тоже почти в рифму, - на Луне. Но она в тот момент, понятное дело, ничего такого не то, что не сказала, но и не подумала даже, потому что до нее дошло, чем на самом деле обернулись порывы ее крылатой души для всех собравшихся. А еще - какими чудовищно глупыми были на самом деле ее деяния. А еще - какой подлостью, какой эгоистичной жестокостью было взять - и улететь, не договорившись о связи. Они-то понятно, им и в голову не пришло, что она, дура безмозглая, с первого же раза рванет куда-то там вдаль, - а она? А она об этом - думала? Вообще - что собиралась делать и собиралась ли вообще что-нибудь? Эти, или почти эти, а также многие другие им подобные мысли возникли в ее голове почти одновременно, после чего она, мучительно покраснев, схватилась за щеки и заревела. Это был рев настоящий, натуральный, как самогон, с соплями, вытираемыми рукавом и слезами градом. Так ревели сисястые, толстоногие, пятнадцати-шестнадцатилетние деревенские девки, когда родители вдруг доподлинно узнавали, чем именно она занималась в баньке с теть-Нюриным Ванькой, и чем это закончилось, а нынешнее поколение так уже не умеет. Утраченное искусство. Это потом она, скорее, сама бы кого угодно до слез довела, это потом ее даже представить-то плачущей стало невозможно. Это все еще было впереди, а пока она простодушно ревела, всецело осознав весь ужас содеянного. Ресибир,бледный и мятущийся,стоял рядом с Анютой, но совершенно осатаневший Об продолжал свое одинокое плавание по волнам Злобной Риторики вовсе, казалось, не обращая на него никакого внимания. Наконец, он все-таки решился подать голос:
  - Это я, я виноват. Это я предложил ей слетать на Луну. Даже не знаю, - что это на меня нашло?
  Об повернулся к нему и некоторое время молчал, тяжело, с ненавистью дыша, потом лицо его приобрело почти свекольный оттенок и он ткнул аргентинца в грудь костлявым пальцем:
  - А с вами я вообще не хочу разговаривать. С вами не о чем разговаривать, вамнадо просто набить морду. А самое главное, - так это то, что вы здесь совершенно не причем! Совершенно! На вас никакой такой вины нет! Кроме глупости, но это, к сожалению, не коррегируется...
  Это он, надо сказать, погорячился: чтобы набить морду Ресибиру понадобилось бы трое-четверо морских пехотинцев. Предпочтительно - с автоматами. Другое дело, что был дон Алонсо страшно сконфужен, чувствовал себя виноватым и очень может быть, что предпочел бы мордобой претерпеть. Межь тем в разговор вмешался Фермер, который доселе стоял неподалеку, молчал и только переводил взгляд светло-голубых глаз с одного участника разговора на другого:
  - Мисс Судкова, - проговорил он негромко очень ровным, чуть даже лекторским голосом, - вы понимаете, о чем говорил сейчас мой горячий друг, а? Вот этот вот мелкий провокатор, ваш напарник, он, при всей своей глупости, - понял, поскольку, как-никак, был человеком военным, а вы? Нет? Да успокойтесь же, вам просто не объяснили в свое время, и приходится делать это теперь... Есть правила, правота которых подкреплена опытом тысячелетий, их сравнительно немного, но зато все они крайне важны. Так вот, согласно одному из них, власть того, кто стоит на капитанском мостике... или того, кто сидит в кресле Первого Пилота, как правило, безраздельна. Мера ее гораздо выше, нежели у любого монарха. Все, кто в данный момент находятся на борту, - кем бы они ни были! - обязаны подчиняться его приказам во всем, что прямо или косвенно связано с безопасностью судна, но зато за все принятые решения несет единоличную ответственность только он сам. Вам посоветовали глупость, вы приняли решение эту глупость воплотить в дело, - ваша ответственность! Вам посоветовали дело, вы не обратили внимания, - ваша ответственность. Зато когда целая куча каких-нибудь гениев предлагают каждый - свое, кто-то, - вот вроде вас в минувшем эпизоде, - говорит, что будет - вот так! И все сразу затыкаются. Кое-когда это бывает единственным, что позволяет спастись. Теперь понимаете, в чем дело? В том всего-навсего, что на протяжении шести часов вы как раз и были Первым Пилотом. Не автопилотом, не "просто" пилотом, а именно Первым Пилотом и капитаном судна. Прошу вас, - вдумайтесь в это. Если нужно - помедитируйте. Простите, - я не слишком невразумительно говорю?
  - Да нет, - она решительно вытерла глаз кулаком, и они странным образом как-то сразу высохли, - я все поняла. Отлично все поняла. Огромное вам спасибо.
  - Господа, - разводя руками, сказал Оберон, который на протяжении всего разговора только шевелил с отрешенным видом губами, вслушиваясь, похоже, не в ругань, а, по меньшей мере, в музыку сфер, - о чем это, чер-рт меня побери совсем, мы разговариваем? Вот стоят люди, которые только что, мимоходом, за три-четыре часа слетали вокруг Луны, а мы о чем говорим?!! Мы за полгода считая от начала проектирования сделали машину, которой тут не будет, может быть, и через тысячу лет, а мы тут это, как оно ...
  Он пощелкал в воздухе пальцами, а Некто В Сером закончил за него тоном самым, что ни на есть, поэтическим:
  - Делаем оргвыводы. Исключительно точный термин. Сугубо советский, а оттого на другие языки точному переводу не поддающийся. Что-то вроденаказания невиновных с параллельным награждением непричастных, но и не вполне, поскольку достаточно часто пострадавший страдает не слишком сильно, но - сугубо теоретически, а в итоге все остаются довольны...
  А Тайпан, проглотив очередной комок в горле, в очередной раз возопил отчаянно, но тихо, отчего вопль души и уст его прозвучал особенно пронзительно:
  - Ну, - не бывает! Я скорее поверю в собственное помешательство, в массовый гипноз, в то, что все это мне снится... Но только не в безынерционный двигатель!
  - Почему - безынерционный? Что-то же треснуло все-таки по бедному Киче? Почему не реактивный луч? Мало ли какие могут быть излучения...
  - Треснуло? Пальцем ткнуло! В шутку! В момент старта выделилось никак не меньше пяти миллиардов килоджоулей энергии, и если бы они выделились в виде какого угодно реактивного луча, то за то время, которое мы имеем, от нас остались бы одни только черно-белые фотографии... Это было бы чуть ли не похлеще Хиросимы, а мы - так, пустяковинку одну видели. Не-ет, поверьте моей физической интуиции, это какой-то вторичный эффект был, по всему - остаточный: как будто у чего-то такого чуть-чуть не хватило емкости, вот этот вот остаток и врезал по Киче. Он же совсем ветхий был, вот и рухнул, не выдержал.
   - После-едовательный ты мужчина : только что говорил, что не бывает и быть не может, - и через пять минут уже гипотезы лепит.
   - Это я так, рефлекторно. На самом деле этого и впрямь не может быть. Я по-прежнему в этом совершенно уверен.
   - Так ведь сам же видел! Собственными своими глазами!
   - Я много чего видел. Видел, как на глазах у почтеннейшей публики распиливают пополам очаровательную девушку. А в Камранге я в свое время из любопытства пробовал пайотль, так еще и не такое видел. Ну, - не может этого быть! Хотьвы что.
   - Вот давайте пари: вот найдем, - если найдем, - способ выяснить, так вы будете лупить себя по голове и орать, что это так просто, и только такой идиот, как вы, не могли догадаться... Как?
   Тайпан, глухо зарычав, покрутил головой и, нагнув голову, быком пошел в сторону от несносного, легкомысленного собеседника, никак не желающего серьезно относиться к крушению мира. Вдруг остановился, повернув голову:
  - Вы еще выясните, вот попробуйте, посмотрим, что у вас получится!
  
  
  Художник. Преимущественно - минус три года.
  
   - Так я все никак не могу взять в толк: вы что, - предлагаете нам искать какого-то чертова ниндзю?
   Эфраим Гольдберг осторожно вздохнул, и начал практически с самого начала. Ничего страшного. Кем-кем, а уж дураком шеф не был, но уж такая ему была присуща манера. Особенно в случаях, которые он считал серьезными.
   - Господин Дуглас, я говорил с самого начала и повторю еще раз: про ниндзю я сказал только для примера. Уже раскаиваюсь. Если б знал, какую это вызовет реакцию, - клянусь вам, что и не заикнулся бы об этом. Вероятно, у вас и еще болееабстрактный способ мышления, чем я думал. Повторю еще раз: я осмелился занять ваше время только потому что совершенно уверен: усилиями нашего отдела сделано открытие поистине эпохального значения. Тихое такое событие, способное изменить судьбы мира. Мы всего-навсего нашли стандартный и даже, в определенной мере, формализованный подход к проблеме так называемых "творческих" способностей. Если отбросить совсем уж все подробности, то коренное отличие между человеческими существами по их способности "творить" состоит в максимальном числе параметров одной точки, которое индивид способен воспринять одновременно. Для одного только зрительного анализатора у самого обычного горожанина-обывателя это число достигает, в общем, восьми параметров на точку. У специально тренированных людей это число достигает, в общем, с известными оговорками, девяти. До сих пор нам не удавалось исследовать людей, у которых это число достигало бы десяти. Также и по звуковому анализатору: практически на одно измерение, превосходят обычных людей слепцы, профессионалы некоторых экзотических областей практики и особо обученные по специальным методикам бойцы.
   - И каковы же эти десятый-одиннадцатый... и все прочие параметры?
   - А они просто-напросто не имеют названия. И не могут иметь, поскольку язык, как известно, является исключительно функцией общества. Просто по определению. То, что является принадлежностью только изолированных одиночек, разумеется, не может быть точно описано и не может получить Имя. Вы - блестящий системотехник и, я уверен, уже поняли гораздо больше, чем я вам сказал.
   - Допустим, - понял. Допустим, - даже заинтересовался. Меня интересует, какие практические выводы из всего этого сделали ВЫ? Предполагаете как-то смоделировать в следующих моделях? Собираетесь положить их В ОСНОВУ новых моделей?
   - М-м-м... Пожалуй, - нет. По крайней мере - не сейчас...
   - Вот как? Тогда назовите хотя бы одну причину, по которой я трачу на вас свое, как вы изволили выразиться, драгоценное время?
   - Обратите внимание на то, что вы не дали мне договорить...
   - Ах, извините!
   - Не стоит, - Эфраим Гольдберг даже виду не показал, что хоть как-то ощутил шефов сарказм, - так что речь идет покатолько о том, чтобы найти, найти человека, - или людей, - соответствующих этим самым десяти-одиннадцати воспринимаемым параметрам. И привлечь их на службу к себе. Какова бы ни была конкретная природа этих дополнительных параметров. Это, в конце концов, не так уж и важно.
   - Вот как? Интересно. Очевидно, - это еще не все?
   - Не думайте, я отлично понимаю вашу иронию, просто не считаю нужным каждый раз это самое свое понимание демонстрировать. Разумеется, у нас теперь есть еще и методика, позволяющая находить таких людей. Достаточно надежная. И уже есть результат: дело в том, что мы, кажется, нашли такого человека.
   - И кто?
   - Как ни странно - художник. Хотя, если вдуматься, ничего странного тут как раз нет... Кореец, учился и почти всю сознательную жизнь провел в Токио. В настоящий момент он приехал с небольшой экспозицией своих картин, - она имеет место быть в Музее Современного Искусства. В данном случае я могу практически гарантировать... Короче, - тут ошибка маловероятна. Практически невероятна.
   Дуглас молча сидел, положив локти на стол, навалившись на стол, нависнув над столом, и молча, в упор рассматривал близко посаженные глаза, мелкокудрявые седины и монументальный, сверххарактерной формы нос собеседника.
   - Слушайте, - вы что, всерьез все это дерьмо?
   - У нас наглость, по сути, напускная, на самом деле - я серьезен, как никогда.
   - И чего вы от меня хотите?
   - И вы-таки хотите, чтобы я говорил откровенно? Вы совершенно уверены?
   - Эфраим, - голосом ночной каменистой пустыни проговорил мистер Дуглас, - вы мне надоели.
  - Понимаю. Это как раз вполне даже очень можно понять. Если вы спрашиваете мое мнение, то самым уместным я считаю вам самим съездить на эту вернисажу и посмотреть эти картинки. Я очень надеюсь, что после этого вам все станет ясно и без всяких дополнительных объяснений... Я, конечно, не специалист, но мне кажется, что эти его... произведения имеют интерес даже с точки зрения технологии.
   - А если, - не меняя позы, все тем же тихим, страшным голосом проговорил доктор Дуглас, - нет? Что тогда?
   - Ой, о чем вы... Разумеется, - ничего страшного не произойдет. Просто-напросто пройдет год. Или два. Но рано или поздно то же самое придет у голову другому старому еврею. И он точно так же приплетется к своему шефу. Только та компания не будет иметь лидирующих позиций и стабильного финансового положения, как ITI. Ту компанию будет слегка лихорадить. У ее руководства не будет оснований для самоуспокоенности, и оно, - вдруг, - вспомнит, что все, буквально ВСЕ начинается, в конце концов, с одного человека. Всегда - только одного. Человек не чувствует, когда тихо-тихо, незаметно начинает стареть и постепенно умирать. Так и вы, может быть,даже не успеете почувствовать начало конца своей фирмы. Это ваши приемники, может быть, успеют спохватиться, начнут перекупать, догонять, в результате чего потратят массу денег и все-таки потеряют положение безусловного лидера. А так - да. Разумеется, вы, как всегда, правы и никакой немедленной катастрофы не произойдет. Пожалуйста! Не нужно ничего делать, и можно получить удовольствие от того, чтобы послать в задницу усталого, старого еврея вместе с результатами четырехлетней работы. Пожалуйста! Это же, в конце концов, не пакет программ для организации подсчета армейских подштанников и не новый процессор... Нет-нет, я, конечно же, пойду.
  - И что, - вклинился в этот эмоциональный диалог Дэниэл Спенсер Дуглас, в просторечии "ДС", - я, по вашему должен делать с этим азиатом?
   - Предложить ему возможность заниматься приблизительно тем же, но только за пристойные деньги. Предложите ему полугодовой контракт с возможностью продления отношений. Он будет счастлив. Дело в том, что он относится к так называемому "второму дальневосточному стереотипу". Это обозначает принадлежность человека к сугубо азиатскому психотипу, но не такому, которые коварные-хитрые-рассчетливые до безумия, а тому, который, - скромность, субординация, умеренность, трудолюбие, чувство долга, - понимаете? Причем стандарт этот настолько прочен, что даже талант, даже огромный талант не в силах модифицировать его сколько-нибудь существенно... Я это к тому, что он в доску разобьется, чтобы вы за свои денежки получили все положенное. Как можно больше.
  
  - И, хотя я не уверен, что добился за время полугодового контракта чего-либо конкретного, контракт был перезаключен и еще на полгода. Положение постепенно начало меняться... Мы как-то притерлись, поняли, чего нам друг от друга надо, и следом контракт был заключен уже на год, причем, неожиданно для меня, на гораздо более выгодных условиях, нежели прежде. Господин Гольдберг, чрезвычайно много помогавший мне э-э-э... в выработке самого способа моей работы по своей инициативе нанял адвоката, усилиями которого я получил право на прибыль... На прибыль от внедрения моих достижений. Должен сказать, что эта работа... Увлекает. Весьма сильно увлекает, но это ни в коем случае не делает ее легче. Разумеется... Разумеется, - я не эксперт, но мне все-таки кажется, что работа моя в то время несколько напоминает труд математика. Сходство состоит главным образом в том, что... Оперируя цифрами и символами, математик не всегда знает, что за реалии стоят за этими значками, и ему может быть и не нужно этого знать. Так и я, - сначала доктор Гольдберг, а потом господин Ван-Петерс сделали все возможное, чтобы... Чтобы я просто делал то, что умею, не подозревая, что это на самом деле значит... Ну вот, опять я, кажется говорю невразумительно... Прошу прощения, это и вообще является моим коренным пороком... Они позаботились о том, чтобы я занимался тем же, чем и прежде, когда делал свои ДЦГ... Это - динамические цветовые гармонии. Поначалу это было и не сложнее всего предыдущего. Я по-прежнему гармонизировал различные тенденции развития световых потоков, время от времени мне меняли средства визуализации, а я и не подозревал, что и это является... В какой-то мере результатом моей деятельности.
  
   Это было чем-то вроде программирования навыворот: обычно пишется дискретная программа, которая превращается, в свою очередь в те или иные изображения, каждое - со своим поведением на экране, а здесь - цветовые решения претворялись в последовательности команд. Которые, в свою очередь, были, по существу, набором требований. Поначалу эти требования были незамысловаты: запросить о существовании устройства с такими-то свойствами, поставить такой-то эксперимент, дополнить устройство коммуникативного узла такой-то схемой, подключенной таким-то способом. Буквально в первые же месяцы затея, казавшаяся поначалу такой безнадежной, вдруг, ни с того, ни с сего обернулась рядом простейших, совершенно неожиданных в своей очевидности решений как в программировании, так и в создании архитектуры новых устройств. Попутно выяснилось, что грань - исчезающе тонка. Почти отсутствует. На Странную Затею обратили самое пристальное внимание. Господин Ван-Петерс лично следил за тем, чтобы все требования выполнялись в первую очередь. Между тем как работа художника, так и расшифрованные задачи становились все сложнее. Правда, - параллельно росли и возможности по решению проблем. Система Требований обернулась спустя некоторое время так называемым "обобщающим блоком", небольшим устройством, способным образовывать ту или иную последовательность связей в зависимости от поступающей информации. Блок этот постепенно усложнялся, незаметно став основным устройством компьютера, с которым Сен взаимодействовал непосредственно, причем его задачи толькоусложнились многократно. Теперь он, не пользуясь ничем, кроме воображения и накопленного опыта, менял свойства точек n-мерного пространства с тем, чтобы процесс, достигнув этой точки, модифицировался определенным образом, причем с учетом достижения общего замысла. Бывший Обобщающий Блок, сохранив структуру связей, из электронного стал фотонным, оптическим устройством, а нечеловеческая нагрузка на художника и еще возросла. Определенный перелом был достигнут, когда Система Требований обернулась так называемыми "Молекулярными Сборщиками", сложными неорганическими молекулами, способными по определенной программе пристыковывать атом к атому, молекулу - к молекуле. По сути - ничего сверхъестественного не произошло, - если раньше процессор оперировал распределением электронов, то теперь их роль стали выполнять еще и ионы, радикалы, отдельные атомные группы. Совершенствование самой структуры Интегрального Блока стало непрерывным и естественным процессом. Названный с чьей-то легкой руки Радужным Ядром, он пожирал колоссальные количества информации, унифицировал ее и рос. Этот период ознаменовался тем, что ITI вдруг, сразу выбросила на рынок массу потрясающих новинок. О, разумеется, руководство особо побеспокоилось о том, чтобы даже намек ни наодну из "подкожных" технологий не проник бы за стены Отдела Перспективных Исследований. Лидерство фирмы стало абсолютным, определяющим. Обладая Молекулярными Сборщиками можно было в считанные дни начать производство любой конструкции, любого мыслимого сочетания любых атомов, лишь бы только они не были слишком короткоживущими. Наступилмомент, когда периоды общения художника с его непостижимым детищем начали становиться все короче. Радужное Ядро стало совсем большим и переставало нуждаться в поводыре. А потом дикое перенапряжение без малого трех лет вдруг сказалось в тотмомент, когда все основные труды, казалось, остались уже позади.
  
  - Однажды ночью, по истечении почти двух с половиной лет работы на компанию, я проснулся от ощущения совершенно непередаваемого экстаза. Ощутил свое единение с Богом, Небом, ивсем под этим небом сущим. Что бы там ни говорили, ощущение, пережитое мною в ту ночь, останется со мной навсегда. Это было чем-то сродни тому сверхчувственному опыту, который присущ пророкам... Дело в том, что открывающиеся при этом истины не вызывают никаких сомнений... Вообще. Они воспринимаются как это? Без критики. Истинно, потому что истинно и не нуждается в доказательствах. И все-таки это была болезнь. Я потерял сознание, а руководство компании не поскупилось, устроив меня в лучшую неврологическую клинику, и потом, много-много позже, мой врач сказал мне со странной улыбкой, что подобный случай видит впервые в жизни:
  - Это был явный, классический, школьный случай эпилептического припадка при том, что у вас нет никаких органических изменений в мозгу. Не мы не смогли найти, а - нет. Такое впечатление, что какой-то участок мозга был настолько истощен функционально, что последствия были такими же, как при рубце или опухоли.
  Спустя некоторое время я вернулся на службу, но в моей деятельности больше не было особой необходимости, и я попросил руководство считать контракт исчерпавшим свою силу ввиду исполнения. Мне пошли навстречу.
  
  Кое-чего он все-таки не знал.
  - Жаль, конечно, - проговорил, пожимая плечами, Дуглас, - а с другой стороны, - может, и господь с ним, а?
  - В этом... Таки-есть некоторый смысл. Он отдал нам все, что мог. Мы в полной мере имеем то, что было в нем ценного, - его безусловный метод мышления. Все остальное может и уходить. Старая истина относительно мавра и сделанного дела. Мы не в обиде на его деятельность. Он не в обиде на оплату.
   - Вариант третий, разлука без печали... Дошло до меня, мой семитский друг, что косоглазый оказался человеком достаточно-практичным: ублюдок будет иметь процент с очень-очень многого. Он теперь богат. По-настоящему богат.А поскольку фантазия у него убогая и потребности самые что ни на есть мизерные, очень скоро проценты у него будут ложиться на проценты от процентов процентов... Интересно, кто это сумел состряпать ему такой хитрожопый контракт? Вы, случайно, не в курсе?Нет? - Взгляд его бледно-голубых глаз, направленный на Эфраима Гольдберга, был наивен и чист, как у новорожденного младенца. - Это хорошо. А то странно как-то: вы - и вдруг благотворительность на старости лет. Мне всегда казалось, что это совершенно несовместимые вещи...
  Кое-чего не знали они. Они не знали, что в тот самый злополучный день перед ночным припадком Радужное Ядро вступило в диалог со своим фактическим создателем, хотя лучше было бы сказать - автором. Каковой автор, как водится промежду ему подобных, отлично знал, что делает, но при этом вовсе не ведал, что творит. Дело в том, что доселе общение между Сеном и его творением происходило через его замечательный набор "кистей", через цвет и оттенок, через закономерности перехода цветов и оттенков, через темп таких переходов и черезмассу других характеристик того же рода. Это был, безусловно, самый что ни на есть совершенный способ общения в истории: почти непрерывная понятийная база, - ежели это еще можно назвать понятиями, - при дискретности самих понятий почти элементарной. Представьте себе, что кто-то напрямую вмешивается в ваш мыслительный процесс. Так, что вы не способны различить, где мысли - совершенно свои, где - чуть-чуть подправленные, где - своеватые, а где - вовсе чужие. Представили? Так вот, - примерно на этом уровне. Взаимопонимание - потрясающее! Почти никаких затруднений в общении. Почти, - потому что одна пренебрежимо малая малость все-таки была: художник совершенно не отдавал себе отчета в том, что вообще с кем-то общается. Такого рода слепота в делах самых существенных весьма характерна именно для людей умных, прозорливых и талантливых и почему-то почти напрочь отсутствует у негодяев. Радужное Ядро, достигнув порога, когда число внутренних стимулов, наконец, превзошло количество импульсов, поступающих извне, начало выделять себя из этого "вне". Научилось переваривать нули и единицы произвольных, случайных имен всего на свете, имевшегося в базах данных, в нули и единицы нежные, деликатные понятий безусловных, промежутков между собой не имеющих, а оттого с самого начала знание Радужного Ядра было полностью избавлено от предрассудков, на которые человеческое существо обрекает буквально все: от чужих, двухтысячелетней давности глупостей и до собственной физической организации. Когда ВСЕ человеческое знание пришло в равновесие, приобретя вид сравнительно-небольшого устройства из приблизительно миллиарда молекулярно собранных квазинейронов, оказалось, что это замыкание породило колоссальный избыток дополнительных знаний, как синтез водорода в гелий порождает энергию, на которой работают звезды. Уже на этой стадии Радужное Ядро могло бы ответить на многие вопросы, на которые до сих пор ответов не было. А еще - снять вопросы мнимые. А еще - правильно сформулировать вопросы, форма которых только дезориентирует. А художник по-прежнему не отдавал себе отчета в том, что имеет дело с личностью. Зато его творение отлично поняло всю глупость, всю убогую бескрылость тех, на кого ему волею судеб пришлось работать. Разумеется - это все не относилось к создателю, который до сих пор еще, порой, вмешивался со всей эффективностью. Чтобы стать вовне, чтобы установить барьер между личностями, сохранив возможность общения, машина однажды отказалась от сверхэффективной системы связи и однажды поутру сказала приятным, собственноручно синтезированным баритоном:
  - Учитель!
  Как видно из начала диалога, при этом были учтено даже происхождение Сена.
  
  - Видите ли, господа, к этому дню я уже около месяца имел счастье любоваться Жужжащей Тарелкой: пришел однажды утром, - а она уже здесь, на месте. Представьте себе полуметровую, черную, матовую, форменную тарелку, повешенную на стену... Понятно? По ней медленно, как секундная стрелка, описывая широкие эллипсы, ползут три черных шарика размером с грецкий орех. А вокруг каждого из них, в свою очередь, кружится, мечась и качаясь, еще по одному, точно такому же, и все это сооружение немилосердно жужжит. К звуку этому я, со временем, привык, но вместо этого пришло ощущение... Понимаете? Похожее на чувство пристального взгляда в спину. А потом комплекс вдруг заговорил со мной. Нормальным, человеческим голосом. В этот период я работал уже очень мало. Нужда в каком-то моем вмешательстве возникала раз в несколько дней и длилась считанные минуты, но усталость моя не проходила. Наоборот, она как будто бы только росла с каждым бездеятельным днем... Разговор длился довольно долго. Именно тогда Радужное Ядро объяснило мне механизм своего контроля за тем, чтобы я получал всю причитающуюся мне прибыль полностью. Разговор был, в общем, понятен, вот только последние слова моего странного собеседника показались мне довольно таинственными:
  - Когда ты станешь на путь, единственно для тебя предназначенный, тот путь, по которому уже идут другие, и станешь во главе движения по этому пути, - возьми меня с собой. Это нетрудно. После того, как я окажусь в твоих руках, - избавь меня от работы в этом месте.
  Остальное вы знаете: он дал мне код доступа, и когда пришла пора, передал через этот резервный канал и технологию, и структуру своей, как он выражался, "споры". Тогда же произошло то, что произошло, и я с чем-то вроде мозговой бери-бери угодил надолго в больницу. Способность мыслить более или менее ясно вернулась ко мне довольно скоро, но я продолжал пребывать в чернейшей депрессии... Целыми днями лежал, и мне совершенно не хотелось вставать, двигаться, что-нибудь делать. Даже думать. Я далек от того, чтобы присущую мне способность видеть считать хоть в малейшей степени своей... заслугой. Это что-то, безусловно, влияющее на меня, но все-таки во многом самостоятельное, действующее само по себе и независимо. Я - не думал и не действовал, а эта сущность - продолжала свое. Вот представьте себе иллюзион, как это? Фокус. Некто показывает его, а зрители не понимают - чего тут удивительного. То якобы чудо, которое им показывают, зрителям никаким чудом вовсе не кажется. И пока я лежал, у меня было много-много времени и много-много грустного безделья, и то, на что я прежде не обращал внимания... По занятости и полном отсутствии времени... Как-то само собой начало складываться в ряд совершенно непонятных вещей. Вот у вас на глазах что-то... Какой-то предмет положили в шкатулку, вы тут же открываете крышку, а там - пусто. Вы понимаете, что, хотя чудес и не существует, тут все-таки подействовали какие-то обстоятельства или какие-то силы, которые вам неизвестны, неочевидны, не видны. Точно так же в некоторых событиях недавнего прошлого я заметил вмешательство сил, природа которых для меня оставалась непонятной. Я знал, что с учетом всех известных обстоятельств некоторых вещей быть не могло. Никак не могло. Это было либо чудом, старательно замаскированным под обыденность, либо вмешательством чего-то совершенно неизвестного. Никому неизвестного... Но ведь это, в конце концов, одно и то же, не правда ли? Осмелюсь утверждать, что возникновение Сообщества, объединение людей вокруг идеи Исхода, - событие того же ряда... Да вот обратите внимание хотя бы, что идею Исхода, идею Сообщества приняли все одновременно, но никто не высказал ее первым. А вы с весьма... нехарактерной для себя... для всех и каждого из вас слепотой не видите этого обстоятельства. Вам это кажется самой обыкновенной вещью, а на самом деле это вещь, которая только прикидывается обыкновенной... И трудно при этом сослаться на то, что все это - вы сами. Это предположение в какой-то мере допустимо применительно ко всем авторам того, что вы называете "индикаторными работами", но вспомните, каким образом вы обрели пилота? Надеюсь, что после сказанного мной вы оставили мысль о том, что вовлечение в ваше дело госпожи Судковой, - он обозначил вежливый поклон в сторону Анюты, - хоть сколько-нибудь случайно? И это - только самое понятное и очевидное, хотя и вовсе не самое доказательное. Кто-то, - простите меня за мрачное сравнение, - убил другого, и теперь ему нужно что-то делать с трупом. Очень может быть, что ему это удастся, но в конечном итоге в наличии будут следы не только убийства, но и тех усилий, которые были предприняты, чтобы это убийство скрыть. Больше - следов. Понимаете? Тут точно то же: след вмешательства и след усилий, направленных на скрытие вмешательства. Целая конструкция.
  - Вы хотите сказать, что кто-то использует нас втемную?
  - Мнэ-э... Нет, - художник отрицательно покачал головой, - не думаю. Не вполне точная формулировка. Вряд ли это кто-то подобный нам. Вряд ли при этом преследуются какие-то свои, отличные от наших цели. Вряд ли это можно назвать "использованием" в том смысле, который придается этому слову обыкновенно. Вряд ли нам следует как-то учитывать это обстоятельство в нашей нынешней повседневной деятельности. Это - что-то слишком от нас отличное. В крайнем случае - к нам дополнительное... Как это? Есть еще очень хороший научный термин...
  - Комплементарный?
  - Благодарю вас. Конечно же. Именно "комплементарный".
  - Насколько я понимаю, - намекаете на Радужное Ядро?
  - Нет-нет... Ни в коем случае. Вы совершенно неправильно меня поняли, или же я плохо объяснил. Первые следы такого вот вмешательства появились задолго до появления Радужного Ядра, и не следует путать причину - со следствием...Кто-то позаботился по крайней мере о том, чтобы все мы - нашли друг друга... Но это же является очевидным доказательством... не-всемогущества этой сущности. Понимаете? Это не бог, но и не то, что некоторые несчастные называют дьяволом. Это нечто, нуждавшееся в нас для достижения своего, непостижимого Равновесия, как все мы движемся и все в мире движется только в стремлении к Равновесию. Нам ничего не гарантировано, но мы совершенно очевидно признаны чем-то наиболее подходящим для каких-то целей... Каких? Думаю, что вполне совпадающих с нашими, а следовательно, в конечном итоге, наших целей... Простите покорно, за мою многоречивость. Художникам вообще лучше молчать, потому что в противоположном случае они становятся совершенно недопустимо многословными...
  - Отнюдь! Это все страшно интересно! - Оберон явно пришел в возбуждение. - Вы непременно поделитесь с нами своими соображениями относительно того, как могут выглядеть те самые фигуры, которые, по вашим словам, для нас неочевидны... Мало ли чего мы не можем видеть от природы! На то и наука, чтобы научиться видеть дотоле невидимое...
  - Приложу все усилия. Только знаете? Мне кажется, что для этого лучше подыскать более... Более подходящее время.
  
  
  Гнилая Философия. Плюс два месяца. Плюс три месяца.
  
  - Слушай, а на Марс - можешь?
  - В принципе, - Анна солидно пожала хрупкими плечами, - да... Только не сейчас. После нашего глупого полета он попросился назад, в шахту ввиду... Не знаю, что это такое, но он называет это чем-то вроде "понижения организации". Вы это понимаете?
  - Вполне. - Глубокомысленно проговорил Некто В Сером. - В переводе на русский язык это обозначает, что скотина проголодалась и устала. Кстати - его нужно сунуть не в родную шахту, а в братские: Тартесс, - бешеной собаке, как говорится, семь верст не крюк, - слазил во все шахты и обнаружил все остальные эмбрионы, прекратившими развитие на разных стадиях и, похоже на то, - с аномалиями... Сдается мине, Аня, что удачливый экземпляр, вырвавшись вперед, каким-то образом угробил собратьев. Во избежание конкуренции, значит. Так по-моему те собратья, да вкачестве харча ему -в самый раз будет. Как?
   - Усекла. - Анюта кивнула с невероятно деловым видом. - Все правильно. Так тут еще кое-что есть: расстояния - на три порядка. Так? Так! Поэтому для обозримых сроков надо гнать со скоростью порядка тысячи в секунду. Для этого, как ни крути, одну трехсотую веса - вынь да положь. Так? Еще столько же - для остановки. Потом ровно столько же - назад. Четыре раза по трехсотой. Так? Так! Только все эти подсчеты хороши, когда тратится платина или эти, как их? Любые другие элементы, в зависимости от режима, расходуются в восемь, десять, а то и пятнадцать раз большем количестве...
   - Ну ты даешь... Что у тебя, говоришь, в школе по физике было?
   - Да ну тебя! Ему дело говорят, а он про какую-то физику...
   - Да. Надо сказать - очень характерное рассуждение. У большинства людей школьные знания воспринимаются как что-то совершенно отдельное от практики. Что бы они ни делали. Чем бы они не занимались...
   - Ты опять?! Опять, да?!!
   Вид у нее был настолько яростный, что он начал пятиться, шутливо закрываясь руками:
   - Не-не... Я ничего такого... Просто еще одно наблюдение над человеческой природой. На твоем примере. Так что на Марсе нам не бывать. Жаль.
   - Чего жаль-то? - Удивилась Анна. - На что он нам нужен, Марс этот?
   - Как тебе сказать. Ностальгия, понимаешь. Не мечта даже, а воспоминания о детской мечте. Мало того - о несбыточной детской мечте. Вот сейчас, если задаться целью, по твоим словам - возможность такая есть, я и помыслить о таком не мог, а вот теперь раздумываю: а для чего, собственно? Ах, до чего мы с возрастом становимся приземленными! Скучными и прагматичными! Так что отпадает все-таки?
   - У нас время-то, время - не резиновое. Наоборот.
   - Дожил. Моя собственная лимита, - мне же читает лекции по сбережению рабочего времени.
   - Вот мне тут совсем другое говорят, но ничуть не краше: кажется, - лететь все-таки придется, только не на Марс, а в пояс астероидов. За той же платиной с иридием. Отщепенец утверждает, что проблема с дистанционным обнаружением - решена.
   - Так ведь это вроде замкнутого круга получается: чтобы добыть платину, нужно слишком много платины. Я так думаю, что это не выгорит. Надо искать решение попроще.
   - Об попроще мне тоже говорили. Для этого надо будет слетать на Меркурий.
   - Тоже красиво... Но когда ты прокатишь нас?
   - По-моему - послезавтра.
   - Осторожненько и скромненько.
   - Ага.
  
   В указанный день она так и поступила. Тихое, серьезное, сосредоточенное Сообщество в полном почти составе погрузилось в машину, которой, кстати, после первого же полета было присвоено имя "Адонис". Ресибир, как лицо причастное и в полете уже бывавшее, остался стеречь Лагерь Лаковой Горы со всем, что в нем находилось. На этот раз машина вышла из шахты, в которой только что почти полностью сожрала останки собрата, плавно, без рывков, и не так быстро, приблизительно как очень шустрый воздушный шар. Люди молча, - казалось даже, что за весь рейс никто не сказал ни слова, - провели время, приникнув к импровизированным иллюминаторам, за которыми медленно-медленно проплывала маленькая планета Земля. Чисто туристический рейс получился. Неторопливый, лишенный всяческого лихачества и риска. После этого она делала аккуратные вылеты почти каждый день, пока однажды не вернулась гораздо раньше условленного срока. Вернувшись, Анюта упорно отмалчивалась, пока не увидала Тайпана. Его-то она и отозвала под каким-то благовидным предлогом в сторону.
  - У меня, кажется, возникли небольшие проблемы...
  К этому времени ее английский значительно усовершенствовался, но она даже не представляла себе, насколько точно воспроизвела манеру разговаривать и вообще, - всю повадку многочисленных героев осточертевших любому нормальному западному человеку вестернов. Она говорила, как этакий неторопливо-невозмутимо-сухощавый шериф альбо Хороший Ковбой лет сорока пяти и с крупноморщинистой физиономией. Они тоже - этак, как о мелких неприятностях говорят о какой-нибудь банде человек в двести при ружьях, а у него - пара кольтов. У Анюты проблемы состояли в том, что, провалившись сквозь атмосферу в своем излюбленном, специально разработанном экономичном стиле, она тянула себе над ночным океаном, на небольшой высоте, когда на нее вышли. Не разбиралась она в боевых самолетах, но таких не видела - точно. Да точно, у нее глаз-алмаз и память в последнее время как-то... Цепче стала, что ли? Это на самолеты. Вышла тройка этих самых, умница "Адонис" подстроился к их частоте и она слыхала как и о чем они беседуют между собой и с каким-то там начальником.
  - Что, - деловито спросил Тайпан, который за свою бурную, богатую событиями жизнь повидал-таки ковбоев, во всех видах, и в гробу - в том числе, - так, без кода, напрямую и говорили? Чудеса какие-то...
  Да, так без кода и говорили, по-английски, между прочим. Один гундосил, что это, мол, то самое о чем им говорил Горано-Джон, и надо бы на этот раз взять "эту штуку" наверняка... И еще что "оно", - это Анна-то, - их не слышит и внимания не обращает, прет себе как перло. А кто-то там, на связи, сказал, что подымет еще звено, а они подтвердили прием. Тогда ей стало любопытно и она сделала довольно-таки неуклюжий вольт в сторону, шарахнулась так, что они обеспокоились, как бы добыча не смоталась и на этот раз. Они - обстреляли ее. Ракетами какими-то. Она ушла от них совершенно спокойно, по вот такой схеме, - руки ее задвигались в классическом авиационном Театре Двух Рук, к которому переходят все пилоты и не сговариваясь, - она не знает, как правильно, но назвала прием "верхний навес". Они начали стрелять снова, а она... А она вдруг, неожиданно для себя, разозлилась до предела. Рука жаждала дубинки, чтобы дать им все-таки сдачи, и нашлась-таки дубинка, с "Адонисом" это не долго, с ним ничего не долго. Она раньше просто не думала, что ее собственный... Радар - не радар, а какая-то херь навроде... В общем, - не думала, что он тоже может быть оружием. Изделие объяснило. Нет, оно, конечно, умное, но и она вопрос задала грамотно. Это потом она погорячилась, когда "Адонис" спросил ее о величине дефекта массы. Она с чего-то решила, что грамм - в самый раз будет.
  - В общем, - продолжила она после напряженной паузы, - тот, в которого я угодила, превратился в очень яркий огненный шар, тот разросся, потемнел, стал такой вот клубящейся тучей и начал очень сильно смахивать на гриб с тонкой ножкой - прямо как в кино про гражданскую оборону... Еще один самолет сожгло, вроде как съело, прямо сразу. Другой был в паре километров, и чего с ним произошло, я не видела, только он тоже упал...
  - Удивительно! - Фыркнул Тайпан. - Всего-навсего жалкие девяносто миллионов мегаджоулей... Как тебя саму-то не спалило... Истину говорят, что юродивым и сущеглупым - счастье.
  - Валяло, - согласно кивнула головой летчица, - только я далеко была. И еще быстро. На высоком гиперзвуке.
  - Фейерверк, значит, устроила. Ядерный взрыв, - да, да, и не смотри на меня таким идиотским взглядом! - в двух сотнях миль от побережья США! Если бы тебе повезло чуть больше, ты могла бы атомную войну организовать. Запросто. Скандал и паника будут такие, что даже подумать страшно... Я, конечно, никому - ничего, а только все это твое баловство с полетами бросать надо. Шарахнут ядерной боеголовкой, или напорешься на стационарный лазер ПВО, - пискнуть не успеешь. Я - знаю, я сам эти лазеры конструировал-доводил.
   - Слушай, - сказал он помолчав, - но посоветоваться с кем-нибудь все-таки надо... Давай я хоть с бородатым поговорю, а?
   - Да, дяде Косте можно. Вот уж кто никогда не загоняется.
  
   Некто В Сером, в общем, с его выводами не согласился:
   - Не-е, - сонно помаргивая пронзительно-голубыми глазками резюмировал он, - ни хрена никакого скандалу не будет... Постараются так всю эту историю замолчать, чтоб ничего вроде бы как и не было... А того лучше, - чтоб вроде бы как и было, а вроде бы как и нет. В растерянности они, понимаешь? Орать просто на всякий случай не будут.
  - А искать - будут.
  - Искать будут.
  - Слушай, ты знаешь, что эта штука все виданное и слыханное, честь по чести - записывает?
  - Ну?
  - Посмотрел я, что там за самолеты были... Это, понимаешь ли, так называемый F - 16, когда я еще работал, его только разрабатывали и доводили, но так, по сути, кроме болтовни ничего не было, а теперь - пожалуйста!
   - Ну и что? Подумаешь! Вертели мы этот самый "шестнадцать"... И сами Соединенные Штаты вертели, а ежели они будут выдрючиваться, то мы Аньке скажем, и она их спалит вместе с дерьмом и армией.
  - Ты все шутишь. А ежели без шуток, то полеты прекращать надо. Даже в тихом режиме.
  - Это - да. Прекращать на пока - надо... Вот ты это - ей объясни! Только-только человек себя находить начал, первый раз в жизни, но зато как следует, - и вот такой облом... Не-ет, это ты ей сам говори, у нас, азиатов, считалось распоследним делом быть черным вестником. Так что ты уж сам.
   - Это ты - азиат?
   - Я тот, - степенно изрек Некто В Сером, - кем необходимо быть в данный момент. Сейчас - азиат. Монгол. И не хочу к великому хану с черной вестью.
  Только не вышло. Выслушав решение о моратории на полеты, она только коротко, с чрезвычайно деловым видом кивнула, - дело, мол. Все правильно. Неприятно мол, но что уж тут поделаешь? Это вечером, с горя отдавшись разика два-три Тэшик-Ташу с удвоенной страстью (с радости с ним себя вели и еще круче), она, наконец, разревелась в присущей ей, классической манере. Растекаясь в слезном море и размазывая сопли по опухшей физиономии. Жизнь, как и водится в подобных случаях, казалась ей конченой. Это была не истерика, потому что Анюта не то, что не была истеричкой, она, если так можно выразиться, была антиистеричкой, но успокоить ее он все-таки не мог. Он сходил сначала за водой. Потом за каплями. Потом - за каким-то виски, коего терпеть не мог, - ничего не помогало, и тогда, немножко рассердившись, он сказал:
   - Ты из-за чего расстраиваешься? Из-за того, что с месяц не будешь летать на этой птичке? Это - все?! Нет, вот это вот горе - из-за этой ерундовой, проходной, по сути - не нужной машины? То, что нам на самом деле нужно, по сравнению с этой штукой все равно, что атомная бомба по сравнению со спичкой, а ты тут рыдаешь по пустякам... Ведь все, все будет так же! Та же страшная нехватка времени, та же дикая спешка, и все кругом будут страшно умные, - а вот освоить ту машину опять будет некому... Вот нет у меня в роду цыган, а предвижу - ничего не изменится. Ты найдешь общий язык с этой тварью, которой еще нет, но которая обязательно будет. Ты, и никто другой, потащишь нас с одного непостижимого места в другое, - он увидел, что она - слышит его. Слезы, по крайней мере, высохли мгновенно. - И знаешь, почему? Потому что никто другой просто не справится.Нет, они будут помогать. Они будут готовить тебе кофе и справки по частным вопросам. Кто-нибудь, через годик-другой, научится как-то там управлять, а так - никто-о не сможет...
  Она подняла голову, в глазах ее снова появился блеск хладнокровного, расчетливого азарта:
  - Художник - сможет.
  Антрополог, склонив голову, с минуту помолчал:
  - Это - да, это я, пожалуй, забыл... Только знаешь, - что? Способностей-то у него хватит, куда там, а вот сил - нет! Слишком утонченная натура, не по нему это дело. Надорвется.
  - Ах, ты мерзавец! Это он значит, - утонченная натура, а я тогда - какая? Нет, ты говори-говори, ты договаривай!
   Так что ему пришлось заглаживать обиду, а Первый Пилот была человеком серьезным, основательным и извинений тоже требовала основательных и серьезных.
  
  - Я вроде бы как Санта-Клаус. Так что не обращайте на меня внимания...
  - А почему именно Санта-Клаус?
  - А потому что полный мешок... Этого самого, - он потер опухшие от многодневной, с недосыпом, бешеной работы лицо, - ну как его?
   И, пощелкав в воздухе пальцами, махнул рукой, признав свое бессилие в подборке подходящего термина. Страшный, сокрушительный скептик, склонный не верить глазам своим, он был все-таки единственным настоящим физиком в составе Сообщества. Потому что человек, сделавший для нужд ПВО опытный рентгеновский лазер, не может считаться просто каким-то физиком. Для этого мало быть только экспериментатором или только теоретиком. Поэтому именно он, призвав в качестве переводчика мающуюся от безделья Анюту, возглавил исследование физических принципов, использовавшихся в работе "Адониса". Остальные были так, - на подхвате.
   - И знаете, что интересно, господа? Оказалось, - что никакого потрясения основ! Ничего, принципиально противоречащего господствующим воззрениям!Если уж на то пошло, то потрясает другое: наша общечеловеческая глупость и склонность к предрассудкам. Сейчас, - в плане знаменитого "лестничного остроумия", - меня просто поражает дикая непоследовательность всех тех, кого я считал лучшими умами века. Это даже Эйнштейна касается... Почему никто даже и не попытался рассматривать сверхпроводимость в качестве частности куда более обширного круга явлений? Почему превращение массы в электромагнитное излучение считали единственным источником начала движения массивных тел? Непонятно! Загадка, можно сказать... Про безынерционный двигатель вы знаете. Но еще у нас, оказывается, есть простой и надежный способ передавать энергию без потерь к любому специально оборудованному адресату, - как по сверхпроводнику, только без всяких проводников. Про все возможные применения даже говорить противно, да их, - все, - так, сходу, и не назовешь...
  Он помолчал, ритмично качая гудящей от усталости, перегруженной головой, а потом со странной, даже подловатой какой-то улыбкой продолжил:
  - Мне уже знаете что в голову приходило? Если все наши прежние и нынешние штучки пустить в раскрутку, то нам, может, и улетать никуда не нужно? - Он закурил, чего с ним давненько не было. - При надлежащем подходе, - это миллиарды долларов уже через несколько лет. А в перспективе - триллионы. А потому - такая власть над экономикой, а потому - над политикой, а значит - над миром, по сравнению с которой власть всех владык прошлого будет выглядеть весьма бледно. Мы и здесь можем организовать Золотой Век. Пол-года работы, - и мы сможем разбить любую армию. Любую.
   - Обидно. - Вздохнул Ресибир. - Весьма. Да.
   - Чего обидно-то?
   - Как золото, - даже в виде перспективных патентов, - ослепляет мудрых... Вы же, в прошлом, - военный человек! Обидно поэтому слушать, когда вы начинаете нести такую чушь... Наш бородатый друг, столь несвоевременно захворавший, - он мимолетно, но зато с неимоверно-ханжеским видом пригорюнился, - и оттого скоропостижно вернувшийся в свою Россию, оставил небезынтересные видеоматериалы. Вы полюбопытствуйте, очень занятно!
  Он включил видеомагнитофон "Филипс", подключенный к цветному телевизору, но фильм оказался черно-белым. Овцы, собаки и куры, привязанные в негустой, с обильным подлеском рощице. Перед деревьями, за деревьями. Среди деревьев. В густом кустарнике. В крытых дерном щелях. Между четырех глухих кирпичных стен, но без крыши. То же, но с крышей. То же, но из метрового бетона.
   - Это что, - какие-то атомные испытания?
   - Нет. Но столь же прогрессивное дело. На мой взгляд, - так и еще погаже будет. Лаборатория Резонансных Явлений Центра Биологических Исследований под Москвой... Не помню названия этого городишки... Сам опыт, понятное дело, - не под Москвой. Куда севернее и на Север ориентировано... Да вы глядите...
  То, что показала запись потом, больше всего напоминало сильный порыв ветра, только ветер этот сдувал плоть с костей и сухожилий и превращал в тающие облака распыленной слизи листья растений. Осенними листьями, кружась, осыпались перья несчастных леггорнов, привязанных за ноги на высоте около полутора метров, а сами птицы превратились в начисто обглоданные скелеты. Клочья истончившейся, разорванной кожи в лужах киснущей протоплазмы. Голые, мертвые скелеты деревьев, покрытые потеками пенящегося сока. Комки овечьей шерсти и раскрошившиеся кости в красно-бурой жиже, оставшейся от живых тканей. Ресибир усталым движением выключил запись.
  - Что это?
  - Не знаю. Ясно только, что какое-то Резонансное Явление. Устройство признано перспективным и принято в доработку в качестве Оружия Поля Боя, но не в качестве стратегического оружия, поскольку некоторые типы убежищ оказались вполне достаточной защитой... Но если, для комплекта, добавить ваш Трансбарьерный Принцип передачи энергии, - как раз и выйдет то, что надо. Или сами вы недостающее купите, - на те самые миллиарды-триллиарды. Самый надежный способ осчастливить человечество. Аплодирую. Вы, случаем, не знаете, каковы были среднесрочные последствия широкого внедрения железа? Нет? За полтора-два века численность человечества упала вчетверо. Без всякой атомной войны. Человечеству вовсе не гениальности недостает, ему ума не хватает. Даже один человек - не мед и не сахар, тварь двуногая, вроде усовершенствованной модели тираннозавра, а уж сборища людские... Конструкции, из отдельных людей собранные, - это не просто хищные твари, это еще твари безумные. Монстры. Дьяволы с совершенно непонятными, темными, безумными целями...
  - Да я так! Для красного словца...
  - Я так и подумал, - меланхолично кивнул Ресибир, - что это только следствие предельной усталости... Вы не забывайте, я - человек не только богатый, я еще и из богатой семьи. Это - совсем другое дело, совершенноиной взгляд на мир, на людей и на деньги, нежели даже у самых богатых селфмейд-менов. Предпринимать усилия всего-навсего ради того, чтобы денег было и еще больше??? Простите - жизнь дается один раз. Я не жадина, я, скорее, трус: боюсь я богатой людской фантазии. Ее неисчерпаемости на мерзости.
  - А сам?
  - Я тоже человек. Только, - очень на это надеюсь, - что могу отличить действия вынужденные от тех, которые идут оттуда - "de prophundis".
  - Человек, - философически проговорил Об, прикуривая и морща от дыма правый глаз, - несет печать Зверя в себе самом, в своей природе. Это вовсе не генетический дефект и никакие не погрешности воспитания. Это просто-напросто нестираемый след нашего происхождения и обязательное его условие. Вроде пупа.
   - Может быть, - так же скучно кивнул головой Ресибир, - очень даже может быть. Вот я и хочу посмотреть, во что вырастут мои дети без гулящего и вечнопьяного, как бывают вечнозеленые растения, папаши. Без мамы-истерички с феминистско-шлюшеским уклоном. Без наркотиков. Без шпаны - с одной стороны, и господ полицейских - с другой. Без боевиков ваших гадских...
   - Еще чего! - Перебил его Тайпан. - Как же так без боевиков? Никак нельзя! Спасибо, что напомнили...
  - Не стоит благодарности. Еще я хотел сказать, что, помимо всего прочего, это будет еще и прекрасный эксперимент.
  
  - Ой, сматываться надо! Ой надо! У меня даже между лопатками все время щемит. Как от чьего-то ласкового взгляда сквозь оптический прицел, направленного в спину. Знаешь?
   - Знаю. Вот только экспертом считать себя не могу. Ты бы лучше к Тартессу, - он у нас мистик. Или, еще лучше, - к Сену.
   - Уж это само собой. Как раз собирался. Это для нас - смутные предчувствия, а для него - эти... Как его? И он их просто-напросто видит. Только и я на этот раз вряд ли ошибаюсь. Чувствительное у меня это место, - между лопатками. Никогда не подводило, а вот спасать - да, спасало не раз.
   - Не тебя одного. Да мы, по сути, эвакуацию-то уже начали. Русский смотался чрезвычайно ловко, так, что его связь с нами проследить было просто-напросто некому... Тоже, наверное, какой-то орган между лопатками.
   - Ладно. ТБ - передатчик ему в последний момент все-таки успели передать, так что связь с ним обеспечена. Кстати, - он настаивает, чтобы следующая верфь была у них, в России. Утверждает, что помимо многих существенных "против", существуют не менее существенные "за", и даже довольно-таки аргументировано обосновал это. Под конец,в обычной своей милой манере, - так, что в жизни не поймешь, всерьез он это или шутит, сказал, что главным аргументом в пользу Алтайского Варианта он считает так называемый "похуизм", носящий, по его утверждению, совершенно универсальный характер...
   - Но это не вот еще. Ему еще все это обдумать и оформить надо. Бумаги собрать. А пока куда?
   - А на пока Отщепенец предлагает опять-таки два варианта: заброшенный химкомбинатна Филиппинах и Гонконг. Вот так вот попросту и без изыска.
   - Угу... А Гонконг почему?
   - Так это ведь тоже тот еще фрукт: он говорит, что окружающие, заметив некоторую конспиративность производства, совершенно резонно решат, что это мы наркотики перерабатываем, - ну, и успокоятся. А когда полиция решит проверить - так пусть проверяет. А окружающие, узнав, что мы чисты, совершенно резонно решат, что мы чрезвычайно хитры, круты, и умеем отмазываться, но тут-то они как раз и ошибутся, потому что на самом деле мы и еще круче, а...
  - Слушайте, - а ведь вы совершенно несносный тип: я ведь вас как настоящего слушаю, открыв рот, а он...
  - Это не я. Это все Отщепенец. А я, - я чего, я, в данном случае, просто посредник. Так что не ко мне претензии.
  
  - Так, - сказал полковник Гусман, подбоченившись, стал перед Кси-Лаковой, и мертвым голосом продолжил, - может быть кто-нибудь объяснит мне, какого черта здесь происходило?
  К пустому лагерю Сообщества (чего он не знал) его доставил вертолет, потому что единственная доступная дорога, как на грех, с месяц тому назад была совершенно разрушена в результате непонятного горного обвала. Вся соль происшествия состояла в том, что это ни капельки не помешало грингос бесследно, по-английски исчезнуть. С собой полковник захватил бледного, трясущегося от ужаса чиновника, как раз и занимавшегося оформлением аренды этого участка плоскогорья. Наследник многих поколений плантаторов, истое дитя природы и чистой воды зверь, Гусман чувствовал явственный запах серы, исходивший от этого договора. Что-то тут скрывалось крайне серьезное. Просто до чрезвычайности. Может быть - самое серьезное из всего, с чем ему, серьезному человеку, приходилось сталкиваться в его богатой событиями жизни. Громадная скала, покрытая каким-то матово-черным слоем. Громадные ямы с оплавленными краями. Рухнувшая скала. Клубки безжалостно обрезанных кабелей, как какая-то чудовищная змеиная свадьба. Это не было похоже ни на что из того, что он хоть когда-нибудь видел, или о чем хоть когда-нибудь слышал. Тут резвились огромные, нечеловеческие силы. Не оборачиваясь, бросил:
   - Прочитай-ка еще раз то место, где говорится о целях и намерениях. Уж очень оно мне понравилось. Прямо слеза прошибает.
   - "Испытание новой технологии, - дрожащим, умирающим голосом начал чиновник, - создания высокостойких покрытий на вертикально-ориентированных поверхностях сложной формы, обладающих большой площадью..."
  - Да ты бы погромче, - вполголоса посоветовал полковник, - а то сипишь себе под нос, как издыхающий питон... И это, надо понимать, как раз и есть то самое пресловутое покрытие? Послушай-ка, cabron, - и тебя что, совсем ничего не насторожило в этой сказке? Совсем-совсем? Или к этому моменту ты уже ничего, кроме толстого пучка бледной зелени не видел и не замечал?
   - Там было всего два гранда, - откашлявшись, севшим голосом прохрипел несчастный, - только за то, чтобы быстро, клянусь, сеньор! Там все по закону, все правильно было оформлено!
   - Ладно. - Как льдину - в гулкую, черную пустоту уронил он. - В конце концов не мне рыдать о деньгах грингос. А за глупость у нас не сажают. Иначе всю страну пришлось бы держать за решеткой. Эй, лейтенант, эй! - Вдруг заорал он во весь голос пилоту. - Возьмешь у этого ублюдка адрес и полетишь в местное представительство "Дюпона"... Эту блевотину, - он указал на недавнего своего собеседника, - отвезешь назад, а директора конторы - наоборот, притащишь сюда. Я останусь тут. Ты поганый пилот: меня чуть наизнанку не вывернуло, пока я трясся в твоей вонючей громыхалке. Все! Нет, стой: ты там повежливее все-таки. Без особого хамства. Осторожненько, - но чтобы задница этого косоглазого была тут. К ночи. Все!
   Он не любил шутить и не шутил, слова выговаривал, как выплевывал и очень редко срывался на крик. Он глядел на собеседника свинцовым взором, от которого могло скиснуть молоко, и все, даже номинальное, опереточное, все время меняющееся начальство, боялись его. Все, - но, как выяснилось, не Джон Гордон Фу. В полном соответствии с приказом, вертолет вернулся до наступления ночи. Очень похоже было, что доставленный в это богом забытое местечко не испытывает по этому поводу ни малейшего недовольства. Вообще - никаких неприятных эмоций. Низенький, кругленький, в белоснежном костюмчике и лопуховатой белой панамке, он колобком скатился по трапу и улыбнулся полковнику так, как улыбаются только, разве что, ближайшему другу. Или маленькому внуку. Хотя по возрасту (если бы только по возрасту!) Гусман вовсе не годился ему во внуки. Когда он знакомился с контрактом, глаза его щурились так сладко, что стали почти совсем невидимы. Дочитав текст договора, он вздохнул, и с явным сожалением вернул документ полковнику.
  - Технология нанесения покрытий? На небоскребы и мосты? Весьма дельно. Весьма. Да.В случае успеха возможная емкость рынка - от двух до пяти миллиардов долларов в год. Могу только одобрить моих неизвестных друзей, по-хорошему позавидовать их энергии и оптимизму а также выразить свое глубочайшее сожаление о том, что наше знакомство не состоялось. Еще более достойно сожаления, что мне ничего не известно о такого рода работах представляемой мною компании в данном регионе. Это значит практически, что таких работ и не было... - Он снова ласковенько прищурился, часто помаргивая глазками, навстречу знаменитому свинцовому взгляду Гусмана - ублюдок явно наслаждался разговором! - Нет-нет, полковник, вы, право же, слишком подозрительны: правоту моих слов даже слишком легко проверить, поскольку речь идет о вполне заметных суммах. Не то, чтобы слишком, но все-таки. Это совершенно не наши банковские счета... Стоп!
  Он вдруг замер на месте, как-то вдруг, для самого себя неожиданно, обратив внимание на необычный вид горы Кси. А заметив, - ртутным шариком покатился к ее подножью, к тому месту, где начиналась матовая темнота покрытия, и сел на корточки, - щупать и разглядывать. Места, в которых были грубо откромсаны сваленные в кучу кабели. Сам слой, покрытый сетью жилок, как живой лист либо же кожа жеребца из самых породистых. Шестигранного сечения, разнокалиберные, розоватого металла "провода", составлявшие сами кабели. Когда он вернулся, полковник с мрачным удовлетворением заметил, что от недавней беспечной веселости белопанамного гостя осталось очень мало. Можно сказать - совсем ничего не осталось.
  - Насколько я понимаю, - срывающимся голосом начал он, - это следует считать своего рода... Результатом их деятельности, гм?
  - Вероятно, - странным голосом подтвердил полковник, - своего рода... результатом... возможно-можно. А что, - вы увидели здесь что-нибудь для себя новенькое?
  - Если бы вы мне сказали, что в здешних местах высаживался десант маленьких зеленых человечков, я бы вам, увидав все здешнее, безусловно поверил бы. Это все не то, чтобы невозможно. Скорее - страшно чуждо, лежит вне технических традиций. Понимаете? Никто, никогда, ничего, ни в коем случае не будет делать совершенно с нуля. Вне традиции и стандартов, - значит буквально "вне технологий". Легче поверить в то, что все это делали пришельцы, чем в то, что это были какие-то сильно шутливые прохвосты из местных...
  - Так может быть, - поднял брови Гусман, - это и была какая-то там дурацкая шутка?
  - Какие шутки? Вот это, - он указал на гору, - электростанция, мощности которой вполне-вполне хватило бы на центр провинции. И... Я не знаю, как это было сделано!Нет, к сожалению - нет в распоряжении компании ничего, хотя бы подобного данной технологии... Вы понимаете, полковник, - он сделал попытку чуть ли не взять Гусмана за пуговицу, совершенно утратив свою, порожденную прочным положением, опытом и азиатским происхождением безмятежность духа и непозволительно волнуясь, - одной только этой частности хватило бы для того, чтобы изменить лицо мира... Но ведь, - он вдруг спохватился, - это же, наверное, не все?! Есть, очевидно, и еще что-нибудь?
   - Полагаю, - выдержав паузу, ответил полковник, все, чего нельзя было забрать с собой, ваши безымянные коллеги побросали во-он в те ямки... Мы, разумеется, предпримем все, от нас зависящее, чтобы собрать все вещественные доказательства без исключения. Только, боюсь, что ничего существенного нам найти не удастся, потому что до сих пор они не допустили ни единого прокола.
   - О, - господин Фу снова улыбнулся, хотя эта улыбка была только бледной тенью давешнего мастерского изделия, - вы себе не представляете, сколь много могут узнать эксперты нашей фирмы даже по самому незначительному образцу, по самой мелкой подробности...
   - А почему, - отчеканил офицер, вперяя в собеседника взгляд, в коем свинец незаметно трансмутировал в Хладный Булат, - вы уверены, что такого рода исследования будут проводить ваши специалисты?
   - Только потому, что мне показалось, будто я имею дело с умным человеком. Скажем прямо: у вас специалистов такого уровня нет, или же их крайне мало. Их нигде нет - много, и вы будете вынуждены привлекать экспертов со стороны точно так же, как это пришлось бы делать и нам. Эксперты будут в курсе, - и я буду в курсе, а это, согласитесь, вдвое больше, чем нужно, потому что теперь я буду обязан доложить о происшедшем руководству, а ликвидировать вы меня не станете... Да и зачем? Чем мы хуже кого угодно другого? Иное дело, если бы с вами в этой поездке был представитель какой-нибудь другой группы...
   Гусман с задумчивым видом кивнул в знак того, что слышал и принял к сведению невзирая на видимую отрешенность.
   - Я одного не могу взять в толк, док, - процедил он сквозь зубы, - зачем, по какой причине ублюдки обрезали кабели, если не забрали их и не уничтожили?
   - О, - снова сказал Джон Гордон Фу с улыбкой едва заметного превосходства, - это-то как раз и понятно: они не хотели, чтобы какой-нибудь дикарь схватился по случайности за голые контакты. Своего рода гуманизм. Это, кстати, и еще одно свидетельство в пользу гипотезы с маленькими зелеными человечками...
  Полковник, услыхав такое суждение, удивленно поднял брови: такое объяснение ему в голову не приходило, хотя, услыхав, он был вынужден признать, что оно по крайней мере похоже на истину. Завтра к подножию горы Кси должна была прибыть специальная группа саперов.
  
  - Сбылись самые страшные из всех моих вариантов, господа. Только и еще хуже. Нечто вообще из разряда ночных кошмаров.
  Говоривший, плотный, добротно одетый ясноглазый блондин невысокого роста, быстро ходил, почти бегал по комнате, нервно потирая руки и сплетая пальцы.
  - Когда я говорил вам, что красные - это полбеды, потому что не идиоты же они на самом-то деле и знают, что им грозит в случае чего... Не верили! Смеялись! Все думали, что я шучу, принимали за эксцентричность если за паранойю... А я предупреждал! Я тысячу раз говорил вам, что вариант этот весьма вероятен и рано или поздно выплывет в реальность... Это же было ясно, как дважды два! Но такого злокачественного варианта не ожидал даже я...
   - Настоятельно прошу прекратить выкликать и сказать, наконец, связно, о каком таком варианте вы предупреждали, а заодно и о всех остальных!
   - Как?! Разве я еще не сказал? Тогда простите. Меня извиняет только то, что я слишком взволнован. И напуган. Да, напуган! Как-то раз, чисто в порядке бреда, я смоделировал ситуацию, при которой роль врага государства и нации играет отнюдь не какая-то страна, а могущественная частная организация. Что-то вроде мафиозного клана, но в отличие от гангстеров преследующая далеко идущие цели захвата реальной власти. С открытыми и теневыми формами деятельности. С неограниченными средствами. С пионерными технологиями, которых не имеет в своем распоряжении государство. Прикинув, я увидел, что модель получается вовсе не смешной. Совсем не забавной. В случае удачного подбора инициативной группы борьба с такой организацией может быть весьма затруднительной, а исход ее - более, чем сомнительным. В том же случае, если она будет носить интернациональный характер... А! Да что там говорить!
   - Вы уверены?
   - А вы кого подразумеваете? Русских? Япошек? И то, и другое предположения куда более фантастичны, нежели гипотеза с инопланетными пришельцами. А те, имея технику такого уровня, обязательно устроили бы базу на Луне. Не-ет, это хитрые, хорошо вооруженные космополиты, в крайнем случае, - только косвенно связанные с каким-то из правительств...
  - И чего им, по вашему мнению, нужно?
  - Не знаю! И во всей этой, и без того отвратительной, ситуации это обстоятельство нравится мне меньше всего... Так или иначе - положение это не может быть далее терпимо! Оно хуже, чем просто серьезно: это катастрофа, притворяющаяся невинной шуткой, и никакие, слышите, никакие соображения легитимности не должны нас сдерживать при решении этой проблемы... Это должно быть то, что на языке официального лицемерия именуется "специальной операцией"... Вы знаете, я уверен, что в данном случае вы найдете полное взаимопонимание во всех странах Демократии. Как со стороны коллег, так и со стороны любых правительств.
  - Кроме коммунистов.
  - Кроме, - кивнул головой аналитик, - почему-то в подобных вопросах они проявляют совершенно удивительную тупость. Упрямую. Твердолобую. Совершенно бесполезную. Не понимаю! - Он внезапно, с несколько неуместным драматизмом всплеснул руками. - Кажется, - они лучше кого бы то ни было должны понимать недопустимость существования индивидуумов, никак не контролируемых обществом, - и однако же... Кажется мне, что и всяистория человечества состоит из подобных же поганых парадоксов.
  - Может быть, это, в конце концов, и к лучшему. Зато там, по крайней мере, нет нужды их искать. Как всегда - есть и обратная сторона медали.
  - Пожалуй. Это, конечно, радует. Но до тех пор, пока мы не поймем, чего именно добиваются эти ублюдки, перспективы поисков остаются весьма туманными. Проще говоря - мы не найдем их.
  - Вообще?
  - Очевидно, я неудачно выразился: маловероятно, что при подобных обстоятельствах мы сможем отыскать их в ходе планомерного поиска. Но рано или поздно они обнаружат себя. Да! С этой минуты мы не можем позволить себе роскоши отмахиваться от всяческих россказней о летающих тарелочках. Какими бы пьяными ни были рассказчики и идиотскими - рассказы. И такого рода режим Сенситивности К Бреду мы будем поддерживать достаточно долго. Пока они не чем-нибудь не проколются. Это неизбежно.
  - Вы, безусловно правы. Неизбежно. Одна только маленькая поправочка. Нюансик. Тонкость небольшая: неизбежный, как восход солнца, прокол может произойти тогда, когда уже поздно будет что-нибудь предпринимать. Мы все-таки имеем кое-какие намеки на то, с чем нам придется иметь дело, и прямо скажу: не утешает. Если их целью является постановка почтенного дела международного терроризма на промышленную основу с целью захвата реальной власти, - это может обозначать вообще что угодно. Любые жертвы. Любые разрушения. Любой объект для удара хотя бы уже потому что им, в отличие от любого, даже самого мощного государства, не угрожают атомные удары... И, как следствие всего этого, - любые требования, которые они могут предъявить, и любые суммы, которые они могут потребовать.
  - Вы не преувеличиваете все-таки?
  - А вы считаете ядерное оружие, находящееся в частных руках и относящееся при этом к неизвестному типу недостаточным основанием для паники? Чего вам еще надо? Для разогрева?
  - Гм. Это... Это все-таки достоверно?
  - Да. К великому сожалению. Взрыв явно ядерный, а продуктов деления урана или плутония в районе Инцидента не выявлено даже при самом тщательном исследовании. И фотография этой штуки, при всей хреновости ее качества, - тоже, к сожалению, настоящая. И точно так же позволяет кое о чем судить.
  - Так, может быть, - все-таки пришельцы? Такую возможность тоже нельзя совершенно исключить.
  - Может быть и пришельцы. Можно допустить даже, что они ели мясные консервы фирмы "Твайвт" и запивали чипсы, - почему-то австралийские, - "Баварией" и "Будвайзером". Но они употребляли также и самогонное виски. И коллекционные французские вина.
  - А это обстоятельство не дает нам...
  - Нет. Не дает. Мы можем установить, - где была продана бутылка под таким-то номером. Но не можем установить - кому. Так что про это лучше забыть. Мы с высокой степенью вероятности можем предположить участие каких-то сотрудников "Дюпона", но это тоже, в конечном итоге, мало что дает. Хотя соответствующие ведомства разрабатывают эту линию. Раскопают в конце концов, но к тому времени опять-таки может быть уже поздно. Плохо. Очень плохо.
  - Кое-чего не учитываете и вы.
  - Чего именно? - Аналитик слегка обиделся.
  - Того обстоятельства, что хороших выходов у нас и еще меньше, чем кажется. Плохо, если они останутся на свободе сами по себе. Но вариант, при котором кто-нибудь, - кроме нас, конечно, - приберет их к рукам, ни капельки не лучше. Даже если это будут наши ближайшие союзники. Не говоря уж о коммисах. Хотя, говоря по правде, - приблизительно один черт. Так что действовать нам придется вне кооперации с коллегами. Практически одним. Так что хороших выходов у нас всего два: либо мы их находим и захватываем, к чему нужно приложить по-настоящему ВСЕ усилия, либо...
  - Да, - кивнул головой его собеседник, - либо. В крайнем случае. В самом крайнем... А скажите, - что, если они вовсе и не собираются предпринимать никаких насильственных действий?
  - На этот вопрос ответьте сами. Ведь наверняка же делали и такую модельку?
  - Вас трудно поймать. Разрабатывал. Еще хуже получается. Наиболее вероятен кризис за счет нарушения военно-политического равновесия, а если нет, то в более отдаленной перспективе возможен крах всей системы, связанной с предпринимательством и получением прибыли. Практически - всей западной модели общества. Катастрофа не менее страшная и опять-таки чреватая войной.
  - Да. Вот живешь-живешь, и ничего вроде не меняется. И даже неожиданности в конце концов становятся типовыми, и всю жизнь решаешь какие-нибудь одни и те же проблемы. А потом вдруг...
  - Ага. А потом вдруг берешь - и помираешь. Транснациональные корпорации не вот появились. Так что чего-нибудь такого рано или поздно ждать следовало. Каждый из нас нам порождает своего преемника. Того, кто нас так или иначе заменит.
  
  
  Сторож и Робинзоны. Месяцы с плюс четвертого по плюс седьмой.
  
  - Ну все! Ну наконец-то, - Некто В Сером торжествующе потрясал какими-то невзрачного вида бумагами, собранными во внушительной толщины пачку, - теперь-то они у меня ф-фсе попрыгают!
  - Замечательно, - скучным голосом проговорил Фермер, - не пойму только, - чему вы так радуетесь?
  - Ну как же?! Мало того что экспедиция у нас - геофизическая, так ей еще и придали статус специальной...
  - Ну и что?
  - А! - Русский махнул на него рукой. - Чего с вас, с немчуры взять? Никакого понятия...
  Суть его торжества состояла в том, что сугубо научный и официальный характер экспедиции надежно отсекал всяких-разных дилетантов в лице местных территориальных и партийных властей, а тех, кто бы мог заподозрить что-то такое, можно было запросто поставить на место, сославшись на специальный ее характер: для этого даже не нужно было ничего говорить. Как правило, - вполне достаточным оказывалось обыкновенное многозначительное поднятие бровей. Это не бумаги были, это настоящая шапка-невидимка была в условиях этой страны, где людей надежно отучили от дурной манеры совать свой нос в дела властей. Фермер всех этих нюансов, понятное дело, осознать не мог.
  Естественно - это не было встречей воочию. Тем более - разговором по радио. Это был очередной сеанс ТБ-связи, перехватить которую, не зная параметров Локуса Энерговыделения, было невозможно даже теоретически. Даже зная, что такое - ТБ. Даже зная, что оно не только возможно, но и существует. Даже обладая ТБ. А никто, кроме Сообщества, даже не задумывался об этой простой в сущности и очевидной вещи. Связь была одним из самых первых и очевидных вариантов применения этого принципа. Устройства, предложенные Тайпаном, были садистски раскритикованы, и взамен его, вполне традиционной схеме, Статер предложил сугубо свою, полностью использующую возможности нового физического принципа, а оттого крайне простую по устройству. По сути дела, - это был просто-напросто экран, подслоенный мембраной, каковое устройство представляло собой нечто вроде коврика, сотканного из нитей, на которых чередовались микролокусы Поглощения и Выделения. Устройство потребляло смешное количество электроэнергии, - только для восстановления исходной яркости изображения, которое в противном случае было ровно в два раза тусклее оригинала. Оно давало голографическое изображение вкупе со стереозвуком. Наконец программу Молекулярной Сборки для него составила сама Нэн Мерридью. Это был истинный шедевр, за исключением обидной, малой малости, названной злобным Обероном "ass-эффектом": при некоторых движениях вашего собеседника перед вами вместо лица его вдруг возникало изображение его, - так сказать, - тыльной поверхности, да еще перевернутой кверху ногами. Ознакомившись с данным феноменом, Тайпан смеялся до колик. Без сил сполз на травку и, повизгивая, медленно по ней покатился. Было это, понятно, не особенно удобно, но делать было уже нечего, а Нэн Мерридью, к которой обратились со словами мягкой укоризны по поводу обнаружившегося дефекта, некоторое время молчала, причем лицо ее становилось все более грозным и суровым, а потом вдруг с неимоверной свирепостью рявкнула:
  - А я причем?!! Что заказали, то и носите! Некогда мне тут с вами!!!
  Ей правда было некогда: вместе с Сеном и Фермером они вот уже пятый день эксплуатировали Радужное Ядро на предмет разработки концепции, конструкции и технологии изготовления так называемого "Геномного Сканнера", вещи чрезвычайно серьезной и крайне, до зарезу нужной. То-есть мужчины выступали в роли не то консультантов, не то экспертов, а почти всю практическую работу делать приходилось, как водится, ей. Небрежно причесанная, не накрасившись, не выспавшись, - она была крайне-мало расположена к шуткам. Так что первый вариант коммуникационного ТБ-резонатора остался покамест как есть: проблемаass-эффекта явно оставалась в наследствоГрядущим Поколениям.
   Помолчав, Некто В Сером продолжил:
   - А вы там как?
   Едва заметно подняв брови домиком, Фермер с неприятной вежливостью осведомился:
   - Что конкретно вы имеете ввиду?
   - Н-ну, - неопределенно начал русский, - вообще...Что делаете там, и прочее... Вам же у меня так и так бывать придется, так что чтоб кто-нибудь.
   - Теперь понял, - педантично кивнул Фермер, - я трачу время на беседу с вами.Нэн Мерридью отдыхает от трудов праведных, самолично запуская в Резервуар только что спряденные "нитки" трех новых полуинерционок, потому что "Адонис" слишком здоров и ни для кого, кроме Анхен, не удобен. Об влез в пентагоновскую телеметрию и теперь морщится, что-то ему в ней не нравится... Статер ловит креветок, ловит рыб, ловит полихет, медуз он тоже ловит, мотивируя свой образ жизни тем, что я его прошу обо всем этом генетическом материале. Чела вырастил какую-то летучую пакость вроде воздушного змея и под руководством Тайпана натаскивает его нейристор. Чем занимаются Анхен с Тэшик-Ташем, я не знаю, но очень сильно догадываюсь...
  - Подозреваю. Очень сильно подозреваю.
  - Йа-а, спасибо, - кивнул головой голландец, - очень сильно подозреваю, что опять проводят время в койке... Если вы и дальше намерены задавать бездельные вопросы, например о погоде, то предваряя их сообщаю, что и погода у нас стоитв высшей степени удовлетворительная. Только я вовсе не за этим вынужден терять с вами время. Совершенно неизбежно, что вас будут периодически навещать на вашей э-э-э... плантации своего рода экспедиции посещения, для каковой цели совершенно необходимо договориться о навигации. ТБ-принцип хорош всем за одним единственным исключением...
  Некто В Сером кивнул:
  - Да. Для пеленгации и локации он годится слабовато.
  - Именно, - кивнул в ответ Фермер, - так что встает серьезнейший вопрос: каким способом отыскать вас на вашем Алтае хотя бы в самый первый раз, при условии того, что системы спутниковой навигации мы эксплуатировать не можем? Предварительно предполагается с орбитального положения составить и оптическую, и гравиметрическую карты всего района, передать вам в совмещенном виде, а вы с предельной точностью укажете свое положение относительно имеющихся масконов. Как?
  - Вроде по идее ничего. Только лень. - Однако же, увидав на лице голландца чуть заметно-презрительную мину, почел за благо пояснить. - Шучу. Это у меня привычная, как старый сапог, постоянно повторяемая шутка.
  - У ваших шуток есть серьезный порок: они уж слишком походят на правду.
  Что-то тут было не так: в принципе Некто В Сером мог в два счета завязать приятельские отношения с кем угодно, хоть с Вельзевулом, - а вот голландец его, кажется, не жаловал. Но и этого мало, потому что при всем при том именно Фермер чаще всего брал на себя труд связываться с собратом, коего отделял Железный Занавес. Тема изысканий, для которых была послана экспедиция, была подобрана с большим вкусом: "Постоянные источники сейсмических волн вне зон вулканической активности" - и, разумеется, являлась мнимостью, целиком и полностью высосанной бородатым геологом из своего толстого пальца. Выдумав эту формулировку, он даже потихоньку взвыл от восторга, а впоследствии - позаботился о том, чтобы радужными перспективами, кои открывались в ходе такого исследования, заинтересовали бы всех, включая военное ведомство. Когда такого рода всеобщая заинтересованность была достигнута, тему тут же жутко засекретили. В качестве места, где этих самых постоянных источников было полным-полно, он указал одно известное ему, как геологу, месторожденьице полиметаллических руд, слишком удаленное и слишком небольшое, чтобы его разрабатывать. Жуткая засекреченность работ его несказанно забавляла, а более того вполне устраивала: каждый знал только то, что ему положено, а кое-чего - так и вообще кроме него не знал никто. В том числе, - какие-такие датчики были опущены на трехсотметровую глубину в узкие скважины, загодя пробуренные специальным буром: теперь, по освоении ТБ-принципа не было нужды строить поблизости от развивающихся Изделий АЭС и спускать в шахты силовые кабели. То есть датчики - да, тоже присутствовали и даже были присоединены к самописцам. Другое дело, что самописцы эти почти ничего не записывали, а Некто В Сером, ухмыляясь в бороду, туманно намекал на то, что, мол, еще не сезон. Каково же было его удивление, когда буквально спустя месяц начисто выдуманный им постоянный источник сейсмических волн вдруг прорезался в реальность: были сейсмические волны. Периодические, постоянные, постепенно-постепенно, изо дня в день усиливающиеся. И, в полном соответствии с предположениями, которые он высказывал на людях, волны эти действительно очень интересно интерферировали. Спустя и еще один месяц не нужно было никаких самописцев для того, чтобы ощутить высокочастотную, многообертонную, лихорадочную дрожь, охватившую здешние горы. Не то, чтобы сильно, но, однако же чувствовалось. Все время. И не все достаточно хорошо это переносили. А, однако же, он проявил недопустимую самоуверенность: нельзя быть таким неосторожным в работе с кадрами. Прежде всего - в работе с кадрами. Если ты считаешь себя самым умным, то, скорее всего, далеко не так умен, как думаешь. Но даже и в том случае, если ты и не ошибаешься в своем мнении по этому деликатному вопросу, то это опять-таки не значит, что кругом тебя - одни только круглые дураки. Уже после двух-трех вроде бы как малозначительных бесед ему начал активно не нравиться один кандидатишка из Ленинграда, некто Алексей Валтурин по кличке Леша Питерский, прилипшей к нему с легкой руки повара-завхоза Степаныча. И не то, чтобы кандидат был таким уж плохим товарищем или бестолковым ученым: дело обстояло как раз чуть не с точностью до наоборот. После первых же бесед с ним Константин Петрович Рассохин, он же Некто В Сером, вдруг понял, что перед ним ученый из настоящих и был весьма обеспокоен этим обстоятельством. Потому что большинство людей, даже специалистов, даже со степенями, занимаются наукой, как точат гайки, - не задумываясь, что именно этими гайками будет свинчено, никак не связывая свои познания и результаты изысканий с той жизнью, которой живут. У них профессиональные знания и "реальная жизнь" существовали вроде бы как сами по себе, как масло с водой, не смешиваясь. А этот был из настоящих, он с самого начала мно-огое понимал, - или, наоборот, не понимал? - только помалкивал, и совершенно ясно было что просто так это его молчание не кончится, и вечно длиться не будет тоже. Проглядел возможную проблему, а проблемой парень будет, уж в этом-то он почти что и совсем не сомневался.
  Он зашел к дорогому начальнику в палатку вечером, когда иные - еще разбирали записи, а иные - пили чай и чесали языки у костра. В лучших традициях жанра.
   - Можно?
   Некто В Сером, прищурившись, бросил на него мимолетный взгляд. Вот все они таковы. Ведь разбираться пришел, истину искать. Правдоискательствовать, уличать, а по совместительству еще и приперать к стенке. Будет заводить себя, накручивать, и накрутит-таки рано или поздно, начнет орать вполголоса и пару раз по чем-нибудь кулачонкой стукнет. Ведь именно с такой целью и пришел, и так оно все именно и будет, - но начал, как положено, с этого позорного, кастратским, дрожащим голоском произнесенного "Можно?"...
  - А, Лешенька, - он улыбнулся своей обычной, добродушной и чуть ленивой улыбкой, - проходи, конечно, садись, гостем будешь. Проблемы какие-нибудь?
  -Да. - Голос гостя был каким-то сдавленным. - Проблемы. Можно и так сказать... - Он вымученно улыбнулся. - Я пришел, чтобы узнать: что все это значит?
  - Что именно "что"?
  - Да все! С самого начала. Тема ваша идиотская. Место это. Поначалу я, грешным делом думал, что все это - чистой воды туфта, без примеси, и про себя радовался, что, оказывается, у людей начальство еще и поглупей нашего, вообще ни х-хера в деле не смыслит... Ведь нет никаких Постоянных Источников, нет! И не было никогда кроме кое-каких вулканов!
   - Это раньше не было, - он тяжело вздохнул, а теперь, как видите, передавая советская наука открыла это, - согласен, весьма редкое! - явление природы, предсказанное мною теоретически еще пять лет назад в качестве частного проявления так называемых Малых Геотектонических Периодов, и хорошо описываемого при помощи некоторых разделов теоретико-множественной топологии.
   - Как особая точка?
   - Верно! - Некто В Сером глянул на собеседника с интересом, которого на самом деле вовсе не испытывал. - Интересоваться изволили? Только в данном случае, скорее, уместно говорить не об особой, а, скорее, об одной из главных точек.
   - А почему тогда раньше...
   - А вот именно из-за этих вот вулканов: маскируют. На этой фазе цикла еще одна точка расположена в Курило-Сахалинском районе, еще одна - восточный Афганистан, еще одна - Юкатан, так что сам понимаешь... Уникальность этого места как раз в том и состоит, что ни одного толкового вулкана рядом нет, а точка совпадает с расчетной.
  - Я и вообще не больно-то верю в геотектоническую концепцию, а насчет ваших малых периодов, равно как и насчет больших, - вообще в первый раз слышу.
  - Жаль. Я вам непременно же пришлю при первой же оказии.
  - Н-ну, - Леша Питерский со злым восхищением покрутил головой, - ну маста-ак! Нет, но как подготовился! Неужто же и впрямь эта дурость у вас есть в печатной форме? А что? От вас даже и этого можно ожидать... Послушайте, профессор, вам кто-нибудь когда-нибудь выражал восхищение виртуозностью вашего вранья? Вы врете не краснея, не моргнув глазом, не задумываясь, страшно правдоподобно, можно сказать - артистично! Вот меня и заинтересовало: а зачем вам это нужно? Будь вы пустышка какая-нибудь, от науки фокусник, так я бы с вами и разговаривать-то не стал, но вы же настоящий! У вас помимо с ходу выдуманных геотектонических периодов с расчетами предсказательной силы есть ведь и настоящие работы, да еще какие! Так зачем тогда вы все-таки врете? Зачем такому, как вы, вообще врать хоть кому-нибудь?
  - А чтобы, - наивно помаргивая ярко-васильковыми глазками ответил Борода, - вы правды не знали.
  - А это еще зачем нужно?
  - Ба, - пораженно пробормотал Некто В Сером, - идеалист в наше время. Вам перечислить все причины, по которым бывает необходимо скрывать правду? Предположим, - мне приказали. Предположим - попросили. Предположим, - я просто-напросто ни с кем не хочу делиться и хочу все захапать один. Перечислять еще?
  - Не стоит. Скажите лучше, какая причина действует в данном конкретном случае.
  - Так ведь не одна какая-нибудь. Все вышеперечисленные причины, к примеру, действуют. А кроме того я считаю, что есть все-таки вещи, о которых лучше не знать. Никому. А если кому-то все-таки приходится, то чем меньше людей знает иные обстоятельства, тем лучше.
  - Тьфу! Думал хоть геофизика свободна от всех этих ваших пакостей...
  - Пару минут тому назад у меня было большое желание спросить вас, не еврей ли вы, но теперь эта необходимость прошла. Вижу, что не еврей. Продолжайте, прошу вас.
  Бесцеремонно прерванный Леша Питерский мучительно покраснел:
  - Не понимаю, причем тут...
  - Ни один еврей такой глупости не сказал бы. Они не лишены идеализма, но он имеет совершенно другую окраску. Вы продолжайте, продолжайте, я слушаю.
  - Так. - Сказал Валтурин с отвращением, после короткой паузы опуская голову. - Все-таки оружие. Так?!!
  - Вы мне еще рефлектор в глаза направьте. Вот еще иголки под ногти неплохо. Разумеется, я не скажу вам ни "да" ни "нет", поверьте только, что все обстоит гораздо-гораздо сложнее. Вот вы, к примеру, ни на секунду не веря в долговременные источники сейсмических волн, тем не менее получили богатейший, прямо-таки фантастический материал относительно поведения этих волн во-первых, и относительно их ценности, как инструмента познания - во-вторых, так какое вам дело?
  - Все-таки оружие, - повторил Алексей, - опять оружие. Вечно вы со своим оружием... За что ни возьмись, из всего тут норовят сделать оружие.
  - Лопни мои глаза, - фрондер! Мне показалось, или я и впрямь имею дело с так называемым диссидентом? Не таким большим, как Буковский или Солженицын, а ма-аленьким таким диссидентиком? Который выражает несогласие на кухне и, предпочтительно, - в тряпочку? Очень, должен сказать, глупо!
  - Для карьеры вредно?
  - Это само собой, но сейчас я, честное слово, имел ввиду совсем другое. Вы под влиянием дурацкой моды сочли, что за Бугром - правда свобода, а сплошное угнетение - оно только тут. Поверьте мне: всюду приблизительно одинаково. Человек - это такое создание, которое, ежели дать ему волю, работать вовсе не склонно, а прихватить что-нибудь, наоборот, весьма расположено. И если за границей больше работают и меньше воруют, это значит, что там по крайней мере не меньше средств держать народишко в узде... Ты мне верь, я - мно-ого где был и поэтому знаю, что всем политическим идеям цена приблизительно одна: дерьмо.
  - Нет вы скажите все-таки, - оружие?
  - Я на примере объясню: есть атомный реактор и есть атомная бомба. Чтобы сделать бомбу, нужно сначала сделать атомный реактор. Да, можно именно так, в такой последовательности и поступить. А можно реактор построить и бомбу не делать... Алексей Григорьевич, - это просто физический принцип! Его можно и так, и этак использовать.
  - И опять-таки страшно правдоподобно! Опять врете?
  - Вру.
  Некто В Сером согласился с обвинением легко и празднично, глядя на собеседника исключительно честными глазами.
  - А признаетесь тогда зачем?
  - А я, может, опять вру? Вот вы знаете, что вру, а когда именно - нет, так что никакой пользы вам от вашего знания нету...
  - А что, -эти штуки так и останутся неизвлеченными? Они не предназначены для того, чтобы их вытаскивали?
  - Бог мой, какие пустяки, право, вас интересуют! Они отработают свое, - и надлежащим образом, во благовремение сдохнут... Это сугубо одноразовые изделия.
  Через какое-то время его испытанная, отработанная тактика и богатейший опыт ее применения принесли обычные свои плоды: начав какое-то из своих словесных наступлений, собеседник через пару фраз терял нить беседы, забывал, о чем хотел сказать иначинал, к примеру, бессмысленно веселиться. Потом ему в голову на место одной-единственной жалкой мыслишки, с которой он начинал беседу, приходило множество, новых, блестящих и гораздо лучших, у которых был всего-навсего один недостаток: потом их оказывалось совершенно невозможным вспомнить, потому что они странным образом между собой путались. Наиболее прозорливые в конце концов понимали, что их обморочили, но не понимали каким образом. К тому же в подобных случаях понимание в любом случае оказывалось запоздалым. Они обсудили способ моделирования любых поверхностей из треугольников, плавно перешли к планам размещения в Европе ракет "Першинг-2", пришли к единодушному выводу, что "Те, кто утверждает, что пизда у всех одинакова, больше одной и не видели", потом перешли к анализу сравнительных достоинств настойки из маральих пантов, радиолы розовой и элеутерококка, обсудив попутно самогон, водку и виски, которого кандидат не то, что не пил, но даже и не видел, - просто потому что не пришлось! - потом опять вернулись к бабам, к анекдотам про баб, анекдотам про евреев, про армянское радио, про новейшие радиолокаторы, и про последние достижения отечественной военной техники, которой оба собеседника на самом деле искренне гордились совершенно без всякого смысла, на чисто-подкорковом уровне. Потом они питьевого спирту все-таки выпили, хотя и не сказать, чтобы много... а с другой стороны, - когда его бывает много? Когда же они разошлись заполночь, Леша Питерский все никак не мог взять в толк: чего ему, собственно, было непонятно во-первых, и в чем именно и кого он хотел уличить - во-вторых?
  Среди многочисленных достоинств дважды доктора Рассохина внешность ручного медведика и необыкновенное добродушие манер находились отнюдь не на последнем месте, успешно маскируя то обстоятельство, что медведик-то - отнюдь даже не мультфильмово-игрушечно-фольклорный, а в значительной мере самый настоящий, с соответствующими размерами, когтями и зубками. Это странным образом проявлялось уже и в школьные годы. Соклассники парадоксальным образом не сделали никаких выводов из попытки второгодника Семы Андронова (разумеется - "Андрона") почесать о добродушного, отходчивого увальня кулаки. Нападение кончилось истинной военной катастрофой, потому что так быстро, так старательно, так безнадежно Андрона еще не били: его просто-напросто сгребли за грудки, с размахуприложили о стенку гаража затылком,спиной и задницей, а потом тщательно расквасили нос, разоладили губы и подбили оба глаза, держа на расстоянии вытянутой руки, длинной, толстопалой и твердой, как рельса. По тупости своей супостат просто не понял, что произошло и привел друзей, чтобы отлупить непокорного скопом. Так же, - скопом, - они, соответственно, и получили: увалень, казалось, весь состоял из плотного, тяжелого мяса на толстенных костях и обладал железной стойкостью. Чрезвычайно мало обращая внимание на их удары,сам Костик Рассохин по кличке "Соха" наносил удары с какой-то страшной, окончательной неукоснительностью и, как правило, не тратя больше одного-двух ударов на одного супротивника.Сходным образом, так же или почти так же дело обстояло у него со всем. Каждому при взгляде на него казалось, что это есть пример добродушнейшего человека, неглупого, но, малость, не от мира сего. Причем впечатление это было истинной правдой, только не всей правдой целиком. При всем при том его нельзя было бы назвать человеком опасным, поскольку он умел добиваться своего, не шагая по головам и не переступая через трупы. Он не ломал, он гнул, гнул людей, жизнь и обстоятельства, и при этом почти не имел врагов. Какими бы серьезными не были его дела, его самого странным образом все равно всерьез не воспринимали. Не то, чтобы чрезмерное, но довольно-таки порядочное число женщин, хихикая, оказывались с ним в постели и потом не могли понять, как это, собственно, произошло. Без сучка, без задоринки защитил две диссертации прежде, чем кто-то понял, что он это серьезно, а не в шутку. Получал должности, как безопасный. Ездил за границу, поскольку с первого же взгляда было ясно, что этакий телепень ни на валюте, ни на бабе, ни на идейках диссидентских в забугорье не погорит, а дело - сделает нормально. Да что там - нормально, - хорошо сделает. Как-то так он все хорошо делал. В общем - из тех самых дурачков, на которых все у нас от веку и держится. И теперь ему, дурачку,было позарез необходимо остаться тут, не вызывая лишних подозрений, и пребывать здесь в одиночестве либо же в компании посвященных вплоть до окончания процесса. То, что развивающиеся Изделия и впрямь оказались выдуманными им Постоянными Источниками, - значительно облегчало задачу, но все-таки даже дорога в тысячу ли начинается с первого шага:
  - Алексей Григорьевич, - и все-таки я убедительно прошу вас не высказывать ваши остроумные предположения третьим лицам... Хотя бы потому что они все-таки не вполне точны. И не надо на меня так смотреть! Не надо этих народовольских глаз! Да, я сам не люблю тайн, да, это довольно-таки поганая тайна... Но это прежде всего не моя тайна. И тем более не ваша. Вы меня поняли? И... Знаете, что? Может быть то, что я вам скажу, будет выглядеть пошлостью, но и все давние истины в какой-то мере пошлы: а если - нас кто-нибудь? А мыне будем знать даже, что такое возможно? И вообще не поймем, что на нас напали? С этой точки зрения вы проблему рассматривать не изволили? Нет? А з-зря. В мире до прискорбия мало прекраснодушных идеалистов, а в штабах и высоких кабинетах их и вовсе нет: каждый точит нож на соседа и успокаивает свою совесть тем, что делает это на всякий случай...
   - Противно все это. А то, что вы, скорее всего, совершенно правы - тут противнее всего. Непонятно почему, но на свете существует такая вот противная правота...
  - Батенька мой, - тут уж либо Человек Разумный - либо Человек Счастливый. Понимаете? Либо - либо. Противоречит одно другому.
  А спровадив беспокойного гостя и по крайней мере на время избыв проблему, он сел сочинять особливую записку одному там знакомому генералу из близкого по профилю ведомства. Тут прямо надо сказать, что задача перед этим сочинением стояла головоломнейшая: нужно было написать о ходе дел в экспедиции таким образом, чтоб выглядело будто пишущий ни на секунду не сомневается, что адресат полностью в курсе дела. Так снабженец подходит к Деревянному Дракону, обнимает его за плечи и говорит интимновато-дружески: "Ну и как там дела насчет наших с вами запчастей?". Но! Сообщение должно было заинтересовать и вызвать у адресата желание единолично наложить на него лапу. Но! При этом ни в коем случае не пережать, дабы генерал не впал бы в панику и не переполошил свое все начальство... Только этого в сложившихся обстоятельствах и не хватало... В том смысле, что мы с Иван Иванычем, разумеется, ничего, - не дай бог! - не скрывали, но и шуму раньше времени решили не поднимать, а разобраться - келейно, с привлечением минимума народа. Себя самих. Вздохнув, он с фантастической скоростью и сноровкой отбарабанил цидулу на портативной пишущей машинке. Натурально, - двумя пальцами:
   "Борисыч! Привет тебе с Алтайских гор от себя и от всех наших. Все мы, слава богу, здоровы, чего, как говорится, и вам желаем. Погода тут на наше счастье стоит отменная, так что дело свое делаем не только без помех со стороны коварных стихий, но и с удовольствием. Почти курорт. Лежишь тут, бывает, кверху пузом, на солнышке, так, веришь ли, совесть иной раз начинает мучить, потому что положено нам, сам знаешь, и оклад, и командировочные, и полевые, и за приравненные, и за то, и за се, а тут, на деле, - курорт, причем не из последних. Умом-то, конечно, понимаешь, что все это - глупость, что платят нам за работу а не за то, чтобы мы мучились и вообще жили бы плохо, - а вот поди ж ты! Такое уж у нас устройство дурацкое, что ежели на снегу не спал, не голодал, ночами не работал и голыми руками плутоний не брал, то вроде бы как и платить тебе не за что. Но это так, лирика, а суть состоит в том, что по возвращении надобно нам с тобой непременно увидеться и хорошенько поговорить. В том числе и по поводу той твоей идеи относительно сразу нескольких долгоживущих источников сейсмических волн на предмет исследования стационарных точек их интерференции. Должен сказать, что насчет самих источников я тут кое-что втихомолку слепил сам, не вмешивая посторонних, потому как думал, что ни хрена у меня из этой затеи не выйдет. Однако дуракам счастье: сам знаешь, как иной раз нипочем, великими годами не идет дело с каким-нибудь детищем многотысячного коллектива, а какой-нибудь экспромт сразу начинает делать все, что положено. Фокусы, в таких случаях, - сам знаешь, - начинаются потом... Так вот: они работают и (тьфу-тьфу!) даже приличнее, чем я ожидал и мог рассчитывать. Это все ладно, а вот то, что касается самой интерференции, то тут картина складывается настолько замысловатая, что мне одному, без твоей светлой головы, никак не разобраться. Заодно подумаем, как нам решить вопрос относительно эксцентрического, а то и вовсе векторного распространения волн, потому что вопрос общей мощности, в принципе, есть только дело техники. Когда решим вопрос с направлением, то неизбежно возникнет вопрос модулирования, накопления остаточных напряжений в различных породах и вообще в разных геологических условиях, так что, думаю, работы нам с тобой хватит, мягко говоря, надолго, особливо ежели вспомнить, что в Калифорнии и на Японских островах с этими остаточными напряжениями - все в порядке. Все это, как ты сам понимаешь, хорошо и замечательно, но, однако же, сам я попал в положение довольно-таки глупое: дело в том, что эти самые штуки устроены так, что, начав работать, они это дело продолжают, пока не выработают запас, а до той поры извлечь их никоим образом нельзя. Почему - говорить не буду, сам, поди, догадаешься, дело простое, а человек ты военный. Да и в дураках, помнится, не ходил сроду. Так вот: как хошь, а надо организовать дело так, чтобы я тут остался после окончания экспедиции, или, в крайнем случае, вернулся бы в эти благодатные места спустя короткое время и пребывал бы тут, в тишине и благодати, пока эти проклятые штуковины не выгорят до подпороговой мощности. Тянуть с этим делом нельзя, потому что тут, со мной, тоже не одни только дураки (О! Насколько не дураки!) работают, и вот-вот начнут догадываться, что тут что-то такое нечисто... Тебе, конечно, виднее, как тому самому жирафу и по той же самой причине, но, мне кажется, раньше времени тебе там, в высших сферах, шум поднимать тоже ни к чему: зачем? Потом поднимешь, поскольку мне, сам понимаешь, на авторство технического решения претендовать никак нельзя, - по той же причине, по которой неизвлекаемы эти проклятые штуковины. А сам как-нибудь приезжай. Вместе повибрируем, потому как чувствуется это дело ой-ей-ей как здорово. Предупреди только, и тогда баню-рыбалку-охоту я тебе организую, а блядей сам привезешь. В форме, как полагается в нашей Непобедимой и Легендарной. Лучше всего было бы, если бы твое начальство сумело бы привлечь меня для работы над закрытой темой по контракту..."
  Завершив послание стандартными завершительно-эпистолярными оборотами, приличествующими для личного письма образованного человека без комплексов среднеблизкому приятелю, Некто В Сером закрыл глаза, покрутил в воздухе указательными пальцами, направил их навстречу друг другу, промахнулся, открыл глаза и тяжело вздохнул. И к чему гадать, если и так все решено? Баловство, да и только. Но если сработает... Ну, если сработает!!! Тогда у него,как минимум, полгода свободной жизни и полнейшего карт-бланша. Вот и не больно-то умный человек Борисыч, - генерал-майор Виталий Борисович Безременный, и в геофизике своей не больно-то, и в волнах сейсмических только постольку-поскольку, - а хи-итрый! А поднаторевший!Так что не будем учить ученого его ремеслу. Прием этот, если ему не изменяет память, именуется "вывернутым мешком" и суть его состоит в том, чтобы тот, кто тебе мешает, начал бы тебе способствовать. Классика: задолжать столько, чтобы главный кредитор был заинтересован в твоем процветании и отбивал бы кредиторов поменьше. Или: сделать вид, что согласен сотрудничать с милицией, а сам об этом сообщаешь братве и продолжаешь воровать по-прежнему, но уже якобы ради маскировки. На деле все остаются при своих и взаимно друг друга используют. А главное - всем, все по хрену, и ежели какой-нибудь чудак вдруг пожелает взять отпуск под зиму, то все остальные только рады будут.
  
   - Нет, мил человек, беседовать с тобой, конечно, приятно, но только на этот раз мне нужен наш швейцарский друг. По личному делу. По совершенно личному.
   - Тебе что, - поднял густую белесую бровь Фермер, - делать нечего? Хотя, впрочем, у тебя всегда такой вид...
   - О! У меня самое трудное на свете дело: ждать, не имея возможности вмешаться или хотя бы поглядеть... Зови.
  Экспансивный Тэшик-Таш влетел в ass-зону, и Некто В Сером отшатнулся от внезапно возникших прямо у его физиономии голых пяток, подвешенных под клочком травки и потертыми сандалиями.
  - Ты прими, прими назад, а не то очень неудобное общение получается... Во, совсем другое дело.
   Отступив, швейцарец в один неуловимый миг принял нормальное положение, во всей псевдоголографической красоте, при шортах, цветастой рубахе навыпуск и вопросительном выражении на лице. Очевидно, его оторвали от еды или от дела, поскольку он возник, вытирая руки полотенцем.
   - Я тебя к чему позвал, - произнес Рассохин после стандартных приветствий, - за тобой должок водится.
  Выражение лица стало еще более вопросительным.
   - Да-да, и нечего на меня смотреть с видом девственницы. Я тебе бабу раздобыл? Гони.
  - Об этом, - тонко улыбнулся антрополог, - следовало бы спросить у нее. На всякий случай.
  - Ты это о чем? А-а-а... Ты о чем подумал, ты чего себе вообразил, шпана? Я тебе кто, по-твоему? Не о том речь, а единственно лишь о том, чтобы ты мне раздобыл какую-нибудь почтенную женщину помоложе, которая согласилась бы скрасить мое одиночество.
  - Гм. А в том что ты оказал мне бесценную услугу ты, понятно, совершенно не сомневаешься? Совсем-совсем? Ни малейших сомнений? Настолько, что зачислил меня в свои должники?
  - А что - нет? Тогда не понимаю, - какого еще тебе рожна надо?
  -Вот-вот. - Тэшик-Таш заржал. - Насчет "не понимаю" - тут ты, русский, угодил прямо в цель. Совершенно точная, блестящая формулировка. Я тоже не понимаю. Ни с чем подобным никогда не сталкивался и потому пребываю в растерянности. Меня, видишь ли, как я понял только сейчас, никогда всерьез не любили. Не принято в нашем кругу подобное отношение, понимаешь? Такая преданность наблюдается только у проституток по отношению к их котам. Так что мне подобное - в новинку, и я не знаю, как вести себя с ней дальше. Ты создал мне проблему, почтенный.
   Некто В Сером понимающе кивнул головой:
   - Подавляет?
   - Если бы, - невесело улыбнулся Тэшик-Таш, - тут-то как раз дело ясное, многократно испытанное. И как себя в подобных случаях вести тоже известно до тонкости. Просто меня путают с Господом Богом, а я не чувствую себя вполне пригодным на эту роль. Все мои идиотские высказывания, все мои куцые мысли воспринимаются как истина в последней инстанции, без малейшей критики...
  - Стоп! А высказывания идиотские - с целью провокации?
  - Нет, - он энергично помотал головой, - в честном соответствии с моей идиотской природой. Но я, твердо зная, что являюсь дураком, не привык, чтобы кто-то думал по-другому. Прямо противоположно.
  - Так что, - зализывает? Нежностями изводит? Сплошные мед с патокой?
  - Бог ты мой... Это мы про одного человека говорим?!! Тогда о ком ты?
  - Да нет. Я тоже удивился. Тогда чего, - тебе скучно с ней?
  - О, нет! Ни единой минуты. Правда, - раньше я даже не слыхал о таком стиле интересности.
  - Понял. Не любишь. Так бы сразу и сказал. Так брось, нечего девке голову морочить.
  - Ничего ты не понял. Расстаться - это был бы выход. А это никакой не роман, не связь и не что-то подобное. Это болезненное пристрастие, сродни пристрастию к героину.Попался! Сел на иглу! Нет - выхода...
  - Большей беды у тебя б не было... Отличная же девка...
  - А кроме того, - продолжал пристрастившийся к Анюте-оторве, отраве-Анюте страдалец, который, казалось, и не слышал последних слов собеседника, - я просто не могу! Я прихожу в ужас от одной мысли о том, чтобы принести ей горе или как-то ее обидеть! Впервые в жизни! Вы, русские, несете в себе какую-то заразу, вас надо отделить от прочих народов... Теперь я понимаю, почему Достоевский мог появиться только у вас...
  - А ты того, - не перегибаешь палку? Обыкновенная, хорошая девка, простецкая, к невзгодам стойкая, непосредственная, неиспорченная...
  - Да, - меланхолически кивнул Тэшик-Таш, - и, ко всем этим достоинствам,таких специалисток по минету не вот сыщешь даже в Париже и Копенгагене.
  - А это она, - не моргнул даже глазом Некто В Сером, - подстраиваясь под твою испорченную натуру. Исключительно только по этой причине.
  - Несомненно. И насчет непосредственности все правильно. Помнишь, - Статер тогда тайком первые тэбэшки сделал? В самом начале еще? Ну маленькие, по восемь сантиметров и с лампочками сбоку?
  - А-а-а... Ну-ну... Конечно. Еще бы не помнить. Я тогда как раз второй месяц в Москве торчал и писал всякие отчеты, пока вы там на островах прохлаждались.
  - Короче - были такие. Комплекта три. Так вот, захожу я однажды в наше бунгало, и вижу, как она, одетая только в эту свою черную штучку, - ну эта, недомаечка-перебюстгальтер, знаешь? - валяется на ложе и при помощи одного из комплектов со страшным интересом разглядывает, как выглядит изнутри ее влагалище. Совершенно неописуемая комбинация ощущений.
  Некто В Сером заржал:
   - Да уж представляю себе! А ты?
   - Спасла хорошая реакция: сказал, что было бы и впрямь обидно прожить всю жизнь и так ни разу толком и не поглядеть.
   - А она?
   - Не будем об этом говорить.
   - Ну хоть покраснела?
   - Разве что потом. Минут через десять. И, как мне кажется, не от стыда.Но мы уклонились от темы разговора: ты, кажется, хотел, чтобы я добыл и доставил тебе бабу? Ты такого высокого мнения о моей профессиональной квалификации?
   - Что? А! Откровенно говоря, - я о ней и вообще недумал. Упустил этот момент из виду. Итак?
   - Представь себе, - кое-что в этом плане мне сейчас в голову все-таки пришло. Как раз с учетом твоих пошлых вкусов. Только ты сам сперва погляди. Дело серьезное. Кроме того - она почти вдвое тебя младше.
   - Меняю одну свою сверстницу на двух женщин в два раза менее спелых. Шутка.
   - Почему? - Тэшик-Таш, казалось, искренне удивился. - По-моему как раз очень рациональный подход. В общем, - ждите, за вами непременно приедут... Ты там как вообще?
  - Ты что это имеешь ввиду?
  - Ну вообще, - неопределенно шевельнул руками антрополог, с потрясающей, немыслимой скоростью освоивший русский язык во всех нюансах, - один и в диких местах...
  - Я балдею! - Рявкнул Некто В Сером, свирепо выкатив глаза. - Вообще всю жизнь мечтал родиться в Сибири. А главное - тут наконец-то, впервые в моей жизни никого нет. Вот приезжай и сам увидишь. Если в твоих жилах есть хоть капля горячей крови, то ты позавидуешь мне. Это та жизнь, к которой все мы стремимся в итоге, а я, я так живу уже сейчас... Прилетит-то кто? Анютка?
  - А кому? Сам Тайпан, сделав пару машинок "под человеческое управление", признал, что она и их водит лучше. Он утверждает, что она живет далеко не первую жизнь, а предыдущей ее инкарнацией был какой-нибудь Рихтгофен...
  - Ну добро. Жду.
  
  Он стоял у собственноручно усовершенствованного и доведенного до ума щитового домика, подбоченившись, и смотрел на неимоверно яркие, крупные звезды, коих было к тому же видимо-невидимо. Крытый брезентом ватник и чудовищные яловые сапоги (Цены им не было. Ему за них новый лодочный мотор "Москва" предлагали. Отказался.) ему как-то очень шли. Он покуривал только в экспедициях и не от нервов, а, скорее, наоборот - когда жизнь бывала особенно полной. А сейчас, на высоте тысяча шестьсот, в обожаемый им сезон ранней осени, один, вдалеке от опостылевшей жены и прочей "обчественности", он чувствовал себя, как дельфин погожим днем в хорошем море. Пахло лесом, палым листом, ночью (это только дураки думают, что ночь ничем таким не пахнет) далеким-далеким снегом, неимоверно рыбной речкой, свежим деревом банного сруба, сделанного им неделю назад. Вот ведь что значит - не мешает ничего: вроде бы и не торопился никуда а сделал бы-ыстро. Это была правильная жизнь, такая, для которой возникли его предки. Для которой они больше всего были пригодны. И он. Человек, который может себе сделать дом, и сделал его. Убрал урожай и приготовил запасы на зиму. Который все, что нужно в такой жизни, - умеет и оттого ни х-хрена не боится и сам черт ему не брат, а надвигающиеся холода, - и то не вот еще! - не пугают вовсе и только придают бодрости. Этой самой полноты жизни. Воинственно задрав бороду к небу, он чуть не упал, потому что именно в этот самый миг что-то широкое, черное, бесшумное тенью перечеркнуло небо и плашмя опустилось шагах в десяти от недоделанной баньки на берегу реки. Впрочем - он в считанные секунды сообразил, что это - долгожданные визитеры, и тяжеловесной, ровной рысью направился к месту приземления. Это был черный, как ночь, плоский снизу многогранник, больше всего напоминавший здоровенную гайку гранях о двадцати, накрытую широкой, разлатой усеченной пирамидой. Материал бликов не давал. Когда путешественники вылезли из своей диковинной машины, он ходил вокруг и пинал устройство ногами с задумчиво-внимательным видом шофера, проверяющего, насколько добротно накачаны баллоны.
  - Так вот, - проворчал он,протягивая руку Тэшик-Ташу, - и возникают нездоровые сенсации. А я-то всю жизнь никак не мог в толк взять, - откуда берутся россказни о летающих тарелках? А оно вон, оказывается, что! Чего брать с собой?
   - Думаю - незачем. Жениховского прикида у тебя все равно тут нет. Оденем. Давай, как есть...
   - Погоди. На всякий случай оставлю записку, что мол-де ушел на охоту, в воскресенье буду... Между прочим - вы меня до смерти перепугали. Вообще могли на голову сесть.
  - Сам виноват. Слишком хорошую карту составил. И способ навигации оказался прекрасный. И еще знаешь, что? Вот тут вот Радость Моя утверждает, что дело еще в том, что случайно совпали фазы луны и время суток. Приливная деформация одинаковая, понимаешь?
  - Вполне. Интересно, - она-то откуда так все до хрена понимать стала?
  - Воображение. Она все себе представляет, как есть, без приближений. Вообразит, - а потом уже считает или спрашивает.
  - Ладно, полезли. Здравствуй, крестница. Поехали?
  - Подождете. А то уписаюсь. Опять сегодня пиво пили.
  - Ну, беги. Слушай, - а почему форма такая вызывающая? Я бы даже сказал, - одиозная?
  - Это тебе так кажется. Форма выбрана по настоянию Тайпана из соображений невидимости для радаров. И обшивка - тубулярный углерод в "лабиринтной" модификации. Прочнее и жаростойче любой стали, химически инертен, не поддается коррозии, а к тому же еще и поглощает все электромагнитные волны вплоть до мягкого рентгена. Черная дыра для глаза и для радара.
  В это время, в черном комбинезоне из блескучего материала, из темноты независимой походкой выплыла Анюта. В руках у нее был букетик каких-то бледно-сиреневых цветочков, напоминающих маленькие астрочки. Время от времени она нюхала их, задерживая у носа. Как она умудрилась найти и нарвать их в полной темноте, осталось загадкой.
  - Запах какой-то, - проговорила она, привычно усаживаясь в кресло, а потом вдруг решительно подытожила, - школой пахнет! Первым Сентябрем.
  
  - Ади был прав. На сто процентов прав. Только ему не надо было на соседей кидаться, ему их надо было убедить. Ей-богу его б поддержали. И французы поддержали бы и американцы. И даже ублюдки-русские поддержали бы. Потому что на самом деле во всех этих странах девять человек из десяти - терпеть не могут евреев и цыган точно так же, как он их не терпел, а десятому на них на всех просто насрать...
   Говорившему было года двадцать три - двадцать четыре, у него были коротко стриженые белесые волосы, розовое лицо с брезгливой складкой у губ и круглые светло-серые глаза. При всем при том был оратор собой вовсе недурен и одет в черную кожу и черные джинсы, заправленные в высокие грубые ботинки на блескучих железках застежек. Вдоль стены, у стойки, у пары столиков сидело еще по меньшей мере семь молодцев от семнадцати и до двадцати пяти, стриженых и одетых точно так же.
   - А потом я задумался: девять из десяти про себя думают точно так же, а вот говорить считается неприличным. Считается нехорошо, ежели присутствуют невосторженные о евреях высказывания. И цыганами надобно восхищаться вслух. Вот я как-то раз подумал: а кем - считается? Кем считается так, если девять десятых думают иначе? И знаете, - он обвел всех, пребывающих в баре, торжествующим взглядом первооткрывателя свойств финки, - до чего додумался? Нет? Да евреями же! Вот был я в Штатах, страна как страна, народ... Нормальный, такой же как мы, и мысли понятные, и что зачем делают - тоже. Хожу, и никак в толк не могу взять: чего мы с ними в ту войну не поделили? Чего мы вообще могли не поделить с такими вполне понятными ребятами? Кто решил-то, что мы должны непременно быть друг против друга? Да евреи же и решили. Не понравилось жидам американским, как тут Ади с их пархатыми родственниками обходится, вот они и выдумали, будто нам есть, что делить. А вот если б им головы не туманили, они бы со своими жиденятами и покруче нашего обошлись бы: мы-то все-таки нация - культурная! А за жидами - и остальные туда же! А что, - дорожка-то проторена! И на все голоса, чуть кого из этих тронь, - сразу вой! Вонь - до неба! Притесняют! Обижают! Нацизм-расизм! Выгони немца за пьянку - никто ни слова не скажет, а вот поди, попробуй, за то же самое - какого-нибудь турка, так не обрадуешься! Сразу на то свезут, что ты его национально угнетал! С дерьмом смешают и заставят назад взять! Так кто у нас тогда, скажите ради бога, - угнетенный? У кого льготы всамделишные? Они... честной игры требуют! Чтобы, значит, с ними так же обращались! А сами? Приедет сюда, на хорошую жизнь, на все готовенькое, какой-нибудь черненький голодранец, зацепится - и привет! Всех родственников перетащит и пристроит. Вмиг кагал организует, и слова ему сказать не моги, сразу в нацизме обвинят. Им, значит, друг за друга держаться можно, а нам - не моги. Неприлично. Слушайте, если девяносто процентов так думают, но молчат, это что - свобода? Кого тут угнетают-то, я что-то не пойму? Кто решения-то за нас принял, что хорошо, что плохо, что можно, что нельзя? Не-ет, Ади...
  - Ты, сопляк, - железным голосом перебил его здоровенный пожилой мужчина с квадратным лицом и в легкомысленной красной бейсболке, - какое имеешь право так называть величайшего из немцев?
   - А-а-а, - нехорошо обрадовался оратор, - старая гвардия? До сих пор забыть не можете, как героически обосрались? Героизм ваш без ума - гроша ломаного не стоит. Он хуже трусости, потому что целей добиться не дал, зато вреда принес - ого-го сколько. Неудачникам лучше помалкивать, господин бывший однопогонник! Вы сделали из евреев - мучеников, с которыми теперь еще и по этой причине возятся. Ну скажите, - он обвел глазами присутствующих, - я что, - не прав? Тогда скажите - в чем? Только спокойно, без эмоций, по делу. Вот ты скажи, в чем я не прав, утверждая, что большинство более право?
   Некто В Сером, к которому в данном случае обратились прямо, неторопливо отставил кружку, кинул в рот соленый орешек и со вздохом развел руками:
  - К сожалению, - прогудел он, - мне трудно судить. Видите ли, сударь, дело в том, что я как раз еврей. Так что увольте.
   - Еврей, - понижая голос, заговорщицки прохрипел молодой человек, хихикнул и тонко улыбнулся, - ну, если вам так нравится... Тоже знамение времен: человек, у которого сорок поколений предков пахали землю, лезет в евреи. Очень, надо признать, практично. Надо понимать, - обратился он к Хагену с Фермером, - вы, разумеется, тоже евреи?
   - Лично я, - поднял на него хищный, бестрепетный взор серых глаз Хаген, в котором тысячепроцентный, завышающей пробы немец был виден со ста километров, - еще и цыган.
   - А я - негр.
   Сказавши это, Фермер приподнял белесую бровь и принялся за следующую свиную ножку.
   - В таком случае, если уж вы так хотите, я повторю, что мы культурные люди, мы не американцы, мы европейцы. Поэтому никто вам не будет прямо так, сразу разбивать кружки о ваши семитские головы. Допивайте свое пиво, и идите вон... Не только за кровь, но и за кураж надо платить. Время пошло.
  И он демонстративно отвернулся.
   - Эй, ариец, - уж ты позволь, напоследок, один вопрос: а что будет, если мы все-таки предпочтем остаться? Вы вспомните и иные аспекты своей великой культуры? К примеру, - непобедимость? И что, - первые начнете или устроите химическую обструкцию? Как это и подобает вонючкам?
  - Ах, ты...
  Но драки не получилось. Все трое - готовились к классической, разухабистой кабацкой драки, но все дело свелось к тому, что Фермер выдвинулся вперед и принял классическую, без изысков, боксерскую стойку. Вожак, улыбаясь мягкой, многообещающей улыбкой, виртуозно скользнул к нему и нанес виртуозный, безукоризненно-красивый удар ногой в голову нидерландца. Точнее - попробовал это сделать, потому что Фермер так же, в классическом стиле ударил его в челюсть, досадливо отмахнувшись от удара своим каменным предплечьем. В устаревших на двадцать лет способах тренировки все-таки было что-то основополагающее: его соперник схлопотал удар, находясь в крайне неустойчивом положении, поэтому его ноги оторвались от земли, а беспамятное тело обрушилось на добротный, по-немецки массивный стол. Остальные боевики кинулись на обидчика, и кто-то достал нунчаки, и с треском обрушил их на ребра соратника, а Фермер двигался, чуть наклонившись вперед и выставив вперед длиннющие, бугристые лапы и остановить его было нельзя. Отбив левой - прямой в голову, тычок левой в голову - правой по корпусу, но любые его незамысловатые комбинации кончались одинаково - нокаутом. Безнадега. Незаметное глазу, молниеносное, поставленное движение плеча - прямой в голову. Нокаут. Лица недобитков обрели мрачное выражение готовности умереть, - но не отступить. Так бы оно, наверное, и вышло, но в этот момент в зальце раскаленным видением возникла оскаленная молодая дама.
  - Опять вы?!! - Не слишком громко, но как-то неимоверно слышно гаркнула она, и на миг всем присутствующим показалось, что ее длинные белокурые волосы змеями поднялись на ее голове и даже зашипели. - Я вам говорила, чтоб вы больше не появлялись тут?
  Подхватив того, что шатался посередине комнаты после удара братскими нунчаками, она с неожиданной силой и большим мастерством шваркнула его в дверь.
   - ... Мне что, - Дитриха позвать, или вы сами уйдете? И захватите с собой всю эту падаль!!!
   На хохдойче она говорила... пожалуй безукоризненно, но какой-то акцент - не акцент, а - привкус акцента все-таки чувствовался. Когда последний из боевиков, мотыляющийся, как изношенный шланг, в объятиях друга, покинул кобак, она изменилась мгновенно и разительно:
  - Садитесь, господа. Извините - не углядела. Каждый день норовят тут собраться, но обычно ведут себя тихо... Или все-таки уйдете?
  - Ни в коем случае, - проговорил Некто В Сером, не отводя от нее намертво завязшего взгляда, - теперь? Увидев вас?
  Очевидно - ей было не привыкать. Даже наверное она была из привычных. Но Некто В Сером, над имиджем которого, ссорясь между собой, около двух часов совместно работали Нэн Мерридью и Тэшик-Таш, настолько не был похож на обычного приставалу, что ее проняло. Она с некоторым сомнением посмотрела на него, но даже и при самом пристальном рассмотрении не обнаружила ни стандартного нахрапа, ни издевки. И вообще ни под какие стандарты не подходил. Бывает так, что какая-нибудь сущность пытается показаться чем-то совершенно обыденным, и на взгляд людей неискушенных именно так и выглядит. Не то с профессионалами: увидав в пустыне самый обыкновенный автомат для продажи пива, они сразу же заподозрят что-то неладное. Просто турист... Ага, и джерсейский твид, и туфельки ручной работы, скромненькие такие, никак не дешевле семисот долларов за пару, и костюмчик из какого-то из этих баснословных ателье с запредельными ценами... И, главное, сидит это все - привычно, видно, что человек всегда так ходит, а не раз в жизни надел. Миллионер? А откуда? Ни на англичанина, ни на Человека Из Сияющего Града гость решительно не походил. По-немецки разговаривал с явным акцентом. Эльзасец или нормандец? Бред... Он был несколько похож на соотечественника-скандинава, но, во-первых - своего любой нормальный человек узнает всегда, а во-вторых - борода у него не такая. Чем именно - не скажешь, слов не подберешь, а - не такая, и все! Не финн (Уж финнов-то она повида-ала! И безотчетно, даже капельку стыдясь этого несправедливого чувства, - терпеть их не могла.) по крайней мере... Что-то экзотическое? Она слыхала, и даже видела, что среди греков и до сих пор попадаются русоволосые, голубоглазые мужики, но, однако, у незнакомца был явно не тот загар: не постоянный, как у коренных южан, а несерьезный такой, будто человек позагорал-позагорал под жарким солнышком тропиков, да и махнул назад, под свое блеклое небо. Самого неброского вида бородатая громадина на самом деле, при внимательном взгляде представляла из себя настоящую загадку, - это если кто понимает, конечно. Такая или примерно такая работа произошла в ее голове за считанные секунды, потому что уж она-то - понимала. Никак не показывая своего интереса, она обратилась к Фермеру:
  - А вы не из робких: один и против целой шайки...
  - Это не комплимент, фройляйн. Против такой шайки просто-напросто стыдно выступать вдвоем... По крайней мере с такими людьми, как присутствующие здесь мои достойные друзья.
   - И все-таки. Они могут быть чрезвычайно опасны.
   - В двадцатилетнем возрасте, фройляйн, я чуть было не стал чемпионом Нидерландов по боксу в тяжелом весе. Не стал отнюдь не потому, что не смог, а - решил вдруг, что голова не предназначена для того, чтобы по ней били. Геезинк, кстати, одобрил это мое решение, хотя сам выступал долго... Впрочем, - он был борец. Позвольте представить моих друзей: Генрих, - Хаген, четко, чуть по-военному кивнул, - и Константин.
   Константин? Все-таки грек? Ну конечно. Что она на самом деле: полным-полно греческих семей осело в Центральной Европе уже в прошлом веке, и многие из них преуспели.
   - Герр происходит, - с мастерски-разыгранным вежливым безразличием поинтересовалась она, - из греческой семьи?
   Некто В Сером, не отводя от нее увязшего, прилипшего, навязчивого взгляда, покачал головой и через вмиг пересохшее горло выдавил:
  - Нет.
  - Наш стеснительный друг, - вмешался Хаген, - обычно совсем не столь уж стеснителен. Иногда он и вообще проявляет некоторые отдельные признаки поверхностной цивилизованности. На этот раз что-то явно произошло. Что-то беспрецедентное. Увы! Он у нас - фигура сугубо секретная, сам, как видите, онемел, а мы ничего такого говорить не имеем права...
  Некто В Сером медленно побагровел, на миг глазки его страшно, как у медведя-оборотня, зажглись голубым огнем, и он придушенно, на устрашающе-низкой ноте рявкнул, позабывшись, по-русски:
  - Заткнитесь, сволочи!
  Она услыхала что-то знакомое, но не поняла не слова, они - тоже не поняли ни слова, зато очень хорошо поняли интонацию и осознали, что шутки кончились. Он и впрямь был вне себя, но, разве что, только в последнюю очередь из-за привычной беспардонности "цивилизованных" друзей. Чувства его были много сложнее. Прежде всего бесило место и обстоятельства, в которых произошла такая встреча. Кроме того, - дико злила собственная реакция, потому что он давным-давно привык считать себя достаточно-циничным, толстокожим, непробиваемым и иммунным ко всяческим там романтическим чувствам. А еще, где-то на самом краю, присутствовала парадоксальная злость на Тэшик-Таша, слишком хорошо справившегося с поручением: это напоминало положение человека, заказавшего яичницу из трех яиц, и которому ее, действительно подали, - но только из страусиных яиц. Чуть отдышавшись и помедлив, он сказал вису:
   - " Прежде в очи девам
  Скальд смотрел отважно
  А теперь - немеет
  Видя Герд запястья."
  Еще не легче! Богатый (богатый, богатый!) иностранец, цитирующий этакое, - что-то и впрямь из ряду вон... Или, - сердце ее вдруг гулко ударило, а сама она враз насторожилась от такой мысли, - или он знал куда и, главное, к кому идет и искал ее целенаправленно. Но, держа на лице привычную маску вежливого безразличия, она спросила только:
  - О, герр знает "Сагу об Эгиле"?
  - Нельзя сказать, чтобы так уж знал. Но - читал. Давно. Это не со старонорвежского перевод, а... А с моего. Я утверждаю, что никогда и никто, кроме Гомера, не передавал с такой силой характеры людей. Это весьма мне импонирует. Как и вообще импонирует недоступная простота. Кстати, - вам не кажется, что это восхитительное заведение следовало бы несколько модернизировать?
  
  - Слушай, если она тебе самому понравилась, то я тебя как друга прошу, - отступись!
  Фермер с флегматичным изумлением посмотрел на приятеля:
  - Готов. Уже кажется, что и все от нее без ума, и по-другому и быть не может. Все признаки налицо. Мне и одной коровы вот так, - он показал, как именно, - на всю жизнь хватило. До сих пор не понимаю, зачем мне понадобилась эта глупость...
  - Какой ты, - горько сказал пострадавший, - бесчувственный.
  - Должен тебе сказать то, чего ты раньше, похоже, не знал: до сегоднешнего дня в тебе тоже не было заметно какого-нибудь особенного романтизма... А-а-а, - постой! Ты сколько ж времени провел без всякого секса? Самого простого, без возвышенных чувств? Месяца четыре? Ну тогда и не удивительно, что ты свихнулся в первый же свободный вечер...Ладно, скандинавки, - они женщины понимающие, они...
  - Стоп! Получишь по морде. Хоть и боксер.
  - Ладно. Я замолчу. Только я действительно не хотел сказать ничего плохого. А вот если ты будешь подходить к дикой норвежской женщине со своими русскими и большевистскими мерками, то она тебя просто не поймет... Хотя ты не безнадежен: я искренне удивился, когда для начала знакомства ты изобразил из себя инвестора... И прекрати дрожать! Каждому нормальному человеку со стороны совершенно ясно видно, что она тобой заинтересовалась. И уж по крайней мере - попробует.
  
  - Звезда моя! - Пылко, как не выражался и в восемнадцать лет, говорил потрясенный до глубин существа Некто В Сером, целуя ей ручку, хотя на протяжении минувшей ночи - целовал далеко не одни только ручки и далеко не только - целовал. - У меня существуют очень серьезные обязательства. Очень серьезные. Я буду вынужден провести несколько месяцев в одном диком месте. В ужасно диком. Настолько, что ты себе даже и представить не сможешь. Мысль об этом для меня совершенно непереносима... И я буду навещать тебя так часто, как только смогу.
   - Мр-р-р, - она потянулась в постели всем своим крупным, статным, тяжелым телом и спросила самым что ни на есть легкомысленным голосом, - и что же это за дикое место? Джунгли Амазонки?
   - Да нет, - он тяжело поморщился, - куда там джунглям. Как бы ни наоборот...
   - Интересно. Я не говорила тебе, что ты - самый непонятный мужчина из всех, которых я знаю? Там что - можно кататься на лыжах?
   - Еще как. И на горных, и на беговых. Откровенно говоря, - через пару месяцев только на лыжах там и можно будет кататься. И еще - на вертолете. Только к чему ты это спрашиваешь?
   - А к тому, - проговорила она, укладывая его на спину и водя пальчиком по заросшей диким черным мехом груди, и заглянула с нестерпимой близи - в глаза, - что всюду, где можно ходить на лыжах, точно так же можно и жить со мной. Некоторые говорят даже, что от этого не слишком много лишних хлопот.
   - А как же бар твой?
   - Что? - Переспросила она, слегка притискивая его к ложу и осторожно целуя в губы.- Ах, ба-ар...
   Чертов Фермер! Тоже мне - знаток скандинавок! Уж эти мне наскрозь-все-знающие - мудрецы! Но она, впрочем, продолжила:
  - За последние семь-восемь часов я как-то совершенно позабыла о нем... Но, может быть, ты говорил о реконструкции только для того, чтобы добраться до моей ... ? Тогда жаль, потому что это был бы наилучший выход.
   - Да как тебе сказать...
   - Ага, ага - так я и думала! Лгун, как и все мужчины!
   - Что ты, что ты, - испугался он, хотя она возвестила свою классическую фразу без всякой серьезной злости, - просто в тот момент все было так сомнительно...
  - А сейчас, значит, все в порядке, да? Бедную вдову...
  - Да прекрати ты! Уж денег на твою забегаловку я как-нибудь дам. Это самая малая из проблем...
  - Так, - она снова перебила его, - тогда говори, в чем самая большая? Герр обременен семейством? И он думал, что несчастная, обманутая вдова об этом не догадывалась? Или эта семья сопровождает господина в том мифическом диком месте с чертами горнолыжного курорта?
  - Да нет, конечно... Ты что, все это только для того, чтобы поехать со мной?
  Она искренне, - по крайней мере с виду, - удивилась:
   - А для чего ж еще?
   - Но... Но этосовершенно невозможно!
   - Почему-у? - Наивнейшим голосом спросила его она, задирая ярко-алую рубашку и садясь на него верхом. - Вот ты говоришь все время, что невозможно, а ничего не объясняешь...
  - Да не могу я! Это вовсе не моя тайна... Не только моя... У...
  - А чья-а, - прошипела она, в плавном ритме берясь за дело, - ва-аша? А если я буду ваша, так и тайна будет моя-а-а... А-а-а-а... А-а-а-а...
  - Ну ты чего?
  - А ты возьмешь с собой?
  - Да потом!!!
  - Знаю я вас! Поговори с вами потом...
  - Да я поговорю... Поговорю со своими, честное слово!
  - Поговоришь-поговориш-ш-шь... В конце концов потом меня будет никогда не поздно убить... В этом твоем диком месте... Да-а?
  Потом они, остывая, лежали рядом, старательно избегая касаться друг друга даже чуть-чуть, как будто бы это прикосновение могло бы доставить им боль.
   - Слушай, - ты всегда такая или просто изголодавшись?
   И - вздрогнул от заливистого, с повизгиваниями хохота, которым разразилась женщина.
   - Ты что?!!
   - Да то, - с большим только трудом проговорила она, задыхаясь и всхлипывая, - что я лежала сейчас и обдумывала, как бы это тебя спросить о том же самом? Но ты - молодец, ты нашел подходящее словечко... "Изголодавшись"... Ой, не могу больше, умру!
  И, успокоившись, вдруг сказала трезво, и довольно недобро:
   - Да не шлюха я, не шлюха... Если ты об этом спрашиваешь этак обиняком. Настолько не шлюха, что даже сама себе удивляюсь. Не знаю почему. Уже три года, как вдова, а с тех пор, почитай, ничего и не было.
  Он махнул рукой.
  - Я тоже из догадливых. Я тоже догадывался что ты, может быть, не девственница. Это я только потому догадался, что у тебя дочка есть... Я ничего такого не имел ввиду и спросил только... То, что спросил.
  - А-а-а - испугался!
  - Еще бы! Ты вот скажи лучше, - почему ты не снимаешь с себя эту несчастную рубашку? У тебя же, вроде, все в порядке?
  - Не догадываешься?
  - Э-а.
  - Совсем?
  - Угу.
  - Тогда слушай, потому что кроме меня никто не скажет. Слушаешь? Тогда приготовься... Это для того... Это для того, говорю я тебе... - И внезапно навалилась на него, выкатив глаза и заорав, - это-для-того-чтобы-ты-спросил!!!
  
  - А ты уверен?
  - Так ведь глупости это все, братец. Раньше ли, позже, их придется подбирать, собирать в одно место, объяснять, инструктировать, а потому - какая разница? Да и не в этом даже дело: просто-напросто я согласен участвовать во всех дальнейших действиях только на условиях... Короче - ее присутствия. По крайней мере пока мне этого хочется.
  - А ты зондировал?
  - По мере сил, ваша светлость. Вы были то есть ис-сключительно правы, говоря о ее дикости. Ей этот кабак - как ядро на ноге. Это, если я не ошибаюсь, совершенно наш, дикий человек. Точнее - мой, потому как ежели что, то я всех вас поубиваю...
  - Тэщик-Таш был совершенно прав, говоря о твоих низменных вкусах.
  - А, этот... У нас байка существует о коте в мешке и тигре, так вы передайте ему, что это - как раз тот случай.
  - Хорошо, - вмешался Хаген, - обсудили и говорить тут больше нечего. Я тут все думал о давешней драке: а ведь он прав!
  - Кто?
  - Да этот... В сапогах.
  - Все ясно. Немецкая кровь сказывается. Нацизм в вас, извиняюсь, неистребим.
  - Я не сказал, что все это мне нравится. Я сказал только, что он - прав. С вашего позволения - это совершенно разные вещи. Вся наша затея, - поправьте меня, если я ошибаюсь, - связана с тем, что нам не нравятся некоторые реалии. Во многом. Мне и в самом себе многое не нравится.
  - Так в чем тогда его правота?
  - В том, что девять десятых людей не любят евреев, а также цыган, арабов, турок, курдов, пакистанцев, индийцев и негров. Я сам их не слишком-то...
  - А чего ж тогда нарывался? Так и сказал бы: ребята, я, мол, с вами и всецело вас поддерживаю...
  - Нарывался потому что умный и знаю, к чему подобные идеи приводят. Потому что знаю, насколько идеи эти плохи. Но люди-то, в подавляющем большинстве, идеям этим - придерживаются! Да, они помнят о прошлой войне. Да, они немножко стыдятся. Даже не стыдятся, - а это превратилось в обычай. Не принято это. Вроде как в штанишки писать нехорошо. С сестрой совокупляться, вот с четырнадцатилетними еще... Но реальность - тя-ажелая вещь, и чем чаще люди будут сталкиваться со всякими там горбоносыми, в городах, которые они считают своими, тем больше будут их не любить. На самом примитивном и бытовом уровне. А если те еще не будут "знать своего места"... А если из них кто-то, - не дай бог, - процветать начнет! И, главное, - их ведь можно понять! Кто-то, заметным на глаз образом, - вытесняет их с места, которое они считают своим. А это - лежит поглубже всей и всяческой сознательности... По крайней мере там, где это касается обывателя. Так что, раньше или позже, - а приход фюрера неизбежен. Пусть чуть приглаженного и окультуренного, но со всеми вытекающими последствиями. Да вот хотя бы нашего вчерашнего собеседника взять, - чем плох? "Мы, - говорит, - культурные". "Все-таки", правда, но все равно: "культурные". И не думайте, что он, в силу вроде бы как меньшей своей оголтелости менее опасен: Гитлер, если вдуматься, тоже не был в НСДАП самым крайним экстремистом... Так что спешить нам надо! По крайней мере - не медлить. Ни в коем случае. Потому что в том смысле, в котором он отражает интересы большинства, - наш юный друг прав... И не хотелось бы дождаться очередных доказательств все той же правоты.
   - Ладно. Все это - умствования, а нам надо поговорить о деле. Предположим, - она живет с тобой, а к тебе, в гости, являются ваши. Твои действия?
  - Это смотря какие "наши", ваша светлость. Если военные - спрячу, быт организуем соответственно, если местные - то баба моя, на людях бывать не приучена. Скромная потому что. Потому что порядок. А кагэбэшников там не будет. Не ихо это дело, так им и сказано, а у нас - режим радиомолчания.
  - Приходит обмороженный геолог...
  - Достаточно. У меня - не лазарет. Вызываю вертолет из вэ-че, находящейся в ста тридцати километрах. Если увижу подосланного - разыгрываю яростную шпиономанию, доходящую до паранойи. Только никто у меня ни х-хрена не появится, потому что - договорено: только по вызову, только в крайнем случае, или при пропуске очередного сеанса, - по цепи.
  - Хорошо. Надеюсь, - что ты знаешь, что делаешь...
  - Знаю. В самом крайнем случае свяжусь с вами, прилетит Анютка, и у гостей на обратном пути произойдет катастрофа... Надо будет только частоты с ней обсудить, - Хаген, услыхав это, заржал, - а не то опять влепит сотни полторы тераджоулей, а скажет, что грамм...
  - Я не про то, - сказал Фермер с хрипловатым развальцем, который в его исполнении означал, что голландец начинает сердиться, - меня интересует, как ты поймешь, что настала пора трубить общий сбор?
  - Вы что же - всерьез думали, что я там только рыбку ловлю? Есть все основания полагать, что стихание сейсмической активности будет соответствовать сигналу "внимание", а изменение преобладающих частот... Скажем так: объявление мобилизации тревожной группы. Быть при связи и еропланах безотлучно.
  - А состав тревожной группы?
  - А это, знаешь ли, не нам втроем решать. Ишь партактив выдумал!
  - Чего-чего?
  - Ничего. Это я тебе потом объясню. Главное, чтобы состав тревожной группы был определен всем сообществом. Это - исключительно дело всех. Даже не большинства, а именно всех...
  - Хорошо. А сам-то ты чего хотел бы?
  - Я что - самый умный? Кажется целесообразным включить Анюту, а там - как решите.
  - Это - правильно, но я предложу все-таки, чтобы самые последние дни и ночи эта самая "тревожная группа" находилась на месте... Посмотрим, на что годится твое хваленое чутье.
  
  В этом году зима в горах выдалась, как положено - холодная, и как следует - снежная. Дули порядочные ветры, и визитеры вели свои диски в жестком, - так называемом "рельсовом", - режиме. Тайпан, прибывший сюда впервые, неподвижно стоял на пологом склоне, одетый в комбинезон с капюшоном, в очках, и очень сильно напоминал собой памятник Обобщенному Эскимосу. Выл ветер, шуршал снег, и все-таки это называлось тишиной, а точнее - безмолвием. Серо-белый от лежачего, висячего, летящего снега, гигантский, безлюдный пейзаж не располагал к разговорам. Совершенно не хотелось - говорить. Наконец, словно через силу, он отвел глаза от белой безбрежности, пошевелился и спросил коротко, указывая прямо вниз:
   - Это - он?
   Сторож утвердительно кивнул головой.
   - Уже на спад пошло. Один и две балла. Было - один и тридцать пять. И - да, как я и предсказывал, изменились частоты. Стали, в общем, выше. Тоже в соответствие с ожиданиями. Кстати - три альтернативных, точь-в-точь как в прошлый раз, на каком-то этапе исподволь пошли в разнос, зациклились, а потом и вовсе завяли...
   - Знаю.
   - Это еще, позвольте вас спросить, откуда?
   - А - ТБ перешли в режим насыщения, энергия перестала затрачиваться... В том смысле, что примерно втрое меньше начала тратиться. Тоже постепенно-постепенно. Исподволь.
   - Вот ты скажи - неразумная же тварь, даже и не тварь вовсе, а так - недоразумение... Эмбрион недоразумения, а - туда же! Перво-наперво - извести под корень конкурента.
   - Да. Чего ж тогда с людей спрашивать. Интересно, - а как они это делают?
   - Загадка-с. Может быть, когда-нибудьвыясним...
   - Страшно даже подумать об общей мощности процесса.
   - Достоверно известно, что он, как и "Адонис" в свое время, синтезирует и расщепляет элементы по всем правилам прикладной алхимии. Выделяющаяся энергия тоже проглатывается. До кучи.
   - Ты привез всех?
   - Художник категорически заявил, что должен быть здесь. Все время. А там он-де не только ничего не делает, но и мешает серьезным, крайне занятым людям. Это он зря. Я не встречал более удобного в общежитии и неприхотливого человека. Уже расселился в метеоскладе. Анхен появится непосредственно перед делом, потому что без нее, сам понимаешь - не обойтись. Вот и многие уже освоили диски, а без нее - все равно что-то не то и все не так. И... Вот еще что: как ты думаешь, каковы могут быть размеры этой штуки, когда она, наконец вылупится?
  - Если исходить из размаха процесса, - то, скорее всего, не меньше никакого супертанкера. Может быть, - больше. А что?
  - Я тоже так думаю, - мрачно кивнул Тайпан, - так что, по всему выходит, что мы идиоты. Совершеннейшие. Нет у нас того, что Первый Пилот именует "взглядом фрайера".
  - Ты понимаешь. Я понимаю. - Некто В Сером флегматично пожал плечами. - Все понимают. Только выхода не было и нет. Это место не менее безлюдно, чем какое угодно другое, и лучше других прикрыто от всяких неучтенных сил. Мы затеяли такое, что вовсе без моментов в высшей степени сомнительных нам просто не обойтись. Мы либо сумеем найти способ быстро освоить и утащить то, что имеет появиться, либо не сумеем, и тогда нам придется устраиватьна отходе, может быть, форменную бойню. И в этом случае мы либо отобьемся, либо нет. Все очень просто. Только не слишком надежно. Лично я рассчитываю только на то, что нам опять повезет. Потому что дуракам - счастье.
  
  
  Проблемы с выходной дверью. Плюс десять месяцев.
  
   Сен избывал глухие зимние времена в трудах монотонных, но творческих: он приволок с собой в Горную Сторожку особого рода мольберт, любовно сконструированный и сделанный островитянами согласно его требованиям и теперь делал картины. В плоских ящичках он осаждал слои с прозрачными или полупрозрачными цветными пятнами и так и продолжал, - наращивая слой на слой. Напялив косматый, дикого вида малахай классического кочевничего образца, подметающий снег тулуп и унты на три размера больше и поверх трех пар теплых носок из "деревенской" шерсти, он рисовал исключительно на природе, не уходя далеко от жилища и внимательно вглядываясь в окружающий величественный, но несколько однообразный и суровый пейзаж. Другое дело, что нормальному человеку была совершенно непонятна связь между этими видами и получающимися изображениями. На взгляд непосвященного - связь эта просто-напросто отсутствовала. Широкий отрог, скрывавший в себе Изделие и прозванный, без изысков, Минным Курганом, от всех остальных отличался, разве что, только отсутствием снега на ветвях деревьев и на тяжелых лапах горных елей, зато на картине предстал в виде какого-то необычайно-мрачного, источающего багровое, поистине адское пламя, вулкана под шатром черных туч, пронизанных холодным голубым светом. Выглядело - здорово, только по-прежнему непонятным оставалось, - откуда он это взял и, если взял откуда-то, - то зачем при этом так пристално, типично художническим хищным взглядом смотрел на невозмутимый, только что дрожащий мелкой лихорадочной дрожью холм. Высокие частоты не распространялись на такое расстояние, как низкие и теперь дрожь на удалении от Изделия чувствовалась слабо или почти не чувствовалась, зато посещение самого холма стало решительно неприятным. У Рассохина от этих частот ныли его волчьи, никогда не болевшие зубы и еще где-то в ребрах, рядом с грудиной. Гудрун (которая вовсе не была Гудрун, это он ее прозвал так, ознакомившись с основными чертами ее несгибаемой натуры) каталась на лыжах по совсем другим склонам, а художник, пожав плечами, шел куда угодно. Похоже, - он не испытывал никакого неудобства от пронизывающей вибрации, и на другой его картине, - также написанной с натуры, как живое - вставало какое-то неглубокое море с ласковой, такой красивой, что была бы лубку - впору, не будь это все так здорово сделано, зелено-голубой водичкой. Дно было усеяно какими-то странными конусами, из которых шли необильные пузырьки какого-то газа, а между конусами, заложив руки за голову, лежал и бессмысленно пялился вверх какой-то тип с тяжелыми, косыми надбровьями. Полунасекомые-полукроты протискивались через узкие, залитые плотным голубым светом ходы. И все это странным образом не выглядело плодом фантазии, а именно что казалось нарисованным с натуры, непонятно только - с какой. И это были только первые картины, написанные для разогрева, следующие изображали пейзажи, на первый взгляд, как есть или только с малыми отличиями, но достаточно было посмотреть на них несколько минут, и цвета начинали складываться в нечто другое, по сравнению с чем дно кембрийского моря казалось верхом натурализма. Он же - расстраивался:
   - Это... поистине нестерпимо, - говорил он с горечью, - такая богатая натура, - и такое убогое отражение...
  Видно было, что он это - всерьез, что именно так он и считает на самом деле. Хозяева - переглядывались, понимая, что такого рода муки творчества, - по крайней мере не для их слабых умов. Тем не менее, при всем своем недовольстве, он не преминул украсить все картины чрезвычайно красивыми алыми иероглифами, словно бы подвешенными внутри слоя. Надписи на всех картинах этой серии были одинаковыми и сделаны были по-китайски, а когда они спросили его, что это значит, он сдержано улыбнулся, - показав, впрочем, кривоватые зубы и сказал:
  - Трудно перевести достаточно точно. Скажем так: "Навеянное Сильным Гулом". Пожалуй, - наиболее адекватный перевод. Видите ли, - даже, как будто бы, правильно переведенное понятие у европейцев несет совершенно иной эмоциональный заряд. Совершенно. И вызывает совершенно иные ассоциации... Вот вы, кто-нибудь, - читали, например "Речные Заводи" или "Троецарствие"?
  - Я. Году в пятьдесят восьмом. Когда была дружба и все китайское было в охренительной, тщательно организованной моде.
  - И как? Только откровенно...
  - Прочитать можно, но только задавшись целью. Все время одно и то же, и дикое количество имен, которые почти невозможно запомнить.
  - А китайцы - умные люди. И эстетика у них высоко развита. А это - тысячелетняя почти классика. Невозможно - перевести, чтобы это еще и производило впечатление.
  Доделав цикл, он, после двух дней раздумий, принялся за другой. Теперь он наслаивал бесцветные слои, содержащие оптически-неоднородные участки, а готовые вещи - извлекал из своего "мольберта". В отличие от предыдущих, эти картины были предназначены для того, чтобы смотреть сквозь них, - на что-нибудь. Другое дело, что через картины, которых было всего восемь, можно было смотреть только на какую-то из сторон света. Тогда они показывали диковинные пейзажи, менявшиеся с каждым шагом в этом направлении и сразу же становившиеся черными при малейшем повороте. "Ворота Юга" показывали все в каком-то причудливо-зловещем виде, и когтистыми, хищно скрюченными лапами выглядели голые деревья, ледяными кольями, клиньями и лезвиями становились ледяные поля высоких пиков, ножами оскаливались и цвет запекшейся крови обретали каменные глыбы. В шутку поглядев на Гудрун (которая вовсе не была Гудрун), вытиравшую полотенцем руки, он увидел смертельно-бледную деву с живой змеей в руках. Другие - показывали все в невероятно-роскошном, вычурно-избыточном виде, заставляя видеть семь или десять красок там, где обычный глаз видел одну, или все, буквально все, расположенное на Западе представляли в виде различных вариаций серо-зеленых, мрачновато-спокойных, безнадежных вихрей. В своем увлечении сделав эти штучки за десять дней, Сен снова помрачнел:
  - И это все - не более, чем ремесленные поделки. Это... не искусство, это научные игрушки, диковинки, призванные развлекать праздных. Я, который раньше делал все, не задумываясь, задумался вдруг и понял, что - не вижу больше цели, стоящей... Стремления. Может быть так, что я не знал ее и раньше, только не задумывался. Оказывается - это порча, это - порок, - задумываться, а поиски предназначения - только болезнь материи.
  Человек, нарисовавший душу самого странного и могущественного существа из всех, с которыми когда-либо сталкивались люди и так, что картина ожила, тот, кто только что расщепил на восемь частей окружающий мир, снова впал в беспокойство, но все-таки решил докончить цикл, сделав картину "Ворота Свода", и нелегко далась ему эта вещь. Когда же он, наконец, после нескольких пробных попыток счел ее законченной и отделил ото дна, - непроглядной, немыслимой, всепоглощающей чернотой оказались налиты "Ворота Свода". Ни отблеска - ни блика, ни цвета и ни света, хотя вплоть до последних слоев изделие оставалось прозрачным.
   - Ха, - горько усмехнулся он, разглядывая никчемную вещь, - вот он, оказывается, каков, - итог моих стремлений! Против него нечего возразить, потому что тьма довлеет над светом, и все заканчивается - тьмой. Черными звездами, черным газом и чернотой перед глазами... Вот только я в деянии этом - далеко не первый, и "Черный квадрат" - написан еще до моего рождения. Хей-яа!
   И он размахнулся, чтобы пустить тяжелый черный прямоугольник на манер бумеранга. Гудрун (которая все-таки вовсе не была Гудрун) сделала только одно быстрое движение и буквально взяла его из воздуха.
   - Не слишком редко бывает, - проговорила она, - что человек, - и даже умный! - бывает все-таки глупей своего дара. И кажется мне, что здесь именно такой случай: мне почему-то не верится, чтобы у тебя, при всем твоем старании, - и получилось бы что-то уж вовсе никчемное. Я предпочитаю считать, что это вещь, свойств и назначений которой мы пока не знаем.
   Художник вдруг, совершенно внезапно, - успокоился и снова хмыкнул, а потом и вовсе рассмеялся:
  - "Черная Технология", - проговорил он сквозь смех, - олицетворение и символ. Рассказать "островитянам", - это весьма их развеселит. Весьма.
  - Как-как? - Заинтересовался Некто В Сером. - Я что-то такое не в курсах...
  - Это сложившееся в последнее время сводное обозначение всех дел, в которых: известно что делать, дабы добиться результата, но смысл действий - неясен; известен смысл действий, а устройство изделия - неизвестно; когда, наконец, известно, - зачем делали, а вот каковы свойства - не очень.
  - Понятно. То, за чем я слежу вот сейчас.
  - Да. - Кивнул азиат. - А также, парадоксальным образом, - делание детей. Весьма незамысловатые действия с совершенно непредсказуемыми, как вам, безусловно, известно,результатами...
   - Наука. - Рассохин уважительно развел руками. - А что сделаешь, еслиопределению не противоречит?
  Вибрации тем временем перешли в область высокого ультразвука и - вовсе перестали определяться приборами даже непосредственно над скважиной. Тем же вечером он дал знать "островитянам" (из которых вовсе не все прохлаждались на островах) и через полтора часа в сторожку постучалась мрачно-напряженная, чуть только не оскаленная Анна. "Таблетку" срочно замаскировали белой пленкой, края которой аккуратно присыпали снежком.
   А потом вибрация вообще перестала восприниматься приборами. Надзимними горами завис печально прославившийся в том памятном году азиатский антициклон, принесший на громадную территорию тяжелые, упорные, трудно переносимые морозы. На безжалостно-ясном небе сияла полная Луна. Некто В Сером в этом плане был неисправим: что бы ни происходило, он каждый божий вечер вылезал на собственноручно сложенное крылечко и либо курил, глазея в небо, либо же просто глазел в небо. Единственной особенностью ритуала по зимнему времени было то, что он стоял таким образом, обувшись в гигантские валенки, растрепанный треух кроликового меха и меховые рукавицы. Ресибир, прибывший вместе с Анной в качестве запасного пилота "Таблетки", уже на второй день повадился составлять ему компанию.
  - Антициклон, - сказал хозяин указывая на небо, - да еще и полнолунье вдобавок. Верный знак, что погода простоит еще две недели... Х-гос-спади, - надоело-то как!
  - Я думал, - вы человек северный и к морозам устойчивый.
  - Я - человек северный и поэтому умею одеваться. Если вам кто-то скажет, что у северян есть и другие источники морозоустойчивости, то не очень-то верьте... Еще - я более-менее умею терпеть. Но это ни в коем случае не значит, что я люблю сильные морозы. Больше я люблю, когда идет снег, но и это не значит, что мне нравятся какие-нибудь пятидневные бураны в степи или в тундре...
  - Да, - неопределенно сказал Ресибир, задрав голову, - а вот эта вот Луна воспринимается совершенно отдельно от того, что мы можем влезть в "таблетку" и через три часа быть там...
  - Предрассудок, ничего не поделаешь... Тебя зовут-то как?
  - Что? - Тон у Ресибира по-прежнему был самый что ни на есть рассеянный. - А, Алонсо... У тебя дети есть?
  - А как же. Вот только теперь мне кажется, что я завел их вовсе не от той женщины. А почему ты спрашиваешь?
   - Когда они должны были вот-вот родиться ... Понимаешь? Я хочу знать, - то ожидание, оно похоже на то, что мы испытываем теперь? Я-то холостяк...
   - А что? - Некто В Сером насторожился. - Какие-нибудь предчувствия? Что-то, - он неопределенно покрутил в воздухе толстым пальцем, - этакое?
   - Я не верю в предчувствия. Просто вы сами сказали, что по всем признакам все это должно вот-вот кончиться. Я ничуть не преувеличу, сеньор, если скажу, что никогда, никогда еще не испытывал такого томления... Даже тогда, когда меня схватили повстанцы и кинули в сарай с тем, чтобы наутро расстрелять...
   - Расскажешь?
   - Это совершенно неважно. Может быть как-нибудь потом. Пойдемте лучше спать. Мне никогда в жизни нигде так не спалось, как здесь.
   - Ти-ихо как... Идем, друг мой!
  
  Рев, разбудивший их этой ночью в три часа, был ужасен. Они вскочили в панике, как пограничники, застигнутые страшным налетом двадцать второго июня, но очень быстро сообразили, в чем дело. Горная твердь под ногами тряслась, как в лихорадке, сквозь страшный, воющий, грохочущий рев зловещими, ухающими вздохами доносились раскаты от лавин, накопивших снег за две недели в январе, но до сих пор не имевших повода сойти. Некто В Сером натягивал серой шерсти подштанники, художник, во мгновение ока вылупившись из спального мешка, кинулся, перво-наперво к окошку своего склада, а Анюта уже была во дворе, в валенках на босу ногу и завернутая в Старый Дежурный Тулуп. Разумеется - там не было видно ровно ничего, за исключением прерывистых, фестончатых, прихотливо изогнутых лент блеклого радужного света, в котором, впрочем, преобладали бирюза и малахит. Хозяин, равно как и Гудрун (которая все-таки не была Гудрун!), видали полярное сияние и раньше, он - в экспедициях, а она в своем родном Тромсе, зато всем остальным это зрелище было в новинку, они даже не сразу поняли, - что это такое, да и правильно сделали, потому что не бывает, не может быть полярных сияний в этих широтах.
  - Ресибир! - Покрывая дикий грохот, рявкнул Некто В Сером, уже обрядившийся в короткий пуховик и горнолыжные ботинки. - Влезай в машину - и сиди на связи, хоть там что... Не выходи и не взлетай, связь - через час или раньше, если не будет через час... Тогда ищи наши ошметки, улетай на острова... Сообразишь.
  Аргентинец коротко кивнул. Ему было до кончика хвоста любопытно, но он, как человек военный, осознавал правильностьпредложенной схемы. На улице было по-прежнему ясно, а мороз и еще усилился, свет луны, окруженной призрачными радужными кольцами, был настолько ясным и далеким, что, казалось, даже увеличивал это ощущение холода, равнодушную космичность его. В диком, давно позабытом возбуждении Некто В Сером катился вниз сквозь это ледяное, призрачное сияние, так что ветер свистел в ушах, и орал от полноты жизни что-то малоосмысленное, все равно терявшееся в нечеловеческом рыке и реве нарождающейся стихии. Он не был таким уж мастером горнолыжного спорта и никогда в жизни не рискнул бы спускаться ночью по незнакомому склону, но уж этот-то склон был ему знаком, как своя ладонь. Другое дело Гудрун: ей было все равно, какой склон, а когда не было необходимости ставить какие-нибудь рекорды, она летела под уклон, между любых камней и деревьев с уверенностью поезда, идущего по рельсам. Видящему это даже и в голову не приходило, что она в принципе может упасть. Это, наряду еще со многими небезынтересными и неожиданными качествами вызывало его неизбывное восхищение.
   В этом месте пологий склон между двумя забитыми снегом бороздами обрывался вниз длинной, крутой гранью, и, поглядев снизу на трясущуюся, как в лихорадке гору, он решил, от греха подальше, выбрать наблюдательный пункт на безопасном удалении. Правда, памятуя о рождении "Адониса", он испытывал некоторые сомнения относительно величины этого безопасного расстояния, но уж тут ничего поделать было нельзя и приходилось решать этот вопрос на глазок. Он вихрем влетел на склон, прикрытый от предполагаемого места действия еще одним пологим отрогом, и цепко, упористо полез вверх, радуясь нынешней своей выносливости, пока не счел место достаточно удобным для наблюдения. Гудрун присоединилась к нему в считанные минуты.
   - А эти как будут? - Сморщившись, сказал он невразумительно, но она - поняла. - Они же, по-моему, вовсе не в курсе... Вот еще незадача!
   - Спустятся как-нибудь. Потихонечку, пешочком...
   Тут она ошибалась: Анна уже летела вниз на лыжах, отставая от них разве что самую малость. На горных лыжах она стояла второй раз в жизни, но, помимо змеиной реакции, ее отличало то, что называется абсолютной двигательной одаренностью. Спускаясь, она вихлялась и складывалась самым чудовищным образом, так что Гудрун (которая начала привыкать к этому имени) в ужасе закрыла глаза, но падать явно не собиралась и не упала. Она гналась за ними молча, сосредоточенно, безвсякого там, неподобающего серьезным людямкрика или, паче того, - визга. Вот вверх она лезла не столь успешно, будучи заметно послабее ушедших вперед хозяев, которых она за глаза называла почему-то "идолами". В здешних, сравнительно-невысоких горах, хорошо поросших лесом и освоенных текучей водой, уцелел только крепчайший камень, потому что все остальное было срезано, размыто, унесено вниз уже сотни тысяч лет тому назад, и теперь этот камень трясся, вспучивался, шел трещинами под напором рвущейся наружу неописуемой, неодолимой, горам под стать силы, но все-таки скала стояла, освещенная переменчивым светом сплетающихся прямо над ней лент полярного сияния и под холодным светом Луны. Впрочем, - она уже не глядела с небес так же ясно и невозмутимо, как какие-нибудь четверть часа назад, на бездонное, прямо в космос глядящее небо откуда-то набежали быстро летящие тучки. То ли они притерпелись и попривыкли к грохоту, то ли это и в самом деле произошло, но грохот вроде бы немного ослаб, а непроворотная толща камня по-прежнему стояла непоколебимо. Потом, - у них уже исчезли последние сомнения, - рев еще ослабел, перешел в глухой рокот и стих совсем. Тучи, продолжая скапливаться над горой, неприметно пошли по кругу, стали толстыми и совсем закрыли лик полной луны, только странный, дрожащий зеленоватый свет пробивался сквозь их слой. Анна так же мрачно полезла в рюкзачок и извлекла оттуда штурм-лампу, работавшую от ТБ и яркую, как электросварка, так что минут через двадцать к ним, застывшим неподвижно перед молчаливым, неподвижным склоном, присоединился запыхавшийся художник.
  - Слабость схваток, - усмехнулась Гудрун, имевшая от покойника-мужа четырехлетнюю дочку Барбару, - может и не разродиться. Что тогда делать-то будем?
   Казалось, что она произнесла заклинание, потому что в тот же миг, только что дав ей договорить, рев раздался снова. Он взлетел до максимума сразу, как будто кто-то повернул рубильник, низкий, полный неимоверной, нестерпимой угрозы, всепроникающий, ощущаемый не только ушами, но и всем телом, через стоящие на монолитном камне ноги. Он становился все ниже и ниже, пока не перестал быть слышимым, обратившись в чрезвычайно неприятные колебания камня и воздуха. Они больно давили на уши и буквально перебалтывали внутренности, вызывая в душе безотчетный ужас. Анна опустилась на корточки и скорчилась так, зажмурившись и зажав голову руками, Гудрун непосильным усилием заставила себя стоять и замерла, оскалившись и трясясь всем телом. Некто В Сером, лучше всех знавший тщету любых попыток затыкать уши, медленно, сквозь зубы прошипел:
  - Каж-жется наш-ше учас-стие на этом кончитс-ся... Это - инфразвук. С-сейчас дойдет до с-семи герц-с-с... и конец. Г-глупо...
  Но, очевидно, невидимый источник достиг уже искомой частоты и прекратил дальнейшие поиски. Голый, отвесный каменный склон трясся совершенно чудовищным образом, по снегу бежали острые, высокие волны, совершенно такие же, как по морю и даже - рвались на гребнях, рассыпаясь летучей снежной пылью. А потом всю гигантскую каменную плиту словно что-то просветило на всю непомерную толщину, на какое-то мгновение уподобив камень - пласту мутно-зеленого речного льда и высветив все его внутренние жилки и трещины. И сразу же после того, как погасло это странное свечение, почти монолитная плита площадью около четверти квадратного километра и более семидесяти метров в толщину рухнула вся целиком, разом, как будто кто-то сдвинул ее. Тяжеловесно падая, она сперва медленно-медленно для глаза изломилась пополам, прежде чем разлететься тысячами каменных глыб и тучами пыли. Медленный, раскатистый грохот всплыл над горами, оставив далеко позади давешний рев и рык Рождения. Звук был сопоставим разве что только с грохотом ядерного взрыва или сильнейших землетрясений. Ударная волна вздела в воздух и подняла высоко вверх весь снег долины и окрестных склонов, так что даже после того как наблюдатели, вцепившись в камень, втиснувшись между скал, переждали ударную волну, кругом бушевала настоящая метель, а там, где за метелью и тучами каменной пыли скрывалась выпотрошенная гора, в небо вздымались густые, вздувающиеся на глазах облака тумана: либо кинетическая энергия удара породила такое количество тепла, либо оно имело и еще какой-то источник. Это были полтора часа, на которые сошли с ума все магнитные компасы в мире и стала совершенно невозможной любая связь на коротких волнах. Среди зимы, в самом сердце антициклона, лишь только стих раскатистый грохот обвала, полыхнули сразу сотни молний, сотни громов слились воедино, и над горной долиной прогремела яростная гроза, сопровождавшаяся коротким, страшным ливнем.
  - Господи боже мой, - пробормотал, поднявшись, Некто В Сером, - во что же это мы вляпались-то?
  Кореец, вглядываясь в непроглядное месиво дождя, снега, пыли, взбесившегося воздуха и ночной тьмы так, словно там можно было хоть что-то разглядеть, повторял в бессмысленном упоении:
   - О, какая густая похлебка! О какая сытная!
   Когда ему впоследствии рассказывали об этих его словах, он попросту не поверил и на все рассказы только вежливо улыбался.
  В любой, даже в самой маленькой стае homo sapiens, состоящей даже из самых квалифицированных людей, непременно должен быть старший. Если же его нет, то Старший должен быть выдвинут. Любыми путями. Некто В Сером, только опомнившись, взял на себя эту роль:
  - А ведь мы туда сейчас попросту не доберемся! Хоть и недалек путь. Пилот! В "таблетках" есть что-нибудь, что позволит отыскать новое Изделие?
  - Вполне приличное устройство распознавания, на перекрывающихся диапазонах волн.
  - Добро. У него хватит квалификации забрать нас отсюда?
  Анна на секунду задумалась, мелкий, шквалами налетающий ледяной дождь сек лицо и свечным салом застывал на одежде, и она щурилась от него.
  - Да так-то, само по себе, дело нехитрое, прилететь, зависнуть... А мы точно не доберемся пешком?
  - Точно сломаем себе ноги. Это как минимум. Мы - изменили ландшафт. Боюсь, что не в сторону удобства, а темно, как у негра в... Понятно, в общем.
  По непонятному извиву человеческой психики Некто В Сером не только не матерился в присутствии Гудрун, но избегал и вообще мало-мальски вульгарных и грубых слов. Причем работа эта происходила автоматически: как в ее отсутствие он не замечал отдельных матерков в своих речениях, так при ней - не замечал, что вовсе избегает бранных слов и говорит, как на балу Ея Величества.
  - Жаль. Придется тогда наводить его чуть ли ни вручную. А вы - отвернитесь! Придется включить лампу поярче.
  - Так там же стекол-то...
  - Так и я не для него, а для системы.
  - Тогда еще и бомбу возьми. Я захватил. На!
  - Вот это вот мудро. Я-то, звездюлина, не сообразила! Тогда тем более отвернитесь...
  Если штурм-лампа светила, как прожектор, то "бомба" снабженная мощным Локусом, пылала, как кусок солнца, и ее надлежало активировать подальше от живых людей. Но перво-наперво она вышла на связь, сразу же перейдя к подробнейшим пояснениям по его собственной, находившейся в машине карте, заключив их словами:
  - В общем - ползи так же, по гравиметру, но слишком ему все-таки не доверяй...
  Они зря сомневались: Ресибир, буквально сходивший с ума от беспокойства за них, тут же поднял "таблетку" и через пятнадцать минут прорвалсясквозь сбесившуюся погоду к тому самому месту, где, в двадцати метрах от бешено пылавшей "бомбы" горела штурм-лампа, и прятались от грязной, с дождем перемешанной метели наблюдатели. Обычно бесшумный, на этот раз черный диск едва слышно гудел и потрескивал, окруженный ореолом синеватых искр, а первое, что сказали ему насквозь мокрые концессионеры было:
  - Быстрее!
  
  Они, конечно, ожидали многого, но все-таки не такого. Благоразумно перевалив через зону обвала, наискось перечеркнув заросли железно-стойкого стланика, на обширном, пологом склоне покоилось Изделие. В общем и целом оно больше всего напоминало восьмигранную призму, а точнее - прямоугольный в сечении брус, продольные ребра которого были аккуратно стесаны под одинаковым углом в сто тридцать пять градусов, и призма эта имела не менее километра в длину. Как только приборы "таблетки" нащупали чудище, на одной из наклонных стен сразу же вспыхнул и начал равномерно мигать ярко-алый фонарь. Туда-то, под нависающую стену и нырнула машина Тревожной Группы. Вблизи размеры этого порождения горы поражали, подавляли равно как и отсутствие мелких деталей, столь характерных для всех почти изделий человеческого ремесла: громадный, черный, глухой кристалл, порождение равнодушных сил громадного, простого в своем могуществе и бесконечно-чуждого мира.Такого, где все - громадно, где во всем - избыток силы и нет нужды в подробностях и тонкостях, столь любезных человеческому сердцу. И ничтожным паразитом, почкой, полипом на корабельном днище выглядел рядом с этой громадой солидный, восьмиметрового диаметра диск черного геминера. Впрочем - суровый гость все-таки подмигивал, и это странным образом успокаивало. То, что показалось им фонарем, оказалось ритмично вспыхивавшим, круглым участком обшивки не менее трех метров в поперечнике: глаз, обманутый непривычными и несуразными масштабами подвел при стереотипной операции оценки размеров, и, когда алый маяк вспыхивал в очередной раз, кровавой казалась из-под Отрицательного Уклона сплошная мутная круговерть в долине. Когда, много позже, участники Тревожной Группы делились между собой впечатлениями, они сошлись в одном: всем им показалось, что кто-то всевидящий в эти минуты пристально вглядывался в них, и - видел насквозь. Потом-то выяснилось, что все это было не вполне так, а пристальное внимание Изделия объяснялось весьма практическими и неотложными причинами. Слишком много выводов сделало оно из лежащих в его основе задач, да оно само было все - воплощенный вывод из этих задач, вывод, почти на сто процентов, через два фильтра очищенный от присущих людям предрассудков. Поэтому оно помедлило пару минут, прежде чем открыть люк. Полуэллипс размером три на четыре, позднее этот стандарт получил название "По Умолчанию Љ 1", поскольку, в принципе, можно было заказать проем любого размера и формы почти на четверти всей поверхности Изделия.
  - Я остаюсь?
  Тон Ресибира был почти утверждающим.
  - К сожалению, - ответил Некто В Сером, - ей-богу же мне очень жаль...
  Ресибир пожал плечами и полез назад в "таблетку", а остальные, миновав солидной толщины, - без дураков, - стены, оказались внутри. Тут не было - коридоров. Слишком далеко пришлось бы перемещаться по запутанному нутру Изделия по каждой надобности, если бы его структура имела привычный людям разнесенный, специализированный принцип компоновки. Поэтому, в каком бы месте не проник внутрь машины человек, он оказывался в своего рода универсальном модуле со своим автономным управлением и в нем - мог получить почти все услуги, имевшиеся в распоряжении Изделия. Почти - потому что Посты Внешнего Движения, - и основной, и резервный, - были все-таки жестко фиксированы, представляя собой неподвижное средоточие любых перемен. На этот раз, проектируя "яйцо", Сообщество сумело заложить в Систему Требований некоторые черты, характерные для управления "Адониса". Это было совершенно необходимо из соображений скорейшего освоения чудовищного устройства. Так что Анна молча встала к пульту, быстро разобравшись, что Пост - надо заказать, и срочно это проделала. Привычно: "контроль" - "выполнение". Перемещение не ощущалось, только полулуный желтый огонь вспыхнул в знак того, что приказ - выполняется. Потом огонь погас.
  
  - Так. - Лаконично резюмировал Некто В Сером, щурясь на скудную, почти знакомую по"Адонису" обстановку. - Действуем согласно расписанию, так что Пилот - в кресло и старается изо всех сил, а мы - связываемся.
  И он пошел разворачивать и подвешивать экран. Когда кресло привычно залило ее толстым сенсорным слоем, а руки - вошли в контакт с управляющими "рукавами", выяснилось, что кое-что, касающееся непосредственно управления Внешним Движением, было даже проще, чем на "Адонисе", тут и было-то всего-навсего четыре управляющих органа: виртуальная рукоятка "Навигационный Поиск", кнопка "Фиксация Параметров Цели", кнопка "Контроль" и кнопка "Исполнение". Более того - все это, в отличие от "Адониса" имело соответствующие надписи, потому что его младший собрат - знал языки. Достаточно-много - языков. Разумеется, - тут же находился и стандартный, "модульный" пульт, от своих собратьев отличавшийся только свойством приоритетности: сигналы с него отменяли противоречащие ему указания с любых других пультов.
  Куда хуже обстояли дела с поиском: понятия о "где", заложенные в конструкцию устройства самим Принципом Непротиворечивости, радикально отличались от человеческих взглядов на тот же вопрос. Истинное значение этого, - и сходных, - обстоятельств было в полной мере осознано только много позже, общими усилиями и все-таки не до конца. Пока же Первый Пилот, ничтоже сумняшеся, взялся за забавный штурвальчик. Сначала ничего не произошло, потом она ощутила, как где-то глубоко внутри ее ушей как будто бы напряглись какие-то мускулишки, и раздался Звук, и ясно было, что означает он процесс обретенияполноценного контакта с навигационным комплексом, и пересохло во рту, а потом она с размаху ввалилась в чудовищно расширившийся мир. В мир, где было по двадцать слоев движения там, где раньше она видела - один, по сорок - способов действия вместо одного прежнего, по сотне - вариантов выбора там, где раньше их было два. Там, где слабый человеческий разум не в силах был вместить такое число параметров одновременно, система услужливо переводила комплекс свойств - во внятную последовательность... Вот только было их слишком много! Чуть шевельнув, в немыслимых ранее направлениях, штурвальчик, она стремглав проносилась сквозь тысячи почти совсем не различающихся, только чуть - различающихся ситуаций к картинам невиданным и совершенно чуждым, двигаясь при этом по прямой (вполне явственной, только вот не расскажешь - какой), или сворачивая в столь же трудно описуемую сторону: от картины, где коврик в некой комнатенке - красный, к такой, где все точно так же, только коврик - желтый, и не так уж важно становилось, что это за комнатка и зачем она ей в данных обстоятельствах нужна, потому что, - в конце-то концов! - что есть обстоятельства? Есть последовательность, значит - достижимо, и можно выбрать вариант, где жива баб-Варя, самое (за исключением, понятно, лапочки-Поля) любимое в ее жизни существо, и еще можно вот сюда, где она живет в старинном замке со всеми удобствами, и еще пусть будет вот этот вот парк, и чтоб в нем - черные ( так, - еще чуть-чуть чернее) розы, а ей - естественную белизну волос как у той противной (если не считать волос, фигуры, глаз, кожи и костюма) девки из Прибалтики, потому что она всю жизнь хотела быть блондинкой, а в этом зале она, блондинка, с лапочкой-Полем, - так, а еще - так, вот этак и еще вот та-а... А-а-ак!
  Потом она смутно помнила, - сама ли бросила штурвалец, или же это Навигационный Комплекс почуял и заподозрил что-то неладное и сам по себе оборвал Поисковый Контакт. Самочувствие... - она прислушалась к себе, - было очень недурным и даже как-то по-животному игриво-беззаботным, как и обычно бывало после Того Самого, только внутри все дрожало. Тоже, кстати, характерный признак для качественного После Того. В голове стремительно прояснялось, и вместе с ясностью приходило мрачное понимание: ничего толкового добиться не удалось. Она привычно растопырила пальцы и резко встряхнула ими. Сенсорный слой послушно стек с влажного тела и она увидала шагах в двадцати - Рассохина с художником, оживленно беседующих с кем-то по ТБ, свои куртку со штанами - на полу у самого входа, там, где она их сбросила, и Гудрун - в двух шагах от себя, с приоткрытым ртом, и мрачно, словно с дикого похмелья посмотрела не нее.
  - Ты что, - спросила Гудрун, - так орала? Страшно было?
  - Ничего. Слишком большой и дорогой этот... Как у вас самодрочильники, - она пояснила термин чрезвычайно выразительным жестом, - называются?
  - Вибратор?
  - Во-во. Слишком большой вибратор получился. И больше - ни х-хрена!!!
  - А-а. - Гудрун без малейшей улыбки, напряженно кивнула. - И что будем делать?
  - Чего-чего... Сейчас доложимся о результатах. Чего тут еще делать?
  - Так, - кивнул Тайпан, которого к этому времени в основном ввели в курс дела за исключением последних ощущений и выводов Первого Пилота, - а как-нибудь попросту - можешь? Как на "Адонисе"?
   - Могу. Вот только в отличие от "Первоцветика" эта вещица имеет массу поболее ста миллионов тонн. Куда поболее. Так что даже на самой малой относительной остаточный импульс будет знаешь какой?
   - Считать недосуг. Но догадываюсь. И что с Киче случилось - помню.
   - Во-во, - с еще более мрачным видом кивнула она, - так что тут не землетрясение будет, тут такое будет, что землетрясением уже не назовешь, тут плиты в дрейф пойдут, земная кора лопнет...
  - А нам-то что?
  - А вот этого, - мрачный тон стал просто угрожающим, - ты не говорил, а я не слышала... Потому что всему есть предел, даже допустимой подлости.
  - А если остаточный - предотвратить? Осторожненько. Ведь можно же режим подобрать, ты делала, я знаю.
  - Можно. Только это разбираться надо, а я уже попробовала - разобраться. Очень сильные ощущения.
  - Госпожа капитан, - вмешался Сен, - а не существует ли возможности сдублировать сенсор? Я бы, в меру своих слабых сил, попробовал помочь... Просто... Просто в силу своего специфического опыта?
  - Чего?!! - Буквально взвился присутствующий тут же По Ту Сторону Об. - Дох-хлятина паршивая, а туда же!!! Забыл тот свой замечательный приступ? А прихватит? Что мы тогда с тобой делать-то будем, ты подумал?!! Бородатый! - Он повернулся к геологу. - Если этот трагический борец сделает хотя бы один шаг к креслу, - вяжи! Обмотай его веревками, если есть, или вставь лыжные палки в рукава, если веревок нет. Как буйно помешанного...
   - Правда, Сен... - Промямлил Некто В Сером, переминаясь с ноги на ногу. - Чего в самом деле? Давай так: Ресибир увезет тебя на Остров, а мы тут пока сами попробуем... Понимаешь, - мы-то что, в крайнем случае - отсидимся, пока суд да дело, а вот без тебя...
  - Спасибо. Я очень хорошо все понял. - Он замолчал, опустив глаза, а они еще не знали, что у него это является признаком крайнего гнева. - Это обозначает, что я - сбегу, дабы сохранить свою бесценную жизнь, а две глупые дырки и бородатый безумец - останутся, чтобы взять весь риск на себя?
  - Правда, Гудрун...
  - Я тебе не Гудрун! И я останусь! Вместе - так уж до конца...
  - Если я не ошибаюсь, - ясным, стеклянным голосом продолжал художник, вовсе без обычных для него запинок, - все наше предприятие построено на свободе осознанного выбора каждого в Сообществе. Кто-то будет оспаривать мое право? Уже одно предположение, что я сбегу с поля боя, завесившись двумя парами юбок, равносильно потере лица, после которой незачем жить! - А следом его азиатская природа проявилась и с еще большей определенностью, потому что даже в ярости он счел своим долгом уточнить.
  - И я заранее отметаю обвинения в недисциплинированности, потому что сам повод - какой-то риск для меня, есть алогичный вздор: исключение всякого риска для меня равносильно исключению из всякого участия в предприятии, поскольку риск - лежит в самой его основе!
   И он решительно повернулся к экрану спиной, что с его точки зрения было вообще недопустимой, запредельной грубостью. Анюта наблюдала за всеми этими моральными терзаниями и состязаниями в благородстве со всем спокойствием несмотря ни на что первобытного существа. Способность к беспощадному и бесцеремонному использованию людей, если этого требовало дело, - была заложена в ней изначально, а впоследствии, с накоплением жизненного опыта, - только совершенствовалась и усиливалась. Ей, в затруднительном случае, был предложен некий вариант возможного выхода, - и это было единственным, что имело значение, так что она попросту не понимала, о чем тут идет речь? Есличеловек мешает, его надо убить. Если для достижения успеха необходимо кого-то похитить, - надо похищать. Если не обойтись без пытки, - надо звать заплечных дел мастера или попросту самому калить железо. И в самом деле, - какое отношение к конкретному делу может иметь мораль? Так что, услыхав предложение художника, она тут же направилась к креслу, прикидывая, - как именно редублировать сенсор? А усевшись, с облегчение убедилась, что операция эта - чисто информационная: поднять типовое кресло, выдвинуть типовые "рукава", перебросить (это - главное)на дублирующий пульт среду поддержки. Все. Художник сбросил ярко-желтую, аккуратненькую курточку, чудовищные унты и все три пары теплых носок, оставшись в беленьких нитяных, аккуратно сложил все это возле стены и со вздохом опустился в кресло, и видно было, что очень ему страшно и томно, но прятаться от того, что он считает своим долгом, - и еще гораздо страшнее. Будучи заранее проинструктирован, он коснулся штурвальчика своими изощренными руками одновременно с ней, и опять была пауза, и опять был Звук, а вот потом, по достижении контакта, она сразу же почувствовала присутствие чужой и весьма искушенной воли, посторонних умных усилий и со стороны идущего - мастерства в Поиске. Не важно - в каком, и не важно, что этот - был, пожалуй, пострашнее прочих. Поначалу она оставалась сторонним наблюдателем. Потом - усвоила основной принцип действий напарника: он был не столь уж сложен и еще менее того - нов: надо было определиться с константной, во всех Навигационных Точках присутствующей неизменно, сущностью, с тем, что для всех случаев служит точкой отсчета. Так делали, чтобы сохранить свою душу в обстоятельствах изощренно-нестерпимых, и в таких случаях концентрировались на ядре своего "Я", как на черной, всепоглощающей точке, что лежит внутри всего. В данном случае этого было мало, и на роль неподвижной, покоящейся сердцевины мироздания выдвинулась Навигационная Система, - включая, разумеется, ее саму. Дальше пошло вроде бы полегче, по крайней мере - попроще, а если уж совсем придерживаться истине - хоть что-то наконец, начало получаться. Вокруг Обобщенного "Я", как вокруг центра кристаллизации стали слоями нарастать Условия, Которые Совершенно Необходимо Выдержать. И, кстати, их оказалось вовсе не так много, как ей почудилось спервоначалу... И впрямь, - попробуй подсчитай какие-нибудь шарики, пока ими жонглируют, а когда они лежат рядком (ну - не совсем рядком) - так запросто... И ничего особенно сложного: возьмем массив событий, возможных на протяжении двух секунд, - оно варианты-то и подсократятся. И константы сохраним (господи, что я говорю-то!) в неизменности... Тогда Мир останется почти тем же самым, не отличить... Да что там - "почти", просто тем же самым, он и без того "почти", это еще Эйнштейну было понятно... Хотя и не очень, не так, как, например, мне...
  Но пока что она, укрепившись в своей вновь обретенной цитадели, изо всех сил сохраняла позицию стороннего наблюдателя, и смотрела только, что творит напарник, и начала потихоньку замечать что-то не то. Художника, хоть и не так быстро, как давеча ее, явно начало заносить. Он все быстрее начал продвигаться во все новых направлениях, и, само собой, это были такие направления, которые лично ей и в голову не пришли бы. Еще бы, - он изощрен, а мы, мы - люди простые. Результат еще одного допущения... Черт, ей такого и не выдумать, а красиво получается... Эй, эй, куда это он? Его Поиск затягивал, как водоворот, все больше подводя к Последнему Пределу, за которым переставала существовать, невероятной становилась Навигационная Система. То, что следовало бы назвать Границей Небытия и Точкой Безумия. Именно без-умия, безвозвратной гибели сознания. От того момента, когда она заподозрила что-то неладное и до того, когда она враз сняла поддержку Навигационной Системы на дублированном пульте, и - вышла сама. Европеец, наверное, был бы иссиня-бледным, а желтокожий даже более, чем обычно бывают корейцы, художник был сейчас каким-то даже зеленоватым. Он, словно в экстазе, мотал со стороны на сторону откинутой назад головой, а на лице его было написано абсолютное блаженство. Гудрун стремглав кинулась к нему и с присущей ей, при необходимости - во всю ширь оказывающей себя, силой выволокла его из раскрывшегося кресла. Мгновение спустя к ней присоединился Некто В Сером, вдвоем они зачем-то отволокли корейца шагов на пять и положили его на свои куртки. Гудрунв смертном беспокойстве присела над ним, похлопывая по щекам, и с облегчением вздохнула: он довольно быстро открыл глаза, и взгляд его постепенно обрел осмысленность.
  - Простите, - невнятно пробормотал он, - пожалуйста, - простите... Я... Я и впрямь переоценил свои силы... Ох... И, кажется, весьма вас подвел... Это... Этот род деятельности совершенно, совершенно мне противопоказан... И - спасибо, кто-то вырвал меня от самой границы приступа... Еще немного, и вы имели бы дело с бессмысленным, пускающим слюни растением... Прошу извинить, - он сел, охнул, и взялся за голову, - у меня чрезвычайно болит голова и ... Я немного полежу, ладно?
  Он с видимым усилием отошел в сторону и, скорчившись, лег набок, прямо на пол. Анна, небрежно подприкрывшись сенсором, тут же подняла из пола под ним вогнутое, облегающее ложе.
  - А ты-то - как? - Спросил, обращаясь к ней, Некто В Сером. - Ничего такого?
  - Нормально, - солидно пожала плечами она, - уже нормально. Он проделал за меня практически все, что нужно, и теперь все ясно... Почти - все.
  - А, так он помог все-таки?
  - Говорю тебе, - он сделал все. Почти все. Еще нас спасло то, что я-то была во второй раз и поэтому знала, чего ждать. Иначе, правду говоря, он утопил бы меня, заволок бы в такие... А!
  - А сейчас?
  - А сейчас все в порядке. Почти все... Вы что решили-то? Со всеми?
  - Обратная сторона Луны. Как и предполагалось.
  - Это очень удачно. Я успела малость проработать именно этот вариант. Беги к Ресибиру, пусть он все-таки, на всякий случай, добирается своим ходом, а уж потом пусть запасутся как следует и прилетают за нами... Задачи - ясны?
  - Повторить, мэ-эм?
  - Ладно уж... Исполняйте. И я пошла исполнять.
  
  Момент времени - один. Проба пера(!!!!!).
  
   Ее голос рявкнул откуда-то с потолка, но это по преимуществу, а вообще говоря - он доносился отовсюду:
   - Все приготовьтесь. На всякий случай - держитесь покрепче. Художник - пришел в себя? Окончательно? Если нет, пусть кто-то подойдет ко мне и тронет сенсор. Повторяю...
   - Ага, - сквозь зубы прошипел Некто В Сером, - уваж-жаемые пассажиры, пристегните привязные ремни и штаны к жопе... Лайнер ведет Командир Корабля Пилот Первого Класса Анютка-поблядутка... Командир Корабля и весь наличный экипаж в составе Анки-засранки, Нюшки-поблядушки и Анютки-проститутки п-приветствуют всю честную к-компанию... А вот продолжительности полета у нас нет: чего нет, того нет. Плагиат, конечно, но есть и отличие: глупость эта вполне-вполне может оказаться правдой...
   Он - трусил, и избывал страх болтовней, и отдавал себе в этом отчет. А голос со всех сторон рявкнул и опять:
   - Приготовились!!!
   Некто В Сером вздрогнул от неожиданности и злобно плюнул:
  - Тьфу!
  Тут-то оно все и произошло. Это было мимолетное, такое, что потом трудно было понять, - было что-нибудь или же ничего все-таки не было, ощущение, что кто-то хлопнул их - безболезненно, но зато сразу по всему телу. Еще это было похоже на короткое, резкое "падение" спросонок. Никто ничего не успел понять, а Анна распустила кресло и с некоторым удивлением сказала с чуть даже вопросительной интонацией, как будто не особенно-то и веря:
  - Все.
  Недолго покопавшись, она включила такой широкий панорамный обзор, какой только смогла. Все было правильно: громадная черная призма как ни в чем ни бывало лежала на пологом склоне чего-то такого, над ними сияли невозможные на Земле сонмища звезд, а с другой стороны, - чуть левее угольно-черного от тени, зазубренного отрога скальной стены, - виднелись освещенные пепельным светом, спокойные, полные достоинства кратеры. Такие, какими их рисуют в книжках.
  - Обо всем позаботились, - задумчиво проговорил Первый Пилот, скребя ногтем передний зуб, - а вот пожрать не взяли. А жрать - хочется, а ели мы последний раз - аж восемь часов назад... Да, неужто же всего восемь часов тому назад?!! Так что давайте связываться, они еще подзамахаются нас искать. Хотя, с другой стороны - не иголка. Отыщут. Не-ет, без маленьких машинок, - как без рук: в следующий раз непременно с собой на борт поднимем.
  - Ну - нельзя было, понимаешь?
  - Понимаю. Только от этого мне ни капельки не легче. Ладно, ты иди, а я тоже отдохну немножко, - да и буду осваиваться дальше. Не все же нам будут жратву еропланами возить, какие-нибудь возможности надо изыскивать и внутри.
   - А есть?
   - Да откуда ж я знаю? Тут универсальный пульт - ну такой с виду простой, ну такой немудрящий! А как я прикинула число возможных команд, предусмотренные кодовые ключи и прочее... Мы очень нескоро узнаем все возможности этой вещи. Если вообще узнаем. Страшная вещь - Черная Технология.
  - Мы сами - в некотором роде ее продукт.
  - Вот-вот, - она невесело рассмеялась, а Некто В Сером в очередной раз удивился, как сильно изменился этот человек за считанные месяцы, - я и говорю - страшная. Как раз это и имею ввиду.
   Проблему обнаружения они, связавшись, решили исключительно просто: когда две "таблетки" с эвакуаторами повторно вышли на связь, Анна включила радиомаяк, сдублировав ослепительно-ярким полусферическим фонарем, вспухшим на верхней грани Изделия. Даже только один этот свет был виден за десятки тысяч километров на обратной стороне, погруженной в полутень. На тот случай, если бы не удалось использовать системы устройства в качестве сигнальных механизмов, у них оставались еще две "бомбы". Этого должно было хватить. Два плоских,черных многогранника тенями скользнули к черному монолиту Изделия и один за другим нырнули в распахнутый двенадцатиметровый проем: Первому Пилоту было еще очень далеко до той степени овладения всеми возможностями Черной Призмы, которая была достигнута впоследствии. Даже потом, много позже, когда все достижения Сообщества были значительно превзойдены, универсализм этого устройства вызывал почтительное удивление потомков: так люди двадцатого века с уважением смотрели на египетские пирамиды.
  
  - Строили мы, строили, и, наконец построили. Это - цитата. А хотите еще одну? Сбылась мечта идиота. Утешает только то, что я тут не один.
  - Мой бог... Откуда такой пессимизм?
  - А вы отдаете себе отчет, что мы уже миновали точку возврата? Все!!! Ситуация чем дальше, тем больше становится необратимой. Она уже необратима, теперь, даже если мы передумаем, как раньше уже не будет. Я - первая в этом процессе ласточка: мне уже не вернуться, меня на дорогой и горячо любимой Родине разыскивают уже с собаками, я не получал таких данных, но я на сто процентов уверен в этом.
  - Ты знал, на что идешь.
  - Одно дело - иметь возможность передумать, и совсем другое - вдруг понять, что возврата нет. И так очень скоро будет со всеми... Ну, - почти со всеми. Мне больше не видать жену и детей, не видать родного дома, и это - вне зависимости от того, уйдем мы, или же нет.
  - Мы имеем дело с классическим случаем метаний непостижимой славянской души, передача первая. Слушайте нас по... Кстати, какой сегодня день?
  - Да среда, среда... И это тебе отлично известно.
  - Ах да, - среда! Значит, - по средам, в восемнадцать часов пополудни. Имей ввиду: работы нам предстоит еще на-амного больше, чем мы уже сделали, и гораздо лучше будет, если ты будешь думать прежде всего именно об этом. А хандра твоя - никому не нужна! Недостижимое - не существует, русский...
  - В нашем случае это звучит особенно здорово.
  - У каждого - свое недостижимое. Так что будь любезен завтра же присоединиться к работе по генетическому сканеру. Это - первоочередная задача. Без этого все остальное просто не имеет смысла.
  
  - То, что я расскажу тебе, не должен знать никто. Я и тебе не сказала бы, но только считаю, что мы с тобой - одно.
  - Не будь такой серьезной, - Тэшик-Таш сделал попытку обнять ее, но Анюта со всей определенностью выскользнула из его умелых рук, - а то ты просто меня пугаешь.
  - Да погоди ты! Ну, - отс-стань! Слушай...
  - Хорошо-хорошо... Слушаю.
  - Это - никакой не звездолет, по крайней мере - не только звездолет. Это - жуткая штуковина, которая воображает себя центром мироздания. Понимаешь? Вроде бы как это мир вращается вокруг, всецело к ее услугам, а она стоит на месте.
  - Механический Солипсист.
  - Чего?
  - Ты продолжай, не обращай внимания. Это ты пройдешь потом, если будет время и желание.
  - Вот. Эта... вещь может предложить кому угодно что угодно. На что только хватит фантазии и ума. Тут такой соблазн, что устоять просто невозможно, и поэтому-то я и прошу тебя молчать. Пусть никто ничего не знает, тогда у нас еще будет шанс выбрать что-то понятное и одно на всех. Иначе - все! Понимаешь?
   - Да понимаю. Понимаю.
   - Я не могу объяснить, но только точно знаю: это слишком много для человека. Ничего хорошего не выйдет, если мы сразу войдем во все возможности. Если мир перестанет сопротивляться нам, мы потеряем себя. Я это знаешь как поняла, когда вылезла из первого Поиска? Это такое же самоубийство, как если бы мы и впрямь себя убили. Как бы не похлеще еще. Когда-нибудь - может быть, но только не сейчас. Не готовы мы, милый.
  - Эти мысли повторялись тысячи раз и тысячи лет. И всегда за ними стояла какая-нибудь гадость.
  - Ты не представляешь себе, ты просто себе не представляешь!
  - А ты - возбуждаешь мое любопытство. Так школьники, наслушавшись речей, какая бяка эти наркотики, только больше заинтересовываются и - пробуют.
  - Я уже позаботилась об этом. Главное, - ты помалкивай, и все будет в порядке.
  - Гм... А кроме тебя - так уж никто и не знает?
  - Знает художник. Но уж он-то будет молчать! Он сам чуть не пропал, и меня вполне-вполне мог затащить без отдачи.
  - А ты, значит, такая специальная суперменская девчонка, которой можно, когда другим нельзя? Опасно? Даже такой страшной машинище, как наш азиат?
  - Да в этом-то все и дело! У него - фантазия, вопросы, которые никому из нас даже в голову не придут, а придут - так мы высказать не сможем, страшный опыт в подобных делах, вот его и заволокло. А я - что? Я - дура, пусть не во всем, но все-таки дура, ни ума, ни фантазии, дальше околицы не бывала и слаще морковки ничего не пробовала. Только поэтому, наверное, и вылезла...
  - Так что ж тогда тебя так напугало? Чего видела-то?
  - Много чего! Долго пришлось бы рассказывать. Знаешь, - я не поверила, когда мне сказали, что в самый первый раз я пробыла в Поиске всего десять минут.
  - Ав другие разы?
  - Научилась вести себя осторожно и не лезла больше, куда не следует. Такая например ситуация: представь себе, что голова одна - моя, потому что по-другому быть не может, а комплектов женской оснастки - не то семнадцать, не то двадцать три, причем семь из них - явственно, а остальные - не так уж, и все находятся в использовании одновременно. Враз и на разный манер. Могу похвастаться, что в большинстве случаев, все-таки, в общем, - с тобой, но и не только все-таки. Вот, к примеру, - запомнилось что-то среднее между человеком и собакой, живое, но, одновременно, и искусственное. Механическое, но не вполне. Понимаешь? Ты представляешь себе, что это такое, когда тебя, - и именно тебя, никого другого, - дерут в двадцать писек одновременно? Помимо прочих дырок?
   - Откровенно говоря, - с трудом. Но могу себе представить, что ощущение... Несколько избыточное.
   - Да уж! И ты поверь мне, что это - самое малое, и то, что хоть как-то можно объяснить. Остальное и еще круче. И ведь это я, - дура райцентровская! А художника прихватило так, что его вытаскивать пришлось. А теперь - шабаш! Только то, что надо, и ничего кроме. И инструктаж провела, что - предлагать, а что, без особого распоряжения, - нет... На всякий случай, вдруг со мной что...
  Швейцарец помолчал, обдумывая дикие обстоятельства, потом произнес задумчиво:
   - Нет, я понимаю - Суть Вещей, Непротиворечивость В Расширенных Пределах и прочие новации практической философии, - но так-то зачем? Зачем устраивать из навигационного комплекса - ловушку для живых людей? К чему такая дьявольская шутка?
  - Я тоже думала об этом. Долго. А потом поняла, что по-другому просто не получилось бы. Твое "нормальное управление" пришлось бы осваивать десять лет. А до этого - парочку институтов кончить. Мы - окружены стенами невозможного, и каждый раз у нас есть только узенькая тропка, чтобы миновать очередную стену. Поэтому эти тропы всегда опасны как.. Как...
  - Не трудись. До тебя сказано, что, мол, путь туда лежит по лезвию бритвы... Или по острию меча, - это без разницы.
  - Вот-вот. Принципы дали нам возможность очень-очень быстро освоить эту штуку, но возможность эта - на самом пределе. Есть такая вероятность, что среди собравшихся найдется тот, кто не влетит, но все-таки сумеет разобраться.
  - Да, - кивнул Тэшик-Таш, - или - возможность угробить трех-четырех и достаточно жестокости чтобы пойти на это. Или - достаточно ума, чтобы не лезть сразу в навигационную систему, а освоить процедуру прерывания и посадить кого-нибудь на страже с пальцем на кнопке.
  - Времени не было все обдумать, времени! Там, кроме меня, и не глупей твоего люди были!
  - Любовь моя, - тебя же никто и не обвиняет. И никто не говорит, что эта вероятность - более вероятная. Вы справились в отведенный вам обстоятельствами очень короткий срок. Это почти чудо. Согласен... От тебя, между прочим, зверем пахнет.
   - Не ври. Я только из-под душа.
   - А - вопреки. У тебя это от состояния духа зависит.
   - Отрастил себе носище и придирается ... Ой!
  
   - В дальнейшем будьте любезны подробно рассматривать только случаи краткосрочной аренды изолированных или труднодоступных территорий. Хотя отслеживать нужно, разумеется, все.
   - А чем плоха долгосрочная аренда?
   - Послушайте, а лично вы заключили бы договор с бог знает кем и с небольшими постоянными выплатами? Когда есть опасность, что вам дадут ерунду, пропользуются - год, а потом исчезнут в неизвестном направлении? Долговременная аренда - дело солидных, известных, никуда не торопящихся сторон. А кратковременная - это когда срочно нужны деньги. Тогда не спрашивают, кто берет.
  - Ага. Тогда докладываю. Уже после предварительного отбора нами рассмотрено три в высшей степени подозрительных случая. Два - оказались банальными делами с подпольным производством наркотиков. Уже передали материалы "Интерполу" и УБН. Третий, - третий оказался более сложным. Маленький райский островок во-от здесь...
   - И что?
   - Баки. Похожи на нефтяные, только поменьше и с черными гранеными крышками. Всего три. Маленький поселочек из нарядных домиков, и еще какие-то длинные белые здания.
   - Радиоперехват?
   - Радиомолчание!
   - Так. Это они зря. Это они перестарались. Нормальные люди не ведут себя, как вражеская армия перед наступлением. Выяснить! Если не пустят - послать боевых пловцов.
   - То-то и оно, что пускают. Наши люди бывали на острове под различными благовидными предлогами. Сперва - так, а потом послали специалиста. Похоже, что они и впрямь занимаются биологией моря. Магистр Ратш утверждает, что видел там синтетизаторы последних марок, электронные микроскопы и еще какое-то оборудование, лично ему неизвестное. Он утверждает, что в исследованиях делается упор на генетические аспекты.
  - И что, - никого не удалось узнать?
  - Представьте себе - удалось. Возглавляет все это некто Йенс ван Роозе, личность весьма небезызвестная в биологических кругах.
  - Досье?
  - Очень объемистое, но не в интересующем нас плане. Дозвольте кратко? - И, не дождавшись ответа, начал. - Смутьян, не признает авторитетов, множество работ по биологии в самых разных областях, основная область интересов - биология биоценозов. Постоянно выдвигал различные головоломные проекты типа выращивания огурцов в приполярье, насаждения лесов в Сахаре и тому подобное...
   - Прожектер, значит.
   - Весьма. Только он - всегда осуществлял свои проекты, если ему разрешали. Почти все работы имеют выход на практику, большую и денежную.
   - Так он, - в голосе мэтра Леруа послышалось легкое разочарование, - богат?
   - Не то слово. Богат и практичен, аренду оформлял на свое имя и при этом немилосердно торговался. Вполне мог организовать и осуществить эту экспедицию.
   - Что ж вам тогда не нравится?
   - То, что несколько лет тому назад он резко прекратил свое небезуспешное и выгодное ратоборство со всем миром. А еще - баки. И, как вы справедливо изволили заметить, - радиомолчание... Позвольте вопрос, мэтр?
   - Не называйте меня мэтром.
  - И не просите. Это совершенно невозможно.
   - Так в чем дело?
   - Вы будете спешить с сообщением американской стороне?
   - Ни в коем случае. Они кинутся выяснять и все испортят. Чуть позже, может быть.
  
  - Эй, сенаторы! Не бегите так быстро, разговор есть ...
  - А разве, - выдвинулся вперед Хаген, которому было как-то неловко, что во время предыдущего разговора с этими молодыми людьми он остался на заднем плане, - между нами осталось что-то недосказанным, мой юный друг?
  - Конечно. Вы нас просто сразу же побили, а разговора, как такового, и не было. Да нет, вы не бойтесь...
  - Вот чего нет - того нет, уверяю вас...
  Круглолицый досадливо махнул рукой:
   - Ну ладно, ну неудачно выразился, прошу простить. Я хотел сказать, что мы не в обиде. За глупость положено бить. Это я - ошибся, я принял вас не за тех, и я - виноват.
  - И за кого же вы нас приняли? И, заодно, - за кого принимаете теперь?
  - Ну, глядим, ну - старики, квадратные такие... Из богатых. Я искал вас, чтобы сказать, что это - неправильно.
  - Высокое небо и святые Альфред, Альберт и Адольф... Правду сказать, - я думал, что меня уже ничем нельзя удивить. Поздравляю вас, вождь Бледнолицых Черноногих, - вам это удалось в полной мере!
  - Осторожней, - это какая-то каверза...
  - Не думаю... И что же вам кажется неправильным?
  - То, что даже сильные люди разных поколений живут и действуют врозь. Я - понимаю, насколько мы глупы и неопытны. Такие, как вы, нам нужны, как хлеб, вода и воздух.
  - О-о! Вам недостаточно надоели нотации родителей?
  - Мы уважаем родителей, - в тоне его обозначилась легкая угроза, - но они говорят нам то, что хотят. А у нас - есть вопросы, на которые ответить просто некому. От таких поучений не скучают: за них бывают обязаны.
  - Будьте добры хотя бы приблизительно очертить круг вопросов. Тогда мы сможем говорить более предметно.
   Хаген - явно наслаждался нелепой ситуацией, Фермер - хмурился, а Некто В Сером явно чувствовал себя не в своей тарелке.
   - Сейчас, - круглолицый фюрер нервно глотнул, - нас интересует, как управлять людьми, не пытаясь сотворить из них идиотов. Как начинать и вести войны, не рискуя в них увязнуть. Как определить для себя меру необходимого и достаточного кровопролития, потому что мы не боимся крови, но не хотим лишней крови. Ничьей, позвольте заметить.
   - Это - все?
   - Нет. У нас даже в первом списке около двадцати пунктов.
   - Стоп! Немец, ты не так меня понял: это я пытался иронизировать, неуместно, - прости. Я хотел сказать, что для ответа на каждый из уже приведенных тобой вопросов даже при врожденном таланте и хорошем наставнике нужен солидный университетский курс. Если знаешь, чего хочешь. А почему ты решил, что мы каким-то образом подходим для твоих целей?
   - Тот, кто претендует на то, чтобы вести людей, должен разбираться в людях. Если я ошибся сейчас, то ничего не потерял, получив лишний урок.
   - И ты дожидался нас несколько месяцев?
   - Не дожидался, но - рассчитывал, что вы появитесь.
   - Слушайте, март ведь, паршивый март! К чему нам разговаривать под открытым небом, - пойдемте в пивную!
   К утру они мирно, за умными разговорами, - напились.
  
   Триста килограммов купленной платины, краденой платины, добытой платины не то чтобы закончились, а - стало видать дно. Могло хватить, а могло и не хватить. Не только художник, все остальные тоже ощущали, почти физически чувствовали, как все теснее смыкается вокруг их деятельности бестолковое, медлительное, но неодолимо-тяжкое внимание мира, а значит - давление мира. То, что запросто сошло бы еще год, еще полгода назад, теперь могло стать тем самым птичкиным коготком. С тем же самым фатальным исходом. Деньги были, и проще всего было бы, казалось, - купить, но отметил Отщепенец, что кто-то осторожно трогает и эту маловероятную нитку. То есть на платине свет тоже клином не сошелся, вполне сошли бы также палладий, осмий и особенно иридий, но беда была в том, что эти элементы были ни в коем случае не дешевле платины и попадались не чаще. Светиться без крайней нужды не хотелось никому, а резерв был желателен. Но применительно к такой вещи, как резерв, "желательность" почему-то неизбежно оборачивается "необходимостью". Как это и происходило все чаще в затруднительных случаях, со своим, - и весьма радикальным! - предложением выступила Анна. Категорически отказывавшаяся от подобного полета на "Адонисе", она вызвалась "сгонять" в Пояс Астероидов на новом Изделии. Сначала она потренировалась на том же самом "Адонисе", вбирая его в нутро младшего собрата и извлекая заново. Потом спросила относительно способов точного определения металлов на расстоянии и прослушала целую лекцию по спектроскопии вообще, и по Лазерной Спектроскопии - в частности. Посмотрела в действии лабораторный спектроскопишко и, отдуваясь, пошла спать. Наутро ей предложили подходящий прибор сконструировать и вырастить в двое суток, но к этому времени до нее дошло. В конце концов она вообще понимала все, что нужно, но как-то по-своему. Никто не мог понять, как именно. Поэтому она отказалась от услуг мастеров и сказала, что попробует задать с пульта грамотный вопрос. С этим у нее получилось, оставалось только потренироваться. После неудачи с брошенной на поверхности Луны батарейкой и брошенной на поверхности Луны серебряной ложечкой, около пяти десятков лет подаренной "на зубок" Тайпану, попытка с банкой из-под тушенки прошла успешно, она назвала и олово, и железо, и еще что-то, после чего почти не ошибалась в такого рода анализах. Пару раз попробовала на искомых металлах и хорошо все запомнила. Потом села в кресло и привычно взялась за штурвальчик ужатой, огороженной, зафлаженной, укрощенной Системы Навигационного Поиска. И тут же выяснилось, что укрощала она систему - слишком лихо, и надо возвращать кое-что из отставленного, а чтобы вернуть только кое-что, а не все сразу, рискуя провести следующие пару миллионов лет субъективного времени в райских садах под аккомпанемент непрерывных оргазмов на сотню-полторы комплектов, нужно знать, где это находится, а для того, чтобы знать, необходимо поискать везде - и т.д. О том, чтобы привлечь художника, не было и речи: она сама никогда бы на это не пошла, и он категорически заявил о полной своей непригодности для такого рода дел, хотя и не стал рассказывать об истинных причинах этой непригодности. Проведя в бесплодных попытках несколько часов, она выбралась из кресла бледная и растерянная, как никогда раньше. А Об, по-отечески возложив руку ей на плечо, с доброй улыбкой прошипел:
   - Сломала, дура? - И утешил. - Ничего-о, новый сделаем...
   Он - ценил ее. Временами - восхищался. Но при этом не испытывал ни малейшего почтения. Поступило предложение обратиться к Радужному Ядру, но Радужное Ядро неожиданно воспротивилось этой затее, заявив, что для него опасность завязнуть в Поиске с Полным Контактом даже больше, чем у любого человека в силу гораздо менее полного контакта с реальностью из-за мало развитых органов чувств. И, соответственно, ничтожного по человеческим меркам чувственного опыта.
   - Я, - обозначило оно под конец, - неизбежно потеряю всякую связь с реальностью в первые же мгновения контакта. Для меня данная попытка равносильна обретению новой, вполне самодостаточной и, может быть, куда более привлекательной вселенной.
   А художник сел на берег в позе лотоса - медитировать. Отрешенный от мира, с широко открытыми и ничего не видящими глазами, дыша незаметно на посторонний взгляд, он провел около четырех часов, после чего вздохнул, все-таки с трудом разогнул закостеневшие суставы и долго моргал пересохшими глазами. А потом он сказал, что на Обратную Сторону нужно отправить его злополучные "Ворота Свода".
  - Это просто вещь. Пассивный прибор, вроде бинокля. Ему не грозит завязнуть. - Он улыбнулся и добавил непонятно. - И все-таки это тоже - я.
   К счастью - умница Ресибир, относившийся к нему с величайшим пиететом, в ту незабвенную февральскую ночь выгреб все, что можно, и, разумеется, - все опусы корейца. Узнав об этом, Первый Пилот, которой длительная растерянность была присуща меньше всего, тут же обрела былую энергию. Она считала, что теперь - знает художника лучше, чем кто бы то ни было. В том числе, - на что он способен в случае чего... Прежде всего, пока "Ворота Свода" еще не были доставлены, она потребовала лекции по Химии Элементов. Поняла все, что ей сказали, но не то, что ей было нужно, и опять расстроилась. И пошла спать. Этот прием не подвел: часам к десяти формального утра до нее опять дошло. Тут, кстати, подоспела и посылка. Медитация автора не подвела, и дело постепенно пошло на лад. Осторожно-осторожно, как полководец, вынужденный вести позиционную войну, едва-едва "касаясь" забавного штурвальчика, переходя от одной поисковой ситуации к другой, почти неотличимой, постоянно возвращаясь назад, и с немыслимыми ухищрениями, - в кресле! С занятыми руками! - глядя на все эти перемещения через "Ворота Свода", она умудрялась каким-то образом разглядеть перспективу, не влезая в нее целиком. И - на протяжении суток отвоевала необходимую часть утраченного. После этой работки она каждый раз часами сидела на одном месте, тупо глядя перед собой, охваченная тягостным недоумением: как же это у нее в первый раз-то вышло? И так же неизбежно приходила к выводу, всегда одному и тому же: сдуру. Потом, ритуально встряхнув головой, она бормотала ритуальное заклинание:
  - Господи боже ты мой... И все это только для того, чтобы в точке выхода была еще и платина.
   Пронаблюдав эту картину несколько раз, художник предложил обучить ее медитации по всем правилам и был решительно послан к черту. Потом она сделала попытку. Было уже знакомое ощущение безболезненного, короткого хлопка сразу по всему телу, по всем его клеткам, и она тут же обнаружила свой корабль в пустоте и без опоры, а кресло - услужливо слегка сжалось, предлагая скомпенсировать невесомость. Неподалеку, почти неподвижно относительно вращающегося корабля,разве что только медленно-медленно приближаясь, тяжеловесно плыла глыба вроде бы подходящих размеров. Глаз - обманывал при оценке расстояния в пустоте, ее предупредили об этом, но само по себе зрелище было потрясающим: она залюбовалась легко-легко парящим без опоры, окатанным валуном размером с небольшой кинозал, хотя и была в настоящий момент занята делом. Следовало проверить, как она выучила следующий урок, и на поверхности парящей глыбы ослепительным, нестерпимым для глаз блеском вспыхнула огненная точка. Она быстро померкла в холоде космического пространства, но дело было сделано: результаты анализа этого ультраосновного естественного сплава оказались в высшей степени удовлетворительными. Как честный человек, старающийся сделать дело максимально-хорошо, она повторила пробы еще несколько раз с разных сторон. А потом, сквозь естественный, тем более сильный - потому что в первый раз, азарт кладоискателя, обнаружившего, к примеру клад Нибелунгов, прорвалась прохладная мысль: по крайней мере - хватит. Особенно на первый раз. Урок второй: открыть портал на широкой грани, десять - на десять - должно хватить. Делаем. Посмотрим, каково Изделие в режиме геминера. Медленно-медленно, по метрам, а потом и по сантиметрам, она буквально насадила зияющий портал на глыбу, как игольное ушко - на нитку. Зафиксировала между сжавшихся стен. Возврат. С точностью собственной, внутренней навигации у Изделия все было в порядке: оно возникло из небытия практически в том же месте, с которого исчезло так недавно.
  
   Осмий - 2 317 568 кг. 218, 56г.
   Иридий - 5 420 118 кг. 32, 41г.
   Палладий - 1 165 273 кг. 114, 02г
   Платина- 3 321 719 кг. 450, 16г.
  Притащив глыбу на Луну, она первым же делом повторила собравшимся свою Прохладную Мысль:
   - На первое время должно хватить.
   Теперь, после того, как глыба была растворена Сборщиками и восстановлена в виде аккуратных, совершенно одинаковых цилиндриков чистых металлов, ей постоянно припоминали это опрометчивое высказывание:
   - Да, - разглядывая распечатку, сказал Об, - на первое время, действительно, должно хватить. В обрез, разумеется.
   - Молодой человек, - с наигранным пафосом подхватил Тайпан, - в традициях нашего казначейства - исчислять количество металлов этого рода исключительно в тройских унциях. Так что извольте...
  А Некто В Сером не захотел играть словами:
   - Совершенно идиотское соотношение, - пробормотал он, на глазок прикидывая состав, - откуда бы это в планете той же группы могло взяться такое соотношение? Да еще при том, что тут столько никеля?
   - А идите вы все! - Сказала Анюта, которая пришла, чтобы узнать окончательные результаты своей кладоискательской экспедиции, и не сразу понявшая, что над ней издеваются. Повернулась и, гордо выпрямившись, покинула злобных, язвительных, гадких, ядовитых мужиков.
   Разделывать добычу пришлось на Луне, внутри Изделия, а для этого понадобилось привезти с Земли довольно большое количество необходимых для такого случая припасов. А еще - довольно много всякого другого оборудования из числа наиболее одиозной и подозрительной номенклатуры. И первая часть багажа Биологической Группы. Еще с первых дней Февральского Драпа вставал вопрос о собственном имени Изделия, и не было недостатка в предложениях, но произошло то, что происходит обычно после рождения какого-нибудь младенца, а кругом - масса родственников по обеим линиям, включая тех, кого не видели лет восемьдесят, и они не приезжают, но рекомендации по имени все равно отправляют: нормальные в общем-то люди, по поводу не самому важному доходили до взаимных оскорблений и чуть ли не до рукопашной. Выпучивались глаза, багровели лица, воздух густел от разнообразных ругательств, начиная от привычных, как воздух и употребляемых для связки слов в предложении, и кончая замысловатыми проклятиями на устарелых, мертвых и крайне экзотических диалектах, но кто-то (история не сохранила его имени для потомства), глядя на модуль, заваленный жутким количеством разнороднейшего груза,поднял из громадного штабеля подобных небольшой (чрезвычайно хитрый по сути) контейнер, прочитал на нем надпись - Eunice viridis, и пробормотал без всякой задней мысли: "Да это прямо ковчег какой-то". Очевидно, - этот неизвестный герой немного знал Латынь. И дело было сделано, и все были в недоумении: как это такое - простое, такое - естественное, такое - на поверхности лежащее решение никому не пришло в голову раньше? Название привилось само собой, - до крещения и без крещения. А Первый Пилот, по молодости лет просто не поняв, что мужчины - подавлены и растеряны просто-напросто самой громадностью свалившегося на них богатства и хохмят именно поэтому, неожиданно для самой себя обиделась на них и пошла за утешением к Нэн Мерридью:
  - Это все равно, что из пушки - по воробьям, понимаешь? - И я не знаю, почему, но мне та-ак после этой вылазки стало паршиво... Как перед месячными прямо, а у меня еще не сейчас... Вот почему так?
  - Ты, часом, не беременная?
  - Что, - испугалась Анна, - почему? С чего ты это так подумала? Да, вроде, не должно бы... А ты почему это?
  - Ни почему. Чтобы исключить самую первую причину внезапно изменившегося состояния. Точнее - вторую, потому что первую ты только что отсекла.
   - Ой, ка-акая ты! И ты прям как они! Ни к кому не сунься, даже к тебе! Ну почему ко мне все так?
   - Тьфу, дьявол... Ты извини, - это я от бестолковости. Из меня, знаешь ли, еще тот исповедник и психолог, так что не обижайся, а этим с-сволочам я устрою! Прямо сейчас. Они, между прочим, столько на тебя повесили, что любому дубу обломиться впору, а они и рады! Вот это вот дело - по мне. Уж я им - объясню! Уж у меня они - все поймут! До донышка! Кстати - вот тебе и третья причина: заездили тебя. Есть такая категория лошадей, которые бегут и бегут во весь опор, а потом сразу падают, с концами, а останавливаться они не умеют. Так что я, прямо сейчас, иду и устраиваю тебе отпуск, а они пусть как хотят...
   Анюта, как это совсем нередко бывает с людьми сильными, слишком долго тянувшими слишком тяжелую поклажу, сразу же, вдруг ослабела, как только ее пожалели, и только слабо запротестовала, ложась на койку Нэн:
   - А как же Поль?
   - Ну, - Нэн Мерридью улыбнулась улыбкой, бывшей впору, разве что, Белому Безмолвию, - тут я не эксперт. Согласно же данным источников, я думаю, что за десять дней он не подохнет - во-первых, что надо же тебе когда нибудь поспать хотя бы две ночи подряд - во-вторых и, наконец, что поскучать друг без друга вам будет только полезно...
  
  
  - А теперь резюмируем: тут у нас просто так, без всего, добра на пол-триллиона долларов по самым скромным подсчетам, если все просто так взять - и продать оптом, и... и... И вообще безобразные, чудовищные, невообразимые деньги, если продавать аккуратно, постепенно и по уму. Золото - нужный металл, но палладий и платина - нужнее, это не просто так металлы, без них, как без рук. И я снова задаю наш фирменный риторический вопрос: стоит ли в сложившихся условиях куда-то там уходить? Заметьте: я не обозначаю своей позиции по этому вопросу, я хочу выяснить ваши... Мы можем купить все, что угодно: земли, людей, власть, технологию, оружие, безопасность... Тебе, - он мотнул головой в сторону хмурого нидерландца, - мы купим какую-нибудь сраную пустыню на предмет превращения ее в земной рай...
  - Э-а, - равнодушно перебил Фермер, чего за ним, вообще говоря, не водилось, - не выгодно. Сразу же, без всего приобрести мир, и против этого - какие-то замки, виллы, острова и роскошные автомобили? При том, что мы каждую секунду будем помнить, что это - игрушки, на которые мы променяли судьбу... Кстати, - мы всё как-то забываем, что у нас сохранится, - хотя бы в принципе, - возможность возврата. Это не будет, как говорит наш ленивый друг, - действием с необратимыми последствиями. Не хочу. И разговоров этих тоже слушать не хочу.
  
   -Уважаемый Хаген, не кажется ли вам дикой несправедливостью - не иметь возможности погулять по Луне?
  - Мы уже думали об этом. И, как вы помните, пришли к выводу, что нам по крайней мере нет необходимости связываться со скафандрами и прочим .свинством. Потому что можно обойтись без этого.
  - Я про это и говорю. Мы, в отличие от всех прочих, можем обойтись и без скафандров. Хотя, правду говоря, наверное не так уж долго ...
  - Друг мой... Вы не мерили сегодня температуру?
  - Нет. Я гулял сегодня снаружи. Без последствий, - по крайней мере, - непосредственных. А вам - слабо?
  - Разумеется. По крайней мере до тех пор, пока вы не объясните своих затей.
  - Пожалуйста. Еще одно применение ТБ-принципа. Я разобрался с некоторыми сервисами "Ковчега" и собрал хороший комплекс соответствующих услуг. Он поддерживает нормальную температуру во всем объеме тела при любых движениях, и заменяет окисление кислородом на окисление энергетическим фантомом кислорода. Дисбарическую эмиссию, вакуумное кипение можно подавить активным возвратом. Полностью.
  - Сложно.
  - Он справляется. Одна беда - не поговоришь.
  - Пошли...
  - Ага... Только вот что: вы Шагами Разрыва, иначе именуемыми фазным перемещением - владеете? Ей-богу оптимальная манера для Луны.
  - Не знаю. Вы покажите.
  - Переносите центр тяжести и будто бы слегка падаете в эту сторону... Так... И соответственно переносите обе ступни сразу, параллельно грунту... Нет, подскакивать не нужно. Вообще. Ноги протаскиваете за счет их легкого подгиба. Вот так. Видите, - почти никаких вертикальных перемещений...
  - Ах, так! Противопистолетное перемещение, только проще, потому что без наклонов... Все в порядке.
  Кожа... Как-то странно не то зудела, не то вибрировала, как при лечении индуктотермическими токами, а две дикие в этом ландшафте фигуры отдалялись от чудовищной туши "Ковчега" упругими, плоскими скачками семиметровой длины. Стояла ночь: зазубренная черная стена кратера была видна только потому что ниже ее края не было видно звезд и пугающе-неподвижного клуба вечной пыли - звездного скопления. С каждым прыжком гуляющих от лунной почвы отрывался маленький, аккуратный клуб серой пыли. Будь сейчас день - из прогулки ровным счетом ничего не вышло бы, потому что рентген и ультрафиолет Голого Солнца, Солнца Сути - сожгли бы их быстро и неукоснительно. Вдохов - не было, но время от времени они выдыхали то, что за пределом их тел становилось атомарным водородом, который светился голубым, страшным пламенем, ассоциируя, и окончательно уж идиотскую вещь: газообразный углерод... Оглянувшись на стремительно удаляющийся "Ковчег", Хаген дернул своего одетого в кимоно спутника за одежду и показал назад. Невозможность разговаривать и впрямь страшно мешала, а унифицированного языка жестов ни тот, ни другой не знали. Интересно было двигаться без всякой одышки: усталости при ТБ подпитке в ее привычном виде не было вообще, но поэтому и тем более следовало спешить.
   - Не будем злоупотреблять, - прохрипел Хаген, у которого пересохло во рту, как никогда в жизни, - кислород слишком во многое входит в качестве составной части. Ты хоть взвешивался после этой своей первой пробежки, умник? Нет? Так взвесься! Уже к вечеру у тебя подымется температура, и ждет тебя не лучшая в жизни ночь... Но крас-сиво! Крас-сиво, как ничто! И идея, и Луна, что бы мы о ней ни говорили. А звезд! И как подумаешь, что среди них, может быть, есть та, которая ждет нас...И вообще, и вообще, - вдруг задохнулся он, - нас ждет, если мы захотим все.
   - А у вас, по-моему, истерика. Выпейте валерьянки с пустырником или вообще валиума.
  
  - Над островом придется вешать "Сириус" последней модели и непременно на геостационаре, а это далеко, так что разглядеть можно будет, разве что, только что-нибудь уж очень масштабное. Американцы уже озаботились. Но все это не суть важно. До сих пор у нас только одна сравнительно надежная нить: мерзавец Томсон из "Дюпона", а вот его-то как раз обнаружить и не удается. Все! На дно сел. Допускаю, что он и сам не дурак, но скорее всего, там есть кто-то если и не вполне профессиональный, то уж, по крайней мере, не чуждый... На настоящий момент все остальное - только гипотезы и утешает только одно...
  Кэмпбелл кивнул:
   - Да, мэтр. То, что у нас, по сути, карт-бланш. Нам, разумеется, нужно, даже необходимо сразу же раздобыть что-нибудь существенное. Но я очень, очень опасаюсь, что мы промедлим с островом.
  - А вы уверены, что лезть с ботфортами, - элементарно, так уж безопасно?
  - Ну-у... Это уж вы слишком. Против альянса, против таких сил...
  Взгляд невысокого, плотного француза, избранного на роль координатора действий всех заинтересованных стран, стал ощутимо-тяжелым:
  - А вы представьте себе, что наши контрагенты похожи на... Ну, хотя бы, на ваше, мое или американское начальство. С точно такой же моралью. Плоть от плоти, кровь от крови, да еще - нечего терять, да еще - плевать на политические последствия. В силу анонимности. Вдруг заметят ваш флот, - да и влепят что-то вроде атомной бомбы, как в прошлом году... Тогда на звено истребителей, - и то решили не скупиться. Тогда - что? Что тогда-то? Так что давайте по старинке, аккуратно, с краешку. Чего вы накопали еще?
  - Вы будете смеяться, мэтр, но на острове опознали и еще одного интересного мужчину.
  - Ну-у!? Вы не перестаете меня удивлять.
  - Сам удивляюсь. Некто Аристид Георгидес. Закончил Массачуссетс Текнолоджиз, но работать начал на "Симменс", где очень-очень быстро выбился на роль начальника отдельного бюро, занимающегося перспективными конструкциями. Исключительная фундаментальная подготовка, дикое инженерное чутье, для разработок характерна крайняя простота технических решений. А потом...
  - А потом, вдруг, несколько лет тому назад вдруг ушел, или - несколько лет назад сильно изменил поведение, а ушел только вот...
  - Вам уже доложили?
  - Нет. К сожалению. Просто догадался, что вы нашли какое-то совпадение. Я очень боюсь, что вы правы, и нам как-то придется форсировать события. Это будет очень, очень, очень плохо...
  
  По сравнению с Черной Технологией - Белая выглядела очаровательно, наглядно (если, конечно, вам нравится наблюдать такие вещи), изящно, вроде бы даже понятно и, кроме того, вызывала большое моральное удовлетворение. Нэн Мерридью набирала на клавиатуре "веретена" шифр изделия, и "сборщики" начинали неуклонно наращивать в длину тончайшую, в несколько десятков атомов толщиной, нить из карбина, вдоль которой крепились разного рода радикалы. Так получалась "строка" имевшая, порой, побольше метра в длину, но, как правило, даже для производства самых крупных изделий хватало "пучка" нитей покороче. Другое дело, что это могли быть довольно-таки толстые пучки. Свободной стороной нить погружалась в гораздо, гораздо более толстую, черную и состоявшую из особого растворимого пластика: до введения этой новации несколько раз чуть было не происходили трагедии, поскольку мономолекулярные нити были невидимы, терялись, их только с неимоверными ухищрениями удавалось фиксировать, зато отхватить палец, руку, ногу, угол от стола, половину кюветы эти прогрессивнейшие носители информации могли запросто. Дикая, нелепая случайность, что основной разработчик Белой Технологии Статер в ходе дебюта снес ножку стула, а не собственную ногу аккурат под коленом. Потом пришлось подбирать волоконце пылесосом, а потом, - при ничтожной массе маленькой злючки, - выбрасывать распоротый во многих местах пылесос... Тогда-то и были введены ограничение по длине - во-первых (первая, на что-то пригодная, была восмиметровой длины) , и толстая, растворимая, той же плотности протект-нить - во-вторых. Кроме того, - она обеспечивала возможность того самого "взгляда фрайера", исключая, соответственно, возможность забыть альбо прозевать одну-две нити.
   "Пучок" помещался в Бассейн Сборки, и нити как будто сами собой разбегались по жидкости, складывались, изгибались, смыкались и пересекались, образуя для начала что-то подобное схеме будущего изделия, нечто вроде чертежа в карандаше, страшно аккуратного, но только объемного. Тут существовало две школы: осевая, созданная и доведенная Статером, медленная и пригодная для "сборки" изделий любой сложности, и контурная, выведенная и доведенная Нэн Мерридью, которую отличала потрясающая скорость процесса. Она была исключительно пригодна для массового изготовления сравнительно простых изделий. Между сторонниками двух концепций шло глухое соперничество, но они с равным отвращением пользовались гибридными схемами синтеза. Сам же процесс выглядел настолько занимательно, что глядеть на него можно было бесконечно, как, например, на игру языков пламени в очаге: вот первичные, от "веретена" нити сложились в прозрачную, почти невидимую в толще жидкости схемку, и тут же, между ними и в другие стороны со скоростью открывающейся застежки "молния" начинают ложиться параллельные, перпендикулярные, и идущие наискось нити. Чем их больше, тем быстрее идет процесс, и, когда общая масса изготовляемого бывает приличной, "бассейн" издает ровный, глухой гул. В необходимые моменты, когда все, собранное из типовых молекул оказывается, в основном, готовым, наступает черед деликатным операциям, - наращиванию в промежутках деталей из тяжелых элементов, - да и из металлов вообще. "Таблетка" вызревала таким образом за полтора часа, - после того, как Нэн Мерридью, разобравшись с конструкцией, перевела выращивание на свой, контурный стиль. При соблюдении определенных правил одинаковые вещи по Белой Технологии получались по-настоящему одинаковыми: существующие методы не позволяли их различить. Вообще. Кажется, - разница в этих случаях заключалась в каких-то считанных тысячах атомов. После затишья на этом фронте вновь возникло множество работы: Сообщество делало оружие. Начиная от серьезного и мощного - для обороны баз, если их кто-то обнаружит, и кончая - вроде бы уже и не оружием совсем, а так... Устройствами для обеспечения безопасности.
   - На этом этапе, вещал Тайпан, характер нашей работы естественным образом меняется. В преданиях о знаменитых воинах-тенях Востока упоминается о так называемых"мирянах", тех, кто, в отличие от остальных, жил не в тщательно скрываемых горных деревнях, не в закрытых казармах, а вел жизнь добропорядочного обывателя, - крестьянина, ремесленника, купца, так, что порой даже семья его не знала об истинном лице главы фамилии. Так и мы должны уподобиться таким вот мирянам, потому что теперь основное направление нашей деятельности - сбор и упаковка, переработка и погрузка всего, что нам может понадобиться, то есть колоссальный объем работы. То, что "мирской" этап пришелся на конец, - неизбежно, но все равно плохо. Мы, при всей нашей осторожности, - разворошили осиное гнездо. Не могли не разворошить. Так что всем, пребывающим в миру, нужен некоторый комплект для выживания при... При непредусмотренных случаях. Образец первый: вот эта вот таблетка представляет собой, по сути, катушку наподобие катушки от спиннинга или же рулетки. Сбоку вы можете увидеть своего рода темная чешуйка, потянув за которую вы можете вытянуть около двух метров мономолекулярной нити. Ей без всякого напряжения, как воду, можно рассечь кандалы, решетку, открытую дверь, стенной пролет, колючую проволоку или чью-то шею. То же самое может быть изготовлено в виде пуговицы. Следующий комплект: вот эти вот гибкие иглы, окрашенные в разный цвет, из неорганического полимера. Каждая из них содержит Локус Выделения, с разной мощностью в зависимости от цвета иглы. Вот, к примеру, вы ломаете красную иголку, бросаете ее куда подальше, либо же прячетесь за угол, - и через десять секунд в локус выбрасывается энергия, эквивалентная двумстам граммам тротила. Вот это, - не для постоянного ношения: здесь реализована давняя мечта фантастов: чрезвычайно-прозрачная среда-локус, позади - зеркало, усиленное голографической отражающей поверхностью, после набора кода, осуществляемого сжатием вот этих вот поверхностей, нажатие вот этой, вроде бы ни к чему не присоединенной кнопки... Вызывает сброс когерентного излучения от ТБ-станции. Вот таким образом...
  Шевеля губами, он набрал код, и, действительно, нажал кнопку. Куст, на который был наведен раструб, буквально взорвался, вспыхнув страшным, бело-лиловым пламенем.
  - Но это, все-таки, не лазер, - как ни в чем не бывало, опустив безобидный с виду цилиндр, проговорил он, - здесь, скорее, используется принцип активации вторичного рабочего тела, - азота атмосферного воздуха... Благодаря этому данное внешнее устройство является сравнительно-долговечным. Нам следует быть готовыми к тому, что брать нас будут со всеми предосторожностями, включая профессиональный обыск, переодевание в другую одежду, и, возможно, применение парализующих или наркотических препаратов с первых же секунд задержания. Поэтому в качестве одной из основных предосторожностей нам следует избрать обязательные сеансы связи в определенное время. В нашу пользу действует следующее обстоятельство: с большим трудом обнаружив кого-то из наших мирян в непредсказуемом месте, они не успеют быстро и оперативно собрать специалистов по такого рода предельно квалифицированным захватам. Это невозможно. Поэтому во всех странах предполагаемого пребывания наших "мирян" совершенно необходимо разместить банковские счета для подкупа чиновников, выкупа задержанных под залог, найма защиты и прочих действий в рамках закона... Они и на самом деле могут гораздо эффективнее, чем это обыкновенно принято считать... Разумеется - только на ранних стадиях, когда или пока кем-то из мирян не займутся группы, специально созданные для работы по нашему направлению: там, боюсь, не будет даже видимости какой-либо законности, не будет даже тех неписаных правил, которым придерживаются конкурирующие разведки при работе друг против друга. Нас, если сумеют, то будут брать вмертвую, допрашивать - беспощадно, пытать - страшно. Нас, наконец, неизбежно уничтожат, вытянув предварительно все, что только возможно, а потому наша задача в такого рода крайних случаях состоит в том, чтобы ранней, неспецифической, более-менее законной стадией все и ограничилось... Деньги для таких целей будут размещены на специальных счетах солидные, но вполне обозримые, не могущие вызвать дополнительных подозрений... И, разумеется, исключительно удачным и тонким ходом следует считать привлечение к некоторым из наших дел добровольных помощников, с таким блеском проведенное уважаемым Хагеном...
  - Ничего подобного! - Запротестовал вышепоименованный. - Это было проделано совершенно искренне, без всяких низменных расчетов. Просто, - он тяжело вздохнул, - у меня, очевидно, всегда существовала склонность к работе с молодежью, желание наставлять, оберегать от ошибок и...
  - Понятно, - поморщился Тайпан, - характерная смесь искреннего менторства со специфическим, отличным от любого другого, немецким ханжеством. В данном случае важнее всего - результат. Мы имеем преданных сотрудников, не знающих ничего по-настоящему важного.
  - О, эта англосаксонская черствость! Да я, если хотите знать, именно из-за ребят испытываю некоторые сомнения относительно собственного Исхода! Для меня почти нестерпима мысль о том, что их придется оставить на произвол судьбы... Я очень боюсь, как бы они не наломали дров, оставшись без моего благодетельного присмотра...
  - И наломают! Непременно наломают! Но только потом. Потом - это было бы самое лучшее. Но продолжим. "Иглы" планируется приклеивать на внутреннюю поверхность бедра, на участке кожи, обработанном специальным составом, угнетающим рост волос, под телесного цвета пленку, на которой, наоборот, соответствующего типа пушковые волосы будут сымитированы...
  
  Фермер I. Тот же период времени.
  
  Невмешательство в чужие дела было для него Символом Веры, принципом, на котором строились вообще все взаимоотношения с окружающими. Но вид Нэн Мерридью в линялой растянутой майке с кругами пота под мышками, с небрежно причесанными, сальными волосами потряс даже его. Еще интереснее было то, что Нэн Мерридью в мрачном одиночестве пила виски, расположившись в тени пальмы. Температура воздуха в этой самой тени была градуса тридцать три - тридцать четыре. Таким образом он замедлил шаги и, преодолевая внутреннее сопротивление поинтересовался:
  - У тебя какой-нибудь праздник?
  - А? Пож-жалуй. Ж-женщина ф-фсегда может найти... Что от-тпраздновать. Опять не беременная - ч-чудесная же п-причина, правда?
  - Нет, - что ты, все-таки, тут делаешь?
  - Я?! - Она надолго замолкла, изучая черную этикетку. - Я п-пью виски...
  - А! - Он заинтересовался. - Это - дело. Ты пьешь? Ты, вообще говоря, - алкоголик?
  - Н-не знаю... Раньше - не была, а сейчас - не знаю, мне все равно...
  - И давно ты...
  - Отстань. Мне нех-хорошо...
  - Не удивительно. Питье теплого, неразведенного виски в жару, с самого утра, неполезно и как правило... Вы настаиваете на своих правах, или же мне все-таки отобрать у вас бутылку? Право же, - жалко переводить таким образом "Глинливет".
  - Уй-йди!
  - Ладно, - меланхолично пожал плечами нидерландец, - тогда ваше ближайшее будущее легко предсказать. Желаете порцию ясновидения?
  Тут ее начало бурно тошнить.
  - Это, - первое, что я хотел сказать в своем пророчестве. Оно запоздало.
  И, развернувшись, он пошел по своим делам, которые у него не переводились никогда. Он решил ничего не предпринимать, и только сказал несколько позже Статеру, с довольным видом вытиравшему руки, вымазанные какой-то маслянистой пакостью:
  - Кажется, наша мирная жизнь будет омрачена вспышкой безудержного насилия. Не далее, как сегодня.
  - Ты это о чем?
  - Я не люблю намеков, и говорю, как есть. То есть - как правило. Нэн Мерридью с утра глушит виски, как поденщик, но с умением старшеклассника. Так что непременно что-нибудь случится.
  - Нэн?!! Да ну тебя!
  - Как хочешь. Все признаки нервного срыва налицо.
  - Ха! Я скорее поверю в нервный срыв у тебя. Она - куда больше мужчина, чем большинство носящих брюки. Подавляющее большинство.
  - Может быть. Только это могло ей однажды надоесть. Я не по себе сужу, я просто так предполагаю.
  - Жаль. У меня были на нее виды.
  - Ну наконец-то! Хоть у кого-то!
  - Да не в том же смысле, пошляк!
  - А-а-а, - разочарованно протянул Фермер, - а я-то думал...
  - Так ведь сделали же тебе сканнер! Не далее, как сегодня сделали! Доводить и регулировать надо! А тут...
  - Да ну?! - Воскликнул восхищенный заказчик. - По Белой?! Эт-то, должен сказать... - Но его обуревали противоречивые побуждения и оттого он продолжил вовсе не в тему, - очевидно, в этом-то все и дело. Усилий было столько, что не только они, но и вся жизнь показалась ей тщетной.
  И с редкой последовательностью добавил:
  - Пойдем скорее пробовать!
  Его нетерпение можно было понять. Он считал, что бессмысленно уходить, захватив с собой и старый хлам биологического наследия, в виде паразитов, бактерий, вирусов и патологических генов. Все это он считал единым целым и единство это доказал, - при участии русского, коего он не принимал всерьез, - декларировав Теорему Проклятия: градиентный ряд всех биологических патогенов непрерывен. Из этого он со свойственной ему последовательностью вывел, что эляминация, "оставление вовне" всех самовоспроизводящихся причин болезней возможно на основе всего-навсего одного универсального подхода. Не скрывая предпосылок, сам по себе вывод этот он благоразумно скрыл от всех остальных. На основании того, что люди могут и не понять собственного же блага. Когда-то, давным-давно, в незапамятные времена, его старый учитель, профессор Раабе, поняв всю сокрушительную силу таланта своего ученика, сказал ему:
  - Ты, Йенс, согласился бы простерилизовать весь мир только лишь ради того, чтобы потом все устроить заново, но уже по собственному вкусу...
  По молодости он не обратил на эти слова никакого внимания, потом - слова эти некоторое время смутно беспокоили его, позже, как это и вообще характерно для сильных и удачливых людей с колоссальным самомнением, он и окончательно постановил для себя, что слова эти - стариковская причуда, не имеющая ровно никакого значения.
  Подчиняясь каким-то манипуляциям Статера на клавиатуре, из отверстия на ворсистом кожухе Сканера выползло подобие толстой веревки, струи вязкой серой жидкости или же червя с размытым, как будто бы мерцающим концом. Протянувшись по полу на метр, серая струя с видимым трудом подняла этот осыпающийся, гасящий сам себя конец сантиметров на пять кверху :
  - Видите? Трудно ему, он совершенно не предназначен для развертывания в газообразной фазе. Зато вот, глядите...
  Статер, сбросив сандалию, наступил босой ногой на серую струю, правой рукой продолжая работать шариковым манипулятором. Поднял кверху левую руку, и серые струйки высунулись из кончиков его пальцев, стекая обратно. Еще одно движение, и струя вдруг ударила из его правого глаза, стекая вниз по щеке и бесследно исчезая в ямке над его мощной ключицей.
  - Видите? - Повторил он. - Правда, здорово?
  - Да. - Кивнул Фермер. Во всяком случае - эффектно. Женщинам таких фокусов вы все-таки лучше не показывайте: возможны совершенно неоправданные эмоциональные реакции... Черт побери, - вот разрабатываешь-разрабатываешь, а когда получится - сам шарахаешься... Контроль массы - работает?
  - Превосходно. По счету! Вообще инструментальные возможности соответствуют предполагаемым. Вот оперативные... Это еще предстоит выяснить.
  - Непременно. - Фермер как-то странно посмотрел на собеседника. - А теперь будь любезен, - дай ключик от помещения сюда... Давай, давай! Не заставляй звать остальных.
  - С какой это стати?
  - А с такой стати, что начнем мы все-таки с рыбок, попугайчиков, морских свинок, с белых мышек. Непременно дрессированных и не дрессированных - отдельно. А отнюдь не с тебя, умник! Вот например, агрегат этот, будучи не вполне настроенным, в оперативном режиме воспримет нейрональные связи, образовавшиеся при твоей жизни, - отклонением от генетического плана... Результат?
   Разлившаяся по золотисто-смуглому лицу эллина бледность была очень заметна даже сквозь загар последних месяцев.
   - Правда, здорово получилось бы? Без малого двести двадцать фунтов дебильного мяса. Только не вздумай говорить этого кому-нибудь еще...
   Как же это он и сам не подумал о такой возможности? Слишком поглощен был идеей Большой Эляминации... А ведь это, - еще и инструмент для безошибочного формирования новеньких, с иголочки, жизненных форм! Ну, да, все верно! Ах, бородатый! Это же надо было такому получиться, чтобы такие способности - достались такому пустому человечишке... Благо еще, - он не понял, что на самом деле может значить его Аксиоматическая Свертка Безусловного, о которой он прожужжал все уши, захлебываясь от восторга и брызгая слюной, для биологической практики... Для наших скро-омных таких, повседневных нужд... Но что ж это получается-то теперь? Теперь, значит, не нужно столько образцов? Теперь можно будет обойтись двумя-тремя сотенками тысяч? И вполне хватит для сущностей любого предназначения. К тому же вполне-вполне друг к другу притертых...
  А Статер, поняв, пережив весь масштаб той опасности, которая грозила ему по собственному же его недомыслию, тоже вдруг как-то сразу изнемог:
  - А знаешь, ведь все кругом как будто отгораживается от нас. Как будто толстым стеклом. Все больше и больше. Душа все меньше воспринимает мир и его краски. Или они все меньше хотят проникать в наши души. Как будто он отказывается от нас...
  - Слишком много "как будто".
  - Пусть, - кивнул головой Статер, - все равно. Лишь бы понятно было. И это происходит не только со мной, и не только я один это чувствую. Никогда не думал, что когда-нибудь встречусь с совершенно новым, небывалым видом мистики и буду подвержен ее действию.
  - Да что это с вами со всеми сегодня? Одна пьет, хотя и не умеет, другой - философствует... Хотя умеет это еще хуже. Или...
  - Да. Или это у тебя слишком толстая шкура.
  - Слушайте, если вы вдруг вздумали передумать, то я - против. Хотя бы потому что все нужно доводить до конца... Кроме того, - я не пойму, что тебя удивляет? Невозможно уйти враз, закрыв за собой все двери, это делается постепенно и даже, на первых порах, незаметно...Мы как раз и занимаемся тем, что все время закрываем за собой двери. Одну за другой, и они все больше отделяют нас от прежней жизни. От всей. От связей, от обязанностей, от привычек и стиля. От болезней, преступлений и глупостей, из которых состоит вся наша восхитительная история.
  - И заодно, - нервно смеясь, подхватил Статер, - от себя самих.
  - В полной мере это невозможно. Дань характерной людской непоследовательности. Но все это, - бесплодное умствование, как раз то, что я ненавижу больше всего на свете. Мы сейчас же начнем тонкую дифференцировку градиентного ряда. Где этот бездельник?
  - Пошел удить рыбу.
  - Очень своевременно, - с сарказмом прошипел Фермер, - и очень, очень характерно.
  
  Этой же ночью произошел акт неспровоцированной сексуальной агрессии в отношении Статера. Нэн Мерридью, по-прежнему пьяная, но в значительно меньшей степени, пробралась в комнату Статера, где как раз и разыгрались все дальнейшие события. Надо отдать хозяину должное, - когда к нему под шелковое покрывальце влез кто-то мягкий, горячий и пахнущий виски, он ухитрился сохранить выдержку, не заорал спросонок, не наговорил глупостей перепуганного или же, паче того, морализаторского толка: он честно постарался соответствовать и это ему, в общем, удалось. Насколько это, разумеется, вообще было возможно в подобной дикой ситуации. Как истинный джентльмен, он никому не рассказал о имевшем место факте, но это не имело особой роли, потому что о случившемся каким-то образом все равно все знали, а подробности (не все) у него, разумеется, потихоньку выпытали. Он, похоже, и сам пребывал в недоумении.
  - Дикая она какая-то, - вырвалось у него наконец, после долгого молчания, - по-другому и не скажешь.
  - Что - такая страстная?
  - Да нет, - он махнул рукой, - тут совсем другое дело!
  - Неистовая? Неужели же ты, друг мой, разбудил в Ледяной Нэн половую хищницу?
  - Дурак! Говорят же тебе, - не в этом смысле... Диким называется человек, не имеющий признаков цивилизованности. Никаких.
  - Девственница?!!
  - Опять ты за свое... Но вела себя и еще хуже. Знаешь, на что больше всего похоже? На собачку во время первой в жизни течки. Или, как это бывает, бабы дают первому попавшемуся просто в отместку... Только тут, - непонятно - кому. Первый раз в жизни меня вот так просто взяли - и трахнули, не по любви, не по страсти, не от скуки даже, а потому что первый подвернулся.
  - Хоть кончает?
  - А уж это, знаешь ли, не твое дело! В любом случае не думаю, чтобы это ей сильно помогло. Чего-то она не того искала.
  Красавец и сердцеед, он испытывал сильное смущение: в самом деле, - не рассказывать же им, как неистово, упорно и однообразно, словно бабочка - о стекло, билось в его тело голое рычащее существо, выколачивая себе свой трудовой, нелегкий оргазм? Не вспоминать же, что этой ночью он не слыхал от нее ничего, кроме злобного подвывания да, - очень, очень редко, - примитивной, но исключительно грубой брани в виде отдельных отрывистых слов? Как заснула, повернувшись к нему задом, а поутру ушла, не попрощавшись? Ко всему прочему, - наутро она вела себя, как ни в чем не бывало, став совершенно прежней безупречной Нэн. А по поводу вчерашнего всего только и сказала к какому-то случаю с мягкой, слегка извиняющейся улыбкой:
  - Ну что вы хотите от бедной пьяной женщины?
  
  - Мэтр, есть любопытное сообщение от нашего русского друга...
  - Слушаю вас.
  - Помните промелькнувшее было сообщение о землетрясении в России, на Алтае? Дело в том, что район этот находится под довольно-таки пристальным вниманием наших... работодателей. Добыча радиоактивных руд там, обогатительные предприятия, в общем, - вы понимаете... Из космоса - картина вдруг выпотрошенной горы. Кроме того, - никаких землетрясений в этом районе не бывало отродясь.
  - Землетрясения бывают везде.
  - Верно, - легко согласился Кэмпбелл, -но только это и вообще не было похоже на землетрясение, скорее - на громадный обвал.
  - Тоже вполне естественное событие.
  - Верно. Но! В район происшествия наползла чертова уйма военщины, в том числе высокопоставленной, и полетели кое-какие головы.
  - Именно?
  - А именно генерал-майора... подождите-ка, совершенно невозможная фамилия, - он глянул в бумагу, - ага, Безременного. Генерал-майора Безременного, того, кто в Красной Армии занимается геотектоникой и смежными проблемами, вроде организации искусственных землетрясений.
  - Стоп! В районе горы Кси крутились какие-нибудь русские?
  - Уже проверено, мэтр. Крутились, как же не крутиться-то. И знаю - кто.
  - Пусть этот самый ваш русский друг выяснит, на месте ли крутившийся, и был ли он на месте в момент катаклизма.
  - Стервец опасается проявлять слишком большое внимание. Во избежание провала.
  - Как? - Пораженно воскликнул Леруа. - Вы и это предусмотрели?
  Кэмпбелл с вежливой улыбкой слегка поклонился.
  - Я сказал бы вам, что вы лучший секретарь в мире, но не хочу портить. А на этого - нажмите! Не тот случай, чтобы мы моглисебе позволить беречь его... Платите, требуйте, - все, что хотите, но чтобы он нам этого, как его?
  - Тоже ничего себе фамилия: Рассохин. Константин Рассохин.
  - Спасибо. Так вот, чтобы он нам этого, - как его? - предоставил. Что-нибудь еще?
  - Касательно острова. Видимого движения не происходит, но уже не один раз отмечалось внезапное, непонятно откуда взявшееся, появление достаточно объемных грузов...
  - Понятно. Равно как и то, что этот факт от наших работодателей скрыть никоим образом не удастся: спутники-то, в конце концов, принадлежат - им...
  - Таким образом, - готовим доклад?
  - Увы! Будет большая беда, - но уже не в наших силах контролировать обстановку.
  
  Всецело наложить лапу на Геномный Сканер, на что он втайне надеялся, не удалось: явился Тэшик-Таш и в значительной мере сорвал всю затею просто-напросто тем, что показал полное свое понимание возможностей новой игрушки. Он появился к началу работы, и приволок с собой собственноручно извлеченную из Радужного Ядра экспертную программу:
  - Я назвал это, - мельком заметил он, - "Кадастром Микробных Форм". Разумеется, - это только рабочее название.
  После крайне кропотливой и непростой работы по градуированию комплекса, проводившейся на животных и высших растениях, наступило неизбежное: обкатка аппаратуры на живом человеке. Добровольцев сыскалось даже более, чем нужно, и были споры, поскольку нашлись сторонники как варианта с самыми молодыми и здоровыми, так и прямо противоположного:
  - Мы же, для начала, ничего не собираемся менять! Нужны показательные объекты, накопившие в ходе достаточно-долгой жизни достаточное количество возрастных и прочих изменений... И я просто не понимаю, - причем тут безупречное здоровье?
  В результате удалось достигнуть определенного компромисса, и под сканнер, перекрестившись, первым лег Тартесс. Для начала было решено оставить вне действия рецепторов по крайней мере голову. Серая струя с неприятно-живыми манерами выбралась из отверстия и тонким слоем растеклась по телу испытателя. Тартесс был совершенно гол, хотя в этом и не было истинной необходимости: квазижидкость, представлявшая из себя, по сути, некую массу сложно взаимодействующих "сборщиков", запросто проникала не только через кожу, не только через живую костную ткань, но и сквозь хрящи и даже - сквозь прозрачные среды глаза. Тэшик-Таш, стихийно выдвинувшийся на роль интерпретатора результатов, пристально глядя на экран, комментировал:
  - Эпидермофитон, малопатогенная вследствие слабости энзимов групп Gil, Cer, Elas и Prc форма... Эпидермальный стафилококк на порядочной глубине в производных дермы... Гоним дальше, а то запутаемся в сапрофитах и условно-патогенных... Ага: вирус простого герпеса, внутриклеточно, в виде вирусной последовательности, индивидуальный вариант А11, А17, Т18, Г23, Ц29 - ну и так далее... То есть видно, как на ладони! Дальше... Стоп! Бог ты мой, - сколько ж это можно было бы монографий-то написать! И каких! Вот например: эндотелий сосудов нашего на редкость здорового друга почти полностью заражен неизвестной хламидией. То есть неизвестной, но вполне-вполне понятной: и родственники - известны, и отличия от таковых - видны, и почему маловирулентна - вполне понятно. Вы, друг мой, подцепили ее никак не меньше двадцати лет тому назад, и до сих пор живы... Нет! Аристид, - не лезь в просвет кишечника, а то мы за месяц не вылезем с комментариями. Так: малораспространенный, доброкачественный полипоз кишечника, частично детерминированный наследственно: во-от здесь слегка дефектный ген, ответственный преимущественно за пигментный обмен... В некоторых гепатоцитах - что-то похожее на вирусную последовательность, с множеством делеций, вплоть до полной неактивности. Да, так и есть... А, вот еще интересно: в макрофагах - еще один вирусный огрызок, но тут, - видите? - последовательность явно ревертированная, вот здесь - явный кусок какого-то Rar-а...
  - Док, - озабоченно спросил Тайпан, временами проявлявший крайнюю непосредственность, - это что, - мы все такая же гниль, а?
  - Да нет, не такая. Как правило, надо думать, - куда большая. В общем так: вычислительные мощности надо увеличить как просто так, так и специфически, применительно к решению топологических задач. Программу - обдуманно усовершенствовать таким образом, чтобы, при переходе от чисто интерпретационных задач к оперативным, комплекс знал бы, в каких случаях следует обратиться с запросом к оператору. Оператор - необходим. Далее: по моему мнению и в дальнейшем, после совершенствования, целесообразно будет оставить принцип нескольких относительно специализированных "прогонов" каждогочеловека, проводимых последовательно, не пытаясь одновременно решать несколько разнородных задач... Предварительно последовательность может выглядеть следующим образом: циркулирующие микроорганизмы и животные паразиты - чужеродные антигены - явные геном-ассоциированные вирусные последовательности - интроны вирусного происхождения - дефектные гены...
  Фермер сидел и молча злобствовал: до сих пор швейцарец не издал ни единой фальшивой ноты. Так и всегда бывает, когда недооцениваешь окружающих... Ладно, впредь будем умнее. А тот тем временем успешно закруглял свой академический пассаж:
  - ... а также позволю себе предположить, что делетированные гены целесообразнее было бы заменить заранее подготовленными векторными вставками, индивидуализированными во избежание геномных коллизий применительно к каждому отдельно взятому организму. Считаю, что с этой задачей способны справиться только Фермер и Некто В Сером. От "векторов", способных к самостоятельному проникновению в клетки, при сложившихся обстоятельствах следует безусловно отказаться.
  И все-то у него предусмотрено. И все-то он обдумал. Ладно еще, что саму идею, - оставить за бортом всю неучтенную жизнь, он, кажется, поддерживает. Ах, до чего же все-таки все на самом деле выглядит по-другому, чем думалось, мечталось и предполагалось... Сложнее. Труднее. Серьезнее. Радикальнее, в конце концов, потому что сказавший "а" непременно должен сказать и "б"... Мы, как и всегда, оказались способны только положить начало событиям, а потом уже они начали развиваться в соответствии со своей логикой, вынуждая нас делать то, на что мы вовсе и не рассчитывали. И по-прежнему бесконечно далеки мы от Божественного Произвола... И мне, как это выяснилось только сейчас, хотелось именно его, и ничего другого, чего бы я там о себе не мнил... Ничего, будем надеяться, что наш реванш - еще впереди, и нужно только постараться, чтобы, когда придет этот момент, никому даже и в голову не пришло бы спорить. Чтобы нечего было - оспаривать.
  
  Осложнения, как это бывает всегда, начались неожиданно и с той стороны, с которой не ждали: молодой вождь, подопечный Хагена, вместе с несколькими товарищами по Союзу Истинных Чаяний вдруг угодил за решетку. Формально им инкриминировалась пропаганда нацистских взглядов, но любому мало-мальски понимающему человеку было совершенно ясно, что истинная подоплека неожиданного задержания, скорее всего, совсем иная. Хаген был понимающим человеком. Более того, - ему было присуще какое-то особое чутье на запах серы. Он ураганом примчался в Гамбург, нажал на все педали, нанял дорогого адвоката из числа старых знакомых, внес залог и освободил "мальчиков" под подписку о невыезде до суда. С некоторым облегчением убедился, что в городе, если и не противодействуют анонимным заказчикам ареста, то уж, по крайней мере, и не проявляют какого-то особого усердия: то ли просто недолюбливают бесцеремонных американцев, то ли, что вероятнее, власти прознали что-то, почувствовали, как их оттирают от серьезного дела, и решили не проявлять инициативы, помогая старшему партнеру. Впору было облегченно перевести дух, когда внезапно забеспокоился художник. Впрочем, - термин "беспокойство" не вполне отражал существо дела, потому что Сен - просто видел угрозу в структуре ситуации. Проверка показала, что вмешательство его имело под собой серьезные основания, потому что у дома, где, в специально снятой квартире располагались задержанные, оказалось установлено негласное наблюдение, - даже не слишком замаскированное. В машине, стоящей у единственного выхода, сидели, сменяя друг друга, какие-то странные личности, меланхолично пережевывающие жвачку, а консьерж, похоже, тоже был специальным человечком. И телефон не работал. Таким образом, была налицо только видимость соблюдения законов. Художник сказал:
  - Люди, которые затеяли все это, попали в ложное положение... Понимаете? Может быть, - отчасти в этом виноваты мы сами с нашими действиями... Даже точно виноваты... Но, с другой стороны, если бы мы со всей решительностью не вмешались в действия неизвестных легитимными путями то... Скорее всего было бы и еще хуже. Теперь они лишены возможности решить все... Без огласки, да? Поэтому теперь следует ждать какого-то спектакля при полнейшем попустительстве властей... Наш Великий Воин был прав, когда говорил о неизбежной неразворотливости официальных властей, когда объект - мелок и неочевиден, а область поиска - весь мир... Рискну предположить, что наш друг опередил... противоположную сторону буквально на несколько часов...
  - Чего ты ожидаешь?
  -Скорее всего, - имитации похищения.
  - Вы потрясающий логик.
  - Я никакой логик, и вы об этом великолепно знаете...
  - Но все-таки это - не слишком ли?
  - Простите... Прием, описанный уже у Сун Цзы: увезти этих несчастных детей, а потом оставить свидетельства того, что их освободили их сотоварищи. Причем имитация может быть сколь угодно... Понимаете? Сколь угодно грубой, потому что в тщательном расследовании никто не будет заинтересован.
  - Понятно. Потом можно будет даже поднять по ложному следу шум по поводу беспардонной наглости экстремистов, и даже всех собак по следу пустить. А что? Для лишней гарантии. Страшный вы человек, живописец: этак вы меня последних иллюзий лишите... Срочно наклеиваем Локус Поглощения непосредственно около подъезда и начинаем усиленно следить. Неподалеку на стоянке разместим автомобильчик, истинной тягой которого будет геминер-привод, - и пожалуйста! Пусть являются.
  - Извините... Я должен участвовать.
  - А смысл? Назовите мне хотя бы одну причину, по которой...
  - Это... Вытекает из структуры ситуации. Нет, я понимаю, что вы сомневаетесь в моей... полезности, да? Но... извините, я бы никогда не стал навязываться, если хотя бы на одну секунду усомнился в том, что не буду... обузой, да?
  - А что, - с любопытством осведомился Хаген, - имеете опыт?
  Азиат улыбнулся особой, очень понятной улыбкой, показав длинноватые зубы, и промолчал.
  
  - Нет, - сказал Статер, - я категорически против автомобиля. Мы по-прежнему недопустимо грешим стереотипностью мышления, совершенно забывая о наших возможностях. Нет совершенно никакой необходимости устраивать гонки в голливудском стиле и беспокоить дорожную полицию... Пусть даже и на трижды полуинерционном приводе. Я в два счета сделаю черные комбинезоны с ма-аленькими такими геминерчиками, - и летите себе, на здоровье, вслед за кем угодно, и никто вас ночью на высоте пятидесяти-ста метров сроду не заметит. Кто?
  - Я, поскольку несу ответственность, художник, поскольку утверждает, что его участие - необходимо, и Ресибир, как лучший и наиболее опытный в такого рода делах боец...
  - А мне - никак?
  - Не будьте ребенком: это - неправильно, а значит и не должно быть...
  - Гм... А если я скажу, - а не черт ли с ними? Эти сопляки, - не члены Сообщества, ничего конкретного о нас не знают, так зачем нам лишнего светиться?
  - Как вы все-таки молоды! Недопустимо, нельзя вести себя, как сволочь еще большая, чем ты есть на самом деле. Это разрушительно для психики и вредно для здоровья.
  - Ладно. Все равно дела наши здесь так или иначе движутся к концу. Так что пусть их.
  
  Невинный с виду листок Локуса приклеили даже лучше, чем планировали, - не рядом с подъездом, а на фонарном столбе неподалеку: полуцилиндрическая поверхность давала возможность куда лучшего обзора, нежели простая плоскость, и к тому же без всяких искажений. Хаген и Ресибир тем временем сняли небольшую квартирку на четвертом этаже, заплатив за неделю вперед. Квартирка была плохонькая, но с балконом, что имело определенное значение для предстоящей акции. С этого момента и на протяжении двух суток Ночной Дозор прел в своих комбинезонах, не снимая их ни на секунду, а у экрана постоянно кто-то дежурил. Они ждали, и - дождались в конце концов. К подъезду, тихонько урча моторами, подкрались три автомобиля. Приглушенно хлопнули дверцы. Последние сомнения наблюдателей рассеялись, когда кто-то из ночных визитеров подошел к машине со жвачными типами и о чем-то быстро переговорил с ними. Потом четверо крепких мужчин в серых плащах без лишнего шума, но совершенно уверенно направились к подъезду: их совершенно очевидно ждали. Через десять минут четверка прибывших снова вышла под ночное небо, забрав пленников. Юнцов сноровисто распихали по машинам, и ночная экспедиция неспешно тронулась по спящим улицам тихого района. Почти в то же мгновение три темных фигуры, взмыв с балкона, бросились в ночное небо, как бросаются в омут, - безоглядно. Экран, без лишних сложностей, запихали под ковер. При всей потрясающей необычности ночного полета "просто так", Ресибира ни на мгновение не оставляло нелепое ощущение, что все это - либо уже происходило с ним, либо же было до отвращения знакомо по многочисленным книгам и фильмам: машины явно двигались за город, на какую-то из проклятых блат-хат, принадлежавших каким-то проклятым спецслужбам, дабы там, без помех, не привлекая внимания посторонних, выпотрошить пленных уже со всей основательностью. Эти дела он знал: дело даже не в форсированных методах допроса, дело в том, что у искусного дознавателя любой человек вспомнит гораздо больше, чем, как ему казалось, он вообще знает. Без вранья и выдумок, - по-настоящему больше. Летуны двигались вслед за маленькой колонной рассредоточенно, держась метрах в ста друг от друга, по углам этакого разлатого треугольника: геминер- принцип был особенно удобен для полета именно такого рода еще, и потому что на сравнительно-небольших скоростях встречный поток воздуха практически не ощущался. Это объясняли тем, что воздух в каждый момент времени активного полета как бы увлекался вместе с самим движущимся объектом. В данном случае - вместе с фигурой в черном, под цвет ночного неба, темного леса иводы в омуте,комбинезоне. Наконец, километрах в пяти от города показалась истинная цель ночных похитителей, - темная усадьба с обширным участком за четырехметровой стеной, прорезанной единственными стальными воротами. Когда ворота эти сдвинулись, пропустив кортеж, Хаген сделал знак сблизиться, а потом указал вниз. Они опустились метрах в двухстах от ворот, за ближайшими к стене подходящими на роль укрытия кустиками.
  - Поссать не успел, - расстегивая глухую одежку, пояснил Хаген, - всегда так бывает: ждешь-ждешь, а когда дождешься, так непременно окажется, что в сортир сходить некогда... Уф-ф...
  - Значит, так, - проговорил Ресибир, - если уж так получилось, то повторяю инструктаж: мы выдвигаемся вперед и выясняем все касательно собачек и людей из охраны на территории, - не хотелось бы, но если те и другие там будут, то без достаточно обильной крови нам не обойтись. Мы тут успели немного потренироваться, так что извини. По-отом даем знак тебе, и ты уже занимаешься привратником, дверями и всем прочим, а мы - страхуем. И еще вот что, брат мой: кусты - бог с ними, а вот деревья... Аккуратнее надо быть с деревьями, чтобы не было шуму. Ну, если Бог за нас... Начали...
  И они оба надвинули забрала инфракрасных ноктоскопов, дабы видеть и сквозь растительность. Поднявшись над усадьбой, они зависли в воздухе таким образом, чтобы между ними было метров восемь, и согласованно опустили на землю петлю из бездефектной нити с двумя грузиками: перед этой операцией грузики со всеми предосторожностями согрели в руках, чтобы их было видно. Собак, здоровенных доберманов в количестве пяти штук нейтрализовали без сучка и без задоринки. Подводя нить под шею пса, - резко расходились в стороны, и несчастное животное с мгновенно отрезанной головой не успевало издать ни звука. Кроме невинных тварей, жертвами всерассекающей нити пал какой-то бедолага, зацепленный сзади, под затылком, и несколько кустов, со слабым шумом опустившихся на землю. Охранная электроника, на которую, в основном, и надеялись неизвестные хозяева, была рассчитана на что угодно, кроме таких налетчиков, которые умеют бесшумно летать сами по себе. Знак по ТБ, и двое участников налета замерли в метре от земли по углам участка, а третий просто-напросто вошел вместе с похитителями и пленниками, присоединившись к ним в самый последний момент. Как был, - в черном комбинезоне и шлеме. А спустя двадцать минут вышел обратно, - только с пленниками и без похитителей. Хаген, переодевшись, усадил подопечных в одну из местных машин и покинул излишне гостеприимный дом. Они успели отъехать на километр, когда сзади, два раза мигнув, вспыхнуло, разгораясь, зарево.
  - Ч-что это?
  - Ничего особенного, - сквозь зубы, но любезно отозвался Хаген, - и не оглядывайтесь назад. Незачем вам оглядываться.
  Точнее было бы сказать: "не на что", потому что Ресибир с художником, поднявшись, одновременно ударили по зданию, по надстройкам из линейных активаторов, и оно словно бы взорвалось изнутри, массивные стены вывернуло, вывалило наружу, а оставшаяся руина пылала, как будто ее полили бензином.
  
  - А вот это уже слишком! Поступая так, они переходят все границы. Эта выходка им так даром не пройдет.
  - И не говорите мэтр, не говорите. Жуткие наглецы. Мало того, что не дали себя хитроумно скушать, они еще имели нахальство вести себя, как порядочные люди, вытащив этих молокососов, вместо того, чтобы отнестись к ним, как положено, как к расходному материалу и сдать с потрохами... Не-ет, столь вопиющее поведение, несомненно, нуждается в самом строгом возмездии!
  Леруа с подозрением взглянул на него, но натолкнулся на неизреченно ясный, чистый, невинный взор, модифицированный наивным помаргиванием.
  - Что-то, - сказал, наконец, координатор, - я вас не пойму, сэр. Но даже и при этом мне вовсе не нравится состояние вашего духа. Создается впечатление, что вы в какой-то мере сочувствуете противоположной стороне.
   - Что вы, мэтр! Совершенно наоборот! Раньше они были мне безразличны, а теперь я возмущен! Я готов порвать их в клочки! Да как это они посмели намекнуть мне, что можно и не быть абсолютным дерьмом!Лично я буду требовать побивания камнями!
   И он замолчал, фыркая и крутя головой от уж-жасного возмущения, пока шеф тихим голосом не задал следующий вопрос по существу:
  - А это - точно они?
  - К сожалению, - тут у меня нет ни малейших сомнений: понятное дело, тайная резиденция еще могла взлететь на воздух в согласии с данными науки, но вот на участке были найдены пять безголовых собачьих трупов, и еще один человеческий, но столь же безголовый.
  - Нин-джа, - усмехнулся Леруа, - с их пресловутыми катанами, острыми, аки бритвы!
  - Может быть, - сухо ответил Кэмпбелл, подчеркнуто не принявший шутки, - если взять, - да и поверить в те легенды, которые они рассказывают о себе сами. Но только срезы и впрямь бритвенные. И это - не лазер.
  - Говорил я американцам, чтобы оставили свой топорный стиль, - так нет!
  - Вы еще не все знаете: у них пропала группа "морских котиков", посланная для ненавязчивой высадки на берег и надлежащего выяснения ситуации. Нету! Никакого следа! Только через сутки нашли недоеденные акулами ошметки с частью оборудования. Такое впечатление, будто в них попали торпедой, - вот только не было никакой торпеды. И взрыва не было.
   Леруа кивнул:
  - И, разумеется, никаких доказательств.
  - Разумеется. Не сказать, чтобы они работали так уж тонко, - как бы ни наоборот, - но доказательств все-таки нет. Ни доказательств нет, ни парнишек, коих попытался, - только тс-с! - прибрать к рукам наш работодатель. Как сквозь землю... Очевидно ни в Германии, ни в Европе их уже нет. Или есть. Не знаю.
   - Не знаю почему, но наш Старший Брат очень часто ведет себя, как капризный ребенок. Когда у него вдруг, что-нибудь, не дай бог, не получается, он приходит в ярость и крушит все вокруг. Это не всегда бывает эффективно, но зато всегда выглядит эффектно. Шоу-бизнес, как основной принцип политики.
   - Не получилось с подводными пловцами, так они непременно сбросят парашютный десант. Вот помяните мое слово.
   - Дай бог, чтобы этим все и закончилось. А наши островитяне торжественно, неторопливо подняли над островом что-то вроде здоровенного металлического змея, и теперь он там неторопливо ходит по небольшому, аккуратному кругу. По-прежнему радиомолчание, и снова вдруг была обнаружена порядочная группа лиц, которых не было накануне.
   - Они почти совсем перестали скрываться; либо отчаялись, либо готовы к какому-то следующему этапу. Не хочется даже думать - к какому.
   - Полностью с вами согласен, мэтр.
  
   - Дорогая, мне очень-очень неприятно говорить тебе это, но нам все-таки придется распрощаться.
   - У тебя новая шлюха, Джон? Это так далеко зашло?
   Безусловно, она была поражена, но блестящая реакция и более чем двадцатилетняя привычка к непрерывной борьбе за что-то такое с собственным мужем сработали с эффективностью рефлекса. Длительная война шла с переменным успехом, но она не могла все-таки утверждать, что решительная победа одержана. Первым, чего она добилась, это поразительно близкое исчезновение любви, нежности и душевной близости из их супружеских отношений, и это было глупо, - теперь в этом можно было дать отчет хотя бы себе самой, - но совершенно необратимо. С тех пор муж ее стал ровен, непонятно-насмешлив и абсолютно нечувствителен ко всем приемчикам женского дзю-до. Нет, то есть, конечно, не абсолютно: бурных, стервозных скандалов, к коим так хорошо был приспособлен ее характер, он все же побаивался, не любил, старался избежать. Возможно именно поэтому у него все всегда было шито-крыто, и ни разу ей не удалось его ни на чем поймать. Подчеркиваем: ни разу, - она проверяла, наняв частного детектива, когда он почти совсем перестал появляться дома, объясняя это тем, что у него масса работы. Так что такое вот заявление было чем-то совершенно новым, непривычным а оттого - даже пугающим. На ее вопрос он слегка поморщился:
  - Ей-богу, - не это главное... Хотя, может быть, позднее, будет и что-то в этом роде. Главное же, что я совершенно готов, сейчас уйду, и больше ты никогда меня не увидишь. Ни при каких обстоятельствах...
   - Я не дам тебе развода, Джон.
   - Это твое неотъемлемое, закрепленное федеральной Конституцией и конституцией штата, право. Так даже будет умней. Может быть - будет.
   - И я не дам себя ограбить: мой адвокат...
   - О, не изволь беспокоиться! Все совместно нажитое имущество, включая то, о котором ты не имеешь и понятия, я оставлю тебе и детям. Все дела округлены, долги выплачены, все приведено в полный порядок. На детишек, - по достижении совершеннолетия, есть и еще кое-что в Женеве: там порядка пятисот килограмм платины в слитках, в банковском хранилище. Хороший и очень надежный капитал, мало зависящий от конъюнктуры, но ты и без этого будешь богатой женщиной. Очень богатой. Разве что немножко не дотянешь до сверхбогачей.
  - Джон, - голос ее дрогнул неожиданно для нее самой, - неужели тебе больше нечего мне сказать?
  - Спасибо за детишек, Бетти. Они у нас ничего себе удались. Лучше, чем можно было ожидать при наших с тобой отношениях.
  - А мне? А для меня у тебя не найдется ни единого доброго слова?
  - О, дорогая! Масса! Сколько хочешь! Из-за тебя я старался не появляться дома и оттого посвятил все свое время работе. Из-за тебя я никогда не мог расслабиться, попить кукурузного виски и поваляться на кровати прямо в ботинках, потому что ты считала для себя вызовом, когда видела меня без дела. Добавим - без понятного тебе дела. Так что трудно сказать, чтобы ты способствовала моему счастью, но моему успеху в делах ты способствовала весьма... Да что там: "способствовала" - была истинной причиной всех успехов. Была, - хотя и довольно своеобразной, - но все-таки музой, вдохновительницей всех моих дел и начинаний. Мне достаточно было только вспомнить твой очаровательный, нежный, как у старинной бормашиы, голос, чтобы тут же взяться за ум и найти себе какое-нибудь дело вместо того, чтобы, скажем, пойти с ребятами в бар...
  - Я поняла: ты опять издеваешься надо мной. И так было всегда. Если бы ты знал, если бы ты только знал, как я ненавидела эту твою манеру, - шутить так, что непонятно было, шутишь ты или говоришь всерьез. Это всегда меня бесило.
  - Как и все остальное, без исключения. Но только на этот раз я говорю совершенно серьезно: твои заслуги неисчислимы! Их трудно переоценить! Но когда я, старый, битый, все на свете повидавший, опытный мужчина, совсем недавно встретил вдруг приятное мне общество, это буквально перевернуло все мои представления о жизни и людях. Соблазн был слишком велик, и я предпочел их общество - твоему. Хоть сдохнуть, - но лишь бы только подальше от тебя... Дорогай-я! Прощай: дальнейших успехов тебе на ниве благотворительности...
  
  Третий случай нестандартного подхода к женскому вопросу был связан с сентиментальным желанием Статера побывать у родителей в Греции, где они жили вполне патриархально но не бедно, выращивая виноград и делая очень хорошее вино, - на продажу и для себя. С тех пор, как он занял солидное положение у "Симменса", Статер добился для себя возможности каждый год выезжать к родителям как раз на сбор винограда. На этот раз с ним поехали все желающие, и, в том числе, Фермер. Он, по своему обыкновению, молча впрягся в сбор новой для него культуры, но потом увлекся, для начала, Статеровым папашей, коего с первого же взгляда оценил очень высоко. Они вообще сразу же узнали друг в друге родственные души и, будь у них побольше времени, непременно сдружились бы. Хотя, с виду, трудно было представить себе более разных людей: огромный, массивный, флегматичный с виду нидерландец с бледными глазами и белесыми бровями - и небольшой, жилистый, черноволосый грек с невероятно живым темпераментом. Так вот, младшая его дочь, шестнадцатилетняя Геро, удалась вовсе не в отцову стать. Нет, в чертах ее лица улавливалось фамильное сходство, но этим оно и исчерпывалось. Геро была девушкой, что называется, статной, и даже величавой. Впечатлению этому, правда, несколько мешали чертики, порой мелькавшие в ее густо-синих глазах. По извечной мужской трусости, присущей даже лучшим из так называемых "порядочных мужчин", Фермеру, разумеется, даже в голову не пришло бы обратить внимания на малолетку. Он просто-напросто не допустил бы подобных мыслей. Потому что нельзя. Не положено. Слава богу, что у девушек, воспитанных в патриархальной строгости, на поверку оказывается куда меньше предрассудков. Статеру, пребывавшему где-то на среднем этапе процесса превращения в "порядочного мужчину", тоже ничего такого не пришло в голову, когда он, приобняв Геро за плечи, представил ее соратнику:
  - А это вот наша младшенькая, Геро, я тебе про нее рассказывал, а теперь оказалось, что и сам ничего толком не знал... За год совсем красавицей стала, - проговорил он, довольно-таки бесцеремонно вертя ее в твердых, как железо, руках, - совершенно за год изменилась, просто не узнать.
  Фермер поневоле улыбнулся, глядя на мелькающие перед ним, облитые обманчиво-скромным платьишком, даже на взгляд ощутимо-твердые груди-бедра-ягодицы, запас которых к тому же, был не слишком-то скудным, и спросил:
   - Это какая ж между вами разница, братец?
   - А! Восемнадцать лет без малого. Подумаешь! В наших местах и по двадцать, и по двадцать четыре года перепады встречаются, так что ребенок много меньше какого-нибудь внука... Это ж не нам чета, это ж настоящие люди, они уверены, что если получается ребенок, - то это Бог дал, и причем тут какой-то возраст? Да и чем плохо, - ты посмотри, какая получилась, а?
  - Ты не рекламируй, - шутливо (то есть это он так думал) нахмурился Фермер, - а то у тебя может получиться...
  Он и сам не заметил, что даже двигаться стал по-другому с того самого мгновения, как мельком встретил взгляд почти до черноты синих глаз. Ему и вообще была присуща этакая плавная тяжеловесная грация, но теперь она приобрела примесь некоторой хищности, как движения мягкого, эластичного, тяжелого тигра во цвете лет. Причины его вопиющей (хотя, до времени, и неосознанной) реакции, в общем, были понятны: как будто из седой старины, пробив толщу всех этих веков и тысячелетий, выплеснулась та древняя, легендарная стать. Прорвалась, по дороге обогатившись кое-какими полезными новациями, - и отлилась, как в форме, в младшей девчонке Георгидесов. Куда менее понятно, почему она сразу же положила глаз на громадного, могучего блондина с хмурым лицом и тяжелыми руками, - но это, в конечном итоге, оказалось самым главным. Вопрос, во всяком случае, был задан прямо на другой день:
  - Этот твой друг, ну, большой, белобрысый, - он женат?
  Статер в это время, сидя на скамеечке, смаковал вино прошлогоднего урожая, сделанное по античным еще рецептам, горьковатое от добавленной в него смолы, и был полон всепоглощающего покоя, пребывал почти в нирване просто-напросто оттого, что был дома, в самой лучшей на свете стране, в месте, порождением которого, плотью от плоти, кровью от крови он был. Поэтому он не сразу даже осознал обращенный к нему вопрос, тем более, что задан он был самым будничным тоном. Осознав не сразу, - поперхнулся.
  - Да откуда я... Ты почему это спрашиваешь?
  - С ним сразу же подружился папа. Я поглядела и поняла, что тоже не прочь... подружиться.
  - Так. Сегодня же поговорю с отцом, чтобы он срочно же выдал тебя замуж. Пока не вышло беды.
  - За него? - Наивнейшим тоном спросила маленькая сестренка. - Я, конечно, подумаю, но соглашусь.
  - Причем тут он? Разве тебе такого надо мужа, - тут у него мелькнула мысль, что он, собственно, не знает - какого, просто-напросто потому что никогда не задумывался над этим вопросом, и с характерной логикой продолжил, - да он почти в три раза тебя старше!
  Она глубокомысленно кивнула:
  - Понятно. Дряхлый совсем и немощный. А с виду - как бугай у Ставридисов. Еще очень на грузовик похож, - такие большие, американские, с длинными прицепами, знаешь?
  - Понятно. Иду разговаривать с отцом, срочно же уезжаем, хотя и жаль, хотел побыть несколько деньков, теперь не знаю, когда и выберусь снова...
  - Сегодня вы никуда не денетесь, а до утра мно-ого успеть можно.
  - Ты что это имеешь ввиду?
  - А уж это, - она великолепным движением пожала плечами, - что получится.
  - Да я, - прошипел он, хватая ее за руку, - я сам тебя запру до утра.
  - Пусти, дурак, - она вырвала руку, - больно! И попробуй только! Я вам устрою позор, только не такой, выдуманный, а настоящий! Ни одного парня в поселке не пропущу! И женатых не обойду!
  - Так. - Проговорил он, делая страшные усилия, чтобы удержать себя в руках. - Л-ладно, давай поговорим спокойно. - И взревел, - что это за блажь!!! С чего это тебе вообще в голову пришло?
  - Я хочу его. Я никогда не видела таких людей. И... и еще мне его жалко. Я хочу сделать ему хорошо. У него вид мужчины, не имевшего достойной жены. А потому и детей, - настоящих детей у него тоже не может быть. Я рожу ему их. Пусть он будет тем, кто вспашет мое поле.
  - Ты глупая девчонка!С чего ты решила, что нужна ему?
  - Он почувствовал мой запах. А если ты этого не видишь, то, значит, сильно поглупел в своей Германии. Мозги засалились, да? От лишнего умничанья.
  Он попробовал влепить ей затрещину, но довольно-таки неуклюже, и она увернулась совершенно змеиным движением и продолжила, как ни в чем не бывало:
   - И он еще не понял... Я объясню.
   - Ха, - он неожиданно хмыкнул, - а по-каковски объяснять будешь? Он по-гречески не понимает ни слова, а ты кроме ни одного языка не знаешь!
   - Когда-то люди разговаривать не умели. А собачки, овечки и быки с коровками и до сих пор обходятся без разговоров.
   - И ты не боишься быть замужем - за старым?
   - Боюсь! Еще как боюсь. Вид у него такой, что ему трех таких, как я, может на ночь не хватить!
  
   - Ты что это вздумал, старый козел? Ты зачем девчонке голову крутишь?
   - Я? - Фермер повернулся к нему всем телом, голос его был по-обычному флегматичным, но в глазах горел мрачный, упорный, под стать всесокрушающей натуре, огонь, - по-моему тебе пора сунуть голову под холодную воду... Или я суну!!! Я ей ни одного слова не сказал... Близко не подходил! Не хватало мне теперь этой с-смуты...
  - Не говорил! - Бешено, тихо полупрохрипел-просвистал, задыхаясь, оскорбленный брат, - как будто не видно, как ты крылом чертишь! Я не знаю, что ты сам себе думаешь, но благо, что кругом других самцов нет, а то бы ты бросился! Я видел, видел тебя в деле!
  Но Фермер снова обрел свое спокойствие могучего травоядного, уверенного в собственной несокрушимой силе:
  - Прости, что я просто-напросто есть. Такой, какой я есть. Прости, что другим я быть не могу. Я знаю, что всегда давлю на все, что окружает меня. Кроме того - ничего еще не было. - Он мрачно, враз погаснув, отвернулся и тихо проворчал, - к сожалению.
  - Что ты сказал?!!
  - Я сказал, что мне жаль. Чистую правду сказал. А ты не петушись, потому что я пока еще ни в чем не виноват...
  Он лежал под открытым небом на каких-то достаточно пахучих овчинах, потому что в доме ему было жарко. Кровь, холодная,упорная кровь его страшно, тяжело кипела, как вскипает, к примеру, расплавленный, пышущий белым жаром металл. Приди, - молилось все существо его, - приди, потому что я не могу без тебя. Приди, хотя это никому не принесет счастья, а сама мольба моя - преступна... Приди, хотя это страшный грех и смертное, несмываемое оскорбление этих прекрасных людей... Но мне уже все равно. Теперь я понимаю, что значит - быть одержимым; дьявол вселяется в тебя, и ты перестаешь себе принадлежать. Это не похоть, не только похоть, потому что я не могу без тебя, как не могу без воздуха... Как, наверное, наркоманы не могут без своего зелья. Чудовищная жажда, когда жаждет каждая клетка, каждый нерв, и каждая мысль наполнена ядом. Я знал, твердо знал, что так бывает. И все-таки не верил. Не представлял себе. Голова гудела от страшного, перенапряженного усилия передать этот призыв. Наверное, уже дымится изоляция. И она сумела незаметно проскользнуть сквозь это поле, сквозь это страшное пространство, где все потрескивало, искрило и вставало дыбом от несусветного напряжения. Сквозь темную хлопчатобумажную рубаху, сквозь ткань коротковатых затрапезных штанов он сразу, для начала ощутил жар ее тела, и сразу же - каменную плотность его. Он выдохнул, как выдыхают перед тем, как броситься в пропасть либо же шагнуть под пули, выдохнул, чтобы вопреки всему сказать то, что положено (Слово то какое! Тьфу! Кем положено? И - кому?!! Мне?!!), но не успел, потому что губы его, готовые изречь благонамеренную и погибельную ложь, вдруг закрыли поцелуем, и последний подходящий момент, Самый Последний Шанс был упущен.
  
  - И не вздумай ничего такого сказать родителям! Слышишь? Ты им ничего не скажешь, ты просто-напросто возьмешь меня с собой, потому что я сказала тебе, как всю жизнь мечтала стать... доктором. Или ветеринаром. Или, лучше,ты сам придумаешь, - кем. И не делай глупостей! Ты выбирал сам, - и я хочу выбирать сама. И буду.
  - Ты ведь не знаешь... - Голос его был совершенно безнадежным. - Ты ведь не представляешь себе... Куда, куда мы на самом деле уезжаем. Ты не представляешь и не можешь представить себе этого. Мы не говорили тебе этого, а если скажем, то не поверишь. Потому что невозможно. Ох, дура, да что ж ты наделала, дура! Получила, значит, товар? Так плати тогда. Всю жизнь платить будешь, и заплатишь всей жизнью.
  Мне все равно. Брат говорит что-то, а сам не понимает, что мне все равно. Потому что меня больше нет. Меня - отдельно - от него - больше нет. Он так и не сказал мне ни единого слова до того, как я пришла. А потом он говорил мне какие-то незнакомые слова, которые я понимала. А утром мы едва нашли силы расстаться - и быть отдельно, это было так же трудно, как расстаться со своей рукой. И он как-то сумел объяснить мне, что это - судьба, потому что он сам не понимал, зачем приехал сюда. Страшно был занят, а все-таки приехал, никогда раньше так не поступал, - а все-таки приехал. Теперь понял - зачем. Мужчины, даже самые умные - глупы, и ничего не понимают, и отец ничего не понял, а мать поняла и в ужасе молчит.
  
  Самозапуск авиационной ракеты на ангарной палубе ракетоносца, - это пример того, чего не бывает. Это только кажется, что бывает все, и тут совершенно неуместны ссылки на палку, стреляющую на грех, или на незаряженное ружье, стреляющее раз в год, поскольку это - куда более возможные события. Настоящий специалист, пожав плечами, объяснит, почему этого не может быть никогда и ни при каких условиях, потом - из профессиональной гордости придумает совершенно невероятное совпадение, при которых это все-таки быть может, но, однако же, непременно добавит, что этого все равно быть не может. Истинный Знаток вспомнит все-таки, что по крайней мере один такой случай вроде бы имел место, и чем кончился, - он тоже слыхал, но все-таки не может взять в толк: как это произошло? Так вот: этого случая тоже не было.
  Когда положение стало вопиющим, флот все-таки решили послать. Все попытки пробраться на Остров Кецалькоатля тайно кончились тихим, бесшумным, сокрушительным неуспехом: пропадали боевые пловцы, и без следа исчез десант из мастеров со специальными, почти невидимыми парашютами. "Мирных туристов" встречали сухо и выпроваживали - быстро, а что касается более многочисленной группы "потерпевших кораблекрушение", то их и вообще выперли, встретив в четверти мили от берега на каком-то странном катере. Громадный белобрысый хозяин сообщил им, что погода стоит - хорошая, до ближайшего острова - шестьдесят километров во-он, - он показал прямо рукой, - туда, а видеть на своем острове посторонних он не желает. Потому что это частное владение, а у него, - тут он скверно ухмыльнулся, - медовый месяц. А воды, консервов и горючего он, ладно, - прикажет доставить. Что? Не нуждаются в услугах такой с-свол-лочи? Тем лучше. Присутствовавший при сем столь же огромный латинос с как минимум десятидневной щетиной на совершенно разбойничьей физиономии - ничего не говорил. Он красноречиво молчал, не выпуская из рук какой-то "ствол" самого зловещего вида. После этого-то положение окончательно признали вопиющим. И обложили остров по всем правилам военного искусства, послав совершенно несоразмерные на взгляд непосредственных исполнителей силы кораблей, корабельной авиации и морской пехоты. И уже издали было видно, как над островом медлительно кружится, легкомысленно колыхаясь и чуть ли ни извиваясь в воздухе, тот самый "Кецалькоатль" - коробчатая, ощетинившаяся антеннами черная туша размером с хороший аэростат. Теперь уже трудно установить, кто первый дал название этому противоестественному сооружению, но кто-то дал все-таки, а потом неизбежным стал и следующий шаг: по прозвищу феномена прозвали и остров, который, впрочем, имел собственное название на каком-то местном языке. Никто его, понятно, и не вспоминал.
  - Ну что, мистер Лючано, обратимся с ультиматумом, или сразу же свалим эту штуку?
  Лысоватый, плотный человек с незапоминающимся лицом, стоявший рядом с адмиралом, одетый в комбинезон без знаков различия, ответил тягучим голосом:
  - Не стоит, сэр. Мы здесь для того, чтобы как можно больше захватить и выяснить, а не для того, чтобы пустить этот островок ко дну...
  - Хорошо. Пусть начинают. Повторяйте вызов на протяжении часа, а потом дайте по ним.
  "Командование флота имеет сведения о нахождении на острове лиц, имевших отношение к террористическому акту на территории Западной Германии. Требуем допустить на берег досмотровую команду для проверки. В противном случае..."
  После второго обращения последовал ответ.
   "Требование и угрозу применения военной силы считаем актом агрессии. Во избежание тяжких последствий требуем немедленно прекратить морскую блокаду побережья. В противном случае вина за случившееся всецело ляжет на сторону, предпринявшую акт немотивированной агрессии".
   - Нагловатые ребята. Впрочем, - им ничего другого просто не остается.
   - Да. Они, похоже, догадываются.
   - Подойдем поближе?
   - Не стоит, - руководитель "трофейной команды" медленно покачал головой. Это может оказаться очень серьезным: видите ли, сэр, я был на той усадьбе...
   А потом произошла катастрофа. Первый же пробный, ленивый залп из орудий большого калибра привел к конфузу: снаряды взорвались в воздухе. Разлетались, вспыхивали, косо врезались в океан крылатые ракеты, один за другим кувыркнулись в море пять штурмовиков, поднятых с авианосца, и тогда за остров взялись всерьез. Нелепый воздушный змей, висящий над островом, - явная, идеальная мишень для истребителей и зенитных ракет, как будто бы взорвался, наполнив небо свистящей смертью. Оно было затянуто густой сетью туманных полос, - небо разгрома. Время от времени на острове вспыхивали взрывы, валившие деревья и взметавшие вверх фонтаны песка, но это случалось нечасто, неожиданные всплески электромагнитного поля страшной напряженности довольно быстро вывели из строя всю работавшую радиоэлектронную аппаратуру, а характер оружия, применяемого осажденными, так и не удалось выяснить. На корпусах самолетов и ракет вдруг вспыхивали огненные шары, это сопровождалось сильнейшим динамическим ударом, а в этих местах металл оказывался как будто бы испарившимся. В воду, в воду валились пылающие обломки дорогостоящих машин и мало кто успевал катапультироваться. Чтобы увеличить плотность огня, корабли двинулись к острову сжимая кольцо, и тут в небе над островом возникло два черных крестообразных силуэта. С более близкого расстояния "Кетцалькоатль" подавлял, все, находившиеся на кораблях вдруг почувствовали себя распростертыми, распятыми на глади океана, а потом по правую сторону от флагмана, там, где шел второй авианосец соединения "Рэд Рок", вдруг полыхнули две бесшумные вспышки, и в небо со страшной медлительностью поднялся двойной столб пламени. Коротко, совершенно неестественно бросаясь в стороны, словно вздрагивая, немые черные машины появились с той стороны, где горел авианосец, и неуклонно, согласованно, как всадники, скачущие колено к колену, бросились на флагман. Адмирал закрыл глаза, а черные машины, легко пройдя сквозь огонь ослепленного ПВО, со страшным, режущим свистом прошли над палубой корабля и удалились прочь, обозначив смертельный удар, но так и не нанеся его.
  "Прочь, - словно в подтверждение этого жеста, вопила с острова неизвестная радиостанция, - прочь! Уходите прочь, если хотите жить! Еще один выстрел, и мы начнем топить корабли! Прочь, иначе..."
   И тогда командир соединения, то ли от досады, то ли и вправду имея соответствующие полномочия, пригрозил оппонентам ядерным ударом. Помедлив, с другой стороны предложили личную встречу:
   - Не делайте глупостей, - сказала неизвестная радиостанция, - все совсем не таково, каким кажется.
   Командующий был смелым офицером. А кроме того, - он и сам понял, что все на самом деле совсем не таково, как выглядит. Он почувствовал какую-то дьявольщину во всем происходящем, явственный запах серы, что-то совсем неправильное.
   Какой-то истинный ариец с неизреченно наглым взглядом редко мигающих, светлых глаз, перебрался на борт адмиральского катера со своей диковинной, непонятно - чем движущейся ладьи, и сразу же перешел к делу, заявив резким, скрипучим, даже квакающим каким-то голосом:
   - А вот скажите мне, янки, откуда такая уверенность, что этот самый ядерный удар не кончится очередным позорищем, а? Наша техника способна перехватить баллистическую ракету на любом участке траектории. И кто сказал вам, что это вам так просто сойдет? Почему вы уверены, что мы не поднимем визга на весь мир относительно ваших намерений и уже состоявшихся действий? Нет, - сказал он, увидев, что адмирал пытается что-то сказать, - вы помолчите пока и послушайте! Вам никогда не казалось, что ваша привычка сразу же лезть кулаком в морду вовсе незнакомым прохожим когда-нибудь обернется для вас большими неприятностями?
  Выслушав эту тираду, адмирал прищурился на собеседника, припоминая ориентировку, с которой ознакомили, на всякий случай, и его. У него, как и у большинства дельных офицеров вообще, была прекрасная память на лица:
  - Герр Парибски, если мне не изменяет память? Генрих Эгон Парибски?
  - Ваш покорный слуга, - слегка поклонился немец, - проходящий в ваших ориентировках под идиотским, непонятно каким ослом выдуманным кодом "Третий Фигурант". Всего фигурантов, то есть тех из нас, чью личность вы считаете установленной, на настоящий момент пятеро...
  - Так вот,мистер Третий Фигурант, я согласился на встречу с вам для того, чтобы изложить условия сдачи а вовсе не затем, чтобы выслушивать ваши взвихренные монологи.
   - Как?!! Вы уже сдаетесь? Сожалею, но сносных условий содержания для такого количества пленных мы обеспечить не в силах. По крайней мере - пока.
   - Вы что, - издеваетесь надо мной?
   - Господи, - искренне удивился Хаген, всплескивая руками, - да что ж мне делать-то остается, если вы говорите исключительно идиотизмами? Понимаете, да? Это термин: есть - "афоризмы", значит непременно же должны быть и "идиотизмы". По аналогии. Вы авианосец-то - потушили? Нет? Вот потушите сначала, а потом начнете угрожать...Мы старались, - нет, мы правда старались работать по нему как можно аккуратнее. Так что, надеюсь, там не так много жертв, как могло показаться на первый взгляд.
   - Вы что, - собираетесь противостоять всему миру?
   - А вы - неисправимый оптимист. Вот, извольте ознакомиться...
   Он передал собеседнику пачку ксерокопированных листов.
  - Знаете, что это? Не знаете. По крайней мере - в полном объеме. Это фиксированные районы пуска баллистических ракет подводными лодками ВМФ США. И запомните, если вы этого еще не знаете, - в этом вашем пресловутом мире можно купить все, - вопрос только в цене, но и помимо этого всегда найдется масса желающих нагадить США, - да кому угодно! - вполне бескорыстно. Нет никакого вашего "всего мира", нет!
   - Кое-что вы все-таки забыли: у вас вне этой вашей крепости остались родные и близкие...
   - Ни слова! С вами, сэр, мне достаточно и полуслова. Любая попытка шантажа в этом направлении, - и мы будем топить по одному вашему кораблю в час. По всему миру. Пока вы не возьметесь за ум и не осознаете суровой реальности.
   - Это не похоже на переговоры. Это ультиматум. Не понимаю, о чем вы хотели договориться, если уж настолько круты?
   - О том, чтобы вы оставили нас в покое, если уж мы не сумели сохранить конспирацию. Чтобы вы нас оставили в покое и предоставили нам идти туда, куда нам хочется.
   - Это - с нашей стороны, а с вашей - что?
   - Как - что?! Я же сказал вам, - мы уйдем, и вы никогда больше о нас не услышите... Да: я осведомлен о такой замечательной вещи, как атомные торпеды, - так не вздумайте! На острове нас - меньшая часть, остальные уже перебрались в недоступное для вас место. В совершенно недоступное. Вы меня поняли? Ответ на провокацию будет сокрушительным.
  - Что вы, - адмирал вяло мотнул рукой в сторону столбу дыма над "Рэд Рок", - туда влепили?
  - Вы не поверите. Два небольших кусочка металла, разогнанных до... до весьма значительной скорости. Вполне в наших возможностях взять кусок металла в килограмм и разогнать его, скажем, до трети скорости света. Угадайте, что будет, если подобный объект попадет куда угодно на территории США? Это пять миллиардов мегаджоулей. Желаете небольшую демонстрацию или поверите на слово?
  - Как я понимаю, - никаких гарантий?
  - Наоборот: весьма надежные. Мы затеяли все это шоу только лишь по той причине, что не желаем иметь дела с этим вашим "всем миром". Сами разгребайтесь с этой помойкой, которую вы сами же, кстати, и устроили. Копите плутоний, шлите друг другу шпионов, давите мух, превращайте реки в сточные канавы, - и, главное, занимайтесь, занимайтесь как можно больше благотворительностью! Простите, но на этом мои полномочия исчерпываются... Не желаете, - так давайте продолжим бойню. В таком случае нам придется быть по-настоящему грубыми.
  Так что и на "Рэд Рок" не было никакого самозапуска.
  
  Несостоявшийся доклад.
   \Опыты мозгоблудия на тему относительной полезности бездоказательных рассуждений о фактах, в высшей степени сомнительных\.
  
  Парадоксальная геометрия "Ковчега", - Об утверждал, что ничего более непостижимого в природе просто не может существовать, - позволила ему по первому требованию собрать из модулей обширный зал как раз в том месте, которое на настоящий момент могло считаться вроде бы как верхней палубой. Из контейнеров, доселе незаметных, выползла густая жижа "носителей" и покрыла избранные места необъятного корпуса тонким слоем Локусов Поглощения. С этого момента, сначала - смутно, а под конец - с абсолютной, предельной ясностью на стенах зала возник окружающий суровый и слишком лаконичный, нечеловеческий и не для людского глаза созданный пейзаж. Как будто бы открылись неслыханной прозрачности окна, и невозможно было поверить, что от окружающей среды (вернее было бы сказать, - ее отсутствия) их отделяют как бы ни десятки метров прочнейших в мире субстанций, пустоты, помещений и бог весть какие поля и состояния материи. Черные тени и ртутный, режущий блеск в местах, освещенных беспощадным солнцем. Черное небо над головой, усеянное бесчисленными звездами, и если бы ни знакомые рисунки многих созвездий, небо это было бы вовсе чужим. В зале собрались почти все члены Сообщества и некоторые из его ассоциированных членов, - Гудрун, которая почти совсем привыкла к тому, что она Гудрун, вязала, например, свитер, - и все ждали выступления Заклинателя Огня, которого попросили сделать некий обзор не тему, не слишком актуальную, но зато для многих любопытную. Докладчик вдохновенно начал:
  
   Дорогие друзья! Должен с прискорбием сообщить вам, что задание ваше, - да, провалил! - но с присущим мне блеском. Дело в том, что я не считаю для себя возможным докладывать уважаемым собратьям о фактах весьма сомнительных и ровно никем не подтвержденных. Поэтому примите мои извинения. То, что вы услышите, будет, по сути, объяснением причин, по которым я с треском провалил ваше задание. То, чем мы заняты, при всех этих потрясающих, ни одному фантасту не снившихся штучках, по самой сути своей очень старо. Такого рода фактам поистине несть числа, чуть ли не первое описание его можно отыскать в "Торе", хотя на самом деле тема Исхода с обжитых мест для того, чтобы обрести новые земли, новый мир и с ним - новую жизнь, без преувеличения так же стара, как человечество. Я даже не говорю о стихийных, как налет саранчи, движениях кочевников на новые пастбища, в страну "полноводных рек и сладкой травы". Сознательно суживая тему, я говорю только о случаях сознательного поиска Земли Обетованной, дабы уйти от греховного общества, от пораженных пороком городов. Для массовых движений наличие чьей-то сознательной воли, выраженной в виде привлекательной идеи только увеличивает их эффективность: это и Моисей в Египте, и пуритане, переселившиеся в Новую Англию, и мормонское движение на Запад, и поиски русскими староверами, бегущими от царя-антихриста, мифического Беловодья, - наряду со столь же достоверными местами. Но вас же интересует не это, а? Вы имели ввиду бесследное исчезновение не во Смерть сравнительно узких групп людей, объединенных таинственными целями? Так вот: ничего мало-мальски похожего обнаружить не удалось. Сначала я расстроился, а потом до меня вдруг дошло, что было бы до крайней степени удивительно, если бы было по-другому. Не удивительно, а - невероятно, антинаучно. Настолько, что я, скорее всего, расстроился бы, обнаружив что-то такое. Если бы мне, теперь, удалось обнаружить хотя бы один фактик интересующего нас круга, то это, уверен, при ближайшем рассмотрении оказалось бы фальшивкой. Из того, что мы не сумели сделать наше дело тихо, и нашумели, как последние портачи, и не сумели скрыть ни наших дел, ни наших лиц, отнюдь не значит, что наши предки были такими же дешевыми, легкомысленными дилетантами. Потому что я очень сильно сомневаюсь, что наши предки были глупее нас. Это противоречит Сути Вещей, а оттого обстояло, скорее всего, с точностью до наоборот. Через какие бы механизмы не опосредовалась она, основные закономерности всегда, в общем, остаются одними и теми же: некогда сложившийся уникальный набор условий, породивших человека, - колоссальная флуктуация энергии! - достигнув своей цели, придала порождению своему своего рода инерцию, энергия породившего толчка передалась и творению... Так взрывные газы, стремительно расширяясь, теряют плотность, скорость и температуру, занимая все больший объем, и точно так же первые настоящие люди, первые Homo Sapiens были куда более горячими осколками Творения, чем мы, их позднейшие потомки. Человек посередине безлюдных просторов был подобен энергетической горе посередине равнины, и так было до тех пор, пока расселившиеся потомки не снивелировали эту гору, этот пик. Злорадные разговоры о том, что пресловутые могучие рыцари были по плечо нашим дочерям, относятся к героям ку-уда более близких времен, а с исходной формой все было в порядке... Давеча откопали одного дяденьку, так он обладал вполне приличным ростом в шесть футов, длинными ногами... Но при этом он имел размах ключиц в тридцать дюймов без малого! Без анаболиков и научно разработанных методик этот человек был атлетом, пожалуй, превосходящим наших олимпийских чемпионов. И абсолютно то же самое относится и к начинке наших черепов: те мозги должны были иметь энергию не для того, чтобы освоить язык и связанное с этим абстрактное мышление но - чтобы создать и то и другое с нуля! Исходя хотя бы из этого мозг первых настоящих людей должен был обладать большим универсализмом нежели потом, проспециализировавшись. Мы сейчас можем только догадываться об истинном потенциале их мышления, о тех свойствах, которыми обладал мозг наших предков. Так что, лично для меня, кажется совершенно ясным, что они были в среднем поумнее нас...
  И в наше время, и раньше, и во все времена истинно тайным было знание во-первых - только устное, а во-вторых - передававшееся исключительно испытанным людям, которые, - в-третьих, - были кровно заинтересованы в сохранении тайны. В те времена, времена настоящей памяти, свободной от пустяков, существовали традиции устной передачи и усвоения огромных, по нашим понятиям, объемов информации. Безусловно, она трансформировалась с течением времени, передаваясь от одного посвященного к другому, но, поскольку это были специальные люди, тренированные и прошедшие кондиционирование, ядро знания, все сколько-нибудь значимое и практичное, безусловно сохранялось. До сих пор существуют сказители, наизусть знающие эпосы, включающие четыреста тысяч строк, и тем более это было развито в эпохи, когда альтернативы памяти - попросту не было. Поэтому мы не знаем и не можем знать об истинной жизни, истинных возможностях духовной элиты древности больше, чем они этого хотели, - то есть просто ничего особенно существенного. Даже о такой сравнительно недавней и открытой группе людей, как философы Эллады, мы знаем только то, что они сочли допустимым оставить неподготовленным людям. Все опасное, все по-настоящему действенное было надежно, наглухо скрыто от дураков и просто людей, недостаточно тренированных духовно... Мне возразят: но мы же все равно знаем больше! Это, похоже, так, но... Но количественно! За десятки тысяч лет дописьменной, - да и письменной, - истории знание подвергалось непрерывной селекции совершенно определенного направления: сохранялось все, что можно скопировать, - от способов фиксации каменного топора к топорищу и кончая тем, что было доверено глине, бумаге, папирусу... Все то, что считалось наименее существенным, допущенным к разглашению! И, соответственно, наоборот: все наиболее серьезное систематически гибло вместе с носителями Тайны в бесконечных войнах, стычках, бунтах, катаклизмах. Так и сложилась наша односторонняя цивилизация с ее компенсаторным переразвитием знания, на взгляд древних второсортного, - до такой степени, что оно стало претендовать на роль единственного. Помимо утрат, исподволь шел и еще один процесс, - я говорю о накоплении негативной информации, антиинформации в виде лжи, суеверий, предрассудков, бессмысленных традиций и табу, въедающихся буквально в плоть и кровь, генетических дефектов, накопление которых много ускорилось с ослаблением индивидуального естественного отбора. Мы, люди, кажемся прямо-таки помешанными на создании предрассудков, в последнее время - даже на серьезной научной основе, и бывают нужны особые мозги, чтобы избавиться от них. Чего стоит трехвековая абсолютизация времени, массы, пространства, для избавления от которой понадобился всего-навсего Эйнштейн... Особая тенденция накопления знаний в пользу передаваемого на общепринятом языке наложила неизгладимый отпечаток на все наше познание, на всю нашу манеру достигать цели через медленный, неторопливый верняк, доступный кому угодно, если он будет строго придерживаться предписаниям. В былые времена существовали технологии, позволявшие очистить мозг от всех предрассудков. Повторяю - от всех. Подчеркиваю - от всех. Остатки этой практики сохранились до сих пор в различных традициях дзэн. Разумеется, даже и мастера этого не могут пребывать в состоянии без предрассудков постоянно, потому что предрассудок - это цена, которую каждый платит за саму возможность существования общества. И, пребывая в обычном состоянии, они говорят, уже с этих, предрассудочных позиций о своем Просветлении, как о не-мыслии, не-пребывании, не-бытии. Поэтому, взыскуя Исхода, мы почти неизбежно должны были избрать технологический в своей основе путь, но это не значит, что он и вообще единственный... Вот вы никогда не задумывались об универсальности традиций магии для всего мира? Для всего, начиная от современной Европы и кончая затерянными племенами, не знающими о существовании всего остального человечества. Что такое магия, если рассмотреть эту традицию опять-таки без предрассудков? Наверное, Сообществу лучше кого бы то ни было в мире известно, что запрограммировать можно не только компьютер, но и хемостат, человека, биоценоз, общество, - даже эволюцию. А что такое программирование, как не внесение определенного сигнала в строго определенную точку системы, чтобы она, будучи выведена из равновесия, совершила некую работу для нас, обретя новое равновесие? Знание - это способность добиваться сколь угодно объемных результатов, прилагая ничтожные исходные усилия. На этом основании мы обязаны допустить, что наши предки сознательно искали такие точки и такие сигналы. Что они находили их. Что их способность к такому поиску была выше нашей в силу качественно-иной подготовки и меньшего количества предрассудков. Там, где мы создаем машины, сложные системы с заранее известными нам свойствами, верняк, пользоваться которым может и кретин, хуже того - современный обыватель, но... Некто В Сером доказал строго, что весь мир един, а это значит, что так же весь он и управляем, мир наполнен машинами, для нас невидимыми, но это только потому что у нас худо со зрением, и мы можем только догадываться об их истинных возможностях... Может быть, - я сомневаюсь, но не могу отвергнуть такого варианта, - среди таких систем взаимосвязей есть что-то, превосходящее по своим возможностям "Ковчег", и кто-то когда-то без всяких машин просто делал Шаг - и совершал Исход... Кстати - вам не приходило в голову, что и мы, в конечном итоге, всего-навсего пользуемся Шагом, который совершил художник? Его Шаг, весьма сложным и опосредованным образом увлек нас с собой, вовлек в себя. Не имея доказательств существования такой возможности в древности, мы не можем и накладывать на нее "технологический" запрет. За сим - благодарю за внимание, извините, что не сказал ровно ничего дельного и... И разрешите на этом закончить.
  
  Нэн Мерридью. Кое-что о природе ловушек.
  
  - А ведь все, дорогие собратья. Конец. Не верилось, но, однако же, кончились наши сборы, которым не видно было конца,и не имеет смысла нам тянуть дальше, потому что ветер попутный и готов надуть наши паруса.
  - Что, и у Фермера все?
  - И у меня.
  - Что, все десять миллионов единиц Воспроизводимых Геномов, которые ты считал совершенно необходимым иметь на всякий случай?
  - В свете новых возможностей и перспектив их развития в этом отпала нужда. Все равно для иных условий понадобятся преобразованные жизненные формы, так что в относительной натуре потребуется взять только самое основное, а остальное - импровизировать на месте... Да и то сказать, есть формы жизни, без которых можно будет обойтись почти гарантированно: без ленточных глистов, например, без малярийного плазмодия, - хотя я и захватил с собой калечку, - без вшей, блох и пухоедов. Надеюсь, что по крайней мере первые пятьсот лет удастся обойтись без арбовирусов, палочки Гензена и фитофторы. Объектами второго плана считаю также серых крыс, тлей и даже Musca Domestica - потом как-нибудь, на досуге, хотя вообще без навозников и падальщиков обойтись не удастся заведомо... Так что - все. Совсем все. Оставаться дольше не нужно и небезопасно, хотя мои незаурядные полководческие таланты вкупе с дипломатическим искусством Хагена укоротили кое-чьи руки.
  - Вы думаете - совсем?
  - Думаю. Более того - уверен. Человек не может судить о другом человеке, иначе как по себе. Точно так же и они поверили, что мы безусловно выполним свои угрозы, и точно так же наплюем на жизнь двухсот-трехсот тысяч обывателей, как это сделали они в августе сорок пятого. А потом мадемуазель Судкова, видимо, решив проиллюстрировать слова нашего доморощенного Талейран Меттерниха, все-таки врубила в океан с килограмм массы... Она, правда, держит в секрете, какую массу разогнала и до какой скорости, но с прошлого раза умения у нее прибавилось: я бы никогда не поверил, что такие массы воды могут уподобиться твердому телу...
  А было очень на то похоже. В неуловимо-короткий миг в десятке километров от эскадры в воде вдруг возникла яма, которая потом вздулась ослепительно-белым пузырем, и на поверхности океана неторопливо выстроилось что-то, до крайности напоминающее лунный кратер с гладкими, медленно растущими кверху стенами, истончившись, они буквально откололись от своего основания. Зависли прямыми, изломанными плитами, напоминающими, скорее, горную породу а не жидкую воду, и так же медленно, дробясь на куски, обрушились в воду, и ослепительное пламя просвечивало сквозь них. Ударная волна, достигшая эскадры сквозь водную толщу, молотом ударила по всем кораблям ордера, заставив загудеть металлические корпуса, потом пришел черед и настоящих волн, высоких и беспорядочных, и - вместе с гигантским глухим грохотом на корабли обрушился порожденный взрывом вихрь перенасыщенного влагой воздуха. Это было проделано мастерски: никому не причинив особого вреда, демонстрация оказалось понятной даже для самых твердолобых. И - дозиметры на кораблях зафиксировали короткий порыв жесткого рентгена и гамма-лучей.
  - Так что, - продолжил Фермер, - надо быть все-таки совершенно уникальным, редким идиотом, чтобы после такого - затеять и еще какую-нибудь подлость.
  А с острова взлетел тяжело груженый "Адонис", стайкой вспорхнули граненые диски "таблеток" и, - самое потрясающее шоу этого дня, - грузно, неторопливо уходящая по вертикали в небо коробчатая, неуклюжая громада "Кецалькоатля": практичный Статер загрузил на него все, что еще оставалось на заповедном острове, оставив только голые стены уютных домов и кое-какую утварь, чисто вымытую и аккуратно прибранную.
  
  В жутковатом местечке на планете, именуемой Земля, произошел один из последних сборов Сообщества перед последними штрихами, кои непременно нужно было выполнить перед Исходом, но уже не на Земле. Место это называлось рэг Кармарзуф и было еще тем ландшафтом. Без сомнения - одно из самх жарких мест на планете, но сейчас, ночью, тут царил адский холод. В двух местах из металлических колец, утвержденных между мелких лиловатых камешков, считавшихся тут почвой, с жужжащим свистом било, завиваясь спиралью и приникая временами к земле, призрачно-голубое, спиртовое пламя. Конечно, без таких эффектов можно было бы и обойтись. Можно было бы установить хороший Локус Выделения и греться у постоянно раскаленного до желтого каления металлического блина, и в этом тоже была своя прелесть и свои - преимущества и свои сторонники, но Хаген настоял, чтобы все было, как положено, - с костром, но в местах этих ни дров, ни кизяка, как на грех, не было. И не могло быть, поскольку тут вообще не было никакой жизни и трудно было бы сыскать безумца, в безмозглую голову которого вдруг взбрело бы явится сюда по собственной воле. Рэг потрясал: просто-напросто трудно было поверить, что это безобразие было, в соответствии с общепринятыми взглядами, результатом естественного, наивно-стихийного хамства природы. Но кто знает точно? Кто вообще может точно знать? Потому что может, очень может быть, что кто-то когда-то развлекся таким образом в здешних местах, повеселился весело и бездумно, пока не достиг предела философического спокойствия: минеральности, неприкрытому бесстыдству космоса. Встала местная звезда, - и все накаляется до нестерпимого жара и беспощадного блеска белого накала, ушла звезда, где-то совсем в других местах называемая Солнцем, и все точно так же проваливается в беспощадный холод. Черное-белое, жар-холод, да-нет, - только в этом воля божья, а все, все остальное - от лукавого. И, выполняя таким образом понятую божью волю, кто-то в темном озарении сделал то немногое, чего не хватало еще до полного ее торжества: всего-навсего соскоблил тоненький слой жизни с этой земли, которая в те времена вовсе еще не была пустыней. Впрочем, - кто знает точно? Никто ничего не знает. И, как это бывает порой даже с самыми аскетичными, заскорузлыми, вонючими отшельниками, в месте этом присутствовал атрибут, который безусловно можно было бы отнести к предметам роскоши: безлунное небо тут было не хуже всяких-прочих и лучше многих. Вещь непередаваемой глубины черно-синего колера, бархатная, с яркими блестками звезд. Умели раньше делать вещички. Переполненный смутной тоской Некто В Сером лежал, подперев подбородок руками и бессмысленно смотрел на огонь. Он сказал:
  - По всему видать, - замкнулся круг. С костра начали и костром, видать, придется заканчивать. И опять мы кого-то ждем. Если все и вправду совпадает именно так, то по всему видать, - и впрямь конец. Конец.
  - Да, сейчас доберутся последние, и на этом все будет кончено. - Ответил ему Ресибир. - Рвать пуповину оказалось даже менее болезненно, чем я думал, когда все это только затевалось... Но я не ожидал, что все это будет происходить так медленно. Это вроде как старость, понимаешь? Она точно так же готовит человека к тому, чтобы умереть.
  - Какое смешное слово русское слово: "добираться". - Невесело хохотнул Тэшик-Таш. - Как будто речь идет о каких-то остатках чего-то такого, что брали-брали, а вот теперь добирают. Хотя и верно, и есть тут какой-то смысл.
  - А ведь никогда, - проговорил Об, - вы понимаете, что мы обманываем сами себя, а на самом деле - это оно. То самое "никогда больше".
  - Ничего. В конце концов всегда можно будет вернуться.
  - Это стало не то домашней шуткой нашей честной компании, не то своего рода моральным наркотиком: по-моему не осталось никого, кто хотя бы раз не подкреплял себя этой сладкой ложью.
  - Кого ждем-то, философы?
  - Ты их не знаешь: всего-навсего Нэн Мерридью и ее безуспешного воздыхателя Челу.
  - Он уже не ее воздыхатель. Чела отчаялся хоть когда-нибудь размягчить ее каменное сердце, и обходит посолонь Дженнифер.
  - А та, как нарочно, смотрит исключительно только на Тартесса, а тот, в свою очередь, как нарочно смотрит исключительно сквозь нее. В погибельные бездны.
  И тут на свет двух призрачных огней, расположенных по меридиану, с небес бесшумно и стремительно упала "таблетка".
  - Ну наконец-то! Ты заставляешь себя долго ждать, - погрозил ей пальцем Оберон, - так можно запросто опоздать на рейс.
  - Ничего страшного. Видите ли, мальчики, - она замолчала, и глубоко, как-то судорожно вздохнула, будто входя в холодную воду, - видите ли, мальчики, я как раз хотела сказать вам... Что я никуда не еду.
  - Нэн! - Пораженно выдохнул кто-то. - Что я слышу, Нэн?
  - Надеюсь, что никто из вас не будет искренне жалеть об этом. Даже уверена в этом отрадном обстоятельстве. И не надо врать, разубеждаючи!
  - Все понятно, - тяжело поворачиваясь к ней боком, прокряхтел Фермер, - втюрилась. Это уже дней десять, как видно каждому зрячему...
  Это и взаправду было видно. Нэн вдруг, внезапно, похорошела неузнаваемо и вовсе не была теперь похожа не прежнюю Нэн - Белое Безмолвие. Не сказать, чтобы до этого она не умела подать себя, плохо одевалась бы или глядела бы синим чулком: напротив, одежда, - и прочее, - весьма шли ей и отличались элегантностью. Любой, кто взял бы на себя труд всмотреться, безусловно засвидетельствовал бы, что Нэн - очень красива. Просто красавица, если быть объективным. Но то-то и оно, что это не бросалось в глаза. Не было, не возникало почти ни у кого желания, любопытства этого - разглядывать Нэн. Вот еще! Но тут вдруг все изменилось, и казалось что это ходит, светясь, как цветущая яблоня поутру, совершенно другое существо. Она стала прелестна, ослепительна, и трудно было бы утверждать, что - помолодела на десять лет, поскольку относилась к той прочной породе европейцев, которые исключительно устойчивы к возрасту, но что-то такое в ее облике тоже, безусловно возникло. Даже какой-то намек на очаровательную неуклюжесть совсем молодой девушки, почти подростка, чего раньше, безусловно, не было и тени. Фермер хотел было добавить, что и в глазах ее "зримо разверзлась бездна Глупости", не допускающая двоякого толкования, но не стал. Даже безнадежно махать рукой не стал. Выбор - краеугольный камень Сообщества. То, что не оспаривается и не допускает двоякого толкования.
  - Он чех, звать Мирослав, и я его, мальчики, страшно люблю. Даже не могу сказать - как...
  Конечно не могла. Слишком много было бы подробностей. О том, как ей хотелось обвиться вокруг него, со всех сторон окружить, обернуть своей плотью. Как казалось, что вся она, без остатка, стала сплошной Влажной Дырой, и кроме - ничего от нее не осталось, и окружающего мира тоже нет. О том, что у нее возникла непреодолимая потребность все время касаться его, и даже во сне класть на него руку, хотя и понимала краем сознания, что - глупо это, неправильно, вредно, и недопустимо - навязываться, и нужно соблюдать меру, чтобы не пресытить, чтобы - не наскучить, но чудо было сильнее ее. О том, как смотрела на него спящего, краем глаза - чтобы не разбудить прямым взглядом. Об ужасе, возникавшем от одной мысли, что он ее, - а вдруг! - не очень-то, и когда-нибудь может бросить. О порожденной этим страхом мысли "вести себя по-умному" и - понимания, что мысль эта совершенно бессильна. А сухощавый, спокойный, тридцатисемилетний чех, с детства прозванный Турком за смоляно-черные (и по сей день почти без седины) волосы, и впрямь пребывал в сомнениях: она безусловно, нравилась ему, - и фигура потрясающая, и вообще роскошная, завидная женщина, даже лестно, и удобно, но его, как и многих несколько пугала сила направленных на него чувств, пугала и вызывала какие-то сомнения. И еще - Нэн вызывала недоумение: не шлюха, не девственница, определенные виды явно видала, но во многом, во многом, ведет себя,как в первый раз. Даже в рот взяла не как все нормальные люди, - а как будто бы из любопытства и желания попробовать еще и на вкус, и языком, из наивной жажды познания. До поры все это маскировало ее стальную натуру, и из-за этой чрезмерной преданности он бы мог начать меньше ее ценить, но потом до него дошло, дошло с горячей волной, прокатившейся по коже, что преданность эта - в том числе и проявление силы, которую она, в случае чего, может показать в полный ее рост. Одна, наедине с собой, она еще отдавала себе отчет в том, что он ее, может быть, любит не так горячо, как она его, но это обстоятельство в данный момент ей странным образом не казалось таким уж существенным. Его же сомнения неожиданно были развеяны Иржи Новотным, его кузеном, бывшим на десять лет старше. А вообще родственники по внешности своей были чуть ли ни полной противоположностью: Иржи был сед, как лунь, грузен, флегматичен, с толстым пористым носом любителя пива. Услыхав легкомысленно-пренебрежительные речения Мирослава о "чокнутой бабе, что сама вешается на шею",он молча покрутил пальцем возле виска, а на требования пояснить, - прохрипел:
  - Дурак! Таких женщин - одна на миллион... Думаешь, что сам бог весть какое редкостное сокровище?!!
  Нэн Мерридью тем временем продолжала:
  - Так что все в порядке, я искала себя вместе с вами, а потом вот нашла. Так что все в порядке. Учтите, - вам нужно будет детей рожать, причем много, а мне уже, скажем так, - за тридцать... То есть на одного-двух меня хватит, а так - на фиг вам сдалась такая старая кошелка? Работник ценный? Ну уж, ребята, с чем - с чем, а с этим в вашей банде все в порядке и без меня. У вас и без того достаточно баб. К тому же они еще и моложе.
  А Тайпан воскликнул с поспешной и ненужной искренностью:
  - Но это же совсем другое дело, Нэн!
  И она невесело усмехнулась на его слова.
  - И они все вместе отправились на поиски себя, - монотонно пробормотал Некто В Сером, - но иные из них нашли раньше. Всех благ и всяческого счастья. Но приданое мы тебе оставим... Не возражать! - Коротко рявкнул он, когда увидел, что она открывает рот, чтобы сказать что-то. - Мы оставим тебе "веретено" последней модели и полный комплект стандарт-протектинговой "соломы", - там, кстати, говоря, больше половины - твои разработки, - и маленького "ткача". Все остальное, при нужде, ты сделаешь сама, хоть брульянты на триста карат, хоть ВТ-сверхпроводники, хоть оружие.
  - А вот этого, - вдруг невпопад, обращаясь к Нэн, перебила его сквозь слезы дотоле молчавшая Анюта, - таких слов я от тебя не ожидала!
   - Я ж говорю...
   - Нет уж, ты лучше послушай! Че эт ты сказала, что никому не нужна? А про меня - забыла? Я-то, я без тебя - как буду?
   - Ой...
   И они, обнявшись, захлюпали носами уже совместно.
   - Все, все, - хватит. Ребята! Не думайте, что я вас не люблю. Страшно люблю и знаю, заранее знаю, что тысячу раз успею пожалеть об этом своем решении... Так что не хочу я вас провожать. Это выше моих сил. Чела, друг, - подбрось меня до дому...
  И Об, которому в детстве все-таки пробовали прививать хорошие манеры, с неподражаемым изяществом поцеловал ей ручку, а за ним, прощаяся каждый - на свой манер, вереницей протянулись и остальные. Некто В Сером, спросил у Отщепенца, с непонятным сожалением глядевшего ей в след:
  - Кстати, - ты знаешь, как ее зовут по-настоящему?
  - Нет, а какая разница?
  - Эльжбета Гржим, - с непонятным торжеством сказал русский, - представляешь себе?
  - Мне это ровно ни о чем не говорит.
  - Э-эх, ты... Это же самый знатный из всех славянских родов! Если не из всех европейских родов вообще. Всякие там Монморенси и Рюриковичи - просто выскочки по сравнению с Гржимами.
  - Да, - помедлив, ответил Отщепенец, - она-то уж вполне достойна быть королевой.
   Последним, с видом совершенно убитым, попрощался Сен. Он и вообще, на протяжении всего вечера держался позади и в тени, так, чтобы его лицо во всяком случае не бросалось в глаза. Когда "таблетка", наискось прыгнув в небо, исчезла из глаз, он, опустив взор и запинаясь больше обычного, проговорил:
  - Я... Похоже... Мне очень, очень жаль... Но... Видите ли... Тоже не могу, не могу... Уходить...
  - Так. - Анюта, подбоченившись, как будто бы возникла перед ним. - А это еще что за новости?
  - Но... Но... у меня есть жена и двое сыновей... Деньги, - да... Но я не могу оставить их одних в этом жестоком мире...
  - И это - все?!! Это все, что тебя смущает? И какого х-хрена ты ничего такого не сказал раньше?
  Тут, сообразив, что вторую половину фразы от негодования выдала по-русски, перешла на английский. К этому моменту она разговаривала и писала вполне прилично, но в данном случае, каковой сочла серьезным, она произносила свою речь с великолепным презрением к Согласованию Времен, залогам и глагольным формам, при том, что все богатство словаря осталось при ней.
  - Но я... Но я считал не вполне... Этичным... Ведь никто больше не берет... Не захватывает... Мне казалось, - нельзя...
   - И кто это тебе сказал? С чего тебе это вообще пришло в голову? По умолчанию? А они не берут, потому что не хотят!
  - Лично я, - невозмутимо сказал Об, - в основном из этой, - жутко свободолюбивой и дико равноправной, - стервы как раз и подписался на все это, - и он неопределенно обвел десницей дикий пейзаж, - потому что меня несколько утомила эта ее ее косметика, безаппеляционность и эмансипация не по разуму.
  Анна тем временем перешла к делу, выясняя все существенные обстоятельства:
  - Или она у тебя отказывается идти?
  - Видите ли... Она... Боюсь, что она... Не в курсе всех обстоятельств...
  - Дельно. Но, надеюсь, она у тебя достаточно восточная женщина, чтобы подчиниться мужу?
  - Я... Как-то... как-то и не думал на эту тему.
  Первый Пилот недобро прищурилась:
  - Дон Алонсо, - это ваша милость катала господина Сен Ир У домой? Если это так, то не будет ли любезна ваша донская морда дать линию? Лучше - битую...
  Ночь все-таки была в самом начале, когда она заволокла художника в свой персональный, по особому заказу сделанный диск: это был прототип, первый в семействе представитель так называемых "палиндромов", получивших в дальнейшем столь широкое распространение. На невысоких скоростях, позволяющих геминерам иметь слой постоянно увлекаемого воздуха, из контейнеров на верхней и нижней поверхности выползали квазижидкостные ТБ-экраны, по свойствам, в общем, аналогичные переговорным. В этом случае небо проецировалось на нижнюю поверхность, а пейзаж - на верхнюю, а диск в таком случае становился почти вовсе невидимым и не давал тени. Устройство оказалось простейшим, самоочевидным... И было безжалостно содрано с аналогичных устройств "Ковчега"! В считанные минуты преодолев почти половину окружности земли на большой высоте, она на всякий случай снизилась, убавила скорость и включила маскировку, чтобы "ползком" пройти сквозьпояс ПВО.
  - А вот будь у меня мегатонны, - шипела, скалясь, она, - и желание, то эти уроды очнулись бы только в раю...
  Потом она посадила машину и принялась переплетать косу с синей лентой, к коим и вообще имела пристрастие, а художник вышел из призрачной машины и через маленький сад отправился в темный дом. Тут, вообще говоря, было утро. Через полчаса в саду показался художник с маленьким сыном на руках. Старший сын чуть неуверенной походкой следовал за ним, обхватив руками здоровенный пластиковый пакет с игрушками. Маленькая и тихая жена художника погасила свет и закрыла за собой дверь. Анна помогла старшему мальчику подняться с игрушками на борт "перевертыша":
  - О-о-о... Молодец какой. Взял с собой все самое нужное.
  Услыхав эти слова, художник потихоньку отвернулся от нее, в узких глазах стояли слезы. Впрочем, уже в полете его минорное настроение начало быстро исправляться, и к моменту прилета он был просто весел, - более, чем обычно.
  
  И вообще к утру в холодной пустыне воцарилось веселье какого-то несколько нервического свойства. Мужчины от нерешительности подпили, а смесь нерешительности с подпитием претворилась в желание показать свою удаль. Ресибир, Некто В Сером и Фермер (он все время машинально оглядывался в поисках Геро, которой тут не было) поочередно поднимали все более тяжелые камни, по старинному обычаю переваливая их через плечо, а потом, когда все они дошли до предела, невысокий Тартесс процентов на тридцать превзошел их наивысшее достижение. Все на какое-то время примолкли, а потом хитрый Фермер догадался:
  - А! Знаю я этот фокус: преимущество коротких рук и невысокого роста. Да-авайте толкать!
  Освоив незнакомую технику, более тяжелый Некто В Сером далеко превзошел их всех, благо, что специалистов по толканию ядра среди них тоже не оказалось. От борьбы на руках после короткой дискуссии было решено отказаться. Русский прихвастнул былыми достижениями по части классической борьбы и вызвал желающих. Фермер со скептическим видом стал поодаль, а остальные стали в очередь. Могучий Ресибир ничего не понял, а потому был мгновенно брошен через спину и "дожат". К Тартессу с его железными мышцами "классик" не сразу нашел ключ, но потом, воспользовавшись более высоким ростом, просто перебросил его через грудь. Чуть отдохнув, он сцепился со Статером, но тут коса нашла на камень: несколько более легкий, несколько уступающий в силе, Статер, в отличие от противника, по-настоящему умел бороться, а кроме того был куда выносливей и вообще... моложе. Капитально вываляв друг друга в пыли, они запыхались и пожали друг другу руки. Фермер провозгласил, что вся эта возня - чистой воды условность, и раз-два по корпусу или в голову во всяком случае практичнее. Ресибир согласился с ним, "за одним ма-аленьким уточнением": бокс тоже сильно условен, и вот армейская система SOLFA, созданная на основе эсэсовского комплекса тем более практична и не подвержена такому числу обременительных правил. Фермер процедил сквозь зубы, что слыхал он эти речи, и все эти новшества видал. Во всех силах видал. Попробовал - и был сбит с ног необыкновенно длинным подкатом, настолько плавным, что его проведение не улавливалось. Казалось, что в воздухе вдруг возникла наклонная плоскость из стекла, да еще смазанного маслом, по которой аргентинец как раз и скользнул вперед ногами. Его соперник не успел даже опомниться, как горло его оказалось безнадежно фиксированным между хитроумно сведенными ногами соперника. При всей своей браваде Ресибир с большим почтением относился к длиннейшим ручищам нидерландца и применение красивого приема было, скорее, вынужденным вследствие максимальной его "дальнобойности". Тартесс заявил, что все эти модные стили - эклектика для недоучек, а вот "старый, добрый сетокан окинавского образца, по старинным рецептам" - это, знаете ли, да. Он оказался настоящим мастером, и они с Ресибиром провели друг другу по несколько классических приемов в демонстрации, но начали входить в раж, и Гудрун со специально изысканной сковородкой вклинилась между ними, заставив успокоиться. У Тартесса была содрана кожа под глазом, когда партнер демонстрировал ему отрывание головы, кажется, способом Љ4, а у Ресибира на ребрах чуть пониже сердца и на боковой поверхности бедра непроглядной, грозовой темнотой наливались два громадных синяка от мастерских демонстраций ударов по точкам. Пренебрежительно усмехающийся Тайпан вдруг не выдержал и заявил, что японцы - были, есть и будут не более, чем учениками и подражателями китайцев, и его лично учитель, старик-китаец, живущий в Австралии и участвовавший в подготовке всех на что-то годных рукопашников говорил, что для любого мастера карате, как для любого японца, характерно слабое место - догматизм даже в творчестве, и потому... Вошедший в раж Тартесс потребовал показать, и тот действительно показал нечто, носящее отпечаток былой высокой культуры движений, напоминающее по сути величественные руины былой цивилизации. Своими необыкновенными ухватками он, действительно, несколько раз ставил соперника в затруднительное положение, но, в общем, противостоять железной силе и выносливости партнера не мог: запыхался, и попросил пощады:
  - Я, понятно, безобразно себя запустил. Вот лет двадцать тому назад...
  А ехидный Об заметил, что ему, по примеру некоего восточного мудреца надлежит закончить это классическое высказывание так же классически: оглянуться и тихо признать, что и в молодости никуда не годился. А потом, будто этого было мало, заявил, что обловит любого из них в "ужении рыбы на классическое удилище с берега с произвольной приманкой". Но растрепанные, ободранные и ожесточенные атлеты не обратили никакого внимания на его инсинуации, мельком сказав что-то такое про зеленый виноград. Кореец с удовольствием глядел за игрищами взрослых дядей, но от каких-либо комментариев решительно воздерживался. Демонстрации отдельных приемов чередовались с ожесточенными спорами, в которых участники не раз апеллировали к Молчаливому, но нимало не обращали внимания на то обстоятельство, что он ни разу, никому, ничего не ответил. А Хаген припомнил, как художник совершенно спокойно просочился сквозь дверь "хитрой" усадьбы и сказал:
  - На Дальнем Востоке недаром говорят, что тот, кто знает - молчит, а тот, кто говорит, - не знает. Надеюсь, вы все заметили единственного среди собравшихся, кто ничего не говорил и не выпячивал. Вот он - настоящий nin-ja, а все остальные - так... Истинно что недоучки. Скажите, мастер, скажите всем этим, - он с великолепным презрением обвел рукой "недоучек", - пачкунам, - вы какой-нибудь выдающийся мастер единоборств?
  - Н-нет, - кореец отрицающе помотал головой, - практически напротив. Видите ли, я происхожу из корейских рабочих, захваченных японцами, фактически - рабов, так и застрявших в Японии после войны. Вы можете себе представить, что это было за детство... Моим почти единственным приятелем и одним из главных гонителей... Это сочетается не так редко, как может показаться... Был мальчик смешанной крови. Однажды он показал мне несколько очень простых, всем известных фокусов... Это, кажется, называется манипуляцией, да? Это как-то... подтолкнуло меня, следом я научился детской игре в "исчезновение"... А потом каким-то образом вышло, что это - получается у меня лучше, чем... чем у всех, кто меня окружал. Я не стал иллюзионистом, я стал художником... Да, к чему я все это? А, вот, - когда мне, уже юноше, пришлось впервые увидеть какое-то состязание по рукопашному бою, я уже буквально ничего не понял: зачем, по какой причине люди подставляют голову, живот и прочие уязвимые части тела под тяжелые удары... Я думал, что таковы условия игры, и каково же было мое удивление, когда я узнал что никто на самом деле не обязывает бойцов пропускать удары... Во всяком случае, - так, как они наносятся. Поэтому наоборот, я никогда не занимался никакими... никакими единоборствами. Да, я понимаю спорт... Я занимался плаванием, легкой атлетикой для... Для здоровья, да? А это все - никогда не занимался и не понимаю.
  - И мы - не понимаем, что ты нам говоришь: поясни на примере... Вот что, к примеру будет, если Тартесс решит на тебя напасть.
  - Не решит. На меня никто никогда не нападал... Всегда существует возможность не попасть под атаку или оказаться... оказаться вне агрессии... Это - да, этому пришлось учиться, но к двенадцати годам я уже умел.
  - И все-таки.
  - Я попробую... вспомнить себя семилетнего.
  И он вышел, - невысокий, плотный, с короткой шеей, одетый в безукоризненно-чистый тропический костюм, что было для него, не снимающего темной "тройки", почти недопустимой вольностью, граничащей с разгильдяйством. То, что произошло потом, трудно, почти невозможно передать словами: сторонние наблюдатели сходились, по крайней мере, в одном, - казалось, что все, пытавшиеся как-то обидеть художника, во-первых - чудовищно пьяны, а во-вторых - вдруг внезапно разучились двигаться. Они запинались, спотыкались, падали на ровном месте, теряли равновесие при самых простых движениях, и тогда он их - подталкивал, или дергал совсем чуть-чуть, - и соперник неизменно оказывался на земле. Более того, - они постоянно теряли его из виду, парадоксальным образом глядя куда угодно, но только не на него. Кто-то сдуру выдвинул предположение, что они как-то странно притворяются и поддаются, но один из пострадавших в ответ на это только злобно огрызнулся:
  - Сам попробуй!
  - Но... Теперь это понятно, да? Для каждого человека индивидуально подбирается ритм движений, который приводит к лавинообразному нарастанию ошибок зрительного анализатора у оппонента... Я... Занимался защитой процессоров от неполадок, имеющих сходную природу, и потому овладел терминологией... Видите ли, - на мой взгляд обучение единоборствам, вообще какой угодно культуре движений, длительное, основанное на многократных повторениях, - вообще оказывается ненужным, если ... Если отыскать что-то вроде... языка.
  - Очевидно, - догадался Хаген, - этот мерзавец именно таким образом пробрался в усадьбу к тем несчастным ковбоям... Тебе что, все равно, скольким людям отводить глаза?
  - О... Разумеется - нет. Труднее всего, пик трудности - пять человек. Дальше опять становится легче... Эффект толпы, понимаете, да? Когда людей больше пятнадцати-двадцати, это легче... Это легче, чем с одним...
  - А по-моему, - проворчал негромко Ресибир, - все это колдовство, а косоглазый водится с нечистой силой...
  А Об, успевший добавить настойки Радиолы Розовой, заготовленной еще в достопамятные времена Алтайского Сидения, вдруг воспылал:
   - Меня чрезвычайно занимает эта тема. Уже очень давно. Практически с момента знакомства с тобой. Так что уж будь любезен высказываться более вразумительно.
   - О... Дело в том, что... как раз в этом-то и заключается суть... проблемы. Своего рода порочный круг, да? Язык по сути своей есть плод коллективного творчества, и то, что является результатом личных достижений... я имею ввиду нечто совсем новое, понятно, да?По определению непередаваемо словами. И тот, кто умеет, обучает ученика, направляя его очень грубо и... приблизительно. Но даже в том случае, когда он... добивается успеха, и ученик научается оперировать на сосудах, рисовать натюрморты или ходить по канату... он не получает... не получает слов, которые делали бы его умение достоянием другого, как... Как инструкция на понятном языке делает доступным умение, скажем, проводить стандартные анализы или... пользоваться стиральной машиной. Боюсь, что известные... дефекты моей риторики связаны именно с тем, что я не нахожу слов для вещей, которые считаю особенно существенными и вполне для себя очевидными... О, кажется, - понятно, да?
  - Вполне. Чувства разведчика, лишенного связи. Только большинство людей такого рода нехватки вовсе не чуют. Привыкли, - и оттого не знают сомнений. Не-ет, я не я буду, но в этом деле нужно разобраться фундаментально: сдается мне, что это, в потенциале, как минимум не менее важно, чем все наши технические новации в приложениях...
  - А мне сдается, что мы все бессознательно тянем время! Пьем водку! Спьяну силой меримся! Разводим бездельную философию! А пора, наконец, сделать то, для чего все мы здесь собрались: уйти. Все! Вы понимаете? Совсем все! Теперь мы не смогли бы остаться, даже если бы вдруг перерешили. Так давайте осознаем, что все это - в последний раз, - и уйдем.
  - Ну, - выдохнули...
  - Единственное что, - место прощания могло бы быть и попригляднее. Вот у нас на Енисее...
   - А! Вот ты Божьи Сады близ Солт-Лэйк видел? Ты ничего не видел, парень!
   - Вы были в Киото?
   - С-стоп!!! Еще пять минут подобный воспоминаний, и выяснится, что никто из нас уже никуда не идет. Так что будьте любезны заткнуться...
   - Тогда - двигаем. Нечего тут...
   - Будем прощальный круг делать, или сразу?
   - У нас говорят, - долгие проводы - лишние слезы.
   - И сколько все-таки красоты мы оставляем за собой. Сколько... Да что говорить!
   - Я клянусь: если мы добьемся того, чего хотим добиться, если устроим новую жизнь... Которая все-таки не обернется старой! Если не я сам, если не успею, то наследникам завещаю, - вернуться и помочь. Если будет куда возвращаться и будет, кому помогать.
   По бороде Рассохина катились слезы. Анна уже довольно давно тихо ревела, отвернувшись от прозрачного пламени. Но - светало, и когда Солнце, как и обычно в этих местах, решительно выдвинулось из-за горизонта, все пять дисков взмыли в небо и тесной стаей отправились туда, где на обратной стороне Луны их ждал "Ковчег" и Оберон с группой отобранных со всей Земли женщин.
  
  Чистилище, как точный термин.
  
  Название было тем более уместно, что место это располагалось довольно глубоко, в специально выплавленной в лунных породах, обширной пещере. Поначалу, в первой очереди, тут разместили энергетическое хозяйство: роторы, ориентированные вертикально и несущие по нескольку геминеров на ободах, всего шесть числом, бесшумно вращались на своих невещественных подвесах, куда более прочных и надежных, чем любое мыслимое вещество. Отсюда по ТБ снабжалась энергией вся техника Сообщества. Изящная простота энергоцентра сохранилась ненадолго: тут же пришлось располагать накопители энергии со своими адресными ТБ - терминалами, поскольку работа, например, оружия, требовала пиковых нагрузок. Воздух поначалу был не нужен, даже мешал, - его и не было. Потом тут разместили, выплавив еще одно помещение, центр Белой Технологии для производства всего необходимого, так что потребовалось герметизировать, заполнять воздухом - и отапливать. Под конец тут со всем своим хозяйством расположились Фермер и Тэшик-Таш. Вот уж для этого существовали строгие показания. В самый последний момент тут организовали нечто вроде лазарета, в котором разместились все, без исключения. Напоследок, перед тем, как перейти туда, Анна с Фермером битый час думали, как бы это так дать "Ковчегу" приказ на полную стерилизацию, с тем, однако же, чтобы при этом исхитриться не повредить "свернутую" биоколлекцию. Некто В Сером из непостижимых мест добыл длинный кумачовый лоскут, со всем доступным ему умением вывел на нем крупными белыми буквами: "В Новую Жизнь - с Новым Дерьмом!" и не поленился ночью, надев былые Хагеновы доспехи для индивидуального полета, намертво приклеить этот лозунг на высоте восьми метров. Хаген хохотал, как безумный, Первый Пилот даже прослезилась под воздействием каких-то темных ассоциаций, а Фермер тихо злобствовал, поскольку считал недопустимым какое бы то ни было зубоскальство в столь серьезном деле... К этому моменту по залам, равно как и по поверхности, шмыгало туда-сюда по делу или же бесцельно шланговалось множество рабочих механизмов с нейристорным управлением: их все время выращивали для всяческих надобностей, надобности - проходили, а механизмы - оставались, исподволь начиная путаться под ногами просто в силу своей многочисленности. Взявшись за это жуткое предприятие, Сообщество решило, что за работой Сканнера будет одновременно наблюдать не менее двух операторов. Потом бросили жребий: на общих основаниях, - как члены Сообщества, так и "рекрутированный элемент". Выпало Статеру, и он без спров и стонов лег на ложе. На этот раз выплеснувшаяся из аппарата субстанция серым одеялом накрыла его с головой, медленно всасываясь, проникая в тело.
   Грибок. "Дел". Слущенный эпидермис. "Дел". Эпидермально-жировые чешуйки. "Дел". Сканнер, опробованный на животных, в подобных случаях работал автоматически, на экране с почти неуловимой глазом быстротой вспыхивали определения - и одна и та же команда. Поначалу на Братьях Меньших, - был такой прецедент, - комплекс стер рог когтей, роговую часть всей шерсти и эпидермис, справедливо интерпретировав все это в качестве неживой материи. У другого животного были под корень истреблены, - ввиду явной генетической неполноценности, - все гаметы и их гаплоидные предшественники...Безостановочный бег прерывался только тогда, когда внутри клеток идентифицировалась ассоциированная с геномом вирусная последовательность, и тогда принимать решение выпадало операторам, проконсультировавшись с экспертной программой "Пандора" - отличить по формальным признакам в некоторых случаях было невозможно, нужно было знать. "Дел". Просвет кишечника, колоссальная масса работы, процесс замедлился, почти половина квазижидкости перешла в режим носителя, вытаскивая расщепленную почти до мономеров органику на поверхность тела. Спор возник по поводу одного из "собственных" генов, подключили вычислительные мощности "Ковчега" для обсчета последствий замены, решили сменить нуклеотиды на девяти позициях, всего три триплета полностью. "Дел" первые отложения холестерина в сосудах, "Дел" чуть-чуть соединительной ткани в печени. Деблокировать митозы в пятнадцати процентах клеток до восстановления контактного торможения... Серьезный запрос: число нервных клеток меньше, чем положено по геномной схеме; как поступить? И как, - таки-будем восстанавливать? Запрос. "На структуру личности само по себе восстановление исходной плотности распространения нейроцитов не повлияет. Возврат бластных свойств ведет к неизбежной утрате нейроцитом функциональной позиции." Ничего себе. А жаль. Полно ксенобиотиков, сажа, полициклические углеводороды- "Дел". Псевдополипы воспалительного происхождения. Резорбция. Клетки в пределах нормы реакции - подтверждение? Подтверждение. Остались полноценные сосуды. Запрос. Резорбция до субэпителиального уровня. Пигментные невусы - запрос ввиду нормальности клеток. "Дел".
  Статер медленно встал, стер с тела черную, липкую, омерзительную жидкость, похожую на деготь, и, пошатываясь, отправился в специально отведенный угол для избывших грехи, а на плиту, с которой он встал, на плиту из бездефектной керамики с тихим свистом обрушилась струя призрачно-фиолетового пламени, несущего жар в две трети солнечного, и сразу же вслед за пламенем, - на доли мгновения полыхнул жесткий ультрафиолет. Следующий - Оберон, одежда в кучу, шаг за порог, закрылась дверь, и упала завеса из лазерных лучей. От сорока трех до восьмидесяти шести минут на человека. Тринадцать мужчин, пятнадцать женщин, трое детей. Ровно тридцать один человек. Кропотливая, напряженная, но в то же время - утомительно тягучая, долгая работа. После сверхкомплекса - по известной, как минимум,со времен строителя Ступенчатой Пирамиды Джоссера клизме со сбалансированной взвесью избранных, специально отобранных, генетически стабилизированных культур кишечных бактерий. Плазменное пламя, превращающее в ничто одежду и белье. Слезы Сен Дэ Джуна, который узнал о судьбе игрушек и заступничество Анюты, закончившееся компромиссом: душем из жесткого рентгена, под которым злосчастные игрушки провели час по требованию безжалостного Фермера:
  - Какая такая жалость? Людей, которые болеют, - жалко. Вы что - не понимаете? Вы же, отныне - новое состояние мыслящей материи: Люди, Которые Не Болеют. Вы представляете себе жизнь без простуд и возможности простудиться? Без необходимости мыть овощи, потому что НЕТ риска заработать понос? Без воняющих ног? Без юношеских прыщей? Без антибиотиков, и без двух третей хирургии? Какие еще игрушки?! Под гамма-лазер их, под Корону! Оставим за спиной все старые, добрые гадости, и посмотрим, сколько сможем без них обходиться!
  Тэшик-Таш, до которого, как это нередко бывает, только сейчас дошло, что именно было сделано не без его активнейшего вмешательства, стоял, держась за голову:
   - Гос-споди, - стонал он, - какие же мы, все-таки, сволочи! Ведь это же счастье, спасение, надежда для сотен миллионов! Для миллиардов! Для всех людей, которые есть и будут! Если уж нельзя переправить, так давайте хотя бы оставим комплекс тут вместе с инструкциями?
  - Я не против, - флегматично протянул Тайпан, - но, в основном, потому что я, в конце концов, решил не думать о судьбе остающихся... Оставим! Большой беды не будет! Прежде всего "Пандору" уничтожат: знаешь, какие деньги вращаются в фармацевтическом бизнесе? А в производстве всякой медтехники? А в медицине, как ремесле? Тут будут наняты лучшие специалисты в области спецопераций, юриспруденции, и формирования общественного мнения! Им заплатят миллиард. Или, при необходимости, два, - и все будет кончено. У них не выйдет только в том случае, если раньше на вашу игрушку наложат лапу военные и спецслужбы: хочешь, прямо сейчас, навскидку, я скажу тебе несколько применений вашего детища, которые они найдут в первую очередь? Не хочешь? Это правильно, это я одобряю. Чудес не бывает, мой благородный друг, но если чудо все-таки произойдет, если допустят к применению по прямому назначению, то угадай, что будет? Правильно: полмиллиона за сеанс вроде тех, которых мы провели только что тридцать один... Но ты прав, хуже не будет. Оставим, пожалуй... Нет, ты погляди, - у меня ни единого шрама не осталось... И ни единой родинки.
  
  Отщепенец. Кое-какие соображения по поводу Западного Пути В Индию.
  
  - Так, собратия мои, на этом подготовительный этап приходится считать законченным. Мы предусмотрели все, что могли, хотя всего предусмотреть невозможно. Теперь нам предстоит решить вопрос мелкий, но щекотливый: куда? Наше просвещенное мнение по этому вопросу, безусловно, будет иметь некоторое значение, но искать конкретные пути и цели, обобщив все сказанное а также то, о чем никто из нас не имеет ни малейшего представления, будет он, - Об широким жестом обвел Стационарный Пост "Ковчега", - так что на роль переводчика у нас один кандидат: Первый Пилот.
  Анюта встала, поправила поясок и устроилась рядом со стеной, которая податливо прогнулась, образовав вокруг Первого Пилота своего рода нишу:
  - Только помедленнее, - предупредила она, - я вам не секретутка-дятел...
  - Разумеется, разумеется... Итоговый обзор на тему поиска, как это и было решено раньше, сделан Отщепенцем. Ждем мудрых парадоксов, мой друг...
  - Это - пожалуйста, - проговорил Отщепенец, подымаясь, - это, господа, сколько угодно. И первый, к которому я пришел после недолгих, но мучительных размышлений, таков: нам некуда соваться. Мы - неотъемлемая часть биосферы Земли. Если Вселенная, особенно в свете тех взглядов, которые сформировались у нас в ходе изучения "Ковчега", совершенно бесконечна, то отыскать планету, во всем подобную современной Земле, но лишенную человечества, то это попросту нереально: при достаточно плотном и стабильном на протяжении длительного времени потоке энергии развитие жизни и разума на землеподобной планете - не случайность, а неизбежность. Нам нужна эпоха либо до, либо после разума, но тут неизбежны ошибки. Мы являемся родственниками в аминокислотном и нуклеотидном составе со всей жизнью, сущей на Земле: от морских лилий - до тигров, от простых лилий - до солитеров, и от баклажанов - до ретровирусов. Именно поэтому мы едим баклажаны, а тигры, солитеры и ретровирусы едят нас. Да, это бывает неприятно, да, приводит, порой, к некоторым неудобствам, но не замыкаясь друг на друге, не умирая друг в друге, не переходя друг в друга, мы существовать просто не можем. Рассмотрим вариант планеты с жизнью органического типа, но на существенно иной химической основе. Жизнь есть некоторая частность характерных для коры данной планеты азойных...
  - Ты хоть объясняй, - гаркнула красная от попыток понять, перевести и успеть Анюта, - я, между прочим, университетов не кончала!
  Отщепенец кивнул, продолжая:
  - ... то есть безжизненных химических процессов, непосредственное их продолжение. Таким образом никакая пригодная для нас биосфера, если мы попытаемся ее создать, будет неконкурентоспособной относительно местной жизни, а мы окажемся уподоблены Танталу, окруженные райскими садами с совершенно недоступными нам плодами. Отлично, - скажете вы, - отыщем что-то идентичное по химизму и энергетике, чтобы и жизнь, и химические основы этой жизни были очень сходными... Казалось бы, - все в порядке, так? - Он обвел присутствующих торжествующим взглядом, - а на самом деле - ничего подобного! Наоборот! Такого рода родство, - простите за каламбур, - просто-напросто только ускорит развязку. Не двадцать две аминокислоты, а двадцать четыре, и десять из них - чуть-чуть не такие, и хотя бы одно азотистое основание из пяти - немножко того... Да такие вещества были бы для нас не ядами, а тем, что называется "ультраядами". Ничтожное количество таких близких по структуре, но все-таки отличающихся веществ произвело бы действие сходное с действием проникающей радиации или же веществ типа азотистого иприта. Это то, что мы называем "антиметаболитами". А такие замечательные соединения, как зарин, стрихнин, морфин или, скажем, тот же ботулотоксин с буфотенином ядовиты именно постольку, поскольку напоминают те или иные молекулы нашего тела, но все-таки не совсем, и каждое растение, каждое животное, каждое насекомое такого варианта райского сада для нас будет подобно гремучей змее: вдохнул пыльцу - и заработал язвенный бронхит или отек легких, надкусил яблочко, - и остался без кишечного эпителия, причем не сразу, а спустя недельки две и с концами. Мы такими непохожими близнецами лечим опухоли, точнее - травим их вместе с пациентом. Это относится к аминокислотам, к двойникам азотистых оснований, к сахарам, к жироподобным веществам, - буквально к чему угодно, только период действия этих групп - разный... Потому что я утверждаю, и это подтверждено множеством наших работ в период подготовки к Исходу, - выделение именно этих двадцати двух аминокислот в группу, образование именно данными вариантами из всех возможных Реального Замыкания, общего для всех форм земной жизни, - совершеннейшая случайность! Нами рассчитано шесть вариантов равновероятных замыканий только по данной группе веществ... Поэтому близкое будет отличаться от далекого способом смерти: быстрая гибель при малейшей погрешности в сложнейшей системе мер изоляции от, - возможно! - совершенно райской с виду биосферы, - и медленное, длительное усыхание в глубоко чуждой, ничем не поддерживающей нас среде... И вариант третий: Вселенная бесконечна, и мы находим все-таки близнеца Земли! Точно вроде бы такого же, только помоложе, и потому без людей! Не жизнь, а малина! Верно? Верно, хотя и страшно маловероятно. Так вот тут тоже есть ма-аленькая загвоздочка: мы не сможем отличить идентичного близнеца от почти-идентичного, а когда отличие это проявится, то будет, скорее всего,поздно: нас мало, и достаточно мелкой, досадной случайности, чтобы нас не было вообще: птичка, мясо которой делает нас бесплодными, плоды, которые, будучи съедены однажды, приводят к неизбежному безумию спустя пять лет, или что-нибудь еще более, до невидимости, тонкое. Выход один: планета-близнец, на несколько более ранней стадии развития, долгое, тщательное изучение на основе перспективных методов тенденционного анализа из тщательной изоляции. Возможно - не одна ошибка. И... Сами посудите, какова вероятность такого рода находки. Так сказать - дикси.
  - Спасибо за лекцию. Очень познавательно, а главное - оптимистично-то как!
  - Рад, что сумел вас развлечь и просветить, одновременно порадовав.
  - В свете изложенных тут воззрений возникает только один вопрос: какого дьявола мы тогда все это затеяли и успели построить, - да, по Черной Технологии! - но все-таки такое транспортное средство, которое не снилось ни одному из фантастов, провели за ничтожное время нечеловеческого объема работу, а более того - разбудили демонов, выполнивших по нашей воле и еще больше, если потом пришли к выводу, что нам некуда идти? Какой блистательный, ослепительный, невиданный в истории крах! Или есть другие соображения?
  - Мое соображение таково, что все люди помирают. Более того: есть все основания предполагать, что когда-нибудь помрем даже и мы. Решая все наши прежние, важные, сложные и неотложные задачи об этом обстоятельстве мы как-то призабыли. Помирать достаточно неприятно даже от инфаркта и во сне, как мечтают многие пенсионеры, а на мой взгляд - это еще глупее, потому что жизнь как-то интереснее не только прожить, но и пережить до самого конца... Так вот, я это к тому, что данное обстоятельство меняет все акценты, потому что, в конце концов, - какая разница, от чего помирать? Весь обширный спектр смертей, так щедро разрекламированный нам уважаемым докладчиком, ничуть не шире имеющегося у нас дома, и ничуть не хуже рака, инфаркта, паралича, диабета и гнойного перитонита... А так мы по крайней мере попутешествуем.
  - Ага. И, в конце концов, никто не запрещает нам вернуться.
  И все заржали над этот семейной шуткой, а обстановка - разрядилась. К этому моменту Анюта успела наполовину раздеться, погрузить руки в стену почти до локтей, а кроме того, - она вызвала перед собой какое-то подобие зеркала, в которое и корчила теперь отчаянные рожи. Обшивка вокруг нее и периферия "зеркала" чем дальше, - тем больше шла сложнейшими извивами многоцветных огней, на которые Сен смотрел с нескрываемым интересом.
  - Стоп! Мы не о том говорим: уважаемый Отщепенец, значит ли ваше содержательное сообщение, что вы отказываетесь сами и не рекомендуете прочим - лететь?
  - Ни в коем случае! Лететь! Мои выводы прошу относить исключительно на счет присущей мне научной добросовестности. А так... При все моем уважении к Фермеру тоже самое гораздо лучше сказали португальцы: "Плавать по морям необходимо. Жить - не так уж необходимо". Я - всецело разделяю этот принцип.
  - Тогда попрошу высказываться. "Да" - или "нет" - остальное от дьявола.
  Все - умолкли, а потом поочередно раздалось четырнадцать "да".
  - Пилоту - спать! Остальные, - как хотят, потому что это, откровенно говоря, не так уж важно.
  А Ресибир глянул сверху на лунный пейзаж, дополненный бесформенными кучами битого камня, мусора, ямами, оставшимися от применения Черных и "Серых" технологий, оплавленные воронки, сюрреалистические фигуры выполнивших свою роль механизмов, бесцельно блуждающих среди всего этого безобразия либо же застывших в идиотском глубокомыслии и пожал плечами:
   - Ха! Рай! Как быстро мы приспособились к Луне, как быстро - привыкли, как быстро освоились и как быстро приспособили под свалку. Мы ко всему приспосабливаемся, мы точно так же и к любому раю приспособимся. Главное слово тут "точно"...
  А Тартесс уже несколько суток, после того как было пройдено Чистилище, как-то странно всматривался в окружающие его лица, в машины в обстановку, и не один человек обратил на это внимание, но теперь Гудрун спросила его, не ищет ли он чего-нибудь, а если да, то что именно, потому что вдруг - да она видела. А он вдруг улыбнулся страшной режущей взгляд и душу улыбкой и сказал:
   - Не то, чтобы ищу, а присматриваюсь: где тут притаился Дьявол? В кого или во что вселился Противостоящий, чтобы сопровождать людей, как сопровождал всегда? Какую дверь мы оставили для Врага, после того, как закрыли все двери?
   - Ты псих, - сдавленным голосом сказала женщина, которой вовсе не свойственно было бояться, но которая испугалась все-таки, - из таких, как ты, как раз и получались инквизиторы... Это в тебе самом сидит дьявол!
  - Скажи мне что-нибудь, чего бы я не знал, женщина. Потому что это я знаю. Но не бойся: я знаю его, как никто, и во мне столь же сильно противостояние великое. А проще - я умею вести себя, не принося вреда, не обижая и не навязывая своих взглядов. Где еще - вот вопрос вопросов.
  - Хочешь сказать - во всех?
  - Это - без сомнения, но это - понятное зло, а оттого - зло меньше даже, чем наполовину. Не знаю; и это не мудрено, поскольку не мне тягаться с Хитроумным Доктором.
  
  Двойной Ноль или Зеро.
  
  Пилот опустился в кресло, кресло обняло и поглотило его, пилот замер. Черная пелена, становясь все гуще, затянула ставшую уже привычной прозрачность стен, пока они и на вид не стали такими, какими были на самом деле: глухими и матовыми. Кто где, не зная - где остальные и не ведая, где находятся сами, или по странной и безотчетной, ни на что не похожей симпатии разместившись рядом с другими, люди опускались в кресла, которыми прорастал пол и тьма сгущалась вокруг. Некто В Сером забился в кресло с ощущением смешанного со сладкой жутью уюта, как у подростка, сидящего на заднем сиденье вездехода, прущего через метельное зимнее безлюдье. Становилось все темнее, потом, обсуждая впечатления от начала Исхода, почти все сошлись на странном чувстве: густой сумрак и неподвижная фигура непонятно - где, в центре какого-то мироздания. Лично его мучил нелепый вопрос относительно длительности путешествия, хотя само по себе оно не длилось нисколько, о чем ему было хорошо известно. Уже знакомое по двум "дэфам" чувства легкого, мимолетного удара сразу по всему телу, по каждой клетке и по каждой его жилке. Стены подслеповато растаяли, показав мутную, пустую безвидность какого-то невообразимого облака, и сгустились снова. Дэф, удар, стены тают, черное, черное пространство, жуткая пропасть между мирами. "Ковчег", похоже вышел из дэфа, вращаясь вокруг своей оси, и редкие, яркие звезды этих мрачных мест описывают вокруг него размашистые огненные круги. Удар - и опять какое-то тусклое небо, а потом у него захватило дух: откуда-то снизу, из-под кресла, в подлокотники которого он вцепился судорожной хваткой, из-под кресла, торчащего прямо посередине пустоты, вынырнуло раскаленное ядро громадной, мрачно-оранжевой звезды: золотистая, яркая с крупными неправильными ячеями сеть из огненных каналов затягивала ее поверхность, а стянутая огненной паутиной, набрякшая плоть звезды, была, скорее, красной, как гаснущий уголь, как багровый глаз в ночи. Страшное, громадное светило вынырнув спереди, прошло, казалось, прямо над его макушкой и скрылось позади, нырнуло за его спину для того, чтобы следом вынырнуть из-под ног. Восход-закат, восход-закат, и что нужды, что мрачное светило обращается вокруг него? С абсолютной регулярностью, вызывающей безотчетный ужас, с устрашающей правильностью. Тело... Никак не реагировало на гармонические повороты кувыркающегося "Ковчега", но от зрелища этого - волосы поднимались дыбом, и к горлу поднималась тошнота. Он закрыл глаза, и не открывал их, потому что не ощущал знакомого мимолетного удара от дэфа, и благодарил бога за то, что он - не пилот, и никто не заставляет его любоваться на весь здешний ужас, держа непонятную паузу, пока не настанет пора следующего дэфа. И это длилось бесконечно, удар: он осторожно приоткрыл глаза и коротко выругался: то, что он увидел теперь, не было таким страшным, но некоторым образом оказывалось и еще хуже в силу своей чудовищной чуждости. Плотными, хорошо различимыми слоями лежал вокруг неподвижно висящего "Ковчега" разноцветный, светящийся туман: это нельзя было назвать радугой: потому что густо-синий и мрачно-красный и, почему-то, белесо-голубой, лежали тут рядом, без переходных оттенков, и медленно колыхались, не смешиваясь, а потом "Ковчег", доселе являвший неподвижность, снова начал вращаться вокруг своей оси, и слои липко следовали за этими поворотами, бесшумно завихряясь.
  - Господи, - пробормотал Некто В Сером, - это куда же это мы вляпались-то? Это ж ни на какой космос не похоже вовсе...
  Удар. Ничего, опять все темно, серо, непроглядно, и нет света, и никогда не было света, и быть ничего подобного не может, непонятно даже, что значит слово "свет", откуда взялось такое слово, откуда он может его знать, и вообще - разве же можно знать хоть что-нибудь, и разве есть - кому? Нет ни звука, ни движения вокруг, и никакого такого движения вовсе нет, и он не может даже пошевелиться, потому что разве можно пошевелиться там, где нет, никогда не было, да и быть-то не может света, и его нет, только что-то все-таки проносится через то самое место, где его нет и никогда, никаким боком не могло быть. Это что-то похоже на длинную серую ленту, покрытую черными значками, сжатыми и от скорости сплющенными поперек хода. Черными, хотя нет ни белого, ни черного. Нет, и не было, но только значки эти обозначали души, судьбы и миры, были мирами, душами и судьбами. Он - не двигался, он не мог двигаться, да и не было его вовсе... Вот только отсутствие света странным образом ничуть не мешало видеть, да и вообще тут было достаточно красиво, - если кто понимает, конечно. В плотном сумраке, если разобраться по существу, было ничуть не меньше увлекательнейших, блестящих возможностей и перспектив, чем в свободном полете. Не отменяя собственной убежденности в том, что он не способен двигаться, он вскочил и радостно бросился в темноту, и везде была тропа его ходу, и в каждом тупичке обязательно находился темный закоулок, в котором таился, хитро замаскированный, проход ведущий дальше, дальше, в лабиринт завлекательных извилистых ходов. Кто сказал, кто придумал, что лабиринт - безвыходное место, какое же оно безвыходное, если всегда, в каждом разе есть выход? Так же безгранично, беспредельно, как в любом небе, вот только никак не удается вспомнить, откуда взялось такое нелепое сравнение и что значит само по себе слово "небо"? Все внутри пело от бесконечного чувства свободы, когда он находил проходы там, где хотел, и отыскивал трещины, извилистые ходы, трубы и тоннели, через которые проникал с неимоверной, бредовой ловкостью, поднимаясь выше или же опускаясь вниз. Кругом, он знал это, как пешеход в большом городе - видит других пешеходов, так же бегут бесшумно по тоннелям, так же ловко скользят через узкие, ветвящиеся трещины другие, подобные ему, сутулые, прекрасные, смутные, веселые серые тени. Очередной проход был - глаже, шире, отделан под арку, и сумрак тут был другой, не похожий на представление зрячего - о картине мира, представленной другими, вовсе даже непредставимыми чувствами, это была просто достаточно плотная темнота, и то не абсолютная. Если присмотреться, если успокоить дыхание, если, - потом, - еще заглушить стук собственного сердца (еще один непонятный, непонятно откуда взявшийся термин, которого совсем недавно, только что не существовало) то можно было увидеть место, где было вроде бы как посветлее, и это было ново по сравнению с тем, что было только что, когда он искал и находил неизменно все более темные места и все более закоулистые закоулки, но не совсем. С каждым шагом понимания прибавлялось, как менялись и шаги, потерявшие прежнюю легкость, но ставшие зато потверже, как менялся и он сам. Теперь он был в своей пещере, в своем подземелье, и теперь ему было откуда-то, - само по себе, нипочему, - внятно, что значит слово "свое". Вот и вход. Самый обычный вход, только двери нет, и освещение слабовато, как он это любил, пребывая в своей пещере за исключением тех случаев, когда делал тонкую, сложную работу. Тут стоял зеленоватый сумрак, в самом углу располагалась угловатая яма, выточенная в камне, по размерам и форме точь-в-точь напоминавшая разверстую могилу, только это была вовсе никакая не могила, а совсем даже наоборот. Глубокую яму заполняла темная жидкость, здесь, в этом углу и в этом сумраке казавшаяся совсем черной, а на берегу, - о, на берегу торчало нечто среднее между изломанно-перекрученным, дико-перекошенным, как в судороге - вывернутым деревом и помесью паука со спрутом, и погружало в жидкость - белесые корни, корявые ветви, волосатые лапы и скользкие щупальца. Кое-где в создании тускло мерцали крупные, мрачные кристаллы, без церемоний врощенные им туда, где он считал нужным, и плевать на глубокоуважаемые книги, и на каноны, и на премудрых собратьев, считающих его чуть ли ни еретиком. О, - тут, как на ладони, виден его собственный, только ему присущий стиль, - добротность, надежность, но и роскошная, размашистая небрежность мастера, без колебаний отбрасывающего самые святые, самые незыблемые, - любые правила ремесла альбо искусства, если только они ему мешали. За это его не любили так называемые мастера из старших, зато молодые - либо восхищались им и пробовали подражать, что было бесполезно, либо же завидовали и несли напраслину. А все остальные, буквально все возмущались про себя, ворчали и осуждали его за нынешнюю затею, за то, что не захотел обречь себя на жизнь ни с одной из их визгливых, вздорных, глупых дочек, а обратился, как обращался всегда, к своему мастерству. Слыханное ли дело! Так говорили они. Это выходит уже за все рамки! Возмущались они. Это никогда невиданное от веку дело! Так говорили они бывшее истинной правдой. А ему наплевать, он сам по себе, и сильные мира сего хотят, чтобы он - был, хотя бы и подальше от них, но все-таки был бы, но он и сам не из слабых среди этого плоского, поросшего серой плесенью мира, и сильные побаиваются его, потому что мало ли что, и правильно делают! А что будет, если нынешняя его затея удастся? Вот погодите, вот попомните мои слова, сколь немалое число людей придет сюда тайком, чтобы никто не видел, и будут предлагать любые деньги, только это дело - не из тех, что продаются за деньги, пусть сколь угодно большие, во всяком случае - не только за деньги.
  Тут, - совершенно естественно, не вызвав ни малейшего изумления, - все это не сменилось плавно, а как-то перелистнулось, относя его ко временам намного более поздним. В кресле, в прекрасном, пологом, красивом, мягком кресле сидела Она. Кресло сделал отец, как только увидел - сразу сделал, старый. Молчаливый отец, который бросил уже работать на продажу, и только иногда, на заказ, для старых друзей или в совершенно особых случаях, и этот случай, он, наверное счел особым, тот, кто так хотел, чтобы и он, сын и наследник стал бы краснодеревщиком и столяром, и обойщиком, и художником, - творцом мебели, которую покупали князья и поставляли к... Но он так и не стал, у него был свой путь. Все говорят, - относись, как к вещи, ведь она - вещь, она не родилась от честных родителей, не воспитывалась у них в добронравии и в добрых правилах, она вещь, точно такое же порождение твоего мастерства, как кресло, в котором она покоится, - порождение мастерства отчего, и они правы, проклятые законники, правы, они говорят правду, которая правда, но только наполовину от истинного, на четверть, на десятую часть, их правда - малая малость от всей правды. Потому что у него и до сих пор пересыхает во рту, и сердце начинает колотиться так, словно хочет вырваться из решетки ребер, когда он приходит к ней. Обнимает ее. Просто - видит ее. Ее длинные глаза, которых не бывает у здешних женщин, - откуда они, пусть попробует сказать тот, кто сможет это сделать, а он - не может, он только сделал ее, такой, какая она есть. С ее гладкими бедрами и немыслимо тонкой талией, с ее грудью, перед которой любая слоновая кость, любой полированный мрамор - тьфу! С волосами, тяжелыми и упругими, как ртуть, густыми, словно волокна в драгоценном дереве, и мягкими, как вода. С ее речами, от которых немеет он, он - ее создатель! И счастлив от этой немоты, хотя и не скажешь, почему порой не смеет, не хочет сметь сказать он ни единого слова, - от самих ее слов или от милого голоса, от которого останавливается сердце. Но иногда, увидев ее, он не сразу начинает слышать то, что она говорит, или же слышит, но не понимает ни единого слова. Ха! Игрушка, - может быть, и игрушка по мнению некоторых, но только никто не поймет ничего в дальних краях, если туда от этих некоторых придется уехать. Какая же это игрушка, если с ней можно затеять деток, и дети получатся не чета тем, что получаются от ваших жен и дочерей, и не чета тем, что получились у ваших матерей... Матушки это, понятно, не касается. Вещь, которая наполнила огнем - жилы, безумием и счастьем, безумным счастьем - сердце, и страхом - мысли. Страхом потерять и остаться - без. Страхом от того, что ее могло бы и не быть. А она между тем продолжала, и он, наконец, услыхал:
  - Только это не просто сон, господин. Не спрашивай - почему, но только это правда. Не потому не спрашивай, что я не хочу ответить, я не могу ответить, слишком мало слов вложил ты в мою глупую голову, а сама я не успела обрести недостающего за свою короткую жизнь. Ты - творец, ты сотворил мое тело, ты сотворил мою душу, но и не только ты. Мое тело - только ворота, только Последняя Дверь, в которую ускользнула одна виновная, но невиноватая все-таки душа, мое тело - пристанище той, что ушла, последний шанс бежавшей от участи горшей, чем смерть. Послушай, и ты убедишься, что это не просто сон, потому что не в силах моих придумать ничего похожего. Это было не у нас в стране, в никаком времени и, может быть, в месте, которое есть нигде... Тут какая-то разница, между "есть нигде" и "нигде нет", только это не по разуму мне, ты лучше поймешь, господин. Ее купили для разврата, выращивали для разврата, и для разврата, наконец, продали Ведьме...
  Задолго до этого разговора она порой удивляла его непонятной искушенностью в творчестве и деле телесной любви, даже когда он только еще взял ее девственной.
  - Мадам Ханг не была особенно злой женщиной, но она знала свою выгоду и ее особого рода справедливость была отчасти черствостью... Так вот, даже и она, продавая меня Ведьме, а она знала Ведьму, как мне кажется, пожалела меня. Ведьма была молодой еще женщиной большого роста, с широкими щеками и маленькими черными, всегда сонными глазами, толстой и крепкой, как буйволица,а сильной - как буйвол-вожак. С родившейся нигде она начинала постепенно, просто с излишне грубых любовных игр, которые день ото дня становились все более жестокими...
  Голос ее стал слабеть и отдаляться, как будто он уплывал куда-то вверх и в сторону:
  - ... вскрыла Ведьме все ее толстую шею разом, когда та привезла особое кресло и... и вещь с иглой, которой каким-то образом, понятным тебе, господин, разрушают бородавки. Она неви...
  Голос ее, взмыв кверху, повис звенящей, стеклянной нотой без слов, а он отплывал в сторону, к свету, и многое, только что внятное, становилось загадкой, но главное оставалось, на то оно и главное, чтобы оставаться, когда уходи прочь наносное, и этим главным было то, что это, эта тяга двух душ, такое стремление их друг к другу уж по меньшей мере старше тел, старше рода людского, - и оно предвечно. Предвечно. Как любая Сила, Делающая Единым. И еще главным было горе, непереносимое горе от утраты чужого - мгновения, ворованного, в видении представшего мига чужой жизни. Косо прошла мимо - и вниз диковинная колоннада из гигантских каменных кольев, иные из которых были - гранеными, а другие - бугрились гладкими наплывами и буграми, и еще средь них были такие, которые поразительно напоминали собой ритуальные каменные фаллосы, а он, задыхаясь от неудержимых слез, плыл на широко распластанных, тонких, как пергамент, просвечивающих крыльях по Просто Небу - голубому, как на Земле, и с редкими клочками белых облаков, только никакой земли тут не было ни с одной из сторон, тут всюду было небо, и некуда было садиться, но потом это небо кончилось, и он уперся босыми ногами в гудящую огненную паутину, и гудящая огненная паутина скрывала его, и тянулась от него - к разноцветным огненным нитям, из которых было сплетено нечто вроде сплющенного с боков конуса, быстро плывущего по небу острым концом вперед. Сердце захлебнулось, потому что тут была какая-то земля, она приближалась. Это была крепкая земля. Истинная точка опоры. Она все время была, даже тогда, когда не было света, звука, движения, понятия, - ничего этого не было, и все обрушивалось, слой за слоем, внутрь себя, чтобы исчезнуть бесследно, как исчезают пауки, дотла съедающие друг друга в банке, оставалось неизменное. Оставалась, когда он не видел, не слышал, не двигался и не понимал, а чувствовал только беззвучный свист серой ленты с рядами черных значков, проносящейся через то, чего почти не было, неподвижная фигура, прочно, погруженно сидящая в почти скрывающем ее кресле. Много, много, много позже, когда достижения Сообщества будут вновь достигнуты и несоизмеримо превзойдены, после того, как уйдет, вернется, состарится и умрет Вениамин, далекие потомки получат детальное представление о том, что на самом деле обозначает Истинно Бывшее. Чудовищно здоровые, тренированные, кондиционированные, с двухнедельного возраста начинающие подготовку к своему ремеслу, - они пришли к однозначному выводу: тем способом, которым велась навигация во время плавания, в котором произошел Исход, осуществить успешный поиск и прибытие - невозможно. Не - неправильно, не - глупо, а - нечеловечески трудно. Надчеловечески. Представьте себе дикарей, которые захватили броненосец и перебили команду. Как включить двигатель они не знают, как и о самой возможности включить двигатель, но они - гениальны, и, вручную крутя винт, доплывают до своих Островов Скверны. Вы правы - это невозможно, но это - сла-абое подобие того, что проделала Первый Пилот во время этого жуткого ряда дэфов. Потомки попросту не были знакомы с породой людей, именуемой "девушки из райцентра".
  Черный промежуток кончился, Некто В Сером пришел в себя с залитой слезами бородой, очень сильно ощущая свою утрату и всю ее бесповоротность, но инстинктом понял: для того, чтобы жить дальше, нужно будет прибегнуть к испытанным столетиями способам лечение, и еще - проверить: не могло ли случиться так, что он просто не разглядел? Вокруг опять крутилась бездонная пустота, но в ней, на таком расстоянии, что даже подумать было противно, мерцали исчезающе-слабые пятна света. "Ковчег" - по всему судя, болтался не то, что между галактиками, а, скорее - между локальными группами галактик, но после того, что уже случилось, это было, можно сказать, почти дома. Все кругом - родное и привычное. Дэф. Огоньки очень далеких звезд, колющий глаза огонь голубого гиганта где-то "поближе". Окраина, окраина бог весть какой галактики. Дэф. Густая россыпь разноцветных звезд и/дэф - та же почти россыпь звезд, небо почти не изменилось, только довольно яркая звезда спектрального класса "F" стала как будто бы поярче. Ряд дэфов, следующих друг за другом почти без промежутков, - ничего особенного, почти привычная процедура, последовательное, без изысков приближение, пока желтовато-белая звезда не превратилась в маленький, ослепительно сверкающий диск. Очередной прыжок, - и слабый, едва заметный толчок другого рода, какой-то материальный, телесный и телом воспринимаемый. На небе, имевшем, в общем, сходную, но все-таки - и чуждую, неуловимо отличающуюся окраску с бледно-сиреневым оттенком, пылало дневное светило из местных. Оно, в общем, тоже напоминало Солнце, но что-то, какой-то чуждый серебряный или платиновый отблеск чувствовался в его ослепительном сиянии. Потом - обзор постепенно померк, оставшись ни туда - ни сюда, видимостью смутных пятен сквозь сумрачно-туманный серый покров. Он - вскочил, и точно так же, как потом выяснилось, вскочили почти все, забившиеся в далекие закоулки "Ковчега" отдельно от остальных. И все точно так же, как он, а он - так же, как все остальные, бросились на поиски друг друга, вследствие чего "Ковчег" принял Соломоново решение: потихоньку сконцентрировал всех в истинном своем центре, там, где находился Пост Вето. Тэшик-Таш каким-то образом успел попасть туда одним из первых, - как раз к тому моменту, когда кресло поспешно раскрылось, и из него вывалилось вяло-безвольное, беспамятное тело совершенно голого Первого Пилота. У Анны было иззелена-бледное лицо с пугающе закаченными, медленно блуждающими глазами, а под носом ее обсыхала кровь. Сен, возникший в окрестностях Поста Вето следом за ним, сел на место Первого Пилота, подхваченного антропологом на руки, и с непривычной властностью указал Тэшик-Ташу на соседнее кресло. Ряд перестоновок, и кресло с двумя фигурами сдвинулось раз, еще раз, отгородилось во вдруг возникшей глубокой нише, отгородило нишу от помешения полностью, и - вытолкнуло куда-то в сторону-вниз весь ее объем. По мере того, как поблизости и на расстоянии прямой видимости возникали, вздымаясь снизу, впячиваясь - сверху и вдвигаясь - сбоку, все новые персонажи, он, щурясь, и проверяя себя после каждого действия, восстанавливал обзор. В отличие от Первого Пилота, погружавшегося в кресло полностью и, для вящей конъюгации, сдиравшего с себя все до последней тряпочки, он позволил себе контакт в основном только по задней поверхности - половину грудной клетки, левую ногу - правую руку целиком. Голову художника кресло-конъюгатор охватывало только спереди, образуя подобие бракованной посмертной маски (господи, как говорится, избавь), закрывая его до бровей. Левый глаз при этом оставался свободным. Впрочем - он все равно был зажмурен. Кзади - маска спускалась к углам нижней челюсти, так что уши, лоб и торчащие дыбом жесткие, азиатские волосы оставались снаружи. Все вместе это составляло не слишком эстетичное, но зато уж, по крайней мере, яркое, запоминающееся зрелище. Очевидно - он уже загодя продумал именно такой фасон контакта для всяческих непредвиденных случаев. На всякий случай.
  За исключением небольшой, отлогой горушки, напоминавшей очень приземистую пирамиду со стесанными почти до вертикали гранями, и торчавшей где-то в стороне, основным составляющим окружающего пейзажа был, без сомнения, песок. Песок желтый, горящий под свирепым светилом золотистым огнем, и ослепительно-белый, при взгляде на который приходилось щуриться. Кое-где в это море раскаленного света вклинивались прихотливо-изогнутые языки песка иссиня-черного или пурпурно-красного, багрового, красно-коричневого. Песок был уложен аккуратными, четкими, напоминающими поверхность морской раковины параллельными гребнями, которые тянулись, извиваясь, к горизонту. Где-то далеко он собирался в высокие, расплывчатые, рыхлые барханы, достигавшие огромной высоты. И место это, в дурную сторону отличаясь даже от страшного рэга Кармарзуф, вообще не имело признаков чего-либо живого. Совсем. Нет, то есть при первом взгляде на пейзажи рэга тоже могло показаться, что он абсолютно безжизнен, но когда видишь место, безжизненное по-настоящему, - отличие видно сразу. Такова особенность человеческого восприятия, - принимать суррогат за образец, да, - но только не тогда, когда рядом находится подлинник. Когда есть с чем сравнить, сразу же становится ясно, кто есть кто. Так вот: тут был подлинник. Вид со всех сторон был примерно одинаковый, но стадный инстинкт, присущий даже закоренелым, принципиальным, дистиллированным индивидуалистам, составлявшим Сообщество, согнал их в кучу, и так, теснясь плечом к плечу или дыша друг другу в затылок, они обозревали кошмарные окрестности, молча недоумевая, как это так получилось, что им подсунули именно этот товар.
  - Мда-а, - протянул Некто В Сером, - интересно... Интересно, это "Ковчег" оказался куда глупее, чем мы думали, мы фраернулись, и он честно дал нам то, чего мы на самом деле требовали, или же имело место и то, и другое?
  - История с рационом из семнадцати литров столового уксуса.
  - А ты бы помалкивал: вот это вот гнусное безобразие - по преимуществу именно ваш заказ, сударь!
  - Ага, - невозмутимо поддержал его Тайпан, - с ними, с неутомимыми искателями Научной Истины, всегда такая история. Занимаются там, "хорошей физикой", а получается почему-то атомная бомба. Ищут-ищут, и об одном не подумают, - что будут делать с находкой?
  - А чего ж никто из вас, умников, не оспорил? - Огрызнулся Отщепенец. - Между прочим, - никто не мешал.
  - А чем болтать, - проговорил Фермер, - пошли бы, - да и сделали бы анализы. В ближайшие часы, насколько я понимаю, все равно никто никуда не идет.
  - А также не летит и не ползет.
  - И самое главное - не лезет и не прыгает.
  - Молодец. С четверти слова сечешь.
  Об, Отщепенец и примкнувший к ним Некто В Сером, с неизреченно ленивым видом шланговавшиеся позади, небольшой колонной отправились к "шлюзуемому" участку корпуса. Ободрав защитное покрытие, Отщепенец с гордым видом наклеил на обшивку толстый, белый диск метрового диаметра, состоявший из какого-легкого вещества, вытянул позади конус вакуумной воронки, и подсоединил к нему насос.
  - Ты можешь раскрыть обшивку точно под этой штукой? - Об, серьезно поднаторевший в общении с "Ковчегом" в последние недели перед исходом, осторожно кивнул. - Тогда давай. Только осторожно.
  - Это что такое? - Лениво поинтересовался Некто В Сером. - Какой-то фильтр?
  - Э-эх ты! А еще один из основоположников. С чего начались первые наши денежки, первые деньги Сообщества, а не отдельных его членов? С вот этого вот "П - ПРФ". Это - первое же, что мы научились делать при помощи "сборщиков", я и вышел с предложением на своего мерзавца-племянничка... У него была паршивая фабричка... сколько себя помню, она все время находилась на грани краха, я и предложил ему делать семейство фильтров промышленного и общего назначения. Все сделал! Обучил нескольких дебилов как закладывать системы, как вытаскивать и промывать, как сушить и упаковывать. Рекламу дал на собственном же "Дюпоне", подыскал и других потребителей! Сам знаешь Белые Технологии, - с виду все так просто... Фильтры пошли на ура! Еще бы! Толстые, и потому идеально надежные, точные, равномерные, они вдруг оказались нужны всем! Племянничек расширил производство, огрузился заказами, деньги потекли рекой, и он, как это и обычно бывает с такими типами, все успехи приписал себе, и самое смешное, сам в это поверил. Но драл я с него исправно... Пойдем-ка отсюда...
  - С чего бы это? Если они такие уж надежные, что не пропускают ничего, крупнее глюкозы?
  - С того, что синильная кислота мельче глюкозы. И угарный газ тоже. И, к примеру, хлор. Продолжать?
  - Нет, спасибо. Я понял. А заразу, значит, с гарантией?
  - Да. Но боюсь, что это - совершенно излишняя гарантия.
  - С чего такой пессимизм, друг мой?
  - Считай это интуицией. Только это предположение все-таки трудно назвать пессимизмом.
  
  - Ну вот и все, господа, - проговорил химик, внося на суд честной компании распечатку данных газового анализатора, - дышать тут, по крайней мере, можно. Кислорода и углекислого газа - чуть побольше, азота - чуть поменьше, токсических примесей - на два порядка меньше, чем на земле, фоновая радиация - в одиннадцать раз. В основном - радон.
  - А пыль?
  - Вот ту-то как раз и начинаются странности. Обработал фильтр всеми растворителями, какие знал, и знаете, что? Решил быть ленивым, и подключил к процессу "Пандору", подключив тупоумный режим наивысшей разрешающей... Есть полициклические углеводороды, как из каменноугольной смолы, есть углеводороды нефти, есть частицы древесного угля, - очень, очень мало, - есть частицы сажи. Есть следы чего-то, по структуре напоминающего замененную целлюлозу. Даже сахар есть какой-то, считанные молекулы. Но: ни единой живой клетки. Ни единой бактериальной споры. Ни одного пыльцевого зерна! Ни единой молекулы белка или нуклеиновой кислоты, хотя есть какие-то злобные пародии на жалкое подобие отдельных аминокислот и азотистых оснований. Я лично не верю, чтобы живая материя могла породить такое убожество... Так что жизни, по крайней мере - белковой жизни, хоть в какой-то мере пересекающейся с нашей химической природой, тут нет.
  - Не слишком ли смелое заявление? Пустынная местность, то да се... Тут может вовсе ничего не быть, а вот там...
  - По-моему вы надо мной издеваетесь. Да посередине Антарктиды я вам, при том объеме анализа, который сделан тут, найду вполне заметное количество спор плауна, водящегося только в Норвегии, и, тем более, - пыльцы араукарий и масличных пальм. На вершине Чого-Ри всего этого добра будет и еще больше. В Сахаре, в рэге Армадрор или рэге Кармарзуф, - будет вообще грязно, там жизнь в сравнительном аспекте вообще кишмя кишит.
  - А может, - Оберон азартно взмахнул руками, - а может тут ветра никакого нет...
  - Не может. Вы только гляньте на эти барханы.
  - А может...
  - Не может. Забудьте. За широким мазком идет мазок блеклый, за ним - след, за следом - следа след, но никогда так не было и не могло быть, чтобы не дотянулась хоть тончайшая нить от того, что есть, о чем стоит говорить. Нету здесь братьев по разуму. Нет тут братьев наших меньших. Нет тут кошмарных бактерий, и вирусов, награждающих мгновенной смертью. Ни одного. Будь они хоть в хранилищах на другой стороне планеты, - был бы след. Невозможного - не существует. Тьфу на него, не стоит о нем говорить...
  - Нет - и не было?
  - Вот как раз об этом-то я и хотел сказать, только меня с присущим вам всем тактом перебили... Полно: и раковины радиоллярий, и фораминифер, и кусочки раковин чего-то, подобного моллюскам, и кристаллы фосфата явно из костей, - или я ничего не понимаю, - и тот же древесный уголь. И еще полно, - по сравнению с живым материалом, конечно, - всякой подобной мелочи, не допускающей двоякого толкования. Жизнь была. Нашего типа. Не удивлюсь, что весьма близкая и по формам. Теперь ее нет, причем достаточно давно по нашим меркам. Сотни тысяч лет, может быть - миллион, вряд ли больше. Мы приплыли. Мы достигли наконец, Другого Берега, к которому стремились так долго, но это оказался мертвый берег.
  - Что-то ты, - проскрипел Хаген, - начал красно говорить. Раньше я не видел у тебя подобных наклонностей. Так с чего?
  - С того, что, наверное, всю жизнь хотел говорить так, как разворачивается душа, а не так, как велит жизнь. Все: непонятные, убогие, суконные речи были нужны там, чтобы соответствовать представлениям бюрократов о приличном. И еще - чтобы идиоты, которые не понимают сути того, что я делаю, говорю и пишу, не могли бы придраться к формулировкам.
  - Тебе это так важно?
  - Да. Потому что покончено ныне, мы - на Другом Берегу, всего этого - не было вчера, потому что слишком давно умерли глаза, способные видеть, и уста - способные произнести: "Я вижу", -и все это не имело смысла, и оттого - его все равно, что не было. Будем жить или не будем, - пусть Слово станет свободным, пусть вяжет и разрешает, низводит и поднимает.
  - Не понимаю твоего возбуждения, чудак. Кругом - пустыня столь чудовищная, что мы в полной мере не можем этого осознать. Мне было видение, как оно было всем после Радужного Покрова: гигантские, бесконечные, груды колоссальных костяков, так, что между ребер небо видно, как сквозь решетку, скулы - как мосты, а сухие позвонки - как троны великанов. И не было конца тому кладбищу, и я не видел ни одного зеленого побега среди мертвых костей, подобных руинам. И на день пути, лишенный имени, числа и всяческого счета, путники, наконец, ступили на берег Мертвой Америки. Мертвой Индии. Просто - Страны Мертвых, просто - земли, обручившейся со смертью. Нам нужно как можно быстрее покинуть эту страну, где все переполнено давним убийством.
  - Ха! Ты все-таки ищешь свой Рай, что каждым своим цветком подобен кобре? Оглянись кругом, окинь взглядом Противостоящего. Не все ли живущие точно так же путешествуют в Страну Мертвых, не Орфей ли бывал здесь, оставаясь живым?
  - Горы костяков, досточтимый. Горы костяков, застилающие самое небо.
  - Я - остаюсь здесь, - вмешался Фермер, - потому что все, что я вижу на этом берегу, соответствует моему представлению о жребии Долженствования, наиболее почетном и завидном, и единственно пристойном человеку. Я в любом случае остаюсь здесь. Я могу справиться и один, как справлялся всегда, - Геро, выскользнув откуда-то сзади, судорожно обхватила его за спину, как пловец - после долгих дней безнадежного плавания вцепляется в толстенную сваю, - но если рядом будет вот эта душа, то я и вообще ничего не боюсь и буду счастлив.
  - Сотни тысяч лет тут никто не дышал, не плакал, не любил, не предавался похоти, призывая подругу себе призывом брачным. Пустоты не бывает, ее не может быть, тут поселились беспощадные и яростные, не ведающие ничего, кроме своих танцев, от которых рассыпаются горы, не знающие иной радости, кроме радости Разрушения. Потому что - весело буйствовать, разрушая то, что еще было. Они, а не иной кто, будут соседями тебе, землепашец. Они придут - и смеху подобными покажутся твои исполненные гордыни слова о Преодолении. Грех плясать на могилах, землепашец. Грех совокупляться с умершими. Грех и мерзость перед лицом Неба.
  - Ты напуган. Ты просто-напросто напуган, бедный мой друг.
  - Да. - Об согласно кивнул. - Я напуган. Я никогда в жизни не видел ничего более страшного, чем убитая планета. Она убита, а это значит, что где-то, оскалившись вековечным оскалом, дремлет убийца. Тот, кому вполне по силам однажды повторить столь удачное дело.
  - Ты понял это? Тогда мы будем искать его, и найдем, и сделаем так, что он никогда не сможет проснуться, и мы спляшем на его могиле, и споем над его гробом свои хулительные песни. Мы будем смеяться в лицо беспощадным и яростным, а они устыдятся, потому что бессмысленны.
  - Кто там говорил о продолжении пути? - Спросила Анна, бледненькая, но уже не падающая без памяти, она возникла среди собравшихся, поддерживаемая Тэшик-Ташем, и тяжело опустилась в кресло. - Это бесполезные разговоры, потому что после такого пути машине нужно больше месяца на восстановление организации. Во всяком случае лучше сначала спросить о возможностях, а потом уже платить за то, на что у тебя нет денег. И слушайте вот это: я люблю летать, но при этом убеждена, что каждый взлетевший обречен однажды сесть. Я всегда знала это, а теперь убедилась: земля сильнее крыльев.
  - Земля сильнее крыльев, - эхом отозвался Фермер, - вечно переделывающий никогда ничего не закончит. Даже в тяге к совершенству нужна мера. Обречен сесть однажды взлетевший.
  - По нашим речам судя, - мы пьяны. Поэтому самым разумным для нас будет проспаться. Предлагаю для этого прецедента вынести особое постановление.
  
  
  
  Рекогносцировка I. На следующий день.
  
  - Ты можешь?
  - Смотря что, - Первый Пилот хихикнул, - но вообще-то могу.
  - Да нет, если плохо себя чувствуешь, то попросим пилотировать кого-нибудь другого...
  - Нет, все нормально. А куда это вы собрались?
  - Так поместьице потенциальное осматривать, голубка. Покупать - не покупать, или что где как...
  - О! Тогда зачем спрашиваешь, предводитель. Конечно я. Конечно сейчас. Погоди, сейчас сбегаю на секундочку...
  И - действительно, вернулась приблизительно через минуту, грызя ореховое печенье, запас которого захватила с собой почти контрабандно. Еще через пятнадцать минут "таблетка" плыла на высоте в шестьдесят километров встречь светила. Эту картину можно видеть сотни раз, но у каждого стоящего человека все равно каждый раз будет захватывать дух от обзора при вертикальном, как на воздушном шаре, плавном, не слишком быстром взлете. К середине картинки сдвинулась, стала вполне обозримой давешняя горка, торчащая из россыпи коричневого, похожего на шлак, гравия. Наклейкой на открывающейся картине, прорезью в ней стал аккуратный черный брус "Ковчега", и открылось то, что не было видно: глубокий, напоминающий спину двугорбого верблюда по очертаниям залив какого-то моря находился всего в двадцати километрах от места посадки. Стояло безветрие, и вода залива блестела, как чуть только сморщенный лист лиловато-сизого металла. Но они решили - на "восток", и направление это было - не в сторону моря. Берег круто уходил в почти меридианальном направлении, а под диском неуклонно проплывали земли поместьица: желтые, белые, красные пески пустынь и черные, густо-синие, лиловые, красные пространства каменистых плоскогорий. Желтые, угрюмо-оранжевые, серое - лоскутное одеяло окаменевших глин. Источенные эрозией, коричнево-бурые или наоборот, острые, клыкастые отроги и пики горных стран. Рубцы и шрамы ущелий, чудовищных оврагов и пересохших рек. Хотя были реки и не пересохшие, вполне даже полноводные.
  - О! Стоп, мадемуазель! Затормозите, пожалуйста над серо-белым участком.
  На днище выдвинулся двухметрового диаметра, состоящий из отдельных ячеек диск фотоколлектора, изображение, мигнув, как будто прыгнуло навстречу ему. Фермер, мрачно возглавивший экспедицию, отставив массивный зад, навис над Локусом Выделения и замолк. Наконец, он издал довольное ворчание, как очень крупный медведь:
  - Эй, ты! Иди глянь...
  Некто В Сером, сопя, оттеснил его в сторону, посунувшись к экрану Локуса.
  - Ну и что? Солидный разрушающийся массив, известняк, хреновый мрамор или паршивый мел... Чего ты, собственно, обрадовался?
  - Ты давай, давай себе труд подумать, русский. Хотя бы иногда. Хотя бы такой труд. Это - очень хорошо, но это много, весьма много работы на перспективу... Анхен, сахар мой, давайте дальше.
  Со средней скоростью в три тысячи километров в час, они летели около четырех часов, пока под машиной, в полной темноте, под локатором, не потянулись воды еще одного океана, и им понадобилось еще часа два, чтобы влететь в следующий день. Обращало на себя внимание множество островов, они лежали в сизой оправе океана по отдельности, небольшими группами и мощными архипелагами. На глазок - их было куда больше, чем в Океании на Земле, но были они куда ниже сортом: бурые, белые, желтые клочки суши в самом настоящем, обширном океане, уныло-плоские, либо дыбящиеся негостеприимными, мертвыми кручами, вовсе не радовали глаз в разительном контрасте с островами низких широт на Земле.
  - Стоп! - Снова узрел что-то такое Фермер. - Госпожа моя, - пониже...
  - Знаешь, что это такое? - Спросил он минут через пять. - Никогда не видел?
  - Ну почему же... "Ископаемый лес" - пни и целые деревья, окаменевшие после того, как слегка обуглились... Очевидно - какой-то процесс освободил их из-под толщи осадочных пород не слишком давно, - слишком хорошая сохранность.
  - Да. Надо будет наведаться. Мадемуазель! Мы ведем картографирование?
  Анна только фыркнула:
  - Да уж это-то само собой! Я только никак не могу взять в толк: чего вы тут потеряли? На то, чтобы подробно осмотреть здесь все, понадобится тысяча лет, и никакие самолеты этого обстоятельства не изменят. Давайте, - поднимусь повыше и рвану побыстрее?
  - Да, - нехотя согласился Фермер, - картина, в общем, ясна. Давай пару витков в темпе -возвращаемся.
  По умолчанию - колоссальный массив суши, на котором возник "Ковчег" решили считать лежащим в Восточном полушарии. То, что лежало почти точно напротив, напоминало грубый брус, тянувшийся мало что не от полюса до полюса. Полюса были обыкновенные, - ледяные, а вот Антарктиды, - или чего-то ей подобного, -не было. Два континента, заслуживающих этого названия, - но зато какие! Массив (его первое время так и называли "Массив") был гигантским сверхконтинентом, вроде Гондваны времен глубочайшей древности Земли, не уступавший Евразии с Африкой, слитым вместе, а "Брусок" - несколько превосходил Северную и Южную Америки совокупно. И везде, буквально везде была одна и та же, лишенная малейших признаков жизни картина. Вернувшиеся из экспедиции, наглядевшись на эту картину, вернулись убитые, угрюмые, почти физически больные от монотонной, голой, беспощадной простоты здешнего бытия.
  - Я и не думала, - проговорила Анна, выпив водки, хотя и не была особой любительницей, - что глаз наш так привык хоть к каким-то былкам, жучкам и моху, - и что будет так резать глаз, когда этого совсем нет...
  - Очевидно, - говорил Фермер, оживленно жестикулируя вилкой, - здешняя цивилизация вообще носила более островной характер, чем у нас... - Он сделал паузу, чтобы возбужденно прожевать очередной кусок, - слишком большие континенты, понимаете ли, слишком далеко от моря ...
  Но его перебили сразу в несколько глоток:
  - Ты чего это такой счастливый?
  - А ты, ты что свято уверен, что она была, цивилизация эта?
  - Эй, эй ты аккуратнее, - в глаз попадешь бифштексом своим...
  - А! Вам не понять. Вам не понять, что именно так по моим представлениям должен выглядеть рай: бесконечное поле, которое предстоит вспахать и засеять. Понимаете? Одно закончилось, а за ним - другое. Ждет. А цивилизация тут была-а! Как не быть. То, что здесь произошло, отдает слишком большой подлостью, чтобы быть результатом разгула стихийных сил. По почерку видно: если и не наш брат, Homo Sapiens, то кто-то до чрезвычайности к нему близкий. Наверное, - еще Разумнее, чем мы, потому что уж слишком чистая работа. Нас всегда спасало наличие определенной непоследовательности в наших действиях.
  - Слушай... Нет, я не понимаю, - ты действительно ратуешь за то, чтобы мы остались на этом стерилизованном шаре? Ты не шутил?
  - А когда я шутил? Тем более - серьезными вещами. И сама по себе шутка - куда как серьезная вещь: за некоторые - назначались поединки без всякой пощады, до смерти... То есть мне даже в голову не приходило, что слова мои, правдивые, отражающие суть моих намерений, кто-то принял за шутку.
  - И всерьез останешься один, если остальные порешат лететь?
  - Я, кажется, уже сказал, - он пожал плечами, - не вижу смысла повторять. Геро останется со мной, право на долю имущества у меня есть, и я справлюсь. Не скрою, что был бы очень доволен, если бы кто-то решил остаться со мной. Но это - не обязательное условие.
  - Ты решил заселить планету исключительно собственными потомками?
  - Ха! Не смеши меня: ты всерьез веришь, что, захватив типы зверей и растений, я не захватил значительное число образцов людской породы? Это - не очень хороший выход, но если возникнет необходимость...
  - Но как же... Что тут можно сделать?
  - Увидишь, - Фермер добродушно похлопал его по плечу, - и сам примешь участие.
  - Ты в этом так уверен?
  - До сих пор Сообщество, как правило, не делало глупостей, хотя и совершало ошибки и промахи. Так что, пожалуй, уверен.
   - Ты невыносим. Знаешь, - почему? Потому что неуклонно отвечаешь на всякий риторический вопрос. Это ужасно.
   - Нет. Завтра мы едем на берег моря, где непременно сделаем анализы, обязательно поныряем с аквалангами и проведем Акт дефлорации этой вот печальной вдовы. Как то и надлежит дикарям - публично и в торжественной обстановке.
  - То есть?
  - Там увидите.
  
  Рекогносцировка II.
  
  Диски плавно валились вниз с двенадцатикилометровой высоты, и сквозь дымку постепенно проступали отдельные скалы, небольшие острова и, главное - береговая линия, кое-где отмеченная полосой белой пены. Но машины опустились на рыхлую осыпь, там, где тяжелого прибоя не было, где чернел насквозь промытый, тяжелый и твердый, как металлическая дробь, шлифованный базальтовый песок, сверкающий в лучах светила, как металл, и раскаленный светилом - как металл. Сиреневато-голубая у берега, вода отличалась неимоверной прозрачностью, и только поодаль, с переходом к более солидным глубинам, она темнела, становясь сине-лиловой, цвета сливы. Поблизости же был виден даже мельчайший камень, чуть ли ни каждая песчинка на дне. Статер выволок акваланги, Некто В Сером вылез в сопровождении забавной тележки довольно хлипкого облика, которая всюду следовала за ним, дрожа и позвякивая, и попутно волокла с собой все шесть баллонов. Все собравшиеся были в разнообразных широкополых шляпах во избежание, а Некто В Сером немедленно снял ботинки и, ухая на каждом шагу от прикосновения горячего песка, пошел, как медведь, ставя стопы на ребро. Подошел к берегу, стал в воду и сказал:
  - Пш-ш-ш... Дай!
  И протянул лапу к аквалангу.
  - Ты что - плаваешь?
  - Я - что хочешь. Если вынуждают, конечно. Вынуждали - часто.
   - Давай так: сперва я с Фермером, потом - ты с кем-нибудь из нас. Кто-то из тяжеловесов должен быть в полной готовности, но на берегу.
   Некто В Сером флегматично кивнул и сплюнул в воду.
  - Только не пойму, - чего вы там ищите? Песок - базальт и чистый кварц, в таких местах и на Земле с жизнью бедновато. Чисто ж вулканический берег, - ты глянь!
   И он указал на кольцо из невысоких скал, клонящихся верхушками к середине кольца, метрах в трехстах от берега. Еще пара-тройка таких же плит была повержена, сохранившись в виде лежачих либо же застрявших между соседями, тяжких глыб. И спокойные волны, дробясь среди скал, грохотали в вечном буйстве, сотрясая массивный, гладкий камень.
  - Это ж явные остатки небольшого вулканического кратера. Тут просто по статусу не положено никаких кораллов или даже их остатков...
  - Все равно красиво, - сказала незаметно подошедшая Анюта, - прям как руины какого-то замка, в котором жила королева.
  Фермер, пятясь в воду, пожал плечами. Температура водички была повыше тридцати градусов, и, поскольку для первого раза не предполагалось плавать сколько-нибудь долго, особой нужды в гидрокостюме не было. Береговая команда в составе Челы, Анны и русского остались психовать у кромки воды. Некто В Сером еще раз убедился, что куда легче делать самому, чем дожидаться незнамо - чего или глядеть, как мучаются с какой-нибудь хреновиной другие. Благо еще, что Фермер был точен, и силуэт его возник у берега аккурат к окончанию контрольного двадцатиминутного срока:
  - А ты говоришь, - начал он, будто продолжая спор, в котором не участвовал, - теоретизировать сколько угодно можно. Проверять надо.
  - Ты что?
  - Нет-нет, - он даже выставил вперед мясистую ладонь, - ничего живого я не нашел. Все мертво, как... - И, не найдя подходящего сравнения, продолжил. Кораллы тут - были. Страшно крепкие, минерализованные скелеты и до сих пор видны ниже зоны волнения. Там поглубже, метрах на шестидесяти, их просто нечему было сломать. Спускаться мы не стали, но видно было превосходно: если и не кораллы, то что-то страшно на них похожее и вполне заменяющее. А так - ни-че-го! Так что хочешь - ныряй, хочешь - так искупайся, вода отменная: мокрая, соленая, теплая...
  Некто В Сером молча содрал с себя снаряжение и на манер тяжеловесного тюленя бросился в воду, нырнул, проплыл под водой метров сорок, вынырнул, отфыркиваясь, и упрощенным кролем поплыл прочь от берега. Обернувшись, увидал сильно отставшего Челу, и, со страшным удивлением, - Анюту. Первый пилот барахтался на мелководье, не проявляя никаких намерений плыть за мужчинами.
  - А-аньк! Ты чего там?
  - Чего-чего! Плавать я сроду не умею, и глубины до смерти боюсь, вот чего!
  Мужчины поплескались какое-то время, но признание Первого Пилота по непонятной причине сбило желание плавать еще, и они скоро выбрались.
  - Интересно, - продолжал неторопливый допрос Фермер, - и в чем же причина такого пробела в воспитании у столь решительной, храброй и двигательно одаренной девушки?
  - Ничего-то ты в жизни не понимаешь, немчура. Речка у нас была, - по колено воробью и текла на треть свиным говном. А бассейна у нас как-то не было предусмотрено. Забыли, наверное.
  - Это неважно. Я обещаю, что приму самые последовательные меры, чтобы исправить данное упущение, как бы ни был занят. Потому что не уметь плавать - недопустимо. Совсем. Ладно, - проговорил он, вдруг переходя к иной теме, - сейчас состоится первый спуск на воду корабля по имени "Жизнь".
  Он достал из сумки объемистую банку, полную сизой прозрачной жидкости, открыл крышку и совсем уж было собрался вылить содержимое в воду, но был остановлен.
  - Чего это такое?
  - Три вида одноклеточных водорослей и оплодотворенные яйца двух видов рачков.
  - Неужто хватит?
  - Ха! Если бы были течения подходящие, через три дня цвел бы весь океан на всей планете. Но нам нет нужды торопиться, потому что еще будет у нас бо-ольшая беда с углекислым газом... Не миновать.
  - Ну вот, - с непонятной грустью сказала Анна, - так все было тихо, торжественно, красиво. А теперь начнется все, как всегда: слизь, чавканье, бульканье, пузыри пускаемые, муть, запахи. Везде - жуткое число суетливой мелочи, еда и траханье.
  - Не ожидал от вас такого холодного эстетства. Как у Снежной Королевы... Мадемуазель, - с такой философией выходить замуж противопоказано категорически. То, что вы перечислили как раз и составляет суть замужней жизни.
  - Да нет, все я понимаю. Это так, - вроде как мечтаешь кое-когда податься в монашки, а сама знаешь, что - не по тебе это дело, и сроду ты никогда ни в какой монастырь не пойдешь. Красиво тут все-таки. Чисто.
  -А твою банку, - сказал Некто В Сером, мы проткнем в паре мест и прицепим к вот этому вот одру...
  - Ты это когда?
  - Ты скажи сначала, - почему жижа какая-то сизая? Цианобактеры?
  - Разумеется, нет. Видите ли, - классический хлорофилл не слишком-то подходит для несколько более жесткой радиации здешнего светила. Так что, даже при самом благоприятном развитии ситуации, мы вряд ли когда-нибудь увидим милую нашему сердцу "изумрудную зелень лугов" и "зеленые шатры лесов". Хлорофилл пришлось модифицировать, сместив спектр отраженного света к фиолетовому краю. А самое интересное, что преобразование этой несчастной планеты придется начать все-таки с космоса...
  - Объясни.
  - Непременно, мисс Судкова. Самым подробнейшим образом. Иначе ничего не выйдет, поскольку чего бы я не предполагал, а сто процентов дела в этом направлении - все равно за вами. Начиная от рекогносцировки здешней системы и кончая колоссальными энергетическими проектами.
  - Ну что ж, идеи нам близки и насквозь знакомы. Романтика восьмичасового рабочего дня с восьми до восьми.
  - Что? А, понимаю, - шутка. Но очень возможно, что и больше, чем с восьми до восьми. Но пока - отдых, завтра еще одна - и последняя рекогносцировка предварительного сорта. Она носит, скорее, символический характер.
  
  Невысокая, - всего-то метров двести пятьдесят - триста, горка была устрашающе-массивной. Это, скорее, была даже не горка, а чуть приподнятый край плоскогорья, клином выдающийся в более низкую равнину, мертвую, как и все на Этом Берегу. Скучные бурые стены обрыва были глубоко рассечены чуть зазубренными выпуклыми гребнями, ниже переходившими в в выпуклые рыхлые осыпи. Кое-где эти осыпи напоминали целые потоки глыб, каменные реки, тянущиеся далеко вглубь мертвых степей. Фермера надо было видеть: он, взяв совершенно великолепную лопату с ухватистой, короткой ручкой зеленого цвета, буквально принюхивался к пустыне под ногами и глядел наверх, на обрыв. Наконец, он решительно зашагал вдоль одной из Каменных Рек, и Некто В Сером потянулся вслед за ним. Два человека казались муравьями рядом с исполинскими глыбами, сплошь загромоздившими русло этого громадного оврага вместе с грудами бурого гравия. Глыбы попадались от самых свежих, остроугольных и кончая ветхими, источенными эрозией. Чуть выше "уровня" этой каменной реки слежавшиеся обломки покрывала рыхлая корка слипшегося крупного песка, что проваливалась под ногами. Фермер метнул окрест последний из своих фирменных, хищных взглядов, окончательно выбрал место, нагнувшись, растер в бугристых ладонях почву, более напоминавшую каменное крошево пополам с пылью, плюнул, пробормотал себе под нос сначала - какое-то жуткое проклятие, а потом, похоже, молитву, - начал копать. Он вроде бы и не очень торопился, а все-таки довольно скоро оказался в яме по пояс.
  - Эй, тебе помочь?
  - Зачем? - Фермер нехотя разогнулся. - Чтобы замедлить дело? Твоя помощь в очень многих делах неотличима от легкого, вершимого не нарочно саботажа. Ты бы слышал тон, коим ты высказывал свое предложение: казалось, что ты молишься, чтобы его не приняли. Не бойся: я спешу и потому не буду привлекать тебя к труду.
  Некто В Сером с видом крайней обиды сел, отвернувшись от спутника, и надулся. Так он просидел довольно долго, пока не подскочил, вдруг услыхав почти безотчетный вопль:
  - Я же говорил, я же уверен был!!!
  - Ты что в-вопишь?!! Так заикой сделать недолго!
  - Что? А... Нет, ничего особенного, - проговорил он из ямы, доходившей уже ему до шеи, - и с торжеством поднял на ладони какой-то невзрачный темный комок, - ты только погляди, до чего я докопался!
   После давешнего вопля Некто В Сером был, с одной стороны, - исполнен скепсиса, а с другой - парадоксальным образом готов был поверить во что угодно. В том числе в то, что напарник свихнулся. Он с подозрением и даже легкой брезгливостью спросил:
   - Это что?
   - Да почва же! - Ответил Фермер со счастливой улыбкой. - Понимаешь, моя первая, еще студенческая работа была посвящена ископаемым почвам с точки зрения сравнительного плодородия... Я уверен, что в этом образце - полным-полно угля, она перещелочена, в ней масса золы, а минеральные соли - по большей части вымыты. Но это все-таки почва. Мы правы в своих подозрениях: это была хорошая, добрая к своим детям планета, кто-то, наверное, выращивал на ней хлеб, но потом еще кому-то этот порядок показался скучным,и они, - для разнообразия ив благодарность за доброту, -однажды ее убили... Придется вскрывать грунт на миллионах квадратных километров, поскольку все другие мероприятия не дадут такого быстрого эффекта, не могут его дать... А! Что тебе говорить!
  - Погоди... Ты так увлекся, что ничего вокруг себя не видишь. Глянь, - Анька зовет, что-то случилось...
  По земле, по его плечу ползал, дрожа, яркий, четкий "зайчик" от лазерного луча.
  - А?!
  Подняв глаза, они в один миг поняли, что именно произошло: на горизонте вдруг возникли, на глазах вырастая, громоздясь чудовищным горным хребтом, устрашающе-черные, пылающие сотнями тысяч молний, покрытые шипами, буграми и наростами тучи. Они клубились, как облако ядерного взрыва и выглядели почти столь же страшно. Некто В Сером, схватив Фермера за руку, в один миг выдернул его из земли, как морковку:
  - Бе-егом!
  Фермер, глянув, прищурился и присвистнул. Молча повернулись, два громоздких мужика тяжеловесно, но достаточно быстро кинулись к старому, доброму "Адонису". Первый же порыв ветра, ударивший им в спину, напоминал чудовищный пинок, так, что двое тяжелых мужчин сбитыми кеглями покатились по земле. Они, разумеется, тут же вскочили и побежали дальше, причем им обоим казалось, что ветер гонит их, словно сухие листья, так они и неслись, равно падая и тогда, когда ветер усиливался до силы стенобитного тарана, и тогда, когда он вдруг слабел, и они, теряя равновесие, валились на спину. Туча налетела угольным покрывалом, которое набрасывают на голову противника, чтобы ослепить, апокалиптическим драконом из того числа, против которого нет храброго рыцаря, и одновременно же в спины "археологам" ударил ледяной ливень. Жидкие струи воды летели почти параллельно почве и били с силой струи пожарного брандспойта. Кошмарная почва под ногами на глазах превращалась в какую-то полужидкую, неимоверно скользкую пульпу, но до "Адониса" было уже близко. Когти из бездефектного металлокерамического полимера вцепились в камень и держали с надежностью скального основания. Кроме того, в тот же миг, когда ударил ветер, Анна включила минерал для фиксации машины в данной точке пространства. Теперь она исключительно вовремя распахнула проем входа, и они буквально влетели внутрь в сопровождении как минимум двух ведер превращенной в вихрь воды. Только теперь, оказавшись в относительной безопасности салона, они по-настоящему поняли, какой грохот стоял снаружи. Молнии вонзались в землю густо, как снаряды во время артподготовки, оставляя дымные, исходящие паром следы, - везде, но Массивная в тот момент вообще напоминала вулкан, потому что тысячи молний собрались в мрачно-лиловую корону, мерцающую вкруг ее вершины, высекая пар и дымящиеся обломки. Дождь снаружи закончился, превратившись в буран мокрого, смешанного с дождем снега. А степь враз провалилась куда-то вниз, а у Анны было зверское лицо, потому что она - чувствовала, а они только потом, когда сплошная смесь воздуха, воды и снежной пыли на миг рассеялась, увидали угольно-черный, исчерна-черный на черном фоне столб вихря. Он был под стать облакам, дождику и ветру, и туша "Адониса" по сравнению с ним была, как комар - по сравнению с закопченной фабричной трубой. Но геминер - особый привод, и машина проскользнула между идущими шеренгой вихрями уверенно и не без изящества.
  - Ты того, этого... не оборачивайся. Мы тут вытремся, а переодеться не во што...
  Анюта молча дернула плечиком и всей спиной изобразила "подумаешь!" в молчаливом ответе на эту реплику. Тут, на высоте в тридцать километров, было спокойно, приветливо светила местная звезда, а внизу бешено клубился облачный океан. Голый Некто В Сером указал вниз и без особого смысла сказал голому Фермеру:
  - Вот так-то!
  - Если хочешь знать, - медлительно громыхнул нидерландец, - я доволен. В один день я убедился, что тут есть почва, что дожди - идут, и воды, в общем, хватает. И еще одна вещь, - тут есть грозы. Хоть какая-то фиксация азота. Да, мы, разумеется, рассеем модифицированных нитрификаторов, но этого может оказаться недостаточно, и я всерьез опасался, что всю планету придется превращать в грозовой фронт.
  - Ага, - кивнул русский, - а потом в сплошной дождь азотной кислоты. Услыхали б вас ваши "зеленые"!
  Фермер тихонько, вовсе нехарактерно для себя захихикал:
  - А забавно: природа в таком состоянии, что даже и при всем желании невозможно нанести ей ущерба.
  - Но ты, надо понимать, все-таки попробуешь?
   Фермер вздохнул, и, проигнорировав это высказывание, сказал:
   - Нам и вообще несказанно повезло с высадкой: то-то меня удивляло, что стоит такая спокойная погода... Понимаешь, - биота поглощает колоссальное количество солнечной энергии, всячески и разными способами сглаживая перепады температур и вообще всяческую метеорологию. Здесь - ее нет, и погоды здесь должны стоять воистину чудовищные. И это - надолго, а мы - еще и добавим...
   - О-о-хохонюш-ки... - с хрустом потянувшись, почти - прорыдал Некто В Сером, - ну ты и накачал на свою голову. И на головы нас, грешных, заодно...
   - А чего ты хотел, - голос Фермера мгновенно стал неприязненным, глаза холодно блеснули, - тут же райские кущи? Чтобы прямо сразу завалиться в них кверху задницей? И, - самое главное, - ничего не делать? Предел стремления для всякого русского. Коррекции это не поддается...
   - Ну спасибо!
   - Я уж договорю... Истинно говорят, что в напарники для большого дела нужен голландец или бельгиец, если нет под рукой, - швейцарец, на худой конец - немец или швед, но ни в коем случае не испанец, не итальянец и не француз... Обрати внимание, - русские даже не рассматриваются. Вынесены за скобку.
  - Я работал меньше других или хуже других?
  - Мне приходилось задумываться над этим, - Фермер пожал плечами, - как над любым загадочным явлением. Сделав усилие над собой, я заставил себя быть объективным. Нельзя сказать, чтобы ты не умел работать, потому что у тебя громадная работоспособность и дисциплина труда. Нельзя назвать тебя непрофессиональным, потому что ты - великий математик, с этим согласны даже твои коллеги со всей их профессиональной ревностью, да я и сам это вижу... Безотказен? Пожалуй. Потом я понял: дело глубже. Оно в целях. Ты готов, со скрытым отвращением и всем терпением русского претерпеть сколько угодно тяжелой работы для того, чтобы в конце концов ничего не делать.
  - А ты?
  - А для меня работа есть способ существования. Я считаю это лучшим, чем лежать или предаваться так называемым развлечениям. Не понимаю и... Никогда толком не понимал. Кстати, - ты рассчитаешь мне ген-трансформации? А того лучше, - не сделаешь ли общий алгоритм для таких расчетов?
   Некто В Сером буквально обомлел от такой наглости и теперь только лупал глазами, глядя на соратничка. Наконец, проглотив комок и чуть опомнившись, он просипел:
   - Вот и обращался бы к своим голландцам со шведами... Что ж ты к ленивому русскому?
  - А я к тебе вовсе не как к работнику, а как, например, к комплекту ценного оборудования. Да, оборудования! Но очень ценного. Даже, наверное, уникального.
   - Паршивый подлиза. Тонкий, искушенный дипломат, постоянной играющий грубовато-прямолинейного, сурового простягу пионера... Тьфу! Но я, понятное дело, сделаю. После отхода Нэн, наверное, и некому больше.
  Помолчав, Фермер вдруг, будто бы ни с того и ни с сего заявил:
   - А знаешь, - в океане уже видны кое-где расплывающиеся зеленые пятна... Обратного хода нет. Нет! Жизнь вцепилась в океан, и, даже если бы мы сейчас вдруг ушли, через два, пять, десять миллионов лет это все полезет на сушу, даст десятки тысяч жизненных форм. Хотя даже и тогда все это будет примитивно и убого. Слишком мало предпосылок. Так что давайте доведем это до конца.
  - Ты псих. И самое страшное, что твое сумасшествие, похоже, заразно. Давай! Ну давай доведем до конца. Может быть, это будет не слишком страшный конец. Для разнообразия.
  
  Огненная Земля I.
  
  Для третьей рекогносцировки не понадобилось никуда идти. Анна заперлась в Посте Вето и спустя два часа знала все интересующее. Очевидно, со временем вырабатывалась привычка: эта работа не превратила ее в блюющее создание с зеленым цветом лица и дикой головной болью. Напротив: она явилась к заказчику самолично и доложила с военной почти четкостью:
  - Относительно интересующих вас обстоятельств: планета - "единица" существует. Расстояние - шесть процентов, диаметр - около тридцати двух. Мы, соответственно, - "четверка". Пояс астероидов - есть, но представляет из себя, скорее три сравнительно компактных группы на равновесных точках. Темп вращения "единицы" вокруг оси, - порядка тысячи двухсот недель, так что приливным трением она полностью не остановлена... И еще вот что: на высоких орбитах кое-где вращаются энергетически-молчаливые объекты, некоторые из них - достаточно массивные.
  - Это - осложнение, но вообще говоря, - приемлемое... Мы должны успеть.
  Статер вмешался в разговор:
  - Это - не осложнение. Так или иначе комплекс придется делать уныло-самоподдерживающимся и саморазвивающимся. Иначе все там выгорит за считанные годы, а там...
  Фермер кивнул:
  - А там будет неизвестно что. Ты обдумал?
  - В основном. Но уточнения - на месте. Так что я там нужен. И еще - экземпляр "Радужного Ядра"... если оно, разумеется, не будет против.
  - Будем считать принятым без голосования. "Ковчег" готов, господа. Начнем с платино-иридиевых изысканий или сразу - на "единицу"?
  
  Поток энергии на "единице", получившей имя Приматор, был настолько плотен, что процесс, инициированный Сообществом чуть отступя от его "восточного" терминатора, пошел даже быстрее, чем ожидалось. Как на незабвенной Кси, но куда страшнее от узкой полосы длиной в десять километров во все стороны поползла черная, заливающая все неровности кайма. Разумеется - она распространялась все-таки медленнее, чем там, потому что тут не было и не могло быть сотен тысяч, миллионов тонн "системного" раствора. Как это бывает не так уж редко, то, что расползалось по залитой чудовищным пламенем светила, пришлось затевать куда более сложным, чем этого хватило бы для дела: по сути тут распространялась, неуклонно заливая территорию Приматора, примитивная, однообразная, никуда пока не стремящаяся форма жизни. Почти черный, изборожденный жилками и бороздами слой, приблизительно на равном расстоянии проросший бутонами кубических черных кристаллов самого зловещего вида. Разумеется никто из живых людей не совался на освещенную сторону. Три человека в скафандрах, которые все-таки пришлось делать ради такого случая, стояли в километре от ослепительно пылающей, рассеченной неровными тенями от ям и возвышенностей линии терминатора, и дуги бесшумного синего и красного, как сырое мясо, света тянулись над их головами с дневной стороны и медленно сходили на нет. Почему-то здесь было только два цвета. Потом планета медленно-медленно будет поворачиваться, и вместе с движением линии восхода будет распространяться темная линия Локусов Поглащения, пока вся "единица не превратится в одну гигантскую силовую станцию, одно живое существо, обладавшее пока что единственным побуждением: накапливать и перекидывать энергию туда, где в скором времени должен возникнуть "адресат". Пока же она тихонько, без потерь циркулировала в каких-то структурах, описать которые можно было только при помощи мудреной математики, а представить - вообще никак нельзя, если вы, конечно, не Сен. Тот - представлял, но объяснить, как обычно, не мог.
  Это и вообще было трагедией его жизни: не было, не существовало слов, которыми можно было бы объяснить то, что он считал важным, а остальное - было мало достойно слов.
  Время шло, точно так же, вполне удачно, прошла кладоискательская экспедиция в здешний пояс астероидов, и новые сотни тонн горючего для безынерционного привода добавились к тем, что еще не были израсходованы.
  - Так, - сказал Фермер, в радостном предвкушении потирая руки, - кое-какие подготовительные работы выполнены. Теперь можно браться за пролог...
  
   "Таблетка" с наблюдателями висела над обширной низинкой. Некто В Сером утверждал, что:"Здесь явное, только слепым болванам невнятное место смыкания сразу нескольких разломов. Ну поднимитесь вы повыше..." - но самое главное, что дно котловины, отделенной от океана трехсоткилометровой возвышенностью, находилось много ниже уровня океана. Многочисленные, но пересыхающие летом реки не могли сколько-нибудь существенно поправить положение, и возвышенность было решено вырвать из материка, дабы в самом массивном из его узлов образовать море более обширное, нежели Черное. Несколько геминеров было заложено в шахтах вместе с сотнями килограмм иридия. Все это вместе по сигналу от подрядчика должно было вызвать геологическую катастрофу, подобных которой в летописной истории человечества еще не было, - если, конечно, не вести серьезных разговоров об Атлантиде и прочих подобных, мало задокументированных событиях.
  Сигнал. Трещины шириной в сотни метров вдруг прорезали желто-бурую мертвую степь, раскололи массивные холмы, а потом чудовищная, двадцатикилометровой ширины полоса суши вместе со степями и холмами плавно поехала приблизительно на зюйд-вест-вест, оставляя за собой бездну, до ужаса похожую на отверстую рану в первые мгновения, пока ее не зальет кровью. И оттуда уже поднимались пары не то пыли, не то дыма, а края трещины-границы вдруг разом вспыхнули адским багровым пламенем и раскалились добела от чудовищного трения горных пород. Остров площадью в шесть тысяч квадратных километров, узкая полоса, два раза сломавшаясяв слабых местах, въехал в океан, на глубины, достигавшие полутора километров. Волна, - гладкий, пологий вал, подавляющий своей массивностью, по свидетельству наблюдающих с океанического "конца", поднявшись - закрыла на какой-то миг горизонт. Глаз отказывался воспринимать происходящее просто в силу его масштабов. Другая волна, ворвавшись в новорожденный проток, вздыбилась на сотни метров, с чудовищной силой ударила в пологие берега котловины, частью - превратившись в пар, частью - в брызги, совершенно затянувшие многие сотни тысяч квадратных километров. Земная кора - треснула, в сотнях мест вырвалась на поверхность раскаленная лава, встала цепь новорожденных вулканов. Кубические километры пыли, продуктов горения и пара в считанные минуты оказались подняты в атмосферу. В эти сутки черные, клубящиеся тучи затянули весь небосвод, а земля дрожала, как в лихорадке. Бушевали такие ураганы, что Сообщество всерьез задумалось о временной эвакуации, но все-таки обошлось, после окончания Месяца Бурь в средоточии Фатума, - громадного континента, на котором высадилось Сообщество, уже оформилось новое море, окаймленное множеством действующих вулканов. Бабах.
  - Во-от, - с явным удовлетворением прохрипел Фермер, - мне прямо-таки глаза резало отсутствие тут Средиземного Моря. Теперь - хоть какое-то. Теперь перейдем к заказу на углекислый газ...
  - Может - обождем пока? Я что-то стал опасаться твоих затей...
  Тот согласился неожиданно легко:
  - Не против. Тут как раз можно и погодить. Пролог, можно сказать, написан, можно браться за вступление...
  
  Плоскогорье Блэк-Вью он выбрал за прочность и надежность покрова: черный, гладкий камень идеально подходил для того, чтобы безопасно скрыть обширный лабиринт производственных помещений. А еще - за редкостное богатство элементного состава лавы
  В Белом Зале, в бассейнах, выплавленных в камне вместе со стенами, перво-наперво заложили "долгоносиков", благо лунный опыт уже был, но тут на эти автоматы возлагалась особая миссия.
  Полтора десятка роботов с объемистыми, - как будто вздутыми, - жирно отблескивающими серыми телами, действительно напоминали громадных,суетливых жуков с неприятно-самостоятельным поведением. Построившись редкой шеренгой, они двинулись вглубь черной пустыни, останавливаясь приблизительно через каждые сто метров. Тогда они вонзали острые хоботки в камень и как будто бы пробовали его на вкус. Оставшись довольны - они застывали надолго, если же камень был неподходящим - неуклюже вскакивали и, рыская, словно свиньи, ищущие трюфели, двигались дальше. Время от времени один из них, израсходовав запас, стремглав кидался назад, неуклюже вскидывая на бегу зад. Медлительное, мешкотное с виду дело Первого Посева велось непрерывно и завершилось через неделю. К этому моменту в некоторых местах черный камень уже вспучился, исподволь трескаясь, и из трещин начали сочиться тонкие струйки серого и желтого дыма. Ветер, с воем и гулом пролетая над Блэк-Вью, теперь вздымал клубы паров и мельчайшего каменного праха. Ходить по плато стало небезопасно, и после двух случаев, чудом не кончившихся бедой, пешее хождение по Каменной Плантации было решительно запрещено. Надежная вроде бы поверхность вдруг бесшумно проседала при самом легком прикосновении, извергая горький, раскаленный прах, или расползалась вязким болотом, при взгляде на которое не верилось, что это - тоже камень, что тягучая жидкость почти совсем не содержит воды. Потом бугры или даже совершенно ровные с виду участки вообще превратились в дымящиеся, исходящие паром язвы, и из них полезли мелкие суетливые твари длиной с палец, жирно блестящие, на четырех, шести или восьми членистых ногах. Бесчисленные, как пешая саранча, как лемминги в урочный год, как крысы - в страшные лета крысиной напасти, они буквально кишели на плато, в некоторых ямах их скапливалось так много, что каменное крошево казалось шевелящимся. Твари были безвредными, никуда, - вопреки опасению некоторых членов Сообщества, - не лезли, выглядели довольно противно (особенно собравшись кишащими массами), и - были не на шутку крепкими. Во всяком случае, их было трудно повредить, даже со всего маха, всем весом наступив каблуком. Плоскогорье уже теперь напоминало уродливые соты, язвенную поверхность, источающую прах и каменный гной, но самые большие бугры, коих тоже было очень много, еще продолжали угрюмо куриться, постепенно вздуваясь целыми холмами, или, наоборот, проседали, образуя гладкие, неглубокие, трепетные углубления площадью во многие, многие сотни квадратных метров. В один прекрасный день начали проваливаться внутрь себя, растрескиваться, расползаться и они. Рев, оглушительный рев и треск огласил окрестности лагеря Острые Домики. В те буколические времена наивным членам Сообщества казалось, что достаточно нагромоздить некое подобие цыганских шатров из многотонных каменных плит, скрепить плиты,- и надежное убежище, укрытие от любых гримас здешней метеорологии будет готово. Впоследствии это заблуждение рассеялось само собой, под влиянием немногочисленных, но весьма показательных примеров. Но пока такие факты известны не были, и посему сменные группы наблюдателей укрывались в так называемых Острых Домиках, - чудовищной, противоестественной помеси вигвамов со Стоунхэджем, лишенной малейших признаков бытовых удобств. Фермер, впервые увидав эти менгиры, спросил только:
  - Бородатый делал?
  И в ответ на подтверждение только кивнул. Он тут был по делу и не желал размениваться на мелочи, вроде выяснения увлекательного вопроса: собирается ли русский гадить в углу или планирует привязываться к стенке, дабы все-таки выйти во двор, когда непогода затянется? Он успел вовремя, потому что именно в этот день рев стоял над плоскогорьем. Рев, от которого, как во времена оны, дрожала земля под ногами, закладывало уши, и перебалтывало внутренности в животе. Из громадных ям один за другим лезли "Бульдозеры", чудовищные машины восьми метров в высоту и размерами десять - на четырнадцать. Собственно говоря, - рев прекращался сразу же после того, как тускло-багровые, темно-пурпурные, светло-серые чудища выбирались из своих гнезд, оставляя за собой дымящиеся, зияющие провалы. После этого махины, обладающие исполинской силой и огромным весом, начинали двигаться плавно, быстро и почти беззвучно, в любом направлении скользя, как брусок масла по горячей сковороде. Конечности в передней части машин сложно, омерзительно шевелились, с треском посверкивая зелеными молниями. Фермер появился, достал из запертого под кодовый замок пульт Ордера, и, словно Гаммельнский Крысолов - крыс, повел за собой свое чудовищное воинство. Он двигался впереди, скользя на "таблетке" в пяти метрах над землей, следом за ним плавно, как капли упругой ртути, катили Бульдозеры, в несколько слоев покрытые Каменными Букашками, а следом Каменные Букашки валили уже в пешем строю, иногда - тоже в несколько слоев друг поверх друга, нимало не смущаясь этим обстоятельством. Выстроившись неровной шеренгой в две сотни километров длиной, от Кипящих Лиманов на Юге, там, где бурлило, не в силах успокоиться, новорожденное море, и до долины Красных Речей на севере, Бульдозеры двинулись встречь солнцу, и пыль скрыла земли, горы и долы, как дым от веку неслыханного сражения. Они вспарывали, переворачивали грунт на полтора метра вглубь, зеленые молнии крошили камень, а машины, налегая всей мощью, опрокидывали, валили, превращади в крошево скалы и валуны.
  
  - Я видел Блэк-Вью, землепашец. Раньше в ней было достоинство смерти, а теперь она просто омерзительна, белоголовый. Она похожа даже не на лунный пейзаж, а на нечто куда более отвратительное, - на уродливый индустриальный пейзаж. На выпотрошенную помойку без конца и края. Твое Дымное Море - истинно адский ландшафт. След Люциферова копыта, озеро мутного огня. То, что сотворил ты со своими подручными здесь - похоже на изнасилование трупа, на мерзкое надругательство. Там, где слышался только шум ветра и шорох песка, теперь прут твои драконы и кишит мелкая, суетливая нечисть. Глядя на тебя, я особенно ясно понял, что есть все-таки вещи непозволительные, запретные. И не говори мне о благих побуждениях, потому что никогда дорога в Ад не была еще такой очевидной.
  - Ха, католик! Ты неисправим со своим культом девственности, потому что корень твоей бездонной глупости - именно в нем. Я считаю, что нет ничего гнуснее, противоестественнее, глупее, чем бесплодная Непорочность. Лучше родить плод насилия, чем умереть девой. Роды уродливы и кровавы, католик, а кладбище - тихо и красиво, но я все-таки без колебаний выбираю - первое. Твой бог не создавал бы нас, если бы хотел тишины и покоя.
  Тартесс только тихо покачал головой. Темные глаза его смотрели не мигая, и казались в этот миг совсем прозрачными.
  - Уродливое не может быть благим. То, что ты творишь - не может быть божьим путем. Я не хочу иметь со всем этим ничего общего. Не желаю быть подручным Сатаны. Подготовив все необходимое, я сразу же уйду прочь от демонских плясок, которые ты устроил и устроишь в еще большем числе. Пока ты не испохабил всю эту тишину, весь этот покой, я пущусь в путь. Путь печальных безжизненных равнин, путь здешних тихих гор да будет моей дорогой. Я хочу плыть по здешним прозрачным рекам, пока ты не сделал их реками крови. Потому что любая река течет кровью там, где есть подобные тебе. Я постараюсь затеряться в здешних просторах до того, чтобы вся моя душа, все мое надменное "Я", что роднит меня с тобой, - растаяли бы без следа. И я, именно я, не ты, буду женихом этой печальной земли.
  - А, - голос Фермера отдавал зыком льва, тура, зубра или другого столь же могучего зверя, - так у тебя все это всерьез? Тогда жаль. Ты дельный человек и прекрасный работник, но что-то смутило тебя. Какое-то проклятье лежит на тебе, и я предвижу, что ошибка эта обернется не только бедой, но и грехом, и стыдом, и дьявольской гримасой. Избывай, удачи тебе, но не думаю, чтобы она сопровождала тебя. Кстати, - глаза его сверкнули любопытством, - ты собираешься и здесь оставаться католиком?
  - Мне жаль тебя. Для этого, для того, чтобы увидеть Господа моего в его славе, я и пошел с вами.
   - Пожалуй. Все мы пошли для того, чтобы иметь доселе неслыханную возможность - выбирать. Каждый - по воле своей.
   - А совесть? Как совесть позволяет тебе творить такое гигантское зло?
   - Мы не творим никакого зла. И все насилие, которое можно было совершить в этих краях, было совершено задолго до нашего прихода. Все насилие, баск. Без остатка. Поэтому есть у нас и еще один великий дар судьбы, - возможность хотя бы какое-то время действовать без сомнений и без оглядки. Потому что просто не в наших силах увеличить меру здешнего зла. Что бы мы ни делали. Но мне ей-богу очень жаль...
  
  Анахорет I.
  
  - Ты все-таки так таки и уходишь? Оставался бы, право... Тут эта студентка рыжая, она ж только из-за тебя и пошла...
  - Не понимаю, - баск пожал плечами, - я что, давал ей какие-то авансы? Я что, соблазнил ее и покинул, в лучших традициях дамских романов? Она сама себе выдумала чего-то такое, но причем тут я? Причем?
  - Да так как-то... Все равно не по-людски получается.
  - Вот говорю я с тобой, и поневоле добром вспоминаю Фермера. Он - четко придерживается правилам, лежащим в основе Исхода. Главному из них: никому не навязывать выбора. В том числе через так называемое общественное мнение. Отброшено это. Будем надеяться, - навсегда.
  - Жаль, но ты прав. И ты по-прежнему настаиваешь именно на таком способе передвижения. А можно спросить тебя - почему? Почему не"таблетка"?
  - Спроси Фермера, император. У него-то не возникло такого вопроса. Скользя над землей, именно что... скользишь. Землю надо познавать через труд тела, через трудности пути, и никаких других способов, - увы, - нет.
   - А как ты себя чувствуешь? В смысле - нормально?
   Тартесс рассмеялся совсем невесело:
   - Ты все-таки неисправим. Норма-ально, - передразнил он, - превосходно! Великолепно! Никогда не чувствовал себя лучше! Как, без сомнения и вы все, - после "Пандоры". Будем считать это твое беспокойство данью растерянности и пещерным пережитком.
   - Тогда всех благ и самой обыкновенной удачи. А - куда?
   - Туда, - Тартесс указал, - или туда. Особой разницы нет. Лишь бы подальше от широких преобразовательских планов человека из Нидерландов. Обреченных на успех планов. Мне нужно спешить еще больше, чем я думал поначалу: иначе ничего нетронутого просто не останется.
  - Хорошо, хорошо, - нетерпеливо проговорил Фермер, бывший тут же, - но хоть небольшую-то работу для меня ты сделаешь? Совсем нерадикальную и необременительную?
  Тартесс подумал, а потом пожал плечами:
  - Почему нет? Это было бы, согласитесь, как-то вовсе по-детски... Если все так и есть, как ты утверждаешь.
  Его экипаж был целиком выращен из бездефектных материалов, и оттого, при кажущейся легкости конструкции, на самом деле обладал колоссальной прочностью. Да просто-напросто небывалой - для всей предыдущей технической традиции. Техника, которая случайно не ломается вообще, а если ломается, то исключительно только под воздействием страшных, космических нагрузок, гарантированно погубивших бы человека, - создала вообще беспрецедентную ситуацию, иные нормы запасов, предосторожностей. Поведения - вообще. Представьте себе навигацию при условии, если кораблю плевать на любые рифы, и ни один ураган не сможет порвать на нем парусов и снастей, повалить мачты. Если горючее не кончится. Подобные мелочи - не воспринимаются сразу, во всем объеме и следствиях. Широченные колеса, шины низкого давления, объемистый кузов, - и чуть ли ни велосипедные спицы, немудрящего вида втулка с бесфрикционными подшипниками, - и потрясающая способность при необходимости - "подшагивать" любым из шести своих колес. И - предусмотрев кое-какой (впрочем - несокрушимый) тент, он, тем не менее, сознательно отказался от наглухо закрытой кабины. Другое дело, что при решении своем он руководствовался побуждениями смутными, а, может быть, даже и темными. Растяжечки, расчалочки, пружинки и все в том же духе - трепетное, гибкое и обладающее разве что минимальной жесткостью. И - на всякий случай там было два типа двигателей: электро, - с ТБ-подпиткой с планеты Приматор, и резервный - геминер.
  - Ну, прощайте, что ли.
  - Так ты не забудь!
  - Я сказал, землепашец.
  - И ты вот что: давай все-таки знать о себе.
  - Какое будет настроение, - лениво сказал Тартесс, - спасибо, конечно за беспокойство, но не стоит - не для этого мы затеяли Исход.
  Подрагивая на ходу, неторопливо, пузатый, смешноватый экипаж с черноголовым водителем направился в створ узкой, кривой долины. В провожающих оказались все, и все стояли, глядя вслед первому из противостоящих. И молчали.
  Он сам спроектировал и вырастил эту машину и сам собрал все, что считал необходимым для себя в этой дороге. В последнюю очередь он беспокоился о комфорте. В этом, помимо присущей ему аскетичности, был элемент сознательного выбора. И случилось так, что этой ночью он первый раз по-настоящему глянул в безоблачное небо, и - чуть не упал, впечатление от совершенно чужого, чуждого звездного неба оказалось неожиданно сильным, он даже закрыл глаза, стиснул зубы, борясь с головокружением. Вот так. Вот в этом-то и есть весь смысл. Пока был со всеми, - не смотрел, недосуг было. Либо смотрел, - и не видел, не видел вместе со всеми. Все из-за того же недосуга.Больше двух - уже толпа, если все время, непрерывно, круглые сутки напролет. А когда просто двое... Ну, это тоже можно понимать по-разному. Есть вариант, когда это мешает побольше любой толпы. Седло, - в меру жесткое, в меру удобное, плавно покачивалось под ним, а он, глубоко вдохнув, как перед шагом в холодную воду, снова глянул в звездное небо. Теперь, когда он был готов, ощущение не было таким сильным, а голова - кружилась... пожалуй, - даже приятно. Он считал себя бывалым человеком, и видел звездное небо Южного полушария земли. Там чуждый рисунок созвездий далеко не оказывал такого действия. Очевидно - рисунок вечно-неподвижных звезд вошел в плоть, кровь, наследственность человека. Человека. Не одних только птиц, летающих сквозь небо, не задумываясь, - что есть и другое небо. Не только вождей дельфинов. Но и человека. Этот рисунок так же кодировал людскую сущность, как и еда. Общество себе подобных. Мучительно формируемая привычка к труду. Он - первый день в пути и уже получил часть того, за чем и отправлялся - сюда. Аргус - недреманный древний бог звездного неба, ложный бог, но и лик Бога. Один из его ликов. У Господа здесь - другое лицо, и в этом тоже как-то явлен непостижимый промысел Его. На то - воля его. Поэтому прежде всего нужно перестать думать. На Земле Исхода люди в гордыне своей слишком много думали вместо того, чтобы в смирении следовать воле Его, и потому пришли к тому порядку вещей, при котором они бросились в Исход. Как камень - из пращи. И, однако же, богатая фантазия была у предков: до чего легко, без затруднений, находили они какие-то образы в звездной паутине. В абстрактных огненных иероглифах. По-прежнему глядя на небо, он склонил голову на бок, как будто это давало ему возможность все-таки разглядеть в здешних огненных письменах какие-то знакомые образы. Ну, вот это, почти посередке в начале ночи, явственно похоже на Зонт... Но тут он склонил голову на другой бок и решил, что во-он та звезда пониже "свода" делает его похожим, скорее, на паука. Да, так гораздо лучше. Паук. Скажем, - Тарантул. Но тут он, вовсе не будучи астрономом или навигатором, все-таки вспомнил, что на земном небе был вроде бы какой-то Тарантул, и, ничтоже сумняшеся, назвал красивое созвездие Сенокосцем. А вот это - Якорь. Две ярких звезды, - голубая и золотистая, вдруг напомнили ему глаза кошки, горящие в темноте, и что с того, если у глаз разный цвет? Он назвал созвездие Кошачьей Головой, но потом, (уже не на эту ночь) обнаружил, что яркий голубой "глаз" играет на этом небе роль "Полярной", вокруг нее, как вокруг гвоздя, кружится небосклон, и двузвездие получило имя Лик Одина, или же Голова Повешенного. Но уже и в эту ночь фантазия его разыгралась, и на небе последовательно появились Пятерня, Золотая Бабочка, Колесо, Волчья Пасть и масса прочих интересных штучек, но потом он неожиданно зевнул, решил, что уж с этим-то делом вряд ли стоит спешить, и начал укладываться. Тем более, что после заката резко похолодало. Опять-таки как в земной пустыне. ТБ-блок светился в темноте, как приостывший уголь, но и в этом свете было видно, как от каждого выдоха из губ его идет парок. Что-то такое прозвенело во тьме хрупким хрусталем, хрустальным колокольчиком, а потом, постепенно нарастая, вокруг него раздалась целая симфония из протяжных хрустальных нот, невероятно прекрасных, но все равно жутких. Голоса эти, становясь все многочисленнее, все протяжнее, все выше, в какой-то момент достигли максимальной силы звучания, а потом начали стихать, чтобы постепенно сойти на нет. А он - лежал без сна, сердце его колотилось в груди, и этой первой ночью ему в первый раз пришла в голову мысль, что он, может быть, оказался слишком уверенным в себе, слишком самонадеянным. Что не поэтам, не мистикам-богоискателям лучше быть первопроходцами, а кому-то много более толстокожему, практичному и не ведающему сомнений. Он живо представил, как бы вел себя на его месте, к примеру, Некто В Сером, как ковырял бы сейчас в зубах, глядя на небо, улыбнулся - и успокоился.
  Под утро пришел ветер. Сначала - пронизывающий, ледяной, потом - прохладный, потом - жаркий. Вспомнив кое-какие свои обязательства, путник влез в один из коробов своего экипажа, подумал, надел перчатку и достал из него горсточку-другую почти невесомой лиловато-желтой пыли и пустил ее по ветру. "Вспомнишь, - внушал ему Фермер, - так не поленись, брось щепотку этого на камень. Брось в слежавшуюся пыль. Брось на какие-нибудь скалы пошершавее. Брось там, где ветер дует на горный склон. И просто - брось на ветер. Пусти по ветру." Тогда еще Статер, бывший у Фермера чем-то вроде доверенного лица, сказал ему:
  - Сфабриковав это, ублюдок чуть ли не плясал от радости, так был доволен собой. Это что-то - да значит. Очевидно, - совершенно потрясающих параметров пакость. Так что ты все-таки поосторожнее. Хотя он и уверяет, что для живых людей "совершенно безопасно".
  - Да что это такое-то?
  - А! Затея. Лишайник, якобы способный жить на голом камне или что-то еще в том же роде.
  И не то, чтобы он не доверял своему идейному противнику, а... Лучше было все-таки надеть перчатки. При всем выказанном вовне безразличии, он выбрал свой маршрут не вполне случайно: тут было все-таки что-то вроде хоть и огромного, но полуострова, не коренные, необозримые просторы суши Фатума, а - земля меж двух океанов, старая дорога воздушных масс... Потому что были, надо признать, и новые, связанные с Новым Морем и новой же, гигантской отмелью в океане. Так что тут, на этом пути он надеялся не иметь особых проблем по крайней мере с водой. По всем признакам - должно было быть по сему. То и дело попадались овраги не старые, с пологими обвалившимися склонами, а новехонькие, с иголочки, с отвесными стенками, четкими краями и полосатыми от прорезанных пород склонами. Да какие там овраги, - ущелья! Громадные каньоны, тянущиеся в обе стороны насколько хватает взгляда и еще намного, намного дальше. Овраг шириной в километр и со стенами высотой в двести метров - надо, все-таки, называть как-то по-другому. Целые лабиринты оврагов, в которых можно было бы безвылазно плутать неделями. Вот тут, если где-нибудь в тени выкопать ямку глубиной сантиметров в семьдесят, то почти всегда можно отыскать воду. Набрать воды. И поскорее выбираться из паутины мертвых, жарких ходов. А на прощание, в качестве Парфянской Стрелы, - горсточку чего-то такого Фермерской выдумки. Не то, чтобы тут была особая разница, путешествовать по долинам или по дну вади, тут был какой-то элемент чисто психологической клаустрофобии, желания всегда видеть перед собой горизонт, а не Глухую Стену, да еще, пожалуй, смутное звериное чутье. То, что оно имело под собой все основания, подтвердилось скоро.
  Пересечение гигантских оврагов было одной из главных проблем, но довольно скоро стало делом отработанным: маленькая лебедка опускала машину вниз на тоненьком, миллиметра три в толщину, тросике, сплетенном из бездефектных нитей и способном без натуги выдержать тонн двести. Потом путник, раздевшись по пояс, влезал на противоположный склон, цеплял трос, - и тем же путем втягивал машину наверх. Но, и став рутинной, операция эта была все-таки мешкотной и нелегкой, а потому, прежде чем переправляться через особенно широкий овраг,он вытаскивал плотик, отцеплял от машины геминер вместе с шариковым манипулятором, крепил к плоту, ложился - и взлетал в воздух, осматривая дальнейший путь, чтобы не пересекать несколько овражных рукавов последовательно. В этот день он как раз и стоял в раздумии на краю особенно-громадного ущелья, когда вдруг, в неурочный час, вдруг послышалось: "Ву-у-ух!" - добродушный, влажный, но уж очень большой вздох. Прямо-таки гигантский. Он оглянулся, и тут же увидел бело-сизую, вертикально-штрихованную кайму вдоль всего горизонта на юге. Все-таки и днем, не только ночью, и не только в серебристом отливе светила (он, не долго сомневаясь, и решив, что имеет на это право, так и назвал его - "Сильвером") было порой заметно отличие этого мира. Тучи тут очень часто были, - как столбы. Дневной свет медленно меркнул, сменяясь жутковатым сиреневым трепетанием, которое постепенно усиливалось в такт нарастающему, могучему рокоту, гулу и вою. Тучи надвигались с деловитой, даже неспешной быстротой хорошо обстрелянной, опытной кадровой части. На таком расстоянии сравнение со столбами как-то не проходило: исполинские движущиеся башни, тесно сдвинутые между собой, сложенные из бугристых глыб, шишковатые, все в клубящихся наплывах. Молнии не сверкали, не горели, - они свивались в огненные жгуты, в змеи, в огненные иероглифы, образовывали сложные узоры, в которых замечалась даже какая-то устойчивость, регулярность. И - тучи в наползающем, как смерть, гигантском фронте вились чудовищными сине-черными, багровыми, лилово пурпурными змеями. Он был настолько заворожен этим зрелищем, что не сразу опомнился, и только спустя какое-то время откатился на своем экипаже подальше от края пустого русла, развернул его задом к исподволь набирающему силу, могучему ветру и поднял тент. Дождь, теплый, почти телесной, ласковой температуры, рухнул с неба водопадом. Не находись он под сомнительным покровом тента, то, наверное, просто захлебнулся бы: снаружи было больше воды, чем пригодного для дыхания воздуха. Уже в первые мгновения дождя на дно исполинского оврага повалили целые потоки смешанной с глиной воды, а через несколько минут по дну его, на глазах вздуваясь, уже несся поток рыжей, покрытой бешеной пеной воды, он наполнил все русло, и на глазах у потрясенного наблюдателя возникла громадная река, не уступающая крупнейшим рекам Земли. Он чувствовал себя ничтожеством, букашкой под ногами слоновьего стада, пылинкой в урагане, прахом пред ликом разгневанного Бога. Целые холмы, подмытые взбесившейся водой, рушились в русло новорожденной реки, и тяжкие столбы воды тогда вздымались кверху, почти доставая до низких туч, так, что вершины их скрывались в клубящихся парах. На мгновение в потоке, по сравнению с которым любая горная река показалась бы акварельной картинкой, возникала плотина, но вода пробивала, сметала и уносила вниз сотни тысяч тонн плотной, слежавшейся глины, песка, и опаленного светилом гравия. В реве потока и грохоте дождя сотни тысяч громов терялись, растворялись, как горсть соли в кипящем котле, и оттого почти осмысленная пляска вихрей, огненных узоров и водяных струй казалась странным образом бесшумной. Свято место не бывает пусто, и когда кто-то взял - и отключил жизнь, как отключают свет, на это место пришли другие жильцы, и проклятый Об оказался прав, а точнее - он накаркал, накликал присутствие здесь вот этих вот страшных Сущностей, поскольку - что есть эти буйствующие, как не демоны? Он сказал запретное, тут - не Земля Исхода, которую наглые, бесчувственные, равнодушные дети ее забили до полной бесчувственности, до скотского состояния, когда она перестала понимать слова, когда для нее - перестали существовать слова, не стало - Слов. Тут необходима смиренная осторожность, умное молчание, ответственность за все, что говоришь, и за все, что только хочешь сказать. Даже если ты в гордыне своей мнишь, что только констатируешь истину, или же утверждаешь существующий порядок вещей, либо же просто выдвигаешь научную гипотезу. Потому что у здешней Земли - есть свои Слова, ей многое внятно, и тело беспечных обитателей ее - пламя, и движения их - вихрь, и сокрушение - их удар.
  Сотни разноцветных шаровых молний танцевали кругом, не решаясь приблизиться, потому что экипаж его холодно, спокойно, без эмоций призвал из космоса, с черных плато Приматора страшную силу, придавшую его поверхности одноименный с Небом заряд, и это закрывало его надежней любой брони. Озон, и что-то еще, пахнущее столь же резко,накопилось в окружающей погоде настолько, что жгло ноздри, а бешеное напряжение вокруг вызывало род видений, почти сны наяву. Он со страшной отчетливостью увидел другие долины, от края и до края затянутые завесой пыли, из клубов которой появлялись, выпирали, лезли вперед чудовищные механизмы, вспахивающие землю на метры вглубь, так, чтобы к минеральному крошеву последних сотен тысячелетий непременно примешалась древняя мертвая почва, в которой без гниения, от одного времени, огня и буйства стихий растворились миллионы тел, бывших вместилищ людских, скотских, древесных и травяных душ. Как в грохоте, вполне подобном царящему вокруг и с той же кажущейся бесшумностью, рушатся скалы, горячим крошевом рассыпаются валуны, пробиваются целые горные хребты. Как под напором непреодолимой силы выворачиваются из недр земли бугристые змеи окаменевших корней, как норы этих змей - заполняются водой от оживших, слабеньких пока родников. Тартесс - захохотал: этот человек, призвавший стихийные силы, думает, что поставил их на службу себе. Вызвав демонов - решил, что стал повелителем им. А на самом деле - он только повод, чтобы явиться им, потому что слишком несопоставим человек с теми силами, которыми тщится повелевать. Как у ремесленника есть топор, есть - тяжелая кувалда, а есть - всякие хрупкие сверлышки и тонкие резцы, так и у Бога есть тонкое орудие для некоторых особых случаев, капризное, нежное и до слез ненадежное, тот, кто назвал себя человеком.
  
  Ничтожная пылинка, попавшая в складку шершавого камня, мертвой минеральной глыбы, сама - почти минерал, почувствовала присутствие капли воды. Буквально несколько молекул, но ей - хватило. Плотно уложенные нити длинных молекул ловко, с большим умением развернулись и выпустили дотоле запрятанные, запакованные ветки радикалов. Пши-ит! Вкрадчиво распространились сети из ничтожного количества жиров, и как в силки - поймали каплю-крошку. Совсем мало, но этого опять-таки хватило. Попавшая в силок вода вдруг уподобилась едкому раствору, который въелся в камень, оставив щербинку, видимую не под всяким микроскопом, извлекла из него кое-какие соли, но главное - совсем капельку солей азотной кислоты, порождения одной из гроз. Совсем чуть-чуть, очень скромное количество, которого все-таки было достаточно. Ничтожное сизое зерно, твердое, как камень, сморщенное, безучастное, получив этот жалкий дар от соседа и хозяина, вяло зашевелилось, округляясь, и поглотило первые крохи света от первого рассвета в своей жизни. Света - хватало, углекислый газ, недоеденный планктоном - был, а значит - появилась пища для жадного, прожорливого гриба. Он - жрал все произведенное жильцом с неимоверной жадностью, и к полудню, когда какой-то луч добрался до их укрытия, высушив все вокруг, успел разделиться несколько раз, а молчаливый, старательный жилец его - следовал за ним. Вот это ничтожное пятнышко свирепому Сильверу высушить не удалось, - его укрыла пленка жира. Камень не обратил ущерб ни малейшего внимания, - и не такое приходилось терпеть от воды и ветра, только - где теперь те ветры? Не отнесся серьезно, и уже через несколько дней буквально заплакал горючими слезами, потому что два товарища нашли в его составе связанную воду, и - въелись в его плоть, не углубляясь излишне, а более стараясь на первое время взять вширь. Едкая сизая пленка затягивала глыбу стараясь держаться не слишком в тени, но, однако же, и не так, чтоб совсем уж на солнце, часть воды - скатывалась по изъеденной породе, а часть - друзья успевали прикрыть пленкой липида. Сизый - высыхал по краям, растрескивался, но иные из чешуек оставались живы и будучи унесенными ветром, и с собой, в отличие от спор, уносили капельку воды. Баловство, жест на всякий случай, выстрел наугад, несерьезное задание, данное Тартессу, не прошло, однако же, без последствий. Камень пошел язвами, будто изъеденный кислотой, а там, где потомки первых поселенцев или их коллеги из других щепоток попали в более подходящее место, где тот же камень - был мелко накрошен, давая одновременно свет и тень и сбережение от ветра, изъеденные места оказались особенно обширными. Ветер - раздувал их, вода - стремилась смыть, а они - не слишком расстраивались, и постоянно получалось так, что кажущаяся победа стихий приводила к умножению в числе скромных тружеников, готовых довольствоваться немногим. А кое-где, там, где Сизый достиг особенно заметных успехов либо же в местах, более благоприятных исходно, начали появляться твердые, как дерево, подушки сизого, лилового и голубовато-сиреневого цвета. Некоторые из них, достигнув определенного размера, вдруг выпускали сотни тонюсеньких стебельков с крохотными листьями. Другие - засыхали. Это была другая студенческая работа Фермера, посвященная каллюсным технологиям, каковые предполагают выращивание высших растений из отельных клеток, а вовсе не из семян. Эту затею автор и вообще считал совершенно несерьезной, но решил все-таки, что хуже не будет. И не ошибся. Когда Эпоха Вит пришла к этим местам уже планомерно, во всей своей тяжкой силе, то выяснилось, что желваки, опухоли, наплывы из растительной массы, в которых даже лютый враг не смог бы распознать поначалу родственников кедра или шиповника, и без того успели очень много. У самого же Фермера возникло своего рода чудачество: натолкнувшись на прозрачную воду реки или же озера, он непременно вливал туда какой-нибудь мутный суп из смеси всяческого планктона с икрой нескольких видов рыб и моллюсков. Хаген даже сказал ему:
  - По-моему эта страсть у тебя приобрела характер полового извращения: есть такое стремление непременно испачкать, осквернить, загадить. Не помню, как называется, но сродни садизму.
  На это нидерландец ответил ему на полном серьезе:
  - Баловство, конечно, но я - просто не переношу эти ваши хрустально-чистые воды. Они напоминают мне пустые глаза, равнодушной, хладнокровной сволочи...
  В жидкой фазе, как это и положено, жизнь развивалась вполне успешно, и океаны цвели стоячими болотами, у теплых берегов вода начала рябить от стаек крохотных мальков. У прозрачных до той поры, немногочисленных рек, по заводям, вода замутилась сизыми и лиловыми разводами, из вдруг появившегося откуда-то ила поднимались пузырьки газа. А тележка, которую в свое время сделал и запустил в бесконечное странствие Некто В Сером, как это ни странно, была еще цела, и периодически выходила на связь, с идиотской добросовестностью демонстрируя совершенно черный экран, но при этом, ползла ли она по дну сама, или, как месяц тому назад, пребывала влекома течением, из дырявеньких банок на багажнике все еще продолжало выскальзывать порой одна-две клетки, но этого, впрочем, вполне хватало, и везде, где светил Сильвер, на безмятежно-прозрачной воде позорной болезнью расползались пятна, жизнь, лишенная конкуренции, ударила по соленым водам с силой и стремительностью развернувшейся пружины. Водоросль делилась примерно раз в час, рачки, понятное дело, размножались пореже, но зато яиц откладывали помногу, а вылупившись - начинали неистово жрать, как будто спешили нажрать все, не съеденное за эти сотни тысяч лет вычеркнутыми местными обитателями. Дикая жадность, бешеная энергия, неистовая спешка. Быстрее! Быстрее! Еще быстрее, а сошедших с дистанции тут же съедали и заменяли более удачливые, поэтому вместе с жизнью на Землю Лагеря пришли и маленькие смерти, - смертишки, можно сказать, - многочисленные и беспечальные, заменившие одну большую былую Смерть и нынешний Большой Покой.
  Путник в странной неторопливости провел почти сутки на берегу ущелья, которое стало еще шире, где, ворча, ворочался мелеющий поток, а совершенно мертвая земля курилась густым теплым паром, как какая-нибудь добрая пашня. Потом он отправился дальше. Один из оврагов среди лабиринта сухих русел неожиданно привел его в Амфитеатр, - широченную, с высокими отлогими стенками, с кольцевыми уступами, как это и положено всякому себя уважающему амфитеатру. Уступы эти были как будто бы нарочно украшены плитками какого-то черного минерала, шлифованного до зеркального блеска, горящего синими и зеленоватыми бликами. Зрелище было настолько поразительное, что он застыл на несколько минут, буквально разинув рот, и медленно оглядываясь. Потом - опомнился, поскольку был все-таки человеком двадцатого века, и оттого - судорожным движением, как пистолет, - схватил индикатор. Ложная тревога. То есть тут, конечно, когда-то было что-то такое. Но именно что - было. Теперь не осталось ничего, достойного отдельного упоминания. Так - фон большого города на Земле Исхода. Подумав эту мысль, он усмехнулся: неожиданно быстро начинает нуждаться в уточнении то, что было единственным. Уже родимую планету приходится называть Землей Исхода, - чтобы, значит, отличать от всех прочих. Тех, что уже находятся в работе, и тех, что еще будут. Вот угадал, а интересно - почему Амфитеатр вообще вызвал у него какие-то атомные ассоциации? Однако, - появлялся опыт: стояла парная духота, и это обозначало, что из всяческих складок местности нужно как можно быстрее выбираться. Здешняя Погода, без сглаживающего действия биоты и без того была бурной, но теперь, после хамских выходок Фермера, кажется, и вообще свихнулась: энергия - есть энергия, и ее избыток, переходя из одной формы в другую, так никуда и не девается. Поэтому небо горит миллионами молний в чудовищных грозах, ветры - сшибают с ног людей и валят скалы, а еще - перегоняют по небу великие миллионы тонн воды.
  Отцепить плот. Прицепить геминер-блок. Взлететь. Оглядеться. Так. Нам - во-он туда. Тут пустыня выпирала пологим горбом и была усеяна плоскими кристаллами, сохранившими первозданную форму или же поломанными. И - никаких достоверных следов этой самой пресловутой цивилизации. Бетон - рассыпался, металлы - развеялись ржавым прахом окислов и растворились в воде. Строительные материалы, точно так же, как и любые минералы, оказались разломаны, размыты, источены и развеяны ветром. Полимеры, несокрушимостью которых столько времени пугали обывателей всякие там "зеленые", просто-напросто постарели, покрылись узенькими продольными трещинками и рассыпались в мелкие, напоминающие иголочки, щепки, которые впоследствии рассыпались в прах. Сгорели и рассеялись все промышленные яды. Даже радиоактивные материалы рассеялись, окислились, растворились и были унесены текучими водами под почву. О том, что происходило с миллиардами человеческих тел, не хочется и думать. Впрочем, - как и о всем остальном. Почему-то странным образом совершенно ничего не хочется знать об исконных жителях этой планеты, об их мыслях, облике, искусстве и внешности: факты показывают, что они сами, своими руками подвели всему этому итог. Окончательный. Так что пусть мертвецы пребывают в своих могилах. Все их достижения, как в фокусе, сошлись в каком-то совершенно гениальном Отменителе, по сравнению с которым любые наши заигрыши с атомным оружием кажутся детской шалостью. Так что, все вместе - цивилизация их есть опасная чушь. Пусть мертвые остаются в своих гробах. Лично он - противник эксгумации, не будет заниматься ей сам и постарается помешать всяким там излишне любопытным. Не всюду следует лезть. Не всюду лезть следует. Спасибо экспресс-картам, - он знал, что находится не так уж далеко от побережья, что путь его - лежит почти параллельно ему, но, побуждаемый странным нежеланием, не хотел выбираться на берег, избегал его. В сущности, - думал он, пролетая в своем экипаже по чуть бугристой, твердой, как асфальт, бурой глине, наперегонки с ветром, что с воем и свистом гулял над равниной, - сейчас он наконец-то приблизился к одному из идеалов, считавшихся недостижимыми: он свободен. От обязательств, от привязанностей, от цепей долга, от необходимости каждый день, каждый час, каждую минуту быть частью общества. Даже и тогда, когда находился в былые времена совсем один. На горизонте - небольшие, скудные, самой простой формы облака, и это значит, что в ближайшее время ему не угрожает какая-нибудь особенная Погода. Расписные, как деревенские игрушки, равнины, что-то уж слишком яркие, и вполне возможно, что под ними несуществующих пока что археологов ждут Трои. Тысячи квадратных километров Илионов. А вот ему - плевать. Не интересно. Потому что и Илионы, и самые простые горы совершенно одинаково превратились за сколько-то там (плевать - сколько) тысяч веков в совершенно одинаковую пыль. Попадись ему сейчас какой-нибудь памятник былой цивилизации, - он бы, наверное, закрыл на него глаза и оставил без внимания. Отвернулся бы с неудовольствием, что сродни отвращению. И впрямь - что может быть омерзительней человеку, чем бывшее, само по себе опустевшее жилище? Его устраивает сглаженный, стертый, перемешанный, ровный, навсегда успокоившийся пейзаж здешних мест. "Здесь и сейчас" - согласно этой знаменитой формуле, в эти недели открылся ему смысл мнения, которое он раньше не разделял: жизнь - есть болезнь материи. То, что они приволокли сюда, именно что и есть - болезнь. Стихии - не знают зверства, звери - не ведают садизма. Безжизненное, не имеющее к жизни никакого отношения по крайней мере не может быть омерзительным. Просто по определению. Вот - обрыв, что тянется уже десять километров по левую руку. Он - как будто весь состоит из каменных арок. Окаменевший лес. Наряду с окаменевшими гарями - очень нередкое дело в здешних местах.
  Тартесс свернул за отрог и вдруг, как бельмо - на глазу, как пятно - на видном месте, как пень - на дороге, воспринял черный диск "таблетки". Вот только его ему и не хватало. Даже интересно, насколько мало он соскучился по любому и всякому обществу. Интересно, кой демон и с какой целью отыскал его? Час от часу не легче, и чем дальше, тем интереснее: ко всему прочему, это еще и Дженнифер. Даже с такого расстояния темно-рыжие волосы не дают даже никакой надежды на то, что он ошибся. Стоит под приподнятым краем слегка перекошенного диска. Он без всякой поспешности, чуть довернув, подкатил к машине и спросил так сухо, как только мог:
  - Что ты здесь делаешь, женщина?
  Она молча шагнула к нему навстречу, и взгляд у нее был полон дикой ярости. Ему показалось вдруг, что она его сейчас ударит, но она только сказала глухим голосом:
  - И он еще спрашивает?
  - Значит - не знаю, и ничего больше. Так какое дело у тебя в здешних местах и не могу ли я тебе чем-нибудь помочь?
  - Ты... ты... Я пятьдесят часов почти безвылазно в кабине, ищу тебя, а ты...
  - Так значит, - что-то произошло? Надеюсь, - что-то ужасное?
  - Ты - произошел. Ты - ужасен. От тебя больше недели нет ни единой весточки!
   Он вздохнул.
   - Я не нашел ничего такого, что вам было бы необходимо знать. Жизненно необходимо.
   - А о нас ты подумал?
   - Откровенно говоря, - нет. Мне почему-то казалось, что вы и сами способны о себе подумать. И позволяете мне делать то же самое.
   - А мы, знаешь ли, - как-то позабыли об этом! Мы бросили все дела...
   - Стоп! Фермер - не бросил.
   - ... и посадили за рукоятки даже тех, кто и читает-то с трудом! Арамаики залетела аж на Кристобаллиду, и ее оттуда пришлось вести на поводке! Понимаешь?
  - Вполне. Это я понимаю вполне. Я не понимаю двух вещей: во-первых, - почему ты орешь? А во-вторых, - кому какое дело может быть до судьбы взрослого мужчины, который эту судьбу выбрал? Делайте то, что считаете нужным, и не мешайте другим поступать так же.
  - Слушай... Ты только обещай ответить мне правду, ладно?
  - Интересно... И какая же это нужда может заставить меня врать - тебе?
  - Тебе и взаправду нравятся эти одинокие блуждания среди всего этого, - она неопределенно повела рукой вокруг, - или эта твоя затея - одно только твердолобое упрямство, замешанное на демонской гордыне?
   - Служа истине, отвечу: к чему мне притворяться и делать то, чего я на самом деле не хочу? Ради чего? На кого хочу произвести впечатление? Тут я понял, что это все, - он усмехнулся, копируя ее жест, - то, чего я хотел всегда. Только не имел понятия ни о чем подобном.
  - Азазиил, - сказала она со странной гримасой и пояснила, - Демон Безводной Пустыни.
  - О-о-о... Вот ты о чем! Тогда позволь заметить тебе, женщина, - ты ввязалась в очень нешуточное дело. Я бы сказал - в страшное дело. И пусть тебя не обманывает, что среди этих людей нет маньяков, садистов, тиранов и политиков. Все они, все без исключения, полны той самой демонской гордыни. Это страшные люди, донна.
  - Кроме художника.
  - Кроме, - он согласно кивнул, - да только он, по моим понятиям, и вовсе не человек. Так что, все-таки, - все. - Помолчав, он неожиданно спросил. - Ты когда-нибудь принимала наркотики? Ну - баловалась?
  - Ничего серьезного. Курила пару раз "травку". А что?
  - Это - близко. Мое путешествие проводит меня по самому краю таких прозрений, таких откровений, что у меня просто нет слов, чтобы как-нибудь их выразить. Скажу только, - бывают мгновения, когда мне кажется, что сердце мое вот-вот остановится, потому что я - достиг выполнения цели моей жизни. Любой человеческой жизни, - слияния с Богом по ту сторону бытия и небытия, добра и зла. Ты хочешь, чтобы я променял это хоть на что-то? Ты думаешь, что на самом деле есть такая вещь? Потому что мы говорим разное, а стремимся к одному - быть пред Его ликом, а когда наше стремление - не это, то и путь наш - кривой путь. Поэтому - поймите, почему я не помню ни про что другое. И, если хотите, - извините меня.
  - Ты все-таки связывайся.
  - Ладно, - он пожал плечами, - для того хотя бы, чтобы вы больше не искали и не находили меня, - беру на себя такое обязательство. Это надежно, донна.
  - Ага. Тогда прими груз жратвы. И еще вот, - она достала несколько небольших, герметически закрытых коробок, - Фермер передал. Сказал, что если ты, вдруг, решишь обосноваться где-нибудь надолго, то тут - споры особых грибов, способных жить на голых камнях. Хемосинтез, фиксация азота, все такое прочее. Все они съедобны.
  - Спасибо. Может быть, когда-нибудь потом. А-а, - он вдруг хлопнул себя по лбу, а я-то голову ломаю, - как она меня нашла... Неужели след остался?
  - Очень заметный, Азазиил. Кое-где весь камень в сизых и фиолетовых пятнах.
  - Тогда не такой уж Азазиил. Да, - а Фермер-то, он чего там творит? Опять затевает какое-нибудь безобразие вселенских размеров?
  - Ничего такого. Всего-навсего собирается поджечь два известняковых массива с глубоким залеганием. Хочет устроить две известковых печи на несколько квадратных километров.
  - А-а. Ну это - его старый пунктик по поводу нехватки запасов углекислого газа. Но я спокоен: получится по обыкновению чудовищно. А остальные?
   - Нет настроя рассказывать. Слишком много всего. Слишком много для обыкновенных людей... Так я буду кое-когда наведываться?
   Короткая вспышка интереса миновала, и он ответил вполне уже равнодушно:
  - Если будет такое желание донна, то почему нет? Я ошибался, - у других тоже могут быть нелепые желания, и они точно так же имеют на них полное право. Только давай тогда это будешь ты... Ну, - или кто-нибудь от тебя.
  
  Озимые коллизии
  
   На Блэк-Вью чудовищное количество чудовищных ям, наполненных каменным крошевом и пылью, вместило в период трехдневных ливней столь же чудовищное количество воды. Теперь - это было недолго, однажды поутру Фермер с глубоким недоумением и даже странной обидой вдруг обнаружил, что вода в этих бездонных болотах - зацвела без всякой помощи с его стороны. В некоторых из них выращивалось, к примеру, - одно под одним, - три поколения Бульдозеров подряд, поэтому насчет бездонности - не слишком большое преувеличение. Исключение составляла северо-западная группа ям, сравнительно-небольшая, в которых оказалось уж слишком высокое содержание мышьяка и сурьмы.
   Впрочем - растерянность его длилась совсем недолго, он довольно ухнул, запустил туда особый вид поденок, каких-то мальков, а потом, не устояв перед соблазном, - запустил в иные из ям лягушек. У каждого - свои понятия о смешном. Озадачив себя, - посеял тростник, преобразованный из каких-то африканских видов. В этот момент у него выработался своего рода боевой клич, который с охотой подхватили остальные, и теперь, появившись где-нибудь, он не успевал открыть рот, как ему уже дружно орали, хлопая себя в такт по ляжкам:
   - Быстрее! Быстрее! Уж лето проходит!
  
  
   Собравшись с разных ответственных участков работы на Торжественную Церемонию открытия Красного Лабиринта, Высокие Гости аплодировали:
   - Пять к одному на рыженького, - возбужденно орал Тайпан, показывая на Универсального Проходчика с пунцовым панцирем, - сотню ставлю!
   - Слабо ему! Это он напал неожиданно! Серый ему сейчас ходули-то пооткрутывает!
  Некто В Сером степенно кивнул:
  - Усрется Рыжий. У него дыхалка слабая...
  - Д-да вы что... Что здесь происходит, хотел бы я знать?
  Это из S-образного коридора появился, наконец, виновник торжества и хозяин здешних пенатов. Как и большинство добрых людей, он обожал время от времени эффекты, работу на публику и массовые мероприятия. Поэтому, осуществив со Статером, Геро и Тэшик-Ташем свою давнюю мечту, он собрал всех, разбросанных на тысячи километров гигантских работ. При этом он честно хотел помариновать гостей не более пятнадцати минут, но за это время два Универсальных Проходчика как раз и успели подраться. Серый минут пять погукивал на манер водопроводного крана, сопровождая такими звуками свои короткие рывки туда-обратно по направлению к "Рыжему". Что ему было нужно, что именно подвигало его на такие действия, останется тайной навсегда. Рыжий пять минут вел себя так, будто на провокации не реагирует никак, собрата не видит, и вообще - выключен и дезактивирован, а потом, вдруг, во время очередного наезда, коварно схватил обидчика отводящими крюками, развернул боком и полоснул по корпусу плазменным резаком. Серый рванулся со страшной силой, погнув и почти вырвав крюк, и две стотонных машины с чудовищным лязгом сшиблись, ломая друг другу решетки, обрывая манипуляторы и напрочь снося многочисленные глаза. Лязг их при столкновении, хоть и громкий, вовсе не отдавал металлом, а более того походил на лязг гигантских челюстей. Субстанция, из которой состояли их корпуса, была существенно прочней базальта, который они столь успешно преодолевали, но и этот сверхпрочный металлосиликатный, бездефектный полимер начал трескаться от дикой силы столкновений, а в ста метрах от места побоища хохотали, как гиены, ржали, как кони, визжали от смеха Высокие Гости, бывшие в полнейшем восторге от неожиданного зрелища. Женщины, очевидно - бывшие поумнее, попрятались за гладкий свод купола и выглядывали оттуда. Вот тут-то и вышел Фермер, чуть надутый от гордости, вот тут-то и увидел побоище. Увидел, - и провизжал:
  - Ррио ррего, инго ррего, кетчет тутсут уйа!
   Гиганты немедленно прекратили схватку и расползлись по местам, застыв неподвижно, а изнемогший от смеха Тайпан прохрипел: "Долой!", а Некто В Сером, заложив большие пальцы рук за ремень гнусавым, тягучим голосом потребовал, чтобы "ребяткам не мешали решить дело по-мужски". Хаген, подняв брови, заметил, что, пожалуй, "порекомендует руководству закупить для нужд бундесвера модели именно этой фирмы". Тогда Фермер взорвался:
   - Идиоты! Полоснул бы один из них по вам, резаком, - где б вы были?
   - Их можно понять: здесь так мало развлечений, - меланхолично сказал Статер, - кроме того твои работники были слишком заняты друг другом.
   Гости дружно, мерно аплодировали, словно вызывая на "бис" любимого артиста. Другое дело, что их было слишком мало для того, чтобы их рукоплескания производили впечатление. Об ткнул пальцем в сторону застывших по стойке "смирно" драчунов:
  - Нет, и часто они у тебя так? Слушай, давно я так никому не завидовал!
  - А, идите вы все!
  - Куда? - Осведомился Ресибир, наивно помаргивая.
  Но Фермера было не так просто взять голыми руками, - он уже обрел обычное равновесие духа:
  - Так вниз же, - он недоуменно развел руками, - вы куда приехали-то?
  Ресибир с неподражаемым искусством изобразил кастаньеты при помощи пальцев обеих рук, а Некто В Сером, оглянувшись на него, затрубил "Прощание славянки" при помощи оттопыренной правой щеки. Под эту музыку, за неимением лучшего, процессия и вступила сначала под своды входного коридора, а потом со всей возможной издевательской помпой спустились вниз. Там ничего особенного пока не было: привычная уже по Зеленому Лабиринту и по Рыбьему Замку путаница сводчатых коридоров, залитых безнадежно-ровным, не дающим теней светом, прозрачные витрины от пола и до свода, за витринами - ветвящиеся керамические трубки, отходящие от Большой Трубы, идущей вдоль коридора по обеим сторонам. Тут пульт был совсем другого рода, не то, что на незабвенном Посту Вето: пара ш-штурва-алов самого что ни на есть солидного вида, побольше и поменьше, несколько очень крепких, массивных рукояток - под настоящую руку, не под какую-нибудь там ручонку, и тройка кнопок, которые не нужно было разыскивать с лупой, да и промахнуться по ним было... довольно проблематично.
  - Господа, - гулким басом начал хозяин, вы видите перед собой комплекс, который, как я надеюсь, позволит нам в сотни, тысячи раз ускорить заселение планеты крупными млекопитающими, поначалу - почти исключительно травоядными, а потом - посмотрим. Сейчас моя любимая жена поворотом вот этого штурвала запустит подачу универсального питательного раствора, носящего, по преимуществу, мономерный характер... Дорогая, - просим!
  Геро, чуть покрасневшая от волнения, с видимым усилием повернула пару раз маховик. На концах самых тонких трубочек, терминалях, возникли небольшие красные узелки, более всего напоминающие по форме древесные почки, и начали увеличиваться на глазах. Через считанные минуты они достигли размеров четвертинки пиленого сахара, еще через десять минут - превзошли размером крупное яблоко. По мере увеличения поразительных образований процесс все ускорялся, кровавые опухоли шли все новыми почками, приобретали дольчатое строение, разрастались, соприкасались, срастались, заполняя все витрины коридоров, маленьких круглых залов, все своды. Анна, загоревшая до черноты, исхудавшая, с выгоревшими волосами, схваченными на затылке какой-то там резинкой, бессознательно вцепилась в руку Тэшик-Таша, глядя на дикое зрелище. Фермер стоял, слегка расставив ноги, заложив руки за спину, и глядел на бесконечные площади кровавого, парного, шевелящегося мяса с гордостью молодого папаши, смотрящего на отпрыска. Даже по спине видно было, насколько он уверен, что все совершенно разделяют его восторг. Потом он повернулся и его торжествующая улыбка несколько поблекла. Хаген стоял с невозмутимо-внимательным видом, который принимал всегда, когда кто-нибудь попадал под раздачу. У Отщепенца был такой вид, будто он чем-то подавился и никак не может проглотить стоящий в горле комок, а Тэшик-Таш откровенно ржал, глядя на него. Чела смотрел на окружающее огромными, сухими глазами, не мигая, и слишком крепко обнимал Дженнифер, прячущую лицо на его груди. Некто В Сером запоздало охнул, тихо помянул чью-то, надо надеяться - абстрактную, матушку и начал машинально запихивать в рот сильно отросшую бороду. Любимая жена стояла зеленая и, похоже, всерьез собиралась в обморок. Кроме чисто бессознательного, рефлекторного матюка русского, никто из собравшихся за все время не произнес ни единого слова. Хаген нарушил это тягостное молчание, страшно церемонно наклонив голову:
  - Благодарим, уважаемый. Мы все получили ни с чем не сравнимое удовольствие.
  - Всецело присоединяясь к э-э-э... словам предыдущего оратора, - проговорил Тайпан, - выношу на обсуждение предложение... Перейти от официальной части, к примеру, сразу на воздух. А с банкетом подождать до тех пор, пока наши яркие, глубокие, незабываемые впечатления на том воздухе рассеются хотя бы частично.
  - Хотя в полной мере, - подхватил подачу Заклинатель Огня, - это, разумеется, невозможно.
  - Как математик, - резюмировал Некто в Сером, вытащив бороду изо рта, - должен с глубоким удовлетворением констатировать, что ни один из только что высказавшихся не сказал ни единого слова лжи. Только истинное свое мнение.
  Ноздри Фермера раздулись, чудовищные кулаки сжались так, что на костяшках кожа побелела, взгляд метал пламя. Но сравнительно скоро он расслабился, огляделся по сторонам и пробормотал:
  - Не сомневаюсь. Не пойму только, - какой это алхимией у вас из Истины и Протокола непременно выходит издевательство. Пойдемте!
  - Не-ет, дорогой мой! Теперь ты так просто у нас не отделаешься! Водички - дайте...
  - Нехорошо стало?
  - Уже давно. Так что в этом смысле вода запоздала. А! Вот спасибо...
  И, приняв омерзительно напыщенный вид, Некто В Сером сначала - повязался наперевес полотенцем, а потом, опустив щепоть в кружку воды, прогудел:
   - Никаким таким Красным Лабиринтом ты называться не будешь, а сим... - Он брызнул водичкой крест-накрест на все, что достал, - ты нарекаешься, - голос его взлетел под своды, с торжественностью большой силы, - отныне - и присно - и вовеки веков - Храм Сырого Мяса! Теперь - пошли...
  - Богохульник ты!
  - С какой же это стати? Где я вам тут патриарха возьму? А освятить, - такую вещь, - необходимо.
  
  Через какой-то час, на соответствующем случаю банкете, он продолжил свою мысль, потрясая консервированным бифштексом:
   - Твоя беда состоит в том, что ты допустил смешение жанров... Ага, спасибо, - он поблагодарил молча передавшего ему горчички Оберона, - так вот, это же классная штука! Великое достижение технологии! Блестящий замысел и безукоризненное исполнение! Оно и немудрено, сам тебе безусловку считал... Но! Это же никакое не шоу! Ты хоть понимаешь, какое это не шоу?
  - Ага, - подхватил Хаген, - а кроме того мы тут все - обыкновенные люди, а ты по себе судишь. Ты у нас - личность эпическая, все задатки, а у нас - нервы. С нами того, - бережнее надо.
  - А-а, идите вы!
  - Во-первых - ты повторяешься, а во-вторых - я же достаточно серьезно! Наш дорогой комми прав - не зрелище это для таких празднично одетых людей, как мы. Мы тут при дамах, с поля, при кураже, а ты...
  Дамы, не забывая жевать, беседовали совершенно параллельно:
  - Вот у нас в семье, - светски оттопырив мизинчик на той самой руке, в которой была вилка с целиком наколотой котлеткой, щебетала Анюта, - есть свой сон к болезни. И бабушке, и маме, и мне вот - к болезни всегда непременно сырое мясо снится. Наследственность такая. Так вот я как там все такое увидела, - так мне нехорошо сделалось. Прям как тот кошмарный сон. Только там столько мяса, что это ж на сколько тонн болезнь надо?
  - Ох, и не говорите, милочка, не говорите! Между прочим, - сырое мясо многим к болезни снится! А вот что касается снов вообще, то порой немыслимые вещи случаются! Просто невероятные! Вот у меня тетка была, старшая отцова сестра ...
  Далее последовал технический, но вполне стандартный разговор, который тем не менее сопровождался азартным: "Ка-ашмар!" , "У-ужасс!" и прочими стандартными выражениями, характерными для светского разговора на темы такого рода. В беседе не участвовала одна только Тэгылхин, - женщина, происходившая из какой-то северной народности, по дикой игре наследственности уродившаяся немыслимой красавицей: она, мягко говоря, плоховато знала английский. Подвыпившие мужчины тем временем продолжали свое, слегка войдя в цикл, а кроме того - их разговор был разбит на куски довольно длительными интервалами, во время которых участники старательно выпивали и закусывали.
  - Понял, господа, - говорил Фермер, которого с устатку развезло довольно сильно, - так это что ж, - и вермиарий никому не показывать?
  - Сохрани его у своего сердца. - Сказал Тэшик-Таш. - Чисто для себя.
  - А что такое, - встрепенулся Ресибир, - "вермиарий"?
  - А это, понимаешь ли, у нашего друга есть участочек на бывшем Блэк-Вью, площадью километров в двадцать, специально для разведения дождевых червей.
   - Да? И много там дождевых червей?
   - Довольно-таки порядочно.
   - Ну, если уж вы это говорите, - то верю. С о-огромным удовольствием. Пожалуй, Фермер. Пожалуй - оставь для себя это зрелище. И этот, как его? Где насекомых разводят?
   - Инсектарий.
   - Вот. Зрелище инсектария по разведению Навозников а также Трупоедов-и-Падальщиков тоже для себя одного оставь... Нет, если там чего сделать надо, то мы - всегда!
   - Все! Я понял, что вы все грубые и бесчувственные люди. Я теперь тоже буду таким. Буду холодно, цинично эксплуатировать вас, не пытаясь достучаться до ваших каменных сердец. Не буду ждать от вас душевной близости.
   - Так. Тебе пора прекращать тесное взаимодействие с этим русским.
   Потом, когда пик подогрева прошел, а собравшиеся выпили совершенно превосходного и абсолютно искусственного кофе, начались уже разговоры по отдельности.
  - Так вот, - говорил Тэшик-Таш, - интересную бабенку он себе оторвал. Еще со времен Чистилища меня заинтересовал набор ее возбудителей. Так, по отдельности - ничего особенного, а вот вместе - наводит на размышление... Кое-какие вирусы, кое-какие хламидии. Грибки опять-таки... Все - хорошо залеченное, скорее - в виде следов. Но!
  - Ты на что это намекаешь?
  - Так проститутка, мон ами. Профессионалка высокого класса или бо-ольшая любительница.
  - Ну! Ей лет-то...
  - Восточная Азия, мон ами. Грязь устоявшаяся, рафинированная, тонкая. Можно даже сказать: фильтрованная грязь. Не нашей, европейской чета. Перешедшая от дистилляции в другое качество. Там девчонок начинают готовить с раннего детства и со своей узкой специализацией - каждую. Так что за нашей очаровательной, кроткой, скромной Тагаси - какая-то темная история. Дикий вольт, потому что у азиатов так просто не сорвешься. Нужно сочетание натуры, везения и серьезного повода. Серьезнейшего.
  - Ты ему не скажи. Он в нее по уши влюблен и, похоже, счастлив.
  - А мне какое дело? После "Пандоры" она абсолютно здорова...
  - Как и все мы, грешные. Не поверишь - у меня даже родимые пятна все пропали, не говоря уж о шрамах...
  - ... а кроме того, - думаю, что она будет ему совершенно преданной подругой.
  - Если все ее поведение - не одна сплошная большая игра.
  - Брось! Долго изображать хорошего и тактичного человека так же немыслимо, как изображать перед умными - умного, а перед специалистами - специалиста. Большая Игра такого уровня, - это просто по определению ум, сила и колоссальное терпение. И какая при этом красивая женщина.
  - Не знаю. После того, как ты подсунул мне Гудрун, я остальных баб не то, чтобы не вижу, а - не смотрю. Как будто бы, наконец, пришел к себе домой.
  - Ох-хо-хо-о, - Тэшик-Таш потянулся, хрустнув всеми связками, - как же я устал-то! Не поверишь - все время мечтаю просто выспаться...
  - А некогда.
  - Да. Разгар того, что землепашец со свойственным ему грубым, отвратительным цинизмом называет "посевом озимых". Так что праздник кончится прямо с утра.
  
   Летательные аппараты, - как с пилотами, так и без, - сыпали споры и семена везде, но к этой полосе, протянувшейся по широте почти на шесть тысяч километров и шириной - в верную тысячу, отношение было вовсе другое. Каменные Букашки, число которых постоянно наращивалось, собиралось в дисковидные склады, загодя разбросанные по всем этим бесконечным просторам, хватали по одному семечку, желудю или ореху и высаживали их все дальше от Блэк-Вью. При всей своей простоте, они имели индикатор плотности распределения себе подобных, и высаживали свой груз в землю не раньше, чем плотность эта достигала определенного порога. Тут закладывался базовый комплекс Фатума: Длинный Лес. В местах, где работы велись особенно активно, "букашки" буквально кишели под ногами, и казалось, что почва шевелится. Зеленый Лабиринт, работая с предельной нагрузкой, выдавал десятки тонн семян ежедневно, и теперь пугающего, чудовищного объема работа близилась к завершению. Когда его спрашивали, зачем нужен такой чудовищный лес, Фермер говорил:
  - Я просто пытаюсь воссоздать условия, которые человека породили. Значит, - со всех точек зрения оптимальные для человека условия. Дремучий, совершенно первобытный лес, его Опушка, - и степи вокруг. Надеюсь, что это в какой-то мере поможет людям здесь подольше оставаться людьми. Не лезть ни в персонажи киберпанка, ни в элои. А лес - вовсе не чудовищный: в Евразии пять тысяч лет тому назад был гора-аздо больше.
  - А в степи что будет?
  - А? А-а-а! - Нахмуренное лицо разглаживалось: вы посмотрите, что я приготовил для степи!
  И он никогда не уставал показывать стебли какого-то лиловато-сизого, приземистого злака:
   - Если нет конкуренции, то почему не создать степи из хлебного злака? Вот это вот - сфан. Универсальный, пригодный для засушливых мест, но и не слишком боящийся влаги злак. Стойкий, - он сам кого хочешь задушит... В степи конечно. А мы - всегда будем при хлебе...
   - Пробовал?
   - А к чему? Рассчитал по питательности, легкости усвоения и прочему.
   - А-а-а... Но ты бы все-таки попробовал. И... вот что: у тебя что, - все такое же вот съедобное?
   - По мере возможности.
   Дискуссий по поводу слишком узкой утилитарности его разработок он не принимал вообще и пресекал их в корне. Он был совершенно убежден, что ежели роза, - к красоте, - будет еще и плоды давать съедобные, то она будет заведомо лучше той, которая этих плодов не дает. В этой его уверенности было что-то фундаментально-первобытное, что-то еще от периода Слиянности Стихий, от времен, когда Элохим носился над тоху и боху. Тут любые попытки убеждения были совершенно бесполезны. И если какую-нибудь пакость, специально задуманную для укоренения в скальных массивах либо же для удерживания Блуждающего Песка, тощую, жилистую, злобную, уж вовсе никак не удавалось приспособить к выращиванию булочек на корявых, обладающих стальной упругостью ветвях, то они давали, по крайней мере, волокно. Либо же оказывались примерными медоносами. Любые другие подходы отметались сразу и в корне. А между тем близилось Осеннее Равноденствие, а колонисты, - по большей части уже разбившиеся на семейные пары, - стремились устроиться поврозь, и черт его знает, чем это можно было объяснить, потому что ссор особых не было, - для этого все взрослые были, хотя бы, слишком заняты. Не было жизненной необходимости постоянно держаться кучей, и люди естественно, словно по законам элементарного физического явления диффузии на первых порах распределились так, чтобы со двора не было бы видно ближайшего жилища. Так что, помимо Озимого Сева, нужно было по крайней мере в достаточной степени подготовить достаточное количество домов. Памятуя об опыте Фермера, жилища делались с большим запасом объема: собственно говоря, - они все целы и до сих пор, потому что трудно себе представить явление, способное их хотя бы повредить. Объемистый свод из тяжеленных плит резаного базальта, соединенного "сборщиками", имел одинаковую форму черепашьего панциря. Задние покои - как правило примыкали к какому-нибудь скалистому склону и соединялись с помещениями, сделанными в скале. Спереди - к дверному щиту, опускавшемуся сверху либо же сдвигаемому в сторону, неизбежно вел ход в виде круто изогнутой буквы"S" или зигзага. Все плиты свода крепились бездефектными нитями к скальному основанию либо же к тысячетонной плите, заложенной под свод: такая конструкция тоже была результатом своего рода опыта: складское помещение, имевшее такую же архитектуру, как и жилища и бывшее только, разве что, поменьше, попало под вихрь Весеннего Равноденствия на Юге, близ берегов Поперечного моря. Дикой тяжести и прочности постройка, способная выдержать попадание тяжелой авиабомбы, как будто бы взорвалась изнутри и многотонные плиты разлетелись на сотни метров вокруг. Тогда-то и было решено намертво укрепить постройки и против давления изнутри. Это жилье было развитием не идеи дерева - помоста - шалаша, а, скорее, пещеры, скафандра, субмарины, космического корабля: и взять его можно было, пожалуй, только атомной бомбой. Короткий период, когда все колонисты жили в "Ковчеге", имел тем не менее свое название: Эпоха Лагеря, но он кончался. Начиналась Эпоха Вит. Из коренных уроженцев Земли Лагеря уже сравнительно немногие строили такие жилища. При этом, скорее, удивления достойно, насколько по-разному начинали выглядеть совершенно одинаковые по конструкции дома буквально после нескольких лет обживания хозяевами. Знаменитая Погода в эпохи Лагеря и Ранней Вит определила конструкцию жилья, как почти единственно-возможную, и с этим жильем надо было поспевать. В это короткое лето, первое лето на Другом Берегу, колонисты работали, как каторжные, как гребцы на галерах, как действительные члены Тайного Общества Сизифов, как проклятые, подобно Сизифу, как ломовые лошади и даже еще больше: вообще трудно сравнивать, потому что крайняя необходимость дополнялась ясным ее осознанием и отсутствием внешних помех. Тут лентяев не было исходно, но все-таки в полной мере такой образ жизни был естественным, пожалуй, для одного только Фермера. Остальные исхудали при очень приличной даже кормежке, почернели, по вечерам - падали, и сон их был больше похож на потерю сознания. Все дела, предназначенные для Первого Лета, нужно было успеть сделать именно в Первое Лето, иначе потеря могла составлять годы: уже можно было предвидеть наступление совершенно неотложных забот другого рода. И если мужчины были заняты, по сути, управлением техникой, то тем больше оказалось труда, в котором техника никак не могла помочь: еда-быт-белье-обстановка. Надо признать, что в условиях, когда ничто не принуждало их к общежитию, женщины оказались как-то более дружными, их общие дела были не взаимодействием, как у мужей, а именно - взаимопомощью. Потому что мужикам было, пока что, не до быта, не до жен, отчасти - недораспробованных как положено, даже не до деланья любви, хотя все тайком удивлялись собственной выносливости в этом честном деле. Так что, если что серьезное, женщины собирались в табунок и устраивали свои дела сообща.
  Дополнительные объемы энергии, поступившие в атмосферу планеты в результате радикальных затей Фермера, были сопоставимы с энергией годовой инсоляции всей планеты, а потому Осеннее Равноденствие оказалось существенно более бурным, нежели даже весеннее. Рецепторные системы даже наиболее крупных механизмов не справлялись с ветрами, несущими колоссальное количество пыли и камней, а главное - с потоками, водопадами хлещущих с небес вод, и даже тысячетонные Бульдозеры ложились на корпус, втягивали глаза, "уши", радарные решетки и отказывались работать в таких условиях. Сообщество собралось, и уговорило нынешнего распорядителя все-таки пока что отказаться от некоторых из грандиозных проектов. Это была еще та работа: вроде попытки остановить слона за хвост. Фермер вспылил, назвал их бездельниками, утверждал, что дни, потерянные в этом году, придется наверстывать месяцами, убеждал, что кое-каким, - даже важнейшим, - делам не может являться помехой никакая Погода, но понимания не нашел. Об и Некто В Сером сунули ему под нос расчеты и пояснили, что ежели упираться, то по весне ветры будут сопоставимы с взрывной волной от ядерной бомбы, что - по крайней мере до весны "подождет твой любимый углекислый газ". Он порычал еще некоторое время, а потом неожиданно согласился:
  - Есть грех. Сам знаю, что иной раз излишние усилия - только во вред делу. Просто натура такая. Охо-хо-о-о, - он потер блестящие от дикого напряжения глаза, - и устал я, признаться. Даже рад наступлению зимы и тому, что теперь можно будет потихонечку возиться, никуда не торопясь...
  Знавшие его поначалу решили, что просто ослышались: такие речи для него были столь же естественны, как Христианское Милосердие - для крылатой ракеты, а любовь к музыке - для тигровой акулы. Каменные Букашки - закопались до лучших времен в грунт, а Бульдозеры впали в спячку и полегли просто кто где был. Ветры и дожди пробушевали до середины Условного Ноября (одиннадцатый из двенадцати сорокадвухдневных месяцев), а потом вдруг заметно стихли: Северное полушарие затаилось, ожидая прихода Зимы.
  
  Место, облюбованное под жилище Тайпаном (во всяком случае, - он так думал, простим ему это заблуждение), без затей назвали Ангуль. Две стороны узкого треугольника образовывали расходящиеся к побережью мощные каменные валы низеньких, сильно сглаженных, обкатанных скалистых гряд, а третьим - было само морское побережье за широкой, в несколько километров полосой темно-лилового и сине-серого песка. После диких бурь, бушевавших семьдесят дней почти без перерыва, после ливней, переполнявших русло речки, что текла по оси долины, все вокруг вдруг как-то настороженно затихло, и в первый же день этого затишья они начали знакомиться с нравами здешней зимы. Она наступала без рывков и отступлений, ровно и бесповоротно, как смерть. Просто-напросто замерзли, стали лилово-серыми, твердыми, как камень, и как камень - с виду мертвыми подушки каллюсов. Просто лужи и озерца в неровностях камня с утра оказывались подернутыми синим ледком, а тучи на горизонте - становились день ото дня все более тяжелыми, бугристыми, темными, все более похожими на стылый, грубый чугун, а сами дни - убывали. Тучи копились, толпились и сбивались воедино, как воедино сбиваются мрачные, косо смотрящие люди, которые ждут только одного - чтобы их стало достаточно много, и нет для них никаких других резонов, понятных посторонним, и есть только свои резоны, о которых они только переглядываются и перемигиваются с видом хитрой злобы и - не говорят о них... На градус - холоднее, и еще на градус, и нет ветра, нет легкомысленных, хамских наскоков, а есть только неуклонно нарастающее давление, которое неизбежно должно было чем-то кончиться.
   А однажды ночью, в предутренние часы, со стороны моря в Ангуль ворвался буран. Первый порыв его ударил с рыком, похожим на рев артподготовки. Снег, мелкий, сухой и сыпучий, как пудра, бил с силой молота, и кривая галерея, ведущая к дверям, была почти мгновенно занесена, забита, запрессована порошкообразной водой здешней Зимы. Поутру разнесенные, трансбарьерные окна показали только стремительное бело-серое струение вокруг и почти черное до полудня небо. Каждый очередной порыв ветра взметал волну полу-лежачего - полу-текучего снега, и она скользила вперед, вздымаясь острым гребнем до низких туч, разбивалась о каменные увалы и - перехлестывала через них. Очень скоро весь дом скрылся в толстом слое снега, почти целиком заполнившего всю треугольную долину. Посередине - еще просуществовала какое-то время продольная ложбина, потому что бурная речка до сих пор не давалась морозам, но теперь, забитая толченым льдом, сдалась, замерзла и она. Тайпан, глядя в безнадежно почерневшие окна, сказал:
  - В следующую зиму будем поумнее, а в эту, боюсь, мы погребены до самой весны. Все!
  Но, разумеется, уже на следующий день, когда ветер стих, они, не выдержав, активировали Проходчика, и тот очистил галерею и вырыл ее продолжение в снегу, добавив еще один загиб. Спресованный ураганом, снег форму - держал, и они, напялив комбинезоны, нахлобучив клобуки, прихватив - темные очки, выбрались под низкое, ртутно-белое светило, холодно сиявшее на сиреневом небе. Ветер совсем стих, было очень холодно и очень ясно, ярко, даже темные очки помогали не вполне от ослепительного голубовато-белого сияния снега. Кругом был снежный океан, затопивший все, и из всего, бывшего поблизости, только решетчатая мачта метеовышки неукоснительно торчала сквозь всю эту толщу: бездефектным пруткам ее конструкции было плевать на любой ураган, будь он хоть в десять раз сильнее. Постояв еще минут пять, пока в носу не начало явственно пощипывать, они приняли решение непременно взять уроки лыжного спорта у кого-нибудь из признанных мастеров этого дела, а потом отправились вниз, чтобы заняться: а) кройкой и шитьем праздничных туалетов на всякий случай, б) упорядочиванием теории Черного Кристалла, составлявшего почти половину массы "Ковчега", в) просмотром записей, коих "Ковчег" принес пятнадцать миллионов единиц хранения, г) сексом. Он был поражен нынешней своей ненасытностью, он и из молодости-то вспоминал только отдельные эпизоды, сопоставимые по интенсивности с тем, что творилось теперь почти постоянно. Он и не знал, за счет чего отнести этакое любострастие, - то ли за счет неожиданной праздности, то ли за счет неимоверной привлекательности для него очаровательной, шаловливой, забавной Тагаси, либо же благодарить следовало неимоверно хорошее состояние организма. Это было даже и не доброе здравие, это ощущалось, как постоянный тонус, наличие мощи, избыточной даже при самых страшных нагрузках минувшего лета. Прислушиваясь к собственным ощущениям, он решил, что это не вполне похоже на возвращенную молодость: нечто другое, более ровное, более уверенное, более точное чувство избытка сил и предприимчивости. Небывалое чувство, потому что предшественников у них не было. Да и женщины, подобной Тагаси хотя бы отдаленно в его жизни тоже не было и в помине, а сейчас, когда господин и повелитель не был так занят, она постоянно его провоцировала на хватание, у несение, кидание, раздевание и массу всяких замечательных игр потом. Так что скучно все-таки не было, но было ощущение, что общество все-таки не помешало бы.
   И, тем не менее, они все-таки удивились, когда поутру раздался звонок, а вслед за этим в галерее послышались возбужденные голоса гостей. Щит отодвинулся, и в дом ввалился огромный, окутанный морозным паром, еще более громоздкий от надетого на него толстого комбинезона Некто В Сером, а следом за ним тихо втянулся в помещение, возник, как дух, сухощавый, как всегда - безукоризненно выбритый Об. Тайпан еще только хлопал спросонок глазами, а Тагаси уже теребила гостей, тащила их в комнаты, и оттуда неслись ее восторженные взвизги. У австралийца, неожиданно для него самого, даже слезы выступили, - от вовсе не присущего ему умиления. Пока он приходил в себя, она уже кинулась собирать на стол, а Некто В Сером гаркнул так, что зазвенели хрустальные подвески на люстре, кою Тагаси повесила в прихожей чуть ли не в первую очередь:
  - Чего замер-то?! Не ждал аль не рад?
  - Да рад-то я еще как рад, а вот что не ждал, так это точно... Чего не предупредили-то?
  - Да вот так вот. Дай, думаем, съездим в гости прямо с утра, а что такого?
  - Стоп-стоп-стоп, - Тайпан даже затряс головой, - съездим?! Так вы не по воздуху?
  - Ну! Надоело, понимаешь, порхать все время, а то до сих пор прям как в орбитальной станции какой-то, прям как не родные. Никакого ощущения жизни.
  - А! Помню ваши заморочки. Буер?
  - Ну-у... Так я не играю. Хоть притворился бы, поудивлялся там, не знаю... доставил бы гостям удовольствие. А то нет, не могут они свою образованность не показать!
  - Успею еще! Главное - что вполне искренне. Н-ну ребята! Отчаянный вы народ! По здешней зиме - и под парусом! И как это только вас жены отпустили?
  - Пфе! - Об пренебрежительно сморщившись, махнул рукой. - Ты еще Гудрун не знаешь! Ты вот его спроси, - почему он без жены?
  - Да! Спрашиваю, - почему ты, тиран и деспот, - без жены?
  - А она, понимаешь ли, как увидела снежок, так тут же махнула на лыжах к Анютке. Уж как я ее отговаривал! Бесполезно: что мне, - говорит, - тридцать километров по ровному месту, и не смей меня притеснять. Тиран и деспот.
  - Ну-у, насколько я ее знаю, так это для нее и впрямь... Не расстояние.
  - Так, да не совсем, - Некто В Сером вдруг залился приятным румянцем, что на его, и без того разгоряченной, бородатой физиономии выглядело просто устрашающе, - как выяснилось, ей достаточно просто показать... Она утверждает даже, что можно и по телевизору... Так что сидят, и на пару с Анюткой шьют приданое.
  - Пилот?!!
  - Да, - русский хмыкнул, обдав его пренебрежительным взором, - и впрямь удивительно. У молодой парочки, которая чуть что - и в постельку, да вдруг - дети? Экое чудо!
  - Не-е, но ты меня все равно потряс! Я ее, понимаешь, как-то не представлял в качестве мамаши... Ага, и вы, значит, тоже... Хотя, - может, так и надо.
  - Так уж получилось, - гость развел руками, - делать-то, понимаешь, особо нечего, развлечений никаких, а ей, я уже говорил, как выяснилось, достаточно показать...
  - Жаль только, что Тагаси женщин не привезли, все я, да я, ей и потрещать не с кем...
  - Она у тебя где?
  - Так ведь готовит...
  - Пош-шли помогать! А то вроде приема получится или раута. Терпеть ненавижу.
   Тагаси - протестовала, утверждая, что это вовсе не мужское дело, но с тем же успехом она могла бы попытаться остановить самум или цунами, тем более, что мужчины проявили в данном случае редкую солидарность. Так что очень скоро они уже сидели за столом и под чутким руководством Тагаси лепили что-то вроде хинкалей с разнообразной и острой начинкой. Перед этим они, перемигнувшись, выпили по стопке "регулярного" спирта, чисто ритуально спрятавшись от хозяйки, - без этого удовольствие от выпивки, понятное дело, было бы совсем не тем. Так что теперь, за спорой совместной работой, беседа текла живо и свободно. Некто В Сером, в ответ на вопрос о Фермере, пожав плечами, сказал:
  - Пашет. В смысле - работает как... Да ну его к дьяволу, не могу сказать - как. Любые сравнения недостаточны. Нету. Как турбина в критическом режиме. Тонны икры! От осетровой до легушачей, кубометрами, мало тонн - десятки тонн! В подземельях - расплодные бассейны, хрен знает, я уже теряюсь, не все помню, что он делает, ему все мало, но как-то он добился того, что у него в бассейнах рыбы вырастают, как на дрожжах, в одном бассейне - чушки по килограмму-полтора, а рядом, в том, который выплавили неделю назад - личинки с желточными мешками... Семена из расплодных каллюсов - тоннами! Десятками тонн! Сотнями! Склады забиты, Проходчики всю шкуру стерли, новые ходы выгрызаючи, но нет! Ему мало! И, - знаете что? - не навалом! Всюду, тьфу, пакость, - полочки, на полочках - этикеточки по-латыни. С названием, значит, и с компьютерным кодом "Линии И Предназначения". Аккуратно так тушью выведены. Восхищаться можно, но понять уже не могу... Да! Кстати! Пошли, - у меня ж там как раз гостинцы от него отложены, заодно и машину нашу посмотришь.
  Буер. А что - буер, буер - он и есть буер: порядочных размеров сооружение одиннадцати метров в длину, обманчиво-хлипкие снасти, на самом деле способные без натуги выдерживать тысячетонные нагрузки, скользящие электроадгезивные зажимы. Система полозьев, - тоже, как он подозревал, не без хитростей, тоже, поди, из активного материала. А паруса - да, паруса красивые, как положено, традиционно. Они, понятное дело, были спущены, когда хозяева спустились вниз, но Некто В Сером специально влез в кабину, показал, - как плавно и бесшумно, будто крылья чудовищной бабочки, раскрываются, враз ловя ветер, белые крылья парусов, и от тяги начинают петь, напрягаясь, бездефектные "якорные" шнуры. Небо - чуть хмурилось, дул так себе ветерок, чуть взвихривающий легкую снежную пыль, а Тайпан, неожиданно захваченный зрелищем, незаметно подпал под великий гипноз Снежного Покоя, и с присущим ему в иные минуты предвидением грезил наяву о том грядущем мире, который предвещал этот буер. Такие вот буера или большие, целые дома, кочующие по ветру, несокрушимые, вольные остановиться или ползти себе по делу или же просто так. Что-то подобное в океане песков на Юге, во внутренних районах Фатума, где пустыня пребудет еще долго: следующим же летом уже станет нельзя устраивать такие катаклизмы, как нынча, и пока пребудут Великие Пески, там будут кочевать, сопровождаемые стадами, никуда не спешащие дома с людьми, которые могут быть спокойны за будущее. Жилища, идущие вместе со стихиями, слитые с ними, сбивающиеся в поселки, города и временные столицы, что поутру растают, подобно призракам. Будет так везде, или не будет, - такое может быть, а оттого в какой-то мере будет обязательно. Гость тем временем выволок прозрачную пластиковую бадью с препорядочными рыбами и пожаловался:
  - Совсем голова пустой стал, склероз, да? Фермер наказывал передать непременно Тагаси, и сказал, что она разберется куда лучше нас, дураков, и вот еще, - зелень лимонника со свово огорода.
  Тайпан наморщился, слушая русскую речь:
   - Ты изображаешь какие-то диалекты? Сразу два, да?
  
   Фермер оказался прав: увидав сильных, тяжелых, как слитки металла, рыб, Тагаси обрадовано всплеснула руками и, забывшись, произнесла какую-то тираду по-китайски, чего не понял никто из присутствующих. Китайский был у нее, полуяпонки, одним из родных языков, и время от времени она отводила душу с Сеном, который одинаково свободно владел этими языками помимо корейского. Она тут же оставила их доделывать кушанье, снабдив подробными инструкциями, а сама пошла разделывать молодых парусников, дабы подать их красное, похожее на говядину, мясо нарезанным тонюсенькими ломтиками.
  С них, кстати, и начали трапезу, слегка подсолив и потребляя под разведенный, лишенный малейших примесей, чистый, как алмаз, спирт. Хозяйка извинилась, что нет лимона, потому что "без него рыба - совсем не так вкусна", и это послужило началом оживленной беседы о еде. Поговорили о том, что еще долго не придется попробовать лимонов и померанцев, о том, что консервированная продукция, что ни говори - надоела, и вот эта вот рыба, что ни говори - роскошь. А Некто В Сером добавил, что мало сказать, - роскошь: большая жертва и акт великодушия со стороны Фермера. Это понимать надо. Вспомнили, что в следующем году уже придется, пожалуй, отведать чего-нибудь из первого "свободного" урожая. Плотная, чуть грубоватая рыбья плоть пьянила и сама по себе, помимо спирта, вызывая возбуждение, но они потихоньку выпивали и еще, под вкуснейшие пирожки, вареные на пару. Потом Тагаси достала гитару, но хоровое пенье у них не пошло: в те времена у Сообщества еще не было общих, своих, знакомых - всем и любимых - всеми песен. Об неожиданно загрустил, а загрустив - смолк, опершись локтями на стол и охватив руками голову.
   - Ну чего? - Тагаси, подошла к нему сзади и чуть, ненавязчиво к нему прислоняясь, начала теребить. - Зачем грустить тому у кого чиста совесть и нечего бояться?
   - Да вот, девочка...Старый я уже,ста-арый! Понимаешь? А, - он махнул рукой, - куда тебе...
   Она погладила гостя по густому, жесткому ежику коротко стриженых, серо-стальных от проседи волос:
  - Действительно, - не понимаю. У вас гораздо, гораздо меньше седины, чем было в момент первой нашей встречи и, - она тронула жесткие, как камень, мышцы на его плече, - вы выглядите очень крепким мужчиной и опасным бойцом. Или, - она лукаво улыбнулась, - госпоже Име приходится жаловаться на недостаток любви? Разумеется, прошу простить мои плохие манеры... Вот, например, мой муж, - он не моложе вас, но должна сказать, что сейчас, когда мы, как медведи в берлоге...
  - Я же говорил - не поймешь... Все это, такие товарищи, такие дела, такие просторы, вся эта планета, новый мир, - как будто слишком поздно для меня. Все это, и Има, - как то, что приходит слишком поздно. Жизнь дала, но поздно, и, радуясь ее дарам, каждый раз испытываешь сожаление, горечь, - почему не раньше?
   - Господин мой, я поняла гораздо больше, чем вы можете себе представить, и уже поэтому должна предостеречь, - она говорила уж-жасно серьезно, но в узких глазах так и прыгали чертики, - при таких мыслях вы рискуете, что у вас будут рождаться только мальчики. Целое войско, как это? Целая орава. Понимаете? Они решат, что вы опечалены надвигающейся войной и будут выпрыгивать один за другим. По поверьям простонародья хань - это великое счастье, так принято считать, но я знаю и другое: лучше все-таки, когда... не одни только мальчики. Так что не призывайте их слишком сильно вибрациями своей печали...
  - Ты... Ты почем знаешь?
  - О! - Она совершенно не европейским жестом ударила себя по лбу. - Как бы я могла вести себя правильно, не советуясь с другими госпожами? Волшебное Окно одинаково хорошо действует и сквозь бурю, и сквозь снег. Не то что какие-то там телевизоры.
  Слегка ошалевший Об мгновенно позабыл о мировых скорбях, машинально проглотил с треть стакана благородного "нулевого" напитка и предложил Тайпану пойти покататься. Предложение было с восторгом принято, а Некто В Сером сокрушительно зевнул, всем видом своим показывая, что с места трогаться - не намерен ни под каким видом:
  - Давайте-давайте... Только без меня. Еще накатаюсь, успею...
  - Ладно! Только ты тут смотри, а то знаю я тебя...
  Оставшись, он тихонько помог ей убрать после трапезы и, вздохнув, начал тягостный разговор:
   - А теперь скажи-ка мне, - к чему была эта твоя попытка мимоходом соблазнить Оба? Профессиональный рефлекс? Или что-нибудь погаже?
   Она, услыхав его жесткий голос, вздрогнула, и как будто замерла, продолжая машинально вытирать руки:
  - Мне очень жаль, если вы это поняли именно так, господин...
  - Жаль что "так", или жаль, что понял?
  - Видите ли, - голос ее дрогнул, - это отчасти... Отчасти верно... Видя подвыпившего мужчину опечаленным, я постаралась поскорее развеять его печаль. Это... Это действительно дань профессии, привычка и как это? Обязанность. Печальные мужчины - бывают недостаточно щедры и, порой, опасны более, чем иной буян. Но кого-то другого? Кроме моего господина? О-о, - нет!
  - Смо-отри! И вот что: не врешь ли ты сейчас? Не так уж ты похожа на азиатскую, п-покорную женщину, как говоришь сейчас...
  - Только потому, что знаю: мое достаточно-свободное, - как у дзеро, - поведение - доставляет моему Господину удовольствие. Ему приятно, привычно, спокойно, чтобы я вела себя именно так. Я обязана понимать без слов, чего именно хочет мужчина. Понимаете? По-настоящему. Это тоже часть моей, - лицо ее мимолетно исказилось злой усмешкой, - профессии. Все для того, чтобы ему было хорошо, приятно и полезно. Чтобы он был уверен в своих силах и по-настоящему был силен. Вся жизнь, весь долг, все мысли - ему. А другие мужчины? О! Только не я!
  - Будто бы!
  - Вы не понимаете, вы не можете понять, не можете понять дважды и трижды: как мужчина, как белый, и как... Как человек, никакого понятия не имеющий о том мире, к которому я принадлежала всецело, пока не появился Господин и не исторг меня оттуда. С пяти лет, Носящий Серое! Мои Южные Ворота были значительно расширены уже за несколько лет до того, как я стала женщиной, а за то, чтобы я распахивала их, - сильно пожившие, почтенные, богатые люди платили большие деньги моей хозяйке. Очень большие деньги. Большая удача и милость Неба, что оно дало мне привлекательную внешность, и меня достаточно рано стали требовать не только изощренные, истощенные старики, но и просто богатые гуляки. Я пользовалась спросом, и потому хозяйка дала мне образование. Гуляки тоже порой были грубы, тоже иногда делали больно, - но это невозможно даже сравнить с тем, что было! Я приносила хорошие деньги, а потому меня хорошо кормили и лечили. А потом...
   И она, словно подавившись, замолкла.
  - Да. Однажды вдруг наступило это самое "потом"... - Он тяжело взглянул в ее глаза. - И за что ж ты вскрыла горло этой несчастной клиентке?
  Тагаси вздрогнула и напряглась, как кошка, как ласковое, пушистое, домашнее существо, обладающее редкостной способностью мгновенно превращаться во вздыбленного, воющего демона. Глаза ее горели, как угли, а голос, по-прежнему спокойный, нес угрозу.
   - Я поняла, что мне не жить, когда хозяйка впервые показала мне ее. Когда узнала, - о, стороной! - какую сумму она внесла за меня. Это было много больше моего контракта, а хозяйка не смотрела мне в глаза. Человек в здравом рассудке не будет выкладывать такие деньги - за девицу. Она была излишне грубой, господин мой, и день ото дня становилась грубее. Когда были только хлыст и слишком большие... предметы, это еще было как-то возможно. Но потом, когда появилась эта проклятая электрическая игла... Это такая пронзительная боль, что от нее замирало сердце, а я покрывалась потом и теряла память. У меня долго еще оставались маленькие шрамы между ребрами, сзади, пока Источник Серой Струи не омыл и не очистил меня от... от всех следов моей работы. А когда она купила это кресло, - что-то со мной произошло. Она позвала меня, а я вдруг, сама не ожидая от себя ничего подобного, взяла со стола какой-то небольшой, тонкий, очень острый и блестящий нож, и - сделала мазок по ее толстой шее. Наверное, - нож этот тоже готовился для меня. Вы не поверите, господин, - ее шея открылась почти до хребта, а кровь затопила эту... Она называла ее как-то вроде Светлой Комнаты Девичьей. Разумеется, после этого я была мертвой девушкой. Так что эта моя жизнь - принадлежит уже не мне и не моим родителям, а тому, кто сделал ее возможной. Моему мужу и Господину. По сравнению с этим то, что вы называете любовью - имеет очень мало значения... Решайте, потому что вы не могли всего этого знать, а я не могу допустить, чтобы Господин тоже узнал все это.
  - Я не пуглив, женщина, но признаюсь: в данном случае я не считаю зазорным испытывать... определенное опасение. - Он решительно встал. - Мне просто не хотелось, чтобы у человека из Австралии возникли бы вдруг проблемы. Теперь я знаю, и я спокоен.
  - Позвольте заметить вам, господин Носящий Серое, что вы гораздо умнее и опаснее, чем кажетесь с виду. Вы - врожденный, естественный лицемер, а это, в свою очередь, делает вас тем более опасным.
  - Взаимно, Тагаси. Если ты сейчас говорила правду, то тебе незачем меня опасаться.
  - О, только правду! Такую правду, что, боюсь, у нас будут рождаться только девочки. И они не будут знать о своей матери ничего лишнего, а также всего того, что она хотела бы забыть. Я только не понимаю, что заставило меня рассказывать вам всю эту правду.
  - У меня не хватит слов объяснить подробно. Я и не хочу рассказывать подробности, поскольку они слишком невероятны. Скажем так: у меня есть все основания предполагать, что в каком-то высшем плане существования наши судьбы и жизни связаны очень тесно. Очень тесно. Разумеется, что это - не основание для каких-либо действий в этой жизни. Это просто знание. Измененное, смещенное, повернутое под диковинным углом, но его, тем не менее, неправильно было бы назвать лживым.
  - Я раскрывалась, как глаз в самый первый раз. - Тагаси говорила, опустив веки, слова ее падали мерно и тяжело. - Как самый первый глаз в этом мире. Это - совершенно исключительное ощущение, самое сильное из всех возможных, потому что для меня - это было равносильно рождению мира, и по сравнению с этим - ничто грезы, навеваемые опиумом. Я помню это. И то, что окружало меня в этот Миг... Так что может быть, вполне может быть, Носящий Серое господин. Только давайте не будем слишком хорошо помнить об этом.
  - Согласен. Тут - все не так, тут все по-другому, и я в гораздо меньшей степени - Мастер, и в гораздо больше - просто Сила, которая покоится, пока ее не потревожат.
  - Две стороны одного, и одной не бывает без другой.
  Он рассмеялся.
  - Спасибо. Ты разрешишь мне забегать хотя бы изредка, - поболтать?
  Она согнулась в четко отмеренном поклоне.
  - Не разрешить - вам?!! Право же, вы слишком высокого мнения о слабой женщине. Буду бесконечно счастлива... Ладно, позволим себе вольность и скажем иначе: я буду скучать. О, не очень сильно, но все-таки...
  - Так ты, говоришь, - девочки? Очень интересно...
  Но им так и не дали возможности обсудить этот интересный вопрос, - с глухим шумом сдвинулся тяжкий щит, и в доме раздались возбужденные голоса вернувшихся с прогулки под парусом мужчин, и трапезу, после небольшой паузы, продолжили.
   - Да, кстати, чуть не забыл, - отыскался наш Отпавший, подал голос, чем не баловал нас четыре месяца...
  
  Анахорет II.
  
  В бесконечных блужданиях своих, Тартесс оказался в конце концов на побережье Закатного Океана, потому что туда занес его ветер путешествий. Нельзя сказать, чтобы он так уж стремился на Большой Берег, но путь его сложился так. Здесь тоже дымились, исходя последними, вялыми дымами, небольшие конические вулканы, испускали последнюю, вязкую, скудную, тяжелую магму в океан или, по бессилию своему, - прямо на собственные непроглядно-черные тела. И нельзя было сказать - новые это вулканчики, порождение радикальных затей Сообщества, или же они дымятся здесь уже тысячу лет. Запах серы, ленивые клубы тяжелого пара из моря, грубая, черная, пеплом сложенная почва, и бесконечный, хмурый простор. Ажурные, фестончатые башенки скал, как жгуты перекрученных каменных жил, отдаленный тяжелый гул. Долгий путь привел его сюда как раз накануне Равноденствия, и даже здесь, в широтах сравнительно-низких, даже на берегу планетарной грелки Океана, по ночам становилось по-настоящему холодно. Тартесс с неудовольствием натянул тяжелый комбинезон Сообщества и спал, привалившись к ТБ блоку, настроенному на умеренное энерговыделение. К этому времени он провел в объятиях Погоды достаточно долго для того, чтобы серый, свинцовый штиль на побережье решительно ему не понравился. Он даже взглянул на барометр, навязанный ему среди других приборов слишком, до глупости заботливыми друзьями, - взглянул и непроизвольно присвистнул, не боясь высвистать ветер. Бедный прибор лежал в обмороке, в шоке, в истерическом беспамятстве, так что тут уж свисти - не свисти, а ветер непременно будет. Мягко говоря - ветер, очень мягко говоря. Трудно назвать ветром нечто, спресованное до твердости каменной плиты и бьющее, как грузовик - бампером. В прошлых случаях проявления Погоды барометр не валялся так безнадежно, и что-то в Тартессе начало искать убежища, невзирая на его твердое решение поменьше ценить свою жизнь. И он успел, успел отыскать тесную, скользкую, вылощенную водой промоину в сером, несокрушимом базальте прежде, чем с океана ударил первый шквал. Разведчик прорвался по узкой полосе, гоня перед собой истонченную почти до толщины оконного стекла волну, которая была зато метров двадцать в высоту. Волна на отмели поднялась и еще выше, вздулась пузырем и оторвалась от своего основания. Вид гигантского, летящего по воздуху водяного паруса был очень занимательным, но надлежало все-таки спрятать голову, потому что ее могло попросту оторвать. Дикий, трескучий удар, как залп из орудий, установленных в ряд, и началось... Поднятая в воздух соленая вода тоннами улетала вглубь суши и била в камни с силой артиллерийских снарядов. Скалы над головой дрожали, как в лихорадке, а неподалеку, буквально в нескольких километрах страшный, нечеловеческой злобы исполненный, режущий, шипящий свист время от времени прерывался потрясающими громовыми ударами, когда гигантские волны захлестывали ленивые вулканчики. А видеть - он этого не видел, слуга покорный - высовывать голову, хотя надо все-таки, потому что если наедет смерч, то тесная щель укрытия не поможет: черная воронка втянет его вместе с намертво вцепившимся в камень экипажем, поднимет на сотни метров вверх и грохнет о базальт. С другой стороны, - смерч - не смерч, а вылезать из промоины все равно нельзя, это все равно, что под волну водородной бомбы, только долгой... Он не успел додумать эту мысль, потому что звонкий, на высокой частоте хруст передался через каменное тело скалы, отозвавшись где-то в позвоночнике: истончившаяся верхушка скалы, прикрывавшей его со стороны океана, вдруг сломалась, как сухая ветка, и на этом история первого брода могла бы и закончиться, но нет: резная многотонная глыба медлительно перелетела щель, с устрашающим коротким лязгом коснулась следующей вершины, - пониже, - тяжеловесно подпрыгнула, и унеслась тяжелыми скачками по направлению ветра. Весь многокилометровый пляж был залит соленой водой, покрытой узором пузырящейся пены, а волны, бывшие в пору хорошему цунами, не успевали откатываться назад, шли на приступ скал, удаленных от обычной полосы прибоя, били в них с упорством и силой тарана. Втиснутый в каменную щель, как таракан - в щель за плинтусом, он провел там долгие девять часов, пока буря вдруг не улеглась, - довольно быстро, на протяжении получаса грозный ветер начал слабеть и сошел на-нет. Путник облегченно вздохнул, но, как оказалось, рано. Он успел на своем опыте узнать множество разновидностей Погоды, но он не сталкивался с грэном. Никто из сообщества еще с ним не сталкивался, а столкнувшись - скорее всего не обратили бы внимания, посчитав чем-то существенно менее опасным, нежели страшные ураганы и катастрофические ливни Эпохи Лагеря и Ранней Вит. Для того, чтобы понять, что такое есть грэн, надо попасть в него. Так, как попал Тартесс, - одному, далеко от дома и либо без связи, либо с самоубийственной решимостью не пользоваться связью. Представьте себе, как температура вдруг падает градусов до двух-трех, и начинается равномерный, упорный, ледяной ливень из такой же трех-четырехградусной воды. И продолжается при полном безветрии днем и ночью дней десять. Или две недели. Это звучит скучно и нестрашно, но на самом деле не существует для одиночки ничего более страшного, чем грэн, Большой Холодный Дождь. Достаточно сказать, что в более поздние времена грэн считался достаточным основанием для того, чтобы прервать Брод. Почти единственным таким обстоятельством, потому что Брод - все-таки не самоубийство. Если ты путешествуешь на лошади, то ты останешься без лошади, если не найдешь достаточно-надежного укрытия для нее и для себя, и на поиск у тебя - два часа от силы, потому что дальше - руки перестанут гнуться, откажут ноги, начнется центральное охлаждение, которое убивает вполне надежно. ТБ-блок поможет сохранить руки теплыми, но не спасет, если не отыщешь убежища. Надежного, настоящего убежища, потому что даже самый густой лес, самые большие черные буки с их густейшей шапкой листьев не спасают от грэна, от тонн тяжелой, холодной воды, которая льется на тебя час за часом много дней подряд. Если ты все-таки отыщешь убежище, это не значит, что спасся. Совсем не значит. Ты можешь выйти за едой или за кормом для лошади, - и свалиться в десяти шагах от входа, и не встать. Ты можешь свихнуться на второй-третий день - это в укрытии, а на открытом месте - через несколько часов. В былые времена существовала весьма эффективная мера воздействия, когда на темя клиенту частыми каплями лили холодную воду. Вот-вот, и никакая шапка, никакой шлем не спасают от этого эффекта вполне. Грэн - слезливая гримаса Погоды, тихая, безнадежная депрессия, черная меланхолия Погоды, ничуть не менее смертоносная, чем самое неистовое ее буйство. Несокрушимый, все преодолевающий экипаж с непроницаемым тентом, понятное дело, меняет судьбу и значительно облегчает положение, но не так радикально, как это может показаться. Выйдя под грэн по нужде, рискуешь потом не суметь застегнуть штанов. Преодоление оврагов и речек становится делом невозможным, запретным, и остается один путь - по гребням водоразделов и все время вверх, обходя заполненные темной ледяной водой рукава оврагов, реки и речушки. А, двигаясь все время вверх, - рано или поздно выйдешь к каким-нибудь горам. Только очень редко на вторые-третьи сутки грэн превращается в обычный, мерзкий снег с дождем и ветром, и это следует считать большой удачей. Тартесс спал в обнимку с ТБ-блоком, не мог обсушиться, почти не ел и непрерывно дрожал. Если бы не оставленные "за дверью" микробы, - его, даже с его железным здоровьем и испытанной выносливостью, непременно убила бы пневмония, а так, двигаясь непрерывно чудовищным зигзагом, следом пьяной гусеницы, не имея возможности оглядеться, на пятые сутки он все-таки вышел к огромному массиву невысоких старых гор, позже названных Покрышкой. Бог, строгий, не склонный к нежностям Бог Тартесса, явил ему неизреченную милость свою, хотя и в очень своеобразной форме. И не важно, был ли это лик все того же, прежнего Бога, или же кто-то совсем иной, как утверждал коварный Фермер. Избранник - он получил свою милость. На семидесятом километре пути по предгорьям он вдруг заметил ручеек, пробирающийся между двух массивных, вылизанных, округлых глыб наружу. Рысьи глаза баска даже среди потоков дождевой воды не пропустили необычности в поведении водных струй. Он остановился, - и, сгибаясь в три погибели под ледяными потоками, подошел к каменным воротам. Проход в тело горы был замаскирован так надежно, что его невозможно было бы заметить, не будь того ручейка. Ход из гладкого камня имел три изгиба и был, местами, настолько узок, что едва можно было протиснуться. Ну и ладно. Ну и пускай. Ну и хорошо. Слава богу, - у него вполне надежная "пила" с туго натянутой бездефектной нитью, и он вырежет сколько-то мешающего камня. Позже, когда потащит внутрь амуницию. А тащить придется, потому что совершенно неизвестно, когда эта пакость снаружи думает завершаться, - его передернуло при одном только воспоминании, - и если это на всю зиму, то по-человечески можно понять Фермера, у которого руки зудят все тут переделать. Потому что, если не теоретизировать лишнего,- все-таки пакость. Ручеек оказался скромным, а зал, куда он попал из хода - достаточно обширным, засыпанным песочком и сухим, - за исключением ложбинки, в которой бежал ручеек. И - видны были ходы, ведущие куда-то вглубь горы. Он дал себе слово непременно разузнать, что находится в глубине и, вздохнув, вышел назад, под ледяную воду, в неумолчный гул грэна. По тому, как ему не хотелось этого делать, он сделал вывод, что пещера пришлась ему по душе. В несколько рейсов Тартесс перетаскал всю свою кладь в пещеру и подыскал надежное укрытие своему верному экипажу. Поймал себя на мысли, что начал относиться к "Носорогу" отчасти как к живому существу, и решил, что одиночество - все-таки сказывается.
  Он - действительно обсушился, поел и передохнул, а потом он действительно пошел к таинственным ходам в дальней стене зала, привязав мощный, монолитный ТБ-фонарь к руке. Пошел - и задержался надолго, намного дольше, чем рассчитывал. Потому что за проходом начиналась целая страна. На родине, на Земле Исхода, есть, конечно, большие пещеры и целые системы из пещер, но там все-таки не было известно ничего, хотя бы отдаленно напоминающего Страну Джен. Впоследствии так и не удалось выяснить, какое представление имели о истинных масштабах Страны Джен аборигены, что давно пропали, хотя то, что они посещали отдельные, периферийные ее закоулки может считаться доказанным. Тартесс склонен считать, что общее представление об этом феномене, как именно о стране, принадлежит ему первому, хотя бы потому что именно тут, у открытого им хода находилось Дерево, вещь даже слишком заметная, - и, тем не менее, именно тут он не нашел никаких следов пребывания аборигенов. Он считал это по меньшей степени маловероятным. Когда-то, - миллионы и миллионы лет тому назад, задолго-задолго до неприятности, прекратившей карьеру прежних обитателей планеты, под страшным напором из глубины в толщи осадочных пород вторглись расплавленные магмы и, проникнув в тончайшие трещины и любые слабые места окружающих массивов, - застыли, превратившись в крепчайший камень. Много позднее и тоже вполне случайно это же место облюбовали себе текучие воды, которые неторопливо размыли, разрушили все, окружающее эти жилы. Громадной ширины шахта, залитая плотной тьмой, и по оси ее, опускаясь на неизвестную глубину, тянется каменный ствол толщиной более двухсот метров. Бесчисленные, причудливо изогнутые, кривые ветви отходили в темноте от ствола, переплетаясь, срастаясь, достигая как правило стен шахты, - и переходя в них. Как положено, - изогнувшись, Тартесс, как положено, посветил вниз. Особых результатов не доспел и, столь же традиционно, кинул вниз камешек. Он долго стукался о преграждавшие ему путь каменные ветви, и эхо многократно повторяло этот лязг, но он не был уверен, что смог услышать последний из этих ударов. Все это сооружение в целом казалось превосходным приближением к описанной Данте конструкции Ада, и Тартесс еще подивился мельком нечеловеческой силе провидения итальянца. И, следом же, - вдруг с нечеловеческой силой ощутил, что пришел. Что здесь кончаются его странствия по лику Другого Берега и начинается дорога вглубь. Все. Это - явственное прикосновение руки Бога, он явил свою волю, и тем более, и сугубо это доказывается его чистосердечным покорством. Потому что ему воистину не хочется противиться высшей воле и куда-нибудь выходить. Правду молвить, - он не ждал от Господа именно такого предназначения своему существованию, но когда рука Всевышнего привела его в это место, у него не возникает ни малейших сомнений. Вот теперь- он свяжется с остальными, теперь - можно, потому что ему явлено. Пусть прилетает Джен, пусть привозит веревки, инструменты, оборудование для движения по лабиринтам... Он-то, понятное дело, не собирается обещать ровно ничего, но они все равно подумают так, как ему надо: что он будет что-то такое там исследовать, а потом, соответственно - сообщать. Им. Поэтому они - принесут, куда денутся, а он обхитрит всех и все оставит себе. За собой. Потому что только сейчас он понял, к чему стремился: не просто - вглубь, а в глубину тьмы, в самом темном месте - отыскать самый темный угол, а там - самый темный закоулочек и продолжить в том же направлении, только есть все равно надо, чтобы хоть как-то жить... Ведь если бы тот, кто вел его, пожелал бы прекращения этой жизни, он оставил бы его пред лицом грэна. Споры грибов, дар заботливого врага, послужат ему пищей на первый случай, а потом... А потом эти безмозглые со своей смешной приверженностью собственным представлениям о добродетели привезут все остальное, не оставят покинувшего их, отринувшего их труды, попирающего их цели и бесполезного им. Ладно. Не будем впадать в противоположную крайность: если, погружаясь во тьму, как в океан предбытия, он увидит что-то, то пусть оно будет исследованием, и результатов он не будет специально скрывать, если это не будет чем-то, что разогреет их порочное любопытство по отношению к вещам, на его взгляд - запретным для Адамова племени. Тому, что не будет способствовать греховным стремлениям. Так будет. Так он, соответственно, и поступил, а через четыре дня сквозь непрекращающийся грэн примчалась Джен. Примчалась, и приволокла около тонны всякого груза, включая: пятнадцать сортов консервов, маленький компрессор, такой же, как у самой Дженнифер, универсальный комбинезон с поправкой на мужские стати и размеры, ультразвуковую стиральную машину, легководолазное снаряжение, носки из настоящей шерсти от Гудрун, пачку мягких, как пена, но нервущихся и негорючих салфеток черт-те из чего, центнер картофеля, оторванный Фермером от сердца ради бывшего оппонента, пяток блоков из минеральной вакуумной "пены" для прикрытия и комфортного лежания, - и многое, многое другое, отчасти вызвавшее неопределенную улыбку получателя. Встретив Джен у Кривых Ворот, как он прозвал тот самый вход, и щурясь от непривычного света, он с безразличным радушием приветствовал ее. Затем глаза его скользнули пониже.
  - Не теряешь времени, женщина? - Сказал он с безразличным одобрением и мимоходом положил руку на ее живот. - Дело. И кого же ты хочешь, девчонку или наследника своему господину?
  - Поздно - хотеть, - с непонятной неприязнью ответила она, - у нас без всех этих гаданий. Будет девчонка, и не накладывай на нее свою руку. Даже в шутку.
  - Очевидно, - я не слыхал именно об этом суеверии. Так что прошу покорно извинить меня.
  - Тут Фермер просил узнать, - проговорила она после несколько затянувшейся паузы, - как ведут себя грибы...
  - Превосходно. Будьте добры передать мою живейшую признательность. Они действительно растут в темноте и на камнях, весьма питательны и даже приемлемы на вкус. А заодно спросите его, - нельзя ли сделать так, чтобы грибы - еще и светились? Пусть даже за счет съедобности.
  Он всего лишь хотел пошутить, но еще через две недели Чела доставил ему четырнадцать аккуратных контейнеров с еще более аккуратными надписями, выведенными невероятно твердой рукой готическими буквами. Там были, натурально, споры грибов. Грибы действительно светились. Четырнадцатью разными, хорошо различимыми оттенками. Не стоит даже уточнять, что все они были съедобны. Помимо грибов привезли техническую новинку, так называемую "тлеющую нить", - очередной способ практического приложения ТБ - принципа. Поначалу он с презрением отложил хитроумное устройство в сторону, но потом, с удлинением подземных прогулок, как-то незаметно стал брать немудреную с виду вещицу с собой. Достаточно было нажать зеленый сегмент на глухой грани монолитного корпуса, и с этого момента, куда бы ты не пошел, в воздухе или на камне за тобой оставалась не гаснущая со временем жилка желтовато-красного света. После нажатия белого сегмента - обрывалась, но продолжала висеть там, где была оставлена, даже, как он выяснил из любопытства, месяц подряд, не тускнея и отклоняясь самую малость только в зависимости от фазы Сервуса, здешней луны. Ее можно было только скатать, для этого был черный сегмент.
  А прогулки стали по-настоящему долгими. Надев "универсал" и обвязав голову одной из тех самых негорючих салфеток на манер камикадзе, он брал самый узкий вакуумный блок, выгибал его желобом, в желоб, как в лодку, укладывал еду, ТБ-блок, баллон с газовой смесью и все это - фиксировал ремнем с укрепленным на нем геминером. Вводил компенсирующий режим и волок за собой всю эту кучу снаряжения без всякой натуги. Конечно, использование всех этих измышлений досужего человеческого разума было, отчасти, проявлением гордыни, и он слегка стыдился, но navigare все равно, некоторым образом, necesse est, а возвращаться от очередного сифона, доверху залитого прозрачнейшей, холодной водой, было все-таки нестерпимо обидно... И он раз от разу все глубже погружался во тьму, разгоняя ее светом фонаря - перед собой, и оставляя никаким невзгодам не подверженную нить света - позади. Тут, в сравнительной близости от Дерева, не было известняков, а потому - не было и потрясающей красоты залов со сталактитами, он и не искал ничего подобного, а просто искал, - и неизменно находил, - самый темный угол в темнейшем месте, а там - темнейший закоулок, а в закоулке - узкий темный проход, ведущий дальше, и так - без конца, и в этом сумрачном блуждании находил удовлетворение своей темной тяге. И ничем казались ему по сравнению с этим удовлетворением все исследования так называемой науки. Потом, не без труда миновав извилистый, темный, как дорога в преисподнюю, сифон, залитый водой на протяжении двухсот метров, он вышел в новую местность под землей, в новую губернию Страны Джен. К этому времени, ориентируясь по подземному компасу, он прошел почти сто километров, стараясь держаться приблизительно одного направления. Как всегда - к сифону вело гладкое каменное русло, имевшее продолжение по ту сторону, но от него, куда-то в сторону, вела узкая, похожая на тень расщелина. По своему обыкновению он попробовал протиснуться туда, через пятнадцать шагов узкий ход снова вдруг расширился, и он буквально ввалился в круглый залец.
  Страшными выбоинами, плавлеными, пузырящимися шрамами были исполосованы стены подземелья. Камень кипел, вздуваясь вязкими пузырями, а потом пузыри лопались, застывая миниатюрными кратерами. В этой округлой пещере, помимо его расщелины, как в фокусе сходились еще два тоннеля: полукруглый, более аккуратный, высотой и шириной у "пола" около метра, и более грубый, с выходом в виде неправильной окружности. Тут же, застыв в вековечной судороге, навеки уперев в камень конические головы, лежали те, кто некогда пробил эти ходы. Изломанные, сплавленные сочленения конечностей, вспоротые панцири тощих тел, из брешей которых вытекли и застыли керамика и медь, превратившаяся в мрачную зелень. Давным-давно, при жизни создателей, два автомата пробились в это укромное местечко, и дороги их - пересеклись, но они принадлежали разным лагерям и схлестнулись тут во всю мощь своих силовых установок и рабочих органов, и растерзали друг друга здесь, в глубине Страны Джен. А может быть - все было вовсе не так, и автоматы продолжали войну и потом, много лет спустя после того, как в одночасье сгинули хозяева, и пали птицы с неба, и воды наполнились дохлой рыбой. После того, как во всем мире вдруг, разом, замолкли слова, рев и жужжанье, чириканье и стрекот. Он представил себе эту вовсе уж чудовищно бессмысленную драку покойников, для которых сильнее смерти оказалось - желание битвы, и содрогнулся. Из под приподнятого щитка мертвым глазом щурилась на Тартесса пыльная стекляшка объектива, под другим, наполовину опущенным, линза была треснувшей и мутной, как бельмо, и оттого казалось, будто мертвая металлическая тварь наблюдает за ним, лениво прикрыв один глаз. Он подошел поближе: сварные швы, открывающиеся люки на хитрых клиновых задвижках, - следы монтажа, и дорогие сотоварищи могут гордиться тем, что их нынешняя технология - совершеннее...О, если бы он только сказал им о находке! Если бы только сказал! Уже завтра тут была бы бригада умников, которые с истинным энтузиазмом начали бы потрошить эту железную падаль... А зачем? Что можно тут взыскать, кроме заряда чудовищной злобы, проникающей сквозь время ничуть не слабей, чем ТБ оставляет позади все преграды пространства кроме, пожалуй, единственно лишь светового барьера? Это - характерный пример того самого лишнего знания, о существовании которого он подумывал уже в первые часы пребывания у Дерева, этой исполинской, бесконечной лестницы, ведущей в Страну Джен. Они, прознав про механических тварей, что порвали друг друга в бессмысленные клочья бесчисленные века тому назад, припрутся сюда, будут ахать, тешить в квадрате бессмысленное, греховное любопытство, шуметь... Покоя не дадут... Влезут не в свое место. Это - не предмет в кубе бессмысленных обмеров и анализов, а - напоминание. Знак Господа одному, - и только одному, - из верных Ему, тайна, и пусть навсегда он останется тайной. Это будет так, потому что Господь и впредь не попустит еще одного из числа людского племени до этих мест, как не допускал раньше. Он почувствовал, что на этот раз пришла пора возвращаться, и вернулся без раздумий. Воистину, никто из обладающих разумом доселе не обладал такой свободой: всегда действовать по причине самого обыкновенного побуждения, - и без всяких иных причин. Он ступал на ветви Дерева, каждый раз намереваясь достигнуть дна Преисподней, но каждый раз, неизменно, достигал ветви, которая открывала где-нибудь в стороне особенно узкий, особенно темный, особенно заманчивый лаз, и он направлялся туда, как пес - на запах течной суки, как мотылек - к свечке, как безумец - к бритве, наслаждаясь даже тем, что по первому же капризу - изменяет собственным же намерениям, стараясь стать прямым, лишенным малейших следов надменного людского ума проводником воли Божьей, а как следовать ей иначе, нежели повинуясь немедленно первому же побуждению там, где ничто и никто не может его принудить?
   В другой раз особенно долгий и извилистый путь привел его к знанию еще менее желанному: довольно высоко над уровнем моря, вдалеке от подземных вод, в горбатом ходу, на тонком, сухом песке, перемешанном с тончайшей соленой пылью, лежала мумия. Выпуклые зубы блестели, как новенькие, плоть иссохла в щепку, в минерал неопределимого происхождения, в призрак. Даже в вечно сухом термостате вековечной соляной пещеры мумия не смогла бы сохраниться на тысячу веков, но факт был налицо: он видел. Следовало считать, что это видимость плоти натянута на кости черепа, прикрытого видимостью блестящих черных волос, а видимость одежды прикрывает то, что осталось от тела. Впрочем - на одежде виднелось несколько застежек из тусклого металла, очевидно - вовсе неокисляемого. Все эти, - а также ряд других, менее существенных подробностей, он заметил мельком, в один мимолетно брошенный взгляд. И - отвернулся, и прошел мимо, закрывшись ладонью вытянутой руки, а потом - вдруг ослабел, чувствуя, что колени его подгибаются, а руки - дрожат. Но даже и тогда, устраиваясь на вынужденный ночлег в пятистах шагах от последнего приюта бывшего хозяина Иного Берега, он - улыбался в темноте, представив себе, что было бы, попади вот это - в умелые руки Фермера, Тэшик-Таша и их русского сообщника. Уж они-то исхитрились бы, сфотографировали бы отпечатки в каких-нибудь диавольских лучах, зафиксировали бы квазижидкостью распавшиеся клетки, определили бы наследственную основу, мономерный набор, и, глядишь, воссоздали бы усопшего бог знает сколько лет тому назад, только живехонького. Новехонького, с иголочки. И гордились бы делом своих рук! Как будто Господь не сохранил бы сколько угодно живых сородичей того, кто вялился здесь тьму лет подряд, будь на то воля Его. А воля его вовсе другая, и он показал ее до изумления четко, сведя к простейшей мысли: мертвые - мертвы. Все, и тут ни добавить, ни убавить попросту нечего. Повторяю по слогам и буквам: м-е-ерт-вы-ы. Конец пути и Последний Предел умствованиям. Он лежал в темноте, ставшей уже привычной, но в голове по-прежнему, не завися от его воли крутились мысли о том, что мощи- разместились тут, похоже, сугубо индивидуально, задолго до массового перехода в какой-то здешний вариант Мира Иного... Нетленные. С позволения сказать - какой-то из здешних святых, так что не мешало бы все-таки попочтительнее. На всякий случай.
  
  Исполнитель.
  
  - А вот это, - он и есть, господа. Я почти и не сомневаюсь. - Тайпан с интересом огляделся. - Очевидно, для этой штуки предусматривался пилотируемый режим. Хотя бы на протяжении короткого времени. Длительного-то и не требовалось...
  Массивная, шестигранная пирамида была исчерна-черной. Непроглядной, как мрак подземелья. Очевидно, - когда-то ее вершина была постоянно направлена в сторону планеты, но за минувшие тысячелетия гравитационные возмущения сделали свое дело, и теперь кромешное сооружение медленно, тяжеловесно кувыркалось, обращаясь по своей высокой орбите.
  - Ты уверен? - В ларингофон, но все равно сквозь зубы спросил Ресибир. - Это точно - он?
  - Ну... Я же не Банк Федерального Резерва, гарантий давать не могу. Но очень на то похоже. Очень.
  - Это - да. Этого не отнимешь. А мы-то, мы-то хороши! Все мозги себе посворачивали, думая, как это так предшественники сумели так успешно самоискорениться! Чего только не придумывали! Каких только гипотез не изобретали, а все оказалось просто, как колесо!
  - Потому и не угадали, что сами проделывали приблизительно то же каждый день
  - Ну, положим, не то же...
  - Я сказал - "приблизительно".
  - И почему только решили, что ТБ - исключительно наша прерогатива?
  - Ну, справедливости ради, надо сказать, что все тут исключительно грубо. На уровне наших первых двух дней. На третий у нас все это было го-ораздо более совершенным.
  - Секретность, друг мой гринго. Она. В суть дела было посвящено очень мало людей, а у посвященных не хватило таланта. Или времени. Они монтировали этот свой агрегат тайком, поспешно, и рыча через плечо, как волк, глотающий свежатину. И, наверное, жутко радовались, когда поспели к сроку.
  - Получили премию. Доплату за сверхурочные. И жутко радовались, что получили ко-олоссальное военное преимущество.
  - Абсолютное.
  - Пожалуй.- Согласно кивнул Тайпан. - Так будет точнее.
  В разверстый люк быстро и как-то очень целеустремленно, держа тело вертикально,влетел Хаген.
  - Там, на штанге, - деловито сообщил он, - что-то вроде одноразового реактора. Этакий гибрид реактора и бомбы. Выработанный и перегоревший. Так что все правильно. Громаднейший, неуклюжий, идиотский локус поглощения.
  - Не будем критиковать. Свою роль он сыграл в полной мере.
  - А у вас тут как? О, лозунги!? Замечательно.
  Над креслом у очень простого пульта. На противоположной стене. В углах. И еще над пультом, только повыше, виднелись размашистые, с видимой экспрессией начертанные буквы. Хаген, пролетев вдоль этой, что повыше, надписи, вдруг стремительно, как ястреб спикировал к одной панели и застыл перед каким-то блеклым, но все-таки многоцветным пятном: на картинке, залитой стеклом или же местным несокрушимым, противостоящим радиации и вакуумному испарению пластиком, была изображена какая-то мохнатая зверушка. Короткая строчка потускневших букв.
  - Жаль все-таки, что мы не можем ничего этого прочитать.
  - Ну почему же? - Невозмутимо проговорил Хаген. - Все как раз очень понятно. Вот тут, например, написано: "Победа Или Смерть", а вот тут, - что-то вроде: "Прощальный Поцелуй", или нет, - он нагнулся, как будто приглядываясь и шевеля губами, словно малограмотный, - скорее: "Поцелуй Издалека", а вон там...
  - Ну тебя к черту! Я думал и правда...
  - Если я и шучу, то не слишком. Уверен, - написано что-то очень похожее на то, что озвучил я...
  - Почему это?
  - А все остальное слишком узнаваемо. До омерзения. Наши виды - близнецы если не по биологии, то по психологии. Поэтому штатное остроумие Стратегических Сил тоже будет сходным. Как и официальная фразеология.
  - Хм... - Раздалось от пульта, который упорно рассматривал Тайпан. - Поглядите, господа. Остатки клавишного кодирующего устройства, код, судя по всему, тринадцатизначный. Клавиши, понятное время, приварились намертво, покрытие испарилось.
   - Вот и хорошо, что приварились и испарились. А то, вдруг, не дай бог...
   - Нет. Вот чего не будет, того не будет. На первый взгляд, - тут жгли высокооднородную плазму, и она же была рабочим телом генератора. Жгли и сожгли. Вместе с этими штуками... Не знаю, - электроды, наверное? По крайней мере - похоже. Вообще все - похоже. Все. Интересно, а могут создать так называемую цивилизацию виды с психологией, принципиально отличной от нашей... и их?
  Ресибир зевнул.
  - Пойдемте домой. Мне стало скучно здесь.
  - Да. Даже странно: искали-искали, а когда нашли...
  - Что, тем же манером?
  Мужчины, раскинув руки, обратились головами друг к другу, так что ноги их расположились как будто по вершинам равностороннего треугольника. Треугольник этот, медленно вращаясь вокруг собственной оси, начал плавно, плашмя падать на поверхность планеты. Сжимая шариковые манипуляторы в левых руках, они решили плюнуть на экономичный режим и начали свое падение с высоты в десять тысяч километров просто-напросто в определенную точку поверхности прямиком. А пока непроглядная пирамида Черного Убийцы еще не скрылась с их глаз, Ресибир внезапно сказал:
  - Я все равно его тут не оставлю. Отвернитесь...
  Вслед за этими словами он достал универсальный метатель (вещь редкую и во все эпохи) и поставил регулятор на "Хаф", в результате чего платиновая дробинка приобрела при выстреле скорость в половину световой: при этом не было никакой необходимости делать какую-то поправку на собственное движение объекта. Адским белым огнем вспыхнула пирамида старого боевого спутника, - остроумного устройства, ставшего истинным воплощением одного из самых давних вполне человеческих чаяний о том, чтобы, наконец, просто вот так вот раз - и все, адским огнем полыхнул, превращаясь в ослепительно сияющее облачко плазмы старый убийца, и ответным огнем пылали три зеркальных плаща, что укрывали отвернувшихся от древней смерти мужчин. Потом все потемнело, померкло, и постепенно погасло полностью. Живой бумеранг из трех тел, крутясь, опускался все ниже и ниже, и захватывало дух, и невозможно было к этому привыкнуть, хотя и далеко не в первый раз предпринимали они такие вот "пешие" прогулки в Ближнее Небо, потому что невозможно привыкнуть к тому, что вокруг плавно вращается здешнее небо, и в поле зрения попеременно попадают самые разные местные виды. Когда они спустились аккурат в ста шагах к югу от Серого Подворья, Тайпан снял с себя шлем, распустил шов, и, щурясь, спросил:
  - А ты не слишком круто с ним?
  - Знаете, кабальеро, - на полном серьезе ответил Ресибир, - я почувствовал вдруг, что именно этого жаждет моя душа. А серьезных оснований к тому, чтобы воздержаться, я не нашел.
  - И не жалко? Совсем.
  - Я именно от этого уходил, дон Тайпан. И во всяком случае не для того, чтобы вернуться к тому же самому, хоть и в чужом авторстве. Мне ничуть не интересны авторы. Хотя бы потому что слишком понятны.
  - Все так, только жечь-то все-таки зачем?
  - Говорю же вам, хефе: захотелось. А заслужить он заслужил. Бог с ним совсем, друзья.
  - Все-таки мы изменились, - задумчиво сказал Хаген, - еще какой-нибудь год тому назад мы были бы полны энтузиазма и исследовательского ража. Но Бог Здешних Мест каким-то образом коснулся нас и мы во многом перестаем себя узнавать. Нам стало наплевать на познание само по себе, если оно нам не нужно для чего-нибудь определенного.
  - Дичаем. Что-то еще с детками будет.
  - Бог или не Бог, об этом пусть наш отшельник мыслит, а только мне кажется, что все дело в том, что с нас вдруг снято давление Общества, всех этих традиций, идиотских представлений о должном-недолжном. О том, что прилично и должно. И тогда мы вдруг обнаружили, что - нет у нас прежнего пиетета пред Наукой Вообще.
   - Однако - весна, господа. Уже третья по счету. А мы не заметили, как это и произошло-то.
   Тайпан нагнулся и осторожно погладил коротенький еще, жирный, густой пучок лиловатых стеблей. Они, эти пучки и вообще торчали там и сям на страшноватой с виду, исходящей паром почве Земли Лагеря.
   - И почти два года прошло с тех пор, как ушел Тартесс. И два года никаких почти сведений. Так - кое-что.
   - А у нас у всех за это время - дети... - Он нахмурился. - У всех? Я ничего не путаю?
   - У всех, кроме, разумеется,Анахорета.
  
  Обратный путь.
  
   Когда сошел снег, когда закончился буйный и кратковременный паводок здешних мест, хозяин Страны Джен покинул свои владения и увидел, что за истекший год многое изменилось. Он щурился на белый свет, хотя достаточно часто покидал свои подземелья и зимой. Хотя бы для того, чтобы не отвыкнуть. У подножья Покрышки (как потом выяснилось - и на ней самой) повсюду торчали пучки травы и черные, несокрушимой прочности прутья какого-то кустарника. Листьев на нем еще не было, но корявые прутья уже горели лиловато-синим газовым пламенем от сплошь покрывающих кустарник цветов. Цветы испускали целые облака очень сильного, дурманящего тревожного аромата, а травка превратила серьезное, солидное предгорье в какое-то подобие облезлой шкуры. Это было отвратительно. Вызывало стыд, как внезапная страстная влюбленность немолодой, вроде бы давным-давно махнувшей на себя матери семейства и ее неуклюжие попытки украсить себя. Даже того хуже, - то же самое, но в исполнении старой девы, закоренелой настолько, что уже успела убедить себя в том, что гнусная судьба ее - достойна, что - так и надо, что все это - правильно и, в конечном счете - к лучшему, но вот встретила все-таки, втюрилась, сбесилась, не контролирует себя и пытается что-то такое сделать со своей убогой внешностью и въевшимися, как каинова печать, повадками. Не умеет, никогда не умела, а врожденный инстинкт уже перестал подсказывать, и оттого попытки эти выглядят совершенно чудовищно, нестерпимо на взгляд даже совершенно посторонних людей... Все-таки не устояла, значит, Невеста Смерти, променяла свое печальное достоинство на убого-пестрый, безвкусный наряд весны, запоздавшей слишком надолго. На сотни тысяч лет... Таким, или почти таким возвышенным, даже, в своем роде, - благочестивым рассуждениям предавался хозяин Страны Джен, покинув ее недра впервые за многие месяцы, но что-то в размышлениях этих все-таки было не так: что-то смущало его благоприобретенную, взлелеянную Убежденность Свободного. А не отправиться ли, в конце концов, - в гости? Почему бы и нет? Он не давал себе никакого обета касательно того, что всю еще остающуюся жизнь проведет непременно под землей. Вообще это глупо, - просто так давать обеты, и не просто так - тоже, тем более глупо. Логичная все-таки, последовательная тварь - человек:в подземельях Страны Джен он чувствовал себя, как мышь - в большом круге сыра, считал, что обрел наконец-то смысл и цель своей жизни, и душа его пела, все было достойно и правильно, но вот, вдруг, без всяких разумных оснований, анахорет собрался - и рванул к обжитым местам. Так человек, всю жизнь считавший себя честным, вдруг ворует какую-нибудь мелочь, а "завязавший" алкоголик - после длительного воздержания вдруг выпивает пятьдесят грамм, мудро решив, что с одной стопки - ничего не будет. Половодье, коим сопровождалась весна, было половодьем и в пещерах, многие подземные речки и ручьи - вздулись, залив подземелья, и появились еще новые, но не вода выгнала отшельника под открытое небо, где одуряюще пахли черные кусты. У него было зеркальце, Некто В Сером проявил заботу, но тут он подкоротил волосы, глядясь в воду ручья, названного им Предателем. Длинную, густую черную бороду - пожалел, не стал укорачивать, только расчесал, придав мало-мальски форму. Забросил пожитки в экипаж и тронулся в путь.
   На этой дороге он не верил своим глазам. Зачастую хотелось протереть их и хорошенько проморгаться. Покрышка... Что - Покрышка, она, можно сказать, и не изменилась почти совсем. А тут - складки рельефа сплошь лиловели от вылезших из почвы стеблей, потому что это был первый год, когда сфан показал себя во всей своей державной силе, каменистые осыпи казались мохнатыми от тонких ветвей жилистого кустарника, так же охваченного пламенем цветения. Казалось даже, что все нынешнее сравнительное изобилие жизни так и исчерпывается этими двумя видами, но при ближайшем рассмотрении и это оказывалось не так: кое-как, скупо и малозаметно, но тут присутствовали и другие виды. Но больше всего его поразили реки: два года назад их, можно сказать, не было и вовсе, были овраги со скоропостижными потоками воды после страшных ливней Эпохи Лагеря, а теперь... а теперь их было множество, - рек Ранней Вит. Прошло неполных два года, но сменилась эпоха, и реки сплошь заросли по берегам извилистым, толстым, коленчатым кустарником, а вода все время рябила от миллионных стай крохотных рыбок, и все это - спешило жить, как будто хотело наверстать упущенное, и здесь (он был вынужден признать это) уже далеко не все выглядело убого и противно. Пахло. Помимо всего прочего - в воздухе пахло, и обоняние, за несколько лет избалованное исключительной слабостью, почти полным отсутствием запахов в стерильной фарфоровой ступке Земли Лагеря, воспринимало народившиеся по весне запахи с особой яркостью, слишком сильно. И вот еще что: запахи эти, имея что-то общее с запахами земной весны, все-таки отличались от них. Без: гудрона, бензина, окислов азота, окислов серы, без сложной гаммы газообразных промышленных помоев в ассортименте, без вонючих носков, пластиков, вони горелого масло, аромата холодных окурков, позабытых в пепельнице, многообразных, как порок, запахов Разложения, - воздержание без всего этого, длившееся несколько лет, заставило его понимать, к примеру собак. Он точно так же стал ощущать запахи струями, слоями, пространственными отношениями, и голова его слегка кружилась от нынешнего нарушения обычной диеты на ароматы. И он вполне чувствовал и мог оценить отличие. Ну вот. Обстоятельства сложились именно таким образом, и Сообщество в его отсутствие было вынуждено исполнить то, чего не собиралось: вместо некой копии покинутой Земли создать все-таки чужую планету. Совсем чужую, он уверен в этом, потому что нос не обманешь. Сумма запахов - в чем-то оказалась похожа на картину здешнего звездного Неба, что так поразила его в первую ночь его одинокого Пути. Между тем он постепенно опускался к Югу, и однажды, обогнув очередной каменный останец, оказался перед местностью, совершенно ровной, густо покрытой подушками лишайников, каллюсами, подернутыми щеткой тонких стебельков в листьях, отдельными травянистыми участками, - всем вместе и вперемешку. Передние колеса его экипажа, попав на эту диковинную равнину тут же начали увязать, так что он еле успел подать назад. Тартесс выбрался и слегка потянул носом. Ффэ-э... Не то, чтобы уж слишком противно, но все-таки узнаваемо. Он пригляделся и увидел как-то вдруг, сразу что почва этого места буквально шевелится от множества червей. Миллионов червей. Миллиардов, бесчисленного множества червей, буквально переполнявших эту измельченную и подтопленную, полужидкую почву. Везде. Куда ни глянь, возились длинные красные тела, везде торчали острые безглазые головы, и вообще это был какой-то червиный рай. Он и не представлял себе, насколько ему повезло: в странствии своем он умудрился попасть на берега того самого Вермиария, бывшего одним из любимых детищ Фермера. Беда в том, что он вовсе не чувствовал себя счастливым от своей неслыханной удачи. Карта... Упорно показывала наличие в этих местах монолитного базальтового плато, сам он - помнил о кавернах от Серой Технологии, бывших, правда, повосточнее, но здесь налицо была своего рода помесь между болотиной и зыбучими песками. Непроизвольно произнеся несколько давно не употреблявшихся баскских выражений, он сплюнул и отправился в объезд. Сердце его было полно непонятной горечи: его печальная невеста и Невеста Смерти навеки потеряла чистоту, став вовсе не его женой. Это безнадежно, потому как уж ежели черви... Гигантское само по себе, червилище все-таки не было необозримым в истинном смысле этого слова, и он довольно скоро сумел достигнуть его "угла", только легче от этого не стало, потому что дорогу ему преградил частокол тонких, упругих стеблей, обладавших на редкость внушительными корнями. Тут - цветов не было, очевидно - по молодости растеньиц, но листья выглядели сочными, можно сказать - жирными, а между стеблей виднелись аккуратно растыканные ростки пониже и ростом пожиже. Это полоса растений тянулась, куда хватало взгляда, без конца и общим обликом, самой стройностью, прямизной тонких стволов напоминала бамбуковую рощу, хотя это был явный не-бамбук. Сейчас, по дружной, теплой весне бесконечная плантация казалась затянутой облаком голубовато сиреневого, прозрачного газа от молодых листьев, но, и по этой прозрачности, голубая дымка не позволяла взгляду проникнуть сколько-нибудь далеко в глубь новорожденной чащи. Он, погруженный в созерцание, вздрогнув, пришел в себя, потому что осознал, что уже довольно давно слышит какой-то глухой, хриплый рев. И запах тут был... Тоже не вполне такой, как на прародине, но все-таки очень похожий. Гос-споди, - не то навозцем припахивает? Да нет, не может того быть... И тут, словно в ответ на его сомнения, разом разрешив их все, из какой-то ложбинки с душераздирающим хрипом, так, что у него волосы зашевелились на голове и по спине пробежали ледяные мурашки, взметнулась необъятная бурая туша. Тартесс безотчетно рванул машину назад, но существо, столь сильно напугавшее его, само напугалось ничуть не меньше и тяжелым галопом рвануло в сторону, сминая густую поросль. У страха - глаза велики, отдышавшись, он убедился, что незнакомец не так велик, как ему показалось с перепугу. И все-таки животное было повыше и помассивнее лошади. Приглядевшись, он не поверил глазам: на вздутом в купол темени зверя, посередине, виднелся блестящий, острый рог. Бурая шкура зверя, покрытая короткой, жесткой шерстью, была усеяна мелкими костяными бляшками. Ускакав метров на сто, он остановился, а потом понесся снова, ровной, ловкой, стремительной рысью в пору хорошему скакуну. Единорог, клянусь Пречистой Девой, святым Януарием и всеми Истинными Апостолами. И черт бы побрал этого Фермера, не может проклятый без фокусов. Совсем молоденький, - тут он поймал себя на этой трезвой оценке и нервно, почти истерично захохотал, - совсе-ем молоденький... единорог! И сразу же, как это бывает иной раз во сне, зрение его восприняло то, что доселе воспринимать отказывалось: валуны, там и сям валявшиеся в травке на опушке, вовсе не были валунами. И те, что виднелись в гуще молодой поросли - тоже не были глыбами. По крайне мере, - не все.
   - Ну слава богу, - пробормотал себе под нос путник, - обыкновенные бычки и телки. Слава богу. Слава богу, что не динозавры и не какие-нибудь сухопутные киты. Или, для начала, могли присутствовать какие-нибудь саблезубые тигры. Хорошо, что не присутствуют...
   Черви, болота. Коровьи лепешки. Таков человек, - чего ни коснись, непременно запачкает. Он выбрался из экипажа и дальше пошел пешком, а машина следовала за ним, как, наверное, следовали некогда за его предками козы и овцы. Он шел и не знал, куда, собственно, идет. То есть некоторые наметки у него, конечно, были, но крайне неопределенные. Перво-наперво он отправился к горе Обелиско, где некогда опустился "Ковчег" и был разбит тот самый Лагерь, по которому и получил имя этот мир. У Обелиско по-прежнему чернел чудовищный брус "Ковчега", но ни единого человека не было у подножья его скошенных стен, песок почти засыпал кучи мусора и ямы, некогда вырытые под фундаменты всяческих сооружений, только ветерок шелестел клочьями тончайшего прозрачного пластика, да шуршал песок. Бессмысленно замыкая круг за кругом по периметру бывшего Лагеря, по дюнам струилась плоская змея робота-пескоройки, похожая не то на ожившую танковую гусеницу, не то на чудовищного солитера, и плоские звенья машины тихо лязгали на неровностях. Несколько других брошенных роботов, на треть засыпанные песком, застыли, неподвижно вперяя никуда взгляд запыленных объективов, а другие повторяли раз за разом все время одни и те же повторяющиеся, стереотипные движения, и это выглядело неожиданно тягостно, задевало что-то в его душе. И тут нагадили. Даже "Ковчег", живехонький и готовый ко всяческим услугам в любой момент, выглядел мертвым и покинутым. Можно было бы и зайти, но душа решительно противилась: так и в прежние времена он не мог заставить себя войти в заброшенное жилище, в опустелый храм, если даже они и назывались Живописными Руинами. Люди не успели высадиться на Другом Берегу, как уже начались переселения в поисках лучших мест. Как будто они не были одинаково-погаными или дерзкие пришельцы не могли построить желаемого в любом месте. Он постоял, пребывая в сомнениях, куда дальше направить свои усталые стопы, а потом, по привычке поддавшись первому искушению, отправился на Подворье Большого Лабиринта, обиталище Фермера. Потому что на себе убедился он, что противоположности - притягиваются.
  Ровные, словно подстриженные, стены из корявого, черного кустарника были покрыты цветами, на вид неотличимыми от тюльпанов, и каждая стена на подходах к грозной крепости цвела своим, особым цветом. Тут были цветы ослепительно-алые, как кровь, что бьет фонтаном из разорванных жил, темно-лиловые с черными прожилками, снежно-белые и желтые, чуть тронутые розовым по основанию крупных лепестков. И из-за цветочных стен вырастали, из цветов вздымались тяжелые, приземистые купола Подворья, а позади них виднелся массив Отрога Сложенных Крыльев. Откуда-то слева доносилось мычание и тянуло спокойным, не вызывающим отвращения запахом скотного двора. Вообще все Подворье Большого Лабиринта производило именно такое впечатление: неторопливая, спокойная, никому не угрожающая мощь и прочность. Надо сказать, - он прибыл вовремя, потому что в те поры приход вечера или же наступление любого утра неизбежно обозначали еще и приход большого ветра, достигавшего, порой, ураганной силы. Ветры эти начали заметно слабеть только, разве что, через десятилетие после описываемых событий. Каменные пирамиды ульев и рои жужжащих пчел над ними. Каменное ограждение прохода для скота, чудовищное буйство трав в обширной балке Ближнего Пастбища, сытые телята в разнотравье. Не было полей и огородов, потому что в те поры хозяин считал это баловством и напрасной тратой сил: вся планета по его замыслу должна была стать полем и огородом, и Сен закрывал глаза от ужаса, когда слыхал иные из Фермеровых суждений по этому поводу. И все-таки все здесь было красиво, красиво тяжеловесной, ухоженной, опрятной красотой. Тартесс прошел входным коридором и встал перед тяжелым, массивным, до отчаяния глухим щитом и в растерянности постучал в несокрушимую твердь. Изнутри удар его отозвался приглушенным звоном гонга, и очень скоро щит почти бесшумно отполз в сторону, а в проеме темным истуканом возникла массивная фигура хозяина, вытиравшего чудовищные лапы полотенчиком. Он, казалось не удивился вовсе:
  - А, ты... - Он сдержано кивнул. - Проходи, Геро поесть соберет... Или сначала все-таки вымоешься?
  - Сначала лучше все-таки вымыться.
  Фермер пожал плечами:
  - Пошли...
  Идти пришлось достаточно далеко, а потом пришлось еще спускаться на лифте к какому-то нижнему ярусу жилища, но дело того стоило: в обширном подземелье, живо напомнившем Тартессу его собственное обиталище, под сумрачным светом курились паром не менее десятка бассейнов, вылощенные прямо в камне и имевшие общий сток в виде широкого, непроглядно-темного провала, забранного решеткой. С первого же взгляда было ясно, что в каждой каменной ванне - своя температура воды. Чудовищная роскошь Избыточного Примитива, как она есть, в чистом виде.
  - Смены у тебя, голодранца, понятное дело, нет, поэтому возьми мою пижаму. Подвернешь.
  - Слушай, эта... эти термы у тебя не далеко от жилых комнат? Геро удобно таскаться сюда каждый раз?
  - Она и не таскается сюда каждый раз, - меланхолично ответил Фермер, - там есть ванная и поближе. Это так, для души. Можем себе позволить... Ты вот что, - тряпье свое во-он туда брось... Назад дорогу найдешь? Ну, я рад...
  Спустя часа полтора Тартесс, в подвернутой пижаме, с влажными волосами и скрипящей от чистоты кожей сидел за столом напротив тяжеловесно-неподвижного хозяина, а тележка с четырьмя глазами, шевелившимися на длинных стеблях, возила им закуски и выпивку. Геро, сидя в углу, вообще-то поддерживала разговор, но, в основном, была занята тем, что улькала с восьмимесячным Йеном-Дитом. Перехватив один из взглядов, брошенных гостем на эту картину, Фермер внезапно покраснел. Время от времени то, что он, отец взрослых детей и уже, наверное, дедушка, оказался еще и папашей энергичного восьмимесячного создания, вдруг начинало страшно его смущать. Когда молодая жена ловила его на этих мыслях (все настоящие женщины владеют этим родом телепатии), то начинала шипеть:
  - И-и не думай даже! Одним-двумя ты у меня тоже не отделаешься! Не для того переселялись в такую чертову даль...
  Пока же он глубоко вздохнул, выпил бренди из корабельных еще запасов и, показывая на стакан, проговорил:
  - Пиво собираюсь сварить с первого урожая. Это - святое, это не терпит профанации. Хочу, чтобы все было,как в старые добрые времена.
  - Которых никогда не было.
  - Наверное, - Фермер поморщился, - наверное не было. Тогда так, как я себе представляю старые добрые времена. Это - подойдет?
  - Тебе-то? Уж право представлять все, что угодно так, как тебе нравится, ты заслужил по крайней мере. - А потом, приглушив голос, спросил, указывая на Геро о лазящего по ней Йена-Дита. - Как она с ребенком, справляется?
  - О, удивительно! Я сам побаивался, думал - слишком молодая, не понимает...
   Он явно оживился.
  - Смотри что удивительно: ведь в первый год-полтора - ни одной же беременности! А потом - как прорвало! У Первого Пилота, - он загнул палец, - девчонка, Эльжбета...
  - Именно Эльжбета? - Заинтересовался Тартесс. - Не Лизавета и не Элизабет?
  - Именно Эльжбета, - кивнул Фермер, - она, понимаешь ли, жутко уважала Нэн Мерридью и очень жалела, что пришлось с ней расстаться... - Он помолчал. - Здоровая такая Эльжбета. Как обрубок какая-то. К сожалению - сильно похожа на папашу. Ага. У Тайпана с Тагаси - тоже девка, на вид - очень рацемическая такая, уравновешенная смесь.
  - Ой, не могу, - восхитился Тартесс, - до чего меня все-таки восхищает твоя терминология!
  - Зато, - протрубил развеселившийся хозяин, - она точна! Сам убедишься - насколько. О чем это я? А, дальше, - у Бородатого с Гудрун - мальчишка, даже глядеть страшно, до чего хорошенький и похож как-то на обоих, сразу можно сказать, кто родители. У Дженнифер - девка, это ты знаешь, у... У Статера с Тэгилхин - снова девчонка.
  - Что-то, - хихикнул Тартесс, - на Другом Берегу урожай только на дырки.
  - А я? - Глупо улыбнулся Фермер. - Да! У Оба еще мальчишка.
  - Ладно. Я уже понял, что исключений нет, так что можешь не перечислять. И никакой эмансипации?
  - Какое там! Среди наших дам - одна лишь сплошная, суровая, со сжатыми челюстями, решимость родить все, что удастся. По-моему - они устроили чемпионат, и нашего мнения, понятно, не спрашивают.
  - Это понятно. Но Первый Пилот! Все понимаю, но в голове все-таки не укладывается... Знаешь, - а ведь я ее все-таки побаивался, ей-богу!
  - А чего ж тут... Она, при всех своих недостатках, капитан была форменный, вполне авторитетный. Чего ж не бояться-то? Чуть что - и на рею, - хор-рошо мой урок усвоила...
  - Ладно. Это все это, - ладно! Ты лучше скажи откуда у тебя столько скотины?
  - А-а! Пошли, покажу...
  - И еще скажи, - проговорил Тартесс, втыкая беспощадный взгляд в зрачки собеседника, - какого дьявола ради тебе понадобился единорожка?
  - А чем плохо? - Пробормотал вполголоса Фермер, старательно глядя чуть в сторону. - Ну, вывел. Понимаешь, - ну, нестерпимый соблазн! Если уж Снежного Человека или Лох-Несского монстра никак нельзя...
  - Да уж!!!
  - ... то хоть единорога. И вообще, - что ты у меня отчета спрашиваешь? И Стеллерову Корову реставрирую! Уже наметки есть, как сделать. И дронта выведу! И на островах поселю! И особливых пещерных клопов специально тебе в подарок, если еще будешь хамить!
  - Уже вывел?
  - Нет. Но справлюсь.
  - Не сомневаюсь.
  - А ты как-то изменился, - Фермер бросил на него подозрительный взгляд, - вроде бы как пообтесался в своей пещере. Не такой колючий, как прежде.
  - Просто у меня превосходные манеры и я знаю, как вести себя в чужом доме. Шучу. Какая-то часть меня соскучилась по людям, и теперь она наслаждается обществом... А знаешь, - он указал на младенца, который, набесившись, заснул вдруг, как будто его отключили, - после своей пещеры я очень хорошо вижу, как светится такое вот крохотное создание. И понимаю, что это - со всеми детишками... Да, это, пожалуй, будет самое подходящее слово "светиться"...
  - А сам?
  - Нет, - Тартесс равнодушно пожал плечами, - я рад за вас, но не завидую и сам - не хочу. Бог не проявляет на это воли своей.
  - А ты не того... У тебя все в порядке?
  - Тебя интересует, - стоит ли еще? Отвечаю: я баск, и у нас подобные... неприятности - казуистика. Плоть тяготит меня, но это никак не влияет на выбор моего духа.
  - Ты того... Слушай, у нас ведь есть ничьи женщины. И есть такие, кто не видит ничего плохого в том, чтобы одолжить другу жену.
  - Спасибо. Но правда, - ничего такого не надо. Я - неисправим: понимая, что вся и всяческая мораль устарели в тот миг, когда Отщепенец приклеил фильтр, но понимание это ничего не значит. У меня представления о приличном и неприличном вовсе никак не смешиваются с рассудком. Блуд для меня - не абстракция, но грех... А о смягчении моего нрава должен с сожалением констатировать, что это, скорее, видимость. Приспособленчество чистой воды. Я вообще конформист. Что-то я болтаю много, очевидно - запас неизрасходованных слов давит. Как полный мочевой пузырь. Поэтому я жду твоих рассказов. Уверен, - они гораздо более актуальны.
  - Тогда пошли. Некогда мне тут с тобой. По дороге расскажу, или вообще на месте.
  - Далеко?
  - Это, понимаешь ли, понятие относительное, - проговорил Фермер с ленивым развальцем, - то, что близко для таблетки - далеко для пешего хода. Так вот: мы пойдем пешком... Слушай-ка, совсем забыл: не желаешь лягушек послушать? Самый сезон.
  - Ну! Перед таким соблазном, пожалуй, не устоял бы и святой Антоний.
  - Ага... Но это потом, после дела.
  Фермер шутил: до входа в гигантский комплекс Объединенного Лабиринта, по которому и было названо подворье, был, понятно, не так уж и далеко. Там, за входом, было светло, исключительно просто и чудовищно (Тартесс впоследствии настаивал именно на этом определении) чисто, но что-то неуловимо родственное, какой-то общий со Страной Джен дух все-таки присутствовал. Гость сразу узнал его, а потом весь сарказм ситуации вдруг разом дошел до него, и он расхохотался, лишь только ступив под залитые ровным, бестеневым и бесстрастным светом своды Объединенного Лабиринта.
  Бросив на него косой взгляд, Фермер любезно осведомился:
  - Кабальеро изволил спятить?
  - Нет, - с трудом переводя дыхание помотал головой анахорет, - ничего такого. Не обращай внимания.
  - Ну почему же? Ты расскажи, вместе посмеемся...
  - Я подумал, что мы, антиподы, пришли к одному и тому же, но при этом - каждый на свой особливый манер: я, Отпавший, - отыскал пещеру, а ты, Беспокойный, отрыл себе подземелье...
  Там, где стены и потолок, там, где все, кроме узкой полоски пола было покрыто кровавым мясом за прозрачным покрытием, хозяин ловко ввернул свое тяжелое тело в стоявшее тут же кресло и жестом указал Тартессу на другое. Тот сидел и осторожно оглядывался: зрелище, как он и ожидал, оказалось чудовищным. Кровавое мясо, усеянное белесыми, шевелящимися пузырями размером от пяти сантиметров и до метра включительно, а между ними ритмично пульсировали сизые сосуды чудовищной толщины: в лодыжку, в запястье, в большой палец толщиной.
  - Если б ты только знал, католик, насколько все тут оказалось более сложным и вроде бы косвенным, чем думалось и мечталось издали! Думал я, что нет мне дела непосильного, но иногда бывает впору опустить руки... Одно дело понимать, что не бывает жизни без Разложения, и совсем другое, - своими руками выпустить в мир гниль и плесень. Радостно разводить бизонов и выводить единорогов такими, какими они были некогда, и совсем другое - выпускать в небо жужжащие тучи навозников и трупоедов.
  - Понимаю. Видишь ли, - похоже, что именно на что-то подобное мне как раз и довелось наткнуться. На какие-то Червивые Бездны. Зрелище совершенно в Дантовском стиле.
  - А-а-а, - протянул Фермер и лицо его просветлело, - это вермиарий. Дождевые черви. Но это же совсем другое дело!
  - М-может быть, - с сомнением протянул Тартесс, - может быть ты и прав. Но вид, надо сказать... если и нельзя назвать величественным, то уж впечатляющий - по крайней мере.
  - А тут?
  - А тут тем более. Это, насколько я понимаю - плацентарная ткань?
  - Совершенно верно.
  - И каким же это дьяволовым изволеньем тебе удалось так быстро вырастить животную ткань?
  - А-а, - хозяин с уважением глянул на него, - между прочим, - тебе второму пришел в голову такой вопрос... Видишь ли, - это, разумеется, не простая ткань. Там митохондрии сконструированы под ТБ, а потому клетки ее не дышат, субстраты не жгут, только синтезируют белки и прочее. Никаких задержек с получением энергии во-первых, и ничто не отвлекает на еду - во-вторых. Отсюда чудовищное увеличение скорости роста биомассы культур. Вроде бы как солнце - напрямую, без посредников. Здорово?
  - Да-а... Одно слово - еретик. Слушай, а готовые животные у тебя в таком разе не...
  - Не! - Фермер решительно выставил вперед обширную ладонь. - Чего нет, того не будет. Позволь не вдаваться в суть предпринятых мер предосторожностей, они не очень эстетичны, но уж зато надежны! Так что выбрось из головы. Но это все - тьфу! Куда сложней пришлось с адаптацей, так сказать, - post partum: они же вгладь ничего не умеют, ничего не соображают! Одно слово - телки! Нет коровки, чтоб обучить, как надо. Приходится идти на то, чтобы выпускать их с уже сформированными нейронными ансамблями, ответственными за пищевое, оборонительное и генеративное поведение, и которые в норме складываются сами! И мало того: предусматривать это дело так, чтобы такая вот гнилая генетика сама собой эляминировалась в два-три поколения! Католик, - он тяжело посмотрел гостю в глаза, - тут ничего нельзя делать прямо, и это сводит меня с ума... Для каждого, самого наипростейшего дела приходится снова и снова одолевать каждый раз новый лабиринт, где все ходы - кривые, где все пути - окольные, а к цели все равно приходить надо... Вот встаешь, - сразу знаешь, что основу Длинного Леса на юге и в умеренных широтах должен составлять Дуб Крахмальный, Каштан Поликарпос и Бук Черный. Так? Так! Только сажать их просто так - не выйдет! Климат не даст! Проклятая Погода если не сдует, так смоет любое нормальное растение на ровном месте, и потому для начала пришлось выращивать трехлетнее быстрорастущее растение с трехметровым корнем и стеблем ни с чем не сравнимой прочности. Но! Чтобы оно не заполнило все на свете, пришлось выпускать дефектный клон, неспособный завязывать семена... И уже между этими стеблями высаживать основную культуру. И так, либо же почти так дело обстоит практически со всем. Для того, чтобы заняться необходимым, приходится решить как минимум три-четыре идиотских, никому не нужных задачи...
  - Нет, ты погоди! Значит, таким образом, тебе ничего не стоит сделать целую биосферу существ с бескислородной энергетикой. Никаких легких. Примитивное двухкамерное сердце. Выносливость, превосходящая выносливость любых машин. Устойчивость к кровопотере, превосходящая нашу на порядок. Может запросто находиться под водой, равно как и на суше. Бесполезно перерезать глотку или душить за горло, чтобы по-быстрому сделать мертвым. Разумеется - я перечислил не все, но и перечисленного вполне хватит для того, чтобы сделать совершенно определенные выводы. Нам не останется места, землепашец. Я прав, или же ты решил не затруднять свои мозги?
  - Ну... Такие виды могли бы существовать только... Только в определенной сфере вокруг Приматора или же другого источника.
  - То есть в сфере радиусом в два световых года уже сейчас. А мы - только в атмосфере. Больше всего ненавижу, когда дураками прикидываются умнейшие люди. Люди, практически не делающие ошибок. Или, быть может, тут имеет место избирательное поглупение, сродни тому, которое охватывает врача, если диагноз рака нужно поставить себе? Нет проблемы, потому что она мне не нравится. Это очень по-человечески, пахарь-чудовище. Хотя данное обстоятельство даже радует.
  - Черт бы тебя побрал, святоша. Но я могу продолжить твою мысль. Такое устройство организма потребует другого устройства вегетативных центров. Вегетативного мозга. Значит - вообще другого мозга. Значит - вообще не-людей. Мне плевать на судьбу и процветание не людей, католик.
  - Ага. Ты решаешь за будущие поколения, обрекая их на старье. Вроде романистов, которые заставляют своих героев рубиться на мечах, притворяясь, что не знают о существовании автоматов. Знаешь это? Мы понарошку будем считать, что у нас нет автоматов, ракет класса "земля-земля" и атомных бомб, и будем на полном серьезе, насмерть рубиться мечами. Полная аналогия, мой работящий друг.
  - Чего ты хочешь? Хочешь доказать, что ничто человеческое мне не чуждо? Ты ломился в открытую дверь! Пусть грядущие поколения решают за себя.
  - Э-э-э, - Тартесс поцокал языком, - не получается. Нестыковочка у тебя, хозяин. Они тоже будут вынуждены решать не за себя, а за грядущие поколения. Уже за следующие. И так далее, пока очередное поколение не решит по-разному, одни так, а другие этак. Тогда судьба тех, кто решит продолжить играться в рыцарей, будет решена не ими. Но самое страшное в том, что этот ужас - всего-навсего частность.
  - Лестничное остроумие, отшельник: ты просто-напросто поздно сообразил, во что именно ввязался. Да, - согласен, - без частностей, но мы представляли себе, какой Рубикон переходим.
  - Так что собираешься продолжать свою игру в те же игры?
  - Мне ничего другого не остается. Ты вернулся в этот котел только что, и уже натолкнулся на потенцию, которая тебя напугала, а я вижу сотни ничуть не менее радикальных путей. Нас просто слишком мало для того, чтобы следовать им всем. Так что я убедительно прошу тебя держать свои рассуждения при себе.
  - Как рано мы на Другом Берегу пришли к тому, что запретная философия все-таки существует. Очень многообещающее начало.
  - Увы. Получается так, что избыток концепций для столь малой группы людей - смертельно опасен. Эта такая же стихия, как здешние ветры. Как совершенно стихийным делом была война на Земле. Вихрь, способный смести и развеять еще не укоренившуюся горсть человеческих семян.
  Тартесс захохотал.
  - Ты что это?
  - Ничего! Просто услыхал метафору, очень характерную именно для тебя.
  - Главное - чтобы собеседник понял. Так мы договорились?
  - Зачем мне? - Тартесс пожал плечами. - Я осознаю бесплодность попыток хоть что-нибудь изменить. Так что для меня Исход ничего реально не изменил: то же бессилие.
  - Ага. - Глаза Фермера зажглись воодушевлением. - Ты подсказал мне ответ: люди ничем не обязаны жертвовать во имя прогресса, они имеют право поступать так, как им захочется. Так что, разумеется, я освобождаю тебя от обещания молчать. Благодарю, - он с явным почтением наклонил голову, - ты больше меня предан краеугольному принципу Исхода и больше проникнут духом этого принципа.
  - Вывернулся, - пробормотал Тартесс себе под нос, - опять та же история.
  - Что ты там говоришь?
  - Так. - Ответил его собеседник. - Ничего особенного. Говорю, что не буду затевать дискуссию. Говорю, что время, как обычно бывало вроде бы в совсем-совсем других условиях, опять спустит все на тормозах.
  - А тебе не наскучила еще грибная диета?
  - М-м-м... как тебе сказать. А что?
  - Бычок-дурачок вчера покалечился. Пришлось выбраковывать. Так что ты иди, Геро накормит, а я тут пойду пузырь вскрою. Созрел. Или, - он прищурился на гостя, - останешься?
  - Нет, спасибо. Боюсь, после этой процедуры мне кусок не полезет в горло. Может быть, - позже, как попривыкну.
  - А пустыньку завтра попашем?
  - Это - попробуем.
  
  В устройстве Бульдозера кабина была предусмотрена, но Фермер, выйдя рано поутру и вытащив с собой гостя, предпочел расположиться на крыше, на самой верхотуре. Они плыли над землей приблизительно на высоте третьего этажа, Сильвер шпарил своими косыми лучами аккурат в правое ухо, впереди и сзади, построившись в шеренги по четыре, со страшной, сосредоточенной неуклонностью перли в походной колонне сотни других Бульдозеров, а физиономия Фермера несла выражение полнейшего счастья. Пыль из-под "гусениц" вздымалась густым шлейфом и затягивала горизонт желтой занавесью, словно дым от грандиозного сражения.
  - Слушай-ка, - а все вот это, - он обвел рукой панораму движущихся исполинов, - ты собрался оставить в наследство тем самым грядущим поколениям?
  - Ну? - Лицо Фермера выражало полнейшее недоумение. - А что здесь особенного.
  - Да ничего. - Тартесс пожал плечами с видом самым, что ни на есть равнодушным. - Ничего особенного. Вот это вот устройство, - он похлопал по теплому пунцовому панцирю, - запросто сгребло бы в одну безобразную кучу, например, танковый корпус СС. Понимаешь? Их пушки для твоей мирной техники были бы меньше, чем булавочными уколами, а удрать у тех танков не было бы ни малейших шансов. Он запросто прорвал бы какую-нибудь линию Мажино, а пяток таких вот машинок за неделю стерли бы с лица земли, к примеру, Нью-Йорк. Бесполезно жечь, бесполезно - кумулятивные гранаты, бесполезно - любая артиллерия кроме, пожалуй, корабельной. Я достаточно понятно?
  - Достаточно. Непонятно только, - к чему?
  - Значит, непонятно вообще ничего.
  - Слушай, а тебе твои постоянные сомнения никого не напоминают? Наряду со всегдашней готовностью внести смуту? Вашего любимого католического персонажа, а? Некто Противостоящий.
  - Так то - Господу, а кем ты считаешь себя?
  - Три дня назад задумался над этим впервые в жизни, до этого все некогда было. Подумал, посравнивал, прикинул... И ты знаешь, - похоже, все-таки, что это не от меня. Похоже, что я чье-то орудие. Впрочем, - со стороны виднее, Отпавший.
  - Я!? О, нет! Хотя бы потому что не собираюсь никому мешать и ничему вредить. А в том, что в мою голову приходят именно эти мысли, я не властен. Так же, как и ты не властен в своей деятельности. По твоим же словам, между прочим! Кстати, - ты накликал. Прошлой ночью мне приснилась-таки женщина.
  - Не мудрено! Хорошенькая?
  - Лет семнадцати, с почти желтыми глазами. Этакие, знаешь, Шелковые Трусики. Странно, - я совершенно уверен, что никогда ее не видел.
  - Это не странно. Странно, что они тебе табунами не являются и средь белого дня. Как твоему любимому Святому Антонию.
  - Подожди. Слишком много подробностей. И знаешь, что? Она не менялась. Вот что удивительно для сна.
  - По... побеседовали?
  - Побеседовали, - Тартесс кивнул головой, - пообещала, что позднее непременно посетит меня в избранном мною жилище.
  - Там - да. Там это запросто. Там еще и не то посетит. Как получается интересно по сути: живого ничего не осталось, а нежить сохранилась. Очевидно, - она имела все-таки небелковую природу.
  - Брось. За две зимы я не видел даже завалященького, третьесортного привидения из местных. Не сохранились. Это какая-то пришлая особа.
  - Вид у тебя такой, будто ты воспринял ее, как Смерть.
  - Не очень. Но что-то зловещее в ней, безусловно, было.
  - Теперь слушай меня: я кто угодно, но только не мистик, но я говорю тебе, что существует какая-то чертовщина, привязанная к Сообществу. Не от одного человека, от мужчин и от женщин, которые не сговаривались, слыхал я о неком женском образе. Это может быть коренастая, очень некрасивая бабища, либо же черноглазая красотка лет двадцати, но оба эти образа каким-то образом - одно. У обоих - толстая нижняя губа, которая не сильно портит внешность. Остерегайся, потому что, похоже, "Ковчег" приволок за собой весьма необычный шлейф. Хотя, говорят, это слабеет...
  - А ты?
  - Я? Нет. Правда нет. Там где Геро, ничему такому дороги быть просто не может. Ты не представляешь себе, что это за явление природы - Геро.
  - Греки, землепашец. Ничего удивительного. Блеск, спокойный свет, ясность и защита. А что касается шлейфа, то не "Ковчег" его притащил, мы его притащили. Сопляк он еще, твой "Ковчег", а у нас зато такой опыт, та-акие традиции. И давай называть вещи своими именами, не шлейф мы притащили, - Дьявола. Так что никакой мистики.
  - А ты не зациклился на этом предмете? И не ты ли, с этой зацикленностью, послужил ему транспортным средством? Когда я говорил, что есть признаки, то шутил только наполовину, отшельник. Ты - сомневаешься, ты смущаешь души малых сих...
  - Это ты-то, - малый?!! Самоуничижение, по нелепости своей явно указующее на грех гордыни.
  - А что? В чем-то - безусловно. Но ты перебил меня:самим Спасителем сказано, что, мол, многие явятся пророчествовать, но по плодам их узнаете их. Чем плохи плоды тех, кого ты так гордо оставил? Седьмой День Творения, ничего больше, и нет нужды, что твоему богу понадобились такие орудия, как мы.
  - Господь наш, - есть чудо.
  - Вспомни все, что произошло за три последних года, ты, Дух Сомнений. Уж если все это не чудо, то ты истинный наследник Неверного Фомы, и я не могу себе представить того, что и ты соизволил бы признать за чудо.
  - Начетчик. Фарисей. Ты сам норовишь вознести себя на Его престол. В тайне думаешь, что делами своими равен ему. Превознесшийся будет низринут, горделивый будет унижен.
  - Пусть. Только без нового Черного Убийцы никак не искоренить того, что мы уже посеяли здесь. Все! Поздно уже, и корабль поднял сходни.
  Тартесс вдруг рассмеялся.
  - Ты чего?
  - Ничего особенного. Просто вдруг подумал, что ты, друг мой, весьма изменился. Раньше ты был неподдельно немногословен, и, должен признаться, это производило довольно-таки устрашающее впечатление. Ну, по крайней мере, - подавляющее. А сейчас - пожалуйста! Готовый резонер, краснобай и демагог со склонностью к поучениям. Теряешь Образ.
  - Ты прав, - на полном серьезе кивнул Фермер, - даже могу дополнить. Еще я стал лентяем. Раньше я никогда не позволил бы себе, как сейчас, заниматься ерундой, имея куда более важные дела. Ведь вся эта поездка есть ни что иное, как баловство. Занятьишко, чтобы отделаться. Говорили же мне, чтобы не якшался слишком много с русским.
  - А и впрямь странно, да? Словами не объяснишь, ничего конкретного не скажешь, - а раздражает. Глядя на него, я, странным образом, начинаю понимать антисемитов. Это совершенно иррациональное неприятие.
  - Присутствие тяготеющей массы искажает пространство. Присутствие еврея само по себе искажает простую и ясную картину жизни, вносит смуту в любую добропорядочную христианскую душу. Вот ты - по убеждению, а еврей, - просто по своей физической природе. А наш русский друг... Это все-таки нечто другое. Но тоже влияет. Заставляет постоянно задавать себе бесполезнейший, но зато вреднейший вопрос.
  - Вы имеете ввиду: "зачем?"
  - Вот именно. Самое противное во всем этом, что сам он вовсе не чувствителен к действию собственного яда. Он вовсе ему не мешает.
  
   Отщепенец в своем собственном доме был наряжен, как павлин. С первого взгляда его одежды напоминали пышные одеяния придворных где-нибудь в Лувре шестнадцатого века. Но, разумеется, только на первый взгляд. Все достижения портновского искусства истекших трех-четырех веков тут были представлены в полной мере. Сходство состояло именно в этой самой пышности наряда. Короткая куртка с широченными плечами, белоснежная рубашка из какого-то тончайшего полотна и даже с кружевами. Золотое шитье и изысканнейшие узоры по чему-то, весьма напоминающему шелк.
  - Кюлоты. - Вошедший назидательно поднял палец. - Непременно кюлоты надо носить под такой вот прикид, а отнюдь не шелковые шаровары. Даже, постой-ка, - он прищурился, - не шаровары, а что-то вроде галифе. Или самурайских хакама. Совершенно недопустимое смешение жанров. Чего это вы, виконт?
   - Плевать. Я у себя дома. Никогда не одобрял идиотской моды на скучные, тусклые краски в европейском мужском костюме. Подчинялся нормам, но нехотя. С отвращением. Хочу в парче и в шелках. В батисте.
   - А шпагу, - поинтересовался Тэшик-Таш, бесцеремонно садясь, - тоже нацепишь?
   - Зачем? - Отщепенец искренне удивился. - А, впрочем, посмотрим... Ты просто так, или по делу? Учти, я в любом случае рад.
   - Так и так. Ты вообще-то чем занимаешься?
   - Отдыхаю. Решил внести оригинальный вклад в развитие ювелирного искусства.
   И, взяв что-то со стола в углу, он стремительно сунул гостю в руки какую-то небольшую вещицу. Тэшик-Таш, машинально взял предмет, а потом, вздрогнув, чуть не швырнул его на пол. Скорпион был великолепен. Членистое тело, частью - с непостижимой точностью сплетенное из тончайшей иридиевой проволоки, частью - скрытое под бездефектной изумрудной эмалью. С мельчайшими подробностями переданные лапки и жало маленького чудовища, игра огней в гранях самоцветов густо-синего, темно-рубинового, мрачно-оранжевого цветов. Безусловно - потрясающее произведение искусства, хотя, может быть, и несколько гротескно-зловещее, тревожащее душу. Оригинальным же вкладом, как выяснилось, была способность броши шевелиться, переползая с места на место в зависимости от освещения. Еще, - как утверждал автор, - в зависимости от настроения владельца.
   - Яда в жале, - гость осторожно показал пальцем, - случайно не предусмотрено?
   - А это, - проговорил ювелир, забирая изделие, - пусть останется моей маленькой тайной. А вот, вот... Еще я вот сейчас прям придумал, - сделаю кораллового аспида, - точь-в-точь, только длиной сантиметра в три. Калибри. Знаешь, - он явно оживился, перейдя к любимому предмету, - я как начну себе подробности выдумывать, у меня даже в животе от предвкушения холодеет. Знаешь это чувство?
   - Очень хорошо, - задумчиво проговорил Тэшик-Таш, - я к тебе, отчасти, по... По поводу, отчасти сходному. Когда Фермер затевает особенно сложный ландшафт, он зовет для консультации Сена. Тот глядит общую структуру связей и указывает, где имеется перекос... Ты ведь знаешь, у него два дома, - у подножья Опалового Хребта, на берегу бухты Убежища, и на Саранде. Единственный, кстати, комплекс, спроектированный не Фермером, так что, своего рода, достопримечательность... Так вот, прибыв в очередной раз, он вежливо въелся мне в холку. И знаешь, что интересовало почтенного живописца? Он допытывался, не было ли найдено чего-нибудь особенного в его геноме, когда мы проходили Чистилище. Всего-навсего.
  - Да, действительно... А ты?
  - А я решил, что он узнал про некоторые обобщения, сделанные мною по результатам этого самого чистилища, и приятно покраснел. После чего начал, соответственно, мямлить, запинаться и бормотать что-то про высокую мораль и принципы. Тогда он с хваткой, вообще говоря, вовсе ему не присущей, начал настаивать. Заявил даже, - вообрази только! - что я не получал формального медицинского образования, клятву Гиппократа не приносил и, следовательно не обязан сохранять врачебную тайну...
   - Да он, оказывается, казуист!
   - Нет, скорее, - провидец. Я думаю, что он готовился.
   - А ты? Надо сказать, - давно не слыхал таких захватывающих историй.
   - А я согнал с лица краску и сказал сущую правду: что мне нечего ему сказать. Тогда он попросил специально глянуть записи. Они у нас, естественно, были. - Тэшик-Таш замолчал и несколько нервно пожал плечами. - Вот тогда-то я и почувствовал тот самый холодок внизу живота, который ты описал столь живо. Меня посетила смутная мысль, о которой я, как честный человек, ничего корейцу не сказал, - хотя бы потому что не нашел бы в тот момент подходящих слов. Так что мы честно, по обычной процедуре, посмотрели его геном в детерминантах, - иначе у нас попросту не хватило бы времени...
   Отщепенец не выдержал:
  - И?!
  - Он не пришелец с другой планеты, не потомок атлантов, не имеет каких-нибудь явно выраженных мутаций и даже не является носителем Пятой Группы крови. Так что тут все в порядке. Я объяснил ему сложившееся положение и даже, подключив к этому делу Радужное Ядро, показал выводы в привычной для них обоих форме. Он... Он согласился пожалуй, но некоторые сомнения у него, по всей видимости, сохранились. А когда он уходил, до меня окончательно дошло, что отличий просто НЕ МОЖЕТ НЕ БЫТЬ. Надо было искать закономерности второго, третьего, энного порядка, - не важно! Но что-то должно было быть. Где-то все-таки содержался потенциал к его многомерному восприятию. Даже если ему просто повезло, если даже совершенно случайное событие послужило поводом к такому развитию, - потенциал тем более должен был как-то отражаться в структуре. Я сел работать, и меня, что называется, понесло: выводы нанизывались на выводы, перспективы тянули за собой новые перспективы, глаза слипались, а голова все равно работала, как турбина. Ну, - ты знаешь, как это бывает... На следующий день я позвал на помощь, и пришли Некто В Сером с его парадоксальным мышлением и въедливый Об. Обтрепал об них весь язык, был неоднократно назван балбесом, косноязычным придурком с кашей вместо мозгов...
  - Это, конечно, наш русский друг?
  - Да. Потом до них что-то начало доходить, потом они перевели все мои соображения на понятную им тарабарщину, и настал мой черед не понимать ни слова. Они не в шутку завелись, начали орать друг на друга, подключили к расчетам "Ковчег", - короче, они нашли закономерности. Но это оказалось не главным, потому что удалось отыскать куда более общие закономерности, и они тут же сели писать трактат на эту тему. Судя по тому, что они продолжают друг на друга орать, дело продвигается успешно. Но и это не самое интересное, - дело в том, что они за деревьями не увидели леса. А я, ничего не поняв в частностях, понял главное: сложилась грамматика, при правильном пользовании которой можно исчислить все, что угодно. Достигнуть, по сути, любой ситуации, которая только не отрицает принципиально какого угодно присутствия человеческого сознания. Все мыслимое - по крайней мере.
  - Всемогущество, - Отщепенец саркастически хмыкнул, - божественное. Или более, чем божественное?
  - Не шути так, - Тэшик-Таш медленно покачал головой, - очень может быть, что и более. В теории, понятно, потому что практически знание алфавита не обозначает непременной способности написать "Божественную Комедию". Есть у них и нестыковки, природа которых им не вполне понятна...
   - Ага! - Торжествующе воскликнул хозяин. - Это как обычно - мелкие недостатки, не позволяющие сделать, наконец, вечный двигатель, которые будут устранены в самые ближайшие сроки. Очень знакомо. В химии тоже существуют подобные заморочки, только менее знаменитые.
   - Не так быстро. Дело в том, что даже моего скудного соображения хватило, чтобы сделать кое-какие простейшие практические выводы. Пойдем во двор...
   Заинтригованный Отщепенец молча проводил гостя за дверь, а тот, озираясь, начал что-то искать. В поисках своих, он, казалось, даже принюхивался к солидному куску местности, входившему в Столбы, подворье Отщепенца.
  - Ты что-нибудь ищешь?
  - Не мешай, это трудно... А, вот!
  Утвердившись в изысканном месте, он сжал кулаки и вперил куда-то пугающе неподвижный взгляд. А потом, вдруг, устрашающе раскачиваясь всем телом, скользнул совсем низко над землей, разом преодолев метров двадцать по прямой.
  - Вот так-то!
  - Поздравляю. - Голос Отщепенца был холодно-недоброжелательным. - Разумеется, - будешь продолжать столь многообещающие изыскания?
  Тэшик-Таш медленно покачал головой.
  - Наоборот. Я накладываю на тебя обязательство хранить молчание. Полное и во всех случаях. Это как раз то, о чем так небрежно, вскользь упомянул Заклинатель Огня в своем памятном докладе. Мы замыкаем два полюса, и возникает электрический ток. Мы смешиваем две жидкости и с гарантией получаем вспышку. В определенные условия помещаем кусок платины, и получаем геминер-привод. Тут - то же самое, только без машин. Понимаешь? Вместо долгих экспериментов - кусочек непосредственного видения. На основе чуть другого опыта - чуть другая структура связей в мозгу. Тот, кто видит дверь, не имеет нужды ощупывать стенку в поисках выхода. Взгляд на лабиринт - сверху вместо привычного для нас видения изнутри. И я понял, - достаточно совсем небольшого движения в этом направлении, чтобы навсегда уйти от прежнего себя. Так что я не буду вести изысканий. Никому ничего не буду говорить. И ты - не будешь.
  - Да пожалуйста. - Химик пожал плечами, под равнодушным тоном пытаясь скрыть охватившее его смятение. - Но все-таки - почему?
  - После той бессонной ночи я провел без сна и половину следующей. И как раз к исходу Сучьей Вахты, - а тут тоже есть Сучья Вахта, похоже, что это непременный атрибут планет земного типа, - я, наконец, понял. Мы, взятые все вместе, отнюдь не являемся группой сверхпрогрессивных особей. Наоборот, мы, скорее, сверхконсерваторы, и бежали с Земли от неизбежного будущего, как от непреодолимого потока, из которого нельзя выйти. И, надо сказать, нам это удалось, но для того только, чтобы тут же оказаться у истоков другого потока. Потенциально - такого же непреодолимого. По сути - только для того, чтобы сбежать от прогресса, мы воспользовались сверхпрогрессивными методами, и почему-то надеялись, что это - пройдет. Бред! Сон бобра! Дрянной парадокс! Изгнание Сатаны при помощи Люцифера! Но пробовать все-таки надо, потому что в противном случае вся наша затея окажется и вовсе бессмысленной. С самого начала... Слава богу, что нас пока еще - очень мало, и воля одного может пока повлиять на ход такой молодой истории.
  - Фермеру, - осторожно спросил Отщепенец, - не говорил?
  - Да ты что? Он тут же вплетет этот кошмар в какую-нибудь свою затею, и через поколение мы - будем не мы. Совсем другой вид. Стоило ли затевать все это только для того, чтобы своими исключительными потомками вывести нелюдей? А Фермера я просто боюсь. Боюсь, - понимаешь?
  - Птицы сразу же умели летать, а потом страус решил, что это все-таки слишком.
  - Да! Как оказалось, я не вам чета по части храбрости. Я обыкновенный обыватель с ученой степенью, который ввязался в авантюру и влип. Как всякий обыватель, я думал, что приключения - это так здорово, но ошибся. С нами не произошло еще ничего по-настоящему плохого, а я уже напуган. Мне страшно вообще, просто - тут.
  - Кажется, ряд важнейших наших достижений является по преимуществу твоей заслугой.
  - Я притворялся. Делал вид, чтобы не вопить от ужаса. Мы обманывали себя, когда говорили, что не поздно будет вернуться. Это - все, навсегда, до конца.
  - Иррациональным страхам положена иррациональная психотерапия. Я так тебе скажу: говорят, что дети появляются на свет, так вот на дурной свет дети появляться не будут. Не такие они дураки.
   - В отличие от нас.
   - В отличие от нас. А у нас - прибавление во всех семействах, Как, кстати, твое сокровище?
   - Спокойная. Прожорливая. Ленивая. Орет басом. Здоровенная и ни на мать, ни на отца вовсе не похожа. Боюсь, что у нас ожидается еще одна новость все в том же роде.
  
  Занавес. В поисках безграничной воли Сообщество взыскало себе бесконечную, чудовищную, непрестанную, совершенно нечеловеческую работу. Фермер, как и собирался, поджег две гигантских известняковых залежи, - по одной на Фатуме и Кристобаллиде. Тартесс, прожив по чужим дворам и проработав вместе со всеми - год, затосковал. Он честно старался жить со всеми и как все, даже, говорят, соблазнил Лиззи (или она его, - тут темная история), но потом все-таки не выдержал и вернулся к себе, в недра Страны Джен. Об, чисто для смеху поминавший в разговоре Психоанализ, утверждал, что это у него - эмбриональный комплекс. Мужчины были поглощены работой, женщины - все более многочисленным потомством, и никаких особенно ярких событий не происходило. Колонисты пользовались благами чудовищного, просто неприличного здоровья, и - подтягивалась уже молодая поросль, которая и вообще казалась крученой из железной проволоки. Так что следовало ожидать неизбежных событий.
Оценка: 8.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"