Видел я этот лес! Видел я эту страну! Видел я такую службу! Видел я их всех! Именно там видел! Не могу больше. Ещё пару метров - и лёгкие выплюну. Какая тогда разница. Если и догонять, уже никакой. Без лёгких плохо - не проживёшь без них.
И что за гений такую винтовку соорудил. Сюда его. Сюда! Посмотреть, как с этим поленом побежит. Ох, он у меня бы и побегал! От души. Пока язык на плечо. Пока чёртики в глазах. Пока воздух в колючий песок.
Нет, всё, больше не могу - упаду. Плевать, что догоняют. Лучше уж как Витёк - хрустко, мокро хлюпнет, и не почувствуешь. Дыра в груди с тенистый мяч и всё. Жалко. Но так лучше. Какая разница - всё равно ещё пару метров и упаду. А упаду - возьмут. И подыхать долго придётся. Я не Павлик Морозов - молчать не буду, но подыхать долго придётся. Больно. Нет, плевать - не могу больше бежать. Край.
Говорят, - земля в лицо только с перепою бросается. Врут. Не пил я. Только перед "выходом" стопарик. Так это уже три дня как. А земля хорошая, мягкая, прохладная. А как листья пахнут! Горьковато, гниловато, но как! Это потому, что осень, ноябрь. Не люблю осень, но как листья пахнут! И мягко - не встану. Главное, чтобы Серёга подальше отбежал. Чтоб обернулся, - а меня нет. Тогда не вернётся, поднимать не будет. Не хочу я вставать. Плевать мне на всё. На этот лес, на эту службу, на тех, что сейчас догонят.
Серёге хорошо, СВДешки нет, бежать удобно. Хотя нет, - рация. Вот тоже гроб! А я расплакался! С тем чемоданом не бежать - идти невозможно. Встану. В падлу, - он бежит, а я. А земля мягкая. Но встану. Вот так. Ещё чуть-чуть. Вот и встал. Теперь шаг, ещё шаг. Хорошо. А теперь быстрее. И ещё быстрее. Сейчас Серёгу догоню. Обязательно. Куда ему со своим чемоданом. Догоню.
А куда он делся. Ведь бегу же! Давно бегу. Хорошо бегу. А его всё нет. Сейчас болото будет. Вон оно. А его всё нет. Не утонул же. Или..., а чёрт!
Нет, рогатый не причём. Не живёт он в этих камышах и осоке. Замёрз и сбежал. Выбрался из гнилой, стоячей воды, попрыгал по высоким кочкам, послал к себе же вязкую грязь и сбежал. Оставил замерзать в ледяной воде заснувших головастиков, и моего громкого "плюха" не слышал. Лишь "лягушки в проекте" от него проснулись, дёрнули будущими лапками, переждали прокатившуюся волну, и снова застыли, "впаялись" в стоячую воду.
- Ты что? Ты где телился?
Это Серёга. Это он, а не рогатый поймал меня за ногу, заставил нырнуть в гнилую тину. Он. Не может быть у нечисти такого приглушённого шёпота, рваного бегом и страхом взгляда. Да и зелёная Серегина каска на рога, наверное, не налезет. Точно Серёга - сидеть по уши в ледяной воде, среди сушённой ноябрём осоки, черт не станет.
- Где, где в.... - Раз не чёрт - можно и не церемониться. - Ты какого сюда залез - холодно же, околеем.
- Зато не найдут. У них собаки. Слышал? А тут не найдут.
- Один хрен. Не найдут, - сами подохнем. Долго не выдержим. Пока наши вертушку отправят - часа четыре.
- Не отправят.
- Как не отправят!?
- Молча. Кто б их вызывал.
- Так ты что?!!!!
- Когда?
- Да хоть сейчас!
- Ты рацию видишь?
- Утопил!!!
- Нет, простирнуть решил.
- Твою ж....., ....... Приплыли.
Именно приплыли. И пузыри пускаем. Болотные. Как вон те. Поднимаются они с самого дна и лопаются где-то под правым глазом. Это от нервов. Дыхание перехватывает, руки сводит судорога. Это от холода. Странно - именно холода, как такового, не чувствую, но голову над водой держать трудно. Закаменела шея окончательно. А самое отвратительное, - что и говорить не хочется. О чём говорить? Ясно всё. И выбора никакого.
Говорят, он всегда есть. Только вот хреновый сегодня. Замёрзнуть или под пулю. Хотя - если б только под пулю. Резать долго будут. С наслаждением. Со знанием дела. Как Вадюху. И не возразишь ничего. Кто мы? Зачем мы? Не спрашиваясь в "гости" пришли, и их, хозяев, отстреливаем. Вроде как нет нас здесь, а они ложатся. Так что сиди в болоте и не дёргайся.
Но как засекли то? Там же шесть соток было. Мы в лесу - они на дороге. А БТР крупником сразу накрыл. Как будто заранее пристреливался. Витёк только привстать и успел. Гады. А я то хоть попал? Блин - и не понял даже. Нет, - наверняка попал. В такого кабана, да ещё стоячего! Точно завалил.
А чего, дебил, радуешься? Сиди теперь, размокай. Он же у них.... Теперь не вылезешь. Лучше сразу здесь прописываться. С головастиками. А что - к весне оттаю, заквакаю. Точно дебил. Полный.
- Серёга, ты как там, отмокаешь?
- Да п-п-пошёл ты.
- Чего, чего. Ещё раз и по-русски, пожалуйста. ..... Да не молчи. Обиделся?
Обиделся Серёга, обиделся. А чего? Можно подумать я зубами не клацаю. Не только зубами - кости стучат. Никогда бы не подумал, что человека так трясти может. Аж волны идут. И какого я сюда залез? Вот вообще - какого я сюда залез?!
- Серёга, а ты зачем?
- Что?
- Какого ты здесь забыл?
- Так не найдут - же?
- Чтоб не нашли дома сидеть надо было. Там тепло, сухо и даже пиявок нет. А здесь есть. Наверное. Тебя там никто снизу кушать не начинает?
- Нет.
- Что-то они задерживаются. Ну не переживай - уже скоро. Пока тёпленький. Через полчасика кому ты мороженый нужен будешь. И лягушка не позарица. Не царевна заметь.
- Да пошёл ты!
- А, знаешь, с превеликим удовольствием. Куда только. Ты там сидишь, ничего не слышишь?
- Нет.
- Да, что заладил-то - нет, да нет. Собак не слышишь?
- Нет, вроде.
- Зря. Глухой ты, Серёга, как тетерев. Сейчас покажутся.
Потянув носом, овчарка остановилась. Нерешительно попробовала мощной лапой напитанную водой кочку и брезгливо отступила назад. Выступившая на поверхность влага красивому зверю не понравилась и, издав вопросительное ворчание, обернулся он к человеку. На фоне осенних зарослей, серо-жёлтый комбинезон того практически не различим, а недлинный ствол АКМа внимательно прощупывает болото. Человек молчит, смотрит и ждёт. Не дождётся. Дышать я практически перестал. Перестал даже дрожать, хотя и не понял, как это получилось.
Странно. Так близко "цель" я ещё не видел. Говорят, это хорошо. Говорят: "Класс, мастерство". Когда только приехал Сашок инструктор поучал: "Ближе чем сто метров от цели находиться ты не должен ни при каких условиях. Если они к тебе подошли ближе - грош цена такому снайперу. Не снайпер это - потенциальный покойник". Что ж - всё правильно. Я и есть покойник. Одно утешение, что "потенциальный".
АКМ отвернулся. Пнув зверя, вернулся мужик в орешник. Шаги его, тяжёлые, ломающие сухие сучья, бьют по нервам и долго не умолкают. Бродит чёртов "юг" кругами, не даёт нам вылезти из клятого болота. А овчарка осталась. Что-то она, зараза, подозревает! Да вали ж ты отсюда, - дай замёрзнуть по-человечески! Тебе-то мы ничего плохого не сделали.
А "юг" ещё и разговаривает. Странно. С кем? Только этого не хватало. Нашли место побеседовать. Нет бы - пойти, пройтись, воздухом подышать. Да их там трое уже! Или больше? Кажется больше. Костёр запалили. Вот это всё - полный и окончательный.
Смешно. Разобьют теперь лес на квадраты и, начиная от этих кустов, искать будут. Мы под носом, а они ищут. Обхохочешься. Летом. В июле. Когда тепло. А сейчас холодно и мерзко. Боже, - как же холодно! И мокро! Или нет, мокро это в детстве, в пелёнках, а сейчас просто вода. Всё вода. Кожа - вода, кости - вода. Хотя кости не вода. Они твёрже. Значит желе. Хошь не хошь, а пропорция остаётся. Она важна, пропорция эта. Для кого только? Для меня нет. Мне холодно и троллейбуса нет.
А причём здесь он. Что-то я заговариваюсь. Мысленно. Какой-то я не такой. И Серёга.
- Серёга, ты, почему не такой? Слышь что ли. Ты не молчи. Давай поговорим. Или ладно - молчи, если хочешь. Голову только подними. Хорошо? Вода она не вкусная. Не надо её хлебать. Плохая тут вода. Мёртвая. А ты мне живой нужен. Не хочу я один. Слышь, Серёга. Ну и рожа у тебя. Прям как флаг - бело-красно-синяя. Ты её повыше держи. Неужели у меня такая же?
Ну и такая, ну и пусть. Какая собственно разница. Главное, что троллейбус не идёт. Господи, опять этот троллейбус. Да что он привязался! Ну откуда в болоте на войне общественный транспорт?! Чушь. А в каком болоте? Причём здесь болото. Ничего о нём не знаю. Вовка минут двадцать как позвонил и ничего о нём не сказал. "Приходи, у меня такие девочки сидят" - это слышал, да. Но больше ничего.
А троллейбус я всё же дождусь. Все они сговорились, но с остановки не уйду. Слабо эта курточка для января приспособлена, но сколько, в конце концов, можно. Университет, тренировка, квартира; квартира, университет, тренировка - свихнутся можно. Утонуть. А почему утонуть? Странно, - мысли какие-то непонятные. Неправильно это.
А дамы то, дамы! Вот эта особенно. Блондинка. Ноги от самого места, от которого надо! А глаза! Глубокие и чуть с поволокой. Никогда моря не видел, но в туман оно такое. Тёплое, молочными клубами прижатое, под ними успокоившееся и обещающее. Как я в него хочу! Там хорошо и бархатно. Там нет сырости, а есть голос.
- Привет, я Неля. - Низкий, слегка вибрирующий, глубокий голос. Он как ликёр, что в литровой, пузатой бутылке. Кроваво-красный, густой и сладкий напиток.
Пить его нужно маленькими коньячными рюмками, но на столе высокие фужеры. Всё Вовка перепутал и сделал правильно. Никогда бы в маленькой стопочке голос не растворился, не составил нужную пропорцию. Утратил обволакивающий жар и не привёл нас в заиндевевший дачный домик.
Домик, домик, домик. Что за домик? Как мы сюда попали? А Володька с той, второй, где? Чехарда какая-то. Да неважно наверно. Главное, что стены прогреваются. Что теряет слежалый запах бельё обширной постели и смешивается с её духами аромат сосны, что горит в камине. Именно жар в данный момент главный, но забываться ему всё же не стоит. Хоть и сделал он воздух комнаты сладким, дурманящим, но зачем же так настойчиво обнимать её ноги, забираться под короткую шубку и никакую юбочку? Я ведь и приревновать могу. Но как она от его ласк раскраснелась! Ладно, ладно - посмотрим, у меня ещё ликёр остался. Вот он за пазухой.
- Дай.
Голос у неё немного другой. Всё такой же низкий, но чуть хрипловатый, шершавый. Прокатываясь по позвоночнику волшебным массажем, вызывает он расслабляющую и одновременно подстёгивающую дрожь.
Бутылку она почти выхватила, золотую крышечку свернула, припала к горлышку пухлыми мягкими губами. Потом медленно поставила, быстро шагнула ко мне.
Поцелуй. Губы её плотно сжатые, напружиненные расслабились и одновременно, с возвращающейся к ним мягкостью, проник ко мне в рот вкус красного, сладкого ликёра. Подогретый её жаром обрёл он совершенно новый аромат, превратился в чистое желание. Властное и неотступное. Накатывающее и неотпускающее. А когда первая волна спала, и резкость сорокаградусного напитка ушла, желание усилилось. Пробежав по губам, коснулся её язычок моего и сделал желание большим словно мир.
Сжав влажную от снега шубку, почувствовал я, как струиться, и выгибается под пушистым мехом её спина, услышал негромкий стон. Пить этот стон было сладостно, и, не разжимая рук, шагнул я к кровати....
Утром нам захотелось есть. Что пришло утро, мы не знали, - солнце из своей берлоги выбираться ещё не думало, но камин начал гаснуть. Жара в нём почти не осталось, и жили лишь быстрые маленькие огоньки. Пробегая по почерневшим останкам дерева, иногда, ненадолго вспыхивали они робкими всполохами и тут же умирали.
- Я отсюда никуда не уйду. Это твой дом? Можно мы будем здесь жить? - Почти не спросила Неля и закопалась под одеяло. Остался на поверхности лишь маленький аккуратненький носик и, обращаясь к нему, я ответил.
- Не мой, но жить будем. Только мне сегодня в город надо, а вечером вернёмся.
- Нет. Не вернёмся. Я тебя здесь буду ждать. - Сказал носик и спрятался.
Говорить с одеялом неудобно и, достав из погреба заготовленную хозяевами тушёнку, уворовав оттуда же литровую банку домашнего вина, оставил я припасы у кровати.
Прогуливать в этот день было нельзя, - через неделю предстоял отборочный тур на чемпионат России, но толку от моих усердий оказалось мало. Руки тряслись, и клятую мишень я практически не видел. Приблизительно минут через сорок Петрович меня из тира выставил и пожелал при этом столько всего хорошего, что так много, пожалуй, и не надо.
Слегка помёрзнув на остановке, поразмышляв над смыслом жизни и подавив в себе горячее желание тут же вернуться на дачу, поплёлся я в университет. Учиться, конечно, не собирался и надеялся только на очень нужную галочку посещения, да молодой здоровый сон во время сдвоенной пары. Надежды оправдались полностью, и, труся лёгким аллюром в девятом часу вечера по заснеженному лесу, чувствовал я себя бодрым и счастливым. Совсем как тот дом, к которому шёл.
Встретил он меня огнями и музыкой. Опасения, что беспомощная моя любимая за день замёрзнет да изголодается, оказались беспочвенны и, переступив порог, испугался я прямо противоположного.
На пламени, бушующем в камине, можно было зажарить хорошенько подросшего телёнка, и как дом не сгорел - тайна за семью печатями. Винными. Кроме той литровочки, что оставалась сутра рядом с постелью, опорожнёнными оказались ещё четыре штуки.
- Наконец-то ты пришёл. Я тебя ждала, ждала, замёрзла и ждала, а потом решила согреться. Знаешь у них замечательное вино. И камин замечательный. Только он загораться не хотел. Такой упрямый. Но я туда чего-то налила, там, в погребе было, и он как, как....
Договорить у неё не вышло. Если хотела побеседовать, зачем надевала прозрачный хозяйский пеньюар? Зачем сначала обняла меня, затем быстро отступила и, выгнувшись, замерла прямо напротив огня? Зачем позволила красному полыхающему свету сделать прозрачную материю невидимой? Не надо было так поступать, если хотела просто поговорить.
Ночью нам стало жарко. Спалить дом камин уже не пытался, но огонь его перешёл в нас, и сделались прикосновения жгучими. Казалось иногда, что ещё чуть-чуть и пойдёт кожа волдырями, расплавится от невозможного, не умещающегося внутри желания. В горле было сухо, вина мы пили много, но это не помогало, и настал момент, когда, сильно толкнув меня в грудь, вскочила она с кровати, как есть, прикрытая лишь рассыпавшейся белой гривой, вылетела за входную дверь. Приняв её, заглянул мороз в комнату, дохнул маленькими белыми снежниками и позвал.
Прямо перед порогом снега было достаточно. Утонула она в нём по колено, и ледяной воздух вокруг горячего обнажённого тела слегка дрожал. Преломляясь в этих волнах, становился белый свет луны расплавленным серебром и, закинув руки за голову, купалась она в струящемся по коже металле.
- Иди ко мне.
Почти неслышно позвала она, и, шагнув в ледяной сугроб, холода я не почувствовал. Проваливаясь в пушистый лёд, мгновенно перетапливали его мои босые ноги в горячую влагу. Коснувшись грудью её спины, я остановился. Руки она опустила, отвела чуть назад и прижала ладони к моим бёдрам. Откинула голову и прошептала:
- Возьми меня. Сейчас. Здесь....
Через месяц мы расписались.
Народу на свадьбы было неожиданно много, и никого я не знал. Мои родаки не пришли, из друзей подвалил только Володька, но от дядек и теток в глазах рябило.
- Кто это? - Спросил я жену, когда какой-то небритый субъект в костюме и кедах заорал "Горько".
- Это дядя Боря. Брат мамы. - Сказала она, одетая в длинное и пышное платье.
- А остальные?
- Ты хочешь, чтоб я всех по порядку перечислила?
Нет, этого я не хотел.
- А откуда они взялись?
- Из Синявки приехали.
- Откуда, откуда!?
- Там мои родители живут. Это двести километров от города.
- Подожди, а ты где живёшь?
- Здесь у подруги.
- А что же ты раньше не говорила?
- Ты не спрашивал?
Действительно не спрашивал. Странно. Как-то мы за этот месяц даже не поговорили. Неважным казалось. Но может быть так правильно? Разве могут быть слова важней того, что было? Слова и те ночи. Слова и жар камина. Слова и потаивший под босыми ногами снег. Вещи не сопоставимые. И какая тут к чёрту Синявка! Напиться что ли?
Мысль была плохая, следовать ей не стоило, но понял я это слишком поздно - дня через три, когда проснулся в пять утра с набатом в голове и помойкой во рту. Жена посапывала под боком и, чтобы добраться до кухни, до вожделенного чайника, предстояло через неё перебраться. В полном успехе мероприятия уверенности не было, и минут ...надцать искал я её, уверенность, на потолке. Ничего не обнаружил, но превратилась помойка в городскую свалку, и решиться пришлось.
Воды в чайнике не было. Откопав бедолагу из-под залежей грязной посуды, грустно посмотрел я на его сухие, как Сахара, внутренности, и обратился с тем же вопросом к холодильнику. Ответ получил аналогичный и обречёно поплёлся одеваться. Не шуметь при этом уже не старался, но жена не проснулась.
Шагать до ближайшего ночного ларька пришлось пол квартала и, обнаружив в метре от холодной бутылки пива, что насмешливо ухмылялась с витрины, полное отсутствие денег домой я решил не возвращаться. До Володькиной хаты получалось ближе.
Открывать он мне зараза не хотел, но настаивал я очень громко. Нагло, можно сказать, настаивал и получил в качестве вознаграждения, минут через пятнадцать, возможность созерцать Володькины семейные трусы.
- Ты что совсем офонарел. - Мило полюбопытствовал он, зябко подпрыгивая на холодном паркете прихожей и пряча руки под мышки. - Молодожён чёртов. К жене иди. Сколько время знаешь?
- У тебя пиво есть? - Не стал я с ним спорить.
- В холодильнике, - сказал он и продолжал возмущаться уже на кухне.
Дав человеку спокойно выговориться и проснуться, я спросил:
- Слушай, а кто моя жена?
Как-то не очень удачно спросил, и пиво из Володьки полезло наружу. Хорошенько прокашлявшись, он изрёк.
- Ну, ты даёшь.
- Нет, не даю, - сказал я и вопросительно на него уставился.
- Да, понимаешь, из деревни она, в общем. В прошлом году поступать приехала. На дневной пролетела, - пошла на вечерний. Работает.... Даже и не знаю, где работает. - Начал Володька, упрямо изучать пол. - Меня с ней Вика познакомила. Помнишь та, чёрненькая.
- Не помню, но не важно.
- Слушай, а что ты на ней женился то?
- Ты не отвлекайся, не отвлекайся, давай. Потом спрашивать будешь.
- Да что не отвлекайся! Что тебе рассказать?
- Всё.
- Всё? Ну, хорошо - всё так всё. Девочка умная. Пойдёт далеко. В ту дыру, откуда выбралась, возвращаться не хочет, цепляется руками, ногами, и ещё там чем. Когда на дневное пролетела и с общагой облом, прижилась у одного мужика. Ты его знаешь. Сергеев. Баскетболист наш. Олимпийская надежда. Спившаяся. А потом ты подвернулся. Это услышать хотел.
Володька злился, и я его понимал. Пиво у меня в бутылки было горькое и несвежее. Подсунул мне друган старьё с истёкшим сроком годности и, поднявшись, вылил я его в раковину. Потом открыл холодную воду и засунул голову под тугую струю. Кожа на затылке онемела, но прокисший вкус во рту остался.
Вернувшись к столу, ничего я не сказал. Володька молчал тоже и лишь его старенький холодильник сердито ворчал в углу. Слушая как он бубнит, смотрел я в окно и, когда стало оно светло серого цвета друган сообщил:
- Слушай, тут вот на тренировку дядька приходил. Подзаработать предлагал. Снайпером по контракту в горячей точке. Романтика. Вроде, как всё законно, через военкомат, а платить много обещают. У меня его визитка осталась. Сам не знаю, зачем взял. Наши все отказались.
Поднявшись, ушёл он в комнату, вернулся полностью одетый и положил на белый пластик стола маленький невзрачный прямоугольник. Кроме имени, фамилии, телефона ничего на нём нет.
Смотреть на строгие буквы и цифры почему-то тревожно и больно. Все они какие-то резкие и угловатые. Бьют они по глазам и, остаются в голове, отвратительными коричневыми пузырями заевшей киноплёнки. Холодильник в углу сходит с ума, набирает обороты и издаёт вместо довольного урчания стрекочущий звук вертолётных винтов. Постепенно звук приближается, заполняет собой всё и поднимает меня куда-то вверх.
Прошуршав по кронам деревьев, завис МИ-8 над небольшой ровной поляной. Туго ударив в землю, усыпанную мёртвыми листьями, подняла воздушная струя маленький тайфун и люди, собравшиеся внизу, закрыли лица руками. Когда вертолёт опустился, и мутноватый круг винтов исчез, превратился в отдельные, длинные лопасти, к "борту" подошёл микроавтобус. Его задние двустворчатые двери открылись и, выбравшись наружу, достали санитары сложенные носилки, подали их в вертолёт. Потом отправили туда же ещё одни.
Обратно носилки спускали осторожно. Первые, полностью накрытые брезентом, лётчики отнесли в сторону и положили на землю. Вторые, укутанные одеялом на три четверти, взяли санитары.
Двое из той группы, что по приземлению машины осталась стоять в стороне, разговаривали.
- Жалко Серёгу, - сказал первый.
- Жалко, - ответил второй.
- А Игорёк, говорят, выкарабкается.
- Говорят.
- Хотя не наверняка.
- Ага, - ты бы в болоте двое суток просидел!
- А, ему письмо пришло. Жена первый раз за полтора года написала. Представляешь.
- А где оно.
- У меня.
- Так пойди, отдай.
Отделившись от группы, побежал первый по полю, в последний момент, когда уже почти задвинули носилки в машину, к ним наклонился, и так же бегом вернулся обратно.