СИНДРОМ ТОТАЛЬНОЙ АЛЛЕРГИИ

фантастическая быль

ГЛАВА 1

Блуждающее озеро Кангыбас не на всякой карте отмечено, а если и отмечено, то пунктиром. Озеро это -- ну, просто несбыточная мечта фанатствующих рыболовов и охотников. На его берега никогда не ступала нога инспектора какого-либо природоохранного ведомства. В его плавнях даже в старину не встречали с ружьишком ни кандидата в члены ЦК, ни полковника КГБ, ни даже третьего секретаря самого захудалого райкома, чего уж там говорить о современных президентах, премьерах, спикерах и всякой мелочи вроде губернатора, кому открыты самые заповедные места, недоступные для простых охотников.

Озеро защищает разрушенный вулканический кратер. Выветренные скалы стоят полукругом, как искрошенные зубы великана. Вертолёту тут никак не сесть -- выветрившиеся скальные пики торчат -- сорвёшь лопасти. Ни один внедорожник не пройдёт по усеянному острыми валунами бездорожью.

Дорог тут как не было, так и нет. Ни один даже самый рискованный и авантюрный инвестор не вложит деньги в дорогу, ведущую в никуда за 250 километров до ближайшего населённого пункта из трёх землянок и десятка юрт. Да и кому тут ездить?

Однако все страстные любители экзотической охоты обязательно покажут вам на карте приблизительное место, где этот охотничий рай расцветает по весне голубым цветком среди каменистой пустыни. И все уверены, что рано или поздно отыщут заветную тропочку в эту затерянную экзотику. Но я до сих пор не встречал ни одного счастливчика-фаната, которому удалось бы там побывать.

Приз первопроходца достался мне.

* * *

Как только перед моими глазами раскинулась водная гладь Кангыбаса, я твёрдо решил, что отныне это озеро целиком и полностью будет только моим и ничьим больше. Пусть даже только на время моего халявного отпуска, тайно совмещённого с командировкой. А там жизнь покажет. Ведь уже можно приобретать водные угодья в личную собственность, или я ошибаюсь? Фиг там! Если бы я ошибался, вы никогда не увидели бы дворцово-коттеджных охраняемых зон на берегу моря, речки или лесного озера.

Но извечная борьба всех против всех за обладание уникальной собственностью и её удержание заставляют меня скрывать дрогу в мой охотничий рай. Никому не расскажу, как туда добраться, даже под "сывороткой правды". Так мне велят поступать принципы либеральной морали с её священным принципом частной собственности. Не я их придумал. Мне их навязали, как и всему русскому народу. А если человек человеку -- волк, то с волками жить - по-волчьи выть. Так что не обессудьте... Показать-то не покажу дорогу туда, но рассказать можно.

* * *

Честно говоря, это было несанкционированное проникновение в частные владения. Десять тысяч квадратных километров в округе уже давно были на корню скуплены ТНК "Уорлд майнинг груп" у получивших на дурку свою самостийность хозяев страны. Крайне немногочисленные в пустыне туземцы даже краем уха не слыхали, что живут уже на чужой, а не на своей земле. Недра тут под завязку набиты полиметаллическими рудами, ювелирными камушками, трансурановыми элементами и прочими минеральными богатствами, которых ещё никто не разрабатывал. Полуразрушенные горы -- следы некогда бурной вулканической активности, выплеснувшей все эти подземные сокровища почти что на поверхность. Транснациональная корпорация даже на ближайшие сто лет не планирует начать их разработку, оставляя этот лакомый кусочек в наследство на сладкое будущее для своего изнеженного потомства.

Нога иностранных геологов сюда тоже пока ещё не ступала -- корпорация верила в достоверность советской геологической документации, которую прикупила вместе с землёй. Охраны территории, разумеется, тут не было. Ну кто же сможет втихаря выкопать этот драгоценный клад из полувыветрившихся гор среди безводной пустыни в климате с перепадами летних и зимних температур под сто градусов?

* * *

Колеса моего квадроцикла с гидроприводом на все четыре умели перешагивать через каменные препятствия, иначе бы я ни за что бы не перевалил за кромку полукруглого горного кряжа, все ещё напоминающего геологам о кратере давным-давно потухшего вулкана. В котловине среди зарослей голубело блуждающее озеро, любившее играть с геодезистами в прятки.

Каждой весной оно освобождалось ото льда за пару километров от прошлогоднего месторасположения. А на освободившемся слое придонного ила летом извергался вулкан невероятно пышной растительности, пробиться через которую было под силу только дикому кабану в броне из жёсткой щетины. Этими кабаньими тропами пользовалось остальное зверьё и, разумеется, местные охотники, которых тут по пальцам перечесть.

Хрупкому тугайному оленю не под силу грудью проложить себе путь в густой чащобе, чтобы не запутаться рогами во вьюнковых лианах. Заблудившиеся низкорослые коровёнки туземцев тоже не отваживались на такое, а лошади и верблюды в дебри не совались, хотя на заливных землях зеленела самая сочная осока. Европейская корова ни за что не станет есть эту жёсткую траву, но местные коровёнки зимой с аппетитом уплетают даже несъедобную камышовую и рогозовую сечку. И даже удивительно посмотреть на верблюда -- казалось бы, просто перешагни через низкий кустарник и окажешься в зелёном царстве. Нет же, он упорно будет давиться своей сухой верблюжьей колючкой. Впрочем, у верблюда своя логика, не нам его судить.

Картинка с горки мне открылась просто райская -- нетронутая экзотика. Одно расстроило -- железная вешка на вершине самой высокой горушки, которую я издали принял за тригонометрический знак геодезистов, оказалась при рассмотрении в бинокль ветряком. Да не самопальным, а промышленным и самым современным. Но я сразу успокоился, потому что догадался -- это автоматический анемометр, точнее, анеморумбометр, который передаёт данные о направлении и силе ветра на какую-то метеостанцию или прямо на метеоспутник. Потому что на мачте ветряка я разглядел в бинокль и спутниковую антенну с солнечной батареей.

Но все равно неприятный осадок на душе остался. Я побывал в этих местах далеко не первым.

* * *

Разведав дорогу к озеру, я отправился исполнять своё задание по командировке, чтобы остальное время отдаться экзотической охоте и рыбалке. Примерно в десяти километрах от озера на скалистой горушке я нашёл по радиопеленгу ретранслятор космической связи, ради которого меня отправили в дальнюю командировку. За час с небольшим я поменял панели на солнечных батареях, системные блоки и провёл полное профилактическое обслуживание. Герметизацию корпуса не нарушили ни жестокие морозы, ни стоградусный нагрев под летним солнцем, ни ветра, несущие не пыль с песком, а острый щебень.

Задание было сугубо секретное, но меня в этой пустынной дыре никто не мог засечь. Я не заметил на полосках наносной глинистой пыли никаких следов, кроме пустынного волка-каскыра и лисички-корсака. Правда, я сморозил глупость - не сдал в секретную часть свой пропуск со всеми отметками доступа, за что мне секретчики могли ввалить по полной. Пришлось зашить его в подол майки, чтобы не потерять. А так пока всё шло своим путём.

* * *

Вернулся к Кангыбасу я уже на закате. Захватывающую красоту озера я оценил собственными глазами уже на следующее утро. А в самом начале спуска с горы к кроваво блеснувшей в последних отблесках вечерней зари воде я остановил машину у какого-то странного обрубка дерева, обвитого вроде бы как высохшею ботвой вьюнка и поросшего засохшими поганками.

-- Красотища-то какая! Ну, теперь это все моё.

-- Твоё... моё... богово... какая тебе разница? Земля одна для всех, как весь божий свет.

То, что я принял за обросший пень, вдруг шевельнулось, и на меня глянули из-под маскировочной накидки ясно-голубые глаза, немыслимые на старческом лице с глубокими морщинами.

-- Чо вылупился? Здравствуйте вам -- пожалте к нам, гостики дорогие! Заждались мы уже свежего человечка, век бы его не видать...

Так мог ответить только завзятый людоед. Я поперхнулся словами ответного приветствия. Мне и в голову не приходило, что я тут могу встретить аборигенов. Теперь весь мой экстремальный отдых на экзотической охоте в безлюдном месте полетел псу под хвост.

-- Здрасссьте! -- пробормотал я.

Когда дед бодро вскочил на ноги, он стал похож то ли на снайпера в маскировочном халате, то ли на актёра из детского театра, играющего лешего в пьесе-сказке.

-- Не подходи близко! -- недружелюбно буркнул мохнатый абориген, когда я протянул ему, по местному обыкновению, обе руки для приветствия. Злобы в его словах не было. Так старый пёс добродушно рычит на щенка, который ткнулся в его миску.

-- Не подходи близко, ещё раз говорю. Доброе слово и на расстоянии понятно, -- наставительно сказал и для убедительности выставил из-под накидки изрядно потертый автомат.

Хорошенькое дельце! Вот так с ходу меня и носом в лужу ткнули, как нашкодившего щенка. Понятно, я крепко вляпался. Случись что, никто меня отсюда живым не выпустит. Теперь держи ухо востро да только не зевай. Но я достаточно хорошо вооружён и тренирован, чтобы продать свою жизнь задёшево, поэтому сделал вид, что ничуть не испугался.

-- Я без оружия, -- снова протянул я к нему раскрытые ладони.

-- Сказал же, держись от меня подальше! - отпрянул от меня этот лешак с удивительным для его лет проворством. -- У нас тут к чужим не привыкли. Гостей не ждём. Из области?

-- Я иностранец, из Москвы. Меня зовут...

-- Обойдёмся без имён. Нас только двое, некого из толпы выделять.

-- А как же мне тебя величать, дед?

-- Окликай меня -- "эй, ты! Как тебя там?". В командировке, что ли?

-- В отпуске. Могу предъявить официальные документы и визу.

-- Никому твоя бумажка не нужна.

-- У меня не бумажка, а чипированная карточка специалиста в деловой поездке.

-- Таких документов ни у кого из здешних обитателей отродясь не бывало. Ты по чью душу сюда?

-- По рыбе и зверью. Порыбачить и поохотиться в отпуске.

Дед крайне недоверчиво скосился на меня:

-- Подзаработать деньгу?

-- Нет. Только для собственного удовольствия.

-- Охоться, лишь бы не на людей. Транспорт-то военный? -- весьма и весьма подозрительно кивнул он на мою машину.

-- Военный.

-- Почему без номеров?

-- Это не серийный экземпляр.

-- Спецзаказ для спецслужб?

-- Вовсе нет. Последняя разработка нашей шаражки. Последняя в смысле не новейшая, а конечная, закрывающая тему. Сразу после этой модели конструкторское бюро обанкротили.

-- Кто?

-- Банки, кто ж ещё.

-- Для разведки твоя техника в самый раз. Кто производит?

-- У нас -- никто. Этот опытный образец я со свалки увёл. Лицензию нас заставили продать Израилю для иудейского воинства в пустыни.

-- Для пустыни-то она и в самый раз. Дорого?

-- За пол-лимона долларов, кажется.

-- Чего ж так дёшево прошибли?

-- Власти не прописали нашу разработку в бюджет строкой оборонного заказа, а конструкторскому бюро нечем было людям зарплату давать. Вот и продали экспериментальный завод с потрохами за бугор за ничтожные копейки.

-- Ну-ну, как же иначе... Теперь вы всё чужое оружие закупаете, как папуасы кремниевые ружья... Ладно, заводи свою тарахтелку и катись за мной, только держись на расстоянии да с подветренной стороны, чтобы духу твоего на меня не несло.

Я спускался за ним на низшей передаче почти без шума.

-- Наводку-то как дали? -- обернулся он и хитро прищурился на меня.

-- Не понял?

-- Ну, может, по спутниковой навигационной системе сюда навели. Наверное, ваш маячок тут у нас в кустах на спутник помаргивает?

-- Нет у меня никакого GPS-трекера.

-- Понимаю. Дорогу-то, конечно, просто показали -- набросали на карте?

-- Сам отыскал.

-- Ну ты и лихой везунчик! Ладно, приехал так приехал. Пусть ты будешь первый, надеюсь, и последний незваный гость.

Ничего себе восточное гостеприимство! Так тебе в лоб и сказали, что ты никому уже дороги сюда не покажешь, потому что живым отсюда не выберешься. Спасибо за откровенность на добром слове! Надо думать, тут затихарилась подальше от властей целая банда уголовных личностей без определённого места жительства и занятий, нравственных устоев да и, пожалуй, безо всяких комплексов. За вторжение в свой тайный притон такие убивают на месте без зазрения совести. Свидетели в таком деле не нужны.

-- Ночевать будешь отдельно от меня. Видишь там внизу развалюшку? Она твоя на весь твой отпуск. К себе на ночлег не приглашаю. Вместе нам никак нельзя. Так что не обижайся на старика.

ГЛАВА 2

Врытый в землю шалаш под крышей из камыша невесело смотрелся в зеркало озёрного заливчика. В этой открытой любому прицелу низинке, которая легко простреливалась с окружавших её каменистых высоток, он был виден как на ладони. Надёжная ловушка для лоха, лучше не придумать. Такую халупу прошьёшь насквозь даже пистолетной пулей, а если ты и сумеешь вырваться из-под крыши, двух шагов по открытому пространству не сделаешь -- уложат с первого выстрела.

-- Сколько с меня за неделю проживания? -- спросил я, чтобы сбить старика с толку. Потому что завтра же ноги моей тут не будет.

-- Доброе дело денег не просит. Дверь на ночь запирай покрепче.

-- А кому у вас тут воровать? -- насторожился я.

-- Найдутся воришки. Для начала без сахара оставят, потом без сухарей. Такой плотности мелкого и крупного зверья и в тропиках не встретишь.

-- Костёр разводить можно?

-- Там кизяка под навесом -- и в штабелях, и навалом -- бери сколько хочешь. И хворосту на растопку на три года вперёд бойцы припасли. Внутри хаты бочка врыта в землю, не споткнись. Она с мочёными сурками. Ондатры и нутрии тоже попадаются. Те ещё вкусней. Хочешь вари, хочешь просто так ешь от пуза. Можно и не вымачивать. У них мясцо сладкое, всю соль перебьёт. Чистая вода вон в той лужице -- там ключик сочится. Рыбу сушить для дома будешь?

-- Неплохо бы самый чуток захватить на пиво.

-- Брось дурную затею. Перед отъездом сходишь за вяленой рыбкой к местным. Вон видишь, балык у них под навесом сушится? Вкуснее не бывает.

-- Дорого берут? А то я соль с собой захватил. Лучше сам засолю.

-- Тебе так не приготовить, они уже руку набили. Бери у них сколько влезет, но только денег не давай -- обидятся, потому как закон гостеприимства не велит.

Видал я уже ваше гостеприимство, усмехнулся я тайком. Зачем денег за рыбу спрашивать, если все равно живым отсюда не выберешься. Всё моё добро твои бойцы-уркачи, дед, себе сами заберут. У мёртвых разрешения не спрашивают.

-- Поужинаешь и сразу ложись. Завтра с самого ранья покажу тебе наши охотничьи угодья. Только держись от меня подальше, ещё раз напоминаю. Ко мне не прикасайся и мои вещи не трогай. Ну ладно, сладко спится на сырой землице -- покойной ночи.

Шутник. Покойной ночи для будущего покойника? Я с неохотою забрался в эту хижину из плотно пригнанных жердей под камышовой крышей. Раздеваться и раскладывать продукты, охотничьи боеприпасы и рыболовные снасти не стал. Набил магазин карабина патронами, бросил его за спину, сунул упаковку патронов в карман и вышел с канистрой за водой к лужице у родничка.

* * *

Теперь понимаю, почему римляне звезды на небе именовали звучным словом "астра". Таких больших и махровых звёзд, как тут на небе, я нигде не видел. Просто настоящие белые астры на чернозёмной клумбе, такое вот тут небо. Ну ещё и лунища за моей спиной -- вполнеба. Чёрная щебнистая земля тоже вся усыпана подрагивающими звездочками. Я уже встречал такой фокус, поэтому не удивился. На меня таращились с земли мохнатые пауки фаланги. Да ещё такой величины, что некоторых из них и блюдцем не накроешь. Лунный свет отражался в их глазах, порождая эти подрагивающие звёздочки.

Не послушался я старика, дверь прикрыть забыл, и вот, когда вернулся, вся моя халабуда гремела изнутри жестяным грохотом. Неслышно подошёл к двери и включил фонарь. Перепуганный зверёк солонгой застыл от удивления на моём рюкзаке.

-- Кыш!

Жёлтая молния пробежала по стене и юркнула мимо меня из дверей. Эта изящная пустынная ласочка с перепугу оставила мне на память весьма заметную напоминалочку -- мой белоснежный сахар-рафинад, до которого добрался-таки хвостатый воришка, стал жёлтым от его мочи, как кубинский сахар-сырец.

Я надёжно заперся изнутри на деревянный засов. Не без опаски испробовал мочёных сурков из бочки. Ничего, съедобно и даже вкусно. Только потом пить очень хочется. Отравиться я не боялся. Вряд ли бы кто стал бросать отраву в такую большую бочку -- добра бы пожалели. Хотя кто его знает?

Больше меня никто за всю ночь не побеспокоил, кроме волчьего воя, лая псов и посвиста сурков и сусликов да стрёкота цикад. Мне показалось, я всю ночь напролёт продумывал план безопасного побега -- как бы бескровней отделаться от старика, чтобы проехать назад мимо его домика незамеченным. Хотя куда там -- в этой глухомани звук работающего двигателя за два километра услышишь, а тут ещё торчащие одиночные скалы резонаторами служат. На самом деле я тут же заснул на камышовой лежанке, едва моя голова коснулась подушки -- мешка, набитого камышовым пухом.

ГЛАВА 3

Утром старик встретил меня без вчерашнего маскхалата, но новая одёжка моей симпатии к нему не прибавила, хотя была явно самодельной, а не армейского образца. На нём были потёртый корсачий малахай, штаны и рубаха из домотканной мешковины с самодельными костяными пуговицами. Сапоги из телячьей шкуры, точнее, болотные забродни - высокие до пояса, тоже явно пошил себе сам или же местный сапожник тачал. На поясе болтался широкий нож в мохнатых кожаных ножнах. На плече висел автомат Калашникова -- не слишком диковинная штука в этой каменистой пустыне, где можно за тридцать лет ни разу не встретить участкового или хотя бы натолкнуться на полицейский патруль на машине.

Я по забывчивости протянул ему было руку, но дед снова отскочил от меня, как ошпаренный:

-- Забыл? Предупреждал же с вечера, чтобы не подходил близко! Пошли ко мне на двор зайдём.

-- Зачем? -- насторожился я.

-- Зарегистрироваться в местном органе самоуправления. Только кружку захвати.

-- Зачем? -- как попугай повторил я.

-- Пить на прогулке по-собачьи на коленках будешь? Из моей посуды тебе ни есть, ни пить не дам, понял?

-- У меня все походное всегда при себе. А ты, дед, случаем, не старовер?

-- Расхристанный невер, вот кто я.

Октябрьское солнышко ласково пригревало, словно прощаясь до следующего лета. Утренняя прохлада в этих местах обманчива. В полдень может припечь почти что летняя жара, а ночью перед утром продрогнешь, как собака. Старик снял малахай. Давно не бритая щетина на щеках переходила в ёжик стриженых волос. Не понять, дед такой редкий блондин или просто седой как лунь?

Я из любопытства заглянул в раскрытую дверь его обиталища. Оно было сложено из дикого камня и уходило глубоко в естественную пещеру. В случае нужды в этой долговременной огневой точке можно было и отсидеться, как в крепости. Пещера служила каптёркой для оружия и снастей. Одних автоматов там заметил целый арсенал на полнокомплектную роту.

-- Куда нос суёшь? Внутрь не заходить, сказал же!

Он усадил меня за столик у входа в его бункер.

-- Сиди, но ни к чему не прикасайся. Руки держи за спиной или на коленях.

-- Я же оставил карабин под деревом, а ты вон с автоматом не расстаёшься.

-- Опасайся не оружия, а заразы.

-- Проказы? -- с ужасом предположил я и непроизвольно дёрнулся в сторону.

-- Хуже... -- Он вынес из пещеры солдатскую фляжку. -- Поставь свою посуду на стол, я сам налью, а ты потом возьмёшь.

-- Выпивать перед охотой -- не рановато ли?

-- Это не выпивка, а лекарство. Настойка на местных травах, прополисе и мумие для укрепления иммунитета. Тебе вместо прививки. Тут тебе не средняя полоса России, где заразы на природе почти нет. Так и воду на привале будем с моим бальзамом пить.

Я протянул ему кружку и... чуть не хлопнулся носом об стол -- косматый ком с диким рёвом свалился на меня с вяза-карагача, под которым я сидел. Я дёрнулся было за ножом, но старик строго меня одёрнул:

-- Не кипятись, это мой котик Васька так вот на руки просится. Ласки просит, поганец.

Котяра действительно замурлыкал у меня на руках, словно скутер на низких оборотах воркотал. Сам же кот был сплошным узлом мускулов под пушистой шубой.

-- Как тебе это удалось дед? -- опустил я ласкового, но опасного зверя на землю. -- Дикие коты манулы не приручаются.

-- Это не манул, и он не чистокровный. Его мне моя сибирская кошечка с настоящим камышовым котом нагуляла.

-- В папу пошёл, -- оценил я рост и вес кота.

Когда этот гигантский котофей потёрся о ножку шаткого стола, громко зазвенела металлическая посуда.

-- Он меня всегда на охоту провожает, а потом исчезает в камышах на весь день. Ну, пошли с богом, что ли, Васька! А ты, друг, звать тебя не знаю как и знать не хочу, ступай за мной, но никогда не обгоняй.

И на том спасибо, что спину мне под чужую пулю подставлять не придётся.

* * *

Так и потопали втроём. Впереди гордо шествовал камышовый кот, задрав трубой хвост. Хорошо ещё, что не гепард. За ним шагал дед, бодро и уверенно, как дачник по собственному участку. Замыкал группу я в болотных резиновых сапогах, страшно неудобных и жарких, но надёжных по этой местности.

В разных диких местах, которые, слава богу, пока ещё скрыты от туристов-варваров, ко мне не раз на экзотической охоте по разной дичи прибивались всякие беглые зэки в добровольные егеря. Они куда охотней набиваются в подручные к профессиональным охотникам-промысловикам, чтобы зимой поработать на них за тёплый ночлег, еду и нехитрую одёжку. К отпускникам же липнут только летом, дабы перехватить живую деньгу. Нередко бесследно исчезают, если за ними не уследишь, прихватив у тебя оружие и деньги. Иметь дело с таким бичарой все равно что травить дичь волком -- никогда не знаешь, на кого он кинется, на тебя или добычу.

-- Ты ж не из местных, дед, по выговору, а?

-- Из костромских я.

-- А как сюда прибился?

-- Видел, ветер шары-кусты по пустыне гоняет?

-- Перекати-поле?

-- Ага, жаза-сагыз. Носит его ветром по пустыне всю зиму, по весне прибьёт дождиком к земле. Куст пустит корень, даст пару отпрысков. Осенью отрывается от земли, и снова катается всю зиму по ветру. Вот так и я катался, пока сюда не прибился.

ГЛАВА 4

Осень в каменистой пустыне -- самая прекрасная пора, не сравнить даже с весной. На два мёртвых сезона -- лютая зима и безжалостное жаркое лето -- природа тут умирает, остаётся без зелени и воды. Весна красна только тюльпанами да цветущими деревьями, зато осенью тут цветёт все, что способно выпустить цветок и дать семена до холодов. И одуряюще пахнет, иногда просто до мОрока и лёгкого головокружения, цветущая пустыня. Там, где есть хоть капелька воды, разумеется.

-- Ну, гуляй Вася! -- поддал старик носком сапога своего кота.

Кот высокомерно обернулся. Облил нас презрением, горделиво мяукнул и скрылся за стеной тростника, чтобы весь день на свободе забыть про мяуканье. Прирученые кошки придумали "мяу" только для людей. На свободе они друг с другом на языке мяу-мяу не общаются.

-- Потом даже и захочешь, так не высмотришь моего кота в этих зарослях, во как замаскируется! Ничего, вечером он нас сам найдёт. Ты не отставай, а то заблукаешь с непривычки.

-- Да на таком пятачке -- и заблудиться?

-- Так только кажется, когда за деревьями лесу не видно, а заблудишься с трёх шагов. Если что -- ори без перерыва, чтобы я смог на голос к тебе выйти. А то ещё собак за тобой гонять по следу придётся.

Ага, уже собаками пугает. Уйду я, дедок, так ловко, что и с собаками не сыщешь...

В тростниковых зарослях и на самом деле легко заблудиться не на шутку. Стебли стоят непреодолимой стеной высотой примерно метров пять. Иногда высоченные стеблины перерастают в монструозные формы. Тогда вы еле обхватите рукой уже не тростинку, а самый настоящий бамбук, годный для прочных построек. Но таких стеблей ещё поискать надо -- слишком мало их попадается.

-- Это я тебя намеренно по гущару повел, чтобы дорогу к лесу срезать. Так удобней и быстрей, если толк понимаешь.

Да, понимаю, что удобней меня тут пришить и оставить в непроходимых зарослях. Даже хоронить не надо, дикое зверьё с мёртвым телом за пару дней управится до голых косточек.

* * *

Как я ни хорохорился, все же отстал и заблудился. Может, не я заблудился, а старик нарочно меня завёл в самую чащу и улизнул? Тогда уж точно жди фатального выстрела. А может, это будет нож в спину? А то и стрела из самострела-арбалета, поставленного на звериной тропе.

Я остановился из предосторожности. В опасной ситуации лучше всего не делать лишних и необдуманных движений. Тишина, изредка прерываемая ленивым лягушачьим кваканьем, писком крылатых пичуг и жёлтых мышей-малюток, вьющих шары-гнезда на тростинке, продолжалась недолго. Где-то впереди сухо заиграла барабанная дробь тростниковых стеблин. Наверное, дед ломился ко мне напролом из зарослей.

Я осторожно выбрался на неширокую прогалину, где все-таки можно было как-то осмотреться. Потом отступил на шаг, закрылся стеной тростника. Глянул на метёлки высоких тростин -- туда, где они заколыхались. Повернулся на треск, вскинул карабин, вышел на прогалину из своего укрытия и... застыл как вкопанный.

На меня посматривали испуганные поросячьи глазки кабаньего подсвинка, ещё с едва заметными полосами на спине. Каюсь, от нервного перенапряжения не смог сдержаться и выстрелил прямо в задранный на меня пятачок. Подсвинок подскочил на задних лапах и замертво грохнулся набок.

Я тяжело перевёл дыхание и снова развернул карабин в сторону треска раздираемого тростника, но уже с другой стороны. Не выстрелил только потому, что на охоте категорически запрещено стрелять в дичь, которой не видишь. Таковы вот правила охотничьей безопасности.

-- Вот тебе делать было нечего, паря! -- вывалился из стены тростника дед.

-- Я не хотел. Как-то машинально все получилось.

-- Понятно -- перепугался.

-- Тебе кабанчика жалко?

-- Сейчас его мамочка с дружной семейкой из десяти веприков сюда нагрянет, они нас с тобой в кашу истолкут, если озвереют. Надо убрать дичину и самим убираться поскорее.

Из пятиметровых монструозных стеблин мы с дедом соорудили волокушу и выволокли мою добычу на чистое место.

-- Морду, шкуру или копыта на трофей брать будешь?

-- Нет, это ж всего-навсего подсвинок, а не настоящий кабан. Да и лишняя тяжесть на обратном пути.

-- Ну и ладно, сейчас кабанчика у нас приберут, чтобы добро не пропадало. А ты отдохни пока.

Старик лихим троекратным посвистом всполошил птиц. Ну, просто разбойник с большой дороги из кино про житьё-бытьё в старину. Над тростниковыми зарослями поднялась стайка горластых чаек. Сдержанным лаем издалека откликнулись собаки. Дед свистнул ещё раз. Лай приближался. Чёрно-каштановые псы тайганы выскочили из тростника и как-то слишком сдержанно, тактично, что ли, зарычали на добытого кабанчика. С толком и расстановкой обнюхали тушу и слизали кровь с простреленного рыла.

Я давно приметил, что тайганы не пустолайки, а подают голос, когда хотят обратить на себя внимание, а между собой только рычат или добродушно ворчат.

Старик хлопнул в ладоши:

-- Приведите к нам кого-нибудь, шерстолапые!

Собаки вскинули морды, глянули умными карими глазами на деда и, как мне показалось, кивнули. Бесшумно исчезли в тростниках по его свисту.

-- Больше так не шуткуй, паря, -- недовольно бросил мне дед. -- Без предупреждения не стреляй. Места у нас тесные, ненароком прихлопнешь ещё кого из наших в тростниковых дебрях. Знаю я вас, городских - тележного скрипа пугаетесь.

Ага, а ты, надо думать, в меня без предупреждения выстрелишь? Неровные шансы для меня, получается. Это я только подумал, а для вида согласился:

-- Прости, чёрт попутал. Не новичок же -- обидно, вот что. Обещаю, что в последний раз сорвался на инстинкты.

-- Лады, коли так.

Собачий лай предупредил нас о новой встрече. Из зарослей вслед за собаками выскочили два парня. Старые люди могли бы принять их за советских солдат на парко-хозяйственных работах. Оба стрижены наголо, голые по пояс, оттого и загорелые до черноты. В хэбэшных галифе, затянутых брезентовым ремешком и заправленных в кирзовые сапоги. Но это были вовсе не статисты с киносъемочной площадки на съёмках фильма о давнем прошлом, где все было так плохо, как нас пытаются убедить с экрана. Просто советские стратегические запасы обмундирования, хранившиеся на случай всеобщей мобилизации, с лёгкой руки вороватых прапорщиков обеспечили местную глубинку одёжкой на сто лет вперёд.

-- Салам, аке, -- кивнули парни деду.

Осмотрели кабанчика и задорно скалились на меня белозубой улыбкой:

-- Турист перетрусил?

-- Ну вы там не очень! С кем не бывает, -- насупился старик на них. -- Отнесите веприка к себе. На охоту сегодня не ходите. Этого хватит пока. И мы с прогулки зайдём к вам в гости молодой кабанятинки отведать.

Парни положили жердины на плечи и скрылись с импровизированными носилками за жёлто-зелёной стеной тростника.

-- Мусульманам ведь нельзя есть свинину.

-- Кто тебе сказал, что они мусульмане? Тенгрийцы они тут все, почти что монголы. А монголы свиное сало за обе щеки уплетают. Пошли дальше, паря.

ГЛАВА 5

На этот раз я от деда не отставал, или же он не пытался улизнуть, чтобы меня в болотные дебри завести, кто его разберёт?

Кому доводилось пробираться в тростниковых зарослях по хлюпающим под ногами кочкам, тот знает, что это за удовольствие, когда нога через каждую пару шагов уходит по колено в грязь. Прогулка вымотала меня, словно я все эти полчаса ходьбы мешки перетаскивал, а дед остался бодрым живчиком -- хоть бы ему хны, старому!

Когда вышли на твёрдое, сухое место, я первым делом повалился на холмик, поросший колючей и совершенно сухой на вид травкой. Я, тренированный спортсмен и многоопытный охотник, по европейским меркам, разумеется, тут настолько выбился из сил, что меня бы любой сопливый пацанёнок сейчас смог бы взять голыми руками. Дед только посмеивался в седую бороду.

-- Ты у нас тут так запросто мешком на землю больше не кидайся паря. Пауки у нас ядовитые водятся.

-- Фаланг вчера видел. Наверное, и скорпионы под камнями есть.

-- Есть и не только они. Что твоя фаланга, что твой скорпион? Укусит - поболит и перестанет. А вот каракурт за задницу тяпнет - читай молитву за упокой.

-- Я молитв не знаю.

-- Откуда же тебе знать!

Хлебнув из фляжки родниковой водицы с дедовым снадобьем, я тупо, безо всякого интереса повернул голову и... чуть не поперхнулся глотком воды. Взгляду открывалась самая заманчивая картинка, как на видеослайдах о дикой природе. Низкий лесок из джиды-лоха и карагача-вяза начинался сразу за полукруглым лужком из редкой осоки и хвоща. Стволы серебристого лоха, по своему обыкновению, изгибались как змеи и даже ложились на землю, чтобы чуть дальше подняться купкой тонких веточек с серебристой листвой. Ветерок приносил от деревьев медвяный дух. Тучи мух налетели на сладкие маслинки. Птицы так густо облепили деревья, что листва казалось живой -- очень уж сильно трепетала, хотя не было ни ветринки.

-- Это ещё ничего. Зимой с севера сюда по медовые маслины прилетят горлицы и свиристели. Вот когда птичий цирк начнётся!

Я в бинокль осмотрел траву перед лесом.

-- Чей это помет на поляне? Катышки... Похоже, козы местных жителей оставили.

-- Сейчас сам увидишь. Только убери свою стрелялку подальше и не пуляй почём зря, -- почти шёпотом сказал дед. -- Медленно повернись-ка направо и застынь!

-- Ух ты! -- чуть не дёрнулся я и сразу прикусил язык.

На опушку совсем рядом с нами выскочил оленёнок и остановился, широко расставив мягкие ещё копытца. Нетвёрдые рожки его были пока что больше похожи на замшевые веточки.

В кустах сердито зачухала оленуха. Проказник, высоко взбрыкивая задними ножками, сверкнул своим светлым "зеркалом" за хвостом и скрылся в зарослях.

-- Вот так и русские ко всем без разбора навстречу выскакивают с распахнутой душой, а потом получают пулю в спину, нож в сердце или хомут на шею, -- философски изрёк дед.

Я пожалел, что собрался на охоту без фотоаппарата, хотя эта штука по моему делу как раз и лишняя обуза. Никому фото заветных мест я не собирался показывать.

-- Оленей мы не бьём, -- строго предупредил дед. -- Их тут всего пять семей с тремя рогачами. На большее им пастбища не хватает.

Я молча кивнул. Мне бы и самому не хотелось, чтобы меня тут шлёпнули, как того оленя. Вот бы поменяться с ними гарантией неприкосновенности. Меня бы кто так пожалел только за то, что я тугайный олень, потомок благородных оленей из Индии.

* * *

Мимо затянутого вьюнком непроходимого леска и поросли невысокого камыша мы с дедом вышли ещё к одному мелкому заливчику Кангыбаса. Само озеро, надо думать, с вертолёта наверняка похоже на голубой цветок со множеством лепестков-заливов.

-- Вон туда на вечернюю зорьку по перу пойдём, -- показал старик на островок, поросший высоким, но не густым тростником.

-- На лодке? У меня с собой надувная.

-- Пешком. Там воды по колено, на тот берег перейдёшь и задницы не намочишь. На мелководье как раз утка вечерами жирует. Возьмёшь без труда, сколько унесёшь. Перелётная птица тут непуганая. На прямой выстрел подпускает. Рукой дотянешься. Ты утку в лёт бьёшь или с подсадными охотишься?

-- Ага, с подсадными чучелами. В лёт у меня слабо получается.

-- Тут в это время по сидячей утке с одного выстрела меньше трёх не возьмёшь.

-- Нетронутый мир, -- усмехнулся я. -- Чудовища в озере не водятся?

-- Динозавров нет, а их окаменевшие следы на скалах покажу.

-- А другие реликты?

-- Живого гепарда видел, далеко отсюда, правда, и опять же издалека. А леопарда местного я тебе покажу, если случай выпадет. Хотя вряд ли.

Старик указал биноклем на нагромождение скал на невысоких горушках.

-- Вон оттуда он на нас посматривает, будь уверен, а мы его летом ни за что не увидим. Только зимой по снегу барса выследить можно. Евонную самку с детёнышами в прошлом году волки порвали. Теперь он в бобылях ходит, злющий, как зверь лютый. Но человека пока не трогал.

-- Может, ещё и тигра покажешь?

-- Покажу -- скелет в пещере. Живого только деды дедов из местных видели, если не брешут. Кабанов стало мало. Настоящему тигру тут жрать нечего, если с человеком делиться придётся.

-- А эндемики тут сохранились?

-- Чего?

-- Ну, те виды, которые только тут водятся, и больше нигде.

-- Куда там! Все привозное. Ондатра и нутрия из Америки. Оленей еще при тимуридах из Индии завезли, только кабаны точь-в-точь такие, как по всему миру на этих широтах.

-- А рыба?

-- Были эндемики да сплыли. Не мой грех, хоть я и сам рыбовод завзятый. Рассказывали, сто лет назад тут ихтиологи сбросили с вертолёта мальков разных промысловых рыб, ну и раков чёрных.

-- Ну и как, удачно прижились?

-- Русские деды сказывали, что рыбы-новосёлы начисто пожрали старожилов.

-- А что за реликты были?

-- Я только османа-усача застал и то в дальних лужицах. Говорят, и реликтовая маринка встречается по заливам, но я не видел. Белый окунь в серых окушков выродился, да и те только в отрезанных заливчиках крутятся. Боятся судака.

-- А что аборигены рассказывают?

-- Местные старики тут вообще в рыбе не разбираются, толком ничего рассказать не смогут.

-- Они же сушат рыбу на балык для продажи, сам же мне показывал.

-- Это уже я молодых научил. С этого теперь, можно сказать, и живы. На верблюдах рыбку к железке отвезут -- вот мне порох и патроны, а им сахар, чай да мука. Раньше старухи-тенгрийки к озеру бочком-бочком с ведром подходили, боялись водицы зачерпнуть. Не купались даже, какой там им рыбу ловить!

-- Водобоязнь?

-- Да брось -- водобоязнь у бешеных собак. Местные боялись водяных духов потревожить.

-- Что, до сих пор на мёртвые камни молятся?

-- Не все. Суеверные только старики остались, молодые уже нечистой силе мало доверяют, хотя кое-кто ещё и верит, что камни сами собой из-под земли растут, а не морозная земля их выталкивает.

-- А что, дедок, приватизировать бы этот рай? Поставить тут на поток экзотический охотничий туризм для зарубежных гостей. От иностранцев отбоя не было бы.

-- И зверья тут не было бы, -- сердито буркнул старик.

Ещё бы, держится, старый черт, за свои угодья. Приватизировал как бы, значит. Никого сюда не пустит, да и меня живым наверняка не выпустит. Интересно, на цепь посадит или гирю к ноге прикуёт, если в живых оставит?

ГЛАВА 6

-- Зверьё я тебе показал. Водоплавающих вечером увидишь. Ондатры, нутрии -- те только зимой, ещё не сезон. Тугайные зайцы и степные сурки вообще не дичь, а ребятишкам на забаву. На тушканов у нас не охотятся. Корсаков-лисичек и ондатру капканами ловят тоже зимой. И волков летом не бьют. Диких кошек очень мало, и все приблудные.

-- А антилопы-сайгаки?

-- Сайгакам тут тесно, им простор подавай. Кабана ты уже взял, одного вполне достаточно. По перу мы пойдём на вечерней зорьке, а сейчас пора бы и пообедать -- вон солнце аж куда забралось.

Я скинул куртку. В резко континентальном климате переход от утренней стыни к полуденной жаре -- вполне обычное природное явление.

Дед потянул носом по воздуху:

-- О-о, нас шашлык из кабанчика ждёт. Барбекю не переношу, не прожую мяса дика. А вот колбаска из него как раз по моим зубам будет. У нас девчонки ливерку хорошо делают. А потом мои бойцы тебе самое уловное местечко для рыбалки покажут, чтобы ты размялся перед охотой. За неделю все места испробуешь.

Я молча кивнул. Слишком уж мой егерь расторопный да угодливый. Но, похоже, пока настроен миролюбиво. Или вида не подаёт. Это потом уже перед моим отъездом всё о себе расскажет и всего себя покажет. Ну и пусть себе планирует, не дождётся! Ноги моей уже сегодня ночью тут не будет.

* * *

Мы вышли из зарослей тростника прямо на поселище местных обитателей. Жильё издалека уже выдавал сдержанный лай собак и крики немногочисленной детворы.

-- Пошли, паря, я тебе моих красавцев покажу. И красавиц тоже, -- подмигнул он мне.

-- Много тут местных?

-- Горстка. Пустыня многолюдства не выдержит, это ж понимать надо.

Вдалеке за торчащими столбами-скалами стояли юрты, за которыми бродили верблюды. А в центре поселища я насчитал всего двадцать пять землянок с окошками вровень с землёй. Возможно, некоторые из них были даже хозяйственными постройками, а не жильём. У домов валялись в пыли собаки и вяло отбивались от назойливых ребятишек. Собак тут было больше, чем детей.

-- Чисто натуральное хозяйство?

-- Чисто-чисто, очень даже чисто, -- заверил меня старик. -- Никаких инфекций, сам слежу за санитарией. Саманные мазанки под камышовой крышей -- что может быть здоровее и экологичнее? В жару прохладно, в стужу тепло.

-- Можно заглянуть?

-- К ним - пожалуйста, ко мне - ни за что. Запомни это.

Внутри мазанок всё одно и тоже -- небольшая русская печь из глины, глинобитные же лежанки, иногда двухэтажные полати и встроенные в саманные проёмы шкафы без дверок, но под занавесками. Дёшево, практично и в самом деле для здоровья полезно. Окошки только крохотные, да и со стеклом в этих местах совсем туго. Больше побьёшь, чем довезёшь.

Внутренние дворики почти все под камышовым навесом от солнца. "Заасфальтированы" утрамбованной, почти каменной от солнцепёка, глиной. На дворах кое-где круглые печи-тандыры для выпечки лепёшек, печки с чугунными плитами для стряпни, чтобы летом в хате жары не нагонять. И почти везде глинобитные коптильни для мяса и рыбы. Кстати, в каждом дворе под навесом сушится баранина, вобла и балык за зиму.

-- Собак пропасть, а вот скота не вижу.

-- Скотина на выпасе, где ж ей быть, пока есть хоть какая-то зелень?

-- Откуда в пустыне выпасы?

-- Коровы с телями днём и ночью на отгоне в камышах, там прохладней, особенно это приятно для дойных, каких у нас немного. Лошади, верблюды подальше -- в пустыне. Овцы и козы по кустарникам в перелесках перебиваются. Оленей наших объедают, и без того зелени в обрез. Свиней местные почти не держат, диких кабанов хватает. Да и не прокормишь домашнюю свинью без муки, а мука тут на вес золота. Куры летом днём и ночью шастают по лесу, склевывают маслины с джигидины, а гуси с утками на воде, как и полагается водоплавающим. На зиму птицу забивают, оставшихся на расплод в хату забирают. Чего ещё спросишь?

-- А почему у местных жителей ослов и в заводе нет?

-- Ишак холода не держит. В мороз за три дня исхудает и копыта откинет. Это тебе не мохноногая пустынная лошадка.

-- Ну, а хлев, сарай, конюшня в конце концов на что? Поставил туда осла и -- проживёт до весны.

-- Э, паря, у пустыни свои порядки. Кони и коровы всю зиму в камышовом загоне под открытым небом перетопчутся, ничего с ними не станется. Тёплые кошары строят только для овец и то ради окота, чтобы ягнята не померзли. Козу с козлятами с мороза возьмут в хату. А держать ишака в тепле, значит кормить его всю зиму.

-- Разумеется.

-- Ослов на Востоке никогда не кормят.

-- А дикие ослы куланы как на природе выживают?

-- Они тут отродясь не водились, это тебе не Афган или Иран. Пойдём я сначала тебе покажу, какую я тут "дедскую" забаву себе завел.

-- Детскую?

-- "Дедскую", не дети, а старый дед забавляется. То есть я.

* * *

На ровно отёсанном глиняном обрывчике зияли прямоугольные проёмы с полукруглым сводом.

-- Капище для задабривания тенгрийских духов?

-- Зайди сначала, -- хитро усмехнулся дед, -- потом спрашивать будешь.

Я был без оружия, только с одним ножом у пояса. Дедовская идея нырять в подземелье первым мне сразу не понравилась, потому что сам он всё не расставался с автоматом.

Когда глаза привыкли к темноте, я заметил, что в просторном полуподвальном помещении, похожем на армейский капонир для военной техники, защищающий от взрывов снарядов и авиабомб, кишмя кишели среди вороха осоки небольшие серые кролики.

-- Разве дикий кролик водится в ваших жутких местах?

-- Это домашние, малость одичали, измельчали, но все-таки домашние. Я их сам когда-то с базара районного привёз. Тут им местная зеленина не в корм, вот и выродились по весу маленько, зато плодятся будь здоров как!

-- А где берете им нежную траву?

-- И без нежной не сдохнут. Жрут все подряд -- осоку, камыш, молодой тростник, рогоз, аир. Только успевай подкладывать!

-- Зачем они вам? От таких кроликов мяса, как от сурка. Только одна морока.

-- Э, не скажи. Первое дело -- детишкам на забаву, а второе -- навоз для хлебных полосок и огородов.

-- У вас тут столько скота!

-- Навозом парнокопытных мы топим печи всю зиму.

-- Кизяком?

-- Ну, сухим навозом пополам с соломой. Кизяк для нас дороже жизни в лютые морозы. Теперь опустись в подвал по ступенькам, тогда сам поймёшь, для чего ещё нам кроличий навоз пригодился.

Эта "дедская забава" перестала меня забавлять.

-- Там же темно -- черт ногу сломит.

-- Зажги керосиновый фонарь. Вон перед тобой на стене висит.

Я зажёг и протянул ему фонарь, скорей похожий на коптилку.

-- Давай, дед, первый спускайся. А то я там что-нибудь разобью сослепу.

-- Не доверяешь? А зря. Хотя тоже верно -- бережёного бог бережет. Только после тебя я уже лампу не возьму.

-- Боишься оскверниться? -- обиделся я.

-- Потом поймёшь. Ступай вперёд, никто на твою жизнь не покушается. Здесь ты у друзей.

Ага, так я и поверил. Дружелюбные хозяева не ходят в военных бриджах и галифе, как те парни, да с оружием, как старик. Дед ведь с автоматом и тут не расставался. А я в темноте подвальной с одним ножом за поясом. Тут меня и закопать можно тихо и незаметно.

В подземелье в нос ударил густой грибной дух. Я поднял выше лампу, чтобы осветить просторное подвальное помещение. Многоярусные грядки на навозном субстрате были усеяны шампиньонами.

-- Грибницу из столицы по рекламе выписал?

-- Видел бы ты, сколько в пустыне у нас шампиньонов по весне под земляной коркой прячется! Из столицы мне привезли микроскопы, термометры. гигрометры и всякое микробиологическое оборудование для грибоводства.

-- А на кой вам шампиньоны?

-- Сушим на зиму и варим потом. Вот это и есть моя "дедская" забава.

-- Шутник ты, дед.

-- Нет, забавник. Если хочешь, выбери себе парочку кроликов на обед. Грибы тебе и так на стол подадут с подливкой.

-- Я на охоте ем только добычу.

-- Ну и пошли тогда твою добычу есть, если стряпухи управились.

ГЛАВА 7

Девчонки-стряпухи прогнали нас поварёшками от жарких печей на дворе:

-- Отдельно для вас стол накрывать никто не будет! Сядете вместе со всеми обедать, когда будет готово.

-- Не управились, тетёхи, -- сконфузился дед. -- Ну и что? Подождём, отдохнём. Потом сами позовут, никуда не денутся.

Местный вяз-карагач, под которым я прилёг, хоть и даёт мало тени, но ветерок всё-таки как-то освежал на припёке. Начало октября -- солнце тут в полдень ещё может так жарить, как летом. Это ночами в это время уже холодно. Все-таки резко континентальный климат.

Дед демонстративно уселся поодаль от меня под навесом над столиком, на котором были мастерски инкрустированы шахматные поля.

-- Откуда у вас это богатство?

-- Сам столярничал ещё в молодости.

-- У вас в глуши ещё и в шахматы играют?

Дед подмигнул мне, открыл выдвижной ящик в столе и выставил на доску горсть фигур.

-- Сыграем? -- охотно приподнялся я.

-- Мне с тобой нельзя, паря, а хотелось бы тебя в игре испытать.

-- Не пойму, ты меня заразить боишься или от меня заразу подцепить?

* * *

Мимо нас сновали по хозяйству хлопотливые девушки. К моему удивлению, им помогали молодые парни. Кто поверит, что на Востоке мужчины помогают женщинам хозяйничать по дому? Для меня, конечно же, стараются нарисовать картину мирной "цивилизованной" жизни, ваххабиты шайтанские. Только зря стараются. Не на того дурачка напали. Все тут у них получалось слишком картинно да театрально, как не бывает в жизни. Главная промашка у этих неумелых конспираторов была в том, что для Востока в этом поселище было слишком чисто. Без куч гниющего мусора, костей и фекалий на дороге. Кстати, дорожки были подметены и спрыснуты водой, чтобы прибить пыль. И это-то поселище дикарей-кочевников?

Если мне не дали по башке в тёмном подвале, значит, придумали штучку позабавней. Ведь на то дед и "забавник".

Не понимаю только, кого они хотят обмануть этой демонстративно театральной постановкой и для кого весь этот цирк устроили. Вон даже высокие столы накрывают с длинными лавками, хотя всем известно, что люди восточного воспитания предпочитают за еду садиться в круг на корточках за коротконогим дастарханом в лучшем случае, а то и просто на постилке. Но я не стал выдавать себя, что давно догадался обо всём, а самым безразличным тоном спросил:

-- Аборигены рыбой, молоком и мясом так богаты, что аж стол ломится?

Стол действительно был пиршественный, каким его любят представлять в псевдоисторических кинолентах из жизни диких, но предельно сытых предков. Мягкие и сушёные сыры, копчёности, кумыс и прочие деликатесы, включая и зелень, которая украшает только обеденный стол европейцев или кавказцев.

-- Размечтался! Это богатство выставили для городского гостя за-ради показухи. Похвастаться они и в самом деле горазды, есть такой грешок за моими бойцами. На самом деле молока у них впритык только детям, которых тут по пальцам перечесть. С мясом зимой сайгаки выручают, а то своей скотины не хватит, если под нож часто пускать.

-- Так голодают или просто недоедают?

-- В пустыне по-всякому случается. Год на год не приходится.

Так-то я тебе, дед и поверил. Народ в селении весь как на подбор рослый, упитанный и самодовольный от ощущения собственного дородства. На красивых лицах особенно хороши у тутошних красоток раскосые голубые глаза, прямые носы, выдающиеся скулы и жёсткие азиатские волосы. Сложены все прекрасно, мужчины и женщины. Кривоногих и сутулых не сыщешь. Все со строевой выправкой, как на параде. И что удивительно, у всех прекрасные зубы. Не иначе как от здоровой жизни и правильного питания. Найди таких среди пустынных кочевников, которым приходится грызть кости и недоваренное мясо.

Девушки так просто писаные красавицы. Никаких следов вырождения, характерных для замкнутых родовых поселений. Детишки ухоженные и залюбленные, никакие это не байгуши с картинок Тараса Швченко.

-- Откуда ж местные красавицы женихов себе берут?

-- Импортируют, -- подмигнул мне дед. -- Таких, как ты, например.

Слишком уж часто он мне подмигивает да улыбается. Наверное, понимает, что я его раскусил. И предвкушает садистское наслаждение от расправы со мной. Я ж не слепой и всё вижу, что в селении одна молодёжь. Ни одного пожилого я тут не высмотрел, не говорю уже об аксакалах. Мой егерь-дедок был тут один-единственный старик. Такого не бывает в восточных семьях, где правят родовые старейшины.

-- Странно тут как-то всё, -- ненароком проболтался я и тут же прикусил язык.

-- Что ж тут странного?

-- Не те нравы.

-- Как не те?

-- Ну, не для кочевников-скотоводов.

-- Какие они тебе кочевники? Это теперь сарты -- оседлые жители.

-- Земледельцы?

-- А ты разве не видишь?

На склонах с жёлтой глинистой землёй ещё стояли несжатые полоски колосовых. С моей способностью горожанина примечать да приглядываться к сельской жизни такое не сразу заметишь.

-- Пшеничку сеют, что ли?

-- Ячмень это длинноусый. Разве трудно отличить с первого взгляда? Ходишь в своём городе с затычками-наушниками в ушах и в очках с дисплеем -- спишь на ходу, так и смерть свою проспишь.

-- А вот и не хотелось бы смерть свою проспать. Но всё равно вон тот овёс отличу от этой кукурузы.

-- И то хлеб, -- примирительно кивнул дедок. - Жалко, что овёс у нас совсем плохо растёт. Для наших лошадок редкий деликатес.

Я перестал с подозрением следить за дедом, а расслабился и рассеянным взглядом осмотрелся кругом. На бахче дозревали приличные арбузы и ананасные дыньки-колхозницы. Кое-где ещё краснели неубранные помидоры.

-- Лук и чеснок у вас хороши, -- похвалил я.

-- Только на зиму сажаем. Все лето дикого чеснока и лука тут целые заросли. Эти сельхозкультуры вообще отсюда родом, чего им тут не расти на воле?

Я бы не различал птиц, если бы не занялся охотой. А вот цветы и прочие растения совсем не различаю, потому что ботанику в школе "прошёл" мимо, не останавливаясь.

-- Арахис выращивают на масло? -- спросил я наудачу, показывая на кустики, похожие на фасоль.

-- Какое там! На орешки деткам. Все растительное масло у местных привозное. Правда, можно бить масло из дикой конопли, но с малым людом не управиться. Рабочих рук не хватает.

-- Так они и без масла тут неплохо устроились, если умудряются на пустом месте сами себя прокормить.

-- Глупости. Полноценное сельское хозяйство в пустыне невозможно. Ничего, кроме отгонного скотоводства с минимумом жителей в поселении. А это, -- обвёл он рукой вокруг, -- чистое баловство для забавы.

-- Почему? При умном подходе тут одно солнце может прокормить.

-- Никого оно не прокормит без воды и чернозёма.

-- Так ведь сеют хлеб! Если ты говоришь, что они сарты, то наверняка потомки самаркандских персов с тысячелетней земледельческой традицией.

-- У тебя с логикой не вяжется. Они прямые и совсем недавние потомки кочевых тюрок. Земледелию их дедов и прадедов советская власть с горьким потом научила.

-- Зато теперь они всегда с хлебом.

-- Не на хлеб это все посеяно, а на корм курам и уткам, да отрубей на запарку молочной корове подсыпать, чтобы детишек яичком и молочком побаловать. Тут мясо и молоко только свои, да и то без охоты с мясом туго, говорил уже тебе. Почти все съестное добывают на стороне.

-- Как это -- добывают?

-- А вот как смогут, так и добывают, -- рассердился дед на мою непонятливость.

Я только прикинулся дурачком. На самом деле я всё понял. Парни тут ходят с оружием, а у одной девчонки на армейских бриджах я приметил кобуру на поясе. Понятно, каким трудом тут "добывают" на пропитание. Древняя набеговая культура кочевников в современном исполнении. Сколько же они получат за мой квадроцикл? Хотя нет, они его для себя приспособят, а бензин смогут "добыть" на стороны, ничуть не сомневаюсь.

-- А где ваши старики или хотя бы пожилые?

Дед отвёл глаза и притворился, будто бы не расслышал.

-- Старики, спрашиваю где?

-- А я тебе не старик?

-- Аксакалов не вижу.

-- Старикам тут не житьё. Они все в городе. В тепле свой ревматизм лелеют.

-- Ох и хитришь ты, дед. Не аул это, а чёрт знает что!

-- Ну, твоё дело охотницкое - пострелял уток, рыбки половил и домой! Нечего тут аналитическое исследование проводить.

Я ещё раз обвёл глазами поселище. Не аул, а полевой стан или военный лагерь. Все со строевой выправкой, говорят между собой чаще по-русски, чем на местном наречии. Все в военной форме. Никакой восточной экзотики - ни стариков в чапанах, малахаях-пропеллерах, крытых плюшем, и мягких сапогах с широкими голенищами, для которых самая удобная портянка - кусок верблюжьего одеяла, ни кривоногих старух с кривыми зубами и вытертыми до белизны серебряными колечками.

-- Чем тут живут туземцы?

-- Обыкновенной жизнью, -- ушёл от разговора старик.

-- Какой у них экономический уклад?

-- Очень экономический - на всём экономят.

-- Местные хоть что-то производят с прибылью для себя?

-- Они производят лучших на свете детей. Не бывает лучше прибыли, чем детская поросль.

Тут-то я и приметил, что все почти молодые женщины тут беременные, как цыганки в таборе.

-- Говоришь, жрать нечего, а им охота размножаться без планирования семьи.

-- Господь заповедал -- плодитесь и размножайтесь!

-- Здоровенных дураков со стальными мускулами плодить? Без школы, без знаний.

-- Школку для малышей я тут сам веду, пока силы есть. А подросших детей они отправляют в школу-интернат.

-- Куда?

-- А это уже мимо твоего охотничьего интереса.

-- Ну и что толку? Они выучатся и сюда не вернутся. Головастые специалисты в такую глушь под пистолетом не поедут.

-- А это уж как сказать. Вон, видишь, сидит красна девица на выданье? Очень даже головастый специалист.

ГЛАВА 8

Восточная красавица в военных бриджах и камуфляжной маечке с открытыми плечами под тенью навеса что-то ткала на самодельных кроснах и давно уже бросала украдкой взгляды на меня. Именно у этой девицы на поясе висела кобура для ПМ. Она была тут одной из немногих не беременных женщин.

-- Наш дипломированный художник по выделке декоративных тканей. Карлыгаш, познакомься с туристом! Его имя -- "Эй, ты там, как тебя?". А ты, паря, говоришь, специалисты к нам не поедут!

Мне оставалось только усмехнуться в ответ на такой примитивный розыгрыш.

-- Что-то я не видел тут у вас плантаций льна или хлопка.

Восточная красотка стрельнула в мою сторону бирюзовыми глазами и лукаво улыбнулась:

-- Местные умелицы выделывают вручную ткани из кипрея и конопли.

-- Выращиваете сырьё?

-- Сырья тут дикорослого -- от горизонта до горизонта. С конца июля и до начала сентября девочки каждый день его заготавливают.

-- Пароконными косилками?

-- Ручками выдёргивают с корнем, -- прищурила на меня свои сине-зелёные глаза Карлыгаш. - И всю зиму нежными девичьими пальчиками обрабатывают.

-- Ткут посконную дерюгу?

-- Кому дерюга, а на Западе это экологически чистая ткань для вечерних платьев от лучших модельеров, -- горделиво вскинула загорелый носик Карлыгаш. -- Экспортёры нам платят триста долларов за погонный метр, к вашему сведению, уважаемый гость из Москвы.

-- Кипрей, это что, тот самый иван-чай? -- блеснул я познаниями в ботанике за пятый класс, случайно ещё не выветрившимися из головы.

-- Точно, сорная травка с пурпурными или красновато-розовыми цветками, что растёт по пустырям и пустошам. А ещё её называют дикий лен, -- просветила меня Карлыгаш. -- Не зря ведь так назвали, а?

-- А вот не знал я этого. Читал где-то, что кипрей ещё в позабытом веке на Руси бедняки сушили и чай заваривали.

-- Теперь это чай для богатых. Наши девочки его тоже ферментировать научились. Мнут, сушат и фасуют в красивые коробочки. В столице наш чай идёт по цене самого дорого цейлонского, потому что вдобавок ко всему он ещё и целебный для пищеварения, и нервную систему успокаивает.

-- Так тутошние ещё и фиточайным бизнесом промышляют?

-- И не только чайным, -- кивнул дед. -- Про шерстобитов ты слыхал?

-- Ну, что-то припоминаю. Они в старину шерсть готовили для прядения или валяния, что ли, точно не припомню, как это называется.

-- Местную овечью экошерсть и козий пух экспортные фирмы закупили на три года вперёд, -- важно сообщила синеглазка Карлыгаш. -- Я про тёплые носки и варежки из верблюжьей шерсти даже не говорю. Фетр, тонкий войлок, тоже хорошо идёт на эксквизитный экспорт из нашей глуши.

-- Какой-какой?

-- Ну, изысканный, изящный, -- сверкнула на меня озорными глазами Карлыгаш. -- Теперь вам понятно, уважаемый турист? Натуральную продукцию охотно предпочитают там, где надоела синтетика. Никто не неволит, хотят - платят, не захотят - не заплатят. Сумасшедшие модницы готовы выкладывать за экологическое платье тысячи долларов.

-- Честно ли наживаться на чужой слабости на голову? Триста долларов за обрывок дерюжной мешковины!

-- Цена стоит своих денег. Между прочим, девушки расчёсывают и мнут кудель и пряжу своими золотыми ручками, которые у них от этого потом шершавые, как наждачная бумага.

-- Наверное, храните технологические секреты тысячелетней давности?

-- Не дури самого себя, -- оборвал меня дед. -- Карлыгаш по диплому - художник-модельер, училась в Москве. Изучала технологические секреты на кафедре декоративно-прикладного искусства.

-- То-то она и разговаривает со мной как профессор, -- попытался отшутиться я.

Уж больно смутила меня эта раскосая да смуглявая синеглазка с вызывающим превосходством во всём её облике амазонки с пистолетом на поясе.

-- Так что зря ты говорил, паря, что настоящий специалист в пустынную глушь не приедет.

-- Мало ли что я говорил, -- буркнул я, незаметно поглядывая на восточную красавицу с такой точёной грудью под камуфляжной маечкой, что у меня перехватывало дыхание.

-- Пустыня жадна на пахотное плодородие, но благодатно отзывается на труд и смекалку, -- продолжала изрекать с менторским тоном Карлыгаш и одновременно поддевать меня своей издевательской полуулыбочкой. -- В пустыне всего много и всё даром. Дикую коноплю никто тут ни сеет, ни пропалывает, ни подкармливает.

Тут меня словно в темечко стукнуло! Дикой конопли в этих местах -- море необозримое. И вся местная молодёжь вооружена поголовно. Ясное дело, конопелька их кормит, гашиш, марихуана, план и прочая дурь, а не посконная дерюга и верблюжьи носки. Лаборатория в подвале -- вот для чего дед заказывал микроскопы в столице, а не для шампиньонов.

А весь ваш бизнес, понятно, бородатые ваххабиты из-за бугра финансируют. Хотя ни одного бородатого я тут не видел, если не считать старого деда с его "дедской" забавой с шампиньонами. Не псилоцибиновые ли галлюциногенные грибки в своем подвале он ещё выращивает? Микробиологическое оборудование, говорит, привёз. Наверняка, там в подземелье ещё и нарколаборатории располагаются. Вот чем они кормятся на самом в бесплодном уголке пустыни, куда и дороги-то никто не знает.

Влип же я! Свидетелей никто не любит. Особенно тех, кто может сюда дорогу показать.

Горит оно ясным огнём все моё охотничье и рыбацкое снаряжение да и сам уникальный квадроцикл. Сегодня же хоть пешком, хоть на карачках вырвусь из этого разбойничьего логова, где даже девчонки ходят с оружием. Ночью они меня и собаками не сыщут. Кстати, почему тут так много собак? На экспорт носки из собачьей шерсти или на унты для заморских лётчиков? Так я им и поверил.

ГЛАВА 9

Я невольно залюбовался на возню пыльных щенков на солнцепёке. Уж больно они были похожи на плюшевых медвежат.

-- Если вам людей напряжно прокормить, зачем держать такую прорву собак? Вас тут-то и грабить некому, ведь путей-дорог к вам до сих пор не знают.

-- А вот не скажи, паря. Наши щенки неплохо продаются.

-- Тут ещё и собаководством занимаются? -- разозлился я на этот глупый розыгрыш.

-- Боевым и служебным. Хочешь взглянуть на наш кинологический центр?

-- Тут у вас не поселище аборигенов, а просто экофутурополис какой-то!

-- Времечко такое -- обгоняем прогресс, а то не выжить в конкурентной борьбе всех против всех.

* * *

На небольшом выгоне за поселением неистово орали и даже подпрыгивали от азарта молодые парни.

-- В честь чего такое сборище? -- опасливо огляделся я, предчувствуя что-то неладное.

-- Собачьи бои, что ж ещё. Давняя страсть тенгрийцев.

-- У мусульман ведь не поощряют азартные зрелища.

-- Ты у тенгрийцев в гостях. А насчёт собачьих боев так ты это зря. В Афгане эту забаву мусульмане ой как любят!

Мне пришло в голову, не этими ли псами меня сейчас затравят? У всех парней оружие, я тут один с голыми руками. Не дали по голове в тёмном подвале, так кинут на растерзание голодным псам, как травили зверями христиан в Древнем Риме. Весёленькая перспектива! С таких станется.

Взгляды азартных болельщиков были устремлены на утоптанный пятачок, где замерли в смертельной схватке две бойцовые собаки. Полупородный метис-афган грозно поднял оскаленную пасть, но исполосованный рваными царапинами тайган тут же вцепился ему сбоку в шею плоской, как у лягушки, мордой с цепкими челюстями.

Среди болельщиков поднялся отчаянный гам и свист. Крепкие парни в камуфляже с перекошенными от азарта физиономиями и пеной у рта кричали на собак, размахивая автоматами.

-- Они ставки на выигрыш делают?

-- Тут тебе не Запад. Биться об заклад не принято, -- отмахнулся от меня дед. -- Просто развлекаются.

-- Кровавое это развлечение, дед.

-- Уж так повелось в этих краях.

Рефери поднял посох с пучком козьих очёсов на конце, и хозяева с огромным трудом разнесли собак в стороны. Окровавленного афгана отволокли под молодую джигидину-маслинку, где валялись еще три дохлые псины, а тайгана на руках понесли перевязывать раны.

-- И не жалко вам собак? Ваш товар как-никак.

-- Натаскивают бойцов только на приблудных дворнягах, которые вообще ничего не стоят.

-- Нет, а вообще зачем столько жестокости?

-- А как же! Боевая собака должна быть жестокой.

-- Да, жестокости вам не занимать.

Я отошёл подальше от неприглядного зрелища, и остановился от вида ещё более неприглядного, а для меня и опасного. За выгоном была оборудована настоящая армейская полоса препятствий, через которую прогоняют солдат по курсу молодого бойца. Окопы с бруствером и стенкой-целью для метания гранат, разные лестницы, штурмовая стенка с окнами, низенький навес с колючей проволокой для отработки ползания по-пластунски и прочая армейская дребедень. Не хватало только эстакады с двумя скользящими лямками, где салаги-десантники перед первым прыжком отрабатывают приземление на парашюте.

Не стал ни о чём расспрашивать, мол, ничего такого особенного не заметил. Подошёл к собачьему ристалищу и сделал вид, что наслаждаюсь очередной схваткой кровожадных псов.

* * *

Тут, пока есть время до описания общего обеда туземцев, позволю себе сделать небольшое отступление. Так уж вышло, что я ненароком и прежде знавал этих красивых и умных собак и испытал их в охоте ещё раньше, чем попал сюда. Тайган -- порода собак из древней группы среднеазиатских борзых. Собака эта выше среднего роста, высота в холке и крестце одинаковая. Окрас - чёрный или тёмный с подпалинами. Крапа на тайганах я не видел. Псовина мягкая, удлинённая, густая. Зимой развивается богатый подшёрсток, так что щенки все, как пушистые шарики. На ушах шерсть мягкая шелковистая, волнистая, свисают пряди-завитки длиной до десяти сантиметров. Такое природное украшение делает тайгана неотразимым и обаятельным, как и его знаменитая улыбка.

Голова сухая, даже слегка массивная, приплюснутая, с широкой черепной частью. Лоб плавно переходит к щипцу. Губы плотно прилегают к челюстям и образуют ту самую плутоватую "улыбку". На конце хвоста всегда загнутое кольцо, которое никогда не разгибается. Но у многих стойких к выживанию метисов его нет, а хвост - просто мохнатый.

Мазанку местного охотника легко отличить издалека -- глинобитный двор покрыт норами-ямами, вырытыми самими собаками для укрытия от непогоды. Они там прячутся летом от изнуряющего зноя, а зимой от нестерпимого ветра, если не сгонят со двора. Тайганов охотники никогда не кормят, а лишь подкармливают пищевыми отходами со стола. О пропитании они обязаны заботиться сами. В самое тяжёлое зимнее время охотник совсем перестаёт даже скудно подкармливать собак. А то и прогоняет их от своей земляной завалюхи в пустыню на подножный корм.

Всю суровую зиму тайганы в пустыне охотятся самостоятельно и редко пристают к человеческому жилищу. В селениях они не прочь порыться на помойках вместе с местными дворнягами, с которыми хорошо ладят. Тайган обладает на удивление покладистым характером. Злобность у тайгана проявляется только на охоте при виде зверя.

Породной селекцией тайганов, кроме как здесь, очевидно, специально никто не занимается, но в устойчиво сложившихся группах из пяти-шести особей, на свой страх и риск кочующих зимой по пустыне, я никогда не встречал помесей с другими породами. Только два отличия для типа экстерьера - тонкий хвост колечком и хвост опушенный. Возможно, полукровки тайганов не в состоянии выдержать местной зимы. Выжить на продуваемой всеми ветрами бесплодной равнине, где температура нередко опускается ниже 40 градусов, можно только особям, приспособившимся к суровым условиям в ходе длительного естественного отбора.

Судя по всему, кормовой базой для этой борзой собаки в пустыне летом может стать в первую очередь тушканчик, который водится в изобилии даже в самых вроде бы бескормных, казалось бы, местах. А зимой - редкие тут зайцы и лисы-корсаки. Да ещё зимой после гона у антилоп-сайгаков самцы ослабевают вплоть до гибели от бессилия. Тайганы стаей отбивают эту лёгкую добычу у одиночных каскыров, пустынных волков, которых они не боятся, когда в стае.

Хозяева не вешают тайганам ошейников и кличек им не дают. Я спрашивал, как они различают своих и чужих собак. Ведь сбродные своры почти всю зиму, а иногда и летом, носятся по пустыне, делая откочевки по сто километров. "А мою собаку никто не возьмёт, -- разъяснил мне один охотник. -- На губе метка есть, на ушах метка есть. Каждый свою метку знает". Такие вот нравственные устои у кочевников, просто завидно нам, горожанам.

И действительно, у бродячих тайганов на ушах бывают тонкие надрезы, по которым легко можно определить их принадлежность. Зато купить собаку у охотника вам не удастся. "Мой хлеб -- мой хлеб", -- таков будет бестолковый ответ, а что к чему вам не разъяснят. Вполне возможно, с этим связано какое-то суеверие или местный обычай.

Щенки тайганов необыкновенно забавны, особенно в зимней шубке. Каюсь, я прихватил одного мохнатика под полу меховой куртки и завёз к себе домой. Прожил он у меня только с лета до следующего лета, хотя не сомневаюсь, что ему все-таки нравилась моя компания. Но собачьей верности от дикого тайгана я не дождался. В июне на прогулке по пустыне он как завидел издалека свору из пяти сородичей, так его хвост с загнутым колечком на конце и пропал из виду.

Вообще же отношение тайгана к человеку очень похоже на те, что существовали у предков собак в глубокой древности. Тайган охотно будет жить с вами, пока ему нравится, но уйдёт, как только ему того захочется. Пишут, что примерно так же строит отношения с австралийскими аборигенами и дикая собака динго.

В своре у охотника обычно есть одна хорошо выдрессированная сука, которая безоговорочно выполняет все его команды. И наводит при этом дисциплину среди остальных собак, чаще всего -- её же щенков. Без такой начальницы от загнанного сайгака останутся рожки да ножки, едва лишь охотник успеет подскакать к добыче на своей мохнатой лошадке.

Охотятся с тайганами обычно верхом и в одиночку. Собаки рыщут впереди, отыскивая зверя верхним чутьём, если это заросли-тугаи, или глазами в открытой пустыне. Охотник только иногда "чокает" им с седла, погоняет, но настоящих кинологических команд я не слышал.

Собаки сами отыскивают зверя и начинают погоню самостоятельно. Однажды видел, как на совершенно голом взлобке, усыпанном острой щебёнкой, они с трёх сторон разом кинулись к купине перекати-поля и вытащили из травянистых шаров жалобно хоркающего сайгачонка. Тут уже охотнику оставалось только дать шенкеля под крутое пузцо своему коньку, чтобы успеть арапником разогнать разгорячённую свору от неподходящей добычи.

Эти благодушные собаки необыкновенно хвастливы и любят выставляться перед людьми и чужими псами. Когда охотник возвращается с добычей, они, оттянув вечно загнутый колечком тонкий хвост и спесиво задрав нос, неторопливо семенят по бокам хозяйской лошади, чтобы все видели их причастность к удачливой охоте. И ни за что не ответят на заливистый брех, которым их встречают соседские псы.

Так что тайганов я не очень-то опасался. Ни разу не видел, чтобы ими травили человека. Они легко могут выследить тебя, но никогда не тронут. Это не немецкие овчарки. Хотя, кто его знает?

ГЛАВА 10

Обед тут был по расписанию и для всех разом под огромным камышовым навесом, как в настоящем партизанском отряде. Поварихи били в котелок, приглашая к столу.

Обедали все вперемешку, юные, молодые и совсем ещё маленькие дети, за длиннющими столами, как когда-то солдаты в казармах, а не на корточках или за восточным дастарханом. Удивительно -- все ели моего кабанчика и носа от свинины не воротили. Нет, это не ваххабиты. Немного отлегло от сердца.

Дед ел не меньше молодого, мне же кабанятина никогда не шла. Кстати, лось, бизон, медведь тоже не по вкусу. Изюбрь, сайгак, коза и молодая конина -- совсем другое дело. Тошнотворный для меня привкус дичи из блюда из кабана не удалишь никаким вымачиванием в уксусе. Мне на замену кабанятины дали жареную уточку-чирка, и аппетит вернулся. Но я не отказался от кусочка горячей ещё колбасы из кабаньего ливера с кровью. Съедобная штука, да ещё и очень вкусная, хотя и пованивает дичиной, но дикий чеснок перебивал мерзкий запах.

Егерь демонстративно отсел от меня и ел на другом конце стола. Но ко мне присоседилась голубоглазая Карлыгаш, и я на время даже забыл про деда и о потенциальной опасности среди этих странноватых "кочевников".

-- Я заметила, что вы не вымыли руки перед обедом, -- уколола она меня строгим взглядом.

-- На охоте можно не мыть. Азарт все дезинфицирует.

-- Вы не на охоте, а в окружении цивилизованных людей.

-- Которым будет непременно принадлежать мир будущего?

-- Угадали.

-- Мыть руки вас в Москве научили?

-- В вашей дорогой Москве скоро разучатся совершать эту простейшую гигиеническую процедуру, когда совсем одичают.

Шум за столом прервал наш обмен колкостями. Хотя тут все говорили по-русски без акцента, даже дети, но шуточки да прибауточки часто загибали на своём языке. Дед смеялся вместе со всеми, видно, хорошо знал местное наречие. Насколько хорошо, не скажу, врать не стану, но местные парни, кто в майках-тельняшках, кто в камуфляже, а кто с голым торсом, с мускулистыми руками, похожими на выкрученные стволы пустынного вяза-карагача, хохотали до слёз на гортанные выкрики деда на их родном языке, а девушки краснели и стыдливо отводили глаза.

Мне захотелось присоединиться к общему веселью. Но едва я подошёл, старик перестал смеяться и сурово нахмурил брови.

-- Не подходи ко мне близко, сколько раз повторять!

-- Что ты меня, старина, дичишься? Ты же не гребуешь с местными контачить.

-- Они для меня не опасны.

-- Тоже прокажённые? - попытался отшутиться я.

Он беззвучно хохотнул в ответ щербатым ртом и покачал головой.

-- До торжества демократии на острове посреди Аральского моря, говорят, лепрозорий был, -- намекнул я как бы между прочим.

-- Был. Его там сто лет как нет. И моря нет. Прокажённых тоже.

-- Так вы теперь все здесь? - как бы пошутил я, но чуть не похолодел от ужаса.

-- Ты заметил среди наших хоть кого-нибудь без носа или пальцев?

-- Нет вроде бы.

-- Так и не ставь диагноза, если не доктор. Болячка моя потяжельше проказы будет, разве что для тебя не заразная.

-- Чего ж ты от меня шарахаешься, как от чумного?

-- Потом узнаешь. Расскажу, когда прощаться будем. А то обидишься ещё.

Когда "прощаться с белым светом" буду, не все ли равно мне будет, чем ты там болен, подумалось мне.

-- Ты приляг пока в тенёк поспать после обеда, чтобы для охоты силёнок подкопить, а у меня ещё дела.

-- Я лучше порыбачу пока.

-- На рыбалку тебе рано, в полдень у нас клёва не бывает.

* * *

Я по привычке безрассудно плюхнулся на тёплую, выжженную солнцем землю, как тут же появилась Карлыгаш со свёрнутым спальным мешком.

-- Вы и в самом деле намерены играть в сына дикой природы? У нас в октябре можно простудиться, поспав на земле даже в жаркий полдень.

Она расстелила мне спальный мешок вместо матраса.

-- Вы ещё и сестра милосердия? - смутился я.

-- Нет, я ангелица-хранительница одного неразумного создания, -- безо всякого кокетства сказала она, поправляя подо мной спальный мешок, словно ухаживала за маленьким ребёнком.

-- У мусульман сладострастные гурии, а не ангелицы.

-- Про гурий у мусульман спросите, а здесь все почитатели великого Тенгри - властителя Голубого Неба.

-- Слышал я про это суеверие, но ничего о нём не знаю.

- Не суеверие, а глубинная монотеистическая вера для всей степной Евразии.

-- Тенгри - это ваш бог?

-- Это наше всё. Воплощённый образ Тенгри - солнечный свет, а его изображение - лучистое солнце на голубом небе.

-- И что даёт вам ваш бог?

-- Небо Тенгри владеет землёй, за которой присматривает в образе солнца, обходя вокруг неё.

-- То есть земля - его жена?

-- Именно так, но брак их не сложился. Тенгри для кочевников - добрый и мудрый отец, а Земля -- злая мачеха. Она неохотно рожает свои плоды для людей и травы для скота. Рано или поздно она поглощает всех, ходящих по ней.

-- А на какой почве у них разлад в семье?

-- Развратная земля отдалась шайтану, который заправляет делами мирскими.

-- Служители культа у вас - шаманы или колдуны?

-- Тенгрианство - не шаманизм, а самая древняя монотеистическая религия, говорила я уже. Кстати, шаманизм в виде суеверия присущ всем монотеистическим религиям. Русские бабушки тоже на радуницу приносят на могилку конфеты и стаканчик водки, на пасху - крашеное яичко. Мексиканки под деревянную скульптуру богородицы кладут галлюциногенные грибы.

-- А каковы каноны вашей веры?

-- Тенгрианство требует от человека - скромности и непритязательности, убеждённности в бренности окружающего мира, строгого почитания традиций предков и безмолвной молитвы.

-- Созерцательности? Так это и русским знакомо.

-- Русский отключает внимание в моменты непроизвольного самоуглубления, а кочевник внимательно созерцает всю свою жизнь открытое пространство. Вбирает в себя весь окружающий мир и не теряет бдительности.

-- А что тогда безмолвная молитва?

-- Это когда созерцаешь и прислушиваешься к внутреннему голосу, прежде чем что-то сделать. Оттого-то кочевники-тенгрианцы безразличны к телевизору и кино. Кинокартинка, особенно реклама, диктует тебе готовые решения. Настоящее изображение должно быть от живого мира, а не от мёртвого ящика. Созерцать можно только реальную жизнь, а на экран -- только глупо пялиться.

Старый егерь проходил мимо нас и остановился, прислушиваясь к нашему разговору. Потом вставил своё словцо:

-- Телеманы и киноманы живут в мире иллюзий, а когда ожидания не сходятся с реальностью -- происходит конфликт с миром и самим собой, порою серьёзный, вплоть до когнитивного диссонанса.

-- Ты, дед, и такие слова понимаешь?

-- А чего тут знать-то? Это когда смотришь в книгу, а видишь фигу. Ладно, не буду вам мешать.

Дед оставил нас, а Карлыгаш присела рядом. Взлохматила мне волосы, вытрясла из них пыль и песок, а потом принялась расчёсывать:

-- Нельзя же ходить таким неряхой!

Я пропустил её замечание и спросил:

-- А загробная жизнь у тенгрийцев есть?

-- Весьма актуальная тема для молодого человека! Смерть -- это сон с последующим пробуждением, -- прищурила свои неуловимые глаза цвета морской волны Карлыгаш и протёрла мне лицо влажной гигиенической салфеткой. - Ну, нельзя же молодому человеку ходить таким мурзатым... Смерть это зима, как старость - осень. Засыпают под землёй с осени до мая черепаха, ящерица и змея. Весной они обязательно проснутся. Но это будет уже другой мир, а змеи ещё и кожу поменяют. Засыпают, свернувшись клубком, соня, белка, бурундук, сурок и суслик. Поэтому древние тенгрианцы хоронили мёртвых в скрюченном положении, оставляли им зерна и орешков в могиле, как запасаются на зиму зверьки, впадающие в спячку, чтобы было чем подкрепиться после пробуждения.

-- Возрождаются в раю?

-- Душа не умирает, а приводит человека в неведомый мир Тенгри-Неба. Это не рай, где играют на арфе и поют. Для нас и после смерти человеку придётся воевать и трудиться. Поэтому и хоронили с оружием и орудиями труда.

-- Ещё с жёнами и слугами, -- напомнил я.

-- Ну и не без этого, -- пожала загорелыми плечиками Карлыгаш. - Без жены мужчине везде трудно, даже на том свете.

-- А раскаяние в грехах? Уход в пустыню, чтобы их замолить.

-- Мы и так живём в пустыне... Тенгрианское мировоззрение не позволяет людям быть пессимистичными и пассивно опускать руки. Грехи искупают подвижнической работой и воинскими подвигами. Даже обращаясь с молитвой к Тенгри, наши предки просили дать им только острый ум, побольше силы и крепкого здоровья, иного не просили.

-- А тенгрийский мир не преходит, то есть существовал всегда и будет продолжаться вечно?

-- Нет, вселенная -- творение, её творец единый - Жаратушы-Создатель или Жасаган-Делатель, но это всё ипостаси Тенгри. И когда-то этот мир прейдёт, то есть закончится.

-- А ангелы у вашего Тенгри есть? Ну, архангелы, что ли.

-- У Тенгри есть помощники - духовные сущности. Тенгрийцы обозначают их словом Аруах.

Это теологический дискурс под жарким солнцем даже в тени сморил меня.

Когда я уже засыпал, сквозь сон заметил, что Карлыгаш подсунула мне под голову подушку и накрыла меня посконной дерюжкой собственноручного изготовления.

-- Аруах Карлыгаш, спасибо за заботу.

Я в знак благодарности потрогал её руку. Ладонь у неё действительно была шершавая, как наждачная бумага.

* * *

Когда я проснулся, заметил неподалёку под камышовыми навесом от дождя и солнца моего деда-егеря в старомодном медицинском халате с завязочками на спине. На груди халат был забрызган кровью. Дед снимал резиновые перчатки, чтобы вымыть руки в тазике, которые перед ним поставила на табуретку Карлыгаш, на этот раз в халате медсестры.

-- Что стряслось? -- протёр я глаза.

-- Все в порядке, -- почти как дед, хитровато и слишком многозначительно подмигнула мне Карлыгаш, а молодому парню с перевязанным горлом довольно строго приказала: -- Теперь ложись дома и лежи. Сегодня кушать не будешь. Я тебя буду топлёным молоком отпаивать.

-- А что ты ему резал, дед?

-- Абсцесс глотку перекрыл -- чуть не задушил парня.

-- У тенгрийских шаманов знахарству научился?

-- Военфельдшер я, если по-старому понятию.

-- Так ты бывший офицер медицинской службы?

-- Прапорщик.

-- Понятно, -- мне показалось, что я начал кое о чем догадываться. Прибежище бывший прапорщик выбрал самое что ни на есть надёжное. -- Тут тебя никто не достанет, дед за прошлые грехи.

-- Ага, самое место грехи замаливать.

-- А много их?

-- На мой век хватит.

-- А как ты на это место набрёл?

-- Да родился я тут.

-- Вот же угораздило. А говорил, что из Костромы.

-- Из костромских, я говорил. Дед мой был из Костромы.

-- А отец?

-- Отец уже тут родился.

-- Что-то ты не похож на тутошних тенгрийцев.

-- Так деду и отцу русские бабёнки подвернулись. Мне - нет.

-- Как - нет?

-- А вот так. Карлыгаш - моя родная внучка.

Карлыгаш горделиво кивнула мне.

-- А дед твой как сюда забрёл?

-- Дуропёхом. И не пожалел, что заблудился.

-- Зэк? Из лагеря сбежал? Угадал?

-- Почти. Пешедралом из плена от самой границы с Пакистаном через весь Афган, где русские тогда воевали.

-- Чего ж он тут затихарился? Ходил бы в ветеранах, пенсию получал, медальками позвенькивал по праздникам среди своих ветеранов.

-- Свои не лучше душманов.

-- Так дед твой в плен сдался? Часом, кровью не меченый был?

-- Дурные шуточки твои. Ну, собирайся на рыбалку, чтобы у нас под ногами тут не путаться, а потом мы с тобой на вечернюю зорьку по утке отправимся.

Я со сна всегда дурной и раздражительный, поэтому с дуру ляпнул:

-- Нет, дед, ты мне скажи, что у тебя тут за лагерные сборы для боевиков, только откровенно, а? Кого ты здесь готовишь?

-- Мирных, здоровых, интеллигентных и даже талантливых людей для будущего мира, созидателей и творцов.

-- Ой, как громко сказано! Ты, дед, мне без пафоса скажи, кто все эти парни и девки с военной выправкой?

-- Я и говорю - великое будущее для великой страны.

Карлыгаш торопливо убрала мою импровизированную постель в тени карагача и теперь уже сине-зелёными глазами дикой кошки глянула на меня. Но на мне как черти покатались - терять мне было нечего. И я пошёл напролом:

-- Что, о новой Орде для полумёртвой Руси размечтался?

-- Может быть, и так. Будущее всё равно за русотюрками, в их душах остался огонь созидателей и первопроходцев. Природные русаки уже выдохлись из-за комфорта цивилизации.

-- Что-то твои русотюрки, дед, как я вижу, городские да ещё и наверняка с высшим образованием.

-- Верно подметил, -- сказал дед, снимая медицинский халат.

-- Так что они тут делают?

-- Проходят годичную стажировку перед службой.

-- Какой службой?

-- Любой службой, полезной отечеству. Год проживут в юрте посреди пустыни без комфорта и маминых булочек - сразу видно, кто на что способен. В них должен проснуться дух Тенгри.

-- Ты-то хоть мне мракобесную лапшу на уши не вешай. Я - атеист и материалист.

-- Они, честно говоря, тоже, но великий Тенгри помогает всякому, кто верит или нет.

-- Что потом? Автомат в руки и в атаку на русских? Хочешь напустить на Русь новую Орду?

-- Хочу вернуть на русскую землю её давних обитателей - кипчаков и каракалпаков.

-- Это те самые чёрные клобуки, что ли?

-- Да, те самые, что дали свою кровь населению юга Украины и России.

-- Мало ли чего ты хочешь! На русские земли разлакомились совсем другие захватчики.

-- Поэтому и хочу поселить на Руси комплементарные, дружественные народы, с которыми мы дружно жили бок о бок до прихода монголов. Они вольют свежую кровь в русских и останутся жить среди них, потому что только они способны перенести жестокий климат Евразии.

-- Ты веришь, что снова воцарится "дружба народов"?

-- Хотелось бы верить. Пусть они не будут даже в самой малости благодарны русским, ничуть не будут любить или хотя бы жалеть нас, русских. Возможно, они и друг друга любить не будут, а будут воевать против своих же собратьев. Но это уже дела будущей цивилизации, в которой нам, русским, история не оставила места. А может, они подарят нам шанс в истории. Кто знает? -- лукаво подмигнул он Карлыгаш.

Она почему-то смутилась, отвернула лицо и убежала от нас.

* * *

Споря с дедом, я и не заметил, как мы подошли к моей развалюхе.

-- Ну, хватит решать мировые проблемы, собирайся на рыбалку.

-- А ты со мной разве не пойдёшь?

-- Я баловства с удочками не люблю. Мне по душе больше бредень или сети.

Меня взбесило, что он опять мне подмигнул и опять же как-то двусмысленно. Чёрт его знает, что этот старый хитрец имел в виду.

ГЛАВА 11

Я тоже не особый любитель рыбалки ради рыбалки. Меня не заставишь торчать с удочкой у парапета городской набережной, чтобы наловить пару плотвичек, насквозь протравленных городскими сбросами из ливневой канализации. А вот экзотическая рыбалка на нетронутой природе -- совсем другое дело.

Старик мне подобрал для рыбалки залив поглубже, хотя самое глубокое место на этом озере вряд ли будет глубже пятнадцати метров. По крайней мере, где бы тут я ни нырял, повсюду доставал до дна без всякого напряга, хотя дайвер из меня никудышный, честно скажу.

Сам егерь, понятное дело, как истый промысловик считал ужение на любую удочку баловством. Бредень, ловушки-морды, сетка -- вот рыбацкий арсенал для настоящего профессионала. Но одно дело лов для пропитания целого поселища, а спортивное ужение -- это уже совсем другое удовольствие. Побегай-ка по берегу со спиннингом за судаком или жерехом, да пусть даже и за тем же хариусом. Тут тебе и спорт, и охота и здоровье.

Или вот ещё донная удочка с авиамодельной резинкой для автоматического утягивания наживлённых крючков на глубину. Заплыви сначала по любой волне метров за двадцать пять, а то и все сорок, от берега, чтобы бросить груз-якорь, который будет держать авиамодельную резинку, способную утягивать на глубину леску с насаженными крючками. А ведь нормальный рыболов поставит таких донок не меньше пяти -- наплаваешься, заводя грузы-якоря в воду, да ещё подгребая одной рукой, потому что в другой держишь снасть. Спасательным жилетом я принципиально не пользуюсь, не инвалид, слава богу.

Потом целый день в хороший клёв едва успеваешь носиться от одной донки к другой, потому что на каждой индикаторы-сторожки кивают или колокольцы позванивают, сигналят, что рыба на крючок села.

* * *

Клев на Кангыбасе просто бешеный, скажу я вам. Не зря все мечтают сюда попасть. За пару часов я поймал килограммов пятнадцать разнокалиберной рыбы, причём мелочь добросовестно выбрасывал. Чаще всего на крючок шли пятнистые берши, как на подбор небольшЕнькие, с локоть в длину. Но эти рыбы большими и не вырастают. Когда такого снимаешь с крючка, он разевает зубастую пасть, топорщит колючие плавники и колется похлеще судака. Судаков я вытащил только двух, худых и серебристо-белых, килограмма под два, не больше.

Вообще же берш самая вкусная из хищных рыб, на мой взгляд. С ними не сравнятся ни треска, ни окунь, ни судак и тем более ни щука. Самые вкусные именно вот эти небольшие полосатые бершики, которых иногда принимают за недорослых судачков.

Местные раки в норах не живут -- тут не бывает глинистых обрывов, как в реке. Раки просто ползают по пологому каменистому дну, их хорошо видно в свете фонаря в прозрачной воде. Я в последующие приезды брал их тут сачком. Поставишь сачок позади рака, потом вспугнешь его спереди ногой -- рак ракетой влетает в сачок задом-наперёд. Килограммов десять раков за вечер тут стандартный улов на одного рыбака. Только куда в пустыне эдакую прорву девать, если не делиться с другими?

Карповые -- сазан, жерех, толстолобик и белый амур -- особенно вкусны, когда наберут два килограмма товарного веса. Любая карповая мелочь по килограмму годна только на уху, с тем чтобы потом разварившееся тряпичное мясо выбросить ракам на съедение, а в уху в самом конце бросить сочное филе крупной рыбины.

Самая азартная рыбалка на Кангыбасе -- ужение жереха-шереспёра не со спиннингом, а с донкой-резинкой на живых лягушат. В том месте, где утягивающая резинка прикрепляется у самых крючков к леске, нужно приладить достаточно большой поплавок из пенопласта. Это все для того, чтобы крючки с живыми лягушатами на них плавали по поверхности. Обязательные условия успеха -- сильный ветер, гоняющий по поверхности рябь. Тогда жерехи носятся почти выскакивают из воды и хватают все живое, что ветер сбросил в воду -- крупных капустников-медведок, огромных стрекоз, саранчу и тех же самых лягушат. Клёв жереха настолько интенсивный, что буквально за час при проворной сноровке можно набить целый мешок метровыми рыбинами.

Но я опять отвлёкся. Все эти рыбацкие подробности я постиг уже потом, когда бывал здесь наездами, а тогда в мой первый день на Кангыбасе мне было не до экзотической рыбалки. Где-то далеко палили из автоматов частыми очередями. Что и говорить, такая музыка душе спокойствия не добавляла.

Я откровенно говорю, что психанул, и был уже готов прямо сейчас без компаса, без транспорта, без оружия и боеприпасов рвануть отсюда в пустыню подальше от странного полевого лагеря, где молодые люди и даже девушки ходят в камуфляже и с оружием, где неподалёку дикой порослью шумит по ветру конопля, а под землёй по весне прекрасно растут грибы. Возможно, я бы и рванул в побег прямо с рыбалки. Но задержало меня одно непредвиденное обстоятельство. На этом остановлюсь подробнее.

* * *

До "клёвого" залива я доехал верхом без седла на местной коротконогой лошадке с провожатым конником в военном галифе и сапогах. Острый щебень выстреливал из-под кованых копыт. Это меня тоже насторожило:

-- А кто у вас лошадей подковывает?

-- Кузнец, -- ответил паренёк.

-- Значит, и кузница есть?

-- А то как же...

Вот так новость! Сколько прежде ни охотился в диких местах, никогда не видел, чтобы местные подковывали лошадей. Коней обязательно подковывают военные, или... басмачи-душманы. Я не хотел даже верить своим догадкам, но ваххабитов уже решительно отмёл. Пусть это будут экзотические сектанты-тенгрианцы или просто спецназовцы на стажировке по выживанию в пустыне.

Дорога в разных местах была разная, где-то подковы стучали по камням и убитому в твёрдое дорожное покрытие щебню, то вдруг лошадь чуть ли не по колено увязала в тонкую пыль из глины, нанесённую ветром. Ближе к берегу залива пошёл полосами песок. Пришлось спешиться, чтобы не мучить коротконогих и лохмоногих лошадок.

* * *

Паренёк попрощался и пообещал заехать за уловом или ещё кого-нибудь вместо себя прислать, если будет занят. Я поставил пять донных удочек с десятью крючками на каждой. Минут через сорок я уже наловил достаточно для ухи, то есть полное ведёрко рыбы. Только вот ведёрко было пластиковое, на огонь его не поставишь. Придётся обойтись без ухи.

Сначала ловил на хлебный мякиш с распаренными семенами аниса и укропа, которые дал мне дед. Одна за другой, а то и по три на удочку шла крупная, с ладонь, плотва и такие же подлещики. Для ухи бесполезные, быстро развариваются и напускают много костей, приходится процеживать бульон через марлю. Сазаны клевали редко и как-то неохотно. Вытащил одного килограмма под полтора, но что в нём за вкус? Выпускать не стал, потому что такой сгодится местным на вяленый балык, который за милую душу пойдёт зимой под варёную картошку, когда сазаны не берут на подлёдном лове.

Только через полчаса чисто случайно сел на крючок другой сазан, рванул леску и круто повёл её в сторону, почти к самому берегу. Сразу понятно, сазан -- настоящий. Леска натянулась струной, сазан на всей скорости врезался у самого берега в подводный камень, резко рванулся и оборвал крючок вместе с поводком, но по инерции выскочил на берег. Два раза, сильно выгнувшись, подпрыгнул почти на полметра, обвалялся в горячем песке и затих, беззвучно разевая круглый рот.

Сазаны, в отличие от осетра и особенно судака, засыпают без воды не сразу, поэтому я не торопился запустить его в садок к остальной рыбе. Пусть полежит, подсохнет и не будет биться в садке, пугая остальную рыбу. От его слизи шёл такой рыбный дух, что за одно это рыбалку на крупного сазана полюбишь. Безмена при мне не было, но и на глазок было видно, сазан был настоящий -- за пять килограммов. Я смотрел на него, подвязывая новый поводок с крючком к леске вместо оборванного, насаживал на крючки хлебный мякиш, затем отпустил леску в воду.

Как мне казалось, безжизненный сазан неподвижно полёживал у самой воды. В какой-то момент он перестал разевать губастый рот, медленно выгнулся колесом, сильно и глухо хлопнул хвостом по песку, подлетел высоко в воздух и шлепнулся в воду на самой кромке берега. Ещё можно было успеть подхватить его за жабры -- сазан приземлился на мелководье, больше половины спины в броне из золотистой чешуи торчали из воды. Но я стоял и просто смотрел, как рыба тяжело и медленно проталкивается на глубокое место. Вот это и есть экзотическая рыбалка, как я её понимаю.

Я перестал ловить на хлеб, порезал на куски снулого подлещика и насадил эту наживку на крупные сазаньи крючки. Теперь уже берши клевали беспрерывно, как раньше плотва, но у них поклевка вялая, без рывков. Можно улечься на прибрежный песок, держа леску в пальцах, и подсечь, когда тебе вздумается. Берш никогда не рвёт леску из рук и сам на крючок не сядет, пока не подсечёшь. Поклёвка у него вялая, он долго обсасывает наживку. Если не подсечь вовремя, он преспокойно выплюнет обсосанный пустой крючок.

Я ловил теперь бершей на две донки, а на остальные три насадил крупные куски рыбы, чтобы мелочь не беспокоила поклёвками. На одну из удочек клюнуло всего лишь раз, но очень крепко. Леска утянула сторожок-индикатор из толстой алюминиевой проволоки под воду вместе с камнем, которым он был закреплён для устойчивости. Я едва успел её перехватить в воде.

Рыба хоть и не бесновалась на крючке, но шла как-то уж очень тяжело, как-то всё поверху, а метров за двадцать до берега так вообще вышла на поверхность.

Сначала я не смог разобрать в пенном буруне, что там была за диковина. Подвёл её ближе и увидел, что это не очень даже чтобы и большой сом, килограммов на шесть-семь, но сопротивлялся так, словно в нем был целый пуд веса. Он не бился и не рвался, просто так тяжело шёл, что вокруг него вспенивалась вода. Он выгнулся мощным хвостом-плёсом вперед в форме вопросительного знака, и тем самым создавал в воде сильное динамическое сопротивление. Сом здесь янтарно-жёлтый на вид, а мясо его так почти светло-оранжевое.

Сом сел на крючок за нижнюю губу, просто удивительно, как он не сошёл раньше, потому что на берегу он легко сорвался с крючка и плоско шлёпнулся к моим ногам. На этот раз я отшвырнул рыбу ногой подальше от берега, чтобы сом не повторил фокуса сазана.

Не помешает напомнить, что донку мою утягивала в воду очень эластичная тонкая резинка, привязанная к якорю (чаще всего обычному камню) метров за пятьдесят от берега.

Первым делом нужно было распустить леску кольцами по берегу, привязать к концу резинки камень для якоря-грузила и заплыть на надёжное для настоящего клёва расстояние, выпустить на дно камень. Тот вместе с резинкой опускался на дно, на поверхности это место обозначал привязанный на леске к якорю пенопластовый поплавок. Он показывал, куда заплывать, когда придёт время сматывать удочки.

Мои судачки уже плавали в садке брюхом кверху в мутной луже в расселине скалы, куда волны при сильном ветре нагоняют воду. Перевернулись набок и некоторые подлещики. Сом тоже затих. Вода набиралась в узких ванночках среди скал после ночного прибоя при сильном ветре и не успевала высыхать за ночь, но на солнце сильно нагревалась. Камень внутри ванночки с водой порос студенистыми водорослями, скользкими на ощупь.

Судаки очень быстро костенеют на жаре. Большие зелёные мухи облепили их побелевшие жабры и с тяжёлым гудением носились в воздухе. Но испортиться они не успели. Прибежали два тайгана, волоча за собой на привязи большое оранжевое пластиковое корыто с крышкой. Я всё понял и бросил туда всю рыбу, чтобы не успела протухнуть. Собаки прибегали ещё пару раз. ГЛАВА 12 Потом я задремал на солнце и сквозь полусон услышал:

-- Хэй! Ты там не уснул? Э-хей!

Карлыгаш верхом на неказистом коньке выехала на невысокую скалу.

От армейского камуфляжа она избавилась. На ней теперь была пляжная панамка, очки от солнца с бумажкой на носу от загара. Вместо военных бриджей и камуфляжной майки -- синие шортики под красным топиком. За спиной - розовый девчачий рюкзачок. Она хлопнула лошадку по крупу -- просто отослала назад домой. В этом отношении мой квадроцикл несомненно проигрывал. Он сам назад дороги не найдёт.

-- Хэй! Ты меня слышишь, соня?

Мне почему-то расхотелось убегать отсюда. Перевернулся на живот, лёг щекой на горячую гальку, которая ночью снова станет холодною. Чувствовал, что к моей спине припечатались белые голыши, но было лень их скинуть.

Карлыгаш, несмело перебирая кроссовками по осыпающемуся под ногами щебню, сбежала по крутой осыпи щебня и камней со скалы. Теперь она строила из себя голливудскую фифу с набором жеманных привлекашек.

-- Уй, да ты опять так много поймал! Можно, я с тобой рядом позагораю?

Часам к трём дня белое солнце словно взорвалось и растеклось жидким жаром по небу. Небо белым-бело, даже глазам больно. Белые камни на берегу, белый солончак в ложбинах каменистых холмов, только вода голубая. И тёплая, как топлёное масло, если окунуться у берега.

Зачем она приехала? Я не гадал, а лежал с закрытыми глазами и упорно молчал. Она осторожно переступила через леску, уходящую из моей руки в воду, и подсела ко мне.

Я не знал, злиться ли мне на неё или просто опасаться. На этот раз пистолета в кобуре на ней я не видел. По крайней мере его не было видно. Она держала себя так, словно была моей одногруппницей по институту или соседкой по лестничной площадке. Это-то меня и сдерживало. Что ещё за игру затеяла это дедова внучка?

-- Искупаться захотела... -- она осторожно снимала по одному камешки с моей спины. От них на коже остались некрасивые вмятины. -- И позагорать тоже.

Я выпустил натянутую леску, которая тут же зазмеилась в воду.

-- Лучше места не нашла? Я тут рыбу ловлю.

-- Я тебе пожевать кое-что принесла. Немножко только.

-- Кабанятины? -- чуть не стошнило меня по жаре.

-- Картошка, рис, лук и всякое такое для ухи. Вот тебе ещё котелок и малость дровишек на распалку костерка.

-- Этого разве хватит?

-- Да глянь ты, сколько по берегу сухого кизяка-навоза! Ещё принесла баурсаки и манты.

-- Со свининой?

-- Нет, с грибами.

Я вырвал из земли сухую корягу саксаула и бросил ее между двумя удобными для костра камнями.

-- Что за стрельба была слышна километрах в двух отсюда? Кто-то палил несколько часов из автоматов и карабинов вон там за холмом.

-- А, это наши мальчишки отстреливались.

-- От кого отстреливались?

-- Отстреливают нормативы по военной подготовке, -- пожала загорелыми плечами Карлыгаш.

-- Где?

-- Там у нас стрельбище на безопасном расстоянии от посёлка, -- махнула рукой Карлыгаш.

-- А зачем?

-- Для безопасности, чтобы пули до жилья не долетали.

-- Не то... Зачем вам стрельбище?

-- А где ещё учиться стрелять?

Вот уж новость так новость. Да тут настоящий военный лагерь с боевой учёбой. Дед мне ничего про это не говорил.

-- Что мне делать?

-- Чисть рыбу на уху.

-- Всю чистить?

-- Ту, что не бьётся. Бершей бери. Там их много.

Я зашёл по пояс в воду. Опалённой солнцем коже она показалась холодной. Даже поёжился. В солнцепёк всегда так.

-- Ты страшно обгорел. Как дикарь, не знаешь простых правил здорового образа жизни.

-- Заладила...

-- Ну какой ты! Слова тебе не скажи, -- деланно обиделась Карлыгаш, неумело пряча улыбку.

Я с шумом набрал в грудь воздуху и ушёл под воду. Вынырнул метров за двадцать и поплыл на другой берег залива.

Карлыгаш одно время следила за мной, потом отвернулась -- ей слепили глаза блики на воде.

* * *

Тут бы мне и бежать, переплыв на другой берег, но меня почему-то потянуло вернуться на место незаметно для девушки. Карлыгаш помешивала кипящую уху.

Я, наверное, с редким для моего чаще всего угрюмого лика плутоватым выражением на лице бесшумно выбрался из воды и обхватил её сзади моими длинными руками.

-- У-у-ой, отпусти, ты весь мокрый!

Мы барахтались на песке, в конце концов я дал ей меня победить. Она уселась мне на грудь и прижала мои раскинутые руки к песку.

-- Сдаёшься, а, сдаёшься?

Я как бешеный, вырвался из-под неё и принял боевую позу для самозащиты. Наверное, что-то в моей образине было слишком зверское и... смешное.

-- Фу, я так не играю! -- капризно отвернулась Карлыгаш, снова пряча улыбку.

Карлыгаш оттолкнула мои руки и села спиной ко мне. Потом, когда мы поженились, она мне частенько припоминала этот случай. Но по-другому я тогда прореагировать не мог, особенно когда её рука на песке медленно подобралась к моей.

* * *

Там, где я ловил рыбу, дно было слишком каменистое. Камни резали ноги. Купаться мы с Карлыгаш пошли на песчаный пляж у камышей.

Потом она заплела свои мокрые тяжёлые чёрные волосы в две косички, уселась рядом со мной и затеяла новую игру. Чертила буквы спичкой по моей спине, а я должен был угадать слово.

-- А теперь угадал.

-- Ну тебя, Галка, я и без того все понял.

-- Я тебе не Галка, а Карлыгаш, вот!

-- Так вороны каркают.

-- А вот и нет! Очень даже красиво - "ласточка"... Ой, смотри! Нам потопчут всю одежду.

Стадо низкорослых коровёнок с телятами разных возрастов вышло из камышей, где они паслись, к воде. Я швырнул камень. Он плюхнулся в воду прямо перед мордой передней коровы. Та испуганно присела на мягком песке и медленно развернула голову и глянула в мою сторону большим удивлённым глазом в полном недоумении, потом, увязая в песке, пошла назад, увлекая за собой подруг и телят.

Потом мы ели уху с жареными пышечками-баурсаками. От жирного солёного печенья хотелось еще больше пить. Пили прямо из озера на том самом месте, где бродили коровы.

Когда я, сматывая удочки, вышел из воды, кожа моментально высохла, стянулась и саднила при движении.

-- Эй, ты теперь как варёный рак! Рубашку накинь.

-- Теперь уже все равно.

Бесцветный лёгкий огонёк весело доедал розовые угли костерка. Они одевались серым пеплом и рассыпались в пыль по ветру.

-- Одевайся! Дома перед сном я обязательно смажу тебе спину сметаной.

Карлыгаш подала мне рубашку. Ее черные брови вразлёт почти сходились на переносице. Две черные косички торчали по сторонам. Чёрная родинка на левой щеке. Я подумал, что она действительно похожа на ласточку.

Не предложить ли ей бежать вместе со мной? Ага, она ж тут дома, а я в гостях.

Розовый рюкзачок неожиданно показался тяжёлым. Я пощупал плащевую ткань -- пистолет.

-- Зачем вы тут все ходите с оружием?

-- В диких местах живём.

-- Волков я тут пока ещё не видел.

-- Волки летом не страшные.

-- Кого же вы боитесь?

Она подошла ко мне, поднялась на цыпочки и чмокнула меня:

-- Ни о чем пока меня не спрашивай. Все потом сам узнаешь, запомнил, миленький? Ты ещё совсем маленький и неразумный мальчишка.

* * *

Карлыгаш вместе с оставшимся уловом забрал тот самый конник, который меня сюда завёз, а за мной ближе к вечеру заехал сам дед.

-- Ну, как улов?

-- Сам знаешь и сам видишь.

-- Удовольствие получил?

-- Тройное.

-- Я же говорил, местечко тут что надо. Забирайся на моего конька и дуй назад. Скоро тебе на вечернюю "зорьку".

-- А ты?

-- Я пешком ещё быстрей тебя дотопаю.

Когда он вернулся назад в поселище, я спросил:

-- Ты для аборигенов вроде как проводник цивилизации, старина, что ли?

-- Мы с ними всегда сговоримся и без вашей цивилизации. Я для них свой, и они для меня свои же.

-- Ещё бы, ты, наверное, мусульманин, как твой дед ещё с афганского плена.

-- Они тут все тенгрийцы. Сколько раз тебе повторять!. В великого Тенгри веруют. А сговориться с местным людом легко потому, что мы поболе как тыщи лет друг с другом тремся, да друг на дружке женимся.

-- Ну, скажешь тоже! Где Русь, а где... эти самые... тенгрийцы.

Он с явным огорчением в глазах глянул на меня:

-- А что, историю больше в школе не преподают? Зря-я-я... А то бы помнил, кто по матери и по бабке был князь Игорь Новгород-Северский.

-- Ну и кто?

-- Кровь от крови нынешних моих приятелей.

-- Ну ты, дед, загнул!

-- И сын его женат был на ихней соплеменнице Свободе Кончаковне. Так кто по крови был внук князя Игоря? Я уже про Андрея Боголюбского и Бориса Годунова не говорю. Вот то-то, все вы грамотеи, да не в ту сторону.

-- Не понимаю дед, что вы тут задумали, но твоя затея с русотюрками мне явно не нравится. Как бы новой Орды не накликать.

-- Мы просто хотим забросить в будущее наши общие русотюрские гены, чтобы осталась хоть горстка нормальных и вменяемых людей, когда весь мир опустится в беспробудный мрак дикости и людоедства.

-- Русские и кочевники, что может быть между нами общего?

-- Мы все в будущем неизбежно окажемся кочевниками, когда выжившим придётся заново обживать обезлюдевшую планету.

ГЛАВА 13

С сентября в этих местах начинается транзитный пролёт уток, гнездовавших севернее в безлюдной тундре. Поэтому утка непуганая, совершенно не боится человека -- садится в десяти метрах от охотника, даже плохо замаскировавшегося.

Хоть я и городской, но водоплавающую дичь добросовестно изучил по определителю птиц ещё малым пацаном. Я заметил на зорьке несколько видов настоящих уток -- кряква, серая утка, косатка, обыкновенная свиязь, шилохвость, чирок-свистунок, чирок-трескунок, широконоска. Кряква это почти что обычная деревенская утка. Остальные отличаются только размерами, но не формой тела.

И ещё тут гостили пролётом несколько видов нырков -- очень красивые гоголи, красноголовый нырок (тут его называют кызылбаш), хохлатый нырок, турпан. Ни одной гаги не заметил. Нырки по весу меньше кряквы, носят большую голову на короткой шее. На берег выходят редко, большую часть времени проводят на открытой воде. Кормясь, часто ныряют, за что и получили своё название. Они куда менее вкусные, чем настоящие утки. Да и бить их жалко, потому что многие нырковые уточки очень красивы, особенно гоголи.

Крохали -- тоже очень красивые утки с удлинённым цилиндрическим клювом, края которого покрыты мелкими острыми зубцами, и большим загнутым в виде крючка кончиком клюва. Удлинённое тело и длинная шея, сдвинутые к хвосту ноги -- все это позволяет им легко нырять и плавать под водой за рыбёшкой. Мясо жестковатое и сильно отдаёт рыбой, поэтому этих красивых уток я не бью. Да охотиться за ними так же трудно, как за пугливыми нырками -- мгновенно уходят под воду даже будучи подранками. Ищи-свищи их потом за двадцать метров, когда вынырнет, чтобы добить, как полагается по правилам охоты.

Из куриных я сразу приметил тут камышницу, или болотную курочку. Это небольшая (с галку) водоплавающая птица с красной кожистой бляшкой над красным с жёлтым кончиком клюва. Плавает очень забавно, причём довольно быстро, хотя не имеет плавательных перепонок, как и все водяные курочки. Все время меняет направление и подёргивает головой и поднятым вверх хвостом. Взлетает без разбега по воде. Из-за мелкого размера камышниц не бьют, хотя их мясо очень нежное, пусть даже с сильным привкусом дичи.

Лысуха -- крупная болотная курица, величиной с деревенских кур, но гораздо меньше бройлерных цыплят из супермаркета. У неё на лапках тоже нет плавательных перепонок. Бляшка над клювом белая и большая. Мясо у лысухи жестковатое и с сильным запахом, но очень вкусное. Чтобы устранить специфический запах, перед приготовлением с птицы лучше содрать кожу. Это легко сделать, например, пассатижами.

Гусь редко попадает под смертельный выстрел из дробовика. Очень осторожная птица, быстро летает, в случае надобности хорошо ныряет. Днём прячется, только ночью выплывает на открытые места. Всегда держится на предельной дистанции выстрела, где достать его можно только картечью. У гусей строгая социальная организация. Во время кормёжки один из них всегда стоит на страже. Поэтому гусь -- редкая добыча.

Про лебедей и писать не стоит. Лебедей не стреляют не только из соображения эстетики и этики. Птица царская, птица прекрасная, но удивительно невкусная. Дикий гусь, кстати, тоже не деликатес. У лебедя мясо и вовсе жёсткое, жилистое и сильно пахнет дичиной и притом тоже отдаёт рыбой. Так что, мне кажется, подавали лебедей на царские пиры вместе с невкусными же журавлями и цаплями только из-за их размеров, чтобы особенно впечатлить иностранных гостей. То же самое любой охотник скажет вам про бакланов и пеликанов, которых съешь только с голодухи.

* * *

При стрельбе по непуганой перелётной птице обычно цель хорошо видна издали, есть время на подготовку выстрела. Полёт водоплавающих прямолинеен, за исключением куликов, которых охотники сейчас не бьют - возни с перьями больше, чем мяса. Патрон дороже стоит.

"Вертикалки", или как их называют ещё "бокфлинты", показывают более точный бой, но на Кангыбасе подойдёт любое ружьё со сверловкой получок-чок. Это специальное дульное сужение, чтобы получить нужную кучность на определённом расстоянии. Иногда надо, чтобы разброс дроби был большой, а иногда чтобы дробь далеко и кучно летела.

Первый выстрел из двустволки лучше делать по дальним уткам, а сидящих ближе стрелять уже на взлёте из второго ствола. На воде всегда видна дорожка, оставленная дробью. Эти две трассы наискось пересекут сидящую стайку. Тогда один залп даёт до пяти прямых попаданий и не оставляет подранков. Но мой одноствольный полуавтомат безо всяких чоков-получоков на этой охоте тоже очень хорош, даже в общем-то предпочтительнее, поскольку дичь летает стаями. Тут скорострельность даёт прямую выгоду.

Стрелять утку в лёт это совсем не то, что спортивная стрельба на стрелковом стенде по летающим тарелочкам. Сам я толком в лёт пулять не умею, хотя и тренировался на стендах. Когда кряква-селезень у тебя перед глазами медленно и тяжело поднимается с воды, пролетая перпендикулярно к линии выстрела, тут промахнуться трудно. Попасть в пролетающего мимо чирка, со свистом трепещущего крыльями, тоже дело не хитрое. Но когда всё тот же селезень стремительно несётся на тебя, то попасть в него - для меня дело случая. Что поделаешь - городской любитель, а не таёжный промысловик.

Стрелять по птице нужно наверняка, а не наугад. Если после выстрела в лёт утка уносится вдаль, это не всегда значит, что ты не попал. Обезглавленная курица тоже ещё бегает какое-то время по двору. Если смертельно подбитая утка, исчезнув из вида, падает замертво в заросли, она навсегда потеряна для охотника, если нет собаки.

Поэтому я предпочитаю стрелять по сидячей утке и охочусь с пластиковыми чучелами, хотя плавающая утка гораздо менее уязвима, чем летящая. Отросшее после летней линьки перо плотно прилегает к телу и вместе с пухом создаёт крепкую броню от дроби.

* * *

На зорьке озеро Кангыбас перед тобой как на ладони до самого горизонта. Слабый ветерок гонит издали мелкие, позолоченные солнцем, волны, рябит водную гладь, покачивает вблизи густой камыш.

Пока я шёл на свой островок, дуриком наткнулся на вынырнувшего из воды у самого берега гоголя с живой, трепещущейся рыбкой во рту. Недолго думая, вскинул ружьё к плечу, не целясь, нажал спусковой крючок. Выстрел грохнул так, что в ушах зазвенело. Резкой отдачей сильно толкнуло в левое плечо, чуть было не перевернулся вверх тормашками. И, к моему изумлению, не промазал. Гоголь не успел унырнуть. Воды было чуть-чуть повыше коленей, а болотные сапоги-бродни до самого паха - не начерпал. Взял селезня за голову и ещё раз удивился. Гоголь не выпустил рыбку из клюва. Тяжёлый. Отъелся, зажирел на вольном просторе безлюдной глухомани. Мясо гоголя не вкусно - пахнет рыбой, но для счёта годится. Это был мой первый и последний. Я их теперь вообще не бью - уж больно красивы.

* * *

Обычно вечерняя "зорька" на Кангыбасе начинается за час-полтора до заката солнца. С наступлением вечерней зари у уток начинается оживлённое перемещение -- перелёты. Но не следует торопиться стрелять даже по пролетающим совсем рядом с тобой уткам. Лучше выждать момент, когда они огромной стаей с шумом сядут на кормёжку. Охота на перелётах -- одна из самых лёгких и добычливых. Подстреленная дичь падает на открытое место на воде, её легко искать или добивать подранков, а ночью можно собрать с фонарём по воде прибитую ветром к берегу добычу.

* * *

И вот уже иду я себе по колено в воде, а за надувной лодкой тянется целая вереница дичи на крепкой бечёвке. А ведь ещё даже не вышел на охотничью позицию, которую предложил мне дед. Самый первый здоровенный жирный гусь (дуриком опять же взял дробью, а не картечью), за ним кряква, чирки и вонючие нырки. Битая птица в воде не тонет, а в надувной лодке места мало. Лодка у меня из спас-комплекта для военного лётчика с вёслами, похожими на ракетки для пинг-понга.

Чтобы избавиться от обузы первой добычи, я вышел на берег и выложил битую птицу на холмик под кустом саксаула. Мало того, что я нарушил главную заповедь охоты по перу - не класть трофей на землю, чтобы в неё не вползли паразиты, а вешать её на кусты или деревья, чтобы свежим ветерком обдувало. Я как-то равнодушно отнёсся к трём дыркам в земле на песчаном холмике и свежему помету, похожему на собачий. Ведь и ребёнку было ясно, что это лисья нора с двумя отнорками. Короче, свою первую добычу я больше не увидел. Зато сделал доброе дело - подкормил лисье семейство.

* * *

После этого я пошлёпал по воде на ту позицию, которую рекомендовал мне дед.

Я выбрал для охоты такое место, чтобы на поверхности плавала ряска, которой так любят жировать утки и болотные курочки, а водоросли доставали до поверхности, сплетая подводный огород для водоплавающей дичи.

Поджидал уток, стоя за плотной стенкой высокого тростника на берегу сплошь заросшего топкого островка. Присесть было невозможно - под ногами хлюпала вода. Главное -- не выдать себя лишним движением. Иначе утка, заметив охотника, будет издали облетать засаду. Но на молодых ногах можно и постоять пару часиков неподвижно - не затекут, как у стариков.

Под вечер, когда жара спала, озеро ожило. То тут, то там стали слышны и видны всплески от рывков жирующей крупной рыбы. То стремительный судак выгонит стайку мелочи на поверхность, то жерех сам выпрыгнет из воды вдогонку за выпрыгнувшим прежде чебачком. Отчётливо слышно, когда ленивый сом хлопнет по воде хвостом-плёсом, оглушая сразу целую стайку мелкой рыбёшки.

На неподвижном зеркале темной воды замечаю "усатую" волну, как от быстро плывущего гуся, поднимаю ружьё и тут же опускаю его. Лупоглазая ондатра пересекает проливчик между моим и соседним островком. Пригляделся к курсу движения и высмотрел еще один островок-кочку. Ондатрина хатка. Не хватало ещё, чтобы она шастала перед моими чучелами, пугая уток. Я отломил длинную стеблину тростника и метнул в воду перед ондатрой, как копье. Мускусная крыса скрылась под водой и больше я её не видел. От моего броска поодаль совсем рядом со мной взлетела одинокая цапля, которую я прежде не замечал на воде. Значит птица тут действительно не пуганая. Это в Египте цапля может нагло околачиваться у рыбного базара. Она там священная птица. Наша цапля - из самых осторожных, хотя их никто не бьёт из-за невкусного жилистого мяса.

Через полчаса в этом ажиотаже всего живого тишины над водой уже не было и в помине. Мышевидные грызуны пересвистывались, цикады трещали, разные утки крякали на все лады где-то в незаметном своём далеке да со свистом хлопали крыльями, проносясь за тростниками. Лаяли собаки на противоположном берегу, наверное, кого-то гоняли. Просто так тайганы не брешут.

До одури пахли цветы, которые по осени хотели отцвести пораньше, чтобы до морозов дать семена. Осенью ранним вечером ещё очень тепло, но комаров уже нет. Просто благодать.

Хоть я в лёт и не бью, но с дурика, не иначе как, взял крупного селезня-кызылбаша и его уточку, летевшую за ним. И дал себе зарок больше не стрелять, а ждать, когда большая стая опустится на воду рядом с моими подсадными чучелами под удобный выстрел.

Сижу и жду прилёта. Издалека доносится курлыканье журавлей. И появляется небольшая стайка свистящих крыльями чирков. Просвистели чуть поодаль и, скрипуче перекликаясь, улетели на другой конец залива.

Одинокая утка-разведчик прошла мимо как раз под выстрел, но эту я отпустил, чтобы не всполошила все стаю, которая где-то на подлёте. И точно - с десяток чирков присоседились к моим чучелам. Три трассы по воде от моих выстрелов пересекли стайку, оставив пятерых уточек кружиться на боку, опустив голову в воду. Я высадил целую обойму патронов по взлетевшим уточкам, и они посыпались на воду.

-- Опусти ружье! -- крикнул невидимый за тростниками дед. -- Пусть мальчишки подберут, а то остальные утки будут пугаться. А я тебе диво-дивное покажу... А ты ему приглянулся!

-- Кому?

-- Ваське моему. Пойдём пройдёмся на сухое место.

Ещё было достаточно светло, чтобы без труда различить сидевшего на песке камышового кота. Я глазам своим не поверил - рядом с ним были разложены в одну линию по росту чирок, нырок, кряква, селезень-кызылбаш и болотная курочка-лысуха. Сам кот сидел рядом и равнодушно смотрел в сторону.

-- Твои подранки, между прочим.

-- Твоя дрессировка, дед?

-- Коты дрессировки не поддаются. Это он выпендриваться любит, чтобы похвалили. Цену себе набивает. Ладно, ты пока отдохни, а мои мальчишки остальных подранков ещё пособирают. А то ночью ветерок поднимется, на тот берег их унесёт, а там место топкое - и с собаками не сыщешь.

Длинноногие, как журавли, ходоки по воде подобрали всю мою добычу, какую заметили. Потом они ещё всю ночь будут шлёпать сапогами по воде с фонарями в руках, пока не соберут остальных подбитых уток. Тайганы, запряженные в пластиковые корыта, бойко потащили мои трофеи до поселища. На одно из корыт гордо уселся кот, чтоб на обратном пути лап не замочить. Собаки на него не обращали внимания, а он на них.

-- А сколько ему лет? - спросил я у мальчишек.

-- Коту Ваське?

-- Нет, деду.

-- Он же оулмес-бессмертный, у него лет не считают.

* * *

Темнеет тут быстро. На фоне фиолетового неба ещё можно разглядеть цель, а вот у стены тростника уже не видно ни зги. Уже начинает пробирать сыростью, руки зябнут. Я отхлебнул из фляжки дедова бальзама и мне показалось, что в букете ароматов напитка из трав есть опьяняющий запах чёрных волос Карлыгаш, восточной красавицы с бирюзовыми глазами.

Дед, конечно, политик ещё тот. Подпустил ко мне чаровницу-внучку, чтобы она своими чарами меня опутала и сознание затуманила. С такой и кандалов не надо - красавица крепче любой цепи пленника к себе прикуёт. Ну уж нет, я на это не попадусь. Хотя, может быть, всю жизнь жалеть об этом буду. В любом случае, человеку моего призвания нельзя обзаводиться семейными связями, чтобы в случае провала не подставить под удар любящих тебя людей. Нет, я не имею права рисковать чужими судьбами.

Ночь рано или поздно перейдёт в рассвет. Чтобы потянуть время, часто стреляю наугад, но у меня в патронташах две сотни патронов, с чего бы это жалеть? Ведь приехал не за добычей, а за охотничьим азартом. Пусть дед думает, что я от азарта хочу прихватить и утреннюю "зорьку". Когда остался последний патронташ, я прекратил охоту и прислушался. Так тихо бывает только перед переменой погоды. Да, а роса-то обильная -- жарким обещает быть следующий день. Мигом обсохну, как только солнце выйдет. Пора сматываться.

Ветер действительно поднялся к концу ночи. Мне и грести моими теннисными ракетками не пришлось. Меня упорно нёсло к противоположному берегу, самому удалённому от поселища.

Берег действительно оказался топким. Топь тянулась метров 250 от кромки воды. У меня чуть ноги не отвалились, пока я дотопал до сухого места.

Посмотрел на тускнеющие звезды, сверился по компасу. Если бодрым шагом пойти напрямик, то через двадцать пять километров выйду к железнодорожному разъезду. Это не станция и даже не полустанок, но тут останавливаются поезда, чтобы пропустить встречный состав. Там я на любом товарняке доберусь до цивилизации. А моё барахло с квадроциклом пусть достаётся деду в качестве отпускного трофея за мой побег. Не потеряешь - не приобретёшь. А Карлыгаш... она слишком хороша для того, чтобы с молодости стать вдовой. Выходи замуж, рожай побольше своих русотюркчат и проживи долгую и счастливую жизнь, встретив старость в цветнике внучат и внучек.

ГЛАВА 14

Несколько слов о древнейшей земле, где ни от кого не спрятаться и где со всех сторон ты виден и тебе всё видно как на ладони, но по которой я блуждал три дня, пока окончательно не заблудился.

Никто никогда за всю историю не зарился на эти земли. Потому что никто не смог бы выжить в этих суровейших природно-климатических условиях пустыни и только местами -- полупустыни. Летом выжженная беспощадным солнцем, зимой убитая вьюжными ветрами безводная беспредельность с белыми лишаями солончаков. С самолёта она видится как покоробившаяся на солнце просоленная серо-коричневая кожа, которая кое-где уже начинает подгнивать.

Весной редкими цветными пятнами пустыню оживляют красные, жёлтые и белые тюльпаны, а также редкие, но сочные, прижатые к земле лепёшки листьев ревеня, стебель которого редко вытягивается выше двадцати сантиметров. И колышутся миниатюрные веточки полыни, прижатые к земле. Гумуса, чёрного плодородного слоя, на каменистой почве нет совсем. Впрочем, на глинистой и песчаной тоже. Очень редко в сухих распадках на руслах недолго живущих по весне ручьёв скапливается намытая с камней глина и сероватая грязь. До середины лета на этом месте может радовать глаз пыльная зелень плотных зарослей дикого лука. Дикий чеснок густых зарослей не образует. Редкие тоненькие стрелки тянутся вверх, но не пробуйте вырвать их с корнем из каменистой земли - оливкового цвета стрелка обязательно оборвётся. Если вам нужно достать крошечную головку дикого чеснока, потрудитесь выкопать её из каменистого грунта с глубины как минимум сантиметров десять.

Там, где под ногами нет сплошного каменного массива и песка, а тянется на километры суглинок, там уже можно наткнуться на "заросли" дикой конопли высотой чуть повыше колена. Трудно назвать густыми зарослями пространство, где кустик отстоит от кустика на метр.

В июле уже нет ни тюльпанов, ни ревеня, ни карликовой полыни. Сплошная, бескрайняя, устрашающая каменистая пустыня, звенящая под ногами. Выжженная. Серая, иногда белая от проплешин солончаков. На таких землях, не то что деревьям, но и даже клочкам колючей травы не вырасти. Где есть вода, пусть даже солёная, там ещё качаются под ветром невысокий тамариск, саксаул и дикие фисташки. Где больше песка, чем камней, там приметишь купки песчаной акации, джузгуна, борджока, черкеза и прочих издалека с виду похожих друг на друга жёстких кустиков.

Шарообразные однолетники на некоторых местах могут иногда образовывать целые заросли, но к июлю они похожи на скопище соломенной трухи. Летом в каменистой пустыне не найти не только ни одного цветущего или даже зелёного растения. Все цветёт по жёсткому расписанию -- месяц весной, полтора месяца осенью.

Ни людей, ни крупных зверей, ни рек, ни речушек. Редкие солёные болотца, а на месте высохших -- растрескавшиеся плитки такыра, будто бы кто вымостил ими парадный плац.

Остроголовые ящерицы, круглоголовки-агамы, змеи, насекомые, пресмыкающиеся, мелкие грызуны - попрыгунчики, тушканчики с длинным хвостиком, за которыми охотится очень редкий гость -- корсак, миниатюрная пустынная лисичка. Сдуру сюда может забежать и пустынный заяц, чтобы посолонцевать, но никогда здесь не задержится, а вернётся поближе к осоке. Сродни зайцу, все здесь, кроме змей, шустро бегают и высоко прыгают, даже ушастый ёжик на длинных лапках. На раскалённой, как сковородка, почве долго не устоишь, приходится бежать, чтобы укрыться в прохладе норы. А из птиц сюда залетает за насекомыми только одна пустынная трясогузка, да и та на ночь улетает поближе к воде. Орлам и прочим пернатым хищникам тут нечем поживиться, разве что за мигрирующими сайгаками.

* * *

Вот по такой местности я вознамерился сделать дневной марш-бросок под палящим солнцем до железнодорожного разъезда. Одно отрадно - почва под ногами ровная и твёрдая, идёшь, как по шоссе. И нет зарослей травы, которая бы прятала в себе ядовитых гадов и пауков. Кстати о змеях. Их тут тоже очень мало, и все они маленькие. Змея-стрелка, пустынная гадюка и песчаная эфа. Их укус человека не убьёт и не покалечит, если не придётся в шею -- яремную вену или сонную артерию. Смертельно опасные гюрза и кобра не любят безводных и бескормных мест. Говорят, тут встречается и песчаный удавчик, но я ни разу не видел тут этих полозов.

Можно ли безумно и страстно полюбить эту землю? Ещё как! Там, где погода меняется всего за полчаса, а адская жара ежегодно чередуется с обжигающими дыхание холодами, характер человека закаляется крепче клинка восточной сабли. Воин Чингисхана - "идеальный солдат", о котором тоскуют западные кинофантасты и теоретики от политики, возрос именно в таком экстриме. Под стать ему были только кровные предшественники русских в конце последнего Ледникового периода. И вот когда глобальный мир, эдакий Вавилон-Рим-Византия-Халифат в одном флаконе, наконец-то выродится от кровосмешения рас, безбрачия и однополой любви, а главное - от безделия и пресыщенности ширпотребной роскошью, тогда на холмы, оставшиеся от мегаполисов снова взойдут белый охотник-земледелец и смуглый степняк-кочевник, способные создавать огромные империи и возрождать цивилизации.

* * *

Солнце ещё не показалось, а я уже видел за собой озеро Кангыбас всего лишь только плотной стеной жёлто-зелёного тростника без проблеска водной глади. Впереди простиралась пустыня, которая встретила меня не слишком дружелюбно.

Если я скажу, что дорогу мне перешла матёрая волчица с четырьмя уже повзрослевшими мосластыми, поджарыми волчатами, это будет звучать неправдоподобно. Невысокая и плоская, словно вырезанная из картона пустынная волчица-каскырка даже благодатной осенью была тоща до того, что ребра видны. Не иначе, волчье логово располагалось где-то близко у озера в тростниках. Подъедалась она наверняка со скота тенгрийцев. Но с такой сворой тайганов особо не разлакомишься, приходилось охотиться и на прыгучих тушканчиков.

Я схватил свой охотничий полуавтомат и нацелил ствол в голову волчице, осталось нажать на спуск, но у меня уже был позорный опыт с кабанчиком, которого я уложил из карабина. На этот раз мне удалось совладать с собой. Волчица, как будто угадав моё решение, не испугалась, не побежала, нет, а наоборот, замедлила прыть и то оглядываясь на меня, то на своё потомство, широко разинула пасть, оскалила зубы. Ощетинилась в холке, вся напружинилась как бы для броска. Глаза её горели в лучах рассвета прямо-таки багрово-оранжевым огнём. Мать показала, что готова сражаться со мной за своё потомство насмерть, даже если мой первый же выстрел её смертельно ранит.

Выглядела она исхудалой облезлой дворняжкой, с такой можно справиться и голыми руками. Я опустил ружьё дулом в землю. Волчица окончательно убедилась, что я не угрожаю смертью её детям. Повернулась ко мне как-то не по-волчьи, левым боком, словно добровольно подставляла себя под выстрел, и тем самым подтверждала наш с ней негласный мирный договор. Потом то ли тявкнула, то ли громко зевнула с подвывом и затрусила спокойно куда-то вдаль, к торчавшим впереди из лощинки разлапистым кустам джузгуна, где её с потомством никто не заметит.

Ещё не было жарко, но я весь пропотел, и в глотке пересохло. Я жадно выхлестал полфляги воды, которую заготовил себе на день, и дал зарок, не прикасаться к ней раньше полудня.

Показавшееся из-за горизонта солнце точно указало мне стороны света, и я твёрдым шагом пошёл в направлении железнодорожного разъезда, куда намеревался дойти до заката. Но вдруг какая-то необъяснимая сила потянула меня в сторону.

Я шёл, пока не остановился перед норой, из которой петлёй торчало неподвижное тело змеи. Хвост и голова покоились в норе. Змеиная норка в пустыне - не просто дырка в земле. С одной стороны у неё образуется трапециевидное возвышение. Змея сама не роет землю, а использует норы грызунов, которые регулярно чистят их, выбрасывая мусор на поверхность, отчего образуется небольшой бугорок.

Когда змея завладеет норой, она вползает в неё, волнисто изгибаясь, а сам бугорок становится похожим на трапецию, узким концом уходящую к отверстию в земле. Я снял ружье и ударил змею прикладом. Песок и супесь, образовавшие этот бугорок, смягчили удар. Вряд ли я перебил ей позвоночник. Змея проснулась, выгнулась и подняла в мою сторону изящную головку с открытой крохотной пастью.

По утреннему холодку у неё ещё не было сил уползти в нору. Не понимаю, что заставило змею спать столь беспечно. Ведь она могла стать лёгкой добычей хотя бы того же длинноухого ежа или корсачка. Я молотил прикладом по её маленькой головке, а она опять поднималась и занимала всё ту же угрожающую позицию.

Змея была совершенно беспомощна из-за утренней прохлады, полусонная, а я вёл себя как бессмысленный, беспощадный и всесильный убийца, которому она не могла противостоять.

Когда её некогда изящная головка превратилась в плоский блин, шея змеи больше не поднималась. Змея извивалась в предсмертной агонии, но её голова всегда поворачивалась в мою сторону - змеиный тепловизор всё ещё действовал. Когда я нарочно отходил на шаг в сторону, расплющенная змеиная головка опять обращалась ко мне. Она вела оборону уже будучи наполовину мёртвой.

Сам я весь дрожал от азарта "охоты" и подспудного рудиментарного страха. Не скажу, что тогда мне стало стыдно за мою бессознательную агрессию, но это запретное бессознательное слишком часто прорывается в молодости, когда человек ещё мало чем отличается от зверя. Хотя всё же отличается - в худшую сторону. Зверь не убьёт за просто так безо всякой причины.

Придурок! Иного слова не сыскать. Я потерял почти час на забаву с беспомощной змеёй, которой до меня никакого дела не было. Кстати, это была песчаная эфа, змея удивительно несимпатичная из-за того, что её чешуйки не плотно прилегают к коже, а торчат, как чешуйки на прошлогодней еловой шишке. Из-за этого эфа лишена элегантной змеиной кожи, а вся из себя какая-то мохнатая и противная.

Поговаривают, она может атаковать зазевавшегося человека без предупреждения и очень агрессивна. Но в моём случае безрассудным агрессором был я. И всё лишь потому, что не сумел совладать с древним инстинктом, который предписывает любой обезьяне панически бояться змей из-за того, что те ловко лазают по деревьям ночью, когда обезьяна спит на ветках.

Инстинкты никого не оправдывают. Так маньяк может опустить автомат с раскалённым стволом посреди горы трупов и с невинным видом заявить, что ничего не помнит, как это случилось, а за свои дела не отвечает, потому что его рукой водил шайтан. Всё верно, чёрт попутал, но ведь убивал именно он. И ему отвечать за это, пусть он даже трижды не верит в загробную жизнь только потому, что космонавты в космосе ангелов не видели.

* * *

Из-за моей глупой возни со змеёй, я сбился с пути. Стрелка компаса как бы сошла с ума -- вертелась по-дикому. Наверное, подо мной были рудные тела какого-то месторождения. Спутниковый навигатор сообщал мои координаты на местности, но в нём не было данных о расположении забытого богом и людьми разъезда, куда я направлялся. А плоская беспредельность пустыни не даёт ориентиров.

Но едва поднявшееся солнце всё еще указывало мне возможное направление движения. Вместе с солнцем поднялся и ветерок. Ещё не припекало, но прохлада испарялась вслед за почти невидимой тут росой. Я на ходу перекусил украденным ещё вчера с общего стола катышком сушёного сыра-курта, отхлебнул экономный глоток воды из фляги и теперь бодро шагал по гладкой твёрдой земле в сторону железнодорожного разъезда. Километров через десять я обязательно услышу гул поездов, ведь в пустыне источник звука можно определить куда точнее, чем в лесу или горах, потому что тут не бывает эха. А там уже на рельсах сориентируюсь поточнее.

Всё бы хорошо, если бы не ветер. Он уже свистел в ушах вовсю и крепчал от минуты к минуте. Горизонт скрылся за серой пеленой.

Ветер нёс в мою сторону прыгающие шары перекати-поля и верблюжьей колючки. Перекати-поле образуется из разных видов растений, таких как кермек, качим, биюргун, рогач, резак, колючник, котовник и прочая сухая, почти безлистная растительность. Все эти растения объединяет то, что они для рассеивания семян образуют шары из веток и стебля, так называемое перекати-поле. У таких растений, как правило, тонкий стебель с растопыренными ветвями. В конце вегетационного периода стебель у основания пересыхает и отрывается или вырывается ветром прямо с корнем и уносится на большие расстояния. По пути к шару из сухих веток цепляется труха других растений. В конечном счёте образуется довольно большой ком, который рассеивает семена входящих в него растений. Ветер поднимает их высоко и крутит в пылевом вихре.

В воздухе также летали не обрывки бумаги, как мне показалось, а высохшие "лопухи" пустынного ревеня. Если бы я хоть на миг поверил словам Карлыгаш о магии Тенгри, то представил бы, как подвластные ему духи пустыни хотят вернуть меня назад в поселище тенгрийцев у блуждающего озера Кангыбас, где меня ждёт пожизненное рабство в затерянном оазисе. Но я наблюдал перед собой лишь привычные для этих мест метеорологические явления.

Если судить по моим часам, я прошёл быстрым шагом более десяти километров, но мятущийся по сторонам ветер не давал мне услышать шум поездов на железной дороге. Наверняка и встречный ветер не позволил мне пройти заветных десяти километров или вообще незаметно повернул меня в обратную сторону.

* * *

И тут я заметил предвестников надвигающегося бурана -- серую пелену, закрывающую горизонт. О песчаной буре в каменистой пустыне говорить как-то неуместно, потому что песок встречается тут только редкими островками с жёсткой растительностью, покрытой крохотными узкими листочками. Пылевой вихрь образуется из суглинков.

В полдень уже стало темно, как в ранних сумерках. Ветер дул резкими порывами, причём всякий раз с разных сторон. Если в иной местности ветер несёт вам в лицо пыль и песок, то здесь он в ураганных порывах швыряет острый щебень.

Кепку мою уже давно унесло, а догонять её не имело смысла, только время терять. Я заметил, что давно замедлил шаг и тяжело дышал, как солдат после марш-броска.

Порывистый ветер наваливался неодолимой стеной. Нагретый воздух тугим парусным полотнищем обжимал грудную клетку, словно приказывал остановиться и замереть на месте.

Но вот и долгожданная кульминация надвигающегося бурана - видимость стала практически нулевая, а взметнувшиеся пыль, песок и высохшая труха растений уже клубились в воздухе на одном месте, а не неслись по прямой. Так зарождаются вихри из общей круговерти.

По опыту я знал, что этот "пустынный дождик" продлится не более получаса, а самый натиск ветра придёт минут через десять.

Я снял ружьё, рюкзак и куртку, чтобы уменьшить парусность, и положил их на землю. В это время клубящееся пылевое облако осело, а по голой земле пошли гулять маленькие смерчики. Это явный признак того, что бестолковая гульба ветра по пустыне может затянуться.

Нос и глотка у меня были забиты пылью, слюны не было, язык превратился в наждачную бумагу. Я судорожно делал глотательные движения, пробовал прочистить горло. Ноги буквально плавали в луже пота в моих резиновых сапогах, которые я не умудрился сменить на кроссовки.

Я сел на куртку, чтобы меня не шатало под порывами ветра. Достал из рюкзака кроссовки. Они были похожи на резиновые теннисные тапочки, в них я чувствовал себя словно босиком.

Мне уже давно хотелось курить. Нужно было как-то умудриться уберечь огонёк зажигалки от ветра. Я скрючился в клубок и сложил руки домиком, чтобы поймать трепещущее пламя концом сигареты... Но порыв шквалистого ветра сначала повалил меня на спину, а потом заставил сделать кувырок с переворотом, как на уроке физкультуры в школе. Только вот школьники это упражнение делают на мягких спортивных матах, а тут я приземлился лопатками на отшлифованный за тысячелетия песчаными бурями плоский каменный массив, едва выступавший над поверхностью.

Были бы тут большие камни, я бы ещё мог придавить ими куртку, ружье и рюкзак, чтобы их не унесло ветром, но увы... духи ветров, прислужники Тенгри, взяли-таки свою дань.

И тут я увидел не просто духа, а настоящего джинна их бутылки, угрожающе расправившего передо мной свои объятия. Мне показалось, что я даже видел его злорадную ухмылку. Он подхватил меня и вознёс к небу. Как уж он меня шваркнул о каменную землю, я уже не помню, потому что сразу потерял сознание, едва лишь оторвался от земли.

Я и прежде видел, как вихревые столбы смерчей и смерчиков вертят зазевавшихся людей, но это были безобидные шалунишки, желавшие поиграть со своей жертвой, напугать, но тут же отпустить. Особенно забавно, когда он вертит женщину, а у той одна забота в голове - как бы попридержать задирающуюся юбку.

Этот смерч, подхвативший меня, был вовсе не настоящий торнадо, а среди круговых вихрей -- что-то вроде уличной шпаны, вечно строящей из себя крутых на расправу суперменов. Но мне и этого хватило, чтобы проваляться без сознания более полусуток.

Не иначе как он был сынком распаскудной распутницы, этой проклятой небом пустынной земли, от её порочной связи с шайтаном. Жалко, что не расспросил Карлыгаш, как молиться к небу Тенгри во спасение от смерчей.

Сознание я потерял сразу, как только воздушный поток сбил мне дыхание. Не могу сказать, на сколько сот метров смерч перенёс меня, но когда все утихло, я не нашёл ни рюкзака, ни куртки, ни сапог. Даже часы с руки слетели. Навигатор был в кармане улетевшей куртки, а фляга с водой катилась куда-то вместе с рюкзаком.

ГЛАВА 15

Не знаю точно, сколько я пролежал без сознания. Когда очнулся, на меня пристально глядел чей-то мудрый глаз неведомого мне божества пустыни. Чёрт-те что придёт в голову после всех этих заморочек с шайтанами да аруахами.

Когда я со стоном приподнялся на руках, глаз исчез. Когда я стал хоть что-то соображать, то понял, что пристально рассматривавшая меня большая черепаха просто втянула голову в панцирь.

Башка гудела, как после беспробудной пьянки целую неделю. К лицу невозможно было прикоснуться, да и не лицо это было, а черная от налипшей грязи потная морда, вся посечённая щебнем.

Зато теперь я снова точно знал стороны света - солнце уже садилось почти над горизонтом. Я хорошо помнил карту местности. Мне нужно было идти строго на восток, чтобы хотя бы пересечь железную дорогу, если уж не удастся точно попасть на разъезд. Деньги и документы оставались при мне. Не пропаду без рюкзака, ружья и электронных прибамбасов. Без воды вот только трудно, но не смертельно.

* * *

Ветер не утихомирился, он просто перестал гулять по сторонам. Теперь он упорно дул мне навстречу.

Я нетвёрдо стал на ноги, и чуть не опрокинулся под давлением такого плотного воздуха, хоть ты рукой щупай эту невидимую стену. Шаг за шагом я медленно побрёл против ветра на восток, как мне казалось. Это потом я догадался, что топтался кругами на одном и том же месте.

* * *

Прошёл, наверное, час, когда я увидел свой первый мираж. Вдалеке от меня вырос домик европейского типа и рядом с ним столб с проводами. В окнах уже горел свет, хотя ещё не совсем стемнело. Скорей всего из репродуктора на столбе раздавалась весёлая музыка. Кто-то забыл закрыть водопроводную колонку. Из неё журчала вода. Это журчание было куда как приятней любой музыки. Женский голос негромко напевал вслед за мелодией из громкоговорителя.

Забыв обо всём на свете, я кинулся к человеческому жилищу, где в холодильнике обязательно стоит трехлитровая банка с ледяной водой, которою я буду пить, пока не лопну.

* * *

Домик оказался на самом деле без окон и дверей. Половина шифера на крыше была сорвана сто лет тому назад. На наружных стенах облетела глиняная штукатурка, обнажив полоски деревянной драни, прихваченные проржавевшими гвоздиками.

На столбе болтались оборванные с одной стороны провода. С другой стороны провода тянулись к покосившемуся столбу, видневшемуся вдалеке. И то отрадно. Это был знак, что жильё недалеко.

Тут прежде, скорей всего, была какая-то времянка связистов или контора геологов. Ржавый бак для воды у входа был совершенно пустой.

Внутри домика нанесло песка и пыли. Деревянные полы были содраны мародёрами, которым также достались окна и двери.

Солнце село, и я не мог осмотреть, какая живность прячется в домике. Не знаю почему, но змеи, особенно безобидные стрелки, любят селиться в заброшенном жилье. Наверное, потому, что там любят устраивать гнезда мыши.

Я совершенно равнодушно к опасности плюхнулся в угол домика, прислонился взмокшей спиной в стене и наслаждался тишиной и покоем после изматывающего душу непрекращающегося свиста ветра в ушах, который ленился даже для разнообразия менять тональность.

Прикоснулся затылком к стене, прикрыл глаза, и спасительный сон милостиво отключил моё сознание.

* * *

Утром мне трудно было разлепить склеившиеся от гноя веки. Ещё не раскрывая глаз, я пожалел, что со мной больше нет фляги с водой.

Я судорожно сунул руку под ремень над пахом - секретное удостоверение, зашитое в майку, было на месте. Деньги и кредитные карточки тоже. Но тут на них не купишь и глотка воды. Ладно, тренированный человек не утратит без питья физической формы в течение суток.

Вот сейчас я всё-таки пальцами разлеплю веки, встану на ноги и пойду на восток. Скоро я должен буду услышать шум поездов. В пустыне его за десять километров различишь.

Какая-то букашка пощекотала мне руку, я небрежно смахнул её другой рукой, и у меня в глазах потемнело от жгучей боли. От меня, задрав хвост с острым крючочком на конце, убегал полупрозрачный жёлтый скорпион. Они здесь тоже маленькие по сравнению с египетскими, я уже не говорю про таиландских.

Обезручить мне только не хватало! Нужно прижечь рану. Для этого я специально держал в кармане брюк спички. Головку одной спички положить на рану, другую спичку зажечь и поднести к серной голове на ранке. Высокая температура воспламенения разрушит хотя бы часть яда.

Прижечь-то я прижёг, но рука распухла от яда и покраснела, как вязаная перчатка. Я со злобы швырнул горящую спичку на пол - да пусть горит всё синим пламенем, этот дом и эта пустыня!

Трудно мне сейчас поверить, как верно и безотказно сработало моё заклятье.

Даже не сухие листья или стебли, а нанесённая в домик растительная шелуха вспыхнула, как порох. Пустынная щитовая сторожка с вырванными дверями и окнами занялась огнём в один миг. Я еле успел выскочить наружу.

Если кто знает, что такое игривый круговой ветер в пустыне, тому не надо объяснять, как я оказался в огненной ловушке. Нанесённые вчерашним бурьяном шары перекати-поля вспыхивали и с громким треском рассыпались искрами. В воздухе надо мной вертелись догорающие ошмётки пепла и обугленные веточки. Я сорвал с себя тлеющую рубашку, затем майку и побежал напролом через стену огня, чтобы выскочить на безопасное место, но огонь бежал быстрее меня.

Как на грех, впереди пошла полоса суглинка, поросшего не только шарами типа перекати-поля, но и высохшей осокой, а ещё дальше были видны купины очень низкого высохшего тростника, над которым торчали высокие ветки-стрелы тамариска с листьями в виде сетчатых метёлочек.

Дело дрянь, вся эта сухая пакость будет гореть, как порох. Но не всё так безнадёжно - тамариск и тростник растут там, где осталась хоть лужица воды... Воды, вот чего мне так хотелось сейчас! Даже не пить, а омыться от прилипшей к потному телу гари и сажи. И смочить воспалённые ожоги.

С каждым броском вперёд казалось, что вот-вот я окажусь на чистой от огня земле. Но подо мной сейчас был не плоский скальный массив истёртых до основания древних гор, а суглинистая почва, покрытая редкой щетиной сухой растительности, по которой вольно гулял огонь, подгоняемый весёлым ветерком.

Нестерпимое жжение в паху я ощутил, когда от моих брюк остались одни шорты, а кроссовки превратились в шлёпанцы. Но я всё же нашёл силы на последний рывок - и очутился на чистом от огня пространстве.

За стреловидными ветками тамариска с уже покрасневшими полупрозрачными сеточками-мочалками листвы я увидел воду. За берегами, обложенными черными многогранниками плиток такыра было озерцо, скорее большая лужа, или даже болотце. Я с разбегу плюхнулся в воду и взвыл от нестерпимого жжения. Почти испарившееся озерцо оставило в себе всю соль, а то, куда я плюхнулся, была не вода, и рапа - солёный ил, который, как щёлочью, разъедал мою обожжённую кожу. Я выскочил из болотца быстрей, чем плюхнулся туда. Но нет худа без добра. Хоть я уже и остался босой, но остатки моих брюк перестали тлеть.

Волосы мои осмалились, как на забитом кабане под паяльной лампой, и высохшая кожа на голом черепе стянулась под проступившей солью, готовая вот-вот лопнуть.

Часов при мне уже не было, но и без того понятно, что солнце в самом зените - полдень.

С ума сходишь не тогда, когда зелёные человечки из летающей тарелки с тобой в контакт вступают, а когда всё тело саднит, горит и чешется. Вот тогда перестаёшь быть человеком, и всё человеческое тебе становится чуждо. Впору волком выть, где же та волчица с волчатами, чтобы составить мне компанию?

Я уже не знал, куда и зачем я иду. Мною владела одна навязчивая идея - если тут есть вода, солёная из-за просоленной за века почвы, то должен быть и чистый источник пресной воды, увлажняющий всю окрестность.

По неукоснительной логике, он должен находиться в самом центре этого скопища луж и лужиц, впитавших из почвы древнюю соль, оставшуюся от доисторического тёплого моря, где когда-то водились трилобиты.

Я положился на древний инстинкт, который никогда не обманет, в отличие от современных знаний. Тот инстинкт, который заставил меня не раздумывая выстрелить в кабанчика и свернуть к змеиной норе, которую моё сверхсовременное и модернизированное сознание не успело зафиксировать. И древний инстинкт меня не подвёл.

Правда, мои босые ноги уже начинали заплетаться. Икры скручивала судорога, как от холодной воды. Но я вышел-таки к зеркалу чистой, прозрачной и глубокой воды. Вне всякого сомнения, это и был главный источник. Наверняка на дне ключом била пресная вода. Подтверждала мою догадку и идеально круглая форма водоёма, характерная для места выхода подземных вод под давлением вмещающих пород на поверхность.

Я с блаженной улыбкой опустился на колени на берегу озерка и с наслаждением всмотрелся в прозрачную до самого дна воду, а не в мутно-коричневую жижу, как в окружающих лужах. Ключевая вода обещала прохладу. Мне показалось, что на дне источника ещё остался прошлогодний лёд. Прекрасные светло-радужные водоросли тянулись к поверхности.

Я с шумом выпустил воздух из обожжённых пустынным пожаром лёгких, чтобы вобрать в себя как можно больше живительной влаги и... поперхнулся так, что чуть ли не ожёг бронхи невероятно горько-солёным раствором чего-то едкого и жгучего.

Спазма перехватила горло и брюшную диафрагму. Сбой механизма дыхания был такой, что все мои мучительные попытки втянуть в себя хоть глоток воздуха заканчивались предсмертным мычанием раненого зверя, бьющегося в последней агонии. Меня спасло от удушья только то, что я упал навзничь, ударился затылком о чуть припудренный пылью камень и прикусил язык. Непроизвольный вопль от нестерпимой боли прорвал блокаду дыхания, и мой организм вспомнил, что он запрограммирован с неукоснительной регулярностью переключать дыхание с вдоха на выдох до моего самого последнего смертного часа.

Ещё минут пять я раздирал себе бронхи судорожными попытки втянуть в себя побольше воздуха, сопровождаемые утробным мычанием, пока дыхание моё наконец стало более ровным, без всхлипов и стонов.

Сознание я не потерял, но горизонт несколько раз качнулся у меня перед глазами, как у пилота самолёта, попавшего в турбулентный поток, когда кажется, что машина по своей воле машет крыльями.

На коленках я снова подполз к воде и только сейчас заметил, что берега озерца были окаймлены как бы инеем. Я тронул веточку какого-то засохшего суккулента, и с неё осыпались белоснежные хлопья, выросшие из кристаллов соли. Лёд на дне прозрачного озера оказался отложениями соли, а "водоросли" -- ажурные кристаллические конструкции, построенные выпавшими из перенасыщенного солевого раствора кристаллами.

Я распластался по земле под палящим солнцем и чувствовал, что закипаю.

Мне уже стало как-то все равно, найду ли я пресную воду или нет, после того, как я познал на собственной грудной клетке, раздираемой спазмами, что воздух дороже воды, без которой можно прожить несколько дней, а без воздуха - считанные минуты.

Когда решил встать, я с удивлением узнал, что я теперь больше не могу с прежней лёгкостью вскочить на ноги и вообще не могу подняться. Не девять секунд, как на ринге после нокаута, а добрых десять минут я, пошатываясь и ловя равновесие, поднимался на сведённые судорогой ноги и наконец-то сделал первый шаг.

Перед глазами уже не стояла воображаемая карта, где было чётко обозначена цель - железнодорожный разъезд. У меня оставалось единственное побуждение - идти, чтобы не упасть и больше не встать. Если упаду -- достанусь корсакам и каскырам на ужин.

Поначалу шагать было не так уж трудно. Под ногами был твёрдый такыр, я шёл как бы по плацу, вымощенному многоугольными плитами. Но чуть позже чёрные лепёхи такыра стали крошиться, истончаться, и вот через некоторое время я уже брёл по щиколотку в вонючей грязи солёного болота, припорошенной пустынным "инеем" -- пушистым слоем кристаллов соли.

Когда болотная грязь дошла до колен, я начал менять направление в поисках выхода на мелкое место, но всякий раз липкая маслянистая трясина всё глубже утягивала мои ноги. Уже и идти было нельзя - едва только с хлюпаньем вытащишь одну ногу, как другую болото затянет ещё глубже.

Когда я совсем выбился из сил, то заметил, что берег соленого болота совсем уже близко. До него оставалась каких-то пару метров. На берегу торчала сухая осока или остролист, мне в тот момент было не до ботаники, чтобы классифицировать растения. Но за эти два метра до берега пришлось расплачиваться с каждым шагом все более глубоким погружением в болото. Когда я судорожно ухватился за сухую поросль на прибрежной кочке, я уже был по шею в вонючей солёной жиже.

Я понял, что не утону, потому что разжать мои руки, намертво уцепившиеся в жёсткую поросль на берегу, можно будет после моей смерти только рычагом. Мой голый обожжённый череп раскалился под солнцем, но я не мог уже даже смочить его полужидкой грязью, чтобы оставить на нём хоть какую-то защитную плёнку от палящего солнца.

ГЛАВА 16

Я не потерял сознания, а держался стойко. Благо, тут не было назойливых осенних мух, а то они добавили бы мне мучений. Для них тут просто не было пищи.

Перед закрытыми глазами у меня катались огненные колёса, рассыпая искры. В ушах стучал пульс, и вообще так шумело, что я не расслышал бы даже выстрела над ухом.

Беспорядочное мелькание картин перед закрытыми глазами сменилось устойчивыми фантомами. Самым ярким видением была улыбающаяся морда тайгана, к ошейнику которого была привязана фляга с водой.

-- Пей! - гавкнула собака, и я зубами вцепился в сосок на конце фляги, который был похож на жёсткую соску для детского рожка с молочной смесью.

От пресной воды голова закружилась, как от водки, и я снова ушёл в полубессознательное небытие, где выдумку не отличишь от настоящего.

Следующим видением явилась Карлыгаш на строевом коне, похожем на чистокровного дончака. Я понимал, что в действительности тут могут выжить только неприхотливые мохноногие коняшки, похожие на лошадей Пржевальского, но царственная наездница восседала именно на длинноногом коне.

Карлыгаш была в остроконечном шлеме и блестящих доспехах. За спиной её стеной выстроились ордынские полчища с развивающимися боевыми значками на копьях.

-- А я за тобой пришла, миленький! - звонко рассмеялась Карлыгаш и подала мне руку.

Я почувствовал, что поднимаюсь, точнее - возношусь. В глазах была не темнота, а плыла какая-то фиолетовая темь с прожилками алых и оранжевых разводов, как будто ещё не застывшая текучая магма, стекающая по склону кратера вулкана, потухшего тут миллионы лет назад.

* * *

Так вот оно какое, это тенгрийское Небо! Не знаю только, за какие заслуги я туда попал. Тьма спала с глаз. Вокруг было царство белого цвета и нестерпимого яркого света. Потом из радужного сияния постепенно начали проступать очертания неземных существ и неведомых предметов.

Меня возносили, переносили, поднимали и опускали ангелы в белом с ног до головы. Я ощущал, что возлежал на странном ложе, пронзённом лучами нестерпимо яркого света и блестящими молниями, которые пучками отходили от меня. Хотя меня самого как бы и не было. Я не видел у себя ни рук, ни ног. Я превратился в пульсирующее облачко. От меня осталось только чистое сознание, которое владело моим зрением и слухом, но тела в целом я не ощущал.

* * *

Я не видел повелителя неба, он остался скрытым от меня, но вопрошающий призыв хана Тенгри я всё же слышал, точнее, ощущал всем своим оставшимся существом в виде ядерно-электронной плазмы или неизвестного науке силового поля.

-- Ты половину своих коротких прожитых лет был предан злу!

Хоть сейчас у меня и не было тела, но я почувствовал, что мурашки у меня как будто бы пробегают по коже. Рассудок, по привычке жить среди таких же грешных людей, как и я сам, лихорадочно искал, что бы такого соврать в ответ, чтобы половчее выкрутиться. Но холодное сознание оказалось честнее рассудка:

-- Да, я предавался искушениям и искал греха.

-- Тебя бессознательно влекло к запретному?

-- Не, я осознанно находил в нём пресыщенное удовольствие.

Голос повелителя Неба своим утробным гулом походил по тембру на звучание оркестровой тубы, но с угрожающими призвуками предгрозового рокота, от которого воют собаки и запираются в муравейнике муравьи. Эти звуки не разрушали пространство вокруг, а созидали его, и сами были этим миром.

-- Стремление первенствовать?

-- Знакомо мне с малых лет.

-- Природная жестокость?

-- И это во мне есть.

Всё вокруг меня обрело реальные очертания, а я обрёл живое тело. Точнее, съёжился, скукожился и превратился в маленького мальчика-с-пальчик, четырёх-пяти лет отроду. Малышу доставляло удовольствие обжигать крапивой голые ножки плачущей сестрёнки.

-- Страсть к стяжательству богатств и финансовому всемогуществу?

Декорации моделируемого, но совершенно реального для меня мира вмиг изменились. Вот я уже тайный наследник английского лорда в своём замке. Таким я видел себя в мечтах ещё подростком после просмотра очередного костюмно-исторического фильма из жизни английских аристократов.

-- Жажда крови?

Трёхмерный вещный мир превратился в поле яростной битвы, усеянной телами павших. Я - великий полководец и изощрённый тиран, изводящий под корень целые непокорные народы на мегауровне, а на микроуровне -- саморучно изощрённо пытающий своих жертв. Это тоже из подростковых фантазий, выросших и взлелеянных для меня миром кинофильмов и компьютерных игр.

-- Тебе ведом подлый страх. Ты трус!

-- Да. И настолько трус, что жгучий стыд за собственную трусость толкает меня на безрассудную храбрость.

-- Ты способен на предательство!

-- Да. Я смогу предать. Во мне живёт предатель.

-- Из-за страха смерти?

-- Нет. Смерти я не боюсь. Но мне смогут внушить, что моя подлость пойдёт на пользу людям. Тогда я предам ради торжества ложной идеи справедливости.

-- И останешься доволен собой?

-- Нет, сломаюсь.

Хозяин Неба знал обо мне всё. Любые потаённые уголки моей мелкой и жалкой душонки были ему открыты. Я уже не боялся его. Мне уже незачем было бояться - всё кончено. Мне страшно хотелось того, чего я был начисто лишен при жизни - чистосердечного покаяния.

-- Ну же!

-- Что, владыко?

-- Произнеси, о чём так страшно вожделеешь.

-- О ч ём именно? -- Это уже пустилось на хитрость моё чистосердечное сознание, а не только подленький рассудок.

-- Грешен! Грешен! Грешен... Каюсь! Каюсь! Каюсь!.. Пусть не будет мне прощения во веки.

-- Не верю, -- был мне ответ.

На возрождение в новом теле на сочных пастбищах, где пасутся небесные скакуны, мне рассчитывать не приходится. Жаль, что Карлыгаш при моей жизни не сказала мне, каков у тенгрийцев ад. Хотя нетрудно догадаться. Если на суде в тенгрийском чистилище терзает такая душевная мука, то что же меня ждёт в ихней преисподней?

* * *

По ходу страшного для меня суда ангел Карлыгаш несколько раз подлетала ко мне, проводила прохладной ладошкой, как мне казалось, по моему горячему лбу, а иногда и целовала.

-- Потерпи, миленький, скоро всё кончится!

Её голосок звенел колокольчиком, а голос хана Тенгри гремел, как огромная буддийская труба, раструб которой из-за её тяжести лежит на земле:

-- Ты ни разу не подал нищим!

-- Меня приучили презирать лузеров.

-- Ты равнодушно проходил мимо мёртвых тел.

Презрение к самому себе выплеснулось у меня в отчаянный вопль протеста:

-- Но я ведь никого не погубил!

-- Да, ты не погубил ни одного человека, но ты ведь никого и не спас.

Трубный глас хана Тенгри заставил дрожать и вибрировать каждую часточку бесплотного пространства, вобравшего меня.

-- Ты не готов к истовому покаянию и искуплению, но терзающие твою душу муки раскаяния станут неодолимой преградой для необузданных страстей, родового проклятия шайтана, совратителя беспутной матери-земли, породившей ядовитых гадов, хищных зверей и тебя.

ГЛАВА 17

Я проснулся в своей охотничьей халабуде на постилке из камыша. Раскрытая дверь мне показалась рамой картины, изображающей бездонную синь неба в ту пору, когда осень в самом разгаре. Её порождала ни с чем несравнимая кристальная прохлада ноябрьского воздуха, напоённого ароматами последних голубых цветочков какого-то молочая, который здесь ещё до холодов успеет пустить по ветру семена-парашютики, как весной их пускают одуванчики.

На мне был совершенно чистый и даже, как я заметил, совершенно новый охотничий камуфляж, под рубашкой - белоснежная майка с розовой окантовкой. Но что меня окончательно добило, так это белоснежные носочки с розовыми цветочками. Я даже пошевелил пальцами на ногах, чтобы убедиться, что это не сон. От меня пахло какими-то парфюмерными композициями на ароматической основе розового масла.

Чтобы окончательно очнуться от кошмарного наваждения, я ощупал свои руки, лицо и провёл ладонью по голове. Под пальцами пружинила щётка совсем недавно отросших волос. Ни шрамов, ни язв на чистом лице.

Приподнявшись на жёстком ложе, я увидел мой полуавтомат 16-калибра в чехле и карабин, наполовину полные патронташи, тщательно отстиранный рюкзак и новый камуфляжный бушлат с удобной "разгрузкой". Похлопал по карманам - телефон, GPS-трекер были на месте, как и часы на запястье. И тут меня как судорогой передёрнуло, я лихорадочно сунул руку за пояс -- зашитого в майку секретного документа не оказалось на месте.

-- Потерял что-нибудь?

На фоне картины неба с бездонной синевой осени в дверном проёме появился мой старый егерь со своим неразлучным автоматом через плечо.

-- Карточку идентификации.

-- Было бы о чём беспокоиться! Теперь у всех новая идентификация.

Я не стал разгадывать очередной ребус деда. Явь и сон ещё переплетались в моём затуманенном сознании, хотя я проснулся бодрым, здоровым и полным сил, как и полагается после ночного отдыха на нетронутой природе.

-- Поднимайся! Пора собираться в дорогу.

Я недоверчиво скосился на деда, словно и он мог быть моей очередной галлюцинацией, и спросил:

-- Откуда на мне чистая одежда?

-- Карлыгаш тебя помыла и переодела.

-- Не помню, -- честно признался я в накатывающей на меня деменции, точнее, во временных провалах памяти.

-- Некогда вспоминать, пора уходить.

Я проверил ещё раз свою охотничью амуницию и рыбацкие снасти. Всё было на месте - ключи, деньги, остальные документы, кредитные карты. Не было только сахара, галет и тушёнки, что я оставил как НЗ.

* * *

Мой отмытый и смазанный квадроцикл завёлся с ходу, словно на нём перезарядили аккумулятор. Дед медленно шёл за мной, как уж повелось между нами, на изрядном расстоянии.

-- Голова не кружится? - насмешливо скосился дед на меня. - Не подташнивает?

Я всё ещё был как бы не в себе. Не мог вспомнить, что было вчера после вечерней "зорьки". Меня даже пропажа секретного документа, зашитого в сгоревшую майку, не беспокоила. А картины бегства по пустыне и свидания с белоснежными ангелами давно переплелись в какой-то кошмарный сон фаната компьютерных игр, не отличающего виртуальной реальности от сугубой действительности.

-- Старый, мы что, крепко выпили с тобой вчера на прощание?

-- Ни боже ж мой! - усмехнулся ехидный дедок.

-- Я видел сон, будто бы я умер, а ваш Тенгри судил меня по грехам моим. Только не помню, куда я попал после смерти - в ад или рай.

Старик ухмыльнулся:

-- Тенгрийцы - материалисты и прагматики. У них нет ада, вернее, все пути ада ты проходишь ещё при жизни на земле. После воскрешения душа твоя вселяется в обновлённое, но всё то же самое тело.

Я пытался хоть что-то прочитать в его выцветших синих глазах почти без ресниц, но дед был невозмутимо спокоен, словно бы мы с ним только вчера мирно прогуливались по берегу озера Кангыбас.

-- Смерть, паря, у тенгрианцев только временная остановка, что-то вроде как бы поезд стоит на железнодорожном разъезде, дожидаясь зелёного света семафора. Пока душа спит, тело твоё "на ремонте" у ангелов до самого пробуждения к новой жизни.

Я остановил квадроцикл. И, наверное, глянул на деда с таким выражением, что во мне легко было бы распознать шизика.

-- Так что, я умер и воскрес в обновлённом теле?

-- И с обновлённой душой, -- отвёл плутливые глаза старый охотник. - Выбрось дурное из головы! И чего ты к этой стародавней вере привязался? Ты жив-живёхонек и ещё долго будешь жить, дышать, пировать и воевать. Тебя ждут большие дела на многогрешной земле. Рано тебе ещё на покой.

Он подмигнул мне с такой наигранной весёлостью, которая показалась мне грубой издёвкой.

-- У тебя фляга в рюкзаке. Карлыгаш тебе на дорожку моего бальзама нацедила. Отхлебни-ка три глотка, полегчает.

И действительно полегчало, но голова от этого не прояснилась, и на душе легче не стало.

* * *

Я выехал из котловины древнего, полустёртого ветрами вулканического кратера и остановил машину. Пустынный оазис у озера Кангыбас разительно переменился. Исчез пыльный налёт, который прежде притушёвывал яркие краски природы, как патина старит антикварную бронзу. Похоже, недавно выпали обильные дожди и смыли пыльный налёт с камней и редкой зелени. В далёких зарослях на деревьях уже золотилась листва. Зеркало озера стало тёмно-синим. А каменные столбы, остатки древнего горного кряжа, окрасились красно-коричневыми тонами.

И без того чарующий воздух пустыни там, где есть хоть пригоршня пресной воды у еле точащегося из-под земли источника, как бы перенасытился ароматами отцветающих растений и рыбным духом от тростника и камыша, потому что прибитая дождями пыль перестала забивать тебе нос, приглушая запахи.

Сверху почудился протяжный клик, не похожий на курлыканье журавлей. Я задрал голову и увидел в синем небе цепочку отлетающих лебедей в позолоченном солнцем белоснежном оперении.

-- Это уже последние, -- вздохнул старый егерь. - С выбелившимися птенцами. Пролётные. У нас на озере гнездиться не хотят. Тянет их на север, где родина.

-- А вот меня уже не тянет, -- пробормотал я как бы не в себе. -- Слушай, старик, а если я как-то вдруг к тебе ещё раз сюда проберусь, а то и останусь навсегда. Не прогонишь?

-- Прогнать-то не прогоню, только вот что...

-- Что -- что?

-- Словами не объяснишь... Вот кусни-ка на зубок.

-- Перекати-поле?

-- Ага, жаза-сагыз.

Я надкусил сочную сине-зеленоватую веточку. Скулы свело от едко-солёной горечи.

-- Саднит? Вот то-то же. Одно дело туризм в своё удовольствие, а другое - суровое выживание, борьба за жизнь в экстремальных условиях.

Мы помолчали, не глядя друг на друга. Что-то уже прочно связывало нас, хотя мы и держались всегда на изрядном расстоянии друг от друга, а вот что именно - я не мог тогда понять.

-- Ну, прощай, отец!

Я протянул было руку, но быстро одёрнул её, когда дед шарахнулся от меня.

-- Не прикасайся ко мне, сколько раз повторять! И не торопись, я тебя ещё провожу чуток вон до тех скал.

Он шёл со своим неразлучным автоматом на плече мерным шагом на изрядном расстоянии от меня, а я еле полз за ним на первой передаче. Хотя я давно перестал бояться, что дед выстрелит мне в спину.

ГЛАВА 18

За стеной скальных столбов открылась знакомая безжизненная плоскость пустыни до самого горизонта, который уже не скрывала пыльная дымка, и тут я увидел то, чего можно было ожидать, если потерять секретное удостоверение Центра. Дед сдал меня, что говорится, как стеклотару.

Не зря малейшее нарушение дисциплины у подпольщиков карается быстрой и неминуемой смертью. Это просто акт милосердия по сравнению с такими изощрёнными пытками в гостях у службы безопасности, что имя своё забудешь и от матери родной отречёшься.

Мои пальцы до боли сжали ручки руля квадроцикла...

На белом от соли плотном такыре стоял десантно-грузовой винтокрыл, а вокруг него вяло помахивали лопастями на ветру три штурмовых вертолёта. Я дёрнулся всем телом да так, что ненароком заглушил двигатель машины.

Меня издали пристально рассматривали трое офицеров. Все были в брюках навыпуск, а не в полевой форме. Понятно, гэбистам сапоги и высокие ботинки в кабинете ни к чему.

Так вот почему дед велел мне поглубже упаковать оружие и спрятать патроны.

-- Не дёргайся, -- коротко приказал старый егерь и, повернувшись к военным у вертолётов, скрестил руки над головой.

Один из военных снисходительно махнул рукой - мол, ладно, поболтайте ещё. Не к спеху.

-- Что, дед, продаёшь меня по горячим следам? - скрежетнул я зубами. - Эти трое по мою душу?

-- Ты с ними полетишь на Южный Урал.

-- Мне нужно в Москву!

-- Прости, Москвы больше нет...

-- Что ты городишь!

-- Москвы больше нет. Питером тоже пришлось пожертвовать.

-- Ты чо, старик!

-- Мы не могли позволить себе раскрыться прежде времени. Выждали, когда идиоты с обеих сторон отстреляются по полной, а потом уже вломили им по самую крышку гроба.

Я с опаской скосился на него:

-- Что, война?

-- Война.

-- Когда успели-то за пару дней?

-- Посмотри-ка на часы, паря.

Всё сходится по дате и по всем приметам -- уже шла вторая неделя ноября. Пыльная жара сменилась бодрящей прохладой, а пустыня обрела запах предзимней свежести.

-- Я почти полтора месяца провалялся в горячечном бреду? Да не крути ты, дед, а говори начистоту, чего уже там теперь! Сам-то я ничего не помню, хоть убей.

-- Не в бреду, а в гипнотическом отрешении от действительности.

-- И кто меня отрешил?

-- Моя внучка Карлыгаш. Ты проходил комплексную проверку на предмет лояльности народной власти и профпригодности для должности генерал-губернатора.

-- Где?

-- В центре психотронного тестирования, которым теперь руководит Карлыгаш, старший лейтенант медицинской службы народной армии.

-- Что-то никаких медицинских корпусов я у вас не видел.

-- Центр там, -- дед постучал каблуком по земле. - На шесть этажей под нами. Через него прошли все руководители комитета национального спасения. И главнокомандующие родами войск. А теперь вот очередь за командармами.

-- И что за проверка? Детектор лжи?

-- Полиграф -- позапрошлый век. Спецы отсканировали все самые потаённые уголки твоей памяти, начиная с внутриутробного развития.

-- И Карлыгаш всё это видела?

-- Это её работа.

Я бы дорого отдал, чтобы дед не заметил, как загорелись мои уши и щёки.

-- А если бы я не прошёл проверки?

-- Прости, мы бы с тобой тут не стояли. У любой революции плохо с чувством юмора.

-- Выходит, Центр меня сюда, как щенка слепого, для проверки на вшивость носом ткнул, даже не спросив согласия? Могли бы и сказать.

-- Не могли. Будущие руководители народного правительства знали, что делают. При нынешних способах прокачки информации на допросе с пристрастием никто не устоит. Инквизиция и гестапо - просто наивные костоломы по сравнению с нынешними утончёнными палачами. Ты бы мог выдать с добрую сотню подпольщиков, а наших людей - горстка золотых крупинок среди песка на дне морском. Остальные - явные враги или тайные недоброжелатели революции. Так было всегда.

-- Паранойя - дегенеративное заболевание психики, -- нерадостно отшутился я. - Людями надо верить. Человек по природе - добр.

-- Примерно сто лет назад, ну, скажем, с 1960 года, эти добрые люди, как из верхов, так из самых низов, в каком-то метафизическом соитии сознательно и подсознательно принялись выхолащивать русскую душу, а деревенский люд сердца Руси загонять в галоши на босу ногу.

-- Хватит конспирологии, -- отмахнулся я.

-- Русофобия русских и маразматическое преклонение великой самобытной цивилизации перед всем заграничным на пустом месте выросли? Скажи ещё, что такова диалектика человеческой природы. Ненависть русских детей к "сраной Рашке" -- закономерный процесс развития русского народа?

-- Хватит, дед, демагогии. Ты скажи честно - это третья мировая война?

-- Бог миловал. Всё уже спокойно.

-- А кто первый бузу забузил?

-- Когда новые американские конфедераты замкнули кольцо блокады вокруг Вашингтона, точнее, всего округа Колумбия, глобальные властители мира от радости уже ручки потирали.

-- Чему радоваться-то? Мировому ядерному конфликту?

-- Кому война, а кому мать родна. Они всю историю возносились на мировых конфликтах. Древний Египет обрушился - они сплотились, пал Вавилон - они выучились бухгалтерии и финансам. Погиб Древний Рим - они разбогатели. Князь Святослав снёс Хазарию - они уже в арабской Испании заправляют халифатом, осваивая античное культурное и научное наследие. Королева Изабелла в год открытия Америки выгнала их из освободившейся от арабов страны - они уже в Западной Европе, а потом и в Америке. Гитлер вытолкнул их на восток - они уже в сердце России. Кольцо глобализации замкнулось.

-- Ну и причём тут древняя история?

-- А притом, что взбесившиеся глобальные лидеры заставили Америку шарахнуть по Москве и Питеру, чтобы вызвать ответный удар русских. И окончательно добить всех белых европейцев на обоих континентах. И на гребне третьей мировой войны вознестись до высот повелителей всей планеты с цветными подданными.

-- И что Россия? Правительство? Генштаб?

-- Да что там либеральная Россия! Команду "пуск" отдавали майоры на свой страх и риск, пока генералы неслись с упакованными чемоданами к аэродромам.

-- Долго длился обмен ядерными ударами?

-- Обмена не было. Была атака и был ответ.

-- Потери равнозначные?

-- Ага. В Америке -- только Нью-Йорк и Лос-Анджелес, у нас -- только Москва и Питер.

-- А в Европе?

-- Почти что без потерь - Брюссель да Варшава, не считая ударов тактическими зарядами по Косову и Стамбулу.

-- А Китай, Корея, Индия, Пакистан, Иран, Израиль?

-- У них свой восточный междусобойчик. Они нас никаким боком не зацепили. Масштаб ударных сил не тот.

-- Ты говорил про народное правительство. Наши-то когда раскрылись?

-- Когда увидели в деле все российские и американские баллистические бандуры и ракеты-перехватчики. Большая их часть самоликвидировалась или свалилась в океан. С обеих сторон в арсенале оказалось больше натурных макетов, чем реальных боевых "ядроносов".

-- Не может быть!

-- Ещё как может. Если конструктор или технолог на оборонном предприятии получает меньше, чем сантехник во дворце олигарха, то на боевую технику можно наплевать и позабыть.

-- И что потом?

-- Первым делом наши сняли всю орбитальную космическую группировку, как противника, так и российскую. Затем сразу же уничтожили все корабли первого ранга и авианосцы всех флотов без разбора...

-- Потопили?

-- Нет, именно аннигилировали. Заодно с атомными подводными лодками. Потом кропотливо обработали с орбиты все космодромы, пусковые шахты, ну и аэродромы стратегического значения.

-- И это всего за полтора месяца?

-- Что ты городишь! На всё ушло чуть более полутора суток.

-- А потом - полная и безоговорочная капитуляция противника?

-- Кому она нужна, эта твоя капитуляция! Родную страну нужно возрождать, а не в дипломатические бирюльки играть. Порядок в своём родном доме наводим. А товарищи за океаном пусть сами о себе подумают. У них и без нас забот хватает.

-- Слушай дед, ты мне скажи честно, раз уж я проверку вашу прошёл, откуда у нашего Центра силища такая? Я даже ни сном ни духом не знал.

-- А тебе это знать не положено было.

-- Да ты, наверное, и сам-то не знаешь.

-- Я-то про это ещё с юных лет узнал, когда под Кангыбасом центр психотронного тестирования наши втихаря строили.

-- Понятно, местность самая пустынная. Что там та Шамбала! Только вот на кой его было строить?

-- Контрмодерн превратил людей в денатуратов - безголовых пожирателей удовольствия и имбецилов. Лишённый человеческой природы выродок безопасен для любых властей, но бесполезен в жизни. Приходилось подбирать контингент по крупицам. За тобой, например, следили ещё с детского сада.

-- Кто?

-- Охотники за оставшимися одарёнными личностями... Тут, понимаешь, дело вот какое. Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе от 1975 года в Хельсинки, подписанный со стороны СССР Брежневым, имел секретное приложение в виде договорённости ядерных стран о запрещении разработок оружия массового поражения более эффективного, чем термоядерное. Заодно с похоронами проекта аннигиляционного оружия тихой сапой были закрыты все перспективные разработки безграничных источников энергии, антигравитационных космических двигателей и прикладной левитации, а также неконвенциональных систем передачи информации на субгалактические расстояния, к которым вплотную подошли тогда японцы. Эпохальные открытия объявили лженаукой. Прорывные изобретения забетонировали напрочь, а первооткрывателей попросту убрали. Разрешили оставить только технологическое совершенствование компьютеров для глобального контроля за информацией и населением.

-- Как это?

-- Ну, посредством внутримозговых имплантантов. Лучшие учебные заведения мира превратились в примитивные ПТУ для детей с задержкой умственного развития. Но у некоторых детей имплантанты отторгались, и они сохраняли творческие способности. Одним из таких вундеркиндов оказался ты.

-- И как же меня не подвергли лоботомии, чтобы превратить в дебила?

-- А ты не перебивай, потому как мы людей задерживаем, -- махнул дед рукой в сторону военных. - Американские "яйцеголовые" создали на самом верху интеллектуальной элиты инсайдерскую подпольную организацию "Никола Тесла", которую тайно финансировали не только куклуксклановцы, но и здравомыслящие магнаты-производственники из военно-промышленного комплекса. Со временем в их руках оказались копии засекреченного архива самого Теслы и прочие "Х-файлы" вплоть до контактов с внеземными цивилизациями. Русские разжились закрытыми архивами академика Вернадского и даже фантаста Ивана Ефремова, наследие которого "закрыл" председатель КГБ Андропов. Старые, ещё бериевские чекисты постарались. Они же отсняли закрытые архивы научных "шаражек" ещё с прошлой Мировой войны, а также материалы исследования Тунгусского метеорита. Но в первую очередь наши учёные отбросили в утиль специальную теорию относительности Эйнштейна, чтобы снять мыслительные стопоры у теоретиков.

-- Ну а как же полигоны для натурных испытаний военной техники, монтажные корпуса и производственные базы? Без этого технологического скачка не будет.

-- Старые чекисты подобрали укромное местечко в жутких для обитания горах Восточной Сибири посреди вечной мерзлоты и позаботились отвести от него объективы спутников-шпионов. А уже когда к общему делу подключились японские учёные, то подземный мозговой трест заработал в полную силу.

-- Они что, обеспечили технологический прорыв?

-- Не технологический прорыв, а научно-техническую революцию. Полвека ушло на то, чтобы вернуть цивилизацию на утраченные позиции прорывного развития. А дальше ты сам всё узнаешь.

* * *

Военные подошли, отдали нам честь, но дед махнул им рукой, чтобы пока помолчали.

-- К чему эти ненужные салютации? -- пожал я плечами.

-- А как же! Теперь ты командарм-6. Они доставят тебя в штаб, в столицу, для представления к должности и введения в курс дела.

-- Так Москвы ж больше нет, ты сам сказал.

-- Тебе доставят в Русьград на Урале, неподалёку от доисторического Аркаима. Это бывший командный пункт военного округа, ещё советский, двадцать этажей под землёй, рабочие камеры подвешены на тросах, перекрытия этажей подпёрты рессорами.

-- Понятно, чтобы выдержать прямое попадание ядерного заряда. Видел я один такой под Киевом. Заброшенный, правда.

-- Этот тоже был заброшенный. Часов примерно через шесть в твоей памяти активируются информационные установки, которые ввела тебе в мозг Карлыгаш. Ты будешь знать всё, что тебе нужно на первое время. Остальные вводные тебе передадут в штабе.

-- Ты хоть укажи примерно зону моей функциональной ответственности.

-- Тебе достался самый мирный треугольник "Сталинград - Батум - Ленкорань". Ни одного радиоактивного пятна, разве что пара-тройка, оставшихся от попаданий тактических ядерных зарядов на турецкой территории рядом с границей твоего генерал-губернаторства. Это тебе не профилактическая полоса против нарушения государственной границы после подрыва ядерных мин вдоль всего течения Амура.

-- С Закавказьем, что, - опять "дружба народов"?

-- Э-э, это не твоя забота. Дружбу надо выслуживать веками. Этим займутся потомки. Детский сад для братских народов давно закончился. Пора и нам повзрослеть. А пока что страны Транскавказии просто независимые, но нейтральные лимитрофы. Твоя забота - охранять их границу от наркотрафика, бородатых самоподрывников и самопальных ракет, а жить эти страны будут своим умом как им заблагорассудится. Для нас важней Кавказский хребет как естественное препятствие для переброски сухопутных войск, а не имперское владычество.

Полковник постучал руками по часам:

-- Товарищ командарм, простите, -- время!

-- А эти куда прутся? - хором, как близняшки, удивились оба подполковника рядом с ним, когда на гребень холма вышли молодые парни и девчонки в камуфляже.

-- Традиционные проводы почётного гостя у кочевников, -- ухмыльнулся дед. - Народные обычаи надо уважать.

Ребята в камуфляже что-то кричали мне в напутствие, сорвав с головы береты. Только Карлыгаш в медицинском халате и белой косынке оставалась невозмутимой.

-- Через полгода это будут твои лейтенанты, -- с гордостью кивнул на них дед.

-- Все?

-- Не все. Тот, кто пройдёт испытание суровой зимой в пустыне.

* * *

Я ожидал от Карлыгаш по крайней мере безмолвного спокойствия восточной красавицы при прощании с возлюбленным. Не хотел, чтобы, как в индийском кино, глаза её медленно заполнились слезами, которые, чуть подрагивая на веках, рано или поздно прольются и побегут по щекам.

Но вместо невозмутимого спокойствия или страдания я увидел торжествующую улыбку на её губах и взгляд, преисполненный какого-то радостного ожидания и, чёрт побери, какой-то гордости не за меня, а за себя. А голубые глаза с зеленоватым переливом словно пели старинную песенку прадедов: "Никуда не денешься, влюбишься и женишься - всё равно ты будешь мой!" Она даже не подошла ко мне, больно уколов моё самолюбие.

-- Не будем время на девок тратить, -- поторопил меня дед. - Люди ждут, а я тебе ещё не всё рассказал.

Я его тогда так возненавидел, что готов был вывалять в мелкодисперсной пыли, в которой утопали наши ноги среди плоских камней. Понятно, внучка у него самая младшая и любимая. Её всех жальче. Дед как будто понял меня:

-- Не обижайся, паря. Эх, обнял бы я тебя на прощание, полюбился ты мне, да нельзя.

-- Ты же обещал мне свою тайну перед расставанием поведать. Расскажи теперь, почему ты от меня, как от прокажённого, шарахался.

-- Я тебе без слов все покажу, так наглядней будет. Приложи мне к щеке свой телефон.

-- А кому тебе звонить отсюда?

-- Приложи. Потом сам увидишь.

На щеке деда как-то уж слишком быстро проявился отпечаток клавиатуры моего телефона. Как на телеэкране в замедленном повторе по дублённой коже деда пошли волдыри. Они набухали на глазах и лопались. Капельки сукровицы катились по седой бороде.

-- Что это? - брезгливо отшатнулся я, причём весьма бестактно.

-- Синдром тотальной аллергии. Абсолютная непереносимость городской цивилизации.

-- Это у тебя от рождения?

-- Нет, после сорока началось.

-- Болячка заразная?

-- Как тебе сказать... Зараза передаётся на словах, когда они расходятся с делом. Ну, хватит болтать!

Дед кивнул полковнику. Тот отрапортовал и сообщил:

-- Товарищ командарм-6! Прошу ознакомиться с содержимым пакета и расписаться.

Лопасти вертолётов и винтокрыла начали медленно раскручиваться. Я завёл квадроцикл и пустил его с моим охотничьим и рыбацким богатством в сторону провожавших меня парней.

-- Ребята, забирайте мою тарахтелку!

Парни в военном камуфляже на прощание засвистели, словно на спор, кто кого пересвистит. Карлыгаш сдержанно махнула мне косынкой. Я помахал ей в ответ.

-- Ну, нечего в романтику играть, служивый. Не до сантиментов. Ты теперь человек государственного масштаба.

-- Мы ещё с тобой увидимся, старик?

-- За дастарханом у хана Тенгри. Мне девяносто шесть лет, паря. Дай бог вам с Карлыгаш под вашу старость меня годами обогнать.

Конец