Прибор явно барахлил. Воспоминания обрывались и путались. Расходились, как круги на воде. Наплывали друг на друга. Перемешивались. Самые яркие вспыхивали и тут же тускнели, расплывались в тумане:
'Об этом редко задумываешься. Не потому, что не хочется. Просто некогда, если живёшь и работаешь на полные обороты. В любом возрасте, но особенно в молодости, когда время напряжённо пульсирует между учёбой и твоим неопределившимся будущим. Двумя жизненными точками, соединёнными судьбой. А у неё свои выверты'.
* * *
'Пока молодой и живёшь в общежитии, пока молоды твои друзья и они всегда рядом, пока молоды твои подруги и все они почти ровесницы тебе, мир ещё кажется простым и ясным, будто он родился вместе с тобой. Его легко кроить и перестраивать в своих мечталках и хотелках. С налёта разрешаются не только мировые проблемы, но и твои личные, и все они сводятся к одному: как жить, чтобы выжить?'
* * *
'Тебе подсказывают, шепчут из-за кулис и потайных уголков - жить надо с размахом. С яхтой, личным самолётом и собственным островом на тёплом океане. Даже в фильмах о борьбе со злом эсэсовцы всегда элегантны, белогвардейцы обаятельны, головорезы обольстительны и великодушны. Скоробогатеи - полубоги в белоснежном убранстве. Они обитают не во дворцах, а в храмах Молоха. Возносятся и парят над финансовыми потоками. Следите за руками - они не махинируют, а священнодействуют. Пади ниц и вострепещи, ничтожество убогое, быдло'.
* * *
'Когда облетят первые лепестки розового цветения и жизнь очертит резкость, собьётся на небольшом пятачке, где ты топчешь землю, твой мир становится разумным и вечным. Он был до тебя и будет после. Личных проблем уже нет, остались мировые. Для других ты и сам с возрастом начинаешь казаться мудрым, но любая житейская неурядица становится задачей с бесконечным числом неизвестных'.
* * *
'Пока молодой и живёшь в общежитии, почти никогда не возникает желания побыть одному. Даже когда читаешь письмо от неё, любимой. Да и случай такой - побыть одному, выпадает не часто. Это приходит с годами. Потом с ними же приходят дети, семья, квартира, привычка к тёплым тапочкам, очкам и телевизору. Потому что пока молодой, всё твоё в одном чемодане уместится, да ещё место останется. И голова свободная, есть где ветерку разгуляться'.
* * *
'Своё приходит с годами и ставит всё на свои места. Хочешь не хочешь, а займёшь ту клеточку в житейской таблице, для которой ты подходишь параметрами. С этим соглашаешься со временем или попросту привыкаешь. Нужда научит. Но тогда уже мир кажется непреодолимой стеной, у которой тебе, как маленькому ребёнку, разрешили некоторое время поиграть. Тогда и приходит это самое желание побыть одному. Это не просто. Только далеко за городом на рыбалке можно остаться с самим собой, если не считать комаров за компанию'.
Ну вот, устройство на голове наконец заработало как надо:
'Погода как погода. С утра моросит мелкий дождик, даже не дождик, а так себе, водяная пыль. Только с широких листов орешника время от времени шлёпаются в воду настоящие капли. От них по стоячей заводи разбегаются волнистые круги. Они накладываются друг на друга, как воспоминания.
На берегу ты один, до ближайшей деревни полчаса ходу. Если кто и подойдёт, то из таких же рыбаков. Обязательно поздоровается. Постоит рядом, помолчит. Если что и спросит, то только про клёв и только из вежливости. Ему нет дела, с кем ты и что у тебя там неладно. Если что и попросит, то только закурить. Ничего не станет предлагать взамен, чтобы расквитаться. Просто кивнёт разве что. И не обидится, если откажешь.
Если что и посоветует, то только по делу. Куда перебросить удочки или на что переменить наживку. Обычно всё очень вежливо и не назойливо. Рыбаки не любят поучать и слушать поучения. Они просто делятся, червяками, крючками и советами. Так вот постоит рядом и отойдёт.
И снова ты один. На рыбалке наедине с собой всегда найдётся о чём вспомнить. И время здесь течёт по-иному, и река течёт, размеренно перебирая пряди стрелолиста на перекатах. На поплавок присядет голубая стрекоза. Вздрогнет лучистыми крылышками, покачается и упорхнёт. Снова волнистые круги на воде, снова воспоминания.
Такое выдаётся нечасто. Суббота - воскресенье, а то и раз в месяц, но вырвешься на рыбалку обязательно. Это затягивает. Потому что только здесь, на берегу уединённой речки, ты можешь остаться наедине с самым нечастым собеседником. С самим собой. И можно оставаться там как угодно долго, пока назойливо зудящее комариное соседство не погонит из-под моросящего неба на берегу речки снова в шумный многолюдный город.
К тем удобствам в четырёх стенах, ради которых каждый день встаёшь по будильнику. Только на рыбалке и только за городом. Но и тут ты не один. Досаждают все те же комары и все те же мысли. От комаров поможет на некоторое время химический отпугиватель, а мысли не оставишь в городе. Единственная прелесть тихой речки в том, что рядом никого нет, до ближайшей деревни полчаса ходу, даже собак не слышно. Охота пуще неволи. Тоска не тоска, а просто субботняя тяга. Не одно так другое'.
Опять пошли сбои, хоть ты выключи прибор:
'Эти месячные выбивают из колеи на месяц...'
Надо отладить настройки прибора. Ага, снова получилось:
'Но и чудоресное в жизни случается, во что не сразу и поверишь. И, кажется, что просто, да всяк по-своему рассуждает. Не мыслит, а рассуждает да прикидывает. Мыслить больше не в моде. Да и мироуправители не поощряют мыслителей. Умники порождают и распространяют смыслы, над которыми иной и задумается. Иногда зарождаются опасные для властей помыслы. А вот этого как раз-то и не надо для власть предержащих. Но молодость судит, не спрашивая, кто её на это уполномочил. В конце концов каждый сам с себя первого спросит, потом с других. Частным определением остаётся прожитая минута, пройдённый шаг'.
* * *
'Маленькая радость, радость даже самая неожиданная - не просто выпадение граней на кубике случая. Ты сам готовишь её себе и другим, откладывая в памяти про запас минуты воспоминаний. Всегда было так. В точно расписанном для служебного пользования времени всё же остаются промежутки для нематематического ожидания случайности'.
* * *
'Если в новом мире трезвые размышления не поощряют, то хорошо, что хоть останется тяга побыть наедине с собой, отрешиться от наставлений навязчивой рекламы отвязного образа жизни. Но это всё с годами, а в молодости очень нужен локоть стоящего рядом. Обещающий взгляд для настроения, одобрительный кивок для поддержки или, в крайнем случае, резкий окрик для ободрения. В молодости, даже если ты один, все равно держишься так, будто ловишь на себе чей-то пристальный взгляд. Кто знает, почему. Боишься быть выставленным напоказ или, наоборот, хочется быть всё время на виду'.
Надо бы ещё раз хорошенько подстроить старенький приборчик... Ага, вот и связные воспоминания накатили:
'Та девушка каждое утро стояла на остановке и улыбалась мне. Я как-то не замечал её одно время. Но однажды поймал её взгляд и ничего не понял. Так смотрят на давно знакомых. Рядом со мной никого не было -- она улыбалась мне. Словно ожидала, что я поздороваюсь первым. У неё в улыбке чуть обнажались десны, и зубы были мелкие, один к одному, будто молочные. Я никогда её не видел прежде и, очевидно, задумавшись, сделал отчуждённое лицо. У неё переменилось настроение. Улыбнулась ещё раз, как бы в оправдание, и отвернулась. Потом она искоса подглядывала за мной, я не раз примечал'.
* * *
'Теперь всякое утро я встречал её на остановке, и всякий раз она посматривала на меня уже украдкой, будто ей не терпелось рассказать мне что-то очень весёлое, отчего я бы непременно обрадовался. У меня шла сессия, я нахватал 'хвостов' и остался при своих скромных интересах. Мне вовсе не хотелось отвечать на улыбку той девушки на остановке'.
* * *
'Заводить новое знакомство слишком обременительно. У той девушки было редкое лицо. По нему легко читались мысли и настроение. Спустя некоторое время она перестала мне улыбаться. Когда я случайно перехватывал её взгляд, она торопливо отводила глаза. Она жила в общежитии напротив. Я ни разу не слышал её голоса, а вот её подружки рядом с нею болтали без умолку. Потом я долго не видел этой девушки. Может, просто перестал замечать. Да из общежития выехал, когда получил распределение на работу'.
* * *
'Забот хватало, на работе и после. Все те же заботы об удобствах в четырёх стенах, ради которых каждый день поднимаешься по будильнику. И как-то через две весны я встретил её воскресным утром в сквере. Она больше не улыбалась мне, но я узнал её, вспомнив ту прежнюю улыбку. К тому времени у меня назрели новые сложности. Не получалось ровно и гладко, как у других, на которых равнялся'.
* * *
'С шестнадцати лет я стал на свои собственные ноги, а тут, как по примерам в учебнике, хочу решить немудрёную задачку или хотя бы подогнать под общий ответ. А она у меня не подходит под готовые формулы, требует самостоятельных выводов. Я заметил, что девушка похорошела. Обо мне бы так никто не сказал. Я рано начал лысеть, но солидности это мне не прибавляло. У неё было просто счастливое лицо. Счастье её было молчаливое и спокойное. Для него не было всяких: как да почему?'
* * *
'В сквере она была не одна. Катила перед собой детскую коляску, лёгкую, изящную, на высоких колёсах. Она узнала меня, смотрела в упор и не улыбалась, как прежде. Я почувствовал досаду. Она смотрела так, будто знала что-то очень важное обо мне и видела, что этого я и сам не знаю'.
* * *
'Ребёнок в коляске заворочался и захныкал. Она стала убаюкивать. Как-то странно, тихо напевала, не разжимая губ. Без слов. Я захотел уйти. Мне стало снова не по себе, она уже была неприятна, словно только она одна была виновата в том, что я ничего не понял по её лицу раньше. Она подняла голову над замолкшим ребёнком и поймала мой взгляд. Только на какой-то миг она показалась растерянной'.
* * *
'Потом резко вскинула голову, провела рукой по волосам. Смотрела на меня так, словно ей самой всегда всё было ясно во мне. Я не смог отвернуться. Мне показалось, будто я на самом деле умею разговаривать с нею без слов. Точнее, говорит она, а я начинаю понимать. Мы стояли и смотрели в глаза друг другу. Мимо проходили люди и не замечали нас. Та весна была поздней, берёзки только начинали прозрачно зеленеть'.
* * *
'Она открыла мне то, что сама, может быть, узнала недавно. И может быть, внутри у неё самой это звучало как-то по-иному, но для меня означало одно: неважно как... Даже обязательно не 'как?', а 'что?'. Не как сделать, а что сделать. Не как жить, а для кого... Я думал, что тогда узнал про себя всё. Этого у меня не отнимешь: я многое умею, стоит мне только вовремя намекнуть'.
* * *
'Со временем получил всё сполна не меньше других, на которых равнялся. И даже больше. Был готов раздавать советы на все случаи жизни. Надолго успокоился, остепенился, или это только казалось мне. Лишь потом понял, что даже этого недостаточно. Тут не в ошибках дело. Я подогнал под удачное решение, так и не получив ответа, своего, единственного. Главное так и прошло стороной. Как пройдёт всё в свой срок. И жизнь моя тоже. Но в этом уже не только я один виноват. Потому что разобраться в ней до конца можно, лишь прожив, кроме своей, ещё по крайней мере две чужие жизни. А этому я не научился'.
* * *
'Доведись мне ещё раз встретить мою молчаливую незнакомку, я бы до конца расспросил её обо всём. Она должна знать. Таким всё открывается острее. Но тогда я слишком рано ушёл. Только обернулся из любопытства, чтобы заглянуть в коляску. Но она закрывала ребёнка спиной. По плечам её были рассыпаны пепельные волосы, отдававшие на весеннем солнце голубоватым отливом. Может, я о чём-то и пожалею. Я мог бы тогда её догнать, только вряд ли мы бы с ней договорились. Она читала слова по губам, я же с трудом разбирал сообщения по её глазам, совсем не понимаю языка намёков... Так, как она, на меня больше никто не смотрел. У других как-то не получалось. Я перестал запоминать взгляды. Мне стало всё равно, кто и как на меня посмотрит. Это только в молодости, даже если ты на какое-то время остался один, все равно держишься так, словно чувствуешь на себе чей-то пристальный взгляд. Так вот невзначай поднимешь глаза и неприятно поёжишься, если кто-то и в самом деле пристально разглядывает тебя. Пристальный взгляд раздражает. Кажется, так высматривают твои недостатки. А молодость хочет казаться безупречной. Наверное, потому, что не умеет взглянуть на себя со стороны. Слишком поздно начинаешь понимать, что так смотрели те, кто хотел всегда быть рядом. Их лица забываются, они неуловимы в памяти, как приметы самой ранней весны и глаза матери'.
Опять что-то не так! Непонятно откуда вторгаются чужое прошлое:
'- Ой, тепло на улице!
- Тепло, да невесело, подруга, в дождик-то.
- А мне сон приснился, будто бы девочку родила. Да такая хорошенькая красатулечка, чисто куколка...'
Нет, устройство пора сдавать в ремонт....
Кряжистый дед снял ретрошлем и проверил настройки. Непонятно откуда в голову лезут чужие воспоминания. Причём, бабские. Надел шлем и снова-здорово:
'К чему это?
- Не к добру. Не будет счастья ни мне, ни детям.
- Ай, расплакались! Лето на дворе, можно в сарафанчике ходить, а то напялишь зимой на себя десять одёжек и ходишь чуня чуней.
- Ну его, твоё лето. Мухота и духота. И скукота.
- А ты про того забудь.
- Про кого?
- Того самого.
-- Ох, и не знаю. Как поселилось в сердце что-то непрошеным квартирантом, так и не хочет съезжать с души. Боюсь, люди дурного наговорят.
- Ай, люди всегда что-нибудь о тебе скажут и обязательно плохо'.
* * *
Дед ещё раз снял ретрошлем и долго нажимал кнопки сенсорных настроек. Ничего не получается. Шлем ловит чужие воспоминания и затирает его собственные:
'Только что кончился дождь, а снова парит. Над лужицами курится туман. Набухшие коробочки льна на корню уже не гремят, как погремушки, на ветру. Бригадир отмеривает сотки складным саженем.
-- Десять соток на душу, и вся геометрия.
-- Чего ещё?
-- Им говорят, а те спят как пшеницу продавши. Поднялись, девчонки, пошли. Снопы вяжите помельче, чтобы трепалке по зубам было'.
* * *
'Сверху поле коричневое, как корка хлеба. Сбоку жёлтое с зеленцой. Среди залубеневших стеблей льна зеленеют редкие запоздалыши с голубенькими цветочками. Расцвели, когда всё вокруг созрело. А в парном воздухе вились со свистом стрижи, не умолкали кузнечики. Вдали над лесом нависли тёмно-синие облака, в них что-то ухает, будто материя рвётся. Дождь снова будет'.
* * *
'Едва успели добежать до конюшни, как по крыше дробно застучали капли. Крыша худая, капли дождя подрагивают на старой паутине. Тут все в сухой паутине. Она рвётся с громким треском, если зацепить. Можно тронуть пальцем жёлто-чёрных пауков. Они не страшные.
Крупные, с монету, крестовики, только поджимают ножки, замирают. За раскрытыми покосившимися воротами виден сад. Яблоки под дождём падают в мокрую траву мерно и глухо, как удары часов. Это сад заброшенной панской усадьбы. С работы девки шли полем сжатой ржи. Стерня колола босые ноги. Из неё быстро поднялись за последние дожди васильки и ромашки. Небольшие, но яркие. Расцвели, когда всё вокруг отцвело'.
* * *
-- Тьфу-ты!
Дед опять снял ретрошлем. Прошёлся по сенсорным переключателям... Ведь ещё только вчера настраивал прибор на личные воспоминания, а тут в голову лезет не пойми что. Надо бы всё-таки отладить эту штучку, а то и в ремонт сдать, если не получится.
* * *
'Архитектор удачно привязал студгородок, комплекс из десяти высотных общежитий, к лесному массиву на окраине города. Все десять стояли, на первый взгляд, в беспорядке. Прежде под этим подразумевалась противоатомная планировка, чтобы погасить ударную волну. Теперь так располагают дома в новых городах Севера, чтобы не дать ветру разгуляться по дворам. За общежитиями - чёрный лес, сливающийся в непогоду с чёрным небом. С другой стороны -- три неровные улочки пригородного посёлка, расчерченного цепочками фонарей, и основная дорога сходятся на единственном перекрёстке со светофором'.
* * *
'Это почти город, но и вместе с тем и окраина. Обособленная. Для понаехавших. Ночью в небе по красным точкам угадываются трубы городской ТЭЦ. Мигает жёлтый глаз светофора. Ни машин, ни людей. Разве что проедет редкое такси, 'скорая помощь' или, держась в свете фонарей, пройдёт подгулявший пешеход'.
* * *
-- Ну и слава те, господи, -- обрадовался дед. Ретрошлем заработал нормально.
Но слишком рано он обрадовался:
'Ночь скрадывает привычные ориентиры, настораживает и обостряет зрение. Это знакомо тем, кто засыпает с трудом и с трудом поднимается по будильнику. Громада двенадцатиэтажного общежития похожа ночью на корабль на приколе. В каждом из таких 'кораблей' проживает по тысяче человек'.
* * *
'Не в каждом общежитии гаснут ночью все окна. Девятьсот девяносто семь человек спят, трое бродят по освещённой комнате, как вот эта худышка-очкарик, с повязанной полотенцем головой. Её соседка спала, раскинув под простынёй крепкое тело. Улыбалась во сне, лицо её было похоже на те, что можно увидеть в университетской поликлинике на плакатах, обещающих счастье в здоровом образе жизни. Худышка-очкарик с измученным видом посмотрела на подружку, дёрнула косичками, стянутыми на ночь в мышиные хвостики резинками, порылась в тумбочке и за стопкой книг нашла нетронутую упаковку болеутоляющего. Проглотила насухо две таблетки, присела на койку, сдавила виски. Острые коленки выглянули из-под рубашки. Она прикрыла их, оглядываясь на окна мужского общежития напротив'.
* * *
'Она не страдала хронической бессонницей или другим современным неврозом. В смежной спаренной комнате играли скромную студенческую свадьбу. Мероприятие, предусмотренное правилами проживания в общежитии. Свадьбу скромную, но шумную'.
* * *
'Первокурсница пробовала читать, поначалу удавалось отвлечься. Потом она поймала себя на том, что помимо воли прислушивается к взрывам музыки и крикам 'горько'. Через несколько страниц её стали раздражать не музыка, не крики, а искушало собственное воображение. Целующаяся парочка, невеста в подвенечном уборе, как на рекламе брачного агентства. Потом первая брачная ночь молодых... К девчушке с каждым новым 'горько' приходило раздражение, потом настоящая злость на счастливых молодожёнов'.
* * *
'Накинула халатик, дрожа от решимости, постучала к соседям. Гуляющим некогда было её выслушивать. Подвыпивший парень с обезьяньим жеманством сумел усадить её за общий стол и заставил выпить водки за молодых. Сказал, что припозднившаяся гостья обязана выпить три рюмки подряд, таков обычай у русских. Они исполнила обряд, но продолжала упрашивать парня угомонить жениха с невестой и остальных гостей, чтоб не орали так громко. Случайному кавалеру быстро надоело слушать её жалобы и он просто отмахнулся от неё'.
* * *
'Она вернулась в комнату, ходила между койками, решив кому-то назло не спать всю ночь. Всё равно ведь, когда гости разойдутся, у новобрачных начнётся шумная первая брачная ночь, а там будет такое с сопением, пыхтением и радостными стонами! Её разгорячённое ходьбой и гневом дыхание стало чаще перебиваться томными вздохами. Ей сильно захотелось пожалеть себя, она бросилась на койку. Проплакала полчаса, припоминая мелкие обиды, и так вот, жалея себя, всё же не уснула под рёв музыки и вопли тостующих. Слёзы не помогли'.
* * *
'Это был обычный блок в студенческом общежитии. Две комнаты и маленькая прихожая. С одной стороны коридорчика душ, с другой - туалет. Тому самому парню, что пытался за свадебным столом развеселить и утешить её, вдруг приспичило. Вымыв руки после туалета, он прислушался к стонам несчастной худышки в смежной тёмной комнате.
Зашёл в раскрытую дверь. Соседка спала непробудным сном, а худышка металась на постели от зубной боли. Он присел к ней на кровать и погладил по голове.
-- Ну что ты, как маленькая! Поболит и перестанет.
В ответ она не простонала, а даже как-то зверски зарычала. Обхватила его тонкими ручонками и повалили на кровать рядом с собой.
-- Да погоди ты! Дай хоть дверь закрою на защёлку.
Соседка по комнате, так и не проснулась, когда он уходил. А худышка сразу же заснула, как и была, вся мокрая. Утром на занятия не пошла, а всё отмывала и отстирывала. Благо в блоке никого не было'.
* * *
Бабка в фартуке протопала из кухни и сорвала с деда ретрошлем.
-- Когда ты выбросишь эту старую рухлядь?!
-- Почему же сразу дрянь? Исправная штучка.
-- У твоего шлема пробита гипнотическая психотронная изоляция. Хожу и, как дура, смотрю наяву твои идиотские воспоминания.
-- А я твои, вот же как! Точно, пора выбросить этот шлем и купить новый. И ко мне в голову лезут твои воспоминания. Приятные воспоминания, между прочим.
-- Для кого приятные, а для кого - нет.
-- С чего вдруг так-то?
-- Ты меня на три года превратил в мать-одиночку.
-- Кать, сколько можно извиняться и каяться перед тобой?
-- Всю жизнь. И на смертном одре не прощу.
-- Что, мне в Почаевскую лавру, Иерусалим или в Мекку прикажешь топать пешком да в рубище и пеплом голову посыпать ради искупления греха.
-- И тогда тебе не будет ни искупления, ни прощения.
-- Вбила себе в голову пустую выдумку, как исторические сочинители всем русским вменили в смертный грех Монгольское нашествие и капитуляцию перед дикими ордами степняков.
-- Зачем же это всё? Ты даже не сможешь мне растолковать.
-- Чтобы объявить всех русских помесью монгол с татарами и заявить об их расовой неполноценности рядом с белоснежной и пушистой Европой.
-- Скажешь, и Мамаева побоища не было?
-- Было, только не на Тульской земле, а у стен Москвы.
-- И Мамая не было?
-- Никто уже не скажет, кого обозвали Мамаем. На южнорусских землях ходила лубочная картинка с казаком Мамаем. У того на лубке оселедец на голове и струнная кобза в руках. Кстати, Катенька, изваяния и рисунки Чингисхана и Батыя в древних хрониках никак не схожи по разрезу глаз с обликом степного скотовода.