Серая одинокая высотка-шестнадцатиэтажка. Когда я под кайфом, мне всегда вспоминается вид с этой крыши. Дымящие в небо трубы химического завода, бурый клин парковой лесополосы, строй панельных домов, переплетенный черной лентой дорог, декоративное озерцо с бетонными берегами, в котором среди густых водорослей можно заметить множество полуразложившихся собачьих трупов-скелетов с остатками внутренностей под лопнувшими шкурами на ребрах. На бордюре крыши уже аккуратно расставлена батарея бутылок жигулевского пива с выбитыми на крышке датами, в кармане куртки - помятая пачка явы явской, купленной по талонам на рязанке. Тогда мы, подростки, пили дешевое жигулевское пиво, затягивались сырой явой, любовались огнями ночного города и мечтали. Мечтали о предстоящей нам счастливой жизни. Тогда еще мы не знали, что для нас этот город станет городом-призраком, городом-кладбищем, городом-крематорием.
Теперь я понимаю, что панельные дома похожи на ровные ряды надгробных памятников, трубы заводов - на крематорскую печь, а лес, отравленый диоксинами и кислотными дождями, давно стал бурым и мертвым. Даже в наркотических грезах этот вид не радует меня, дым заводской трубы застывает, воздух стекленеет, а мертвый город давит и угрожает. Это город-труп, здесь не было радости и веселья в прошлом, нет надежды на будущее, нет веры, и нет воспоминаний, но здесь есть кайф. Только кайф здесь единственная обективная реальность.
Опиаты у многих людей вызывают схожие грезы. Я часто вижу незнакомый город с высоты птичьего полета. Улицы темны и пустынны, ненавистных людей нет. Форма зданий причудлива и эклектична, и лишь отдаленно напоминает что-то виденное мной раннее в старинных архитектурных книгах и в дальних поездках - тяжелые каменные фасады и колонны, готические замки, гибсовые фигуры сфинксов и гриффонов, которые вдруг оживают и яростно набрасываются друг на друга. Бронзовые китайские драконы выползают на морской берг, переплетают своими телами каменный мол, и тут же растворяются в набегающей волне. Сначала я иду по мостовой, едва касаясь брусчатки, потом отталкиваюсь ногой и начинаю парить над дорогой, иногда мне удается взлететь довольно высоко, и тогда город застывает и предстает во всей своей красе с замысловатыми постройками, широкими проспектами, скверами и площадями, тяжелым нависшим небом.
Я давно начал принимать наркотики, употребляю их постоянно, и буду употреблять их до тех пор, пока не умру. Наркотики не дают человеку стареть, поэтому я буду вечно молодым. Мне не суждено умереть на личной вилле на Гавайях, это случится в подъезде панельного дома на московской окраине, но это мой выбор, и я имею на него полное право.
Просто это моя любовь. Любовь ясная и светлая, как кристаллы отфильтрованого эйча, любовь чистая, как водный раствор гидрохлорида морфина, любовь изящная, как маковая бошка, любовь совершенная, как колесо кодеина, любовь невинная, как дербан, любовь верная, как кумар. Да, это всего лишь прозрачные кристаллы, вытянутые из сухих коричневых головок загадочного восточного растения. Или, на худой конец, просто порошок, синтезированный какими-то святыми людьми в цехе фармзавода. Кристаллы, попадая в кровь, превращаются в тепло. Это тепло мы ценим больше жизни. И хуй его знает, почему так происходит. Мы любим это тепло больше своей жизни, ну а до вашей жизни нам и подавно нет никакого дела. Это тепло, которое живет своей тихой и радостной жизнью в нашем теле. Пока оно есть, нам кажется, что так хорошо будет всегда. Тепло переливается всеми цветами радуги и поднимается волнами к груди, голове и шее. Легчайший ветеркок мягко трогает воздух и духота отступает - это кристаллы приносят свежайший морской бриз, обдувающий кожу, тяжестью наливаются ноги и руки, все движения становятся ненужными и бесполезнами, не хочется делать ничего, просто лежать, наслаждаться, и слушать шумящую тишину. Еще хочется плакать. Плакать от счастья. Плакать, потому что ты твердо знаешь - лучше, чем сейчас, тебе уже не будет никогда. В этот момент ты готов умереть, потому что у тебя все уже позади. Ты был в раю, но туда тебе больше не вернуться. От этого становится хорошо до слез, и хочется умереть именно в этот миг. Но пока ты слушаешь тишину. Она напоминает то шелест листвы, то морской бриз, то фуги Баха, эта тишина не просто контрформа звука, эта тишина самодостаточна и значима.
А еще - мы другие. Если бы мы узнали способ вытянуть эндорфины из вашей крови - из крови простого обывателя, спешащего поздним вечером со службы домой к горячему супчику и к сальной прыщавой жене, мы ни секунды не задумываюсь раздробили бы вам череп топором, погрузили бы ваши костно-мясные останки в закопченый чан, и путем долгой варки, перегонки, и сложной цепочки физико-химических превращений получили бы в пробирке немного чистейшего белоснежного эндорфина. Мы вогали бы шприц с эндорфином себе в вену, и тащились бы на нем хотя бы с полчаса, а использованное костно-мясное варево скормили бы несчастным бездомным собакам. А еще мы все верим в бога. Его имя - Героин.
Потеря девственности.
Лева и Паки минут пятнадцать терли базары у петровского подъезда.
--Слыхал, Черем кони откинул?
--Да, блядь, накачался говном и водярой, заснул, рыготиной захлебнулся.
--Ни хуя, не так было. Он бухнул сначала, потом по вене догнался, потом... - Паки оборвался на полуслове и напряженно уставился на проходящего мимо низкорослого азербайджанца в кожаной куртке.
--Вот Ашот идет, погоди... - Паки бросился наперерез кавказцу, и, схватив его за локоть, увлек в сторону. Они оживленно зашептались.
Через минуту Паки вернулся, сжимая что-то в кулаке.
--Есть! Смотри! - он торжествующее потряс перед носом Левы пузырьком с коричневой жидкостью. --Черняжка! Пять кубов. Пойдем к Петро в подъезд, треснемся.
Сели на грязные ступеньки, Лева закатал рукав. Его трясло. Паки сосредоточено вобрал в баян темную жидкость.
--Ну что, тебе кубик? не дождавшись ответа, Паки он подошел к Леве.
Показалось, что игла со скрипом вошла под кожу. Паки взял контроль, и поршень вместе с Левиной кровью, смешанной с опиумом, вошел в шприц. Лестница закачалась, стены запрыгали, в глазах у Левы потемнело. Сотни мягких иголок зашевелились под кожей, поплыли по венам, голова стала странно легкой. Лева понял, что все его мысли стерлись из мозга и время остановилось. Лева сидел в оцепенении до тех пор, пока не осознал, что он - мудрый горный орел, сидящий на вершине крымской горы Карадаг.
-- Лева, ты как, в порядке? Услышав невразумительное: "у-му", Паки набрал в баян пару кубов черняги и всадил иглу во вздутую оборотку.
--Слыш, Лев, зраки у тебя сели в ноль, - еле-еле пробормотал Паки, втыкая булавочными зрачками в упоротого друга. - пойдем в парк погуляем, протрезвеем, пидорка Вадика захватим, хе-хе.
Парни пришли в парк, на летскую площадку, и потягивая темные "хамовники", удобно устроились в одном из деревянных теремков-избушек.
--Не тронь меня! Не тронь меня... - раздался вдруг истеричный женский крик, топот ног, хриплый мат, возня, звук удара и пронзительный визг.
Деревянный теремок, в котором сидели Паки, Лева и Вадик стоял рядом с густыми зарослями дикого шиповника. За этими самыми зарослями и просходило нечто, привлекшее внимание пацанов. Вадик придльнул к щели в деревянной стене теремка.
--Ни хуя себе!
--Ну, чего там?
--Хрещь телку ебет, - смачно сплюнув, сказал Вадик, и, приоткрыв рот, не отрываясь, завораженно следил за ритмично поднимающейся вверх-вниз татуированной жопой Хреща. - Кровь у нее из-под пизды хлещет - как из кабана, видать, блядь, целяк не хуево ей порвал... Молодец, Хрещь, настоящий мужик... Не первой, видать, бляди пломбу срывает... - бормотал Вадик. Женские стоны усилились.
--Отвали, дай глянуть, - Лева отпихнул Вадика и прильнул к щели в стене избушки. - Еба-а-ать, дела...
На следующий вечер к пацанам подлетел Хей:
--Слыхали, Хрещь бабу в лесу выебал? Баба выла на весь парк, он сначала пробил ей грудь - два ребра - как хуем сбрило, потом губы разорвал, ... А баба еще и влетела, говорят...
--Видали...
--Как видали, вы че, то же чтоль ее...?
--Да не, рядом пиво пили, смотрели...
--Ну и как?
--Клево, блядь, ништяк, мы еще черным поставились до этого.
--Как?! А вы чего, тоже...?
--Ну мы так, децл...
Замуты.
--Говно тут каличные, не вырубить трамала, - хрипло резюмировал Кол, с трудом поспевая за долговязым Хейем.
--Да пошли на Ждань, там на рогатого - и в Кишлак, соломы возьмем лучше, кислый у Коляна есть, а Паки нам все сварит, - хрипло предложил Черем, которого тоже начинало кумарить.
--На хуй рогатый, сейчас тачку поймайем! - Хей поднял руку и бросился к тут же затормозившему ушастому запору.
--Не, поедем лучше на птичку, циклодол возьмем, пятерку!
--А я травы хочу дунуть, давай в Реутов рванем, у войны шмали купим, или бошек в Люберцах?! - предложил Лева.
---Ладно, счас решим. Дед, вези нас пока на Таганку.
--Травы дунем, но сначала все закинемся циклодолом.
--Нет, без мазы, я его не люблю.
--Ну тогда курить не будем, солому тоже не берем, дед останови, никуда не едем... - Кол банчил, и поэтому любил повыебываться.
Через три часа, уже на закате, Черем, Кол и Хей с пакетом маковой соломы, ангидридом и кислотой примчались на стрелку к будке. Там уже тусовались ширевые Паки, Петро, Колян, Шнур и Патрис. Местом тусы была зватерянная в дворовых зарослях сирени и акаций и дикой смородины бетонная трансформаторная будка со стальной скамейкой- лесенкой, на которой обычно распологались самые авторитетные пацаны.
--Бля буду, сварю! промямлил Паки, сонно обведя пацанов мутным барбитуровым взгядом, и прихватив пакет с соломой и химикатами, поплелся домой. Тем временем ранее начатый разговор продолжался.
--Да вы заебали, трама везде - как дерьма, я его на кумарах нюхал...
--А кодеин кто-нибудь ацетилировал? Что за шняга выходит?
--Как морфа - сидишь, убитый в ноль.
--Кодеин-база должен быть, не фосфат.
--Не один хуй? Отбей основание щелочью...
--На кишку какая опиуха лучше?
--Метадон на чернягу похож или на трам?
--На трам, только тащит дольше, а кодеин в миксе с барбитурой - на чернягу...
--Ноксирон сейчас хуй найдешь...
--Люминал юзай...
--Его можешь из тетры перегнать, а можешь и сразу ширнуть...
--Ты что, мудак? Что не село на кору - ширять нельзя!
--646-ым сначала промой, лучше подогретым...
--Вырубает - нафиг.
--Ставь сначала половину, даже если на белом доза была, дознуться можно...
--Кто у нас самым пиздатым медленным банчит?
--Нажрались до зеленых соплей...
--Значит, через метлу раствор перебераешь....
--Как ломом по еблу...
--Отбиваешь кодеин, а дальше варишь его, как винт - на стендале, - выходит хуй знает что, но цепляет пиздато...
---Оксикодон это, блядь...
--Точно. Вырубает в говно...
--Солому в подольске брали, - беспонтовка...
--Ангидрид кончается, пора гонца засылать к пятнашке...
--План-то эти подогнали? Нет, наебали, как придут ебало разобьем.
--Ставил с 4-х пачек, сначала - только приход, тяги нет, потом наоборот, тащить стало, это как с хмурого на черный перепрыгнуть...
--Потом удолбаный в пластик...
--Масла отгоняешь, сажаешь на кору, бодяжишь ее и ставишься...
--Мы лохов на Таганке с травой кинули...
--Убитый в хлам...
--Прет как хороший бинт, или ханка...
--Я в одно рыло поставил четыре пласта, чуть не дознулся нах...
--Да я ж на маковом дозняке...
--Да по хую, все равно не ставь четыре ...
--Дура... Хоть жив остался...
--На кислом дольше надо варить, чтоб вся морфа в хмурый прешла...
--Без мазы - как медленный по ноздре, безприходово...
--Такая же хуйня, как торчишь на черном, а потом на бинт без ангидрида...
--Главное на кору посадить, учти...
--В говно...
Колян не торчал полгода. Он возвращался домой от будки мрачными, заросшими кустами тропами, стараясь обходить знакомые ему маршруты ППС-ников. Он сжимал в кулаке склянку с черным, от нетерпенья его трясло. Ворвавшись в квартиру, Колян тут же заперся у себя в комнате. Перетянув ремнем руку, привычнвым движением воткнул иглу в централ, и, взяв контроль, со свистом вогнал в себя пять кубов раствора. Привычно повалился на продавленный диван. Приход не заставил себя ждать. Отвыкший от кайфа организм с интересом исследовал попадавшую в кровь субстанцию. Когда диван перестали раскачиваться, Колян с трудом поднял отяжелевшие веки и посмотрел в квадрат окна. В ночном небе горели необыкновенно яркие и холодные бело-голубые звезды. Одна из них была рубиновой и медлено пульсировала, источая потоки тяжелой приторной радости. Звезда была холодной и отчужденной, но страшно привлекательной. Нет, понял Колян, это не звезда, это огонь на заводской трубе. Из трубы медленно тянется сизый дым, тая в черном январском небе. Но вот дым застыл и превратился в заледеневшую лужу мочи, которую Колян разглядывал днем в тамбуре электрички по пути в универ. Колян очнулся и приоткрыл глаза
"Ништяк, догонюсь." - подумал он. Поседев с минуту, он закурил, потянулся к столу и стал раздербанивать пласт припасенного кодеина.
Господа офицеры.
--Вернулся я только, блядь, с армии, ебаться хочется, - сил нет, хуй как палка, а девки все наши, пезды деревенские, на танцы подались, блядь, - рассказывал старшина Киреев, - сеструха младшая только дома. Отчим и мать - в совхозе... Легли спать, я с сеструхой лег - койки-то лишней нет... Лежу, а хуй стоит, как в поле дуб. Накрылся я, значит, одеялом с головой, а мне свежей пиздятиной сестриной в нос как шибанет... Ну и задубил я ее тогда, сеструху-то... Причем в жопу, чтоб не влетела... А хули... Оралть не орала, - терпела, блядь... - Киреев прервал рассказ и недовольно уставился на заглянувшего в дежурку лейтенанта Онарева.
--В камере. Пропидорасили мы гондона, опустили петуха, - ковыряясь зубочисткой в зубах, пробурчал Киреев. -- ну он и визжал, бля! Как хряк. Срака у него ничего - тугая, хоть и грязная, я, бля, пиздато в него кончил, надо его еще... - Киреев громко икнул и улыбнулся.
--Презер куда выкинул?
--Под шкаф.
--Охуел?!
--Да отъебись!
--Ладно, пойдем шмали дунем!
--Черножоповки?
--Нет, афганку на экспертизу сдали, ту, что вчера у пидоров забрали.
--Да ну ее на хуй, от нее ебаться хочется... Так вот. А еще мы в армии салаг ебли. Заснул кто в наряде - масло ему в жопу - и вперед... Эх, ну и нас тоже, бывало, старики перли...
Вадик, неловко переставляя ноги, вышел из дверей ментовки через полчаса.
--Чувак, ты как, в порядке? - кинулся ему навстречу Петро. -Я заебался тебя тут ждать...
--Как выебали? -ошалело переспросил оторопел Петро. --В рот или в жопу? - нелепо поинтересовался он, и тут же осекся, покосившись на друга.
--В жопу, - Еще тише прошептал Вадик, и слезы покатились по ешго щекам.
--Бля... - сочувственно протянул Петро и покосился на друга. --Ну и хуй с ними, забудь. Мы их еще того... Поймаем, ебало начистим, типа...
--Зато я им ничего не сказал, - хлюпая разбитым носом, тихо и гордо дрожащим голосом произнес Вадик.
--Ты молодец, бля, настоящий мужик, тебя в жопу прут, а ты того... - Петро замялся, не зная как еще ободрить друга.
Вадик поднял заплаканные глаза.
--Ты думаешь? Это по-пацански?
--Ну да, бля, без базара... - неуверенно забормотал Петро.
--Ты только пацанам ничего...
--Ну, о чем базар, -Петро обижено округил чесные глаза. -С каждым, типа могло, того...
--Ну, давай, - Вадик протянул Петро руку.
"Не зашквариться бы об пидораса..." мелькнуло в голове Петро, он на мнгновенье задумался, но все-таки быстро пожал пальцы опущенного корешаВадика, и рванул на хату к Черему.
--Черем, слыхал новость!? Вадика поганцы отпидорасили! - еще с порога завопил Петро. -Ебли всей шарагой! Каждый мент по пять палок поставил, не вынимая! Очко ему разодрали на хуй, - на британский флаг! Но он - кремень, бля, никого не сдал!
Недождавшись ответа, Петро влетел в комнату. В кресле, свесив руку с закатанным рукавом, тихо спал Черем. К предплечью, как огромная пиявка, присосалась "красная шапка".
--Слышь, че говорю... - Петро тронул Черема за холодное плечо. Черем не отзывался. Петро нагнулся к посиневшему лицу Черема. Черем был мертв.
--Еба-а-ать, дела... - Петро замер и простоял минуту, соображал. -Интересно, где у него весь кайф заныкан? Петро полез в шифонер, нервно выбрасывая на пол кассеты, книги, папки для бумаг и прочее барахло.
-- Лежать! На пол, бля! Не дергайся, сука! Руку! Сука, руку сюда, сказал!
На запястьях лежащего на полу Петро защелкнулись наручники. Милицейский наряд прибыл оперативно и образцово провел задержание. В дверях стоял ухмыляющийся Киреев, сжимая в руке хрипящую рацию. Нажав на кнопку, он заорал в пластиковый корпус:
--Убийство! Да! Парня передознули наркотой, накачали говном... Так точно, задержан на месте! С поличным! Видимо, главный дилер! Что? Есть, показания будут!
--Ко мне в отдел его! Двери опечать, понятые свободны! - коротко бросил Киреев и направился к выходу . Всед за ним наряд потащил оцепеневшего Петро.
Сердце Черема
"Литровая бутылка водки, которую он держал в руке, была одновременно символом тяжести его жизни и способом освобождения. Когда он выпивал бутылку, жизнь становилась более счастливой и радостной, более причудливой. В ночь, которая казалось менее одинокой, чем все остальные, сердце Черема остановилось на самой низкой и грусной ноте. Отмечая свой день рождения, и крепко выпив с друзьями, Черем, вернувшись в свою комнату, наполнил героином шприц, и ввел его в свою левую руку. Инъекция убила его. Так, от банальной передозировки, погиб легендарный панк-рокер, пытавшийся воплотить мрачные идеалы маргинальной молодежной тусовки в патетику реальной советской жизни."
Черем - не Дженис Джоплин и не Сид Вишиус, и никто не напишет о нем ничего подобного. О Череме осталась лишь такая скромная запись в протоколе вскрытия:
"...Труп мужчины правильного телосложения, удовлетворительного питания. Кожные покровы лица и видимые слизистые оболочки синюшны. Трупное окоченение верхних и нижних конечностей выражено отчетливо. В области обоих предплечий следы многочисленных инъекций. Подкожная жировая клетчатка в области груди и передней стенки живота выражена удовлетворительно. Серозные покровы брюшины, плевры гладкие, блестящие. В полости сердечной сорочки содержится около 20 мл прозрачной серозной жидкости желтоватого цвета. Поверхности перикарда и эпикарда влажные, гладкие, блестящие. Сердце размером 12*10*6 см. Масса его 420 г. Полости сердца наполнены темно-красными свертками и жидкой кровью. Клапаны тонкие, гладкие, блестящие. Эндокард гладкий, влажно-блестящий. Мышца сердца на разрезе однотонная, темно-красная, плотновата, волокнистого строения. Полости желудочков узкие. Стенка левого желудочка толщиной 2 см, правого 0,4 см. Интима аорты светло-желтого цвета с единичными желтого цвета бляшками. Венечные сосуды спадаются на разрезе, интима их гладкая."
Во время последней вмазки Черем все-таки пришел к Коляну во сне, чтоб рассказать свою грустную историю о том, как он умер на убогой вечеринке с героином, чтобы отпраздновать свой день рожденья.
Колеса
Паки, Колян, и Хей сидели у будки и оживленно обсуждали планы на вечер.
--Поедем на Лубу, возьмем чего...
--Денег нет ни хуя.
--Есть работа.
--Ну?!
--Покрышки с дисками с Левиной "шестерки" снимем - на четыре стакана хватит, химикаты у Черема есть.
--У Левы? Но он, типа, кореш...
--Да ладно, блядь! Жадный он, как сука, никогда на кайф не подогреет, в одно рыло глушит.
--Ну, пошли. - Хея в таких делах никогда не приходилось долго уговаривать.
--Не, я домой, у меня голова чего-то болит, - у Коляна оставались три пласта немецкого кодеина, о которых никто не знал. Поэтому он решил не принимать участия в вечерних замутах, и под благовидным предлогом слинять, накатив коды в одно рыло. Дома, раздербанив три пласта и запив их минералкой,
накинув вдагон горсть нозепама, Колян повалился на диван. "Накроет через полчаса, пока покемарю..." решил он. Он пролежал минут пятнадцать, чувствуя, как пространство вокруг заполняет непонятная тревога. Пытаясь понять, что его пугает, он попытался повернуть голову, и почувствовал, что волосы вросли в подушку. "Ни хуя себе!" Пробормотал Колян и проснулся.
-Бля... - Колян приподнялся и потянулся к сигаретной пачке. Он заметил, что все тело стало тяжелым, в голове гудело.
--Говно какое-то, как с температурой лежишь... - где-то за своим затылком Колян все время чувствовал присутствие чего-то постороннего и враждебного. Он обернулся, и увидел у письменного стола двух стоящих по стойке смирно ментов, которые немедленно оказались рядом, сдернули его за руки с кровати и поволокли к двери. Колян попытался вывернуться, надеясь оставить куртку в цепких ментовских руках, но вместо этого вывернулся сам из себя, и пораженно наблюдал со стороны, как менты прибивают его тело гвоздями к двери.
--Раздвоился, ебать-колотить... - пораженно подумал Колян и проснулся от настойчивого и нервного звонка в дверь. На пороге стояли Кол и Паки, грязные и в окровавленной одежде, держа в каждой руке по автомобильному колесу.
--Вы откуда?! - поразился Колян.
--На геморрой попали, некогда "ля-ля" - скороговоркой протараторил Паки. - Потом расскажем, потом, схорони пока у себя... Да не ссы, заберем мы завтра, - и пацаны, бросив колеса, моментально выскочили за дверь. Колян пораженно уставился на заляпанные грязью и кровью автомобильные колеса, занявшие всю прихожую.
Раздался телефонный звонок.
--Коля, Андрюша не у тебя? - голос левиной матыги был тревожен.
--Нет, Марьиванна, не видел его сегодня... - Колян омертвевшей рукой повесил трубку. Он все понял. Паки и Хей замочили Леву, тот видимо не во время появился у своей машины.
"Кореша своего замочили, но колеса снять не забыли, падлы... Теперь я в соучастниках, года три навесят, как пить дать, а найдут с полпинка, все знают, кто с кем тусит... Надо сдавать их ментам, пока не поздо..." лихорадочно соображал Колян.
В дверь опять раздался звонок. Вошли Хей и Паки, уже в чистой одежде.
--За колесами мы, решили сейчас забрать, чтоб тебя не палить, - спокойно сказал Хей.
--Вы меня и так уже по полной пропалили, мне мать Левы звонила... - начал было Колян.
--Не ссы, - оборвал Паки.
--Так че случилась-то?
--Че? Лажа вышла. Пиздим колеса с Левиной тачки, а тут он сам пиздюхает.
-- Охуели?! - говорит, - мы - в отказ, ну а он залупаться начал, туда, сюда, Хей его отоварил - в ухо, я подлетел, всунул пару-тройку ебков, пизданулся он, ну и ногами начали мы его хуярить. Веришь, тип здоровый, а визжит как пидор: "мамочка, мамочка, мамочка!!" Видать, жить сильно хотел... Ах мамочка, говорю, ну и в рот ему пыром въебал, все зубы выломал...- Паки затрясся от смеха. - Пиздили мы его долго, когда уже и шевелиться перестал, у меня все слаксы и ботинки в крови, ну ты видел...
--А вас видел кто? - потрясенно спросил Колян.
--Нет, расслабься, все чисто, давай!
Колян облегченно захлопнул за ними дверь.
"Ну и поторчал, блядь, отморозки, блядь, совсем охуели, кореша своего загондошили, что за пизда с людьми твориться, но я вчистую вроде" обрывочно думал Колян.
В ментовке.
Паки, Кол и Лева бесцельно гуляли в осеннем тумане по ночным улицам окраинного квартала. На углу общежития на казанце они услышали странный для 3-х часов ночи разговор:
--А тебя ебет?
--А хули ты лезешь?
--А тебя ебет?
Подойдя поближе они увидели у подъезда двух мужиков, стоящих друг напротив друга. В руках у одного, помоложе, тридцатилетнего, был пистолет.
-- Это Уман, - узнал его Кол.
Другой, сорокалетний мужик, сжимал в руке охотничий нож, угрожая им молодому.
--Нет, тебя ебет что ль? - в третий раз истерично взвизгнул Уман.
--Да пошел ты на хуй! - отрезал сороколетний.
Обойма неожиданно выпала из пистолета Умана, он нагнулся, схватил магазин с земли, и быстро вставил его на место.
--Не надо, пристрелит... - еле слышно ответил Лева. Уман с пистолетом был уже рядом.
--На колени! Все трое послушно опустились на колени.
Уман сделал шаг назад, и с размаху врезал Леве тяжелым армейским ботинком по скорбно опущенной голове. От тяжелого удара Лева схватился обеими руками за лицо и повалился на бок.
--Теперь ты... Он подошел к Паки. Паки частично уклонился, но от удара зазвенело в голове и замелькали мушки перед глазами, Паки сильно пошатнулся. Уман обернулся на мужика.
Мужик с ножом сделал несколько шагов вперед.
--Да пошел ты на хуй!
--Ах пошел я на хуй?! Да?! Ну на! Парень выстрелил в колено сорокалетнего. Мужик выронил нож, схватился за бедро и со стоном осел на землю.
--Бежим! - истерично заорал Паки, и они втроем вскочили и бросились врассыпную в разные стороны. Раздались выстрелы, и Паки услышал чей-то вскрик. Он бежал один по прямой асфальтовой дорожке, идущей вдоль дома. Пробежав метров двести и совершенно выдохнувшись, он остановился, и тяжело дыша, вышел из кустов на дорогу. Его била крупная дрожь. Кто же там кричал? Паги услышал за спиной на дороге характерное неторопливое урчание уазовского мотора. Его Паки не мог спутать ни с чем. Паки обернулся: предчувствие его не обманули, это был милицейский козел, с приоткрытыми дверями.
--Стоять! Стоять!!! На землю упал, я сказал! Мордой! Мордой в землю, сказал!!- Паки обыскали карманы, заломали руки, защелкнули наручники, и пинком запихнули в машину.
--В отдел его.
Паки, к его удивлению, посадили не в КПЗ, а в обезъянник, вместе с рыночными хачками. Он счел это хорошим знаком. Когда попадпешь в отдел, никогда не знаешь, чем это кончится. Первый вопрос, который всегда задают в любом отделении, в любой камере: "за что тебя?" и наиболее частый твет: "не знаю, ни за что". Так же ответил и Паки приблатненному азеру, сверкающему на весь обезъянник золотыми фиксами. Дело Паки, сдвинулось однако быстро, несколько ударов по почкам, паспорт, двести долларов, три подписи в протоколе, - "из хулиганских побуждений...", "вещи, деньги назад получил", "претензий не имею" и через час Паки оказался на свободе, еще через час дома, где ев холодильнике его ждала двойная доза холодненькая хмурого.
Рождественская ебля и потроха.
Шнур решил пригласить кореша к себе на рождество. И вот Колян чинно сидел в хате со Шнуром, его женой Машкой и их дочкой - трехлетней Иринкой. В хате Шнура, как в любой синяковской хате, воняло водочным перегаром, папиросными бычками и какой-то дешевой гастрономической шнягой.
--Как т-тебе Саша в роли отца? - подняла на Коляна мутные бессмысленные глаза Машка.
--А чего, нормально, ему идет, - немного смущаясь напряженного неотрывного взгляда жены, пробормотпл Колян и перевел взгляд пода стол.
--Шнур, у нас водка кончилась, я пойду схожу, что ли, - Колян поднялся, и задев коленом жену Шнура напрвился к двери.
--Да сиди, ты гость, типа, Саша сходит. Ему все равно сигареты нужны...Саш, иди, - повелительно произнесла Машка.
--Лады... - Шнур, пошуршав пару минут пакетами в коридоре, хлопнул дверью.
Колян плюхнулся на диван рядом с Машкой, выпитая водка ударила им обоим в голову. Он почувствовал своим бедром ее плотную, горячую ляжку
--Коль, а ты как, учишься где, или работаешь? - Машка не сводила с него пьяных глаз.
--Да, учусь, так... - замялся Колян
--Коля... вдруг с придыханием просипела Машка, - Коля, пойдем потанцуем. Медленный танец... Машка потянулась к Коляну, обняла его, и повалила на диван. Она мнгновенно сдернула с него рубашку и впилась губами в холодные коляновы губы. Он, больше не в силах сдерживаться, тяжело задышал, задрал Машкину юбку, нащупал резинку трусов и резко сдернул их. Его руки суетливо ощупывали Машкину жопу.
--Ну же, ну же, давай... - тяжело дыша, просила Машка, и перевернулась на спину. Колян судорожно расстягнув ширинку, вытащил свой налитый кровью член, и с одного захода погрузил его в набухшую и влажную Машкину пизду.
--Давай еще! - Шнур внезапно вырос в дверях и молча смотрел на ебущихся.
--Слышь, Санек, мы тут... - залепетала Машка
--Да, понимаю... Колян, выйдем побазарим... - Шнур не выглядел потрясенным, скорее казался даже возбужденно-веселым, только взгляд его странно блуждал по оборванным обоям
--Пойдем...обреченно прошептал Колян.
Оцепеневший Колян, с ужасом глядя в бритый затылок низкорослого Шнура, поплелся за ним на кухню. На пороге кухни Шнур вдруг резко обернулся и Колян почувствовал резкую боль и присутствие чего-то враждебно-холодного у себя внизу живота, стены покачнулись, и тошнотворно поплыли. "Ножом, он, что ли, меня..." пронеслось в голове Коляна. Зажимая окровавленными руками распоротый живот, он осел на грязный ленолиум. Колян с хрипом вдохнул вохдух, но почувствовал такую страшную боль в животе, что в глазах потемнело, и он провалилися в бессознательную черноту.
--Ты ж его зареза-а-ал! - Машка, оглушительно визжа, упала на колени и задрала окровавленную рубашку Коляна, и тут же отпрянула - из страшной пропоротой раны на животе выползли розоватые и сизые кишки, выпустив в кухню облако ещё живого удушливого пара. Машку обильно стошнило на пол. Шнур безучасно наблюдал за происходящим отсутствующим взглядом. Трехлетняя Ирочка, взглянув из-за занавески в остекленевшие глаза Коляна заплакала и обосралась.
Эпилог
Я веду машину по *** улице, мимо проносятся дома, дворы, детские площадки, пустыри, и школы.
В этом дворе я первый раз поставился чернягой. В этом подъезде мы с Черемом нюхали с зеркальца героин, пахнущий стиральным порошком. На этих лавках мы пили пиво и курили траву. Здесь, в этих зарослях, мой друг за что-то разбил мне лицо. До сих пор одна скула выпирает больше другой. А здесь, у этого забора, я сделал себе три сквозняка подряд, пытаясь поставиться хмурым...
На светофоре оглядываюсь по сторонам. Круглосуточный продовольственный магазин. Здесь я, находясь в состоянии алкогольно-наркотического опъянения, эффектно нокаутировал того друга. А недавно он, мертвецки пьяный, угодил под машину. Ну и хуй с ним, на том свете, будет помнить, пидор, как меня бить. Мне никого не жалко. Никчемные люди, никчемные жизни. Роботы со стеклянными глазами. Умерли они на десять лет раньше или позже - разницы нет. А в общем, умерли они только потому, что все они, как один - безмозглые мудаки. Ну и хуй им в гроб. Те, же, кто пережил героиновый бум середины девяностых, как-то приспособились к жизни - вышли из тюрьмы, ишачут на хозяина в своих конторах, по вечерам набиваются в вагоны метро, тянут "ловенбро" и "миллер" из бутылок, кидаются трамалом и кодеином, запивая свое счастье алкогольными коктейлями из аллюминиевых банок - надоедливые тупые и злые. В общем, такие же, как и я. Всех их в пизду. А я сейчас поставлю машину в гараж, а потом приду домой и поставлюсь сам.